Оцените этот текст:




                                        Если себя захочешь найти,
                                        В зеркало не смотри,
                                        Ибо то, что в нем, есть лишь тень,
                                        Незнакомец...
                                                     Силений, "Оды истине"




     Субботним утром в начале ноября 1969 года ряд странных и необъяснимых
событий   произошло   на   борту    пятидесятипятитысячетонного    лайнера
экстра-класса "Бретань", который готовился  к  отплытию  из  нью-йоркского
порта в Гавр.
     Клод Дессар, начальник  хозяйственных  служб  на  "Бретани",  человек
умелый и педантичный, содержал свое  судно,  как  сам  любил  говорить,  в
"водонепроницаемом порядке". За те пятнадцать лет, что Дессар прослужил на
"Бретани", ему ни разу не приходилось оказываться в ситуации, с которой бы
он не справился. Он всегда  действовал  расторопно  и  без  лишнего  шума.
Однако именно в этот летний день все было так, как если  бы  целая  тысяча
чертей  сговорилась  погубить  Дессара.  И  весьма  слабым  утешением  его
галльскому  самолюбию  послужило   то,   что   тщательное   расследование,
проведенное впоследствии американским и французским отделами  Интерпола  и
собственными силами безопасности пароходной компании, не смогло дать  хоть
сколько-нибудь правдоподобного объяснения странным происшествиям того дня.
     Так как в произошедших событиях фигурировали  очень  известные  люди,
эта история под броскими газетными заголовками облетела весь мир, но тайна
так и не была раскрыта.
     Что касается Клода Дессара, то он оставил службу в "Си Трансатлантик"
и открыл бистро в Ницце, где без устали вновь и вновь  пересказывал  своим
постоянным посетителям события того странного, незабываемого дня в ноябре.
     Все началось, как помнилось Дессару, с  доставки  цветов,  присланных
Президентом Соединенных Штатов.
     За час до отплытия  черный  лимузин  с  правительственными  номерными
знаками  остановился  у  пирса  N_92.  Из  автомобиля  вышел   мужчина   в
темно-сером костюме с  букетом  из  тридцати  шести  роз  сорта  "Стерлинг
сильвер". Он подошел к подножию трапа и обменялся  несколькими  словами  с
Алэном  Саффордом,  дежурным  офицером  "Бретани".  Цветы  были  со  всеми
церемониями переданы младшему палубному офицеру Жаннэну, который  доставил
их по назначению и затем разыскал Клода Дессара.
     - Я подумал, что  должен  поставить  вас  в  известность,  -  доложил
Жаннэн. - Розы от президента для мадам Темпл.


     Д_ж_и_л_л _Т_е_м_п_л_... В прошлом году ее  фотография  появилась  на
первых страницах ежедневных газет и на журнальных обложках от Нью-Йорка до
Бангкока и от Парижа до  Ленинграда.  Клод  Дессар  припомнил,  как  читал
где-то, что после недавнего опроса она была объявлена номером первым среди
самых восхитительных женщин мира и что очень многим новорожденным девочкам
родители давали имя Джилл. У Соединенных Штатов Америки всегда  были  свои
героини. Сейчас такой  героиней  стала  Джилл  Темпл.  Ее  мужество  и  та
невероятная  битва,  которую  она  выиграла,  а  потом  по  иронии  судьбы
проиграла, поразили воображение  всего  мира.  Это  была  великая  история
любви, напоминавшая классическую греческую драму и трагедию.
     Клод Дессар не питал любви к американцам,  но  в  этом  случае  он  с
радостью готов был сделать исключение. Мадам Тоби  Темпл  вызывала  в  нем
огромное восхищение. Она была - и в понятии Дессара не существовало  более
высокой  похвалы  -  galante  [любезная,  галантная  (франц.)].  Он  решил
позаботиться о том, чтобы путешествие на его корабле запомнилось ей.
     Дессар отвлекся от мыслей о Джилл Темпл и сосредоточился на последней
проверке списка пассажиров. Здесь был обычный набор того,  что  американцы
называют ВИП [очень важная персона (англ.)]. Дессар не любил этого  слова,
тем более что американцы имели варварские представления о том, что  делает
персону важной. Отметив про себя, что жена одного  богатого  промышленника
путешествует в одиночестве, он понимающе усмехнулся  и  поискал  в  списке
пассажиров имя Матта Эллиса,  знаменитого  чернокожего  футболиста.  Найдя
его, он удовлетворенно кивнул. Дессару также показалось  забавным,  что  в
соседних  каютах  помещались  один  известный  сенатор  и  Карлина  Рокка,
южноамериканская артистка  стриптиза,  имена  которых  часто  фигурировали
рядом в недавних  газетных  сообщениях.  Его  глаза  скользили  дальше  по
списку.


     Д_э_в_и_д _К_е_н_и_о_н_. Это деньги. В огромном количестве. Плавал на
"Бретани" и раньше. Дессар помнил Дэвида Кениона - интересного  мужчину  с
сильным загаром и худощавой, спортивной  фигурой.  Спокойный,  симпатичный
человек. Дессар поставил против  имени  Дэвида  Кениона  пометку  КС,  что
означало "капитанский стол".


     К_л_и_ф_т_о_н _Л_о_у_р_е_н_с_. Купил билет в последнюю минуту. Дессар
слегка нахмурился. Что же делать с мосье Лоуренсом? Да, деликатный вопрос.
Раньше такого вопроса вообще бы не возникло, и ему автоматически отвели бы
место за капитанским столом, где он засыпал бы всех забавными  анекдотами.
Клифтон Лоуренс был театральным агентом и в свое время представлял  многих
из звезд первой величины в развлекательном бизнесе. Но  увы,  время  мосье
Лоуренса прошло. И если раньше он всегда требовал, чтобы  ему  дали  каюту
люкс "принцесса", то на это путешествие  он  заказал  одиночную  каюту  на
нижней палубе. Конечно, в первом классе, но все же... Клод  Дессар  решил,
что вернется к этому вопросу позже, когда просмотрит весь список.
     На борту находились кто-то из второстепенных членов одной королевской
фамилии, знаменитая оперная певица и  русский  писатель,  отказавшийся  от
Нобелевской премии.
     Стук в дверь прервал  размышления  Дессара.  Вошел  Антуан,  один  из
уборщиков.
     - Да, в чем дело? - спросил Клод Дессар.
     Антуан посмотрел на него слезящимися глазами.
     - Это вы приказали запереть зрительный зал?
     Дессар нахмурился:
     - Не понимаю, о чем ты говоришь.
     - Я подумал, что это вы. Кому еще могло это  понадобиться?  Несколько
минут назад я хотел посмотреть, все ли  в  порядке.  Двери  были  заперты.
Похоже, в зале кто-то закрылся и смотрел фильм.
     - Мы никогда не показываем кино, пока стоим в порту, - твердо  сказал
Дессар. - И двери эти никогда не запираются. Я выясню, что там такое!
     В  обычных  обстоятельствах  Клод  Дессар   проверил   бы   сообщение
немедленно,  но  сейчас  его  беспокоило  множество  неотложных   мелочей,
возникших в последнюю минуту, которые он должен был утрясти до отплытия  в
полдень. У него не сходилась сумма в американских  долларах,  на  одну  из
лучших люксовых кают по  ошибке  было  продано  два  билета,  а  свадебный
подарок, заказанный капитаном Монтенем, был доставлен не на  тот  корабль.
Капитан будет в ярости.  Дессар  прислушался  к  знакомому  звуку  запуска
четырех мощных судовых  турбин.  Он  ощутил  движение  "Бретани",  которая
плавно отошла от пирса и заскользила кормой  вперед,  отыскивая  фарватер.
Потом Дессар снова погрузился в свои проблемы.
     Спустя полчаса вошел Леон, старший стюард  палубной  веранды.  Дессар
нетерпеливо взглянул на него:
     - Да, Леон, что у тебя?
     - Извините за беспокойство, но я подумал, что следует вам доложить...
     - Угу? - Дессар слушал вполуха, так как все его мысли были  поглощены
весьма непростым делом: он заканчивал составление схем расположения гостей
за капитанским столом на каждый вечер путешествия. Капитан был не из  тех,
кто наделен даром легкого общения, и ежевечерний обед  с  пассажирами  был
для него  тяжким  испытанием.  Дессар  обязан  был  заботиться  о  подборе
подходящих сотрапезников.
     - Это относительно мадам Темпл, - начал Леон.
     В ту же минуту Дессар положил карандаш на стол и  устремил  на  Леона
внимательный взгляд своих небольших черных глаз.
     - Да?
     - Я проходил мимо ее каюты несколько минут назад и слышал там громкие
голоса  и  крик.  Через  дверь  было  трудно  разобрать  слова,   но   мне
послышалось, будто она воскликнула "Вы  меня  убили,  вы  меня  убили!"  Я
подумал, что мне лучше не вмешиваться, вот я и пришел к вам.
     Дессар кивнул:
     - Ты правильно сделал. Я загляну туда, чтобы  удостовериться,  что  с
ней все в порядке.
     Дессар смотрел вслед уходящему стюарду. "Немыслимо, чтобы кто-то  мог
причинить вред такой женщине, как мадам Темпл!"  Против  этого  восставало
все  его  гальское  чувство  рыцарского  достоинства.  Он  надел  фуражку,
мимоходом глянул в  зеркало  на  стене  и  направился  к  двери.  Зазвонил
телефон. Дессар помедлил в нерешительности, потом поднял трубку.
     - Дессар.
     - Клод! - Он узнал голос  третьего  помощника.  -  Ради  Бога,  пошли
кого-нибудь со шваброй вниз, в зрительный зал, ладно? Там  все  забрызгано
кровью.
     Дессар вдруг почувствовал неприятный холодок в груди.
     - Пошлю сейчас же, - пообещал он.
     Положив трубку,  Дессар  распорядился  относительно  уборщика,  затем
позвонил судовому врачу.
     - Андре? Это Клод. -  Он  постарался,  чтобы  его  голос  звучал  как
обычно. - Скажи-ка, не обращался ли кто-нибудь за  медицинской  помощью?..
Нет-нет. Я не имел в виду пилюли от морской болезни.  Например,  кто-то  с
кровотечением, возможно даже сильным... Понятно. Спасибо.
     Дессар положил трубку с растущим чувством тревоги. Он вышел из своего
кабинета и направился к каюте Джилл Темпл. Когда он был на  полпути  туда,
случилось еще одно  странное  происшествие.  Дойдя  до  шлюпочной  палубы,
Дессар ощутил перемену в ритме движения судна. Он бросил взгляд в  сторону
океана и увидел, что  они  подошли  к  плавучему  маяку  Амброуз,  где  им
предстояло  оставить  лоцманский  буксир  и  откуда  лайнер  направится  в
открытое море. Но вместо этого "Бретань" замедляла ход и  останавливалась.
Происходило нечто из ряда вон выходящее.
     Дессар поспешно подошел к борту и перегнулся через поручень. Внизу на
воде он увидел,  что  лоцманский  буксир  пришвартован  у  грузового  люка
"Бретани" и двое матросов перегружают чей-то багаж с  лайнера  на  буксир.
Затем туда с лайнера  перепрыгнул  какой-то  пассажир.  Дессар  лишь  одно
мгновение видел спину этого человека и решил, что, должно  быть,  все-таки
обознался. Это было просто невозможно!  И  вообще,  случай  с  пассажиром,
который покидал лайнер таким способом, был настолько странным, что  Дессар
ощутил легкий frisson [дрожь, озноб (франц.)]  тревоги.  Он  повернулся  и
быстрым шагом направился к  каюте  Джилл  Темпл.  На  его  стук  никто  не
отозвался. Он снова постучал, на этот раз несколько громче.
     - Мадам Темпл, это  Клод  Дессар,  старший  офицер  по  хозяйственной
части. Не могу ли я быть чем-то вам полезен?
     Ответа не было.  К  этому  моменту  внутренняя  система  сигнализации
Дессара захлебывалась воем.  Интуиция  подсказывала  ему,  что  происходит
нечто ужасное и что в центре  всех  непонятных  событий  каким-то  образом
стоит эта женщина. Вереница страшных нелепых мыслей пронеслась  у  него  в
голове. Ее убили или похитили,  или...  Он  попробовал  повернуть  дверную
ручку. Дверь оказалась не заперта. Дессар  медленно  приоткрыл  ее.  Джилл
Темпл стояла спиной к нему в дальнем конце каюты и смотрела в иллюминатор.
Дессар  открыл  рот,  хотел  было  заговорить,  но  что-то  в   оцепенелой
неподвижности ее фигуры остановило его. Несколько секунд он неловко  стоял
в дверях, решая, не лучше ли будет тихонько  удалиться,  как  вдруг  каюту
наполнили какие-то нечеловеческие, жуткие звуки, похожие на  вой  раненого
животного. Чувствуя себя  беспомощным  свидетелем  такого  большого  горя,
Дессар отступил, тщательно прикрыв за собой дверь.
     Он постоял немного перед каютой, прислушиваясь к доносившимся изнутри
рыданиям.  Потом,  глубоко  потрясенный,  он  повернулся  и  направился  к
зрительному залу, расположенному на главной палубе. Уборщик вытирал  пятна
крови перед дверью зала.
     "Mon Dieu [Боже мой (франц.)], - подумал Дессар, - только  этого  нам
не хватало!"  Он  нажал  на  ручку  двери.  Не  заперто.  Дессар  вошел  в
просторный, современный зал, где могли разместиться  шестьсот  пассажиров.
Зал был пуст. Повинуясь какому-то внутреннему  побуждению,  он  подошел  к
будке киномеханика. Дверь заперта. Только у двух  человек  есть  ключи  от
этой двери: у него самого и  у  киномеханика.  Дессар  отпер  дверь  своим
ключом и вошел внутрь.  Все  выглядело  как  обычно.  Он  подошел  к  паре
стоявших  там  35-миллиметровых  кинопроекционных  аппаратов  "Сенчури"  и
потрогал их.
     Один из аппаратов был теплым на ощупь.
     В помещении экипажа на палубе "Д" Дессар разыскал киномеханика, и тот
заверил его, что ничего не знает о том, что кинозалом кто-то пользовался.
     Возвращаясь к себе, Дессар пошел коротким  путем  через  камбуз.  Его
остановил разъяренный кок.
     - Посмотрите-ка сюда, - потребовал он. - Вы  только  посмотрите,  что
натворил какой-то идиот!
     На мраморном кондитерском столе возвышался изумительный  шестиярусный
свадебный торт,  вершину  которого  украшали  хрупкие  фигурки  невесты  и
жениха, сделанные из сахарной ваты.
     Кто-то раздавил головку невесты...
     - Именно в тот момент я и понял, рассказывал Дессар  в  своем  бистро
ошеломленным завсегдатаям, - что вот-вот случится нечто ужасное!









     В 1919 году Детройт, штат Мичиган, был одним  из  самых  процветающих
промышленных городов мира. Первая мировая  война  закончилась,  и  Детройт
сыграл важную роль в победе союзников, поставляя  им  танки,  грузовики  и
аэропланы. Теперь, когда угрозы "Гунна"  больше  не  существовало,  заводы
вновь стали  переоборудоваться  для  производства  автомобилей.  Ежедневно
квалифицированные и неквалифицированные рабочие стекались  сюда  со  всего
мира в поисках работы на автомобильных заводах. Итальянцы, ирландцы, немцы
- настоящая приливная волна иммигрантов.
     С новой партией иммигрантов прибыли Пауль Темплархауз и  его  молодая
жена Фрида. Пауль был учеником мясника в Мюнхене. С приданным,  полученным
после женитьбы на Фриде, он эмигрировал в Нью-Йорк и открыл мясную  лавку,
которая вскоре стала убыточной. Затем он переехал  в  Сент-Луис,  потом  в
Бостон и наконец в Детройт, с треском прогорая в каждом из этих городов. В
эпоху, когда бизнес процветал, а  растущее  благосостояние  означало  рост
спроса на мясо, Пауль  Темплархауз  умудрялся  терять  деньги  везде,  где
открывал свой магазин. Он  был  хорошим  мясником,  но  безнадежно  плохим
бизнесменом.  По  правде  говоря,  он  больше   интересовался   искусством
стихосложения, чем искусством делать деньги. Пауль мог  часами  грезить  о
рифмах и поэтических образах. Он переносил  их  на  бумагу  и  рассылал  в
газеты и журналы, но те ни разу не купили ни одного из его  шедевров.  Для
Пауля деньги значения не имели. Он открывал кредит всем и каждому, и весть
об этом быстро разнеслась по округе. Если у кого-то не было денег,  а  ему
хотелось превосходного мяса, то он шел к Паулю Темплархаузу.
     Фрида, была некрасивой девушкой и совершенно неопытной во  всем,  что
касалось мужчин. Когда появился Пауль и сделал ей предложение, или вернее,
как полагалось, ее отцу, Фрида просила отца принять сватовство  Пауля,  но
старику уговоры были ни к чему, потому что он очень боялся, как бы ему  не
пришлось остаться с незамужней дочерью до конца жизни. Он даже дал большее
приданое, чтобы Фрида с мужем могли  покинуть  Германию  и  перебраться  в
Новый Свет.
     Фрида робко влюбилась в мужа с первого взгляда. Она никогда раньше не
видела поэтов. Худощавый  Пауль  походил  на  интеллигента:  у  него  были
светлые близорукие  глаза  и  лоб  с  залысинами.  Понадобилось  несколько
месяцев, чтобы Фрида смогла поверить  в  то,  что  этот  красивый  молодой
человек действительно  принадлежит  ей.  Она  не  питала  никаких  иллюзий
относительно своей собственной внешности. У  нее  была  неуклюжая  фигура,
похожая  на  гигантскую  несваренную  картофельную  крокетину.  Привлекали
только ее выразительные глаза цвета генцианы, тогда как остальные части ее
лица, казалось, принадлежали другим людям. Нос у нее был дедов - крупный и
утолщенный, лоб - одного из дядюшек -  высокий  и  покатый,  а  подбородок
достался ей от  отца  -  квадратный  и  решительный.  У  Фриды  была  душа
прекрасной юной девушки, оказавшаяся в ловушке  лица  и  тела,  данных  ей
Богом в качестве некой вселенской шутки. Но окружающие могли  видеть  лишь
эту ужасную наружность. Все, кроме  Пауля.  Ее  Пауля.  К  счастью,  Фрида
никогда не узнала, что его к ней привлекало ее приданое, в  котором  Пауль
усматривал возможность бегства от  окровавленных  говяжьих  туш  и  свиных
мозгов. Пауль мечтал открыть  собственное  дело  и  заработать  достаточно
денег, чтобы посвятить себя своей любимой поэзии. Фрида  и  Пауль  провели
свой медовый месяц в  гостинице  под  Зальцбургом,  которая  находилась  в
красивом старом замке на чудном озере, в окружении лугов  и  лесов.  Фрида
сто раз прокручивала в уме сцену первой брачной ночи. Пауль запрет  дверь,
заключит ее в объятия и начнет раздевать, бормоча всякие  ласковые  слова.
Его губы найдут ее губы, а затем начнут медленно двигаться сверху вниз  по
ее обнаженному телу  -  так,  как  это  описывалось  во  всех  зелененьких
книжечках, которые она тайком читала. Его  орган  будет  стоять  твердо  и
гордо, Пауль отнесет ее на кровать (пожалуй, будет лучше, если он ее  туда
отведет) и бережно уложит. "Mein Gott, Фрида, - скажет он, - я люблю  твое
тело. Ты не такая, как все эти тощие девчонки. У тебя тело женщины!"
     Действительность явилась для нее ударом. Правда, когда они  оказались
у себя в комнате, Пауль запер дверь. После этого реальность ни  в  чем  не
походила на мечту. Фрида  смотрела,  как  Пауль  быстро  сдернул  рубашку,
обнажив тощую и безволосую грудь. Потом он спустил брюки. Между ног у него
болтался вялый, крошечный пенис, скрытый под крайней плотью. Все это никак
не было похоже на те возбуждающие картинки, которые  видела  Фрида.  Пауль
растянулся на постели, и Фрида поняла, что он ждет,  чтобы  она  разделась
сама. Девушка стала медленно снимать с себя одежду. "Ну, размеры - это еще
не все, - думала Фрида. -  Пауль  будет  чудесным  любовником!"  Несколько
мгновений спустя трепещущая новобрачная заняла место рядом с  супругом  на
брачном ложе. Она ждала, что тот скажет что-нибудь романтическое, но Пауль
перекатился на ее, ткнул ей между ног несколько раз  и  снова  скатился  с
нее. Для ошеломленной новобрачной все кончилось, не  успев  начаться.  Что
касается  Пауля,  то  его   небогатый   сексуальный   опыт   ограничивался
мюнхенскими проститутками, и он уже протянул было руку за  бумажником,  но
вспомнил, что ему больше не придется за это платить. Отныне он  будет  это
иметь бесплатно. Еще долго после того как  Пауль  уснул,  Фрида  лежала  в
постели, стараясь не думать о своем разочаровании. "Секс - это еще не все,
- сказала она себе. - Мой Пауль станет прекрасным мужем!"
     Как оказалось, она опять ошиблась.


     Спустя немного времени после  медового  месяца  Фрида  начала  видеть
Пауля в более реалистическом свете. Она воспитывалась в немецкой традиции,
как "хаусфрау", и поэтому безоговорочно подчинялась  мужу,  но  отнюдь  не
была глупой. Пауль не имел других интересов в жизни, кроме своих стихов, и
Фрида начала понимать, что стихи его очень плохие. Она невольно  замечала,
что Пауль оставлял желать много лучшего почти в любом отношении. Там,  где
он был нерешительным, Фрида оказывалась твердой, там, где Пауль не понимал
в ведении дел, Фрида быстро соображала. Сначала она просто сидела и  молча
страдала, видя, как глава семьи выбрасывает на ветер ее  богатое  приданое
по своей мягкосердечной дурости. Ко времени их переезда  в  Детройт  Фрида
решила больше с этим не мириться. Однажды она  появилась  в  мясной  лавке
мужа и уселась за кассовый аппарат. Первым делом она вывесила  табличку  с
надписью: ТОВАР В КРЕДИТ НЕ ОТПУСКАЕТСЯ. Муж пришел в ужас,  но  это  было
лишь начало. Фрида повысила цены на  мясо  и  начала  рекламную  кампанию,
завалив проспектами всю округу, и дела тут же пошли в гору. С этой  минуты
именно она стала принимать  все  важные  решения,  а  Пауль  им  следовал.
Фридино разочарование превратило ее в тирана. Она обнаружила в себе талант
управления вещами и людьми и была непреклонна. Именно Фрида  решала,  куда
им следует вкладывать деньги, где жить,  где  отдыхать  и  когда  им  пора
заводить ребенка.
     Однажды она объявила о своем решении Паулю и заставила  его  работать
над проектом, чем  чуть  не  довела  беднягу  до  нервного  истощения.  Он
опасался, что секс в больших дозах повредит его здоровью,  но  Фрида  была
женщиной большой решимости.
     - Давай его сюда, - командовала она.
     - Но я не могу, - возражал Пауль. - Он не хочет.
     Тогда Фрида брала его маленький, сморщенный пенис в руки  и  отводила
назад крайнюю плоть, а когда ничего не получалось, она  брала  его  в  рот
("Боже мой, Фрида! Что ты делаешь?!") - пока он не твердел вопреки желанию
хозяина, и тогда она вводила его в себя и добивалась, чтобы  сперма  Пауля
оказывалась у нее внутри.
     Через три месяца после того как они начали, Фрида сказала  мужу,  что
он может отдохнуть она забеременела. Пауль хотел девочку, а  Фрида  хотела
мальчика, так что никто из друзей не удивился когда родился мальчик.
     По настоянию Фриды роды состоялись  дома,  с  помощью  акушерки.  Все
проходило без заминки до и во время самих родов. Но когда ребенок появился
на свет, все  собравшиеся  вокруг  постели  испытали  сильное  потрясение.
Новорожденный младенец выглядел нормальным во  всех  отношениях,  если  не
считать его пениса. Половой орган ребенка был огромен,  он  висел  подобно
какому-то  вздувшемуся,  странному  отростку   между   невинными   ляжками
младенца.
     "У его отца нет такой стати", - подумала Фрида со свирепой гордостью.


     Она назвала его Тобиасом, в  честь  муниципалитета,  проживавшего  на
территории их участка. Пауль сказал Фриде, что возьмет  на  себя  обучение
мальчика. Как-никак, а воспитание сына - это обязанность отца.
     Фрида слушала его с улыбкой, но редко разрешала подходить к  ребенку.
Она сама растила мальчика. Она управляла им с помощью тевтонского  кулака,
не беспокоясь о  бархатной  перчатке.  В  пять  лет  Тоби  был  худеньким,
тонконогим ребенком с  задумчивым  лицом  и  ярко-синими,  как  у  матери,
глазами. Тоби обожал мать и жаждал ее одобрения. Он хотел, чтобы она взяла
его на руки и посадила к себе на широкие, мягкие колени, а он  бы  зарылся
головой глубоко между ее грудями. Но Фриде недосуг было заниматься  такими
глупостями. Она зарабатывала на хлеб для семьи. Она любила маленького Тоби
и стремилась к тому, чтобы он не  вырос  слабаком,  как  его  отец.  Фрида
требовала от Тоби совершенства во всем, что он делал.  Когда  он  пошел  в
школу, она следила за приготовлением  уроков,  а  если  он  никак  не  мог
справиться с каким-то заданием,  мать  понукала  его:  "Давай  же,  сынок,
берись за дело!" И стояла у него над душой, пока задача  не  была  решена.
Чем строже Фрида относилась к Тоби, тем сильнее  он  любил  ее.  Она  была
скора на расправу и скупа на похвалу, но чувствовала, что  так  лучше  для
самого Тоби. С первой же минуты, когда сына положили  ей  на  руки,  Фрида
ощутила уверенность в том, что это должно случиться. Словно сам Бог шепнул
ей на ухо. Не дожидаясь, пока сын подрастет достаточно, чтобы понимать  ее
слова, Фрида принималась рассказывать ему о его  грядущем  величии  и  уже
никогда  не  прекращала  этих  разговоров.  Так  маленький  Тоби  вырос  с
убеждением, что он обязательно станет знаменитым,  хотя  и  без  малейшего
представления о том, как и почему это будет. Он знал только, что его  мать
никогда не ошибается.


     Тоби чувствовал себя счастливым, когда сидел  за  столом  в  огромной
кухне и делал уроки, а мать в это время стояла у большой старомодной плиты
и готовила еду. Она варила  божественно  пахнущий  густой  суп  из  черных
бобов, в котором плавали цельные сосиски, жарила груды сочных  колбасок  и
пекла картофельные оладьи с воздушным золотистым кружевом по  краям.  Или,
стоя посреди кухни у высокого чурбана для рубки мяса, месила тесто  своими
крупными, сильными руками, присыпая его мукой, словно  легким  снежком,  и
волшебно превращая его в сливовый или яблочный пирог, от  запаха  которого
текли слюнки. Тоби подходил к ней и обхватывал руками ее большое тело, при
этом лицо его доставало лишь  до  талии.  Ее  возбуждающий  женский  запах
становился  частью  всех  пьянящих  кухонных  запахов,  и  тогда   в   нем
просыпалась ранняя неожиданная чувственность. В такие моменты  Тоби  готов
был с радостью умереть за нее. До конца  его  жизни  запах  свежих  яблок,
поджаривающихся в сливочном масле, мгновенно вызывал у него в памяти живой
образ матери.


     Однажды после обеда (Тоби было тогда  двенадцать  лет)  к  ним  зашла
известная всей округе сплетница миссис Дэркин. Это была  женщина  с  худым
лицом, черными, бегающими глазками и очень  болтливым  языком.  Когда  она
ушла, Тоби стал ее передразнивать, чем вызвал у матери  безудержный  смех.
Ему показалось, что он впервые слышит, как мать смеется. Начиная  с  этого
момента,  Тоби  стал  искать  способы   позабавить   ее.   Он   потрясающе
передразнивал клиентов, посещавших мясную лавку, своих учителей и школьных
товарищей, заставляя мать покатываться со смеху.
     Так Тоби нашел наконец способ завоевать материнское одобрение.
     Он решил пройти отбор для  участия  в  школьном  спектакле  по  пьесе
"Счета не надо, Дэвид", - и получил главную роль.  На  премьере  его  мать
сидела в первом ряду и аплодировала успеху  сына.  Именно  в  этот  момент
Фрида поняла, каким  образом  должно  будет  исполнится  данное  ей  Богом
обещание.
     В начале 30-х годов, в период великой депрессии, кинотеатры  по  всей
стране прибегали к различным уловкам, чтобы заполнить  свои  пустые  залы.
Разыгрывались посуда и радиоприемники, устраивались вечера лото  и  бинго,
нанимались музыканты, игравшие на фисгармониях.
     Проводили и  любительские  конкурсы.  Фрида  тщательно  просматривала
театральную страницу в газете, чтобы знать, где проходят  конкурсы.  Потом
вела туда Тоби и сидела в зале, пока он представлял на сцене Эла Джолсона,
Джеймса Кэгни или Эдди Кантора, и восклицала: "О небо!  Какой  талантливый
мальчик!" Тоби почти всегда доставался первый приз.
     Он стал выше  ростом,  но  все  еще  оставался  худеньким,  серьезным
мальчиком с простодушным взглядом ярко-синих глаз и лицом херувима. Стоило
лишь посмотреть на него, как в голову тут же приходила мысль о невинности.
Тем, кто видел Тоби, хотелось обнять его, прижать к себе, защитить его  от
жизни. Его любили, ему аплодировали на сцене. Впервые Тоби уразумел, в чем
его предназначение; он станет звездой, он сделает это в первую очередь для
матери и во вторую очередь для Бога!


     Половое влечение стало пробуждаться в  Тоби,  когда  ему  исполнилось
пятнадцать лет. Он занимался мастурбацией в ванной  комнате,  единственном
месте, где мог быть уверен,  что  ему  не  помешают.  Но  этого  оказалось
недостаточно. Тоби решил, что ему нужна девушка.
     Как-то раз вечером Клара Коннорс, замужняя сестра одного из  школьных
товарищей, подвозила его домой. Клара была хорошенькая блондинка с большой
грудью, и у сидевшего рядом с ней Тоби  началась  эрекция.  Он  неуверенно
потянулся к ее коленям  и  полез  к  ней  под  юбку,  готовый  моментально
отдернуть руку, если  она  закричит.  Клару  это  скорее  позабавило,  чем
рассердило, но когда Тоби извлек наружу  свой  пенис  и  она  увидела  его
размеры, то пригласила парня к себе домой на следующий  день  и  приобщила
его  к  радостям  полового  акта.  Впечатление  было  потрясающее.  Вместо
намыленной  руки  он  обрел   податливое,   теплое   вместилище,   которое
пульсировало и сжимало  его  пенис.  От  стонов  и  криков  Клары  эрекция
наступала снова и снова, и Тоби испытывал  оргазм  за  оргазмом,  даже  не
покидая этого теплого, влажного гнезда. Величина пениса  всегда  была  для
Тоби источником  тайного  стыда.  Теперь  же  это  вдруг  стало  предметом
гордости. Клара не могла оставить такой феномен для себя  одной,  и  скоро
Тоби уже обслуживал с полдюжины замужних женщин в округе.
     За  два  последующих  года  Тоби  успел  лишить  девственности  почти
половину девушек в своем  классе.  Среди  его  одноклассников  кто-то  был
футбольным кумиром, кто-то более красивым, чем он, кто-то богатым, но там,
где их подстерегала неудача, Тоби ждал успех. Он был самым смешным,  самым
остроумным созданием из тех, кого  эти  девушки  когда-либо  встречали,  и
просто невозможно было сказать "нет" парню  с  таким  ангельским  лицом  и
такими мечтательными синими глазами.
     Когда  Тоби  учился  в  последнем  классе  средней  школы  (ему  было
восемнадцать лет), его вызвали в кабинет директора. В  комнате  находилась
мать  Тоби,  и   лицо   ее   было   сурово,   рыдающая   шестнадцатилетняя
девушка-католичка по имени Айлин  Хенеган  и  ее  отец,  сержант  полиции,
одетый в форму. Как только Тоби вошел в кабинет, он мгновенно понял, что у
него большие неприятности.
     - Я перейду сразу к делу, Тоби, - сказал директор. - Айлин беременна.
Она говорит, что отец ребенка - ты. У тебя были с ней близкие отношения?
     У Тоби вдруг пересохло во рту.  Он  вспомнил  о  том,  какое  большое
удовольствие получила от этого Айлин, как она стонала и выпрашивала еще  и
еще. А теперь...
     - Отвечай, щенок, сукин сын! - заорал отец Айлин.  -  Ты  трогал  мою
дочь?
     Тоби украдкой посмотрел на мать. То, что она здесь и видит его позор,
для него самый болезненный удар. Он  подвел  ее,  осрамил!  Его  поведение
оттолкнет ее. Тоби решил,  что  если  ему  удастся  выпутаться,  если  Бог
поможет ему в этот единственный раз и совершит какое-нибудь  чудо,  то  он
никогда в жизни больше не прикоснется ни к одной  девчонке.  Он  сразу  же
пойдет к врачу и скажет, пусть его кастрируют,  чтобы  он  никогда  больше
даже не думал о сексе, и...
     - Тоби... - голос матери звучал сурово и холодно. - Ты  спал  с  этой
девушкой?
     Тоби сглотнул, сделал глубокий вдох и пробормотал:
     - Да, мама.
     - В таком случае ты женишься на ней.
     Это прозвучало как окончательный приговор. Она посмотрела на плачущую
девушку, глаза которой распухли от слез.
     - Ты ведь этого хочешь, не так ли?
     - Д-да, - всхлипнула Айлин. - Я люблю Тоби.
     Девушка повернулась к Тоби.
     - Они заставили меня сказать. Я не хотела называть им твое имя.
     Ее  отец,  полицейский  сержант,  сказал,  ни  к  кому  конкретно  не
обращаясь:
     - Моей дочери всего шестнадцать лет. По закону это  изнасилование.  Я
мог бы отправить его в тюрьму до конца его  паршивой  жизни.  Но  если  он
собирается жениться на ней...
     Все повернулись и посмотрели на Тоби. Он опять сглотнул  и  с  трудом
выдавил:
     - Да, сэр. Я... Мне очень жаль, что так случилось.
     Пока они с матерью в молчании ехали домой, Тоби сидел рядом с  ней  и
мучился, зная, какую причинил ей боль. Теперь ему придется искать  работу,
чтобы содержать Айлин и ребенка. Вероятно, он вынужден будет идти работать
в мясную лавку и забыть все мечты и планы на будущее. Когда  они  приехали
домой, мать сказала:
     - Идем наверх.
     Тоби пошел за ней в свою  комнату,  собираясь  с  силами  в  ожидании
длинной нотации. Мать молча вынула чемодан и стала укладывать его  одежду.
Совершенно сбитый с толку, Тоби спросил:
     - Что ты делаешь, мама?
     - Я? Я-то ничего не делаю. А вот ты - да. Ты уезжаешь отсюда.
     Она остановилась и повернулась к нему лицом.
     - Неужели ты думал, что я собиралась позволить тебе  испортить  жизнь
из-за какой-то ничтожной вертихвостки? Ладно, ты с ней переспал, и  у  нее
будет ребенок. Это доказывает две вещи - твою  человеческую  натуру  и  ее
безмозглость. Ну уж нет! Никому не позволю заманить моего сына  в  ловушку
подобным образом. Богу угодно, чтобы ты стал большим человеком,  Тоби!  Ты
уедешь в Нью-Йорк, а когда станешь знаменитостью, пошлешь за мной.
     Он сморгнул слезы и бросился к ней в объятия, а она нежно прижала его
к своей огромной груди. Тоби  вдруг  почувствовал  растерянность  и  страх
перед расставанием с ней. И все же в нем жило какое-то возбуждение, подъем
от предвкушения новой жизни, которая начиналась для него.  Он  обязательно
будет работать  в  шоу-бизнесе  и  станет  звездой;  он  непременно  будет
знаменитым!





     В 1939  году  Нью-Йорк  был  театральной  Меккой.  Великая  депрессия
завершилась. Президент  Франклин  Рузвельт  пообещал,  что  бояться  будет
нечего, кроме самого страха,  что  американцы  станут  самой  процветающей
нацией на земле, так оно и вышло. Все были при  деньгах.  На  Бродвее  шло
тридцать спектаклей одновременно, и все с успехом.
     Тоби прибыл в Нью-Йорк с сотней долларов, которую дала ему мать, и  с
верой, что его ждут богатство и слава, что он перевезет мать к себе, и они
поселятся в пентхаусе [роскошные апартаменты в верхнем  этаже  здания],  и
она будет приходить в театр каждый вечер и смотреть,  как  ему  аплодирует
публика. А пока ему надо найти работу. Тоби обивал пороги всех бродвейских
театров, рассказывая о том, в каких любительских конкурсах он  побеждал  и
как он талантлив. Его гнали прочь. Блуждая в поисках работы,  Тоби  тайком
пробирался в театры и ночные клубы и смотрел, как  работают  первоклассные
артисты, особенно комики. Он видел и Бена Блю, и Джо Льюиса, и Фрэка  Фея.
Тоби был уверен, что в один прекрасный день он превзойдет их всех.
     Когда денег осталось совсем мало, он нанялся мойщиком посуды.  Матери
он звонил каждую субботу утром, когда это стоило дешевле.  Она  рассказала
Тоби, какой фурор произвел его побег.
     - Жаль, что ты этого  не  видишь,  -  сожалела  мать.  -  Полицейский
приезжает сюда на патрульной машине каждый вечер. Судя  по  тому,  как  он
бесится, можно подумать, что мы тут  все  гангстеры  какие-то.  Без  конца
спрашивает, где ты.
     - А ты что ему говоришь?
     - Правду.  Что  ты  ускользнул,  как  вор  в  ночи,  и  что  если  ты
когда-нибудь попадешься мне в руки, то я сама сверну тебе шею!
     Тоби очень смеялся.


     Летом Тоби удалось устроиться  ассистентом  к  фокуснику,  бездарному
шарлатану с малюсенькими глазками, который выступал  под  именем  Великого
Мерлина. Они давали представления в  нескольких  второразрядных  отелях  в
горах Катскилл, и основной работой Тоби было грузить тяжелые причиндалы из
Мерлинова автофургончика, да стеречь живой реквизит,  который  состоял  из
шести белых кроликов, трех канареек и двух хомяков. Из-за того что  Мерлин
опасался, как бы "реквизит" не пропал,  Тоби  приходилось  жить  вместе  с
животными в комнатках размером с чуланчик для хранения швабр, так что  все
лето  он  находился  в  нестерпимой  вони.  Он  был  в  состоянии  полного
физического  истощения  от  перетаскивания   тяжелых   ящиков   с   хитрым
устройством стенок и дна и  беготни  за  "реквизитом",  который  постоянно
норовил удрать. Ему было одиноко и грустно. Тоби сидел, глядя  на  грязные
комнатушки, и спрашивал себя, что он здесь делает и каким образом все  это
поможет ему приобщиться к шоу-бизнесу? Он отрабатывал  свои  номера  перед
зеркалом, а вместо публики у него были запашистые зверьки Мерлина.


     В одно из воскресений ближе к концу лета Тоби, как  обычно,  позвонил
домой. На этот раз трубку снял отец.
     - Это Тоби, папа. Как ты там?
     Ответом было молчание.
     - Алло! Куда ты исчез?
     - Я не исчез, Тоби. - Что-то  в  голосе  отца  заставило  Тоби  зябко
поежиться.
     - А где мама?
     - Ее вчера вечером увезли в больницу.
     Тоби так сильно сжал трубку, что она чуть не переломилась в руке.
     - Что с ней случилось?
     - Врач сказал, что был сердечный приступ.
     "Нет! Только не мама!"
     - Она обязательно поправится, - требовательно сказал Тоби.  -  Правда
ведь? - Он уже не говорил, а кричал в трубку. - Скажи, что она поправится,
будь ты проклят!
     С расстояния в миллион миль ему было слышно, как отец плачет.
     - Она... Она умерла несколько часов назад, сынок!
     Эти слова накатились на Тоби, как раскаленная добела лава,  опаляя  и
обжигая его, пока ему не показалось, будто  тело  его  охвачено  пламенем.
Отец лжет.  Она  не  может  умереть!  Ведь  у  них  договор.  Тоби  станет
знаменитым, и мама будет рядом с ним. Он  купит  ей  чудесный  особняк,  и
лимузин, и меха, и  бриллианты...  Рыдания  душили  его.  Он  слышал,  как
далекий голос повторяет: "Тоби! Тоби!"
     - Я еду домой. Когда похороны?
     - Завтра, - сказал отец. - Но тебе нельзя приезжать сюда.  Они  будут
ждать тебя, Тоби. Айлин скоро родит. Ее  отец  грозится  убить  тебя.  Они
будут подстерегать тебя на похоронах.
     Значит, он не сможет даже  проститься  с  единственным  человеком  на
свете,  которого  он  любил.  Тоби  весь  тот  день  пролежал  в  постели,
погрузившись в воспоминания. Образ матери рисовался ему отчетливо и  живо.
Вот она на кухне - что-то готовит  и  рассказывает  ему,  каким  известным
человеком он станет; потом в театре - она сидит в  первом  ряду  и  громко
восклицает: "Mein Himmel! [О, небо! (нем.)]  Какой  талантливый  мальчик!"
Вот она смеется в ответ на  его  имитации  и  шутки.  Вот  укладывает  его
чемодан: "Когда ты станешь знаменитым  артистом,  я  приеду  к  тебе".  Он
лежал, оцепенев от горя, и думал: "Я никогда не забуду этот день. Никогда,
покуда живу. Четырнадцатое августа 1939 года. Это самый важный день в моей
жизни!"


     Унылое серое четырехэтажное здание больницы  в  Одессе,  штат  Техас,
изнутри походило на садок для кроликов - ряды клетушек,  предназначавшихся
для того, чтобы распознать болезнь, облегчить страдания больного, вылечить
или - случается и такое - похоронить его.
     Было четыре часа утра,  время  тихой  смерти  или  беспокойного  сна.
Время, когда персонал больницы  может  перевести  дух  и  подготовиться  к
сражениям наступающего нового дня.
     У родовспомогательной бригады в 4-й операционной  возникли  проблемы.
То, что выглядело вначале как самые обычные роды, внезапно превратилось  в
ЧП. Вплоть до самого момента появления на свет ребенка миссис Карл  Чински
все шло нормально. Миссис Чински была здоровой женщиной в расцвете сил,  а
ее широкие крестьянские бедра  с  акушерской  точки  зрения  не  оставляли
желать ничего лучшего. Схватки участились, и роды протекали по графику.
     - Ягодичное предлежание,  -  объявил  доктор  Уилсон.  Эти  слова  не
вызвали никакой  тревоги.  Хотя  лишь  три  процента  родов  проходит  при
ягодичном предлежании, то есть когда ребенок  выходит  попкой  вперед,  их
обычно принимают без особых трудностей. Есть три типа родов при  ягодичном
предлежании: спонтанные, где помощь  не  нужна,  с  родовспоможением,  где
природе помогает акушер,  и  полный  "обвал",  когда  ребенок  заклинен  в
материнской утробе.
     Доктор Уилсон удовлетворенно отметил про себя, что в этом случае роды
будут  спонтанные,  самые  простые.  Он  наблюдал,  как  появились  ступни
ребенка, а за ними и ножки.  После  еще  одной  потуги  матери  показались
ляжечки ребенка.
     - Мы почти у цели, - ободряюще сказал доктор Уилсон. - Потужьтесь еще
разок.
     Миссис Чински потужилась, но ничего не произошло. Доктор нахмурился.
     - Давай еще раз. Сильнее.
     Ничего.
     Доктор Уилсон взялся руками за ножки  ребенка  и  осторожно  потянул.
Никакого движения. Он просунул руку  мимо  ребенка,  через  узкий  проход,
ведущий в матку, и начал исследование. Вдруг  его  лоб  покрылся  крупными
каплями пота.
     - У нас проблема, - промолвил доктор Уилсон вполголоса.
     Миссис Чински услышала.
     - Что-то не так? - спросила она.
     - Все в порядке. - Доктор Уилсон ввел руку глубже  внутрь,  осторожно
пытаясь вытолкнуть ребенка наружу. Но тот не  сдвинулся  с  места.  Доктор
чувствовал на ощупь, что пуповина прижата тельцем ребенка к  тазу  матери,
блокируя кровоснабжение младенца.
     - Стетоскоп!
     Акушерка взяла инструмент и приложила его  к  животу  матери,  слушая
сердцебиение ребенка.
     - Упало до тридцати, - сообщила она. - И есть заметная аритмия.
     Пальцы  доктора  Уилсона  двигались  внутри  тела  матери,  ощупывая,
исследуя, словно это были щупальца, управляемые на расстоянии его мозгом.
     - Я плохо слышу сердцебиение  плода!  -  В  голосе  акушерки  звучала
тревога. - Сердцебиение отсутствует!
     У них был умирающий  внутри  матки  ребенок.  Оставалась  еще  слабая
надежда на то, что младенца удастся оживить, если они успеют  вовремя  его
извлечь. Оставалось не более четырех минут, чтобы вынуть ребенка, очистить
его легкие и заставить крохотное сердечко  снова  забиться.  За  пределами
четырех минут мозг  новорожденного  подвергнется  обширным  и  необратимым
повреждениям.
     - Засеките время! - приказал доктор Уилсон.
     Все, кто находился в операционной, инстинктивно глянули вверх,  когда
стрелки электрических часов на стене,  щелкнув,  встали  на  цифру  12,  а
большая красная секундная стрелка пошла на первый круг.
     Родовспомогательная бригада начала  действовать.  К  столу  подкатили
баллон с дыхательной смесью для неотложной помощи, а доктор Уилсон  в  это
время пытался сдвинуть с места застрявшего ребенка. Он  начал  манипуляцию
Брехта, стараясь раскачать ребенка и повернуть его плечи так, чтобы он мог
пройти через вагинальное отверстие. Все безрезультатно.
     Студентка-практикантка,  собирающаяся   стать   медсестрой,   которая
впервые видела, как принимают роды, вдруг почувствовала дурноту и выбежала
в коридор.
     Перед дверью в операционную стоял Карл Чински и нервно  мял  шляпу  в
своих мозолистых ручищах. Сегодня самый счастливый день в  его  жизни.  Он
был плотник по профессии, человек  простой,  веривший  в  ранние  браки  и
большие семьи. Этот ребенок у них первенький, и он с трудом сдерживал свое
волнение. Чински очень любил свою жену и знал, что без  нее  пропадет.  Он
думал  о  жене  в  тот  момент,  когда  практикантка  пулей  вылетела   из
операционной, и крикнул ей:
     - Как у нее дела?
     Потрясенная увиденным молоденькая сестра, мысли которой  были  заняты
ребенком, выпалила:
     - Она умерла, умерла!
     И бросилась прочь, чувствуя, что ее сейчас вырвет.
     Лицо Чински побелело. Он схватился за грудь и стал судорожно  хватать
ртом воздух. Когда его доставили в палату реанимации, помочь ему уже  было
нельзя.
     В операционной доктор  Уилсон  работал  как  машина,  наперегонки  со
стрелкой часов. Он мог ввести  руку  внутрь,  прикоснуться  к  пуповине  и
ощутить ее зажатость, но освободить ее  никак  не  удавалось.  Каждый  его
нервный импульс требовал, чтобы он вытянул наполовину родившегося  ребенка
силой, но  ему  приходилось  видеть,  что  бывало  с  младенцами,  которым
помогали появиться на свет таким образом. Миссис Чински теперь  стонала  в
полубеспамятстве.
     - Тужтесь, миссис Чински. Сильнее! Ну!
     Все напрасно. Доктор Уилсон  взглянул  на  часы.  Прошло  две  минуты
драгоценного времени после полного прекращения циркуляции  крови  в  мозгу
ребенка. Перед доктором Уилсоном встала еще  одна  проблема:  что  делать,
если ребенка  удастся  спасти  после  того,  как  истекут  четыре  минуты?
Оставить его жить, чтобы он превратился в растительный организм? Или  дать
ему умереть быстро и без страданий? Он отогнал эту мысль  и  ускорил  темп
работы. Закрыв глаза и работая на ощупь, Уилсон целиком сосредоточился  на
том,  что  происходило  внутри  тела  женщины.  Он  применил   манипуляцию
Морисо-Смелли-Ве - сложную  серию  движений,  направленных  на  то,  чтобы
ослабить зажатость и освободить тельце ребенка. И вдруг  сдвиг  произошел.
Он почувствовал, как ребенок стронулся с места.
     - Щипцы Пайпера!
     Акушерка быстро вложила ему в руку специальные щипцы, и доктор Уилсон
ввел их внутрь и наложил на голову ребенка. Еще мгновение - и голова вышла
наружу.
     Ребенок появился на свет.
     Раньше это всегда был момент триумфа: появившееся на  свет  создание,
краснолицее и орущее, протестовало против той бесцеремонности, с какой его
выгоняли из покойного и темного материнского лона на свет и холод.
     Но с этим ребенком все обстояло иначе. Девочка была синеватого  цвета
и не двигалась.
     Доктор взглянул на часы. Оставалось полторы минуты.  Каждое  движение
теперь стало быстрым и автоматическим -  результат  многолетней  практики.
Обернутые марлей пальцы очистили зев  ребенка,  открыв  воздуху  доступ  к
отверстию гортани. Уилсон уложил ребенка на  спину.  Акушерка  подала  ему
небольшой  ларингоскоп,   соединявшийся   с   электрическим   отсасывающим
устройством. Введя инструмент, он кивнул, и сестра щелкнула  выключателем.
Послышался ритмичный сосущий звук, производимый аппаратом.
     Доктор Уилсон бросил взгляд на часы.
     Осталось двадцать секунд. Сердцебиение отсутствует.
     Пятнадцать... четырнадцать... Сердцебиение отсутствует.
     Приближался момент, когда надо будет принять решение. Может быть, они
и так опоздали, и повреждения мозга уже не избежать. В этих делах  никогда
нельзя быть полностью уверенным. Ему приходилось видеть больничные палаты,
полные несчастных созданий с телом взрослого человека и разумом ребенка, а
то и хуже.
     Десять секунд. Пульса нет, даже тоненькой ниточки,  которая  дала  бы
ему надежду.
     Пять секунд. Уилсон принял решение  и  надеялся,  что  Бог  поймет  и
простит его.  Он  отсоединит  провод,  скажет,  что  ребенка  спасти  было
невозможно. Никто не усомнится в его действиях. Он еще  раз  пощупал  кожу
ребенка. Она была холодной и липкой.
     Три секунды.
     Доктор смотрел на ребенка, и ему  хотелось  плакать.  Такая  жалость.
Девочка-то  хорошенькая.  Она  бы  выросла  и  стала  красивой   женщиной.
Интересно, как могла бы сложиться у нее жизнь. Вышла бы замуж  и  нарожала
детей?  Или  стала  бы  художницей,  или  учительницей,  или  служащей   в
какой-нибудь  компании?  Была  бы  богатой  или  бедной?  Счастливой   или
несчастной?
     Одна секунда. Сердце не бьется.
     Ноль секунд. Сердце не бьется.
     Ноль секунд.
     Уилсон протянул руку к выключателю, и в этот  момент  сердце  ребенка
забилось. Одно неуверенное, неровное  сокращение,  еще  одно,  и  вот  уже
сердцебиение стабилизировалось, стало сильным  и  ровным.  Находившиеся  в
операционной отреагировали  одобрительными  возгласами  и  поздравлениями.
Доктор Уилсон их не слушал.
     Его взгляд был прикован к часам на стене.


     Мать назвала ее Жозефиной, в честь живущей в Кракове бабушки.  Второе
имя было бы слишком претенциозным для дочери польки-белошвейки из  Одессы,
штат Техас.
     По непонятным для миссис Чински причинам  доктор  Уилсон  настоял  на
том, чтобы через каждые шесть недель  Жозефину  приносили  в  больницу  на
осмотр. Заключение каждый раз было одним и тем же: с ней, по-видимому, все
было нормально.
     Только время покажет.





     В День труда летний сезон в  горах  Катскилл  закончился,  и  Великий
Мерлин остался без работы, а вместе с ним и Тоби.  Теперь  он  волен  идти
куда хочет. Но куда? У него не было ни дома, ни работы, ни денег.  Решение
явилось само собой, когда одна дама из отдыхающих предложила заплатить ему
двадцать пять долларов, если он отвезет на машине ее  с  тремя  маленькими
детьми из Катскиллов в Чикаго.
     Тоби уехал, не попрощавшись ни с Великим Мерлином, ни с  его  вонючим
реквизитом.


     Чикаго в 1939 году был  процветающим,  открытым  городом.  Здесь  все
имело свою цену, и тот, кто знал что почем, мог купить все, что  угодно  -
женщин, наркотики, политических  деятелей.  Здесь  работали  сотни  ночных
клубов на любой вкус. Тоби обошел их все до одного, начиная с  большого  и
наглого "В Париже" и кончая  небольшими  барами  на  Раш-стрит.  Ответ  он
получал везде один и тот же. Никто не  хотел  нанимать  сопливого  юнца  в
качестве  комика.  Время  Тоби  истекало.  Пора  ему   было   браться   за
осуществление того, о чем мечтала мама.
     Скоро ему исполнится девятнадцать лет.


     Один из клубов, в которых околачивался Тоби, назывался  "По  колено".
Публику там развлекали трое уставших  музыкантов,  опустившийся  и  всегда
пьяный пожилой комик и две выступавшие в стриптизе девицы, Мери  и  Джери,
которые в афишах представлялись как сестры Перри  и,  что  самое  смешное,
действительно были сестрами. Они находились в возрасте между  двадцатью  и
тридцатью годами и смотрелись довольно привлекательно, невзирая  на  налет
дешевизны и неряшливости. В один из вечеров Джери подошла к стойке бара  и
уселась рядом с Тоби. Он улыбнулся и вежливо сказал:
     - Мне нравится ваш номер.
     Джери повернулась, чтобы взглянуть на него,  и  увидела  простоватого
парнишку с детским лицом, слишком юного и  слишком  бедно  одетого,  чтобы
представлять для нее интерес. Она равнодушно кивнула  и  хотела  было  уже
отвернуться,  но  тут  Тоби  встал.  Джери  уставилась  на   красноречивую
выпуклость на  его  брюках,  потом  повернулась  и  еще  раз  взглянула  в
простодушное мальчишеское лицо.
     - Господи, неужели это все настоящее?
     Он усмехнулся:
     - Есть только один способ это узнать.
     В три часа ночи Тоби был в постели с обеими сестрами Перри.


     Все было тщательно спланировано. За час до начала шоу  Джери  привела
пожилого  комика,  который  был  азартным  игроком,  в  одну  квартиру  на
Дайверси-авеню, где шла игра в кости.  Увидев  это,  он  облизнул  губы  и
сказал:
     - Мы можем задержаться здесь только на минутку.
     Через тридцать минут, когда Джери потихоньку ушла, комик бросал кости
и вопил словно маньяк: "Восьмерка из-за пригорка, сукин ты  сын!"  Он  уже
погрузился в какой-то фантастический мир, где и успех, и звездный взлет, и
богатство - все зависело от того, как выпадут кости.
     А в это время в баре клуба "По колено" сидел аккуратно одетый Тоби  и
ждал.
     Когда нужно было начинать шоу, а комик не  появился,  владелец  клуба
просто рвал и метал.
     - С этим ублюдком на этот раз покончено, слышите? На пушечный выстрел
его больше к клубу не подпущу!
     - Я вас не осуждаю, - осторожно сказала Мери. - Но вам везет.  Там  в
баре сидит новый комик. Он только что из Нью-Йорка.
     - Что такое? Где он? - Хозяин окинул Тоби удивленным взглядом. - Ну и
дела. А где же его нянька? Это же младенец!
     - Он колоссален! - заявила Джери на полном серьезе.
     - Попробуйте его, - добавила Мери. - Что вы теряете?
     - Своих чертовых клиентов, вот что!
     Пожав плечами, хозяин подошел к Тоби.
     - Так значит, ты комик, да?
     - Ага, -  небрежно  ответил  Тоби.  -  Я  только  что  отстрелялся  в
Катскиллах.
     Хозяин с минуту изучающе смотрел на него.
     - Сколько тебе лет?
     - Двадцать два, - соврал Тоби.
     - Трепло ты. Ладно. Давай вон туда. И если провалишься с треском,  то
уж точно не доживешь до двадцати двух.
     Вот оно!  Мечта  Тоби  Темпла  наконец  сбылась.  Он  стоял  в  свете
прожектора, оркестр играл ему туш, а публика, его публика,  сидела  там  и
ждала _е_г_о_, чтобы узнать и  полюбить.  Он  почувствовал  такой  сильный
прилив нежности, что у него перехватило горло. Ему казалось,  будто  он  и
публика составляют  одно  целое,  будто  они  связаны  каким-то  чудесным,
волшебным шнурком. На мгновение он подумал о матери, подумал  с  надеждой,
что оттуда, где она сейчас, ей виден  его  триумф.  Музыка  смолкла.  Тоби
начал свой номер.
     - Добрый вечер, счастливчики!  Меня  зовут  Тоби  Темпл.  Как  _в_а_с
зовут, я думаю, вы знаете...
     Молчание.
     Он продолжал:
     - Слыхали про нового главаря мафии  в  Чикаго?  Он  со  странностями.
Теперь Поцелуй Смерти будет включать обед и танцы.
     Никто не засмеялся. Они смотрели на него холодно и враждебно, и  Тоби
почувствовал, как страх запустил когти в его внутренности. Его тело  вдруг
покрылось потом. Чудесная связь с публикой исчезла.
     Он шел напролом.
     - У меня только что кончился ангажемент в одном театре  в  Мэне.  Это
такая лесная глухомань, что директором театра там работал медведь.
     Молчание. Они ненавидели его.
     - Мне не сказали, что здесь  будет  сборище  глухонемых.  Я  чувствую
себя, как ответственный за развлекательную программу на "Титанике". У  вас
здесь как в том случае: поднимаешься  по  трапу  на  борт  и  видишь,  что
корабля-то нет.
     Они начали шикать. Через две минуты после начала номера хозяин бешено
замахал музыкантам, и те громко заиграли, заглушив голос Тоби.  Он  стоял,
широко улыбаясь, и слезы жгли ему глаза.
     Ему хотелось дико заорать на них.


     Миссис Чински разбудил крик - пронзительный, жуткий в ночной  тишине,
и, только когда женщина окончательно проснулась, она  поняла,  что  кричит
малышка. Она бросилась в другую комнату, где находилась детская.  Жозефина
перекатывалась с боку на бок, с посиневшим от судорог личиком. В  больнице
врач сделал малышке внутривенную инъекцию транквилизатора, и она  спокойно
уснула. Доктор Уилсон, с помощью  которого  Жозефина  появилась  на  свет,
тщательно обследовал ее и не нашел никаких отклонений. Но ему было  не  по
себе. Он никак не мог забыть часы на стене операционной.





     Водевиль процветал в Америке с 1881  до  1932  года,  когда  закрылся
театр  "Палас".  Водевиль  служил   тренировочным   полигоном   для   всех
честолюбивых молодых комиков; это была  арена,  где  они  оттачивали  свое
остроумие в схватках с враждебно настроенной язвительной публикой.  Однако
те из комиков, кто выходил победителем из этих схваток,  двигались  дальше
по пути к славе и богатству. Эдди Кантор и  У.К.Филдс,  Джолсон  и  Бенни,
Эббот и Костелло, Джессел и Бернс, братья Маркс и десятки других. Водевиль
был кормушкой, постоянным источником дохода, но когда он  вышел  из  моды,
комикам  пришлось  обратиться  к  другим  сферам  деятельности.   Наиболее
популярных из них пригласили участвовать в радиоревю и  вести  собственные
программы; кроме того, они выступали в известных  ночных  клубах  по  всей
стране. В совсем иной ситуации оказались  молодые,  стремящиеся  пробиться
комики вроде  Тоби.  Они  тоже  работали  в  ночных  клубах,  но  это  был
совершенно другой мир. Он назывался "Клозетным турне", которое проходило в
грязных кабаках по всей стране, где собиралась неопрятная публика, которая
дула пиво, громко рыгала на представлениях стриптиза и проваливала комиков
ради  спортивного  интереса.  Артистическими  уборными  служили  зловонные
туалеты, где пахло остатками пищи, пролитой  выпивкой,  мочой  и  дешевыми
духами. Гонорар варьировался от несъедобного  обеда  до  пяти,  десяти,  а
иногда и пятнадцати долларов за вечер, в зависимости от реакции публики.


     Тоби Темпл выступал во всех подобных  заведениях,  и  они  стали  его
школой. Города были разными, но заведения одни и те же,  и  воняло  в  них
одинаково, и враждебность публики была неизменной.  Если  им  не  нравился
артист, то они швыряли в него бутылки из-под пива, всячески  донимали  его
на протяжении всего выступления и  свистом  сгоняли  со  сцены.  Это  была
суровая школа, но это была и полезная школа, потому что она  научила  Тоби
всем уловкам выживания. Он наловчился обращаться с подвыпившими  туристами
и трезвыми хулиганами и никогда  не  путать  их  между  собой;  определять
потенциального дебошира и успокаивать его, попросив позволения  отхлебнуть
от его выпивки или воспользоваться его салфеткой, чтобы вытереть лоб.
     Острый язык Тоби давал ему возможность получать  работу  в  местах  с
такими названиями, как "Озеро  Киамеша",  "Шаванга  Лодж"  и  "Эйвон".  Он
выступал в "Уайлдвуде", "Нью-Джерси", "Сынах Италии" и "Лосиной усадьбе".
     И все время учился.
     Номер Тоби состоял из пародий на популярные песни, подражаний  Кларку
Гейблу,  Кэри  Гранту,  Хамфри  Богарту  и  Джеймсу  Кэгни  и   материала,
украденного у комиков с громкими именами,  которые  могли  позволить  себе
пользоваться услугами высокооплачиваемых писателей. Все начинающие  комики
крали материал для своих номеров, да  еще  и  хвастались  этим.  "Я  делаю
Джерри Лестера, - заявлял молодой артист, имея в виду, что использует  его
материал, - И смотрюсь вдвое лучше, чем он". "Я работаю  Мильтона  Берля".
"Видели бы вы моего Реда Скелтона".
     Так как материал давал ключ к успеху, они крали лишь у самых лучших.
     Тоби готов был  пробовать  что  угодно.  Например,  он  устремлял  на
безразличные, жесткие лица публики мечтательный взгляд своих синих глаз  и
спрашивал: "Вы когда-нибудь видели, как писает  эскимос?"  Затем  подносил
руки к ширинке, и оттуда сыпались кубики льда.
     Или  Тоби  надевал  тюрбан  и  заворачивался  в   простыню.   "Абдул,
заклинатель змей", - нараспев произносил он и начинал играть на флейте,  а
из плетеной корзинки выползала кобра, двигаясь в такт музыке  и  повинуясь
проволочкам, за которые тянул Тоби. Телом змеи была  груша  спринцовки,  а
головой - ее наконечник. Среди публики всегда находился кто-то,  кому  это
казалось смешным.
     У него были десятки номеров. Ему приходилось быстро  переключаться  с
одного на другой, пока в него не начинали лететь бутылки.
     И где бы он ни работал, во время его выступления всегда слышался звук
спускаемой в туалете воды.
     Тоби путешествовал по стране на автобусах. Приехав в очередной город,
он обычно устраивался в самом дешевом отеле или пансионе  и  начинал  свой
экскурс по ночным клубам и барам. Он укреплял картонными стельками подошвы
своих ботинок и  белил  воротнички  рубашек  мелом,  чтобы  сэкономить  на
стирке. Все города казались невыносимо скучными, кормили там всегда плохо,
но больше всего он страдал от одиночества. Время от времени он писал отцу,
но делал это скорее из чувства долга, а не оттого,  что  любил  его.  Тоби
отчаянно нуждался в ком-нибудь, с кем он  мог  бы  поговорить,  поделиться
своей мечтой, кто мог бы понять его.
     Он наблюдал, как  добившиеся  успеха  эстрадные  артисты  выходят  из
известных клубов со своей свитой и с шикарными  девочками  и  отъезжают  в
сверкающих лимузинах. Тоби завидовал им. _К_о_г_д_а_-_н_и_б_у_д_ь_...
     Но хуже всего ему было в те моменты, когда он  терпел  фиаско,  когда
его освистывали посреди номера и выбрасывали вон.  В  эти  мгновения  Тоби
ненавидел сидящих в зале людей, готов был убить их. Дело было не только  в
том, что он потерпел неудачу, а в том, что он потерпел  неудачу  на  самом
дне. Ниже ему падать было некуда, он уже был _т_а_м_. Он забивался в  свою
гостиничную комнату, плакал и умолял Бога оставить его в покое, лишить его
желания выходить перед публикой и развлекать ее.  "Боже,  -  молил  он,  -
сделай так, чтобы мне захотелось стать продавцом в  обувном  магазине  или
мясником. Все, что угодно, лишь бы не это!" Его мать ошиблась. Он  не  был
Божьим избранником. Ему никогда не стать знаменитым. Завтра он найдет себе
какое-нибудь другое занятие. Будет работать в конторе с девяти до  пяти  и
жить как нормальный человек.
     А на следующий  вечер  Тоби  вновь  был  на  сцене:  подражал,  выпал
остротами, пытаясь завоевать расположение зрителей, не дать им  озлобиться
и наброситься на него.
     Он улыбался им своей простодушной улыбкой и  говорил:  "Этот  человек
очень любил свою утку и как-то раз  взял  ее  с  собой  в  кино.  Кассирша
возмутилась: "С уткой сюда нельзя!" Тогда он зашел за угол, запихнул  утку
спереди в брюки, купил билет  и  прошел  в  зал.  Утка  начала  беспокойно
возиться, и человек расстегнул ширинку, чтобы птица могла высунуть голову.
Ну, а рядом с ним сидела дама с мужем. Вдруг она поворачивается к  мужу  и
говорит: "Ральф, этот тип рядом со мной  выложил  наружу  свой  пенис".  А
Ральф ей: "Он что, пристает к тебе?" Она: "Нет". "Ну и прекрасно! Тогда не
обращай внимания и смотри фильм". Через несколько минут жена снова толкает
мужа в бок: "Ральф, его пенис..." Муж: "Я же  сказал  тебе  -  не  обращай
внимания". Жена: "Не могу - он клюет мою воздушную кукурузу!"
     У  Тоби  были  разовые  выступления  в   клубе   "Три-шесть-пять"   в
Сан-Франциско, в "Вешалке Руди" в Нью-Йорке и в заведении "Кин  Ва  Ло"  в
Толедо. Он выступал на съездах водопроводчиков и  на  банкетах  игроков  в
кегли.
     И учился.
     Он давал и четыре, и пять представлений в день в  небольших  театрах,
называвшихся "Гемма" или "Одеон", "Эмпайр" или "Стар".
     И учился.
     Одна из истин, усвоенных в конце концов Тоби Темплом, состояла в том,
что он мог провести весь  остаток  жизни  на  кругах  "Клозетного  турне",
оставаясь безвестным и непризнанным. Но  тут  произошло  событие,  которое
временно отодвинуло эту проблему на второй план.
     Холодным воскресным днем в начале декабря 1941 года Тоби участвовал в
эстрадных представлениях в театре Дьюи на четырнадцатой улице в Нью-Йорке.
Давалось пять представлений в  день  в  программе  каждого  стояло  восемь
номеров, и часть выполняемой Тоби  работы  заключалась  в  том,  чтобы  их
объявлять.  Первое  представление  прошло   хорошо.   Во   время   второго
представления, когда Тоби объявил номер семьи японских акробатов "Летающие
Каназава", публика начала их освистывать. Тоби отступил за кулисы. "Что за
черт? Какая муха их укусила?!" - удивился он.
     - Господи, ты разве не слышал? Несколько часов назад япошки напали на
Пирл-Харбор, - объяснил ему режиссер.
     - Ну и что? - возмутился Тоби, - Вы посмотрите на этих парней  -  они
здорово работают.
     Во время следующего представления, перед номером японцев, Тоби  вышел
на сцену и объявил: "Дамы и господа, мне доставляет  большое  удовольствие
представить вам только что  прибывших  после  триумфальных  выступлений  в
Маниле "Летающих  филипинцев"!  Едва  увидев  на  сцене  японскую  труппу,
публика принялась шикать.  Дальше  Тоби  последовательно  превращал  их  в
"Веселых  гавайцев",  "Монгольских  мастеров"  и  наконец  в   "Эскимоских
летунов". Но спасти их так и не смог. Как, впрочем, и себя  самого.  Когда
вечером этого дня он позвонил отцу, то узнал, что дома  его  ждет  письмо.
Оно начиналось словом "Привет!" и было подписано президентом. Шесть недель
спустя Тоби принял присягу  в  рядах  армии  Соединенных  Штатов.  В  день
присяги в голове  у  него  так  стучало,  что  он  едва  был  в  состоянии
произнести слова клятвы.


     Маленькая Жозефина  страдала  частыми  головными  болями.  Когда  они
начинались, ей казалось, будто две огромные ладони давят ей на виски.  Она
старалась не плакать, чтобы не  расстраивать  маму.  Миссис  Чински  очень
пристрастилась к религии. В глубине души она всегда считала, что  каким-то
образом она сама и ее малышка послужили причиной смерти мужа.  Как-то  раз
она забрела на собрание религиозной секты, где священник громовым  голосом
вещал: "Вы все погрязли в грехе и пороке. Господь, который держит вас  над
бездной ада, словно гадкое насекомое над огнем, питает к  вам  отвращение.
Вы все висите на тонкой ниточке, вы прокляты все до одного,  и  пламя  Его
гнева  сожжет  вас,  если  не  раскаетесь!"   Миссис   Чински   сразу   же
почувствовала себя лучше, ибо поняла, сто слышит слово Господне.
     "Это нам наказание от Бога за то, что мы убили твоего отца", -  часто
говорила Жозефине мать, и хотя девочка была слишком мала,  чтобы  понимать
значение этих слов, она все же усвоила, что сделала что-то  дурное,  и  ей
хотелось узнать, что это было, потому что тогда она могла бы  попросить  у
мамы прощения.





     Война показалась Тоби Темплу кошмарным сном.
     В армии он стал никем, просто порядковым номером,  одетым  в  военную
форму, - как миллионы других, безликих, безымянных, безвестных.
     Его направили в лагерь  начальной  подготовки  в  Джорджии,  а  потом
перебросили в Англию, где его часть должна была дислоцироваться в одном из
лагерей в Суссексе. Тоби сказал сержанту, что ему хотелось бы поговорить с
генералом. Но добрался он только до капитана. Капитана звали Сэм  Уинтерс.
Это был смуглолицый молодой человек чуть старше  тридцати  лет,  с  умными
глазами.
     - В чем проблема, рядовой?
     - Вот какое дело, капитан,  -  начал  Тоби.  -  Я  эстрадный  артист.
Работаю в шоу-бизнесе. Этим я и занимался до армии.
     Капитан Уинтерс улыбнулся его серьезности.
     - А что именно вы делаете? - спросил он.
     - Всего понемножку, - ответил Тоби. - Я пародирую, подражаю и...
     Он увидел выражение глаз капитана и неловко закончил:
     - И всякое такое.
     - Где же вы работали?
     Тоби начал было рассказывать, потом остановился. Бесполезно. Ведь  на
капитана произвели бы впечатление  только  такие  места,  как  Нью-Йорк  и
Голливуд.
     - Да нигде из тех мест, о которых вы  могли  бы  слышать,  -  ответил
Тоби. Он подумал, что даром теряет время.
     Капитан Уинтерс сказал:
     - Это не от меня зависит, но я посмотрю, что можно сделать.
     - Да, конечно. Большое спасибо, капитан. - Тоби отдал честь и вышел.
     Сэм Уинтерс сидел за своим письменным столом и думал о Тоби еще долго
после того, как тот ушел. Сэм  поступил  на  военную  службу,  потому  что
считал, что в этой войне надо сражаться и обязательно победить.  В  то  же
время он ненавидел ее за то, что она делала с молодыми ребятами вроде Тоби
Темпла. Но если у парня действительно талант, то он рано  или  поздно  все
равно проявится, потому что талант - это как нежный цветок,  растущий  под
скальной породой. В конечном счете ничто не может помешать  ему  пробиться
на  поверхность  и  расцвести.  Сэм  Уинтерс  ушел  с  прекрасной   работы
кинопродюсера в Голливуде, чтобы пойти  в  армию.  Он  поставил  несколько
имевших успех картин для студии "Пан-Пацифик"  и  видел  десятки  подающих
надежды молодых людей, подобных Тоби Темплу, которые приходили и  уходили.
Они по меньшей мере заслуживают того, чтобы дать им  шанс.  В  этот  день,
ближе к вечеру, он поговорил о Тоби с полковником Бичем.
     - Я думаю, надо, чтобы его прослушали в "Специальном обслуживании", -
сказал капитан Уинтерс. - У меня такое чувство, что он может  понравиться.
Видит Бог, нашим парням скоро станет не лишним даже  самое  незначительное
развлечение.
     Полковник пристально посмотрел на капитана  Уинтерса  снизу  вверх  и
невозмутимо произнеся:
     - Хорошо, капитан. Пришлите мне докладную записку по этому вопросу.
     Он   посмотрел   вслед   уходящему   капитану   Уинтерсу.   Бич   был
профессиональным  военным,  выпускником  Уэст-Пойнта  и  сыном  выпускника
Уэст-Пойнта. Полковник с презрением относился ко всем штатским, а  капитан
Уинтерс был с его точки зрения, штатским.  Тот  факт,  что  человек  носит
военную форму с капитанскими нашивками, еще не  делает  из  него  солдата.
Когда полковник Бич получил докладную записку  капитана  Уинтерса  о  Тоби
Темпле, он лишь взглянул на нее, а затем решительно черкнул  наискось:  "В
просьбе отказать" - и поставил свои инициалы.
     Теперь он был удовлетворен.


