Была б душа хорошая. А Пров сказал: Хо-хо! Н а т а л и аплодирует. Г у р е в и ч. А, между прочим, ты знаешь, Натали, каким веселым и точным образом определял Некрасов степень привлекательности русской бабы? Вот как он определял: количеством тех, которые не прочь бы ее ущипнуть. А я бы сейчас тебя - так охотно ущипнул бы... Н а т а л и. Ну, так и ущипни, пожалуйста. Только не говори пошлостей. И тихонечко, дурачок. Г у р е в и ч. Какие ж это пошлости? Когда человек хочет убедиться, что он уже не спит, а проснулся, - он, пошляк, должен ущипнуть... Н а т а л и. Конечно, должен ущипнуть. Но ведь себя. А не стоящую вплотную даму... Г у р е в и ч. Какая разница?.. Ах, ты стоишь вплотную... Мучительница Натали... Когда ты, просто так, зыблешь талией, - я не могу, мне хочется так охватить тебя сзади, чтоб у тебя спереди посыпались искры... Н а т а л и. Фи, балбес. Так возьми - и охвати!.. Г у р е в и ч (так и делает. Н а т а л и с запрокинутой головой. Нескончаемое лобзание). О Натали! Дай дух перевести!.. Я очень даже помню - три года назад ты была в таком актуальном платьице... И зачем только меня поперло в эти Куэнь-Луни? ...Я стал философом. Я вообразил, что черная похоть перестала быть, наконец, моей жизненной доминантою... Теперь я знаю доподлинно: нет черной похоти! нет черного греха! Один только жребий человеческий бывает черен! Н а т а л и. Почему это, Гуревич, ты так много пьешь, а все-все знаешь?.. Г у р е в и ч. Натали!.. Н а т а л и. Я слушаю тебя, дурашка... Ну, что тебе еще, несмышленыш?.. Г у р е в и ч. Натали... Неистово ее обнимает и впивается в нее. Тем временем руки его - от страстей, разумеется, - конвульсивно блуждают по Натальиным бедрам и лонным сочленениям. Зрителю видно, как связка ключей с желтою цепочкою - переходит из кармашка белого халатика Н а т а л и - в больничную робу Г у р е в и ч а. А поцелуй все длится. Н а т а л и (чуть позже). Я по тебе соскучилась, Гуревич... (лукаво): А как твоя Люси? Г у р е в и ч. Я от нее убег, Наталья. И что такое, в сущности, - Люси? Я говорил ей: "Не родись сварливой". Она мне: "Проваливай, несчастный триумвир!" Почему "триумвир", до сих пор не знаю. А потом, уже мне в догонку и вслед: "Поганым будет твой конец, Гуревич! сопьешься с крута, как Коллонтай в Стокгольме! Умрешь под забором, как Клим Ворошилов!" Н а т а л и (смеется). А что сначала? Г у р е в и ч. Ну, что сначала? И не вспоминай. О Натали! она меня дразнила. Я с неохотой на нее возлег. Так на осеннее и скошенное поле Ложится луч прохладного светила. Так на тяжелое раздумие чело Ложится. Тьфу! - раздумье на чело... Брось о Люси... Так, говоришь - скучала? А речь об этой плюшке завела, Чтоб легализовать Мордоворота? Н а т а л и. Опять! Ну, как тебе не стыдно, Лев? Г у р е в и ч. Нет, я начитанный, ты в этом убедилась. Так вот, сегодня, первомайской ночью Я к вам зайду... грамм 200 пропустить... Не дуриком. И не без приглашенья: Твой Боренька меня позвал, и я Сказал, что буду. Головой кивнул. Н а т а л и. Но ты ведь - представляешь?! Г у р е в и ч. Представляю. Нашел с кем дон-хуанствовать, стервец! Мордоворот и ты - невыносимо. О, этот Боров нынче же, к рассвету, Услышит Командоровы шаги!.. Н а т а л и. Гуревич, милый, ты с ума сошел... Г у р е в и ч. Пока - нисколько. Впрочем, как ты хочешь: Как небосклон, я буду меркнуть, меркнуть, Коль ты попросишь... (подумав) ...Если и попросишь - Я буду пламенеть, как небосклон! Пока что я с ума еще не сбрендил, - А в пятом акте - будем посмотреть... Наталья, милая... Н а т а л и. Что, дуралей? Г у р е в и ч. Будь на тебе хоть сорок тысяч платьев, Будь только крестик промежду грудей И больше ничего, - я все равно... Н а т а л и (в который уже раз ладошкой зажимая ему рот. Нежно). А! ты и это помнишь, противный!.. Кто-то прокашливается за дверью. Г у р е в и ч. Антильская жемчужина... Королева обеих Сицилий... Неужто тебе приходится спать на этом дырявом диванчике?.. Н а т а л и. Что же делать, Лев? Если уж ночное дежурство... Г у р е в и ч. И ты... ты спишь на этой вот тахте! Ты, Натали! Которую с тахты На музыку переложить бы надо!.. Н а т а л и. Застрекотал опять, застрекотал... За дверью снова покашливание. Г у р е в и ч. "Самцы большинства прямокрылых способны стрекотать, тогда как самки лишены этой способности". Учебник общей энтомологии. (Снова тянутся друг к другу.) П р о х о р о в (показывается в дверях с ведром и шваброю). Все процедуры... процеду-уры... (Обменивается взглядом с Г у р е в и ч е м. Во взгляде у П р о х о р о в а: "Ну, как?" У Г у р е в и ч а: "Все путем".) Наталья Алексеевна, наш новый пациент, вопреки всему, крепчает час от часу. А я только что проходил - у дверей хозотдела линолеум