Оцените этот текст:


-----------------------------------------------------------
 Spellcheck: Andy Sartakof
-----------------------------------------------------------

         




     День  был  такой дождливый  и сумрачный, что Лидия не уловила  момента,
когда он, закончившись,  стал  мокрой октябрьской ночью, хотя  на часах было
всего около шести и люди возвращались со службы. На  трамвайной остановке  у
Коровьего Вала народу было видимо-невидимо, все  молчали,  терпели  дождь, а
оттого  почти не  двигались - словно стая воронов с рисунка Беклина. Лидочка
пожалела, что  не взяла  зонтик, хотя  отлично  знала  почему  - зонтик  был
старый, одна из спиц торчала  вверх, к тому же он был заштопан. Она не могла
ехать  в санаторий ЦЭКУБУ с таким зонтиком. А у шляпки поля были  маленькие,
капельки  дождя свисали с полей, росли и срывались, норовя попасть на  голую
шею, - и, как ни кутайся, им это удавалось.
     "Семерки"  долго  не  было.  Лидочка  совсем  промокла  и  готова  была
вернуться в общежитие - обойдемся без ваших милостей, Академия наук! Но идти
обратно  было  еще  противнее, чем  стоять. И Лидия решила,  что,  если  она
досчитает  до тысячи и трамвая еще не будет, она уйдет. Когда  она досчитала
до  тысячи  шестисот, показались  огни  трамвая,  Лидия влезла в  вагон  как
обезумевшая миллионерша,  которая  рвется  добыть  место  в шлюпке  тонущего
"Титаника".  Те, кто  лез вместе с  ней, ругались, конечно, но поддались  ее
напору. Лидия  втиснулась в  конец  вагона -  там меньше толкали,  поставила
чемодан на пол между ног и хотела отыскать петлю,  чтобы держаться, но петли
близко  не  было  - все расхватали.  Лидочка  расстроилась,  но тут  высокий
мужчина с  маленькой  изящной головой  в зеленой тирольской шляпе  и усиками
а-ля  немецкий фашист Адольф Гитлер подвинул ей свою  петлю, а сам ухватился
за стойку.
     - Вам так будет yдобнее, - сказал он.
     В душном тепле  набитого трамвая вода начинала испаряться  и  возникали
запахи нечистого  белья,  пота,  духов,  табака  и сивухи. Но от  мужчины  в
тирольской шляпе  пахло приятно  и иностранно. Хороший  мужской  одеколон. И
плащ на нем иностранный. Наверное, дипломат. Или чекист. Нет, чекист не стал
бы носить такие усы.
     Высокий мужчина  смотрел на Лиду  спокойно и  уверенно - так, наверное,
положено смотреть на женщин на Западе, охваченном мировым кризисом.
     Старый вагон трамвая  жестоко раскачивало на рельсах, дребезжали стекла
в рамах,  кондукторша  выкрикивала остановки, люди, отогревшись, пустились в
разговоры.
     Лидочка подумала, что  этот иностранец, наверное,  тоже едет в "Узкое",
правда, это было маловероятно, так как по Большой  Калужской и  улицам,  что
текут рядом  с  ней,  стоит  столько домов  и  учреждений,  - что математика
отрицает возможность такого совпадения.
     С Октябрьской  площади трамвай повернул на Большую Калужскую и побежал,
то  разгоняясь, то  подползая к  остановкам,  мимо  Голицынской  больницы  и
деревянных  домишек с  огородами:  фонари  горели по  улице редко  и тускло,
прохожих не было видно. На остановках людей выходило больше,  чем входило, и
вагон  постепенно  пустел.  Деревня,  голодная  и  пугливая,  но  невероятно
живучая, вторгшаяся в  Москву в последние годы, не могла и не смела селиться
в центре, а  осваивала полузастроенные окраины, снабженные  заборами домишки
Сокольников, Марьиной Рощи, Калужского шоссе и иных московских углов...
     Возле иностранца освободилось место, он уверенно взял Лидочку за мокрый
рукав  плаща  и усадил.  Он похозяйски смотрел, как она  садится, словно она
была его старенькой, нуждающейся  в  заботе  тетей, а  потом  сказал текучим
приятным голосом:
     -  Приедете  домой,  обязательно  ноги  в  горячую  воду.  А то  завтра
гарантирую вам жестокую простуду.
     Лидочка хотела  было ответить ему, что вряд ли  сможет  достать  таз  с
горячей водой  в санатории  ЦЭКУБУ, но  такой подробный  ответ  мог означать
желание  знакомства  с  ее  стороны,  а  хорошо  воспитанные девушки  так не
поступают.
     - Я не шучу, - сказал "иностранец". Его рука легла на ее плечо.
     Надо  было  ее оттуда  убрать,  но  как?  Двумя пальцами?  Это  слишком
брезгливо.  Смахнуть движением  плеча  -  неуважительно к старшему. Впрочем,
старшинство  в  таких  случаях не  играет  роли. Через несколько  минут  они
расстанутся навсегда.
     Тут, к счастью, освободилось еще одно место и Лидочка сразу сказала:
     - Садитесь, вон место.
     "Иностранец" послушно пересел, и плечу стало легко.
     Но теперь они были вроде бы знакомы, И можно было продолжить беседу.
     - Вы учитесь? -  сказал "иностранец". Ему приходилось тянуться  к  ней,
чтобы она могла его  расслышать.  Опустевший  трамвай  безбожно дребезжал  и
гремел.
