ь юноше все. А какой смысл скрывать? - На Рождество тридцать восьмого твоя мать подарила мне новый "паккард". Модель "роудстер". Двенадцатицилиндровый. Прекрасная машина. Я решил обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж, что случилось, - похоже, заклинило рулевую колодку. Не знаю... Но я попал в аварию. Машина два раза перевернулась через крышу, меня выбросило. Автомобиль - в лепешку, но со мной все было в порядке: лишь небольшая царапина. Но у меня мелькнула мысль, что я мог бы погибнуть в этой аварии. - Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать тебя. Ты был здорово помятый. - Верно. Именно тогда я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения в досье. - Не понимаю. Кэнфилд сел на подоконник: - Если бы со мной что-нибудь случилось, Скарлетт... Крегер заставил бы ситуацию работать на себя. Джанет была очень уязвима, потому что ничего не знала. И не знает. Поэтому где-то надо было зафиксировать истину... Но сделать это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакой иной альтернативы, кроме устранения Крегера... Немедленного устранения. Крегер одурачил многих достойных людей. Некоторые из этих джентльменов занимают сегодня высокие политические посты. Другие производят самолеты, танки, военные суда. Четко определив, что Крегер - это Скарлетт, мы ставим целый ряд новых вопросов. Вопросов, на которые наше правительство сейчас не захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет. Он снова расстегнул плащ. - У адвокатов Скарлатти хранится мое письмо, которое в случае моей смерти или исчезновения они должны передать самому влиятельному члену правительственного кабинета - какой бы ни была администрация. Адвокаты Скарлатти отменно делают такие вещи... Я знал, что будет война. Все знали. Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо направило бы этого политика к досье и к правде. Кэнфилд глубоко вздохнул. - Ты убедишься, что я дал определенные рекомендации на случай войны, а также некоторые варианты действий, если бы войны не было. Твою мать посвятили бы суть дела лишь в случае крайней необходимости. - Но почему твоя информация была бы так важна? Эндрю Скарлетт быстро анализировал ситуацию. Кэнфилду это нравилось. - Бывают обстоятельства, когда государства... даже государства, находящиеся в состоянии войны, имеют одни и те же задачи. Для этой цели существуют постоянно действующие линии связи... Генрих Крегер - как раз тот самый случай: он представляет собой помеху для обеих сторон... Досье говорит об этом недвусмысленно. - По-моему, это цинично. - Совершенно верно... Я написал, что по истечении сорока восьми часов после моей смерти необходимо вступить в контакт с командованием третьего рейха и заявить, что несколько высших чинов нашей военной разведки давно убеждены, что Генрих Крегер - гражданин Соединенных Штатов. Эндрю Скарлетт подался вперед. Кэнфилд, делая вид, что не замечает растущего интереса молодого человека, продолжал: - Поскольку Крегер регулярно вступает в тайные контакты с целым рядом американцев, есть основания полагать, что подозрения получат подтверждение. Однако в результате... - Кэнфилд сделал паузу, подыскивая точное определение, - смерти некого Мэтью Кэнфилда, хорошо знавшего человека, известного сейчас как Генрих Крегер... наше правительство получило в свое распоряжение документы, которые с полной определенностью свидетельствуют о том, что Генрих Крегер не только преступник, но и душевнобольной. Америка в нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном своем агенте. Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима: - Это правда? - Этого было бы более чем достаточно, вот что главное. Сочетание таких "достоинств" гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший. - Я спросил не об этом. - Вся информация в досье. - Я бы хотел знать сейчас. Это правда? Он... душевнобольной? Или это уловка? Кэнфилд еле слышно произнес: - Именно потому я и хотел, чтобы ты прочел досье. Тебе нужен простой ответ, но его не существует. - Я хочу знать, действительно ли мой отец - сумасшедший? - Если тебя интересует, есть ли у нас медицинские свидетельства о его невменяемости... Нет, у нас их нет. С другой стороны, в Цюрихе находилось тогда как минимум десять весьма влиятельных людей - шестеро из них еще живы, - у которых были все основания желать, чтобы Крегера признали сумасшедшим... Для них это был бы единственный выход. А поскольку они были господами влиятельными, то сумели кое-что для этого сделать. В исходном досье все десять характеризуют Генриха Крегера как маньяка. Это было коллективное свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое мнение... Крегер был типом патологическим, абсолютно патологическим и чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье. - Почему ты не называешь его настоящим именем? Кэнфилд не ответил. Эндрю напряженно следил за тем, как он, чтобы успокоиться, меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его. Его невозможно было не любить. Надежный, уверенный, умный, веселый и... Какое же слово точнее?.. Ранимый. - Ты же не просто защищал маму, так? Ты защищал меня. То, что ты сделал, это было и для моей защиты тоже... Если бы он вернулся, я бы превратился в урода. Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка: - Не только ты. Появилось бы множество уродов. Я это тоже учитывал. - Но это были бы другие уроды, не родной сын, - юный Скарлетт подошел к портфелю. - Я многое дал бы, чтобы не говорить с тобой об этом, - Кэнфилд встал у юноши за спиной, - думаю, ты понимаешь. У меня не было выбора. Крегер все прекрасно продумал. Оговорив в качестве окончательного условия твое присутствие, Крегер не оставил мне никакой иной возможности - я обязан был сказать тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты ужаснешься, а я сделаю все что угодно, чтобы заставить тебя молчать. Вплоть до убийства. Лишь бы ты молчал. В этом досье содержите; информация, которая могла бы уничтожить твою мать, засадить в тюрьму меня. О, Крегер думал, что с нами все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя. - Я действительно должен буду встретиться с ним? Говорить с ним? - Я буду в той же комнате. Именно там и состоится сделка. Эндрю Скарлетт испуганно посмотрел на него: - Значит, ты собираешься заключить с ним сделку, - он не спрашивал, он констатировал факт. - Мы должны знать, чем он располагает. Как только он будет удовлетворен тем набором, который предоставлю ему я, мы увидим, что может предложить он. И на каких условиях. - Тогда мне не нужно читать все это. Все, что от меня требуется, - быть там... Отлично, я там буду! - Ты прочтешь это потому, что я тебе приказываю! - Хорошо, хорошо, отец. Я прочитаю. - Благодарю тебя... Прости, что мне пришлось говорить с тобой в таком тоне, - Кэнфилд вновь стал застегивать плащ. - Да, конечно... Я заслужил это. Кстати, а если мама позвонит мне в школу? А она позвонит, ты же ее знаешь. - К твоему телефону подвели параллельную линию. Точнее, наши его перехватывают. Система работает отлично. Между прочим, у тебя появился новый друг. Его зовут Том Аренс. - Это еще кто такой? - Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне. У него есть твое расписание, и он прикроет телефон. Он знает, что сказать. На уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту. - О Боже, ты продумываешь все! - Как правило, - Кэнфилд подошел к двери. - Возможно, я не вернусь сегодня. - А куда ты едешь? - Предстоит кое-какая работа. Я бы предпочел, чтобы ты не выходил сегодня, но если соберешься, помни о сейфе. А сейчас отложи все и читай. Он открыл дверь. - Я никуда не пойду. - Хорошо. И, Энди... на тебя ляжет огромная ответственность. Надеюсь, мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю, у тебя это получится. Кэнфилд закрыл за собой дверь и прислонился к стене. По лицу его струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во всем доме. Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось как можно скорее уйти. Он понимал, что по всем законам мужества, или морали, или ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он ничего не мог с собой поделать - еще немного, и он бы лишился рассудка. Одно цепляется за другое и ведет к следующему. А что следующее? Завтра в Лиссабон отправится курьер. Он примет все меры предосторожности: одна ошибка - и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи часов вечера. Всю ночь и большую часть дня он может провести с Джанет. Так и надо поступить. Если Энди не выдержит, то прежде всего бросится к матери. Он тоже не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать. К черту офис! К черту армию! К черту правительство Соединенных Штатов! В связи с предстоящим отъездом он добровольно находился под круглосуточным наблюдением. Черт бы их всех побрал! Все освободившееся время он проведет с Джанет. Сейчас она закрывает на зиму их дом в Ойстер-бей. Они будут вместе, одни. Вероятно, последний раз. Восемнадцать лет - и игра подходит к концу. К счастью, лифт подошел быстро. Потому что сейчас он торопился. К Джанет... Сержант открыл дверцу машины и старательно отдал честь. При обычных обстоятельствах майор усмехнулся бы и напомнил сержанту, что он в штатском. Вместо этого он небрежно козырнул в ответ. - В офис, господин майор? - Нет, сержант. На залив. В Ойстер-бей. Глава 3 История одного американского успеха 24 августа 1892 года светское общество Чикаго и Эван-стоуна, штат Иллинойс, было потрясено до самых своих основ, которые, если говорить откровенно, никогда не отличались особой прочностью. В тот день Элизабет Ройс Уикхем, двадцатисемилетняя дочь промышленника Альберта