ение участка по заявлению одного только домохозяина, раз в коренном акте его владения землей он значится собственником, наравне с другими соучастниками продаваемого участка. Замечание по поводу поправки к закону от 9 ноября, сделанное в Государственном совете 27 марта 1910 г. Только что выслушав новую поправку *, я должен заявить, что правительство против нее также возражает, так как, во-первых, правило, устанавливаемое этой поправкой, сводится к тому, что частный случай, когда домохозяин перестает быть распорядителем участка, подводится под общее правило и таким образом как будто бы внушается членам семьи, что они могут устранять или могут заменять собою самого домохозяина; а во-вторых, еще более важно, с моей точки зрения, то, что поправкой устанавливаются совершенно новые гражданские нормы. Поправка может создать у крестьянства убеждение, что домохозяин, переставший быть распорядителем участка, перестает быть и собственником этого участка. Наступает как будто бы гражданская смерть домохозяина, то, чего в настоящее время в убеждении крестьянства, конечно, не существует, так как старик, который не может уже работать на участке, все-таки в понятиях крестьян остается его собственником и лишению гражданских прав подвергнут быть не может. Дополнение в связи с выступлениями в Государственном совете В. П. Энгельгардта и Н. А. Хвостова, сделанное 27 марта 1910 г. Я только скажу два слова. Я так понял двух предыдущих ораторов. Член Государственного совета В. П. Эн-гельгард выступил против * оставления прав за теми до- мохозяевами, которые по старости или слабости, как он выразился, "лежат на печи", а член Государственного совета Н. А. Хвостов указывал * на еще большую, по его понятиям, опасность, опасность того, что родоначальник, который даже не живет на участке, который где-то находится вдалеке, может вернуться домой и затем укрепить за собой участок и распорядиться им. Я усматриваю тут явное недоразумение и предлагаю обратиться к самому закону 9 ноября, прочесть статью 8, где сказано, что каждый "домохозяин", владеющий надельной землей на общинном праве, может во всякое время и т. д. Следовательно, лицо, "лежащее на печи", не может почитаться домохозяином, лицо отсутствующее, живущее где-нибудь в С.-Петербурге или на заработках, -- не есть домохозяин. Поэтому, по закону 9 ноября, он не может укрепиться, не может обойти, обездолить своих сыновей, свою семью. Закон же 9 ноября принимает на себя заступничество, наравне с семьей, и за стариков, и принципу этого закона противоречит поэтому поправка, согласно которой старик, "лежащий на печи" или отсутствующий и не являющийся домохозяином, может вдруг оказаться только соучастником собственности, к которой пожелает укрепиться (сообща с другими членами семьи) член семьи домохозяин и из владельца превратиться в совладельца определенной доли своего бесспорного земельного имущества. РЕЧЬ О ПРЕРОГАТИВАХ ПРАВИТЕЛЬСТВА В ДЕЛЕ ОРГАНИЗАЦИИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 31 МАРТА 1910 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАЯВЛЕНИЕ ТРИДЦАТИ ДВУХ ЧЛЕНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ Господа члены Государственной думы! Заявление 32 членов Государственной думы * обращено ко мне как председателю Совета министров. Ознакомившись с этим заявлением, я убедился, что мне было бы не трудно рядом формальных доказательств установить полную неприемлемость, скажу даже более -- невозможность запроса, подобного внесенному, вследствие несоответствия его существа самой природе запросов, как их понимает паше законодательство. Акт 24 августа (1909 года) не есть действие министра или подведомственных ему учреждений, о котором говорит ст. 58 Учреждения Государственной думы. Это акт руководительства Верховной власти по отношению к своему правительству, это есть не распоряжение властей, подлежащих контролю Государственной думы, а выражение воли Государя Императора, последовавшее в порядке верховного управления на точном основании ст. 11 Основных законов. После разъяснений юридического свойства, представленных здесь в том же порядке мыслей докладчиком, мне осталось бы только завершить вашу осведомленность представлением некоторых дополнительных данных, если бы не тревожная мысль, которая овладела мною при слушании речей нескольких предыдущих ораторов. Мысль эта заставляет меня выйти из тесных рамок формальных доказательств и вступить в область более серьезных разъяснений, к которым один лишь факт предъявления запроса, по мнению правительства -- неприемлемого, меня побудить не мог бы. Я задаю себе вопрос, не могут ли только что высказанные здесь суждения, оставленные правительством без ответа, вызвать, даже после отклонения запроса, недоброе впечатление какого-то разлада разных факторов государственности по отношению к нашим вооруженным