     - Я работаю!  - крикнула в ответ  Лидочка, Она  посмотрела в запотевшее
окно, протерла его ладошкой. За окном было темно и неизвестно, где они едут.
     Трамвай дернулся, разворачиваясь, покатился по кругу - за окном в лужах
были видны перевернутые фонари.
     "Иностранец" поднялся и сказал:
     -  Приехали!  Если  вы,  конечно,  не  хотите  прокатиться  обратно  до
Октябрьской площади.
     - Это Калужская застава?
     - Вот именно, - сказал "иностранец".
     Он соскочил  на землю и протянул Лидочке  руку, помогая  сойти. Лидочка
приняла любезность и, как ей показалось, еще более себя закабалила.
     - До свидания, - сказала она решительно.
     -  Рад  был  с  вами  познакомиться,  -  сказал  "иностранец".  Лидочка
оглянулась, стараясь понять, куда  ей идти. Было  сказано, что на  Калужской
заставе в половине седьмого отдыхающих будет ждать автобус.
     Никакого  автобуса  Лидочка  не  видела  -  площадь  была  обширная,  и
непонятно,  где она заканчивалась, потому что  ее перерезало ущелье,  откуда
шел дьявольский дым и вылетали красные искры. Очевидно, эту демонстрацию ада
производил паровоз, который тащил по глубокой выемке состав с грузом. Дождь,
блеск  воды в  лужах, еще не  совсем  облетевшие деревья, палисадники  перед
крепкими  домиками, убегающими в два  ряда  к Москве. И ни  одного автобуса.
Сразу стало так одиноко, что захотелось нырнуть в трамвай, который как раз в
этот момент зазвенел, перекликаясь с паровозом, сыпанул искрами из-под  дуги
и полетел, легкий, по кругу, чтобы вернуться в город. Внутри была видна лишь
согбенная фигура  кондукторши, которая сидела на своем месте и пересчитывала
деньги из сумки. Надо было ее спросить, куда идти, но теперь поздно.
     Дождь  припустил еще  сильнее, и, главное, он  был куда более холодным,
чем полчаса назад, Н почему она не взяла зонтик!
     - Я вижу, что вы в некоторой растерянности, -  сказал  "иностранец",  о
котором Лидочка забыла. - Разрешите вас проводить?
     - Куда? - удивилась Лидочка.
     - Это вам лучше знать,  - "иностранец" показал очень ровные белые зубы,
наверное  искусственные. -  Но если  вы ищете  автобус  из Санузии, то пошли
вместе.
     - Мне  не в Санузию, - сказала Лидочка разочарованно. - Мне в санаторий
ЦЭКУБУ "Узкое".
     - Совершенно верно, - сказал иностранец. - Санузия - это прозвище нашей
с вами обители, придуманное ее  веселыми обитателями. Это название вольной и
славной республики ученых.
     Он  уверенно взял у нее из  рук чемоданчик и пошел  вперед, вроде бы не
торопясь, но достаточно быстро, и Лидочке пришлось за ним спешить.
     В  центре  площади, на широком  мосту  через  ущелье  железной  дороги,
фонарей вообще не было, и  Лидочка старалась ощупывать носком ботика  дорогу
впереди, чтобы не грохнуться. "Иностранец" вышагивал не оборачиваясь.
     Впереди тянулись цепочкой тусклые фонари. Под одним из них стояла кучка
людей. Люди эти сначала были маленькими,  недостижимыми, а  потом выросли до
нормального размера.  Из-за зонтов их лиц  не было видно,  зато  свет фонаря
отражался от зонтов, и все это напоминало провинциальный театр, ночную сцену
на площади Вероны или Модены...
     - Товарищи, - сказал громко "иностранец", не доходя нескольких шагов до
людей с зонтиками, -  не вы ли несчастные,  ожидающие попутного транспорта в
государство Санузия?
     Зонтики зашевелились,  закачались,  словно их  владельцы только  сейчас
заметили "иностранца"  и Лидочку, а может быть, только теперь  приняли их за
людей, достойных приветствия.
     - Матя! - завопил  вдруг один из зонтов утробным басом.- Матя Шавло! Ты
приехал?
     Зонтик  побежал навстречу "иностранцу",  затем откачнулся, показал, что
под  ним  скрывался толстый человек  в широкополой шляпе,  как  у Горького в
Сорренто. Человек раскачивал зонтом и тянул руку к "иностранцу".
     - Рад видеть тебя, Максимушка, - пропел Матя Шавло,  -  жалею,  что  не
могу раскрыть навстречу тебе объятия, потому что страшно промок.
     - Небось по Риму только в авто "альфа-ромео",- сказал толстяк и  хрипло
засмеялся, обращаясь к оставшимся сзади слушателям,  словно хотел, чтобы все
разделили его радость.
     Лидочка  стояла  близко от  толстяка,  ей  хотелось  нырнуть под  зонт,
который все равно болтался без дела.
     - На время или насовсем? - спросил Максим.
     -  Такие  вопросы решаются там,  -  Шавло по имени Матя ткнул пальцем в
черное небо.
     - Понимаю, - сказал Максим, - мне не надо уточнять.
     Лидочка услышала обращенный к ней женский голос:
     - Барышня, идите ко мне, у меня зонтик большой.
     Большой черный зонт качнулся назад, показывая Лидочке, куда спрятаться.
     Не говоря ни слова, Лидочка  нагнула  голову и нырнула под зонт, словно
вбежала в сухой амбар,  и только  потом, наслаждаясь счастливой переменой  в
судьбе, сказала:
     - Спасибо.
     Женщина, которая спасла  Лидочку, была молода, обладала  надтреснутым и
интеллигентным голосом, на ней  была шляпка  с короткой вуалеткой. В темноте
были видны только белки глаз и зубы - женщина улыбнулась и дотронулась рукой
в перчатке до Лидочкиного плеча, привлекая ее поближе.
     - Я вас промочу, - сказала Лидочка.
     -  Не  думайте  об этом,  -  сказала  женщина,  - у  меня непромокаемый
макинтош. Когда-то мой муж Крафт привез его из Лондона.
     Сказано это было не для того, чтобы  похвастаться визитом мужа в Лондон
-  да  и кто  будет  в тридцать  втором  году хвастаться  такой сомнительной
привилегией? - это было деловое объяснение достоинств макинтоша.
     Из-под зонта  было плохо видно вокруг, но зато слышно, как  Матя и  его
друг Максим  включили в  свой  бодрый разговор других людей, которые были  в
большинстве между собой знакомы.
     Загромыхал поезд, пробираясь ущельем, будто  там был иной мир, горячий,
таинственный и очень шумный.
     - Меня зовут Мартой, - сказала женщина, - Марта Ильинична Крафт.
     - Очень приятно. Лила. Лида Иваницкая.
     Вдали возникли два  белых огня, как глаза чудовища, которое надвигалось
на них.
     - Автобус идет! - крикнул кто-то.
     - Чепуха, - отозвался другой голос, - это же от Москвы едут.
     Огни  приблизились,  и,  разбрызгав  лужу,  длинный  черный  автомобиль
остановился возле группы людей.
     Шофер раскрыл дверцу, оттуда стали вылезать невнятные фигуры. Они сразу
раскрывали зонтики, кто-то кого-то окликнул.
     Марта Ильинична сказала:
     - Это из университета. Как же я не догадалась, что  ректор  даст  мотор
Александрийскому!
     Лидочке положено  было  разделить чувства Марты  Ильиничны,  но  она не
знала, хорошо или плохо то, что ректор выделил авто для Александрийского. Ей
стало холодно - раньше было  какое-то движение,  а теперьпустое  ожидание. К
тому же  Лидочка  опаздывала  со  службы  и поесть не  успела -  в институте
сослуживец  сказал, что в "Узком" обязательно  накормят ужином - она  такого
ужина в жизни не видела, потому что почти не жила до революции.
     Последним  из  авто  вылезло нечто худое и  гоголевское  - из-под шляпы
торчал длинный нос,  нависший  над  тонкогубым лягушечьим  ртом, изогнутым в
ухмылке.  Толстый  Максим  наклонил  свой  зонтик  к этому  человеку,  чтобы
прикрыть от дождя, но согбенная фигура  принялась вяло отмахиваться, а потом
открыла свой зонт.
     - Но это же безобразие! - сказал Максим. - Почему нельзя довезти вас на
моторе до Санузии? Вы мне ответьте, почему?
     - Не доедешь,  - сказал шофер, обходя авто спереди,  чтобы забраться на
свое место, - туда от Калужского шоссе никакой дороги нет.
     - Это неправда! - сказал вдруг  Шавло. - Зачем лгать? Я  летом приезжал
на моторе, мы отлично доехали.
     - Тогда дождей не было, - сказал шофер и хлопнул дверцей.
     - При чем тут дожди! - произнес грозно Максим, направив острие зонта на
шофера. - Трубецкие ездили, не жаловались.
     -  А при  царе дороги  чинили, - сказал шофер, повернул ключ,  и  мотор
послушно заревел.
     Сделав широкий круг по  площади, автомобиль умчался, разбрызгивая лужи.
Его  задние красные  огоньки долго были видны, потом смешались  с  огоньками
трамвая, который как раз разворачивался за оврагом,
     - Не  исключено, что он прав, -  сказала  согбенная фигура,  у  которой
оказался красивый низкий голос. - Трубецкие за дорогами следили.
     - Не за дорогами  вообще, Пал Андреевич, - возразил Максим, -  а только
за  теми, что  принадлежали  лично  им,  и  ремонтировали  не  они  сами,  а
крепостные или зависимые бесправные люди.
     - Максим,  - загудел Шавло,  - ну что ты  несешь! Мы же не  в кружке по
ликвидации политической неграмотности.
     - Есть элементарные  вещи, которые приходится напоминать, -  огрызнулся
Максим.
     Александрийский  опирался  на  трость, но  не потому, что  почитал  это
красивым, а по необходимости, словно поддерживал себя.
     - А что с ним? - спросила Лидочка.
     Марта Ильинична сразу поняла:
     - У него  больное  сердце.  Врачи говорят, что  аневризма.  Каждый  шаг
достается ему с трудом... и он еще читает лекции. Это самоубийство, правда?
     -  Не  знаю, -  сказала  Лидочка.  Раздражение  к  согбенной фигуре уже
пропало. Может, потому, что Лидочке понравился голос.
     Разговоры  затихли - все  уже замерзли и утомились от  дождя и ветра. К
счастью, вскоре  приехал  и автобус из  "Узкого".  Он являл  собой  довольно
жалкое  зрелище - даже неопытному  взору  было очевидно, что он переделан из
грузовика, над  кузовом соорудили ящик с затянутыми целлулоидом окошками,  а
внутри поперек кузова были положены широкие доски. Александрийского посадили
в кабину, в  которой  приехала медицинская сестра из  санатория.  Она хотела
устроить перекличку под дождем, но все взбунтовались. Александрийский спорил
и  намеревался лезть  в кузов. Тогда Шавло, который оказался также знаком  с
Александрийским, сказал ему, перекатывая голосом слова, как бильярдные шары:
     -  А ты, голубчик Паша, намерен  доставить себя в виде  хладного трупа?
Разве это по-товарищески?
     Лидочка  с Мартой влезли в автобус  последними, они  уселись  на задней
доске, глядя наружу - сзади  автобус был открыт.  Лидочка шепотом спросила у
Марты, кто такой Максим. Марта сказала:
     - Современное ничтожество при большевиках.  Администратор в  варьете, -
она фыркнула совсем по-кошачьи.
     Автобус дернулся и поскакал по неровному, узкому, сжатому палисадниками
и огородами Калужскому шоссе. Лидочке  приходилось держаться  за  деревянную
скамейку, а то и цепляться за Марту, чтобы не выбросило наружу. Но все равно
было весело, потому что это было  беззаботное  путешествие, в конце которого
должен стоять сказочный замок,
     Голос Матвея Ипполитовича  Шавло иногда  прорывался сквозь шум мотора и
шлепанье колес  по лужам и булыжнику. Но  смысла  слов Лидочка разобрать  не
могла.
     От тряски Лида устала и как бы оглохла, но и задремать невозможно, хоть
и клонит ко сну, - только прикроешь глаза, как тебя подбрасывает к фанерному
потолку.
     - Вы в первый раз к нам едете? - спросила Mapта Ильинична.
     - В первый раз.
     - Вам очень понравится, вам обязательно должно понравиться. В наши дни,
когда  всюду  потеряны критерии порядочности  и класса, "Узкое"-единственное
место, которое поддерживает марку.
     - Мне говорили, - согласилась Лидочка.
     -  К  нам  сюда приезжают именитые гости, - сказала Марта  Ильинична. -
Рабиндранат Тагор был. А  в прошлом году  приезжал Бернард Шоу. Его Литвинов
привез в  "Узкое". А куда еще? Не в Петровское  же к  партийцам! По  крайней
мере в  "Узком"  всегда  есть люди,  которые могут вразумительно ответить на
вопрос, заданный на английском языке.
     Высокий голос сзади произнес:
     - Конечно, его летом привозили. Сейчас бы он завяз в дороге.
     - Неужели вы думаете, что Бернард Шоу специально подгадывал свой приезд
под состояние наших дорог, - фыркнула Марта Ильинична.
     - А я смотрела "Пигмалион", - сказал капризный женский голос,- Бабанова
была бесподобна.
     -  Если вы не возражаете,-сказала  Марта Крафт,  - я предложила бы вам,
Лидочка,  поселиться  со  мной. Комнаты для  нас, рядовых  сотрудников,  как
минимум на две койки - вас не шокирует это слово? Как в госпитале - в юности
мне пришлось побыть сестрой милосердия, я знаю, о чем говорю... Ну как?
     - Конечно, спасибо. - Лидочка была и на самом деле благодарна.
     - А вы не храпите часом?
     - Никто не жаловался, - сказала Лидочка. Ей стало смешно именно потому,
что вопрос был задан совершенно серьезно.
     -  Улыбаетесь?  Но подумайте - если вы  храпите, вы мне  испортите весь
отдых, а менять сожительницу не принято, да мне могут и не пойти навстречу -
не  бог  весть  какая  птица.  Вот  когда Миша  Крафт, мой  муж,  работал  в
президиуме, нам всегда предлагали люкс.
     Казалось, что грузовик ехал уже много часов - Лидочка выпростала из-под
длинного  рукава  кисть, чтобы поглядеть на  часы. Цифры  вокруг  циферблата
явственно  светились ясно-зеленым фосфорным  светом.  Было  без  шести минут
восемь.
     Лидочке  казалось, что путешествие тянется бесконечно, и  странно было,
как терпеливы ее спутники, все без исключенния старше ее. Вокруг происходили
оживленные беседы, двое  молодых  мужчин справа от Лидочки даже заспорили  о
каких-то неведомых ей мушках дрозофилах.
     - Еще долго ехать? - спросила Лидочка.
     - Разве разберешь?
     Но соседка сзади услышала вопрос и громко произнесла:
     - Кто знает, сколько осталось ехать?
     Поднялся бестолковый спор, мужчины  подвинулись к задней части фургона,
стали выглядывать, чтобы понять, где  же едет грузовичок. Оттого,  что Крафт
спорила с Максимом  Исаевичем и  обладательницей капризного женского голоса,
проехали  ли уже деревню  Беляево или  не доехали еще  до села Теплый  Стан,
ничего  не менялось. Вокруг была темень,  а если  и попадались деревни, то в
них жили слепцы, не нуждавшиеся в освещении.
     Вдруг Максим  Исаевич, который сидел у заднего борта, оттеснив  Марту и
Лидочку, замахал руками и закричал, что видит огни. По общему согласию, было
решено, что огни принадлежат Беляеву.
     -  Теперь держитесь! -  прокричал Матя  голосом массовика-затейника.  -
Последние  две  версты  изготовлены  специально, чтобы  мы  с  вами нагуляли
аппетит.
     - Никто не хочет  работать,  - сердито сказала Марта Ильинична. - Можно
платить   миллионы,  а   дорожники  будут  играть  в  карты  или  заниматься
соревнованием.
     -  Соревнование -  становой  хребет  нашей пятилетки,  - сказал  Максим
Исаевич  громче, чем надо, никто ему  не стал отвечать, а грузовик продолжал
путешествовать к подмосковному имению князей Трубецких, вовсе не добровольно
передавших  его  новой  власти  вместе  с  картинами,  конюшнями и  семейным
привидением  учительницы  музыки,  утопившейся   лет   пятьдесят  назад   от
несчастной любви  к дяде  последнего владельца, убитого в свою очередь одним
ревнивцем где-то под Ростовом.
     Грузовик  снизил  скорость,  начал  сворачивать  с шоссе и  его  опасно
зашатало  по ямам. Кто-то в темноте  взвизгнул. Мотор отчаянно заревел. Лида
увидела белую оштукатуренную кирпичную арку, которая выплыла из-за  спины и,
пошатываясь и уменьшаясь, растворилась в темноте.
     Грузовик скрипел, съезжая  в очередную яму,  скользил к кювету,  опасно
накренившись,  замирал  над  ним,  собирался  с силами,  выползал  вновь  на
середину дороги и несколько  метров  проносился,  словно  железный  мяч,  по
каменной  терке,  затем  подпрыгивал на неожиданном  пригорке и снова ухал в
бурный поток, прорезавший многостсрадальную дорогу.
     Люди в грузовике  совершали невероятные  движения руками и всем  телом,
чтобы не  вылететь  наружу  или  не свалиться под ноги своим спутникам,  они
цеплялись  друг  за  дружку,  за  деревянные  скамейки,  за  задний  борт  и
занозистые  стойки,  они даже потеряли способность проклинать Академию наук,
которая  никак не соберет денег для ремонта своей дороги, Трубецких, которые
могли бы отремонтировать дорогу лет  на  сто вперед, и, конечно же,  шофера,
который мог бы ехать осторожней, но, видно, торопится к бутылке "рыковки".
     Когда  Лидочке   уже  казалось,  что  еще  минута  такой  пытки  и  она
добровольно выскочит из грузовичка и отправится дальше пешком, грузовик стал
заметно убавлять ход, притом пронзительно и жалобно гудеть.
     Никто  в  кузове не  проронил  ни  слова -  но все  напряженно слушали,
стараясь сквозь шум мотора  и плеск воды услышать  нечто новое  и тревожное.
Наконец, не выдержав, кто-то нервно спросил:
     - Что? Приехали?
     - Да что вы говорите! - возмутился Максим Исаевич. - Мы еще и версты не
проехали - неужели непонятно?
     - Я боюсь,  - сказала Марта Ильинична, которая также была старожилом, -
что разлился нижний пруд.
     - Как так разлился? - обиделся за пруд Максим  Исаевич. - Что вы хотите
этим сказать?
     - А то и хочу, - сказала Марта Ильинична, - что он вышел из берегов.
     - А зачем шофер гудит? - спросил Матвей Ипполитович. - Чтобы пруд вошел
обратно в берега?
     Никто не  засмеялся,  потому что,  перебрасываясь фразами и  слушая эту
пикировку, все продолжали ловить звуки снаружи.
     Грузовик дернулся и  замер. Сразу стало в сто раз тише - остался только
шум дождя - а его можно было игнорировать.
     Хлопнула дверца кабины. Захлюпала вода. Ясно, что шофер вышел наружу.
     - Что там у вас? - спросил у кого-то шофер.
     Ему ответили. Но невнятно.
     Максим Исаевич высунулся из кузова - кто-то невидимый его  поддерживал,
чтобы не вывалился.
     -  Там  авто, - сказал  Максим  Исаевич, забравшись  обратно.  -  А  вы
говорите - наводнение!
     -  Я ничего  не  сказала,  -  возразила  Марта  Ильинична, -  Я  только
высказала предположение.
     - Тише! - прикрикнул Матвей Ипполитович Шавло. - Дайте послушать.
     - Ничего интересного, - сказал Максим Исаевич, как человек, вернувшийся
с  покорения Эвереста и  имеющий  моральное  право утверждать,  что там лишь
снег, только снег и ни одного дерева!
     -  Вам неинтересно, - огрызнулся Матя, - а если та машина застряла, нам
придется здесь ночевать!
     - Что? Что вы сказали?
     И  поднялось  невероятное  верещание - потому что все  устали, все  так
надеялись, что  через несколько минут окажутся  в  тепле дворца,  -  и тут -
новая опасность!
     Шум не успел еще стихнуть, как  послышались шаги  по воде и  над задним
бортом появилась голова шофера.
     -  Так  что, граждане отдыхающие,  - сказал  он и сделал  драматическую
паузу, но все молчали, потому  что  неловко  прерывать Немезиду, - там мотор
стоит, въехал по уши в канаву, И нам его не объехать... Понятно?
     Никто не ответил, все знали - продолжение следует.
     - Так что пока не сдвинем - дальше не поедем.
     - А мы при чем? - громко и высоко крикнул Максим Исаевич.
     - А вы толкать будете, - сказал шофер. - Если, конечно, уехать хотите.
     - А если нет?
     - А если нет - добро пожаловать с вещичками полторы версты по воде да в
горку. Мое дело маленькое.
     -  Вы   обязались   нас  доставить  до  места  назначения,   -  сказала
обладательница капризного голоса.
     - Это кому я, гражданка, обязывался? - обиделся шофер.
     - Спокойно, спокойно!  - раздался голос Мати Шавло. - Шофер прав. Никто
не  заставлял нас сюда ехать, и добровольцы на самом деле могут погулять под
дождем. Я предпочитаю короткое бурное усилие, а затем - заслуженный отдых.
     Перешагнув через  доски-скамейки,  Шавло  добрался  до  заднего  борта,
перенеся через него ногу, нащупывая упор, спросил:
     -  А  что за авто, скажите, товарищ  шофер?  Кого  понесла нелегкая  на
легковой машине  в "Узкое"? Неужели никто не сказал этому покрытому сединами
отцу семейства, что так себя вести нельзя?
     -  Сюда  ногу ставьте, сюда, а теперь опирайтесь  об  меня,  -  слышала
Лидочка голос шофера. - Вот так. А машина из ГПУ, я их по номерам знаю.
     - Ну это совсем лишнее -  что же  я, должен толкать машину ГПУ, которая
приехала арестовывать очередную заблудшую овечку?
     - Матя! - грозно воскликнул Максим Исаевич.
     Лида между тем уже стояла у заднего борта.
     - Матвей Ипполитович, - сказала она. - Дайте руку.
     - Прекрасная незнакомка? Я вас с собой не возьму. Вы простудитесь,
     - У меня непромокаемые боты, - сказала Лидочка,  опираясь на протянутую
руку.  Она  легко перемахнула  через  борт и  полетела  вниз, в  бесконечную
глубину, но Матвей поймал и умудрился  при том прижать ее к себе, а уж потом
осторожно поставить на землю.
     - Молодец,  девица, - сказал  он.  - Чувствую за вашей спиной  рабфак и
парашютную вышку в парке "Сокольники". Будь готов?
     - Добрый вечер, -  сказал  человек, вышедший изза  грузовика, -  темный
силуэт  на  фоне  черных  деревьев. -  Мне хотелось бы  внести  ясность  как
пассажиру мотора, который так неловко перекрыл вам дорогу к санаторию.
     Голос у него был чуть напряженный, как будто владелец его старательно и
быстро подыскивал правильные слова  и при том решал проблему, как произнести
то  или  иное  слово,  где  поставить  ударение.  В  ближайшие  дни  Лидочке
предстояло убедиться  в том,  насколько она была  права,  -  восхождение Яна
Яновича Алмазова к власти было столь стремительным, что у него не оставалось
времени подготовить себя к той  роли, которую ему предстоит играть в  жизни.
Но как только жизнь немного  успокоилась и появился  досуг,  Алмазов не стал
тратить  его на девиц или пьянки -  он начал  учиться. Причем не алгебре или
электрическому делу, а лишь тому, что  могло помочь ему  в  общении с людьми
наследственно  культурными,  знающими с рождения много красивых значительных
слов.   Ян   Янович   панически  боялся  попасть   впросак  в   разговоре  с
интеллигентом, и, если такое все же происходило, то горе тому  интеллигенту,
который  своим  присутствием,  вопросом  или  упрямством  заставил ошибиться
товарища Алмазова.
     - Добрый вечер, -  сказал  Матя Шавло,  все  еще не отпуская Лидочкиной
руки, но не помня о ней, - встреча с чекистом требовала всего внимания,
     Чекист протянул руку и представился:
     - Ян Алмазов, сотрудник ОГПУ. Считаю долгом  развеять ваши опасения:  я
никого не намерен арестовывать, я  такой же  отдыхающий, как вы, и хотел бы,
чтобы вы забыли о моей специальности. Хорошо, Матвей Ипполитович?
     Матя Шавло вздрогнул, но  почувствовала  это только Лидочка, которой он
касался плечом.
     - Я  вас по гренадерскому росту узнал, - засмеялся чекист. - Вы человек
всемирно известный.
     -  Тогда пошли к вашей  машине, - сказал решительно  Шавло. - Что с ней
случилось?
     И он, скользя по глине, заспешит к перекрывшей дорогу машине Алмазова -
длинному  черному лимузину,  возле которого  стоял  могучий  детина в черной
куртке и такой же кожаной черной фуражке - шофер Алмазова.
     Лидочка  обернулась,  удивляясь тому, что никто из ученых не последовал
их  примеру и  не  спешит  вытаскивать  из  грязи  машину чекиста. Шавло, не
оборачиваясь, угадал ее  мысль, потому  что сказал (сквозь дождь  его  слова
донеслись невнятно):
     - Мы с вами  не  ему идем помогать, а  тем, кто  остался в грузовике. В
этом вся разница.
     Лидочка  согласилась  - на  самом деле ей  хотелось  как  можно  скорее
добраться до  теплого  санатория и  забыть  об этой дикой дороге,  схожей по
трудностям с путешествием фашистского адмирала Нобиле к Северному полюсу.
     Тут Лидочка угодила  ногой в яму, полную черной ледяной воды, и страсть
делать исторические сравнения оставила ее.
     Пока она, прыгая на одной ноге, пыталась  вылить  воду из ботика,  мимо
прошел  Алмазов. Его плащ блестел, будто  сделанный из  черного фарфора.  Он
гнал перед собой  шофера  грузовичка. Именно гнал, хотя никакого насилия над
ним  не производил. Уж  больно покорнo была  склонена голова шофери,  а руки
были почему-то  заведены за  спину и  сцеплены  пальцами, будто  шоферу  уже
приходилось так ходить.
     - Ну что же вы стоите, товарищи, - сказал чекист. - Навалимся?
     Он сделал широкий округлый жест рукой в черной перчатке, призывая народ
включиться в выполнение и перевыполнение.
     Машина Алмазова попала передними колесами в глубокую промоину в дороге,
и ее колеса по ступицы скрылись под водой.
     Подчиняясь жесту и крику Алмазова, остальные навалились на зад  машины.
Спутники  Лидочки казались ей черными  пыхтящими  тенями  - по пыхтению  она
угадала, что справа от нее трудился Шавло, а слева - один из шоферов.
     Машина чуть  покачивалась,  но не двигалась  с  места. Алмазов  напевно
восклицал: "А ну, раз! Еще раз! Раз-два, взяли, и-що взяли!".
     Они с минуту подчинялись крику, потом Шавло первым выпрямился и сказал:
     - Так дело не пойдет.
     - А как пойдет? - заинтересованно спросил Алмазов.
     - Надо сучьев под передок наломать, - сказал шофер грузовика.
     - Все  равно  народу мало, - сказал Шавло.  - Не справимся.  Поднимайте
народ.
     Дождь  припустил  с  новой  силой,  будто  кто-то  наверху  открыл  душ
посильнее.
     Алмазов  постучал  по  дверце лимузина. Дверца тут  же  приоткрылась, и
оттуда вылезла палка, которая замерла под углом  вверх, будто некий  охотник
вознамерился стрелять из машины по пролетающим уткам. Затем раздался громкий
щелчок, и палка превратилась  в раскрывшийся зонт.  Под  прикрытием зонта из
машины выглянула ножка в блестящем ботике и светлом чулке, ножка замерла над
лужей,  затем из машины донесся отчаянный писк,  и  ножка  соприкоснулась  с
водой, которая  фонтаном  взмыла  вверх, обдав  шелковые  чулки и край  юбки
существа женского пола.
     - Этого еще  не хватало - возмутилась Лидочка. - Мы  толкаем, а ваши...
друзья сидят. Если б я знала!
     Алмазов  ничего не ответил, а маленькая женщина отважно кинулась  через
лужи к  чекисту и, вознеся  зонтик над его головой, словно  он был китайским
богдыханом, пропищала что-то умиленно.
     - Немедленно  в  машину!  -  приказал Алмазов,  который, как показалось
Лидочке, и сам на секунду растерялся от неожиданного явления. - Альбина,  вы
простудитесь!
     Алмазов взял свою спутницу под руку и повлек к машине. Остальные стояли
под дождем,  всматриваясь  в  темноту,  ибо  стоило  человеку  исчезнуть  из
конусов,  образовапных  светом  фар  машины  или  грузовика,  он  становился
невидимым.
     Заталкивая попискивающую даму в лимузин и отказываясь принять из ее рук
зонт, Алмазов крикнул своему шоферу:
     -  Жмурков, пойди к  грузовику, вытащи оттуда всех мужчин, А  то мы  до
утра прочикаемся.
     Лидочке вдруг  все надоело. Как будто то,  что  здесь происходило, было
направлено именно против нее. Угадав  ее  движение, Матя Шавло схватил ее за
руку и удержал.
     -  Потерпим,  -  сказал он,  -  и будем  относиться с  юмором  к  таким
коллизиям.
     - Юмора не хватает, - сказала Лидочка.
     - Ваш друг прав, - сказал Алмазов, вынырнувший  из-за лимузина. Он имел
дьявольскую способность все слышать, даже если говорившие находились от него
на обратной стороне Земли. - Терпение и еще раз терпение. Цель у нас простая
-  освободить  дорогу для грузовика. К сожалению,  моему  мотору  дальше  не
проехать. -  Тут  же он сменил тон, как  будто один человек ушел, а  другой,
хамский, занял его место: - Жмурков, тебя что, за смертью посылать? Где наша
ученая рабочая сила?
     -  Идем!  - откликнулся Максим Исаевич, возглавлявший небольшое научное
стадо, которое  продвигалось будто бы  по Дантовому аду, то попадая  в  свет
фар, то исчезая в прорезанной дождливыми струями темноте.
     Если возмущение  и владело этой  группой людей,  то,  вернее всего, оно
было истрачено еще в машине, когда властью Алмазова их вытягивали под дождь,
на холод, а сейчас все молчали, бунтовать было бессмысленно - все уже знали,
чью машину надо стаскивать с дороги.
     -  Попрошу  минуту внимания,  - сказал Алмазов,  поправляя  фуражку,  с
козырька  которой  срывались  тяжелые капли. -  Женщины  толкают  автомобиль
сзади,  мужчины приподнимают передний бампер, чтобы не  повредить мотор. Как
только машина окажется на обочине, все свободны. Задача ясна?
     Не  дожидаясь ответа, он отошел к передку машины и  принялся загонять в
глубокую канаву несчастных своих рабов во главе с Максимом Исаевичем.
     План Алмазова удался на славу - в считанные минуты продрогшие, а потому
горевшие  страстью к труду ученые  развернули черный лимузин, чтобы не мешал
проехать  грузовику,  и,  отпущенные Алмазовым  на волю, кинулись под защиту
фанерного потолка своего автобуса. Лидочка шла последней.
     Алмазов не забыл  свою спутницу. Сам открыл  дверцу  лимузина, велел ей
выйти.  Пока  женщина раскрывала зонтик и  попискивала, вытаскивая из машины
свой баул.  Алмазов давал  указания шоферу,  оставшемуся у машины, чтобы тот
никуда не  отлучался,  -  Алмазов по  телефону вызовет  ему  помощь. Алмазов
повлек  свою  даму  к кузову, но она  вдруг  тихонько  и жалобно заверещала.