у нас запущен - спасу нет. А новичок... Ну, чтоб не забывался, куда попал, - пусть там повкалывает с полчаса. А я - пронаблюдаю... Г у р е в и ч. Ну, что ж... (В последний раз взглянув на Н а т а л и, с ведром и шваброю удаляется, стратегически покусывая губы.) П р о х о р о в. Все честь по чести. Я на то поставлен. Ты, Алексеевна, опекай его. Он - с припиздью. Но это ничего. ЗАНАВЕС ЧЕТВЕРТЫЙ АКТ Снова третья палата, но слишком слабо заселена: одни еще не вернулись с ужина, другие - с аминазиновых уколов. Комсорг П а ш к а Е р е м и н все под той же простыней, в ожидании все того же трибунала. Старик X о х у л я, после электрошока, - недвижим, и мало кого занимает, дышит он или уже нет. В и т я спит, контр-адмирал тоже. С т а с и к онемел посреди палаты с выброшенной в эсэсовском приветствии рукой. Тишина. Говорит только дедушка В о в а с пунцовым кончиком носа. В о в а. Фу ты, а в деревне-то сейчас славно! Утром, как просыпаешься, ...первым делом снимаешь с себя сапоги, солнышко заглядывает в твои глаза, а ты ему в глаза не заглядываешь... стыдно... и выходишь на крыльцо. А птички-пташки-соловушки так и заливаются: фирли-тю-тю-фирли, чик-чирик, ку-ку, кукареку, кудах-тах-тах. Рай поднебесный. И вот, надеваешь телогрейку, берешь с собой документы, и вот так, в чем мать родила, идешь в степь, стрелять окуней... Идешь убогий, босой и с волосами. А без волос нельзя, с волосами думать легче... И когда идешь - целуешь все одуванчики, что тебе попадаются на пути. А одуванчики целуют тебя в расстегнутую гимнастерку, такую выцветшую, видавшую виды, прошедшую с тобой от Берлина до Техаса... В палату тихо-тихо заходят, взявшись за руки, С е р е ж а К л е й н м и х е л ь и К о л я. Потирают на попах свои уколы, обсаживают В о в у, слушают. В о в а. И вот так идешь... ветры дуют поперек... Сверху-голубо, снизу - майские росы-изумруды... А впереди - что-то черненькое белеется... Думаешь: может, просто куст боярышника?...да нет. Можно быть, армянин?.. Да нет, откуда в хвощах может появиться армянин? А ведь это, оказывается, мой внучок, Сергунчик, ему еще только четыре годика, волосики на спине только начали расти, - а он уже все различает; каждую травинку от каждой былинки, и каждую пичужку изучает по внутренностям... К о л я. А я вот ничего не сумею отличить. Я все время в палате. Липу от клена я еще смогу отличить. А вот уж клен от липы... С т а с и к (снова дует по палате из угла в угол). Да! ничего на свете нету важнее! спасение дерев! Придет оккупант - а где наша интимная защита? Интимная защита ученого партизана! А в чем она заключается? - а вот в чем: ученый партизан посиживает и похаживает, покуривает и посвистывает. И наводит ужас на прекрасную Клару! В о в а. А мой сосед Николай Семенович... С т а с и к (неудержимо). Господь создал свет, да, да! А твой Николай Семеныч отделил свет от тьмы. А вот уж тьму никто не может отделить ни от чего другого. И потому нам не дают ничего подлинного и интимного! перловой каши, например, с творогом, с изюмом, с гавайским ромом... К о л я. И с вермутом... С т а с и к. Нет, без вермута. Причем здесь вермут?! И до каких пор меня будут прерывать? делать торными тропы нечестивых? Когда, наконец, закончится сползание к ядерной катастрофе? Почему Божество медлит с воздаянием? И вообще - когда эти поляки перестанут нам мозга ебать?! Ведь жизнь и без того - так коротка... В о в а. А ты посади, Стас, какой-нибудь цветочек, легче будет... С т а с и к. Хо-хо! нашел кому советовать! Да ты поди, взгляни в мою оранжерею. Жизнь коротка, - а как посмотришь на мою оранжерею - так она будет у тебя еще короче, твоя жизнь! Твои былинки и лютики - ну их, они повсюду. А у меня вот что есть - сам вывел этот сорт и наблюдал за прозябанием. Называется он: "Пузанчик-самовздутыш-дармоед" с вогнутыми листьями. И ведь как цветет! - хоть стреляй в воздух из револьвера. Так цветет - что хоть стреляй из револьвера в первого проходящего!.. А еще - а еще, если хотите, "Стервоза неизгладимая" - это потому, что с началом цветения ходит во всем исподнем! "Лахудра пригожая вдумчивая" - лучшие ее махровые сорта: "Мама, я больше не могу", "Сихотэ-Алинь" и "Фу-ты ну-ты". "Обормотик желтый!" "Нытик двулетний!" Это уже для тех, кого выносят ногами вперед. "Мымра краснознаменная!" "Чапай лохматый!" "Хуеплетик недолговечный!" Все, что душе угодно... В о в а. И все это ты имел в своем саду, браток? С т а с и к. Как то есть имел? До сих пор имею! Что, Вова, нужно тебе для твоих панталон?.. В о в а. Нету у меня панталон... С т а с и к. Ну, нет, так будут... И ты, конечно, захочешь оторочить верх панталон чем-нибудь багряным. Приходи в мой сад - и все твое. "Презумпция жеманная", она