     Чего Тоби особенно не хватало,  так  это  аудитории.  Ему  надо  было
оттачивать свое умение.  Он  рассказывал  анекдоты,  показывал  пародии  и
подражания при каждом удобном случае. В качестве аудитории  ему  одинаково
годились и двое рядовых, несущие вместе с ним караульную службу где-нибудь
в безлюдном поле, и целый автобус солдат по пути в город, и мойщик  посуды
на кухне. Тоби необходимо было рассмешить их, заслужить их аплодисменты.
     Однажды капитан Сэм Уинтерс наблюдал, как Тоби демонстрировал один из
своих номеров в зале отдыха. Уинтерс подошел к нему потом и сказал:
     - Жаль, что с вашим переводом ничего не вышло, Темпл. Я думаю, что  у
вас есть талант. Когда будете в Голливуде, разыщите меня.
     Усмехнулся и добавил:
     - Разумеется, если я все еще буду там работать.
     На следующей неделе батальон Тоби отправился на фронт.


     В последующие годы, когда Тоби думал о войне, ему вспоминались отнюдь
не сражения. В Сен-Ло он имел  грандиозный  успех,  имитируя  пение  Бинга
Кросби под пластинку с ее записью. В Ахене он пробрался в госпиталь и  два
часа рассказывал раненым анекдоты, пока его не вытурили  медсестры.  Он  с
удовольствием вспоминал, как один солдат так смеялся, что у него разошлись
все швы. А в Меце он с треском провалился, хотя  чувствовал,  что  причина
была не в нем,  просто  публика  нервничала  из-за  летавших  над  головой
нацистских самолетов.
     Участие Тоби в боях было чисто случайным. Он получил благодарность за
храбрость при взятии немецкого командного пункта. В сущности, Тоби не имел
ни малейшего представления о том, что происходило. Он "Работал"  по  Джона
Уэйна и так увлекся, что все закончилось прежде, чем он успел испугаться.
     Для Тоби единственным действительно  важным  делом  было  играть  для
публики. В Шербурге он с парой друзей отправился в бордель, и пока те были
наверху, он в гостиной устроил представление для мадам и  двух  ее  девиц.
Когда он закончил свой номер, мадам  предложила  ему  подняться  наверх  и
развлечься за счет заведения.
     Такой была для Тоби война. Как оказалось, не  такой  уж  страшной,  и
время летело быстро. Когда война закончилась, шел 1945 год,  и  Тоби  было
почти двадцать пять лет. Внешне он не постарел ни на  один  день.  У  него
было все  то  же  милое  лицо  с  неотразимыми  синими  глазами  и  та  же
беспомощно-наивная манера держаться.
     Вокруг только и разговоров было,  что  о  возвращении  домой.  Одного
ждала в Канзас-Сити невеста, другого - мать с отцом в Бейонне, третьего  -
свое дело в Сент-Луисе. Тоби не ждал никто.
     Он решил ехать в Голливуд. Богу пора было исполнить обещанное.
     "Знаете ли вы Бога? Видели ли вы лик Иисуса? Я видел  Его,  братья  и
сестры, и я слышал голос Его, но Он говорит лишь с  теми,  кто  преклоняет
перед Ним колени и  кается  в  грехах  своих.  Господь  отворачивается  от
упорствующих.  Тетива  гнева  Божьего  натянута,  и  пылающая  стрела  Его
праведной ярости нацелена в ваши порочные сердца,  и  в  любую  минуту  Он
спустит тетиву, стрела Его возмездия поразит  ваши  сердца!  Обратитесь  к
нему теперь, пока еще не слишком поздно!"
     Полными ужаса глазами Жозефина смотрела на  потолок  палатки,  ожидая
увидеть летящую в нее огненную стрелу. Она ухватилась за материнскую руку,
но мать даже не заметила этого. Лицо ее пылало, глаза сверкали религиозным
пылом.
     "Восхвалим Иисуса!" - взревела паства.
     Молитвенные  собрания  происходили  в  огромной  палатке  на  окраине
Одессы, и миссис Чински каждый раз брала туда с собой  Жозефину.  Трибуной
проповеднику служил деревянный помост, поднятый на шесть футов над землей.
Непосредственно перед  помостом  располагалась  загородка,  куда  помещали
грешников для покаяния и обращения. Дальше за загородкой  шли  бесконечные
ряды  жестких  деревянных   скамей,   до   отказа   заполненных   поющими,
неистовствующими искателями спасения, которых угрозы адского огня и вечных
мук повергали в благоговейный  ужас.  Это  было  устрашающее  зрелище  для
шестилетнего  ребенка.  Среди  проповедников  находились  фундаменталисты,
трясуны, пятидесятники, методисты и адвентисты - и все они грозили  адским
огнем и вечными муками.
     "На колени, о вы, грешники, и трепещите перед могуществом Иеговы! Ибо
ваши злодеяния разбили сердце  Иисуса  Христа,  и  за  это  вас  настигнет
возмездие через гнев Отца Его! Взгляните вокруг себя, на лица этих  детей,
зачатых в похоти и проникнутых грехом".
     И маленькая Жозефина сгорала от стыда, чувствуя, будто все смотрят на
нее. Когда у нее начинала сильно болеть голова, Жозефина  знала,  что  это
наказание, ниспосланное ей Богом. Она молилась каждый вечер о  том,  чтобы
голова перестала болеть, и тогда она будет знать, что Бог простил  ее.  Ей
хотелось узнать, что же она сделала такого плохого.
     "И я воспою аллилуйю, и  вы  воспоете  аллилуйю,  и  мы  все  воспоем
аллилуйю, когда приедем Домой".
     "Спиртное - это кровь Дьявола, табак - его  дыхание,  а  блуд  -  его
услада. Вы виновны в сделке с Сатаной? Тогда гореть  вам  вечно  в  аду  и
терпеть вечные муки, ибо грядет Люцифер по души ваши!"
     И Жозефина дрожала, дико озираясь и намертво вцепившись в  деревянную
скамью, чтобы Дьявол не мог утащить ее.
     Они пели: "Я хочу попасть на Небо, где нас ждет  покой  желанный".  А
маленькая Жозефина пела то, что ей слышалось: "Я хочу попасть на Небо, где
дождем помоет славно".
     После громовых проповедей наступало время чудес. Жозефина, замирая от
любопытства и страха,  смотрела  на  процессию  калек,  мужчин  и  женщин,
которые ковыляли, ползли и ехали в каталках к загону  для  грешников,  где
проповедник возлагал на них  руки  и  молил  силы  небесные  об  исцелении
несчастных. Они отбрасывали прочь свои посохи и костыли, некоторые из  них
начинали  истерически  вопить  что-то  на  непонятном  языке,  и  Жозефина
съеживалась от страха.
     Молитвенные  собрания  всегда  заканчивались  сбором   пожертвований.
"Иисус видит вас, а скупость Ему ненавистна". После этого все расходились.
Но страх еще долго не покидал Жозефину.


     В 1946 году в городе Одесса, штат Техас, жили  две  категории  людей:
"нефтяные люди" и "остальные". "Нефтяные люди" не презирали "остальных"  -
они их просто жалели, потому что наверняка Бог хотел, чтобы  у  всех  были
личные самолеты, "кадиллаки" и плавательные бассейны  и  чтобы  все  могли
устраивать вечера с шампанским для сотни гостей.  Поэтому  он  и  зарыл  в
Техасе нефть.
     Жозефина Чински не знала, что принадлежит к "остальным"! В шесть  лет
она была красивой девчушкой: блестящие черные волосы, темно-карие глаза  и
чудесное овальное личико. Мать Жозефины, искусная  портниха,  работала  на
богатых людей города и часто брала с собой Жозефину, когда шла на примерку
к "нефтяным леди"  и  превращала  рулоны  тончайшей  ткани  в  потрясающие
вечерние  туалеты.  "Нефтяным  людям"  нравилась  Жозефина  -  вежливая  и
симпатичная девочка, и они были довольны  собой,  своей  демократичностью,
позволяя ребенку из  бедной  семьи  общаться  с  их  собственными  детьми.
Жозефина была не похожа на польку, и, хотя они никогда бы не приняли ее  в
члены  своего  клуба,  этим  людям  доставляло  удовольствие  наделить  ее
гостевыми  привилегиями.  Жозефине  было  позволено  играть  с  "нефтяными
детьми", пользоваться их велосипедами, пони и стодолларовыми куклами.  Так
получилось, что она стала жить двойной жизнью. Одна ее жизнь была дома,  в
маленьком дощатом оштукатуренном коттедже с обшарпанной  мебелью,  уборной
во дворе и криво висящими дверями. Другая же  жизнь  девочки  протекала  в
больших  красивых  особняках  колониального  стиля,  окруженных  обширными
сельскими угодьями. Если Жозефине случалось остаться на ночь в доме  Сисси
Топпинг или Линди Фергюсон,  то  ей  одной  отводили  большую  спальню,  а
завтрак подавали горничные. Жозефина любила встать среди ночи,  когда  все
спали,  сойти  вниз  и  рассматривать  наполнявшие  дом  прекрасные  вещи,
чудесные картины, тяжелое серебро с монограммами. Она рассматривала  их  и
гладила, говоря себе, что когда-нибудь и она  будет  жить  в  великолепном
доме, в окружении красоты.
     Но и в той, и в другой жизни Жозефина чувствовала себя одинокой.  Она
боялась рассказывать матери о своих головных болях и страхе  перед  Богом,
так как ее мать превратилась в мрачную фанатичку, одержимую Божьей  карой,
желающую этой кары. А с "нефтяными людьми" Жозефина  не  хотела  обсуждать
свои проблемы так как они желали  видеть  ее  такой  же  жизнерадостной  и
веселой, как они сами.
     В день, когда Жозефине исполнилось  семь  лет,  универмаг  Брюбейкера
объявил фотоконкурс  на  "самого  красивого  ребенка"  Одессы.  Конкурсный
снимок надо было сделать  в  фотоотделе  магазина.  Для  приза  изготовили
золотой кубок, на котором потом должны будут выгравировать имя победителя.
Кубок выставили в витрине магазина, и Жозефина каждый день проходила мимо,
чтобы посмотреть на него. Еще никогда в жизни она  ничего  так  сильно  не
желала получить, как этот приз. Мать Жозефины не разрешила ей  участвовать
в конкурсе. "Тщеславие - это зеркало Дьявола", - заявила она, но  одна  из
"нефтяных дам", которой нравилась Жозефина,  заплатила  за  ее  снимок.  С
этого момента девочка решила, что золотой кубок будет принадлежать ей. Она
представляла себе, как он стоит у нее на туалетном столике и она тщательно
протирает его каждый день. Когда Жозефина узнала, что прошла в финал,  она
так разволновалась, что не смогла пройти в школу. Она весь день  пролежала
в постели с расстройством желудка, не  в  силах  вынести  такого  счастья.
Впервые в жизни у нее будет какая-то красивая вещь.
     На другой день Жозефина узнала, что  выиграла  конкурс  Тина  Хадсон,
принадлежавшая к "нефтяным детям". Тина была далеко  не  так  хороша,  как
Жозефина, но ее отец оказался  членом  совета  директоров  того  концерна,
который владел универмагом Брюбейкера.
     Когда Жозефина услышала эту новость, у нее  так  разболелась  голова,
что ей хотелось кричать от  боли.  Она  боялась,  как  бы  Богу  не  стало
известно, как много значил для нее этот золотой кубок, но Он, должно быть,
все-таки узнал, потому  что  головные  боли  продолжались.  По  ночам  она
плакала в подушку, чтобы мать не могла ее услышать.
     Через несколько дней после  окончания  конкурса  Жозефину  пригласили
погостить к Тине домой на субботу и воскресенье. Золотой  кубок  стоял  на
каминной полке у Тины в комнате. Жозефина долго на него смотрела.
     Когда  Жозефина  вернулась  домой,  кубок  был  спрятан   у   нее   в
чемоданчике. Он все еще был там, когда мать Тины приехала за ним.
     Мать Жозефины задала ей жестокую порку розгой  из  длинного  зеленого
ивового прута. Но девочка не рассердилась за это на нее.
     Те несколько минут, что Жозефина держала  в  руках  чудесный  золотой
кубок, стоили любой боли.





     Город  Голливуд,  штат  Калифорния,  в  1946   году   был   всемирной
киностолицей,  полюсом  притяжения  для  талантов,  алчности,  красоты   и
надежды. Этот город мог сделать тебя  звездой  за  одну  ночь;  он  был  и
царством жуликов, и борделем,  и  апельсиновой  рощей,  и  святилищем.  Он
напоминал волшебный калейдоскоп, где взгляду каждого  смотрящего  виделась
своя собственная картина.
     Для Тоби Темпла Голливуд был  местом,  куда  он  мечтал  попасть.  Он
явился сюда, имея при себе  армейский  вещевой  мешок  и  триста  долларов
наличными, и поселился в дешевом пансионе на бульваре Кахуэнга. Тоби  знал
о Голливуде все. Действовать надо было быстро, пока не  кончились  деньги.
Тоби отправился  в  галантерейный  магазин  на  Вайнстрит,  заказал  новый
гардероб и с двадцатью долларами, оставшимися  у  него  в  кармане,  вошел
раскованной походкой  в  ресторан  "Голливудская  коричневая  шляпа",  где
обедали  все  звезды.  Стены  зала  были  увешаны  карикатурами  на  самых
знаменитых  голливудских  актеров.   Здесь   Тоби   сразу   ощутил   пульс
шоу-бизнеса, почувствовал дыхание наполнявшего зал могущества.  Он  увидел
направлявшуюся к нему метрессу. Это была хорошенькая  рыжеволосая  девушка
лет двадцати пяти с потрясающей фигурой.
     Она улыбнулась Тоби и спросила:
     - Не могу ли я быть вам полезной?
     Искушение оказалось сильнее Тоби. Он протянул руки и  схватил  ее  за
грудь. Потрясенная, она уже открыла было рот, чтобы позвать на помощь,  но
тут Тоби посмотрел на нее неподвижным, остекленевшим взглядом  и  произнес
извиняющимся тоном:
     - Простите меня, мисс, я незрячий.
     - О, извините!
     Девушка была полна  раскаяния  и  желания  проявить  сочувствие.  Она
проводила Тоби к столику, поддерживая его  под  руку,  усадила  и  помогла
сделать заказ. Когда через  несколько  минут  она  вернулась  к  "слепому"
посетителю и застала  его  за  рассматриванием  картинок  на  стене,  Тоби
лучезарно улыбнулся ей и воскликнул:
     - Это чудо! Ко мне вернулось зрение!
     У него был такой наивный и смешной вид, что она не  могла  удержаться
от смеха. Она просмеялась весь обед  с  Тоби  и  продолжала  смеяться  его
шуткам ночью в постели.


     Тоби брался за разную случайную работу по всему  Голливуду,  так  как
это давало ему возможность  соприкоснуться  с  шоу-бизнесом.  Он  парковал
машины с сияющей улыбкой и подходящим к случаю  острым  словцом.  Они  его
игнорировали. Ведь это был  просто  мальчишкапарковщик.  Тоби  смотрел  на
высаживающихся из автомобилей красоток в дорогих, туго  облегающих  фигуры
платьях и думал про себя: "Если бы вы только знали, какой величины звездой
я собираюсь стать, то тут же бросили бы всех этих дебилов".


     Тоби регулярно обходил агентов, но скоро понял, что зря теряет время.
Нечего ему бегать за _н_и_м_и_. Надо добиться того, чтобы они сами  бегали
за _н_и_м_! Чаще других Тоби приходилось слышать имя Клифтона Лоуренса. Он
занимался лишь самыми известными артистами и заключал для них  невероятные
контракты. "Когда-нибудь, - думал  Тоби,  -  Клифтон  Лоуренс  будет  моим
агентом".
     Тоби подписался на два издания, считавшиеся  "библиями"  шоу-бизнеса:
"Дейли Вэрайети" и "Голливуд Рипортер". Это позволило ему чувствовать себя
"своим" человеком. Фильм "Навеки Эмбер" куплен  кинокомпанией  "XX  век  -
Фокс", постановка картины поручена режиссеру Отто Преминджеру. Эва Гарднер
подписала контракт на главную роль в фильме "Остановка по требованию",  ее
партнерами будут Джордж Рафт и Джордж Кэртрайт, а "Жизнь с Отцом"  куплена
студией "Уорнер Бразерс". И вдруг Тоби наткнулся на небольшую заметку,  от
которой  у  него  заколотилось  сердце.  "Продюсер  Сэм  Уинтерс  назначен
вице-президентом   по   вопросам   постановки   фильмов   на    киностудии
"Пан-Пацифик".





     Когда Сэм Уинтерс вернулся с войны, его место на студии "Пан-Пацифик"
было свободно.  За  время  его  отсутствия  произошли  большие  изменения.
Руководитель  студии  был  уволен,  и  Сэму   предложили   исполнять   его
обязанности, пока не подберут нового. Уинтерс так хорошо справился с  этой
работой,  что  поиски  были  прекращены,  а   его   официально   назначили
вице-президентом  студии.  Новая  работа   требовала   большого   нервного
напряжения, но Сэм любил ее больше всего на свете.
     Голливуд напоминал цирк с тремя аренами, где  толклись  необузданные,
безумные персонажи; это было минное поле, на котором отплясывала  вереница
идиотов.   Большинство   актеров,   режиссеров   и   продюсеров   страдало
эгоцентризмом  и  манией  величия,  это  были  неблагодарные,  порочные  и
деструктивные личности. Но с точки зрения Сэма, если у них есть талант, то
все остальное не имеет никакого значения. Талант - это волшебный ключик.
     Дверь в кабинет Сэма открылась, вошла его секретарша Люсиль Элкинз  с
только что распечатанной почтой. Люсиль была одним из  тех  профессионалов
высокой  квалификации,  которые  неизменно  оставались  на  своих  местах,
наблюдая, как приходят и уходят их шефы.
     - Пришел Клифтон Лоуренс, - сказала Люсиль.
     - Пусть войдет.
     Сэму нравился Лоуренс. У него был стиль.  Фред  Аллен  говорил:  "Вся
искренность Голливуда может поместиться в комарином пупке, и еще останется
место для четырех семечек тмина и для сердца агента".
     Клиф  Лоуренс  был  искреннее,  чем  большинство  агентов.  Он   стал
голливудской легендой, а список его клиентов включал всех выдающихся людей
в мире развлекательного  бизнеса.  У  него  в  бюро  работал  единственный
служащий - он сам. Лоуренс постоянно  находился  в  разъездах,  обслуживая
клиентов в Лондоне, Швейцарии, Риме и Нью-Йорке. Он был близко  знаком  со
всеми влиятельными голливудскими чиновниками и каждую неделю играл в  джин
с главными продюсерами трех студий. Дважды в году Лоуренс фрахтовал  яхту,
собирал с полдюжины хорошеньких "фотомоделей" и приглашал высший  персонал
студий "половить рыбку". На побережье в Малибу  Клифтон  Лоуренс  содержал
отлично  оборудованный  пляжный  домик,  которым  в  любое   время   могли
пользоваться его друзья. Клифтона  связывали  с  Голливудом  сибиотические
отношения, и они были полезны для всех.
     Открылась дверь, и в комнату влетел Лоуренс, элегантно выглядевший  в
прекрасно сшитом костюме. Он подошел к Сэму,  протянул  ухоженную  руку  и
сказал:
     - Я просто заскочил поздороваться. Как вообще дела, старина?
     - Можно сказать так: если бы дни были  кораблями,  то  сегодняшний  я
назвал бы "Титаником", - ответил Сэм.
     Клифтон Лоуренс сочувственно хмыкнул.
     - Как вам вчерашний просмотр? - спросил Сэм.
     - Если отрезать первые двадцать  минут  и  отснять  новый  конец,  то
получится то, что надо.
     - В самую точку. - Сэм улыбнулся. - Именно это мы  и  делаем.  Будете
предлагать мне сегодня кого-нибудь из ваших клиентов?
     - Сожалею, но они все уже работают.
     Это было действительно так. Самые известные  кинозвезды  и  несколько
режиссеров и продюсеров составлявшие элитную "конюшню" Клифтона  Лоуренса,
всегда пользовались спросом.
     - Увидимся в пятницу за обедом, Сэм, - сказал Лоуренс. - Чао.
     Он повернулся и вышел за дверь.
     По интеркому раздался голос Люсиль:
     - Пришел Даллас Бэрк.
     - Пусть войдет.
     - Вас хочет видеть и Мел Фосс. Говорит, что по неотложному делу.
     Мел Фосс возглавлял телевизионный отдел "Пан-Пацифик".
     Сэм бросил взгляд на свой настольный календарь.
     - Скажите ему, что мы можем встретиться завтра за завтраком. В  "Поло
Лаундж".
     Зазвонил телефон, и Люсиль сняла трубку.
     - Офис мистера Уинтерса.
     - Привет! Великий человек у себя? - послышался незнакомый голос.
     - А кто это говорит?
     - Передайте ему, что звонит  его  старый  приятель,  Тоби  Темпл.  Мы
вместе  были  в  армии.  Он  говорил  мне,  чтобы  я  разыскал  его,  если
когда-нибудь попаду в Голливуд, - и вот он я, тут как тут.
     - У него совещание, мистер Темпл. Передать ему, чтобы  он  сам  потом
позвонил вам?
     - Конечно.
     Тоби продиктовал свой номер телефона, и Люсиль бросила его в  корзину
для бумаг. Уже не первый раз ей пытаются толкнуть  этот  номер  со  старым
армейским приятелем.


     Даллас Бэрк был одним их пионеров режиссуры в  киноиндустрии.  Фильмы
Берка показывались в каждом колледже, где читался курс по  кинематографии.
С полдюжины его ранних картин считались классикой, и ни одна из этих работ
не была лишена блеска или новаторства. Бэрку было далеко за  семьдесят,  и
его когда-то массивная фигура съежилась так, что  казалось,  будто  одежда
висит на нем складками.
     - Рад видеть вас снова, Даллас, - улыбнулся Сэм, когда старик вошел в
кабинет.
     - И я рад видеть тебя, малыш. - Он показал на вошедшего вместе с  ним
человека. - С моим агентом ты знаком.
     - Разумеется. Здравствуйте, Питер.
     Мужчины сели.
     - Я слышал, у вас есть для меня сюжет, - сказал Сэм Далласу Бэрку.
     - Да, и он просто замечательный.
     Голос старика дрогнул от волнения.
     - С удовольствием его послушаю, - заверил Сэм. Валяйте.
     Далас Бэрк наклонился вперед и начал рассказывать.
     - Что больше всего интересует всех людей  в  мире,  малыш?  Любовь  -
правильно? А в моем сюжете речь идет о самом святом  виде  любви,  который
только существует на свете, - о любви матери к своему ребенку.
     Голос Бэрка по мере увлечения рассказом зазвучал увереннее.
     - Действие начинается на Лонг-Айленд, где девятнадцатилетняя  девушка
работает секретарем  в  богатой  аристократической  семье.  Это  дает  нам
возможность снимать на роскошном фоне - понятно, что я имею в виду? Высшее
общество и все такое. Человек, у которого она служит,  женат  на  чопорной
аристократке. Ему нравится секретарша,  а  он  нравится  ей,  несмотря  на
разницу в возрасте.
     Слушая  лишь  вполуха,  Сэм  пытался  угадать,  во  что   под   конец
превратится сюжет - в "Улицу на задворках" или в "Фальшивую  жизнь".  Хотя
это не имело абсолютно никакого значения, потому что в  любом  случае  Сэм
собирался купить его. Ведь уже почти  двадцать  лет  никто  не  предлагает
Далласу Бэрку ставить фильмы. И Сэм не мог винить  за  это  киноиндустрию.
Три последние картины Бэрка  получились  дорогими,  старомодными  и  стали
кассовыми катастрофами. Даллас Бэрк как кинорежиссер кончился навсегда. Но
о нем надо было позаботиться, потому что он не имел ни  цента  сбережений.
Ему предлагали комнату в приюте для  бывших  кинематографистов,  но  он  с
негодованием отказался.
     - Идите в задницу с вашей вшивой благотворительностью! - заорал он. -
Вы говорите с человеком, который  давал  указания  Дугу  Фэрбенксу,  Джеку
Барримору, Милтону Силзу и Биллу Фарнуму. Я  гигант,  слышите  вы,  сукины
дети, пигмеи!
     И  вот  он  действительно  был  гигантом,  живой   легендой,   но   и
человеку-легенде надо есть.
     Когда Сэм стал продюсером, он позвонил знакомому  агенту  и  попросил
привести к нему Далласа Бэрка с сюжетом для сценария. С тех пор Сэм каждый
год покупал у Бэрка бесполезные для работы сюжеты и платил  за  них  такие
деньги, чтобы старику хватало на жизнь, а уходя в армию позаботился о том,
чтобы эта договоренность оставалась в силе.
     - ...Ну так вот, - продолжал Даллас Бэрк, - девочка растет, не  зная,
кто ее мать. Но мать не теряет ее из виду. Под конец, когда  дочь  выходит
замуж за этого богатого врача, мы показываем свадьбу с большим количеством
гостей. И знаешь, Сэм, в чем вся соль? Вот послушай, это потрясающе.  Мать
не пускают на церемонию! Ей приходится тайком пробираться в церковь, чтобы
увидеть бракосочетание собственной дочери. В зрительном зале не  останется
ни одной пары сухих глаз... Вот так. Что скажешь?
     Догадки Сэма не подтвердились.  Это  оказалась  "Стелла  Даллас".  Он
бросил взгляд на агента, который отвел глаза и  в  смущении  стал  изучать
носки своих дорогих туфель.
     - Здорово! - воскликнул Сэм. - Как  раз  такая  картина,  какую  ищет
студия.
     Сэм повернулся к агенту.
     - Питер, позвоните  в  коммерческий  отдел  и  заключите  договор.  Я
предупрежу их.
     Агент кивнул.
     - Скажи им, что придется раскошелиться на кругленькую сумму  за  этот
сюжет, иначе я отдам его на "Уорнер Бразерс", подхватил  довольный  Даллас
Бэрк. - Предложил его вам первым, потому что мы друзья.
     - Я очень это ценю, - заверил Сэм.
     Он смотрел вслед выходящим их кабинета мужчинам. Сэм понимал, что  не
имеет права тратить деньги компании на сентиментальные жесты такого  рода.
Но киноиндустрия была многим обязана таким людям, как Даллас Бэрк, ибо без
него и ему подобных не существовало бы никакой индустрии.


     В восемь часов на следующее утро Сэм Уинтерс въезжал на своей  машине
под портик отеля "Беверли Хиллз". Спустя несколько минут он уже пробирался
между столиками "Поло  Лаундж",  раскланиваясь  с  друзьями,  знакомыми  и
конкурентами. В этом зале за завтраками, ленчами и коктейлями  заключалось
больше сделок, чем в офисах всех студий, вместе взятых.  Мел  Фосс  поднял
голову, когда Сэм подошел к его столику.
     - Доброе утро, Сэм.
     Мужчины обменялись рукопожатием, и Сэм  скользнул  на  свое  место  в
кабинке напротив Фосса. Восемь месяцев назад Сэм взял Фосса  на  работу  -
руководить отделом телевидения на студии "Пан-Пацифик". Телевидение,  этот
новорожденный младенец в  мире  развлекательного  бизнеса,  развивалось  с
невероятной быстротой. Все студии, которые когда-то с подозрением смотрели
на телевидение, оказались теперь вовлеченными в него.
     Подошла официантка, чтобы принять заказ. После ее ухода Сэм спросил:
     - Что скажешь хорошего, Мел?
     Мел Фосс покачал головой.
     - Хорошего - ничего, - отрезал он. - У нас неприятности!
     Сэм молча ждал.
     - Нам ничего не светит с "Рейдерами".
     Сэм удивленно посмотрел на него.
     - Но ведь рейтинг сериала высок. Зачем же компании надо  аннулировать
его показ? Не так-то просто заполучить вещь, имеющую успех.
     - Вещь тут ни при чем, - перебил его Фосс. - Дело в Джеке Нолане.
     Джек Нолан играл главную роль в  "Рейдерах"  и  моментально  приобрел
успех как у критики, так и у публики.
     - А что с ним такое? - спросил Сэм.
     Он ненавидел привычку Фосса заставлять собеседника клещами вытягивать
из него информацию.
     - Ты читал выпуск журнала "Пинк" за эту неделю?
     - Я не читаю его ни за какую неделю. Это помойное ведро!
     Уинтерсу вдруг стало ясно, куда клонит Фосс.
     - Они засекли Нолана?!
     - Как черным по белому, - ответил Фосс. - Эта тупая скотина  напялила
свое лучшее  кружевное  платье  и  потащилась  на  вечеринку.  Кто-то  его
сфотографировал.
     - Что, дела плохи?
     - Хуже не бывает. Вчера мне звонили раз  десять  из  телекомпании.  И
спонсоры, и компания выходят из игры. Никто не хочет иметь дело с паршивым
гомиком.
     - Трансвестит, - поправил Сэм.
     Он очень рассчитывал на то, что сможет представить солидный доклад  о
телевидении  в  следующем  месяце  на  заседании  правления  в  Нью-Йорке.
Сообщенная Фоссом новость ставит на этом крест.  Потеря  "Рейдеров"  будет
ощутимым ударом.
     Надо попытаться что-то сделать.
     Когда Сэм вернулся к себе в кабинет, Люсиль  помахала  у  него  перед
лицом пачкой корреспонденции.
     - Все самое неотложное сверху, - сказала она. - Вас просят...
     - Потом. Свяжите меня с Уильямом Хантом из Ай-Би-Си.
     Спустя  две  минуты  Сэм  уже  разговаривал  с  главой   "Интернэшенл
Бродкастинг Компани". Сэм был знаком с Хантом несколько лет, и тот был ему
симпатичен. Хант начинал свою  карьеру  молодым,  способным  адвокатом  и,
пройдя  сложный  путь,  достиг  самой   верхней   ступеньки   лестницы   в
телекомпании. Им редко приходилось встречаться по делу,  так  как  Сэм  не
имел непосредственного касательства к телевидению. Он жалел теперь, что не
удосужился сойтись с Хантом  поближе.  Когда  его  соединили  с  ним,  Сэм
заставил себя говорить непринужденным бодрым тоном.
     - Доброе утро, Билл.
     - Какой приятный сюрприз, -  обрадовался  Хант.  -  Давненько  мы  не
общались, Сэм.
     - Слишком давно. Во всем виноват этот наш бизнес,  Билл.  Совсем  нет
времени пообщаться с симпатичными тебе людьми.
     - Что верно, то верно.
     Сэм постарался, чтобы его вопрос  прозвучал  так,  будто  только  что
пришел ему в голову.
     - Между прочим, вы видели эту гнусную статейку в "Пике"?
     - Разумеется, и вы это знаете, - спокойно  произнес  Хант.  -  Именно
поэтому мы и аннулируем показ сериала, Сэм.
     Эти слова прозвучали так, словно все уже было решено окончательно.
     - Билл, а как бы вы отнеслись к  моим  словам  о  том,  что  вся  эта
история с Джеком Ноланом подстроена?
     На другом конце провода послышался смешок.
     - Я бы сказал, что вам стоит подумать о писательской карьере.
     - Я на полном серьезе, - горячо заверил  Сэм.  -  Я  _з_н_а_ю_  Джека
Нолана. С ним все в таком же порядке, как у нас с  вами.  Тот  снимок  был
сделан на костюмированном вечере. У девушки Джека был день рождения, и  он
надел это платье для смеха.
     Сэм почувствовал, что у него вспотели ладони.
     - Я не могу...
     - Чтобы показать, насколько я уверен в Джеке, скажу, что  только  что
поставил его на главную роль в "Ларедо", нашем большом  вестерне,  который
мы собираемся снимать в будущем году.
     Возникла пауза.
     - Вы это серьезно, Сэм?
     - И еще как! Эта картина будет стоить три миллиона. Если  Джек  Нолан
оказался голубеньким, то его бы так осмеяли, что он живенько слетел  бы  с
экрана. Рекламные агентства и на пушечный выстрел не подойдут  к  картине.
Стал бы я так рисковать, если бы не был уверен?
     - Ну...
     В голосе Билла Ханта послышалось сомнение.
     - Послушайте, Билл, неужели вы позволите грязному листку вроде  "Пик"
поломать карьеру хорошему человеку? Ведь вам же нравится  сериал,  не  так
ли?
     - Очень нравится Это чертовски хорошая вещь. Но спонсоры...
     - Но это же ваша телекомпания. У вас больше спонсоров,  чем  эфирного
времени. Мы дали вам первоклассную вещь. Зачем же подвергать риску то, что
сулит успех?
     - Да, но...
     - Мел Фосс еще не обсуждал с вами  планы  нашей  студии  относительно
"Рейдеров" на будущий сезон?
     - Нет...
     - Вероятно, хотел преподнести вам сюрприз, - перебил  Сэм.  -  Вы  бы
только послушали, что он  запланировал!  Специально  приглашенные  звезды,
известнейшие писатели-"вестернисты", натурные съемки  -  полный  набор!  И
если "Рейдеры" не взлетят ракетой на первое место, считайте, что я  ошибся
в выборе рода занятий!
     После небольшой заминки Билл Хант осторожно произнес:
     - Пускай Мел позвонит мне. Может быть, мы все здесь немного поддались
панике.
     - Он позвонит, - пообещал Сэм.
     - И вот еще что, Сэм, вы ведь понимаете мою  позицию.  Я  не  пытался
никому навредить.
     - Конечно, нет, - великодушно сказал Сэм.  -  Я  слишком  хорошо  вас
знаю, чтобы так думать, Билл. Поэтому я и считал, что  вам  следует  знать
правду.
     - Я признателен вам за это.
     - Как насчет ленча на следующей неделе?
     - С удовольствием. Я позвоню вам в понедельник.
     Они попрощались друг с другом и положили трубки. Сэм сидел  в  полном
изнеможении. Конечно же, Джек Нолан был самым настоящим гомиком,  что  тут
говорить. Его уже давно нужно было задвинуть куда-нибудь подальше. И  ведь
все будущее Сэма зависит от таких  маньяков.  "Руководить  студией  -  все
равно, что в снежную бурю переходить через Ниагарский  водопад  по  высоко
натянутой проволоке. Надо быть сумасшедшим, чтобы работать на этом месте!"
- подумал Сэм. Он снял трубку своего  личного  телефона  и  набрал  номер.
Через несколько секунд он уже разговаривал с Мэлом Фоссом.
     - "Рейдеры" остаются в эфире, - сообщил Сэм.
     - Что?! - ошеломленно спросил Фосс.
     - Что слышал. Я  хочу,  чтобы  ты  быстренько  переговорил  с  Джеком
Ноланом. Скажи ему, что  если  он  еще  хоть  раз  подставится  таким  вот
образом, то я лично выдворю его из города и отправлю к черту на рога! Я не
шучу. Если ему приспичит что-нибудь пососать,  передай,  чтобы  попробовал
банан!
     Сэм швырнул трубку на место. Он откинулся в кресле и стал думать.  Он
забыл  сказать  Фоссу  о  тех  существенных  изменениях,  о   которых   он
вдохновенно  наврал  Билу  Ханту.  Придется  искать  писателя,  способного
создать сценарий под заглавием "Ларедо".
     Дверь распахнулась, и на пороге застыла Люсиль. Лицо  ее  было  белым
как бумага.
     - Вы можете прямо сейчас спуститься на Десятую  площадку?  Ее  кто-то
поджег.





     Тоби Темпл несколько раз пытался пробиться к  Сэму  Уинтерсу,  но  ни
разу  ему  не  удалось  проскочить  рубеж,  обороняемый   его   стервозной
секретаршей, и в конце концов он отступился. Тоби обошел  ночные  клубы  и
киностудии, но без всякого  успеха.  На  следующий  год  он  нанимался  на
временную работу, чтобы  продержаться.  Продавал  недвижимость,  страховые
полисы и галантерею, а в промежутках выступал в  барах  и  дешевых  ночных
клубах. Но пройти через ворота студии ему не удавалось.
     - У тебя к этому неправильный подход, - сказал ему кто-то из  друзей.
- Сделай так, чтобы _о_н_и_ гонялись за _т_о_б_о_й_!
     - А как я это сделаю? - скептически спросил Тоби.
     - Поступай в "Экторс Уэст".
     - В актерское училище?
     - Это не просто училище. Они ставят пьесы,  и  все  студии  в  городе
следят за ними.


     В "Экторс Уэст" пахло профессионализмом. Тоби ощутил этот запах, едва
переступив порог. На  стене  висели  фотографии  выпускников  училища.  Во
многих из них Тоби узнал нынешних преуспевающих актеров.
     Сидевшая за столом светловолосая секретарша спросила:
     - Не могу ли я быть вам полезной?
     - Да. Меня зовут Тоби Темпл. Я хотел бы к вам поступить.
     - У вас есть актерский опыт? - поинтересовалась она.
     - Пожалуй, нет, - засомневался Тоби. - Но я...
     Секретарша покачала головой.
     - Сожалею, но миссис Тэннер не приглашает  на  собеседование  никого,
кто не имеет профессионального опыта.
     С минуту Тоби изучающе смотрел на нее.
     - А вы не шутите?
     - Нет. Таковы наши правила. Они никогда...
     - Да  я  не  об  этом,  -  перебил  Тоби.  -  Я  хочу  сказать  -  вы
действительно не знаете, кто я такой?
     Блондинка посмотрела на него и покачала головой.
     - Нет.
     Тоби выдохнул.
     - Господи, - воскликнул он.  -  Леланд  Хейуорд  был  прав.  Если  ты
работаешь в Англии, то Голливуд даже и не знает, что  ты  живешь  на  этом
свете.
     Он улыбнулся и объяснил извиняющимся тоном:
     - Я пошутил. Думал, вы меня узнаете.
     Теперь девушка была в замешательстве, не зная, что ей думать.
     - Так вы работали как профессионал?
     Тоби засмеялся.
     - Уж надо думать, работал!
     Блондинка взяла в руки бланк.
     - Какие роли вы сыграли и где именно?
     - Здесь никаких, - быстро отреагировал Тоби. - Последние два  года  я
был в Англии, работал в репертуарном театре.
     Блондинка кивнула.
     - Понятно. Ну что же, я должна поговорить с миссис Тэннер.
     Она вошла в кабинет директора и вернулась через несколько минут.
     - Миссис Тэннер примет вас. Желаю удачи.
     Тоби подмигнул секретарше, сделал глубокий вдох и  прошел  в  кабинет
миссис Тэннер.
     Элис  Тэннер  оказалась  темноволосой  женщиной  с   привлекательным,
аристократическим лицом. На вид ей можно было  дать  около  тридцати  пяти
лет, то есть лет на десять больше, чем  Тоби.  Она  сидела  за  письменным
столом,  но  те  части  ее  фигуры,  которые   Тоби   мог   видеть,   были
восхитительны. "С ней должно быть просто здорово", - решил Тоби.
     Он обезоруживающе улыбнулся:
     - Меня зовут Тоби Темпл.
     Элис Тэннер встала из-за стола и направилась к нему.  Ее  левая  нога
была заключена  в  тяжелые  металлические  скобы,  и  она  шла  привычной,
припадающей походкой человека, который давно уже сжился со своей хромотой.
     "Полиомиелит", - догадался Тоби. Он не знал, уместно ли будет  что-то
сказать по этому поводу.
     - Значит, вы хотите к нам поступить?
     - Очень хочу, - заверил Тоби.
     - Позвольте спросить почему?
     Он постарался, чтобы голос звучал искренне.
     - Потому что везде, куда бы я ни пошел, миссис Тэннер, все говорят  о
вашем училище и о прекрасных пьесах, которые вы здесь ставите. Держу пари,
что вы и не представляете, какую репутацию имеет это заведение!
     Она изучающе смотрела на него несколько мгновений.
     - Напротив, я хорошо это представляю. Именно поэтому  мне  приходится
быть осторожной, чтобы не пропустить каких-нибудь шарлатанов.
     Тоби почувствовал, что  его  лицо  начинает  заливаться  краской,  но
улыбнулся мальчишеской улыбкой и сказал:
     - Еще бы. Наверное, их немало пытается прорваться сюда!
     - Да, порядочно, - согласилась миссис Тэннер.
     Она взглянула на карточку, которую держала в руке.
     - Тоби Тэмпл.
     - Вы, вероятно, не слышали моего имени, -  объяснил  он,  потому  что
последние пару лет я...
     - Играл в репертуарном театре в Англии.
     Он кивнул.
     - Правильно.
     Элис Тэннер посмотрела на него и спокойно сказала:
     -  Мистер  Темпл,  американцам  запрещается   играть   в   английских
репертуарных  театрах.  Профсоюз  английских  актеров  "Эквити"  этого  не
разрешает.
     Тоби внезапно почувствовал вакуум под ложечкой.
     - Если бы вы потрудились сначала все проверить, то  мы  оба  были  бы
избавлены от этой неприятной сцены.
     Она направилась обратно к своему столу. Собеседование закончилось.
     - Погодите!
     Это прозвучало, как щелчок кнута.
     Она удивленно обернулась. В этот момент у Тоби не было  ни  малейшего
представления о том, что  он  собирается  сказать  или  сделать.  Он  знал
только, что на чашу весов брошено все  его  будущее.  Стоявшая  перед  ним
женщина была ступенькой ко всему, чего он хотел, ради чего трудился в поте
лица, и он не позволит ей помешать ему!
     - О таланте нельзя судить по правилам, леди!  Ладно,  я  не  играл  в
театре. А все почему? Да потому, что такие люди, как вы, не захотели  дать
мне шанс. Вы понимаете, что я имею в виду? - произнес он голосом Филдса.
     Элис Тэннер открыла было рот, чтобы прервать его, но Тоби  просто  не
дал ей такой возможности. Он был Джимми  Кэгни,  который  просил  ее  дать
бедному парнишке шанс, и Джеймсом Стюартом, который с  ним  соглашался,  и
Кларком Гейблом, который говорил, что ему до смерти хочется  поработать  с
малышом, и Кэри Грантом, который добавлял, что мальчишка - блеск.  Комнату
заполнила толпа голливудских звезд, и все они  говорили  что-то  забавное,
такое, что никогда раньше  не  приходило  Тоби  Темплу  в  голову.  Слова,
остроты выплескивались из него в каком-то  неистовстве  отчаяния.  Он  был
словно человек, тонущий во мраке своего собственного безумия,  цепляющийся
за спасательный плотик из слов, и лишь одни слова удерживали его на плаву.
Тоби обливался потом, бегая  по  комнате,  подражая  движениям  очередного
персонажа, за которого в тот момент говорил. Он был  абсолютно  невменяем,
забыл, где находится и с какой целью, пока не  услышал,  как  Элис  Тэннер
кричит:
     - Прекратите! Довольно!
     Она так смеялась, что слезы текли ручьем по ее лицу.
     - Перестаньте! - повторила она, пытаясь перевести дух.
     И Тоби постепенно спустился на землю. Миссис Тэннер вынула  платок  и
стала вытирать глаза.
     - Вы, вы сумасшедший, - заявила она. - Вам это известно?
     Тоби уставился на нее, чувствуя, как бурная радость переполняет  его,
поднимает и несет.
     - Вам понравилось, ведь так?
     Элис Тэннер покачала головой и  глубоко  вздохнула,  чтобы  перестать
смеяться:
     - Нет, не очень.
     Тоби смотрел на нее, и его распирало от злости. Она смеялась над ним,
а не вместе с ним. Он поставил себя в дурацкое положение.
     - Тогда над чем же вы смеялись? - резко спросил Тоби.
     Она улыбнулась и спокойно сказала:
     - Над вами.  Это  было  самое  безумное  представление,  которое  мне
приходилось видеть. Где-то под всеми этими кинозвездами  прячется  молодой
человек с большим талантом. Вам вовсе не надо подражать другим людям. Вы -
натуральный комик!
     Тоби почувствовал, как его злость уходит.
     - Я думаю, что когда-нибудь из вас может выйти по-настоящему  хороший
актер, если  вы  согласны  как  следует  над  этим  потрудиться.  Ну  как,
согласны?
     Его лицо озарилось радостной, обаятельной улыбкой:
     - Закатываем рукава и приступаем к работе!


     В субботу утром Жозефина работала, не покладая рук, помогая матери  с
уборкой. В полдень Сисси и еще несколько  друзей  заехали  за  ней,  чтобы
вместе отправиться на пикник.
     Миссис Чински смотрела, как Жозефина уезжает в  длинном  лимузине,  с
детьми "нефтяных людей". Она думала: "Когда-нибудь с Жозефиной обязательно
случится что-то нехорошее. Мне не следовало отпускать ее к этим людям. Они
- дети Дьявола". Она спросила себя: "Не сидит  ли  какой-нибудь  дьявол  в
Жозефине? Надо поговорить с преподобным Дамианом. Уж он-то знает, как надо
поступить!"





     В "Экторз Уэст" было два отделения: группа "Витрина",  состоявшая  из
наиболее опытных актеров, и группа "Мастерская". Именно  актеры  "Витрины"
ставили пьесы, на представление которых студии высылали  своих  "охотников
за талантами". Тоби включили в группу "Мастерская".  Элис  Тэннер  сказала
ему, что поможет пройти полгода или год,  прежде  чем  он  будет  готов  к
участию в "витринной" пьесе.
     Тоби  находил  работу  в  классе  интересной,  но  в  ней  для   него
отсутствовал основной магический компонент: публика, аплодисменты, смех  и
люди, которые обожали его.
     За те недели, что прошли с начала его классных  занятий,  Тоби  очень
редко видел  директрису.  Время  от  времени  Элис  Тэннер  заглядывала  в
"Мастерскую", чтобы посмотреть импровизации, сказать несколько  ободряющих
слов. Или Тоби мог встретить ее по пути в училище. Но он питал надежду  на
что-нибудь более интимное. Тоби часто ловил себя на мыслях об Элис Тэннер.
В его представлении она была, что называется, классной  леди,  и  это  его
привлекало; он считал, что это именно то, чего он заслуживает. Мысли о  ее
искалеченной ноге сначала  беспокоила  его,  но  потом  мало-помалу  стало
приобретать некое сексуальное очарование.
     Тоби поговорил с ней еще раз, прося  включить  его  в  одну  из  пьес
"Витрины", где его могли увидеть критики и представители студий.
     - Вы еще не готовы, - заявила ему Элис Тэннер.
     Она стояла у него на пути, не давая ему  насладиться  успехом.  "Пора
что-то предпринять!" - решил Тоби.
     "Витрина" поставила очередную пьесу,  и  на  премьере  Тоби  сидел  в
среднем  ряду  рядом  с  одной  из  соучениц  по  имени  Карен,  маленькой
толстушкой, игравшей характерные роли. Тоби разыгрывал сценки  с  Карен  и
узнал о ней две вещи: она не носила белья и у нее дурно пахло изо рта. Что
только она ни делала (разве что дымовых сигналов  не  подавала),  стараясь
дать Тоби понять, что хочет переспать с ним, но Тоби сделал  вид,  что  не
понимает. "Господи, - думал он, - спать с ней это все равно что  тонуть  в
бочке горячего сала!"


     Пока они  сидели  в  ожидании  начала  спектакля,  Карен  возбужденно
показывала   ему   критиков    из    лос-анджелесских    газет    "Таймс",
"Геральд-Экспресс" и охотников за талантами из кинокомпаний "ХХ век-Фокс",
Эм-джи-эм и "Уорнер Бразерс". Тоби  разозлился.  Они  пришли  сюда,  чтобы
увидеть актеров на сцене, а он сидит в зрительном зале, как чучело. Тоби с
трудом удержался от искушения встать и проделать один из своих  номеров  -
ослепить их, показать им, как выглядит _н_а_с_т_о_я_щ_и_й_ талант.
     Публика получала удовольствие от пьесы, а Тоби  непрерывно  думал  об
охотниках за талантами, которые сидели здесь же, на  расстоянии  вытянутой
руки, о людях, от которых зависело его  будущее.  Ну  если  "Экторз  Уэст"
служит приманкой для них, то  он,  Тоби,  воспользуется  этим,  но  он  не
намерен ждать ни шесть месяцев, ни даже шесть недель.


     На следующее утро Тоби пришел в кабинет к Элис Тэннер.
     - Как вам понравилась пьеса? - спросила она.
     - Это было замечательно! Актеры просто великолепны.
     Она грустно улыбнулась.
     - Я понимаю, что вы имеете в виду, говоря, что я еще не готов.
     - У них просто больше  опыта,  вот  и  все.  Зато  у  вас  уникальная
индивидуальность! Все у вас получится. Надо только потерпеть.
     Он вздохнул:
     - Не знаю.  Может,  мне  лучше  обо  всем  этом  забыть  и  продавать
страховые полисы или еще что-нибудь?
     Она изумленно посмотрела на него.
     - Что это с вами?
     Тоби покачал головой.
     - После того как я посмотрел этих профессионалов вчера вечером,  я...
мне кажется, что я так не смогу.
     - Сможете, конечно, сможете, Тоби. Я запрещаю вам так говорить!
     В ее голосе  звучала  интонация,  которую  он  жаждал  услышать.  Это
разговаривала уже не наставница с учеником, а женщина с мужчиной, которого
она хотела ободрить, который не  был  ей  безразличен.  Тоби  почувствовал
прилив удовлетворения.
     Он беспомощно пожал плечами.
     - Я уже не уверен. Я  совсем  один  в  городе.  Мне  не  с  кем  даже
поговорить!
     Вы всегда можете говорить со мной,  Тоби.  Я  хотела  бы  быть  вашим
другом.
     Тоби  услышал  в  ее  голосе  хрипотцу  желания.  Его  синие   глаза,
устремленные на нее, были полны изумления и восторга. Она смотрела, как он
идет к двери кабинета и запирает ее. Вернувшись к ней, он упал на  колени,
прижался головой к ее ногам и, когда ее пальцы  коснулись  его  волос,  он
медленно приподнял юбку, открыв заключенное в безжалостные стальные  скобы
искалеченное бедро. Осторожно сняв их, он нежно поцеловал оставленные  ими
красные отметины. Медленно расстегнул ее пояс с резинками,  не  переставая
говорить, как он любит ее и как она ему нужна. Его губы, целуя, скользнули
вниз по животу, к обнажившимся перед ним другим влажным губам. Он  перенес
ее на широкую кожаную кушетку и занялся с ней любовью.
     Вечером Тоби переехал к Элис Тэннер.


     Ночью в постели Тоби узнал, что Элис Тэннер была до ужаса  одинока  и
отчаянно жаждала иметь кого-то, с кем могла бы поговорить, кого  могла  бы
любить. Родилась она в  Бостоне.  Ее  отец,  богатый  фабрикант,  назначил
крупную сумму на ее содержание и в дальнейшем никакого внимания на нее  не
обращал. Элис любила театр и поступила учиться на актрису, но  в  колледже
она заболела полиомиелитом, и мечте ее пришел конец. Она рассказала  Тоби,
как это повлияло на ее жизнь. Парень, с которым  она  была  обручена,  как
только узнал об этом, сразу ее бросил. Элис ушла из дому и вышла замуж  за
психиатра, который через полгода  покончил  жизнь  самоубийством.  Все  ее
эмоции оказались закупоренными  у  нее  внутри.  Теперь  они  выплеснулись
мощным гейзером, оставив ей  ощущение  опустошенности,  мира  и  чудесного
покоя.
     Тоби оставался внутри Элис, пока она почти не  потеряла  сознание  от
исступленного восторга, заполняя ее  своим  огромным  пенисом  и  медленно
вращая бедрами так, что ей стало казаться, что он достает до каждой  части
ее тела. Она стонала:
     - Ах, милый, как я тебя люблю! О Господи, как это чудесно!
     Но когда дело коснулось занятий, Тоби обнаружил, что не имеет на Элис
никакого влияния. Он уговаривал поставить его в ближайшую пьесу "Витрины",
представить его режиссерам, подбирающим исполнителей на роли, поговорить о
нем с влиятельными людьми  на  студиях,  но  она  твердо  держалась  своей
позиции.
     - Ты повредишь себе, если пойдешь напролом,  дорогой.  Правило  номер
один: первое произведенное тобой впечатление - самое важное. Если ты им не
понравишься с первого раза, они ни за что не придут посмотреть на тебя еще
раз. Ты должен быть готов.
     С момента, когда были произнесены эти слова, она  стала  врагом.  Она
была против него. Тоби проглотил свое бешенство и заставил себя улыбнуться
ей.
     - Конечно, ты права. Просто мне трудно ждать. Я хочу добиться  успеха
не только ради себя самого, но и ради тебя.
     - Правда? Ах, Тоби, как я тебя люблю!
     - И я люблю тебя, Элис.
     Он улыбнулся, заглядывая в ее полные обожания глаза. Тоби понял,  что
ему придется перехитрить эту суку, которая стоит между ним и тем,  что  он
жаждет получить. Он ненавидел ее и мстил ей.
     В постели он заставлял ее делать  то,  чего  она  никогда  раньше  не
делала, такие вещи, каких он  не  требовал  ни  от  одной  проститутки,  -
ублажать его ртом, пальцами, языком. Он домогался все большего и большего,
заставляя ее все сильнее унижаться. И каждый раз, когда  он  добивался  от
нее чего-то еще более унизительного, он хвалил ее так, как  хвалят  собаку
за вновь выученный трюк, а она радовалась, что заслужила его одобрение.  И
чем больше он унижал ее, тем сильней униженным  чувствовал  себя.  Он  сам
себя наказывал, не имея при этом ни малейшего представления за что.
     У Тоби был план, и возможность пустить его в  ход  представилась  ему
скорее, чем он рассчитывал. Элис Тэннер объявила, что в следующую  пятницу
"Мастерская" покажет закрытое шоу для старших классов. Каждый из  учащихся
мог выбрать свой собственный номер. Тоби подготовил монолог и  репетировал
его снова и снова.
     Утром того дня, когда должно было состояться шоу, Тоби дождался конца
занятий и подошел к Карен, той толстухе, которая сидела  рядом  с  ним  на
спектакле в прошлый раз.
     - Ты можешь оказать мне услугу? - небрежно спросил он.
     - Конечно, Тоби. - В ее голосе слышалось удивление и интерес.
     Тоби шагнул назад, уклоняясь от ее дыхания.
     - Я хочу подшутить  над  одним  старым  приятелем.  Тебе  надо  будет
позвонить секретарше Клифтона Лоуренса и сказать ей, что ты  -  секретарша
Сэма Голдуина и что мистер Голдуин просит  мистера  Лоуренса  побывать  на
сегодняшнем шоу и посмотреть на блестящего  нового  комика.  В  кассе  ему
оставят билет.
     Карен уставилась на него.
     - Господи, да ведь старуха Тэннер снимет с меня  голову!  Ты  знаешь,
что она никогда не  разрешает  посторонним  присутствовать  на  спектаклях
"Мастерской".
     - Поверь мне, все будет нормально.
     Он крепко сжал ей руку.
     - Ты занята сегодня во второй половине дня?
     Она сглотнула и задышала быстрее.
     - Нет... нет, если ты что-то предлагаешь.
     - Я что-то предлагаю.
     Три часа спустя Карен в состоянии полного  восторга  набирала  нужный
номер.


     Зал заполняли актеры из разных классов и их гости, но глаза Тоби были
прикованы лишь к одному зрителю - человеку, сидевшему  в  третьем  ряду  у
прохода. Тоби охватила паника: "А вдруг  его  уловка  не  сработает?  Ведь
такой умный человек, как Клифтон Лоуренс, наверняка должен  был  разгадать
этот фокус. Но не разгадал. Он пришел".
     Сейчас на сцене находились молодой человек  и  девушка,  показывающие
сцену из "Чайки". Тоби надеялся, что они  не  заставят  Клифтона  Лоуренса
сбежать из театра. Но вот их выступление закончилось, актеры  раскланялись
и ушли за кулисы.
     Настала очередь Тоби. Неожиданно за кулисами рядом  с  ним  оказалась
Элис и прошептала:
     - Желаю удачи, милый!
     Она и не подозревала, что его удача сидит в зрительном зале.
     - Спасибо, Элис.
     Тоби мысленно произнес молитву, расправил плечи, выскочил на сцену  и
улыбнулся зрителям мальчишеской улыбкой.
     - Эй, привет!  Меня  зовут  Тоби  Темпл.  Слушайте,  вы  когда-нибудь
задумывались об именах и как наши родители их выбирают? С ума можно сойти.
Я спросил свою мать, почему она назвала меня Тоби. Она сказала, что стоило
ей разочек взглянуть на мою рожу - и все дела!
     Смех вызвал сам его вид. Тоби казался таким простодушным  и  наивным,
стоя перед зрителями на сцене, что они влюбились в него. Остроты,  которые
он произносил, были  ужасны,  но  почему-то  это  не  имело  значения.  Он
выглядел таким ранимым, что им хотелось защищать его,  и  они  делали  это
своими аплодисментами и смехом. Словно некий дар любви  вливался  в  Тоби,
наполняя его  сердце  почти  непереносимым  ликованием.  Он  был  Эдвардом
Робинсоном и Джимми Кэгни, и Кэгни говорил:
     - Ах ты, вонючая крыса! Ты кому это вздумал приказывать?
     И голосом Робинсона:
     - Тебе, сопляк ты этакий! Я - Маленький Цезарь. Я  -  босс.  А  ты  -
пустое место. Что это значит, знаешь?
     - Знаю. Ты - босс пустого места!
     Хохот в зале. Публика обожала Тоби.
     А теперь голос Богарта, сквозь зубы:
     - Я бы плюнул тебе в глаза, сопляк, если бы у меня губы не прилипли к
зубам.
     Публика была околдована.
     Тоби теперь работал под Питера Лорре.
     - Я видел, как эта маленькая девочка у себя в комнате им забавлялась,
и возбудился. Не знаю, что  на  меня  нашло.  Я  ничего  не  мог  с  собой
поделать. Я тихонько пробрался к ней в комнату, и стал затягивать  веревку
все туже и туже, и сломал у нее "йо-йо".
     Громкий смех. Все шло как по маслу.
     Он переключился на Лаурела  и  Харди,  но  тут  какое-то  движение  в
зрительном зале привлекло его внимание, и он посмотрел в том  направлении.
Клифтон Лоуренс направлялся к выходу.
     Остаток вечера прошел для Тоби, как в тумане.
     Когда шоу закончилось, к Тоби подошла Элис Тэннер.
     - Ты был великолепен, милый! Я...
     Он не мог заставить себя посмотреть на нее,  не  мог  вынести,  чтобы
кто-то смотрел на него. Он хотел остаться наедине со  своим  страданием  и
попытаться справиться с той болью, которая рвала его на  части.  Весь  мир
для него рухнул. Он получил свой шанс - и проиграл. Клифтон Лоуренс  ушел,
не дождавшись, пока он закончит номер.  Этот  человек  умеет  распознавать
талант, он профессионал, который имеет дело с самыми лучшими  актерами.  И
если Лоуренсу не показалось, что в Тоби  что-то  есть...  Он  почувствовал
дурноту.
     - Я хочу пройтись, - сказал он Элис.


     Он пошел по Вайн-стрит энд Гоуэр по направлению к центру, мимо зданий
"Коламбия Пикчерс", "РКО" и "Парамаунт". Все ворота были заперты.  Он  шел
по  Голливудскому  бульвару  и  смотрел  туда,   где   вверху   на   холме
издевательски красовалась огромная вывеска с надписью: "Голливудленд".  Не
было никакого Голливудленда! Была лишь фальшивая мечта, увлекавшая  тысячи
в  общем-то  нормальных  людей  в  водоворот  "звездного"  безумия.  Слово
"Голливуд"  стало  волшебным  магнитом,  ловушкой,  которая  манила  людей
сказочными обещаниями и песнями сирены о сбывшихся  мечтах,  а  под  конец
губила их.
     Тоби всю ночь бродил по улицам, спрашивая себя, что ему дальше делать
со своей жизнью.  Его  уверенность  в  себе  была  разбита  вдребезги,  Он
чувствовал себя оторвавшимся от корней и плывущим по течению. Тоби никогда
не представлял себе, что будет заниматься чем-то другим, а не развлеканием
публики. И если он не сможет этого делать, то остается лишь до конца жизни
тянуть каторжную лямку  какой-нибудь  скучной,  монотонной  работы.  Стать
мистером _Б_е_з_в_е_с_т_н_ы_м_. Никто никогда не узнает, кто он такой.  Он
подумал о предстоящей череде  безрадостных  лет,  о  горьком  одиночестве,
которое  ждало  его  в  тысяче  безымянных  городков,  о  людях,   которые
аплодировали ему, и смеялись над ним, и любили его. Тоби плакал. Он плакал
о прошлом и о будущем.


     Уже рассвело, когда Тоби вернулся к белому оштукатуренному бунгало, в
котором жили они с Элис. Он вошел в спальню  и  стал  смотреть  на  спящую
женщину. Он думал, что она станет тем волшебным ключиком, который  откроет
ему дверь в сказочное королевство. Но никакого сказочного королевства нет,
во всяком случае, для него. Он уйдет. Даже если совершенно не знает,  куда
идти.
     Ему почти двадцать семь лет, и у него нет никакого будущего!
     Тоби без сил свалился  на  кушетку.  Закрыл  глаза,  прислушиваясь  к
звукам  пробуждающегося  к  жизни  города.  Утренние  звуки  всех  городов
одинаковы, и он подумал о Детройте. О матери. Вот она  стоит  на  кухне  у
плиты и печет для него оладьи с яблоками. Он явственно ощущал ее  чудесный
терпкий женский запах, смешанный с запахом  жарящихся  в  масле  яблок,  и
слышал, как она говорит: "Богу угодно, чтобы ты прославился!"
     Он стоял один на огромной сцене, ослепленный прожекторами, и  пытался
вспомнить слова своей роли. Тоби хотел заговорить, но  голос  пропал.  Его
охватил панический страх. Из зала  доносился  сильный,  катящийся  гул,  и
сквозь ослепительный свет Тоби было видно, как зрители вскакивают со своих
мест и бросаются к сцене, чтобы накинуться на него, убить его.  Их  любовь
превратилась в ненависть. Они окружают его, хватают с криком "Тоби!  Тоби!
Тоби!"
     Тоби вздрогнул и проснулся,  его  рот  пересох  от  испуга.  Над  ним
склонилась Элис Тэннер и трясла его.
     - Тоби! К телефону. Это Клифтон Лоуренс.
     ...Офис Клифтона Лоуренса располагался в небольшом элегантном  здании
на Беверли-драйв, южнее Уилшира. К резному карнизу были подвешены  картины
французских   импрессионистов,   а   перед   камином   с   облицовкой   из
темно-зеленого мрамора вокруг изящного  чайного  столика  стояли  диван  и
несколько старинных стульев. Тоби никогда еще не видел ничего подобного.
     Рыжеволосая секретарша с красивой фигурой разливала чай.
     - Вы пьете с сахаром, мистер Темпл?
     "Мистер Темпл!"
     - Один кусочек, пожалуйста.
     - Вот ваш чай.
     Она мимолетно улыбнулась и вышла.
     Тоби не знал, что этот чай особого сорта, импортный,  от  Фортнума  и
Мейсона, и что заваривался он на воде "Айриш беллик",  он  слышал  только,
что  вкус  у  него  восхитительный.  Вообще  все  в  этом  кабинете   было
восхитительным, особенно тот невысокий, щегольски одетый человек,  который
сидел в кресле и рассматривал его. Клифтон Лоуренс оказался меньше ростом,
чем ожидал Тоби, но зато излучал флюиды авторитета и могущества.
     - Не могу выразить словами, как я вам признателен за эту  встречу,  -
восторженно произнес Тоби. - Простите, что пришлось вас  разыграть,  чтобы
заманить на...
     - Заманить меня? Вчера я виделся с Голдуином за ленчем. Пришел  же  я
посмотреть на вас, потому что хотел знать, соразмерен ли ваш талант вашему
нахальству. Оказалось, что да.
     - Но ведь вы же ушли! - воскликнул Тоби.
     - Милый юноша, вовсе не обязательно съесть всю  баночку  икры,  чтобы
понять, вкусна ли она, верно? Через шестьдесят секунд я уже знал,  что  вы
собой представляете.
     Тоби ощутил, как его вновь начинает охватывать чувство эйфории. После
того черного отчаяния,  которое  он  испытывал  прошлой  ночью,  оказаться
вознесенным к вершинам таким вот образом, получить обратно в руки жизнь...
     - У меня относительно  вас  есть  предчувствие,  Темпл,  -  продолжал
Клифтон Лоуренс. - Меня вдохновляет мысль  о  том,  чтобы  взять  молодого
актера и сделать его карьеру. Я решил взять вас в свои клиенты.
     Внутри у Тоби все пело от радости. Ему хотелось встать и завопить  во
весь голос. "Клифтон Лоуренс будет моим агентом!"
     - ...вести ваши дела при  одном  условии.  -  Если  вы  будете  точно
выполнять то, что я вам скажу. Капризов  я  не  выношу.  Один-единственный
случай неповиновения - и мы расстаемся. Понимаете?
     Тоби быстро кивнул.
     - Да, сэр. Я понимаю.
     - Первое, что вам надо сделать, это посмотреть правде в глаза.
     Он улыбнулся Тоби и заявил:
     - Ваш номер ужасен. Определенно самого низкого пошиба.
     Тоби почувствовал себя так, как будто  его  пнули  в  живот.  Клифтон
Лоуренс позвал его сюда, чтобы наказать за идиотский телефонный звонок; он
вовсе не собирается работать с ним. Он...
     Но маленький агент продолжал:
     - Вчерашнее представление было любительское, и вы именно  любитель  и
есть.
     Клифтон Лоуренс встал с кресла и начал ходить по комнате.
     - Я сейчас скажу вам, что у вас есть, и объясню, чего вам  недостает,
чтобы стать звездой.
     Тоби сидел и слушал.
     - Начнем с вашего материала, - продолжал Клифтон. - Он  годен  только
на то, чтобы его выкрасить и выбросить.
     - Да, сэр. Наверно,  какие-то  вещи  действительно  немножко  избиты,
но...
     - Дальше. У вас нет своего стиля.
     Тоби почувствовал, как его руки начинают сжиматься в кулаки.
     - Публика, насколько я видел...
     - Дальше. Вы не умеете двигаться. Вы неуклюжи.
     Тоби промолчал.
     Маленький агент подошел к нему, посмотрел на него сверху вниз и  тихо
сказал, словно читая его мысли:
     - Но если ты так плох, зачем ты здесь? Ты здесь потому,  что  у  тебя
есть нечто такое, что за деньги не  купишь.  Когда  ты  стоишь  на  сцене,
публика готова задушить тебя в объятиях - так ты ей нравишься. Ты хотя  бы
представляешь, какая может быть этому цена?
     Тоби глубоко вдохнул и откинулся на спинку стула.
     - Скажите мне.
     - Больше, чем тебе могло когда-либо присниться. С хорошим  материалом
и правильной постановкой дела ты можешь стать звездой.
     Тоби  сидел,  согреваемый  теплыми  лучами   произносимых   Клифтоном
Лоуренсом слов, и ему казалось, будто все, что  он  делал  до  сих  пор  в
жизни, подводило его к этому мгновению, будто он _у_ж_е_ стал  звездой,  и
все уже свершилось. Именно так, как обещала ему мать.
     - Ключ к успеху эстрадного артиста - его индивидуальность, -  говорил
Клифтон Лоуренс. - Ее нельзя ни купить, ни сфальсифицировать. С  ней  надо
родиться. Ты - один из счастливчиков, дружок!
     Он взглянул на золотые часы фирмы "Пьяже" у себя на запястье.
     - Я договорился на два часа о встрече с О'Хэнлоном и Рейнджером.  Это
лучшие комедийные писатели во всем бизнесе. Они  пишут  для  всех  ведущих
комиков.
     Тоби смущенно сказал:
     - Боюсь, что у меня не найдется столько денег...
     Клифтон Лоуренс взмахом руки отмел это возражение.
     - Не надо об этом беспокоиться, дружок. Ты вернешь мне долг потом.
     Долго еще после ухода Тоби Темпла Лоуренс сидел  и  думал  о  нем,  с
улыбкой  вспоминая  это  удивленно-простодушное  лицо  и  эти  доверчивые,
честные глаза. Уже много лет Клифтону не приходилось  представлять  никому
не известного артиста.  Все  его  клиенты  были  знаменитостями,  и  между
студиями шла борьба за то, чтобы заполучить их. Работа с ними уже давно не
вызывала в нем волнения. Когда все только начиналось, было куда интереснее
и увлекательнее. Да, заманчиво  будет  взять  этого  зеленого  парнишку  и
разработать его, сделать из него ценную собственность. Клифтон чувствовал,
что  осуществление  этого  проекта  в  самом  деле  доставит  ему   немало
удовольствия. Парнишка ему понравился. И даже очень.


     Встреча состоялась на студии "ХХ век -  Фокс",  на  бульваре  Пико  в
Западном Лос-Анджелесе, где были расположены офисы О'Хэнлона и Рейнджера.
     Обиталище писателей, расположенное в небольшом деревянном бунгало  на
территории студии, оказалось грязноватым и невзрачным.
     Неряшливая пожилая секретарша в вязаном жакете пригласила Тоби пройти
в  кабинет.  Стены  комнаты  были  выкрашены  в  грязно-зеленый  цвет,   а
единственным украшением оказались доска для игры в стрелки  и  табличка  с
надписью: "Планируй вперед", где  три  последние  буквы  почти  сливались.
Сломанные жалюзи частично пропускали солнечные лучи, падавшие на протертый
до  дыр  грязный  коричневый  ковер.  Два  обшарпанных  письменных  стола,
сдвинутые  вместе,  были  завалены  бумагами,  карандашами   и   бумажными
стаканчиками с недопитым остывшим кофе.
     - Привет, Тоби. Извини за бардак. Сегодня наша прислуга  выходная,  -
сказал О'Хэнлон. - Меня зовут О'Хэнлон.
     Он показал на своего компаньона.
     - А это... э?..
     - Рейнджер.
     - А, да-да. Это Рейнджер.
     О'Хэнлон был высокий  и  толстый  и  носил  очки  в  роговой  оправе.
Рейнджер - маленький и хрупкий. Им было лет по тридцать с небольшим,  и  в
течении десяти лет они составляли удачный писательский тандем.
     - Насколько я понимаю,  ребята,  вы  собираетесь  написать  для  меня
несколько острот? - спросил Тоби.
     О'Хенлон и Рейнджер переглянулись. Рейнджер сказал:
     - Клиф Лоуренс думает, что из тебя  может  выйти  новый  американский
секс-символ. Посмотрим, что ты умеешь делать.  У  тебя  есть  какой-нибудь
номер?
     - Конечно, - сказал Тоби.
     Он  вспомнил,  что  говорил  по  этому  поводу  Клифтон,  и  внезапно
почувствовал робость.
     Оба писателя уселись на кушетку и скрестили на груди руки.
     - Валяй, развлекай нас, - сказал О'Хэнлон.
     Тоби посмотрел на них.
     - Прямо вот так, с ходу?
     - А что бы ты хотел? - спросил Рейнджер.  -  Вступление,  исполняемое
оркестром из шестидесяти музыкантов?
     Он повернулся к О'Хэнлону:
     - Звони в музыкальный отдел.
     "Ах ты, дерьмо собачье! - мысленно выругался Тоби. - В  гробу  я  вас
видал обоих". Он знал, чего они добиваются. Они хотят, чтобы  он  выглядел
дураком, и тогда они пойдут к Клифтону Лоуренсу и  скажут:  "Мы  ничем  не
можем ему помочь. Это труп". Ну нет, с ним у них этот фокус не пройдет. Он
заставил себя улыбнуться, хотя никакого веселья  не  чувствовал,  и  начал
работать свой номер под Эббота и Костелло.
     - Эй, Лу, как тебе не стыдно? Ты превращаешься в лодыря. Ты почему не
ищешь себе работу?
     - У меня есть работа.
     - Поиски работы.
     - Ты называешь это работой?
     - Конечно. Я занят целый день, у меня определенные часы, и  я  каждый
вечер прихожу домой точно к ужину.
     Теперь эти двое изучали Тоби, разглядывая и оценивая его, и прямо  во
время номера они стали переговариваться друг с другом, как  будто  Тоби  в
комнате не было.
     - Он совсем не умеет стоять.
     - Он машет  руками,  словно  дрова  колет.  Мы  могли  бы,  наверное,
написать для него сценку с дровосеком.
     - Он слишком уж переигрывает.
     - Господи, с таким-то материалом ты сам что бы делал на его месте?
     Это с каждой секундой все больше выбивало Тоби из колеи. Он вовсе  не
обязан  здесь  оставаться  и  выслушивать   оскорбления   от   этих   двух
сумасшедших. Тем более что материал у них наверняка паршивый.
     И наконец он не выдержал.
     Он остановился, голос его дрожал от ярости.
     - Я не нуждаюсь в вас, ублюдки вы этакие! Мерси за гостеприимство.
     Он направился к двери.
     Рейнджер вскочил в неподдельном удивлении.
     - Эй! Какая муха тебя укусила?
     Тоби свирепо накинулся на него:
     - А то ты не знаешь, черт тебя побери! Ты... ты...
     Он был так расстроен, что чуть не заплакал.
     Рейнджер повернулся и озадаченно уставился на О'Хэнлона.
     - Должно быть, мы его обидели.
     - Да неужели?
     Тоби набрал в грудь побольше воздуха.
     - Послушайте, вы, мне наплевать, если я вам не нравлюсь, но...
     - Да мы любим тебя! - воскликнул О'Хэнлон.
     - Мы считаем, что ты прелесть! - поддержал его Рейнджер.
     Совершенно сбитый с толку, Тоби переводил взгляд с одного на другого.
     - Что? Но вы же ведь...
     - Знаешь, в чем твоя беда, Тоби?  У  тебя  нет  уверенности  в  себе.
Расслабься.  Конечно,  тебе  придется  многому  научиться,  но,  с  другой
стороны, если бы ты был готовым Бобом Хоупом, то тебе нечего было бы здесь
делать.
     О'Хэнлон добавил:
     - И знаешь почему? Потому, что Боб сегодня в Кармеле.
     - Играет в гольф. Ты играешь в гольф? - спросил Рейнджер.
     - Нет.
     Писатели в растерянности посмотрели друг на друга.
     - Значит, все гольфовые остроты отпадают. Вот черт!
     О'Хэнлон снял телефонную трубку.
     - Принеси нам, пожалуйста, кофейку, Заза!
     Он положил трубку и повернулся к Тоби.
     - Знаешь, сколько в нашем милом маленьком бизнесе подвизается  людей,
воображающих себя комиками?
     Тоби покачал головой.
     - Могу тебе сказать точно.  Три  миллиарда  семьсот  двадцать  восемь
миллионов - это не считая брата  Мильтона  Берля.  В  полнолуние  они  все
выползают из своих щелей. По-настоящему классных комиков едва ли наберется
с полдюжины.  Остальные  никогда  ими  не  станут.  Комедия  -  это  самое
серьезное дело на свете. Смешить  -  чертовски  трудная  работа,  кого  ни
возьми - хоть комика, хоть комедийного актера.
     - А какая разница?
     - Разница большая. Комик открывает смешные  двери.  Комический  актер
смешно открывает двери.
     Рейнджер спросил:
     - Ты когда-нибудь задумывался, почему один комедийный актер мгновенно
становится популярным, а другой проваливается?
     - Из-за материала, - сказал Тоби, желая польстить им.
     - Черта с два! Последнюю новую остроту придумал  Аристофан.  Шутки  в
принципе всегда одни и те же. Джордж Бэрнс  может  пересказать  все  шесть
анекдотов, которые только что рассказал парень, стоявший в программе перед
ним,  и  публика  у  Бэрнса  будет   смеяться   громче.   Знаешь   почему?
Индивидуальность. ("Как раз это говорил ему Клифтон Лоуренс".) Без нее  ты
ничто и никто. Начинаешь с индивидуальности превращаешь ее в образ. Возьми
Хоупа. Если бы он вышел на сцену и выдал монолог под Джека  Бенни,  он  бы
провалился. Почему? Да потому, что он уже создал  свой  образ,  и  публика
ждет от него именно этого. Когда Хоуп  выходит  на  сцену,  зрители  хотят
слышать его скорострельные остроты. Это такой симпатичный  остряк,  парень
из большого города, которому тоже иногда достается. Джек  Бенни  -  полная
противоположность. Он не будет знать, что делать с монологом в стиле  Боба
Хоупа, зато он может заставить публику визжать  и  плакать,  просто  держа
двухминутную паузу. У каждого из братьев Маркс тоже есть свой образ.  Фред
Аллен - уникальная личность! И тут мы подходим к тебе. Знаешь, в чем  твоя
проблема, Тоби? Ты - это все они, от  каждого  понемножку.  Ты  подражаешь
всем известным комикам. Ну и чудненько - если ты согласен всю  свою  жизнь
кого-то имитировать. Если же хочешь добиться настоящего успеха, тебе  надо
создать свой собственный образ. Когда ты выходишь  на  сцену,  то  еще  до
того, как откроешь рот, публика должна знать, что  перед  ней  стоит  Тоби
Темпл. Усекаешь?
     - Да.
     Теперь заговорил О'Хэнлон.
     - Знаешь, что у тебя есть, Тоби? Симпатичное лицо. Жаль,  что  я  уже
помолвлен с Кларком Гейблом, а то бы втюрился в тебя. В тебе есть какая-то
наивная умилительность. Если ее подать в подходящей  упаковке,  она  может
принести чертову уйму денег.
     - Не говоря уже о чертовой уйме девочек, - добавил Рейнджер.
     - Тебе будет сходить с рук то, что не пройдет  безнаказанным  ни  для
кого другого. Как мальчику из церковного хора,  произносящему  непотребные
слова: это забавно, потому что вы  уверены,  что  он  не  понимает  смысла
произносимого. Войдя сюда, ты спросил, не мы ли те  парни,  которые  будут
писать для тебя шутки. Отвечаю: нет. У нас здесь не цех по выпуску острот.
То, что мы собираемся делать, это показать тебе, что у  тебя  есть  и  как
этим пользоваться. Мы  собираемся  сконструировать  тебе  образ.  Ну,  что
скажешь?
     Тоби перевел  взгляд  с  одного  на  другого,  радостно  улыбнулся  и
произнес:
     - Закатываем рукава и начинаем работать!