О. Уикхема, вышла замуж за бедного итальянского эмигранта по имени Джованни Мериги Скарлатти. Элизабет Уикхем была высокой, аристократического вида девушкой, служившей для своих родителей источником постоянного беспокойства. Как утверждали Альберт О. Уикхем и его жена, Элизабет отвергла все самые перспективные предложения, о которых могла бы мечтать любая девушка Чикаго. У нее в таких случаях всегда был готов ответ: - Напыщенное ничтожество, папа! Поэтому они отправили ее в длительное турне по Европе, от которого ждали солидных результатов. После четырех месяцев, в течение которых дочери делали предложения самые престижные женихи Англии, Франции и, Германии, реакция Элизабет не изменилась: - Это же ожерелье из позолоченных идиотов, папа. Я бы предпочла цепочку любовников! За что отец справедливо влепил ей пощечину. Она же, в свою очередь, пребольно двинула его каблуком в лодыжку. Впервые Элизабет увидела своего будущего мужа на одном из традиционных пикников, которые ее отец ежегодно устраивал для особо отличившихся служащих своей чикагской фирмы и их семей. Церемония их знакомства, напоминала представление крепостного дочери феодального барона. Он был громадным мужчиной с крупными, но хорошей формы руками и резкими чертами лица. Его английский язык был еле понятным, но вместо того, чтобы чувствовать по этому поводу смущение, он излучал уверенность Я не думал извиняться за произношение. Он сразу же понравился Элизабет. И хотя молодой Скарлатти не был ни служащим, ни членом семьи служащего, его познания в технике столь поразили чиновников фирмы Уикхема, что он получил подряд на разработку устройства для изготовления бумажных рулонов, которое на 16 процентов сокращало производственные расходы. Потому он и оказался на пикнике. Рассказы отца о нем возбудили любопытство Элизабет. Вначале оказалось, что этот кочегар понимает толк в лужении - это было совершенно невероятно. Потом он приспособил к паре станков рычаг, который связал их, и тем самым устранил второго рабочего. Таким образом "Уикхем компани" сумела избавиться от шестнадцати дармоедов. Уикхем, которому не откажешь в даре предвидения, разыскал в итальянском квартале еще одного эмигранта, правда, на сей раз второго поколения, и тот стал сопровождать Джованни Скарлатти в его прогулках по заводу, выполняя при нем роль переводчика. Старый Уикхем отказался платить самородку восемь долларов в неделю - столько платили его переводчику, - однако предложил Джованни сделать новые усовершенствования, которые и определят его заработок. Джованни их сделал, и теперь Уикхем был вынужден платить ему четырнадцать долларов в неделю. Мысль о браке со Скарлатти мелькнула у Элизабет спустя несколько недель после пикника. За обедом отец объявил, что его итальянский простофиля потребовал, чтобы в воскресенье ему разрешили выйти на работу! Вы только представьте: он не хочет никаких сверхурочных, ему просто, видите ли, нечего делать. Естественно, Уикхем переговорил со сторожем, ибо это долг христианина - занять такого молодца работой и сделать так, чтобы тот держался подальше от вина и пива, к которым итальянцы испытывают столь нежные чувства. В воскресенье Элизабет нашла какой-то предлог и поехала вначале в захолустный Эванстоун, а после в Чикаго на завод. Там она обнаружила Скарлатти, но не в цеху, а в одном из офисов фирмы. Он старательно переписывал цифры из папки с недвусмысленной надписью: "Секретно". Дверца стального сейфа у правой стены была открыта. Из маленького замка свисала длинная тонкая проволока: сейф открыл опытный человек. Элизабет улыбнулась. Этот громадный черноволосый итальянский простофиля был не так прост, как думал ее отец. И еще он был весьма привлекательным. Джованни испуганно посмотрел на нее. В долю секунды из его взгляда исчез страх и появился вызов: - О'кей, мисс Лизбет! Расскажите вашему папочке! Я не хочу больше здесь работать! И тут Элизабет произнесла свои первые слова любви: - Дайте мне стул, мистер Скарлатти. Я помогу вам... Так будет быстрее. Она оказалась права. Следующие несколько недель были посвящены разъяснению принципов организации промышленности Америки. Одни лишь факты, без всякой теории, ибо Джованни исповедовал свою собственную философию. Эта страна открытых возможностей была для тех, кто может использовать эти возможности чуть быстрее других. То был период невероятного экономического роста, и Джованни понимал, что, пока его станки не обеспечат ему участие в этом росте, он останется на положении слуги и вряд ли перейдет в категорию хозяев. А он был честолюбив. С помощью Элизабет Джованни взялся за работу. Он сконструировал гидравлический пресс, который старый Уикхем и его помощники оценили как революционное изобретение: пресс с огромной скоростью делал рифленые заготовки для картонных ящиков, а экономический эффект