й  из  всех,  так  он,
представляете, бегал за мной чуть ли не три месяца.
   Я знала, чего он хотел, но не торопилась. Он приезжал  из  Рубе,  был
человек известный, богатый. До ужаса боялся, что его увидят возле  каба-
ре, и всегда отправлял вперед рассыльного удостовериться, нет ли кого на
улице.
   Он не хотел, чтобы я танцевала. Он снял мне хорошенькую квартирку  на
тихой улочке с новыми домами. Все так бы и продолжалось,  не  встреть  я
Жана. Когда он появлялся, то всегда приносил съестное  -  самое  лучшее,
что находил: лангустов раз в десять больше, чем здешние, ананасы, первую
клубнику в маленьких, проложенных пенопластом коробочках, шампанское,  и
мы устраивали праздничный обед.
   И вдруг совсем другим тоном она спросила:
   - О чем бишь я рассказывала? Он не понял.  Она  кивнула  на  соседний
столик, наклонилась и прошептала:
   - Говоря с парнем о рыбе, она заметила, что никогда не  позволила  бы
себе продавать ее по такой цене. Я была права: она торговка  рыбой!  Что
же до молодых людей, то, видимо, до сегодняшнего вечера они жили как ко-
шка с собакой.
   - О чем я говорила?.. Ах да, что вы должны знать: я ничем не  обязана
Жану. Напротив! Время от времени я заходила в "Красный шар". Как посети-
тельница. У меня там остались хорошие друзья. Но я вела себя строго, мо-
жете мне поверить.
   Тогда-то я и встретила Жана. Он служил в скобяной лавке,  но  сначала
фанфаронил - он, мол, из высших кругов. Все, что зарабатывал, уходило на
одежду и выпивку. Да и красивым его не назовешь.
   На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала  он  гово-
рил, что покончит с собой, если я отвергну  его  предложение,  устраивал
мне сцены по любому поводу.
   Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он  ревно-
вал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.
   "Вот и хорошо! Мы уедем, и ты  будешь  принадлежать  только  мне",  -
твердил он.
   Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и
часть должен отдавать матери.
   Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь  бледный.
Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жи-
ла на первом этаже.
   "Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? "
   По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял
в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.
   "Он у тебя?" - процедил Жан сквозь зубы.
   "Что с тобой? Ты в своем уме? "
   "Сейчас же спускайся. Мы уезжаем".
   "Уезжаем?" "Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять".
   И совсем тихо - от него пахло спиртным:
   "Я взял кассу".
   Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я  сказала  ему,  чтобы
ждал меня на улице, а сама снова поднялась  наверх.  Своему  приятелю  я
объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня  немедленно
приехать.
   Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие  гла-
за, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.
   "Ладно, попробую прийти завтра".
   "Да, приходи завтра".
   Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который  стоял  под  газовым
фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У  меня  был  только  этот.
Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви.  Мы  сели  в
ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в
Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться  в
гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому
мы сразу же пересели на марсельский поезд.
   Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы  прие-
хали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он  решился
зайти в гостиницу.
   Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрус-
тывала маринованным огурчиком.
   - Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам  его  мучили
кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился - пришлось  его
удерживать.
   Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять ты-
сяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку.
Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.
   Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне  не
хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы  дога-
даться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да,  может,  я  и
догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не огляну-
лась. Через две улицы отсюда - не знаю их названия - я увидела свет, как
в "Красном шаре", услышала музыку. Мне  так  захотелось  танцевать,  что
удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг  по-
чувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но  уви-
дела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и  улыбающихся,
что с первого взгляда становилось ясно - это их свадебное путешествие.
   - Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь спо-
собен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне  следует
быть настороже. Да-да!
   Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже тор-
говец апельсинами, предложил проводить меня.
   Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.
   Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого
вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.
   - Жан! - кричала я. - Послушай!
   Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал  со-
бирать чемодан. По-всякому обзывал меня.
   И все равно, клянусь вам, я любила его.  И  даже  сейчас,  встреть  я
его...
   Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртно-
го и ликеров.
   - Кофе? Рюмочку ликера?
   Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он под-
мечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг про-
тив друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки
с кофе, рюмки с коньяком или ликером - немолодой полный мужчина со  све-
жим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина,  ко-
торая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю
губу, изогнутую в форме буквы "л".
   Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в
сумочку, подозвала официанта.
   - У вас есть сигареты?
   И губы ее сразу же окрасили бледный кончик  сигареты  розовым  цветом
плоти, еще более женским, чем женская кровь.
   Она рассказала все. До конца. И теперь,  опустошенная,  смотрелась  в
зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабо-
ченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви - о жизни. Что думала
она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оцениваю-
щий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.
   А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:
   - Что же вы собираетесь делать?
   Она сухо пожала плечами.
   Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто  не
возлагал на свои плечи никакой ответственности!
   - У вас есть деньги?
   Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо,  жен-
щина взяла свою сумочку и протянула Монду.
   Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок каранда-
ша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.
   Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо
презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:
   - Меня беспокоит совсем другое.
   Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни  в  опустевшем  зале,
где официанты начали наводить порядок и  подавальщицы  готовили  в  углу
приборы к вечеру.
   - Официант!