     После этого  Тоби  каждый  день  обедал  на  студии  с  О'Хэнлоном  и
Рейнджером. Столовая студии "ХХ век - Фокс"  представляла  собой  огромный
зал, битком набитый звездами. В любой день Тоби мог видеть Тайрона  Пауэра
и Лоретту Янг, Бетти Грейбл и Дона Амеша, Элис Фэй  и  Ричарда  Уиндмарка,
Виктора Мэтьюэра и братьев Ритц и десятки других знаменитостей.  Некоторые
из них сидели за столиками в большом зале,  а  другие  ели  в  меньшей  по
размеру столовой для сотрудников, которая примыкала к  общему  залу.  Тоби
нравилось наблюдать за всеми. Скоро он станет одним  из  _н_и_х_,  люди  у
н_е_г_о_ будут просить автограф. Он уже отправился в путь, ведущий к цели,
и он обязательно станет лучше любого из них.


     Элис Тэннер была в восторге от того, как все складывалось у Тоби.
     - Я знаю, что у тебя получится, милый. Я так горжусь тобой.
     Тоби улыбнулся ей и ничего не сказал.


     Тоби, О'Хэнлон и Рейнджер много и долго обсуждали  тот  новый  образ,
который должен был создать Тоби.
     - Пускай он думает, что он - искушенный светский человек, - предложил
О'Хэнлон. - Но как только доходит до дела, он каждый раз садился в лужу.
     - А чем он занимается? - спросил Рейнджер. - Смешивает метафоры?
     - Этот тип должен жить с матерью. Он влюблен  в  девушку,  но  боится
уйти из дому, чтобы жениться на ней. Они обручены уже пять лет.
     - Десять будет смешнее.
     - Правильно! Значит, десять лет. Мать - настоящая стерва. Каждый раз,
когда Тоби заговаривает о женитьбе, она  находит  у  себя  какую-то  новую
болезнь. Каждую неделю она звонит в  журнал  "Тайм",  чтобы  узнать  самые
свежие медицинские новости.
     Тоби сидел и слушал, завороженный этим стремительным потоком диалога.
Он никогда еще не работал с настоящими профессионалами, и это  ему  ужасно
нравилось. Особенно потому, что в центре внимания был он сам. О'Хэнлону  и
Рейджеру потребовалось три недели, чтобы написать текст для Тоби. И  когда
они наконец показали ему результат, он пришел в  восторг.  Это  был  очень
хороший текст. Он кое-что предложил от себя, они где-то добавили, а где-то
выкинули несколько строк, и образ  для  Тоби  Темпла  был  готов.  Клифтон
Лоуренс сообщил, что хочет его видеть.
     - Твоя премьера будет в субботу вечером в "Боулингбол".
     Тоби  изумленно  уставился  на  него.  Он   ожидал   чего-то,   вроде
ангажемента у Чиро или в "Трокадеро".
     - А... а что такое "Боулингбол"?
     - Небольшой клуб на Уэстерн-авеню.
     У Тоби вытянулось лицо.
     - Никогда о таком не слышал.
     - И никогда о тебе не слышали. В том-то и дело, мой мальчик. Если  ты
там провалишься, об этом не узнает ни одна душа.
     "Кроме Клифтона Лоуренса".


     "Боулингбол" оказался сараем. Никаким другим словом назвать его  было
нельзя.  Точная  копия  десятка  тысяч  других  грязных  маленьких  баров,
разбросанных по всей стране, что-то вроде водопоя  для  неудачников.  Тоби
выступал в таких заведениях тысячу раз, в тысяче городов. Их завсегдатаями
были главным образом мужчины средних лет, заводские  рабочие,  приходившие
посидеть  по  обычаю  с  друзьями,  поглазеть  на  уставших  официанток  в
обтягивающих  юбках  и  низко  вырезанных  блузках,  переброситься   парой
скабрезных шуток за порцией дешевого виски или кружкой пива.
     Эстрадное представление происходило на небольшом расчищенном  пятачке
в дальнем конце зала, где играли трое скучающих музыкантов. Первым номером
программы шел певец-гомосексуалист, за ним исполнительница  акробатических
танцев в трико, а затем девица работала стриптиз в паре с сонной коброй.
     Тоби сидел  в  дальней  комнате  за  сценой  с  Клифтоном  Лоуренсом,
О'Хэнлоном  и  Рейнджером,  следил  за  выступлениями  и  прислушивался  к
публике, пытаясь определить ее настроение.
     - Пивохлебы, - презрительно произнес Тоби.
     Клифтон начал было возражать, но взглянул в лицо Тоби и  остановился.
Тоби боялся. Клифтон знал, что Тоби и раньше приходилось выступать в таких
заведениях, но сейчас было другое дело. Ему предстояло пройти испытание.
     Клифтон мягко сказал:
     - Если пивохлебы будут у тебя в кармане, то с шампанщиками справиться
будет плевое дело. Эти люди, Тоби, занимаются тяжелой работой  весь  день.
Когда они куда-то идут вечером, то хотят получить за свои кровные все, что
положено. Если ты сможешь рассмешить этих, то рассмешишь кого угодно.
     В этот момент  Тоби  услышал,  как  конферансье  со  скучающим  видом
объявляет его.
     - Задай им жару, парень! - напутствовал его О'Хэнлон.
     Час Тоби пробил.


     Он стоял на сцене, настороженный и напрягшийся,  оценивая  настроение
публики, и был похож на чуткое лесное  животное,  ловящее  ноздрями  запах
приближающейся опасности.
     Публика представлялась ему стоглавым зверем, и все  эти  головы  были
разными. А ему предстояло рассмешить этого  зверя.  Тоби  сделал  глубокий
вдох. "Пусть я вам понравлюсь!" - взмолился он.
     И начал работать свой номер.
     Никто его не слушал. Никто не  смеялся.  Тоби  ощущал,  как  его  лоб
покрывается  испариной.  Номер  не  получался.  Он   продолжал   улыбаться
наклеенной улыбкой и говорить, несмотря на громкий шум и разговоры в зале,
чувствуя, что не может завладеть их вниманием. Они опять  хотели  смотреть
на голых баб. Слишком  много  у  них  было  субботних  вечеров,  когда  им
приходилось смотреть на  лишенных  таланта,  несмешных  комедиантов.  Тоби
продолжал говорить, несмотря на их безразличие, продолжал, потому что  ему
ничего другого не  оставалось.  Он  посмотрел  в  глубину  зала  и  увидел
Клифтона Лоуренса и ребят, которые с обеспокоенными лицами следили за  его
выступлением.
     Тоби работал. В зале не  было  публики,  люди  разговаривали  друг  с
другом, обсуждали свои проблемы и  свою  жизнь.  Им  абсолютно  наплевать,
здесь ли Тоби Темпл или за миллион миль отсюда. Или вообще на том свете. У
него пересохло в горле  от  страха,  и  стало  трудно  произносить  слова.
Боковым зрением Тоби увидел, как директор направляется  к  возвышению,  на
котором сидели музыканты. Он скажет им, чтобы начинали играть,  собирается
"отключить"  его.  Все  кончено!  Ладони  Тоби  взмокли,  а   внутри   все
превратилось в кисель. Он почувствовал, как струйка горячей мочи  побежала
у него по ноге. Тоби был в таком смятении, что начал путать слова.  Он  не
смел взглянуть ни на Клифтона Лоуренса, ни  на  писателей.  Чувство  стыда
переполняло его. Директор клуба уже подошел к музыкантам и что-то  говорил
им. Они посмотрели на выступавшего  и  кивнули.  А  Тоби  в  отчаянии  все
продолжал и продолжал говорить, желая  чтобы  все  побыстрее  закончилось,
чтобы можно было убежать куда-нибудь и спрятаться.
     Женщина средних  лет,  сидевшая  за  столиком  прямо  напротив  Тоби,
хихикнула в ответ на  какую-то  его  остроту.  Ее  соседи  умолкли,  чтобы
послушать. Тоби продолжал говорить в каком-то припадке безумия. Теперь уже
слушала и смеялась вся остальная компания за  этим  столиком.  Потом  смех
перекинулся на соседний столик.
     Потом на следующий. Мало-помалу разговоры  начали  стихать.  Они  его
слушали. То тут, то там стали возникать вспышки смеха -  продолжительного,
настоящего;  они  становились  громче  и   разрастались.   Люди   в   зале
превратились в публику. И он завладел их вниманием. Да,  черт  побери,  он
владел их вниманием! И теперь  не  имело  значения,  что  он  выступает  в
дешевом кабаке, набитым простыми рабочими, дующими пиво. Для него важны их
смех и симпатии. И все это  накладывалось  на  Тоби  волнами.  Сначала  он
заставил публику смеяться, потом визжать и плакать от смеха.  Они  никогда
не слышали ничего подобного ни в этой  вшивой  забегаловке,  ни  в  другом
месте. Они аплодировали, ободрительно вопили, а под конец чуть не разнесли
все заведение. Эти люди были очевидцами рождения феномена. Конечно, они об
этом не подозревали. Но Клифтон Лоуренс и О'Хэнлон с Рейнджером это знали.
И Тоби Темпл тоже знал.
     Бог наконец дал о себе знать!


     Преподобный Дамиан сунул пылающий факел  к  самому  лицу  Жозефины  и
прокричал: "О Господь Всемогущий, выжги зло в  этом  грешном  ребенке",  а
паства откликнулась громовым "Аминь!". И Жозефина почувствовала, как пламя
лижет ее  лицо,  а  преподобный  Дамиан  возопил:  "Помоги  этой  грешнице
избавиться от дьявола, о Господи! Мы  изгоним  его  молитвой,  выжжем  его
огнем, утопим его в воде". И вот чьи-то руки схватили Жозефину и  внезапно
окунули ее головой в деревянную лохань с холодной водой, и так держали ее,
пока разносившиеся в  ночном  воздухе  голоса  взывали  ко  Всемогущему  о
помощи, а Жозефина вырывалась,  борясь  с  удушьем,  и  когда  ее  наконец
вытащили  в   полубессознательном   состоянии,   то   преподобный   Дамиан
провозгласил: "Благодарим тебя, Господь наш Иисус, за  твою  милость.  Она
спасена! Она спасена!". И все вокруг очень радовались,  и  каждый  ощутил,
что стал сильнее духом.  Кроме  Жозефины,  чьи  головные  боли  стали  еще
мучительнее.





     - Я сделал тебе ангажемент  в  Лас-Вегасе,  -  сообщил  Тоби  Клифтон
Лоуренс. - Договорился, чтобы Дик Лэндри поработал над твоим номером.  Это
лучший постановщик эстрадных номеров во всем бизнесе.
     - Фантастика! А в каком отеле? "Фламинго"? "Буревестник"?
     - В "Оазисе".
     - В "Оазисе"? -  Тоби  посмотрел  на  Клифтона:  не  шутит  ли?  -  Я
никогда...
     - Знаю, -  улыбнулся  Лоуренс.  -  Ты  никогда  о  таком  не  слышал.
Согласен. Но и они о тебе никогда не слышали. И не тебя  они,  в  сущности
ангажируют - они ангажируют меня. Они мне верят на слово, что с  тобой  не
прогадают.
     - Не беспокойся, - пообещал Тоби, - не прогадают.


     Тоби сказал Элис Тэннер о своем ангажементе в Лас-Вегасе перед  самым
отъездом.
     - Я знаю, что ты  обязательно  станешь  звездой  первой  величины,  -
обрадовалась она. - Пришло твое время. Публика будет обожать тебя, милый.
     Она прижалась к нему и спросила:
     - Когда ты едешь и что мне надеть на премьеру молодого и  гениального
комика?
     Тоби с сожалением покачал головой.
     - Рад был взять тебя с собой, Элис. Но беда в том, что  мне  придется
работать днем и ночью: надо придумать кучу нового материала.
     Она попыталась скрыть свое разочарование.
     - Понимаю. - Она прижалась к нему еще крепче. - Сколько ты  будешь  в
отъезде?
     - Еще не знаю. Видишь ли, это что-то вроде открытого ангажемента.
     Элис почувствовала легкий укол тревоги, но  поняла,  что  ведет  себя
глупо.
     - Позвони мне, как только сможешь, - попросила она.
     Тоби поцеловал ее и вышел танцующей походкой.


     Казалось,  будто   город   Лас-Вегас,   штат   Невада,   был   создан
исключительно для удовольствий  Тоби  Темпла.  Он  это  почувствовал,  как
только увидел его. Город обладал какой-то дивной кинетической энергией, на
которую Тоби реагировал, в нем пульсировала мощь, созвучная  той,  которая
пылала у Тоби внутри. Тоби прилетел  вместе  с  О'Хэнлоном  и  Рейнджером;
когда они приземлились в аэропорту, их уже ждал лимузин отеля  "Оазис".  В
этот миг Тоби впервые ощутил вкус того чудесного мира, который скоро будет
принадлежать ему. Он с удовольствием откинулся на спинку сиденья огромного
автомобиля и услышал вопрос шофера:
     - Приятный был полет, мистер Темпл?


     "Именно маленькие люди всегда первыми чуют успех еще до того, как  он
приходит", - подумал Тоби.
     - Обычная скучища,  -  небрежно  бросил  он  и,  перехватив  усмешку,
которой обменялись О'Хэнлон и Рейнджер, ответил им  широкой  ухмылкой.  Он
почувствовал, что очень близок с ними. "Все вместе, мы - команда,  лучшая,
черт побери, команда во всем шоу-бизнесе!"
     "Оазис"  находился  далеко  от  фешенебельного  Стрипа,  на   большом
удалении от самых известных отелей. Подъезжая к отелю, Тоби увидел, что он
не такой большой и не такой причудливый, как "Фламинго" или "Буревестник",
но зато здесь было нечто такое, что ему понравилось  гораздо  больше.  Над
входом возвышался огромный рекламный щит с анонсом:

                        ПРЕМЬЕРА 14 СЕНТЯБРЯ
                               ЛИЛИ УОЛЛЕС
                               ТОБИ ТЕМПЛ

     Имя Тоби  было  написано  ослепительными  буквами,  которые  казались
стофутовыми в высоту. Зрелища прекраснее не было во  всем  этом  треклятом
мире.
     - Вы только  посмотрите,  -  воскликнул  он,  охваченный  невероятным
восторгом.
     О'Хэнлон глянул на анонс и сказал:
     - Да, действительно! Как вам это нравится? Лили Уоллес!
     И он засмеялся.
     - Не волнуйся, Тоби. После премьеры сверху будешь ты.
     Управляющий "Оазиса", мужчина средних лет с желтовато-бледным  лицом,
которого звали Паркер, сам встретил Тоби и лично проводил в отведенный ему
номер. И всю дорогу льстиво его обхаживал.
     - Не могу выразить, как мы рады,  что  вы  будете  у  нас  выступать,
мистер Темпл. Если вам что-нибудь будет нужно - что  угодно,  -  вы  сразу
звоните мне.
     Тоби понимал, что таким приемом он обязан Клифтону Лоуренсу.  Впервые
легендарный импресарио снизошел до того, чтобы  сделать  одному  из  своих
клиентов ангажемент в  этом  отеле.  Управляющий  "Оазиса"  надеялся,  что
теперь  в  отеле  начнут   появляться   и   некоторые   из   действительно
первоклассных звезд Клифтона Лоуренса.
     Люкс был огромен. Он состоял из трех спален, большой гостиной, кухни,
бара и террасы. На столике в  гостиной  стояли  бутылки  с  разнообразными
напитками, цветы и большое блюдо со свежими  фруктами  и  разными  сортами
сыра - от администрации отеля.
     - Я надеюсь, что вам подойдет, мистер Темпл, - любезно сказал Паркер.
     Тоби посмотрел вокруг и  подумал  обо  всех  тех  мрачных  и  тесных,
кишащих тараканами комнатушках в дешевых гостиницах,  где  ему  доводилось
жить.
     - Да, нормально.
     -  Мистер  Лэндри  зарегистрировался  час   назад.   Я   распорядился
освободить зал "Мираж" для вашей репетиции в три часа.
     - Спасибо.
     - Так помните: если вам хоть что-нибудь понадобится...
     И управляющий удалился.
     Тоби остался стоять на месте, смакуя то, что его окружало. Он  теперь
до конца жизни будет жить в таких отелях, как этот. У него появится все  -
женщины, деньги, аплодисменты. Больше всего -  аплодисментов.  Люди  будут
смеяться, кричать ему что-то одобрительное, обожать его. Вот  это  и  есть
его "пища". Ничего другого ему не надо!


     Дику Лэндри было под тридцать: худощавый, хрупкого  сложения  молодой
человек с лысеющей головой и длинными, изящными ногами. Он начинал в  роли
цыгана на Бродвее, выделился из общей группы в ведущие танцоры, потом стал
хореографом, потом режиссером. У Лэндри был вкус и чутье на то, чего хочет
публика. Он не мог плохой номер сделать хорошим, но он  мог  сделать  так,
чтобы он казался хорошим, а уж если ему давали хороший  номер,  то  Лэндри
делал из него сенсацию. Еще десять дней назад Лэндри и не  слыхал  о  Тоби
Темпле. Единственной причиной, по которой он перекроил свой бешеный график
так, чтобы приехать в Лас-Вегас  и  поставить  Тоби  номер,  была  просьба
Клифтона Лоуренса. Потому что Клифтон был  тем  человеком,  который  помог
Лэндри на старте его карьеры.
     Через пятнадцать минут после того как Дик Лэндри  встретился  с  Тоби
Темплом, он уже знал, что работает с талантливым артистом. Слушая  монолог
Тоби, Лэндри поймал себя на том, что смеется,  а  такое  с  ним  случалось
редко. И дело было не столько в самих остротах, сколько  в  том,  с  каким
мечтательным  видом  Тоби  их  произносил.  Он  выглядел  так  умилительно
искренне, что начинало щемить сердце. Как маленький перепуганный цыпленок,
которому кажется, что небо  вот-вот  рухнет  ему  на  голову.  И  хотелось
броситься к нему, и обнять его, и заверить, что все будет в порядке.
     Когда  Тоби  замолчал,  Лэндри  с   большим   трудом   удержался   от
аплодисментов. Он подошел к сцене, где стоял Тоби.
     - Это хорошо, - воскликнул  он  с  воодушевлением.  -  В  самом  деле
хорошо.
     - Спасибо! - обрадовался Тоби. - Клиф говорит, что вы можете показать
мне, как сделать это замечательным.
     - Я попытаюсь, - пообещал Лэндри. - Первым делом вам  надо  научиться
разнообразить свой талант. Пока вы просто стоите на сцене  и  острите,  вы
так  и  будете  оставаться  стоячим  комиком,  не  более  того.   Дайте-ка
послушать, как вы поете.
     Тоби широко улыбнулся.
     - Возьмите напрокат канарейку. Петь я не умею.
     - А вы попробуйте.
     Тоби попробовал. Лэндри остался доволен.
     - Голос не ахти какой, но у вас хороший слух, -  заявил  он  Тоби.  -
Если правильно  подобрать  песни,  то  вы  сможете  так  спеть,  что  всем
покажется, будто вы Синатра. Надо будет  договориться,  чтобы  кое-кто  из
песенников поработал специально для вас. Мне не хочется, чтобы вы пели  те
же песни, что и все остальные. Давайте посмотрим, как вы двигаетесь.
     Тоби подвигался.
     Лэндри внимательно изучал его.
     - Неплохо, неплохо. Танцовщика из вас не получиться, но  я  собираюсь
сделать так, чтобы вы смотрелись не хуже.
     - А зачем? - спросил Тоби. - Тех, кто поет и пляшет, хоть пруд пруди.
     - И комиков тоже, - возразил Лэндри. - Я  собираюсь  сделать  из  вас
артиста эстрады.
     Тоби широко улыбнулся и сказал:
     - Закатываем рукава и начинаем работать.


     И  они  начали  работать.  О'Хэнлон  и  Рейнджер  сидели  на   каждой
репетиции, дописывали тексты,  придумывали  новые  ходы  и  смотрели,  как
Лэндри  гоняет  Тоби.  График  был  изнурительный.  Тоби   репетировал   и
репетировал, пока не начал болеть каждый  мускул  его  тела,  но  зато  он
сбросил пять фунтов и стал подтянутым, стройным. Каждый день он брал  урок
пения и до того напрактиковался в вокале, что стал петь во сне. Он работал
с  ребятами  над  новыми  комедийными  номерами,  потом  делал  перерыв  и
разучивал написанные для него новые песни, потом опять репетировал.
     Почти каждый день Тоби находил в своей ячейке  записку,  что  звонила
Элис Тэннер. Он помнил, как  она  пыталась  придержать  его.  "Ты  еще  не
готов". Ну вот, теперь он готов, и добился этого _в_о_п_р_е_к_и_ ей. Пусть
катиться  к  чертям.  Записки  он  выбрасывал.  И  они  в   конце   концов
прекратились. Но репетиции продолжались.
     И вдруг наступил день премьеры.
     Есть  что-то  загадочное  в  рождении  новой  звезды.   Будто   некий
телепатический сигнал мгновенно передается во все четыре стороны горизонта
в мире шоу-бизнеса. Посредством какой-то магической силы новость достигает
Лондона и Парижа, Нью-Йорка и Сиднея; везде, где  есть  театр,  она  будет
услышана.
     Через пять минут после того как Тоби Темпл вышел  на  сцену  в  отеле
"Оазис", пошла молва о том, что на горизонте появилась новая звезда.


     Клифтон Лоуренс  прилетел  на  премьеру  Тоби  и  остался  посмотреть
программу, которую показывали во время ужина. Тоби  был  польщен.  Клифтон
пренебрегал другими  своими  клиентами  ради  него.  Когда  Тоби  закончил
выступление, они вдвоем пошли в ночной бар.
     - Ты видел там всех этих знаменитостей? - восхищенно спросил Тоби.  -
Когда они потом явились в мою гримерную, я чуть концы не отдал.
     Клифтон улыбнулся восторженности Тоби.  Это  создает  такой  приятный
контраст в сравнении с пересыщенностью  всех  других  его  клиентов.  Тоби
похож на котенка. Ласкового, голубоглазого котенка.
     - Эти умеют распознавать талант,  -  спокойно  сказал  Клифтон.  -  И
"Оазис" тоже. Они хотят предложить тебе  новый  контракт.  Хотят  повысить
твой гонорар с шестисот пятидесяти до тысячи в неделю.
     Тоби уронил ложечку.
     - Тысяча в неделю? Это великолепно, Клиф!
     - И пару раз закидывали удочку от "Буревестника" и от "Эль Ранчо".
     - Уже?! - спросил ликующий Тоби.
     - Не обмочи штаны. Это всего лишь развлекать народ в гостиной.
     Клифтон улыбнулся.
     - Старая история, Тоби. Для меня ты - "звезда", но вот "звезда ли  ты
для "звезды"? - Он встал. - Мне надо успеть на самолет в Нью-Йорк.  Завтра
я лечу в Лондон.
     - В Лондон? А когда вернешься?
     - Через несколько недель. - Клифтон подался вперед:
     - Послушай меня, мой мальчик. У тебя здесь еще две недели. Отнесись к
этому так, будто ты в школе. Каждый вечер, когда ты будешь подниматься  на
эту сцену, я хочу, чтобы ты  думал,  как  тебе  стать  лучше.  Я  уговорил
О'Хэнлона и Рейнджера остаться. Они готовы работать с тобой день  и  ночь.
Используй их. Лэндри будет  приезжать  на  субботу  и  воскресенье,  чтобы
посмотреть, как идут здесь дела.
     - Хорошо, - сказал Тоби. - Спасибо, Клиф.
     - Да, чуть не забыл, - небрежно добавил Клифтон Лоуренс. Он вынул  из
кармана небольшую коробочку и вручил ее Тоби.
     Внутри оказалась пара красивых бриллиантовых запонок,  имеющих  форму
звезды.


     Каждый раз, когда у Тоби выдавалось немного  свободного  времени,  он
отдыхал у большого плавательного бассейна, расположенного позади отеля.  В
шоу принимали участие двадцать пять девушек, так что  в  любое  время  там
можно было застать с дюжину красоток из кордебалета,  одетых  в  купальные
костюмы и принимающих солнечные ванны. В  жарком  полуденном  воздухе  они
казались поздно цветущими цветами, один красивее другого. Тоби никогда  не
испытывал затруднений с девушками, но то, что происходило  с  ним  теперь,
было для него новым. Девушки из шоу  никогда  раньше  не  слышали  о  Тоби
Темпле, но его имя было составлено из лампочек перед фасадом отеля.  Этого
было достаточно. Он  был  "звездой",  и  они  дрались  друг  с  другом  за
привилегию лечь с ним в постель.
     Следующие  две  недели  Тоби  провел  чудесно.  Он  просыпался  около
полудня, завтракал в столовой, где ему не давали покоя  желающие  получить
автограф, потом час-другой репетировал. После этого он  выбирал  одну  или
двух из числа длинноногих красоток, нежившихся вокруг бассейна,  и  шел  с
ними в свой номер повозиться в постели.
     Тоби узнал нечто новое для себя. Так как сценические костюмы  девушек
едва прикрывали их наготу, то  им  приходилось  избавляться  от  волос  на
лобке. Но делалось это так, чтобы в  центре  холмика  оставалась  курчавая
полоска по направлению к отверстию.
     - Это как сильное возбуждающее, - рассказывала Тоби по  секрету  одна
из девушек. - Стоит лишь  несколько  часов  походить  в  тесно  облегающих
брюках - и ты превращаешься в буйную сексуальную маньячку.
     Тоби не давал себе труда узнать, как зовут ту или иную из девушек. Он
всех называл "бэби" или "милая", и они сливались для него в одно чудесное,
возбуждающее мелькание бедр, губ и нетерпеливых тел.
     В последнюю неделю ангажемента Темпла в "Оазисе" к нему пришел гость.
Тоби только что освободился после первого шоу и, сидя в гримерной,  снимал
кремом грим. Приоткрылась дверь, и  старший  официант  ресторана  негромко
произнес:
     - Мистер Эл Карузо приглашает вас за свой стол.
     Эл Карузо был одним из известных в Лас-Вегасе людей. Ему  принадлежал
целиком один отель, и говорили, что у него вложен капитал еще в  двух  или
трех. Поговаривали, что он связан с преступным синдикатом, но это Тоби  не
волновало. Важно было то, что если он понравится Элу Карузо, ангажементы в
Лас-Вегасе  будут  обеспечены  до  конца  жизни.  Он  торопливо   закончил
одеваться и пошел в ресторан, где его ждал такой важный посетитель.
     Эл  Карузо  оказался  человеком  низкого  роста,  лет  пятидесяти   с
небольшим, с седыми волосами, поблескивающими, ласковыми карими глазами  и
небольшим брюшком. Тоби он показался похожим на миниатюрного Санта-Клауса.
Когда  Тоби  подошел  к  столу,  Карузо  поднялся,  протянул  руку,  тепло
улыбнулся и произнес:
     - Эл Карузо. Просто хотел сказать, что я о  тебе  думаю,  Тоби.  Бери
стул, присаживайся.
     За столиком Карузо сидели еще двое мужчин, одетых в  темные  костюмы.
Оба были плотного сложения, потягивали кока-колу и не проронили  ни  слова
за всю встречу. Обычно Тоби обедал после первого шоу и был сейчас  голоден
как волк. Но Карузо явно только что отобедал, и Тоби  не  хотелось,  чтобы
подумали,  будто  еда  интересует  его  больше,  чем  встреча  с   великим
человеком.
     - Ты впечатляешь, сынок, - похвалил  его  Карузо.  -  На  самом  деле
впечатляешь!
     И он лучезарно улыбнулся Тоби своими лукавыми карими глазами.
     - Спасибо, мистер Карузо, - обрадованно сказал  Тоби.  -  Ваши  слова
много для меня значат.
     - Зови меня Эл.
     - Да, сэр... Эл.
     - У тебя есть будущее, Тоби. Я видел многих, которые как пришли,  так
и ушли. Но те, у кого талант, остаются надолго. У тебя есть талант.
     Тоби почувствовал, как  приятное  тепло  обволакивает  его  тело.  Он
мимолетно обдумал, сказать или нет Элу Карузо, чтобы о деле он поговорил с
Клифтоном Лоуренсом, и решил, что, может быть, лучше ему самому  заключить
эту сделку. "Если Карузо  так  загорелся,  -  думал  Тоби,  -  то  я  могу
договориться о более выгодных условиях, чем  Клиф".  Он  решил,  что  даст
Карузо  возможность  сделать   первое   предложение,   а   затем   здорово
поторгуется.
     - Я чуть не напустил в штаны, - рассказывал Карузо. - Эта твоя  шутка
про обезьяну - ничего смешнее я в жизни не слышал.
     - Когда такое говорите вы, то это настоящий  комплимент,  -  искренне
сказал Тоби.
     Глаза маленького Санта-Клауса наполнились  слезами  от  смеха.  Вынув
белый  шелковый  носовой  платок,  он  вытер  их  и  повернулся  к   своим
сопровождающим.
     - Ну, я же говорил, что он очень смешной?
     Те оба кивнули.
     Эл Карузо снова повернулся к Тоби.
     - Теперь скажу, зачем я хотел встретиться с тобой, Тоби.
     Вот он, волшебный миг, его старт к большому успеху.  Клифтон  Лоуренс
где-то в Европе, заключает контракты  для  когда-то  знаменитых  клиентов,
вместо того, чтобы быть и делать этот  контракт.  Ну  так,  Лоуренса  ждет
настоящий сюрприз, когда он вернется.
     Тоби наклонился вперед и сказал с обаятельной улыбкой:
     - Я слушаю, Эл.
     - Милли тебя любит.
     Тоби заморгал, уверенный, что чего-то не расслышал.  Старик  наблюдал
за ним, и в глазах у него сверкали огоньки.
     - Я... простите, -  пробормотал  в  замешательстве  Тоби.  -  Что  вы
сказали?
     Эл Карузо ласково улыбнулся.
     - Милли любит тебя. Она мне это сказала.
     Милли? Вдруг это  жена  Карузо?  Или  его  дочь?  Тоби  что-то  начал
говорить, но Эл Карузо перебил его.
     - Она славная девочка. Я  содержу  ее  три  или  четыре  года.  -  Он
повернулся к сопровождающим. - Четыре года?
     Те кивнули.
     Эл Карузо опять повернулся к Тоби.
     - Я люблю эту девочку, Тоби. Прямо с ума по ней схожу.
     Тоби почувствовал, как кровь начала отливать у него от лица.
     - Мистер Карузо...
     Эл Карузо перебил:
     - У нас с Милли договор. Я ей не изменяю,  кроме  как  с  собственной
женой, а она не изменяет мне без предупреждения.
     Он лучезарно улыбнулся Тоби, и на этот раз за ангельской улыбкой Тоби
увидел нечто такое, от чего кровь заледенела у него в жилах.
     - Мистер Карузо...
     - Знаешь, Тоби, ты первый парень, с которым она мне изменила.
     Он повернулся к мужчинам за столиком.
     - Это чистая правда, верно?
     Те кивнули.
     Тоби заговорил срывающимся голосом:
     - Я... я Богом клянусь, я не знал, что Милли ваша приятельница.  Если
бы мне это хоть во сне приснилось, я бы пальцем ее не тронул. Я  бы  и  на
милю к ней не подошел, мистер Карузо...
     Санта-Клаус вновь озарил его улыбкой.
     - Эл. Называй меня Эл.
     - Эл. - Это прозвучало как хриплое карканье. Тоби чувствовал  струйки
пота у себя под мышками. - Послушайте, Эл, - взмолился он.  -  Я...  я  не
буду с ней больше встречаться. Никогда. Поверьте, я...
     Карузо пристально смотрел на него.
     - Э-э, да ты, видать, совсем меня не слушал.
     Тоби сглотнул.
     - Нет-нет, я слушал. Я слышал каждое ваше слово.  И  вам  никогда  не
придется беспокоиться о...
     - Я сказал, малышка любит тебя. Если ты ей нужен, тогда я хочу, чтобы
ты у нее был. Хочу, чтоб она была счастлива. Понимаешь?
     - Я...
     Голова у Тоби шла кругом. На один безумный  миг  ему  на  самом  деле
показалось, что сидящий напротив него человек жаждет мести. А оказывается,
Эл Карузо предлагает ему свою подружку. Тоби чуть не рассмеялся  вслух  от
облегчения.
     - Господи, Эл, - обрадовался Тоби. - Конечно. Будет, как ты хочешь.
     - Как хочет Милли.
     - Да-да. Как хочет Милли.
     - Я знал, что ты хороший парень, - сказал  Карузо.  Он  повернулся  к
своим спутникам. - Говорил я, что Тоби Темпл хороший парень?
     Те кивнули и молча отхлебнули кока-колы.
     Эл Карузо встал, и его сопровождающие  мгновенно  вскочили  на  ноги,
оказавшись по обе стороны от него.
     - Я сам позабочусь о свадьбе, - заявил Карузо. -  Мы  займем  большой
банкетный зал в "Марокка". Тебе ни о чем не надо беспокоиться. Я все  беру
на себя.
     Слова доходили до Тоби словно через фильтр, откуда-то  издалека.  Его
мозг фиксировал сказанное, но смысл ускользал от него.
     - Подождите минуту, - запротестовал Тоби. - Я не могу...
     Карузо опустил могучую руку на плечо Тоби.
     - Тебе повезло, парень, - твердо произнес он. - Я хочу сказать,  если
бы Милли не убедила меня, что вы двое по правде любите друг друга, если бы
я думал, что ты просто поимел ее, как какую-нибудь шлюшку за два  доллара,
то все могло кончиться совсем иначе. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
     Тоби невольно взглянул на телохранителей в черном, и те оба кивнули.
     - Ты здесь заканчиваешь вечером в субботу, - продолжал Эл  Карузо.  -
Свадьбу назначим на воскресенье.
     У Тоби снова пересохло в горле.
     - Я... дело в том, Эл, что у меня есть еще ангажементы. Я...
     - Это подождет, - благостно засиял Карузо. - Я сам собираюсь  выбрать
подвенечное платье для Милли. Пока, Тоби.
     Тоби долго еще стоял и смотрел в том направлении, где исчезли все три
фигуры.
     Он не имел ни малейшего представления о том, кто такая Милли.


     К утру следующего дня  страхи  Тоби  испарились.  Просто  внезапность
случившегося застала его врасплох. Но сейчас не времена Аль Капоне.  Никто
не может заставить его жениться против воли. И Эл Карузо не  какой-то  там
дешевый гангстер-громила, он - респектабельный владелец отеля. Чем  дольше
Тоби думал над этой ситуацией, тем забавнее она ему казалась. В мыслях  он
все больше приукрашивал ее, стараясь сделать еще смешнее. На самом-то деле
он, конечно, не дал Карузо запугать себя, но станет рассказывать  это  все
так, будто был ужасно напуган. "Подхожу я, значит, к этому  столу,  а  там
сидит Карузо и с ним эти шесть горилл. И у всех здорово оттопыриваются  те
места, где у  них  спрятаны  пушки".  Точно!  Из  этого  может  получиться
неплохая вещь. Может, он даже состряпает из этого превеселенький номер.
     Всю оставшуюся часть недели Тоби  держался  подальше  от  бассейна  и
казино и избегал всех девушек. Не то, чтобы он боялся  Эла  Карузо,  но  и
рисковать зря ни к чему.  Раньше  Тоби  планировал  отбыть  из  Лас-Вегаса
самолетом в воскресенье в полдень. Но теперь  он  договорился,  чтобы  ему
подогнали автомобиль из проката на стоянку  за  зданием  отеля  в  субботу
вечером. Там машина будет его ждать. Он уложил  чемоданы  перед  тем,  как
спуститься вниз на свое последнее выступление, чтобы можно было выехать  в
Лос-Анджелес, как только оно закончится. Какое-то время  ему  придется  не
показываться в Лас-Вегасе. Если у Эла Карузо это  действительно  серьезно,
то Клифтон Лоуренс сможет все уладить.
     Заключительное   выступление   Тоби   прошло   с   блеском.   Публика
аплодировала ему стоя, это была первая овация в его  жизни.  Он  стоял  на
сцене, ощущая, как волны любви накатываются на него из  зрительного  зала,
обволакивают его чудесным ласковым теплом. Тоби  повторил  один  номер  на
бис, попросил, чтобы его отпустили, и быстро  поднялся  наверх.  Это  были
самые замечательные три недели в его жизни. За  такое  короткое  время  он
совершил скачок от ничтожества, спавшего с  официантками  и  калеками,  до
кумира, который переспал с  любовницей  Эла  Карузо.  Красивейшие  девушки
упрашивали его переспать с ними, публика восхищалась им,  известные  отели
приглашали выступать. Он добился своего и знал, что это лишь начало.  Тоби
вынул из кармана ключ от двери своего номера. Когда  дверь  открылась,  он
услышал знакомый голос, который приветствовал его:
     - Входи, входи, сынок.
     Тоби медленно прошел в комнату. Там он увидел Эла Карузо с его  двумя
приятелями. Холодок страха пробежал  по  спине  у  Тоби.  Но  нет,  все  в
порядке. Карузо добродушно улыбался и говорил:
     - Сегодня ты был великолепен, Тоби, просто великолепен.
     - Мне повезло с публикой. - Тоби почувствовал себя свободнее.
     Карие глаза карузо сверкнули:
     - Это ты заставил их стать хорошей публикой, Тоби. Я же  сказал  -  у
тебя талант.
     - Спасибо, Эл. - Ему хотелось, чтобы они  ушли,  и  тогда  он  сможет
наконец уехать.
     - Ты много  работаешь,  -  заметил  Карузо.  Он  повернулся  к  своим
телохранителям. - Я ведь говорил, что в жизни не видел никого, кто бы  так
много работал?
     Те кивнули.
     Карузо вновь повернулся к Тоби.
     - Да, Милли вроде как обиделась, что ты ей не  позвонил.  Я  объяснил
ей: это потому, что ты очень много работаешь.
     - Верно, - быстро подхватил Тоби. - Я рад, что ты это понимаешь, Эл.
     Карузо благодушно улыбнулся.
     - Конечно. Но знаешь, чего  я  не  понимаю?  Ты  не  позвонил,  чтобы
узнать, в котором часу свадьба.
     - Я собирался позвонить утром.
     Эл Карузо засмеялся и с издевкой спросил:
     - Из Лос-Анджелеса?
     Тоби почувствовал, как в нем шевельнулась тревога.
     - О чем ты говоришь, Эл?
     Карузо укоризненно посмотрел на него.
     - Чемоданы-то у тебя вот, упакованы. -  Он  игриво  ущипнул  Тоби  за
щеку. - Я же говорил, что убью любого, кто обидит Милли.
     - Подожди минутку! Честное слово, я не...
     - Ты хороший парень, Тоби, но дурак. Без  этого,  видать,  гениев  не
бывает, а?
     Тоби уставился в пухлое, улыбающееся лицо, не зная, что сказать.
     - Уж ты, мне верь, - с теплотой в голосе убеждал Эл Карузо. - Я  твой
друг. И хочу знать наверняка, что ничего плохого с тобой не случится. Ради
Милли. Но если ты не слушаешь  меня,  что  я  могу  сделать?  Знаешь,  как
заставить мула слушаться?
     Тоби молча покачал головой.
     - Сначала надо треснуть его по башке небольшой дубинкой.
     Тоби почувствовал, как к сердцу подступает страх.
     - Какой рукой ты все делаешь? - спросил Карузо.
     - Пра... правой, - пробормотал Тоби.
     Карузо кивнул с добродушным видом и повернулся к своим помощникам.
     - Сломайте ее, - приказал он.
     Неведомо откуда в руках одного из них появилась монтировка.  Они  оба
двинулись к Тоби. Ручеек страха внезапно превратился в потоп, от  которого
все тело стала бить дрожь.
     -  Боже  мой,  -  услышал  Тоби  свой  голос,  прозвучавший,   словно
испуганное блеяние. - Вы этого не сделаете!
     Один из них сильно ударил его  в  живот.  В  следующую  секунду  Тоби
почувствовал дикую боль: монтировка обрушилась на его правую  руку,  дробя
кости. Он упал на пол, корчась от невыносимой муки. Тоби хотел  закричать,
но не мог вдохнуть. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он взглянул  вверх  и
увидел Эла Карузо, который стоял над ним, улыбаясь.
     - Теперь ты меня слушаешь? - тихо спросил Карузо.
     Тоби кивнул, превозмогая боль.
     - Это хорошо, - сказал Карузо. Он обратился к  одному  их  мужчин.  -
Расстегни ему ширинку.
     Тот нагнулся и расстегнул молнию у Тоби на брюках.  Взял  монтировку,
поддел ею пенис Тоби и ловко вытянул его наружу.
     Карузо постоял с минуту, рассматривая этот предмет.
     - Ты счастливчик, Тоби. Такой штуке можно позавидовать.
     Тоби охватил ужас, подобного которому он никогда раньше не испытывал.
     - О Боже... пожалуйста... не надо... не  делайте  этого  со  мной,  -
прохрипел он.
     - Я ничего тебе не сделаю, - заверил его Карузо.  -  Пока  ты  хорошо
относишься к Милли, ты - мой друг. Если она мне  когда-нибудь  пожалуется,
что ты чем-то обидел ее... ну хоть чем-нибудь... ты меня понимаешь?
     Он ткнул его сломанную руку носком ботинка, и Тоби громко вскрикнул.
     - Рад, что мы понимаем друг друга, - расплылся  в  улыбке  Карузо.  -
Свадьба будет в час дня.
     Голос Карузо  то  появлялся,  то  исчезал  по  мере  того,  как  Тоби
погружался в беспамятство. Но он знал, что должен держаться.
     - Я не могу, - простонал он. - Моя рука...
     - Об этом не беспокойся, - сказал Эл Карузо. - Доктор уже поднимается
сюда,  он  позаботится  о  тебе.  Вправит  тебе  руку  и  даст  проглотить
чего-нибудь, чтобы ты не чувствовал боли. Завтра ребятки придут за  тобой.
Ты будешь готов, правда?
     Тоби лежал, терзаемый кошмарной болью и  глядя  снизу  в  улыбающуюся
физиономию Санта-Клауса, не в силах поверить, что все это происходит с ним
на яву. Он увидел, что ботинок Карузо опять приближается к его руке.
     - Д-да, - простонал Тоби. - Я буду готов...
     И потерял сознание.





     Торжественная церемония  бракосочетания  состоялась  в  бальном  зале
отеля "Марокко". Казалось, будто половина Лас-Вегаса была  там.  Эстрадные
артисты, владельцы всех отелей, девушки из кордебалета, а в  центре  всего
этого сборища находился  Эл  Карузо.  Его  окружало  с  десяток  друзей  -
молчаливых, консервативно одетых мужчин, многие из которых ничего не пили.
Зал утопал в роскошных композициях из цветов,  между  гостями  расхаживали
музыканты, был устроен гигантский буфет с разнообразной снедью, а из  двух
фонтанов струилось шампанское. Эл Карузо позаботился обо всем.
     Все сочувствовали жениху, рука которого была в гипсовой повязке из-за
несчастного падения с лестницы. И все говорили о том, какую чудесную  пару
составляют жених и невеста и какая замечательная у них свадьба.
     Тоби был настолько одурманен болеутоляющим, которым накачал его врач,
что  на  протяжении  всей  церемонии  почти  не  отдавал  себе  отчета   в
происходящем. Затем, по мере того как действие лекарства начало ослабевать
и боль стала возвращаться, на него вновь накатывали отчаяние и  ненависть.
Ему хотелось закричать так,  чтобы  все  присутствующие  услышали,  какому
чудовищному унижению его подвергли.
     Тоби повернулся и посмотрел на  свою  невесту.  Теперь  он  припомнил
Милли. Это была хорошенькая девушка лет двадцати с небольшим,  с  волосами
цвета светлого меда и неплохой фигурой. Тоби вспомнил, что она громче всех
смеялась его анекдотам и всюду ходила за ним. Он припомнил и еще  кое-что.
Она была одной их тех немногих девушек, которые  отказывались  ложиться  с
ним в постель, что только еще сильнее разжигало аппетит Тоби. Он все,  все
теперь припоминал.


     - Я без ума от тебя, - уверял ее он. - Неужели я тебе не нравлюсь?
     - Конечно, нравишься, - ответила Милли. - Но у меня есть приятель.
     Почему он не выслушал ее! Вместо этого он  уговорил  ее  подняться  к
нему в комнату, чтобы чего-нибудь выпить, а потом стал рассказывать всякие
смешные истории. Милли так хохотала, что почти не замечала, чем занимается
Тоби, пока не оказалась раздетой и лежащей в постели.
     -  Прошу  тебя,  Тоби,  не  надо,  -  умоляла  она.  -  Мой  приятель
рассердится.
     - Забудь о нем. Я позабочусь об этом подонке позже, - отвечал Тоби. -
А теперь я позабочусь о тебе.
     Они провели бурную ночь любви. Утром,  когда  Тоби  проснулся,  Милли
лежала рядом с ним и плакала.  Пребывая  в  благодушном  настроении,  Тоби
обнял ее и спросил:
     - Эй, малышка, в чем дело? Тебе не понравилось?
     - Ты сам знаешь, что понравилось. Но...
     - Ну, перестань, - сказал Тоби. - Я люблю тебя.
     Она привстала на локтях, заглянула ему в глаза и спросила:
     - Правда, Тоби? Я хочу сказать, по-настоящему?
     - Ну да, черт возьми!
     С ней все будет в порядке. Для этого требуется  лишь  то,  чем  он  и
собирается с ней  заняться  сейчас  же.  Оказалось,  что  лучшего  способа
поднять настроение нельзя было и придумать.
     Она смотрела, как он возвращается после душа, вытирая полотенцем  все
еще мокрые волосы и мурлыкая отрывки своей коронной  песни.  Переполненная
счастьем, она улыбнулась и сказала:
     - Мне кажется, я полюбила тебя с самого первого взгляда, Тоби.
     - Ну, это замечательно. Давай заказывать завтрак.
     Этим все и кончилось... Вплоть до настоящего  момента.  Из-за  глупой
девчонки, с которой он и переспал-то всего один раз, вся жизнь  покатилась
под откос.
     Теперь Тоби стоял и смотрел, как Милли идет к нему  в  своем  длинном
белом подвенечном платье, как улыбается ему,  и  проклинал  себя,  и  свой
член, и день, в который он родился.


     В лимузине человек, сидевший на переднем сиденье, тихонько  засмеялся
и сказал восхищенно:
     - Да надо отдать вам должное, босс. Этот несчастный ублюдок  даже  не
успел понять, что по нему проехало.
     Карузо ласково улыбнулся. Все  вышло  очень  хорошо.  С  того  самого
момента, как его жена, имевшая нрав мегеры, узнала о его  связи  с  Милли,
Карузо понял, что ему придется найти способ избавиться от  блондиночки  из
кордебалета.
     - Напомни мне проследить, чтобы он хорошо обращался с Милли,  -  тихо
проговорил Карузо.


     Тоби и Милли поселились в небольшом доме в Бенедикт-Каньон.  Поначалу
Тоби часами строил планы о том, как ему вырваться  их  брачного  ярма.  Он
сделает жизнь Милли такой невыносимой, что она сама запросит развода.  Или
подсунет ей другого парня и потом потребует развода. Или он  просто  уйдет
от нее, и пусть Карузо попробует что-нибудь ему сделать. Но  он  отказался
от этой мысли после разговора с Диком Лэндри, своим режиссером.
     Они сидели за ленчем в отеле "Бель Эйр" несколько недель спустя после
свадьбы, и Лэндри спросил:
     - Ты действительно хорошо знаешь Эла Карузо?
     Тоби посмотрел на него.
     - А что?
     - Никогда с ним не связывайся, Тоби. Это убийца. Я расскажу тебе  то,
что  совершенно  точно  знаю  сам.  Младший   брат   Карузо   женился   на
девятнадцатилетней девочке, только что выпущенной из монастыря. Спустя год
он застал свою жену в постели с каким-то парнем. И сказал об этом Элу.
     Тоби слушал, не сводя с Лэндри глаз.
     - И что случилось?
     - Бандиты Карузо взяли секач для мяса и отрубили  парню  член.  Потом
окунули его в бензин и подожгли, а парень смотрел.  После  этого...  ушли,
оставив его истекать кровью.
     Тоби вспомнил, как Карузо  сказал:  "Расстегните  ему  ширинку",  как
жесткие руки возились с его молнией, и его прошиб холодный  пот.  Внезапно
его замутило. Теперь он знал с ужасающей уверенностью, что выхода  у  него
нет.


     Жозефина нашла выход, когда ей было десять лет. Это была дверь в иной
мир, где она могла спрятаться от  наказаний  и  постоянных  угроз  "Адским
Огнем" и "Вечным Проклятием", которыми  осыпала  ее  мать.  Это  был  мир,
полный волшебства и красоты. Она часами сидела в темном зале кинотеатра  и
рассматривала чудесных людей на экране. Все они жили в прекрасных домах  и
носили красивую одежду, и все они были так счастливы. И  Жозефина  думала:
"Когда-нибудь я уеду в Голливуд и буду жить, как они". Она надеялась,  что
мать поймет, почему она так решила.
     Ее мать считала, что кино - это выдумка  дьявола,  так  что  Жозефине
приходилось  убегать  в  кинотеатр  потихоньку,  на  деньги,  которые  она
зарабатывала, присматривая за детьми. Сегодняшняя картина была о любви, и,
когда она началась, Жозефина подалась вперед в радостном ожидании. Сначала
пошли титры. Жозефина прочла: "Фильм Сэма Уинтерса".





     Бывали  дни,  когда  Сэму  Уинтерсу  казалось,   что   он   руководит
сумасшедшим домом, а  не  киностудией,  и  что  все  пациенты  сговорились
прикончить его. Сегодня выдался как раз один из  таких  дней,  потому  что
неприятностей было хоть отбавляй. Накануне ночью на  студии  случился  еще
один  пожар,  уже  четвертый;  спонсор  сериала   "Мой   слуга   Пятница",
оскорбленный исполнителем главной роли, требовал отменить его показ;  Берт
Файрстоун, молодой гений режиссуры,  остановил  производство  на  середине
картины, стоившей пять миллионов долларов, а  Тесси  Бранд  демонстративно
отказалась участвовать в фильме,  съемки  которого  должны  были  начаться
через несколько дней.
     У Сэма в кабинете находились начальник пожарной команды  и  инспектор
студии.
     - Много беды наделал вчерашний пожар? - спросил Сэм.
     -  Декорации  сгорели  полностью,  мистер  Уинтерс.  Придется  заново
строить Пятнадцатый павильон. Шестнадцатый можно восстановить, но  на  это
потребуется три месяца, - заявил инспектор.
     - У нас нет трех месяцев, - отрезал  Сэм.  -  Звоните  на  "Голдуин",
договаривайтесь  об  аренде   помещения.   Используйте   эту   субботу   и
воскресенье,   начинайте   строить   новые   декорации.   Заставьте   всех
пошевеливаться.
     Он повернулся к начальнику пожарной команды, человеку по имени Рейли,
который напоминал Сэму актера Джорджа Бэкерофта.
     - Кто-то имеет на вас зуб, мистер Уинтерс, это  уж  точно,  -  сказал
Рейли. - Причиной пожара в каждом случае был явный  поджог.  Вы  проверяли
ворчунов?
     "Ворчунами" называли недовольных работников,  тех,  кто  был  недавно
уволен или имел претензии к работодателю.
     - Мы дважды прошлись по всем досье персонала, - ответил Сэм. -  И  не
нашли ровным счетом ничего.
     - Тот, кто подбрасывает эти  бомбочки,  четко  знает  свое  дело.  Он
применяет  часовой  механизм,  соединенный  с  самодельной   зажигательной
бомбой. Он может быть электриком или механиком.
     - Спасибо, - сказал Сэм. - Я передам это дальше.


     - Роджер Тэпп звонит с Таити.
     - Соединяйте, - приказал Уинтерс.
     Тэпп был продюсером телесериала "Мой слуга Пятница", снимающегося  на
Таити, с Тони Флетчером в главной роли.
     - Какие проблемы? - спросил Сэм.
     - Ты ни за что не поверишь, Сэм. Филип Хеллер, председатель правления
компании, финансирующей сериал, гостит здесь  с  семьей.  Вчера  днем  они
пришли на площадку, а Тони Флетчер как раз снимался в какой-то сцене.  Так
он повернулся к ним и оскорбил их.
     - А что он сказал?
     - Он велел им убираться с _е_г_о _о_с_т_р_о_в_а_.
     - Боже правый!
     - Вот-вот. Он себя именно так и ощущает. Хеллер так  зол,  что  хочет
прикрыть съемки сериала.
     - Отправляйся к Хеллеру и извинись. Прямо сейчас. Скажи  ему,  что  у
Тони  Флетчера  нервный  срыв.  Пошли  миссис  Хеллер  цветы,  поведи   их
куда-нибудь пообедать. С Тони Флетчером я сам поговорю.
     Этот разговор продолжался тридцать минут. Он начался с того, что  Сэм
сказал: "Слушай, ты, тупая скотина, ублюдок хренов...", а закончился  так:
"Я тоже  тебя  люблю,  бэби.  Прилечу  повидать  тебя,  как  только  смогу
вырваться. И ради всего святого, Тони,  смотри,  не  переспи  ненароком  с
миссис Хеллер!"


     Следующей проблемой был  Берт  Файрстоун,  тот  самый  молодой  гений
режиссуры,  который  разорял  студию   "Пан-Пасифик",   -   тридцатилетний
умненький мальчик, прошедший путь от постановки  телешоу  с  разыгрыванием
призов на чикагской телестудии до  постановки  фильмов  в  Голливуде.  Три
первые картины Файрстоуна имели умеренный успех, зато его четвертый  фильм
дал сногсшибательные кассовые сборы. После такого денежного фонтана за ним
стали гоняться. Сэм припомнил первую встречу с  ним.  Файрстоун  выглядел,
как пятнадцатилетний мальчишка, щеки  которого  еще  не  были  готовы  для
бритвы: бледный, застенчивый, в темных очках в роговой оправе, за которыми
прятались маленькие близорукие глазки. У Сэма он вызывал чувство  жалости.
Файрстоун никого в Голлливуде не знал, и Уинтерс приложил  немало  усилий,
приглашая его к себе обедать и следя  за  тем,  чтобы  его  приглашали  на
вечеринки и пикники. Съемки фильма Файрстоуна "Всегда есть завтра" шли уже
сто десять дней, и смета была превышена на сумму более миллиона  долларов.
И вдруг Берт Файрстоун остановил производство, а это означало, что, помимо
звезд, еще и сто пятьдесят статистов без дела просиживали штаны.
     Когда они в первый раз  обсуждали  "Всегда  есть  завтра",  Файрстоун
держался весьма почтительно. Он сказал Сэму, что  готов  поучиться,  ловил
каждое слово, был согласен с  ним  во  всем.  Если  его  поставят  на  эту
картину, говорил Файрстоун Сэму, он, конечно же, будет очень  рассчитывать
на знания и опыт мистера Уинтерса.
     Это  было  _д_о_  подписания  контракта.  После  того  как  Файрстоун
подписал контракт, он повел себя  так,  что  рядом  с  ним  Адольф  Гитлер
показался бы Альбертом Швейцером. За одну ночь маленький  румяный  мальчик
превратился в настоящего гангстера. Он прекратил всякое общение. Полностью
игнорировал предложения Сэма по составу исполнителей, потребовал переделки
прекрасного  сценария,  одобренного  Сэмом,  и  поменял  большинство   уже
согласованных мест действия, где должны были проходить съемки.  Сэм  хотел
снять его с работы над фильмом, но из нью-йоркского офиса ему посоветовали
иметь терпение. Президент компании Рудольф Хергерсхон был загипнотизирован
тем огромным доходом, который принес последний фильм  Файрстоуна.  Поэтому
Сэму пришлось сидеть и помалкивать. Ему казалось, что  заносчивость  этого
парня растет день ото дня. Обычно  Файрстоун  тихо  отсиживался  до  конца
производственного  совещания,  выжидая,  пока   выскажутся   все   опытные
заведующие отделами, и затем  начинал  рубить  всех  и  вся.  Сэм,  скрипя
зубами, это терпел. Очень скоро Файрстоун получил прозвище "Император", но
не менее популярным среди коллег было еще одно - "Малыш Пенис из  Чикаго".
Кто-то  сказал  о  нем:  "Он  гермафродит.  Не  исключено,  что  он  может
трахнуться сам с собой и произвести на свет двухголового монстра".
     И вот теперь, в разгар съемок, этот человек остановил работу.
     Уинтерс пошел к Девлину Келли, заведующему художественным отделом.
     - Изложи-ка мне быстренько суть, - потребовал Сэм.
     - Сейчас. Малыш Пенис приказал...
     - Только без этого! Его зовут мистер Файрстоун.
     - Виноват. Мистер Файрстоун просил меня построить для него  декорацию
замка. Эскизы он делал сам. Ты их одобрил.
     - Они были хороши. Что дальше?
     - А дальше вот что. Мы построили ему в точности то, что  этот...  что
он хотел, а вчера, когда он зашел взглянуть на это дело, то решил, что оно
ему вообще не пригодится. Полмиллиона долларов псу под...
     - Я поговорю с ним, - пообещал Сэм.


     Берт Файрстоун был за Двенадцатой площадкой -  играл  в  баскетбол  с
ребятами из съемочной  группы.  Они  оборудовали  баскетбольную  площадку,
нарисовали линии и повесили две корзины.
     Сэм постоял, понаблюдал с минуту. Эта игра стоила студии  две  тысячи
долларов в час.
     - Берт!
     Файрстоун обернулся, увидел Сэма и помахал ему. Мяч перешел  к  нему,
он повел его, сделал обманное движение и удачно бросил  по  кольцу.  После
этого он подошел к Сэму.
     - Как дела? - спросил он как ни в чем не бывало.
     Глядя на это мальчишеское, улыбающееся лицо, Сэм вдруг  подумал,  что
Берт Файрстоун -  псих.  Талантливый,  может,  даже  гениальный,  но  явно
чокнутый. В руках у него - пять миллионов долларов денег компании.
     - Я слышал, есть какая-то проблема с новой  декорацией,  -  осторожно
сказал Уинтерс. - Давай-ка утрясем ее.
     Берт Файрстоун лениво улыбнулся и произнес:
     - Утрясать нечего, Сэм. Эта декорация не работает.
     Сэм взорвался.
     - Что за околесицу ты несешь? Мы дали тебе  в  точности  то,  что  ты
заказывал. Ты сам делал эскизы. Вот и объясни мне, что тебе не годится!
     Файрстоун смотрел на него, хлопая ресницами.
     - Ну, дело не в том, годится или  не  годится.  Просто  я  передумал.
Замок не нужен. Я решил, что это не та атмосфера. Понимаешь,  что  я  хочу
сказать? Сцена расставания Эллен и Майка. Мне  хотелось  бы,  чтобы  Эллен
пришла к Майку на корабль перед отплытием.
     Сэм уставился на него.
     - У нас нет корабельной декорации, Берт.
     Берт Файрстоун потянулся, раскинув руки, лениво усмехнулся и сказал:
     - Вот и постройте мне ее, Сэм.


     - Ну да, меня это тоже бесит, - говорил Рудольф  Хергерсхон  Уинтерсу
по междугородному телефону, - но его  нельзя  заменять,  Сэм.  Мы  слишком
глубоко увязли. У  нас  в  фильме  нет  звезд.  Наша  звезда  -  это  Берт
Файрстоун.
     - А вы знаете, насколько он превысил смету?
     - Знаю. Но, как сказал Голдуин: "Никогда больше не буду связываться с
этим сукиным сыном, пока он мне снова не будет нужен!" Он нам нужен, чтобы
закончить картину.
     - Это ошибка, - доказывал Уинтерс.  -  Нельзя  допустить,  чтобы  это
сошло ему с рук.
     - Скажите, Сэм, вам нравится то, что Файрстоун уже отснял?
     И Уинтерс должен был честно признать:
     - Это великолепно!
     - Тогда постройте ему его корабль.
     Через десять дней декорация была готова, и Берт Файрстоун  возобновил
съемки. Картина "Всегда есть завтра" принесла самый крупный кассовый успех
за текущий год.


     Следующей проблемой была Тесси Бранд  -  самая  популярная  эстрадная
певица. Все обалдели, когда Сэму Уинтерсу удалось подписать с ней контракт
на три картины на студии "Пан-Пасифик". Пока другие студии вели переговоры
с агентами Тесси, Сэм прилетел в Нью-Йорк,  посмотрел  программу  Тесси  и
после шоу повел ее  ужинать.  Этот  ужин  затянулся  до  семи  часов  утра
следующего дня.
     Тесси - одна из самых  некрасивых  девушек,  которых  Сэм  когда-либо
видел, и, возможно, одна из самых талантливых. Именно талант и побеждает в
конце концов. Она - дочь бруклинского портного, никогда в жизни не бравшая
уроков пения. Но когда эта девушка выходила на сцену и звучал ее голос, от
которого вибрировали балки, то публика сходила с ума. Тесси была дублершей
в каком-то провалившемся бродвейском  мюзикле,  который  продержался  лишь
шесть недель. В день последнего  спектакля  исполнительница  главной  роли
совершила  ошибку,  сказавшись  больной  и  оставшись  дома.  Тесси  Бранд
дебютировала  в  этот  вечер,  изливая   в   песне   свое   сердце   перед
немногочисленной публикой. Среди зрителей  случайно  оказался  бродвейский
продюсер Пол Варрик. Он дал Тесси главную роль в своем следующем  мюзикле.
Она превратила неплохую вещь в шумный успех. У критиков не хватало слов  в
превосходной степени, чтобы описать эту невероятно некрасивую Тесси  и  ее
потрясающий голос. Она записала свою  первую  пластинку,  которая  тут  же
оказалась на первом месте. Потом записала альбом, и он  разошелся  в  двух
миллионах экземпляров в первый же месяц. Она была женским  вариантом  царя
Мидаса, потому что все, к чему она  прикасалась,  превращалось  в  золото.
Бродвейские  продюсеры  и  студии  звукозаписи  зарабатывали  себе   целые
состояния на Тесси Бранд,  и  Голливуд  тоже  не  хотел  упустить  своего.
Правда, у голливудской братии поубавлялось при взгляде на лицо  Тесси,  на
цифры ее кассовых сборов делали его неотразимо прекрасным.
     Поговорив с Тесси пять минут, Уинтерс уже знал, как правильнее с  ней
себя вести.
     В первый же вечер их знакомства Тесси призналась Сэму:
     - Больше всего меня трясет от мысли: как я  буду  выглядеть  на  этом
здоровенном экране. Я ведь достаточно безобразна и в натуральную величину,
так? На всех студиях мне говорят, что помогут мне выглядеть красиво, но  я
думаю, что это только сплошной треп.
     - Это и есть сплошной треп, - заявил Сэм. Тесси удивленно  уставилась
на него. - Не  давай  никому  пытаться  изменить  тебя,  Тесси.  Они  тебя
погубят.
     - Да?
     - Когда на Эм-джи-эм подписали контракт с Дэни Томасом, то Луи  Мейер
захотел, чтобы ему подправили нос. Но Дэнни не стал этого делать, а просто
ушел со студии. Он знал, что его товар - это он сам, его  персона.  Так  и
твой товар - это Тесси Бранд, а не какая-то там искусственная незнакомка.
     - Ты первый, кто говорит со  мной  честно,  -  сказала  Тесси.  -  Ты
настоящий мужик. Женат?
     - Нет, - ответил Сэм.
     - За юбками бегаешь?
     Он засмеялся:
     - Только не за певицами. Мне медведь на ухо наступил.
     - А ухо  тебе  и  не  потребуется.  -  Тесси  улыбнулась.  -  Ты  мне
нравишься.
     - Я достаточно тебе нравлюсь, чтобы ты согласилась  сделать  со  мной
несколько фильмов?
     Тесси посмотрела на него и ответила:
     - Да.
     - Вот и прекрасно. Условия контракта мы обсудим с твоим агентом.
     Она погладила руку Сэма и спросила:
     - Ты точно знаешь, что не бегаешь за юбками?


     Первые два фильма, в которых снялась Тесси Бранд, имели  сенсационный
кассовый успех. За первый она была выдвинута на соискание, а за второй  ей
был присужден золотой "Оскар".  По  всему  миру  публика  выстраивалась  в
очереди перед кинотеатрами, чтобы посмотреть  на  Тесси  и  услышать  этот
невероятный голос. Она  была  забавна,  умела  петь  и  умела  играть.  Ее
безобразие превратилось в преимущество, так как публика ассоциировала себя
с ней. Тесси Бранд стала кумиром для  всех  непривлекательных,  нелюбимых,
нежеланных.
     Она вышла замуж за исполнителя главной роли в первой  своей  картине,
развелась с ним после съемок и вышла замуж за исполнителя главной роли  во
втором фильме. До Сэма доходили слухи, что и этот брак  идет  ко  дну,  но
Голливуд был настоящим рассадником сплетен.  Он  не  обращал  внимания  на
сплетни, так как считал, что его это абсолютно не касалось.
     Но, как оказалось, он ошибался.
     Уинтерс разговаривал по телефону с Барри Германом, агентом Тесси.
     - В чем проблема, Барри?
     - В новой картине Тесси. Она недовольна, Сэм.
     Уинтерс почувствовал, что начинает выходить из себя.
     - Минутку! Ведь Тесси одобрила и продюсера, и режиссера, и  сценарий.
Декорации построены, и мы готовы приступить к съемкам. Она никак не  может
теперь взять и выйти из игры. Я...
     - Она вовсе не хочет выходить из игры.
     Сэм был ошарашен.
     - Так какого же дьявола она хочет?
     - Она хочет нового продюсера на этот фильм.
     - Что? - завопил Сэм в трубку.
     - Ральф Дастен ее не понимает.
     - Дастен один из лучших продюсеров в шоу-бизнесе. Ей повезло, что  он
будет с ней работать!
     - Абсолютно с тобой  согласен,  Сэм.  Просто  у  них  психологическая
несовместимость. Она не будет сниматься, пока он не уйдет.
     - У нее контракт, Барри!
     - Я знаю, дорогуша. И, можешь мне поверить, Тесси  серьезно  намерена
его выполнить. В той мере, как это будет возможно  физически.  Просто  она
начинает дергаться, когда расстроена, и роль вроде как вылетает у  нее  из
головы.
     - Я перезвоню тебе, - свирепо произнес Уинтерс и бросил трубку.
     "Вот чертова стерва! Совершенно нет причин снимать Дастена с  фильма.
Вероятно,  он  отказался  с  ней  спать  или  еще  что-нибудь   столь   же
смехотворное". Сэм вызвал Люсиль:
     - Попроси Ральфа Дастена зайти.
     Ральф Дастен был приятным мужчиной  на  шестом  десятке.  Он  начинал
сценаристом, а потом  стал  продюсером.  Его  картины  отличались  хорошим
вкусом и шармом.
     - Ральф, - начал Сэм, - просто не знаю, как...
     Дастен поднял руку:
     - Не надо ничего говорить, Сэм. Я как раз  шел  сюда,  чтобы  сказать
тебе, что ухожу.
     - Что там у вас за чертовщина происходит? - возмущенно спросил Сэм.
     Дастен пожал плечами:
     - У нашей примадонны кое-где зудит. Она хочет,  чтобы  кто-то  другой
чесал ей это место.
     - Ты хочешь сказать, что она уже нашла тебе замену?
     - Господи, откуда ты свалился - с Марса? Ты что, светской хроники  не
читаешь?
     - Насколько это мне удается. Кто же он?
     - Это не мужчина.
     Сэм медленно опустился в кресло:
     - Что?
     - Это художница по костюмам  для  картины  Тесси.  Ее  зовут  Барбара
Картер.
     - Ты в этом уверен?
     - А ты - единственный во всем западном полушарии, кто этого не знает.
     Сэм покачал головой.
     - Я всегда считал, что с Тесси все в порядке.
     - Сэм, жизнь -  это  кафетерий.  А  Тесси  -  девушка  с  неутоленным
аппетитом.
     - Ну, я не собираюсь ставить какую-то там чертову бабу, художницу  по
костюмам,  руководить  съемками  фильма,  который  стоит  четыре  миллиона
долларов.
     Дастен усмехнулся.
     - Ты только что сказал вещь, которую не следовало говорить.
     - А _э_т_о_ как прикажешь понимать?
     - А так, что, по мнению Тесси, женщинам не  дают  хорошего  шанса  на
успех в нашем бизнесе. Твоя маленькая примадонна превратилась в  настоящую
феминистку.
     - Я не сделаю этого.
     - Как хочешь. Но я дам тебе бесплатный совет. Другого выхода  у  тебя
просто нет, если ты вообще собираешься сделать эту картину.


     Сэм позвонил Барри Герману.
     - Скажи Тесси, что Ральф Дастен сам отказался делать картину.
     - Ей будет приятно это слышать.
     Сэм сжал зубы, потом спросил:
     - У нее есть уже кто-нибудь на примете, кто мог бы сделать фильм?
     - Собственно говоря, есть, - сказал без запинки Герман. - Тесси нашла
весьма одаренную молодую особу, которая, как она считает,  готова  принять
подобный вызов. Под руководством такого классного профессионала,  как  ты,
Сэм...
     - Обойдемся без рекламы, - перебил Сэм. - Это окончательное условие?
     - Боюсь, что так, Сэм. Извини.
     У Барбары Картер было миловидное лицо и хорошая фигура,  и  сама  она
была, насколько Сэм мог судить, абсолютно женственной. Он наблюдал за ней,
пока она усаживалась на кожаную кушетку у него в кабинете, изящно скрестив
свои длинные, стройные  ноги.  Когда  она  заговорила,  в  ее  голосе  ему
послышалась небольшая хрипотца, но это могло  быть  оттого,  что  Сэм  все
время искал какой-нибудь характерный признак. Она изучающе  посмотрела  на
него мягким взглядом серых глаз и сказала:
     - По-моему, я оказалась в ужасном положении, мистер Уинтерс. Я  никак
не намеревалась отнимать у кого-то работу. И  все  же,  -  она  беспомощно
подняла руки, - мисс Бранд  говорит,  что  просто  не  будет  сниматься  в
картине, если я  не  буду  ее  продюсером.  Как,  по-вашему,  мне  следует
поступить?
     Сэма так и подмывало сказать ей как. Но он поборол минутное искушение
и вместо этого спросил:
     - У вас есть какой-нибудь опыт работы в шоу-бизнесе  -  помимо  вашей
специальности дизайнера по костюмам?
     - Я работала билетершей и видела множество фильмов.
     "Потрясающе!"
     -  Что  заставляет  мисс  Бранд  думать,  что  вы  можете   поставить
кинокартину?
     Казалось, будто Сэм коснулся какой-то скрытой пружины. Барбара Картер
стала вдруг весьма оживленной.
     - Мы с Тесси много говорили об этом фильме.  -  ("Уже  никакой  "мисс
Бранд" нет и в помине", - подумал Сэм.) - Я считаю, что  в  сценарии  куча
погрешностей, и когда я ей на них указала, то она со мной согласилась.
     - Вы думаете, что знаете больше о  том,  как  пишется  сценарий,  чем
профессиональный сценарист, лауреат  премии  Академии,  который  сделал  с
полдюжины имевших успех фильмов и идущих на Бродвее пьес?
     - О нет, что вы, мистер Уинтерс!  Просто  я  думаю,  что  лучше  знаю
женщин. - Серые глаза теперь смотрели жестче, а тон стал резче. -  Вам  не
кажется, что это смешно, когда женские роли пишут мужчины? Ведь только нам
самим дано знать, как мы чувствуем на самом деле. Логично, не так ли?
     Сэму надоела их игра. Он знал, что ему придется принять ее на работу,
и ненавидел себя за это, но ведь он руководил студией, и в его обязанности
входило обеспечивать выпуск фильмов.  Если  Тесси  Бранд  пожелает,  чтобы
фильм ставила ее ручная  белка,  то  он,  Сэм,  начнет  заказывать  орехи.
Картина с участием Тесси Бранд  может  с  легкостью  принести  прибыль  от
двадцати до тридцати миллионов долларов. Кроме того, Барабара Картнер  уже
не сможет сделать  ничего  такого,  что  серьезно  испортило  бы  картину.
Слишком поздно! Очень  мало  времени  осталось  до  начала  съемок,  чтобы
вносить какие бы то ни было значительные изменения.
     - Вы меня убедили,  -  с  иронией  сказал  Сэм.  -  Это  место  ваше.
Поздравляю!