силам. А ведь в деле, касающемся нашей армии, ничего не должно оставаться неясным и темным! Мы живем в слишком сложное время, и, несмотря на всеобщее желание мира, все элементы государства, не враждебные ему, должны работать над созданием, над накоплением живой, активной народной силы (голоса в центре и справа: браво), а то впечатление, о котором я только что говорил, может наложить на эту работу единственно, может быть, опасные для армии путы. Для меня с самого начала прений, точно так же, как и для других ораторов, было ясно, что лиц, поддерживающих заявление о запросе, интересует не одна юридическая, но, может быть, в большей еще степени политическая сторона дела. Вопрос в настоящее время достаточно ярко расчленился. Правительство, по мнению ораторов оппозиции, совершило юридически незаконный акт -- это одна сторона вопроса; но правительство сделало это, последовательно проводя принцип постоянного преуменьшения прав Государственной думы, следуя своей постоянной реакционной политике, -- это вторая часть, и я думаю, для моих оппонентов наиболее существенная. К этой второй теме в Государственной думе возвращаются очень часто и по самым разнообразным поводам. Я избегал отвечать на такого рода нападки, полагая, что полемика на такие мотивы безрезультатна, и не имея просто времени заниматься политической гимнастикой. Но раз такого рода доводы приводятся вновь как аргументы в пользу принятия запроса, запроса свойства, по моему мнению, небезопасного, то и мне придется коснуться двумя-тремя словами этих аргументов, дабы неправильностью фона, налагаемого на весь запрос, не была бы затемнена самая ясность рисунка. Во-первых, господа, совершенно несомненно, что правительство суровым образом и реагировало, и реагирует против революции; поэтому для революционеров и для лиц, сочувствующих или сочувствовавших им, настоящее правительство -- правительство реакционное. Но точно так же известно, что правительство приняло на себя задачу установить прочный правомерный порядок, проводя одновременно реформы, предуказанные с высоты престола. Вот тут по этому поводу слышится целый ряд попреков, целый ряд нареканий в том, что правительство, действительно, достигает внешнего порядка, но достигает его способами противозаконными, что правительство без всякой надобности усиливает репрессии, что оно старается затормозить все реформы и свести на нет деятельность Государственной думы. Следует ли, господа, доказывать, что вся сущность этих горячих нареканий складывается из партийной страстности, из неправильных фактов и выводов и ча- стицы правды? Частица правды заключается в том, что в области управления могут быть и бывают ошибки, злоупотребления и превышения власти. Правительство это искореняет и, смею вас уверить, искоренит. (В центре рукоплескания и голоса: браво, браво!) Но из этих случаев с большой легкостью делается вывод о том, что вся наша администрация беззаконничает и что это беззаконие возведено правительством в систему (голос слева: верно). Вывод этот по отношению к нашей администрации, честно превозмогающей громадный труд, и произволен, и несправедлив. Противники правительства, впрочем, выводы свои не всегда ставят в соответствие с фактами. Для доказательства этого мне придется отойти несколько в сторону и привести несколько примеров. Так, за последнее время, за последнее трехлетие, правительство сочло возможным смягчить или отменить исключительное положение в 130 различных местностях, а между тем еще недавно мы слышали здесь упрек, что правительство не может управлять иначе, как посредством исключительных положений. Административная высылка, мера временная, мера обоюдоострая, применяется все реже и реже. В 1908 году этой ссылке подверглось 10 060 человек, а в 1909 году -- 1991 человек, то есть в пять раз меньше, а между тем мы слышали тут недавно, что ссылка применяется чаще, чем прежде. Обязательные постановления там, где это возможно, ослабляются, и за последнее трехлетие, точно так же, вследствие их неправильности их отменено было 386. Между тем тут постоянно говорится об усилении произвола местных властей. Да не слышали ли вы здесь недавно о том, что военные суды чаще, чем когда бы то ни было, отвлекаются теперь от своей прямой обязанности? И это говорилось после того, как Государю Императору угодно было лично указать на возможность обращения к военной подсудности общеуголовных преступлений только в самых исключительных случаях, с применением смертной казни только в виде самого крайнего средства, ограждающего потрясаемые устои государственности. (Движение слева, звонок председателя.) Я, господа, привожу это не для того, чтобы с кем-либо спорить, а потому, что считаю, что Государственная дума вправе быть верно осведомленной и о действиях, и о видах правительства. Я не могу при этом открыто не заявить, что