   - Слушаю.
   Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшие-
ся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мон-
дом.
   У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько
влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл,  украдкой,
как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку  денег
и снова посмотрела на него с подозрением.
   Они встали одновременно, направились в вестибюль,  вышли  на  залитую
солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разой-
тись в разные стороны.
   Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак,  ко-
торые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.
   Через час г-жа Монд выйдет из машины у полицейского  комиссариата  на
улице Ларошфуко. Но г-н Монд не думал об этом. Он ни о чем не думал.  Он
шел посреди огромного мира. Его кожа на солнце пахла весной. Туфли  пок-
рылись тонкой пылью. Вокруг витал аромат духов его спутницы.
   Они прошли метров двести, просто так, когда она вдруг остановилась.
   - Не хочу больше ходить, - заявила она.
   Они вернулись назад, снова прошли мимо четырехэтажного  застекленного
здания ресторана, где сейчас мелькали лишь черно-белые  фигуры  официан-
тов. Пошли дальше, по Канебьер, и перед пивной, большой  полосатый  тент
которой, несмотря на сезон, был опущен, г-н Монд предложил:
   - Присядем?
   Они сели у окна, за мраморный столик на одной ножке, он с бокалом пи-
ва, поставленным на картонный кружок, она с чашечкой  кофе,  который  не
стала пить.
   Она ждала. Потом сказала:
   - Я мешаю вам заняться своими делами.
   - У меня нет никаких дел.
   - А ведь и правда. Вы же говорили, что вы - рантье. Где вы живете?
   - В Париже, но я уехал.
   - Без жены?
   - Да.
   - Из-за женщины?
   - Нет.
   Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность.
   - Почему же тогда?
   - Не знаю. Просто так.
   - У вас нет детей?
   - Есть.
   - И вы спокойно оставили их?
   - Они взрослые. Дочь замужем.
   Неподалеку от них играли в бридж  какие-то  солидные,  преисполненные
важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде,  погляды-
вая на себя в зеркала.
   - Я не хочу больше ночевать в этой гостинице.
   Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и  не
ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они  сидели,  неподвижные,
тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От  стек-
ла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли  смотрела  на
толпу, прогуливающуюся по тротуару, - может  быть,  потому,  что  ничего
другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может,  надеясь  или
боясь - увидеть Жана.
   - Вряд ли я останусь в Марселе, - сказала она наконец.
   - Куда же вы поедете?
   - Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на
берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины.
   В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные сто-
роны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как
это сделать, и потому продолжают сидеть.
   Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал
официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила:
   - Когда уходит поезд на Ниццу?
   - Сейчас принесу расписание.
   Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два  поезда:  один,  скорый,
уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на  каж-
дой станции.
   - Вы не находите, что здесь уныло?
   Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителя-
ми было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от  других,
приобретал огромное значение - и восклицания картежников, и удары шаров,
и сухие щелчки шкафчика для тряпок,  то  открываемого,  то  закрываемого
официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но
тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, за-
бавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они  шли
быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает ку-
да, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увози-
ли свой груз по всем направлениям.
   - Вы позволите?
   Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из кра-
сного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир.
   Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел  стиснувшие
сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как  бы  проделать  огромный
путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые  глупые
слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности об-
становки:
   - Мы можем сесть на девятичасовой.
   Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке  из
крокодиловой кожи разжались. Она закурила новую сигарету, а позже, около
семи, часа аперитивов, когда пивную  заполнили  посетители,  они  вышли,
серьезные и мрачные, как обычная супружеская пара.



        Глава V

   Иногда он хмурился. Его светлые  глаза  становились  неподвижными.  И
только они выдавали тревогу; однако в такие моменты он терял  почву  под
ногами и даже мог бы, не сохраняй он к себе известного уважения,  потро-
гать лакированные перегородки, чтобы убедиться, что они  доподлинно  су-
ществуют.
   Он снова был в поезде, где стоял особый запах - запах ночных поездов.
В четырех купе вагона второго класса шторы были задернуты,  свет  выклю-
чен, и когда г-н Монд в поисках места наудачу открывал дверцы, он беспо-
коил спавших людей.
   Он стоял в коридоре, прислонясь к перегородке с номером на эмалирова-
нной табличке. Он поднял шторы, окно было темное, холодное, липкое;  из-
редка мелькали огни небольших вокзалов побережья, и по чистой случайнос-
ти их вагон всегда останавливался у фонарей с буквами "М" и "Ж".
   Норбер курил. Он сознавал, что курит сигарету, держит ее  в  пальцах,
выпускает изо рта дым - как раз это и сбивало его с толку, вызывало  го-
ловокружение; он сознавал, он постоянно видел себя без зеркала, перехва-
тывал какой-нибудь собственный жест, какую-нибудь позу и был почти  уве-
рен, что узнает их.
   Однако, как он ни рылся в своей памяти, в подобной ситуации он еще не
оказывался. Без усов! В поношенном готовом костюме!
   Так тянулось до этого машинального движения... Он чуть повернул голо-
ву: в углу купе Жюли, прикрыв глаза, казалось, спала, хотя порой,  глядя
в пространство, словно размышляла о чем-то важном.