     На следующее утро "Голливуд Рипортер" и "Дейли Вэрайети" сообщили  на
первых страницах, что новый фильм с участием Тесси  Бранд  ставит  Барбара
Картнер. Когда Сэм хотел уже бросить газеты в корзину для  бумаг,  ему  на
глаза  попалась  маленькая  заметочка  внизу  полосы:  "Тоби  Темпл  будет
выступать в отеле "Тахоу".
     Тоби Темпл. Сэм вспомнил энергичного молодого комика в военной форме,
и  это  воспоминание  заставило  его  улыбнуться.  Он  решил   обязательно
посмотреть программу Тоби, если тот будет когда-нибудь выступать в городе.
     Интересно, почему Тоби Темпл так и попытался разыскать его?





     Как это ни странно, но именно Милли способствовала восхождению  славы
Тоби Темпла.  До  того  как  они  поженились,  он  был  просто  еще  одним
начинающим комиком, подающим надежды. После свадьбы стал  действовать  еще
один фактор: ненависть. Тоби силой заставили жениться на девушке,  которую
он презирал, и в нем бушевала такая злоба, что он мог бы убить  ее  голыми
руками.
     Хотя Тоби этого  не  понимал,  Милли  была  замечательной,  преданной
женой. Она обожала его и делала все для того, чтобы он был доволен. Но чем
больше Милли старалась угодить Тоби,  тем  сильнее  он  ее  ненавидел.  Он
всегда был с ней холодно вежлив, тщательно следил за тем, чтобы не сделать
или не сказать ничего такого, что могло бы расстроить Милли и вынудить  ее
позвонить Элу Карузо. Никогда, пока жив, Тоби не забудет эту  жуткую  боль
от удара монтировкой по руке; не  забудет  он  и  выражения  на  лице  Эла
Карузо, когда тот сказал: "Если ты хоть когда-нибудь обидишь Милли..."


     Поскольку Тоби не мог вымещать свою враждебность на жене, он  обратил
всю ярость на публику. Любой, кто звякнул тарелкой или встал, чтобы  пойти
в туалет, или осмелился разговаривать,  когда  Тоби  находился  на  сцене,
немедленно становился мишенью для свирепой тирады. Тоби выдавал ее с таким
наивно-изумленным видом, что публика приходила в  восторг,  и,  пока  Тоби
потрошил свою незадачливую жертву, зрители хохотали до слез. Сочетание его
невинно-простодушного  лица  и  злого,   острого   языка   делало   Темпла
неотразимым. Он мог говорить самые немыслимые вещи, и ему  все  сходило  с
рук. Стало своего рода знаком отличия быть избранным для словесной  порки,
которую устраивал Тоби Темпл. Если раньше Тоби был всего-навсего еще одним
подающим надежды комиком, то теперь о нем  заговорили  в  масштабах  всего
эстрадного бизнеса.
     Когда Клифтон Лоуренс вернулся из Европы, он с изумлением узнал,  что
Тоби женился на девушке из кордебалета. Это было  слишком  неожиданно,  но
когда Клифтон спросил Тоби об этом, тот посмотрел ему в глаза и сказал:
     - Что тут рассказывать, Клиф? Я встретил Милли, влюбился в нее, вот и
все.
     Но это прозвучало как-то фальшиво. Был еще один  случай,  озадачивший
импресарио. Как-то раз у себя в кабинете Клифтон сказал Тоби:
     - Ты становишься по-настоящему популярным. Я сделал тебе ангажемент в
"Буревестнике" на четыре месяца. Две тысячи в неделю.
     - А что с тем турне?
     - О нем можно забыть. Лас-Вегас платит в десять раз больше,  и  здесь
все увидят твое выступление.
     - Отмени Вегас. Сделай мне турне.
     Клифтон удивленно посмотрел на него.
     - Но Лас-Вегас...
     - Сделай мне турне!
     В голосе Тоби  прозвучала  нотка,  которой  Клифтон  Лоуренс  никогда
раньше не слышал. Это было не высокомерие и не каприз, а нечто  большее  -
глубоко запрятанный, контролируемый гнев.
     Особенно не по себе делалось оттого, что  это  ощущение  исходило  от
человека с очень добродушным, мальчишеским лицом.
     С этого времени Тоби находился в постоянных разъездах. Они давали ему
единственную возможность вырваться из своей тюрьмы. Он выступал  в  ночных
клубах, театрах и зрительных залах, а когда эти  ангажементы  истекли,  он
заставил Клифтона  Лоуренса  организовать  ему  выступления  в  колледжах.
Годилось все - лишь бы подальше от Милли.
     Перед ним открывались неограниченные возможности для любовных утех  с
жаждущими их привлекательными женщинами. В каждом городе было  одно  и  то
же. Они ждали Тоби в его артистической уборной  до  и  после  выступления,
подстерегали его в фойе отеля, где он жил.
     Тоби не связывался ни с одной  из  них.  Он  думал  о  том  парне,  у
которого отрубили и сожгли его член, и об Эле Карузо, который  сказал  ему
тогда: "Такой штуке можно позавидовать... Я ничего тебе не сделаю. Ты  мой
друг. Пока ты хорошо относишься к Милли..."  И  Тоби  отвергал  притязания
всех женщин.
     - Я влюблен в свою жену, - застенчиво говорил он. И все верили ему  и
обожали его за это, и стали говорить (чего он и добивался): Тоби Темпл  не
ищет приключений, он настоящий семьянин.
     Но красивые молодые девушки продолжали гоняться за ним, и чем  больше
Тоби отказывался, тем желаннее для них становился. Тоби же так изголодался
по женщине, что испытывал постоянную боль в паху, от которой временами ему
трудно было работать. Он снова начал заниматься мастурбацией. Каждый  раз,
когда это случалось, он думал обо всех красивых девушках,  которые  только
ждали случая оказаться с ним в постели, и проклинал судьбу.
     Из-за этих лишений Тоби думал о сексе  все  время.  Когда  бы  он  ни
вернулся домой с гастролей, Милли ждала его, была готова принять и  любить
его. Но стоило Тоби лишь взглянуть на нее, как в  ту  же  минуту  все  его
желание пропадало. Она была врагом, и Тоби презирал ее за то,  что  она  с
ним сделала. Он  заставлял  себя  спать  с  ней  лишь  для  удовлетворения
требований Эла Карузо. Каждый раз, когда Тоби брал Милли, он совершал  это
с  такой  необузданной  грубостью,  что  та  вскрикивала   от   боли.   Он
притворялся, будто принимает эти звуки за стоны наслаждения, и  вламывался
в нее все с большей и большей силой, пока не достигал оргазма, как  взрыва
ярости, и его ядовитое семя не изливалось в ее лоно. Тоби не  восходил  на
вершину любви.
     Он спускался в бездну ненависти.


     В июле 1950 года северокорейцы пересекли 38-ю параллель и  напали  на
южнокорейцев, а президент Трумэн направил туда войска Соединенных Штатов.
     В начале декабря в "Дейли Вэрайети" появилось сообщение  о  том,  что
Боб Хоуп собирается в рождественское турне,  чтобы  развеселить  войска  в
Сеуле. Через тридцать секунд после того как Тоби увидел это сообщение,  он
уже разговаривал по телефону с Клифтоном Лоуренсом.
     - Ты должен устроить мне эту поездку, Клиф.
     - Зачем? Тебе почти тридцать лет. Поверь мне, дружок, эти  поездки  -
совсем не сахар. Я...
     - Мне плевать, сахар или не сахар, - заорал  Тоби  в  трубку.  -  Эти
солдаты там рискуют своей жизнью. Самое малое, что я могу сделать,  -  это
посмешить их немного.
     С этой стороной характера Тоби Темпла  Клифтону  еще  не  приходилось
сталкиваться. Он был тронут и обрадован.
     - Ладно. Если ты так настроен, я посмотрю, что можно будет сделать, -
пообещал Клифтон.
     Через час он снова позвонил Тоби.
     - Я говорил с Бобом. Он будет счастлив взять тебя с собой. Но если ты
передумаешь...
     - Никогда в жизни, - отрезал Тоби и положил трубку.
     Клифтон Лоуренс долго еще сидел, думая о Тоби. Он очень гордился  им.
Тоби чудесный человек, и Клифтон Лоуренс  ужасно  рад,  что  работает  его
импресарио, что он тот  человек,  который  помогает  формировать  растущую
карьеру Тоби.


     Тоби выступал в Тэгу, в Пусане и Чонджу, находя для себя  утешение  в
смехе солдат. Милли отошла куда-то на задний план его сознания.
     Когда Рождество  закончилось,  вместо  того,  чтобы  вернуться,  Тоби
поехал на Гуам. Там он всем очень понравился. Затем съездил в  Токио,  где
развлекал раненых в военном госпитале.  Но  в  конце  концов  пришла  пора
возвращаться домой.


     Когда Тоби вернулся из десятинедельного  турне  по  Среднему  Западу,
Милли встречала его в аэропорту. Первыми ее словами были: "Дорогой, у меня
будет ребенок!"
     Он ошеломленно уставился на нее. Она же приняла его растерянность  за
выражение восторга.
     - Вот здорово, правда? - воскликнула она. - Теперь, когда ты будешь в
отъезде, мне с малышом не будет тоскливо. Я надеюсь, что родится  мальчик,
и тогда ты сможешь брать его с собой на бейсбол, и...
     Тоби не слышал остальных ее глупостей. Слова Милли доходили  до  него
как бы издалека. Где-то в глубине своего сознания Тоби верил  и  надеялся,
что когда-нибудь для него найдется какой-то выход.  Они  были  женаты  два
года, а ему казалось, что целую  вечность.  И  теперь  -  вот  это.  Милли
никогда его не отпустит.
     Н_и_к_о_г_д_а_.


     Ребенок должен был родиться к Рождеству. Тоби договорился поехать  на
Гуам с эстрадной группой, но не знал, отнесется ли Эл Карузо с  одобрением
к его отсутствию во время родов Милли. Был лишь один  способ  узнать  это.
Тоби позвонил в Лас-Вегас.
     Знакомый жизнерадостный голос Карузо сразу же зазвучал в трубке:
     - Привет, сынок. Рад тебя слышать!
     - И я рад слышать тебя, Эл.
     - Узнал, что ты собираешься  стать  отцом.  Ты,  должно  быть,  очень
волнуешься.
     - Это не то слово, - правдиво сказал Тоби. Он позволил своему  голосу
зазвучать озабоченно.  -  Я  потому  и  звоню  тебе,  Эл.  Ребенок  должен
появиться на свет примерно на Рождество, и...
     Теперь надо быть очень осторожным в словах.
     - Я не знаю, что делать. Хотелось бы быть здесь, рядом с Милли, когда
родится ребенок, но меня попросили еще раз съездить в  Корею  и  на  Гуам,
чтобы выступить перед войсками.
     Возникла долгая пауза.
     - Да, трудное положение.
     - Мне не хочется подводить наших  парней,  но  и  оставлять  Милли  в
трудную минуту тоже не хочется.
     - Да.
     Опять было молчание в трубке. И вдруг Карузо сказал:
     - Знаешь, что я думаю, сынок? Мы все - добрые американцы, так?
     Тоби почувствовал, как его тело вдруг расслабилось.
     - Верно. Но я бы не хотел...
     - С Милли будет все в порядке,  -  успокоил  его  Карузо.  -  Женщины
рожают детей чертовски давно. Поезжай в Корею.
     Шесть  недель  спустя,  в  канун  Рождества,  когда  Тоби  под   гром
аплодисментов уходил со сцены в расположении армейской части в Пусане, ему
принесли телеграмму, уведомлявшую его  о  том,  что  Милли  умерла,  родив
мертвого мальчика.
     Тоби был свободен.





     14 августа 1952 года Жозефине Чински исполнилось тринадцать лет.  Она
была приглашена к Мэри Лу Кенион, которая родилась в  тот  же  день.  Мать
Жозефины запретила ей идти туда.  "Это  нечестивые  люди,  -  говорила  ей
миссис Чински. - Сидела бы лучше дома да читала Библию".
     Но Жозефина не собиралась сидеть дома. Ее друзья не были  нечестивыми
людьми. Ей было жаль, что она никак не могла  убедить  в  этом  мать.  Как
только она ушла, Жозефина взяла пять  долларов,  которые  она  заработала,
оставаясь присматривать за детьми,  и  отправилась  в  центр  города,  где
купила себе красивый белый купальный костюм. Потом она поехала к Мэри  Лу.
У нее было такое чувство, что день предстоит чудесный.


     Мэри Лу Кенион жила в самом  красивом  из  всех  особняков  "нефтяных
людей". Ее дом был полон старинных вещей, бесценных гобеленов и прекрасных
картин. Вокруг располагались гостевые коттеджи, конюшни,  теннисный  корт,
посадочная полоса и два плавательных бассейна: один огромный -  для  самих
Кенионов и их гостей, и еще один поменьше, расположенный за домом,  -  для
обслуживающего персонала.
     У Мэри Лу был старший брат Дэвид, которого Жозефина видела мельком от
случая к случаю. Он казался ей и  самым  красивым  парнем  из  всех,  кого
когда-либо она встречала: огромного роста, с широкими плечами футболиста и
насмешливыми  серыми  глазами.  Стопроцентный  американский  полузащитник.
Дэвид получал стипендию Родса. У  Мэри  Лу  была  еще  и  старшая  сестра,
которую звали Бет, но она умерла, когда Жозефина была совсем маленькой.
     Во время праздника девочка все время оглядывалась в  надежде  увидеть
Дэвида, но его нигде не  было.  Им  случалось  встречаться  раньше,  Дэвид
заговаривал с ней несколько раз, но она всегда лишь краснела  и  не  могла
выдавить из себя ни слова.
     Праздник  удался  на  славу.  Всего  было  четырнадцать  мальчиков  и
девочек. Они съели прекрасный ленч, состоявший  из  говядины  на  вертеле,
цыплят, картофельного салата  с  красным  стручковым  перцем  и  лимонада,
который подавали им на террасе дворецкие в ливреях и горничные. Потом Мэри
Лу и Жозефина развернули свои подарки, а все  остальные  стояли  вокруг  и
обсуждали их.
     Мэри Лу предложила:
     - Пошли купаться!
     Все  бросились  к  кабинкам  для  переодевания.  Надевая  свой  новый
купальный костюм, Жозефина думала, что никогда  еще  не  чувствовала  себя
такой счастливой. День прошел замечательно, и  провела  она  его  в  кругу
друзей. Она была одной из них и делила с ними ту красоту, которая их везде
окружала. В этом нет никакого греха. Как бы ей хотелось остановить время и
заморозить этот день, чтобы он никогда не кончился!
     Жозефина вышла на яркий солнечный свет. Идя к бассейну, она заметила,
что все наблюдают за  ней  -  девочки  с  явной  завистью,  а  мальчики  с
застенчиво и исподтишка. За  последние  несколько  месяцев  тело  Жозефины
оформилось с потрясающей быстротой. У  нее  были  крепкие,  полные  груди,
натягивавшие  материал  купальника,  и  округлые,  почти  женские,  бедра.
Жозефина нырнула в бассейн и присоединилась к друзьям.
     - Давайте играть в Марко Поло, - крикнул кто-то.
     Жозефина любила эту игру. Ей нравилось  двигаться  в  теплой  воде  с
крепко зажмуренными глазами.  Она  должна  крикнуть:  "Марко!",  а  другие
ответить: "Поло!". Жозефина  нырнет  на  звук  их  голосов,  пока  они  не
разбежались, и постарается осалить кого-нибудь, и тогда водит осаленный.
     Игра началась. Водить  досталось  Сисси  Топпинг.  Она  погналась  за
мальчиком, который ей нравился, по имени Боб Джексон,  но  не  смогла  его
догнать и осалила Жозефину. Жозефина крепко зажмурила глаза и прислушалась
- не выдаст ли кто-нибудь себя плеском воды.
     - Марко! - крикнула она.
     В  ответ  раздался  хор  голосов:  "Поло!"  Она  попыталась  схватить
кого-нибудь вслепую, но схватила только воздух. Для Жозефины это не  имело
значения, что все дети более ловкие, чем она, - ей  хотелось,  чтобы  игра
продолжалась без конца и чтобы вечно длился этот день.
     Она остановилась, стараясь услышать  всплеск,  хихиканье  или  шепот.
Потом двинулась  дальше  -  глаза  закрыты,  руки  вытянуты,  -  коснулась
лестницы. Поднялась на одну ступеньку,  чтобы  приглушить  звук  от  своих
собственных движений.
     - Марко! - крикнула она.
     На этот раз ответа не было. Она постояла молча и повторила:
     - Марко!
     Молчание. Ей показалось, что она осталась  одна  в  каком-то  теплом,
влажном и безлюдном мире. Они сговорились подшутить над ней.  Решили,  что
никто не будет отвечать ей. Жозефина улыбнулась и открыла глаза.
     Она стояла одна на ступенях бассейна. Что-то заставило ее  посмотреть
вниз. Ее белый купальный костюм снизу был  окрашен  красным,  и  тоненькая
струйка крови стекала между ног. Все  дети  стояли  по  краям  бассейна  и
изумленно смотрели на нее. Жозефина в ужасе посмотрела на них снизу вверх.
     - Я...
     Она замолчала, не зная, что сказать. Потом быстро сошла по ступенькам
в воду, чтобы скрыть свой позор.
     - Мы так не делаем в плавательном бассейне! - сказала Мэри Лу.
     - А поляки делают, - хихикнул кто-то.
     - Эй, побежали в душ.
     - Ага. А то как-то неприятно.
     - Кто захочет в _э_т_о_м_ купаться?
     Жозефина опять зажмурила  глаза  и  слушала,  как  все  они  пошли  к
павильону, оставив ее одну. Она стояла,  не  открывая  крепко  зажмуренных
глаз и сдвинув ноги, чтобы попытаться остановить это постыдное  истечение.
Раньше у нее не было месячных. Все  случилось  абсолютно  неожиданно.  Вот
сейчас, через минуту, они все вернутся и скажут ей, что  просто  пошутили,
что они ее друзья как прежде, что радость не кончится никогда. Они  придут
и объяснят, что это просто игра. Может  быть,  они  уже  вернулись,  чтобы
продолжить игру. Не открывая зажмуренных глаз, она прошептала: "Марко",  -
и  отзвук  замер  в  послеполуденном  воздухе.   Девочка   совершенно   не
представляла себе, сколько  времени  уже  простояла  вот  так  в  воде,  с
закрытыми глазами.
     "Мы так не делаем в плавательном бассейне".
     "А поляки делают"...
     У нее дико разболелась голова. Она почувствовала тошноту и  внезапные
спазмы в желудке. Но Жозефина знала, что  должна  стоять  здесь  с  крепко
зажмуренными глазами. Пока они не вернутся и не скажут ей,  что  это  была
шутка.
     Она услышала шаги  и  шуршащий  звук  у  себя  над  головой  и  вдруг
почувствовала, что все в порядке. Они вернулись. Жозефина открыла глаза  и
подняла голову.
     Дэвид, старший брат Мэри  Лу,  стоял  на  краю  бассейна  с  махровым
халатом в руках.
     - Я прошу прощения за них всех, - сказал  он  напряженным  голосом  и
протянул ей халат. - Вот. Выходи и надевай.
     Но Жозефина закрыла глаза и не сдвинулась с места,  словно  окаменев.
Ей хотелось как можно скорее умереть.





     Это случилось в один из "хороших" дней Сэма  Уинтерса.  Первые  куски
отснятого  материала  к  фильму  Тесси  Бранд  получились  замечательными.
Отчасти это объяснялось тем, что Тесси лезла из кожи вон, чтобы  оправдать
свое поведение. Но как бы то ни было, а Барбара Картер  становилась  самым
знаменитым продюсером года. Этот год обещает быть протрясающе удачным  для
художниц по костюмам.
     Выпущенные "Пан-Пасифик" телевизионные сериалы шли с успехом, и самым
популярным из них был "Мой слуга Пятница". Телекомпания вела переговоры  с
Сэмом относительно нового пятилетнего контракта для сериала.
     Сэм собирался идти на ленч, когда торопливо вошедшая в кабинет Люсиль
сообщила:
     - Только что поймали  человека,  который  пытался  устроить  пожар  в
отделе реквизита. Его ведут сюда.


     Он молча сидел на стуле лицом  к  Сэму,  а  два  студийных  охранника
стояли у него за спиной. Его глаза злобно сверкали. Сэм  все  еще  не  мог
прийти в себя от потрясения.
     - Но почему? - воскликнул он. - Ради всего святого, почему?
     - Потому что я не нуждаюсь  в  твоей  вшивой  благотворительности,  -
взорвался Даллас Бэрк. - Ненавижу и тебя, и эту студию,  и  весь  паршивый
бизнес. Я создал этот бизнес, сукин ты сын. Я заплатил за половину  студий
в этом дерьмовом городе. Тут все на мне разбогатели. Почему ты не дал  мне
поставить какую-нибудь картину, а вместо  этого  пытаешься  откупиться  от
меня, притворяешься, платишь за кучу какого-то мусора, краденных сказочек?
Ты бы у меня купил даже телефонный справочник, Сэм. Мне не нужно  было  от
тебя никаких подачек - я хотел  получить  работу.  Из-за  тебя  я  подохну
неудачником, и никогда тебе этого не прощу, подонок!
     После того как Далласа Бэрка увели, Сэм еще долго  сидел  и  думал  о
нем, вспоминая великие дела, которые он совершил, и  великолепные  фильмы,
которые он снял. В любом  другом  бизнесе  Даллас  Бэрк  стал  бы  героем,
председателем правления фирмы или ушел в отставку с "жирной" пенсией  и  в
ореоле славы.
     Но здесь господствовал беспощадный мир кинобизнеса!





     В начале 50-х годов успех сопутствовал Тоби  Темплу.  Он  выступал  в
самых известных ночных клубах: "Ше Пари" в Чикаго,  "Латинском  казино"  в
Филадельфии, "Копакабане" в Нью-Йорке; на бенефисах, в детских  больницах,
в благотворительных концертах. Он готов был работать для кого угодно,  где
угодно и когда угодно. Ему нужны были только  аплодисменты  публики  и  ее
любовь. Темпл с головой  ушел  в  шоу-бизнес.  Везде  в  мире  происходили
большие события, но для Тоби они были лишь материалом для его номеров.
     В 1951 году, когда уволенный генерал Макартур изрек: "Старые  солдаты
не умирают - они просто постепенно становятся  невидимыми",  Тоби  сказал:
"Здорово! Надо попробовать их стиральный порошок".
     В 1952 году, когда была сброшена водородная бомба, Тоби  отреагировал
так: "Это что! Вы бы видели, что творилось на моей премьере в Атланте!"
     Стал президентом Айк, умер Сталин, молодые  американцы  носили  шляпы
а-ля Дейви Крокет, а в Монтгомери прошел автобусный бойкот.
     Когда Тоби  преподносил  свои  жалящие  остроты  с  изумленным  видом
озадаченного простодушия, публика хохотала до слез.
     Вся жизнь  Тоби  состояла  из  "гвоздевых"  фраз.  "Ну,  он  говорит:
"Подожди минутку, я возьму шляпу и пойду  с  тобой...",  и  "...по  правде
говоря, оно так аппетитно выглядело, что я съел его  сам!",  и  "...я  был
легавым...", и "...теперь у меня есть ты, а парохода нет...", и  "Я  такой
невезучий. Мне всегда выпадает роль, где надо есть..." и так далее, и  так
далее, а зрители смеялись до слез. Публика любила его, а он  питался  этой
любовью, взрастал на ней и поднимался в своем мастерстве все выше и выше.
     Но внутри у Тоби жило какое-то глубокое, неукротимое беспокойство. Он
всегда искал чего-то большего. Он  ничем  не  мог  спокойно  наслаждаться,
потому что боялся, что мог бы в это время быть на более веселой вечеринке,
или выступать перед более интересной публикой, или целовать более красивую
девушку. Женщин Тоби менял так же часто, как рубашки. После случая с Милли
он боялся сильных увлечений. Он вспоминал времена "Туалетного турне" и то,
как завидовал  комикам,  у  которых  были  огромные  лимузины  и  красивые
женщины. Теперь он всего этого достиг, но был так же одинок, как и  тогда.
Кто же это сказал: "Когда достигаешь того, чего хочешь,  видишь,  что  там
этого нет..."?
     Тоби Темпл посвятил себя тому, чтобы стать "Номером  Один",  и  знал,
что добьется этого. Он жалел лишь об одном - о том, что  мать  не  увидит,
как сбывается ее предсказание.
     Единственным, кто о ней напоминал, был отец Тоби.


     Частная лечебница в  Дейтройде  помещалась  в  безобразном  кирпичном
здании, оставшемся от прошлого столетия.  Ее  стены  хранили  тошнотворный
запах старости, болезни и смерти.
     Отец Тоби Темпла перенес удар и вел почти растительное существование;
это был человек с равнодушными, безразличными глазами и  разумом,  который
не реагировал ни на  что  другое,  кроме  посещений  сына.  Тоби  стоял  в
грязноватом, с зеленым ковровым  покрытием,  холле  лечебницы,  в  которой
содержался теперь его отец. Сиделки и пациенты с обожанием обступили его.
     - Я вас видела в программе Хэролда Хобсона  на  прошлой  неделе.  Это
было просто потрясающе. Как вы придумываете все эти занимательные штучки?
     - Их придумывают мои авторы, - ответил Темпл, и  все  засмеялись  его
скромности.
     К ним по коридору двигался санитар, везя в кресле отца Тоби. Тот  был
свежевыбрит, волосы его были приглажены. В честь визита сына  он  позволил
облачить себя в костюм.
     - Эй, это же Бо Бруммель! - воскликнул Тоби, и все  повернулись  и  с
завистью посмотрели на мистера Темпла, думая, как  было  бы  хорошо  иметь
такого замечательного, знаменитого сына, как  Тоби,  который  приходил  бы
навещать их.
     Тоби подошел к отцу, наклонился и обнял его.
     - Ты кого пытаешься обмануть? - спросил Тоби. Указав на санитара,  он
сказал:
     - Это ты должен возить его, папа.
     Все засмеялись и постарались запомнить эту шутку,  чтобы  при  случае
рассказать друзьям, что они слышали от Тоби. "Я тут на днях  был  в  одной
компании с Тоби Темплом; и он сказал... Я стоял  совсем  близко,  вот  как
сейчас с вами, и слышал, что он говорил..."
     Он стоял, развлекая собравшихся вокруг него людей,  легонько  "лягая"
их, и им это нравилось. Он подшучивал над ними на предмет  их  сексуальной
жизни, их здоровья и их детей, так что и они в этот  краткий  визит  могли
посмеяться над своими  собственными  проблемами.  Наконец  Тоби  огорченно
сказал:
     - Не хочется от вас уходить, давно у меня не было  такой  симпатичной
публики ("они это тоже запомнят"), но надо немного побыть наедине с папой.
Он обещал мне парочку свежих анекдотов.
     Ответом был новый взрыв веселья и обожания.
     Тоби и его отец находились одни в маленькой гостиной. Даже и  в  этой
комнате витал запах смерти. "Но ведь именно здесь это и происходит, не так
ли?" - подумал Тоби. Смерть? Это место предназначалось  для  уже  ненужных
матерей и отцов, которые путались  под  ногами.  Их  извлекали  из  задних
спаленок, из столовых и гостиных,  где  присутствие  стариков  становилось
источником неловкости всякий раз, когда приходили гости,  помещали  в  эту
лечебницу родные дети, племянницы и племянники. "Поверь, это для твоего же
блага, отец (мама, дядя Джордж, тетя Бесс). Там будет много очень приятных
людей твоего возраста. Там у тебя постоянно будет круг общения. Понимаешь,
что я хочу сказать?" А на самом  деле  они  хотели  сказать  вот  что:  "Я
отправляю тебя туда умирать в компании других  бесполезных  стариков.  Мне
надоело, что за столом у тебя течет изо рта, что ты без  конца  повторяешь
одни и те же истории, пристаешь к детям и мочишься  в  постель".  Эскимосы
поступали в этом случае честнее. Они отвозили своих  стариков  во  льды  и
оставляли их там.
     - Хорошо, что ты  пришел  сегодня,  -  сказал  отец.  Речь  его  была
медленной. - Я хотел с тобой поговорить. У меня  хорошие  новости.  Старый
Арт Райли из соседней комнаты вчера умер.
     Тоби уставился на него.
     - Ты _э_т_о_ называешь хорошей новостью?
     - Это значит, что я могу перейти в его комнату, - пояснил отец. - Она
одноместная.
     Вот и вся квинтэссенция старости: выживание, цепляние за те  немногие
животные удовольствия, что еще оставались. Тоби  видел  здесь  людей,  для
которых смерь была бы наилучшим выходом, но  они  держались  за  жизнь  со
свирепой  цепкостью.  "С  днем  рождения,  мистер  Дорсет.  Как  вы   себя
чувствуете сегодня, в девяносто пять лет?.. Когда я думаю об альтернативе,
то чувствую себя великолепно".
     Наконец настало время Тоби уходить.
     - Я опять приду навестить тебя, как только смогу, - пообещал Тоби. Он
оставил отцу денег и раздал щедрые чаевые всем сестрам и  сиделкам.  -  Вы
тут присматривайте за ним получше,  ладно?  Старик  мне  нужен  для  моего
эстрадного номера.
     И Тоби ушел. Выйдя за дверь, он тут  же  позабыл  о  всех  обитателях
этого дома. Темпл уже думал о своем вчерашнем выступлении.
     А они неделю за неделей только и говорили, что о его посещении.





     В семнадцать лет Жозефина Чински  стала  самой  красивой  девушкой  в
Одессе, штат Техас. Ее кожа была покрыта  золотистым  загаром,  в  длинных
черных волосах на солнце  мелькала  рыжина,  а  в  глубоких  карих  глазах
посверкивали золотистые пылинки. У нее  была  умопомрачительная  фигура  -
полная, округлая грудь, тонкая талия, переходящая в легкую крутизну бедер,
и длинные, стройные ноги.
     Жозефина больше не общалась с  "нефтяными  людьми".  После  окончания
школы  она  пошла  работать   официанткой   в   полярном   ресторане   для
автомобилистов "Голден Деррик".  Мэри  Лу,  Сисси  Топпинг  и  их  подруги
заезжали туда со своими молодыми людьми. Жозефина всегда  вежливо  с  ними
здоровалась, но их отношения изменились.
     Жозефину  переполняло  какое-то  беспокойство,   тоска   по   чему-то
неизведанному. Ей хотелось уехать из этого  мерзкого  города,  но  она  не
знала, куда лучше направиться и чем заняться. Из-за того, что она  слишком
долго об этом думала, у нее вновь начались головные боли.
     В кавалерах у Жозефины ходило с десяток юношей и  мужчин.  Ее  матери
больше всех нравился Уоррен Хоффман.
     - Уоррен был бы для тебя  прекрасным  мужем.  Он  регулярно  ходит  в
церковь, хорошо зарабатывает, будучи водопроводчиком,  и  по  тебе  с  ума
сходит.
     - Ему двадцать пять лет, и он жирный.
     Мать изучающе посмотрела на Жозефину.
     - За бедными польскими девушками не  приезжают  рыцари  в  сверкающих
доспехах. Ни в Техасе, ни в других местах. Перестань себя обманывать.
     Жозефина разрешила Уоррену Хоффману раз в неделю водить ее в кино. Он
держал руку девушки в своих больших, потных, мозолистых  ладонях  и  то  и
дело стискивал ее на протяжении всего фильма. Жозефина едва  ли  замечала,
поглощенная тем, что происходило на экране. В кино она  опять  попадала  в
тот мир красивых людей и вещей, рядом с которым  она  выросла,  только  на
экране этот мир был еще больше и еще чудеснее. В каком-то  дальнем  уголке
своего сознания Жозефина чувствовала, что Голливуд может дать  ей  все,  о
чем она мечтала: красоту, веселье,  смех  и  счастье.  Она  понимала,  что
никакого пути к такой жизни у нее  не  было,  кроме  как  выйти  замуж  за
богатого человека. А таких молодых людей разобрали богатые девушки.
     Всех, кроме одного.
     Дэвида Кениона. Жозефина часто думала о  нем.  Давным-давно  из  дома
Мэри Лу она стащила его фотографию. Жозефина прятала ее у себя в  шкафчике
и вынимала, чтобы взглянуть на нее каждый раз, когда была чем-то огорчена.
Снимок вызывал у нее в памяти тот  случай,  когда  Дэвид  стоял  у  кромки
бассейна и говорил: "Я прошу прощения  за  них  всех",  и  как  постепенно
исчезало чувство горькой обиды, вытесняемое его мягкостью и теплотой.  Она
видела  Дэвида  лишь  однажды  после  того  ужасного  дня  в  плавательном
бассейне, когда он принес ей халат. Он ехал в автомобиле со своей  семьей,
и Жозефина позднее слышала, что его отвозили на  железнодорожную  станцию.
Он уезжал в Оксфорд, в Англию. Это было четыре года назад, в 1952-м. Дэвид
наведывался домой на летние каникулы и на Рождество, но их пути никогда не
пересекались. Жозефина часто слышала, как другие девушки  судачат  о  нем.
Помимо  состояния,   унаследованного   Дэвидом   от   отца,   он   получил
доверительный капитал в пять миллионов долларов, оставленный  ему  бабкой.
Дэвид   был   действительно   завидной   партией.   Но   не   для   дочери
польки-белошвейки.


     Жозефина не знала, что Дэвид Кенион вернулся из Европы.  Был  поздний
субботний  июльский  вечер,  Жозефина  работала  в  "Голден  Деррик".   Ей
казалось,  что  половина  населения  Одессы  съехалась   сюда   освежиться
лимонадом, мороженым и содовой водой. Был такой  наплыв  посетителей,  что
Жозефина не смогла сделать перерыв. Кольцо автомобилей непрерывно окружало
освещенный  неоновыми  лампами  ресторан  -  словно  металлические  звери,
выстроившими в очередь к какому-то  сюрреалистическому  водопою.  Жозефина
вынесла к автомобилю поднос с  миллионными  по  счету,  как  ей  казалось,
заказом чизбургеров и кока-колы, вытащила из  кармана  меню  и  подошла  к
только что подъехавшей белой спортивной машине.
     - Добрый вечер, - приветливо сказала Жозефина. - Хотите взглянуть  на
меню?
     - Привет, незнакомка.
     При звуке голоса Дэвида Кениона сердце Жозефины  вдруг  заколотилось.
Он выглядел точно таким, как она запомнила его, только еще красивее. В нем
была теперь зрелость, уверенность в себе, приобретенная во время жизни  за
границей. Рядом с ним сидела Сисси Топпинг, стройная и  очаровательная,  в
дорогой шелковой юбке и блузке.
     - Привет, Жози, - улыбнулась она. - Как ты можешь  работать  в  такой
жаркий вечер, дорогая?
     Как будто Жозефина по доброй воле выбрала именно это  занятие  вместо
того, чтобы сидеть в кондиционированном зрительном зале или  разъезжать  в
спортивном автомобиле с Дэвидом Кенионом.
     - Работа держит меня вдали от улицы, - сдержанно ответила Жозефина  и
увидела, что Дэвид улыбается ей. Значит, он понял.
     Еще долго после того как они уехали, Жозефина думала  о  Дэвиде.  Она
еще раз перебирала в памяти все сказанное им: "Привет,  незнакомка...  Мне
ветчину в тесте и шипучку. Нет, лучше кофе. Пить холодное  жарким  вечером
не рекомендуется...  Тебе  нравиться  здесь  работать?..  Сколько  я  тебе
должен?.. Сдачу оставь себе... Рад был снова увидеть тебя, Жозефина..."  -
ища в словах скрытый смысл или нюансы, которые могла пропустить.  Конечно,
он и не мог сказать  ничего  такого,  когда  рядом  сидела  Сисси,  но,  в
сущности, ему не о чем было говорить с Жозефиной. Удивительно, что он  еще
вспомнил, как ее зовут.
     Она стояла перед мойкой в маленькой кухоньке ресторана, погруженная в
свои мысли, когда Пако, молодой повар-мексиканец, подошел к ней и спросил:
     - Que pasa, Josita? Ты так смотришь...
     Ей нравился Пако -  худощавый  темноглазый  парень  лет  тридцати,  у
которого всегда  наготове  улыбка  и  веселая  шутка,  когда  ритм  работы
становиться напряженным и нервы у всех натянуты.
     - Кто это?
     Жозефина улыбнулась:
     - Никто, Пако.
     - Bueno. Потому что  целых  шесть  голодных  автомобилей  уже  с  ума
сходят. Vamos!


     Он позвонил на следующее утро, и Жозефина, еще не  сняв  трубку,  уже
поняла, кто это звонит. Она думала о нем всю ночь.
     Первыми его слова были:
     - Ты, конечно, не придумала ничего нового.  Пока  меня  не  было,  ты
выросла и стала красавицей.
     И она чуть не умерла от счастья.
     Вечером этого дня он повел ее обедать. Жозефина была готова  к  тому,
что они пойдут в какой-нибудь отдаленный  ресторанчик,  где  Дэвиду  можно
будет не опасаться случайной встречи с кем-нибудь из друзей или  знакомых.
Но они пошли к нему в клуб, где все останавливались у  их  столика,  чтобы
поздороваться. Дэвид не только не стыдился того, что его видят в  обществе
Жозефины, а, напротив, явно этим гордился. И она любила его за  это  и  по
тысяче других причин. За то, как он выглядел, за его мягкость и понимание,
за одну только радость быть с ним. Она раньше даже  не  догадывалась,  что
бывают такие чудесные люди, как Дэвид Кенион. Они встречались каждый день,
когда Жозефина заканчивала работу.
     Жозефина с четырнадцатилетнего возраста уже приходилось отбиваться от
мужчин, потому  что  она  излучала  некую  сексуальную  привлекательность,
бросавшую им вызов. Мужчины часто приставали к ней, пытались  схватить  за
грудь или залезть к ней под юбку, думая, что таким образом могут возбудить
ее, и не зная, насколько все это ей отвратительно.
     Дэвид Кенион был совсем не такой. Ему случалось обнять ее одной рукой
за плечи или прикоснуться к ней, и тогда откликалось  все  тело  Жозефины.
Раньше никто и никогда не будил в ней такого отклика. В те дни, когда  она
не видела Дэвида, она не могла думать ни о чем другом.
     Она не давала себе отчет в том, что влюблена в него. По мере того как
проходили одна за другой недели  и  они  проводили  все  больше  и  больше
времени  в  обществе  друг  друга,  Жозефина  поняла,  что  чудо  все-таки
произошло: Дэвид в нее влюбился.
     Он обсуждал с ней свои проблемы и те трудности, которые  возникали  у
него с семьей.
     - Мама хочет, чтобы я взял на себя ведение всех дел, - рассказывал ей
Дэвид, - но я не уверен, что именно  так  хочу  провести  свою  оставшуюся
жизнь.
     Помимо нефтяных разработок и нефтеперерабатывающих  заводов  капиталы
Кенионов были вложены в одну из самых крупных на юго-западе скотоводческих
ферм, ряд отелей, несколько банков и крупную страховую компанию.
     - А просто сказать ей "нет" ты не можешь, Дэвид?
     Дэвид вздохнул.
     - Ты не знаешь моей матери.
     Жозефина была знакома  с  матерью  Дэвида.  Это  миниатюрная  женщина
(казалось невероятным, что Дэвид появился на свет из этой хрупкой фигурки)
родила троих детей. Во время и после каждой беременности  она  чувствовала
себя очень плохо, а после третьих родов с ней случился сердечный  приступ.
В последующие годы она не раз  описывала  свои  страдания  детям,  которые
выросли в убеждении, что  их  мать  намеренно  рисковала  своей  жизнью  в
стремлении подарить жизнь каждому из них. Это  давало  ей  в  руки  мощный
рычаг воздействия на семью, которым она беспощадно пользовалась.
     - Я хочу по-своему прожить свою жизнь, - жаловался Дэвид Жозефине,  -
но не могу сделать ничего такого, что причинит боль маме. Дело в том, что,
как считает доктор Янг, ей не так уж много осталось жить.
     Однажды вечером Жозефина рассказала Дэвиду о своей мечте  отправиться
в Голливуд и стать кинозвездой. Он посмотрел на нее и уверенно произнес:
     - Я не позволю тебе уехать.
     Она почувствовала, как сильно заколотилось  ее  сердце.  Каждый  раз,
когда они бывали вместе, ощущение  близости  между  ними  становилось  все
сильнее. Происхождение Жозефины не имело для Дэвида никакого значения.  Он
начисто был лишен всякого снобизма. Поэтому настоящим  шоком  явилось  для
нее то, что произошло в один из вечеров у ресторана для автомобилистов.
     Ресторан закрывался, и Дэвид ждал ее, сидя в своей  машине.  Жозефина
была на кухне вместе  с  Пако  и  торопливо  убирала  на  место  последние
подносы.
     - Важное свидание, а? - спросил Пако.
     Жозефина улыбнулась:
     - Как ты догадался?
     - Потому что у тебя такой вид, как  на  Рождество.  Твое  хорошенькое
личико все так и светится. Скажи ему от меня, что он везучий hombre!
     Жозефина улыбнулась и пообещала:
     - Ладно, скажу.
     Повинуясь какому-то порыву, она перегнулась через стол  и  поцеловала
Пако в щеку. Секундой позже раздался рев автомобильного двигателя  и  визг
покрышек. Она обернулась и успела увидеть,  как  белая  спортивная  машина
Дэвида  врезалась  а  бампер  другого  автомобиля  и  понеслась  прочь  от
ресторана. Она стояла, не в силах поверить в  случившееся  и  глядя  вслед
удаляющимся красным огням.
     В три часа утра, когда Жозефина без  сна  металась  по  постели,  она
услышала, как под  окном  ее  спальни  затормозила  машина.  Она  поспешно
подошла к окну и выглянула. Дэвид сидел  за  рулем.  Он  был  очень  пьян.
Жозефина быстро накинула халат на ночную рубашку и выскочила на улицу.
     - Садись, - скомандовал Дэвид. Жозефина открыла дверцу  и  скользнула
на сиденье рядом с ним. Наступило долгое  тяжелое  молчание.  Когда  Дэвид
наконец заговорил, голос его звучал сдавленно, но не  только  от  выпитого
виски. У  него  изнутри  рвалось  какое-то  бешенство,  какая-то  свирепая
ярость, которая выталкивала из него слова, подобно маленьким взрывам.
     - Ты не моя собственность, - произнес Дэвид. - Ты свободна  поступать
так, как тебе заблагорассудится. Но пока ты  встречаешься  со  мной,  будь
любезна, не целуйся ни с какими проклятыми мексиканцами. П-понятно тебе?
     Она растерянно посмотрела на него и объяснила:
     - Когда я поцеловала Пако, я это  сделала  потому...  ну,  он  сказал
такую вещь, которая меня очень обрадовала. Он мой друг.
     Дэвид сделал глубокий вдох, пытаясь обуздать бурлившие в нем эмоции.
     - Я собираюсь рассказать тебе одну историю,  которую  не  рассказывал
никогда ни одной живой душе.
     Жозефина замерла в ожидании, недоумевая, что за этим последует.
     - У меня есть старшая сестра, - начал Дэвид. - Бет. Я... Я  очень  ее
люблю.
     Жозефина смутно  помнила  Бет,  светловолосую,  белокожую  красавицу,
которая она иногда видела, когда приходила поиграть к  Мэри  Лу.  Жозефине
было восемь лет, когда Бет умерла. Дэвиду, наверное, около пятнадцати.
     - Я помню, когда умерла Бет, - сказала Жозефина.
     Следующие слова Дэвида ошеломили ее:
     - Бет жива.
     Она уставилась на него.
     - Но я... ведь все думали...
     - Она в сумасшедшем доме. - Он повернулся  к  ней  лицом,  голос  его
звучал безжизненно. - Ее изнасиловал один из наших садовников-мексиканцев.
Спальня Бет была через холл от моей. Я услышал ее крики  и  кинулся  в  ее
комнату. Он сорвал с нее ночную рубашку, подмял ее под  себя  и...  -  При
этом воспоминании у него перехватило горло. - Я боролся  с  ним,  пока  не
прибежала мама и не вызвала полицию. Они в конце концов приехали и забрали
этого типа в тюрьму. Той же ночью он покончил жизнь самоубийством у себя в
камере.  Но  Бет  потеряла  рассудок.  Она  никогда  не  выйдет  из  этого
заведения. Никогда. Я не могу передать тебе, как я люблю ее, Жози. Мне так
чертовски не хватает ее. С той самой ночи я... я не выношу...
     Она положила руку поверх его руки и мягко сказала:
     - Прости, Дэвид. Я понимаю. Я рада, что ты сказал мне.


     Как ни странно, но этот инцидент послужил еще большему их  сближению.
Они обсуждали такие вещи, о которых раньше не говорили.  Дэвид  улыбнулся,
когда Жозефина рассказала ему о религиозном фанатизме матери.
     - У меня был такой же дядя, он ушел в какой-то монастырь в Тибете.
     - В  будущем  месяце  мне  исполняется  двадцать  четыре,  -  сообщил
Жозефине Дэвид в один из дней. - По старинной семейной традиции мужчины из
рода Кенионов женятся в этом возрасте.
     И сердце Жозефины радостно забилось.
     На следующий вечер у Дэвида были билеты в театр "Глоудэб". Заехав  за
Жозефиной, он предложил:
     - Давай не пойдем на спектакль. Надо поговорить о нашем будущем.
     Услышав эти слова, Жозефина в ту же минуту поняла, что все то, о  чем
она молилась, становится  действительностью.  Она  читала  это  по  глазам
Дэвида. Они были полны любви и желания.
     Жозефина сказала:
     - Поедем на Дьюи-лейк.
     Ей хотелось получить самое романтическое из всех когда-либо сделанных
предложений, чтобы история эта со временем  стала  легендой,  которую  она
будет пересказывать детям снова и  снова.  Ей  хотелось  запомнить  каждое
мгновение этой ночи.
     Небольшое озеро Дьюи-лейк находилось милях в сорока от  Одессы.  Ночь
была чудесная, с усыпанного звездами неба мягко светила перевалившаяся  за
вторую четверть прибывающая луна. Звезды плясали на  поверхности  воды,  а
воздух  наполняли  таинственные  звуки   невидимого   мира,   микрокосмоса
Вселенной,  где   миллионы   крохотных,   незримых   созданий   занимались
продолжением рода, охотились, становились добычей и умирали.
     Они сидели  в  машине  и  молчали,  прислушиваясь  к  ночным  звукам.
Жозефина смотрела, как Дэвид замер за  рулем  автомобиля;  его  прекрасное
лицо сосредоточенно и серьезно. Она никогда не любила его так сильно,  как
в эту минуту. Ей захотелось сделать  для  него  что-нибудь  замечательное,
подарить ему нечто такое, что докажет ему, как сильно он ей дорог. И вдруг
ей стало ясно, что она собирается сделать.
     - Давай искупаемся, Дэвид, - предложила Жозефина.
     - Мы не взяли с собой купальных костюмов.
     - Это не важно!
     Он повернулся к  ней,  собираясь  что-то  сказать,  но  Жозефина  уже
выскочила из машины и побежала к берегу озера.  Раздеваясь,  она  слышала,
что он идет следом за ней. Она бросилась в теплую воду. Через минуту Дэвид
оказался рядом с ней.
     - Жози...
     Она обернулась, прижалась к нему, и ее истосковавшееся тело  налилось
болью желания. Они обнялись в воде, и она ощутила  на  себе  давление  его
упругой плоти.
     - Мы не можем, Жози!.. - глухо произнес он.
     Голос его прервался - он жаждал ее, и желание перехватило ему  горло.
Она провела рукой вниз, коснулась его и сказала:
     - Да, о да, Дэвид!
     Вот они опять на берегу, и он на ней и в ней, и он одно целое с  ней,
и они оба - часть звездного неба и земли и бархатной ночи.
     Они долго лежали обнявшись. И только  много  позже,  после  того  как
Дэвид отвез ее домой, Жозефина вспомнила, что он не сделал ей предложения.
Но это больше не имело значения. То, что они  пережили  вдвоем,  связывало
сильнее, чем любая брачная церемония. А предложение он сделает завтра.
     Жозефина проспала да полудня следующего дня и проснулась с улыбкой на
лице. Она все еще улыбалась, когда  в  спальню  вошла  ее  мать  и  внесла
прелестное подвенечное платье.
     - Сходи в магазин Брубейкера  и  купи  мне  двенадцать  метров  тюля.
Отправляйся сразу сейчас. Миссис Топпинг  только  что  принесла  мне  свое
подвенечное платье. Я должна к  субботе  переделать  его  для  Сисси.  Она
выходит замуж за Дэвида Кениона.


     Дэвид Кенион пошел поговорить с матерью  сразу  же  после  того,  как
отвез домой Жозефину. Мать была в постели - миниатюрная, хрупкая  женщина,
которая когда-то была очень красивой.
     Миссис Кенион  открыла  глаза,  когда  Дэвид  вошел  к  ней  в  слабо
освещенную спальню. Увидев, кто это, она улыбнулась.
     - Здравствуй, сын. Ты все еще не спишь в такой поздний час?
     - Я был с Жозефиной, мама.
     Она ничего не сказала, только  пристально  смотрела  на  него  своими
умными серыми глазами.
     - Я собираюсь на ней жениться, - заявил Дэвид.
     Она медленно покачала головой.
     - Я не могу тебе позволить совершить такую ошибку, Дэвид.
     - Ты ведь по-настоящему не знаешь Жозефину. Она...
     - Знаю, она прелестная девушка. Но не годится в качестве жены  одного
из Кенионов. Сисси Топпинг сделает счастливой меня.
     Он взял ее хрупкую руку в свои и твердо произнес:
     - Я  очень  люблю  тебя,  мама,  но  я  вполне  в  состоянии  принять
самостоятельное решение.
     - Неужели? - тихо спросила она. - Ты всегда поступаешь так, как надо?
     Он молча смотрел на нее, и она сказала:
     - Можно ли  рассчитывать  на  то,  что  ты  всегда  будешь  поступать
правильно? Не потеряешь голову? Не совершишь ужасной...
     Он отдернул руку.
     - Всегда ли ты знаешь, что делаешь, сын? - Ее голос звучал теперь еще
тише.
     - Мама, ради Бога!
     - Ты уже причинил достаточно неприятностей нашей семье, Дэвид. Но  не
отягощай меня новым бременем. Не думаю, что смогу это вынести.
     Его лицо побелело.
     - Ты знаешь, что я не... Это не моя вина...
     - Ты слишком взрослый, чтобы можно было опять отослать тебя  куда-то.
Ты теперь мужчина. И я хочу, чтобы ты поступал как подобает мужчине.
     - Я... я люблю ее!.. - произнес Дэвид полным страдания голосом.
     У нее внезапно начался приступ, и Дэвид вызвал  врача.  Позднее  врач
объявил ему в разговоре:
     - Боюсь, что ваша мать долго не проживет, Дэвид.
     Этим все было решено помимо его воли.
     Он пошел к Сисси Топпинг.
     - Я люблю другую девушку, - признался Дэвид. -  Мама  всегда  думала,
что ты и я...
     - Я тоже так думала, дорогой.
     - Знаю, что просьба моя ужасна, но... ты согласна  быть  моей  женой,
пока не умрет мама, а после этого дать мне развод?
     Сисси посмотрела на него и тихо сказала:
     - Ладно, если ты так хочешь, Дэвид.
     У него будто огромная тяжесть свалилась с плеч.
     - Спасибо тебе, Сисси, просто сказать не могу, как я...
     Она улыбнулась:
     - На что же тогда старые друзья?


     Как только Дэвид  ушел,  Сисси  Топпинг  позвонила  его  матери.  Она
произнесла лишь одну фразу:
     - Все устроено...
     Единственное, чего не мог  предвидеть  Дэвид  Кенион,  было  то,  что
Жозефина узнает о  предстоящей  свадьбе  прежде,  чем  он  успеет  ей  все
объяснить. Когда Дэвид пришел к Жозефине, его встретила  в  дверях  миссис
Чински.
     - Я хотел бы увидеть Жозефину, - сказал он.
     Она впилась в него глазами, полными злобного торжества.
     - Господь Бог повергнет ниц и  поразит  врагов  своих,  и  нечестивые
будут прокляты навеки!
     Дэвид терпеливо повторил:
     - Я хочу поговорить с Жозефиной.
     - Ее нет, - резко ответила миссис Чински, - она уехала!





     Запыленный междугородний автобус, следовавший по  маршруту  Одесса  -
Эль Пасо  -  Сан-Бернардино  -  Лос-Анджелес,  подкатил  к  автовокзалу  в
Голливуде на  Вайн-стрит  в  семь  часов  утра.  В  какой-то  точке  этого
двухдневного путешествия протяженностью в  тысячу  пятьсот  миль  Жозефина
Чински  превратилась  в  Джилл  Касл.  При  этом  внешне  она  отнюдь   не
изменилась. Перемена произошла внутри. Чего-то в ней больше не было.  Угас
навсегда смех.
     Услышав ошеломляющую новость, Жозефина поняла, что  ей  надо  бежать.
Она стала машинально бросать в чемодан свою одежду. У нее не было никакого
представления о том, куда она поедет и что будет  делать.  Жозефина  знала
только, что ей надо немедленно убираться отсюда.
     Когда она уже выходила из спальни, на глаза  ей  попались  фотографии
кинозвезд на стене, и Жозефина вдруг поняла, куда едет. Через два часа она
уже сидела в автобусе, который шел в Голливуд. Одесса и  все  живущие  там
люди отодвинулись на задний план и постепенно стирались из памяти, по мере
того, как автобус уносил ее навстречу новой судьбе.
     Она старалась заставить себя  забыть  о  невыносимой  головной  боли.
Может, ей следовало сходить к врачу и рассказать об этих  жутких  болях  в
голове. Но теперь ей  уже  все  равно.  Они  были  частью  ее  прошлого  и
наверняка  должны  теперь  исчезнуть.  Начиная  с  этого   момента   жизнь
обязательно станет чудесной. Жозефина Чински умерла.
     Да здравствует Джилл Касл!









     Тоби  Темпл  стал  суперзвездой   благодаря   невероятному   стечению
обстоятельств.
     Вашингтонский пресс-клуб давал свой  ежегодный  обед,  на  который  в
качестве  почетного  гостя  пригласили  президента.  Это  было  престижное
мероприятие с участием вице-президента,  сенаторов,  членов  правительств,
главных судей, а также тех, кто мог купить,  достать  или  украсть  билет.
Поскольку такое событие всегда освещалось в международной печати, то  роль
конферансье стала весьма лакомым кусочком. В этом году выбор пал на одного
из самых известных в Америке комедийных актеров. Через неделю  после  того
как он принял предложение, против него был возбужден иск  об  установлении
отцовства в деле, касавшемся пятнадцатилетней девочки.  По  совету  своего
адвоката он немедленно отправился за границу в  отпуск  на  неопределенный
срок. Комиссия по организации  приема  обратилась  ко  второму  по  списку
кандидату, популярному актеру  кино  и  театра.  Он  приехал  в  Вашингтон
вечером накануне того дня, когда должен был состояться обед.  А  утром,  в
день банкета, его импресарио позвонил и сообщил,  что  актер  находится  в
больнице, где ему делают срочную операцию в связи с разрывом аппендикса.
     До начала обеда оставалось лишь  шесть  часов.  Комиссия  лихорадочно
просматривала список возможных  замен.  Все  именитые  артисты  либо  были
заняты на съемках кино или в телевизионном шоу,  либо  находились  слишком
далеко, чтобы вовремя оказаться в Вашингтоне. Кандидаты вычеркивались один
за другим, и наконец почти в самом конце списка всплыло имя  Тоби  Темпла.
Один из членов комиссии покачал головой:
     - Темпл выступает в ночных клубах. Он слишком  буйный.  Мы  не  можем
пойти на такой риск - выпустить его при президенте.
     - С ним все будет в  порядке,  если  удастся  уговорить  его  немного
смягчить материал.
     Председатель комиссии обвел всех взглядом и сказал:
     - Знаете, друзья, что в нем самое замечательное?  Он  в  Нью-Йорке  и
может быть здесь через час. Ведь обед-то сегодня вечером, черт возьми!
     Вот как получилось,  что  комиссия  остановила  свой  выбор  на  Тоби
Темпле.


     Обводя глазами переполненный банкетный зал, Тоби  подумал  про  себя,
что если бы сегодня сюда кто-то бросил бомбу, то правительство Соединенных
Штатов осталось бы без высшего эшелона.
     Президент сидел за стоявшим на возвышении столом для  выступающих.  У
него за спиной находилось с  полдюжины  сотрудников  секретной  службы.  В
суматохе последних приготовлений никто не подумал о том, чтобы представить
Темпла президенту, но Тоби не был в обиде. "Президент обязательно запомнит
меня", - подумл он. Тоби вспомнил  свою  встречу  с  Дауни,  председателем
организационной комиссии. Тот сказал ему: "Мы любим ваш юмор, Тоби.  Когда
вы на кого-нибудь  нападаете,  то  у  вас  это  получается  очень  смешно.
Однако... - Он остановился, чтобы прокашляться.  -  Сегодня  здесь  у  нас
э-э... деликатная аудитория.  Поймите  меня  правильно.  Я  не  хочу  этим
сказать, что они не смогут перенести какой-нибудь легкой остроты  на  свой
счет, но дело в том, что все сказанное сегодня в этом зале будет разнесено
средствами массовой информации по всему миру. И никто из нас,  разумеется,
не хочет, чтобы говорилось что-то такое, что  может  поставить  президента
Соединенных Штатов или  членов  конгресса  в  смешное  положение.  Другими
словами, мы хотим, чтобы было смешно, но не хотим, чтобы вы вызвали чей-то
гнев".
     - Не беспокойтесь, - улыбнулся Тоби.
     Обеденную  посуду  начали  убирать  со  столов,  и  Дауни  подошел  к
микрофону.
     - Господин президент, уважаемые гости!  Мне  доставляет  удовольствие
представить вам нашего конферансье, одного из самых  великолепных  молодых
эстрадных артистов. Мистер Тоби Темпл!
     Под вежливые аплодисменты Тоби встал со  своего  места  и  подошел  к
микрофону. Он посмотрел на публику в зале, потом повернулся  к  Президенту
Соединенных Штатов.
     Президент был человеком простым, без претензий. Он не верил в то, что
называл  "дипломатией  цилиндров".  "Народ  -  народу,  -  заявил   он   в
передававшемся на всю страну  выступлении,  -  вот  что  нам  нужно!  Пора
перестать  полагаться  на  компьютеры  и  начать  снова   доверять   своим
инстинктам. Садясь за переговоры с главами  иностранных  держав,  я  люблю
руководствоваться седалищными ощущениями". Это стало крылатой фразой.
     Сейчас Тоби посмотрел  на  Президента  Соединенных  Штатов  и  сказал
прерывающимся от гордости голосом:
     - Господин президент, у  меня  нет  слов,  чтобы  передать  вам,  как
глубоко я взволнован тем,  что  нахожусь  здесь,  на  одном  возвышении  с
человеком, к заднице которого подключен весь мир.
     Мгновение, показавшееся очень долгим, царила ошеломленная тишина.  Но
вот  президент  широко  улыбнулся,  потом  захохотал,  и  весь  зал  вдруг
взорвался смехом и аплодисментами. С этого момента Тоби  мог  делать  все,
что хотел. Он атаковал присутствовавших здесь  сенаторов,  Верховный  суд,
прессу. И они были в восторге. Они визжали и выли  от  смеха,  потому  что
знали: Тоби говорит все это в шутку, исключительно  ради  острого  словца.
Было безумно смешно слышать эти колкости от человека с таким  мальчишеским
простодушным лицом. В тот вечер в зале  находились  советники  иностранных
посольств. Тоби обращался к ним как бы на их собственном языке, и выходило
так похоже, что они согласно кивали головами.  Он  был  вроде  помешанного
мудреца и тараторил без остановки, то хваля их, то понося,  и  смысл  этой
дикой тарабарщины был настолько  ясен,  что  каждый  их  сидевших  в  зале
понимал, что говорит Тоби.
     Ему устроили овацию стоя. Президент подошел к Тоби и сказал:
     -  Это  было  великолепно,  просто  великолепно.  Мы  в  Белом   доме
устраиваем небольшой ужин в понедельник вечером, Тоби, и я  был  бы  очень
рад...
     На следующий день все газеты писали  о  триумфе  Тоби  Темпла.  Везде
цитировались его реплики. Выступая в Белом доме, он произвел  еще  больший
фурор. Лестные предложения посыпались со всего мира. Тоби дал  специальное
представление по просьбе королевы в лондонском "Палладиуме",  его  просили
дирижировать симфоническими оркестрами на  благотворительных  концертах  и
войти в состав Национального комитета по  искусствам.  Он  часто  играл  в
гольф с президентом, его вновь и вновь приглашали  обедать  в  Белый  дом.
Темпл встечался  с  законодателями,  губернаторами  и  главами  крупнейших
корпораций Америки. Он поносил их всех, и чем злее  были  его  шутки,  тем
сильнее он их очаровывал. Они любили приглашать Тоби к  себе  и  смотреть,
как его едкий ум расправляется с остальными гостями. Дружба с  Тоби  стала
символом престижа среди принадлежащих к высшей касте.
     Поступавшие предложения были феноменальны. Клифтон Лоуренс  испытывал
от них не меньше волнения, чем Тоби. При этом волнение Клифтона  никак  не
было  связано  с  бизнесом  или  деньгами.  Тоби  Темпл   оказался   самым
необыкновенным клиентом  в  его  жизни,  потому  что  он  испытывал  такое
чувство, будто Тоби был его сыном. Лоуренс потратил на карьеру Тоби больше
времени чем на любого другого из своих клиентов, но игра стоила свеч. Тоби
работал упорно, шлифовал  свой  талант,  пока  он  не  засверкал,  подобно
алмазу. Кроме того, он был благодарным и щедрым, а эти качества  не  часто
встретишь в шоу-бизнесе.
     - Все престижные отели в Вегасе охотятся за тобой, -  сообщил  Темплу
Клифтон Лоуренс. - Деньги роли не играют.  Они  хотят  заполучить  тебя  -
точка! Вот там, у меня на столе, сценарии от "Фокса", от  "Юниверсал",  от
"Пан-Пасифик" - и все главные роли. Ты можешь проехать в турне по  Европе,
участвовать  в  любом  гостевом  шоу,  в  каком  пожелаешь,  или   сделать
собственное телевизионное шоу на любой телестудии. Но и в  этом  случае  у
тебя останется время на выступления в Вегасе и на съемки по фильму в год.
     - Сколько я мог бы заработать на собственном телевизионном шоу, Клиф?
     - Думаю, что можно будет выбить  у  них  десять  тысяч  в  неделю  за
часовое эстрадное шоу. Им придется дать нам твердый контракт на два, а  то
и на три года. Если ты им сильно нужен, они пойдут на это.
     Тоби откинулся назад на кушетке. Он ликовал.  Десять  тысяч  за  шоу,
примерно сорок шоу в  год.  Через  три  года  это  будет  больше  миллиона
долларов за то, чтобы поведать миру, что он о нем думает! Он посмотрел  на
сидевшего напротив Клифтона. Маленький  импресарио  старался  не  показать
своего возбуждения, но Тоби видел, что он очень  хочет,  чтобы  Тоби  взял
этот телевизионный контракт. А почему бы и нет? Клифтон  мог  бы  получить
сто двадцать тысяч долларов комиссионных за талант и пот Тоби. Только  вот
заслуживает ли Клифтон таких денег? Ему-то ведь не приходилось унижаться в
грязных маленьких клубах,  или  иметь  дело  с  пьяной  публикой,  которая
швыряла  бы  в  него  пустые  бутылки,  или  прибегать  к  услугам  алчных
шарлатанов в безымянных деревушках, чтобы вылечиться от  триппера,  потому
что  единственно  доступными  ему  женщинами   были   истасканные   шлюхи,
промышлявшие в клоаках "Туалетного турне". Разве  знает  Клифтон  Лоуренс,
что такое жить в кишащих тараканами комнатах, есть пищу с застывшим на ней
жиром и мотаться в бесконечные поездки ночным автобусом,  чтобы  из  одной
дыры перебраться в другую, такую же? Ему никогда  этого  не  узнать!  Один
критик сказал о Темпле, что его мастерство - успех на один вечер,  и  Тоби
тогда громко рассмеялся. А сейчас, сидя  в  офисе  Клифтона  Лоуренса,  он
заявил:
     - Я хочу собственное телевизионное шоу.
     Через  шесть  недель   был   подписан   контракт   с   "Консолидейтед
Бродкастинг".
     - Компания хочет,  чтобы  дефицитным  финансированием  занялась  одна
киностудия, - сообщил Тоби Клифтон  Лоуренс.  -  Эта  идея  мне  нравится,
потому что я могу разработать ее в контракт на картину.
     - А какая киностудия?
     - "Пан-Пасифик".
     Тоби нахмурился.
     - Сэм Уинтерс?
     - Правильно. По-моему, он самый лучший руководитель  студии  во  всем
бизнесе. Кроме того, он владелец фильма, который я хочу получить для тебя.
Она называется "Малыш отправляется на Запад".
     Тоби задумался:
     - Я был в армии с Уинтерсом. Ладно. Но за ним должок. Так что  обдери
как следует этого сукина сына!


     Клифтон Лоуренс и Сэм  Уинтерс  сидели  в  парилке  спортивного  зала
студии "Пан-Пасифик", вдыхая нагретый воздух с запахом эвкалипта.
     - Вот это настоящая жизнь, - вздохнул маленький  импресарио.  -  Кому
нужны деньги?
     Сэм усмехнулся:
     - Почему же ты этого не говоришь, когда мы ведем преговоры, Клиф?
     - Не хочу тебя баловать, мой мальчик.
     -  Я  слышал,  ты  сделал  Тоби  Темплу  контракт  с   "Консолидейтед
Бродкастинг".
     - Крупнее этого контракта у них еще не было.
     - А кто возьмет на себя дефицитное финансирование шоу?
     - Почему ты об этом спрашиваешь, Сэм?
     - Это могло бы заинтересовать нас. Я даже присовокупил бы контракт на
картину. Я только что купил комедию под названием "Малыш  отправляется  на
запад". Ее еще не анонсировали. Думаю, что Тоби подошел бы идеально.
     Клифтон Лоурес нахмурился и сказал:
     - Черт! Жаль, что я не знал об этом  раньше,  Сэм.  Я  договорился  с
Эм-джи-эм.
     - Что, уже окончательно?
     - Ну, почти. Я дал им слово...
     Двадцать  минут  спустя  Клифтон  Лоуренс  получил  для  Тоби  Темпла
контракт  на  очень  выгодных  для  него  условиях,  по   которым   студия
"Пан-Пасифик" бралась за постановку "Шоу Тоби Темпла" и давала ему главную
роль в фильме "Малыш отправляется на Запад".
     Переговоры могли быть более продолжительными, если бы  в  парилке  не
стало так невыносимо жарко.


     В одном их условий контракта Тоби Темпла оговаривалось,  что  ему  не
обязательно было приходить на репетиции. Дублер Тоби будет отрабатывать  с
приглашенными артистами сценки и танцевальные номера, а сам Тоби  появится
на заключительной репетиции и  для  записи  на  пленку.  Это  давало  Тоби
возможность сохранить всю свежесть и увлекательность своего выступления.
     В день премьеры телешоу, в сентябре 1956 года, Тоби вошел в помещение
театра на Вайн-стрит, где шоу должны  были  записать  на  пленку,  и  стал
смотреть репетицию. Когда она закончилась, он занял место  дублера.  Театр
вдруг словно наэлектризовался. Спектакль ожил, засверкал и  заискрился.  А
вечером этого дня, когда он был записан и вышел в эфир, его смотрели сорок
миллионов зрителей. Казалось, что телевидение было создано именно для Тоби
Темпла. Крупным планом он стал еще  симпатичнее,  и  зрители  с  восторгом
встретили его телевизионное появление. Шоу имело  грандиозный  успех.  Оно
сразу взлетело  на  первое  место  по  рейтингу  Нильсена,  где  прочно  и
осталось. Тоби Темпл перестал быть просто звездой.
     Он стал суперзвездой!





     Голливуд оказался еще прекраснее, чем  представляла  его  себе  Джилл
Касл в мечтах. Она ездила на экскурсии по городу и  видела  снаружи  дома,
где жили "звезды". Она верила, что когда-нибудь и у нее будет красивый дом
в Бель-Эйр или Беверли-Хиллз. А  пока  Джилл  жила  в  старом  безобразном
деревянном двухэтажном строении, где сдавались комнаты. Ее комната  стоила
недорого, и Джилл надеялась, что можно будет растянуть на  какое-то  время
те двести долларов, которые ей  удалось  скопить.  Дом  был  расположен  в
Бронсоне, в нескольких минутах ходьбы от  центральной  улицы  Голливуда  -
Вайн-стрит.
     Было еще одно обстоятельство, которое делало  дом  привлекательным  в
глазах Джилл. Все  остальные  жильцы,  которых  было  около  дюжины,  тоже
пытались попасть в кино, либо работали там в  качестве  статистов  или  на
эпизодических ролях, либо уже ушли в отставку  из  кинобизнеса.  Старожилы
бродили по дому в пожелтевших халатах и  бигуди,  потрепанных  костюмах  и
сношенных туфлях, на которые уже ничем нельзя было навести глянец.  Жильцы
выглядели скорее выжатыми до капли, чем состарившимися. В доме была  общая
гостиная с обшарпанной и продавленной мебелью, где все они  собирались  по
вечерам и обменивались сплетнями. Все  давали  Джилл  советы,  которые  по
большей части противоречили друг другу.
     - Чтобы попасть в кино, милочка, надо найти себе пэ-эра, которому  ты
понравишься. - Это сказала  дама  с  недовольным  лицом,  которую  недавно
выставили из телевизионного сериала.
     - А что такое пэ-эр? - спросила Джилл.
     - Помощник  режиссера.  -  Это  было  сказано  тоном  снисхождения  к
невежеству Джилл. - Ведь это она нанимает сьюпов.
     Джилл так смутилась,  что  не  осмелилась  спросить,  кто  такие  эти
"сьюпы".
     - Если  хочешь  послушать  моего  совета,  то  ищи  себе  похотливого
режиссера. Пэ-эр может дать тебе роль только в своей картине.  А  режиссер
может дать тебе роль где угодно, везде.
     Это сказала беззубая  женщина,  которой  было  уже  никак  не  меньше
восьмидесяти.
     - Ну да? Большинство из них - гомики, - заявил  лысеющий  характерный
актер.
     - А какая разница? Я  хочу  сказать,  не  все  ли  равно,  как  будет
положено начало? - вмешался  целеустремленный  молодой  человек  в  очках,
сгоравший от желания стать писателем.
     - А что, если начать статисткой? - спросила Джилл. - Центральное бюро
записи...
     - Там ничего не светит. Списки уже закрыты. Они тебя даже не запишут,
если ты только не какая-нибудь специальность.
     - Я... извините, а что значит специальность?
     - Ну, это если, например, у тебя что-то ампутировано. За  это  платят
тридцать три пятьдесят восемь, а не двадцать один пятьдесят,  как  обычно.
Или если у тебя есть вечернее платье, или ты умеешь ездить верхом -  тогда
получаешь двадцать восемь тридцать три.  Если  умеешь  сдавать  карты  или
знаешь, как себя вести за столом для игры в кости, -  это  будет  двадцать
восемь тридцать три. Если играешь в футбол или бейсбол, то  тебе  заплатят
тридцать три пятьдесят восемь - столько же, сколько и безногому-безрукому.
Если умеешь ездить на верблюде или  слоне,  то  получаешь  пятьдесят  пять
девяносто четыре. Я тебе советую даже не пробовать устроиться  статисткой.
Иди на эпизодические роли.
     - Я не совсем представляю себе,  в  чем  тут  разница,  -  призналась
Джилл.
     - Когда играешь эпизодическую роль, то просто произносишь по  крайней
мере одну фразу. Статистам же  не  разрешается  разговаривать,  разве  что
только в массовках.
     - Где-где?
     - В массовках - там, где надо создавать шумовой фон.
     - Первым делом тебе нужно обзавестись агентом.
     - А как это сделать?
     - Их списки есть в  "Киноактере"  -  это  журнал,  который  выпускает
Гильдия киноактеров. У меня в комнате есть один номер. Пойду принесу.
     Все жильцы просмотрели списки агентов вместе  с  Джилл  и  под  конец
остановились на дюжине из тех, что помельче. Было высказано общее  мнение,
что в крупном агентстве шансов на успех у Джилл нет.
     Вооружившись этим списком, Джилл начала обход. Первые  шесть  агентов
не стали даже и разговаривать с ней. На седьмого она  натолкнулась,  когда
он уже уходил из своего офиса.
     - Извините, - сказала Джилл. - Я ищу агента.
     Он с минуту рассматривал ее, потом сказал:
     - Дайте-ка посмотреть ваш альбом.
     Она непонимающе уставилась на него.
     - Мой что?
     - Вы, должно быть, только что сошли с автобуса.  В  этом  городе  без
альбома некуда и соваться Закажите несколько фотографий. В  разных  позах.
Пошикарнее. Бюст и зад.