там, где революционная буря еще не затих- ла, там, где еще с бомбами врываются в казначейства и в поезда, там, где под флагом социальной революции грабят мирных жителей, там, конечно, правительство силой удерживает и удержит порядок, не обращая внимания на крики о реакции. (Голоса справа: браво.) Но, господа, равнодействующая жизнь показывает, что Россия сошла уже с мертвой точки, и я надеюсь, что по мере отмирания нашей смуты будут отпадать и стеснения в пользовании обществом предоставленными ему правами; я надеюсь, что и печать, и общества, п союзы, которые в недавние тяжкие дни были еще зажигательными нитями для бенгальских огней революции, постепенно будут вдвигаться в нормы постоянного закона. (Шум слева; голоса справа: браво.) И правительство это делает не для того, чтобы подыгрываться под какое-либо настроение, не для того, чтобы купить кого-либо, не для того, чтобы уничтожить партийное или так называемое общественное недовольство. После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Государственной думой, и Государственным советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собою. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда обрисуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией! И достигнуть этого возможно, главным образом, при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями (голоса в центре: браво), работе, которая так легко нарушается искажением и целей, и задач правительства. Нарушаться эта работа может и другим путем, и я опасаюсь, что на этот другой путь стали некоторые ораторы, только что говорившие передо мной с этой трибуны. Вспоминая то, что говорил член Государственной думы Милюков о том, что устройство армии должно проходить в общем законодательном порядке *, сопоставляя это с выслушанной нами в прошлом заседании речью члена Государственной думы Соколова 2 *, вспоминая его красноречивое заявление о том, что Государственная дума желала бы много сделать для мощи армии, для устройства ее, но что ей мешают на этом пути, что и сама армия должна знать, что Дума хотела бы для нее сделать и что служит для этого помехой, я боюсь, что из роли спокойного летописца я должен буду перейти к роли обвинителя. История последних лет показывает, что армию нашу не могла подточить ржавчина революции (голоса в центре: браво), что материальные ее запасы восполняются, что дух ее прекрасен, а я думаю -- и несокрушим, потому что это дух народа (в центре и справа рукоплескания и возглас "браво"), но история революции, история падения государств учит, что армия приходит в расстройство тогда, когда перестает быть единой, единой в повиновении одной безапелляционной, священной воле. Введите в этот принцип яд сомнения, внушите нашей армии хотя бы обрывок мыслей о том, что устройство ее зависит от коллективной воли, и мощь ее уже перестанет покоиться на единственно неизменяемой соединяющей нашу армию силе -- на власти Верховной. Принцип этот, принцип единого руководительства нашей армией свято до настоящего времени блюдется и правительством, и законодательными учреждениями. Никто еще не высказывал сомнения в том, чтобы законодателем недостаточно был указан удел народного представительства в деле сотрудничества Ему по укреплению вооруженных сил страны. Удел этот выражается в участии определения контингента новобранцев, в обсуждении представлений об ассигновании средств на наши военные нужды, в ассигновании этих средств или в отказе в этих кредитах. И в этом важном деле, возложенном на законодательные учреждения, правительство, несомненно, обязано, по мере и в пределах возможности, представлять им нужные материалы и данные. И совершенно неправильно было бы действие правительства, выразившееся в испрошении кредитов на определенные надобности с предвзятым намерением употребить эти расходы на другую цель. Но точно так же противозаконно было бы использование законодательными учреждениями своих бюджетных или кредитных прав для закрепления в армии угодного им порядка. И я опасаюсь, что эти бесспорно ясные начала могут быть затемнены сомнением, которое авторы запроса хотели бы вгвоздить в убеждение оппозиционной части нашего общества. Они хотят убедить в том, что раз они предъявляют спор о преуменьшении правилами 24 августа прав Государственной думы, то самые права Государственной думы в области устройства армии уже не могут подлежать сомнению. А насколько опасно про- тивопоставление, хотя бы незаметное, правам Монарха в этой области иных не предуказанных законом прав, я уже указывал раньше. Но я на этот счет предвижу вопрос: если в этой области все так ясно, то к чему же самые правила 24 августа 1909 года? Не могут ли они сами вызвать суждения, на опасность которых я только что указывал? Вот тут позвольте мне обратиться к истории дела! Никто, я думаю, не будет оспаривать, что