нового устройства на 30 процентов превышал показатели прежнего пресса. Уикхем был доволен и наградил Джованни десятидолларовой прибавкой к жалованью. Пока новый агрегат собирали и готовили к монтажу, Элизабет убедила отца пригласить Джованни на обед. Вначале Уикхем подумал, что его дочь шутит. Надо сказать, неудачная шутка. Уикхем слишком ценил Джованни Скарлатти. Он не хотел, чтобы его талантливый итальяшка попал за обедом в дурацкое положение. Однако, когда Элизабет сказала отцу, что и она меньше всего желает смутить Скарлатти и что уже несколько раз после пикника случайно сталкивалась с ним и даже нашла его милым, отец, смутно предчувствуя неприятности, согласился на обед в узком семейном кругу. Через три дня после этого обеда новая машина Уикхема для производства рифленых заготовок была запущена, и в этот же день Джованни Скарлатти не явился на работу. Никто ничего не понимал. Этот день должен был стать самым важным в его жизни. И он стал им. Вместо Джованни в офис Альберта Уикхема прибыло письмо, отпечатанное его собственной дочерью. В письме описывалась вторая машина для изготовления рифленых заготовок, которая автоматически переводила только что установленную в разряд морально устаревших. Джованни излагал свои условия с предельной искренностью: либо Уикхем вводит его в число пайщиков компании с участием в доле прибыли на основании текущего курса, либо он передает свое новое изобретение конкуренту Уикхема. В любом случае обладатель второй установки уничтожит владельца первой. Для Джованни Скарлатти это не имеет никакого значения, однако он считает, что лучше бы изобретение осталось в семье, так как он формально просит руки его, Альберта, дочери. И опять же реакция Уикхема его мало интересует, поскольку они с Элизабет станут мужем и женой в течение ближайшего месяца независимо от его, Альберта, позиции. С этого начался стремительный и скрытый от глаз публики взлет Скарлатти. Факты указывают, что в течение последующих нескольких лет он продолжал конструировать новые, все более совершенные машины для различных бумагоделательных компаний средней полосы Америки. Он всегда работал на одних и тех же условиях: умеренное вознаграждение и участие в прибылях с правом приобретения дополнительных акций по ценам, которые действовали до введения в эксплуатацию его новых разработок. Через пять лет - возобновление переговоров об участии в прибылях от экономического эффекта. Совершенно разумное требование, предполагающее обоюдное доверие сторон. Все очень логично и законно, особенно если учесть, что он не заламывал немыслимых цен. К тому времени отец Элизабет, измотанный делами и браком дочери с "этим итальяшкой", удалился на покой. Джованни и его жене достался контрольный пакет акций Альберта с правом решающего голоса в делах "Уикхем компани". Это было все, что требовалось Джованни. Математика - точная наука, так что все было более чем очевидно. Он уже участвовал в прибылях одиннадцати бумагоделательных фирм Иллинойса, Огайо и западной Пенсильвании и обладал патентами на тридцать семь различных производственных агрегатов. Джованни Скарлатти созвал представителей этих фирм на конференцию. Заявление, которое он сделал, было равносильно смертному приговору: развитие событий привело к тому, что он, Джованни, стал обладателем значительной доли прибыли каждого предприятия, а это означает, что создается единая Централизованная организация, которую возглавят он и его жена как основные держатели акций. Конечно же, он позаботится о каждом, а ведомая его изобретательским гением единая компания приумножит свое могущество до такой степени, какая им и не снилась. Если же они не согласны, им придется демонтировать его установки. Он всего лишь бедный эмигрант, которого ловко провели на переговорах. Вознаграждение, которое ему выплачивается за машины, смехотворно, если принять в расчет прибыли, которые они приносят. Кроме того, в нескольких случаях его личное участие в акционерном фонде достигло астрономических цифр и, исходя из его контрактов, эти конкретные фирмы должны расплатиться с ним по старому курсу акций. Когда все пришли в себя, оказалось, что Джованни Скарлатти - основной держатель акций целого ряда солиднейших бумагоделательных компаний. В промышленных кругах всех трех штатов раздавались вопли негодования. Права невежественного итальянца хотели оспорить, но эти попытки натолкнулись на скрытое сопротивление трезвых голов из объединенного комитета промышленников: лучше выжить в виде объединенной фирмы, чем погибать поодиночке. Может быть удастся выиграть дело в суде, а может быть, и нет. В этом случае его требования, вероятно, перейдут все мыслимые границы, и, если их не удовлетворить, затраты на демонтаж оборудования и вытекающее из этого сокращение заказов приведут большинство фирм на грань катастрофы. Кроме