     Джилл  нашла  фотографию  в  Калвер-сити,  рядом  со  студией  "Дэвид
Селзник", и он сделал ей альбом за тридцать пять долларов.  Она  зашла  за
готовыми фотографиями через  неделю,  и  они  ей  очень  понравились.  Она
выглядела  замечательно.  Фотокамера  уловила   и   запечатлела   все   ее
настроения.  Тут  она  грустна,  а  тут  сердита...  нежна...  сексуальна.
Фотограф переплел снимки в книжку с целлофановыми страницами.
     - Вот здесь,  в  начале,  нужно  поместить  ваш  актерский  послужной
список, - объяснил он.
     Послужной список... Это будет следующий шаг.
     К конце следующих двух недель Джилл побывала, или пыталась  побывать,
у всех агентов, которые были  у  нее  в  списке.  Никого  их  них  она  не
заинтересовала ни в малейшей степени. Один из них сказал ей:
     - Ты уже приходила сюда вчера, детка.
     Она покачала головой.
     - Нет, не приходила.
     - Ну, та, что приходила, выглядела абсолютно так же, как ты.  В  этом
все и дело. Все вы похожи на Элизабет Тейлор, на Лэну Тэрнер  или  на  Эву
Гарднер. Если бы ты в любом другом городе захотела найти работу в каком-то
другом бизнесе, тебя бы с  руками  оторвали.  Ты  красива,  ты  сексуально
привлекательна, и у тебя великолепная фигура. Но в Голливуде красота - это
самый расхожий товар. Красивые девушки едут сюда со всех концов мира. Одна
сыграла роль в школьном спектакле, другая победила  на  конкурсе  красоты,
третья слышала от приятеля, что ей прямая дорога в кино. И вот  результат!
Они стекаются сюда тысячными стадами, и все они - одна и  та  же  девушка.
Так что поверь мне, детка: ты уже была здесь вчера.


     Жильцы помогли Джилл составить новый список  агентов.  У  этих  офисы
были поменьше и находились в районе, где аренда помещений  стоила  дешево,
но результаты для Джилл оказались не лучше.
     - Заходи, когда у тебя появится какой-то актерский опыт, малышка.  Ты
красоточка, и как знать, может, ты величайшая актриса после  Гарбо,  но  у
меня нет времени, чтобы это проверить. Вот когда где-нибудь снимешься,  то
я буду твоим агентом.
     - Но как я могу где-нибудь сняться, если никто не хочет взять меня на
работу?
     Он кивнул:
     - Да. В том-то и дело. Желаю удачи.
     В  списке  Джилл  оставалась   еще   только   одно   агентство.   Его
порекомендовала ей девушка, оказавшаяся ее соседкой в кафе "Мэйфлауэр"  на
Голливудском бульваре. Агентство "Даннинг" помещалось в небольшом  бунгало
в жилом районе. Она позвонила по телефону, чтобы записаться  на  прием,  и
женщина на другом конце провода пригласила ее прийти в шесть часов.
     Джилл оказалась в  небольшом  офисе,  который  когда-то  был  чьей-то
гостиной. Там  стоял  старый,  поцарапанный  письменный  стол,  заваленный
бумагами, кушетка  с  обивкой  из  искусственной  кожи,  заклеенная  белым
хирургическим пластырем, и три плетенных кресла. Высокая, плотная  женщина
со следами оспы на лице вышла из другой комнаты и сказала:
     - Здравствуйте. Чем могу служить?
     - Меня  зовут  Джилл  Касл.  У  меня  назначена  встреча  с  мистером
Даннингом.
     - С мисс Даннинг, - поправила женщина. - Это я.
     - Вот как, - удивилась Джилл. - Извините меня, я думала...
     Женщина рассмеялась тепло и по-дружески.
     - Ничего, ничего.
     - "Но это меняет все дело", - подумала Джилл с  внезапно  нахлынувшим
волнением. Почему раньше такое не приходило ей  в  голову?  Женщина-агент,
пережившая те же травмы, способная понять, каково приходится юной  девушке
в самом начале пути. Она отнесется к  Джилл  с  большим  сочувствием,  чем
любой мужчина.
     - Я вижу, вы принесли свой альбом, -  прервала  ее  размышления  мисс
Даннинг. - Можно взглянуть?
     - Конечно, - обрадовалась Джилл и передала альбом.
     Женщина  села,  раскрыла  альбом  и  стала  переворачивать  страницы,
одобрительно кивая.
     - Фотокамере вы нравитесь.
     Джилл не знала, что сказать.
     - Спасибо.
     Мисс Даннинг внимательно изучала те снимки  Джилл,  где  она  была  в
купальном костюме.
     - У вас хорошая фигура. Это важно. Вы откуда?
     - Техас, - ответила Джилл. - Одесса.
     - Вы уже давно в Голливуде, Джилл?
     - Около двух месяцев.
     - У скольких агентов вы побывали?
     В какой-то миг Джилл чуть не поддалась искушению солгать, но в глазах
женщины она видела лишь сочувствие и понимание.
     - Наверное, у тридцати или около того.
     Женщина рассмеялась.
     - И вот в конце концов вы спустились до Роз Даннинг. Ну, это  не  так
уж плохо. Конечно, я не Эм-си-эй и не Ульям Моррис, но я все время  нахожу
работу своим клиентам.
     - У меня нет никакого актерского опыта.
     Женщина кивнула, нисколько не удивившись.
     - Если бы он у вас был, то вы пошли  бы  в  Эм-си-эй  или  к  Уильяму
Моррису. Я  что-то  вроде  пункта  обкатки.  Организую  старт  талантливым
ребятам, а потом крупные агентства перехватывают их у меня.
     Впервые за много недель в душе Джилл шевельнулась надежда.
     -  Вы  думаете...  вам  кажется,  что  работа  со   мной   могла   бы
заинтересовать вас? - спросила она.
     Женщина улыбнулась.
     - Я устроила на работу клиенток,  у  которых  нет  и  половины  вашей
красоты. Думаю,  что  смогу  вас  пристроить.  Ведь  только  так  и  можно
приобрести опыт, правильно?
     Джилл ощутила прилив благодарности.
     - Беда с этим проклятым городом в том, что здесь не дают  возможности
пробиться таким новичкам, как ты. Все студии вопят, что им отчаянно  нужны
молодые таланты,  а  потом  отгораживаются  большой  стеной  и  никого  не
впускают. Ну, а мы их обведем вокруг пальца. Я знаю три вещи,  на  которые
вы можете как раз подойти. Это дневная мыльная  опера,  эпизод  в  картине
Тоби Темпла и роль в новом фильме Тесси Брэнд.
     У Джилл закружилась голова.
     - Но захотят ли они?
     - Если я вас рекомендую, они возьмут вас. Я не  посылаю  неподходящих
клиентов. Вы понимаете, это просто эпизодические  роли,  но  все-таки  это
какой-то старт.
     - Не могу выразить, как я была  бы  вам  благодарна,  -  обрадовалась
Джилл.
     - Кажется, сценарий мыльной оперы у меня здесь.
     Роз Даннинг тяжело поднялась  на  ноги,  оттолкнулась  от  кресла,  в
котором сидела и пошла в соседнюю комнату, сделав Джилл знак следовать  за
ней.
     Эта комната была  спальней.  В  углу  под  окном  стояла  двуспальная
кровать, а в противоположном углу помещалась металлическая картотека.  Роз
Даннинг подошла к картотеке, вытянула один из ящиков,  вынула  сценарий  и
вернулась с ним к Джилл.
     - Вот он. Режиссер, занимающийся подбором состава  исполнителей,  мой
хороший друг, и,  если  это  у  вас  получится,  он  будет  постоянно  вас
занимать.
     - У меня получится, - горячо пообещала Джилл.
     Роз Даннинг улыбнулась и сказала:
     - Конечно, я не могу посылать ему кота в мешке. Что, если  я  попрошу
вас почитать мне?
     - Да, пожалуйста.
     Мисс Даннинг раскрыла сценарий и уселась на кровать.
     - Прочитайте-ка вот эту сцену.
     Джилл села рядом с ней и заглянула в сценарий.
     - Ваша героиня - Натали. Это  богатая  девушка,  которая  замужем  за
слабовольным человеком. Она решает развестись с ним, но он не  соглашается
на развод. Вы вступаете вот с этого места.
     Джилл быстро пробежала глазами сцену. Она пожалела,  что  у  нее  нет
возможности получить этот сценарий на ночь или хотя бы на час. Ей отчаянно
хотелось произвести хорошее впечатление.
     - Готовы?
     - Я... да, думаю, что готова, - сказала Джилл.
     Она закрыл глаза и попробовала думать, как ее  героиня.  Это  богатая
женщина. Как  матери  тех  друзей,  с  которыми  она  выросла,  как  люди,
считавшие само собой разумеюшимся, что  могут  брать  от  жизни  все,  что
хотят, и думавшие, что другие люди существуют лишь для  их  удобства.  Как
Сисси Топпинг и ей подобные. Она открыла глаза и стала читать:
     - Я хочу поговорить с тобой, Питер.
     - Что, с этим нельзя подождать? - Это прочитала Роз Даннинг,  подавая
Джилл реплику.
     - Боюсь, что я и так ждала с этим слишком долго.  Сегодня  я  лечу  в
Рино.
     - Прямо вот так сразу?
     - Нет. Я уже пять лет пытаюсь попасть на этот самолет, Питер. На этот
раз я не собираюсь пропускать его.
     Джилл почувствовала, как рука Роз Даннинг похлопывает ее по бедру.
     - Очень хорошо, - одобрительно сказала мисс Даннинг. - Продолжайте.
     Рука ее осталась лежать на бедре Джилл.
     - Твоя беда в том, что ты еще не вырос. Ты все еще играешь в игры. Ну
так вот, с этого момента тебе придется играть одному!
     Рука Роз Даннинг принялась гладить бедро Джилл. Это смущало девушку.
     - Прекрасно. Продолжайте, - нервно произнесла Даннинг.
     - И не пытайтесь больше  никогда  связываться  со  мной.  Надеюсь,  я
выразилась достаточно ясно?
     Рука стала гладить Джилл быстрее, продвигаясь по направлению к  паху.
Джилл  опустила  сценарий  и  посмотрела  на  Роз  Даннинг.  Лицо  женщины
покраснело, а глаза подернулись пеленой.
     - Продолжайте читать, - хрипло проговорила она.
     - Я... я так не могу, - испуганно сказала Джилл. - Если вы...
     Рука женщины стала двигаться еще быстрее.
     - Это для того, чтобы  привести  тебя  в  нужное  настроение,  милая.
Видишь ли, это ссора на сексуальной почве. Я хочу ощутить в тебе секс.
     Теперь ее рука давила сильнее, двигаясь между ногами Джилл.
     - Нет!
     Дрожа, Джилл вскочила на ноги.
     У женщины из уголка рта капала слюна.
     - Сделай мне хорошо, и я  сделаю  хорошо  тебе.  -  Голос  ее  звучал
умоляюще. - Иди сюда, бэби.
     Вытянув руки, она попыталась  схватить  Джилл,  но  та  выскочила  из
комнаты.
     На улице ее вырвало. Даже когда  мучительные  спазмы  прекратились  и
желудок успокоился, ей не стало лучше. Опять начала болеть голова.
     Это было  несправедливо.  Головные  боли  не  имели  к  ней  никакого
отношения. Они принадлежали Жозефине Чински.


     Прошло пятнадцать месяцев, и Джилл Касл превратилась в  полноправного
члена  племени  "уцелевших",  людей,  живших  на   окраинах   шоу-бизнеса,
пытавшихся пробиться в кино многие годы, а то и всю  жизнь,  и  работавших
временно по другим специальностям. Тот  факт,  что  эта  временная  работа
длилась десять или пятнадцать лет, ничуть не смущал их.
     Подобно  древним  племенам,  которые  сидели  когда-то  вокруг  своих
костров и пересказывали саги о  доблестных  делах,  "уцелевшие"  сидели  в
аптеке Шваба, рассказывая и перерассказывая легендарные истории  из  жизни
шоу-бизнеса, грея в ладонях чашки с остывшим кофе и  обменивались  свежими
сплетнями. Они жили вне бизнеса, но тем  не  менее  каким-то  таинственным
образом слышали само биение его пульса, его сердца. "Уцелевшие" могли  вам
рассказать, кого из звезд ждет замена,  кого  из  продюсеров  застукали  в
постели с его режиссером и кого из управляющих вызывают на ковер. Обо всем
этом  они  узнавали  первыми  через  свою  собственную,   особую   систему
оповещения, что-то вроде "барабанов джунглей". Ибо Голливуд и  представлял
собой джунгли. Эти люди думали, что смогут  найти  способ  попасть  внутрь
через студийные ворота. Они - артисты, они - "избранные". Голливуд был  их
Иерихоном; вот сейчас Джошуа-Иисус затрубит в свою золотую трубу, и мощные
ворота падут перед ними, и их враги будут повергнуты в прах,  и,  о  чудо,
взмахнет волшебной палочкой Сэм  Уинтерс  -  и  тогда  на  них  заструятся
шелковые одежды, и они станут звездами кино, и благодарная  публика  будет
их боготворить вечно. Аминь. И кофе в заведении Шваба превратилось  уже  в
крепкое причастное вино,  а  они  стали  "учениками  будущего".  Мечтатели
жались в кучку, ища у друг друга поддержки,  согревая  друг  друга  своими
иллюзиями, ведь  успех  -  вот  он,  совсем  рядом.  Они  познакомились  с
помощником  режиссера,  который  говорит  то-то,  с  продюсером,   который
утверждает вот что, с режиссером, который обещает то-то и то-то,  так  что
теперь уже в любой момент их мечта обернется действительностью.
     А пока они работали в супермаркетах и гаражах, косметических  салонах
и на мойках автомобилей. "Уцелевшие" жили друг с другом, женились друг  на
друге и разводились друг с другом, не чувствуя, как время предает их.  Они
не замечали новых морщин, седеющих висков  и  того,  что  теперь  утренний
макияж занимает у них на полчаса больше. Эти люди потеряли  товарный  вид,
не будучи использованы, состарились, не созрев; они слишком  стары,  чтобы
начать карьеру в компании по производству пластмасс, слишком стары,  чтобы
иметь детей,  слишком  стары  для  более  молодых  ролей,  столь  желанных
когда-то.
     Они  стали  теперь  характерными  актерами.  Но  все  еще  продолжали
мечтать.
     Девушки, кто помоложе и покрасивее, зарабатывали то,  что  называлось
"матрасными деньгами".
     - Зачем протирать задницу на невесть какой работе с девяти  до  пяти,
когда можно  просто  полежать  на  спинке  несколько  минут  и  без  труда
подобрать двадцатку, пока ждешь звонка от своего агента?
     Джилл это не привлекало. Единственным интересом в жизни  у  нее  была
карьера. Бедная польская девушка никогда не сможет выйти замуж за человека
вроде Дэвида Кениона. Это она уже усвоила. Но кинозвезда Джилл Касл сможет
получить кого угодно и что угодно. Если же  она  этого  не  достигнет,  то
снова станет Жозефиной Чински.
     Но такому она ни за что не позволит случиться!


     Свою первую роль в кино Джилл получила благодаря  Хэрриет  Маркус,  у
которой была троюродная сестра, чей  дальний  родственник  работал  вторым
помощником режиссера на съемках телесериала из жизни медиков на "Юниверсал
студиоз". Он согласился дать Джилл возможность попробовать себя. Эта  роль
состояла из одной фразы, за которую Джилл должна была  получить  пятьдесят
семь долларов, из которых  ей  предстояло  уплатить  взнос  на  социальное
обеспечение, налоги и взнос  на  Дом  для  безработных  кинематографистов.
Джилл предстояло сыграть роль медсестры. По сценарию ей полагалось быть  в
больничной палате  у  постели  больного  и  считать  его  пульс  в  момент
появления врача.
     Врач: "Как он, сестра?"
     Сестра: "Боюсь, не очень хорошо, доктор".
     И все.
     Джилл вручили отротированную страничку из сценария во второй половине
дня в понедельник и велели явиться на гримирование в шесть часов  утра  на
следующий день. Она перечитала сцену сто раз. Она жалела, что на студии ей
не дали весь сценарий. Разве можно по одой страничке представить себе, что
это за персонаж? Джилл попыталась вообразить, женщиной какого  типа  могла
быть эта медсестра. Замужем она или не  замужем?  Не  влюблена  ли  она  в
доктора? Или у них могла быть связь, но кончилась. Как  она  относилась  к
больному? Была ли ей страшна мысль о его смерти? Или она заинтересована  в
его смерти?
     "Боюсь, не очень хорошо, доктор".
     Она попыталась придать голосу озабоченность. И повторила:
     "Боюсь, не очень хорошо, доктор".
     Теперь она встревожена. Ему предстоит умереть.
     "Боюсь, не очень хорошо, доктор".
     Звучит упреком. Это врач виноват. Если бы он не уехал с любовницей...
     Джилл не спала всю ночь, так как была слишком возбуждена, отрабатывая
роль, но, явившись утром на студию, она почувствовала подъем и  оживление.
Было еще темно, когда она подъехала к охраняемым воротам немного в стороне
от бульвара Ланкершим, в машине, которую ей одолжила ее  подруга  Хэрриет.
Джилл назвала охраннику свою фамилию, он проверил ее по журналу  и  махнул
рукой, чтобы она проезжала.
     - Седьмая площадка, - сказал он. - Через два блока поверните направо.
     Ее фамилия была записана в журнале. На "Юниверсал студиоз" ее  ждали.
Это было похоже на дивный  сон.  По  дороге  к  съемочной  площадке  Джилл
решила, что обсудит свою роль с режиссером, даст ему понять, что  способна
на любую интерпретацию, какую он  пожелает.  Джилл  остановила  машину  на
большой парковочной площадке и пошла в седьмой павильон.
     Там   сновало   множество   людей,   которые   деловито   передвигали
осветительные    приборы,    переносили    электрическое     оборудование,
устанавливали камеру и отдавали распоряжения  на  каком-то  непонятном  ей
техническом языке.
     Джилл остановилась и стала  наблюдать  за  происходящим,  наслаждаясь
зрелищем, запахами и звуками шоу-бизнеса. Это был ее мир, ее будущее.  Она
найдет способ произвести впечатление на режиссера, показать  ему  то,  что
она - нечто особенное. Он постепенно узнает ее как личность, а  не  просто
как еще одну актрису.
     Второй помощник режиссера отвел Джилл и с десяток  других  актеров  и
актрис в костюмерную, где ей вручили костюм медсестры и  отослали  обратно
на съемочную площадку,  и  там,  в  каком-то  уголке,  ее  и  всех  других
эпизодических актеров загримировали. Как раз когда  закончили  гримировать
Джилл, помощник режиссера вызвал ее по фамилии. Джилл поспешно  подошла  к
декорации больничной палаты, где возле камеры стоял режиссер, разговаривая
с исполнителем главной роли в сериале. Актера звали Род Хэнсон, и он играл
хирурга, который  был  воплощением  сочувствия  и  мудрости.  Когда  Джилл
подошла к ним, Род Хэнсон говорил:
     - У меня есть немецкая овчарка, которая пролает тебе  диалог  получше
этого  дерьма.  Почему   сценаристы   никак   не   хотят   прибавить   мне
выразительности характера, черт побери?
     - Род, сериал идет уже пять лет.  Не  надо  улучшать  то,  что  имеет
успех. Публика любит тебя таким, каков ты есть.
     К режиссеру подошел оператор.
     - Все включено, шеф.
     - Спасибо, Хэл, - сказал режиссер и повернулся к Роду Хэнсону:
     - Можем мы снять это, бэби? А дискуссию закончим потом.
     - В один прекрасный день я подотру  задницу  этой  студией,  -  резко
бросил Хэнсон и зашагал прочь.
     Джилл  повернулась  к  режиссеру,  который  был   сейчас   один.   Ей
представлялся шанс поговорить об интерпретации роли, показать ему, что она
понимает  его  проблемы  и  постарается,  чтобы   эта   сцена   получилась
великолепной. Она улыбнулась ему теплой, дружеской улыбкой:
     - Меня зовут Джилл Касл, - представилась она. -  Я  играю  медсестру.
Мне кажется, что эту роль можно сделать действительно интересной, и у меня
есть кое-какие идеи относительно...
     Он кивнул с отсутствующим видом и указал:
     - Вон туда, к кровати.
     И подошел что-то сказать оператору.
     Джилл стояла  и  ошеломленно  смотрела  ему  вслед.  Второй  помощник
режиссера, дальний родственник троюродной сестры Хэрриет, подбежал к  Джил
и тихо сказал:
     - Ради всего святого, вы разве не слышали, что он сказал? Идите туда,
к кровати!
     - Я хотела спросить у него...
     - Вы все испортите! - яростно прошептал он. - Быстро идите туда!
     Джилл подошла и стала у кровати больного.
     - Ладно. А теперь все замолчали. - Помощник  режиссера  посмотрел  на
режиссера. - Репетировать будем, шеф?
     - Да ты что? Давай снимать.
     - Дайте нам звонок. Все успокоились. Тихонечко. Поехали. Мотор.
     Ошеломленная Джилл услышала звонок. Она бросила  отчаянный  взгляд  в
сторону режиссера, хотела спросить  его,  как  ей  лучше  интерпретировать
сцену, каково ее отношение к умирающему, что ей...
     Чей-то голос громко сказал: "Начали!"
     Все выжидательно смотрели на Джилл. Она  подумала,  не  попросить  ли
остановить камеру на секундочку, чтобы она могла обсудить сцену и...
     Режиссер закричал:
     - Боже милостивый! Медсестра! Здесь не морг, а больница. Щупайте  его
треклятый пульс, пока он еще не загнулся от старости!
     Джилл со страхом посмотрела на окружавшие ее кольцом яркие лампы. Она
глубоко вздохнула, подняла руку больного и стала считать пульс. Если никто
не хочет помочь, то ей придется интерпретировать сцену по-своему.  Больной
- это отец врача. Они в ссоре друг с другом. С отцом произошел  несчастный
случай, и доктору только что об  этом  сообщили.  Джилл  подняла  глаза  и
увидела приближающегося Рода Хэнсона. Он подошел к ней и спросил:
     - Как он, сестра?
     Джилл посмотрела ему в глаза и увидела  в  них  тревогу.  Она  хотела
сказать ему правду, что его отец умирает, что слишком поздно и они уже  не
успеют помириться. Но надо было так ему это сказать, чтобы не сломать  его
и...
     Она очнулась от крика режиссера:
     - Стоп! Стоп! Стоп! Черт побери, у этой идиотки всего одна  фраза,  а
она даже не может ее запомнить. Где вы ее откопали такую?
     Джилл повернулась в сторону орущего  из  темноты  голоса,  сгорая  от
стыда.
     - Я... я знаю свои слова, - сказала она дрожащими от волнения губами.
- Я просто пыталась...
     - А раз знаете, так не молчите, черт возьми! Через  эту  фразу  можно
было целый железнодорожный состав  провести.  Когда  он  задает  вам  этот
проклятый вопрос, отвечайте ему, о'кей?
     - Я просто думала, не лучше ли...
     - Все снова, сразу же. Дайте звонок.
     - Звонок идет. Придержите. Поехали.
     - Мотор.
     - Начали.
     У Джилл подкашивались ноги. Ей казалось, что никому, кроме нее одной,
не было никакого дела до сцены. А ведь она хотела  только  создать  что-то
прекрасное. От жара прожекторов у нее кружилась голова, она  ощущала,  как
пот стекает по рукам, портя хрустящий, накрахмаленный халат.
     - Начали! Медсестра!
     Джилл склонилась над больным и взяла его за запястье. Если она  опять
запорет сцену, они никогда не дадут ей второй возможности. Она подумала  о
Хэрриет, и о своих друзьях по дому, и о том, что они станут говорить.
     Врач вошел в палату и подошел к ней.
     - Как он, сестра?
     Она уже не будет принадлежать к  их  кругу.  Она  станет  посмешищем.
Голливуд маленький город, и слухи распространяются быстро.
     - Боюсь, не очень хорошо, доктор.
     Ни к какой студии ее и  близко  не  подпустят.  Эта  роль  станет  ее
последней ролью. Придет конец всему, рухнет весь ее мир.
     Врач сказал:
     - Этого больного - в реанимацию, немедленно.
     - Хорошо! - крикнул режиссер. - Режьте и печатайте.
     Джилл едва замечала пробегавших мимо нее людей, которые тут же начали
разбирать декорацию, освобождая место для следующей. Она снялась в  первой
своей сцене - и думала о чем-то постороннем. Джилл не могла поверить,  что
испытание закончилось. Она подумала, не следует ли подойти к  режиссеру  и
поблагодарить его, но он был на другом конце  площадки  и  разговаривал  с
группой людей. Второй помощник режиссера подошел к  ней,  похлопал  ее  по
руке и сказал:
     - Все прошло нормально, малышка. Только в следующий раз выучи слова.
     За ней был теперь записан фильм - ее первая рекомендация.
     "Теперь, - думала Джилл, - у меня все время будет работа!"


     Следующую актерскую работу Джилл получила спустя тринадцать  месяцев,
когда ей поручили сыграть эпизодическую роль на  Эм-джи-эм.  В  промежутке
она работала в нескольких  местах  в  "гражданской"  сфере:  рекламировала
товары фирмы "Эйвон", торговала за стойкой с  газированной  водой  и  даже
одно время водила такси.
     Денег было мало, и Джилл решила снимать  квартиру  вместе  с  Хэрриет
Маркус. В квартире  было  две  спальни,  и  свою  Харриет  эксплуатировала
нещадно. Она работала манекенщицей в одном из  универсальных  магазинов  в
центре города. Это была привлекательная девушка с хорошим чувством  юмора,
с коротко подстриженными  темными  волосами,  черными  глазами  и  фигурой
манекенщицы.
     - Когда ты родом из Хобокена, - заявила она Джилл, - то  без  чувства
юмора не обойтись.
     Сначала Джилл немного пугала холодноватая независимость  Хэрриет,  но
скоро она поняла,  что  под  этой  маской  искушенности  прячется  добрая,
испуганная девчушка. Она была постоянно влюблена. Едва Джилл познакомилась
с ней, как Херриет заявила:
     - Я  хочу  познакомить  тебя  с  Ральфом.  В  следующемся  месяце  мы
поженимся.
     Неделю спустя Ральф отбыл  в  неизвестном  направлении,  прихватив  с
собой машину Хэрриет. Через несколько дней после его исчезновения  Хэрриет
познакомилась с Тони. Этот  парень  занимался  импортом-экспортом,  и  она
влюбилась в него по уши.
     - Он очень влиятельный, - сообщила Хэрриет по секрету Джилл.
     Но кто-то явно был не согласен с этим, потому что месяц  спустя  труп
Тони с запихнутым в рот яблоком был выловлен из реки Лос-Анджелес.
     Следующим был Алекс.
     - Такого красавчика ты еще не видела, - убеждала ее Хэрриет.
     Алекс действительно  был  красив.  Он  носил  дорогую  одежду,  водил
эффектный спортивный автомобиль и много  времени  проводил  на  ипподроме.
Роман продолжался, пока у Хэрриет не кончились деньги. Джилл злило, что  у
Хэрриет было так мало здравого смысла во всем, что касалось мужчин.
     - Ничего не могу с этим поделать, - призналась Хэрриет. - Меня так  и
тянет к парням, попавшим в беду. Это, наверное, мой материнский инстинкт.
     Она усмехнулась и добавила:
     - Моя мать была дурой.
     Перед глазами Джилл прошла целая процессия женихов Хэрриет. Был  Ник,
потом Бобби, потом Джон, потом Реймонд, а потом Джилл потеряла им счет.
     Через несколько месяцев после того как  они  поселились  в  совместно
снятой квартире, Хэрриет объявила, что она беременна.
     - От Леонарда, наверное, - с иронической усмешкой сообщила она,  -  а
впрочем, в темноте они все как-то на одно лицо.
     - А где этот Леонард?
     - То ли в Омахе, то ли на Окинаве. С географией у  меня  всегда  было
неважно.
     - Что ты собираешься делать?
     - Буду рожать.
     По субтильности Хэрриет ее  беременность  стала  заметной  уже  через
несколько недель, и ей пришлось расстаться с  работой  манекенщицы.  Джилл
устроилась на работу в супермаркет, чтобы зарабатывать на жизнь для обеих.
     Однажды вечером, вернувшись с работы, она нашла записку  от  Хэрриет.
Та писала: "Мне всегда хотелось, чтобы мой  ребенок  родился  в  Хобокене.
Возвращаюсь домой, к своим. Держу пари, что там уже ждет не дождется  меня
какой-нибудь замечательный  парень.  Спасибо  тебе  за  все".  И  подпись:
"Хэрриет, монахиня".
     Квартира вдруг словно опустела.





     Это было головокружительное время для Тоби Темпла. В сорок  два  года
ему принадлежал  весь  мир.  Он  шутил  с  королями  и  играл  в  гольф  с
президентом, но миллионы его поклонников, любителей пива, ничего не  имели
против, так как знали, что Тоби - один из них, он - их  защитник,  который
доит всех священных коров, высмеивает сильных мира сего,  сокрушая  обычаи
истеблишмента. Они любили Тоби, зная, что и он любит их.
     Во всех своих интервью Темпл упоминал свою  мать,  и  постепенно  для
всех она стала святой. Только таким образом Тоби мог разделить с ней  свой
успех.


     Темпл приобрел красивый  особняк  в  Бель-Эйр,  построенный  в  стиле
тюдор, с восемью спальнями,  огромной  лестницей,  отделанной  деревянными
панелями ручной резьбы из Англии. В нем были кинозал, игорный зал,  винный
подвал, а  на  участке  находились  большой  плавательный  бассейн,  домик
экономки  и  два  гостевых  коттеджа.  Еще  Тоби  купил  роскошный  дом  в
Палм-спрингс, несколько скаковых лошадей и  троицу  комических  партнеров.
Всех троих он называл одинаково - Мак, и они обожали  его.  Выполняли  его
мелкие поручения, были его шоферами, доставляли ему девушек в любое  время
дня и ночи, сопровождали его в поездках, делали ему  массаж.  Чего  бы  не
пожелал хозяин - трио Маков всегда было к его услугам. Они состояли шутами
при "Шуте нации". У Тоби работали четыре секретарши,  причем  две  из  них
занимались  исключительно  его  огромной  корреспонденцией.   Личной   его
секретаршей была хорошенькая блондинка в возрасте  двадцати  одного  года,
которую звали Шерри. Такое тело, как у Шерри, мог  сконструировать  только
сексуальный маньяк, и Тоби требовал, чтобы она носила короткие юбки, а под
ними чтобы ничего не было надето. Это экономило обоим уйму времени.


     Премьера первого фильма Тоби Темпла прошла замечательно. Сэм  Уинтерс
и Клифтон Лоуренс присутствовали в зале. Потом  они  все  вместе  пошли  в
"Чейзенс", чтобы обсудить картину.
     Тоби получил удовольствие от  своей  первой  встречи  с  Сэмом  после
заключения контракта.
     - Это обошлось бы тебе дешевле, если бы ты ответил на мои  звонки,  -
заявил Тоби и поведал Сэму о том, как пытался к нему прорваться.
     - Такое вот невезение, - огорченно сказал Сэм.
     Когда они сидели в "Чейзенс", Сэм обратился к Клифтону Лоуренсу.
     - Если ты не запросишь руку и ногу, то я бы  хотел  предложить  новый
контракт на три картины для Тоби.
     - Встречаюсь еще с одним клиентом. У меня ведь есть и другие клиенты,
мой мальчик.
     Тоби как-то странно посмотрел на него, потом сказал:
     - Ну да, конечно.


     На следующее утро во  всех  газетах  были  опубликованы  восторженные
отзывы. Все до одного критики предсказывали,  что  Тоби  Темпл  и  в  кино
станет звездой не меньшей величины, чем на телевидении.
     Тоби прочитал все рецензии, потом позвонил Клифтону Лоуренсу.
     - Поздравляю, мой мальчик, - сердечно  сказал  Клифтон.  -  Ты  видел
"Рипортер" и "Вэрайети"? Это не рецензии, а признания в любви.
     - Ага. И этот мир - просто головка молодого сыра, а я  -  здоровенная
жирная крыса. Что можно придумать забавнее этого?
     - Я же сказал тебе, Тоби, что в один прекрасный день весь мир  станет
твоим, и теперь этот день настал: весь мир принадлежит тебе!
     В голосе агента звучала глубокая удовлетворенность.
     - Клиф, я хотел бы поговорить с тобой. Ты не мог бы подъехать?
     - Конечно. Я освобожусь в пять часов и...
     - Я имел в виду сейчас.
     После непродолжительного колебания Клифтон сказал:
     - У меня назначена встреча до...
     - Ну, если ты так занят, тогда не надо.
     И Тоби повесил трубку.
     Минуту спустя позвонила секретарша Клифтона Лоуренса и сообщила:
     - Мистер Лоуренс уже едет к вам, мистер Темпл.


     Клифтон Лоуренс сидел на кушетке в доме Тоби.
     - Ради бога, Тоби, ты ведь знаешь, что для тебя я  никогда  не  бываю
слишком занят. Мне и в голову не приходило, что ты захочешь  сегодня  меня
видеть, а то бы я не назначал никаких других встреч.
     Тоби сидел и пристально смотрел на него - пусть попотеет  хорошенько.
Клифтон прочистил горло и сказал:
     - Да будет тебе! Ведь ты - мой самый любимый клиент. Разве  ты  этого
не знал?
     "И это правда, - подумал Клифтон. -  Это  я  его  сделал!  Он  -  мое
создание. Я наслаждаюсь его успехом не меньше, чем он сам".
     Тоби улыбнулся.
     -  Это  действительно  так,  Клиф?  -  Он   видел,   как   облегченно
расслабляется тело щегольски одетого маленького агента. - А то я уже начал
было сомневаться.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - У тебя так много клиентов, что  иногда,  как  мне  кажется,  ты  не
уделяешь мне достаточного внимания.
     - Это не так. Я трачу больше времени...
     - Я хотел бы, чтобы ты занимался только мной, Клиф.
     Клифтон улыбнулся.
     - Ты шутишь.
     - Нет. Я на полном серьезе. - Он смотрел, как с лица Клифтона  сходит
улыбка.  -  Мне  кажется,  я  достаточно  важная  персона,   чтобы   иметь
собственного агента. И когда я говорю "собственного агента", я не  имею  в
виду человека, который слишком занят для меня, потому что ведет  дела  еще
дюжины людей. Это как групповой  секс,  Клиф.  Кто-то  всегда  остается  с
эрекцией.
     Клифтон с минуту смотрел на него, потом сказал:
     - Сооруди-ка нам чего-нибудь выпить.
     Тоби пошел к бару, а Клифтон сидел и думал. Он  знал,  в  чем  именно
состояла проблема, - не в собственной персоне Тоби  и  не  в  сознании  им
своей значительности.
     Просто Тоби был одинок. Клифтон  в  жизни  не  видел  человека  более
одинокого, чем Тоби. Лоуренсу приходилось  наблюдать,  как  Тоби  дюжинами
покупал женщин и пытался щедрыми  подарками  купить  себе  друзей.  Никому
никогда не разрешалось заплатить по  счету  в  присутствии  Тоби.  Клифтон
однажды слышал, как один музыкант сказал Тоби:  "Тебе  не  нужно  покупать
любовь, Тоби. Все тебя и так любят". Тоби подмигнул ему и  сказал:  "Зачем
рисковать?"
     Этот музыкант исчез навсегда из программы Тоби.
     Тоби хотел, чтобы все принадлежали ему целиком. У него была  какая-то
бесконечная потребность, и  чем  больше  он  приобретал,  тем  больше  эта
потребность становилась.
     Клифтон слышал, что Тоби брал с собой в постель  до  полдюжины  девиц
одновременно, пытаясь утолить бушевавший в нем голод. Но это,  разумеется,
не помогало. Тоби нужна была особенная девушка, но она все не  находилась.
Поэтому он продолжал игру в большие числа.
     Он отчаянно нуждался в том, чтобы вокруг него все время были люди.
     Одиночество. Тоби избавлялся от него лишь тогда,  когда  стоял  перед
публикой, когда мог слышать  ее  аплодисменты  и  чувствовать  ее  любовь.
"Вообще-то все очень просто", - думал Клифтон. Когда Тоби был не на сцене,
он брал свою публику с собой. Его всегда  окружали  музыканты,  комические
партнеры, авторы, девочки из кордебалета, нокаутированные жизнью комики  и
вообще все, кого он мог притянуть на свою орбиту.
     А теперь он хотел, чтобы ему принадлежал Клифтон Лоуренс. Только ему.
     Клифтон вел дела дюжины клиентов, но их общий доход был не  на  много
больше, чем тот доход, который получал Тоби от ночных клубов,  телевидения
и кино, потому что контракты,  которых  Клифтону  удавалось  добиться  для
Тоби, были феноменальными. Однако свое решение  Клифтон  принял  не  из-за
денег. Он так решил, потому что любил Тоби Темпла и был ему  нужен.  Точно
так же, как сам нуждался в Тоби. Клифтон вспомнил, какой пресной была  его
жизнь до того, как в нее вошел Тоби. Ничего нового, будораживающего в  ней
не было уже много лет. Он двигался по инерции, на старых успехах. И сейчас
он думал о том, электрическом возбуждении, которое царило вокруг  Тоби,  о
веселье и смехе, о глубоком чувстве товарищества, которое было между ними.
     Когда Тоби вернулся к Клифтону и вручил ему выпивку,  Клифтон  поднял
свой бокал и произнес тост:
     - За нас с тобой, мой мальчик.


     Это было время успехов, веселья  и  праздников,  и  Тоби  всегда  был
гвоздем программы. От него ждали, чтобы он смешил. Актер мог прятаться  за
слова Шекспира, или Шоу, или Мольера, певец  мог  рассчитывать  на  помощь
Гершвина, Роджерса и Харта или Коула Портера. А вот артист-комик был  наг.
Единственным оружием ему служило остроумие.
     Импровизации Тоби Темпла быстро приобрели известность в Голливуде. На
приеме в честь престарелого основателя одной студии кто-то  спросил  Тоби:
"Правда ли, что этому человеку девяносто один год?"
     Тоби ответил: "Угу. Когда ему стукнет сто,  его  распилят  пополам  и
пустят две штуки за ту же цену".
     На одном обеде известный врач, лечивший  многих  кинозвезд,  долго  и
нудно рассказывал анекдот группе комических актеров.
     - Док, - взмолился Тоби, - не надо забавлять нас, достаточно  спасать
нам жизнь!
     Один раз для съемок фильма  студии  понадобились  львы,  и  когда  их
провозили мимо Тоби на  грузовике,  он  заорал:  "Христиане,  выход  через
десять минут!"
     О розыгрышах, которые устраивал Тоби, стали ходить легенды. Один  его
приятель католического вероисповедания лег в больницу на какую-то  сложную
операцию. Однажды возле его кровати остановилась красивая молодая монахиня
и положила ему руку на лоб.
     - Лоб приятный и прохладный на ощупь. Кожа такая бархатистая.
     - Спасибо, сестра.
     Она наклонилась над ним и стала поправлять подушки; при этом ее грудь
задевала его по лицу. Бедняга ничего не  мог  с  собой  поделать:  у  него
началась  эрекция.  Когда  сестра  занялась  одеялом,   она   задела   его
возбудившийся орган рукой. Несчастный чуть не умер от стыда.
     - Великий Боже, - воскликнула монахиня. - Что тут у нас такое?
     И она подняла  одеяло,  под  которым  обнаружила  его  твердокаменный
пенис.
     - Простите ради Бога, сестра, - пролепетал он, заикаясь.  -  Я  право
же...
     - Не извиняйся. У тебя просто великолепная штука, - сказала  монахиня
и приступила к делу.
     Только  через  полгода  он  узнал,  что  это  Тэмпл  прислал  к  нему
проститутку.
     Выходя  однажды  из  лифта,  Тоби  повернулся   к   одному   надутому
телечиновнику  и  сказал:  "Кстати,  Уилл,  как  это  тебе  удалось  тогда
отвертеться  от  обвинения  в  аморальности?"  Двери  лифта  закрылись,  и
чиновник остался внутри  с  полдюжиной  подозрительно  косящихся  на  него
людей.
     Когда пришло время обсуждать новый контракт, Тоби договорился,  чтобы
к нему в студию доставили дрессированную пантеру. Он открыл дверь  в  офис
Сэма Уинтерса, когда тот проводил какое-то совещание.
     - Мой агент хочет поговорить с тобой,  -  заявил  Тоби.  Он  втолкнул
пантеру внутрь и захлопнул дверь.
     А потом Тоби всем рассказывал эту историю:
     - У троих парней в этом офисе чуть не случился сердечный  приступ.  И
целый месяц в этой комнате воняло мочой пантеры.
     На Темпла работали десять постоянных авторов во главе с О'Хэнлоном  и
Рейнджером. Но он всегда был недоволен материалом, который писали для него
сценаристы. Как-то раз Тоби ввел в состав писательской группы проститутку,
но, узнав, что его авторы проводят большую часть своего времени в спальне,
он ее уволил. В другой раз Тоби принес на  рабочее  совещание  шарманку  и
свою  обезьяну.  Это  выглядело  чертовски  унизительно,  но  О'Хэнлон   с
Рейнджером и другие авторы мирились с этим, потому что Тоби  превращал  их
материал в чистое золото, ведь  он  стал  самым  лучшим  комиком  во  всем
шоу-бизнесе.
     Тоби был щедр до расточительности. Он дарил своим служащим и  друзьям
золотые часы, зажигалки, полную экипировку и поездки в Европу. Он носил  с
собой огромную сумму денег и платил за все наличными, в том числе и за два
"роллс-ройса". У него легко было вытянуть деньги. Каждую пятницу с  дюжину
прихлебателей выстраивались в очередь за  подачкой.  Однажды  Тоби  сказал
одному из своих завсегдатаев: "Эй, а ты что здесь делаешь сегодня? Я читал
в "Вэрайети", что ты занят в каком-то фильме". Тот  посмотрел  на  Тоби  и
возмутился: "Но мне же полагается двухнедельное уведомление, черт  побери,
или нет?"
     О Темпле ходило бесчисленное множество всяких историй,  и  почти  все
соответствовали действительности. Однажды кто-то  из  авторов  опоздал  на
рабочее совещание, что считалось непростительным грехом.
     - Прошу извинить меня за опоздание, - с трудом проговорил он. -  Дело
в том, что сегодня утром моего сынишку сбила машина.
     Тоби посмотрел на него и спросил:
     - А шутки ты принес?
     Все присутствующие были шокированы. После совещания один  из  авторов
сказал О'Хэнлону:
     - Второго такого бесчувственного сукина сына еще надо поискать.  Гори
ты огнем - он и тогда тебе воду за деньги продавать будет.
     Тоби за свой счет пригласил ведущего  хирурга  по  мозговым  травмам,
чтобы тот прооперировал раненого мальчика, и оплатил все больничные счета.
А его отца он предупредил: "Если ты когда-нибудь  кому-нибудь  обмолвишься
об этом, я вышибу тебя отсюда под зад коленкой".
     Только работа заставляла  Тоби  забыть  об  одиночестве,  только  она
приносила ему настоящую радость. Если шоу проходило хорошо,  то  Тоби  был
самым занимательным собеседником, какого можно было пожелать, но если  шоу
не удавалось, то он превращался в  демона  и  набрасывался  на  всех,  кто
оказывался в досягаемости для его свирепого остроумия.
     В нем была сильно развита собственническая черта. Однажды на  рабочем
совещании он обхватил руками голову Рейждера  и  заявил  во  всеуслышание:
"Это мое, это принадлежит мне!"
     В то же время он возненавидел авторов, потому что нуждался в  них,  а
нуждаться он ни в ком не хотел и поэтому обращался с ними неуважительно. В
день выдачи зарплаты Тоби делал из их платежных чеков самолетики и  пускал
их летать. Писатель увольнялись за малейшее нарушение. Как-то раз один  из
писателей пришел на работу с  загаром,  и  Тоби  немедленно  приказал  его
уволить.
     - Зачем ты сделал это? - спросил О'Хэнлон.  -  Он  -  один  из  наших
лучших авторов.
     - Если бы он работал, - сказал Тоби, - у  него  не  было  бы  времени
загорать.
     Кто-то из только что принятых авторов принес шутку о матерях, и с ним
пришлось расстаться.
     Если  какой-то  гость  его  программы  выступал   удачно   и   смешил
по-настоящему, Тоби обычно восклицал:
     - Это здорово! Я хочу видеть вас в этом шоу каждую неделю.
     Затем он смотрел на продюсера и говорил:
     - Ты слышишь меня?
     И  продюсер  знал,  что  этого  актера  никогда  больше  не   следует
приглашать для участия в шоу.
     Тоби представлял клубок противоречий. Он  не  выносил  успеха  других
комиков, но однажды произошел вот какой  случай.  Уходя  после  репетиции,
Тоби проходил мимо артистической уборной когда-то знаменитого  комедийного
актера Винни Теркеля, звезда которого давно уже закатилась.  И  вот  Винни
взяли на первую в его жизни драматическую роль  в  телеспектакле,  который
должен был идти в прямом эфире. Он надеялся, что это  будет  означать  для
него возвращение на сцену. Когда Тоби заглянул в  дверь,  то  увидел,  что
Винни валяется на диване пьяный.  Проходивший  мимо  режиссер  шоу  сказал
Тоби:
     - Оставь его в покое, Тоби. С ним все покончено.
     - А что случилось?
     - Ну, ты знаешь, отличительной чертой Винни в его амплуа  всегда  был
тонкий, дрожащий голос. Мы стали репетировать, и каждый раз,  когда  Винни
открывал рот  и  старался  быть  серьезным,  все  начинали  хохотать.  Это
подкосило старика.
     - Он очень рассчитывал на эту роль, не так ли?
     Режиссер пожал плечами.
     - Каждый актер рассчитывает на каждую роль.
     Тоби привез Винни Теркеля к себе домой и занялся  приведением  его  в
чувство.
     -  Это  самая  лучшая  роль  в  твоей  жизни,  -  внушал  он  старому
комедианту. - Ты что, собираешься ее провалить?
     Винни с убитым видом покачал головой.
     - Я ее уже провалил, Тоби. Я не могу с ней справиться.
     - Кто тебе это сказал? - резко спросил Тоби.  -  Никто  на  свете  не
может сыграть эту роль лучше, чем ты.
     Старый комик покачал головой.
     - Они смеялись надо мной.
     - Да, смеялись. А знаешь, почему? Да потому, что  ты  смешил  их  всю
свою жизнь. Они и ждали от  тебя  чего-то  смешного.  Но  если  ты  будешь
продолжать работать, то переубедишь их. Ты просто поразишь их своей игрой.
     Остаток  дня  Тоби  потратил  на  то,  чтобы  вернуть  Вини   Теркелю
уверенность в своих силах. Вечером он позвонил режиссеру домой.
     -  Теркель  сейчас  в  норме,  -  сообщил  Тоби.  -  Тебе  не  о  чем
беспокоиться.
     - Знаю, что не о чем, - ответил режиссер. - Я уже заменил его.
     - Так раззамени его, - потребовал Тоби. - Ты должен дать ему шанс!
     - Я не могу так рисковать, Тоби. Он опять напьется и...
     - Давай сделаем вот как, - предложил Тоби. - Оставь его на роли. Если
после генеральной репетиции ты все-таки будешь считать,  что  он  тебе  не
подходит, я сам сыграю эту роль, причем сделаю это за так.
     После паузы режиссер воскликнул:
     - Эй, ты это серьезно?
     - Можешь закладывать свою задницу.
     - Идет, - быстро согласился  режиссер.  -  Передай  Винни,  чтобы  он
завтра утром в девять был на репетиции.
     Когда спектакль вышел в эфир, то стал гвоздем сезона. Причем  критики
хвалили именно игру Винни Теркеля. Он получил все до одной  премии,  какие
только были на  телевидении,  и  перед  ним  открылась  перспектива  новой
карьеры,  уже  в  качестве  драматического  актера.  Когда   он   в   знак
признательности послал Тоби дорогой подарок, тот вернул  его  с  запиской:
"Это сделал не я, а ты сам". Таков был Тоби Темпл.
     Спустя несколько месяцев Тоби поручил Винни Теркелю сыграть сценку  у
себя в шоу. Винни "наступил" на одну из коронных острот Тоби, и начиная  с
этого момента Тоби подавал ему не те реплики, "резал" его шутки и всячески
унижал его перед сорокамиллионной аудиторией.
     Тоби Темпл был и такой тоже.
     Кто-то  спросил  О'Хэнлона,  какой  же  Тоби  в  действительности,  и
О'Хэнлон ответил так: "Вы помните картину, где Чарли Чаплин  знакомится  с
миллионером? Когда миллионер напивается, то он лучший друг Чарли  Чаплина.
А когда он трезв, то вышвыривает того вон. Таков же и Тоби  Темпл,  только
безотносительно к спиртному".
     Как-то раз, во время совещания с руководителями  одной  телекомпании,
один из младших администраторов почти не открывал рта. Позднее Тоби сказал
Клифтону Лоуренсу:
     - По-моему, я ему не понравился.
     - Кому?
     - Тому парнишке на совещании.
     - Почему это тебя волнует? Он - тридцать второй Помощник Никого.
     - Он мне не сказал ни слова, - в раздумье произнес Тоби. - Я в  самом
деле ему не нравлюсь.
     Тоби был так расстроен, что Клифтону Лоуренсу пришлось разыскать того
молодого сотрудника. Он позвонил ему среди  ночи  и  спросил  озадаченного
парня:
     - Вы имеете что-нибудь против Тоби Темпла?
     - Кто, я? Я считаю, что он - самый комичный человек на свете!
     - Тогда сделайте одолжение, мой мальчик, позвоните ему и скажите это.
     - Что?!
     - Позвоните Тоби и скажите, что он вам нравится.
     - Ну конечно! Завтра утром первым делом обязательно позвоню ему.
     - Звоните сейчас.
     - Но ведь сейчас три часа ночи!
     - Это ничего. Он ждет вашего звонка.
     Когда молодой человек набрал номер Темпла, трубку сняли сразу же.  Он
услышал голос Тоби: "Алло!"
     Администратор проглотил застрявший в горле комок и произнес заикаясь:
     - Я... я просто  хотел  сказать  вам,  что  считаю  вас  великолепным
актером.
     - Спасибо, дружок, - сказал Тоби и положил трубку.


     Окружение Тоби непрерывно расширялось.  Иногда  он  просыпался  среди
ночи и звонил друзьям, чтобы приходили сыграть партию в  джин,  или  будил
О'Хэнлона и Рейнджера и вызывал их на рабочее совещание. Он часто всю ночь
напролет смотрел кинофильмы у  себя  дома,  в  компании  с  тремя  Маками,
Клифтоном Лоуренсом и полдюжиной "звездочек" и прихлебателей.
     И чем больше людей собиралось вокруг Тоби, тем сильнее он  чувствовал
свое одиночество.





     Шел ноябрь 1963  года,  и  осеннее  солнце  уступило  место  слабому,
негреющему свету, падавшему с небес.  По  утрам  теперь  стало  туманно  и
зябко, настала пора первых зимних дождей.
     Джилл Касл заходила в заведение Шваба каждое утро,  но  ей  казалось,
что разговоры были всегда одни и те же. "Уцелевшие" обсуждали, кто потерял
роль и почему. Они упивались каждым  разносным  обзором  и  обсуждали  все
положительные рецензии. Это было  похоже  на  плач  неудачников,  и  Джилл
начала задавать себе вопрос, не становится ли и  она  такой  же,  как  все
остальные. Она все еще была  уверена,  что  обязательно  станет  известной
персоной, но, глядя вокруг на одни и те же знакомые  лица,  Джилл  поняла,
что и они все думали точно так же о себе. Неужели мы  потеряли  контакт  с
действительностью и делали ставку на мечту,  которой  не  суждено  никогда
осуществиться? Мысль об этом была ей невыносимой.
     Джилл стала матерью-исповедницей для этих людей. Они приходили к  ней
со своими проблемами, и  она  выслушивала  их  и  старалась  помочь  -  то
советом, то несколькими долларами, то ночлегом на неделю-другую. Она редко
назначала свидания, потому что была целиком  поглощена  своей  карьерой  и
потому, что не встретила никого, кто бы ей нравился.


     Каждый  раз,  когда  Джилл  удавалось  отложить  немного  денег,  она
посылала их матери вместе с длинными, восторженными письмами  о  том,  как
превосходно  идут  у  нее  дела.  Вначале  мать  отвечала  на  ее  письма,
уговаривая Джилл раскаяться и стать невестой Христовой. Но поскольку Джилл
время от времени снималась в фильмах и посылала домой больше  денег,  мать
начала даже гордиться карьерой дочери. Она больше не была против того, что
Джилл выбрала путь актрисы, но настаивала, чтобы  та  добивалась  ролей  в
религиозных фильмах. "Я уверена, что мистер де Милль даст тебе роль,  если
ты объяснишь ему, какое религиозное воспитание ты получила", - писала  она
Джилл.
     Одесса - небольшой городок. Мать Джилл все еще работала на  "нефтяных
людей", и Джилл знала, что она обязательно будет рассказывать о  ней,  что
рано или поздно Дэвид Кенион услышит о ее успехах. Поэтому в письмах Джилл
сочиняла истории о всех  кинозвездах,  с  которыми  работала,  никогда  не
забывая называть их просто по имени. Она научилась уловке всех актеров  на
эпизодических ролях - договариваться с работающим  на  съемочной  площадке
фотографом,   чтобы   он    сфотографировал    ее    стоящей    рядом    с
актером-кинозвездой. Фотограф отдавал ей два отпечатка, и  Джилл  посылала
один матери, а другой оставляла себе. В письмах она давала понять, что  до
статуса кинозвезды ей остается всего один шаг.


     По обычаю, существующему в Южной Калифорнии, где никогда не  выпадает
снег, за три  недели  до  Рождества  по  Голливудскому  бульвару  проходит
шествие с Санта-Клаусом, а после этого каждый вечер  и  до  самого  кануна
Рождества ладья Санта-Клауса повторяет этот путь. Жители  Голливуда  столь
же добросовестно относятся к празднику младенца Иисуса, как и их  северные
соседи. Они не виноваты, что "Слава Всевышнему на небесах", "Тихая ночь" и
"Рыженосный  олень  Рудольф"  доносятся  из   домашних   и   автомобильных
радиоприемников в городе, изнемогающем от жары. Они столь же горячо жаждут
настоящего, белого Рождества, как и другие американцы, но так  как  знают,
что Бог им этого не пошлет, то  научились  сами  создавать  желаемое.  Они
развешивают на улицах рождественские лампочки, ставят везде  искусственные
елки с вырезанными  из  папье-маше  Санта-Клаусами  с  санями  и  оленями.
Кинозвезды и характерные актеры всеми силами добиваются участия в  шествии
с Санта-Клаусом - не потому, что  горят  желанием  поддержать  праздничное
настроение у тысяч  детей  и  взрослых,  выстраивающихся  вдоль  улиц,  по
которым  проходит  шествие,  а  из-за  того,  что  оно   показывалось   по
телевидению и их лица увидят зрители всего материка.
     Джилл Касл стояла  на  углу  одна  и  смотрела  на  длинную  вереницу
кативших мимо нее украшенных платформ,  с  которых  кинозвезды  приветливо
махали своим восторженным поклонникам. В этом году обер-церемониймейстером
шествия был Тоби Темпл. Толпы его обожателей неистово кричали, когда  мимо
них  проезжала  его  платформа.  Перед  Джилл   на   мгновение   мелькнуло
простодушное лицо Тоби с его лучезарной улыбкой и тут же скрылось.
     Прошел, играя, оркестр голливудской средней школы,  за  ним  проплыла
платформа  масонского  храма  и  промаршировал  оркестр  морской   пехоты.
Гарцевали всадники в костюмах ковбоев, шел  оркестр  Армии  Спасения.  Тут
были поющие группы с флагами и лентами, платформа "Ягодной  фермы  Нотта",
украшенная сделанными из цветов  животными  и  птицами,  пожарные  машины,
клоуны  и  джазбанд.  Все  это,  может  быть,   и   не   передавало   духа
рождественских праздников, зато было вполне в духе голливудского зрелища.
     Джилл случалось работать с некоторыми из характерных актеров, ехавших
сейчас на платформах. Один из них помахал ей и крикнул с высоты:
     - Привет, Джилл! Как дела?
     Несколько человек из толпы обернулись и с завистью на нее посмотрели,
и это дало ей чудесное ощущение собственной  значимости:  людям  известно,
что она работает  в  кинобизнесе.  Рядом  с  ней  глубокий  грудной  голос
произнес:
     - Извините, вы - актриса?
     Джилл обернулась. Она  увидела  высокого,  светловолосого,  красивого
молодого  человека  лет  двадцати  пяти.  Его  лицо  покрывал   загар,   а
приветливая улыбка обнажала белые ровные зубы. Он был одет в старые джинсы
и синюю твидовую куртку с кожаными заплатами на локтях.
     - Да.
     - Я тоже. То  есть  актер.  -  Он  широко  улыбнулся  и  прибавил:  -
Пытающийся пробиться.
     Джилл указала на себя и сказала:
     - Пытающаяся пробиться.
     Он засмеялся:
     - Можно предложить вам чашку кофе?
     Его звали Алан Престон, он приехал из Солт-Лейк-Сити,  где  его  отец
служил пресвитером в морской церкви.
     - У меня  в  детстве  было  слишком  много  религии  и  слишком  мало
развлечений, - признался Алан Джилл.
     "Это звучит почти пророчеством, - подумала Джилл. - У нас с  ним  был
совершенно один и тот же тип окружения".
     - Я неплохой актер, - грустно сказал Алан, - но жизнь в  этом  городе
поистине сурова. Дома все хотят тебе помочь. А здесь  кажется,  будто  все
ополчились против тебя.
     Они проговорили до закрытия кафе и к тому времени уже  стали  старыми
друзьями. На вопрос Алана, не хочет ли она зайти к  нему,  Джилл  лишь  на
секунду замешкалась с ответом.
     - Хорошо, пойдем.
     Алан Престон жил в доме,  где  сдавались  меблированные  комнаты,  за
Хайлэнд-авеню, в двух кварталах от Голливудского амфитеатра. У  него  была
маленькая комнатка в задней части дома.
     - Им бы следовало назвать это место "Подонки", сказал он Джилл. -  Ты
бы видела, что за типы  здесь  живут.  Все  они  думают,  что  обязательно
преуспеют в шоу-бизнесе.
     "Совсем как мы", - подумала Джилл.
     Меблировка  комнаты  Алана  состояла  из  кровати,  бюро,   стула   и
небольшого расшатанного стола.
     - Я  просто  жду,  когда  смогу  обзавестись  собственным  жильем,  -
объяснил Алан.
     Джилл засмеялась:
     - Я тоже.
     Алан хотел было притянуть ее к себе, но она отстранилась.
     - Пожалуйста, не надо.
     Он с минуту смотрел на нее, потом мягко сказал: "Хорошо", -  и  Джилл
вдруг ощутила неловкость. И вообще, что она делает здесь, в комнате  этого
человека? Джилл знала ответ на этот вопрос. Она была отчаянно одинока.  Ей
очень нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить, она жаждала ощутить
себя в кольце мужских рук, которые обнимали бы, ободряли ее и говорили ей,
что все будет прекрасно. Как давно у нее не  было  ничего  подобного!  Она
подумала о Дэвиде Кенионе, но то была иная жизнь, иной мир. Он  так  нужен
был ей, что это лишение причиняло физическую боль. Какое-то время  спустя,
когда Алан Престон снова обнял Джилл,  она  закрыла  глаза  и  представила
себе, что это Дэвид целует ее, раздевает, любит ее.
     Джилл провела эту ночь с Аланом, а через несколько дней он переехал в
ее квартирку.
     Ей еще не  приходилось  встречать  человека,  который  был  столь  же
незакомплексован, как Алан Престон. Всегда добродушно-весел и  расслаблен,
он жил каждый день так, как  получалось,  совершенно  не  заботясь  о  дне
завтрашнем. Когда Джилл заводила разговор на тему о его образе  жизни,  он
говорил: "Эй, а  ты  помнишь  "Рандеву  в  Самарре"?  Если  что-то  должно
случиться, то оно обязательно  случится.  Судьба  сама  тебя  найдет.  Нет
смысла за ней гоняться".
     После того как Джилл уходила на поиски работы, Алан обычно еще  долго
валялся в постели. Вернувшись, она заставала его сидящим в кресле: он либо
читал, либо пил пиво с друзьями. Он не приносил в дом никаких денег.
     - Дура ты, - сказала Джилл одна из подруг. - Он спит в твоей постели,
ест твою пищу, пьет твое спиртное. Гони его к чертям.
     Но Джилл не последовала этому совету.
     Сейчас она впервые стала понимать Хэрриет.
     Джилл теперь знала, почему ее приятельница так отчаянно цеплялась  за
мужчин, которых не любила, даже ненавидела.
     Она боялась одиночества.
     Джилл сидела без работы.  До  Рождества  оставалось  всего  несколько
дней, у нее закончились почти все  деньги,  а  ей  надо  было  обязательно
послать матери рождественский подарок. Проблему решил Алан. Однажды  утром
он ушел из дому рано, не объяснив, куда идет. Вернувшись, он сказал Джилл:
     - Для нас есть работа.
     - Что за работа?
     - Актерская, конечно. Мы ведь актеры, не так ли?
     Джилл посмотрела на него с внезапно появившейся надеждой.
     - Ты это серьезно?
     - Разумеется, серьезно. Я  встретил  одного  приятеля,  он  режиссер.
Завтра начинает снимать картину. Там нашлись роли для нас обоих. Платит по
сотне каждому за один день работы.
     - Так это же замечательно! - воскликнула Джилл. - Сто долларов!
     На эти деньги она сможет купить своей  матери  какой-нибудь  красивой
английской шерсти на зимнее пальто, да еще останется  на  хороший  кожаный
кошелек.
     - Только фильм немного неприличный. Они его снимают  в  помещении  за
чьим-то гаражом.
     Джилл пожала плечами:
     - Что мы теряем? Это же роль.
     Гараж находился в южной части Лос-Анджелеса,  в  районе,  который  за
короткий срок из фешенебельного превратился  в  район,  где  обитали  люди
среднего достатка, а затем и вовсе пришел в упадок.
     У двери их приветствовал  смуглый  человек  невысокого  роста.  Пожав
Алану руку, он радостно сказал:
     - Ты пришел, дружище. Чудесно!
     Затем повернулся к Джилл и одобрительно присвистнул.
     - Ты не соврал, приятель. Она - девочка что надо!
     Джилл, это Питер Терралио. Джилл Касл, -  представил  их  друг  другу
Алан.
     - Здравствуйте! - сказала Джилл.
     - Пит - режиссер, - пояснил Алан.
     -  Режиссер,  продюсер,  главный  мойщик  бутылок,  всего  понемногу.
Проходите.
     Он провел их через пустой гараж в коридор, где  когда-то  размещались
комнаты прислуги. Туда выходили двери двух спален. Дверь одной из них была
открыта. Подходя к ней, она услышала  голоса.  Джилл  заглянула  внутрь  и
остановилась потрясенная, не веря тому, что увидела. На кровати,  стоявшей
посреди  комнаты,  лежали  четыре  обнаженных  человека:  один  чернокожий
мужчина, один мексиканец и две девушки  -  белая  и  чернокожая.  Оператор
налаживал освещение,  а  одна  из  девушек  упражнялась  на  мексиканце  в
феллацио. Девушка остановилась  на  минуту,  чтобы  перевести  дыхание,  и
воскликнула:
     - Ну ты, палка, давай вставай!
     Джилл почувствовала, что ей становится дурно. Она резко  повернула  к
двери, хотела броситься назад по коридору, но у  нее  подогнулись  колени.
Алан обхватил ее рукой, чтобы поддержать.
     - С тобой все в порядке?
     Она не смогла ответить ему. У нее вдруг начала раскалываться  голова,
а в желудке появилась невыносимая резь.
     - Подожди здесь, - приказал Алан.
     Он вернулся через минуту с пузырьком красных пилюль и бутылкой водки.
Вытряхнув две пилюли, протянул их Джилл.
     - От них тебе станет лучше.
     Джилл положила пилюли в рот; в голове у нее стучало.
     - Запей вот этим, - велел ей Алан.
     Она сделала так, как он сказал.
     - На еще.
     Алан дал ей еще одну пилюлю. Она проглотила ее с водкой.
     - Тебе надо на минуту прилечь.
     Он повел Джилл в пустую спальню, и она  легла  на  кровать,  двигаясь
медленно-медленно.  Пилюли  начали  действовать.  Она  почувствовала  себя
немного лучше. Горькая желчная отрыжка прекратилась.
     Через пятнадцать минут головная боль стала проходить. Алан дал ей еще
одну пилюлю. Джилл проглотила ее не задумываясь. Она  сделала  еще  глоток
водки. Какая же это благодать, когда проходит боль! Алан вел  себя  как-то
странно - кружился вокруг кровати.
     - Сядь спокойно, - сказала она.
     - Я и сижу спокойно.
     Джилл  это  показалось  забавным,  и  она  смеялась,  пока  слезы  не
покатились по ее лицу.
     - Что... что это за таблетки?
     - От головной боли, дорогуша.
     Терралио заглянул в комнату и спросил:
     - Как у нас дела? Все довольны?
     - Вс... все довольны, - пробормотала Джилл.
     Терралио посмотрел на Алана и кивнул.
     - Пять минут, - произнес он и быстро ушел.
     Алан наклонился над Джилл, стал  гладить  ее  грудь  и  бедра,  потом
поднял  юбку   и   просунул   руку   ей   между   ног.   Это   действовало
чудесно-возбуждающе, и Джилл вдруг захотелось, чтобы он вошел в нее.
     - Послушай, малышка, - сказал Алан, -  я  не  стал  бы  просить  тебя
сделать что-то плохое. Ты будешь просто заниматься  любовью  со  мной.  Мы
ведь и так этим занимаемся,  только  сейчас  нам  за  это  платят.  Двести
долларов. И все деньги - твои.
     Она покачала головой,  но  ей  показалось,  что  на  это  ушла  целая
вечность.
     - Я не могу этого делать, - произнесла она неразборчиво.
     - Почему не можешь?
     Ей пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить.
     - Потому что я... я собираюсь стать кинозвездой. Нельзя  сниматься  в
порнофильмах.
     - А со мной потрахаться хочешь?
     - Да! Да! Я хочу тебя, Дэвид.
     Алан хотел что-то сказать, потом усмехнулся.
     - Конечно, бэби. Я тоже тебя хочу. Пошли.
     Он взял Джилл за руку и  поднял  ее  с  кровати.  У  нее  было  такое
чувство, будто она летит.
     Они прошли по коридору и остановились в дверях первой спальни.
     - О'кей,  -  обрадовался  Терралио,  когда  увидел  их.  -  Оставляем
мизансцену как есть. Вольем немного свежей крови.
     - Простыни менять? - спросил кто-то.
     - За каким хреном? Здесь не Эм-джи-эм.
     Джилл вцепилась в Алана.
     - Дэвид, здесь люди.
     - Они сейчас уйдут, - успокоил ее Алан. - Вот, возьми.
     Он вынул еще одну пилюлю и дал ее Джилл.  Потом  поднес  к  ее  губам
бутылку с водкой, и она проглотила  пилюлю.  С  этого  момента  все  стало
происходить  в  каком-то  тумане.  Дэвид  раздевал   ее,   говоря   что-то
успокаивающее. Потом она оказалась с  ним  на  кровати.  Своим  обнаженным
телом он придвинулся совсем близко к ней. Вспыхнул  яркий  свет,  ослепляя
ее.
     - Возьми это в рот, - произнес голос Дэвида.
     - О да, да!
     Она нежно погладила _э_т_о_ и хотела взять в рот, но кто-то в комнате
что-то сказал, и Дэвид отодвинулся от нее, так что Джилл оказалась лицом к
свету и зажмурилась от нестерпимой  яркости.  Она  почувствовала,  как  ее
опрокинули на спину, как потом Дэвид вошел в  нее  и  стал  любить  ее,  и
одновременно его пенис был у нее во рту. Она  так  любит  Дэвида!  Свет  и
доносившиеся откуда-то разговоры мешали ей. Джилл хотела  сказать  Дэвиду,
чтобы он убрал их, но была в каком-то бредовом экстазе, оргазм за оргазмом
сотрясали ее тело, пока ей не стало казаться, что оно  вот-вот  разорвется
на части. Дэвид любит ее, а не Сисси, он вернулся к ней, и они поженились.
Они проводят такой чудесный медовый месяц.
     - Дэвид... - стонала она.
     Джилл открыла глаза и увидела над собой мексиканца, который  проводил
языком вдоль ее тела. Она хотела спросить его,  где  Дэвид,  но  не  могла
произнести ни слова. Она закрыла  глаза,  а  мексиканец  стал  проделывать
восхитительные вещи с ее  телом.  Когда  Джилл  снова  открыла  глаза,  то
мужчина каким-то образом превратился в женщину с длинными рыжими  волосами
и большими грудями, которые елозили по животу  Джилл.  Потом  эта  женщина
стала ласкать ее языком, Джилл закрыла глаза и провалилась в беспамятство.
     Двое мужчин стояли и смотрели на лежащую на кровати фигуру.
     - С ней все будет в порядке? - спросил Терралио.
     - Конечно, - заверил Алан.
     - Ты действительно умеешь их находить, - восхищенно сказал  Терралио.
- Она просто потрясающая. Лучше у меня еще не было.
     - Рад это слышать, - ответил Алан и протянул руку.
     Терралио вытащил из кармана толстую пачку банкнот и  отделил  две  из
них.
     - Вот возьми. Не хочешь зайти к нам на небольшой рождественский обед?
Стелла будет рада тебя видеть.
     - Не могу, - сказал Алан. -  Провожу  Рождество  с  женой  и  детьми.
Улетаю ближайшим рейсом во Флориду.
     - Чертовски клевая выйдет на этот раз картина, - кивнул  Терралио  на
лежащую без чувств девушку. - Как бы ее назвать в титрах?
     Алан усмехнулся.
     - А почему бы не взять  ее  настоящее  имя?  Жозефина  Чински.  Когда
картина пойдет в Одессе, то доставит всем ее друзьям истинное наслаждение.





     Все ложь и обман! Время - это никакой не друг,  врачующий  все  раны;
время - это враг, уродующий и убивающий молодость.
     Времена года сменяли  друг  друга,  и  каждый  сезон  приносил  новый
"урожай  продукции"  для  Голливуда.  Конкуренты  прибывали  на   попутных
машинах, мотоциклах, поездах и самолетах. Все они были восемнадцатилетние,
длинноногие и гибкие, со свежими молодыми лицами  и  белозубыми  улыбками,
которые не нуждались в коронках. И с появлением  каждого  нового  "урожая"
Джилл становилась на год старше. Шел 1964  год,  ей  исполнилось  двадцать
пять лет.
     Сначала случай со  съемками  порнографического  фильма  не  на  шутку
испугал Джилл. Она жила в страхе, что какой-нибудь режиссер узнает об этом
и занесет ее в черный список. Но проходили недели, потом месяцы,  и  Джилл
постепенно перестала бояться. Но она  изменилась.  Каждый  проходящий  год
оставлял на ней свой отпечаток, налет жестокости -  что-то  вроде  годовых
колец дерева. Она начала ненавидеть всех тех людей, которые не хотели дать
ей  шанс  играть,  людей,  дававших  обещания,  которые  они  никогда   не
исполняли.
     Джилл поменяла уже много мест с  монотонной,  неблагодарной  работой.
Она работала секретарем и регистратором, поварихой в буфете  и  приходящей
няней, натурщицей и официанткой, телефонисткой и продавщицей, -  и  все  в
ожидании "вызова".
     Но "вызова" по-прежнему не было. И  Джилл  все  больше  ожесточилась.
Время  от  времени  ей  перепадали  немые  роли  или  роли,  состоящие  из
единственной фразы, но дальше этого дело не шло. Она подходила к зеркалу и
читала там послание Времени: "Торопись!" Смотреть на свое отражение -  все
равно что оглядываться на пласты прошлого. Это  была  все  та  же  молодая
девушка, которая приехала в Голливуд семь бесконечных лет тому  назад.  Но
уже различимы стали мелкие морщинки в уголках глаз и более глубокие  линии
шли от крыльев носа к подбородку как предупредительные сигналы  убегающего
времени и несхваченного успеха, как памятные отметины всех бесчисленных  и
печальных маленьких поражений. "торопись, Джилл, торопись!"
     И именно поэтому,  когда  Фред  Каппер,  восемнадцатилетний  помощник
режиссера у "Фокса", сказал Джилл, что даст  ей  хорошую  роль,  если  она
согласится переспать с ним, она решила, что уже пора говорить "да".
     Она встретилась с Фредом Каппером на студии во время его перерыва  на
ленч.
     - У меня всего полчаса, - предупредил он. - Дай-ка подумать,  где  мы
можем ненадолго уединиться.
     Он с минуту постоял, нахмурив  брови  и  глубоко  задумавшись,  потом
просиял:
     - В дубляжную. Пошли.
     Дубляжная  оказалась   маленькой,   звукоизолированной   проекционной
кабиной, где все звуковые дорожки перезаписывались на одну катушку.
     Фред Каппер оглядел пустую комнату и досадливо сказал:
     - Вот черт! Раньше у них здесь стояла маленькая катушка.
     Он посмотрел на часы.
     - Придется так  обойтись.  Раздевайся,  дорогуша.  Дубляжная  бригада
вернется через двадцать минут.
     Несколько секунд  Джилл  смотрела  на  него,  чувствуя  себя  шлюхой,
ненавидя его. Но вида не показывала. Она пыталась  добиться  успеха  своим
путем и  потерпела  неудачу.  Теперь  она  попробует  сделать  это  на  их
условиях.  Она  сняла  платье  и  трусики.  Каппер  не  стал  возиться   с
раздеванием. Он просто расстегнул молнию  и  вынул  свой  набухший  пенис.
Потом посмотрел на Джилл и ухмыльнулся:
     - У тебя красивая задница. Наклонись.
     Джилл оглянулась, ища, на что бы опереться. Перед ней  стояла  машина
смеха, имевшая вид консоли на колесах,  заполненная  петлями  фонограмм  с
записями смеха, которые управлялись кнопками на наружной панели.
     - Ну давай, наклоняйся.
     Джилл поколебалась секунду, потом наклонилась вперед  и  оперлась  на
руки. Каппер зашел сзади, и она почувствовала, как его пальцы разводят  ей
ягодицы. В следующий момент она ощутила, как конец его  пениса  тычется  в
отверстие заднего прохода.
     - Подожди! - воскликнула Джилл. - Не туда! Я... я не могу...
     - Покричи-ка для меня, бэби!
     И он всадил в нее свой член, раздирая ее неимоверной болью. С  каждым
криком он входил глубже и резче. Она сделала отчаянную попытку  вырваться,
но он держал ее за бедра, всаживая и выдергивая свой пенис, и не  выпускал
ее. Она потеряла равновесие. И когда стала шарить впереди себя  в  поисках
новой опоры, то ее пальцы коснулись кнопок машины смеха,  и  вмиг  комната
наполнилась безумным смехом. Корчась от жгучей,  невыносимой  боли,  Джилл
заколотила по машине руками, и в комнате  рассмеялась  женщина,  гоготнула
небольшая толпа  людей,  прыснула  девушка  и  еще  сто  голосов  фыркали,
посмеялись и оглушительно хохотали в ответ на какую-то неприличную  шутку.
Джилл кричала от боли, и эхо ее криков металось от стены к стене.
     Внезапно она ощутила подряд несколько быстрых  содроганий,  и  спустя
секунду находившийся в ней кусок чужеродной плоти был извлечен, а  смех  в
комнате постепенно смолк. Джилл постояла неподвижно с  закрытыми  глазами,
стараясь справиться с  болью.  Когда  она  наконец  смогла  выпрямиться  и
повернуться, Фред Каппер застегивал молнию на брюках.
     - Ты была феноменальна, дорогуша. Эти вопли здорово заводят меня.
     И Джилл подумала, в какую же скотину он превратится, когда ему  будет
девятнадцать.
     Он заметил, что у нее идет кровь.
     - Иди, приведи себя в порядок  и  приходи  на  двенадцатую  площадку.
Приступишь к работе с сегодняшнего дня.
     После этой первой  "пробы"  дело  дальше  пошло  легко.  Джилл  стала
регулярно  работать  на  всех  студиях:  "Уорнер  Бразерс",   "Парамаунт",
Эм-джи-эм, "Юниверсал", "Коламбиа", "Фокс". По  сути  дела,  везде,  кроме
Диснеевской студии, где секса не существовало.