   Жюли тоже являлась частью его воспоминаний. Он нисколько не удивился,
увидев ее здесь. Он узнавал ее. Боролся с собой,  отказываясь  думать  о
предыдущей жизни.
   Но вот уже много раз, он был в этом уверен, он давал себе слово утром
все записать, но так и не собрался, - во всяком случае, раза три-четыре,
никак не меньше, ему снился один и тот же сон: он плывет в лодке-плоско-
донке, гребет длинными тяжелыми веслами, а вокруг  пейзаж,  который  он,
даже спросонья, даже на расстоянии помнит  до  мельчайших  подробностей,
пейзаж, которого он никогда не видел в своей жизни - зеленоватые лагуны,
голубовато-фиолетовые холмы, какие бывают на полотнах старых итальянских
мастеров.
   Всякий раз, когда ему снился этот сон, он, узнавая местность, испыты-
вал удовольствие, словно вернулся в знакомые края.
   Но в поезде, при Жюли такое не представлялось возможным.  Норбер  был
спокоен. Он рассуждал. Речь шла о сцене, которую он часто видел в испол-
нении других актеров и теперь страстно хотел пережить сам.
   Вот почему он то и дело поворачивался к купе лицом, на котором  чита-
лось удовлетворение, когда он видел спящую спутницу...
   Отсюда же вопросительный жест женщины, вздернувшей подбородок,  когда
поезд шумно въехал в вокзал побольше и новые пассажиры  бросились  брать
вагон приступом! Жест означал: "Где это мы?"
   Поскольку застекленная дверь была закрыта, Монд произнес, чеканя сло-
ги так, чтобы она прочитала по губам:
   - Тулон...
   И повторил:
   - Ту-лон... Ту-лон...
   Она не поняла, знаками пригласив его в купе и указав на свободное ме-
сто рядом; он вошел, сел, и голос его вновь обрел звучность:
   - Тулон.
   Она достала из сумочки сигарету.
   - Дай прикурить.
   Она впервые обращалась к нему на "ты", потому что,  безусловно,  тоже
перешагнула определенный барьер.
   - Спасибо... По-моему, лучше ехать в Ниццу.
   Она говорила шепотом. В углу напротив спал седой, очень пожилой  муж-
чина, а его жена, тоже немолодая, следила за ним, как за ребенком. Види-
мо, он плохо себя чувствовал, поскольку она уже давала ему маленькую зе-
леную таблетку. Она смотрела на Жюли и на г-на Монда. И Монду было стыд-
но, потому что он догадывался: она плохо думает о них. А еще потому, что
она сердилась на Жюли: дым сигареты мог потревожить старика, но  сказать
об этом она не решалась. Поезд отошел от станции.
   - Ты знаешь Ниццу?
   Теперь "ты" не казалось уже столь естественным. Жюли  употребила  его
явно преднамеренно. Г-н Монд мог бы поспорить, что сделала она это из-за
дамы напротив: это было вполне логично и соответствовало сложившейся си-
туации.
   - Немного. Не очень хорошо.
   По правде сказать, он провел там со своей первой женой три зимы  под-
ряд после рождения дочери: ребенок страдал бронхитом, и в то время врачи
еще рекомендовали в  таких  случаях  Ривьеру.  Монды  останавливались  в
большом буржуазном отеле на Английском бульваре.
   - А я совсем не знаю.
   Оба замолчали. Она докурила сигарету, неловко притушила окурок в  уз-
кой медной пепельнице, закинула ногу на ногу, потом в  поисках  удобного
положения вновь вытянула ноги-Монд ясно видел их в голубоватой  темноте,
укуталась в шелковый платок и в конце концов положила  голову  на  плечо
спутника.
   Это тоже пробудило в нем воспоминания... Впрочем, нет! В этой позе он
десять, сто раз видел других, пытался представить их чувства,  а  теперь
сам стал одним из действующих лиц, и молодой человек, стоявший в коридо-
ре, - он, должно быть, сел в Тулоне - смотрел на него, прижавшись  лицом
к стеклу.
   Потом последовали шествие по вокзальным перронам, через пути, привыч-
ная неспешная толкотня у выхода, поиски билетов по всем карманам...
   - Уверяю, вы сунули их в левый кармашек жилета.
   Она снова говорила ему "вы". Со всех сторон выкрикивали названия гос-
тиниц, но она никого не слушала. Выбирала дорогу сама. Шла прямо, проби-
раясь через толпу ловчее спутника, и когда они вошли в  здание  вокзала,
сказала:
   - Багаж лучше оставить в камере хранения.
   У них было только по чемодану, однако чемодан  Жюли  был  тяжелым  и,
главное, громоздким. Таким образом, выйдя из вокзала, они  не  выглядели
приезжими. Они сразу же направились к центру города; стояла теплая ясная
ночь, но некоторые кафе были еще открыты. Вдали светились огни казино, и
отблески их ложились на гладь залива.
   Жюли не выражала ни восторга, ни удивления. Она несколько раз  подво-
рачивалась на высоких каблуках и теперь держала мужчину под руку, но ве-
ла все-таки она. Не говоря ни слова, она шла вперед со спокойствием  му-
равья, которым движет инстинкт.