того, Скарлатти - гений. Вполне возможно, все будет хорошо. Так был создан гигантский конгломерат "Скарлатти индастриз", из которого родилась империя Джованни Мериги Скарлатти. Империя походила на своего императора - огромная, энергичная, ненасытная. Со все возрастающим любопытством вторгался он в смежные отрасли - так же поступали и его компании. От производства бумаги было несложно перейти к упаковке, от упаковки - к транспортировке и фрахту, от транспортировки - к производству. Забирая под свое крыло новые фирмы, он всегда находил им более рациональное применение. К 1904 году, после двенадцати лет супружества, Элизабет Уикхем Скарлатти решила, что разумнее было бы перебраться на восток: хотя их состояние было в безопасности и приумножалось с каждым днем, популярность Скарлатти вызывала злобную зависть: Джованни был живым свидетельством в пользу доктрины Монро. Родители Элизабет умерли. Те несколько семей, к которым Элизабет была привязана, тоже отошли в мир иной. Отношение же к ним более молодого поколения недвусмысленно сформулировал Фрэнклин Фаулер, еще совсем недавно возглавлявший фирму "Фаулер пейпер продэктс": - Хотя этот итальяшка и дал ссуду на строительство нашего клуба, но будь мы прокляты, если позволим ему стать его членом! Джованни относился к таким заявлениям с полнейшим равнодушием, поскольку у него не было ни времени, ни желания искать милостей местной знати. Такой же была и позиция Элизабет - она была полноправным партнером Джованни, и не только на супружеском ложе. Она была его сенсорным устройством, радаром, неизменным дешифровальщиком мельчайших изменений ситуации. Однако позиция позицией, а надо думать о детях. Господь благословил Джованни и Элизабет тремя сыновьями: в то время Роланду Уикхему было девять лет, Чэнселлору Дрю - восемь и Алстеру Стюарту - семь. И хотя они были всего лишь детьми, Элизабет видела, что остракизм, которому подвергается семья, оказывает действие и на них. Они ходили в престижную частную школу Эванстоуна, но одноклассники редко заглядывали к ним в дом. Мальчиков никогда не приглашали на дни рождения: об этих утренниках они всегда узнавали лишь на следующий день. А когда они сами хотели кого-то пригласить, в ответ неизменно звонили чужие гувернантки и холодно отклоняли их предложение. Но отвратительнее всего была идиотская дразнилка, которой их каждый день встречали в школе: - Скарлатти-спагетти! Скарлатти-спагетти! Элизабет пришла к выводу; им надо начать все сначала. Она знала, что они с этим справятся, даже если ради этого надо будет возвращаться в его родную Италию и покорять Рим. Однако вместо Рима Элизабет предприняла поездку в Нью-Йорк и обнаружила там кое-что совершенно неожиданное. Нью-Йорк оказался очень провинциальным городом. Интересы его были весьма ограниченными, и в деловом мире Нью-Йорка о Джованни Мериги Скарлатти никто почти ничего не знал: некий итальянский изобретатель, который купил несколько американских фирм в средней части страны. Итальянский изобретатель. Американские фирмы. Элизабет также выяснила, что некоторые проницательные представители на Уолл-стрит предполагали, что свой основной капитал Скарлатти сколотил еще в Италии - в конце концов, он же женат на дочери одного из лучших семейств Чикаго! Значит, это будет Нью-Йорк. Элизабет устроила временную резиденцию семьи в Дель-Монико и, не успев обосноваться, уже поняла, что приняла правильное решение. Дети радовались новой школе и новым друзьям; в течение одного месяца Джованни скупил контрольные пакеты акций двух пришедших в упадок бумажных фабрик на Гудзоне и планировал их реконструкцию. Скарлатти прожили в Дель-Монико почти два года. Дом в Нью-Йорке мог бы быть закончен гораздо раньше, имей Джованни возможность уделять внимание строительству. Однако в результате длительных переговоров с архитекторами и подрядчиками он открыл новую сферу приложения своих талантов - земельные участки. Однажды за ужином Джованни сказал: - Выпиши чек на двести десять тысяч долларов. Выпиши его на ист-айлендскую фирму по недвижимости. - Ты имеешь в виду агентство по продаже недвижимости? - Вот именно. Передай-ка мне крекеры. Элизабет подвинула ему блюдо с гренками. - Это большая сумма. - А у нас что, мало денег? - Да, но двести десять тысяч долларов... Это новый завод? - Просто выпиши чек, Элизабет. Я хочу сделать тебе сюрприз. Она удивленно посмотрела на него: - Ты же знаешь, я не могу подвергать сомнению твои решения, но я вынуждена настаивать... - Отлично, отлично, - Джованни улыбнулся, - ты не получишь сюрприз. Я скажу тебе... Я собираюсь стать бароном. - Кем? - Бароном. Графом. А ты будешь графиней! - Ничего не понимаю! - В Италии человек, у которого есть два поля и несколько свиней, - практически барон. Очень многие хотят быть баронами. Я разговаривал с людьми с Ист-Айленда. Они