     Роль, которую Джилл создавала в постели, была  ее  фантазией,  и  она
разыгрывала ее с  большим  искусством,  готовясь  к  ней  так,  словно  ей
предстояло играть  на  сцене.  Она  читала  книги  по  восточной  эротике,
покупала приворотные зелья и возбуждающие средства в секс-шопе на бульваре
Санта-Моника. У нее был лосьон, который стюардесса международных авиалиний
привезла ей с Востока, едва ощутимо пахнувший  гаултерией.  Она  научилась
делать своим партнерам массаж, медленный и  чувственный.  "Просто  лежи  и
думай о том, что я делаю с твоим телом, - шептала она.  Легкими  круговыми
движениями  она  втирала  лосьон  в  грудь  мужчины  и  в  его  живот,  по
направлению к паху. - Закрой глаза и наслаждайся.
     Ее пальцы были легки, словно крылья бабочки, они двигались вдоль тела
мужчины, лаская его. Когда у него  начиналась  эрекция,  Джилл  брала  его
набухающий пенис в руку и нежно гладила, проводя языком у него между  ног,
пока он не начинал извиваться от наслаждения, потом двигалась  дальше,  до
самих пальцев  ног.  Затем  Джилл  переворачивала  его  на  живот,  и  все
начиналось сначала. Когда  пенис  становился  вялым,  она  вкладывала  его
головку между губами своего влагалища и  медленно  втягивала  его  внутрь,
чувствуя, как он твердеет и напрягается. Она учила мужчин "водопаду",  как
достигать наивысшей точки и  останавливаться  за  миг  до  оргазма,  вновь
начинать восхождение и опять  достигать  вершины,  так  что  когда  оргазм
наконец наступал, то это был какой-то экстазный  взрыв.  Мужчины  получали
удовольствие, одевались и уходили. Никто ни разу не оставался еще немного,
чтобы подарить ей самые прекрасные пять минут  в  сексе:  время  спокойных
объятий после страсти и блаженного покоя в кольце мужских рук.
     Игровые роли, которые получала Джилл, не были чрезмерной платой за то
удовольствие, которое доставляла  она  распределителям  ролей,  помощникам
режиссера, режиссерам и  продюсерам.  Она  стала  известна  в  городе  как
"раскаленная задница", и все мужчины хотели урвать от  нее  свою  долю.  И
Джилл им ее давала. Каждый раз, когда это случалось,  в  ней  умирала  еще
частица самоуважения и любви, и настолько  же  вырастал  ком  ненависти  и
горечи.
     Она не знала, как и когда, но верила, что придет время и  этот  город
заплатит ей за все, что сотворил с ней.


     В  следующие  пять  лет  Джилл  снималась  в  десятках   кинофильмов,
телевизионных шоу и  рекламных  роликов.  Она  была  секретаршей,  которая
вопила:  "Доброе  утро,  мистер  Стивенс",  и  приходящей  няней,  которая
успокаивала: "А теперь не беспокойтесь ни о чем, веселитесь хорошенько.  Я
уложу детей", и лифтершей, которая объявляла: "Шестой этаж  следующий",  и
девушкой в лыжном костюме,  которая  конфиденциально  сообщала:  "Все  мои
подруги пользуются тампонами "Дейнтиз". Но никогда ничего неожиданного  не
происходило. Она всего лишь одно  из  безымянных  лиц  в  толпе.  Джилл  и
участвовала в  шоу-бизнесе,  и  была  не  причастна  к  нему,  и  ей  была
невыносима мысль о том, чтобы и всю жизнь провести подобным образом.
     В 1969 году у нее умерла мать, и Джилл приехала в Одессу на похороны.
День клонился к вечеру; присутствовавших на церковной службе не  набралось
и с полдюжины человек, и среди них не было ни  одной  из  тех  женщин,  на
которых   ее   мать   работала    все    эти    годы.    Было    несколько
прихожан-возрожденцев, болтающих о Страшном суде. Джилл  помнила,  как  ей
было жутко на этих собраниях. Но ее мать находила в них какое-то утешение,
возможность изгнания терзавших ее демонов.
     Знакомый голос приветливо произнес:
     - Привет, Жозефина.
     Она обернулась и увидела, что рядом стоит он, посмотрела ему в глаза,
и ей показалось, будто они и не расставались, словно все еще  принадлежали
друг другу. Годы наложили отпечаток зрелости на его лицо, прибавили седины
на висках. Но он не изменился, это по-прежнему  был  Дэвид,  ее  Дэвид.  И
все-таки они были чужими.
     - Я очень сожалею о кончине твоей матери, - искренне сказал он.
     И Джилл услышала, как он отвечает ему:
     - Благодарю, Дэвид.
     Словно обменивались репликами из пьесы.
     - Мне надо поговорить с тобой. Можешь  со  мной  встретиться  сегодня
вечером?
     В его голосе слышалась настойчивая просьба.
     Она вспомнила о том, как они были вместе в тот последний раз,  о  его
тяге к ней тогда, о надеждах и мечтах.
     - Хорошо, Дэвид.
     - На озере? У тебя есть машина?
     Она кивнула.
     - Я буду там через час.


     Сисси стояла нагишом перед зеркалом, собираясь одеваться  к  званному
обеду, когда Дэвид явился домой. Он прошел в ее спальню и стоял,  наблюдая
за ней. Дэвид мог судить о своей жене совершенно без всяких эмоций, ибо не
питал к ней абсолютно никаких  чувств.  Она  была  красива.  Сисси  всегда
ухаживала за своим телом, поддерживая  его  в  форме  с  помощью  диеты  и
упражнений. Оно было ее основным капиталом,  и  у  Дэвида  были  основания
думать, что она им щедро делилась с другими - со своим тренером по игре  в
гольф, с лыжным тренером, с  инструктором  по  борьбе.  Но  Дэвид  не  мог
осуждать ее. Он уже давно не был в постели Сисси.
     Сначала он действительно думал, что она даст ему развод после  смерти
матушки Кенион. Но его мать все еще жила и здравствовала. Дэвид  никак  не
мог понять, был ли он обманут или  же  случилось  чудо.  Через  год  после
свадьбы Дэвид сказал Сисси:
     - Я думаю, нам пора поговорить о разводе.
     - О каком разводе? - удивилась Сисси.
     Увидев изумление на его лице, она рассмеялась.
     - Мне нравится быть миссис Дэвид Кенион, милый. Неужели ты  на  самом
деле  думал,  что  я  откажусь  от  тебя  ради  этой  ничтожной   польской
потаскушки?
     Он тогда ударил ее по лицу.
     На следующий день  Дэвид  пошел  поговорить  с  адвокатом.  Когда  он
закончил свой рассказ, адвокат ему объяснил:
     - Я могу добиться для тебя развода. Но если Сисси намерена  цепляться
за тебя, Дэвид, то развод будет стоить тебе чертовски дорого.
     - Добейся его!
     Когда Сисси получила бумаги по делу о разводе, она заперлась в ванной
комнате  Дэвида  и  проглотила  большую  дозу  снотворного  в   таблетках.
Потребовались усилия Дэвида и двух слуг, чтобы высадить тяжелую дверь. Два
дня Сисси находилась между жизнью и смертью. Дэвид навещал  ее  в  частной
больнице, куда ее отвезли.
     - Мне очень жаль, Дэвид, - сказала она. - Но жить без тебя я не хочу.
Вот и все.
     На следующее утро он аннулировал иск о расторжении брака.
     Все это было почти десять лет назад, и  брак  Дэвида  превратился  во
что-то вроде неловкого перемирия. К нему перешли все  дела  по  управлению
империей Кенионов, и он отдавал этому занятию всю свою энергию. Физическое
удовлетворение он находил с женщинами, которых содержал в  разных  городах
по всему миру, куда его приводили дела. Но он никогда не забывал Жозефину.
     Дэвид  не  имел  никакого  представления  о  том,  что  она  к   нему
чувствовала. Ему хотелось бы узнать, но в то же время он этого  боялся.  У
нее были все основания ненавидеть его. Когда он услышал новость  о  смерти
матери Жозефины, то  пошел  в  похоронное  бюро  только  для  того,  чтобы
посмотреть на Жозефину. Увидев ее, он в ту же секунду понял, что ничего не
изменилось. Не изменилось для него. Все эти годы в один миг исчезли, и  он
все так же был влюблен в нее, как тогда.
     "Мне надо поговорить с тобой... встретиться с тобой сегодня вечером".
     "Хорошо, Дэвид..."
     "На озере".
     Сисси обернулась, заметив,  что  Дэвид  рассматривает  ее  в  стенном
зеркале.
     - Ты пошел бы переодеться, Дэвид. А то мы опоздаем.
     - Я собираюсь встретиться с Жозефиной. Если  она  будет  согласна,  я
женюсь на ней. Мне кажется, пора прекратить этот фарс, ты как считаешь?
     Она стояла и смотрела на Дэвида; ее нагое тело отражалось в зеркале.
     - Дай мне одеться, - попросила она.
     Дэвид кивнул и вышел из комнаты. Он вошел в большую гостиную  и  стал
мерять ее шагами, готовясь к выяснению отношений. Наверняка по  прошествии
всех этих лет Сисси не захочет цепляться за брак,  который  не  более  чем
пустая оболочка. Он даст ей все, что она... Дэвид услышал звук заводящейся
машины  Сисси,  потом  визг  шин,  когда  машина,  кренясь,  понеслась  по
подъездной аллее. Дэвид бросился к парадной двери и  выглянул.  "Мазерати"
Сисси неслась к шоссе. Дэвид быстро сел  в  свою  машину,  завел  мотор  и
рванул по подъездной аллее вдогонку за Сисси.
     Когда он выскочил на шоссе, ее машина была уже почти неразличима.  Он
резко нажал на акселератор. "Мазерати"  развивает  большую  скорость,  чем
"роллс" Дэвида. Он еще сильнее нажал на газ: 70... 80... 90. Ее машины уже
не было видно.
     Он достиг высшей точки небольшого подъема  и  оттуда  увидел  машину,
которая на большом расстоянии казалась игрушечной. Она пыталась  вписаться
в  поворот.  Вращающийся  момент  тащил  машину  в   сторону.   "Мазерати"
раскачивалась взад-вперед, потом она  выровнялась  и  прошла  поворот.  Но
вдруг  ударила  о  бровку  дороги,  подпрыгнула,  словно   запущенная   из
катапульты, и пошла кувыркаться в поле.
     Дэвид вытащил  бесчувственное  тело  Сисси  из  машины  за  считанные
секунды до взрыва поврежденного бензобака.
     Только  в  шесть  часов  следующего  утра  главный  хирург  вышел  из
операционной и сказал Дэвиду:
     - Она будет жить!
     Джилл приехала на озеро перед самым заходом солнца. Подогнала  машину
к кромке воды. Выключила мотор и стала слушать  звуки  ветра,  наполнявшие
воздух. "Не помню, когда еще я была так счастлива! - подумала она.  И  тут
же поправилась: - Нет, помню. Это было здесь. С  Дэвидом".  Она  вспомнила
ощущение его тела на своем, и от желания ее  охватила  слабость.  То,  что
мешало их счастью, теперь кончилось. Она это почувствовала в  тот  момент,
когда увидела Дэвида. Он все еще был влюблен в нее. Она это знала.
     Она смотрела, как кроваво-красное солнце медленно погружается в  воду
на горизонте и наступает темнота. Хорошо бы Дэвиду поторопиться.
     Прошел час, потом два. Похолодало. Она тихо  и  неподвижно  сидела  в
машине. Смотрела, как выплывает на небосклон  огромная,  мертвенно-бледная
луна. Прислушивалась к  ночным  звукам,  доносящимся  со  всех  сторон,  и
говорила себе: "Дэвид приедет".
     Джилл просидела там всю ночь, а утром, когда солнце начало окрашивать
горизонт, она завела машину и поехала домой, в Голливуд.





     Джилл сидела перед туалетным столиком и изучала свое лицо в  зеркале.
Она увидела едва заметную морщинку возле глаза  и  нахмурилась.  "До  чего
несправедливо, - подумала она, - мужчина может дать себе полную волю.  Ему
разрешается иметь  седые  волосы,  отращивать  брюхо,  а  лицо  его  может
напоминать карту дорог - никто не придаст этому никакого значения. Но если
у  женщины  появится  хоть  одна  малюсенькая  морщинка..."   Она   начала
накладывать косметику. Боб Шиффер, ведущий  голливудский  художник-гример,
научил ее некоторым своим приемам.  Джилл  нанесла  компакт-основу  вместо
пудры, которой раньше  пользовалась.  Пудра  высушивает  кожу,  а  компакт
сохраняет ее влажной. Затем она сосредоточилась  на  глазах.  Нод  нижними
веками грим должен быть на три  или  четыре  тона  светлее  -  тогда  тени
смягчаются. Она немного оттенила веки,  чтобы  усилить  цвет  глаз,  затем
осторожно наложила искусственные ресницы поверх своих и загнула  их  концы
под углом в сорок пять градусов.  Потом  кисточкой  нанесла  немного  клея
"Дуо" на свои ресницы у наружного уголка глаза и соединила их с накладными
ресницами, отчего глаза стали казаться больше.  Чтобы  ресницы  смотрелись
гуще, она нарисовала мелкие точечки на нижнем веке  под  ресницами.  После
этого подкрасила губы, потом припудрила их и нанесла  второй  слой  губной
помады. Затем Джилл подрумянила щеки и напудрила лицо, кроме  пространства
вокруг глаз, где пудра сделает мелкие морщинки более заметными.
     Откинувшись  на  спинку  стула,  Джилл  внимательно  рассматривала  в
зеркале полученный результат. Она  выглядела  прекрасно.  Когда-нибудь  ей
придется прибегнуть к фокусу со скотчем, но до этого, слава Богу,  пройдет
еще немало лет. Джилл знала, что есть старшие по возрасту актрисы, которые
этим приемом пользуются. Они прикрепляют крошечные кусочки скотча  к  коже
лица прямо под линией волос. К этим кусочкам прикрепляются  нити,  которые
обвязываются  вокруг  головы  и  прячутся  под  волосами.   В   результате
потерявшая  упругость  кожа  лица  туго  натягивается,   создавая   эффект
косметической операции, причем все это бесплатно  и  безболезненно.  Кроме
того, этот прием применяется также, чтобы скрыть дряблость груди.  Кусочек
скотча наклеивается одним концом на грудь, а другим  -  на  участок  более
упругой плоти, находящийся несколько выше, и это  дает  простое  временное
решение проблемы. Груди Джилл были все еще упруги.
     Она  закончила  расчесывать  свои  мягкие  черные   волосы,   бросила
последний взгляд в зеркало, посмотрела на  часы  и  поняла,  что  придется
поторопиться.
     Ее ждали на собеседование по поводу участия в "Шоу Тоби Темпла".





     Эдди Берригэн, отвечавший за подбор исполнителей для  шоу  Тоби,  был
женат.  Он  имел  договоренность  с  приятелем  о  пользовании   квартирой
последнего три раза в неделю. Один день отводился для встреч  Берригэна  с
любовницей, а два другие были зарезервированы для  тех,  кого  он  называл
"старые таланты" и "новые таланты".
     Джилл Касл была новым талантом. От приятелей Эдди слышал,  что  Джилл
устраивает потрясающее "кругосветное путешествие"  и  бесподобно  работает
ртом. Эдди очень хотелось с ней попробовать.  И  вот  теперь  в  одном  из
скетчей нашлась подходящая для нее роль. От  этого  персонажа  требовалось
только выглядеть сексапильно, произнести несколько фраз и удалиться.
     Джилл почитала, Эдди послушал и решил, что пойдет.  Не  Кэт  Хепберн,
конечно, но для этой роли ничего такого и не нужно.
     - Я беру тебя, - сказал он.
     - Спасибо, Эдди.
     - Вот твой сценарий.  Репетиция  завтра  утром  ровно  в  десять.  Не
опаздывай и выучи роль.
     - Обязательно.
     Она подождала.
     - Э-э... может, посидим сегодня за чашкой кофе?
     Джилл кивнула.
     - У моего приятеля квартира в доме номер девяносто пять тринадцать по
Арджайл, в "Аллертоне".
     - Я знаю, где это, - сказала Джилл.
     - Квартира шесть-"Д". В три часа.


     Репетиции прошли гладко. Шоу получалось хорошее.  На  этой  неделе  в
программе участвовали эффектная танцевальная пара из Аргентины, популярная
рок-группа,  фокусник,  который  заставлял  исчезать  любые  предметы,   и
известная певица. Не было на репетиции только одного  Тоби  Темпла.  Джилл
спросила у Эдди Берригэна, почему отсутствует Тоби.
     - Он что, болен?
     Эдди фыркнул:
     - Как же, болен. Это простонародье  репетирует,  а  старый  лис  Тоби
забавляется себе в постели. Он появится в субботу, когда будем  записывать
передачу, и потом смоется.


     Тоби Темпл появился утром в  субботу.  Он  вплыл  в  студию  с  видом
короля. Из угла сцены Джилл наблюдала его прибытие  в  сопровождении  трех
партнеров, Клифтона Лоуренса и  пары  известных  в  прошлом  комиков.  Это
зрелище вызвало в душе Джилл презрение. Она  прекрасно  знала,  кто  такой
Тоби Темпл. Этот самовлюбленный тип, если верить слухам,  хвастается,  что
переспал со всеми хорошенькими актрисами в Голливуде. Ни одна  не  сказала
ему "нет". Джилл знала, что такое Тоби Темпл!
     Режиссер, невысокий нервный человек по имени Гарри Дэркин, представил
Тоби участников шоу. С многими из них Тоби уже работал раньше. Голливуд  -
большая деревня, и здесь все лица скоро становятся знакомыми. Тоби впервые
видел Джилл Касл. Она была  очень  хороша  в  бежевом  полотняном  платье,
прохладном и элегантном.
     - Ты что делаешь, душечка?
     - Я в скетче с астронавтом, мистер Темпл.
     Он тепло улыбнулся и сказал:
     - Друзья называют меня Тоби.


     Актерский состав начал работать. Репетиция шла необычайно  хорошо,  и
Дэркин быстро сообразил почему. Тоби рисовался перед Джилл. Он переспал со
всеми другими участницами шоу, а Джилл была новой добычей.
     Сценка, которую Тоби играл с Джилл, была  вершиной  всего  шоу.  Тоби
добавил Джилл еще несколько фраз  и  комический  кусочек  действия.  Когда
репетиция закончилась, Тоби сказал ей:
     - Как насчет того, чтобы выпить чего-нибудь в моей артистической?
     - Спасибо, я не пью.
     Джилл улыбнулась и ушла. У нее была назначена  встреча  с  продюсером
нового фильма, и это поважнее Тоби Темпла. Тоби - на один раз. А  свидание
с продюсером могло гарантировать постоянную занятость.
     Когда  вечером  шоу  было   записано   на   пленку,   оно   оказалось
исключительно удачным, одной из лучших программ Тоби за все время.
     - Еще один успех, - сказал Клифтон. -  Эта  сценка  с  астронавтом  -
высший класс.
     Тоби расплылся в улыбке.
     - Ага. Мне нравится та цыпочка, которая  там  играла.  В  ней  что-то
есть.
     - Она милашка, - сказал Клифтон.
     Девочки менялись каждую неделю. В  них  всех  что-то  было,  все  они
ложились к Тоби в постель и становились темой вчерашних разговоров.
     - Договорись, чтобы она с нами поужинала, Клиф.
     Это была не просьба. Это был приказ. Будь это  несколько  лет  назад,
Клифтон предложил бы Тоби заняться этим  самому.  Но  теперь,  когда  Тоби
просил что-то сделать, все это делали.  Он  был  король,  и  здесь  -  его
королевство, и те, кто  не  хотел  отправиться  в  изгнание,  должны  были
оставаться у него в милости.
     - Конечно, Тоби, - заверил Клифтон. - Я это устрою.
     Пройдя по коридору, Клифтон  подошел  к  комнате,  где  переодевались
танцовщицы и актрисы. Он стукнул в дверь и вошел. В комнате  находилось  с
дюжины девушек  в  самых  разных  стадиях  раздетости.  Никто  из  них  не
смутился, они только поздоровались.  Джилл  сняла  грим  и  переоделась  в
костюм для улицы. Клифтон подошел к ней.
     - Вы прекрасно сыграли, - похвалил он.
     Джилл посмотрела на него в зеркале без интереса.
     - Спасибо.
     Было  время,  когда  такое  близкое  общение  с  Клифтоном  Лоуренсом
взволновало бы ее. Он мог бы открыть перед ней все двери в  Голливуде.  Но
теперь все знали, что он - просто марионетка Тоби Темпла.
     - У меня  для  вас  хорошие  новости.  Мистер  Темпл  приглашает  вас
поужинать с ним.
     Джилл кончиками пальцев слегка взбила свои волосы и сказала:
     - Передайте ему, что я устала. Я иду спать.
     И вышла из комнаты.
     За ужином в тот вечер было невесело. Тоби, Клифтон Лоуренс и  Дэркин,
режиссер шоу, сидели в "Ля  Рю",  в  одной  из  передних  кабинок.  Дэркин
предлагал пригласить пару девочек из шоу, но Тоби яростно отверг эту идею.
     Старший официант спросил:
     - Вы готовы заказывать, мистер Темпл?
     Указав на Клифтона, Тоби рявкнул:
     - Да. Вот этому идиоту закажи партию языка.
     Клифтон засмеялся вместе со всеми сотрапезниками,  делая  вид,  будто
Тоби просто шутит.
     Тоби резко сказал:
     - Я просил тебя о простой вещи -  пригласить  девочку  на  ужин.  Кто
велел тебе ее отпугивать?
     - Она устала, - объяснил Клифтон. - Она сказала...
     - Никакая девочка не может так устать,  что  откажется  от  ужина  со
мной! Должно быть, ты ляпнул что-то такое, что ее разозлило.
     Тоби повысил голос. Посетители в соседней  кабинке  обернулись  в  их
сторону. Тоби улыбнулся им своей мальчишеской улыбкой и сообщил:
     - У нас прощальный ужин, ребята. - Жест в сторону Клифтона. - Вот  он
отдает свой мозг в дар зоопарку.
     За другим столиком рассмеялись. Клифтон заставил себя улыбнуться,  но
под столом его руки сжались в кулаки.
     - Хотите знать, до чего он тупой? - спросил  Тоби  людей  в  соседней
кабинке. - В Польше про него анекдоты рассказывают.
     Смех стал громче. Клифтону захотелось встать и уйти отсюда, но он  не
осмеливался. Дэркину было неловко, но он сидел молча, так как хорошо знал,
что в такой момент лучше не высовываться. Тоби уже привлек к себе внимание
большинства посетителей. Он снова повысил голос, улыбаясь им  своей  милой
улыбкой.
     - Наш Клиф  Лоуренс  честно  зарабатывает  свою  глупость.  Когда  он
родился,  его  родители  грандиозно  поссорились  из-за  него.  Его   мать
утверждала, что это не ее ребенок.
     К счастью, этот вечер все-таки закончился. Но завтра байки о Клифтоне
Лоуренсе пойдут гулять по всему городу.
     Ночью Лоуренс никак не мог  уснуть.  Он  спрашивал  себя,  почему  он
позволяет Тоби его унижать. Ответ был прост: деньги. Тоби  Темпл  приносил
ему доход больше четверти миллиона долларов в год. Клифтон вел шикарный  и
беспечный образ жизни и не отложил ни цента. Теперь, когда у него не  было
других клиентов, он нуждался в Тоби. Вот в чем все дело. Тоби знал это,  и
изводить Клифтона стало для  него  чем-то  вроде  спортивной  охоты.  Надо
бежать от него подальше, пока не поздно.
     Но он понимал, что уже было поздно.
     Он оказался в этой западне  из-за  своей  привязанности  к  Тоби,  он
действительно его любил. Клифтон наблюдал, как Тоби  уничтожает  других  -
женщин, которые в  него  влюблялись,  комиков,  пытавшихся  составить  ему
конкуренцию, критиков, ругавших его. Но то были другие. Клифтон никогда не
думал, что Тоби может пойти и против него. Он и Тоби  были  очень  близки,
Клифтон слишком много для него сделал.
     Ему страшно было подумать, что ждет его в будущем.


     При обычных обстоятельствах Тоби не удостоил бы Джилл  и  мимолетного
взгляда. Но он не привык, чтобы ему отказывали в каком-либо желании. Отказ
Джилл лишь подстегнул его. Он снова пригласил  ее  на  ужин.  Когда  Джилл
опять отклонила приглашение, Тоби  удивился  глупой  игре,  в  которую  он
играет, и решил забыть о ней. Но он понимал, что если бы это действительно
была игра, Джилл никогда бы не удалось обмануть Тоби, так как  он  слишком
хорошо знал женщин. Нет, он чувствовал, что Джилл в самом  деле  не  хочет
встречаться с ним, и эта мысль не  давала  ему  покоя.  Он  никак  не  мог
выбросить ее из головы.
     Как-то между прочим Тоби сказал Эдди Беригэну, что, наверное, неплохо
было бы еще раз пригласить Джилл Касл сыграть в шоу. Эдди позвонил ей. Она
ответила ему, что занята: у нее эпизодическая роль в вестерне. Когда  Эдди
передал ее ответ Тоби, тот пришел в ярость.
     - Скажи ей, пусть там откажется. Мы заплатим больше. Черт возьми, это
же шоу номер один в эфире! Что происходит с этой безмозглой курицей?
     Эдди снова позвонил Джилл и передал ей, как настроен Тоби.
     - Он правда хочет, чтобы ты опять играла в шоу, Джилл. Ты можешь  это
сделать?
     - Извини, - ответила Джилл. - У меня роль на "Юниверсиал". Я не  могу
теперь от нее отказаться.
     "Да и пытаться не буду.  Актриса  не  сделает  карьеру  в  Голливуде,
неожиданно отказываясь от ролей на студиях". Тоби Темпл значил  для  Джилл
не больше, чем день работы. Вечером следующего  дня  Великий  человек  сам
позвонил ей. По телефону его голос звучал тепло, чарующе.
     - Джилл? Это твой маленький старый коллега Тоби.
     - Здравствуйте, мистер Темпл.
     - Э, ты  это  брось!  Что  еще  за  "мистер"?  -  На  это  ответа  не
последовало. - Ты любишь бейсбол? - спросил Тоби. - У меня билеты  в  ложу
на...
     - Нет, не люблю.
     - И я не люблю, - засмеялся он. - Я просто тебя испытывал. Слушай,  а
как насчет того, чтобы пообедать со мной в субботу вечером? Своего  повара
я увел от "Максима" в Париже. Он...
     - Извините, но у меня свидание, мистер Темпл.
     Ни искорки интереса в ее голосе.
     Тоби почувствовал, что пальцы его крепче сжали трубку.
     - Когда же ты свободна?
     - Мне приходится много работать. Я не часто куда-нибудь выхожу. Но  я
благодарю вас за приглашение.
     В трубке наступила мертвая  тишина.  Эта  стерва  дала  отбой  ему  -
какая-то дешевая  исполнительница  эпизодических  ролей  дала  отбой  Тоби
Темплу! Он еще не встречал ни одной женщины,  которая  не  отдала  бы  год
жизни за то, чтобы провести с ним всего одну ночь, а эта чертова сука  ему
отказала! Тоби был в дикой ярости и вымещал ее на всех окружающих. Никто и
ничем не мог ему угодить. Сценарий был дерьмо, режиссер  -  дурак,  музыка
ужасная, а актеры дрянные. Он вызвал Эдди Берригэна, отвечавшего за подбор
исполнителей на роли, к себе в артистическую.
     - Что ты знаешь о Джилл Касл? - требовательно спросил Тоби.
     - Ничего, - быстро среагировал Эдди. Он был не дурак. Как и все,  кто
работал в  шоу,  он  хорошо  понимал,  что  происходит.  Чем  бы  дело  не
обернулось, у него не было ни  малейшего  желания  оказаться  впутанным  в
него.
     - Она тут с кем-нибудь спит?
     - Нет, сэр, - твердо ответил Эдди. - Если бы  спала,  я  бы  знал  об
этом.
     - Я хочу, чтобы ты ее проверил, - приказал Тоби. - Узнай, есть  ли  у
нее приятель, куда она ходит, что делает, - ты понимаешь, что мне надо.
     - Да, сэр, - серьезно сказал Эдди.
     В три  часа  следующего  утра  Бэрригэна  разбудил  звонок  телефона,
стоявшего рядом с постелью.
     - Ты что-нибудь узнал? - спросил чей-то голос.
     Эдди сел в кровати, пытаясь разлепить глаза.
     - Какого черта?..
     Тут он вдруг понял, кто находится на другом конце провода.
     - Я проверил, - торопливо сказал Эдди. - У нее все чисто.
     - Я ведь у тебя не какую-то вшивую медицинскую справку на нее просил,
- резко сказал Тоби. - Спит ли она с кем-нибудь?
     - Нет, сэр. Ни с кем. Я поговорил в городе  с  приятелями.  Джилл  им
всем нравится, и они дают ей работу, потому что она хорошая актриса.
     Берригэн заговорил быстрее, спеша убедить собеседника на другом конце
провода. Если Тоби Темпл когда-нибудь узнает, что  Джилл  спала  с  ним  -
предпочла его Тоби Темплу! - то Эдди никогда больше  не  работать  в  этом
городе.  Он  действительно  поговорил  со  своими  коллегами  по   подбору
исполнителей ролей, и оказалось, что и те не в лучшем положении. Никто  из
них не хотел получить врага в лице Тоби Темпла, и поэтому они договорились
молчать.
     - Она здесь ни с кем не спит.
     Голос Тоби смягчился.
     - Понятно. Наверно, она просто немного чокнутая, а?
     - Наверно, - с облегчением согласился Эдди.
     - Эй! Надеюсь, я не разбудил тебя?
     - Нет-нет, все в порядке, мистер Темпл.
     Но Эдди  долго  еще  лежал  без  сна,  размышляя,  что  может  с  ним
случиться, если правда когда-нибудь выплывет наружу.
     Ибо это был город Тоби Темпла.


     Тоби и Клифтон Лоуренс сидели за ленчем  в  "Хилкрест  кантри  клаб".
"Хилкрест" был создан по  той  причине,  что  лишь  немногие  из  наиболее
известных загородных клубов в Лос-Анджелесе принимали евреев. Эта политика
проводилась  настолько  строго,  что  десятилетней  дочке  Граучо  Маркса,
Мелинде, однажды было  предложено  покинуть  плавательный  бассейн  одного
клуба, куда ее  привела  нееврейская  подружка.  Когда  Граучо  услышал  о
случившемся, то позвонил менеджеру клуба и сказал: "Послушайте,  моя  дочь
лишь наполовину еврейка. Может, разрешите ей войти в ваш бассейн по пояс?"
     В результате после случаев, подобных этому,  несколько  состоятельных
евреев, которым нравилось  играть  в  гольф,  теннис,  кункан  и  дразнить
антисемитов, собрались и основали свой собственный  клуб,  акции  которого
продавались исключительно его членам-евреям.  "Хилкрест"  был  построен  в
красивом парке в нескольких милях от центра Беверли-Хиллз и  очень  быстро
завоевал известность как клуб с самым лучшим буфетом и самыми  интересными
разговорами во всем городе. Неевреи настойчиво добивались членства в  нем.
В качестве жеста снисходительности совет клуба постановил, что  нескольким
неевреям будет позволено стать членами клуба.
     Тоби  всегда  сидел  за  "комедиантским"   столом,   где   собирались
голливудские  острословы,  чтобы  обменяться   анекдотами   и   померяться
остроумием. Но сегодня у Темпла  на  уме  было  совсем  другое.  Он  повел
Клифтона к угловому столику.
     - Мне нужен твой совет, Клиф, - взволнованно сказал Тоби.
     Маленький агент взглянул на него снизу вверх с удивлением. Давно  уже
Тоби не просил у него совета.
     - Слушаю тебя, мой мальчик.
     - Это все та девчонка, - начал Тоби и Клифтон мгновенно понял, о  чем
пойдет речь. Полгорода уже знало  эту  историю.  Это  был  самый  забавный
анекдот в Голливуде. Один из фельетонистов даже  опубликовал  материал  на
эту тему - без упоминания имен.  Тоби  прочитал  его  и  прокомментировал:
"Интересно, кто этот чудак?" Великий любовник попался на крючок к  шлюшке,
которая спит со всем городом, а его отвергла. Существовал лишь один  путь,
как справиться с этой ситуацией.
     - Джилл Касл, - говорил между тем Тоби, -  помнишь  ее?  Та  малышка,
которая играла в шоу?
     - А, да-да, очень привлекательная девочка. И в чем проблема?
     - Я и сам, черт побери, не знаю, - признался Тоби. -  Похоже,  что  у
нее на меня какой-то зуб. Каждый раз, когда я  предлагаю  ей  встретиться,
она мне отказывает. От этого я чувствую себя каким-то  ковырятелем  навоза
из Айовы.
     Клифтон решил рискнуть.
     - Ну, так перестань предлагать ей это.
     - В том-то и штука, дружище. Не могу. Говоря строго между нами и моим
пенисом, я никогда в жизни  так  не  хотел  ни  одной  бабы.  Он  смущенно
улыбнулся и добавил:
     - Наваждение какое-то. Ты ведь кое-что смыслишь в этой  жизни,  Клиф.
Что мне делать?
     В  какой-то  момент  Клифтон  почувствовал  соблазн  рассказать  Тоби
правду. Но он не мог объявить ему, что девушка его  мечты  спит  со  всеми
помощниками режиссеров за одну эпизодическую  роль.  Не  мог,  если  хотел
сохранить Тоби в качестве клиента.
     - У меня есть идея, - сказал Клифтон.  -  Она  серьезно  относится  к
своей профессии актрисы?
     - Да. Она стремится сделать карьеру.
     - Ладно.  Тогда  сделай  ей  такое  приглашение,  которое  она  будет
вынуждена принять.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Организуй у себя дома прием.
     - Я тебе только что сказал, что она не...
     - Дай  мне  закончить.  Пригласи  руководителей  студий,  продюсеров,
режиссеров - людей,  которые  могут  быть  ей  чем-то  полезны.  Если  она
действительно  хочет  стать  актрисой,  она  будет  умирать   от   желания
познакомиться с ними.


     Тоби набрал ее номер.
     - Привет, Джилл.
     - Кто говорит?
     Его голос знает вся страна, а она спрашивает, кто говорит!
     - Это Тоби. Тоби Темпл.
     - А-а!
     Этот звук мог означать что угодно!
     - Слушай, Джилл, я устраиваю небольшой  обед  у  себя  дома  в  среду
вечером на будущей неделе и...
     Он услышал, что она уже начала отказываться, и торопливо продолжал:
     - Будет  Сэм  Уинтерс,  возглавляющий  "Пан-Пасифик",  еще  несколько
руководителей  других  студий,  кое-кто  из  продюсеров  и  режиссеров.  Я
подумал, что будет неплохо, если ты с ними познакомишься. Ты свободна?
     После едва заметной паузы Джилл Касл сказала:
     - В среду вечером? Да, я свободна. Спасибо, Тоби.
     И ни один из них не знал, что они назначают свидание в преисподней.


     На террасе играл оркестр, и официанты в ливреях разносили  подносы  с
закусками и бокалами шампанского.
     Когда, опоздав на сорок пять минут, приехала Джилл, Тоби с  некоторым
трепетом поспешил встретить ее у входа. На ней было простое белое шелковое
платье, а ее черные волосы  мягко  спадали  ей  на  плечи.  Она  выглядела
восхитительно. Тоби не мог оторвать от нее глаз. Джилл знала, что выглядит
прекрасно. Она вымыла и тщательно уложила волосы и много времени потратила
на косметику.
     - Здесь очень много людей, с которыми я хочу тебя познакомить.
     Тоби взял Джилл за руку и повел через большой приемный зал в парадную
гостиную. Джилл остановилась в дверях, рассматривая гостей. Почти все  эти
лица были ей знакомы. Она видела их на обложках журналов  "Тайм",  "Лайф",
"Ньюсуик", "Пари Матч" или же на экране. Здесь были те, кто создает  кино.
Джилл воображала этот момент тысячу раз, представляя себя  рядом  с  этими
людьми, как она разговаривала с ними. Теперь, когда ее мечты  стали  явью,
ей трудно было поверить, что это действительно происходит.
     Тоби протягивал ей бокал с шампанским. Он взял ее под руку и подвел к
человеку, стоящему в центре группы людей.
     - Сэм, я хочу познакомить тебя с Джилл Касл.
     Сэм обернулся.
     - Здравствуйте, Джилл Касл, - приветливо сказал он.
     - Джилл, это Сэм Уинтерс, главный Индеец на "Пан-Пасифик".
     - Я знаю, кто такой мистер Уинтерс, - улыбнулась Джилл.
     - Джилл - актриса, Сэм, чертовски способная актриса. Ты мог бы с  ней
поработать. Это придаст немного классности твоему заведению.
     - Буду иметь это в виду, - вежливо ответил Сэм.
     Тоби крепче сжал руку Джилл.
     - Пошли, детка, - сказал он. - Я хочу всех познакомить с тобой.
     До конца вечера Джилл познакомилась с тремя руководителями студий,  с
полдюжиной   известных   продюсеров,   тремя   режиссерами,    несколькими
сценаристами, журналистами, ведущими рубрики в газетах и на телевидении, и
с  десятком  кинозвезд.  За  обедом  Джилл  сидела  справа  от  Тоби.  Она
прислушивалась  ко   всем   разговорам,   впервые   наслаждаясь   чувством
причастности к этому миру _и_з_н_у_т_р_и_.
     - ...беда с этими эпическими лентами состоит в том, что провал  одной
из них может стереть с лица земли всю студию. "Фокс" висит  на  волоске  в
ожидании того, что даст "Клеопатра".
     - ...ты уже видел новый фильм Билли Уайладера? Это феноменально!
     - Да? Он мне больше нравился, когда работал  с  Брэкетом.  У  Брэкета
класс!
     - А у Билли талант!
     - ...ну, я послал Пеку на прошлой неделе детективный сценарий,  и  он
от него в восторге. Сказал, что даст определенный ответ через день-два.
     - ...я получила это приглашение познакомиться с новым гуру  по  имени
Криши  Прамананада.  И  представляешь,  дорогая,  оказалось,  что  мы  уже
знакомы: я  была  у  него  на  bar  mitzvah  [праздник  совершеннолетия  у
еврейских мальчиков (ивр.)].
     - ...Если делаешь картину за два, то проблема  состоит  в  том,  что,
пока получишь монтажную копию, окажется,  что  инфляция  и  эти  проклятые
профсоюзы, уже подняли ее до трех или четырех.
     "Миллионов!  -  взволнованно  подумала  Джилл.  -  Три   или   четыре
миллиона". Она вспомнила бесконечные  разговоры  в  заведении  Шваба,  где
цепляющиеся за жизнь "уцелевшие" жадно  собирают  друг  от  друга  крупицы
информации о том, что делается на студиях. Люди, сидевшие сейчас  за  этим
столом, и есть настоящие "уцелевшие" - те, по чьей воле  вершилось  все  в
Голливуде.
     Это...  люди,  которые  держали  двери  закрытыми  для  нее,  которые
отказывались дать ей шанс. Любой из сидящих за столом мог  бы  помочь  ей,
мог бы изменить ее жизнь, но ни у кого из них не нашлось и пяти минут  для
Джилл Касл. Она посмотрела через стол на продюсера,  который  стал  героем
дня благодаря новой большой музыкальной  кинокартине.  Он  отказался  даже
поговорить с Джилл.
     На дальнем  конце  стола  знаменитый  комедийный  режиссер  оживленно
болтал со звездой, играющей в его последнем фильме. Он  отказался  принять
Джилл.
     Сэм Уинтерс разговаривал с управляющим другой студией. Джилл  послала
Уинтерсу телеграмму с просьбой посмотреть на ее игру в одном телевизионном
шоу. Он даже не потрудился ответить.
     Они заплатят за все обиды и оскорбления, они и все остальные  в  этом
городе, кто так отвратительно поступил с ней. Сейчас она ничего не значила
для этих людей, но будет значить. О да! Когда-нибудь это произойдет!
     Пища была восхитительная, но Джилл так была  занята  своими  мыслями,
что не замечала, что именно она ест. Когда  обед  подошел  к  концу,  Тоби
поднялся и сказал:
     - Эй! Нам лучше поторопиться, а то кино начнут без нас.
     Держа Джилл под руку, он повел всех в большую комнату, где они должны
были смотреть фильм.
     Комната была обставлена так, что шестьдесят  человек  могли  смотреть
кино, удобно расположившись на диванах и в креслах.  По  одну  сторону  от
входа стоял сервировочный столик с  конфетами,  по  другую  -  машина  для
приготовления попкорна.
     Тоби сел рядом с Джилл. Она  чувствовала,  что  на  протяжении  всего
фильма он больше смотрел на нее, чем на экран. Когда  фильм  закончился  и
загорелся свет, подали  кофе  с  пирожными.  Полчаса  спустя  гости  стали
разъезжаться. У большинства были ранние вызовы в студию.
     Тоби стоял у  парадной  двери,  прощаясь  с  Сэмом  Уинтерсом,  когда
появилась уже одетая в пальто Джилл.
     - Ты куда собралась?! - растерялся Тоби. - Я отвезу тебя домой.
     - Я с машиной, - с милой  улыбкой  ответила  Джилл.  -  Благодарю  за
чудесный вечер, Тоби.
     И уехала.
     Тоби стоял и смотрел, как она уезжает, не веря своим глазам.  У  него
были упоительные планы на  остаток  вечера.  Он  собирался  повести  Джилл
наверх, в спальню, и... Он даже выбрал записи,  которые  хотел  поставить!
"Любая из присутствовавших сегодня здесь женщин была бы счастлива прыгнуть
ко мне в постель, - подумал Тоби. - К тому же это звезды,  а  не  какая-то
там бессловесная статистка. Просто Джилл Касл, черт бы ее побрал,  слишком
глупа и не понимает, от чего воротит нос! Что ж решено, с ней  покончено!"
Этот урок Тоби усвоил.
     Он никогда больше не заговорит с Джилл.


     Тоби позвонил Джилл на следующее  утро  в  девять  часов  и  в  ответ
услышал магнитофонную запись. "Здравствуйте, это Джилл Касл. Извините, что
меня сейчас нет дома. Оставьте, пожалуйста, ваше имя и номер телефона, и я
позвоню  вам,  когда  вернусь.  Просьба   подождать   сигнала.   Спасибо".
Послышался резкий гудок.
     Тоби стоял, сжимая  в  руке  трубку,  потом  бросил  ее,  не  оставив
никакого сообщения. Проклятье! Не хватало  еще  разговаривать  с  каким-то
механическим голосом. Через минуту он снова набрал номер. Выслушав запись,
он начал говорить: "У тебя  самый  чудненький  ответчик  во  всем  городе.
Хорошо бы запаковать его в коробочку. Я обычно не  перезваниваю  девушкам,
которые убегают сразу после  еды,  но  в  твоем  случае  я  решил  сделать
исключение. Как ты насчет обеда  се..."  Телефон  отключился.  Он  слишком
длинно говорил, и проклятая лента кончилась. Он замер, не зная, что дальше
делать, и чувствуя себя дураком. Его бесила необходимость звонить еще раз,
но он все-таки набрал номер по третьему заходу и сказал: "Так я говорил до
того, как раввин обрезал меня, как ты насчет  обеда  сегодня?  Буду  ждать
твоего звонка". Он оставил свой телефон и повесил трубку.
     Тоби ждал весь день, не находя себе места, но она так и не позвонила.
Около семи часов он подумал:  "Ну  и  пошла  ты  к  черту!  Это  был  твой
последний шанс, детка". И на этот раз все решено окончательно.  Он  достал
свою телефонную книжку и стал ее листать. Но не нашел ни одного номера, по
которому ему сейчас хотелось бы позвонить.





     Это была самая большая и сложная роль в жизни Джилл.
     Она не могла себе представить, почему Тоби так гонялся за ней,  когда
мог иметь любую женщину в  Голливуде,  да  причина  и  не  имела  для  нее
значения. Важен сам факт. Несколько дней Джилл не могла думать  ни  о  чем
другом, кроме званного обеда, и о том, как все гости, все эти важные люди,
стремились угодить Тоби. Они для него готовы были сделать все, что угодно.
Джилл надо было найти какой-то  способ  заставить  Тоби  делать  все,  что
угодно ей. Она понимала, что действовать придется  очень  умно.  Тоби  был
известен тем, что, переспав с женщиной, тут же терял к  ней  интерес.  Его
увлекала сама погоня, само преследование. Джилл много думала о  Тоби  и  о
том, как себя с ним держать.
     Он  звонил  ей  каждый  день,  но  прошла  неделя,  прежде  чем   она
согласилась пообедать с ним еще раз.  Тоби  пришел  в  такое  эйфорическое
состояние, что оно стало  предметом  обсуждения  среди  участников  шоу  и
технического персонала.
     - Если бы существовал такой  зверь,  как  любовь,  -  признался  Тоби
Клифтону, - то я подумал бы, что влюблен. Каждый  раз,  когда  я  думаю  о
Джилл, у меня случается эрекция.
     Он ухмыльнулся и добавил:
     - А когда у меня случается эрекция, то все равно что  вывесить  доску
объявлений на Голливудском бульваре.
     Вечером в день их первого свидания Тоби заехал за Джилл к ней домой и
сказал:
     - У нас заказан столик в "Чейзене".
     Он был уверен, что доставит ей удовольствие.
     - Да? - В голосе Джилл слышалась нотка разочарования.
     Он похлопал глазами.
     - Есть какое-то другое место, куда ты предпочла бы пойти?
     Был субботний вечер, но Тоби знал, что  сможет  получить  столик  где
угодно - в "Перино", "Амбассадоре", "Дерби".
     - Скажи, куда ты хочешь?
     Джилл помолчала в нерешительности, потом сказала:
     - Вы будете смеяться.
     - Нет, не буду.
     - К Томми.


     Возле бассейна Клифтон Лоуренс смотрел, как один из Маков делает Тоби
массаж.
     - Ты ни за что не поверишь, -  восторженно  рассказывал  Тоби.  -  Мы
двадцать  минут  стояли  в  очереди  перед  этим  заведением,  где  кормят
гамбургерами.  И  знаешь,  где  находится  эта  чертова  дыра?  В   центре
Лос-Анджелеса.  Центр  Лос-Анджелеса  посещают   только   "мокрые   спины"
[нелегальные  иммигранты  из  Мексики,  переплывающие  р.Рио-Гранде].  Она
чокнутая. Я готов был потратить  на  нее  сотню  долларов,  с  французским
шампанским и всем прочим, а обошелся мне вечер в два доллара сорок центов.
Я хотел повести ее потом в "Пип". Сказать, что мы делали вместо этого?  Мы
гуляли по пляжу в Санта-Монике. В мои  "гуччи"  набился  песок.  Никто  не
расхаживает ночью по пляжу. Могут напасть аквалангисты.
     Он восхищенно покачал головой.
     - Джилл Касл... Ты веришь, что такое бывает?
     - Нет, - сухо сказал Клифтон.
     - Она не захотела зайти ко мне и выпить по маленькой на сон грядущий,
вот я и подумал, что заберусь в постель у нее дома, правильно?
     - Правильно.
     - Неправильно. Она даже не впускает  меня  в  дверь.  Целует  меня  в
щечку, и я отправляюсь домой один. Ну, какая это к черту ночь разгула  для
"Чарли-суперзвезды"?
     - Ты собираешься после этого продолжать с ней видеться?
     - Ты сбрендил или что? Можешь закладывать свою  драгоценную  задницу,
что собираюсь!


     После этого Тоби и Джилл стали встречаться почти каждый вечер.  Когда
Джилл говорила Тоби, что не может с ним увидеться, потому что занята или у
нее ранний вызов в студию, Тоби приходил в отчаяние. Он  звонил  Джилл  по
десять раз в день.
     Он водил ее в самые  шикарные  рестораны  и  самые  аристократические
клубы в городе. В свою очередь Джилл водила его по  променадам  на  пляжах
Санта-Моники, в гостиницу "Транкас Инн", в небольшой французский  семейный
ресторанчик  под  названием  "Тэкс",  в  "Папа   де   Карлос"   и   другие
малоизвестные места,  о  которых  знает  пытающаяся  пробить  себе  дорогу
актриса без денег. Тоби было все равно куда идти, лишь бы Джилл находилась
рядом.
     Наконец-то в жизни Тоби появился человек, общение с которым  избавило
его от чувства одиночества.
     Теперь  Тоби  почти  боялся,  что  если  переспит  с  Джилл,  то  все
очарование исчезнет. И все же он желал ее так, как никогда еще не желал ни
одной женщины в жизни. Однажды в конце вечера, когда Джилл  попрощалась  с
ним легким поцелуем, Тоби просунул руку ей между ног и сказал:
     - Господи, Джилл, я спячу, если ты не будешь моей.
     Она отстранилась и холодно произнесла:
     - Если это все, что тебе нужно, ты можешь это  купить  где  угодно  в
городе за двадцать долларов.
     И захлопнула  дверь  у  него  перед  носом.  После  этого  она  дрожа
прислонилась к двери, боясь, что зашла слишком  далеко.  Она  не  сомкнула
глаз всю ночь от этих тревожных мыслей.
     На следующий день Тоби прислал  ей  бриллиантовый  браслет,  и  Джилл
поняла, что все в порядке. Она  вернула  браслет  с  тщательно  обдуманной
запиской. "Все равно спасибо. Ты заставляешь меня чувствовать себя  ужасно
красивой".
     - Я заплатил за него три тысячи, - с гордостью сказал Тоби  Клифтону,
- а она отослала его обратно!
     Тот недоверчиво покачал головой.
     - Что ты думаешь о такой девушке?
     Клифтон мог бы рассказать ему все, что думает,  но  ограничился  тем,
что произнес:
     - Она, во всяком случае, необычна, мой мальчик.
     - Необычна! - воскликнул Тоби. - Все до одной бабенки в  этом  городе
только и ждут, как бы заграбастать все, до чего  могут  дотянуться  своими
потными ручонками. Джилл первая девушка из всех, кого я встречал,  которой
материальные вещи до лампочки. Разве я виноват, что схожу по ней с ума?
     - Нет, - сказал Клифтон. Но он начал беспокоиться. Он знал про  Джилл
все и спрашивал себя, не зря ли он до сих пор молчал.
     - Я не буду возражать,  если  ты  захочешь  взять  Джилл  в  качестве
клиентки, -  сказал  Тоби  Клифтону.  -  Держу  пари,  что  из  нее  может
получиться настоящая кинозвезда.
     Клифтон парировал этот удар ловко и в то же время твердо.
     - Нет, Тоби, спасибо. Одной суперзвезды мне вполне достаточно.
     Он засмеялся.
     В тот вечер Тоби передал эти слова Джилл.
     После неудачной попытки Тоби тщательно избегал заговаривать с Джилл о
совместном пребывании в постели. В сущности, Тоби гордился  Джилл  потому,
что она ему отказывала. Все другие девицы, с которыми он имел  дело,  были
просто подстилки. Джилл не такая.  Когда  Тоби  делал  что-то,  что  Джилл
считала неподобающим, она ему так и говорила. Однажды Тоби словесно  высек
кого-то, кто приставал к нему, выпрашивая автограф. Позже  Джилл  сказала:
"Смешно бывает тогда, когда ты демонстрируешь свой сарказм на сцене, Тоби.
А сейчас ты просто обидел человека".
     Тоби пошел к тому человеку и извинился.
     Джилл намекнула, что, по ее мнению, пить так много  Тоби  вредно.  Он
уменьшил потребление спиртного.  Стоило  ей  случайно  обронить  небольшое
критическое замечание в связи с его одеждой,  как  он  переменил  портных.
Тоби позволял Джилл говорить такие вещи, которых он не потерпел бы  ни  от
кого другого во всем мире. Никто и никогда не осмеливался  командовать  им
или критиковать его.
     Кроме матери, конечно.
     Джилл отказывалась принимать от Тоби деньги или дорогие  подарки,  но
он знал, что у нее не может быть много денег, и ее мужественное  поведение
заставляло Тоби еще больше восхищаться  ею.  Однажды  вечером  в  квартире
Джилл, ожидая, когда она закончит переодеваться к обеду,  Тоби  заметил  в
гостиной пачку  счетов.  Он  сунул  их  в  карман,  а  на  следующий  день
распорядился, чтобы Клифтон их оплатил. Тоби почувствовал,  будто  одержал
какую-то победу. Но ему хотелось сделать для  Джилл  что-то  значительное,
что-то важное.
     И вдруг он понял, что это должно быть.


     Сэм, я собираюсь оказать тебе большую услугу!
     "Бойтесь  звезд,  дары  приносящих",  -  поморщившись,  подумал   Сэм
Уинтерс.
     - Ты с ног сбился в поисках  девушки  для  картины  Келлера,  так?  -
спросил Тоби. - Так вот, я нашел ее тебе.
     - Я знаю ее? - спросил Сэм.
     - Ты познакомился с ней у меня. Джилл Касл.
     Сэм помнил Джилл. Красивое лицо, шикарная фигура, прекрасные  волосы.
Но слишком стара, чтобы играть роль девочки-подростка в фильме Келлера. Но
если Тоби хочет, чтобы она попробовалась на  эту  роль,  Сэм  сделает  ему
такое одолжение.
     - Пришли ее ко мне сегодня во второй половине дня, - сказал он.


     Сэм  позаботился  о  том,  чтобы  проба  Джилл  Касл  была  тщательно
подготовлена. Ей дали одного из лучших операторов студии, а режиссуру взял
на себя сам Келлер.
     Сэм  просмотрел  отснятый  материал  на  следующий  день.  Как  он  и
предполагал,  Джилл  была  слишком  взрослой  для  роли  юной  девушки.  В
остальном она смотрелась неплохо.  Ей  недоставало  лишь  харизмы  -  того
волшебного обаяния, которое должен излучать экран.
     Он позвонил Тоби Темплу.
     - Сегодня утром я просмотрел пробу Джилл,  Тоби.  Она  фотогенична  и
умеет  читать,  но  на  главные  роли  не  потянет.   Она   может   хорошо
зарабатывать, играя второстепенные роли, но  если  ей  хочется  непременно
стать кинозвездой, то я думаю, что она ошиблась в выборе рода занятий.
     Тоби заехал за Джилл, чтобы повезти ее на обед, который устраивали  в
честь  знаменитого  английского  режиссера,  только  что   приехавшего   в
Голливуд. Джилл заранее предвкушала ожидавшее ее удовольствие.
     Она открыла Тоби дверь и, как  только  он  вошел,  в  ту  же  секунду
поняла, что у него плохие новости.
     - Ты что-то слышал о результатах моей пробы! - догадалась она.
     Он нехотя кивнул.
     - Я говорил с Сэмом Уинтерсом.
     Он пересказал ей слова Сэма, стараясь смягчить удар.
     Джилл стояла и слушала, не говоря ни слова.  Она  была  так  уверена.
Роль казалась такой подходящей именно для нее. Неожиданно в памяти  всплыл
золотой кубок в витрине универсального магазина. Желание обладать и потеря
причинили  тогда  маленькой  девочке  столько  страданий!   Сейчас   Джилл
испытывала то же самое чувство отчаяния.
     Тоби между тем говорил:
     - Послушай, детка, не  расстраивайся  из-за  этого.  Уинтерс  сам  не
знает, что говорит.
     В том-то и дело, что знает! Ей  не  суждено  стать  кинозвездой.  Все
переживания, и боль, и надежда были напрасны! Все  происходит  так,  будто
права была ее мать, и сейчас мстительный Бог наказывает  Джилл  неизвестно
за что. Она словно слышит истошный  вопль  проповедника:  "Вы  видите  эту
маленькую девочку? Она будет гореть в Аду за свои грехи, если  всей  душой
не предастся Богу и не раскается". Джилл приехала в этот город с любовью и
надеждой, а город унизил ее.
     Ее охватило невыносимое отчаяние, и она даже не поняла,  что  плачет,
пока не почувствовала себя в объятиях Тоби.
     - Ш-ш! Ничего страшного не случилось, - ласково  произнес  он,  и  от
нежности, с какой это было сказано, она разрыдалась еще горше.
     Тоби успокаивал ее, неожиданно для себя она стала рассказывать ему  о
том, как умер ее отец,  когда  она  родилась,  и  о  золотом  кубке,  и  о
трясунах, и о головных болях, и о кошмарных ночах, когда  она  ждала,  что
вот-вот Бог поразит ее насмерть. Она рассказывала ему о бесконечной  колее
безрадостной случайной работы, на  которую  она  нанималась,  чтобы  стать
актрисой, и о цепочке неудач. Какой-то глубинный  инстинкт  уберег  ее  от
упоминания о мужчинах, которые у нее были. И, хотя  она  с  самого  начала
вела с Тоби расчетливую игру, сейчас ей было не до притворства.  Именно  в
этот момент своей абсолютной уязвимости она и дотянулась до  его  души.  В
глубине ее она тронула струну, которой до нее никто еще не касался.
     Он вынул из кармана свой носовой платок и вытер ей слезы.
     - Эй!  Если  ты  думаешь,  что  только  тебе  пришлось  несладко,  то
послушай, что я тебе расскажу. Мой старик был мясником и...
     Они проговорили до трех часов ночи. Впервые в жизни Тоби разговаривал
с женщиной как с человеком, понимал ее. Да и  неудивительно:  ведь  у  них
столько общего!
     То, что началось  как  ласковое  сочувствие  и  утешение,  постепенно
превратилось в чувственное, животное желание. Они жадно целовались,  и  он
крепко прижимал ее к себе. Джилл ощущала, как давит  на  нее  его  мужское
естество. Он нужен ей, и он раздевает ее, и она помогает раздеваться  ему,
и вот он стоит нагой рядом с ней в темноте, и их неудержимо толкает друг к
другу какая-то неведомая сила. Они опустились на пол. Тоби  вошел  в  нее,
она застонала от его огромности, и он хотел отстраниться. Но она  с  силой
вцепилась в него и притянула к себе еще ближе. И тогда он стал любить  ее,
наполняя, завершая ее, делая ее целой. Любовь была нежной и  ласковой,  но
быстро разгоралась и стала неистовой и требовательной,  и  внезапно  будто
рухнула плотина, это был уже экстаз,  восторженное  упоение,  неосознанное
животное совокупление, и Джилл пронзительно  кричала:  "Люби  меня,  Тоби!
Люби, люби меня!" Удары его тела отдавались на ней, в ней, были частью ее,
и два тела стали одним.
     Они любили друг друга всю ночь, и говорили, и смеялись, и  было  так,
словно они принадлежали друг другу всегда.
     Если раньше Тоби думал, что любит Джилл, то сейчас он  просто  сходил
по ней с ума. Они лежали в постели, и он обнимал  ее,  оберегая,  и  думал
изумленно: "Так вот что такое любовь!" Он повернул голову и  посмотрел  на
нее. Она была такой теплой,  растрепанной  и  такой  прекрасной,  что  дух
захватывало, и он никогда еще никого так сильно не любил.
     - Я хочу на тебе жениться, - твердо произнес он.
     Это была самая естественная вещь на свете.
     Она крепко прижалась к нему и сказала:
     - Да, да, Тоби!
     Она любит его и выйдет за него замуж.
     И лишь много часов спустя Джилл вспомнила, с чего это  все  началось.
Ей нужно было могущество Тоби.  Она  хотела  отплатить  всем  этим  людям,
которые пользовались ею, причиняли  ей  боль,  унижали  ее.  Джилл  хотела
отомстить.
     Теперь она это сделает...





     Клифтон Лоуренс был в трудном положении. В какой-то  мере,  наверное,
он сам виноват, позволив делу зайти так далеко. Он сидел за стойкой бара у
Тоби, который говорил:
     - Я сделал ей предложение сегодня утром, Клиф, и она его  приняла.  Я
чувствую себя шестнадцатилетним парнишкой!
     Клифтон старался, чтобы шок не отразился у него  на  лице.  Ему  надо
быть чрезвычайно осторожным в этом деле. Он знал одно: не мог он позволить
этой шлюшке выйти замуж за Тоби Темпла. Как только напечатают объявление о
свадьбе, все членоносцы в Голливуде вылезут из щелей  и  станут  говорить,
что были первыми в этой очереди. Просто чудо какое-то, что Тоби ничего  не
узнал про Джилл до сих пор, но вечно скрывать  это  от  него  не  удастся.
Когда Тоби узнает правду, начнется смертоубийство. Он набросится  на  всех
окружающих, на всех, кто допустил, чтобы с ним случилось такое, и  Клифтон
Лоуренс будет первым, на кого обрушится гнев Тоби.  Нет,  Клифтон  не  мог
позволить этому браку состояться. Он  хотел  было  сказать,  что  Тоби  на
двадцать лет старше Джилл, но сдержался. Он посмотрел на него и  осторожно
произнес:
     - Может, не стоит все делать в такой  спешке.  Для  того,  чтобы  как
следует узнать человека, надо немало времени. Ты ведь можешь и переду...
     Тоби отмахнулся.
     - Ты будешь моим шафером. Как думаешь, где лучше справлять свадьбу  -
здесь или в Вегасе?
     Клифтон  понял,  что  зря  старается.   Есть   только   один   способ
предотвратить эту катастрофу. Надо каким-то образом остановить Джилл.
     Во второй половине дня Клифтон позвонил Джилл и попросил ее прийти  к
нему в офис. Она появилась,  опоздав  на  час,  подставила  ему  щеку  для
поцелуя, присела на край дивана и сказала:
     - У меня мало времени. Я встречаюсь с Тоби.
     - Это дело не займет много времени.
     Клифтон изучающе смотрел на нее.  Джилл  разительно  изменилась.  Она
почти совсем не была похожа на  ту  девушку,  с  которой  он  познакомился
несколько месяцев назад. Сейчас в ней чувствовалась  уверенность  в  себе,
почти самоуверенность, которой  раньше  не  замечалось.  Что  ж,  ему  уже
приходилось иметь дело с особами такого рода.
     - Джилл, я не собираюсь ходить вокруг да  около.  Вы  противопоказаны
Тоби! Я хочу, чтобы вы уехали из Голливуда.
     Из ящика стола он вынул белый конверт.
     - Здесь пять тысяч долларов наличными.  Этого  достаточно,  чтобы  вы
могли уехать, куда захотите.
     С минуту Джилл изумленно смотрела на него, потом откинулась  назад  и
рассмеялась.
     - Я не шучу, -  рассердился  Клифтон  Лоуренс.  -  Вы  думаете,  Тоби
женился бы на вас, если бы узнал, что вы спали со всем городом?
     С минуту она рассматривала Клифтона. Ей хотелось сказать ему, что это
он виноват во всем, что с ней произошло. Он и все  другие  власть  имущие,
которые отказывались дать ей шанс. Они заставили ее платить  своим  телом,
своей гордостью, своей душой. Но она знала, что никак не сможет  заставить
его это понять. Он пытается блефовать. Клифтон не осмелится рассказать про
нее Тоби: это будет слово Лоуренса против ее слова.
     Джилл поднялась и вышла из кабинета.
     Часом позже Клифтону позвонил Тоби.
     Лоуренс никогда не слышал, чтобы голос Тоби звучал так взволнованно.
     - Не знаю, что ты там сказал Джилл, дружище, но я должен отдать  тебе
должное: она не может ждать. Мы выезжаем в Лас-Вегас, чтобы пожениться!


     Реактивный  самолет  "Лир"  находился  в  тридцати  пяти   милях   от
Лос-Анджелеского международного аэропорта, летя  со  скоростью  25  узлов.
Дэвид Кенион связался с диспетчерской и дал свои координаты.
     У него было прекрасное настроение. Он летел к Джилл.
     Сисси оправилась от большинства  травм,  полученных  в  автомобильной
катастрофе,  но  лицо  ее  было  сильно  порезано.  Дэвид  отправил  ее  к
бразильскому доктору, лучшему в мире хирургу  по  пластическим  операциям.
Она пробыла там  шесть  недель  и  все  это  время  писала  ему  письма  с
восторженными похвалами доктору.
     Двадцать четыре часа назад Сисси позвонила Дэвиду и сказала,  что  не
вернется. Она влюбилась.
     Дэвид не мог поверить своему везению.
     - Это... это замечательно, - с трудом выдавил он  из  себя.  -  Желаю
счастья тебе и доктору.
     - О, это не доктор, - ответила Сисси. - Это  один  человек,  которому
принадлежит здесь небольшая плантация. Внешне  он  -  точная  твоя  копия,
Дэвид. От тебя отличается лишь тем, что любит меня.
     Треск в наушниках прервал его мысли.
     - "Лир 3 Альфа Папа", говорит  диспетчерская  подхода,  Лос-Анджелес.
Вам разрешен заход на посадку на полосу номер двадцать пять, левую.  Вслед
за вами будет садиться "Юнайтед" семь ноль  седьмой.  Когда  приземлитесь,
выруливайте на стоянку справа от вас.
     - Вас понял.
     Дэвид начал снижаться, и у него заколотилось сердце. Он найдет Джилл,
скажет, что любит ее по-прежнему, и будет просить ее выйти за него замуж.
     Он шел через зал аэропорта мимо газетного киоска и увидел заголовок:

                  ТОБИ ТЕМПЛ ЖЕНИТСЯ НА АКТРИСЕ.

     Он дважды перечитал текст, потом повернулся и пошел в бар.
     Он не просыхал три дня, а потом улетел обратно в Техас.





     Это был волшебный медовый месяц. На частном  самолете  Тоби  и  Джилл
прилетели в Лас-Гадас и гостили там у  Патино  на  их  сказочном  курорте,
сделанном из мексиканских джунглей и пляжа. Новобрачным  отвели  отдельную
виллу,  окруженную  зарослями  кактусов,   гибискуса   и   ярко   цветущей
бугенвиллеи, где им всю ночь пели  экзотические  птицы.  Они  провели  там
десять дней, наслаждаясь природой, катаясь на яхте и посещая  устраиваемые
в  их  честь  праздники.  Они  ели  восхитительную   пищу   в   "Легаспи",
приготовленную поварами-гурманами, и плавали  в  пресных  водоемах.  Джилл
делала покупки в изысканных бутиках на Плазе.
     Из Мехико они полетели в Биарриц, где остановились в "Отель дю Палэ",
причудливом дворце, который Наполеон III построил для  императрицы  Эжени.
Новобрачные играли  в  казино,  смотрели  корриду,  рыбачили  и  всю  ночь
наслаждались любовью.
     От  Бискайского  побережья  они  двинулись  на   восток,   в   Гштад,
расположенный на высоте трех с половиной тысяч футов над уровнем  моря,  в
Бернских Альпах. Они совершали воздушные экскурсии, пролетая над Монбланом
и Маттерхорном. Они спускались  на  лыжах  по  сверкающим  белым  склонам,
катались на санях, запряженных собаками, ходили на  вечеринки,  танцевали.
Тоби никогда еще не был так счастлив. Он нашел женщину, которая сделал его
жизнь полной. Он больше не был одинок.
     Тоби не стал бы возражать, если бы их медовый  месяц  продолжался  до
конца,  но  Джилл  не  терпелось  вернуться  домой.   Ее   совершенно   не
интересовали ни эти места, ни эти люди. Она чувствовала  себя  как  только
что коронованная королева, которую держат вдали от подвластной ей  страны.
Джилл Касл страстно желала вернуться в Голливуд.
     Миссис Тоби Темпл надо было свести кое-какие счеты.









     У неудачи свой особый запах. Что-то вроде  неотвязной  миазматической
вони. Как собаки могут учуять запах страха в человеке, так люди чувствуют,
когда человек "катится вниз".
     Особенно в Голливуде.
     В кинобизнесе все до одного знали,  что  с  Клифтоном  Лоуренсом  все
кончено! Знали еще до того, как он сам это понял.
     Клифтон не получал никаких известий от Тоби и Джилл в течение недели,
которая прошла с тех пор, как они вернулись из свадебного путешествия.  Он
послал им дорогой подарок и три раза пытался застать их  по  телефону,  но
все напрасно: его  игнорировали.  Джилл...  Каким-то  образом  ей  удалось
восстановить Тоби против него. Клифтон понимал, что  ему  придется  с  ней
помириться. Они с  Тоби  слишком  много  значили  друг  для  друга,  чтобы
позволить кому-то встать между ними.
     Клифтон приехал к ним домой утром в  тот  день,  когда  у  Тоби  была
работа в студии. Джилл увидела, как он идет по подъездной аллее, и открыла
ему дверь. Она выглядела потрясающе, и Клифтон сказал ей  об  этом.  Джилл
приняла его дружески. Они сидели в саду, пили кофе, и  Джилл  рассказывала
ему о свадебном путешествии и о тех местах, где они с Тоби побывали.
     - Извини, что Тоби не  перезвонил  тебе,  Клиф.  Ты  не  можешь  себе
представить, какая тут все это время суета, - вежливо сказала она.
     Джилл улыбнулась извиняющейся улыбкой, и Клифтон решил,  что  был  не
прав по отношению к ней. Она не стала его врагом.
     - Я хотел бы  начать  все  сначала  и  чтобы  мы  стали  друзьями,  -
предложил он.
     - Спасибо, Клиф. Я бы тоже этого хотела.
     Клифтон почувствовал безмерное облегчение.
     - Я хочу устроить обед в вашу с Тоби честь. Закажу  отдельный  зал  в
"Бистро". Через неделю, считая от субботы.  Смокинги,  сто  самых  близких
ваших друзей. Ну как?
     - Чудесно! Тоби будет рад.


     Джилл  выждала  до  второй  половины  того  дня,  когда  должен   был
состояться обед, потом позвонила и сказала:
     - Прости, Клиф. Боюсь, что я никак не смогу быть сегодня  вечером.  Я
немного устала. Тоби считает, что мне лучше посидеть дома и отдохнуть.
     Клифтон постарался не выдать своих чувств.
     - Очень жаль, Джилл, но я понимаю. Тоби ведь сможет прийти, да?
     Он услышал в трубке, как она вздохнула.
     - Боюсь, что нет, дорогой. Он без меня никуда не ходит. Но все равно,
желаю тебе приятного вечера.
     И она повесила трубку.
     Отменять обед было слишком поздно. Счет составил три тысячи долларов.
Но Клифтону он обошелся гораздо дороже этих денег. К нему  не  пришел  его
почетный гость, его единственный клиент, и все, кто там был -  управляющие
студиями, кинозвезды, режиссеры, все, кто что-то значил в Голливуде, - это
чувствовали. Клифтон попытался скрыть истинную причину отсутствия дорогого
гостя, объяснив, что Тоби не совсем здоров. Когда  на  следующий  день  он
купил номер "Херальд Эгзэминер", то увидел там фотографию мистера и миссис
Тоби Темпл, сделанную накануне вечером на стадионе "Доджерс".