   - Это и есть знаменитый Английский бульвар, да?  Фонари,  уходящие  в
бесконечность. Широкая полоса бульвара вдоль моря, маленькая желтая бру-
счатка, пустые скамейки, вереницы машин перед казино и роскошными о  ге-
лями.
   Жюли не восхищалась. Она все шла, поглядывая на  улицы,  которые  они
пересекали, наконец свернула в одну из них, приблизилась к жалюзи,  зак-
рывавшим дверь пивной, заглянула в щель.
   - Зайдем посмотрим?
   - Это же кафе, - возразил он.
   Но она указала на дверь в том же здании, рядом с кафе, на вывеску бе-
лыми буквами "Отель" над ней. Они вошли в освещенное пространство.  Жюли
устало опустилась на темно-красную банкетку и сразу же - там было  много
народа-открыла сумочку, поднесла к лицу зеркальце и провела по губам по-
мадой.
   - Есть хотите? - спросила она г-на Монда.
   В Марселе они не поужинали: перед отходом поезда, пока еще было  вре-
мя, они не успели проголодаться.
   - Что у вас есть?
   - Отличные равиоли. Если желаете, луковый суп для начала.  Или  бифш-
текс с кровью.
   Некоторые столики были уже заняты - люди ужинали; перед Мондом и Жюли
тоже поставили приборы. Несмотря на свет электрических шаров, в воздухе,
словно гризайль, витала усталость. Присутствующие говорили тихо,  ели  с
полной серьезностью, как полагается на настоящей трапезе.
   - Посмотрите в угол налево, - шепнула она.
   - Кто это?
   - Не узнаете? Парсонс, один из трех братьев Парсонс, воздушных  акро-
батов. С женой. Не стоило бы ей надевать этот костюм -  она  в  нем  ка-
кая-то маленькая и толстая. Она заменила в  номере  Люсьена,  одного  из
братьев, с которым в Амстердаме случилось несчастье.
   Обычные люди. Мужчина, на вид лет тридцати  пяти,  выглядел,  скорее,
хорошо одетым рабочим.
   - Должно быть, они здесь на гастролях...  Смотрите!  Тремя  столиками
дальше...
   Жюли постепенно оживлялась, ее апатия исчезла; чтобы подчеркнуть ска-
занное, она то и дело хватала спутника за руку, надеясь вызвать  у  него
восхищение.
   - Жанина Дор! Певица.
   Певица с бледным лицом, обрамленным лоснящимися волосами, с глубокими
тенями вокруг огромных глаз, с кровавым ртом, черная, словно ворон, тра-
гическая и надменная, сидела за столиком одна, распахнув  манто,  и  ела
спагетти.
   - Ей, пожалуй, за пятьдесят. Несмотря на возраст,  только  она  умеет
своими песнями держать зал по часу в напряжении. Я должна  взять  у  нее
автограф.
   Жюли внезапно поднялась и направилась к хозяину, который стоял  возле
кассы. Г-н Монд не знал, что она собирается делать. Их  обслуживали.  Он
ждал. Увидел, как она уверенно заговорила с хозяином, а тот  повернул  к
ней голову, очевидно, согласился, и она вернулась.
   - Дайте мне квитанцию из камеры хранения.
   Она отнесла квитанцию и возвратилась.
   - У них есть один двухместный номер. Разумеется, если это вас не сму-
щает. Впрочем, двух свободных комнат все равно нет, а потом, это  выгля-
дело бы странно. Смотрите! Четыре девушки справа от дверей...  Танцовщи-
цы.
   Она ела сосредоточенно, как в Марселе, замечая, однако, все, что про-
исходило вокруг.
   - Хозяин сказал, что еще рано. Сейчас  закончилась  программа  в  мю-
зик-холлах, а казино и кабаре заработают только после трех. Интересно...
   Он понял не сразу. Лоб женщины прорезала  капризная  складка.  Должно
быть, она подумала об ангажементе.
   - Кормят здесь вкусно и недорого. Да и комнаты, кажется, чистые.
   Они пили кофе, когда рассыльный доложил, что багаж доставлен и уже  в
номере. Несмотря на утомительную прошлую ночь, спать  Жюли  расхотелось.
Она смотрела на Жанину Дор, которая через маленькую дверь направилась  к
гостиничной лестнице
   - Они все живут здесь Через час появятся и остальные.
   Еще час - ну, это уж слишком, даже чересчур  Она  выкурила  последнюю
сигарету, зевнула и поднялась.
   - Пойдем.
   Любовью они занялись лишь на третий день. Три суматошных  дня.  В  их
комнате с окнами на узенький дворик мебель была старая, мрачная, на полу
- серый потертый ковер, из которого лезли нитки, кресло  покрыто  коври-
ком, обои скорее коричневые, чем желтые, в углу ширма, а за ней - туалет
и биде.
   В первый вечер Жюли раздевалась за ширмой; она вышла в пижаме в голу-
бую полосочку, но уже ночью сняла брюки: они ее стесняли.
   Г-н Монд спал на соседней постели; кровати разделял ночной  столик  и
коврик. Спал он плохо: сказывался ужин. Несколько раз, услышав в  пивной
шум, он хотел спуститься вниз и попросить соды.
