з дела я не стал бы врываться в чужой дом. Не такой я бесцеремонный. Что-нибудь связанное с моей работой? Ответ -- и да, и нет, -- наклонил голову Дружище Квак. -- И нет, и да. Так, нужно успокоиться и взять себя в руки, подумал Катагири, а вслух спросил: Ничего, если я закурю? Конечно-конечно, -- с улыбкой ответил Квак. -- Или здесь не ваш дом? Я ведь не могу вам здесь ни в чем 102 отказывать. Курите, пейте сколько душе угодно. Сам-то я не курю, но требовать того же в чужих домах не могу. Катагири вынул из кармана пальто сигареты и чиркнул спичкой. Обратил внимание, как трясется рука. Дружище Квак, сидя напротив, с интересом наблюдал за его действиями. Вы случайно не из какой-нибудь группировки? -- решительно спросил Катагири. Ха-ха-ха, -- рассмеялся в ответ Квак. Громким, заразительным смехом. "Шлеп", -- хлестко ударил он по коленке ладошкой с перепонками. -- А вы не без чувства юмора! Эк хватил! Какая банда якудзы даже в пору нехватки кадров будет принимать в свои ряды лягушек? Додумайся кто до этого, подымут на смех. Если вы пришли на переговоры по займам, то ничего не выйдет, -- выпалил Катагири. -- Лично у меня решающего слова нет. Я только подчиняюсь указаниям начальства и лишь выполняю распоряжения сверху. В любом случае, я вряд ли буду вам чем-либо полезен. Послушайте, господин Катагири, -- сказал Дружище Квак, воздев указательный палец. -- Я пришел сюда не по таким пустякам. Я знаю, что вы работаете помощником начальника секции в отделе контроля финансов отделения Синдзюку Трастобезопасного банка Токио. Но этот разговор не имеет никакого отношения к возврату займов. Я пришел сюда для того, чтобы спасти Токио от гибели. Катагири огляделся. Казалось, его просто-напросто разыгрывают по-крупному, и где-то притаилась скрытая камера. Но камеры нигде не было. Маленькая квартирка в небольшом доме. Спрятаться в ней кому-то еще проблематично. 103 Здесь, кроме меня, нет никого, господин Катаги-ри. Пожалуй, вы считаете меня сумасшедшей лягушкой. Или думаете, что у вас белая горячка. Но вы не сошли с ума. И это не горячка. Предельно серьезный разговор. Послушайте, господин Квак... Дружище Квак, -- опять задрав палец, поправил тот. Дружище Квак, -- исправился Катагири, -- нельзя сказать, что я вам не верю. Но я до сих пор не могу понять суть вашего визита. Не могу вникнуть, что здесь сейчас происходит. Можно несколько вопросов? Конечно-конечно, -- сказал Дружище Квак. -- Взаимопонимание -- вещь очень важная. Правда, некоторые считают, что понимание -- это не более чем сумма непониманий. Я тоже считаю это весьма интересным мнением, но, к сожалению, сейчас у нас нет времени идти в обход. Будет очень хорошо, если мы достигнем взаимопонимания кратчайшим путем. Поэтому спрашивайте, сколько считаете нужным. Вы -- настоящая лягушка? Как видите, настоящая. Не порождение метафоры или цитаты, какой-нибудь деконструкции, сэмп-линга или иного равно сложного процесса. Самая настоящая лягушка. Может, поквакать? Дружище Квак поднял глаза к потолку и зашевелил горлом. Ква-а-а-а-а. Ква-ква-а-а-а-а-а, -- раздался его могучий голос. Настолько могучий, что покосилась висевшая на стене картина в раме. Хватит, хватит, -- поспешно сказал Катагири. Он прекрасно знал, какие в доме тонкие стены. -- Достаточно, теперь я вижу, что вы -- настоящая лягушка. 104 -- Иными словами, лягушка в целом. Но даже если и так, факт, что я -- лягушка, неоспорим. И если кто-то будет настаивать на обратном, он -- конченный лгун. Таких нужно стирать в порошок. Катагири кивнул. Чтобы как-то успокоиться, он взял чашку и отхлебнул чаю. Вы говорили, что хотите спасти Токио от разрушения? Именно так. Какого рода это разрушение? Землетрясение, -- сурово понизил голос Дружище Квак. Катагири смотрел на лягушку, раскрыв рот. Тот же молча уставился на Катагири. Их взгляды сцепились. Затем Дружище Квак продолжил: -- Очень сильное землетрясение. Оно потрясет То кио восемнадцатого февраля в полдевятого утра. То есть через три дня. И будет еще сильнее, чем в Кобэ. Предпо лагаемое количество жертв -- сто пятьдесят тысяч. Боль шинство -- в час пик, когда с рельсов сойдут электрички. Обрушатся автострады, обвалится метро, опрокинутся монорельсы. Начнут взрываться цистерны, дома, погре бая под собой людей, превратятся в горы развалин. По всюду вспыхнут пожары. На дорогах возникнут заторы, "скорые помощи" и пожарные машины выстроятся в беспомощные очереди. Люди будут тупо погибать. По гибших-то как-никак сто пятьдесят тысяч. Настоящий ад. Люди уже в который раз будут вынуждены признать, насколько это опасная штука -- урбанизация. -- Закон чив эту тираду, Дружище Квак слегка кивнул. -- Эпи центр -- недалеко от районной администрации Синдзю- ку. Так называемое землетрясение подземного типа. 105 Недалеко от администрации Синдзюку? Если говорить точно, прямо под вашим отделением Трастобезопасного банка Токио. Повисла мрачная тишина. И что, стало быть... -- залепетал Катагири, -- вы -- это самое землетрясение... Именно, -- кивнул Дружише Квак. -- Именно так. Мы вместе с вами, господин Катагири, проникнем в подземелье Трастобезопасного банка Токио, где сразимся с Дружищем Червяком. Немало сражений вынес Катагири -- ведь он работал в отделе контроля финансов. Все шестнадцать лет после окончания университета, день за днем на одном и том же месте бился он за то, чтобы займы банку возвращали. Подразделение это -- вообще не самое популярное. Все стремились деньги только выдавать. Особенно это было актуально в эпоху экономики "мыльного пузыря", когда их девать было некуда. Было бы что заложить: землю или ценные бумаги, -- и стоило лишь назвать кассиру необходимую сумму, пропорционально которой росли его, кассира, трудовые достижения. Но бывало, что люди прогорали, и тогда наступал черед Катагири. Особенно у него прибавилось работы, когда "мыльный пузырь" лопнул. Упали цены на акции, подешевела земля, залог потерял свой первоначальный смысл. -- Сколько сможешь, но урви налом, -- раздавался приказ сверху. Квартал Кабуки на Синдзюку -- рассадник насилия в Токио. С давних пор здесь доминирует якудза, к ней причастны корейские преступные группировки, не дремлют китайские мафиози. Квартал утопает в оружии 106 и наркотиках. Не всплывая наружу, кочуют из одного места в другое огромные деньжищи. И только люди пропадают, как дым. Сколько раз Катагири, пытаясь вытребовать деньги обратно, попадал к бандитам. Те угрожали, обещали с ним расправиться, но страшно ему не было. Какой смысл убивать простого банковского клерка? Хотите зарезать -- режьте. Хотите убить -- убивайте. Ни жены, ни детей у него нет. Родители уже в могиле. Младшие брат и сестра окончили институт и у каждого давно своя семья. Ну, убьют -- никому от этого плохо не станет. Даже самому Катагири. И Катагири оставался спокоен, чем выводил из себя окружавших его якудз. А потому в определенных кругах даже прослыл человеком с железными нервами. Но сейчас он совершенно ничего не понимал и даже не представлял себе, как поступить. Что это еще за история? Дружище Червяк... Кто он такой, этот самый Дружище Червяк? -- опасливо спросил Катагири. Он живет на дне земли. Гигантский такой червяк. Как рассердится, быть землетрясению, -- объяснил Дружище Квак. -- Вот и сейчас он очень сердит. Чем это он так рассержен? Не знаю. И никто не знает, что он там себе под землей думает. Что говорить, его почти никто никогда не видел. Обычно он спит. Спит годами, десятилетиями в своей мрачной и теплой земле. Разумеется, глаза у него атрофировались, мозги за время сна и те разжидились и превратились в нечто иное. По правде говоря, я предполагаю, что он вообще уже не думает. Лишь чувствует своим телом раскаты звука издалека или сотрясения почвы, поглощает их одно за другим и копит в себе. И вот все 107 это под воздействием каких-то химических реакций превращается в ненависть. Почему так происходит, не знает никто. Даже я не могу объяснить. Дружище Квак молча смотрел в лицо Катагири. Ждал, пока до того дойдет. Затем продолжил: -- Не поймите меня неправильно, лично я -- не про тив Дружища Червяка, мы с ним не враги. Плюс ко все му, я не считаю его силой зла. Набиваться ему в друзья тоже не собираюсь, и в каком-то смысле считаю, что всему миру наплевать на его существование. Мир -- как огромное пальто, которому необходимы карманы в раз ных местах. Но сейчас он опасен, и так этого оставлять нельзя. Душа и тело Дружища Червяка за долгий период вобрали в себя огромное количество ненависти и разду лись до небывалых размеров. К тому же землетрясение в Кобэ в прошлом месяце нарушило его глубокий сон. Мне был знак: Дружище Червяк вне себя от гнева. И сам решил устроить землетрясение под Токио. О сроках и месте которого меня предупредили несколько близких насекомых. Информация верная. Дружище Квак умолк, устало прикрыв глаза. Выходит, -- заговорил Катагири, -- мы с вами спустимся под землю, сразимся с Дружищем Червяком и предотвратим землетрясение? Именно так. Катагири взял было чашку, но снова поставил ее на стол. Я не все еще понял, но почему вашим партнером должен стать именно я? Господин Катагири... -- Дружище Квак неподвижно всматривался в глаза собеседника. -- Я начал вас уважать. Последние шестнадцать лет вы безропотно выпал- 108 няете опасную работу, за которую больше никто не хочет браться. Я прекрасно знаю, как вам было непросто. И не считаю, что начальство и коллеги оценивают вас по достоинству. Они попросту слепы. Но даже при этом вы не жалуетесь... Да что там работа -- после смерти