     Теперь Клифтон Лоуренс понимал, что  борется  за  собственную  жизнь.
Если Тоби откажется от него, то податься ему будет  абсолютно  некуда.  Ни
одно из крупных агентств не возьмет его, потому  что  он  не  приведет  им
клиентов, а мысль о  том,  чтобы  начать  все  сначала  самому,  была  ему
невыносима.  Уже  слишком  поздно!  Ему  обязательно  надо  найти   способ
помириться с Джилл. Он  позвонил  ей  и  сказал,  что  хотел  бы  приехать
поговорить с ней.
     - Конечно, - обрадовалась она. - Я только вчера  говорила  Тоби,  что
последнее время мы что-то редко стали видеться.
     - Я буду у вас через пятнадцать минут, э... - пообещал Клифтон.
     Он подошел к  шкафчику  с  напитками  и  налил  себе  двойную  порцию
шотландского виски. Последнее время он стал частенько это  делать.  Дурная
привычка - пить в течение рабочего  дня,  но  кого  он  обманывает?  Какая
работа? Он ежедневно получает важные предложения для  Тоби,  но  не  может
добиться,  чтобы  Великий  человек  сел  и  хотя  бы  обсудил  с  ним  эти
предложения. А ведь когда-то они обговаривали абсолютно  все.  Он  помнит,
как им тогда было здорово, какие поездки у них были, какие сборища,  какое
веселье, какие девушки, как  они  были  близки.  Тоби  нуждался  в  нем  и
рассчитывал на него. А сейчас... Клифтон налил себе еще и с  удовольствием
заметил, что руки у него не так сильно дрожат.
     Когда Клифтон приехал к Темплам, Джилл сидела на террасе и пила кофе.
Заметив его, она подняла голову и улыбнулась. "Ты же коммерсант, -  сказал
себе Клифтон. - Убеди ее!"
     - Рада видеть тебя, Клиф. Садись.
     - Спасибо, Джилл.
     Он сел напротив нее за большой стол из  кованого  железа  и  стал  ее
рассматривать. На ней было белое  летнее  платье,  и  контраст  с  черными
волосами и золотистой, загорелой  кожей  был  ошеломляющим.  Она  казалась
очень молодой и - другого слова ему просто почему-то не приходило на ум  -
невинной.  Джилл  наблюдала  за  ним,  и  глаза  ее  смотрели  ласково   и
дружелюбно.
     - Не хочешь ли чего-нибудь на завтрак, Клиф?
     - Нет, спасибо. Я уже давно позавтракал.
     - Тоби нет дома.
     - Я знаю. Я хотел поговорить с тобой наедине.
     - Чем могу быть полезна?
     - Прими мои извинения! - с чувством  сказал  Клифтон.  Он  никогда  в
жизни никого ни о чем не умолял, но сейчас ему приходилось это  делать.  -
Мы... я неудачно начал. Может быть, я сам виноват.  Наверное,  так  оно  и
есть. Тоби так давно был моим клиентом и другом, что я... я хотел  уберечь
его. Ты можешь это понять?
     Джилл кивнула, не сводя с него карих глаз, и сказала:
     - Конечно, Клиф.
     Он сделал глубокий вздох.
     - Не знаю, рассказывал он тебе когда-нибудь  эту  историю,  но  старт
Тоби дал именно я. Как только я увидел его, так сразу понял, что он станет
великим артистом. - Клифтон заметил, что полностью владеет ее вниманием. -
В то время у меня было очень много  важных  клиентов,  Джилл.  Я  от  всех
отказался, чтобы иметь возможность заниматься исключительно карьерой Тоби.
     - Тоби рассказывал мне, как много ты для него сделал, - сказала она.
     -  Правда?  -  Ему  стало  противно  от  того,  как  заискивающе  это
прозвучало.
     Джилл улыбнулась.
     - Он рассказал мне тот случай, когда он подстроил, будто тебе  звонил
Сэм Голдуин, и когда ты все равно пошел посмотреть  его  выступление.  Это
было так мило с твоей стороны.
     Клифтон наклонился вперед и заговорил умоляюще:
     - Я не хочу ничем испортить  отношения,  существующие  между  мной  и
Тоби. Мне нужно, чтобы ты была на моей стороне. Я прошу тебя  забыть  все,
что между нами произошло. И простить меня за неуместное  вмешательство.  Я
думал, что оберегаю Тоби. Что ж, я был не прав. Уверен, что  с  тобой  ему
будет великолепно.
     - Я этого хочу. Очень-очень!
     - Если Тоби от меня откажется, то я... я думаю, это меня доконает.  Я
имею в виду не только деловую сторону. Он и я... Он был  мне  как  сын.  Я
люблю его. - Клифтон презирал себя за это, но  опять  заговорил  умоляющим
тоном: - Пожалуйста, Джилл, ради всего святого... - Он не мог  продолжать,
у него прервался голос.
     Она долго смотрела на него своими  глубокими  карими  глазами,  потом
протянула ему руку.
     - Я не злопамятна, - дружелюбно произнесла Джилл. - Придешь завтра  к
нам ужинать?
     Клифтон глубоко вздохнул, потом счастливо улыбнулся и сказал:
     - Спасибо. - Его глаза  затуманились  слезами.  -  Я...  я  этого  не
забуду. Никогда!
     На следующее утро, когда Клифтон явился к себе  в  офис,  там  лежало
заказное  письмо,  которым  его  уведомляли,  что  услуги  его  больше  не
потребуются и что он теперь не уполномочен действовать в  качестве  агента
Тоби Темпла.





     Замужество Джилл  Касл  стало  самым  потрясающим  событием  в  жизни
Голливуда после изобретения кинескопа. В  киногороде,  где  все  играли  в
восхваление платья императора, Джилл работала языком, словно  косой.  Там,
где лесть была повседневной расхожей монетой, Джилл бесстрашно высказывала
собственное  мнение.  У  нее  рядом  был  Тоби,  и  она  пользовалась  его
могуществом, словно  дубинкой,  атакуя  всех  высших  должностных  лиц  на
студиях. Им никогда еще не приходилось иметь дело ни с кем  подобным.  Они
не осмеливались задевать Джилл, потому что боялись обидеть Тоби. Он был  в
Голливуде ценностью, приносящей самый высокий  доход,  он  был  нужен  им,
необходим.
     Темпл был в зените популярности. Его телевизионное шоу все еще шло на
первом месте  по  еженедельному  нильсеновскому  рейтингу,  фильмы  с  его
участием давали  колоссальные  кассовые  сборы,  а  когда  он  выступал  в
Лас-Вегасе, все казино удваивало свои прибыли. На Тоби  Темпла  был  самый
большой спрос во  всем  шоу-бизнесе.  Все  хотели  заполучить  его  -  для
гостевых снимков, альбомов,  пластинок,  персональных  концертов,  рекламы
товаров, бенефисов, фильмов и еще многого другого.
     Самые важные в городе люди лезли из кожи вон, чтобы угодить Тоби. Они
быстро поняли, что угодить Тоби  можно,  угождая  Джилл.  Она  сама  стала
расписывать все его встречи и организовывать его жизнь таким образом,  что
в ней находилось место лишь тем, кто получал ее  одобрение.  Она  окружала
его непроницаемым барьером, через который разрешалось проходить лишь самым
богатым, самым  знаменитым  и  самым  могущественным  персонам.  Она  была
хранительницей  огня.  Когда-то  бедная  польская  девушка,   она   теперь
принимала у  себя  и  приглашалась  губернаторами,  послами,  артистами  с
мировым именем и Президентом Соединенных Штатов. Этот город творил  с  ней
ужасные вещи. Но больше такого никогда не будет. Во всяком случае, пока  у
нее есть Тоби Темпл.


     Хуже всего пришлось тем, кто был занесен в список  ненавистных  Джилл
людей.


     Она лежала с Тоби в постели, приводя его в экстаз своими чувственными
ласками. Когда Тоби умиротворенно расслабился, она поудобнее устроилась  в
его объятиях и сказала:
     - Милый, я тебе когда-нибудь рассказывала  о  том  времени,  когда  я
искала агента и попала к этой женщине - как же ее звали? - ах,  да!..  Роз
Даннинг. Она сказала мне, что у нее есть  для  меня  роль,  и  уселась  на
кровать, чтобы почитать со мной.
     Тоби повернулся и посмотрел на нее, сузив глаза.
     - И что произошло?
     Джилл усмехнулась.
     - Бедная дурочка, я стала  читать  и  вдруг  почувствовала,  что  она
щупает  меня  за  ляжку.  -  Джилл  откинула  голову  и  засмеялась.  -  Я
перепугалась до смерти. Никогда в жизни я так быстро не бегала.
     Десять  дней   спустя   городской   лицензионный   комитет   навсегда
аннулировал лицензию, ранее выданную Роз Даннинг на открытие агентства.
     Конец следующей  недели  Тоби  и  Джилл  проводили  в  своем  доме  в
Палм-Спрингс. Тоби лежал на массажном  столе  во  внутреннем  дворике,  на
толстом мохнатом полотенце, ватные тампоны защищали его  глаза  от  жгучих
лучей солнца, а Джилл делала ему долгий расслабляющий массаж.
     - Ты прямо глаза мне открыла на Клифа, - возмущался Тоби.  -  Он  был
просто паразит, доил меня. Я слышал, он бегает по городу, ищет, не возьмет
ли кто его в компаньоны. Никому он не нужен. Без меня он даже  за  решетку
не может попасть.
     Немного помолчав, Джилл сказала:
     - Мне жаль Клифа.
     - В этом, черт побери, вся и беда с тобой, дорогуша.  Ты  думаешь  не
головой, а сердцем. Тебе надо научиться быть пожестче.
     Джилл мягко улыбнулась.
     - Я ничего не могу с этим поделать. Я такая, какая есть.
     Она  занялась  ногами  Тоби,  медленно  продвигая  руки  кверху,   по
направлению к бедрам, легкими, возбуждающими движениями. У  него  началась
эрекция.
     - О Господи! - простонал он.
     Руки ее двигались еще  выше,  приближаясь  к  паху  Тоби,  и  эрекция
усилилась. Она просунула руки у него между ногами, подвела их под него,  а
смазанный кремом палец легко скользнул в анус.  Его  огромный  пенис  стал
твердо-каменным.
     - Скорее, бэби, - проговорил он, задыхаясь, запрыгивай на меня!


     Они были в гавани, на борту "Джилл" - большой парусной моторной яхты,
которую Тоби для нее купил. Первое телешоу Тоби нового сезона должно  было
записываться на следующий день.
     - Это был самый лучший отпуск за всю мою жизнь, - сказал Тоби. -  Так
не хочется возвращаться к работе.
     - Это шоу такое замечательное, - произнесла Джилл. - Мне  так  хорошо
было работать в нем. Все  так  мило  относились  ко  мне.  -  Она  секунду
помолчала, потом тихо добавила: - Почти все.
     - Что ты имеешь в виду? - Голос Тоби прозвучал резко. -  Это  кто  же
плохо к тебе относился?
     - Никто, милый. Мне не стоило вообще упоминать об этом.
     Но под конец она  позволила  Тоби  выпытать  у  нее  это  имя,  и  на
следующий день Эдди Берригэн был уволен.
     В последующие месяцы Джилл рассказывала Тоби свои маленькие сочинения
о  других  режиссерах,  внесенных  в  ее  список,  и  они  последовательно
исчезали. Все, кто когда-либо использовал ее, заплатят за это. "Это что-то
вроде обряда спаривания с  пчелиной  маткой,  -  думала  она.  -  Они  все
получили удовольствие и теперь должны быть уничтожены".


     Она охотилась и на Сэма Уинтерса, человека, который сказал Тоби,  что
у нее нет таланта. Она ни разу не сказала о нем  худого  слова,  напротив,
хвалила его в разговорах с Тоби. Но всегда чуточку больше  хвалила  других
руководителей студий... На других студиях снимали фильмы,  которые  больше
подходили для Тоби... работали режиссеры, которые  по-настоящему  понимали
его. Джилл не забывала  добавить,  что  Сэм  Уинтерс,  как  ей  все  время
кажется, не ценит талант Тоби по  достоинству.  Вскоре  и  сам  Тоби  стал
думать точно так же. Теперь, когда рядом не было Клифтона Лоуренса, у Тоби
не было никого, с кем он мог бы поговорить, кому мог бы довериться,  кроме
Джилл. И когда Темпл решил  снимать  свои  фильмы  на  другой  студии,  то
считал, что эта идея принадлежит ему. Однако Джилл постаралась, чтобы  Сэм
Уинтерс узнал правду.
     Возмездие!


     В окружении Темпла  были  люди,  которые  считали,  что  Джилл  здесь
ненадолго, что  она  просто  временное  наваждение,  затянувшийся  каприз.
Поэтому они либо терпели ее, либо относились к ней с едва  завуалированным
презрением. И это было  их  ошибкой.  Джилл  их  ликвидировала  одного  за
другим. Она хотела, чтобы рядом не было тех, кто играл важную роль в жизни
Тоби или кто мог повлиять на него в ущерб ей.  Она  добилась,  чтобы  Тоби
сменил адвоката и фирму, которая  занималась  его  связями  с  прессой,  и
наняла людей, которых  выбрала  сама.  Она  избавилась  от  трех  Маков  и
окружавших Тоби коммерческих партнеров.  Она  сменила  весь  обслуживающий
персонал. Это был ее дом, и она была в нем хозяйкой.
     Быть приглашенным к Темплам стало в городе вопросом престижа. Если вы
среди приглашенных, значит, вы что-то собой представляете. Актеры общались
со  светскими  знаменитостями,  губернаторами  и  главами   могущественных
корпораций.  Пресса  всегда  находилась  в  полном  составе,  и  это  было
дополнительным  призом  для  тех,  кому  посчастливилось  оказаться  среди
гостей: мало того, что они побывали у Темплов и чудесно провели там время,
но еще и всем становилось известно, что они _п_о_б_ы_в_а_л_и_ у Темплов  и
чудесно провели там время.
     Когда Темплы не принимали  сами,  они  ходили  в  гости.  Приглашения
сыпались на них лавиной. Их приглашали на премьеры,  на  благотворительные
обеды, на политические мероприятия, на  церемонии  открытия  ресторанов  и
отелей.
     Тоби был бы рад посидеть дома вдвоем с Джилл, но ей  нравилось  везде
бывать. Случалось, что им надо было пойти в три или четыре  места  в  один
вечер и она тащила Тоби из одного в другое.
     - Боже мой, - смеялся Тоби, - тебе бы заведовать отделом общественной
жизни у Гроссинджера.
     - Я стараюсь для тебя, милый, - отвечала Джилл.


     Тоби  снимался  в  фильме  на  Эм-джи-эм,  и  график   у   него   был
изнурительный.  Однажды  вечером  он  вернулся  домой  поздно,  совершенно
измотанный, и увидел, что для него приготовлен вечерний костюм.
     - Неужели мы опять куда-то идем, бэби? Мы  же  не  посидели  дома  ни
одного вечера за целый год, черт побери!
     - У Дэвисов юбилей. Они страшно обидятся, если мы не придем.
     Тоби тяжело сел на край кровати.
     - А я-то мечтал полежать в горячей ванне и скоротать  тихий  вечерок.
Вдвоем с тобой.
     Но Тоби пошел на званный вечер. Ему всегда приходилось быть в  форме,
находиться в центре внимания, и, черпая новые  силы  из  своего  огромного
энергетического ресурса, он развлекал гостей  так,  что  все  хохотали,  и
аплодировали, и говорили друг другу, какой Тоби Темпл блестящий комик.
     Поздно вечером, лежа в постели, Тоби не мог  уснуть:  тело  его  было
разбито, но в мыслях он заново прокручивал успехи прошедшего вечера, фразу
за фразой, один взрыв смеха за другим. Он чувствовал себя очень счастливым
человеком. И все благодаря Джилл.
     Мама просто обожала бы ее!


     В марте они получили приглашение на Каннский кинофестиваль.
     - Нет уж, дудки, - заявил Тоби, когда Джилл показала ему приглашение.
- Меня хватит только на  то,  чтобы  доползти  до  унитаза  в  собственном
туалете. Я устал, родная! Работал так, что вся задница стерлась.
     Джерри Гутман, ведавший связями Темпла с общественностью  и  прессой,
сказал Джилл, будто есть неплохой шанс  на  то,  что  фильм  Тоби  получит
премию за лучшую киноленту, и его присутствие будет полезным.  Он  считал,
что Тоби надо поехать, это важно.
     В  последнее  время  Тоби  жаловался  на   постоянную   усталость   и
бессонницу. На ночь он принимал снотворное, от которого  утром  чувствовал
себя  разбитым.  В  качестве  средства,  снимающего  усталость,  Джилл  за
завтраком давала Тоби бензедрин, чтобы он мог продержаться в течение  дня.
И  вот  теперь  этот  цикл  подстегиваний  и  расслаблений  начал  на  нем
сказываться.
     - Я уже приняла приглашение, - разочарованно произнесла Джилл,  -  но
это можно переиграть. Ничего сложного, милый!
     - Давай поедем в Спрингс на месяц и просто поваляемся на сале.
     Она удивленно посмотрела на него:
     - На чем?
     Он сидел замерев.
     - Я хотел сказать "на  солнце".  Не  понимаю,  почему  у  меня  вышло
"сало".
     Она засмеялась.
     - Потому что ты смешной. - Джилл сжала его руку.  -  Так  или  иначе,
Палм-Спрингс звучит чудесно. Мне нравится быть вдвоем с тобой.
     - Не понимаю, что со мной творится, - вздохнул  Тоби.  -  Просто  нет
больше пороху. Старею, наверное.
     - Ты никогда не постареешь. Еще меня переживешь.
     Он расплылся в улыбке.
     - Ты думаешь? Наверно, мой дух будет жить еще долго после того, как я
умру. - Он потер затылок и сказал: - Пожалуй,  пойду  посплю  немного.  По
правде говоря, что-то я себя не особенно хорошо чувствую. Надеюсь,  у  нас
ничего не запланировано на сегодняшний вечер?
     - Ничего такого, чего нельзя  отложить.  Я  отпущу  прислугу  и  сама
приготовлю сегодня ужин. Будем только мы с тобой.
     - Ну, это будет замечательно.
     Он смотрел ей вслед и думал: "Господи, я же самый везучий  парень  на
свете!"


     Поздним вечером в тот день они лежали в постели. Джилл  сделала  Тоби
горячую ванну и расслабляющий массаж, размяла его  уставшие  мышцы,  мягко
сняла напряжение.
     - Ух, какая красота, - пробормотал он. - И как это раньше я обходился
без тебя?
     - Не представляю себе.  -  Она  теснее  прижалась  к  нему.  -  Тоби,
расскажи мне про Каннский кинофестиваль. Я ни на одном еще не была.
     - Это просто толпа ловкачей, которые съезжаются со всего мира,  чтобы
продавать друг другу свои паршивые фильмы. Это самое большое мошенничество
в мире.
     - Ты так говоришь, что становится интересно!
     - Да? Вообще-то это действительно интересно в своем роде.  Там  полно
всяких персонажей. - Он с минуту изучающе смотрел на нее. - Тебе  в  самом
деле хочется поехать на этот идиотский кинофестиваль?
     Она быстро покачала головой.
     - Нет. Мы поедем в Палм-Спрингс.
     - Черт возьми, в Палм-Спрингс мы можем поехать когда угодно.
     - Правда, Тоби, это не имеет значения.
     Он улыбнулся:
     - Знаешь, за что я тебя так безумно люблю? Любая другая женщина стала
бы приставать ко мне и проситься на  фестиваль.  Тебе  до  смерти  хочется
поехать, но разве ты говоришь хоть слово? Нет. Ты хочешь поехать со мной в
Спрингс. Ты уже аннулировала наше согласие?
     - Еще нет, но...
     - Не делай этого. Мы едем в Индию. -  Его  лицо  приняло  озадаченное
выражение. - Я сказал "в Индию"? Я хотел сказать "в Канны".


     Когда их самолет приземлился в Орли,  Тоби  вручили  телеграмму.  Его
отец скончался в клинике.  Тоби  не  успевал  вернуться  на  похороны.  Он
распорядился, чтобы к клинике пристроили новое крыло и назвали его в честь
родителей Тоби Темпла.
     В Канне собрался весь мир.
     Здесь  был  Голливуд,  и  Лондон,  и  Рим,  перемешавшиеся  в   одной
великолепной многоязычной какофонии,  снятой  в  системах  "Техниколор"  и
"Панавижн". Кинематографисты  со  всего  света  стекались  на  французскую
Ривьеру с коробками грез под  мышкой,  с  мотками  целлулоидной  ленты  на
английском, французском, японском, венгерском и польском  языках,  которые
за одну ночь должны принести им  богатство  и  славу.  Яблоку  негде  было
упасть среди профессионалов и любителей, ветеранов  и  новичков,  подающих
надежды и сошедших со сцены  -  и  все  боролись  за  престижные  награды.
Получить премию Каннского кинофестиваля  означало  деньги  в  банке;  если
лауреат не имел контракта на прокат, он мог  заключить  таковой,  если  же
контракт уже был, то он мог улучшить его условия.
     Все отели в Канне были переполнены, а те, кому  не  досталось  места,
растеклись вверх и вниз по побережью  до  Антиба,  Болье,  Сен-Торопеза  и
Ментоны.  Жители  маленьких  деревушек  смотрели,  открыв  рот,  на   всем
известные лица, заполнившие их улицы, рестораны и бары.
     Все гостиничные номера заказывались за много месяцев вперед, но  Тоби
Темпл без труда получил большой люкс в "Карлтоне". Где бы Тоби и Джилл  не
появились, всюду их ждал  праздничный  прием.  Непрерывно  щелкали  камеры
фоторепортеров, и фотографии рассылались по всему  миру.  "Золотая  пара",
"король и королева Голливуда". Журналисты брали интервью у Джилл и  хотели
знать ее мнение обо всем, начиная с французских вин и  кончая  африканской
политикой. Как далеко она ушла от Жозефины Чински из Одессы, штат Техас!
     Фильм Тоби не получил премии, но за два  дня  до  закрытия  фестиваля
жюри объявило, что награждает Тоби Темпла специальной премией за его вклад
в эстрадное искусство.
     Это был торжественный вечерний прием, и большой банкетный  зал  отеля
"Карлтон" был полон гостей. Джилл сидела за столом на возвышении  рядом  с
Тоби. Она заметила, что он не ест.
     - Что с тобой, милый? - встревоженно спросила она.
     Тоби покачал головой.
     - Наверное, я сегодня перегрелся на солнце. Чувствую себя немного  не
в своей тарелке.
     - Завтра я позабочусь о том, чтобы ты отдохнул.
     На  утро  Джилл  запланировала  для  Тоби  интервью  "Пари  Матч"   и
лондонской "Таймс", потом официальный завтрак с  группой  тележурналистов,
затем коктейли. Она решила, что отменит все менее важное.
     В конце обеда мэр города  встал  и  торжественно  произнес:  "Дамы  и
господа, уважаемые гости!  Мне  выпало  большое  счастье  представить  вам
человека, чья работа доставляет удовольствие и радость всему миру. Я  имею
честь вручить ему эту особую медаль в знак нашей любви  и  благодарности".
Он показал всем золотую медаль на ленте и  поклонился  Тоби:  "Мосье  Тоби
Темпл!" Публика бурно зааплодировала и  все,  кто  находился  в  банкетном
зале, поднялись со своих мест и стоя устроили овацию. Тоби остался  сидеть
и не пошевелился.
     - Встань, - прошептала Джилл.
     Тоби медленно встал, он был бледен и покачивался. Секунду постояв, он
улыбнулся и пошел к микрофону. На полпути он споткнулся и рухнул  на  пол,
потеряв сознание.
     Тоби Темпла перевезли в Париж на  транспортном  самолете  французских
ВВС и спешно направили в  американский  госпиталь,  где  его  поместили  в
палату интенсивной терапии. К нему вызвали лучших во Франции специалистов,
а в это время Джилл сидела в одной из комнат госпиталя и ждала. В  течение
тридцати шести часов она отказывалась есть, пить и отвечать на бесконечные
телефонные звонки со всех частей света.
     Она сидела в одиночестве, уставившись на стены, не видя  и  не  слыша
окружавшей ее суеты. Мысли ее были сфокусированы  на  одном:  Тоби  должен
поправиться! Он был ее солнцем, и если солнце погаснет, то тень умрет. Она
не могла допустить, чтобы это случилось.
     Было пять часов  утра,  когда  главный  врач  доктор  Дюкло  вошел  в
комнату, которую частным образом занимала Джилл, чтобы быть ближе к Тоби.
     - Миссис Темпл, боюсь, что  нет  смысла  пытаться  смягчить  удар.  У
вашего мужа случился обширный инсульт. По всей вероятности, он никогда уже
не сможет ни ходить, ни говорить.





     Когда Джилл разрешили  наконец  войти  к  Тоби  в  палату  парижского
госпиталя, его вид потряс ее. За одну ночь Тоби постарел и  высох,  словно
из него ушли все жизненные соки. Он частично потерял  способность  двигать
руками  и  ногами  и   говорить   он   не   мог,   а   только   произносил
нечленораздельные звуки.
     Через шесть недель врачи позволили перевезти  Темпла.  Когда  Тоби  и
Джилл прилетели в Калифорнию, на аэродроме их встречала толпа газетчиков и
тележурналистов, а также сотни доброжелателей. Болезнь Тоби  Темпла  стала
большой сенсацией. Непрерывно раздавались  телефонные  звонки  от  друзей,
справлявшихся о здоровье Тоби, о  течении  болезни.  Телевизионные  группы
пытались проникнуть в дом, чтобы сфотографировать его. Пришли послания  от
президента и сенаторов и тысячи писем и открыток от  почитателей,  которые
любили Тоби и молились за него.
     Но приглашений  больше  не  было.  Никто  не  приходил  справиться  о
самочувствии Джилл, пригласить ее на нешумный обед, прогулку на автомобиле
или в кино. Никто во всем Голливуде ни на грош не интересовался Джилл.
     Она вызвала личного врача Тоби, доктора Эли Каплана, и тот  пригласил
двух лучших невропатологов, одного из Медицинского центра  Калифорнийского
университета в Лос-Анджелесе, а другого из "Джонса Хопкинса".  Их  диагноз
полностью совпадал с вердиктом доктора Дюкло из Парижа.
     - Важно понимать, - объяснял Джилл доктор Каплан, - что разум Тоби ни
коим образом не поврежден. Он слышит и понимает все, что вы  говорите,  но
его речевые и моторные функции парализованы. Он не может ответить.
     - Он... он навсегда останется таким?
     Доктор Каплан ответил не сразу.
     - Конечно, быть абсолютно уверенным нельзя, но, по нашему мнению, его
нервная система  слишком  сильно  повреждена,  так  что  лечение  вряд  ли
принесет ощутимый результат.
     - Но наверняка вы не знаете?
     - Нет...
     Однако Джилл знала.


     В дополнение к трем  сиделкам,  которые  круглосуточно  ухаживали  за
Тоби, Джилл договорилась, чтобы каждое утро для занятий с Тоби к ним домой
приходил физиотерапевт. Он относил Тоби в бассейн и держал его  на  руках,
осторожно растягивая ему мышцы и связки, пока Тоби  делал  слабые  попытки
двигать ногами и руками в теплой воде. Улучшения не было. Через три недели
пригласили врача-логопеда. Она приходила на час во второй половине  дня  и
пыталась помочь Тоби  вновь  научиться  говорить,  произносить  звуки,  из
которых состоят слова.
     Прошло два месяца, но Джилл не  видела  никаких  перемен.  Совершенно
никаких. Она послала за доктором Капланом.
     - Вы должны сделать что-нибудь, чтобы помочь ему, - потребовала  она.
- Нельзя же оставлять его в таком состоянии.
     Он беспомощно посмотрел на нее.
     - Мне очень жаль, Джилл. Я пытался объяснить вам...


     Еще долго после ухода доктора Каплана Джилл сидела одна в библиотеке.
Она чувствовала приближение сильного приступа  головной  боли,  но  сейчас
было не время думать о себе. Она поднялась наверх.
     Тоби сидел в постели, опираясь на подушки, и смотрел в  пустоту.  При
появлении Джилл его синие глаза загорелись. Блестящие и живые, они следили
за Джилл, пока она шла к кровати. Когда она подошла и посмотрела на  него,
его губы шевельнулись и произвели какой-то невнятный звук. Слезы  отчаяния
показались на его глазах. Джилл вспомнила слова  доктора  Каплана:  "Важно
понимать, что его разум никоим образом не поврежден".
     Она села на край кровати.
     - Тоби, послушай, что я скажу. Ты  выберешься  из  этой  кровати!  Ты
будешь ходить, ты будешь говорить. - Слезы уже катились у него по щекам. -
Ты сделаешь это, - твердо произнесла Джилл. - Ты сделаешь это ради меня!


     На следующее утро Джилл уволила сиделок, физиотерапевта  и  логопеда.
Услышав эту новость, доктор Каплан поспешил повидать Джилл.
     - Я согласен с вами относительно физиотерапевта, Джилл,  но  сиделки!
Надо, чтобы с Тоби кто-то был круглые сутки.
     - С ним буду я.
     Он покачал головой:
     - Вы просто не представляете себе, на что решились. Один  человек  не
может...
     - Если вы будете нужны, я вас вызову.
     Она отослала его.


     Хождение по мукам началось.
     Джилл решила попытаться сделать то, что, по уверениям врачей, сделать
было невозможно. Когда она первый раз взяла Тоби  на  руки  и  посадила  в
кресло-каталку, то испугалась ощущения его невесомости. Она  спустилась  с
ним вниз на лифте, который был специально установлен, и стала  работать  с
Тоби в бассейне, как это делал физиотерапевт. Но теперь все было иначе.  В
отличие от врача  -  осторожного  и  терпеливого,  Джилл  была  строгой  и
неумолимой. Когда Тоби пытался показать, что  устал  и  больше  не  может,
Джилл говорила ему:
     - Мы еще не закончили. Еще один раз. Ради меня, Тоби.
     И заставляла его делать упражнение еще раз.
     И  еще  раз,  пока  он  не  начинал  беззвучно  плакать  от  безумной
усталости.
     Во второй половине дня Джилл принималась заново учить Тоби говорить.
     - Ооо... ооо.
     - Ааа...
     - Нет! Ооо. Округли губы, Тоби. Заставь их повиноваться. О-о-о!
     - А-а-а...
     - Нет, черт побери, нет! Ты будешь говорить! Ну, давай: О-о-о!
     И он снова делал попытку.
     Каждый вечер, покормив Тоби,  Джилл  ложилась  к  нему  в  постель  и
обнимала его. Она медленно проводила  его  неподвижными  руками  по  всему
своему телу, по груди и по мягкому углублению между ногами. "Потрогай это,
Тоби, - шептала она, - все это твое, милый. Это принадлежит тебе.  Я  хочу
тебя! Я хочу,  чтобы  ты  выздоровел,  чтобы  мы  снова  могли  заниматься
любовью. Я хочу, чтобы ты меня трахал, Тоби!"
     Он смотрел  на  нее  своими  живыми,  блестящими  глазами  и  издавал
бессвязные, скулящие звуки.
     - Скоро, Тоби, скоро!


     Джилл была неутомима. Она уволила  прислугу,  потому  что  не  хотела
ничьего присутствия рядом. С тех пор  она  сама  готовила  пищу.  Продукты
заказывала по телефону и  никогда  не  выходила  из  дому.  Сначала  Джилл
приходилось то и дело отвечать на телефонные звонки, но  скоро  они  стали
редкими, а потом и вовсе прекратились. Бюллетень о состоянии здоровья Тоби
Темпла перестал появляться в сводках новостей. Мир знал, что  он  умирает.
Это был лишь вопрос времени.
     Но Джилл не собиралась дать Тоби умереть. Если он  умрет,  то  и  она
умрет вместе с ним.


     Дни слились в одну долгую, бесконечную колею тяжелой и нудной работы.
Джилл вставала в шесть часов утра. Первым делом она мыла Тоби. Он  страдал
полным недержанием. Хотя ему вводился катетер  и  надевалась  пеленка,  он
все-таки умудрялся обделаться за ночь так, что нередко приходилось  менять
не только пижаму Тоби, но и постельное белье. Запах в спальне стоял  почти
невыносимый. Джилл наливала в таз теплой воды, брала губку и мягкую тряпку
и смывала кал и мочу с  тела  Тоби.  Вымыв,  она  его  насухо  вытирала  и
пудрила, потом брила и причесывала.
     - Ну вот. Ты выглядишь  красавчиком,  Тоби.  Посмотрели  бы  на  тебя
теперь твои поклонники. Но скоро они тебя увидят!  Они  будут  драться  за
возможность увидеть тебя. Президент тоже там будет. Все там  будут,  чтобы
увидеть Тоби Темпла.
     Потом Джилл готовила Тоби завтрак. Она варила овсяную или манную кашу
или делала яичницу - пищу, которой она могла кормить его  с  ложечки.  Она
кормила его как младенца, при этом все время с ним разговаривала, обещала,
что он обязательно поправится.
     - Ты - Тоби Темпл, - повторяла она нараспев. - Все  тебя  любят,  все
хотят, чтобы ты вернулся. Твои  поклонники  ждут  тебя,  Тоби.  Ты  должен
поправиться - ради них.
     И начинался еще один долгий, мучительный день.


     Джилл отвозила Тоби к бассейну, где выполняла с ним упражнения. После
этого она делала ему массаж и занималась с ним речевой терапией. Потом  ей
пора было готовить ему ленч, а после  ленча  все  начиналось  сначала.  Во
время всех этих процедур Джилл  не  переставая  говорила  Тоби,  какой  он
замечательный и как все  его  любят.  Он  -  Тоби  Темпл,  и  весь  мир  с
нетерпением ждет  его  возвращения.  Вечером  она  вынимала  один  из  его
альбомов с вырезками и показывала ему.
     - Вот тут мы с королевой. Помнишь, как все они приветствовали тебя  в
тот вечер? И опять так будет. Ты станешь еще лучше, чем тогда,  Тоби,  еще
лучше, чем когда бы то ни было!
     Джилл заботливо укрывала его на ночь и совершенно без сил валилась на
раскладушку, которую она поставила рядом с его  кроватью.  Среди  ночи  ее
будили ужасные запахи и звуки, издаваемые опорожняющимся кишечником  Тоби.
Она с мучительным усилием вставала, подмывала Тоби и меняла  ему  пеленку.
Пока она справлялась с этим, наступало время идти готовить ему  завтрак  и
начинать еще один день.
     Еще один - в бесконечной веренице дней.
     С каждым днем Джилл давила на Тоби чуть сильнее, подталкивая его чуть
дальше. Ее нервы были настолько напряжены, что, если она чувствовала,  что
Тоби не старается, она била его по лицу.
     -  Мы  им  покажем,  -  свирепо  говорила  она.  -   Ты   обязательно
поправишься!


     Джилл была в  состоянии  физического  изнеможения  от  этой  нещадной
гонки, которой она себя подвергла, но, когда она ложилась ночью в постель,
сон не шел к ней. Слишком много видений проносилось у нее в мозгу,  словно
сцены из старых фильмов. Вот она и Тоби в окружении  толпы  репортеров  на
Каннском фестивале... Президент у них  дома  в  Палм-Спрингс,  он  говорит
Джилл, как она красива... Поклонники, толпящиеся  вокруг  нее  и  Тоби  на
премьере... Золотая пара... Вот Тоби поднимается, чтобы принять медаль,  и
падает... падает... Она незаметно засыпала.
     Иногда Джилл просыпалась от внезапной, резкой головной боли,  которая
никогда не проходила. Тогда она лежала в темноте, борясь с этой болью,  до
восхода солнца, а там уже пора было кое-как подниматься.
     И все начиналось с самого  начала.  Казалось,  будто  она  и  Тоби  -
единственные люди, уцелевшие после какого-то давно забытого катаклизма. Ее
мир сжался до размеров  этого  дома,  этих  комнат,  этого  человека.  Она
безжалостно погоняла себя от зари и до поздней ночи.
     Она погоняла и Тоби, своего Тоби, заключенного в  аду,  в  мире,  где
существовала только Джилл, которой он должен слепо повиноваться.
     Медленно тащились монотонные  и  мучительные  недели,  превращаясь  в
месяцы. Теперь, завидя идущую к нему Джилл, Тоби начинал  плакать,  потому
что знал, что его ждет наказание. С  каждым  днем  Джилл  становилась  все
неумолимее. Она насильно двигала безвольные, бесполезные  конечности  Тоби
до тех пор, пока это не превращалось для него в  непереносимую  пытку.  Он
издавал жуткие булькающие звуки, умоляя ее перестать, но  Джилл  говорила:
"Нет, еще не пора. Надо продолжать, пока ты вновь  не  станешь  человеком,
пока мы не покажем им всем!" И она продолжала месить его измотанные мышцы.
Тоби был беспомощным младенцем в оболочке взрослого человека, растительным
организмом, он был никем. Но когда Джилл смотрела на него, она видела  его
таким, каким он должен стать, и заявляла: "Ты будешь ходить!"
     Она ставила его на ноги и, поддерживая, переставляла ему ноги одну за
другой, так что у него  получалось  что-то  вроде  гротескной  пародии  на
движение, и сам он походил на пьяную, раздерганную марионетку.
     У Джилл участились головные боли. Голова  могла  заболеть  от  яркого
света, сильного шума или внезапного движения. "Надо  показаться  врачу,  -
думала она. - Потом, когда Тоби поправится". Сейчас было  не  время  и  не
место заниматься собой.
     Только Тоби!
     Джилл походила на одержимую. Одежда свободно болталась на ней, но она
не знала, насколько она потеряла в весе и как выглядит. Ее лицо похудело и
вытянулось, глаза провалились. Ее когда-то  прекрасные,  блестящие  черные
волосы стали тусклыми и свалявшимися. Она этого не  знала,  а  если  бы  и
знала, то ей было бы все равно.
     Однажды Джилл  нашла  под  дверью  телеграмму  с  просьбой  позвонить
доктору Каплану. Некогда. Надо продолжать работу.
     Дни и ночи слились в какое-то  кафкианское  мелькание,  состоящее  из
купания Тоби, его гимнастики, смены его белья, его бритья, его кормления.
     А потом все сначала.
     Она купила Тоби тележку для ходьбы, привязала к  ней  его  пальцы,  а
сама переставляла его ноги, поддерживая, стараясь  показать  ему  движения
при ходьбе, водя его взад и вперед по комнате, пока не засыпала на ногах и
не переставала понимать, где она, кто она и что делает.
     Однажды Джилл полночи провела возле Тоби,  а  потом  ушла  к  себе  в
спальню и там впала в тяжкое полузабытье перед самым рассветом. Когда  она
проснулась, солнце стояло высоко в небе. Она проспала далеко  за  полдень.
Тоби не кормлен, не вымыт, не переодет! Он лежит  там,  в  своей  постели,
совершенно беспомощный и  ждет  ее;  наверное,  он  уже  в  панике.  Джилл
попыталась встать и поняла, что не может двинуться.  Она  была  во  власти
такой  безумной,  пронизавшей  ее  до  самых  костей  усталости,  что   ее
обессиленное  тело  больше  не  желало  ей  повиноваться.  Она  лежала   в
беспомощности, понимая, что проиграла, что  все  было  напрасно,  все  эти
адские дни и ночи, месяцы мучений, все было бессмысленно. Ее тело  предало
ее, как предало Тоби его тело. У  Джилл  больше  не  осталось  сил,  чтобы
передать их Тоби, и от этого ей хотелось плакать. Все было кончено!
     От двери спальни до нее донесся какой-то звук, и она подняла глаза. В
дверях стоял Тоби, один, вцепившись дрожащими руками в  свою  тележку  для
ходьбы, а его губы издавали неразборчивые, хлюпающие звуки и  кривились  в
мучительном усилии что-то произнести:
     - Дж-и-и-и-и-х... Дж-и-и-и-и-х...
     Он силился сказать "Джилл". Она безудержно  разрыдалась  и  никак  не
могла остановиться.


     С этого дня дела Тоби пошли на поправку  с  феноменальной  быстротой.
Теперь он и сам понял, что выздоровеет! Тоби больше не протестовал,  когда
Джилл требовала от него того, что было выше его сил. Наоборот, он был  рад
этому. Он хотел выздороветь - ради нее.  Джилл  стала  его  богиней.  Если
раньше он любил ее, то теперь он ее боготворил.
     И с Джилл тоже что-то случилось. Раньше она боролась  за  собственную
жизнь; Тоби был просто орудием, которым ей  пришлось  воспользоваться.  Но
теперь все переменилось. Тоби словно стал частью ее самой.  Они  вместе  -
одно тело, один разум, одна душа,  они  одержимы  одной  целью.  Им  обоим
пришлось пройти через суровое испытание.  Его  жизнь  оказалась  у  нее  в
руках, и она спасла ее, выпестовала и укрепила ее. Теперь Тоби принадлежал
ей точно так же, как она принадлежала ему.


     Джилл изменила Тоби диету, чтобы он начал  набирать  потерянный  вес.
Каждый день он проводил время на солнце и совершал длительные прогулки  по
участку вокруг дома, сначала с помощью тележки для ходьбы, потом просто  с
палкой, и набирался сил. Наступил день, когда Тоби пошел самостоятельно, и
они отпраздновали это событие, устроив в столовой ужин при свечах.
     Наконец Джилл решила, что Тоби можно показать. Она позвонила  доктору
Каплану, и его медсестра немедленно их соединила.
     - Джилл! Я ужасно волновался. Пытался звонить, но никто  ни  разу  не
поднял трубку. Я послал телеграмму и, не получив ответа, подумал,  что  вы
куда-то увезли Тоби. Он... он?
     - Приезжайте и посмотрите сами!


     Доктор Каплан не мог скрыть своего изумления.
     - Это невероятно, - удивлялся он. - Это... это чудо!
     - Да, это чудо, - подтвердила Джилл. - Только  в  этой  жизни  чудеса
приходится делать самой, потому что Бог занят где-то в другом месте.
     - Мне все еще звонят и справляются о Тоби, - продолжал доктор Каплан.
- По-видимому, никто не может  вам  дозвониться.  Сэм  Уинтерс  звонит  по
крайней мере раз в неделю. Звонил и Клифтон Лоуренс.
     Джилл проигнорировала Клифтона Лоуренса. Но Сэм Уинтерс! Это  хорошо.
Джилл надо было найти способ сообщить миру,  что  Тоби  Темпл  по-прежнему
суперзвезда и они по-прежнему "золотая пара".
     На следующее утро Джилл позвонила Сэму Уинтерсу и спросила, не  хочет
ли он прийти навестить Тоби. Сэм приехал через  час.  Джилл  впустила  его
через парадную дверь, и Сэм постарался скрыть, как он  поражен  ее  видом.
Джилл, казалось, постарела на десять лет после их  последней  встречи.  Ее
карие глаза ввалились и потускнели, а лицо избороздили  глубокие  морщины.
Она так похудела, что превратилась почти в скелет.
     - Спасибо, что ты пришел, Сэм. Тоби будет рад тебя видеть.
     Сэм готовился к тому, что увидит Тоби в постели, похожим на тень того
человека, которым когда-то был, но его  ждал  ошеломляющий  сюрприз.  Тоби
лежал на мате рядом с бассейном. При приближении Сэма он поднялся на ноги,
чуть  медленно,  но  устойчиво,  и  протянул  крепкую  руку.  Он  оказался
загорелым и здоровым, выглядел лучше, чем до  болезни.  Словно  с  помощью
какой-то тайной алхимии здоровье и жизненная энергия  Джилл  перелилась  в
тело Тоби, а те болезненные потоки, которые разрушали  и  разъедали  Тоби,
при отливе попали в Джилл.
     - Ну и ну! До чего же здорово видеть тебя, Сэм!
     Тоби говорил чуть медленнее и  аккуратнее,  чем  раньше,  но  ясно  и
энергично. Не было никаких следов  паралича,  о  котором  слышал  Сэм.  Он
увидел все то же мальчишеское лицо с блестящими яркими синими глазами. Сэм
обнял Тоби и воскликнул:
     - Господи, ну и напугал же ты нас!
     Тоби широко улыбнулся и сказал:
     - Можешь не называть меня Господом, когда мы одни.
     Сэм внимательно посмотрел на Тоби... и поразился.
     - Честно говоря, я никак не могу  прийти  в  себя!  Черт  возьми,  ты
выглядишь моложе! А весь город уже готовился к похоронам.
     - Только через мой труп, - улыбнулся Тоби.
     - Просто фантастика, что могут сегодня врачи...
     - Не врачи, - Тоби повернулся, чтобы посмотреть на Джилл, и глаза его
вспыхнули безумным обожанием. - Хочешь знать, кто это сделал? Джилл.  Одна
Джилл. Своими голыми руками. Она всех  повыгоняла  и  буквально  заставила
меня снова встать на ноги.
     Сэм озадаченно взглянул на Джилл. Она не представлялась ему женщиной,
способной на такой самоотверженный поступок. Возможно, он недооценил ее.
     - Какие у тебя планы? - спросил он  Тоби.  -  Наверное,  ты  захочешь
отдохнуть и...
     -  Он  возвращается  к  работе,  -  заявила  Джилл.  -  Тоби  слишком
талантлив, чтобы сидеть без дела.
     - Мне просто не терпится, - согласился Тоби.
     - Может быть, у Сэма есть для тебя что-нибудь, - предположила Джилл.
     Они оба выжидательно смотрели на него. Сэм  не  хотел  разочаровывать
Тоби, но и вселять в него какие-то ложные надежды ему  тоже  не  хотелось.
Невозможно было снимать картину  с  участием  кинозвезды,  если  актер  не
застрахован, а никакая страховая компания не возьмется  застраховать  Тоби
Темпла.
     - В данный момент на  студии  нет  ничего  подходящего,  -  осторожно
сказал Сэм. - Но я обязательно буду иметь в виду, и как только...
     - Ты боишься работать с ним, ведь так? - Она словно читала его мысли.
     - Разумеется, нет.
     Но они все знали, что он говорит неправду.
     Никто в Голливуде не рискнет вновь работать с Тоби Темплом.


     Тоби и Джилл смотрели по телевизору выступление молодого комика.
     - Он никуда не годится, - фыркнул Тоби. - Черт побери, как бы я хотел
снова выйти в эфир. Может,  стоит  обзавестись  агентом.  Человек  мог  бы
поболтаться по городу и посмотреть, как и что.
     - Нет! - твердо сказала Джилл. -  Мы  никому  не  позволим  торговать
тобой в розницу. Ты ведь не бродяга, ищущий  случайного  заработка.  Ты  -
Тоби Темпл. Мы добьемся, чтобы они сами пришли к тебе.
     Тоби криво усмехнулся и сказал:
     - Что-то не видно, чтобы ломились к нам в дверь, бэби.
     - Будут ломиться, - пообещала Джилл. -  Они  не  знают,  в  какой  ты
форме. Ты сейчас здоровее, чем когда бы то ни было. Дело  только  за  тем,
чтобы им это показать.
     - Может мне попозировать голышом для одного из этих журналов?
     Джилл не слушала.
     - У меня есть идея, - медленно сказала она. - Шоу одного актера.
     - Что, что?
     - Шоу одного актера. - Она говорила с растущим возбуждением в голосе.
- Я получу для тебя ангажемент в театре Хантингтона Хартфорда. Придет весь
Голливуд. После _э_т_о_г_о_ они начнут ломиться в двери!


     И действительно, пришел весь Голливуд: продюсеры, режиссеры,  звезды,
критики - все,  кто  что-то  значил  в  шоу-бизнесе.  Билеты  в  театр  на
Вайн-стрит были распроданы задолго до  представления,  и  сотни  людей  не
смогли на него попасть. Толпа поклонников, собравшаяся перед фойе  театра,
встречала Тоби и Джилл, когда они приехали в лимузине с шофером.  Это  был
и_х_ Тоби Темпл. Он вернулся к ним, воскреснув из мертвых, и  они  обожали
его больше прежнего.
     Публику в зале составляли те, кто пришел не из  уважения  к  когда-то
знаменитому Великому человеку, а в основном из  любопытства.  Они  явились
отдать последние почести умирающему герою, сгоревшей дотла звезде.
     Джилл сама планировала шоу. Она пошла к О'Хэнлону и Рейнджеру, и  они
написали  блестящий  материал,  начинавшийся   с   монолога,   в   котором
высмеивались жители города  за  то,  что  похоронили  Тоби  заживо.  Джилл
договорилась с бригадой песенников, завоевавшей три премии  Академии.  Они
никогда не писали специально для кого-то, но, когда Джилл  сказала:  "Тоби
настаивает, что вы единственные авторы в мире, которые..."
     Режиссер Дик Лэндри прилетел из Лондона ставить шоу.
     Джилл пригласила для поддержки Тоби самых талантливых актеров, но она
знала, что все будет зависеть от него самого. Это  ведь  спектакль  одного
актера, и на сцене он останется один.
     И вот наступил этот момент. Зал погрузился в  полумрак  и  наполнился
тишиной  ожидания,  которая  предшествует  поднятию  занавеса,  безмолвной
молитвой о том, чтобы в этот вечер произошло чудо.
     И чудо произошло.
     Когда Тоби вышел на сцену энергичной  и  твердой  походкой,  с  такой
знакомой озорной  улыбкой  на  мальчишеском  лице,  публика  на  мгновение
замерла, а потом взорвалась  бурными  аплодисментами  и  криками,  зрители
повскакивали с мест и устроили овацию,  от  которой  театр  ходил  ходуном
добрых пять минут.
     Тоби стоял и ждал, когда  утихнет  этот  адский  шум,  и,  когда  зал
наконец утихомирился, он спросил:
     - По-вашему, это прием?
     И зал разразился хохотом.
     Тоби был великолепен. Он рассказывал анекдоты, он пел и танцевал,  он
высмеивал всех подряд - так, будто никогда и не уходил. Публика не  хотела
его отпускать. Тоби оставался суперзвездой, но теперь  он  стал  и  чем-то
большим - он превратился в живую легенду.
     На следующий день в опубликованном "Вэрайети"  обозрении  говорилось:
"Они пришли, чтобы похоронить Тоби Темпла, но остались, чтобы восхвалять и
приветствовать его! И он действительно этого заслуживал. В шоу-бизнесе нет
никого, кто бы обладал волшебством старого мастера. Это был вечер  оваций,
и вряд ли хоть один из тех, кому посчастливилось  там  быть,  когда-нибудь
забудет этот памятный..."
     Обозреватель  "Голливуд  Рипортер"  писал:  "Публика  пришла,   чтобы
увидеть возвращение великого  артиста,  но  Тоби  Темпл  доказал,  что  он
никогда и не уходил!"
     Все другие обзоры были написаны в том же панегирическом тоне. С этого
момента телефоны Тоби звонили не переставая. Шел поток писем и телеграмм с
приглашениями и предложениями.


     Темпл повторил свой спектакль одного актера в Чикаго, в Вашингтоне  и
в Нью-Йорке; куда бы он ни приехал, его выступление везде было  сенсацией.
К нему теперь проявляли больше интереса, чем когда бы то ни было. На волне
сентиментальной  ностальгии  старые  фильмы   Тоби   демонстрировались   в
некоммерческих кинотеатрах и университетах.  Телестанции  провели  "Неделю
Тоби Темпла" и показали его старые эстрадные программы.
     Были  куклы  "Тоби  Темпл",  игры  "Тоби  Темпл",  были  головоломки,
юмористические сборники и тенниски "Тоби Темпл".  Его  автографы  украшали
пакеты кофе, пачки сигарет, тюбики зубной пасты.
     Тоби сделал специальный номер для музыкального фильма на  "Юниверсал"
и был ангажирован выступить в качестве гостя  во  всех  крупных  эстрадных
представлениях. Телекомпании засадили за работу своих авторов,  соревнуясь
друг с другом в разработке нового "Часа с Тоби Темплом".
     Солнце опять вышло из-за туч и согревало Джилл.
     Снова были вечера и приемы, встречи  с  таким-то  послом  и  таким-то
сенатором, просмотры в узком кругу... Они были нужны всем и всюду. В Белом
доме в их честь был дан обед, хотя эта церемония обычно приберегается  для
глав  государств.  Где  бы  они   не   появились,   везде   их   встречали
аплодисментами.
     Но теперь эти аплодисменты были обращены не только к  Тоби,  но  и  к
Джилл тоже. Потрясающая история о том, что она сделала, о  совершенном  ею
подвиге, когда она без посторонней помощи  выходила  Тоби  и  вернула  ему
здоровье, обошла весь мир. Пресса назвала ее повестью о любви века. Журнал
"Тайм" поместил  их  портреты  на  обложке,  а  в  посвященной  им  статье
содержались восторженные похвалы в адрес Джилл.


     С Тоби был заключен контракт на пять миллионов долларов, по  которому
он должен был выступать в главной роли в новом еженедельном эстрадном шоу.
Премьера должна была состояться  в  сентябре,  через  каких-то  двенадцать
недель.
     - Мы поедем в Палм-спрингс, чтобы ты мог пока отдохнуть, - предложила
Джилл.
     Тоби покачал головой.
     - Ты достаточно долго сидела взаперти. Теперь  надо  немножко  пожить
нормальной жизнью. - Он обнял ее и добавил: - Я не мастак говорить  слова,
детка, если только не рассказываю анекдоты. Не знаю, как выразить,  что  я
чувствую  к  тебе.  Я...  я  просто  хочу,  чтобы  ты  знала:  я  не   жил
по-настоящему до встречи с тобой!
     И он резко отвернулся, чтобы Джилл не увидела слез у него на глазах.
     Тоби договорился о гастрольном турне для  показа  своего  шоу  одного
актера в Лондоне, Париже и - самое потрясающее - в Москве.  Его  буквально
рвали на части. В Европе он был такой же значительной  культовой  фигурой,
как в Америке.


     Они находились в море, на борту "Джилл", и направлялись  в  Каталину.
День был солнечный, чудесный. Среди гостей на  яхте  были  Сэм  Уинтерс  и
О'Хэнлон с Рейнджером, на  которых  пал  выбор  как  на  основных  авторов
текстов для нового телешоу Тоби. Все сидели в  салоне,  играли  в  игры  и
разговаривали. Джилл оглянулась вокруг и заметила, что Тоби  с  ними  нет.
Она вышла на палубу.
     Тоби стоял у поручней и смотрел на  море.  Джилл  подошла  к  нему  и
спросила:
     - Ты нормально себя чувствуешь?
     - Просто смотрю на воду, детка.
     - Красиво, правда?
     - Да, если ты акула. - Его передернуло. - Не хотел бы я умереть таким
образом. Я всегда панически боялся утонуть.
     Она взяла его под руку.
     - Тебя что-то гнетет?
     Он посмотрел на нее.
     - Наверно, я не хочу умирать. Боюсь того, что ждет меня там. Здесь  -
я большой человек. Все знают, кто такой Тоби Темпл. А там?.. Знаешь, как я
представляю себе ад? Это такое место, где нет публики.
     Клуб "Братство" устроил пикник и пригласил  Тоби  Темпла  в  качестве
почетного  гостя.  С  десяток  известных  комических  артистов  сидело  на
возвышении  вместе  с  Тоби  и  Джилл,  Сэмом   Уинтерсом   и   директором
телекомпании, с которой Тоби подписал контракт.  Джилл  попросили  встать,
чтобы собравшиеся могли ее поприветствовать.  Приветствие  превратилось  в
овацию.
     "Это аплодируют мне, - подумала Джилл. - Не Тоби. Мне!"
     Обязанности конферансье исполнял ведущий  одной  популярной  вечерней
телепрограммы.
     - Не могу выразить, как я счастлив видеть здесь Тоби, - сказал он.  -
Потому что, если бы мы не  чествовали  его  сегодня  _з_д_е_с_ь_,  то  наш
банкет проходил бы в "Форест Лаун".
     Смех.
     - И поверьте мне, кормят там отвратительно.  Вы  когда-нибудь  ели  в
"Форест Лаун"? У них подают объедки от Последнего ужина [так в  буквальном
переводе называется по-английски Тайная вечеря].
     Смех.
     Он повернулся к Тоби.
     - Мы действительно гордимся тобой, Тоби. Совершенно серьезно.  Как  я
слышал, тебя просили  завещать  одну  из  частей  твоего  тела  науке.  Ее
собираются  поместить  в  сосуд  и  хранить  в  Гарварде,  на  медицинском
факультете. Загвоздка пока в  том,  что  там  не  могут  найти  достаточно
большого сосуда, который мог бы ее вместить.
     Хохот.
     Когда Тоби поднялся для ответного слова, то превзошел всех.
     По всеобщему признанию, лучшего пикника в истории клуба еще не было.
     Среди публики в тот вечер находился и Клифтон Лоуренс.
     Он сидел в конце зала возле кухни. Ему пришлось напомнить кое-кому  о
старой дружбе, чтобы достать хотя бы этот столик.  С  тех  пор,  как  Тоби
Темпл уволил его, Клифтон  Лоуренс  был  отмечен  печатью  неудачника.  Он
пытался заключить  партнерское  соглашение  с  одним  крупным  агентством.
Однако, не имея клиентов, он ничего предложить не мог. Тогда Клифтон решил
попытать счастья с мелкими агентствами, но тех не  заинтересовал  пожилой,
некогда преуспевающий агент; им нужны  были  напористые  молодые  люди.  В
конечном итоге Клифтону пришлось  довольствоваться  работой  на  окладе  в
небольшом, недавно организованном агентстве. Его недельная  зарплата  была
меньше  той  суммы,  которую  он  когда-то  оставлял  за  один   вечер   в
фешенебельном ресторане.
     Он вспомнил свой первый день в новом  агентстве,  принадлежащем  трем
энергичным молодым людям -  даже  парнишкам  -  моложе  тридцати  лет.  Их
услугами пользовались рок-звезды. У двоих из агентов были бороды, все  они
носили джинсы, спортивные рубашки и кеды  на  босу  ногу.  В  их  компании
Клифтон чувствовал себя тысячелетним  стариком.  Они  говорили  на  языке,
которого он не понимал и называли его папашей, а он вспоминал о том, каким
уважением был когда-то окружен в этом городе, и ему хотелось плакать.
     Некогда щеголеватый и  жизнерадостный,  Клифтон  стал  неухоженным  и
озлобленным. Тоби Темпл  вмещал  в  себя  всю  его  жизнь,  и  он  не  мог
удержаться, чтобы не говорить о тех днях. Он только об этом  и  думал.  Об
этом и Джилл. Он винил ее во всем, что с ним случилось. Тоби  не  виноват;
так его настроила эта сука. О, как же Клифтон ненавидел Джилл!
     Он сидел позади всех и смотрел, как  толпа  аплодирует  Джилл  Темпл.
Вдруг один из мужчин, сидевших за его столиком, сказал:
     - Тоби явно повезло по-крупному. Вот бы  попробовать  такой  кусочек!
Она здорово работает в постели.
     - Да ну? - цинично спросил кто-то. - Вам-то откуда это известно?
     - Видел ее в порноролике в кинотеатре "Пуссикэт". Черт возьми,  я  уж
думал, она собирается высосать того парня до самых печенок.
     Во рту у Клифтона так пересохло, что он едва смог говорить.
     - Вы... вы уверены, что это была Джилл Касл? - спросил он.
     Мужчина повернулся к нему.
     - Еще как уверен. Она была под другим именем -  Жозефина,  не  помню,
как дальше. Какая-то дурацкая польская фамилия.
     Он внимательно посмотрел на Клифтона и спросил:
     - Послушайте, а вы никогда не были Клифтоном Лоуренсом?


     Отрезок  бульвара  Санта-Моника,  расположенный  между  Фэрфаксом   и
Ла-Сиенегой,  является  территорией   округа.   Будучи   частью   острова,
окруженного  городом  Лос-Анджелес,  эта  территория  подчиняется  законам
округа, которые не так строги, как законы города. Здесь, на площади  шести
кварталов,  расположены  четыре  кинотеатра,  где   идут   только   крутые
порнофильмы, с полдюжины книжных магазинов, где клиенты, стоя в  отдельных
кабинках, могут смотреть фильмы  с  помощью  индивидуальных  устройств,  и
десяток массажных кабинетов, где работают цветущие молодые девицы, которые
специализируются на всех  видах  обслуживания,  кроме  массажа.  Кинотеатр
"Пуссикэт" находится в самом центре всего этого.
     В затемненном зале накопилось, может быть,  два  десятка  людей,  все
мужчины, за исключением двух  женщин,  которые  сидели  держась  за  руки.
Клифтон обвел глазами публику и спросил себя, какая нужда гонит этих людей
в темные пещеры среди ясного солнечного дня и заставляет  часами  смотреть
на изображения других людей, занимающихся сексом.
     Начался  фильм,  и  Клифтон  позабыл  обо  всем,  кроме   того,   что
происходило на экране.  Он  подался  вперед  на  своем  сиденье,  впиваясь
глазами  в  лицо  каждой  актрисы.  Сюжет  состоял  в  том,  что   молодой
преподаватель колледжа тайно приводил своих студенток к себе в спальню  на
ночные  занятия.  Все  они  были  молоды,  удивительно  привлекательны   и
невероятно талантливы. Им надо было проделать ряд упражнений, -  оральных,
вагинальных и анальных - пока профессор не получал такого же удовольствия,
как и его ученицы.
     Но Джилл среди них не было. "Она должна  быть  здесь!"  -  напряженно
думал Клифтон. Это его единственный шанс отомстить ей за то, что она с ним
сделала. Он устроит так, чтобы Темпл увидел этот фильм. Тоби будет больно,
но он это переживет. А Джилл будет уничтожена. Когда Тоби узнает, на какой
шлюхе он женился, то вышвырнет ее пинком под зад. Джилл должна быть в этом
фильме.
     И  вдруг  он  ее  увидел  -  на  широком  экране,   в   изумительном,
бесподобном, живом цвете. Она с тех пор сильно изменилась: похудела, стала
красивее и утонченнее. Но это,  несомненно,  была  Джилл.  Клифтон  сидел,
впитывая в себя эту сцену, упиваясь  ею,  услаждая  свое  зрение  и  слух,
ощущая, как его наполняет пьянящее чувство торжества и мщения.
     Клифтон оставался на месте, пока не пошли титры,  Вот  она,  Жозефина
Чински. Он встал и направился в проекционную кабину. В маленькой  комнатке
киномеханик читал программу скачек. Увидев Клифтона,  он  поднял  на  него
глаза и сказал:
     - Сюда нельзя, приятель.
     - Я хочу купить копию этого фильма.
     Мужчина покачал головой.
     - Не продается.
     И вернулся к вычислению шансов на успех.
     - Я заплачу вам сотню долларов, если вы снимите копию.  Никто  ничего
не узнает.
     Киномеханик даже не поднял головы.
     - Две сотни, - настаивал Клифтон.
     Мужчина перевернул страницу.
     - Три сотни.
     Он поднял голову и изучающе посмотрел на Клифтона.
     - Наличными?
     - Наличными.


     На следующий день в десять часов  утра  Клифтон  явился  в  дом  Тоби
Темпла. Под мышкой он держал кассету с фильмом.  "Нет,  это  не  фильм,  -
радостно думал он. - Это динамит. Этого хватит, чтобы отправить Джилл Касл
в преисподнюю!"
     Дверь открыл англичанин-дворецкий, которого Клифтон раньше не видел.
     - Доложите мистеру Темплу, что пришел Клифтон Лоуренс и хотел бы  его
видеть.
     - Сожалею, сэр. Мистера Темпла нет дома.
     - Я подожду, - твердо заявил Клифтон.
     Дворецкий ответил:
     - Боюсь, что это невозможно. Мистер  и  миссис  Темпл  сегодня  утром
улетели в Европу.





     Европа стала их триумфальным шествием.
     Вечером  того  дня,  когда  в  лондонском  "Палладиуме"  должна  была
состояться  премьера  шоу,  весь  Оксфорд-серкус  запрудили  толпы  людей,
отчаянно пытавшихся хоть одним глазком увидеть Тоби и  Джилл.  Весь  район
вокруг Арджил-стрит был оцеплен  столичной  полицией.  Когда  толпа  вышла
из-под контроля, на помощь срочно вызвали конную полицию. Ровно  в  восемь
часов прибыла королевская семья, и представление началось.
     Тоби превзошел самые фантастические  ожидания.  С  лицом,  излучающим
простодушие,  он  блестяще  высмеивал  английское  правительство   и   его
аристократическую чопорность. Он объяснял, каким образом оно  стало  менее
могущественным, чем угандийское, и почему этого не могло  бы  случиться  с
более достойной страной. Все покатывались со смеху, потому что знали,  что
Тоби Темпл просто шутит. Он говорит все это не всерьез. Тоби их любит.
     Как и они любят его.


     Прием, оказанный им в Париже, был еще  более  пышным.  Джилл  и  Тоби
поселили в президентском дворце и возили  по  городу  в  правительственном
лимузине. Их фотографии можно было  видеть  ежедневно  на  первых  полосах
газет,  а  когда  они  приезжали  в   театр,   то   приходилось   вызывать
дополнительные полицейские силы, чтобы сдерживать толпу. После выступления
Тоби, когда он и Джилл с  сопровождающими  направлялись  к  ожидавшему  их
лимузину, толпа внезапно прорвалась через полицейские заграждения, и сотни
французов устремились к нему с криком: "Тоби, Тоби... on  veut  Toby!"  Из
волнующейся толпы протягивались авторучки и альбомы для  автографов,  люди
напирали в стремлении прикоснуться к великому Тоби Темплу и  его  чудесной
Джилл. Полицейские не могли противостоять этому нажиму; толпа отмела их  в
сторону и принялась рвать одежду Тоби на память.  Тоби  и  Джилл  чуть  не
раздавили напором тел, но Джилл не испугалась. Это  безумство  было  данью
е_й_. Она сослужила службу этим людям; она вернула им Тоби.


     Последним этапом их турне была Москва.
     Москва в июне - это один из прекраснейших городов  в  мире.  Стройные
белые березки и липы с желтыми клумбами  под  ними  стоят  вдоль  широких,
залитых солнцем, проспектов, по которым  прогуливается  множество  местных
жителей и приезжих. Это - туристический сезон.
     Всеми  приезжающими  в  Россию  иностранными   туристами   занимается
контролируемое правительством  агентство  "Интурист",  которое  организует
транспорт, гостиницы и экскурсии в сопровождении гидов. Но Тоби и Джилл  в
международном аэропорту "Шереметьево" ждал огромный "ЗИЛ", на  котором  их
отвезли в гостиницу "Метрополь", куда обычно  поселяют  важных  гостей  из
стран-сателлитов. В их номере люкс оказался солидный запас  "Столичной"  и
черной икры.
     Генерал  Юрий  Романович,  высокопоставленный  партийный  функционер,
приехал в гостиницу поприветствовать гостей. "У нас в России показывают не
так много американских фильмов, мистер Темпл, но картины с вашим  участием
идут довольно часто. Русский народ считает, что талант не знает границ!"
     Тоби должен был дать три представления в Большом театре. На  премьере
публика наградила овацией  и  Джилл.  Из-за  языкового  барьера  Тоби  дал
большую часть своего выступления  в  пантомиме,  что  привело  зрителей  в
восторг. Он произнес речь на своем псевдорусском, и  смех  и  аплодисменты
публики звучали в огромном зале театра как признание в любви.
     В последующие два дня генерал Романович сопровождал Тоби и  Джилл  во
время их приватной экскурсии по  городу.  Они  прокатились  на  гигантском
"чертовом колесе" в парке Горького и осмотрели исторический собор  Василия
Блаженного. Их пригласили на  представление  Московского  государственного
цирка. В их честь был устроен банкет в ресторане "Арагви", где  им  подали
золотистую икру, самую редкую из  восьми  видов  икры,  разные  закуски  и
нежнейший паштет, запеченный в тесте. На десерт они ели невероятно вкусную
яблочную шарлотку с абрикосовым соусом.
     И снова экскурсии. Они  побывали  в  Музее  изобразительных  искусств
имени Пушкина, в Мавзолее Ленина и в "Детском  мире",  этом  замечательном
магазине детских товаров.
     Их водили в такие места, о существовании которых большинство  русских
и  не  подозревало.  Улица  Грановского,  вся  заставленная  "Чайками"   и
"Волгами". Через ничем не примечательную дверь  с  надписью  "Бюро  особых
пропусков" их провели внутрь, в магазин, полный импортных  деликатесов  со
всего мира. Привилегия делать  здесь  покупки  принадлежала  "начальству",
русской элите.
     Их возили на роскошную дачу, где в специальном просмотровом зале  для
группы привилегированных лиц  демонстрировались  иностранные  фильмы.  Это
было  увлекательное  приобщение  к  некоторым  сторонам  жизни   народного
государства.
     В день последнего выступления Тоби, во второй  его  половине,  Темплы
собирались пройтись по магазинам. Но вдруг Тоби сказал:
     - Поезжай-ка ты без меня, детка. А я бы чуточку соснул.
     Джилл с минуту внимательно смотрела на него.
     - Ты хорошо себя чувствуешь?
     - Великолепно. Просто устал немного. А ты поезжай и скупи всю Москву.
     Джилл заколебалась.  Тоби  показался  ей  бледным.  Когда  это  турне
закончится, она позаботится о том, чтобы  Тоби  как  следует  отдохнул  до
начала нового телешоу.
     - Ладно, - согласилась она. - Поспи.


     Джилл шла через фойе к  выходу,  вдруг  мужской  голос  окликнул  ее:
"Жозефина!" Оборачиваясь, она уже  знала,  кто  это,  и  в  какую-то  долю
секунды вновь произошло чудо.
     Дэвид Кенион уже подходил к ней, улыбаясь и говоря: "Я так  рад  тебя
видеть",  и  ей  казалось,  что  сердце  ее  вот-вот  остановится.  "Он  -
единственный мужчина, который может творить со  мной  такое!"  -  подумала
Джилл.
     - Выпьешь со мной что-нибудь? - спросил Дэвид.
     - Да, - ответила она.


     В большом баре гостиницы было  многолюдно,  но  они  нашли  столик  в
сравнительно тихом месте в углу, где можно было разговаривать.
     - Что ты делаешь в Москве? - спросила Джилл.
     - Приехал по просьбе  нашего  правительства.  Мы  пытаемся  заключить
нефтяную сделку.
     К столику подошел  официант  со  скучающим  выражением  лица,  и  они
заказали напитки.
     - Как поживает Сисси?
     Дэвид посмотрел на нее и сказал:
     - Я следил за всем, что касалось твоей жизни. А в поклонниках у  Тоби
Темпла я с юных лет. - От этих слов Тоби показался ей очень старым. - Рад,
что он поправился. Когда я прочитал о  его  болезни,  то  встревожился  за
тебя. - В его глазах появилось выражение,  которое  Джилл  помнила  с  тех
давних времен: выражение тяги к ней, нужды в ней.
     - По-моему, Тоби был великолепен в Голливуде и в Лондоне,  -  говорил
между тем Дэвид.
     - Ты был там? - удивилась Джилл.
     - Да. - И он быстро прибавил: - У меня там были дела.
     - А почему ты не пришел за кулисы?
     Он помолчал.
     - Не хотел тебе навязываться. Не знал, захочешь ли ты меня видеть.
     Им принесли напитки, в тяжелых низких стаканах.
     - За тебя и Тоби, - сказал Дэвид.
     Что-то было в том,  как  он  это  сказал,  какая-то  скрытая  печаль,
неутоленность...
     - Ты всегда останавливаешься в "Метрополе"? - спросила Джилл.
     - Нет. По правде говоря, было чертовски трудно получить...
     Он слишком поздно заметил западню и смущенно усмехнулся.
     - Я знал, что ты будешь здесь. Должен был уехать из Москвы  еще  пять
дней назад. Я ждал, надеясь, случайно тебя встретить.
     - Зачем, Дэвид?
     Он долго не отвечал, затем заговорил:
     - Теперь все это слишком поздно, но все равно я хочу тебе рассказать,
потому что думаю, что ты имеешь право это знать.
     И он рассказал ей о своей женитьбе на  Сисси,  о  том,  как  она  его
обманула, о ее попытке самоубийства и о том  вечере,  когда  просил  Джилл
встретиться с ней на озере. Все это  выплеснулось  потоком  чувства  такой
силы, что Джилл была потрясена до глубины души.
     - Я всегда тебя любил!
     Она сидела и слушала, и ощущение  счастья  растекалось  по  всему  ее
телу, словно горячее вино. Это было исполнение прекрасной мечты, это  все,
чего она хотела, к чему стремилась. Джилл смотрела  на  сидящего  напротив
мужчину и вспоминала, как прикасались к ней его  сильные  и  нежные  руки,
вспоминала его упругое, красивое тело и почувствовала, как  в  ней  что-то
перевернулось. Но ведь Тоби теперь часть  ее  самой,  он  -  ее  плоть,  а
Дэвид...
     Рядом с ней чей-то голос сказал:
     - Миссис Темпл! Мы вас везде ищем!
     Это был генерал Романович.
     Джилл взглянула на Дэвида.
     - Позвони мне утром.


     Последнее выступление Темпла в  Большом  театре  превзошло  все,  что
когда-либо видели эти  сцены.  Зрители  бросали  цветы,  кричали  "браво",
топали ногами и отказывались расходиться. После  выступления  планировался
большой прием, но Тоби сказал Джилл:
     Я пас, божественная. Ты иди.  А  я  вернусь  в  гостиницу  и  немного
вздремну.
     Джилл пошла на прием одна, но ей казалось, что рядом с ней все  время
был Дэвид. Она беседовала с хозяевами, танцевала и отвечала на расточаемые
ей комплименты, но  одновременно  этим  у  нее  в  памяти  вновь  и  вновь
прокручивалась ее встреча с Дэвидом. "Я женился не на той  девушке.  Мы  с
Сисси развелись. Я никогда не переставал любить тебя..."


     В два часа ночи Джилл проводили до двери ее номера в гостинице. Войдя
внутрь, она увидела, что Тоби без сознания лежит на полу посреди  комнаты,
а его правая рука тянется к телефону.


     Тоби Темпла срочно доставили на санитарной машине  в  дипломатическую
поликлинику на проспекте Сверчкова, 3. Вызвали  среди  ночи  трех  ведущих
специалистов для осмотра. Все  выражали  Джилл  сочувствие.  Главный  врач
проводил ее в отдельный кабинет, где она оставалась ждать сообщений.  "Как
повторный прогон фильма", - подумала Джилл. "Это  все  уже  было  раньше".
Происходящее казалось ей каким-то расплывчатым, нереальным.
     Несколько часов спустя дверь в кабинет открылась  и  вошел  невысокий
толстый  русский  в  плохо  сшитом  костюме,   похожий   на   неудачливого
водопроводчика.
     - Я доктор Дуров, - представился он. - Лечащий врач вашего мужа.
     - Я хочу знать, как его состояние.
     - Пожалуйста, сядьте, миссис Темпл.
     Джилл даже не заметила, что стоит.
     - Говорите же!
     -  У  вашего  мужа  случился  удар.  На  профессиональном  языке  это
называется церебральный венозный тромбоз.
     - Насколько это серьезно?
     - Это вид поражения - вы понимаете? - из наиболее тяжелых и  опасных.
Если ваш муж выживет - а с уверенностью этого  еще  нельзя  сказать...  он
никогда больше не сможет ни ходить, ни говорить. Он в полном рассудке,  но
тело его полностью парализовано.