   Он встал в восемь, тихо оделся, не разбудив спутницу, которая сброси-
ла с себя одеяло: радиатор шпарил нещадно, в комнате было жарко и душно.
Может быть, это и угнетало его ночью.
   Он спустился вниз, оставив чемодан на виду: пусть Жюли не думает, что
он сбежал. В пустом кафе обслужить Монда было некому,  и  он  отправился
завтракать в какой-то бар, полный рабочих и служащих;  потом  погулял  у
моря, забыв о том, другом море, на берегу которого когда-то мечтал расп-
ластаться и выплакаться
   Может быть, он еще не освоился? В светло-голубом по-детски небе - та-
ким же, как на школьной акварели, было и море - гонялись друг за  другом
белые на солнце чайки; поливальные машины чертили мокрые полосы  на  ще-
бенке дорог.
   Он вернулся около одиннадцати, по привычке постучал в дверь.
   - Войдите.
   Она не знала, что это он. В трусиках и лифчике, включив в патрон лам-
пы электрический утюг, она гладила свое вечернее шелковое платье.
   - Хорошо спали? - спросила она.
   Поднос с завтраком стоял на ночном столике.
   - Через полчаса я буду готова. Который час? Одиннадцать? Вы не подож-
дете меня внизу?
   Монд ждал ее, просматривая местную газету. Он уже привык  ждать.  Они
позавтракали еще раз, теперь вдвоем. Потом вышли на улицу и  направились
на Английский бульвар; возле казино она снова попросила его подождать  и
исчезла в игорном доме.
   Затем она потащила его на одну из центральных улиц.
   - Подождите меня...
   На эмалированной табличке греческое имя и слово "импресарио".
   Жюли вернулась взбешенная.
   - Свинья! - бросила она, ничего больше не объясняя. - Может, погуляе-
те один?
   - А вы куда?
   - Мне еще надо пройтись по двум адресам.
   И, свирепо стиснув губы, она зашагала по улицам незнакомого ей  горо-
да, расспрашивая полицейских, поднимаясь на верхние этажи, вытаскивая из
сумочки записки с новыми адресами.
   - Я знаю, где можно выпить аперитив.
   Они оказались в "Арке", элегантном баре. Прежде чем войти, Жюли подк-
расилась. Держалась она вызывающе. Г-н Монд понял: ее стесняет его  убо-
гий вид. Она даже сомневалась, сумеет ли он прилично вести себя в  таком
заведении, и потому сделала заказ сама, повелительным тоном, усевшись на
высокий табурет и положив ногу на ногу:
   - Два розовых, бармен.
   Она демонстративно грызла оливки. Пристально разглядывала посетителей
- и мужчин, и женщин. Злилась, что никого не знает, что  она  новенькая,
на которую все смотрят не без удивления из-за ее дешевого платья и скро-
много пальто.
   - Пойдем обедать.
   У нее нашелся адрес и для этого. Потом, с  некоторым  смущением,  она
сказала:
   - Не возражаете, если вернетесь один?.. О, дело совсем не  в  том,  о
чем вы думаете. Поверьте, после всего, что я пережила, мужчины мне опро-
тивели, и теперь уж я не попадусь на удочку. Но я не хочу быть вам  обу-
зой. У вас ведь своя жизнь, верно? Вы были так любезны! Я  уверена,  что
встречу кого-нибудь из знакомых. В Лилле я перезнакомилась со всеми  ар-
тистами, которые приезжали на гастроли...
   Спать он не лег, а пошел прогуляться в одиночестве по улицам.  Потом,
уже устав ходить, забрел в кино. Еще один знакомый образ, который наплы-
вал из таинственных запасников памяти: билетерша с электрическим фонари-
ком ведет одинокого пожилого мужчину по темному залу,  где  уже  начался
фильм, звучат голоса, и на экране жестикулируют люди, более крупные, чем
в натуре.
   Когда он вернулся в "Жерлис" - так называлась его гостиница и пивная,
- в зале за столиком он заметил Жюли среди группы акробатов. Она видела,
как он проходил. Он понял, что она говорит о нем. Он поднялся в номер, а
она пришла четверть часа спустя и в этот раз разделась при нем.
   - Он обещал похлопотать обо мне. Шикарный тип.
   Его отец, итальянец, был каменщиком, и он начал с того же.
   Еще день, потом другой, и г-н Монд стал уже привыкать, порой даже  не
думал об этом. В тот день после обеда Жюли решила:
   - Я посплю часок - ночью поздно вернулась. Вы днем не спите?
   Ему тоже хотелось спать. Они поднимались друг за другом, и он  предс-
тавил себе пару, пары, сотни пар, поднимающихся именно так по ступенькам
лестницы. И на него повеяло теплом.
   Номер еще не убирали. Обе разобранные постели являли глазам синеватую
белизну простыней; на подушке Жюли остались следы губной помады.
   - Вы не раздеваетесь?
   Обычно, когда он отдыхал днем - в Париже, в прежней  жизни,  ему  это
изредка удавалось, - он укладывался в одежде, подложив под обувь газету.
Он снял пиджак, жилет. Знакомым уже ему извивающимся движением Жюли стя-
нула платье через голову.
   Она не слишком удивилась, когда он с расширенными от смущения глазами
подошел к ней. Она явно ждала.
   - Задерни шторы.
   Она легла, оставив возле себя место. Думала о  чем-то  своем.  Каждый
раз, глядя на Жюли, он видел у нее на лбу складку, которую хорошо знал.
   В сущности, она не сердилась. Так оно было естественнее. Но  возникли
новые проблемы, и спать ей вдруг  расхотелось.  Подперев  голову  рукой,
упершись локтем в подушку, она смотрела на него с новым интересом, слов-
но теперь получила право требовать у него отчета.
   - А все-таки, чем ты занимаешься? И, поскольку  он  не  понял  точный
смысл ее вопроса, она добавила:
   - В первый день ты сказал, что ты рантье. На рантье  ты  не  очень-то
смахиваешь. По-моему, они выглядят иначе. Чем ты занимался раньше?
   - Раньше чего?
   - Ну, до того, как уйти?
   Она неотвратимо приближалась к истине, как и тогда, когда ночью, сой-
дя с поезда в Ницце, шла к "Жерлису", где оказалась на своем месте.
   - У тебя жена. И ты говорил, что есть дети. Как же ты ушел?
   - Вот так.
   - Поссорился с женой?
   - Нет.
   - Она молодая?
   - Почти моих лет.
   - Понятно.
   - Что вам понятно?
   - Тебе просто захотелось погулять. А когда кончатся деньги или  уста-
нешь...
   - Нет, здесь другое.
   - Что же тогда?
   И он смущенно, стыдясь главным образом все опошлить  глупыми  словами
на разобранной постели перед женщиной с обнаженной грудью,  которую  она
теперь от него не прятала и которая больше не вызывала  у  него  никаких
желаний, пробормотал:
   - Мне все надоело.
   - Ну, как знаешь, - вздохнула она.
   Жюли пошла мыться - сделать это сразу после любовных утех она полени-
лась - и из-за ширмы продолжала:
   - Странный ты все-таки человек.
   Он одевался. Спать уже не хотелось. Он не чувствовал себя несчастным.
Даже мерзкий гризайль атмосферы был частью его стремлений.
   - Тебе хоть нравится в Ницце? - спросила она еще, выйдя голой, с  по-
лотенцем в руке.
   - Не знаю.
   - И я тебе еще не надоела? Говори прямо. Я думаю, как же мы оказались
вместе? Это не в моем характере... Парсонс обещал мне помочь. Он в хоро-
ших отношениях с художественным руководителем "Пингвина". Я скоро  выка-
рабкаюсь.
   Зачем она говорит, что бросит его? Он не хотел этого, что и попытался
дать ей понять:
   - Мне сейчас так хорошо...
   Взглянув на него - она как раз надевала бюстгальтер, - Жюли  расхохо-
талась; он впервые услышал, как она смеется.
   - Да ты шутник! Словом, когда захочешь уйти,  скажи...  Позволь  дать
тебе один совет: купи себе другой костюм. Надеюсь, ты не скуп?
   - Нет.
   - Тогда оденься поприличней. Хочешь, я схожу с тобой?  У  твоей  жены
вкуса нет, что ли?
   Она снова легла. Закурила сигарету, пустила дым в потолок.
   - Если дело только в деньгах, скажи, не стесняйся.
   - У меня есть деньги.
   Пачка купюр, завернутых в газету, все еще лежала в чемодане, и он ма-
шинально взглянул на него. С тех пор как они остановились  в  "Жерлисе",
он не закрывал чемодан на ключ, боясь обидеть свою спутницу. Под предло-
гом необходимости кое-что оттуда достать он убедился: пакет на месте.
   - Ты уходишь? Не зайдешь за мной часов в пять?
   Днем г-на Монда можно было видеть на набережной; он сидел на  скамей-
ке, опустив голову, щурясь от солнца и синевы моря, где перед ним молни-
ей проносились чайки.
   Он сидел не шевелясь. Вокруг играли  дети;  иногда  обруч  заканчивал
свой бег у его ног, иногда к нему подлетал мяч. Казалось, он спит.  Лицо
его как-то отяжелело, одрябло, губы  оставались  полуоткрыты.  Несколько
раз он вздрагивал: ему слышался голос г-на Лорисса, кассира. Ни о  жене,
ни о детях он не вспомнил ни разу, а  вот  старый  педантичный  служащий
всплывал в его памяти.
   Он забыл о времени, и отыскала его Жюли.
   - Так и знала, что ты прилип к скамейке.
   Почему? Этот вопрос долго мучил его.
   - Пойдем купим тебе костюм, пока еще магазины открыты. Видишь, я  ду-
маю о тебе, а не о себе.
   - Мне надо зайти в гостиницу за деньгами.
   - Ты оставляешь деньги в номере? Ну, ты  глупишь.  Особенно  если  их
много.
   Она ждала его внизу. Чтобы не отцеплять скрепку, он взял пачку в  де-
сять тысяч франков. Горничная убирала коридор, но видеть его  не  могла:
он закрыл дверь. Слова Жюли встревожили его. Он влез на стул  и  положил
пакет сверху на шкаф.