родителей вы сами подняли на ноги малолетних брата и сестру. Выучили их, одного женили, другую выдали замуж, пожертвовав своим временем и львиной долей заработка. Сами вы жениться так и не смогли. При этом брат с сестрой вам нисколько не благодарны за то, что вы для них сделали. Даже спасибо не сказали. Наоборот, они с вами не считаются и ведут себя бесстыжим образом. На мой взгляд, это никуда не годится. Так и хочется за вас их отдубасить. Но вы на них не в обиде... Говоря по правде, господин Катагири, наружности вы никакой, язык у вас не подвешен. Нередко на вас посматривают свысока. Но я-то знаю: вы -- крепкий мужественный человек. Можно даже сказать, во всем Токио нет другого человека, кому бы я верил и мог бы вместе с ним сразиться против Дружища Червяка. Господин Ква... Дружище Квак, -- опять воздел палец тот. Дружище Квак, откуда вы все обо мне знаете? Ну я же не только посреди болота квакаю. То, что нужно видеть, вижу. Только вот, Дружище Квак... -- пошел на попятную Катагири. -- Не такой уж я и сильный. О подземелье у меня весьма отдаленное представление, и я никак не потяну сражение с Дружищем Червяком. Есть же люди поздоровее меня. Там, каратисты всякие, рейнджеры из Сил самообороны... Глаза Дружища Квака округлились: 109 -- Господин Катагири, сражаться буду я. Но я не смогу сражаться один. Вот в чем суть. Мне нужны ваши мужество и справедливость. Вам необходимо будет сто ять у меня за спиной и подбадривать: "Держись, Дружи ще Квак! Все в порядке, Дружище Квак. Ты победишь, потому что правда на твоей стороне". -- Дружище Квак развел руками и шлепнул ими по коленкам. -- По прав де говоря, мне самому страшно сражаться во мраке с Дружищем Червяком. Все это время я любил искусство и жил мирной жизнью в согласии с природой. Мне сов сем не нравится драться. Но я дерусь, потому что так нужно. Предстоит жуткий бой. Возможно, я получу уве чья. А может, и живым не вернусь. Но я не бегу. Как го ворил Ницше, "добродетель высшего разума -- не иметь страха". Мне нужно, чтобы вы поделились со мной сво им мужеством, от всего сердца поддержали бы меня как друга. Понимаете, о чем я? Для Катагири еще многое оставалось неясным. Однако он почему-то понял, что словам Дружища Квака можно верить, как бы неправдоподобно ни звучали они. Катагири -- сотрудник самого серьезного отдела банка -- от природы обладал способностью это чувствовать. Господин Катагири, я вас прекрасно понимаю: является вдруг гигантская лягушка, вроде меня, выкладывает все и заставляет в это поверить. Естественно, вы не знаете, как быть. И это понятно. Поэтому я предоставлю вам одно доказательство своего существования. Если я не ошибаюсь, в последнее время вас беспокоит вопрос прекращения финансирования торговой компании "Большая Восточная Медведица"? Точно, -- признал Катагири. Их деятельность прикрывает некое промафиоз-ное Общее собрание, так? Они планово банкротят фир- 110 му, пытаясь увильнуть от возврата займа. Одним словом, махинаторы. Кассир выдал деньги, практически не удосужившись проверить залог, а отдуваться за него придется вам, господин Катагири, верно? Но в этот раз вам достался очень непростой и сильный клиент, за спиной которого просматривается фигура некоего политика. Общая сумма займа -- семьсот миллионов иен. Я правильно понимаю? -- Все правильно. Дружище Квак потянулся. Его лапы с огромными зелеными перепонками расправились, подобно крыльям птицы. -- Господин Катагири, ничего выдумывать не нужно, доверьте все Дружищу Кваку. Завтра утром ваша пробле ма будет решена. Расслабьтесь и отдыхайте. Дружище Квак поднялся, улыбнулся, стал плоским, как сушеная каракатица, и просочился через щель запертой двери. В комнате остался один Катагири. И лишь стояли на столе две чашки. Больше о визите Дружища Квака не напоминало ничего. Едва он пришел к девяти на работу, как на его столе зазвонил телефон. -- Господин Катагири? -- послышался на другом конце провода холодный канцелярский голос. -- Моя фамилия -- Сираока, я -- адвокат, веду дело торговой компании "Большая Восточная Медведица". Сегодня утром от моего клиента поступила информация, что он обязуется в установленный срок вернуть всю сумму на основании вашего требования. Мы отправим вам над лежащий документ. Только одна просьба: не присылай те к нам больше Дружищ Квака. Повторяю, попросите 111 Дружище Квака больше к нам не приходить. Сам я подробностей не знаю, но вы, надеюсь, догадываетесь, о чем речь. Все понятно, -- ответил Катагири. То есть, вы непременно передадите Дружищу Ква-ку все, что сейчас услышали, да? Непременно передам. Он у вас больше не появится. Ну и хорошо. Документ будет готов к завтрашнему утру. -- Благодарю вас. Трубку повесили. В тот же день на обеденном перерыве в кабинет Катагири пришел Дружище Квак. -- Ну как, разобрались с торговой компанией "Боль шая Восточная Медведица"? Катагири суетливо огляделся. Не переживайте, я виден только вам, -- успокоил его Дружище Квак. -- Теперь, надеюсь, вы убедились в моем существовании. Я -- не плод вашего воображения. Реально действую и добиваюсь результатов. Наиживейшее существо. Господин Квак... Дружище Квак, -- задрал тот палец. Да-да, дружище Квак, -- исправился Катагири. -- Что вы с ними сделали? Да ничего особенного. Пара пустяков. Малость постращал и все. Запугал морально. Как писал Джозеф Конрад, "истинный страх -- тот, что человек придумывает себе сам". Видите, господин Катагири, результата я добился. Тот кивнул и прикурил. 112 Выходит, так. Теперь-то вы верите всему, о чем я говорил вам вчера? Как, составите мне компанию в сражении с Дружищем Червяком? Катагири глубоко вздохнул. Снял и протер очки. -- Если честно, то не хотелось бы. Но ведь это неиз бежно. Дружище Квак кивнул: -- Это вопрос ответственности и чести. Хочется нам этого или нет, но придется спуститься под землю и лицом к лицу схватиться с Дружищем Червяком. По гибни мы в честном бою, никто нас не пожалеет. Одо леем -- никто не похвалит. Люди даже не узнают, что под их ногами вершилась великая битва. Ведь знаем об этом только мы с вами. Как ни крути, борьба одиноких сердец. Катагири взглянул на свои руки, затем на струйку дыма и сказал: Знаете, господин Квак, я простой человек. Дружище Квак! -- поправил тот, но Катагири пропустил это мимо ушей. Я совершенно простой человек. Даже проще, чем вы думаете. Лысею, толстею, разменял пятый десяток. Страдаю от плоскостопия, при недавнем медосмотре вскрылся диабет. Последний раз спал с женщиной месяца три назад. Да и то с профессионалкой. Коллеги знают о моих способностях к выбиванию займов, но нельзя сказать, что меня за это уважают. Ни на работе, ни в личной жизни я никому не нравлюсь. Язык у меня не подвешен, людей чураюсь, дружить не умею. Способностей к спорту -- ноль, полное отсутствие слуха, ростом не вышел, у меня фимоз, я близорук. К тому же, говорят, у ме- 113 ня астигматизм. Не жизнь -- потемки. Просто сплю, бодрствую, ем и испражняюсь. Для чего живу -- не знаю. Почему Токио должен спасать именно я? -- Господин Катагири, -- странным голосом начал Дружище Квак, -- спасти Токио под силу именно тако му человеку, как вы. И для таких людей, как вы, я соби раюсь спасать Токио. Катагири опять глубоко вздохнул. -- И что мне нужно делать? Дружище Квак составил план. Семнадцатого февраля (то есть за день до предполагаемого землетрясения) поздно ночью они спустятся под землю. Вход -- в бойлерной отделения Синдзюку Трастобезопасного банка Токио. Если отодвинуть часть стены, там будет шурф, опустившись в который метров на пятьдесят по веревочной лестнице, они окажутся перед Дружищем Червяком. Место встречи -- бойлерная. Катагири под видом сверхурочной работы останется в здании. А есть ли какой-нибудь план операции? -- поинтересовался Катагири. План есть. Этого малого голыми руками не возьмешь. Он такой склизкий, что не разберешь, где у него рот, а где задний проход. И размером -- с вагон метро. И в чем план заключается? Дружище Квак задумался. Молчание -- золото. Что, лучше не спрашивать? Можно сказать и так. А если я сбегу с поля боя, струсив в последний момент? Что вы будете делать, господин Квак? Дружище Квак! -- поправил тот. 114 Дружище Квак, что вы будете делать, случись такое? Буду сражаться один, -- немного подумав, ответил тот. -- Все-таки шансов на победу в одиночку у меня несколько больше, чем у Анны Карениной перед несущимся паровозом. Вы, кстати, читали "Анну Каренину"? Нет, -- ответил Катагири, и Дружище Квак с жалостью посмотрел на него. Видимо, Анна Каренина ему нравилась. Я же считаю, что вы не бросите меня одного и никуда не убежите. Я это знаю. Как бы это сказать, будто вас держат за яйца. У меня, к сожалению, их нет. Ха-ха-ха-ха, -- широко раскрыв рот, рассмеялся Дружище Квак. Кроме яиц, у него не было и зубов. Однако случилось непредвиденное. Семнадцатого вечером Катагири подстрелили. Закончив работу с клиентами, он возвращался по улочкам Синдзюку в банк, когда перед ним выскочил молодой парень в кожаной куртке, с невыразительным и простоватым лицом. В руке он держал маленький черный пистолет. Пистолет был настолько черным и маленьким, что казался игрушечным. Катагири рассеянно смотрел на эту мрачную вещицу в руке парня. Он не мог осознать, что ее кончик направлен на него самого, а курок уже взведен. Все казалось бессмысленным и внезапным. Вдруг раздался выстрел. Он видел, как отдачей подбросило пистолет, и одновременно ощутил удар, будто кто-то изо всех сил заехал ему по правому плечу кувалдой. Боли не чувствовалось. Катагири покатился по асфальту, словно его отбросило. Отлетел в сторону портфель. Парень опять направил 115 дуло в его сторону. Раздался еще один выстрел. Разлетелась вдребезги реклама бара на тротуаре. Послышались крики. Куда-то соскользнули очки. Перед глазами все затуманилось. Катагири едва видел, как парень с пистолетом наизготовку приближался к нему. Ну вот, мне конец, -- пронеслось у него в голове. Как там говорил Дружище Квак: "Истинный страх -- тот, что человек придумывает себе сам". Катагири, не колеблясь, дернул за рубильник собственного воображения и погрузился в легкую тишину. Когда он открыл глаза, то уже лежал на больничной койке. Вернее, сначала он открыл один глаз, слегка огляделся, затем открыл второй. И первой увидел у изголовья стальную стойку, с которой свисала тянувшаяся к его телу капельница. Рядом хлопотала медсестра в белом халате. Сам он лежал на жесткой кровати на спине, облаченный в какую-то причудливую одежду. Судя по всему, под ней было лишь голое тело. Точно, кто-то стрелял в меня на дороге. Стрелял в плечо. Правое. В памяти всплыло, как все это происходило. Едва Катагири вспомнил маленький черный пистолет, заколотилось сердце. Они действительно хотели меня убить, -- подумал он. Но все обошлось. С памятью все в порядке. Боли нет. Даже не так -- не только боли, но и ощущений. Не получается даже приподнять руку. Палата оказалась без окон, так что непонятно, день сейчас или ночь. Стреляли в пятом часу вечера. Интересно, сколько времени прошло? Встречу с Дружищем Кваком я, пожалуй, уже прохлопал. Катагири искал глазами в палате часы, но без очков ничего толком вокруг не видел. 116 Извините? -- обратился он к медсестре. Наконец-то вы пришли в себя. Как хорошо! -- воскликнулата. Не подскажете, который час? Медсестра посмотрела на свои часики: Четверть десятого. Вечера? Нет, утра. Четверть десятого? -- приподняв с подушки голову, хрипло переспросил Катагири. Он не узнал своего голоса. -- Четверть десятого утра восемнадцатого февраля? Да. -- Медсестра на всякий случай повторно бросила взгляд на электронный циферблат. -- Сегодня восемнадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто пятого года. Утром в Токио случаем не было сильного землетрясения? В Токио? В Токио. Медсестра покачала головой: -- Насколько мне известно, никаких сильных земле трясений не происходило. Катагири с облегчением вздохнул. Как бы там ни было, катастрофы избежать удалось. Кстати, как там моя рана? Рана? -- удивилась медсестра. -- Какая рана? О чем вы? Об огнестрельной ране. Огнестрельной? В меня стреляли. Из пистолета. Недалеко от входа в банк. Молодой парень. Кажется, попал в правое плечо. Медсестра кисло улыбнулась: 117 Ну что мне с вами делать? Никто в вас не стрелял. Не стрелял? Правда? Такая же правда, как и то, что сегодня утром в Токио не было землетрясения. Катагири растерялся: Тогда почему я в больнице? Вчера вечером в квартале Кабуки вас обнаружили на дороге без сознания. Ран никаких нет. Вы просто потеряли сознание и упали. Причина пока неизвестна. Скоро начнется обход, придет врач. Попробуйте спросить у него. Обморок? Катагири видел собственными глазами выстрел из дула пистолета, направленного на него. Он поглубже вдохнул и попытался сосредоточиться. Сначала нужно упорядочить факты. Вышло вот что: Получается, что со вчерашнего вечера я на больничной койке. Потеряв сознание... Именно, -- ответила медсестра. -- Вчера ночью вас мучили жуткие кошмары. Причем, сдается, не один и не два. Вы несколько раз вскрикивали "Дружище Квак". Это что, прозвище вашего приятеля? Катагири закрыл глаза, прислушиваясь к биению собственного сердца. Медленно, однако равномерно оно задавало ритм жизни. До каких пор это -- реальность, и откуда начинается фантазия? Действительно ли существует Дружище Квак, который сразился с Дружищем Червяком и предотвратил землетрясение? Или все это -- плод моей чрезмерной фантазии? Этого Катагири не знал. Вечером в палату заявился Дружище Квак. Когда Катагири открыл глаза, тот сидел при слабом свете на стальном стуле, прислонившись к стене. Выглядел он очень 118 усталым. Его выпуклые глаза были закрыты, меж зеленых век оставалась лишь узкая щелочка. Он спал. -- Дружище Квак, -- позвал его Катагири. Тот медленно открыл глаза. Большое белое брюхо с каждым вдохом раздувалось и снова опадало. Катагири сказал: -- Как мы и договаривались, я собирался прийти в полночь в бойлерную. Но вечером произошло непред виденное событие, и я оказался в этой палате. Дружище Квак едва заметно кивнул: Я знаю. Но все в порядке. Беспокоиться не о чем. Вы мне помогли, чем смогли. Помог? Да. Вы изо всех сил спасали меня во сне. Благодаря чему я выстоял в битве с Дружищем Червяком. И все это -- с вашей помощью. Ничего не понимаю. Я долго пролежал без сознания. Вот с этой самой капельницей. Что со мной происходило во сне, совершенно не помню. Ну и хорошо. Этого лучше не помнить. В любом случае, вся жестокая схватка происходила в воображении. Это и есть наше поле битвы. Мы там побеждаем, мы там проигрываем. Естественно, всему нашему существу есть предел, и в конечном итоге мы, проиграв, уходим. Как прекрасно заметил Эрнест Хемингуэй, ценность нашей жизни определяется не по тому, как мы побеждаем, а по тому, как проигрываем. Мы с вами смогли спасти Токио от разрушения. Сто пятьдесят тысяч человек избежали смерти. Причем никто ничего даже не заметил. Мы добились своего. Как вы сломили Дружище Червяка? И какова была моя роль? 119 Мы бились не на жизнь, а на смерть. Мы... -- Дружище Квак умолк, затем глубоко вздохнул и продолжал: -- Мы с вами собрали все свои силы, всю свою волю. Кромешная темнота была на руку Дружищу Червяку. Вы приготовили педальный генератор и изо всех сил заливали подземелье ярким светом. Дружище Червяк попытался было вас изгнать, натравив на вас мрачных призраков. Но вы -- выстояли. Жестоко схватились мрак и свет. В лучах вашего света я сражался с Дружищем Червяком. Он обвился вокруг меня и поливал липким раствором страха. Но я рвал его в клочья. Однако он не умер, а только расчленился. И вот... -- Дружище Квак умолк. Затем, как показалось, заговорил из последних сил: -- Федор Достоевский с нежностью описывал брошенных Богом людей. Это жестокий парадокс -- когда Бог бросает людей, создавших Его самого, однако и в нем Достоевский выискивал ценность человеческого бытия. Сражаясь во мраке с Дружищем Червяком, я мимоходом вспомнил "Белые ночи" Достоевского. Я... -- замялся Дружище Квак. -- Ничего, если я немного посплю? Устал. Нужно хорошенько выспаться. Я не смог разбить Дружища Червяка, -- закрывая глаза, промолвил Дружище Квак. -- Предотвратить землетрясение смог, но в самой битве с Дружищем Червяком лишь добился ничьей. Я ранил его, он -- меня... Однако я, господин Катагири... -- Что? Я -- самый что ни на есть чистый Дружище Квак, и вместе с тем я -- олицетворение недружищекваковского мира. Я этого не понимаю. 120 Я тоже не понимаю, -- продолжал Дружище Квак с закрытыми глазами. -- Просто мне так кажется. Не все то правда, что мы видим. Мой враг -- я сам внутри себя. Внутри меня есть "не я". В голове -- муть. Подъезжает паровоз. Но я хочу, чтобы вы меня поняли. Дружище Квак, ты устал. Тебе нужно отдохнуть. Выспишься -- и все будет в порядке. Господин Катагири, у меня мутнеет в голове. Но если... я... Слова покинули Дружища Квака, и он впал в кому. Почти до пола свисали его длинные лапы, плоский рот слегка приоткрылся. А Катагири напряг глаза и пригляделся: все тело огромной лягушки было покрыто ранами. Исполосованная бесцветными шрамами кожа, часть головы откушена... Катагири долго смотрел на укутанного в толстую пелену сна Дружища Квака и решил для себя: выйдя из больницы, он непременно прочтет "Анну Каренину" и "Белые ночи" Достоевского. Чтобы потом можно было не спеша поговорить с Дружищем Кваком о литературе. Спустя какое-то время Дружище Квак зашевелился. Катагири сначала подумал, что он ворочается во сне. Но не тут-то было. Дружище Квак зашевелился неестественно, будто сзади кто-то дергал за ниточки огромную игрушку. У Катагири перехватило дыхание. Что же будет дальше? Он хотел встать и поддержать Дружища Квака. Но все тело его затекло и не слушалось. Вскоре над глазом Дружища Квака образовалась большая опухоль и стала расти. Затем опухоли появились на плече, под мышками, и вот уже все лягушачье тело стало сплошной язвой. Что произойдет дальше, Катагири даже представить себе не мог. Он, затаив дыхание, наблюдал. 121 Вдруг одна из язв с треском лопнула, кожица в том месте отскочила, потекла густая жидкость, разнеслась жуткая вонь. Вслед за первой начали лопаться и остальные язвы. Сразу из двадцати-тридцати мест стены окатила гнойная жидкость с липкими кусками кожи. Тесную палату окутал нестерпимый смрад. На месте язв открылись черные дыры, из которых наружу полезли разные личинки -- большие и маленькие, вялые, белые. За ними последовали сороконожки -- они противно перебирали своими бесчисленными лапками. Казалось, насекомым не будет конца. Тело Дружища Квака -- то, что прежде им было, -- все кишело этими тварями из мрака. Упали на пол два огромных глаза. Черные жуки с крепкими челюстями набросились на поживу. Полчища червей, будто наперегонки, устремились вверх по больничным стенам и вскоре захватили потолок. Они затмили собой свет лампы, проникли даже в противопожарный датчик. Весь пол тоже устилали насекомые. Они облепили лампочку торшера, и комнату окутал мрак. Кровать они тоже не миновали. Сотни тварей забирались в постель Катагири, ползали по его ногам, проникали под пижаму, в пах. Маленькие личинки и черви набивались в задний проход, в уши, в нос. Сороконожки разжимали ему челюсти и одна за другой ныряли в глотку. Катагири в отчаянии закричал. Щелкнул выключатель, палату залил яркий свет. -- Господин Катагири? -- послышался голос медсестры. Он открыл глаза. Все тело было мокрым от пота, будто его окатили из ведра. Никаких насекомых -- лишь тело зудит от их скользких прикосновений. -- Опять кошмар? Бедненький вы. 122 Сестра быстро приготовила раствор и вколола ему в руку. Катагири сильно и глубоко вдохнул, затем выдохнул. Сердце колотилось. -- Что вам такое снится? Где сон, где реальность -- эту фань он уловить не мог. Не все то правда, что мы видим, -- сказал сам себе Катагири. Точно, -- улыбнувшись, подхватила медсестра. -- Особенно, что касается снов. Дружище Квак, -- пробормотал он. Что он такого сделал, этот ваш Дружище Квак? Он один спас Токио от землетрясения. Вот и славно, -- согласилась медсестра и поменяла капельницу. -- Вот и хорошо. Куда еще для Токио бед? Расхлебать бы то, что есть. Но Дружище Квак погиб и его больше нет. Или вернулся в муть. И больше сюда не придет. Медсесфа улыбнулась и промокнула лоб Катагири: Вы, кажется, любили этого самого Дружища Квака. Паровоз, -- слабеющим языком произнес Катагири. -- Сильнее всех. Закрыл глаза и пофузился в тихий сон без сновидений. Медовый пирог 1 -- Медведь Масакити набрал столько меда, что есть -- не переесть. Перелил его в ведерко, спустился с гор и пошел в город его продавать. Масакити был известным бортником. А откуда у медведя ведерко? -- спросила Сара. Просто было и все. Валялось на дороге, вот он и подобрал. Подумал, когда-нибудь пригодится, -- объяснил Дзюнпэй. Вот и пригодилось. Точно. Медведь Масакити пошел в город, приглядел на площади местечко, выставил табличку "Вкусный натуральный мед, полный стакан -- 200 иен" и начал торговлю. Что, медведь умеет писать? Ноу. Писать медведи не умеют, -- сказал Дзюнпэй. -- Он попросил одного мужичка, стоявшего рядом. Тот и написал ему карандашом. А деньги считать он умеет? Йес. Деньги считать умеет. Масакити с детства жил у людей. Там и научился говорить и считать деньги. Он смышленый. 127 Значит, он отличается от обычных медведей? Ага, от обычных немного, но отличается. Масакити -- медведь особенный. Поэтому его сторонятся медведи неособенные. Что значит "сторонятся"? Ну, значит, говорят: "Смотри, кого он из себя строит" -- и стараются с ним не дружить. Не могут с ним поладить. Особенно не любит Масакити дебошир Тонкити. Бедный Масакити. Действительно бедный. Хотя... по виду он медведь, но люди так не считают. Говорят: "Ты умеешь и деньги считать, и на человеческом языке говорить". Но ни те ни другие полностью своим его не признают. Бедный, бедный Масакити. А друзей у него нет? Друзей -- нет. Медведь ведь в школу не ходит. Где же ему найти себе друзей? У Сары в садике друзья... есть. Конечно, -- сказал Дзюнпэй, -- конечно, у Сары есть друзья. А у Дзюн -тяна есть друзья? -- Саре было лень произносить полное "дядя Дзюнпэй" и она звала его просто "Дзюн-тян". Папа Сары -- мой самый лучший друг. И мама тоже очень хороший друг. Хорошо... когда есть друзья. Точно -- сказал Дзюнпэй. -- Хорошо, когда есть друзья. Твоя правда. Дзюнпэй часто рассказывал Саре перед сном только что придуманные истории. Когда она чего-то не понимала -- задавала вопросы. Дзюнпэй обстоятельно отвечал на каждый. Вопросы все как на подбор: острые и глубокие. Обдумывая ответ, Дзюнпэй выкраивал время, чтобы сочинить продолжение. 128 Саеко принесла дочери теплое молоко. -- История про медведя Масакити, -- пояснила Са ра матери. -- Масакити известный бортник, но друзей у него нет. Масакити большой? -- спросила у Сары Саеко. Та растерянно взглянула на Дзюнпэя: Масакити большой? -- Не то чтобы очень, -- ответил Дзюнпэй. -- Я бы даже сказал, мелковатый. Примерно с Сару. Характером спокойный. Панк и хард-рок не слушает. Любит в оди ночестве наслаждаться Шубертом. Саеко замычала "Форель". А как Масакити слушает музыку? У него что, есть компакт-диск-плейер? -- спросила Сара у Дзюнпэя. Нашел где-то на земле магнитолу. Подобрал, принес домой. Что-то слишком много в лесу потерянных вещей... -- с подозрением заметила Сара. Ну, там это... слишком крутой обрыв. У людей начинает кружиться голова, вот они и сбрасывают все лишнее. "Больше не могу. Тяжело. Сейчас умру. Зачем мне это ведро? И магнитола тоже". Вот так и лежат нужные вещи на дороге. Как я их понимаю, -- сказала Саеко, -- когда хочется все бросить. А Сара -- нет. Потому что ты маленькая жадина, -- сказала дочери Саеко. Никакая я не жадина, -- запротестовала та. Это потому, что Сара еще маленькая и очень шустрая, -- поправил Саеко Дзюнпэй. -- Так, а теперь быстро пьем молоко. Выпьешь -- буду рассказывать дальше. 129 Хорошо, -- ответила Сара, взяла в обе руки стакан с молоком и аккуратно его выпила. -- Интересно, почему Масакити не печет медовый пирог и не продает его? Горожанам медовые пироги понравятся гораздо больше простого меда. Хорошая мысль! От пирогов больше дохода, -- рассмеялась Саеко. Перекраиваем рынок в погоне задобавочной стоимостью. Из этого ребенка выйдет неплохой предприниматель, -- сказал Дзюнпэй. Сара улеглась снова, однако уснула только около двух. Дзюнпэй и Саеко убедились, что она уже спит, и пошли на кухню, где уселись на кухне друг напротив друга, разлив пополам банку пива. Саеко быстро хмелела, а Дзюнпэю еще предстояло ехать до своего района ╗еги-Уэхара. -- Извини, что потревожила тебя среди ночи, -- ска зала Саеко. -- Но я на самом деле просто не знала, что делать. Совсем замаялась... А кто еще может успокоить Сару, кроме тебя? Кану звонить бесполезно. Дзюнпэй кивнул, сделал глоток и отправил в рот крекер, лежавший на тарелке: Обо мне можешь не беспокоиться. Все равно я не сплю до рассвета. К тому же ночью дороги пустые -- доберусь быстро. Работал? Да так... Рассказ сочинял? Дзюнпэй кивнул. Продвигается? -- Как обычно. Сочиняю рассказ. Который напеча тают в литературном альманахе. Который никто не бу дет читать. 130 Я читаю все твои рассказы. Спасибо. Ты добрая, -- сказал Дзюнпэй. -- Но раз уж мы об этом заговорили, знаешь, сама форма рассказа чем дальше, тем быстрее устаревает, как несчастная логарифмическая линейка. Но это ладно. Давай поговорим о Саре. С ней такое раньше бывало? Саеко кивнула: Если бы только "бывало". Почти каждый день: просыпается среди ночи и закатывает истерику. Вся дрожит. И ревет, как ни успокаивай. Сил моих больше нет. Как думаешь, в чем причина? Саеко допила пиво и в упор посмотрела на опустевший стакан. По-моему, насмотрелась новостей о землетрясении. Для четырехлетнего ребенка они чересчур. И просыпаться по ночам стала как раз после того, как закончились толчки. Сара говорит, что к ней приходит какой-то незнакомый дядька. Дядька-землетряс. Якобы он будит ее, чтобы посадить в маленькую коробочку. А там такая коробочка, что человеку никак не поместиться. И вот Сара упирается изо всех сил, а он тянет ее за руку и давай засовывать -- только кости хрустят. Тут Сара кричит и просыпается. Дядька-землетряс? Да, долговязый такой и старый. Сара как увидит его, включает везде свет и начинает искать по всему дому: в шкафах, на обувной полке, под кроватью, в выдвижных ящиках. Я говорю ей, что это сон, но она не верит. И засыпает только после того, как убедится, что тот нигде не прячется. Но это -- минимум через два часа. А мне после этого уже не до сна. Уже шатает от хронического недосыпа. О работе вообще молчу. 131 Саеко так откровенничала нечасто. Старайся, чтобы она не смотрела новости, -- сказал Дзюнпэй. -- И вообще лучше какое-то время совсем не подпускать ее к телевизору. Сейчас по всем каналам сплошное землетрясение. Да мы почти и не смотрим. Но уже не помогает. Все равно дядька-землетряс ее в покое не оставляет. Ходили к врачу, а тот лишь выписал что-то успокоительное, вроде снотворного. Дзюнпэй задумался. -- Если хочешь, давай в воскресенье сходим в зоо парк. Сара хочет разок взглянуть на настоящего медведя. Саеко прищурилась и посмотрела в лицо Дзюнпэю: -- Хорошая мысль. Может, хоть как-то на нее по влияет. Давно мы никуда не ходили вчетвером. Позво нишь Кану сам, ладно? Дзюнпэю тридцать шесть. Он родился в городе Нисиномия префектуры Хиого. Вырос в тихом квартале на берегу реки Сюкугава. Отец его владел двумя магазинами часов и ювелирных изделий в Осаке и Кобэ. Есть сестра на шесть лет младше. Окончив частную школу в Кобэ, он выдержал экзамен сразу на два факультета, коммерческий и филологический, но, не колеблясь ни минуты, выбрал последний, однако при этом соврал родителям, что поступил на экономический. Родители на изучение литературы денег бы не дали. Дзюнпэй не хотел пускать четыре года на ознакомление с экономической системой коту под хвост. Он хотел изучать литературу, иными словами -- стать писателем. На общеобразовательном курсе он завел себе друзей. Первый -- Кан Такацуки, вторая -- Саеко. Такацуки 132 родом из Нагано, в старших классах был капитаном футбольной команды. Высокий и широкоплечий. Поступил лишь со второго раза и был на год старше Дзюнпэя. Парень реалистичный и решительный, располагал к себе людей, попадая в группу, он как-то само собой становился в ней лидером, и только одно давалось ему с трудом -- чтение книг. На филологический поступил лишь потому, что провалился на всех остальных факультетах. -- Ну и ладно, -- с уверенностью в голосе говорил он, -- стану