готовы продать мне луга на Лонг-Айленде. - Джованни, они же ничего не стоят! Это просто пустырь на краю света! - Женщина, думай своей головой! Уже сейчас держать лошадей в Нью-Йорке негде. Завтра ты дашь мне чек. И, пожалуйста, не спорь. Улыбнись, и ты будешь женой барона. Элизабет улыбнулась. "Дон Джованни Мериги и Элизабет Уикхем Скарлатти Феррарские. Дом Феррари Д'Италия - американская резиденция в Дель-Монико - Нью-Йорк". Хотя Элизабет не приняла визитные карточки всерьез - они стали предметом привычных шуток для нее и Джованни, - эти карточки сыграли роль, которая даже не была предусмотрена. Они должным образом объясняли происхождение богатства Скарлатти. И хотя никто из тех, кто знал их семью, не обращался к ним "граф" или "графиня", довольно многие не сомневались в истинности титула. Это ведь могло быть правдой, не так ли?! Был еще один конкретный результат: несмотря на то, что в карточках не был указан титул, Элизабет до конца ее долгой жизни называли мадам. Мадам Элизабет Скарлатти. И Джованни больше не смел тянуться через весь стол и отливать себе добавку супа из тарелки жены. Через два года после покупки земли, 14 июля 1908 года, Джованни Мериги Скарлатти умер. Человек сжег себя дотла. В течение нескольких недель Элизабет пыталась осмыслить случившееся. Ей было не к кому прислониться. Она и Джованни были любовниками, друзьями, партнерами. Единственное, чего они по-настоящему боялись, - мысли о том, что одному из них придется жить без другого. Но он ушел, и Элизабет понимала, что они создали свою империю не для того, чтобы тот, кто остался, спокойно взирал на ее крушение. Ее первым приказом было распоряжение о превращении управленческого аппарата огромной "Скарлатти индастриз" в единый командный пункт. Высшие чиновники и их семьи были в срочном порядке переселены со Среднего Запада в Нью-Йорк. Элизабет представили документы, в которых были отражены все деловые решения и сферы персональной ответственности. Между нью-йоркским офисом и каждым заводом, фабрикой, филиалами и подразделениями была создана частная телеграфная сеть. Элизабет была хорошим генералом, а ее армия - великолепно выдрессированной и крепкой организацией. Время работало на нее, остальное довершило ее знание людей и их слабостей. Был построен чудесный дом в городе, в Ньюпорте приобретено загородное поместье, на заливе Ойстер-бей строилась еще одна уединенная резиденция, и каждую неделю она участвовала в изнурительных переговорах с чиновниками из компаний ее покойного мужа. Она должна была думать о детях: им надлежало до конца понять и осмыслить протестантскую демократию. Она рассуждала просто. В тех кругах, куда вошли ее сыновья, имя Скарлатти считалось каким-то неуместным, даже непристойным, а в этих кругах им предстояло вращаться до конца жизни. И она изменила их фамилию на Скарлетт. Конечно же, она сама, из чувства глубокого уважения к дону Джованни и традициям Феррары, осталась "Элизабет Скарлатти Феррарская". На новой визитной карточке не было обозначено адреса: она сама не знала, в каком доме предпочтет находиться в данное конкретное время. Элизабет с грустью отметила, что оба ее старших сына не обладают ни воображением Джованни, ни ее пониманием его замыслов. В отношении младшего, Алстера Стюарта, трудно было сказать что-то определенное, поскольку, повзрослев, он создал для нее немало проблем. В детстве он был обыкновенным задирой - черта, которую Элизабет относила на счет его возраста. Но и позже взгляды Алстера на жизнь изменились лишь в самой незначительной степени: он не только избрал свой собственный путь - он настоятельно требовал, чтобы ему преподнесли его в готовом виде. Он был единственным среди братьев, кто воспринимал свое богатство как повод быть грубым. А иногда жестоким, и это тревожило Элизабет. Впервые она столкнулась с этим в день его тринадцатилетия. Накануне школьный учитель прислал ей записку: "Дорогая мадам Скарлатти! Приглашения на день рождения Алстера создали определенную проблему. Мальчик никак не может решить, кто же его лучшие друзья - у него их так много! И в результате он вначале раздал приглашения одним мальчикам, потом забрал их и передал другим. Я полагаю, что для Алстера школа Парклей может сделать исключение и отменить традиционный лимит на 25 гостей". Вечером Элизабет спросила Алстера об этом. - Да, я забрал несколько приглашений. Я передумал. - Почему? Это очень некрасиво. - А почему некрасиво? Я не хочу, чтобы они пришли. - Тогда зачем ты их вообще приглашал? - Чтобы они прибежали домой и рассказали своим папашам и мамашам, что идут на день рождения, - мальчик рассмеялся, - а потом им пришлось бы сказать, что никуда не идут. - Это ужасно! - Я так не думаю. Их вовсе не интересует мой день рождения, они хотят побывать в твоем доме! Став студентом Принстона, Алстер Стюарт Скарлетт всячески унижал своих братьев, одноклассников, учителей и, что Элизабет находила самым отвратительным, слуг. Его терпели только потому, что он был сыном Элизабет Скарлатти. Алстер рос невероятно испорченным молодым человеком, и Элизабет понимала, что должна принять какие-то меры. В июне 1916 года она велела сыну прибыть на уик-энд домой и объявила, что он должен начать работать. - И не собираюсь! - Ты будешь работать! Ты не смеешь ослушаться меня! Он не посмел. Летом Алстера определили на гудзонскую лесопилку, а тем временем два его брата прекрасно проводили время в доме на заливе Ойстер-бей и наслаждались прелестями Лонг-Айленда. На исходе лета Элизабет поинтересовалась, как он справляется с работой. - Вы хотите знать правду, мадам Скарлатти? - спросил молодой управляющий завода. - Конечно же, правду. - Боюсь, она может стоить мне места. - Сильно сомневаюсь. - Ну что ж, отлично, мадам. Ваш сын начал работать на пакетировочном прессе, как вы и приказали. Это тяжелая работа, но он крепкий парень... Я снял его с пресса, после того как он избил двух рабочих. - О Боже! Почему мне ничего об этом не сказали? - Я не знал обстоятельств. Я думал, что, может быть, рабочие сами спровоцировали его. Я ничего не знал. - Ну и что же вы узнали? - Он сам спровоцировал их на драку... Я перевел его на другой пресс, но ситуация только ухудшилась. Он стал угрожать другим рабочим, что добьется их увольнения, заставлял их выполнять свою работу. Он постоянно всем напоминает, кто он такой. - Вам следовало рассказать об этом мне. - Я сам об этом не знал до последнего времени. Трое рабочих уволились. Одному из них мы были вынуждены оплатить услуги дантиста. Ваш сын ударил его свинцовой рейкой. - Ужасно! Что же делать? Пожалуйста, будьте откровенны со мной. Это в ваших же интересах. - Ваш сын - сильный парень. Задиристый. Но не уверен, есть ли за этим что-то еще. Мне кажется, он предпочитает руководящую работу, возможно, именно этим он и должен заниматься. Он ваш сын. Его отец создал эту лесопилку. - Это не дает ему права на подобное поведение. Его отец начинал с нуля. - Тогда, может быть, вам следует объяснить ему это. На лесопилке от него, похоже, не будет никакой пользы. - Вы говорите, что мой сын - человек с невыносимым характером, звериными наклонностями, хотя в силу происхождения обладает определенными правами... но никакими явными способностями. Правильно ли я вас поняла? - Если из-за этого я лишусь работы, то найду себе другую. Да, именно так. Я не люблю вашего сына. Он мне решительно не нравится. Элизабет изучающе смотрела на управляющего: - Не уверена, что не разделяю ваших чувств. Со следующей недели вы получите прибавку к жалованью. Той же осенью Элизабет отослала Алстера Стюарта назад в Принстон и в день отъезда рассказала ему о докладе управляющего. - Этот грязный ирландишка постоянно преследовал меня! Я так и знал! - Этот грязный ирландишка - превосходный управляющий заводом. - Он наврал! Это все враки! - Это правда. Он уговорил многих не подавать на тебя жалобу. Ты должен быть благодарен ему хотя бы за это. - К чертям их всех! Сопливые подхалимы! - Не смей говорить гадости! Кто ты такой, чтобы так называть людей? Что ты сделал в жизни? - Я ничего не обязан делать! - Почему же? Только потому, что ты - это ты? А кто ты? Какими такими необыкновенными способностями ты обладаешь? Я бы хотела знать. - Так вот что ты хочешь знать! Что я, ничтожество, могу делать? Как я буду зарабатывать деньги? - Это один из показателей успеха. - Это твой единственный показатель! - И ты отвергаешь его? - Ты правильно поняла меня, черт возьми! - Тогда стань миссионером. - Нет, благодарю! - Тогда прекрати клеветать на тех, с кем ты работаешь. Для того чтобы выжить в нашем деле, требуются определенные способности. Твой отец знал это. - Он знал, как маневрировать. Думаешь, я ничего об этом не слышал? Как манипулировать другими, и ты это тоже прекрасно умеешь! - Он был гений! Он работал над собой! А что сделал ты? Что ты вообще сделал, за исключением того, что научился жить на всем готовом? И даже за это ты не чувствуешь благодарности! - Дерьмо! Элизабет внезапно замолчала, пристально разглядывая сына: - Так вот в чем дело! Боже мой, вот оно что!.. Ты же до смерти напуган! Ты страшно высокомерен, но за душой у тебя ничего нет, абсолютно ничего, что давало бы тебе право быть высокомерным. Должно быть, это очень мучительно. Сын вылетел из комнаты, а Элизабет долго думала об этом разговоре. Она по-настоящему боялась. Алстер опасен. Он видел вокруг себя результаты труда, но воспринимал их как человек, не обладающий ни талантом, ни способностью внести свой вклад. Он всего лишь зритель. Потом она подумала обо всех своих сыновьях. Застенчивый, мягкий Роланд Уикхем, усердный, педантичный Чэнселлор Дрю и надменный Алстер Стюарт. 