Центральная Америка. Примечательный пример - современное состояние родины майянской цивилизации. В отличие от дамб и дренажей Египта и Сеннаара, которые Человек до сих пор поддерживает в рабочем состоянии, материальные плоды неустанных трудов древних майя практически пропали. Единственными уцелевшими памятниками былой цивилизации являются руины некогда грандиозных, великолепно украшенных общественных зданий. Они оказались теперь вдали от мест обитания Человека и прячутся в глубинах тропического леса. Лес проглотил их в самом буквальном смысле, словно удав. Контраст между нынешним состоянием страны и древним уровнем цивилизации майя столь велик, что почти не поддается человеческому воображению. Шедевры архитектуры майя - эти свидетельства человеческих возможностей, перед которыми когда-то расступился лес, - были и свидетельством победы Человека над Природой. Триумф Человека казался вечным и неколебимым. И даже с вершин высочайших своих храмов, дворцов и пирамид Человек был не в состоянии разглядеть подкрадывающегося врага. Горизонт казался ему чистым. Тем горше было чувство бессилия и незащищенности перед лицом наступающей Природы. Человек не смог предотвратить возвращение леса, который хладнокровно поглотил возделанные ноля, площади и дома, а потом добрался до дворцов и храмов. Но все же нынешнее состояние Копана, Тикаля или Паленке [+27] не самый яркий и даже не самый очевидный урок. Вырвав в результате упорнейшей борьбы победу у Человека, тропическая Природа самой этой борьбой свидетельствует о мужестве и силе людей, которые рискнули когда-то вступить с ней в противоборство и даже одержать пусть временную, но победу.
Цейлон. С такой же упрямой убедительностью развалины древнего Ангкора напоминают о доблести людей, строивших цивилизацию на земле, отвоеванной у тропического леса Камбоджи: и столь же напряженная борьба засвидетельствована в долинах Цейлона заросшими резервуарами для воды, которые когда-то были построены сингальскими неофитами индской религии хинаяны [+28]. Приметы сегодняшнего цейлонского быта могут только подчеркнуть, сколь напряжен и упорен был труд первых покорителей Природы. Одна из таких печальных примет - это упадок ирригации и - как следствие - деградация земель, что в свою очередь неизбежно вызвало отток населения из этих еще не так давно плодородных долин, взлелеявших цивилизацию, не сумевшую сохранить себя. Здесь не возделывались ранее ни кофе, ни чай, ни каучук. Это достижения самого недавнего времени, когда Цейлон подчинился экономической экспансии Запада.
Северо-аравийская пустыня. Очень яркой, исключительно выразительной иллюстрацией нашей темы является современное состояние Петры [+29] и Пальмиры [+30], вдохновивших целую плеяду современных западных трактатов по философии истории, начиная с "Руин" Вольнея и "Караванных городов" Ростовцева [+31]. Сегодня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся не в лучшем состоянии, чем очаги цивилизации майя, и, возможно, поэтому так притягивают ученых, приводя их в удивление и изумление. Здесь мы также видим развалишь огромных и роскошных общественных строений. На многие мили окрест простирается Афразийская пустыня, то песчаная, то каменистая, которая не менее страшна для человека, чем непроходимые тропические джунгли. Пустыня поглотила Петру и Пальмиру, подобно тому как лес поглотил Тикаль и Копан.
Древние руины свидетельствуют о том, что города были столь же богатыми и оживленными, как и города майя. Археологические данные находят подтверждение в письменных источниках. Экономические основы процветания и населенности Петры и Пальмиры не были случайными. Нам известно, что первопроходцы сирийской цивилизации, которые воздвигли города в пустыне, были мастерами магии, приписываемой сирийской мифологией Моисею.
Маги эти знали, как извлечь влагу из камня и как не заблудиться в пустыне [+32]. Петра и Пальмира утопали в садах, подобно нынешнему Дамаску, и напоминали картины рая в изображении пророка Мухаммеда. Однако благосостояние Петры и Пальмиры основывалось отнюдь не на дарах собственного небольшого оазиса. Богатство им приносила не местная торговля плодами своего труда, а оживленные караванные пути, поддерживавшие связи не только между оазисами, но и между континентами. Набатеи из Петры достигали портов Йемена. Они составляли конкуренцию греческим мореплавателям в торговле между Римской империей и Индией, которая велась через Александрию. Пальмирцы, освоив торговлю с Ираком, попутно монополизировали торговлю между Римской империей и районами, лежавшими к востоку от нее и бывшими под властью сначала Аршакидов, а затем Сасанидов. Контроль торговых путей принес и политическую власть. Набатейское царство, расширившись от Сипая до Дамаска и от Таймы до Беершебы, стало одним из главных государств-клиентов Рима в период, предшествовавший Траяну. Что касается Пальмиры, то ее экономическая и политическая власть также была распространена весьма широко.
Таковы были достижения сирийской цивилизации как результат - вызова пустыни. Однако с того момента, когда включился фактор воздействия человеческого окружения (давление Римской империи), сирийское общество ослабило свою власть над Природой и в конце концов позволило пустыне захватить Петру и Пальмиру. Никто и никогда не пытался больше возвратить к жизни эти мертвые города. Уклонился от этой задачи и Запад, хотя современное западное общество располагает такими техническими средствами освоения пустыни, о которых набатеи и арамеи не могли и мечтать. Таким образом, руины строений, погибшие оазисы и покинутые караванные пути Петры и Пальмиры безошибочно свидетельствуют о том, что природная среда, в которой зародилась сирийская цивилизация, была необычайно суровой и сулила много испытаний Человеку, рискнувшему освоить ее.
Остров Пасхи. Аналогичное заключение можно вывести относительно первоистоков полинезийской цивилизации, опираясь на свидетельства острова Пасхи. К моменту своего открытия современными западными исследователями остров Пасхи был населен весьма примитивными племенами полинезийского типа. Но был там еще один народ - "народ из камня" - огромное количество статуй, весьма совершенных по исполнению. Обитатели острова не владели ни искусством ваяния статуй, ни наукой мореплавания. До своего открытия моряками Запада остров Пасхи был практически изолирован от соседей и не имел с ними контактов. Однако наличие "каменных людей" свидетельствует, по-видимому, о погибшей цивилизации.
Возможно, образы тех людей были высечены в камне навигаторами из Полинезии, которые на хрупких каноэ, без карты, без компаса, без хронометра проложили путь через Тихий океан к острову Пасхи. И такое путешествие едва ли было единичным, удачной игрой случая, иначе трудно объяснить появление статуй на острове и утрату нынешними островитянами былого мастерства. Искусство ваяния скорее всего было принесено на остров Пасхи первопроходцами-мореплавателями. Постепенная культурная деградация колонистов, должно быть, обусловливалась потерей регулярного контакта с полинезийским обществом. С другой стороны, статуи столь многочисленны, что, по всей видимости, они создавались усилиями нескольких поколений. Следовательно, довольно длительное время переселенцы поддерживали связи с прародиной. В конце концов по какой-то до сих пор не установленной причине море неожиданно и почти полностью поглотило остров Пасхи [+33], как пустыня поглотила Пальмиру, а лес - Копан. Однако и здесь возвращение Природой своей власти содержит косвенное свидетельство былой доблести Человека, некогда победившего ее.
Истина, таящаяся в пересечении Прошлого и Настоящего на острове Пасхи, разумеется, находится в прямом противоречии с распространенным на Западе мнением, что острова южных морей - земной рай, а их обитатели - дети Природы, столь же беспечные, как Адам и Ева перед грехопадением. Возможно, это мнение возникает из ошибочного предположения, что полинезийское общество единообразно. Природная среда, в которой сформировалось полинезийское общество, весьма разнообразна. Кроме того, море бросает смертельный вызов любому, кто посмеет пересечь его без достаточной технической вооруженности. На своих примитивных суденышках, установив регулярные рейсы между островами Тихого океана, полинезийцы дали достаточный ответ на суровый вызов моря.
Возможно, фактором, повлиявшим на судьбу полинезийской цивилизации, был и резкий контраст между тяготами морского пути и благоприятными естественно-климатическими условиями на самом острове. Труды и опасности мореплавания по Тихому океану были столь велики, а радость отдохновения на островах - столь благостна, что дети не последовали примеру своих отцов и дедов и быстро вернулись к жизни, полной покоя и тишины уединения. Такой представляется история упадка полинезийской цивилизации на острове Пасхи. История полинезийской цивилизации на острове Пасхи может служить ключом к пониманию полинезийской цивилизации в целом. Распространенное западное мнение о полинезийском обществе ошибочно, а объяснение его возникновения представляется слишком упрощенным. Западные наблюдатели предпочитали смотреть на землю и не хотели замечать моря. Возможно, они обратили бы на море больше внимания, если бы им, подобно полинезийским мореплавателям, пришлось пересекать океан на легких и хрупких каноэ, а не в качестве пассажиров современных западных океанских лайнеров.
Мы рассмотрели целый ряд мест - в американских и азиатских тропиках, в Афразийской степи, на Тихоокеанском архипелаге, в Америке, в Средиземноморье, - где Природа взяла реванш после кратковременного триумфа Человека, - триумфа, добытого в результате ожесточенной борьбы, ибо, даже когда усилия пионеров приносили зримые и обильные плоды, покоренная земля требовала непрестанных усилий для удержания и сохранения отвоеванного. Поля Египта и сады Дамаска, которые на первый взгляд, кажется, щедро одаривают каждого, кто пожелает воспользоваться ими, в действительности приносят плоды лишь благодаря постоянному и упорному труду. Так каков же должен был быть труд, позволивший отцам египетской и сирийской цивилизации преобразовать земли Египта и Дамаска из болота и пустыни в цветущий край?
Приведенных примеров, кажется, достаточно, чтобы стало очевидным, что условия, при которых зарождались цивилизации, были отнюдь не легкими. Напротив, в местах зарождения цивилизаций Природа подготовила Человеку череду тяжелейших испытаний.
Мы достаточно определенно установили истину, согласно которой благоприятные условия враждебны цивилизации, и показали, что, чем благоприятнее окружение, тем слабее стимул для зарождения цивилизации. Попробуем продвинуться дальше в нашем исследовании, идя от противного. Допустим, что стимул, побуждающий к строительству цивилизации, возрастает по мере того, как условия проживания становятся все более трудными. Проверим это утверждение хорошо испытанным методом. Сначала рассмотрим аргументы "за", а затем - "против" и попытаемся сделать соответствующий вывод. Исторический материал, подтверждающий наличие выявленной нами зависимости, столь обилен, что даже могут возникнуть трудности с его отбором. Для удобства разделим интересующие нас исторические примеры на две группы. К первой группе отнесем те случаи, когда цивилизация зарождалась под воздействием природной среды, ко второй - те цивилизации, где большее влияние оказывало человеческое окружение. Рассмотрим сначала первую группу.
Эгейские берега и их континентальные внутренние земли. Эгейская земля, давшая миру минойскую и эллинскую цивилизации, необычайно трудна для изучения, если рассматривать ее в широком географическом контексте. Я убедился в этом на собственном опыте. Свое первое путешествие в Эгею я совершил морем, и, возможно, поэтому особенно яркими показались впечатления и контрасты.
Контраст между Грецией и Англией, обусловленный естественно-географическими причинами, был столь разителен, что для осмысления его не хватало воображения. Второй раз я прибыл в Эгею также морем, но на этот раз, остановившись в Афинах, я предпринял оттуда еще три путешествия. Сначала я поехал в Смирну, а оттуда - в глубь Анатолии; затем посетил Константинополь и вновь анатолийские края: а перед возвращением домой я побывал в Салониках, откуда совершил поездку в глубь Македонии. В Англию я возвращался поездом, следуя без пересадок из Константинополя в Кале. Во время этого путешествия я не раз ловил себя на мысли, что, покидая пределы Эгейского края, я из страны неприютной, каменистой и голой попадаю в пределы совершенно иные - зеленые, богатые и приветливые. Воздействие этих контрастов на воображение было очень сильным. В таком невыгодном для себя сравнении Эгейская земля вырисовывалась как район, необычайно трудный для освоения. И только тогда понял я истинное значение слов, вложенных Геродотом в уста спартанскому изгнаннику Демарату в разговоре с великим царем Ксерксом [+34]: "Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании".
Аттика и Беотия. Аналогичные контрасты природной среды характерны и для территории самой Эгеи. Например, если ехать поездом из Афин через Салоники в центр Европы, сначала взору предстает знакомая сцена. Поезд часами огибает восточные отроги Парнаса с его известковыми утесами, поросшими высокими соснами. И вдруг неожиданно открывается панорама тщательно возделанной плодородной долины. Первое впечатление такое, что поезд уже на австро-германской границе, где-то между Инсбруком и Мюнхеном. Северные склоны Парнаса и Киферона вполне можно принять за самую северную цепь Тирольских Альп. Разумеется, этот ландшафт "диковинка". Путешественник не увидит больше ничего подобного, пока поезд не минует Ниш (городок в Сербии), что произойдет через какие-нибудь тридцать шесть часов, и не спустится в низкую долину Моравы, двигаясь в направлении Среднего Дуная: и тогда путешественнику еще более удивительной представится эта греческая Бавария.
Как называлась эта небольшая страна во время существования эллинской цивилизации? Она называлась Беотией; в эллинских устах слово "беотиец" имело вполне определенный оттенок. Этим словом обозначался простоватый, туповатый, невпечатлительный и грубый этос, - этос, выпадающий из общего ряда отмеченной гением эллинской культуры. Это несоответствие беотийского этоса эллинизму подчеркивается тем фактом, что сразу же за горной цепью Киферон вокруг одного из отрогов Парнаса, где сейчас железная дорога делает спираль, находилась Аттика - "Эллада Эллады" страна, этос которой представлял собой квинтэссенцию эллинизма. А совсем рядом проживает народ, этос которого для нормального эллина был словно диссонирующий звук. Этот контраст можно почувствовать в выражениях "беотийская свинья" и "аттическая соль" [+35].
Для нашего нынешнего исследования важно то, что этот культурный контраст, столь живо действовавший на эллинское сознание, совпадал географически со столь же ярким контрастом в физическом окружении, - контрастом, который не стерся до наших дней и продолжает поражать каждого, кто путешествует в этих местах. Аттика - это "Эллада Эллады" не только в душе своей, но и по облику. Она находится к другим районам Эгеи в таком же отношении, в каком вся Эгея - к странам за ее пределами. Если вы будете приближаться к Греции морем с запада, то, проходя через Коринфийский залив, вы почувствуете, что взор ваш уже привык к виду греческого пейзажа - красивого и горького одновременно. Но едва ваш пароход, пройдя вдоль перешейка, вновь окажется в Эгейских водах, вы будете вновь поражены аскетичностью открывшегося вам по другую сторону перешейка пейзажа. Аскетичность эта достигает своей высшей точки в районе выступа Саламипа, когда перед вашим взором открывается земля Аттики.
В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс называемый денудацией (обнажением, оголением), процесс, которого счастливо избежала Беотия, завершился еще при Платоне.
Что предприняли афиняне, когда их страна стала утрачивать безмятежность своей беотийской юности? Мы знаем, что они "дали образование" Элладе. Когда пастбища Аттики высохли а обрабатываемые угодья истощились, народ перешел от животноводства и земледелия к возделыванию оливковых плантаций. Это феноменальное дерево не только способно выжить на голом камне, но еще и обильно плодоносить. Однако одним оливковым маслом жив не будешь, и афиняне стали обменивать масло на скифское зерно [+36]. Транспортировали масло морем, предварительно расфасовав его в глиняные кувшины, а это в свою очередь стимулировало гончарное ремесло и развивало искусство мореплавания. Скифский рынок повлиял и на серебряные рудники Аттики, поскольку международная торговля требует денежной экономики и тем самым стимулирует разработку полезных ископаемых, в данном случае драгоценных металлов и гончарной глины. Наконец, все это вместе взятое - экспорт, промышленность, торговые суда и деньги вызвало к жизни развитие военно-морского флота. Таким образом, оголение почвы в Аттике компенсировалось освоением моря. Афиняне во сто крат приумножили утраченные богатства. Что давала афинянам власть над морем, красочно описано анонимным афинским писателем, жившим незадолго до Платона. "Плохие урожаи - бич самых могущественных держав, тогда как морские державы легко их преодолевают. Неурожай никогда не бывает повсеместным, а поэтому хозяева моря направляют свои корабли в те места, где нива была щедра... я бы добавил, что господство на море позволило афинянам... благодаря обширным внешним контактам обнаружить новые источники богатства. Деликатесы Сицилии, Италии. Кипра, Египта. Лидии. Черного моря, Пелопоннеса или любой другой страны становятся доступны хозяевам моря... К тому же афиняне - единственный народ, показавший способности к собиранию богатства" [*10]. Именно эти богатства - богатства, о которых не помышлял беотийский земледелец, ибо его никогда не подводили добротные почвы полей, - стали экономической основой политической, духовной, художественной культуры, сделавшей Афины "школой Эллады". В политическом плане афинские промышленники и мореплаватели являлись избирателями афинской демократии, тогда как аттическая торговля и морская власть создавали рамки для международного союза Эгейских городов-государств, который оформился в Дельфийскую Лигу [+37] под покровительством Афин. В художественном плане расцвет аттического гончарного дела вызвал к жизни новые формы изобразительного искусства. Исчезновение лесов заставило аттических архитекторов работать не в дереве, а в камне, и в результате родился Парфенон. Аттическая культура впитала в себя достижения и характерные черты всех других проявлений эллинской культуры, чтобы, усовершенствовав, передать их потомкам.
Эгина и Аргос. Еще одна иллюстрация из эллинской истории - судьба двух городов-государств Арголиды: Аргоса и Эгины. Аргосцы, будучи владельцами наиболее пригодной для земледелия территории Пелононнеса. почувствовав, что земли стало не хватать, решили действовать. Подобно халкидийцам, они задумали присоединить новые земли к своим и обратили свои взоры на близлежащие холмы, служившие естественной границей их территории. Сменив соху на копье, они устремились на земли соседей, но предприятие это оказалось трудным, потому что соседи тоже умели держать копье. Халкидийцы могли легко договориться с туповатыми беотийцами; свою сталь они приберегли для борьбы с плохо вооруженными и недисциплинированными фракийцами и сикелами. Аргосцы оказались менее благоразумными. Сражаясь за обладание Пелопоннесом, они столкнулись со спартанцами, и те ответили на удар ударом, да и вооружены спартанцы были, что называется, до зубов. С такими воинами аргосцы, конечно, не могли тягаться; и это предопределило конец истории их города.
Между тем небольшой арголидский остров Эгина сыграл в истории совершенно другую роль, что было обусловлено куда более бедным естественным окружением, полученным им у Природы. Эгина, возвышаясь над водами залива своей единственной горой так, что вершину ее было видно из Афин, несомненно, принадлежала к числу "малых островов", которые афинский философ (Платон) считал примерами денудации. Эгина - это Аттика в миниатюре; и в условиях еще более сурового нажима со стороны физического окружения, чем тот, что испытывали афиняне, эгинцы предвосхитили многие из достижений афинян. Эгинские купцы контролировали торговлю с эллинским поселением в Навкратисе [+38] в Египте, где афинские купцы были весьма редкими гостями, а эгинские скульпторы украшали построенный их же архитекторами в Афайе храм в честь местной богини, и это за полвека до того, как афинянин Фидий сотворил свои шедевры для Парфенона [+39].
СТИМУЛ НОВЫХ ЗЕМЕЛЬСвидетельства философии, мифологии и религии. Сопоставляя различные типы природной среды, мы обнаружили, что они несут разный стимулирующий импульс, и это обусловлено тем, насколько среда благоприятна для проживания. Обратимся к этому же вопросу под несколько другим углом зрения и сравним стимулирующее воздействие старых и новых земель независимо от качественных особенностей территории.
Разве усилие, направленное на освоение новых земель, само по себе есть стимул? Спонтанный человеческий опыт, обретя свое кумулятивное и концентрированное выражение в мифологии, дает на этот вопрос положительный ответ. Согласен с этим и западный философ, представитель критического эмпиризма XVIII в. Давид Юм, который заключает свой трактат "О возникновении и развитии искусств и наук" наблюдением, согласно которому "искусства и науки, подобно некоторым растениям, требуют свежей почвы; и как бы богата ни была земля и как бы ни поддерживали вы ее, прилагая умение или проявляя заботу, она никогда, став истощенной, не произведет ничего, что было бы совершенным или законченным в своем роде" [*11].
Столь же положительный ответ дан мифом "Изгнание из Рая" и мифом "Исход из Египта". Изгнанные из волшебного сада в повседневный мир, Адам и Ева отходят от собирательства и закладывают основу для зарождения земледельческой и скотоводческой цивилизации. Исход из Египта, лишив детей Израилевых ощутимых преимуществ египетской цивилизации, дал им Землю Обетованную, где они и заложили основы сирийской цивилизации. Перейдя от мифов к документам, можно убедиться, что эти прозрения подтверждались на практике.
К удивлению тех, кто задает сакраментальный вопрос: "Из Назарета может ли быть что доброе?" [+40] - ответ можно найти в истории религий. Мессия появляется из неизвестной деревни в "Галилее неверных", земле, покоренной Маккавеями менее чем за сто лет до рождения Иисуса [+41]. А когда бурный рост галилейского горчичного зерна [+42] превращает недовольство ортодоксального еврейства в активную ненависть, причем не только в самой Иудее, но и в еврейской диаспоре, проповедники новой веры намеренно "поворачивают к язычникам" и продолжают завоевывать новые миры для христианства.
В истории буддизма также можно видеть, как индская идея не нашла себе места в старом индуистском мире, но, выйдя за его пределы, завоевала новые миры. Хинаяна начала продвижение с Цейлона, представлявшего собой колониальный придаток индской цивилизации. А махаяна, начиная свой длинный и кружной путь на Дальний Восток, завоевывает сиризированную и эллинизированную индскую провинцию Пенджаб. Только на этой новой основе могли, соприкоснувшись, дать плоды религиозные гении индской и сирийской цивилизаций, что еще раз подтверждает истину: "Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и доме своем" (Матф. 13, 57).
Свидетельство родственно связанных цивилизаций. Обратимся к классу "связанных" цивилизаций, возникших на месте уже ранее существовавших. Сопоставим соответствующие стимулирующие импульсы старой и новой основ, фиксируя точку или точки, через которые проходила линия новой социальной активности, и попытаемся определить, откуда исходит импульс.
Начнем с вавилонской цивилизации, место зарождения которой полностью совпадает с пределами шумерской цивилизации. Рассмотрим три центра: Вавилонию, Элам, Ассирию. В каком из них вавилонская цивилизация получила максимальное развитие? Несомненно, в Ассирии. Воинская доблесть ассирийцев, их успехи в политике, достижения в искусстве заставляют предполагать, что именно в Ассирии цивилизация достигла своего апогея. А была ли Ассирия новой или старой основой? При дальнейшем анализе представляется, что Ассирия была лишь частью прародины предшествовавшей ей шумерской цивилизации и может рассматриваться как новая основа - по крайней мере в сравнении с Шумером, Аккадом и Эламом. Археологические раскопки на территории Ассирии дают некоторые основания предполагать, что Ассирия не была одной из местных общин. В некотором смысле это была колония, хотя и колония, почти совпадающая с территорией своей материнской страны. Возможно, не покажется странным утверждение, что стимул обновления, зародившись когда-то, на ранних ступенях развития шумерского общества, мог оказать особенно сильное воздействие на последующее развитие вавилонской цивилизации именно на ассирийской почве.
Переходя к индуистской цивилизации, отметим местные источники новых творческих стихий в индуистской жизни - особенно в религии, которая всегда была главной и высшей формой деятельности в индуистском обществе. Мы обнаруживаем эти источники на юге. Здесь сформировались все наиболее характерные черты индуизма: культ богов, представленных в храмах материальными объектами или образами, эмоционально-личностное отношение верующего к богу; метафизическая сублимация образной веры и эмоциональности в интеллектуально утонченной теологии. Старую или новую основу представляла собой Южная Индия? Это была новая основа, коль скоро она не включалась в сферу родственно связанной индской цивилизации вплоть до периода империи Маурьев (прибл. 323 - 185 до н.э.), когда индское общество вступило в стадию распада цивилизации.
Обращаясь к эллинской истории, можно поставить вопрос относительно двух регионов, которые, как мы только что установили, господствовали в эллинском мире. Эллинская цивилизация охватывала анатолийское побережье Эгеи и греческий полуостров на Европейском континенте. Расцвет цивилизации возник на новой или старой почве? Следует признать, что на новой, ибо ни один из этих регионов не совпадал с прародиной предшествовавшей минойской цивилизации, с которой эллинская цивилизация была родственно связана. Что касается полуострова, то там минойская цивилизация даже в годы своего расцвета была представлена не более чем рядом укрепленных позиций вдоль южной и восточной береговой линии. На анатолийском побережье Эгейского моря все попытки западных археологов обнаружить следы присутствия или хотя бы влияния минойской цивилизации кончились неудачей, и это вряд ли можно считать случайностью. Скорее это указывает на существование какой-то причины, не позволившей включить побережье в сферу минойского ареала. Насколько известно, первые поселенцы западного побережья Анатолии были представителями минойской культуры, говорившими на греческом языке. Они появились там в XII в. до н.э. как результат последней конвульсии постминойского движения племен, который выбросил филистимлян к берегам Сирии. Это были основатели Эолии и Ионии. Следовательно, эллинство расцвело на почве, которой предшествовавшая цивилизация, по сути, не коснулась. К тому же, когда из Ионии семена цивилизации попали в другие части эллинского мира, наиболее дружные всходы они дали на каменистой почве Аттики. Однако они не взошли на Кикладах - ионийских островах, лежавших, словно степные оазисы, между Азией и Европой. На протяжение всей эллинской истории жители Киклад признавали себя смиренными рабами сменяющихся хозяев моря. Это примечательно, потому что Киклады были одним из двух центров предшествовавшей минойской цивилизации. Другим минойским центром, разумеется, был Крит. Роль его в эллинской истории еще более удивительна.
Что касается Крита, то здесь можно было бы ожидать, что он сохранит свою социальную значимость не только в силу исторических причин как центр минойской цивилизации, но и в силу причин географических. Крит долгое время оставался самым большим островом Эгейского архипелага и лежал на пересечении важнейших морских путей эллинского мира. Каждое судно, идущее из Пирея в Сицилию, проходило между Критом и Лаконией, а суда, идущие из Пирея в Египет, неизбежно проплывали между Критом и Родосом. Но если Лакония и Родос действительно играли ведущую роль в эллинской истории, то Крит считался заброшенной провинцией. Эллада славилась государственными деятелями, поэтами, художниками и философами, тогда как остров, бывший когда-то родиной минойской цивилизации, мог похвастаться лишь врачами, торговцами и пиратами, и хотя былое величие Крита прослеживалось в минойской мифологии, это не спасло Крит от бесчестия, которое закрепила людская молва, превратив его название в нарицательное слово. Действительно, он был окончательно заклеймен в Песне Гибрия [+43], а потом в христианском Писании. "Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые"" (Тит 1, 12). Поэма под названием "Минос" атрибутировалась минойскому пророку Эпимениду [+44]. Таким образом, даже апостол язычников не признавал за критянами добродетели, которой он наделял эллинов в целом [+45].
ОСОБЫЙ СТИМУЛ ЗАМОРСКОЙ МИГРАЦИИДанный обзор относительно творческих возможностей старой и новой основ, проиллюстрированный фрагментами историй взаимосвязанных цивилизаций, дает некоторую эмпирическую поддержку мысли, выраженной мифами Исхода и Изгнания - мысли, согласно которой выход на новые основания порождает сильный эффект. Задержимся на некоторых подтверждающих эту идею примерах. Наблюдения свидетельствуют, что необычная жизненность православия в России и дальневосточной цивилизации в Японии есть следствие того, что стимулирующее действие нового основания становится особенно сильным, когда новое основание обретается на заморских территориях [+46].
Особый стимул заморской колонизации ясно виден в истории Средиземноморья в течение первой половины последнего тысячелетия до н.э., когда западный бассейн его колонизовался заморскими пионерами, представлявшими три различные цивилизации в Леванте. Это становится особенно очевидным, когда сравниваешь крупнейшие из этих колониальных образований - сирийский Карфаген и эллинские Сиракузы - с их прародиной и убеждаешься, насколько они превзошли свой материнский город.
Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, построив на этой экономической основе политическую империю, о которой материнский город и мечтать не мог [+47]. В равной мере Сиракузы превзошли свой материнский город Коринф по степени политической силы, а вклад их в эллинскую культуру просто несравним. Ахейские колонии в Великой Греции, то есть на юге Апеннин, стали в VI в. до н.э. оживленными местами эллинской торговли и промышленности и блестящими центрами эллинской мысли, тогда как материнские ахейские общины вдоль северного побережья Пелопоннеса оставались более трех веков в стороне от основного течения эллинской истории, а воскресли из тьмы забвения уже после того, как эллинская цивилизация прошла свой зенит [+48]. Что касается локрийцев - соседей ахейцев, то только в своем заморском поселении в Италии приобрели они некоторые индивидуальные черты [+49]. Локрийцы континентальной Греции оставались лишенными какого-либо своеобразия.
Наиболее поразительным представляется случай с этрусками, успешно состязавшимися с греками и финикийцами в колонизации Западного Средиземноморья. Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании; тем не менее этрусские колонисты в отличие от греков и финикийцев не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты. Этруски поддерживали тесные контакты с греками и финикийцами, и, хотя этот контакт постепенно привел к тому, что они влились в состав эллинистической социальной системы, это отнюдь не уменьшило их роль и значение в средиземноморском мире. История оставила нам свидетельство и о неудачном этрусском колониальном начинании, когда была предпринята смелая, но тщетная попытка побороться с греками в греческих родных водах за господство над Дарданеллами и за контроль над Черным морем. Более примечательно то, что этрусская родина в Леванте, откуда началась их заморская экспансия, оказалась исторической terra incognita. Не существует точных исторических данных о ее местонахождении. Греческая легенда, согласно которой этруски пришли из Лидии, кажется малоосновательной. Следует удовлетвориться теми сведениями, которые предоставляют письменные источники времен Нового царства Египта. Из этих документов следует, что предки этрусков, равно как и предки ахейцев, участвовали в постминойском движении племен, а их морской путь на запад начался где-то на азиатском берегу Леванта в ничейной земле между греческим Сидом и финикийским Арадом [+50]. Этот удивительный разрыв в исторических свидетельствах может означать только одно, а именно: что этруски, находясь у себя дома, не проявили себя сколько-нибудь примечательным образом. Удивительный контраст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации.
Стимулирующее действие морского пути, возможно, самое сильное среди всех, которым подвергаются мигрирующие народы.
Такие случаи представляются довольно необычными. Немногочисленные примеры, которые мог бы назвать автор настоящего исследования, - это миграция тевкров [+51], ионийцев, эолийцев и дорийцев через Эгейское море на западное побережье Анатолии и миграция тевкров и филистимлян вокруг восточного края Средиземноморья к берегам Сирии в ходе постминойского движения племен; миграция англов и ютов через Северное море в Британию в ходе постэллинистического движения племен, последующая миграция бриттов через пролив в Галлию [+52]; современная этому миграция ирландских скоттов через Северный пролив в Северную Британию [+53]; миграция скандинавов в ходе движения племен, последовавшая за неудачной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами.
Все эти внешне разнородные случаи имеют одну общую и весьма специфическую черту, объединяющую их. Во время заморской миграции весь социальный багаж мигрантов сохраняется на борту корабля как бы в свернутом виде. Когда мигранты вступают в чуждые пределы, он развертывается, вновь обретая свою силу. Однако тут зачастую обнаруживается, что все, что так тщательно сохранялось во время путешествия и представляло существенную ценность для мигрантов, на новом месте утрачивает свое значение или же не может быть восстановлено в первоначальном виде.
Этот закон характерен для всех без исключения заморских миграций. Он, например, действовал при древнегреческой, финикийской, этрусской колонизации западного бассейна Средиземноморья и в современной европейской колонизации Америки. Стимул обретения новых земель ставил колонистов перед вызовом моря, а вызов в свою очередь побуждал к ответу. В этих частных случаях, однако, колонисты принадлежали обществу, которое находилось в процессе строительства цивилизации. Когда заморская миграция представляет собой часть движения племен, вызов оказывается значительно более серьезным, а стимул - пропорционально значительно более сильным из-за давления, которое в данном случае претерпевает общество, социально неразвитое и в значительной мере пребывающее в статичном состоянии. Переход от пассивности к неожиданному пароксизму "бури и натиска" производит динамическое воздействие на жизнь любой общины, подвергшейся подобному испытанию; но это воздействие, естественно, более сильно, когда мигранты оказываются в открытом море, чем когда они передвигаются по суше. У возницы воловьей упряжки больше власти над естественным окружением, чем у капитана корабля. Возница может сохранять постоянный контакт с домом, откуда он отправился в путь; он может остановиться и разбить лагерь там и тогда, где и когда ему это будет удобно; и конечно, ему проще сохранять привычный социальный уклад, от которого должен отказаться его мореплавающий товарищ. Таким образом, можно сопоставить стимулирующее воздействие заморской миграции в ходе движения племен с сухопутной миграцией и тем более со стабильным пребыванием на одном месте.
Один отличительный феномен заморской миграции поможет несколько прояснить проблему межрасовых напряжений. Грузоподъемность любого корабля ограничена, особенно невелика она у примитивных посудин небольших размеров. В то же время даже примитивное судно обладает относительной маневренностью по сравнению с кибиткой или другим сухопутным средством передвижения. К тому же заморская миграция в отличие от сухопутной требует подбора корабельного экипажа по функциональному признаку. В сухопутной миграции племя везет на телегах женщин, детей, зерно и домашнюю утварь, а мужчины шагают пешком. Отблески этого можно заметить в легендах об основании эллинской Эолии и Ионии, дошедших до нас через Геродота и Павсания. Многие жители греческих городов-государств, расположенных вдоль западного берега Анатолии, были связаны родственными узами с обитателями поселений на полуострове. Кроме того, практиковались браки с местными женщинами, которых первопроходцы захватывали в плен.
Этот отличительный феномен необычайно глубокого расового смешения тесно связан с другим - исключительно быстрым распадом групп родства, которые являются основой организации примитивного общества.
Другим отличительным феноменом заморской миграции является атрофия примитивного института, который, возможно, является высшим выражением недифференциированной социальной жизни, института e