же "Зиночка сдобная пальпированная" - да и как Зиночке не быть пальпированной, если она такая сдобная! "Мудозвончики смекалистые!" "ОБХ-ЭС ненаглядный!" "Гольфштрим чечено-ингушский!" "Пленум придурковатый!" - его так назвали за его дымчатые вуали, невзначай и совсем не остроумно. "Дважды орденоносная игуменья незамысловатая", лучшие ее разновидности: "Капельмейстер Штуцман", "Ухо-горло-нос", "Неувядаемая Розмари" и "Зацелуй меня до смерти". "Генсек бульбоносный!", пурпуровидные его сорта зовутся по-всякому: "Любовь не умеет шутить", "Гром победы, раздавайся", "Крейсер Варяг" и "Сиськи набок". А если... В о в а. А синенькие у тебя есть? Я, если выйду в поле по росе, по большим праздникам, - все смотрю: нет ли синеньких... С т а с и к. Ну, как не быть синеньким! Чтоб у меня - да не было синеньких! Вот - носопырочки одухотворенные, носопырочки расквашенные, синекудрые слюнявчики "Гутен-морген"! "Занзибар опизденевший" - выбирай сорта: "Лосиноостровская", "Яуза", "Северянин", "Иней серебристый", "Хау-ду-ю-ду", "Уйди без слез и навсегда"... С т а с и к, на словах "без слез и навсегда", снова деревенеет у окна палаты, с выкинутым вертикально вверх кулаком "Рот Фронт". В о в а. Д-да... хорошие цветочки... А я ведь помню тяжелые времена... когда все цветочки исчезли из помину... и плохие и хорошие... кругом нашей деревни одни только эскарпы и янычары, траншеи, каски, руки, ноги - над Москвой только царь-пушки гремели, и царь-колокола... Но встал генерал армии Андрей Власов, а за ним диктор всесоюзного радио Юрий Левитан, - и они вдвоем отогнали от столицы полчища озверелых заокеанских орд. И снова расцвели медуницы... Все глядят на Вовин носик. У К о л и опять чего-то текет, В о в а бережно утирает. Почти никто не замечает, как староста П р о х о р о в то вторгается в помещение, взглядывает на часы - ему одному во всей палате дозволено носить часы, - то снова исчезает из помещения. Музыка при этом - тревожнее всех тревожных. К о л я. Так ведь и осенью в деревне хорошо... Ведь правда, Вова? В о в а. Осенью немножко хуже, с потолка капает... Сидишь на голом полу, а сверху кап-кап, кап-кап, а мышки так и бегают по полу: шур-мур, шур-мур, бывает, кого-нибудь из них пожалеешь, ухватишь и спрячешь под мышку, чтоб обсохли-обогрелись. А напротив - висят два портрета, я их обоих люблю, только вот не знаю, у кого из них глаза грустнее: Лермонтов-гусар и товарищ Пельше... Лермонтов - он ведь такой молодой, ничего не понимает, он мне говорит: иди, Вова, в город Череповец, там тебе дадут бесплатные ботинки. А я ему говорю: А зачем мне ботинки? Череповец - он у-у-у как далеко... Получу я ботинки в Череповце - а куда я дальше пойду в ботинках? нет, я уж лучше без ботинок... А товарищ Пельше тихо мне говорит, под капель, - "Может, это мы виноваты в твоей печали, Вова?" - А я говорю: нет, никто не виновен в моей печали. А туг еще теленочек за перегородкой - чертыхается и просить чего-то начинает, - а я его век не кормил, и откуда он взялся, этот теленочек, у меня и коровки-то никогда не бывало. Надо бы спросить у внука Сергунчика - так и его куда-то ветром унесло. И всех куда-то ветром уносит... Я уже с вечера поставил у крыльца миску с гречневой кашей - для ежиков. Сумерки опускаются. Вот уже и миска загремела - значит, пришли все-таки ежики, с обыском... Листья кружатся в воздухе, кружатся и - садятся на скамью... Некоторые еще взовьются - и опять садятся на скамью. И цветочки на зиму - все попересажены... А ветер все гонит облака, все гонит - на север, на северо-восток, на север, на северо-восток. Не знаю, кто из них возвращается. А над головою все чаще: кап-кап-кап, и ветер все сильнее: деревья начинают скрипеть и пропадатъ, рушатся и гибнут, без суда и следствия. Вот уже и птички полетели, как головы с плеч... К о л я. Как хорошо... А у нас в деревне - в апреле тоже тридцать дней или дня три-четыре накинули? В о в а. Да нет пока... К о л я. Ну, вот и зря... Надо бы немножко накинуть... У нас все должно быть покрупнее, чем у них... Они играют на пятиструнной гитаре, а у нас своя, исконная, семиструнная... Байкал, телебашня, Каспийское озеро... А тут получается обидно: и у них в апреле тридцать дней, и у нас тридцать. (Пускает слюну. В о в а вытирает.) А равняться на Европу, как мне кажется, - это значит безнадежно отставать от нее... Конечно, мы не ищем для себя односторонних преимуществ, но никогда и не допустим, чтобы... П р о х о р о в (врывается в палату с озаренным лицам) Обход! Обход! (Но странно: вместо привычного "Всем встать!" - староста отдает приказ ни на что не похожий). Немедленно лечь на пол! Всем! Мордами вниз! Кто шевельнет глазами туда-сюда - стреляю из всех Лепажевых стволов! Стас, прекрати свои ротфронты! (Подходит к С т а с и к у, но рука его кататонически не выходит из состояния Рот-Фронт.) Ну ладно, отвернись только к стенке, но пасаран, пассионарий! вессеремус! Г у р е в и ч (входит с помойным ведром, поверх ведра накинута холщовая мокрая тряпка. Швабру оставляет у входа. Подойдя к своей тумбочке, второпях снимает тряпку, из ведра достает почти ведерной емкости бутыль и устанавливает ее, прикрыв тряпьем. Глубочайший выдох). Ну вот. Теперь как будто бы виктория! А л е х а (с порога). Всем подняться и отряхнуться! Обход закончен! П р о х о р о в. Всем лечь по своим постелям. Замечайте, психи: обходы становятся все короче. Значит, скоро они совсем прекратятся. Вставайте, вставайте, - и по постелькам... Так, так... А что вы тут делали? - пока високосные люди нашей планеты достигали невозможного - чем в это время занимались вы, летаргический народ?.. В о в а. Нам Стасик говорил о своих цветочках... Он их сам выращивает... П р о х о р о в. Эка важность! Цветочки - они внутри нас. Ты согласишься со мной, Гуревич, ну, чего стоят цветочки, которые снаружи? Г у р е в и ч. Мне скорее надо пропустить, Прохоров, а уж потом... И без этого внутри нас много цветочков: циститы в почках, циррозы в печени, от края до края инфлюэнцы и рюматизмы, миокарды в сердце, абстиненции с головы до ног... В глазах - протуберанцы... П р о х о р о в. Налей шестьдесят пять граммов, Гуревич, и скорее опрокинь. Потом поговорим о цветочках. Ал-леха! А л е х а. Я здесь... П р о х о р о в. Немедленно: стакан холодной воды. У Хохули в чемодане - лимоны, вытаскивай их все... А л е х а. Все..?! П р о х о р о в. Все, мать твою ебп! Г у р е в и ч в сущности, начинает Вальпургиеву ночь. Наливает рюмаху. Внюхивается, до отказа морщится, проглатывает. П р о х о р о в (в ожидании своей дозы). Я думал о тебе хуже, Гуревич. И обо всех вас думал хуже: вы терзали нас в газовых камерах, вы гноили нас в эшафотах. Оказывается, ничего подобного. Я думал вот как: с вами надо блюсти дистанцию! Дистанцию погромного размера... Но ты же ведь - Алкивиад! - тьфу, Алкивиад уже был, - ты граф Калиостро! Ты - Канова, которого изваял Казанова, или наоборот, наплевать! Ты - Лев! Правда, Исаакович, но все-таки Лев! Гней Помпей и маршал Маннергейм! Выше этих похвал я пока что не нахожу... а вот если бы мне шестьдесят пять... А л е х а. Может, проверить, - горит? Г у р е в и ч. Это можно... (На край тумбочки проливает немножко из своего остатка, зажигает спичку и подносит: тишина, покуда не меркнет синее пламя.) П р о х о р о в (он даже не разводит свои семьдесят граммов, он держит наготове хохулин лимон. Опрокидывает. Страстно внюхивается в лимон. Пауза самоуглубленности). Итак. Кончились беззвездные часы человечества! Скажи мне, Гуревич, из какого мрамора тебя лучше всего высечь?.. Г у р е в и ч. Это как то есть "высечь"? П р о х о р о в. Нет-нет. Я не то хотел сказать. Я вот что хотел сказать: с этой минуты, если в палате номер три или в любой из вассальных наших палат какой-нибудь неумный псих усомнится в богодухновенности этого (втыкая палец в Г у р е в и ч а) народа, тот будет немедля произведен мною в контр-адмиралы. Со всеми вытекающими отсюда последствиями... Они открывают миру все, мы только успеваем прикрывать. Что говорить о Старом Свете?.. Из какого племени явился Христофор Коломбо - это, наконец, известно поголовно всем. Но мало кто знает, что первым человеком, из состава Коломбовой экспедиции, первым, ступившим на Новую Землю, - был иудей-марран Луис де Торрес! (впадая в раж) А Исаак Ньютон! А - Авраам Линкольн!.. А кто первый увидел Ниагарский водопад? - Давид Ливингстон!.. Г у р е в и ч. Помаленьку, помаленьку, староста. Иначе ты вызовешь переполох в слабых душах... А ты не подумал о том, что Алкивиад тоже вожделеет? Ты вот уже немножко порфироносен. А взгляни на Алеху... П р о х о р о в. Ал-леха! А л е х а. Я тут. (Пока Г у р е в и ч чародействует со спиртом и водою, - не выдерживает. Делает лицо. Тренькает себе по животу, как бы аккомпанируя на гитаре. Начинает внезапно и анданте). А мне на свете - все равно. Мне все равно, что я говно, Что пью паскудное вино Без примеси чего другого. Я рад, что я дегенерат, Я рад, что пью денатурат, Я очень рад, что я давно Гудка не слышал заводского... Вливает в себя все ему налитое. Исполинский выдох. Пробует лихо продолжить свое традиционное: Обязательно, Обязательно, Я на рыженькой женюсь! Пум-пу м-пум-пум! (по собственной пузени, разумеется) Об-бязательно... Г у р е в и ч. Стоп, Алеха. Не до песнопений. Кругом нас алчут малые народы. А мы, тем временем, сверхдержавы, - пробуем на вкус то, что вообще-то говоря, делает наши души автономными, но может те же самые души и на "что-нибудь обречь. Приобщить этих сирых? П р о х о р о в. Еще как приобщить! Ал-леха! А л е х а. Я здесь. (Машинально подставляет пустой стакан.) Г у р е в и ч. Болван. Ты понимаешь, что такое - сирость? А л е х а. Еще бы не понять. Сережа Клейнмихель, - у него на глазах Паша Еремин, комсорг, оторвал у мамы почти все. И он теперь все кропает и пишет, кропает и пишет... Позвать его? Г у р е в и ч. Позвать, позвать... (Наливает полстакана.) П р о х о р о в. Клейнмихель! На ковер. Г у р е в и ч (к подошедшему С е р е ж е). Так о чем тебе моргнула перед смертью твоя мама? С е р е ж а (всплакнув, конечно). Она все знала. Мамы - они всегда все знают. Что меня не допустют и не дадут начальство снимать картину фильма про маму и Семена Михайловича Буденного, и как они крепко целовали друг друга перед решающей битвой. А свою нечистую руку приложил к этому Пашка Еремин, еврейский шапион... Г у р е в и ч. Не торопись. Выпей. (С е р е ж а, выпив, прижимает руку к сердцу, не то в знак благодарности, не то всерьез желая уйти из этого мира.) С е р е ж а. Я знаю, что такое еврейский шапион. Первый признак - звать его Паша. А фамилия его - Еремин. Других доказательств и не надо. Он не дает мне ночью рисовать стихи и планы всего будущего... Г у р е в и ч. У тебя это что в руках, Буденный?.. С е р е ж а. Это что я прячу от предателя Павлика. Это все, что я построю, когда меня выпустят. А если я чего-нибудь построю - Павлик, злодей, все подожжет. Я вам сейчас прочитаю, но чтобы Пашку Еремина туда со спичками не подпускали... П р о х о р о в. Давай, я прочту, зануда. А то у меня есть баритон, а у тебя нет баритона... Так-так... Проект будущих торжествований. Номер один: дом больницы разбитых космонавтов. Номер два: дом любви и здоровья больных космонавтов. Номер три: дом Любви к своей маме как можно лучше и хорошо. Номер четыре: дом, где не гуляют до двенадцати ночи, а живут с родными никогда и вообще. Номер пять: Дом Коммунизма. Там приучают не бегать с топором, и не пропивать ребят и космонавтов. Номер шесть: Культурный стадион космонавтов, чтобы метать их в цель... Г у р е в и ч. И долго еще будет эта тягомотина?.. Сереже больше не давать... П р о х о р о в. Сейчас-сейчас... (продолжает). Номер семь: Книжная фабрика культурных летчиков, с гипноседативным эффектом. Номер восемь: Дом и культурная дорога для спортивных татар. Номер девять: Аэродром культуры для татар и космонавтов. Десятое: Вокзал Поездов. Чтобы девушки в коротких юбках стояли на подножке. И махали приходящими поездами вслед уходящим поездам. А л е х а фыркает. П р о х о р о в (продолжает). Спортивный Внимательный институт. Спортивный внимательный светофор для татар и космонавтов. Спортивный внимательный Энтернат для всех аэродромов Космуса. Номер четырнадцать и предпоследний: Детский Мир на спортивной реке. Где маленькие шпионы тонут, а большие - всплывают для дачи больших и ложных показаний. Номер пятнадцать и последний: Космическая выставка веселой любви и тайных радостей всех веселых космонавтов веселого Космуса... Г у р е в и ч. М-м-мда... Тебя все-таки дурно воспитывали, Клейнмихель... Может быть, и прав комсорг Еремин, расчленив твою маму?.. С е р е ж а. Нет, он был глубоко не прав. Когда она была в целости, она была намного красивше... Вам бы только посмеяться, а ведь смеяться-то не от чего... У меня еще есть один проект, чтобы в России было поменьше смеху; Трубопровод из Франкфурта-на-Майне, через Уренгой, Помары, Ужгород, - на Смоленск и Новополоцк. Трубопровод для поставок в Россию слезоточивого газа. На взаимовыгодных основаниях... Г у р е в и ч. Браво, Клейнмихель!.. Староста, налей ему еще немножко. Староста наливает. Погладив С е р е ж у по головке, подносит. С е р е ж а (тронутый похвалою, пропустив и крякнув). А еще я люблю, когда поет Людмила Зыкина. Когда она поет - у меня все разрывается, даже вот только что купленные носки - и те разрываются. Даже рубаха под мышками - разрывается. И сопли текут, и слезы, и все о Родине, о расцветах наших неоглядных полей... Г у р е в и ч. Прекрасно, Серж, утешайся хоть тем, что заклятому врагу твоему, комсоргу, не будет ни граммулечки. Он, к сожалению, принадлежит к тем, кто составляет поголовье нации. Мудак, с тяжелой формой легкомыслия, весь переполненный пустотами. В нем нет ни сумерек, ни рассвета, ни даже полноценной ублюдочности. На мой взгляд, уж лучше дать полную амнистию узникам совести... То есть, предварительно шлепнув, развязать контр-адмирала? П р о х о р о в. Ну, конечно. Тем более, он уже давно проснулся, ядерный заложник Пентагона. (Потирает руки, наливает поочередно Г у р е в и ч у, себе, А л е х е.) Вставай, флотоводец. Непотопляемый авианосец НАТО. Я сейчас тебя развяжу, - признайся, Нельсон, все-таки приятно жить в мире высшей справедливости? М и х а л ы ч (его понемногу освобождают от пут). Выпить хочу... П р о х о р о в. Да это ж совершенно наш человек! Но прежде стань на колени и скажи свое последнее слово. (М и х а л ы ч вздрагивает.) Да нет, ты просто принеси извинения оскорбленной великой нации, и так, чтобы тебя услышали твои прежние друзья-приятели из Североатлантического пакта. Ну, какую-нибудь там молитву... М и х а л ы ч (быстро-быстро, косясь на П р о х о р о в а, наливающего заранее). Москва - город затейный: что ни дом, то питейный. Хворого пост и трезвого молитва - до Бога не доходят. Чай-кофе не по нутру, была бы водка поутру. Первая рюмка колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками. Пить - горе, а не пить вдвое. Недопои хуже перепоя. Глядя на пиво и плясать хочется... П р о х о р о в (намного одушевленнее, чем во втором акте). Так-так-так... М и х а л ы ч. Без поливки и капуста сохнет. Что-то стали руки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть. Справа немцы, слева турки, ебануть бы политурки. Что-то стало холодать, не пора ли... Г у р е в и ч. Пора, мой друг, пора... (Адмирал выпивает - и вытаращивает глаза от крепости напитка и перемен земного жребия.) По нашей Конституции, адмирал, каждый гражданин имеет право выпучивать глаза, но не до отказа... Вова!! В о в а приходит покорно, но почему-то держа за руку бледного К о л ю. Г у р е в и ч. Дети, армянский коньяк на столе, читайте молитву. (К Прохорову). А почему они, собственно, здесь, - а не там? П р о х о р о в. Ну, ты же сам слышал... эстонец... голова болит... разве этого недостаточно?.. А что касается Вовы, - так он просто так... подозревается в уникальности.,. Г у р е в и ч. Не надо кручиниться, Вова, завтра же будешь со мною на свободе. У тебя есть мечта?.. В о в а. Да, да, есть. Я хочу у себя в пруду развести такую рыбку - она называется гамбузия. Так вот, эта рыбка - гамбузия - поедает в своем пруду всех комариных личинок, а заодно и все лямблии. Потому что стоит человеку проглотить вместе с водой одну только лямблию, как она, сама по себе, порождает другую лямблию, а третья лямблия, родившись от сочетания первых двух лямблий... Г у р е в и ч. И сколько этих вот самых лямблий может враз заглотать твоя рыбка гамбузия? В о в а. Она может схавать зараз семьдесят пять штук. Г у р е в и ч. И - не поперхнуться? В о в а. И не поперхнуться. Г у р е в и ч. Отлично. Вот ровно столько граммов ему и налейте. Только разбавьте водой. А Боренька-Мордоворот сегодня же ночью расплатится за то, что сделал тебе на носу эту "модус-вивэнди"... В о в а (единым залпом выпив, - то, как травка, зеленеет, то, как солнышко, блестит). А самое главное, чем хороша гамбузия, - так от нее ни одного комарика в воздухе. Никто вас не укусит, смело идите в лес, мои маленькие радиослушатели. И гуляйте, пока не позовет Эдик... П р о х о р о в. А что это за Эдик?.. В о в а. Никто не знает. Но, как только в небеса подымается Веспер, тут надо расходиться по домам, потому что Эдик делает знак: пора расходиться. Ничего не поделаешь... Сергунчик, мой внук, не послушался - и вот вам результат: ветры унесли его неведомо куда... по заказу Гостелерадио... Г у р е в и ч. Удивительная все-таки страна - Россия! Ну, с какой стати Эдик? На каком основании - Эдик?.. (Обращается к Коле). Коля! ты смыслишь что-нибудь в этой белиберде? К о л я. Конечно. Я уже давно усвоил эту дхарму. (Простирая к публике руку). Отцы наши ели кислый виноград, а у детей на столе один только вермут, и больше ничего. Десертным вермутом облит, Онегин к юноше спешит, глядит, зовет его, - напрасно, его уж нет, младой певец нашел безвременный конец. Особой водки он просил, и взор являл живую муку, - и кто-то вермут положил в его протянутую руку!.. Г у р е в и ч. Здорово!.. Налейте поэту мушкателейнвейну! К о л я (выпивая свою долю мушкателейнвейна). А откуда в нашей палате взялся мушкателейнвейн? П р о х о р о в. Все оттуда же. А откуда в нашей палате, со слабоумными расспросами, взялись пытливые юноши? Взялось, значит взялось. И при этом, кроме чести, не потеряно ничего. Если явятся вопросы еще, обратись к Вите. Г у р е в и ч. Да, да. Если кому чего неясно, - пусть обращается к нашему незабвенному гроссмейстеру. Какая честь - еще при жизни называться незабвенным! Ви-тя!! Корчной! Что новенького-шизофреновенького? Все смотрят на В и т ю. Не совсем понятно, спит он или проснулся, потому что улыбка его, оставаясь дежурной за время сна, становится, по пробуждении, сардоническою. Сейчас на нем ничего этого нет. Г у р е в и ч. Ну, очень просто определить, спит человек или нет. Если он хочет присоединиться к компании, значит: проснулся. А если не хочет - стало быть, спит и не проснется вовеки... В и т я. Я проснулся. И пока в этом мире не кончится мушкателейнвейн. я никогда не усну. П р о х о р о в (поднося В и т е). Теперь ты понимаешь, гроссмейстер, что мы живем не то что в мире высший справедливости, а в мире такой справедливости, которая даже чуть выше, в сравнении с наивысшей?.. В и т я (приподымая большую, розовую голову). А я не умру? Г у р е в и ч. Ты, Витя, слишком высокого о себе мнения... Во всей происходящей драме - до тебя - никто ни словом не обмолвился о смерти, хоть все и поддавали. Счастье человека - в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей. Пьер Безухов. А если уж смерть - так смерть. Смерть - это всего лишь один неприятный миг, и не стоит принимать его всерьез. Аугусто Сандино. В и т я пьет и - встает. Всех обнимая своей улыбкой - и не стыдясь живота своего, - почему-то отправляется к выходу. П р о х о р о в. Наконец-то! Отрада и ужас Вселенной - Витя - хочет пройтиться в сторону клозета... Стасик! Прекрати свои рот-фронты. Иди сюда... Г у р е в и ч (спохватившись). Да, да. Никакие рот-фронты и нопасараны уже не пройдут. Над всей Гишпанией - ясное небо. Франсиско Франко. По этому поводу - опусти свою глупую руку - и подойди. Твоя неистовая Долорес - в соседнем отделении. Пропусти для храбрости сто двадцать, и мы соединим вас, недоумков... С т а с и к. Так она еще не умерла?.. Г у р е в и ч. Давно уже подохла. Но, как только услышала о тебе, о предстоящем свидании, она вытряхнула землю из глазных своих впадин и сказала: пусть придет ко мне, я люблю молодых и растленных. Но прежде, - сказала она, - но прежде я должна привести себя в порядок, я ведь так долго пролежала в сырой земле... С т а с и к. Я понимаю... Женщина всегда есть женщина, если даже пассионария. У нас есть о чем побеседовать: массированное давление на Исламабад, подводные лодки в степях Украины! И - вдобавок ко всему - насильник дядя Вася в зарослях укропа. И марионетка Чон Ду Хван, он все мечтает стереть советскую Россию с лица земли. Но разве можно стереть то, у кого так много-много земли - и никакого-никакого лица? Вот до чего доводит узкоглазость этих чондухванов... Г у р е в и ч. Налить ему немедля! И пропорционально тому, что он здесь сейчас нагородил... Боже мой, Витя!.. В и т я (с улыбкой, обаятельнее которой не было от Сотворения). Вот, пожалуйста, шахматная фигура, я обмыл ее проточной водой... (Ставит на стол посреди палаты - еще один белый ферзь. Два белых ферзя рядом - это уже слишком. Многие теряют и остатки своих убогих рассудков.) П р о х о р о в. С шахматами мы потом разберемся... А шашки - где?... Чемпион мира по русским шашкам Виктор Куперман... (Улыбка - в сторону Г у р е в и ч а, вопрос адресован В и т е)... Так вот, шашек нет. Сейчас растерянно смотрит на мир наш русский товарищ Куперман. И вот он, молодой и здоровый, крутится в своем гробу. Не путать с Долорес Ибаррури... Он крутится в своем гробу, хотя он молод и здоров... К о л я (прерывает старосту, чего с ним никогда не бывало). А кто вообще автор желудочно-кишечного тракта?.. Г у р е в и ч. Неужели и теперь тебе не понятно, кто?.. (присаживается к В и т е). Скажи мне, Витя, ну, а если б ты... Ну... двадцать шесть бакинских комиссаров... Чудовищно подумать!.. Что б тогда Принес толпе из всех своих глубин? Шпинозу? Группенфурера СС? Ударный финиш юбилейной вахты? Рене Декарта?.. За дверью слышны каблучки. Это - Н а т а л и с последним обходом. И, слава Богу, она уже слегка первомайски-поддатая. Иначе - она уловила бы в палате спиртной дух. П р о х о р о в. Тишина!.. Все - по местам! Накрыться с головой! Н а т а л и входит, всем желает спокойных ночей. Поправляет одеяло - у тех, на ком плохо лежит. Присаживается у изголовья Г у р е в и ч а. Никому не слышные - а может быть, слышные всем, - шепоты и нежности. Н а т а л и (полушепотом). Ни о чем не думай, Лев, все будет хорошо. (Г у р е в и ч пробует что-то сказать. Н а т а л и прикладывает пальчик к губам) Тсс... Все дрыхнут. В коридоре ни души. Адье. Спокойной ночи, алкаши. (Н а т а л и проплывает к выходу, тихо-тихо прикрывает за собой дверь. Стук удаляющихся каблучков.) Все пациенты разом сбрасывают с себя одеяла, приподымаются в постелях и завороженно глядят на два белых ферзя посреди палаты. ЗАНАВЕС ПЯТЫЙ АКТ Между четвертым и пятым актом - 5-7 минут длится музыка, не похожая ни на что и похожая на все что угодно: помесь грузинских лезгинок, кафе-шантанных танцев начала века, дурацкого вступления к партии Варлаама в опере Мусоргского, канканов и кэк-уоков, российских балаганных плясов и самых бравурных мотивов из мадьярских оперетт времен крушения Австро-Венгерской монархии. Подымается занавес. Все та же третья палата, несколько часов спустя: все выглядит настолько иначе, что глупо и говорить об этом. П р о х о р о в. Рас-светает!.. Аль-леха!! А л е х а. Да, я тут. П р о х о р о в. Вдарь что-нибудь на своей гитаре, диссидент! Вдарь по сердцам наших просветленных узников! А л е х а. Пум пум-пум-пум. Представление начинается. В нем принимают участие все, даже комсорг П а ш к а Е р е м и н - откуда только он успел нализаться - непонятно - ведь ему было отказано даже в граммулечке. Пум-пум-пум-пум! Пум-пу м-пум-пум! Я надену платье бело И весеннее пальто. Никого я не боюся: Председатель - мой отец. В о в а. Председатель к нам спешит, "Не кручинтесь, - говорит, - Не кручиньтесь, не тужите, Удобренье положите". М и х а л ы ч. Дети в школу собирались. Мылись, брились, похмелялись. Эх, в бога-душу-мать. Дайте курочку! К о л я. Ему уж 20 лет, - А он такой дурак! Ему уж 30 лет, - А он такой дурак! Ему уж 40 лет, - А он такой дурак! Ему уж... А л е х а (прерывает его). Коля водит самолеты - Это очень хорошо. Вова лопает компоты - Это очень хорошо! П р о х о р о в. А агент из Миннесоты - Тоже очень хорошо. (Это, разумеется, выпад в сторону М и х а л ы ч а, который в это самое время пробует, как сен-сановская плисецкая лебедь, - делать ручками фокусы-покусы.) Сей агент, агент прекрасный, Опрокинув свой бокал, На груди ее атласной Безмятежно засыпал. Хо-хо! Ал е х а. Пум-пум-пум-пум! Вся страна лежит во мраке - Огонек горит в Кремле! Пум! Обожаю нежности В области промежности! В и т я со всем своим пузом вступает в пляс, повязав наволочку вместо косынки. А л е х а (подтанцовывает к В и т е). Ай-ай! Ох-ох! Все готово. Бобик сдох. Что с. тобою приключилось, Манечка? В и т я (не без кокетства). Совершенно ничего. Ровным счетом ничего, Ничего не приключилось С Манечкой. Просто - слишком завертелась, Просто - очень захотелось Съездить в будущем году В Пизу или Катманду! Оп-ля!! П р о х о р о в. Кудри вьются, Кудри вьются, Кудри вьются у блядей, Почему они не вьются У порядочных людей? В и т я. Хе! Хе! Потому они не вьются - Денег нет на бегудей! А л е х а (поправляя В и т ю). Потому что у блядей Денег есть на бегудей, А у порядочных людей - Денег только на блядей. Г у р е в и ч (между тем с тревогой всматривается в полусонного X о х у л ю. Очень заметно, как тот, и выпив-то всего-навсего грамм 115, - клонится к закату. Г у р е в и ч подходит к нему, тормошит). Хохуля! Для оживления психеи хочешь еще немножко дернуть? Ты меня не слышишь?.. Не слышит... Передаю по буквам, Хохуля... дернуть... Д - движение неприсоединения, Дуайт Эйзенхауэр, девичьи грезы, дивные бедра, День поминовения усопших... Д. Следующая - е... Только вот как передать ему "е"?.. Подлец Карамзин - придумал же такую букву "╗". Ведь у Кирилла и Мефодия были уже и Б, и X, и Ж... Так нет же. Эстету Карамзину этого показалось мало... Стоп, ребятишки!! - Хохуля - не дышит!.. Одни обступают мертвеца; другие - продолжают беззаботное буйство. П р о х о р о в. Вот к чему приводит лечение электрошоком! Вот вам блестящее подтверждение несостоятельности нашей медицины! С т а с и к становится у трупа, оттянув подбородок, в позе стерегущего Мавзолей. Г у р е в и ч. Ничего. Ничего неожиданного. Следует вполне полагаться на судьбу и твердо веровать, что самое скверное еще впереди. П р о х о р о в (добавляет). Рене Декарт. И да не будет никто омрачен! Мы отмечаем сегодня вальпургиево празднество силы, красоты и грации! А Первомай пусть отмечают нормальные люди, то есть не нормальные люди, а нас обслуживающий персонал! Ха-ха! Танцуют все! Белый танец! Алеха! А л е х а. Пум-пум-пум-пум! Пум-пум-пум-пум! А я вот все люблю, А я вот всех люблю: Дюдюктивные романы, Альбионские туманы, И гавайские гитары, И гаванские сигары, И сионских мудрецов, И сиамских близнецов... Уй-уй-уй-ууууй! (на мотив Петра Чайковского) Не ходи пощипывать, Не ходи просма-атривать, Не ходи прощу-упывать Икры наши де-е-евичьи-и... В и т я (под Кальмана, играя пузенью). За что, за что, о Боже мой? За что, за что, о Боже мой? За что, за что, о Боже мой? За что, за что, о Боже мой? К о л я (под советскую детскую песенку). У меня водчонки нет, Даже вермутишки нет... П р о х о р о в (подхватывает). Только пиво, только воды! Только воды, только пиво! И никто у нас не пьян! Лейте, лейте, сумасброды. Одуряющее диво В торжествующий стакан! Пиф-паф! Подходит к баклаге со спиртом, наливает, в себя опрокидывает. Те же самое хотели бы сделать и другие. Но Г у р е в и ч их останавливает. Г у р е в и ч. Чуть попозже. Клейнмихель, подойди сюда. Я до