     Перед отлетом Джилл из Москвы ей позвонил Дэвид.
     - Не могу высказать, как я сочувствую тебе, - взволнованно сказал он.
- И всегда готов прийти на зов. Когда бы я тебе  ни  понадобился,  я  буду
рядом. Помни об этом!
     Только это и помогло Джилл сохранить рассудок в том кошмаре,  который
предстояло пережить.


     Обратный перелет домой превратился в  адское  "deja  vu".  Носилки  в
самолете, санитарная машина от аэропорта до дома, комната больного.
     Только на этот раз все было иначе. Джилл поняла  это  в  тот  момент,
когда ей разрешили взглянуть на Тоби. Его  сердце  билось,  его  жизненные
органы функционировали; во всех  отношениях  он  представлял  собой  живой
организм. И все же он таковым не был. Это был дышащий, пульсирующий  труп,
мертвец под кислородной палаткой,  с  торчащими  в  его  теле  трубками  и
иглами, через которые в него вливались все необходимые для поддержания его
жизни жидкости. Его лицо  искажала  ужасная  гримаса,  чем-то  похожая  на
усмешку, а губы были оттянуты так, что обнажались десны.  "Боюсь,  что  не
могу ничем обнадежить вас", - сказал тот русский доктор.
     Это было несколько недель назад. Сейчас они находились у себя дома, в
Бель-Эйр. Джилл  немедленно  вызвала  доктора  Каплана,  а  тот  пригласил
специалистов, и ответ звучал всегда один и  тот  же:  массированный  удар,
тяжелое поражение или разрушение нервных центров и очень мало  надежды  на
то, что удастся восстановить то, что уже повреждено.
     Опять круглосуточно дежурили сиделки,  опять  приходил  физиотерапевт
для занятий с Тоби, но все это были лишь бессмысленные жесты.
     Объект всего этого внимания представлял собой гротескную фигуру. Кожа
Тоби  пожелтела,  волосы  вылезли  целыми  пучками.   Его   парализованные
конечности высохли и стали походить на веревочные жгуты. На  лице  у  него
застыла эта кошмарная улыбка, с которой он не мог ничего поделать. Вид его
был ужасен, он походил на череп - эмблему смерти.
     Но глаза его жили. И еще как! В них полыхало  могущество  и  отчаяние
разума, заключенного в эту бесполезную оболочку. Когда бы Джилл не вошла к
нему в комнату, его глаза следили за ней жадно, неистово, умоляюще. О  чем
они молили? О том, чтобы она еще раз поставила его на  ноги?  Вернула  ему
речь? Сделала его опять человеком?
     Она подолгу молча смотрела на него сверху вниз и думала: "Часть  меня
самой лежит в этой постели и мучается в безысходности". Они  были  связаны
одной нитью. Она отдала бы все на свете, чтобы спасти Тоби, чтобы спастись
самой. Но она знала, что это никак невозможно. На этот раз нет.
     Телефоны звонили непрерывно, и это было как повторение тех же звонков
и тех же выражений сочувствия.
     Но один звонок отличался от всех других. Позвонил Дэвид Кенион.
     - Я просто хочу, чтобы ты знала: если я могу что-то сделать,  -  хоть
что-нибудь, безразлично что, - я готов и жду.
     Джилл представила себе, какой  он  высокий,  красивый  и  сильный,  и
подумала о той уродливой карикатуре  на  человека,  которая  находилась  в
соседней комнате.
     - Спасибо, Дэвид. Я очень ценю твою заботу. Но ничего не  надо.  Пока
ничего.
     - У нас в Хьюстоне есть несколько отличных врачей. Лучших в  мире.  Я
мог бы переправить их к нему самолетом.
     Джилл почувствовала,  что  у  нее  перехватывает  горло.  О,  как  ей
хотелось попросить Дэвида приехать к ней, увезти  ее  отсюда!  Но  она  не
могла. Она была связана с Тоби и понимала, что никогда не  сможет  бросить
его.
     Никогда, пока он жив.


     Доктор  Каплан  закончил  обследование  Тоби.  Джилл  ждала   его   в
библиотеке. Когда он вошел, она резко повернулась к нему.
     - Ну, Джилл, я иду с хорошими, и с  плохими  новостями,  -  попытался
неуклюже пошутить доктор.
     - Сообщите мне сначала плохие.
     - Боюсь, что нервная система Тоби пострадала  слишком  сильно,  чтобы
можно было надеяться на ее восстановление. Об этом не может быть и речи на
этот раз. Он больше не сможет ни ходить, ни говорить.
     Она долго смотрела на него, потом спросила:
     - Какие же хорошие новости?
     Доктор Каплан улыбнулся:
     - У  Тоби  феноменально  сильное  сердце.  При  надлежащем  уходе  он
проживет еще двадцать лет.
     Джилл смотрела на него, не веря услышанному. "Двадцать лет.  Вот  так
хорошие новости!" Она мысленно представила себя с  оседлавшей  ее  ужасной
горгульей из комнаты наверху и подумала, что попала в ловушку кошмара,  от
которого нет избавления. Она никогда не сможет развестись с Тоби. Никогда,
пока он жив. Потому что никто этого не поймет. Ведь она была той героиней,
которая однажды спасла ему жизнь. Все  будут  считать  себя  преданными  и
обманутыми, если теперь она его бросит. Даже Дэвид Кенион!
     Дэвид звонил теперь ежедневно и говорил без конца  о  ее  потрясающей
верности  и  самоотверженности,  и  они  оба  ощущали,  как   между   ними
циркулирует глубокий эмоциональный поток.
     Фраза: "Когда Тоби умрет..." никогда не произносилась вслух.





     Три сиделки ухаживали за Тоби круглые сутки, сменяя друг  друга.  Они
работали четко, умело и  бесстрастно,  как  машины.  Джилл  рада  была  их
присутствию, потому что она не могла заставить себя подойти близко к Тоби.
Вид этой жуткой, ухмыляющейся маски  отталкивал  ее.  Джилл  искала  любые
предлоги, чтобы  не  ходить  к  нему  в  комнату.  А  когда  она  все-таки
заставляла себя пойти к нему, то моментально ощущала в нем перемену.  Даже
сиделки это чувствовали.  Тоби  лежал  неподвижно,  с  потухшим  взглядом,
устремленным в пространство. Но стоило Джилл войти в комнату,  как  в  его
ярко-синих глазах разгорался огонь жизни.  Джилл  читала  мысли  Тоби  так
ясно, словно он говорил вслух. "Не дай мне умереть. Помоги мне! Помоги!"
     Джилл стояла, глядя на его разрушенное тело, и  думала:  "Я  не  могу
помочь тебе. Тебе не следует жить в таком виде. Лучше умереть!"


     Эта мысль стала овладевать сознанием Джилл.
     Газеты публиковали рассказы о том, как жены освобождали от  страданий
своих неизлечимо больных мужей. Даже кто-то  из  врачей  признавался,  что
намеренно позволил умереть  определенным  больным.  Эйтаназия  -  так  это
называлось. Умерщвление из сострадания. Но  Джилл  знала,  что  это  можно
назвать и убийством, даже если в Тоби больше нет ничего живого, кроме этих
проклятых глаз, которые неотступно следят за ней.
     В последующие недели Джилл совершенно не выходила  из  дома.  Большую
часть времени она проводила, запершись у себя в спальне.
     Ее головные боли возобновились, и она не находила облегчения.


     В  газетах  и   журналах   печатались   волнующие   повествования   о
парализованном суперкумире и  его  преданной  жене,  которая  однажды  уже
вернула его к жизни. Везде активно обсуждался  вопрос  о  том,  сможет  ли
Джилл повторить чудо. Но она знала, что никаких  чудес  больше  не  будет.
Тоби никогда не выздоровеет.
     "Двадцать лет!..." - сказал доктор Каплан. А там,  за  стенами  этого
дома, ее ждет Дэвид. Ей необходимо  найти  способ,  как  бежать  из  своей
тюрьмы.
     Это началось в сумрачное, ненастное воскресенье. Утром пошел дождь  и
зарядил на весь день, стуча по крыше и в окна дома, пока  Джилл  не  стало
казаться, что она сейчас сойдет с  ума.  Она  читала  у  себя  в  спальне,
пытаясь отключиться от настырного стука дождя, когда к  ней  вошла  ночная
сиделка. Ее звали Ингрид Джонсон.  Она  была  в  накрахмаленной  одежде  и
выглядела строго.
     - Горелка наверху не работает, -  объявила  Ингрид.  -  Мне  придется
спуститься в кухню, чтобы приготовить обед для мистера Темпла. Не побудете
ли вы с ним несколько минут?
     Джилл  почувствовала  неодобрение  в  голосе  сиделки.  Той  казалось
странным, что жена совсем не подходит к постели больного мужа.
     - Я присмотрю за ним, - пообещала Джилл.
     Она отложила книгу и пошла по коридору к  комнате  Тоби.  Как  только
Джилл вошла, ей в ноздри ударил знакомый тяжелый запах болезни. В  тот  же
миг на нее нахлынули воспоминания о тех долгих,  страшных  месяцах,  когда
она боролась за жизнь Тоби.
     Под головой у Тоби была большая подушка.  Когда  он  увидел  входящую
Джилл, его глаза вдруг ожили, посылая ей отчаянные сигналы. "Где ты  была?
Почему не приходила ко мне? Ты мне нужна. Помоги  мне!"  Казалось,  у  его
глаз есть голос. Джилл посмотрела на это отвратительное  скрюченное  тело,
на эту ухмыляющуюся маску смерти и почувствовала дурноту. "Ты никогда  уже
не поправишься, будь ты проклят! Ты  должен  умереть!  Я  хочу,  чтобы  ты
умер!"
     Продолжая смотреть на Тоби, Джилл увидела, что выражение глаз у  него
меняется. В них отразились шок, неверие,  а  потом  они  стали  наливаться
такой ненавистью, такой лютой злобой, что Джилл невольно отступила на  шаг
от кровати. Она поняла, что произошло. Она высказала свои мысли вслух.
     Джилл повернулась и опрометью бросилась вон из комнаты.


     Утром дождь прекратился. Из подвала  принесли  старое  кресло-каталку
для Тоби. Дневная сиделка Френсис Гордон повезла Тоби в сад, чтобы он  мог
побыть на солнце. Джилл было слышно, как кресло везут по коридору к лифту.
Она  подождала  несколько  минут,  потом  спустилась  вниз.  Проходя  мимо
библиотеки, она услышала звонок телефона. Звонил Дэвид из Вашингтона.
     - Как ты сегодня? - его голос звучал тепло и заботливо.
     Она никогда еще не была так рада слышать его.
     - Хорошо, Дэвид.
     - Я хотел бы, чтобы ты была со мной, дорогая.
     - Я тоже. Я так люблю тебя. И хочу тебя. Хочу, чтобы ты обнимал меня,
как раньше. Ох, Дэвид...
     Что-то заставило ее обернуться. Тоби  был  в  холле,  пристегнутый  к
своему креслу, - там, где его на минутку оставила сиделка. Он  смотрел  на
Джилл  с  такой  ненавистью  и  злобой,  что  его  взгляд  действовал  как
физический удар. Его разум говорил с ней через глаза, кричал ей:  "Я  убью
тебя!" Джилл в панике уронила трубку.
     Она выбежала из  комнаты,  взбежала  вверх  по  лестнице,  все  время
ощущая, как ненависть Тоби гонится за ней, словно какая-то  яростная  злая
сила. Она провела в спальне весь день, отказываясь от пищи. Она  сидела  в
кресле в состоянии шока, снова и снова возвращаясь мыслями к тому  моменту
у телефона. Тоби знает. Он знает. Она никогда больше не сможет  посмотреть
ему в глаза.
     Наконец настала ночь. Была середина мая,  и  воздух  все  еще  хранил
дневную жару. Джилл широко распахнула окна своей  спальни,  чтобы  поймать
хоть слабое дуновение ветерка.


     В комнате Тоби дежурила сестра Галлахер. Она на  цыпочках  подошла  к
кровати взглянуть на больного. Сестра  Галлахер  сожалела,  что  не  может
прочитать его мысли, потому что тогда  ей,  возможно,  удалось  бы  помочь
бедняге. Она подоткнула вокруг него одеяло.
     - А теперь вам надо поспать хорошенько, - бодро сказала она. - Я  еще
загляну к вам.
     Никакой реакции на это не последовало. Он  даже  не  посмотрел  в  ее
сторону.
     "Может, оно даже и лучше, что я  не  могу  прочитать  его  мысли",  -
подумала сестра Галлахер. Она бросила на него последний взгляд  и  ушла  в
свою  маленькую  гостиную  посмотреть  какую-нибудь  позднюю  передачу  по
телевидению. Сестре Галлахер нравились теледиалоги. Она любила смотреть на
рассказывающих  о  себе  киноактерах.  Это  делало  их   совсем   земными,
обыкновенными, простыми людьми. Она приглушила звук, чтобы  не  беспокоить
своего подопечного. Но Тоби Темпл и так ничего бы не  услышал.  Мысли  его
были далеко.


     Дом был  погружен  в  сон.  Иногда  слабые  звуки  уличного  движения
доносились с бульвара Сансет, расположенного далеко внизу. Сестра Галлахер
смотрела какой-то поздний фильм. Жаль, что это не один из старых фильмов с
Тоби Темплом. Было бы просто здорово видеть мистера Темпла по телевизору и
знать, что он сам здесь, на расстоянии всего нескольких шагов.
     В четыре часа утра сестра Галлахер задремала у телевизора.
     В комнате Тоби царила глубокая тишина.
     В спальне Джилл единственным звуком  было  тиканье  часов  на  ночном
столике возле кровати. Она крепко спала, обняв  одной  рукой  подушку;  ее
обнаженное тело казалось темным на фоне белых простыней.
     Джилл беспокойно заворочалась во сне и вздрогнула.  Ей  снилось,  что
она и Дэвид проводят свой медовый  месяц  на  Аляске.  Посреди  бескрайней
застывшей равнины их внезапно застает буря. Ледяной  ветер  дует  в  лицо,
трудно дышать. Она поворачивается к Дэвиду, но его нет,  он  исчез.  Джилл
одна в этом арктическом холоде, ее  душит  кашель,  она  пытается  набрать
воздуха в легкие и не может. Джилл проснулась  оттого,  что  рядом  кто-то
умирал  от  удушья.  Она  услышала  жуткий   захлебывающийся   звук,   как
предсмертный хрип, открыла  глаза  и  поняла,  что  этот  звук  издает  ее
собственное горло. Она не могла дышать.  Ледяной  воздух  обволакивал  ее,
ласкал ее нагое  тело,  гладил  ее  грудь,  целовал  в  губы,  обдавая  ее
холодным, зловонным дыханием могилы. Сердце Джилл бешено заколотилось, она
продолжала задыхаться. Ей казалось, будто ее легкие обожжены морозом.  Она
попыталась сесть, но на нее словно давил какой-то невидимый груз, не давая
ей приподняться. Джилл понимала, что, вероятно, видит все это во сне, но в
то же время слышала ужасный хрип, издаваемый ее горлом при каждой  попытке
вздохнуть.  Она  умирала.  Но  разве  может  человек  умереть   во   время
приснившегося  ему  кошмара?  Джилл  чувствовала,  как  холодные  щупальца
исследуют ее тело, забираются между ног, проникают внутрь, наполняют ее  -
и вдруг от страшной догадки у нее замерло  сердце.  Она  поняла,  что  это
Тоби.  Каким-то  образом  это  был  Тоби!  И  волна  ужаса,   стремительно
накатившаяся на Джилл, дала ей силы добраться до  края  кровати,  цепляясь
ногтями, судорожно дыша, борясь со смертью из последних сил души  и  тела.
Она с трудом поднялась и рванулась к двери, чувствуя как холод  преследует
ее, окружает, хватает. Ее пальцы нащупали дверную ручку  и  повернули  ее.
Она  выскочила  в  коридор,  хватая  ртом  воздух,   наполняя   кислородом
измученные легкие.
     В коридоре было тепло, пусто и тихо. Джилл стояла покачиваясь и стуча
зубами, не в силах унять дрожь. Там все было обычным и мирным.  Ей  просто
приснился  кошмар.  Секунду  поколебавшись,  Джилл  переступила  порог.  В
спальне было тепло. Бояться нечего. Конечно же, Тоби не может  сделать  ей
ничего плохого.
     У себя  в  комнате  проснулась  сестра  Галлахер  и  пошла  проведать
пациента.
     Тоби Темпл лежал в постели точно в таком же положении, в котором  она
его оставила.  Глаза  Тоби  смотрели  в  потолок,  уставившись  на  что-то
невидимое сестре Галлахер.


     После этого случая кошмар стал повторяться регулярно,  словно  черный
знак  судьбы,  словно   предчувствие   какого-то   надвигающегося   ужаса.
Постепенно Джилл стал овладевать страх. Куда бы она не  пошла  в  пределах
дома, она везде ощущала присутствие Тоби. Когда  сиделка  вывозила  его  в
сад, Джилл это было  слышно.  Кресло  Тоби  стало  издавать  пронзительный
скрип, который невыносимо действовал ей на нервы  каждый  раз,  когда  она
слышала его. "Надо, чтобы его починили",  -  думала  она.  Джилл  избегала
подходить близко к комнате Тоби, но это не помогало. Он везде поджидал ее.
     Голова у нее теперь болела постоянно. Это была  ужасная  пульсирующая
боль, не оставлявшая ее в покое. Джилл хотелось, чтобы  боль  прекратилась
хотя бы на час, на минуту, на секунду. Ей очень надо поспать. Она пошла  в
комнату прислуги за кухней, чтобы оказаться как можно дальше от Тоби.  Там
было тихо и тепло. Джилл легла на кровать  и  закрыла  глаза.  Она  уснула
почти мгновенно.
     Ее разбудило дуновение зловонного ледяного воздуха, который вползал в
комнату, прикасался к ней, обволакивал ее, словно саваном. Джилл  вскочила
и выбежала из комнаты.


     Днем  было  страшно,  но  ночи  стали  просто  ужасными.   И   всегда
повторялось одно и то же. Джилл шла  к  себе  в  комнату  и  забиралась  в
постель, стараясь не заснуть, боясь заснуть, зная, что  придет  Тоби.  Но,
измученная и обессиленная, в конце концов она засыпала.
     Ее будил холод. Она лежала в постели, дрожа,  чувствуя,  как  ледяной
воздух подбирается к ней, как какой-то зловещий призрак нависает над  ней,
подобно ужасному проклятию. Она вскакивала с  постели  и  бежала  прочь  в
немом страхе.
     Было три часа ночи.
     Джилл заснула в кресле  за  книгой.  Но  вдруг  она  стала  медленно,
постепенно просыпаться, и когда открыла глаза, то  оказалась  в  кромешной
темноте с ощущением какой-то беды. В следующий момент она  поняла,  в  чем
дело. Ведь она  заснула  при  полном  освещении.  Сердце  у  нее  учащенно
забилось, и  она  подумала:  "Бояться  нечего.  Наверно,  заходила  сестра
Галлахер и потушила свет".
     А потом она услышала этот звук. Он приближался  к  ней  по  коридору:
скри-ип... скри-ип... Кресло-каталка Тоби двигалась по коридору к двери ее
спальни. Джилл почувствовала, как зашевелились волосы у  нее  на  затылке.
"Это всего лишь ветка скребет по крыше или дом оседает", - успокаивала она
себя,  зная  одновременно,  что  это  неправда.  Слишком  много   раз   ей
приходилось слышать этот звук  раньше.  Скри-и-ип...  скри-и-ип...  Словно
музыка идущей за ней смерти. "Это не может быть Тоби, - подумала она. - Он
в постели, он беспомощен. Я схожу с ума". Но она слышала скрип все ближе и
ближе. Вот он уже у самой двери. Остановился и ждет.  И  вдруг  послышался
шум, будто что-то разбилось, и наступила тишина.
     Остаток ночи Джилл провела, съежившись в  кресле,  в  темноте,  боясь
пошевельнуться.
     Утром за  дверью  спальни  на  полу  она  обнаружила  разбитую  вазу,
каким-то образом упавшую со столика в коридоре.


     Джилл разговаривала с доктором Капланом.
     - Вы верите, что... что разум может управлять телом? - спросила она.
     Он озадаченно посмотрел на нее.
     - В каком смысле?
     - Если бы Тоби захотел... очень сильно захотел встать с  постели,  он
мог бы это сделать?
     - Вы  хотите  сказать,  без  посторонней  помощи?  В  его  теперешнем
состоянии? - Он недоверчиво посмотрел на нее. - Но он ведь лишен какой  бы
то ни было способности двигаться. Абсолютно.
     Но Джилл не была удовлетворена ответом.
     - Если... если он непременно решил бы встать, если бы он считал,  что
ему обязательно надо что-то сделать...
     Доктор Каплан покачал головой.
     - Наш мозг  действительно  подает  команды  телу,  но  если  моторные
импульсы у  человека  заблокированы,  если  нет  мышц,  которые  могли  бы
выполнить эти команды, то ничего не может произойти.
     Ей надо было узнать во что бы то ни стало.
     - Вы верите, что мыслью можно двигать предметы?
     - Вы имеете в виду психокинез? Ведется много экспериментов,  но  пока
никто не предъявил такого доказательства, которое убедило бы меня.
     А разбитая ваза за дверью ее спальни?
     Джилл хотела рассказать ему об этом, о холодном воздухе,  который  ее
преследовал, о коляске Тоби у ее двери, но доктор ведь подумает,  что  она
свихнулась. А может, так оно и есть? И с ней действительно что-то неладно?
Может, правда она сходит с ума?
     После ухода доктора Каплана Джилл подошла к зеркалу, чтобы посмотреть
на себя. И ужаснулась тому,  что  увидела.  Щеки  ее  ввалились,  а  глаза
казались огромными на бледном и худом лице. "Если я буду продолжать в  том
же духе, - подумала Джилл, - то я умру раньше  Тоби".  Она  посмотрела  на
свои спутанные, тусклые волосы и обломанные, слоящиеся ногти. "Я не должна
ни за что на свете показываться Дэвиду в таком виде! Пора приводить себя в
порядок. Отныне, - сказала она себе, - ты будешь раз  в  неделю  ходить  в
салон красоты, будешь есть три раза в день и спать восемь часов!"
     На следующее утро Джилл записалась в салон красоты. Она была измотана
и, сидя под теплым, уютно гудящим колпаком сушилки, незаметно задремала. И
тут же ей начал сниться кошмар. "Она лежит в постели и спит. Вдруг слышит,
как Тоби въезжает к ней в спальню в своей коляске:  скри-ип...  скри-ип...
Он медленно выбирается из коляски, встает на ноги и  приближается  к  ней,
усмехаясь и протягивая к ее горлу костлявые, как у скелета, руки..." Джилл
проснулась с диким криком, от которого  в  салоне  произошла  паника.  Она
быстро ушла, не дав даже расчесать волосы.
     После этого случая Джилл боялась выходить из дому.
     И боялась оставаться в нем.


     С ее головой происходило что-то  неладное.  И  дело  теперь  было  не
только в головных  болях.  Она  стала  очень  забывчивой.  Спустившись  за
чем-нибудь вниз, она шла на кухню и  долго  стояла  там,  не  зная,  зачем
пришла. Память начала играть с ней странные шутки. Однажды  сестра  Гордон
пришла к ней поговорить  о  чем-то;  Джилл  удивилась:  что  делает  здесь
медсестра? А потом вдруг вспомнила: ведь ее  на  съемочной  площадке  ждет
режиссер. Она попыталась вспомнить слова  своей  роли.  "Боюсь,  не  очень
хорошо, доктор". Ей надо поговорить с режиссером и узнать, какая ему нужна
трактовка этой роли.  Сестра  Гордон  держала  ее  за  руку  и  озабоченно
спрашивала: "Миссис Темпл! Миссис Темпл! Вам нехорошо?" И Джилл очнулась в
знакомой обстановке, опять в настоящем времени, настигнутая  ужасом  того,
что с ней происходило.  Она  знала,  что  долго  так  не  продержится.  Ей
непременно надо узнать, действительно ли у нее что-то  неладно  с  головой
или же Тоби каким-то образом может двигаться,  нашел  способ  нападения  и
будет пытаться убить ее.
     Ей надо видеть его. Она заставила себя пройти весь длинный коридор до
спальни Тоби. С минуту постояла перед его дверью, собираясь с духом, потом
открыла дверь и вошла.


     Тоби лежал в постели, а сиделка  обтирала  его  влажной  губкой.  Она
подняла голову, увидела Джилл и сказала:
     - Ну, вот и миссис Темпл. А мы тут как раз принимаем чудесную  ванну,
правда?
     Джилл повернулась и посмотрела на лежащую в постели фигуру.
     Руки и ноги Тоби съежились  и  превратились  в  скрюченные  отростки,
отходящие от его  сморщенного,  сведенного  судорогой  торса.  Между  ног,
похожий на какую-то длинную, противную змею, лежал его  бессильный  пенис,
дряблый и мерзкий. Желтая неподвижная маска исчезла с лица Тоби, но жуткая
идиотская ухмылка была на месте. Тело было мертво, но глаза жили неистовой
жизнью. Они бегали, искали, взвешивали, замышляли, ненавидели  -  коварные
синие глаза, полные тайных планов, полные смертельной решимости. В них она
видела разум Тоби. "Важно помнить, что разум его нисколько не  пострадал",
- так сказал ей врач. Его разум мог  думать,  чувствовать,  ненавидеть.  У
этого разума не было другого занятия, кроме как  вынашивать  планы  мести,
измышлять способ, как ее погубить. Тоби хотел, чтобы  она  умерла,  а  она
хотела, чтобы умер он.
     Глядя в эти горящие ненавистью глаза, Джилл  будто  слышала,  как  он
говорит: "Я собираюсь убить тебя"  -  и  ощущала  почти  физические  удары
исходящих от него волн отвращения.
     Пристально глядя в эти глаза, Джилл вспомнила разбитую вазу и поняла,
что ни один из ее ночных кошмаров  не  был  галлюцинацией.  Он  нашел-таки
способ.
     Ей стало теперь ясно: Тоби должен умереть, иначе умрет она!





     Закончив обследование Тоби, доктор Каплан подошел к Джилл.
     - Думаю, вам надо прекратить терапию  в  бассейне,  -  сказал  он.  -
Пустая трата  времени.  Я  надеялся,  что  удастся  добиться  хоть  самого
незначительного улучшения в  состоянии  мускулатуры  Тоби,  но  ничего  не
получается. Я сам поговорю с физиотерапевтом.
     - Нет!
     Это прозвучало как резкий вскрик.
     Доктор Каплан удивленно посмотрел на нее.
     - Джилл, я знаю, что вы сделали для Тоби в прошлый раз.  Но  на  этот
раз надежды нет. Я...
     - Мы не можем отступиться. Еще рано. - В ее голосе было отчаяние.
     Доктор Каплан помолчал в нерешительности, потом пожал плечами.
     - Что ж, если вам это так важно, но...
     - Очень важно.
     В тот момент это было самым важным на свете. Это должно  было  спасти
Джилл жизнь.
     Теперь она знала, что ей делать!..


     На следующий день была пятница. Дэвид позвонил Джилл  и  сказал,  что
уезжает по делам в Мадрид.
     - Возможно, я не смогу позвонить ни в субботу, ни в воскресенье.
     - Мне будет не хватать тебя, - грустно сказала Джилл. - Очень.
     - И мне тебя тоже. С тобой все  в  порядке?  Голос  у  тебя  какой-то
странный. Устала?
     Джилл с величайшим трудом держала  глаза  открытыми  и  старалась  не
думать о жуткой боли, от которой раскалывалась ее голова. Она не  помнила,
когда в последний раз ела или спала. От слабости  она  едва  держалась  на
ногах. Постаравшись, чтобы голос звучал бодрее, она произнесла:
     - Все нормально, Дэвид.
     - Я люблю тебя, дорогая. Береги себя.
     - Постараюсь, Дэвид. Я люблю тебя, не забывай  об  этом.  Что  бы  ни
случилось!
     Она услышала, как машина  физиотерапевта  сворачивает  на  подъездную
аллею, и стала спускаться по лестнице. В голове стучало, а  дрожащие  ноги
еле держали ее. Она  открыла  дверь  в  тот  момент,  когда  физиотерапевт
собирался позвонить.
     - Доброе утро, миссис Темпл.
     Он сделал движение, чтобы войти, но Джилл преградила ему  дорогу.  Он
удивленно посмотрел на нее.
     - Доктор Каплан  решил  прекратить  сеансы  физиотерапии,  -  сказала
Джилл.
     Доктор нахмурился. Значит, он зря приехал сюда. Кто-нибудь должен был
предупредить его  заранее.  При  обычных  обстоятельствах  он  выразил  бы
недовольство по поводу того, как с ним поступили. Но  миссис  Темпл  такая
знатная дама и у нее такие большие проблемы. Он улыбнулся ей и сказал:
     - Все в порядке, миссис Темпл. Я понимаю.
     И он снова сел в свою машину.
     Джилл подождала, пока не услышала, как машина отъехала.  Потом  стала
подниматься вверх по лестнице. На полпути у нее опять закружилась голова и
ей пришлось вцепиться в перила и подождать, пока все  пройдет.  Теперь  ей
нельзя было останавливаться. Если она остановится, то погибнет.
     Она подошла к двери комнаты Тоби, повернула  ручку  и  вошла.  Сестра
Галлахер сидела в кресле с каким-то рукоделием. Заметив стоящую  в  дверях
Джилл, она удивленно вскинула голову.
     - Ах, вот вы и пришли навестить нас, - обрадовалась она.  -  Как  это
чудесно, правда?
     Она обернулась к кровати.
     - Я знаю, что мистер Темпл доволен. Ведь мы довольны,  мистер  Темпл,
не так ли?
     Тоби сидел в постели, подпираемый  подушками.  В  его  взгляде  Джилл
читала обращенное к ней послание: "Я намерен тебя убить".
     Джилл отвела глаза и подошла к сестре Галлахер.
     - Я пришла к выводу, что уделяла мужу недостаточно внимания.
     - Вы знаете, вообще-то мне тоже так  казалось,  -  защебетала  сестра
Галлахер. - Но ведь видела, что вы сами больны, и поэтому сказала себе...
     - Теперь я чувствую себя гораздо лучше, -  перебила  ее  Джилл.  -  Я
хотела бы остаться наедине с мистером Темплом.
     Сестра собрала свои рукодельные принадлежности и встала.
     - Да, разумеется, - сказала она. - Я уверена, что ему это понравится.
     Она повернулась к сидящей в постели ухмыляющейся фигуре.
     - Не правда ли, мистер Темпл?
     И добавила, обращаясь к Джилл:
     - Я пойду пока на кухню и приготовлю себе чашку чая.
     - Нет. Через полчаса кончается ваше дежурство. Вы можете  уйти  прямо
сейчас. Я посижу здесь до прихода сестры Гордон.
     Джилл ободряюще улыбнулась ей.
     - Не беспокойтесь. Я побуду здесь с ним.
     - Действительно, я могла бы пойти кое-что купить и...
     - Вот и чудесно, - перебила ее Джилл. - Отправляйтесь.
     Джилл стояла не двигаясь, опока не услышала,  как  хлопнула  парадная
дверь и отъехала машина сестры Галлахер. Когда звук мотора замер в  летнем
воздухе, Джилл повернулась и посмотрела на Тоби.
     Пристальный, немигающий взгляд его  глаз  был  прикован  к  ее  лицу.
Заставив  себя  подойти  ближе  к  постели,  она  отвернула  покрывало   и
посмотрела на истощенное, парализованное  тело,  на  бессильные,  высохшие
ноги.
     Коляска стояла в углу. Джилл подвезла ее к кровати и  поставила  так,
чтобы можно было перекатить на нее Тоби.  Она  протянула  к  нему  руки  и
остановилась. Ей потребовалась вся ее  сила  воли,  чтобы  прикоснуться  к
нему. Ухмыляющееся мумиеподобное лицо находилось всего в нескольких дюймах
от нее - с  этим  идиотским  оскалом  и  горящими  злобой  глазами.  Джилл
наклонилась вперед и заставила себя приподнять Тоби за плечи. Он был почти
невесом,  но  Джилл,  находившаяся  в  состоянии  крайней  усталости,  еле
справилась с задачей. Едва коснувшись его тела, Джилл  почувствовала,  как
ее  начинает  обволакивать  ледяной   воздух.   Давление   внутри   головы
становилось невыносимым. Перед  глазами  у  нее  заплясали  яркие  цветные
точки, и эта пляска становилась все быстрее и  быстрее.  Она  чувствовала,
что сейчас упадет в обморок, но этого  допустить  было  нельзя.  Если  она
хочет жить. Сверхчеловеческим усилием она затащила безвольное тело Тоби на
коляску и пристегнула его. Посмотрела на часы. У нее всего двадцать минут.
     Пять минут ушло у Джилл на  то,  чтобы  сходить  к  себе  в  спальню,
переодеться в купальник и вернуться в комнату Тоби.
     Она освободила тормоз коляски и повезла Тоби  по  коридору  к  лифту.
Спускаясь вниз в лифте, она стояла у него за спиной, чтобы не  видеть  его
глаз. Но она их чувствовала.  Как  чувствовала  и  сырой  холод  ядовитого
воздуха, который стал наполнять лифт, душил ее,  ласкал,  наполняя  легкие
тлением, пока она не начала давиться. Джилл упала на колени,  хватая  ртом
воздух, пытаясь не потерять сознание в этой  западне.  Она  почувствовала,
что проваливается в темноту, но тут дверь лифта  открылась.  Она  выползла
под горячие солнечные лучи и  осталась  лежать  на  земле,  глубоко  дыша,
упиваясь  свежим  воздухом.  Силы  медленно  возвращались   к   ней.   Она
повернулась к лифту. Тоби сидел в коляске, наблюдая, выжидая.  Она  быстро
вытолкнула кресло из лифта и повезла его к бассейну. День был  чудесный  -
безоблачный, теплый, напоенный ароматами. Солнце сверкало  на  поверхности
голубой отфильтрованной воды.
     Джилл подкатила кресло к краю глубокой части бассейна и поставила  на
тормоз.  Подошла  спереди.  Глаза  Тоби  неотступно  следовали   за   ней,
настороженные и озадаченные. Джилл протянула руку к  ремню,  которым  Тоби
был пристегнут к креслу, и  затянула  его  как  можно  крепче,  дергая  из
последних сил и чувствуя, как от больших усилий на нее опять  накатывается
дурнота. Но вот с  этим  покончено.  Она  наблюдала,  как  стало  меняться
выражение глаз Тоби, когда он понял, что происходит: в них появился дикий,
безумный страх.
     Джилл освободила тормоз, взялась за ручку кресла и начала толкать его
к воде. Тоби пытался пошевелить своими  парализованными  губами,  старался
закричать, но никакого звука не получалось, и видеть это было  жутко.  Она
не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.  Джилл  не  хотела  ничего
знать.
     Она подтолкнула коляску к самому краю бассейна.
     И коляска застряла. Мешал цементный бортик. Она  нажала  сильнее,  но
коляска не поддавалась. Словно Тоби удерживал  ее  на  месте  одной  силой
воли. Джилл видела, как он напрягается в попытке выбраться из коляски, как
он борется за жизнь. Вот сейчас он вырвется, освободится, потянется  к  ее
горлу костлявыми пальцами... Она  слышала,  как  он  кричит:  "Я  не  хочу
умирать... Я не хочу умирать!" Прилив панического ужаса вдруг  подхлестнул
ее, и она изо всех сил толкнула спинку коляски. Подавшись вперед и  вверх,
коляска неподвижно повисла в воздухе, казалось, на целую вечность, а потом
с громким всплеском рухнула в бассейн. Она долго держалась на  поверхности
воды, потом начала медленно тонуть. Каким-то образом коляску развернуло, и
последнее,  что  видела  Джилл,  были  глаза  Тоби,  проклинавшие  ее,  за
мгновение перед тем, как над ним сомкнулась вода.


     Она долго стояла на одном месте, дрожа под лучами жаркого полуденного
солнца и ожидая возвращения душевных и  телесных  сил.  Когда  она  смогла
наконец снова двигаться, то спустилась  по  ступенькам  в  бассейн,  чтобы
намочить купальник.
     Потом она вошла в дом и позвонила в полицию.





     О смерти Тоби Темпла писали газеты всего мира. Если Тоби был народным
героем, то Джилл стала героиней. О них напечатали  сотни  тысяч  слов,  их
фотографии обошли все средства массовой  информации.  История  их  великой
любви рассказывалась и пересказывалась множество раз, а трагический  конец
придавал ей еще большую остроту. Письма и телеграммы с соболезнованиями от
глав государств, домашних хозяек,  политических  деятелей,  миллионеров  и
секретарш шли непрерывным  потоком.  Мир  понес  тяжелейшую  утрату!  Тоби
делился даром  смеха  со  своими  поклонниками,  и  они  будут  вечно  ему
признательны. Волны эфира заполнили  похвалы  в  его  адрес,  все  станции
отдавали дань его памяти.
     Другого Тоби Темпла не будет никогда!
     Следствие состоялось в  здании  Уголовного  суда  на  Гранд-авеню,  в
центральной части Лос-Анджелеса, в небольшом,  компактном  зале.  Слушание
дела вел председатель суда, руководивший жюри из шести присяжных.
     Зал был забит до отказа. Когда  приехала  Джилл,  ее  окружила  толпа
репортеров и поклонников. На ней был простой  черный  шерстяной  костюм  и
никакой косметики, но она никогда еще не выглядела такой красивой.  За  те
несколько дней, что прошли  после  смерти  Тоби,  Джилл  чудесным  образом
расцвела и вернула себе прежний облик. Впервые за  несколько  месяцев  она
спала крепко и без сновидений. У нее появился волчий аппетит,  а  головные
боли прекратились. Демон, который высасывал из  нее  жизненные  соки,  был
мертв.
     Джилл разговаривала с Дэвидом  по  телефону  каждый  день.  Он  хотел
приехать на следствие, но Джилл настояла, чтобы  он  держался  в  стороне.
Потом у них будет достаточно времени, которое они проведут вместе.
     - До конца жизни, - говорил ей Дэвид.


     На следствии было шесть свидетелей. Сестра Галлахер, сестра Гордон  и
сестра  Джонсон  дали  показания  о  распорядке  дня  их  пациента  и  его
состоянии. Свидетельствовала сестра Галлахер.
     - В котором часу в то утро заканчивалось ваше  дежурство?  -  спросил
следователь.
     - В десять.
     - В котором часу вы фактически ушли?
     Небольшая заминка.
     - В девять тридцать.
     - Вы имели обыкновение, миссис Галлахер оставлять вашего пациента  до
конца дежурства?
     - Нет, сэр. Это было первый раз.
     - Объясните, пожалуйста, как случилось, что вы ушли раньше  именно  в
этот день?
     - По предложению миссис Темпл. Она хотела побыть с мужем наедине.
     - Благодарю вас. Вы свободны.
     "Конечно же, Тоби Темпл  умер  в  результате  несчастного  случая,  -
думала сестра Галлахер. - Жаль,  что  им  пришлось  подвергнуть  испытанию
такую прекрасную женщину, как  Джилл  Темпл".  Сестра  Галлахер  взглянула
через зал на Джилл и почувствовала укол совести. Она  вспомнила  ту  ночь,
когда вошла в спальню к  миссис  Темпл  и  застала  ее  спящей  в  кресле.
Галлахер  тогда  тихонько  выключила  свет  и  закрыла  дверь,  чтобы   не
беспокоить миссис Темпл. В  темном  коридоре  сестра  задела  стоявшую  на
столике вазу, и та упала и разбилась. Она хотела сказать  об  этом  миссис
Темпл, но ваза показалась ей очень дорогой, так что, когда миссис Темпл ни
о чем не спросила, сестра Галлахер решила промолчать.


     Место для дачи свидетельских показаний занял физиотерапевт.
     - Обычно вы проводили сеанс с мистером Темплом ежедневно?
     - Да, сэр.
     - Этот лечебный сеанс проводился в плавательном бассейне?
     - Да, сэр. Бассейн нагревался до ста градусов, и...
     - В день, о  котором  идет  речь,  вы  также  занимались  с  мистером
Темплом?
     - Нет, сэр.
     - Не скажете ли нам почему?
     - Она меня отослала.
     - Говоря "она", вы имеете в виду миссис Темпл?
     - Правильно.
     - Она дала вам какие-то объяснения?
     - Сказала, что доктор Каплан считает нежелательным продолжать сеансы.
     - И вы уехали, не увидев мистера Темпла?
     - Совершенно верно. Да.
     Место свидетеля занял доктор Каплан.
     - Миссис Темпл позвонила вам после несчастного случая, доктор Каплан.
Вы осмотрели покойного сразу, как только прибыли на место происшествия?
     - Да. Полицейские вытащили тело из плавательного  бассейна.  Оно  все
еще было пристегнуто к коляске. Полицейский врач  и  я  осмотрели  тело  и
определили, что прошло слишком много времени,  так  что  бесполезно  будет
пытаться вернуть его к жизни. Оба  легких  были  наполнены  водой.  Мы  не
смогли обнаружить никаких признаков жизни.
     - Что вы сделали потом, доктор Каплан?
     - Позаботился о миссис Темпл. Она была в состоянии острой  истерии  и
вызывала у меня большую тревогу.
     - Доктор Каплан, не обсуждали ли вы раньше с миссис  Темпл  вопрос  о
прекращении этих лечебных сеансов?
     - Обсуждал. Я сказал ей,  что  это  по  моему  мнению,  пустая  трата
времени.
     - Как на это отреагировала миссис Темпл?
     Доктор Каплан посмотрел на Джилл Темпл и сказал:
     - Ее реакция была слишком необычной.  Она  настаивала,  чтобы  мы  не
останавливали попыток.
     Он нерешительно помолчал.
     -  Поскольку  я  нахожусь  под  присягой,  а  это  следственное  жюри
заинтересовано в том, чтобы услышать  правду,  то  считаю  себя  обязанным
сказать кое-что еще.
     В зале наступила полная тишина. Джилл пристально  смотрела  на  него.
Доктор Каплан повернулся в сторону скамьи присяжных.
     - Я хотел бы заявить официально, что миссис Темпл является, вероятно,
самой замечательной и самой мужественной женщиной из всех,  с  которыми  я
когда-либо имел честь быть знакомым.
     Глаза всех присутствующих обратились к Джилл.
     - Когда с ее мужем случился первый удар, никто из нас не думал, что у
него есть хотя бы один шанс на выздоровление. Так вот, она выходила его  в
одиночку. Она сделала для него то, чего не  мог  бы  сделать  ни  один  из
врачей, которых я знаю. У меня  нет  таких  слов,  чтобы  описать  вам  ее
самоотверженную преданность мужу.
     Он посмотрел в ту сторону, где сидела Джилл, и добавил:
     - Она вдохновляет всех нас!
     Публика взорвалась аплодисментами.
     - Вы свободны, доктор, - сказал следователь.  -  Я  желал  бы  теперь
пригласить в качестве свидетельницы миссис Темпл.
     Все смотрели, как Джилл встала и медленно  направилась  к  месту  для
дачи свидетельских показаний. Ее привели к присяге.
     - Миссис Темпл, я  знаю,  какое  это  тяжкое  испытание  для  вас,  и
постараюсь закончить его как можно быстрее.
     - Благодарю вас.
     Она говорила тихим голосом.
     - Когда доктор Каплан сказал, что хочет прекратить  лечебные  сеансы,
почему вы выразили желание продолжать их?
     Она  посмотрела  на  следователя,  и  тот  увидел  ее  глаза,  полные
неизмеримой боли.
     - Потому что хотела дать мужу все возможные шансы  выздороветь.  Тоби
любил жизнь, и я хотела вернуть его к жизни. Я... - Тут ее голос  дрогнул,
но она продолжала: - Я должна была сама помочь ему.
     - В день смерти вашего мужа к вам домой приехал физиотерапевт,  и  вы
его отослали.
     - Да.
     - Но ведь раньше, миссис Темпл, вы говорили, что желаете,  чтобы  эти
сеансы продолжались. Как вы объясните ваш поступок?
     - Это очень просто сделать. Я чувствовала,  что  только  наша  любовь
обладает достаточной силой,  чтобы  вылечить  Тоби.  Раньше  она  его  уже
вылечила...
     Она внезапно замолкла,  не  в  силах  говорить  дальше.  Потом,  явно
собравшись с духом, продолжила резким голосом:
     - Мне надо было дать ему понять, как я люблю его, как хочу, чтобы  он
снова был здоров.
     Все присутствующие подались вперед, стараясь не упустить  ни  единого
слова.
     - Пожалуйста, расскажите нам, как все было в то утро, когда произошел
несчастный случай.
     Наступила тишина, продолжавшаяся целую минуту, пока Джилл  собиралась
с силами. Потом она заговорила:
     - Я вошла в комнату к Тоби. Казалось,  он  был  рад  видеть  меня.  Я
сказала ему, что собираюсь сама отвезти его  в  бассейн,  что  обязательно
сделаю так, чтобы он поправился. Я надела купальник,  чтобы  заниматься  с
ним в воде. Когда стала переносить его из  постели  в  коляску,  я...  мне
стало дурно. Наверное, я должна была  понимать,  что  недостаточно  сильна
физически для того, что пыталась сделать. Но остановиться я не  могла.  Ни
за что не могла! Ведь это должно было ему помочь. Я посадила его в коляску
и разговаривала с ним всю дорогу до бассейна. Я подвезла его к краю...
     Она остановилась, и публика  в  зале  затаила  дыхание.  Единственным
звуком было  шуршание  перьев  репортеров,  которые  с  бешеной  скоростью
стенографировали происходящее в своих блокнотах.
     - Я нагнулась, чтобы отстегнуть ремни, удерживавшие Тоби в коляске, и
опять почувствовала себя  плохо  и  стала  падать.  Я...  Должно  быть,  я
нечаянно  освободила  тормоз.  Коляска  стала  скатываться  в  бассейн.  Я
попыталась схватить ее, но она... она упала в бассейн вместе...  вместе  с
пристегнутым к ней Тоби. - Она говорила сдавленным голосом. -  Я  прыгнула
за ним в бассейн и хотела отстегнуть  его,  но  ремни  были  слишком  туго
затянуты. Попыталась вытащить из воды всю коляску, но она... она оказалась
слишком тяжелой. Она... оказалась... просто... слишком... тяжелой.
     Джилл на минуту закрыла глаза, чтобы скрыть свое глубокое  страдание.
Потом произнесла почти шепотом:
     - Я попыталась спасти Тоби - и убила его.
     Присяжным не потребовалось и трех минут для вынесения вердикта:  Тоби
Темпл умер в результате несчастного случая.
     Клифтон Лоуренс  сидел  в  дальней  части  зала  заседаний  и  слушал
вердикт. Он был уверен,  что  Джилл  убила  Тоби.  Но  доказать  это  было
невозможно. Ей удалось ускользнуть.
     Дело было закрыто.





     Похоронная   процессия   состоялась   в   "Форест   Лаун"   солнечным
августовским  утром,  в  день,   когда   планировалась   премьера   нового
телевизионного шоу Тоби  Темпла.  Тысячи  людей  толпились  на  прекрасной
холмистой местности вокруг отеля в  надежде  увидеть  всех  знаменитостей,
пришедших  отдать  последний   долг   покойному.   Телеоператоры   снимали
похоронную процессию общим планом и  наезжали,  чтобы  дать  крупный  план
звезд, продюсеров и режиссеров, присутствовавших на  похоронах.  Президент
Соединенных Штатов прислал своего представителя. Здесь  были  губернаторы,
руководители студий, президенты крупных корпораций и представители от всех
профессиональных организаций, в которых состоял Тоби; президент  отделения
Беверли-Хиллз Организации ветеранов иностранных войск  в  полной  парадной
форме. А также местная полиция и пожарная охрана.
     Пришли на  траурную  церемонию  все,  кто  работал  с  Тоби  Темплом:
статисты и  дублеры,  одевальщицы  и  посыльные,  осветители  и  помощники
режиссера. Появились О'Хэнлон с  Рейнджером,  помнившие  тощего  парнишку,
который когда-то вошел к ним в офис на студии "ХХ век - Фокс".  "Насколько
я понимаю, ребята, вы собираетесь написать для меня  несколько  острот..."
"Он машет руками, словно дрова колет. Мы могли бы, наверное, написать  для
него сценку с дровосеком... Он слишком уж напирает... Господи, с  таким-то
материалом ты сам что бы делал на его  месте?..  Комик  открывает  смешные
двери". И Тоби Темпл и работал, и учился, и поднялся на вершину. "Тоби был
поганец, - думал Рейнджер, - но это был наш поганец".
     Пришел и Клифтон Лоуренс. Он побывал у парикмахера, и костюм его  был
только что из утюжки, но его выдавали глаза.  Это  были  глаза  неудачника
среди равных ему профессионалов. Клифтон тоже погрузился  в  воспоминания.
Он вспомнил тот первый нахальный телефонный звонок.  "Сэм  Голдуин  просит
вас посмотреть одного молодого комика..." И выступление  Тоби  в  училище.
"Совсем необязательно съесть всю баночку икры,  чтобы  понять,  хороша  ли
она, верно?.. Я решил сделать вас своим клиентом, Тоби...  Если  пивохлебы
будут у тебя в кармане, то с шампанщиками справиться будет плевое  дело...
Я могу сделать из тебя  суперзвезду  шоу-бизнеса.  Все  гонялись  за  Тоби
Темплом - студии, телекомпании, ночные клубы". "У тебя  столько  клиентов,
что я иногда думаю, что ты уделяешь мне недостаточно внимания...  Это  как
групповой секс, Клиф. Кто-то всегда остается с эрекцией... Мне нужен  твой
совет, Клиф... Насчет этой девушки..."
     Клифтону Лоуренсу было что вспомнить!
     Рядом с Клифтоном стояла Элис Тэннер.
     Она  глубоко  погрузилась  в  воспоминания  о  первом  представлении,
которое дал Тоби в ее офисе. "Где-то за всеми этими кинозвездами  прячется
молодой человек с большим талантом..." "После того как  я  посмотрел  этих
профессионалов вчера вечером, я... мне кажется, что я так не смогу".  И  о
том, как влюбилась в него. "Ах, Тоби, как я тебя  люблю!"  "...И  я  люблю
тебя, Элис..." Потом он уехал. Но она благодарила судьбу за то, что  он  у
нее был.
     Проститься с Тоби пришел и Эл Карузо. Он сгорбился и поседел,  а  его
карие глаза, похожие на глаза Санта-Клауса, слезились.  Он  вспомнил,  как
чудесно Тоби относился к Милли.
     Сэм Уинтерс. Он думал о той  радости,  которую  Тоби  Темпл  доставил
миллионам людей, и о том, как это соизмерить с  той  болью,  которую  Тоби
причинил нескольким людям.
     Кто-то тронул за  плечо  Сэма,  он  обернулся  и  увидел  хорошенькую
темноволосую девушку лет восемнадцати.
     - Вы меня не знаете,  мистер  Уинтерс,  -  улыбнулась  она,  -  но  я
слышала, что вы ищете девушку для новой  картины  Уильямса  Форбса.  Я  из
Огайо, и...
     Приехал и Дэвид Кенион. Джилл просила  его  не  приезжать,  но  Дэвид
настоял на своем. Он хотел быть рядом с ней. Джилл  подумала,  что  теперь
это не страшно. С игрой покончено.
     Пьеса подошла к  концу,  ее  роль  сыграна.  Джилл  ощущала  огромную
радость и бесконечную усталость. Словно испытание огнем, через которое она
прошла, выжгло весь стержень озлобленности,  пронизывавший  ее,  унесло  с
собой  всю  ее  боль,  разочарование,  ненависть.  Джилл  Касл  погибла  в
жертвенном пламени, и из пепла  возродилась  Жозефина  Чински.  Она  снова
обрела покой, была полна любви ко всем  и  довольства  жизнью,  какого  не
испытывала  со  времен  своей  юности.  Еще  никогда  она  не  была  такой
счастливой. Ей хотелось поделиться этим счастьем со всеми.
     Похоронный ритуал заканчивался. Кто-то взял Джилл  под  руку,  и  она
позволила отвести себя к лимузину. Когда она подошла к машине, то  увидела
стоявшего там Дэвида, лицо которого выражало  обожание.  Джилл  улыбнулась
ему. Дэвид взял ее руки в свои,  и  они  обменялись  несколькими  словами.
Какой-то фоторепортер запечатлел их в этот момент.
     Джилл и Дэвид решили, что  поженятся  через  пять  месяцев,  и  таким
образом, все приличия будут соблюдены. Большую часть этого  времени  Дэвид
провел за границей, но они разговаривали по телефону каждый  день.  Спустя
четыре месяца после похорон Тоби Дэвид позвонил Джилл и сказал:
     - Меня осенила блестящая  идея.  Давай  не  будем  больше  ждать.  На
следующей неделе мне надо ехать в Европу на конференцию. Давай поплывем во
Францию на "Бретани". Капитан может поженить нас. Начнем медовый  месяц  в
Париже, а оттуда отправимся  туда,  куда  ты  захочешь,  и  останемся  там
столько времени, сколько ты захочешь. Что скажешь?
     - Ах, Дэвид, конечно же, да!


     Она не спеша прошла в последний раз  по  всему  дому,  размышляя  обо
всем, что здесь случилось. Вспомнила свой первый званный обед в этом  доме
и все чудесные праздники и приемы, которые устраивались после этого, потом
болезнь Тоби и свою битву за то, чтобы вернуть его  к  жизни.  А  потом...
слишком много воспоминаний.
     Она была рада, что уезжает.





     На личном самолете Дэвида Джилл прилетела в  Нью-Йорк,  где  ее  ждал
лимузин, который  доставил  ее  в  отель  "Ридженси"  на  Парк-авеню.  Сам
управляющий проводил Джилл в огромный номер-пентхауз.
     - Отель полностью к вашим услугам,  миссис  Темпл,  -  сказал  он.  -
Мистер Кенион распорядился, чтобы у вас было все, что вам нужно.
     Через десять минут после того как Джилл поселилась в номере, позвонил
из Техаса Дэвид.
     - Удобно устроилась? - спросил он.
     - Немного тесновато, - засмеялась Джилл. - Здесь пять спален,  Дэвид.
Что мне в них делать?
     - Если бы я был там, я бы показал тебе, - пошутил он.
     - Одни обещания, - поддразнила она. - Когда я тебя увижу?
     - "Бретань" отплывает завтра в полдень. Здесь мне остается  закончить
кое-какие  дела.  Встретимся  на  борту.  Я   зарезервировал   каюту   для
новобрачных. Ты счастлива, дорогая?
     - Я счастлива, как никогда! - восторженно произнесла Джилл. Все,  что
было до этого, боль и страдания стоили  такой  награды.  Прошлое  казалось
сейчас отдаленным и туманным, словно забытый сон.
     - Утром за тобой заедет  машина.  Твой  билет  на  теплоход  передаст
шофер.
     - Я буду готова, - пообещала Джилл.
     Завтра...


     Возможно, все началось с фотографии Джилл и Дэвида  Кениона,  которая
была сделана во время похорон Тоби и продана одному из газетных концернов.
Или с неосторожного замечания, оброненного одним из  служащих  отеля,  где
останавливалась Джилл, или одним из  членов  экипажа  "Бретани".  В  любом
случае матримониальные планы такой известной  персоны,  как  Джилл  Темпл,
никак невозможно было сохранить в тайне. Первое сообщение о том,  что  она
собирается выйти замуж, появилось в бюллетене "Ассошиэйтед  Пресс".  После
этого информация перекочевала на первые страницы газет во всей стране и  в
Европе.
     Материал был  напечатан  также  в  "Голливуд  Рипортер"  и  в  "Дейли
Вэрайети".


     Лимузин прибыл к отелю ровно в десять часов. Портье и трое  посыльных
погрузили багаж Джилл в машину. Утреннее движение на улицах было не  очень
интенсивным, так что путь до пирса N_92 занял менее получаса.
     У трапа Джилл ожидал один из старших корабельных офицеров.
     - Для нас большая честь приветствовать вас  на  борту  нашего  судна,
миссис Темпл, - сказал он. - Все для вас готово. Я провожу вас.
     Он повел Джилл на прогулочную палубу  и  открыл  перед  ней  дверь  в
большую,  просторную  каюту  с  отдельной   террасой.   Там   было   много
свежесрезанных цветов.
     - Капитан просил меня приветствовать вас от его имени. Он увидится  с
вами сегодня за ужином. Он также просил передать вам, что с  удовольствием
предвкушает момент, когда должен будет совершать свадебную церемонию.
     - Благодарю вас, - сказала Джилл. - Вы не знаете, мистер  Кенион  уже
на судне?
     - Мы получили сообщение по телефону. Он на пути  сюда  из  аэропорта.
Его багаж уже доставлен.  Если  вам  что-нибудь  понадобится,  пожалуйста,
дайте мне знать.
     - Спасибо, - ответила Джилл. - Мне ничего не нужно.
     И это правда. У нее было абсолютно все, что ей нужно. Она стала самым
счастливым человеком на свете.
     В дверь каюты постучали и вошел стюард с новым букетом цветов.  Джилл
взглянула на  карточку.  Цветы  были  от  Президента  Соединенных  Штатов.
Воспоминания. Она отогнала их и стала распаковываться.


     Он стоял у перил на главной  палубе,  рассматривая  поднимавшихся  на
борт пассажиров. Все были в приподнятом настроении,  радуясь  предстоящему
отдыху или встрече с дорогими им людьми. Некоторые улыбались ему, но он не
обращал на них внимания. Он наблюдал за трапом.


     В  11  часов  40  минут,  за  двадцать  минут  до  времени  отплытия,
управляемая шофером "силвер шэдоу" на большой скорости подъехала  к  пирсу
N_92 и остановилась. Дэвид Кенион выпрыгнул из машины, посмотрел на часы и
сказал шоферу:
     - Абсолютная точность, Отто.
     - Благодарю вас, сэр. И позвольте пожелать вам и миссис Кенион самого
счастливого медового месяца.
     - Спасибо.
     Дэвид Кенион поспешил к трапу, где предъявил свой билет. Он  поднялся
на борт в сопровождении того офицера, который встречал Джилл.
     - Миссис Темпл в вашей каюте, мистер Кенион.
     - Благодарю вас.
     Дэвид представил себе, как она ждет его в каюте люкс для новобрачных,
и сердце его забилось сильнее. Он повернулся, чтобы идти, как вдруг чей-то
голос окликнул его:
     - Мистер Кенион...
     - Дэвид обернулся. Стоявший у перил человек подошел к нему, улыбаясь.
Дэвид никогда прежде не видел  его.  Он  испытал  инстинктивное  недоверие
миллионера к дружески настроенным незнакомцам. Почти во  всех  случаях  им
что-то было нужно.
     Человек протянул руку, и Дэвид осторожно пожал ее.
     - Мы с вами знакомы? - спросил он.
     - Я старый друг Джилл, - сказал человек, и Дэвид расслабился. -  Меня
зовут Лоуренс. Клифтон Лоуренс.
     - Здравствуйте, мистер Лоуренс, - Дэвиду не терпелось уйти.
     - Джилл просила меня встретить вас. Она приготовила для вас небольшой
сюрприз.
     Дэвид посмотрел на него.
     - Что за сюрприз?
     - Пойдемте со мной, я покажу вам.
     Секунду Дэвид колебался.
     - Хорошо. Много времени это займет?
     Клифтон Лоуренс взглянул на него и улыбнулся.
     - Нет, не думаю.
     Они спустились на лифте на палубу "С", где  им  пришлось  пробираться
сквозь толпу пассажиров и провожающих. По коридору они подошли  к  большой
двойной двери. Клифтон открыл ее и  жестом  пригласил  Дэвида  войти.  Они
оказались в пустом кинозале. Дэвид в недоумении огляделся.
     - Это здесь?
     - Это здесь. - Клифтон улыбался.
     Он повернулся, посмотрел вверх на  киномеханика  в  будке  и  кивнул.
Механик любил деньги. Клифтону пришлось выложить  целых  двести  долларов,
чтобы тот согласился помогать ему.  "Если  здесь  об  этом  узнают,  то  я
потеряю работу", - ворчал киномеханик.
     "Никто ничего не узнает, - заверил его Клифтон. -  Это  просто  такая
шутка. Вам надо будет только запереть дверь, когда мы с приятелем  войдем,
и начать крутить фильм. Через десять минут мы уже выйдем оттуда".
     В конце концов механик согласился.
     Теперь Дэвид недоумевающе смотрел на Клифтона.
     - Так это кино?
     - Да вы садитесь, мистер Кенион.
     Дэвид сел возле прохода, вытянув вперед свои  длинные  ноги.  Клифтон
уселся напротив. Когда погас свет и на  большом  экране  замелькали  яркие
картинки, он стал наблюдать за лицом Дэвида.


     Ощущение было такое, будто кто-то  бьет  его  в  солнечное  сплетение
железными молотками. Дэвид видел чудовищные события на экране, но его мозг
отказывался воспринимать то, что видели его глаза. Джилл,  молодая  Джилл,
такая, как тогда, когда он  только  влюбился  в  нее,  лежала  на  кровати
обнаженная. Он ясно видел каждую ее черточку. Он смотрел, онемев и не веря
своим глазам, как какой-то мужчина уселся верхом на девушку и всадил  свой
пенис ей в рот. Она начала сосать его любовно и нежно. На сцене  появилась
рыжая девица; она раздвинула ноги Джилл и глубоко запустила  в  нее  язык.
Дэвиду  показалось,  что  его  сейчас  вырвет.  На  одно  мгновение  он  с
неожиданной  вспышкой  надежды  подумал,  что  это  может   быть   монтаж,
фальшивка, но кинокамера фиксировала каждое движение Джилл. Потом в  кадре
появился мексиканец  и  влез  на  Джилл  -  и  тут  перед  глазами  Дэвида
опустилась туманная красная завеса. Ему опять пятнадцать лет, и  это  свою
сестру Бет он видит там, наверху. Это она, его  сестра,  сидит  в  постели
верхом на голом мексиканце-садовнике и восклицает:  "О  Господи,  я  люблю
тебя, Хуан! Трахай же меня, не останавливайся!", а Дэвид стоит в дверях  и
изумленно смотрит на любимую  сестру.  Его  обуяла  слепая,  непреодолимая
ярость; он схватил лежавший на письменном столе стальной  нож  для  бумаг,
подскочил к кровати, отшвырнул сестру в  сторону  и  всадил  нож  в  грудь
садовника, и еще раз, и еще, кровь забрызгала стены, и он услышал, как Бет
кричит: "О Боже, нет! Прекрати, Дэвид! Я люблю его. Мы  поженимся!"  Кровь
была повсюду. В комнату вбежала мать и отослала Дэвида. Но потом он узнал,
что мать звонила окружному прокурору, близкому другу Кенионов.  Они  долго
разговаривали в кабинете, и тело мексиканца отвезли в тюрьму. На следующее
утро было объявлено, что он совершил самоубийство у  себя  в  камере.  Три
недели спустя Бет поместили в психиатрическую лечебницу.
     Сейчас невыносимое чувство вины за то, что  он  сделал,  накатило  на
Дэвида, и он пришел в неистовство. Он сгреб сидевшего напротив человека  и
ударил его кулаком в лицо; он  молотил  его,  выкрикивая  какие-то  дикие,
бессмысленные слова, мстя ему за Бет, и за Джилл, и за собственный  позор.
Клифтон Лоуренс пытался защищаться, но был бессилен остановить эти  удары.
Получив удар в нос, он почувствовал, как там что-то хрустнуло. От удара  в
зубы кровь хлынула ручьем. Он беспомощно  стоял,  ожидая,  когда  на  него
обрушится следующий. Но внезапно все прекратилось. В зале  слышалось  лишь
его хриплое дыхание и чувственные звуки, доносящиеся с экрана.
     Клифтон  вытащил  носовой  платок  и  попытался   остановить   кровь.
Спотыкаясь,  он  вышел  из  кинозала  и,  прикрывая  платком  нос  и  рот,
направился к каюте Джилл. Когда  он  проходил  мимо  столовой,  качающаяся
кухонная дверь приоткрылась на минуту, и он прошел в кухню мимо суетящихся
поваров, стюардов и официантов. Клифтон набрал в тряпку  кусочков  льда  и
приложил их к носу и ко рту. Потом пошел к выходу. На пути у него оказался
огромный  свадебный  торт,  увенчанный  миниатюрными  сахарными  фигурками
невесты и жениха. Клифтон  протянул  руку,  отломил  у  невесты  голову  и
раздавил ее в пальцах.
     Потом он пошел искать Джилл.


     Судно  отчалило.   Джилл   ощутила   его   движение,   когда   лайнер
водоизмещением в пятьдесят пять тысяч тонн начал плавно отходить от пирса.
Непонятно, что так задерживает Дэвида.
     Джилл уже заканчивала распаковываться, когда в дверь каюты постучали.
Она поспешила  к  двери  с  возгласом:  "Дэвид!"  Джилл  открыла  дверь  и
протянула руки.
     Там стоял Клифтон Лоуренс  с  разбитым,  окровавленным  лицом.  Джилл
уронила руки и уставилась на него.
     - Что ты здесь делаешь? Что... с тобой случилось?
     - Я просто зашел поздороваться, Джилл.
     Она с трудом понимала, что он говорит.
     - И кое-что передать тебе от Дэвида.
     Она непонимающе смотрела на него.
     - От Дэвида?
     Клифтон прошел в каюту.
     Джилл почувствовала беспокойство.
     - А где Дэвид?
     Клифтон повернулся к ней и сказал:
     - Помнишь, какие раньше были картины? Там были хорошие парни в  белых
цилиндрах и плохие  парни  в  черных  цилиндрах,  а  в  конце  всего  было
известно, что плохие парни обязательно получат по заслугам. Я вырос в этих
картинах, Джилл. Я вырос, веря, что в жизни все так и есть,  что  парни  в
белых цилиндрах всегда побеждают.
     - Не понимаю, о чем ты говоришь?
     - Приятно сознавать, что иногда в жизни  все  происходит  точь-в-точь
так, как в тех старых картинах.
     Он  улыбнулся  ей  разбитыми,  кровоточащими  губами  и  торжественно
произнес:
     - Дэвид ушел. Навсегда!
     Она недоверчиво смотрела на него.
     В этот момент они оба ощутили, что судно остановилось. Клифтон  вышел
на веранду и посмотрел вниз, перегнувшись через борт.
     - Иди-ка сюда.
     Поколебавшись, Джилл пошла за ним, охваченная  каким-то  необъяснимым
растущим страхом. Она перегнулась через поручни и увидела внизу, как Дэвид
пересаживается на лоцманский катер, чтобы покинуть  "Бретань".  Она  сжала
поручни, ища опоры.
     - Но почему? - ошеломленно спросила она. - Что случилось?
     Клифтон Лоуренс повернулся к ней и сказал:
     - Я дал ему посмотреть твой фильм.
     И она мгновенно поняла, что он имеет в виду.
     - О Боже мой. Нет! Только не это!  Ты  же  убил  меня!  -  простонала
Джилл.
     - Значит, мы квиты.
     - Уходи! - пронзительно закричала она. - Убирайся отсюда!
     Она кинулась  на  него,  вцепилась  ногтями  ему  в  щеки  и  глубоко
разодрала их. Клифтон размахнулся и сильно ударил ее по лицу. Она упала на
колени, обхватила голову руками.
     Клифтон долго стоял и смотрел на  нее.  Именно  так  он  и  хотел  ее
запомнить.
     - Пока, Жозефина Чински, - сказал он.
     Клифтон вышел из  каюты  Джилл  и  направился  на  шлюпочную  палубу,
прикрыв нижнюю часть лица носовым платком. Он шел не  спеша,  изучая  лица
пассажиров в поисках  свежего  лица,  необычного  типа.  Ведь  никогда  не
знаешь, где можешь наткнуться на новый талант. Он  чувствовал,  что  снова
готов работать.
     Как знать? Возможно ему повезет, и он откроет еще одного Тоби Темпла.


     Вскоре после ухода Клифтона Клод  Дессар  подошел  к  каюте  Джилл  и
постучался. Ему никто не ответил, но изнутри до него  доносились  какие-то
звуки. Он выждал несколько секунд, потом повысил голос и сказал:
     - Миссис Темпл, это Клод Дессар, начальник  хозяйственной  службы.  Я
пришел спросить, не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
     Ответа не было. К этому моменту внутренняя  сигнализационная  система
Дессара  захлебывалась  воем.  Все  инстинкты  говорили  ему,  что   здесь
происходит какая-то страшная беда, и  у  него  было  предчувствие,  что  в
центре событий каким-то образом стоит эта женщина. Череда  диких,  нелепых
предположений пронеслась у него в голове. Ее убили, или  похитили,  или...
Он попробовал повернуть дверную  ручку.  Дверь  была  не  заперта.  Дессар
медленно открыл ее. Джилл Темпл стояла в дальнем конце каюты спиной к нему
и смотрела в иллюминатор. Дессар открыл было  рот,  чтобы  заговорить,  но
что-то в ее неподвижно застывшей фигуре остановило его. Он неловко постоял
минуту, размышляя, не удалиться ли  ему  тихонько,  как  вдруг  послышался
какой-то жуткий заунывный звук, словно вой  раненого  животного.  Чувствуя
себя бессильным свидетелем такого глубокого страдания, Дессар ретировался,
осторожно прикрыв за собой дверь.
     Он постоял несколько секунд за дверью, прислушиваясь  к  доносившимся
изнутри звукам, потом, глубоко обеспокоенный, повернулся  и  направился  к
зрительному залу на главной палубе.


     В тот вечер во время ужина за капитанским столом пустовали два места.
Капитан подал знак Дессару, который в качестве хозяина  сидел  в  компании
пассажиров рангом пониже через  два  стола  от  капитанского.  Извинившись
перед сотрапезниками, Дессар поспешно подошел к капитанскому столу.
     - А, Дессар, - приветливо сказал капитан. Он понизил голос, и тон его
изменился. - Что случилось с миссис Темпл и мистером Кенионом?
     Дессар окинул взглядом других гостей и прошептал:
     - Как вам известно, мистер  Кенион  перешел  на  лоцманское  судно  у
Амброузского плавучего маяка. Миссис Темпл находится у себя в каюте.
     Капитан тихонько выругался. Он был человеком педантичным и не  любил,
когда нарушался заведенный им порядок.
     - Черт побери! У нас все готово к свадебной церемонии,  -  возмутился
он.
     - Я знаю,  капитан.  -  Дессар  пожал  плечами  и  закатил  глаза.  -
Американцы есть американцы.
     Джилл сидела неподвижно одна в полумраке каюты, съежившись в кресле и
подтянув колени к груди. Она оплакивала - нет, не Дэвида Кениона, не  Тоби
Темпла и даже не саму себя. Она  оплакивала  маленькую  девочку  по  имени
Жозефина Чински. Джилл хотелось столько всего сделать для этой девочки,  и
вот теперь все чудесные волшебные мечты погибли.
     Джилл застыла, ничего не замечая, оцепенев  от  горя.  Еще  несколько
часов назад ей принадлежал весь мир, у нее было все,  что  она  когда-либо
желала, а теперь у нее нет ничего. Она не сразу поняла, что  у  нее  опять
болит  голова.  Она  сначала  не  замечала  это  из-за  другой  боли,  той
мучительной боли, которая вгрызалась глубоко в ее внутренности. Но  теперь
она почувствовала, что обруч у нее  на  лбу  затягивается  все  туже.  Она
подтянула колени еще ближе к  груди,  приняла  положение  плода  в  утробе
матери, стараясь отключиться от всего  окружающего.  Она  устала,  страшно
устала. Ей хотелось лишь сидеть вот  так  вечно,  и  чтобы  не  надо  было
думать. Тогда, может быть, эта боль прекратится, хотя бы ненадолго.
     Джилл дотащилась до постели, легла и закрыла глаза.
     И  тогда  она  _э_т_о  _п_о_ч_у_в_с_т_в_о_в_а_л_а_.  Волна  холодного
зловонного  воздуха  накатилась  на  нее,  окружая  ее  со  всех   сторон,
прикасаясь к ней. И она услышала его голос, зовущий ее по  имени.  "Да,  -
прошептала она, - да". Медленно, бессознательно Джилл встала  и  вышла  из
каюты, повинуясь зову голоса, который звучал у нее в голове.


     Было два часа ночи, когда Джилл вышла из своей  каюты  на  опустевшую
палубу. Она стала смотреть вниз,  на  море,  наблюдая  за  тем,  как  тихо
плещутся волны о борт рассекающего воду  судна,  прислушиваясь  к  голосу.
Теперь головная боль усилилась, виски сжимало, словно  тисками.  Но  голос
говорил, что беспокоиться не надо, что все будет прекрасно. "Смотри вниз",
- приказал голос.
     Джилл посмотрела вниз, на воду, и увидела, что  там  что-то  плавает.
Это было лицо. Лицо Тоби, которое улыбалось ей, а из-под воды смотрели  на
нее его синие глаза. Подул холодный ветер и мягко подтолкнул  ее  ближе  к
поручням.
     - Мне пришлось это  сделать,  Тоби,  -  прошептала  она.  -  Ты  ведь
понимаешь меня?
     Голова в воде кивала, качаясь на волнах, звала ее к себе. Ветер  стал
еще холоднее, и тело Джилл задрожало. "Не бойся, - шептал ей голос. - Вода
глубока и тепла... Ты будешь здесь со мной... навсегда... Иди же, Джилл".
     Она на секунду закрыла глаза, но когда  открыла  их,  то  улыбающееся
лицо  не  исчезло,  оно  плыло  с  лайнером,  а  изуродованные  конечности
безвольно болтались в воде. "Иди ко мне", - звал голос.
     Она перегнулась через поручень, чтобы все объяснить Тоби, и тогда  он
оставит ее в покое, но порыв ледяного ветра толкнул ее, и вот она парит  в
мягком, бархатном ночном воздухе, кружась в пространстве.  Лицо  Тоби  все
ближе и ближе, оно встречает ее, и она ощущает,  как  парализованные  руки
обхватывают ее тело, обнимают ее. И вот они соединились, навсегда, навеки.
     Потом остался только мягкий  ночной  ветер  и  неподвластное  времени
море.
     И звезды там, наверху, где все это было написано.


Last-modified: Mon, 01 Feb 1999 14:43:52 GMT

Оцените этот текст: