полотенцами. Новое платье, как водится, несколько разочаровало меня. Вероятно, с тех самых пор, что люди стали одеваться, ни один новый, с нетерпением ожидавшийся туалет не оправдывал в полной мере надежд, которые на него возлагались. Впрочем, после того как я пробыл в новом платье с полчаса и вконец извертелся, тщетно стараясь с помощью ручного зеркала мистера Памблчука увидеть свои ляжки, мне стало казаться, что сидит оно совсем недурно. Мистера Памблчука не было дома, - он уехал на ярмарку в соседний городок, миль за десять. Я не предупредил его, когда уезжаю в Лондон, и, следовательно, мне не грозила опасность новых рукопожатий. Все складывалось к лучшему, и я без помехи вышел в моем новом наряде на улицу, до слез стыдясь встречи с приказчиком и втайне подозревая, что выгляжу не очень авантажно, вроде как Джо в воскресном костюме. К дому мисс Хэвишем я пробрался задворками, дав большого крюку, и позвонил неловко, с трудом, - мешали жесткие, слишком длинные пальцы перчаток. На звонок вышла Сара Покет и чуть не упала в обморок, увидев меня в новом обличье, а лицо ее, так похожее на грецкий орех, из коричневого стало желто-зеленым. - Вы? - сказала она. - Вы? Боже милосердный! Что вам нужно? - Я уезжаю в Лондон, мисс Покет, - сказал я, - и зашел проститься с мисс Хэвишем. Заперев калитку, мисс Покет пошла справиться, как ей поступить, - значит, меня не ждали. Впрочем, она очень скоро вернулась и повела меня наверх, не сводя с моей особы изумленного взгляда. Мисс Хэвишем, опираясь на свою клюку, прохаживалась по комнате с длинным накрытым столом, по-прежнему тускло освещенной свечами. Услышав, что отворяется дверь, она остановилась - как раз подле сгнившего свадебного пирога - и повернула голову. - Не уходите, Сара, - приказала она. - Ну, что скажешь, Пип? - Я еду в Лондон, мисс Хэвишем, завтра еду, - я следил за каждым своим словом, - и подумал, что вы, может быть, не сочтете за дерзость, если я зайду проститься с вами. - Ты стал настоящим франтом, Пип, - сказала она, помахивая передо мною своей клюкой, словно добрая фея-крестная, совершив чудесное превращение, наделяла меня прощальным подарком. - На меня свалилось такое счастье, после того как мы с вами виделись, мисс Хэвишем, - тихо проговорил я. - И я так благодарен, мисс Хэвишем! - Да, да, - сказала она, с нескрываемой радостью глядя на расстроенную, изнывающую от зависти Сару. - Я видела мистера Джеггерса. Я уже слышала эту новость, Пип. Так ты едешь завтра? - Да, мисс Хэвишем. - И тебя усыновил какой-то богатый человек? - Да, мисс Хэвишем. - Пожелавший остаться неизвестным? - Да, мисс Хэвишем. - И назначил мистера Джеггерса твоим опекуном? - Да, мисс Хэвишем. Она просто упивалась этими вопросами и ответами, - такое наслаждение доставляли ей смятение и зависть Сары Покет. - Ну что же, - продолжала она, - перед тобой открывается прекрасное будущее. Будь умником, веди себя достойно, слушайся указаний мистера Джеггерса. - Она пристально поглядела на меня, потом на Сару, убитое лицо которой исторгнуло у нее жестокую улыбку. - Прощай, Пип!.. Ты ведь навсегда сохранишь это имя? - Да, мисс Хэвишем. - Прощай, Пип. Она протянула мне руку, и я, опустившись на колено, поднес ее руку к губам. Я не загадывал вперед, как буду с нею прощаться; это получилось у меня само собой. Торжество сверкнуло в ее тяжелом взгляде, обращенном на Сару Покет, и такой я покинул мою фею-крестную: она стояла посреди тускло освещенной комнаты, сложив руки на крючке своей палки, у сгнившего свадебного пирога, затканного паутиной. Сара Покет свела меня вниз, словно я был призраком, который нужно выпроводить из дома. Она никак не могла свыкнуться с моим преображением и вконец растерялась. Я сказал: "Прощайте, мисс Покет", но она только смотрела на меня во все глаза, словно до ее сознания и не дошло, что я к ней обращался. Выйдя из дома, я поскорей добежал до лавки Памблчука, снял новый костюм, связал его в узел и отправился домой в старом своем платье, в котором, по совести говоря, чувствовал себя много свободнее, хоть и нес увесистый сверток. И вот шесть дней, которым я и конца не предвидел, пронеслись и миновали, и уже завтрашний день глядел мне в лицо, а я не решался встретиться с ним глазами. По мере того как от шести вечеров оставалось пять, потом четыре, три, два, я все больше дорожил обществом Джо и Бидди. Накануне отъезда я, чтобы доставить им удовольствие, нарядился в новое платье и так и просидел весь вечер франтом. Ради торжественного случая мы устроили горячий ужин с неизменной жареной курицей и пивным пуншем. Всем нам было очень грустно и не становилось веселее от того, что мы притворялись оживленными и довольными. Мне предстояло выйти из дому с моим чемоданчиком в пять часов утра, и я заранее предупредил Джо, что хочу идти в город один. Боюсь - ох, боюсь, не крылась ли за этим решением мысль, что очень уж велико будет несоответствие между нами, когда мы с Джо появимся на стоянке дилижансов. Я старался убедить себя, что и не помышляю об этом; но в последний вечер, поднявшись в свою комнатушку, вынужден был признать всю вероятность таких побуждений и готов был спуститься обратно и умолять Джо проводить меня. Но я этого не сделал. Всю ночь в моих тревожных снах мчались дилижансы, по ошибке заезжавшие куда угодно, кроме Лондона, а везли их то собаки, то кошки, то свиньи, то люди, но только не лошади. Самые фантастические дорожные приключения не давали мне покоя, пока не забрезжил день и не запели птицы. Тогда я встал, начал одеваться и, присев у окна, чтобы еще раз посмотреть на знакомую улицу, крепко уснул. Бидди так рано поднялась готовить мне завтрак, что из кухни уже слышался запах дыма, когда я, не проспав у окна и часа, в ужасе вскочил, вообразив, что время далеко за полдень. Но еще долго спустя, когда внизу уже звенела чайная посуда и сам я был совершенно готов, у меня все недоставало духу спуститься в кухню. И я развязывал и отпирал свой чемоданчик, а потом снова запирал и завязывал его, пока Бидди наконец не крикнула мне снизу, что я опоздаю. Я позавтракал наспех, не разбирая, что ем. Встав из-за стола, я сказал развязно, словно только что вспомнив: "Ну, мне, пожалуй, пора!", поцеловал сестру, которая, по обыкновению, смеялась и трясла головой в своем углу у огня, поцеловал Бидди и крепко обнял Джо. Потом взял свой чемоданчик и вышел. Немного отойдя от дома, я услыхал позади какую-то возню и, оглянувшись, увидал, что Джо бросает мне вслед старый башмак, а второй башмак бросает Бидди. Тогда я остановился и помахал им шляпой, и милый старый Джо, махая над головой своей огромной ручищей, хрипло прокричал: "Урра!", а Бидди закрыла лицо передником. Я быстро зашагал прочь, размышляя о том, что уйти оказалось гораздо легче, нежели я предполагал, и что куда бы это годилось, если бы старый башмак полетел вслед дилижансу на виду у всей Торговой улицы. Как ни в чем не бывало, я стал насвистывать веселую песенку. Но деревня мирно спала, легкий туман торжественно уплывал вверх, словно открывая мне мир, - и сам я когда-то был здесь таким маленьким и невинным, а то, что ждало меня впереди, представлялось таким неведомым и огромным, что внезапно рыдания сдавили мне горло и я расплакался. Случилось это при выходе из деревни, у дорожного столба; я потрогал его рукой и сказал: - Прощай, мой милый, мой добрый друг! Видит бог, мы напрасно стыдимся своих слез, - они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца. Слезы принесли мне облегчение - я смягчился, о многом пожалел, глубже почувствовал свою неблагодарность. Если бы я заплакал раньше, Джо был бы со мной в эту минуту. Я так растрогался от собственных слез, которые снова и снова навертывались мне на глаза, пока я шел по пустынной дороге, что, уже сев в дилижанс и выехав из города, с тоскою думал, как хорошо было бы соскочить на землю, когда мы будем менять лошадей, добежать домой и, проведя еще один вечер под родным кровом, получше проститься со своими. Лошадей переменили, а я так ни на что и не решился и только утешал себя мыслью, что вполне можно будет вернуться и со следующей станции. Занятый этими мыслями, я несколько раз обманывался, принимая за Джо какого-нибудь путника, показавшегося вдали на дороге, и сердце у меня замирало... Как будто Джо мог здесь оказаться! Мы переменили лошадей еще и еще раз, теперь возвращаться было уже слишком поздно и слишком далеко, и я не вернулся. А туман весь без остатка торжественно уплыл вверх, и мир лежал передо мной как на ладони. На этом кончается первая пора надежд Пипа. ГЛАВА XX Езды от нашего города до столицы было часов пять. Уже перевалило за полдень, когда запряженный четверкой дилижанс, в котором я ехал, влился в сутолоку уличного движения и подкатил к гостинице "Скрещенные ключи" на углу Вуд-стрит и Чипсайда, в Лондоне. Как раз в то время мы, британцы, окончательно установили, что и мы сами и все в нашей стране - венец творения, а тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене; если бы не такое положение вещей, вполне возможно, что улицы Лондона, испугавшего меня своей необъятностью, показались бы мне очень некрасивыми, кривыми, узкими и грязными. Мистер Джеггерс, как и было условлено, своевременно сообщил мне свой адрес. Улица называлась Литл-Бритен, а от руки на его карточке было приписано: "Не доезжая Смитфилда, у самой конторы дилижансов". Однако извозчик, чью засаленную шинель украшало, казалось, столько же пелерин, сколько ему было лет, так старательно упаковал меня в свою карету и загородил дребезжащей откидной подножкой, словно готовился везти меня за пятьдесят миль. Он бесконечно долго взбирался на козлы, покрытые старым, вылинявшим гороховым чехлом с бахромой, который моль превратила в сплошные лохмотья. Колымага у него была диковинная: с шестью большими коронами по бокам, с ободранными петлями сзади, за которые могли бы держаться хоть десять лакеев, и с целым частоколом из гвоздей над задними колесами, чтобы любителям бесплатного катанья на запятках не вздумалось поддаться такому соблазну. Не успел я удобно усесться и решить, что карета сильно напоминает овин, но еще больше - лавку старьевщика, и подивиться, неужели торбы обязательно нужно хранить тут же, как заметил, что возница готовится слезать с козел, словно мы уже подъезжаем. И действительно, очень скоро карета остановилась на мрачной улице, перед конторой, на открытой двери которой было выведено: "М-р Джеггерс". - Сколько с меня? - спросил я. - Шиллинг, - ответил извозчик, - если не пожелаете прибавить. Я, разумеется, сказал, что не пожелаю. - Тогда, значит, шиллинг, - вздохнул извозчик. - Не то с ним хлопот не оберешься. Уж я его знаю! - И, подмигнув на дверь конторы, сокрушенно покачал головой. Когда он, получив свой шиллинг, совершил в конце концов обратное восхождение на козлы и покатил прочь (от чего, казалось, сильно воспрянул духом), я вошел со своим чемоданчиком в контору и спросил, у себя ли мистер Джеггерс. - Нет, - отвечал клерк, - он сейчас в суде. Мистер Пип, если не ошибаюсь? Я заверил его, что он не ошибается. - Мистер Джеггерс просил вам передать, чтобы вы обождали у него в кабинете. Он сегодня занят в суде и не мог сказать, долго ли там пробудет. Но, поскольку время ему дорого, он, очевидно, не пробудет там ни минуты лишней. С этими словами клерк отворил дверь и провел меня в соседнюю комнату. Здесь, углубившись в чтение газеты, сидел какой-то одноглазый субъект в плисовой куртке и штанах до колен, который при нашем появлении поднял голову и вытер нос рукавом. - Ступайте, подождите в конторе, Майк, - сказал клерк. Я хотел было извиниться, что помешал, но клерк без дальнейших церемоний выпроводил посетителя из кабинета и, швырнув ему вслед его меховую шапку, оставил меня одного. Кабинет мистера Джеггерса, куда свет проникал только сквозь стеклянный люк в потолке, оказался необычайно мрачным убежищем. Стекло, причудливо заклеенное в нескольких местах, точно разбитая голова, искривляло линии соседних домов, которые как будто вытягивали шею и изгибались, чтобы получше разглядеть меня сверху. В комнате было меньше бумаг, чем я ожидал в ней увидеть; зато были всякие странные предметы, которых я никак не ожидал в ней увидеть: старый заржавленный пистолет, сабля в ножнах, какие-то странные ящики и свертки, а на полке - два страшных гипсовых слепка, сделанных с лиц, безобразно раздувшихся и застывших в судорожной усмешке. Кресло мистера Джеггерса было обито жесткой черной материей, с рядами медных гвоздиков по краям, точно гроб; я живо представил себе, как он откидывается на высокую спинку и покусывает указательный палец, сверля глазами клиента. Комната была небольшая, и клиенты, видимо, имели обыкновение пятиться к самой стене: вся она, особенно против кресла мистера Джеггерса, была засалена от соприкосновения с плечами и спинами. Я вспомнил, что и одноглазый субъект пробирался к двери по стенке, когда я, сам того не желая, изгнал его отсюда. Я сел на стул для посетителей, лицом к креслу мистера Джеггерса, и почувствовал, как меня охватила гнетущая атмосфера этой комнаты. Мне вспомнилось, что у клерка, как и у его патрона, было такое выражение, словно за каждым человеком он знал какую-то вину. Я стал гадать, сколько еще клерков работает наверху и все ли они притязают на такую тлетворную власть над своими ближними. Я гадал, кому принадлежали раньше собранные здесь странные предметы и как они сюда попали. Я гадал, не родных ли мистера Джеггерса изображают те два слепка, и если уж бог послал ему в наказание двух таких безобразных родичей, то почему он поставил их пылиться на эту закопченную, засиженную мухами полку, а не приютил у себя дома. Конечно, Лондон в летний день был для меня внове, и возможно, что в моем угнетенном состоянии повинна была духота, а также пыль и копоть, густым слоем покрывавшие все вокруг. Но так или иначе я еще посидел и подождал немного в душном кабинете, а потом, чувствуя, что гипсовые рожи, глядящие с полки над креслом мистера Джеггерса, сведут меня с ума, встал и вышел в контору. Когда я сказал клерку, что хочу пока немного пройтись, он посоветовал мне завернуть за угол, на Смитфилд. Я вышел на Смитфилд, и мерзостная эта площадь словно облепила меня своей грязью, жиром, кровью и пеной *. Обратившись в бегство, я свернул в боковую улицу, откуда увидел огромный черный купол собора св. Павла, выступающий из-за мрачного каменного здания; какой-то прохожий сказал мне, что это - Ньюгетская тюрьма. Мостовая вдоль тюремной стены была устлана соломой, чтобы заглушить стук колес; из этого обстоятельства, а также из того, что у ворот толпилось множество людей, от которых сильно пахло водкой и пивом, я сделал вывод, что там идет заседание суда. Пока я стоял, оглядываясь по сторонам, какой-то неимоверно грязный и изрядно подвыпивший служитель правосудия спросил меня, не желаю ли я войти и послушать одно-два дела, - за полкроны он берется посадить меня в первый ряд, откуда мне будет прекрасно виден лорд верховный судья в парике и мантии; можно было подумать, что речь идет не о грозном вершителе закона, а о восковой фигуре в паноптикуме, - к тому же мой собеседник немедленно сбавил цену до полутора шиллингов. Когда я отказался, сославшись на неотложные дела, он любезно пригласил меня во двор и показал, куда убирают виселицу и где происходят публичные наказания плетьми, после чего провел к "двери должников", через которую осужденных выводят на казнь, и, чтобы повысить мой интерес к этому страшному месту, сообщил, что послезавтра, ровно в восемь часов утра, отсюда выведут четверых преступников и повесят друг возле дружки. Это было ужасно и преисполнило меня отвращением к Лондону; тем более что вся одежда на владельце лорда верховного судьи (начиная со шляпы, кончая башмаками и включая носовой платок) отдавала плесенью и явно досталась ему из вторых рук, а значит, как подсказало мне воображение, была куплена им по дешевке у палача. Я решил, что дешево отделался, дав ему шиллинг. Зайдя в контору спросить, не вернулся ли мистер Джеггерс, и узнав, что его еще нет, я снова отправился гулять. На этот раз я прошелся по Литл-Бритен и свернул в ограду церкви св. Варфоломея; и здесь мне стало ясно, что не я один дожидаюсь мистера Джеггерса. Внутри ограды прохаживались с видом заговорщиков двое мужчин, аккуратно ступавших вдоль щелей между плитами; проходя мимо меня, один из них сказал другому, что, "если это вообще возможно сделать, Джеггерс это сделает". В углу двора стояли кучкой трое мужчин и две женщины, и одна из женшин плакала, утираясь грязной шалью, а другая, поправляя на плечах платок, утешала ее словами: "Ведь Джеггерс обещал его выручить, Эмилия, чего же тебе еще нужно?" Уже после меня в ограду вошел щупленький еврей с красными глазами в сопровождении другого щупленького еврея, которого он тут же услал с каким-то поручением; и, оставшись один, этот еврей, личность весьма нервическая, от волнения пустился плясать вокруг фонаря под сумасшедший припев: "О Джеггерс, Джеггерс, Джеггерс! Нужнейший человеггерс!" Эти свидетельства популярности моего опекуна произвели на меня глубокое впечатление, и он стал казаться мне еще более интересной и таинственной личностью. Наконец, заглянув через прутья ворот на Литл-Бритен, я увидел мистера Джеггерса, - он переходил улицу, направляясь ко мне. В ту же минуту его увидели все остальные и бросились ему навстречу. Мистер Джеггерс молча положил руку мне на плечо и, увлекая меня за собой, стал тут же на ходу беседовать со своими просителями. Сперва он занялся двумя заговорщиками. - Ну-с, с вами мне говорить не о чем, - заявил мистер Джеггерс, тыча в них пальцем. - С меня достаточно того, что я знаю. Что же касается исхода дела, то я ни за что не ручаюсь. Я вас об этом предупреждал с самого начала. Вы Уэммику заплатили? - Мы собрали деньги сегодня утром, сэр, - смиренно сказал один из мужчин, в то время как другой старался прочесть что-нибудь на лице мистера Джеггерса. - Я вас не спрашиваю, ни когда вы их собрали, ни где, ни вообще собрали ли вы их. Уэммик их получил? - Да, сэр, - сказали они в один голос. - Ну и отлично; и можете идти. Не желаю слушать, - закричал мистер Джеггерс, отмахиваясь от них рукой. - Ни слова больше, не то я откажусь вести ваше дело. - Мы думали, мистер Джеггерс... - начал один из мужчин, снимая шляпу. - Вот этого именно я вам и не велел, - сказал мистер Джеггерс. - Вы думали! Я сам за вас думаю; больше вам ничего не нужно. Если вы мне понадобитесь, я знаю, где вас найти; а вам за мной бегать нечего. Не желаю слушать. Ни слова больше! Мистер Джеггерс снова замахал на них рукой, и они, переглянувшись, покорно умолкли и отстали от него. - Ну, а вы? - сказал мистер Джеггерс, внезапно останавливаясь и обращаясь к двум женщинам в платках, отделившимся от своих спутников, которые ждали поодаль. - Ах, это Эмилия, так ведь? - Да, мистер Джеггерс. - А помните ли вы, - продолжал мистер Джеггерс, - что, если бы не я, вас бы сейчас здесь не было и быть не могло? - Ну еще бы, сэр! - воскликнули в один голос обе женщины. - Да благословит вас бог, сэр! Как не помнить! - Так зачем же вы сюда ходите? - спросил мистер Джеггерс. - А мой Билл, сэр! - взмолилась плачущая женщина. - Вот что, - сказал мистер Джеггерс. - Запомните раз и навсегда: если вы не знаете, что ваш Билл в надежных руках, так я это знаю. А если вы будете докучать мне с вашим Биллом, так и вам и Биллу не поздоровится: брошу с ним возиться, вот и все. Вы Уэммику заплатили? - Да, сэр! До последнего фартинга. - Ну и отлично. Значит, вы сделали все, что от вас требовалось. Но скажите еще хоть слово - хоть одно-единственное слово, - и Уэммик вернет вам ваши деньги. Страшная угроза подействовала - женщины тотчас отошли. Теперь около нас оставался только нервический еврей, который уже несколько раз успел схватить мистера Джеггерса за полы сюртука и поднести их к губам. - Я не знаю этого человека, - произнес мистер Джеггерс убийственным тоном. - Что ему нужно? - Дорогой мистер Джеггерс! Вы не знаете родного брата Абраама Лазаруса? - Кто он такой? - сказал мистер Джеггерс. - Оставьте в покое мой сюртук. Проситель еще раз поцеловал край одежды мистера Джеггерса и лишь после этого выпустил ее из рук и ответил: - Абраам Лазарус. По подозрению в краже серебра. - Вы опоздали, - сказал мистер Джеггерс. - Я представляю другую сторону. - Ой, боже мой, мистер Джеггерс! - бледнея, вскричал мой нервический знакомец. - Это же значит, что вы против Абраама Лазаруса? - Совершенно верно, - сказал мистер Джеггерс. - И больше нам говорить не о чем. Дайте пройти. - Мистер Джеггерс! Минуточку! Вот сейчас, только сейчас мой родственник пошел к мистеру Уэммику, чтобы предложить ему любые условия. Мистер Джеггерс! Полминуточки! Если бы вы изволили согласиться, чтобы мы вас перекупили у другой стороны... за любую цену!.. Никаких денег не пожалеем!.. Мистер Джеггерс!.. Мистер... Мой опекун с полным равнодушием прошел мимо незадачливого челобитчика и оставил его плясать на тротуаре, как на горящих угольях. После этого мы без дальнейших помех дошли до конторы, где застали клерка и одноглазого субъекта в меховой шапке. - Пришел Майк, - сказал клерк, слезая со своего табурета и с доверительным видом подходя к мистеру Джеггерсу. - Вот как? - сказал мистер Джеггерс, поворачиваясь к Майку, который стоял и дергал себя за вихор на лбу, как бык в песенке про реполова - за веревку колокола. - До вашего приятеля очередь дойдет сегодня, часов в пять. Ну? - Да что ж, мистер Джеггерс, - отвечал Майк голосом человека, страдающего хроническим насморком, - с ног сбился, но одного все-таки разыскал, как будто подходящий. - Что он может показать под присягой? - Да как бы это выразиться, мистер Джеггерс, - отвечал Майк, утирая нос теперь уже меховой шапкой, - вообще-то говоря, что угодно. Мистер Джеггерс вдруг рассвирепел. - Я же вас предупреждал, - сказал он, тыча пальцем в перепуганного клиента, - что, если вы когда-нибудь позволите себе здесь такие речи, вам не поздоровится. Негодяй вы этакий, да как вы смели сказать это мне? Клиент совсем оробел и растерялся; казалось, ему было невдомек, чем он вызвал такой гнев. - Болван! - тихо сказал клерк, толкая его локтем в бок. - Бестолочь! Кто же говорит вслух такие вещи! - Слушайте вы, тупица несчастный, - загремел мой опекун. - Я вас опять спрашиваю, и притом в последний раз: что может показать под присягой человек, которого вы сюда привели? Майк внимательно посмотрел на моего опекуна, словно стараясь прочесть на его лице подсказку, и медленно ответил: - Либо то, что за ним отродясь ничего такого не водилось, либо, что он всю ту ночь ни на шаг от него не отходил. - Так. Ну, теперь думайте, что говорите. Какого звания этот человек? Майк посмотрел на свою шапку, потом на пол, потом на потолок, потом на клерка, потом на меня и только после этого начал было, заикаясь: - Мы его нарядили... - но мой опекун грозно прервал его: - Что? Вы опять свое? (- Болван! - добавил клерк, снова толкая его локтем.) Майк беспомощно умолк, но через некоторое время лицо его прояснилось, и он начал по-другому: - Одет он прилично, как пирожник. Вроде даже кондитера. - Он здесь? - спросил мой опекун. - Я его тут поблизости оставил, - сказал Майк. - Сидит на крылечке, дожидается. - Пройдите с ним мимо этого окна, я посмотрю. Мы втроем подошли к окну конторы, забранному проволочной сеткой, и вскоре мимо нас с независимым видом проследовал Майк, а с ним - зверского вида верзила в белой полотняной куртке и бумажном колпаке. Безобидный этот кондитер был сильно навеселе, а под глазом у него темнел замазанный краской синяк, уже позеленевший от времени. - Пусть сейчас же уберет прочь этого свидетеля, - с брезгливой гримасой сказал мой опекун, обращаясь к клерку. - Да спросите его, о чем он думал, что притащил сюда такую личность. Затем мой опекун пригласил меня к себе в кабинет и, не садясь, принялся завтракать сандвичами, которые он запивал хересом из фляжки (он, кажется, и на сандвич умудрялся нагнать страху, прежде чем съесть его), попутно сообщая мне о том, какие шаги им предприняты в отношении меня. Сейчас я отправлюсь в Подворье Барнарда, к младшему мистеру Покету, куда уже послана для меня кровать; я пробуду у младшего мистера Покета до понедельника; в понедельник мы с ним съездим к его отцу и посмотрим, как мне там понравится. Узнал я еще, сколько денег мне разрешается тратить ежемесячно (оказалось, довольно много), а также получил припрятанные в столе моего опекуна карточки с адресами портных и других торговцев, чьи услуги могли мне понадобиться. - Вы увидите, мистер Пип, что кредит вам будет оказан самый широкий, - сказал мой опекун, торопливо глотая херес из фляжки, от которой пахло, как от целой бочки с вином, - а я таким образом буду следить за вашими расходами и одергивать вас, если окажется, что вы рискуете наделать долгов. Не сомневаюсь, что вы все равно свихнетесь, но это уж будет не моя вина. Поразмыслив немного над этим утешительным предсказанием, я попросил у мистера Джеггерса разрешения послать за каретой. Он сказал, что не стоит, - идти совсем недалеко. Если угодно, Уэммик меня проводит. Выяснилось, что Уэммик и есть тот клерк, которого я видел в конторе. Сверху вызвали другого клерка, чтобы временно заменить его, и я вышел следом за ним на улицу, предварительно распростившись с моим опекуном. У дверей уже опять толпились просители, но Уэммик заставил их расступиться, сказав хоть и не громко, но решительно: - Не ждите, все равно без толку; он сегодня ни с кем больше не будет разговаривать. И очень скоро мы отделались от них и спокойно пошли рядом. ГЛАВА XXI Искоса поглядывая на мистера Уэммика, чтобы получше рассмотреть его при ярком свете дня, я увидел, что он худощав и невысок ростом, а черты его квадратного деревянного лица точно выдолблены тупым долотом. Кое-где на этом лице выделялись метины, которые, будь материал помягче, а инструмент поострее, могли бы сойти за ямочки, а так остались просто щербинками. В частности, их имелось две или три у него на носу, но долото, задумавшее было так его приукрасить, бросило эту затею на полдороге и даже не потрудилось сгладить следы своей работы. Судя по обтрепанному воротничку и манжетам мистера Уэммика, я решил, что он холост; он, видимо, понес в жизни немало утрат, - у него было по меньшей мере четыре траурных перстня, да еще брошь с изображением девицы и плакучей ивы, склоненных над погребальной урной. Я заметил также, что на его цепочке от часов болталось несколько колец и печаток, словом, - весь он был обвешан напоминаниями об отошедших в вечность друзьях. У него были маленькие черные глазки, блестящие и зоркие, и большой рот с тонкими губами. Насколько я мог понять, все это досталось ему в собственность тому назад лет сорок, а то и пятьдесят. - Так вы здесь впервые? - спросил меня мистер Уэммик. - Да. - Когда-то и я был здесь новичком, - сказал мистер Уэммик. - Сейчас даже смешно кажется. - А теперь вы хорошо знаете Лондон? - Да, неплохо, - сказал мистер Уэммик. - Все ходы и выходы знаю. - Вероятно, это очень страшный город? - спросил я больше для того, чтобы поддержать разговор. - В Лондоне вас могут надуть, обобрать и убить. Впрочем, на такие дела охотники повсюду найдутся. - Если это люди, которые питают к вам злобу, - добавил я, чтобы немного смягчить его слова. - Ну, это не всегда по злобе делается, - возразил мистер Уэммик. - Злобы в людях не так уж много. Вот если на этом можно что-нибудь выгадать, тогда пойдут на что угодно. - Это еще хуже. - Вы так полагаете? - сказал мистер Уэммик. - А по-моему, одно другого стоит. Шляпу он сдвинул на затылок и шагал, глядя прямо перед собой, с таким независимым видом, словно вокруг не было ничего достойного его внимания. Рот его напоминал щель почтового ящика, и казалось, что он все время улыбается. Мы уже поднялись на Холборп-Хилл, когда я наконец разобрал, что это оптический обман и что на лице его нет и тени улыбки. - Вы знаете, где живет мистер Мэтью Покет? - спросил я мистера Уэммика. - Да, - сказал он, мотнув головой куда-то влево. - В Хэммерсмите, к западу от Лондона. - Это далеко отсюда? - Миль пять будет. - Вы его знаете? - Э, да вы по всем правилам допрос ведете! - сказал мистер Уэммик, одобрительно поглядывая на меня. - Да, я его знаю. Я-то его знаю! Произнес он эти слова не то снисходительно, не то с пренебрежением, что сильно меня обескуражило; я все поглядывал искоса на его деревянное лицо, надеясь прочесть на нем какое-нибудь успокоительное пояснение к этому тексту, но вместо того он вдруг сказал, что вот мы и дошли до Подворья Барнарда. Сообщение это нисколько меня не утешило, ибо в мечтах мне рисовалась большая гостиница, которую содержит мистер Барнард и перед которой наш "Синий Кабан" не более как заезжий двор. Оказалось же, что Барнард - это бесплотный дух, фикция, а его подворье - куча донельзя грязных, облупленных домов, втиснутых в зловонный закоулок, который облюбовали для своих сборищ окрестные кошки. Мы проникли в это поэтическое убежище через калитку, и узкий полутемный проход вывел нас на скучный квадратный дворик, очень похожий на кладбище без могил. Мне подумалось, что никогда еще я не видел таких унылых воробьев, таких унылых кошек, таких унылых деревьев и таких унылых домов (числом семь или восемь). Окна квартир, на которые были разделены эти дома, являли все возможные разновидности драных занавесок, щербатых цветочных горшков, треснувших стекол, пыльной ветоши и прочего хлама; а пустые комнаты возвещали о себе множеством билетиков - "Сдается" - "Сдается" - "Сдается", - словно новые жертвы зареклись сюда въезжать и душа неприкаянного Барнарда постепенно обретала покой, по мере того как нынешние постояльцы один за другим кончали жизнь самоубийством и их без молитв и церковного пения зарывали под булыжником двора. Обрядившись в траурные лохмотья из дыма и копоти, это злосчастное детище Барнарда посыпало главу свою пеплом и, сведенное на положение помойки, безропотно несло покаяние и позор. Так я воспринял его глазами, в то время как запахи гнили, прели, плесени, всего, что безмолвно гниет в недрах заброшенных чердаков и подвалов, да в придачу запахи крыс, мышей, клопов и расположенных поблизости конюшен щекотали мне нос и жалобно взывали: "Нюхайте смесь Барнарда!" Столь безжалостно обманутой оказалась первая из моих больших надежд, что я в тревоге оглянулся на мистера Уэммика. - Да, да, - сказал он, по-своему истолковав мой взгляд. - Здесь так уединенно, вам, наверно, вспомнилась провинция. Мне тоже. Он провел меня в угол двора, и по лестнице, - которая медленно, но верно обращалась в труху, так что в один из ближайших дней верхним жильцам предстояло, выглянув за дверь, обнаружить, что сойти вниз у них нет никакой возможности, - мы поднялись на самый последний этаж. Здесь на двери значилось: "М-р Покет-младший", а к ящику для писем была пришпилена записка: "Скоро вернусь". - Он, вероятно, не ждал вас так рано, - пояснил мистер Уэммик. - Теперь я вам больше не нужен? - Нет, благодарю вас. - Поскольку кассой ведаю я, - заметил мистер Уэммик, - мы, вероятно, будем с вами частенько видеться. Мое почтенье. - Мое почтенье. Я протянул руку, и мистер Уэммик сперва посмотрел на нее так, словно думал, что я чего-то прошу. Но, взглянув на меня, он, видимо, понял свою ошибку. - Ну, разумеется! Да. Вы привыкли прощаться за руку? Я смутился, решив, что в Лондоне это вышло из моды, но ответил утвердительно. - А я что-то отвык от этого, - сказал мистер Уэммик. - Разве что когда расстаешься навсегда. Ну-с, очень рад был с вами познакомиться. Мое почтенье. Когда мы обменялись рукопожатием и он ушел, я открыл лестничное окно и чуть себя не обезглавил, потому что веревки перетерлись и рама упала со стуком, как нож гильотины. По счастью, я еще не успел высунуть голову наружу. После этого чудесного избавления я удовольствовался тем, что стал любоваться видом Подворья в тумане, каким оно представлялось сквозь толстый слой грязи, накопившейся на стекле, и размышлять о том, что Лондон сильно перехвалили. Мистер Покет-младший, видимо, расходился со мной в понимании слова "скоро", потому что я с полчаса смотрел в окно, по нескольку раз вывел пальцем свое имя на каждом из четырех грязных стекол и уже окончательно извелся, ожидая его, когда на лестнице послышались наконец шаги. Постепенно в поле моего зрения возникла шляпа, голова, шейный платок, жилет, брюки и башмаки молодого гражданина примерно одного со мной общественного положения. Он держал в объятиях два больших бумажных пакета, да еще в руке - корзинку с клубникой, и совсем запыхался. - Мистер Пип? - сказал он. - Мистер Покет? - сказал я. - Ах, боже мой! - воскликнул он. - Мне ужасно совестно, но я помнил, что какой-то дилижанс отходит из вашего города около полудня, и думал, вы с ним и прибудете. Ведь я и отлучился-то ради вас - хотя это, конечно, не оправдание; я решил, что вам, как деревенскому жителю, захочется после обеда поесть ягод, и сбегал на Ковент-Гарденский рынок, - там можно достать хороших. Я чувствовал, что голова у меня идет кругом, - и было с чего. Я бессвязно поблагодарил за внимание и тут же решил, что все это мне снится. - Вот несчастье! - сказал мистер Покет-младший. - Дверь заело. Крепко прижав к себе локтями пакеты, он вступил в единоборство с дверью, и так как ягоды на моих глазах превращались в кисель, я предложил подержать их. Он с милой улыбкой протянул мне пакеты и схватился с дверью, словно это был дикий зверь. Она подалась так неожиданно, что он отлетел на меня, а я отлетел к двери напротив, и мы оба рассмеялись. Но я по-прежнему чувствовал, что голова у меня идет кругом и что все это мне снится. - Пожалуйста, входите, - сказал мистер Покет-младший. - Вот сюда. Помещение у меня не роскошное, но я надеюсь, что до понедельника вы здесь как-нибудь просуществуете. Мой отец рассудил, что завтрашний день вам приятнее будет провести со мной, чем с ним, и что вам, вероятно, захочется походить по городу. Я с большим удовольствием покажу вам Лондон. Что касается стола, то вы, надеюсь, останетесь довольны, еду нам будут присылать из ближайшего трактира, причем считаю долгом добавить - за ваш счет; так распорядился мистер Джеггерс. Квартира у нас, как видите, более чем скромная, ведь я сам зарабатываю себе на жизнь, отец не в состоянии мне помогать, да я и не хочу сидеть у него на шее. Вот это наша столовая; столы, стулья, ковер и прочее мне дали из дома. За скатерти, ложки, судки я не отвечаю, это принесли из трактира по случаю вашего приезда. Здесь моя спаленка: сыровато немножко, но у Барнарда вообще сыровато, Здесь ваша комната; мебель взята напрокат, но я думаю, что она вам подойдет. Если вам еще что-нибудь потребуется, вы скажите, я мигом достану. Квартирка тихая, мы с вами будем одни и, надо полагать, не подеремся. Но, боже мой, я совсем забыл, вы все еще держите мои покупки. Давайте их сюда, и простите, ради бога. Мне, право же, очень совестно. Стоя перед мистером Покетом-младшим и передавая ему сначала один пакет, потом другой, я увидел, как в глазах его забрезжило то же изумление, с каким я смотрел на него, и он сказал, медленно пятясь от меня к стене: - Господи! Да вы тот мальчик, который забрался в сад! - А вы, - сказал я, - тот бледный молодой джентльмен. ГЛАВА XXII Бледный молодой джентльмен и я долго стояли в Подпорье Барнарда, оглядывая друг друга, а потом оба разом расхохотались. - Подумать только, что это были вы! - сказал он. - Подумать только, что это были вы! - сказал я. И тут мы снова оглядели друг друга и снова расхохотались. - Ну, это дело прошлое, - сказал бледный молодой джентльмен, сердечно протягивая мне руку. - Надеюсь, вы великодушно простите меня за то, что я вас так оттузил. Из этих слов я понял, что мистер Герберт Покет (бледного молодого джентльмена звали Герберт) так и не заметил разницы между своим намерением и осуществлением оного. Но я не стал его разубеждать, и мы горячо пожали друг другу руки. - В то время ваша судьба еще не была устроена? - спросил Герберт Покет. - Нет. - Нет, - повторил он. - Я слышал, это случилось совсем недавно. В те времена скорее могла устроиться моя судьба. - В самом деле? - Да. Мисс Хэвишем тогда вызвала меня к себе, посмотреть, не приглянусь ли я ей. Но нет, не приглянулся. Я счел своим долгом заметить, что это меня удивляет. - Недостаток вкуса! - засмеялся Герберт. - Но теп не менее факт. Да, она вызвала меня к себе погостить, на испытание. Если бы я выдержал его успешно, мое будущее, вероятно, было бы обеспечено. Возможно, меня бы даже... как это называется... с Эстеллой. - Что такое? - спросил я, сразу насторожившись. Разговаривая, он выкладывал ягоды на тарелки, и это отвлекало его, вот почему он забыл нужное слово. - Обручили, - пояснил он, вытряхивая из пакетов остатки. - Помолвили. Сговорили. Ну, словом, что-то в этом роде. - Как же вы перенесли такое разочарование? - спросил я. - Фью! Невелика потеря. Это же сущий тиран. - Кто, мисс Хэмишем? - Пожалуй, и она тоже. Но я-то имел в виду Эстеллу. Злая девчонка, надменная, капризная, мисс Хэвишем так и воспитала ее, чтобы отомстить всей мужской половине рода человеческого. - Кем она приходится мисс Хэвишем? - Никем. Приемыш. - А почему она должна отомстить всей мужской половине рода человеческого? За что отомстить? - Бог с вами, мистер Пип! Неужто вы не знаете? - Нет, - сказал я. - Вот не ожидал! Ну, это длинная история, мы ее отложим до обеда. Пока же разрешите мне задать вам один вопрос. А вы как туда попали в тот день? Я рассказал, и он внимательно выслушал меня, а потом опять залился смехом и спросил, долго ли я помнил его кулаки. Я не стал задавать ему такого же вопроса, потому что у меня уже давно сложилось на этот счет определенное мнение. - Значит, теперь мистер Джеггерс ваш опекун? - спросил он. - Да. - Вы знаете, ведь он - поверенный мисс Хэвишем и посвящен в ее дела больше, чем кто-либо другой. Это была опасная тема. Я ответил подчеркнуто-сдержанно, что видел мистера Джеггерса в доме мисс Хэвишем всего один раз, по странной случайности - в самый день нашего поединка, но что он едва ли это помнит. - Он был так любезен, что предложил вам учиться у моего отца, и сам приезжал к отцу поговорить об этом. Про отца он, конечно, мог слышать от мисс Хэвишем. Они довольно близкая родня; правда, родственных отношений они не поддерживают, - отец у меня не умеет лукавить и не желает к ней подлизываться. Герберт Покет держал себя с подкупающей искренностью. Ни до, ни после него я не встречал человека, каждый взгляд, каждое слово которого так красноречиво свидетельствовали бы о том, что он по природе своей не способен на обман или подлость. Вид у него был самый неунывающий и вмест