Весной 1172 или 1173 г., вдовы Амбагай-хана Орбай и Сохотай, согласно обычаю, поехали на кладбище - в "Землю предков", чтобы совершить традиционную тризну. Оэлун поехала тоже, но случайно запоздала и крайне огорчилась, увидев, что ее не подождали. Она обратилась к женщинам с упреками; те ответили, что она не заслуживает приглашения и что они не желают иметь с нею никаких отношений. Казалось бы, это пустяк, но, как ни странно, именно женская ссора оказалась выражением настроений масс, которые не замедлили воспользоваться случаем. Они откочевали вниз по реке Онон, покинув семью Есугея на произвол судьбы.
По сути дела, поступок монголов-тайджиутов был не только гнусной неблагодарностью, но и преступлением. Остаться в степи без помощи и защиты - это перспектива медленной смерти, с ничтожными шансами на спасение. Друг Есугея, старик Чарха, попытался уговорить уходивших людей... и получил удар копьем в спину. Оэлун подняла бунчук Есугея и призвала народ не покидать знамя. Многие усовестились и вернулись, но ненадолго. Вскоре они опять ушли вслед за остальными.
Но каков же был мотив у ушедших? Он был крайне прост и подл. "Ключ иссяк, бел-камень треснул", - сказал Тодоен-Гиртай, ударивший копьем верного Чарху. Эта монгольская пословица означала крах чего-либо. А поддерживать ослабевшего и нуждающегося в помощи обывателю противопоказано. Обыватель, степной или городской, будет ползать на животе перед богатырем, но расплатится за свое унижение с его вдовами и сиротами. Так семья Борджигинов превратилась в "людей длинной воли", хотя и вопреки своей воле. То, что дети Есугея остались живы, - заслуга Оэлун. Ведь старшему ее сыну в это время было только 11 лет, а младшей дочке - один год. Скот Есугея тайджиуты угнали, единственной пищей, которой Оэлун и вторая жена Есугея, Сочихэл, кормили своих сыновей, были мучнистые клубни саранки и острые, похожие на чеснок корни черемши. Когда дети подросли, они стали ловить рыбу в Ононе и из детских луков стрелять дроф и сурков. Но для того чтобы прокормиться таким образом, приходилось забыть слово "отдых", потому что на зиму надо сделать запас. И этот кошмар продолжался пять или шесть лет.
Можно только приблизительно вычислить, что около 1178 г. (плюс-минус 2 года), когда Тэмуджину было 16 лет, а его брату Хасару -14, у семьи Борджигинов уже было 9 соловых меринов, луки и достаточное количество стрел. К этому времени подросли и дети Сочихэл, Бектер и Бельгутей, ровесники Тэмуджина и Хасара.
Источники не сообщают об отношениях семьи Борджигинов с другими монгольскими племенами. Но ведь долина Онона не планета в космосе, и, следовательно, дети Есугея были не совсем одиноки. Так, в 1173 г. одиннадцатилетний Тэмуджин играл в альчики (бабки) на льду Онона с Джамухой, членом знатного рода племени джаджиратов. Весной того же года они обменялись стрелами и поклялись друг другу в верности, как анды - побратимы. Трогательный обычай побратимства, унаследованный монголами от далеких предков и ставший в XII в. почти анахронизмом, заключался в крепкой и постоянной взаимовыручке. "Анды - как одна душа" - эти слова были ими услышаны от стариков, и они их запомнили на всю жизнь.
И вот начинается пора загадок. В 1178 или 1179 г. Тэмуджин и Хасар убили своего сводного брата Бектера. И главное, из-за чего? Из-за пустяков! Вот на это-то и следует обратить внимание.
Бектер был самым сильным из братьев и, пользуясь своим влиянием на Бельгутея, обращался с Тэмуджином и Хасаром безобразно. Он отнимал у них то пойманную рыбу, то подстреленную птицу, а когда братья жаловались матери, та ханжески укоряла их за то, что они не могут жить в мире с обидчиком.
Однажды Тэмуджин и Хасар подкрались к Бектеру, сторожившему табун, с луками наготове. Бектер, понимая, что обречен, будто бы сказал: "Думаете ли вы о том, с чьей помощью можно исполнить непосильную для вас месть за обиды, нанесенные тайджиутскими братьями? Зачем вы смотрите на меня, будто я у вас ресница в глазу или заноза в зубах... В минуты, когда у нас нет друзей, кроме своих теней, нет плети, кроме бычьего хвоста. Не разоряйте моего очага, не губите Бельгутея" (Сокр. ск. ╖77)-и, сев на корточки, дал себя застрелить.
Речь эта тем более удивительна, что в ней даже не упомянута причина ссоры - отнятая рыба. Перед лицом смерти обычно говорят то, что думают, и то, что может спасти. Бектер о рыбе и птице забыл, но вспомнил о "тайджиутских братьях", месть которым "непосильна". И вряд ли здесь можно видеть "факт, свидетельствующий о мстительности и жестокости характера будущего Чингисхана", который будто бы видел в Бектере соперника[1]. Эту концепцию старательно навязывал читателям автор "Тайной истории", тенденциозность которой несомненна[2]. О каком соперничестве можно говорить, когда речь идет о четырех мальчиках, против которых настроено могучее племя? Нет, тут что-то иное, гораздо более серьезное.
Судя по словам Вектора, если только они переданы историком правильно, он вполне понимал, что убить его есть за что. Но за неуживчивость не убивают, особенно когда можно просто разъехаться. И еще более странно, что в повествовании нет ни слова о реакции матери Бектера, но приведено древнее проклятие, обрушенное на голову Тэмуджина и Хасара их собственной матерью Оэлун, которая была Бектеру мачехой и не могла любить злого мальчишку, постоянно обижавшего ее сыновей.
Оэлун почему-то все время защищала Бектера, даже когда он был заведомо не прав, и только причитала: "Ах, что мне с вами делать? Что это вы так неладно живете со своими братьями! Не смейте так поступать!" (Сокр. ск. ╖ 76). Похоже на то, что она боялась Бектера и стремилась избежать ссоры любым путем.
Но когда убийство свершилось и Оэлун по выражению лиц сыновей узнала о происшедшем, она обрушила на них проклятие, смысл коего был в том, что нельзя убивать родственника, когда "нет друга, кроме своей тени, нет плети, кроме конского хвоста" (Сокр. ск. ╖ 77-78). Укор сам по себе циничный, пожалуй, не по существу.
Теперь попробуем разобраться, откуда автор источника мог знать о последних словах Бектера? Только от его убийц. Последние же не были заинтересованы ни в чем, кроме самооправдания. Значит, они передали потомству то, что считали нужным. Однако если доверять тексту, то Хасар поступил дурно, выстрелив в грудь брата, а Тэмуджин еще хуже, стреляя ему в спину. Полно, так ли просто все это дело? И вряд ли Бектер, доведший своих братьев до исступления, вдруг оказался столь робким и тихим! И почему его брат Бельгутей так спокойно перенес его предательское убийство, что даже не испортил отношений с Тэмуджином? Не слишком ли много вопросов, на которые автор источника не дает ответов?
Можно предложить два варианта истолкования этого странного братоубийства: один - основанный на доверии к источнику, второй - скептический.
Допустим, что Тэмуджин и Хасар убили Бектера за постоянное издевательство, а Оэлун отругала их за то, что они сами лишили себя военного товарища. Но разве можно идти в бой рука об руку с человеком, который даже пойманную рыбу у тебя отнимает? А ну как в бою он выкинет что-нибудь подобное? Ведь это может стоить жизни.
Затем, имеет ли право человек, стремящийся к власти, допускать, чтобы им помыкали? Такая уступчивость обязательно вызывает презрение тех, кто должны были бы быть его последователями. А так как Бектеру ничего нельзя было внушить, то возникает мысль, что его поведение было нарочитым. Тэмуджин подрос и, очевидно, уже стал проявлять способности, которые впоследствии доставили ему престол. Бектер полагал, что ему ничего не грозит. Значит, у него были сильные защитники.
И тут возникают веские основания для скепсиса. А что, если автор источника знал только то, что ему сознательно внушили и чему он искренне поверил? Не было ли скрытой причины для братоубийства, которой не знала даже Оэлун? Такой веской причиной могла быть только измена. Этого монголы не прощали не только в силу характера, но и по догмату своей религии. Врагами Тэмуджина был тайджиуты; следовательно, именно они были заинтересованы в том, чтобы в стане Борджигинов был их лазутчик. Но откуда мог это узнать Тэмуджин? Только от Бельгутея, человека искреннего, простодушного и болтливого. Вот поэтому-то Бельгутей и не негодовал после убийства брата, а Тэмуджин любил его всю жизнь больше, чем родных братьев.
Но если наша догадка правильна, то смерть Бектера не могла остаться неотомщенной. Таков был древний монгольский обычай. Так что же случилось после смерти Бектера или, точнее, из-за нее?
События разворачивались быстро. Оэлун причитала недаром. Глава тайджиутов Таргутай-Кирилтух со своими тургаутами (стражей) нагрянул на становище Борджигинов, но не застал их врасплох. Матери и дети бросились в тайгу и укрылись в укреплении из поваленных деревьев, которое быстро соорудил Бельгутей. Хасар, стрелял из лука, удерживал неприятеля на расстоянии, но тайджиуты не обращали на него внимания и кричали: "Выдайте нам Тэмуджина. Других нам не надо!" (Сокр. ск. ╖ 79). Если до этого могли быть сомнения в том, что Бектер занимался шпионажем, то теперь для них места не осталось. И следил он не за всей семьей, а только за Тэмуджином, потому что на Хасара, также принимавшего участие в убийстве шпиона, тайджиуты внимания не обращали, хотя он стрелял в них. Незаурядность Тедмуджина открылась слишком рано, а это ничего, кроме неприятностей, не приносит.
Тэмуджину оставалось только одно - бежать в горный лес. Чащи на монгольских горах до того густые, что, не зная звериных тропинок, пройти в лес нельзя. Но есть в лесу нечего. И хотя Тэмуджин девять дней переносил голод, ему пришлось спуститься в долину. А там его ждали дозоры тайджиутов, которые привели пленника к Таргутаю-Кирилтуху. Но этот добрый человек опять спас жизнь сыну своего друга. Он "подверг его законному наказанию" (Сокр. ск. ╖ 81), т.е. заменил смерть колодкой на шее и запрещением ночевать более одного раза в одной юрте. Несчастный мальчик должен был скитаться из юрты в юрту, вымаливая, чтобы его покормили и напоили, потому что колодник не может есть и пить без посторонней помощи.
Тайджиуты полагали, и не без оснований, что юноша, попавший в плен, обязан потерять самообладание и надежду на спасение. Так бы оно и было, если бы Тэмуджин был как все. Но ведь тогда его не стоило бы преследовать.
16-го дня первого летнего месяца, в полнолуние, тайджиуты справляли очередной праздник и, как водится, выпили изрядно. Тэмуджина в этот день сторожил какой-то слабосильный парень, который не принял участия в общей выпивке. Тэмуджин подождал, пока пирующие разошлись спать, и тогда, развернувшись, ударил своего стража по голове той самой колодкой, которая сжимала его шею. Тот упал, а Тэмуджин бросился бежать, сначала в лес на берегу Онона, а потом к реке, где лег на мелком месте, пустив колодку по течению. Парень, стороживший пленника, очухавшись, закричал: "Упустил я колодника!", и тайджиуты бросились искать беглеца. Луна освещала лес, и было светло как днем. И вот Тэмуджин увидел, что прямо над ним стоит человек и смотрит ему в лицо. Это был Сорган-Шира из племени сулдус, находившегося в подчинении у тайджиутов. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, а потом Сорган-Шира сказал: "Вот за то-то тебя и не любят твои братья, что ты так сметлив. Не бойся, лежи так, я не выдам" - и уехал дальше.
Не найдя беглеца, тайджиуты стали советоваться. Сорган-Шира предложил пройти каждому по своему пути обратно, тщательно осматривая местность, и, проходя мимо Тэмуджина, бросил ему: "Твои братцы тут точат на тебя зубы, но не бойся, лежи" - и проехал.
Нетрудно понять, что поиски результата не дали. Тайджиуты разошлись спать, решив, что человек в колодке далеко не уйдет.
Когда преследователи разошлись по юртам, Тэмуджин вылез из воды и пошел искать юрту Сорган-Ширы. Он легко ее обнаружил по шуму от мутовки при сбивании кумыса. Сорган-Шира был напуган до полусмерти, но его сыновья Чимбай и Чилаун сказали: "Когда хищник загонит пташку в чашу, то ведь и чаша ее спасает". Они сняли колодку с шеи узника и сожгли ее в огне очага, а самого Тэмуджина спрятали в повозке, нагруженной шерстью, поручив заботу о нем своей сестренке Хадаан, наказав ей не проболтаться.
Три раскаленных летних дня и три душные ночи лежал Тэмуджин под грудой шерсти. На третий день тайджиуты, обыскивая все становище, пришли к юрте Сорган-Ширы и стали раскидывать шерсть на телеге. Но Сорган-Шира, побуждаемый вполне понятным страхом, сказал им: "В такую жару разве можно вытерпеть, лежа под шерстью?" Это показалось столь убедительным, что тайджиуты спустились с телеги и ушли.
Поведение тайджиутов как нельзя лучше характеризует образ жизни монгольского кочевья старого типа: полное отсутствие дисциплины и вялое отношение к общественным задачам. Тайджиутские мужи не могли не понимать, что беглец таится где-то близко и убежать пешком не может. Стоило им выставить дозоры, которые бы взяли под наблюдение окрестности кочевья... и пленник был бы пойман. Но вместо этого они вернулись к своим привычным делам, а скорее всего разошлись по домам отдыхать. И не нашлось вождя, который заставил бы воинов преодолеть привычную лень. Это спасло Тэмуджина.
Сорган-Шира постарался как можно скорее отделаться от гостя, который "чуть было не погубил его, словно ветер, развеивающий пепел". Для Сорган-Ширы, как, впрочем, и для всей его семьи, был единственный способ остаться живым: помочь Тэмуджину спастись. Поэтому Сорган-Ширн привел яловую саврасую кобылицу, сварил полуторагодовалого ягненка, наполнил водой бурдюк и добавил к этим дарам лук и две стрелы. Но ни седла, ни огнива он не дал Тэмуджину, хотя великолепно знал, насколько нужно в пути то и другое.
Последнее показывает, насколько рискованно было в те времена хранить чистую совесть. Тэмуджина могли настичь на дороге, но тогда Сорган-Шира от своего участия в побеге мог отпереться. Лошадь беглец мог поймать на пастбище, мясо и бурдюк - украсть, потому что малоценные предметы часто оставляли вне юрты. Лук вообще запрещалось вносить в чужой дом: его клали на верхний карниз входной двери. Утащить лук оттуда не составляло никакого труда. Но седло хранили дома, а огниво носили при себе: обе эти вещи имели вполне индивидуальный облик, что делало их неоспоримыми вещественными уликами. Поэтому Сорган-Шира оставил Тэмуджина без огня и седла, но Тэмуджин никогда этого не ставил ему и вину и даже, став ханом, запретил произносить упреки по адресу своего спасителя.
Сначала Тэмуджин добрался до места, где стояла его разрушенная юрта, а потом по следам нашел свою семью, не чаявшую увидеть его живым. Борджигины двинулись дальше и укрылись на южном склоне хребта Бурхан-Халдун, где их не смогли отыскать тайджиуты. Одно это уже показывает, что Бектер был убит не напрасно: некому стало доносить вражи о местопребывании семьи.
В этом эпизоде привлекает внимание не столько авантюрный сюжет, сколько четкая разница поведенческих стереотипов старого и молодого поколений. Пожилые - Таргутай-Кирилтух, Сорган-Шира и их сверстники - люди добродушные, отзывчивые и довольно инертные. Им легче не сделать, нежели совершить, а начав дело, они его до конца не доводят: убежал Тэмуджин неизвестно куда - ну и пусть его, а нам искать некогда. Это типичная психология обывателя: в деревне, в городе, в степи она одна и та же.
Молодежь этого поколения совсем иная. Не только Тэмуджин и его братья, но и дети Сорган-Ширы инициативны, верны своим принципам, упорны и без страха идут на смертельный риск. Если бы такими были соратники Амбагай-хана, то он не умер бы пригвожденным к деревянному ослу. Его бы либо выручили, либо так отплатили бы чжурчжэням, что отбили бы у них охоту к завоеваниям. И то, что это не единичные случаи, которые бывают постоянно, но редко, мы увидим из дальнейшего описания, посвященного тем годам, когда эти юноши подросли и начали действовать самостоятельно. А пока они питаются тарбаганами да сусликами и копят силы, вернемся к биографии Тэмуджина, единственной освещенной источниками. Это еще не жизнеописание, а рассказ о жизни небогатого монгольского юноши, лишенного поддержки и заступничества, но полного энергии и мужества.
Мирное и одинокое существование семьи Борджигинов было нарушено внезапной бедой: грабители угнали восемь соловых меринов и скрылись. Тэмуджин бросился в погоню на последней лошади, уцелевшей потому, что Бельгутей ездил на ней охотиться. Погоня по следу продолжалась семь дней, т.е. пришлось проехать около 200 км. В пути Тэмуджин встретил молодого пастуха Боорчу, сына Наху-Байана, вполне состоятельного монгола. Боорчу дал Тэмуджину свежего коня и отправился с ним. Когда же они обнаружили стойбище похитителей и уведенных коней, пасшихся поодаль, Боорчу вместе с Тэмуджином отогнали их. Похитители бросились вдогонку, но друзья скрылись под покровом наступившей ночи.
Добравшись через трое бессонных суток до стойбища Наху-Байана, Тэмуджин предложил Боорчу взять за помощь несколько спасенных коней, но тот отказался. Столь же бескорыстным оказался Наху-Байан. Он даже разрешил сыну присоединиться к Тэмуджину и стать его нухуром, т.е. дружинником. Пока же он снабдил гостя на дорогу бараниной и кумысом. Тэмуджин спокойно достиг кочевья Борджигинов, где его мать и братья извелись от беспокойства: ведь Тэмуджин отсутствовал целых две недели. Боорчу приехал к Тэмуджину на службу некоторое время спустя.
Этот эпизод излагался в литературе неоднократно и гораздо более подробно, с воспроизведением диалогов, которые в свою очередь были плодом литературной фантазии автора "Тайной истории", но вне поля зрения комментаторов остались некоторые обстоятельства, на которые следует обратить внимание.
В источнике не названо племя грабителей, хотя невозможно, чтобы оно было Тэмуджину неизвестно. Кочевье конокрадов отстояло от становища Борджигинов на семь дней пути. Это слишком далеко для случайного вора. Видимо, здесь была целенаправленная акция, но чья? По источнику, Боорчу бросился помогать Тэмуджину только под обаянием его личности. Это допустимо, но странно, что старый Наху-Байан проявил такое бескорыстное участие и отпустил единственного сына в услужение случайному знакомому. Тут что-то не так.
Напрашивается мысль, что личные качества Тжмуджина, вызвавшие ненависть тайджиутов, были известны и представителям других родов. Боорчу принадлежал к племени арулат, считавшемуся одним из коренных монгольских племен. Арулаты происходили от младшего сына Хайду и, таким образом, были в родстве с тайджиутами и Борджигинами (Сокр. ск. ╖ 47). Это обстоятельство дало повод Б.Я. Владимирцову зачислить Боорчу в разряд "аристократов" [3]. Однако в перечислении активно действовавших в XII в. племен раздела нирун [4] - арулатов нет. Они упоминаются только в числе родовых подразделений племени урут[5]. Поэтому можно предположить, что древность происхождения не означала процветания, скорее наоборот.
Предположение переходит в уверенность при описании становища Наху-Байана: он живет одиноко, аилом, а не куренем. Значит, это один из "людей длинной воли", что куда больше определяет его вкусы и симпатии, нежели туманная генеалогия. Для людей, предоставленных самим себе, знатное происхождение может быть обузой, но никак не подспорьем. Общность судьбы арулатов и Борджигинов была очевидна. Видимо, именно это толкнуло их потомков друг на друга, тем более что Тэмуджин уже стал известен в Великой степи.
А теперь посмотрим на неизвестных врагов Тэмуджина - конокрадов. Они живут куренем - значит, это большое, организованное племя. Они хорошо одеты: красный халат - не овчина, его надо купить. Но доблесть их относительна. Как только они увидели, что в них может попасть стрела, они отстали и прекратили погоню, несмотря на численное превосходство. Либо они не были лично заинтересованы в сохранении украденных коней, либо просто трусоваты, а скорее и то,и другое. Главное здесь то, что родоплеменная организация выступает против "людей длинной воли", причем последние только защищаются. Но до каких пор можно обороняться? Рано или поздно придется перейти в наступление.
Что же касается безымянности грабителей, то здесь вина автора "Тайной истории". Умолчание не случайно. Скорее всего это были его родные или очень к нему близкие. Поэтому он решил предать их имя забвению, дабы обеспечить их потомкам покой. Но если так, то это было коренное монгольское племя, ибо иноплеменников автор источника не щадит.
Выходит, что внутренняя борьба раздирала монгольское общество, но партии создались не на основе имущественного ценза или знатности, а вследствие выделения "людей длинной воли" - пассионариев, выброшенных из жизни своими более удачливыми собратьями. Но если это так, то именно такое явление следует именовать пассионарным толчком.
Следующим шагом Тэмуджина был его брак с нареченной невестой Бортэ. Когда жених приехал на берег Керулена к хонкиратскому Дай-Сэчэну, тот удивился тому, что Тэмуджин еще жив, так как ненависть тайджиутов к нему получила широкую огласку. Но хонкираты были достаточно самостоятельны, чтобы не считаться с тайджиутами. Они были другой "иргэн", т.е. субэтнос монгольского этноса, столь же древний и столь же сильный, как и тайджиуты[6]. А так как соперничество соседей - явление обычное, то Дай-Сэчэн еще и "обрадовался" (Сокр. ск. ╖ 94). Обручение состоялось по всем правилам, мать невесты проводила ее в семью мужа и подарила ей соболью доху. А это и по тем временам была огромная ценность.
Вряд ли можно осуждать Тэмуджина за то, что он тут же отобрал у молодой жены эту доху и повез ее кераитскому хану Тогрулу в подарок. Тэмуджин знал психологию своих современников. Неблагодарность не была свойством монголов, но услуги, оказанные Тогрулу, успели забыться, а покровительство молодому отверженцу было крайне необходимо. Расчет оказался правильным. Тогрул растрогался, вспомнил былую дружбу с Есугеем и обещал Тэмуджину собрать его рассеянный улус (Сокр. ск. ╖ 96).
Поддержка и покровительство самого сильного хана Монголии сразу изменили положение Тэмуджина. К нему пришел старый кузнец из рода Урянхадай и привел сына в услужение. Это был второй нухур Тэмуджина, Джэлмэ. Ему не пришлось пожалеть о поступке своего отца.
Но не только Боорчу и Джэлмэ умножили число сторонников Тэмуджина, хоть автор "Тайной истории" больше никого не упомянул. За два года (1179 и 1180) сторонниками Тэмуджина стали около 10 тыс. воинов. Они не группировались вокруг его ставки в верховьях Онона[7], а, по-видимому, жили рассеянно, как подобало "людям длинной воли". Как только весть о милости кераитского хана к Тэмуджину распространилась по Великой степи, эти люди объявили себя сторонниками нищего царевича. Соболья доха окупилась сверх меры.
По сути дела Тэмуджин не стал ни ханом, как Тогрул, ни вождем племени, каким был его отец, ни даже богатым человеком, потому что никто из новоявленных сторонников не был его данником или слугой. Тэмуджин стал знаменем создававшейся, но еще не оформившейся партии, человеком, от которого ждали многого, но не давали ему ничего. Положение его стало еще более острым. И неприятности не замедлили воспоследовать.
Обычно беда приходит неожиданно и не оттуда, откуда ее ждут. Тэмуджин и его родня летом 1180 г. ожидали нападения тайджиутов. Поэтому они откочевали с Онона на истоки Керулена, подальше от своих недругов. Но это не помогло.
Однажды ранним утром, "когда начинает желтеть воздух" (Сокр. ск. ╖ 98), Хоахчин, служанка "матушки" Оэлун, услышала, как от конского топота дрожит земля. Решив, что это едут тайджиуты, она немедленно разбудила хозяев. Те подготовились встретить именно их: поймали девять лошадей, пасшихся неподалеку, и сели: Оэлун с дочкой Тэмулун на одну лошадь, Тэмуджин на другую, затем Хасар, Хачиун, Тэмуга, Бельгутей, Боорчу и Джэлмэ, а одну лошадь оставили заводной, так что Бортэ лошади не досталось.
Остановимся и подумаем, не слишком ли помыкал Тэмуджин молодой женой? И доху он у нее отнял, и во время набега врагов покинул, хорошо ли это? И если это было так, то почему именно Тэмуджин снискал в столь молодые годы преданность и симпатии одних и зависть и ненависть других? В чем тут дело?
Напомним, что Борджигины ждали набега тайджиутов, своих соплеменников и даже родичей. В те времена в семейных стычках женщине из чужого иргэна ничто не грозило. А Бортэ была хонкиратка по крови, на что факт замужества не влиял. Если бы нападавшие были тайджиутами, то Бортэ вместе со старой Хоахчин и матерью Бельгутея, Сочихэл, пересидела бы набег в юрте, но напали не тайджиуты, а меркиты. Они проделали путь свыше 300 км[8], чтобы захватить Борджигинов врасплох, и своей цели почти достигли. Однако настороженность и привычка быть преследуемыми сказались... и Борджигины скрылись на горе Бурхан, в лесистом Хэнтэе. Предусмотрительная Хоахчин решила, что хотя тайджиуты Бортэ не убьют, но молодые воины для красивой женщины всегда опасны. Поэтому она скрыла Бортэ в крытом возке, запрягла в него пестрого быка и поехала к бору, темневшему на склонах долины в первых лучах рассвета. Однако воины обыскали возок, нашли Бортэ и увезли всех трех женщин, говоря, что это воздаяние за похищение Оэлун Есугеем.
Похищения меркитам было мало. Они бросились искать Тэмуджина. Но в лесной чаще, "где сытому змею не проползти" (Сокр. ск. ╖ 102), меркиты оказались бессильны. Бросив бесплодную погоню, меркиты повернули коней домой.
Тэмуджин послал на разведку Бельгутея и Боорчу. Те следили за меркитами трое суток и выяснили, что это были три племенных вождя: Тохта-Беги, Даир-Усун и Хаатай-Дармала - во главе трехсот всадников. Набег их был интерпретирован как месть за похищение Оэлун, но уж очень она запоздала: на целых 20 лет! И почему меркиты так искали в лесной чаще Тэмуджина? Видимо, им было нужно его убить, но для чего?
То, что непонятно нам, было ясно современникам событий, и в первую очередь самому Тэмуджину. В молитве или речи, произнесенной им после ухода меркитов, звучат трагические ноты: "Бурханхалдуном (название горы, поросшей лесом в Хэнтэе) изблевана жизнь моя, подобная жизни вши... защищена жизнь моя, подобная жизни ласточки. Великий ужас я испытал" (Сокр. ск. ╖ 103). И он повелел потомкам поклоняться этой горе, как святыне.
Самое удивительное, что никто из монголов XII-XIII вв. не расценил поведение Тэмуджина как трусость или слабодушие. Наоборот, бегство в горы рассматривалось как подвиг, а пленение покинутой жены - как неприятность, не более. Видимо, была немалая разница между племенной борьбой внутри монгольского этноса и войной с меркитами, которые монголами не были, но соперничали с монголами за место под солнцем. Для того,чтобы уяснить разницу между войной на уровне этноса и войной на уровне суперэтноса, вспомним судьбу двух Наполеонов - III и IV. Первый после капитуляции в Седане был освобожден и коротал конец жизни в Англии, второй, попавшись зулусам, был тут же заколот ассегаями.
Но даже не просто опасность для жизни, а что-то большее имело значение для Тэмуджина. Это будет видно из того, что похищение Бортэ вызвало те же последствия, что и похищение Елены Спартанской Парисом. Только монголы оказались куда оперативнее ахейцев, и война не затянулась.
123. "ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА" НА СЕЛЕНГЕ
Тэмуджин не терял ни минуты. Сразу же после набега меркитов он поехал к Тогрулу в его ставку Темный Бор, на берегу Толы, рассказал о случившемся и просил помощи. Доха и тут решила дело. Тогрул ответил, что в благодарность за черную доху он предаст огню всех меркитов, возвратит Бортэ, выставит для этой цели две тьмы (20 тыс. сабель), но предложил немедленно обратиться к Джамухе, вождю джаджиратов, побратиму Тэмуджина, чтобы тот привел тоже 20 тыс. всадников для образования левого крыла, и назначил место встречи (Сокр. ск. ╖ 104).
Кажется удивительным и то, что против 300 меркитов, участвовавших в набеге, мало 20 тыс. кераитов, и то, что Тогрул ставит выполнение своего обещания помогать Тэмуджину в зависимость от позиции вождя джаджиратов Джамухи. Джаджираты входили в раздел нирун, так как происходили от сына одной из жен Бодончара, которую тот захватил беременной. Бодончар ребенка усыновил. Потомком этого мальчика был Джамуха-сэцэн.
Юридически джаджираты считались равноправными с другими монгольскими племенами, но оттенок неполноценности из-за сомнительной генеалогии родоначальника лежал на них нетяжелым, но противным бременем. И вот теперь от позиции их вождя зависела судьба военной операции, по масштабу равновеликой среднему крестовому походу. Приходится признать, что прямые данные источников по нашей проблеме создают у читателя не только неполное, но и искаженное представление о действительной расстановке сил в Монголии XII в.
Тэмуджин послал к Джамухе Хасара и Бельгутея напомнить о принадлежности к одной большой семье, передать обращение Тогрула и просить выставить 20 тыс. воинов для освобождения Бортэ. Все это выглядит похожим на мобилизацию ахейских базилевсов для возвращения Елены Прекрасной, с той лишь разницей, что Елену спасали вопреки ее желанию.
Мотив, по которому Джамуха должен был поднять в поход свой народ, - только общемонгольский патриотизм. Однако этого оказалось достаточно. Джамуха согласился привести одну тьму, а вторую составить из ''людей анды", т.е. Тэмуджина (Сокр. ск. ╖ 106). На том и порешили.
Тэмуджин послал уведомление кераитам и через некоторое время соединился с Тогрулом и его братом Чжа-гамбу (тибетский титул, присвоенный этим принцем). Как ни странно, войска Тэмуджин не привел, но когда союзники с трехдневным опозданием прибыли к месту встречи, то Джамуха их ждал во главе двух тумэнов - своего и тэмуджиновского. Видимо, влияние джаджиратского вождя среди монголов было больше, чем у кого бы то ни было. И когда Джамуха взял на себя составление диспозиции и командование, то против такой инициативы никто не возразил.
Тумэн (букв. 10 тыс. воинов) - число условное: часто эти дивизии были в неполном составе. Даже в этом случае монголов и кераитов было около 30 тыс., т.е. в 100 раз больше, чем напавших меркитов. Но и при таком численном перевесе монголы стремились использовать фактор внезапности. Надо думать, за спиной у меркитов были большие силы из людей, настроенных к монголам дурно, и монголы это знали. Видимо, меркиты были не монголы или тюрки, а тогда остается только самодийская группа, к коей их и следует причислить[9].
И ведь вот что любопытно: огромная армия, равная тем, с которыми Чормагун завоевал Иран, а Батый прошел насквозь через Русь, была приведена в действие не для покорения меркитов, а, согласно официальной версии, для возвращения трех пленных женщин. Хотя Джамуха и заявляет, что "налетим и в прах сокрушим... весь народ до конца истребим" (Сокр. ск. ╖ 105), но это похвальба. Ниже мы увидим, что никто из четырех воевод к достижению этой цели не стремится. Наоборот, к походу готовились чрезвычайно тщательно, но крайне быстро, чтобы сохранить преимущество внезапности.
А меркиты почему-то контрудара не ждали. Трудно объяснить это легкомыслие их вождей, потому что впоследствии Тохта-Беги и Даир-Усун проявили себя как незаурядные полководцы. Они рассредоточились, очевидно не предполагая, что Тэмуджин сможет поднять против них своих соплеменников. Это их погубило.
Монголо-кераитская армия выступила из урочища Бото-гон-Борчжи (с верховий Онона), когда полынь пожелтела, рыбаки приступили к осеннему лову, а охотники - к промыслу соболя (Сокр. ск. ╖ 105, 109). Быстро добравшись до реки Хилок, монголы были вынуждены переправляться не вплавь, что было бы скорее, а на плотах, чтобы промокшие люди не застыли на ветру. Здесь они потеряли темп наступления, а меркитские рыбаки и охотники, завидев подходившего к реке врага, бросили свои занятия и поскакали, чтобы предупредить своих соплеменников. Благодаря этому Тохта-Беги и Даир-Усун, а также весь меркитский улус в панике бежали вниз по долине Селенги. Счастливым удалось спастись в "Баргуджин", т.е. за Байкал[10].
Отставшим пришлось плохо. Монголы настигли убегавших меркитов в лесистых низовьях Селенги ночью. Кераиты и монголы "гнали, губили и забирали в плен беглецов" (Сокр. ск. ╖ 110). Исключение составил сам Тэмуджин. Он обогнал толпу бегущих и громко кричал: "Бортэ, Бортэ!" Она услышала его крик, соскочила с телеги вместе со старухой Хоахчин, и обе женщины ухватились за поводья Тэмуджинова коня. Тут Тэмуджин послал нухуров к Тогрулу и Джамухе с просьбой прекратить преследование. Это спасло многих меркитов. Видя, что резня прекращена, они тут же расположились на ночлег.
Меркитам в ту ночь угрожали не только монгольские сабли. Осенняя тайга сулила старикам и детям смерть от утомления и холода (развести костер и обогреться, чтобы не выдать себя врагу, нельзя). Поэтому прекращение преследования было равносильно помилованию: те, кто мог и хотел бежать, получили эту возможность. Среди последних был богатырь Чильгир, которому отдали плененную Бортэ в наложницы. Его не преследовали. Как ни странно, от монголов бежала мать Бельгутея - Сочихэл. Она не пожелала даже увидеть сына, который нашел ее дом. Когда Бельгутей открыл правую дверь, его мать, накинув рваный тулуп, вышла в левую, только чтобы не видеть сына. Разъяренный Бельгутей стал стрелять в сдавшихся меркитов и перебил тех, что сделали набег на гору Бурхан. После того как его уняли, родственниц убитых разделили победители: миловидных - в наложницы, прочих - в домашнюю прислугу.
А потом, как некогда ахейские цари ушли от развалин Трои, монгольские вожди разошлись по домам. О территориальных приобретениях не было и речи.
Испытание, посланное Тэмуджину судьбой, не окончилось с возвращением любимой жены. Бортэ вернулась беременной и вскоре родила сына - Джучи. Тэмуджин признал его своим сыном и заявил, что Бортэ попала в плен уже беременной. Но сомнения грызли и отца,и сына. В семье и ставке роились сплетни, которые преследовали Джучи до самой смерти. Даже родной брат Джагатай в присутствии отца назвал царевича "наследником меркитского плена" [11] (Сокр. ск. ╖ 254), чем вынудил того отказаться от претензий на наследие престола в пользу младшего брата, Угэдэя.
Официальная история монголов, версия которой воспроизведена Рашид-ад-Дином, не могла обойти молчанием этот общеизвестный факт, который к тому же показывает, сколь беззащитен был в молодости будущий великий завоеватель. Для нас, людей XX в., такой подъем от бедности до вершины власти кажется замечательным явлением, но для людей XIV в. трудно было признать, что народ не ценил своего будущего вождя и не помогал ему. Поэтому Рашид-ад-Дин опускает пленение Бортэ и ее спасение из истории подвигов хана Чингиса, но вводит этот эпизод в биографию Бортэ, являющуюся примечанием к его книге. Делает он это крайне осторожно, употребляя оборот, с помощью которого в персидской историографии намекают на отсутствие достоверности сказанного: "Утверждают следующее", а ответственность за переданное пусть лежит на тех, кто "утверждал".
Якобы меркиты увели в плен беременную Бортэ и отдали ее кераитскому хану, а тот вернул ее вместе с новорожденным сыном Чингису[12]. Тенденциозность версии очевидна.
В этих сложных обстоятельствах Тэмуджин показал то величие духа, которое затушевали и официальная,и "тайная" истории. Первая лакировала образ Тэмуджина, пока не превратила его в куклу, а вторая собирала сплетни и сдабривала ими повествование.
Вдумаемся не в слова, а в суть дела. Тэмуджин проявил великодушие, пощадив меркитов, за исключением одного из трех вождей набега, Хаатай-Дармалы, которому надели колодку и увезли судить на место преступления, т.е. на гору Бурхан. Сына признал, жену не попрекал, друзей - Тогрула и Джамуху - поблагодарил и, самое главное, не велел разыскать обидчика Чильгира и свою мачеху Сочихэл. Вопрос с последней очень сложен. Будто бы она мотивировала свое бегство от любящего сына Бельгутея тем, что ей стыдно "смотреть в глаза детям", которые "поделались ханами", а она мается с простолюдином, который только месяц прожил с ней. Ой, врет баба! Ни Бельгутей не сделался ханом, ни она не успела бы привыкнуть к похитителю за столь краткий срок. А стыдно ей действительно было потому, что без помощи кого-то из Борджигинов меркиты не смогли бы найти их ставку. Но если Сочихэл приняла миссию своего старшего сына, Бектера, то понятны и целенаправленный набег меркитов, и ее привязанность к новому мужу, и бегство в тайгу, потому что она боялась - не раскрыта ли ее предательская роль? Но честный и искренний Бельгутей не подозревал свою мать, поэтому он был в отчаянии, потеряв ее.
Да, тяжела была доля Тэмуджина, окруженного лжецами и предателями! И с каким достоинством он ее нес, не дав понять Бельгутею. которого он любил, чем занимались его брат и мать! Такая выдержка ради стремления к цели и есть характерная черта пассионарного человека.
А теперь поставим вопрос иначе: что думали меркитские вожди, бросая 300 всадников в набег на целый народ? Как могли они не ждать контрудара? А ведь они не приняли никаких мер предосторожности. Простительно ли такое легкомыслие?
Однако вспомним, как вели себя монголы 20 лет назад, когда они потеряли Амбагай-хана, предательски выданного татарами на казнь. Выбрали нового хана и напились. А после смерти Есугей-багатура разграбили имущество его сирот. Сирот! Таких врагов меркиты не опасались.
Но прошли годы, и число пассионариев в популяции возросло - соответственно изменился и характер этноса. Равнодушие перестало быть нормой поведения. Более того, оно стало презренным. За обиду одной монголки 40 тыс. воинов сели на коней, и уговаривать их было не нужно. Конечно, не все они искали выхода обуревавшей их энергии. Наверно, многие из них могли бы, подумав, остаться дома и есть жирную баранину, но думать им было некогда. Энергичные и горячие энтузиасты в их среде создали такое настроение (или такое напряжение биополя этносоциальной системы), что оставаться в юрте стало позорно. А после того как воины встали в строй, их вовлекла лавинообразная инерция системы, приведенной в движение, остановить которое до достижения цели мог только равновеликий встречный удар.
Могли ли предвидеть это меркиты? Конечно, нет! Ведь сами они жили северо-западнее ареала пассионарного толчка, и у них молодое поколение воспроизводило стереотип поведения старого. Меркиты были храбры, выносливы, метко стреляли из луков, были верны старейшинам, но этого мало для того, чтобы успешно сражаться с противником, способным на то же самое плюс сверхнапряжение.
Итак, пассионарность Тэмуджина была созвучна настрою многих его сверстников. Благодаря стечению обстоятельств - сочетанию происхождения и таланта, мужества и ума - Тэмуджин стал нравиться людям нового склада, а те в свою очередь были симпатичны ему. Но для того чтобы привести инертную систему в иное состояние, нужно было хоть маленькое потрясение. Так иной раз не закипает перегретая вода, пока кто-нибудь не помешает ее: тогда кипение идет бурно.
Таким "помешиванием" оказался поход на меркитов. "Люди длинной воли" вдруг поняли, что поддержать симпатичного царевича можно, только рискуя жизнью. Риск же был их стихией. И тогда начался процесс, который стимулировали кераитский хан и джаджиратский вождь, видимо не предполагая, к чему это приведет. Но они были не одиноки. Есть аутентичное сведение, хотя и анонимное, но заслуживающее доверия. "В то время существовал некий мудрый и проницательный старец из племени баяут. Он сказал: Сэчэ-бики из племени кият-юркин [13] имеет стремление к власти, но это дело не его. Джамуха-сэчэну, который постоянно сталкивает друг с другом людей и пускается в лицемерные ухищрения различного рода[14], чтобы продвинуть свое дело вперед, это также не удается. Джучибэра, иначе говоря Джучи-хасар, брат Чингиса, тоже имеет такие же стремления. Он рассчитывает на свою силу и искусство метать стрелы, но ему это также не удастся. У Алак-Удура из племени меркит, обладающего стремлением к власти и проявившего известную силу и величие, также ничего не получится. Этот же Тэмуджин, т.е. Чингис-хан, обладает внешностью, повадкой и умением для того, чтобы главенствовать и царствовать, и он, несомненно, достигнет царственного положения.
Эти речи он говорил, согласно монгольскому обычаю, рифмованной иносказательной прозой"[15].
Старец из племени баяут перечислил далеко не всех претендентов на исключительное положение в монгольском обществе конца XII в. Был еще кераитский царевич Илха-сенгун; был жрец "черной веры" Кокочу, присвоивший себе титул Тэб-Тэнгри - Образ Неба [16] чуть было не осуществивший государственный переворот в 1206 г.; был найманский принц Кучлук, биография которого могла бы стать сюжетом приключенческого романа; был Тохта-беги, меркитский вождь, отдавший свою жизнь и жизнь своих сыновей за свободу своего племени: были Джэбэ - искусный стрелок, Субутай - замечательный стратег, Шики-Хутуху - первый монгольский грамотей и многие другие, имена коих не сохранила история. Это показывает, что не личные способности Тэмуджина, добрые или злые, послужили причиной грандиозных событий, связанных с его именем. Больше того, когда Чингис очутился в чжурчжэньском плену [17], видимо около 1185-1196 гг., процесс нарастания пассионарности не прекратился и в 1201 г. перешел в решительную борьбу, гораздо более ожесточенную, чем феодальные и межгосударственные войны. Это было начало монгольской истории.
[1] См.: Кычанов И. Жизнь Тэмучжина, думавшего покорить мир. М., 1973. С. 30.
[2] См.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства.С.237- 261.
[3] См.: Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов...С.77. Обратное мнение см.: Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия. ..Т.П. С. 408.
[4] См. выше - III. Желтый пес.
[5] Рашид-ад-Дип. T.I. Kn. 1.С. 184.
[6] См.:Владимирцов Б.Я. Указ.соч.С.79.
[7] Джамуха упоминает одну тьму из "людей анды" (Сокр. ск.╖ 106). Тогрул не был андой Джамухи, следовательно, имеется в виду Тэмуджин. В "Алтан-Тобчи" это упоминание опущено. Так как "люди анды" упомянуты без племенной принадлежности, то ясно, что это были отщепенцы, т.е. "люди длинной воли". Онон берет начало на восточных склонах Хэнтэя, покрытых лесом, - удобнее укрытие для тех, кто вынужден прятаться.
[8] От среднего течения Селенги до истоков Керулена (восточный склон Хэп-тэя) - 300 км по прямой. Но если учесть неизбежные изгибы дороги, то будет в 1,5-2 раза больше.
[9] См.: Грумм-Гржимайло Г.Е. К вопросу о разделении монголов на восточных и западных. Л., 1933.
[10] Г. Ксенофонтов в своем замечательном труде "Уранхай-сахалар" (Иркутск, 1937) поясняет, что "Баргуджин" означало Забайкалье. Для монголов, шедших с востока, это была земля западнее озера - Балаганская степь у верховий Ангары. Е.И. Кычанов ошибочно полагает, что победители закончили свой поход у слияния рек Орхона и Селенги (см.:Кычанов Е.И. Жизнь Тэмуджина... С. 39); тогда им не пришлось бы форсировать Хилок.
[11] Палладий переводит: "Принесен от рода Мерки" (Палладий. С. 143); С. Калужинский пишет: "Merkickiej podrzutok" (Kaluzynski Si. Tajia historiai mongolow.Warszawa, 1970. S. 165).
[12] Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 68-69.
[13] Это был предок Мамая, а его род соперничал с Борджигинами.
[14] О двойственности поведения Джамухи см.:Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С. 261 и след.
[15] Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 119.
[16] В персидском переводе - Бут-Тэнгри.
[17] Мэн-да Бэй-лу. С. 49