   Она повела его в английский магазин готовой,  но  элегантной  одежды.
Сама выбрала ему брюки из тонкой серой шерсти и  темно-синий  двубортный
пиджак.
   - В фуражке вполне сойдешь за владельца яхты.
   Она настояла, чтобы он купил себе летние туфли  из  светло-коричневой
кожи.
   - Теперь совсем другое дело. Иногда я спрашиваю себя...
   Больше она ничего не сказала, лишь взглянула на него украдкой.
   Она, видимо, уже приезжала в "Арку" одна, потому что, когда они вошли
в гостиницу, бармен сделал ей незаметный знак, а какой-то молодой  чело-
век подмигнул.
   - Невеселый у тебя видик.
   Они пили. Ели. Потом пошли в казино, где Жюли почти два часа играла в
шар [4] и, выиграв сначала две или три тысячи франков,  просадила  затем
все, что у нее было в сумочке.
   Раздосадованная, она дала сигнал:
   - Пошли!
   Они уже привыкли ходить вместе. Устав, Жюли брала его под руку. Маши-
нально они замедляли шаг за несколько метров от гостиницы, словно  люди,
которые возвращаются к себе.
   Зайти в пивную она не захотела.
   Они закрыли дверь. Жюли заперла ее на задвижку - она всегда принимала
эту меру предосторожности.
   - Где ты прячешь деньги? Он указал на шкаф.
   - На твоем месте я поостереглась бы.
   Он залез на тот же самый стул, что днем, провел рукой  по  верху,  но
обнаружил лишь толстый слой пыли.
   - Ну, что там?
   Он оцепенел. Она потеряла терпение.
   - Что ты стоишь как истукан?
   - Пакет исчез.
   - Деньги?
   Подозрительная от природы, она не поверила.
   - Пусти, я сама посмотрю.
   Ей не хватало роста даже со стула. Она сбросила вое со стола,  забра-
лась на него,
   - А сколько было?
   - Почти триста тысяч франков. Чуть меньше.
   - Что ты сказал?
   Ему стало стыдно столь огромной суммы.
   - Триста тысяч.
   - Надо немедленно предупредить хозяина и вызвать полицию. Я сейчас...
Он удержал ее.
   - Нет. Нельзя.
   - Почему? Ты спятил?
   - Не надо. Я объясню тебе. Впрочем, это пустяки. Я найду  выход.  Мне
пришлют деньги.
   - Так ты богат?
   Теперь она просто злилась. Казалось, она сердится на него за то,  что
он ее обманул; она легла, не говоря ни  слова,  отвернулась  и  на  его:
"Спокойной ночи" ответила неразборчивым ворчанием.



        Глава VI

   Было и горько, и приятно. Так порой человек, испытывающий боль, холит
ее в себе, оберегает, чтобы она не исчезла. Г-н Монд не сердился, не во-
змущался, не сожалел. Лет в четырнадцать-пятнадцать, еще в лицее, он  во
время Поста пережил период острого мистицизма. Дни, а порой  и  ночи  он
проводил в духовных упражнениях, стремясь к совершенству, и случайно со-
хранил фотографию того времени, фотографию групповую, поскольку тогда он
с пренебрежением относился к воспроизведению своего образа - похудевший,
печальный, с кроткой улыбкой, которая потом,  когда  произошла  реакция,
показалась ему противной.
   В другой раз, уже много позже, после второй  женитьбы,  жена  сказала
ему, что ей неприятно дыхание курящего человека. Он отказался не  только
от табака, но и от алкоголя, даже от пива. В этом умерщвлении  плоти  он
черпал свирепое удовольствие. Он снова похудел, да так,  что  через  три
недели пришлось идти к портному перешивать костюмы.
   Важно ли теперь, как подогнана его одежда? За два месяца  он  похудел
еще больше, но чувствовал себя бодрее. И хотя цвет лица у него из  розо-
вого стал серым, он при любой возможности охотно  смотрелся  в  зеркало,
читая на своем лице не только безмятежность, но и тайную радость, и поч-
ти болезненное удовольствие.
   Труднее всего оказалось бороться со сном. Он всегда любил хорошо пос-
пать. Теперь, скажем в четыре утра,  ему  приходилось  прибегать  к  ма-
леньким хитростям, чтобы не заснуть.
   Впрочем, в этот час по "Монико" разливалась всеобщая  усталость.  Г-н
Рене, художественный руководитель, безупречный в своем смокинге и белос-
нежной манишке, второй раз заходил в буфетную, вызывающе сверкая ослепи-
тельными зубами.
   Г-н Монд видел, как он прошел через зал: крошечный глазок  на  уровне
лица позволял Норберу наблюдать за клиентами и главным образом за персо-
налом.
   Г-н Рене, с гладкими волосами, синеватыми на четверть ногтями,  мимо-
ходом раздавал улыбки направо и налево, словно государь, осыпающий прид-
ворных милостями. Так, в теплом свете дансинга он следовал до  двуствор-
чатой двери, с одной стороны обитой красным бархатом, а с другой - гряз-
ной и невзрачной; и в тот  момент,  когда  он  привычным  жестом  толкал
дверь, улыбка его исчезала, скрывая от глаз великолепные белые зубы уро-
женца Мартиники.