6 апреля 1917 года ее размышления были прерваны: Америка вступила в мировую войну. Первым был призван Роланд Уикхем. Он ушел на фронт с последнего курса Принстона и отбыл во Францию лейтенантом артиллерии. Лейтенант Скарлетт был убит в первый же день боевых действий. Двое оставшихся сыновей сразу начали строить планы мести за брата. Для Чэнселлора Дрю месть была целью, для Алстера Стюарта - способом бегства. А Элизабет рассудила, что они с Джованни создавали империю не для того, чтобы война прекратила ее существование. Один из сыновей должен был остаться. Элизабет была холодна и расчетлива - она приказала остаться Чэнселлору Дрю, Алстер Стюарт мог отправляться на войну. Алстер Стюарт Скарлетт высадился во Франции, удачно прошел через мясорубку под Шербуром, с честью выдержал все испытания, в том числе и сражение при Мез-Арагоне. В последние дни войны он был награжден орденом за отвагу в боях с врагом. Глава 4 2 ноября 1918 года Наступление под Мез-Арагоном вошло в свою заключительную стадию, стадию преследования противника - операция была частью успешного сражения по прорыву линии Гинденбурга между Седаном и Мезьером. Первая американская армия разворачивалась в Арагонском лесу для наступления из Регенвиля на Ла Харазе, между которыми было около двадцати миль. Если бы удалось прорвать основные линии поставок германской армии в этом секторе, генералу Людендорфу пришлось бы просить перемирия. 2 ноября Третий армейский корпус под командованием генерала Роберта Ли Булларда прорвал ряды германцев на правом фланге и захватил не только плацдарм, но и восемь тысяч пленных. И хотя другие дивизионные командиры ставили под сомнение эту операцию, прорыв Третьего армейского корпуса стал сигналом для окончательной подготовки перемирия. А для солдат второй роты четырнадцатого батальона тридцать седьмой дивизии Третьего корпуса поведение второго лейтенанта Алстера Скарлетта стало примером истинного героизма, который в те дни кровавого кошмара был не совсем обычным явлением. Все началось ранним утром. Рота Скарлетта вышла к полю перед небольшим сосновым лесом. Роща была напичкана немцами, которые отчаянно пытались перегруппироваться, дабы в боевом порядке прорваться назад, в свои траншеи. Чтобы не попасть под огонь, американцы организовали три линии неглубоких окопов. Второй лейтенант Скарлетт сделал свой окоп чуть глубже, чем остальные. Капитан второй роты не любил своего второго лейтенанта, поскольку тот мог прекрасно отдавать приказы, но сам выполнял их очень плохо. Более того, капитан подозревал, что лейтенант без энтузиазма отнесся к своему переводу из резервной дивизии в район боевых действий. Он был настроен против своего второго лейтенанта еще и потому, что во время их совместного пребывания в резерве им непрестанно интересовались старшие офицеры, которые не скрывали своего удовольствия, когда Скарлетт с ними фотографировался. Капитану казалось, что его второй лейтенант слишком уж хорошо проводит время. В то ноябрьское утро он послал его в дозор с особой радостью: - Скарлетт! Возьмите четырех людей и разведайте позиции немцев. - Вы спятили, - ответил Скарлетт лаконично, - какие позиции? Они бегут, поджав хвосты, по всему фронту. - Вы слышали, что я сказал? - Да мне плевать. В дозоре нет никакого смысла. Несколько сидевших в окопах солдат внимательно слушали разговор двух офицеров. - В чем дело, лейтенант? Поблизости нет ни одного фотографа. Ни одного занюханного полковника, который потрепал бы вас по плечу. Берите четверых и проваливайте. - Заткнитесь, капитан! - Вы отказываетесь выполнить приказ старшего по званию во время боевых действий? Алстер Скарлетт презрительно посмотрел на своего невысокого собеседника: - Не отказываюсь. Просто нарушаю субординацию. Веду себя вызывающе, оскорбляю вас, если это слово более понятно... Я оскорбляю вас, потому что считаю вас дураком. Капитан потянулся к кобуре, но Скарлетт мгновенно сжал своей огромной лапой запястье начальника. - За нарушение субординации в людей не стреляют, капитан. Этого нет в уставе... Я придумал кое-что получше. К чему лишаться еще четверых? - он повернулся к наблюдающим за этой сценой солдатам. - Уверен, четверо из вас не хотят стать мишенями для пуль. Я пойду один. Капитан был ошеломлен. Он потерял дар речи. Солдаты были удивлены не меньше, но вместе с восхищением они испытывали и чувство благодарности к лейтенанту. Скарлетт снял руку с кисти капитана: - Через полчаса я вернусь. Если же нет, полагаю, вам следует дождаться подкрепления. Мы прилично оторвались от всех остальных. Скарлетт проверил патроны в барабане своего револьвера, обошел капитана и, выйдя на западный фланг, скрылся в заросшем поле. Солдаты перешептывались. Они составили неверное мнение о наглом лейтенанте, думали, что он такой же как и его заносчивые друзья. Капитан руг