на долю теперешнего правительства легла весьма нелегкая задача, задача проведения в нашу государственную правительственную жизнь новых государственных начал. И, я думаю, понятно, что в этом новом деле, в эпоху перелома в нашем правительственном и административном строе, правительство ежечасно наталкивается на всевозможные затруднения. Затруднения эти я делю на две категории: к одной категории я отношу все недоумения, возникающие и возникавшие между законодательными учреждениями и правительством, а к второй -- затруднения в применении самим правительством своих принципиально бесспорных прав. Возьмем, например, право бюджетное или право установления условий выпуска займов. В этих вопросах проявилась несомненная разность в понимании правительством и законодательными учреждениями пределов их взаимных прав, но я утверждаю, что по отношению к статье 96 никаких затруднений этого рода не возникало. У правительства в этом вопросе возникали сомнения, но не по отношении) к Государственной думе, а по целому ряду принципиальны?' вопросов внутреннего правительственного распорядка. Я укажу это на примере. Статья 96 объемлет собой целый ряд вопросов высокого интереса, но так как обыкновенно она отождествляется с вопросом о штатах, а вопрос этот считается для правительства самым неприятным, то позвольте мне остановиться именно на этом примере. Известно, что способ применения статьи 96 давно уже особливо озабочивал правительство, вследствие чего для выяснения этого вопроса была в свое время учреж-дена комиссия покойного ныне товарища министра финансов Чистякова. Известно также, что правительство считало необходимым достигнуть соглашения не сходившихся между собой мнений в этом деле разных ведомств. Но не надо забывать, в чем именно заключалось сомнение правительства. Никогда правительство не допускало и мысли, что устройство военных частей, а следовательно, и штатов этих частей могло бы проходить иначе, как в порядке ст. 96, так как для правительства было всегда бесспорно, что постановления по строевой, технической и хозяйственной части объемлют собой и военные штаты. Еще весной 1968 года, в том заседании, о котором уже упоминал тут один из предыдущих ораторов, представитель правительства в Государственном совете заявил, что, по понятию правительства, организация армии и флота определяется не в общем законодательном порядке статьи 96 и что лишь ассигнование кредитов, ассигнование денег должно проходить порядком общим. Сомнения правительства были другие: военное и морское ведомства заключают в себе много организаций, ведающих не одни только военные дела. Достаточно упомянуть о том, что гражданское управление в целых областях подчинено военному ведомству, что есть целый ряд городов, в которых градоначальники должны быть обязательно из лиц морского ведомства. Поэтому поневоле, устанавливая порядок производства этих дел, правительство должно было установить грань между функциями гражданскими и военными военного и морского ведомств. Сомнения правительства, которые должны были быть разрешены междуведомственной комиссией, и заключались в том -- где, в каком месте, каким образом установить эту грань, так как к функциям гражданским некоторые относили и устройство центральных частей этих ведомств, то есть штаты их в качестве органов высшего административного управления. Вот в этой стадии вопроса и вклинился в дело вопрос, разбиравшийся в то время в Государственном совете, вопрос о штатах Морского генерального штаба. При обсуждении его правительство заявило, что как этот вопрос, так и целый ряд вопросов, получивших уже движение и разрешение через обе палаты, правительство понимает как вопросы сепаратные, которые не должны предрешать принципиального вопроса, рассматривавшегося междуведомственной комиссией. Но вокруг дела о штатах Морского генерального штаба разыгрался принципиальный спор, который общественной молвой был поднят на совершенно неожиданную, небывалую высоту. Решение Государя Императора положило конец этим спорам, дало окончательное направление этому делу военно-административного характера; указание правительство получило в вопросе военного понимания от единственной компетентной в деле военного строительства инстанции, от Верховного вождя армии. (Голоса справа: браво.) Таким образом, было разрешено и правительственное затруднение, правительственное недоумение, внутрипра-вительственный вопрос, вопрос, который на нашем аграрном языке мы могли бы назвать вопросом внутринадель-ного разверстания, но этим ничуть не было установлено какое-нибудь новое разграничение прав правительства и прав народного представительства, так как таковой вопрос и по поднимался. Я так долю остановился на этом вопросе и представил вам так подробно все эти данные не для того, чтобы объяснять действия правительства, а для того, чтобы вам стал ясным дальнейший ход этого дела и самое существо правил 24 августа 1909 г. Получив указания Верховной власти в вопросе о штатах, то есть в одной части общего вопроса, правительство должно было разработать и получить дальнейшие указания в общем вопросе, так как ст. 96 обнимает собой еще целый ряд вопросов, так, например, вопрос о гражданском законодательстве в казачьих областях, вопросы бюджетного характера и т. д. Вот в порядке верховного направления правительственного аппарата и должна была протекать дальнейшая правительственная работа. Это ясно доказывает и Высочайший рескрипт на мое имя, который ставит эту правительственную работу в пределы, указанные нашими Основными законами. Это доказывает и вся дальнейшая правительственная работа. Позвольте познакомить вас с отрывком из журнала Со-вета министров от 26 мая минувшего года. Журнал этот Высочайше утвержден. Он гласит: "Совет министров заметил с своей стороны, что Высочайше возложенная на него задача состоит лишь в выработке правил, которыми, в случае одобрения их Вашим Величеством, должны руководствоваться органы исполнительной власти и в частности военное и морское ведомства при направления относящихся к устройству вооруженных сил России законодательных предположений. При этом Вашему Величеству благоугодно было в рескрипте на имя председателя Совета министров от 27 минувшего апреля выразить Высочайшую волю о том, чтобы правила сии составлены были в пределах, указанных основными государственными законами. Поэтому установленное в сих последних отношение общих законов к специальному военному законодательству должно быть строго соблюдено как необ- ходимое условие закономерного осуществления настоящего дела, заключающегося, само собой разумеется, не в толковании или расширении точного смысла существующих законов, ибо сие возможно было бы только в законодательном порядке, а в преподании ведомствам руководящих указаний к правильному применению закона". Вышеизложенное опрокидывает, я думаю, не только правильность построения самого запроса, но и правильность построения заблудшей мысли, пытавшейся внести разлад в согласованную работу высших государственных органов в деле укрепления военной мощи России. Я знаю, что многие хотели бы поставить этот вопрос иначе; желательно возбудить спор из-за прав, спор для нашей армии губительный; желательно доказать, что правилами были нарушены права Государственной думы, что необходима борьба с правительством и что эта борьба, быть может, более важна, чем возможная в будущем вооруженная борьба за судьбы России. Но я открыто заявляю убежденное мнение правительства: до настоящего времени Государственная дума в своем целом с величайшим уважением относилась к правам Верховного водителя нашей армии, и правительство, со своей стороны, никогда на права Государственной думы не покушалось. В правильном понимании этого, я полагаю, и комиссия Государственной думы выразилась за отклонение заявления о запросе. Я уверен, что и Государственная дума с силою отбросит запрос 32 своих членов, предуказав этим, что в деле защиты России мы все должны соединить, согласовать свои усилия, свои обязанности и свои права для поддержания одного исторического высшего права России -- быть сильной. (В центре и справа рукоплескания и возгласы: браво.) РЕЧЬ ПО ПОВОДУ ЗАКОНОПРОЕКТА О РАСПРОСТРАНЕНИИ ЗЕМСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ 1890 ГОДА НА ДЕВЯТЬ ГУБЕРНИЙ ЗАПАДНОГО КРАЯ, ПРОИЗНЕС╗ННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 7 МАЯ 1910 ГОДА Господа члены Государственной думы! Год тому назад правительство заявило Государственной думе о готовности своей внести в законодательные учреждения законопроект о распространении Земского положения 1890 г. на девять губерний Западного края. Вы помните, что в ту пору в Государственном совете, в порядке инициативы, возникло предположение о необходимости изменения способа избрания членов Государственного совета от Западного края. Правительство точно так же считало существующий способ несправедливым и подлежащим изменению, поэтому приходилось, по мысли правительства и группы членов Государственного совета, создать такое новое избирательное собрание, в котором права русского экономически слабого большинства были бы ограждены от польского экономически и культурно сильного меньшинства. Но это наталкивало на мысль, нельзя ли этому новому избирательному собранию придать еще некоторые функции, так как казалось, что оно имеет в себе все данные, все задатки для правильного ведения земского дела. Как вам известно, Земское положение не было до настоящего времени распространено на Западный край, несмотря на целый ряд предположений и планов правительства, и именно вследствие того, что все возникавшие предположения не давали уверенности, что русские государственные начала будут достаточно ограждены от напора многоплеменных местных влияний и вожделений. Но раз эта задача благополучно разрешалась для избирательного собрания, то она тем самым была, конечно, разрешена и по отношению к земству. Поэтому правительству оставалось только внести па законодательное рассмотрение законопроект измененного, согласно местным условиям и особенностям, Положения 1890 года, с тем чтобы будущие земские собрания явились избирательными коллегиями для выборов членов Государственного совета. Вот за эту работу и взялось правительство, вооружилось всеми необходимыми материалами, собрало статистический материал и прежде всего задало самому себе вопрос: каким же образом оградить русские государственные начала, каковы пределы ограничений, обеспечивающие эти начала и одновременно не убивающие самую возможность земской самодеятельности? Разбираясь в этих вопросах, правительство столкнулось с двумя течениями мысли. Одно из них, самое, на первый взгляд, естественное и справедливое, основывается на следующих соображениях: раз признано возможным привлечь к местной экономической деятельности местные элементы, то нельзя трактовать их как элементы опасные. Всякое стеснение, всякое ограничение их было бы только искусственным раздуванием старинной племенной вражды между национальностями польской и русской, это было бы, как только что выразился предыдущий оратор, увековечением политической борьбы, узаконением политической ненависти, отдалением эры примирения и даже хуже того -- быть может, введением политики в ту область, которая должна быть политике чужда. Единственное ограничение, которое допускается по этой теории, -- это ограждение государством отдельных племенных групп путем пропорционального представительства, так как иначе более сильные, более многочисленные группы поглотили бы, подавили бы более мелкие национальные группы, которые точно так же развились историческим путем. Сторонники этого взгляда считают всякое ограничение, выходящее за эти пределы, прямо каким-то диким, противокультурным национализмом, уничтожающим самую идею земского представительства. Вот тот совершенно определенный ответ на прежде всего подлежащий выяснению коренной вопрос, который, по моему понятию, соответствует мировоззрению польских уроженцев западных губерний и представителей нашей оппозиции. Но правительственная идея шла по другим течениям, она приводила к другим выводам, и правительственный законопроект, как вам известно, не соответствует приве-денным соображениям. Исходная точка, однако, одна и та же. И правительство, и его противники сознают одинаково, что сообразно теперешнему состоянию Западного края необходимо использовать его местные элементы. Правительство обязано сгруппировать их, иначе оно стало бы пособником отсталости края, края, который до настоящего времени не имеет ни самообложения, ни уезд- пых земств, который вследствие этого не может экономически прогрессировать, что, в свою очередь, отражается, конечно, и на благосостоянии всего государства. Это, как я только что сказал, одинаково понимают как правительство, так и его противники. Но последние считают это положение самодовлеющим, правительство же разделяет его в его теоретической чистоте, лишь постольку и поколе оно не противоречит тем преемственно проводимым государством национальным задачам, которые оно поставило себе в Западном крае. Каковы эти задачи и какое их отношение к земству, я скажу несколько позже, но самое наличие их заставляет уже признать разъединение областей экономической и политической, необходимость подчинения земской идеи идее государственной, которая поставила себе в западной России известные задачи и известные цели. Первоначально правительство проводило эти задачи вооруженной силой, затем оно начало проводить их админи-стративными мерами, которые давали перевес па месте русским государственным элементам. Таким образом, из центра, из хранилища материальной силы и государственного смысла давался импульс для воссоздания, для насаждения русских государственных ячеек, русских государственных очагов. Конечно, господа, эти ячейки, эти гнезда были слабее, были разбросавшее, чем крепкие цитадели польской культуры, которые веками планомерно насаждались в западной России, и вот, когда наступило время для большей свободы и самодеятельности местных групп, спрашивается, вправе ли государство предоставить русские силы самим себе, вправе ли оно теперь, в настоящее время, сразу отказать в помощи тем слабым отросткам русской государственности, которые там еще не окрепли, которые не могут еще самостоятельно себя ограждать? Возможно ли в настоящее время на политической арене Западного края предоставить свободное состязание, свободное соревнование двум политическим и экономическим факторам, русскому и польскому? Достойна ли русского правительства роль постороннего зрителя, постороннего наблюдателя (справа и в центре рукоплескания и голоса: браво), стоящего на этом историческом ипподроме, или в качестве беспристрастного судьи у призового столба, регистрирующего лишь успехи той или иной народности? (Рукоплескания справа, возгласы: верно, браво!) А чтобы получить ответ, правильный ответ на эти вопросы, ответ, отвечающий нашим государственным задачам, необходимо искать его, господа, не в абстрактной доктрине, а в опыте прошлого и в области фактов. (Рукоплескания справа; голоса: браво.) И вот совершенно добросовестные изыскания в этих областях привели правительство к необходимости: во-первых, разграничения польского и русского элемента во время самого процесса земских выборов; во-вторых, установления процентного отношения русских и польских гласных не только фиксировав их имущественное положение, но запечатлев исторически сложившиеся соотношения этих сил; в-третьих, учесть в будущем земстве историческую роль и значение православного духовенства (голоса справа: браво), и, наконец, дать известное ограждение правам русского элемента в будущих земских учреждениях. Переходя к изложению перед вами тех мотивов, которые послужили основанием к этим выводам, я прежде всего должен оговорить, что какие-либо половинчатые меры при такой постановке вопроса были бы только вредны. И действительно, если, господа, и вы, и правительство признаете, что должны быть ограждены русские государственные интересы, то, казалось бы, и нелогично, и вредно обеспечить их только в части, основываясь только на бумажных данных, не учитывая реального соотношения сил. Негосударственно, господа, ставить себе известную задачу и не обеспечить в полном объеме ее достижение. Если невозможно минимальное участие русского элемента в земстве, вследствие его отсутствия или вследствие того, что оно может парализовать свободную самодеятельность земства введением случайного элемента, то лучше тогда от введения земства отказаться. (Голоса в центре: верно, верно.) Вот почему правительство и предлагает вам отсрочить введение земства в трех губерниях Виленского генерал-губернаторства; в остальных шести губерниях правительство считает необходимым ввести земство одновременно, так как в них достаточно элементов для свободной земской самодеятельности, при одновременном сохранении и интересов государственности. Мотивы, почему правительство предлагает вам в пределах Виленского генерал-губернаторства земства не вводить, вам осветят, быть может, в чем именно правительство видит связь между экономической, хозяйственной и политической жизнью западной России. Дело в том, что в пределах Виленского генерап-гу-бернаторства земские функции принадлежат местным губернским распорядительным комитетам п приказам общественного призрения. Соприкасаясь с этими учреждениями, местное население видит в них учреждения русские, а соприкасаться ему с ними приходится на каждом шагу: местный житель, когда он болен, обращается в сельскую лечебницу, в сельскую аптеку, к сельскому врачу, к сельской повивальной бабке, к фельдшеру; рабочий ищет работы на земском шоссе, при постройке больницы и школы; родители имеют дело с учителями; сироты поступают в земские приюты -- все это учреждения, носящие русскую окраску, учреждения, которые запечатлены русской государственностью. Представьте же себе, господа, что случится в этом крае при передаче всех этих учреждений в местные руки. Русская недвижимая собственность в Ковенской губернии составляет не более 14%, в Виленской губернии -- 20,5%. И если, господа, не исковеркать совершенно земской идеи, не насадить русских в земстве по назначению, то, конечно, оно перейдет в руки местных людей, и в первую голову самых сильных, то есть не литовцев, не белорусов, а поляков. Не думайте, господа, что у правительства есть какая-нибудь предвзятость, есть какая-нибудь неприязнь к польскому населению. (Голос слева: еще бы; голос справа: тише). Со стороны государства это было бы нелепо, а с моей стороны это было бы даже дико, потому что именно в тех губерниях, о которых я теперь говорю, я научился ценить и уважать высокую культуру польского населения и с гордостью могу сказать, что оставил там немало друзей. (Шум слева; голоса справа: тише.) Но, господа, будьте справедливы и отдайте себе отчет, рассудите беспристрастно, как отзовется на населении передача всех местных учреждений в руки местного населения. Ведь сразу, как в театре при перемене декорации, все в крае изменится, все будет передано в польские руки, земский персонал будет заменен персоналом польским, пойдет польский говор. В Виленской, Ковеп-ской и Гродненской губерниях, где с 1863 года ведь отвыкли от польских порядков, огорошенный обыватель сразу даже не разберется, не поймет, что случилось, но потом очень скоро он твердо уразумеет, что это означает, что край перешел в область тяготения Царства Польского {голоса справа: браво), что правительство не могло удержать его в своих руках, вследствие ли своей материальном слабости или отсутствия государственного смысла. (Голоса справа: браво, браво.) Но мне скажут, что все эти рассуждения относятся к трем губерниям генерал-губернаторства, а что в остальных шести губерниях племенное соотношение более благоприятно для русских людей, и поэтому в этих губерниях остаются в силе все соображения, согласно которым недоверие к местным русским элементам является оскорблением, и все мероприятия, мешающие свободному соревнованию народностей, являются источником смуты и раздражения. Но, господа, так ли это? Ведь при решении таких важных вопросов необходимо руководствоваться не благожелательным порывом, а фактами, применяя строго математический точный метод. А факты, которые внимательно должны изучить и государственные люди, и законодатели, это, господа, факты исторические, это ошибки наших предшественников, это опыт пережитого до самых последних дней. Я, господа, не стал бы, может быть, касаться этих предметов, этих исторических данных, если бы не коснулся их предыдущий оратор. Но он начал с 1863 года. Я, конечно, не буду тоже вам пересказывать всю историю западной Руси, но принужден привести вам несколько исторических сопоставлений, поучительных, по моему взгляду, для предотвращения повторения неоднократно уже повторяющихся ошибок. Западные губернии, как вам известно, в 14-м столетии представляли из себя сильное литовско-русское государство. В 18-м столетии край этот перешел опять под власть России, с ополяченным и перешедшим в католичество высшим классом населения и с низшим классом, порабощенным и угнетенным, но сохранившим вместе со своим духовенством преданность православию и России. (Голоса справа: браво, браво!) В эту эпоху русское государство было властно вводить свободно в край русские государственные начала. Мы видим Екатерину Великую, несмотря на всю ее гуманность, водворяющую в крае русских земледельцев, русских должностных людей, вводящую общие губернские учреждения, отменяющую Литовский статут и Магдебург-ское право. Ясно стремление этой Государыни укрепить еще струящиеся в крае русские течения, влив в них новую русскую силу для того, чтобы придать всему краю прежнюю русскую государственную окраску. Но не так думали ее преемники. Они считали ошибкой государственное воздействие на благоприятное в русском смысле разрешение процесса, которым бродил Западный край в течение столетия, процесса, который заключался в долголетней борьбе начал русско-славянских и польско-латинских. Они считали эту борьбу просто законченной. Справедливость, оказанная высшему польскому классу населения, должна была сделать эту борьбу бессмысленной, ненужной, должна была привлечь эти верхи населения в пользу русской государственной идеи. Опыт этот, произведенный Императорами Павлом Петровичем и Александром Благословенным, приобретает, с нашей точки зрения, особую важность и особую поучительность. Я прохожу мимо общих государственных мероприятий, которые приняты были этими Государями и которые привели край к прежнему положению. Но позвольте остановить ваше внимание на том доверии, которое было оказано местным, хозяйским, так сказать, земским течениям края. Русские люди, которые были поселены в крае, были опять выселены; был восстановлен опять Литовский статут, были восстановлены сеймики, которые выбирали мар-шалков, судей и всех служилых людей. Но то, что в великодушных помыслах названных Государей было актом справедливости, на деле оказалось политическим соблазном. Облегчали польской интеллигенции возможность политической борьбы и думали, что в благодарность за это она от этой борьбы откажется! Немудрено, господа, что Императора Александра Первого ждали крупные разочарования. И действительно, скоро весь край принял вновь польский облик. Как яркий пример я приведу вам превращение старой православной метрополитенской церкви в анатомический театр при польском Виленском университете. К концу царствования Императора Александра Первого весь край был покрыт тайными обществами. Везде гнездились заговоры, в воздухе носилась гроза, которая и разразилась после смерти Александра в 1831 году первым вооруженным восстанием. Это восстание, господа, открыло глаза русскому правительству. Государь Император Николай Павлович вернулся к политике Екатерины Великой. Своею целью он поставил, как писал в рескрипте на имя генерал-губернатора Юго-Западного края: "Вести край сей силой возвышения православия и элементов русских к беспредельному единению с великорусскими губерниями". И да- лее: "Дотоле не перестанут действовать во исполнение изъясненных видов моих, пока вверенные вам губернии но сольются с остальными частями Империи в одно тело, в одну душу".