   - Который час, Дезире?
   Часы ведь не выставляют на обозрение публики в месте, где все искусс-
тво подчинено одной цели - сделать так, чтобы зритель забыл о времени.
   Г-н Монд сам выбрал это имя. Дезире Клуэ. Еще в  Марселе,  когда  они
сидели в пивной на Канебьер, Жюли спросила, как его  зовут.  Захваченный
врасплох, он не смог ничего придумать. На глаза попалась желтая  вывеска
над мастерской с другой стороны улицы: "Дезире Клуэ, сапожник".
   Теперь для одних он был Дезире, для других - мелких  служащих  -  г-н
Дезире. Буфетная представляла собой длинную  комнату,  служившую  раньше
кухней в чьей-то квартире Выкрашенные зеленой масляной краской стены по-
желтели, а местами потемнели до коричневого. Дверь  В  глубине  вела  на
черную лестницу, что позволяло выйти из здания на боковую улицу, и порой
посетители проходили через владения Дезире.
   Посетители, в основном игроки, не обращали внимания ни на  грязь,  ни
на беспорядок. Их ничуть не заботило, что на кухне "Монико" стояла скве-
рная газовая плита, красная резиновая трубка которой все время  выскаки-
вала; на плите лишь разогревали то, что рассыльный приносил из соседнего
бистро. Мойки не было. Грязные тарелки и приборы складывали в корзину, И
только стаканы с буквой "М", расставленные в шкафу, мыли  здесь  же.  На
полу, под столом, держали шампанское, а на стол сваливали в кучу  откры-
тые банки с гусиным паштетом, ветчину, куски холодного мяса.
   Дезире располагался в закутке, с другой стороны дансинга, на возвыше-
нии вроде эстрады, где стоял пюпитр. Он отвечал:
   - Четыре часа, господин Рене.
   - Долго сегодня.
   В зале кроме девиц оставались едва ли с полдюжины посетителей,  кото-
рые больше не танцевали; после каждой мелодии возникали длительные  пау-
зы, и г-н Рене чуть заметным движением руки, издали призывал  музыкантов
джаза к порядку.
   Г-н Рене ел. Почти каждый раз, приходя в буфетную, он что-нибудь  ел:
трюфель, вытащенный пальцами из паштета, кусочек ветчины, ложечку  икры,
а если хотел подкрепиться основательно - наливал из бутылки остатки  ви-
на, делал большой бутерброд и, завернув манжеты, медленно ел, присев  на
краешек стола, который предварительно вытирал.
   Выпадали минуты, когда Дезире оставался без дела. Его назначили  эко-
номом, передав под его надзор все,  что  имелось  в  буфетной:  напитки,
съестное, сигареты, конфетти, серпантин и прочую мишуру. Он  должен  был
следить за тем, чтобы отсюда ничего не выносили без правильно  заполнен-
ного счета, затем, через глазок, убедиться, что именно этот счет,  а  не
другой подан клиенту - официанты ведь способны на все, однажды ночью ему
пришлось раздеть одного из них, чтобы найти деньги,  которые  тот  хотел
прикарманить.
   Жюли была в оранжевом зале. Ее клиенты ушли. Устроившись за  столиком
с Шарлоттой, крупной блондинкой, они лениво обменивались фразами,  делая
вид, что пьют, и всякий раз, когда проходивший мимо г-н Рене  пощелкивал
пальцами, вставали, чтобы потанцевать вдвоем.
   В "Монико" Дезире попал благодаря Жюли. В тот вечер, обнаружив пропа-
жу денег, он хотел уехать. Не важно куда. Куда глаза глядят. Увидев, как
легко он смирился, Жюли возмутилась: она была не способна понять, что  в
подобном случае человек может испытывать чуть ли не облегчение.
   А именно так оно и было. Это должно было случиться. По ошибке, по не-
опытности, из робости, если так можно сказать, он взял  в  Париже  столь
значительную сумму денег, не последовав, таким образом,  неписаному,  но
тем не менее непреложному правилу. Решение уехать не удивило и не взвол-
новало его: он знал - это неизбежно. И  напротив,  отправляясь  в  банк,
чтобы взять триста тысяч франков, он чувствовал себя смущенным,  винова-
тым.
   В те два предыдущих раза, когда он думал о побеге,  мысль  о  деньгах
ему даже в голову не приходила. Ему следовало просто остаться  на  улице
без денег.
   И теперь это наконец случилось.
   - Подожди, я зайду на минутку к хозяину.
   Жюли спустилась вниз. Вернувшись через несколько минут, она объявила:
   - Я не ошиблась. Ну куда ты пойдешь? Здесь наверху есть свободная ко-
мнатушка-комната прислуги Фред обычно сдает ее на месяц и недорого. А  я
поживу в этом номере денек - другой, и если ничего не найду, тоже  пере-
берусь на седьмой этаж. Но я уверена, что найду.
   И она нашла. Сначала место танцовщицы в "Монико" дня  себя,  а  через
несколько дней и для него - должность, которую он занимал уже почти  два
месяца.
   В принципе общего между ними больше ничего не было Изредка, когда Жю-
ли оставалась