Выслушав эти  звуки,  Алмазов  пошел  не  к  кузову, а  к  дверце  кабины  и
решительно  отворил  ее.  Оттуда  на  него  воззрился  согбенный   профессор
Александрийский.
     -  Освободите,  пожалуйста,  место, -  вежливо,  но  решительно  заявил
чекист.
     - Простите? - послышался скрипучий неприятный голос Александрийского. -
К сожалению, не имею чести быть с вами знаком...
     Слова Александрийского  были  неразборчивы,  в  ответ  Алмазов плевался
краткими приказами; Лидочка  хотела объяснить чекисту, что  профессор болен,
она ринулась к машине, но поскользнулась и со всего размаха уселась в  лужу,
а когда поднялась, то увидела, что мимо нее  проходит, не глядя по сторонам,
Алмазов, ловко  и быстро подтягивается,  переваливается через задний  борт в
кузов.
     - А ну, трогай! - весело, громко, перекрывая дождь, крикнул он.
     Голоса под фанерным кузовом подхватили крик, машина послушно покатилась
вперед.
     Лидочке  надо было  кинуться следом и  закричать  -  они  наверняка  бы
остановили  машину  -  ведь забыли ее  по недоразумению,  от растерянности и
страха - еще минута, и  должна спохватиться Марта Ильинична... Но Лидочка не
кинулась, не  закричала, потому  что в этот момент увидела человека, который
стоял, являя собой вопросительный знак, он опирался  обеими руками о рукоять
трости, согнувшись вперед и натужно кашляя.
     Лидочка  не  сразу  сообразила,  что это  - Александрийский,  но  потом
поняла:  Алмазов  попросту вытащил старика из кабины, чтобы освободить место
для своей дамы.
     - Это вы?  -  спросила  почому-то  Лидочка  и  потом  уже  побежала  за
грузовиком, крича:
     - Стойте! Стойте! Остановитесь немедленно!
     Но задние  красные  огоньки грузовика  уже растаяли в  ночи, и гул  его
двигателя слился с шумом дождя.
     Лидочка подбежала к Александрийскому - тот перестал  кашлять и старался
распрямиться.
     - Вам плохо?
     Тот  ответил  не  сразу - сначала он все же  принял  почти вертикальное
положение.
     - А вы что здесь делаете? - спросил он.
     -  Меня  забыли.  Как и  вас,  -  Лидочка улыбнулась,  как  ни  странно
обрадованная  тем, что она не одна  на этой дороге и Александрийскому не так
уж плоховот и он улыбнулся.
     Александрийский сделал шаг, охнул и сильнее оперся о палку.
     - Беда в том, - сказал он медленно, стараясь говорить отчетливо, - что,
падая из машины, я подвернул ногу.
     - Больно? - спросила Лидочка.
     - Вот именно что больно, - сказал профессор.
     -  Не  бойтесь,  -  сказала  Лидочка.  Она  старалась  разговаривать  с
Александрийским как с маленьким - он был  так стар и слаб, что  мог упасть и
умереть, его нельзя было сердить  или расстраивать. -  Мы обязательно найдем
это "Узкое" - я думаю, что совсем немного осталось.
     - Вы  совершенно  правы, -  сказал Александрийский, -  тут уже  немного
осталось. Но я боюсь, что мне не добраться.
     - Это еще почему?
     - А потому что за плотиной начнется подъем к церкви, а  я его  и раньше
одолеть  без  отдыха не мог. Так что придется вам, дорогая  девица, оставить
меня здесь на  произвол  судьбы и, добравшись до  санатория, послать мне  на
помощь одного-двух мужиков покрепче, если таковые найдутся.
     - А вы?
     - А я подожду. Я привык ждать.
     - Хорошо,  - догадалась Лидочка. - Если вам трудно идти, то забирайтесь
в машину гэпеушника и ждите меня там.
     - Это  разумная  мысль,  и в ней  есть  даже  высшая  справедливость, -
согласился Александрийский.  -  Если  меня  выбросил на  улицу  хозяин  этой
машины, то она обязана дать мне временный приют.
     - А что он вам сказал? - спросила Лидочка, поддерживая Александрийского
под локоть и помогая дойти до лимузина.
     -  Он сказал,  что я  должен уступить место даме.  А когда я отказался,
сославшись на мои болячки и недуги, он помог мне выйти из машины.
     - Это хамство?
     -  Это принцип современной справедливости. Уважаемый Алексей Максимович
Горький сказал как-то: если  враг  не  сдается, его уничтожают. Он, лукавец,
очень чутко чувствует  перемены в  обстановке. Мне не хотелось бы попасть во
враги человеку в резиновом плаще. Это Дзержинский?
     - Что вы говорите! Дзержинский умер!
     - Как, по доброй воле? Или его убили соратники?
     - А я не сразу поняла, что вы шутите.
     Дверцы в лимузин были закрыты. Шофера не видно.
     - Эге! - сказала Лидочка. - Кто в домике живой?
     - Никакого ответа, - добавил Александрийский.
     Лидочка  потрогала  ручку дверцы, ручка  была холодной  и  мокрой.  Она
чуть-чуть поддалась, и затем ее застопорило.
     - Эй! - рассердилась Лидочка. - Я уверена, что вы нас видите и слышите.
Так что не  притворяйтесь. Вы видите, что  на дожде по недоразумению остался
пожилой человек. Откройте дверь и впустите его, пока я сбегаю за помощью. Вы
меня слышите?
     Никакого ответа из машины не последовало.
     - Послушайте, - сказала  Лидочка. - Если вы сейчас не будете вести себя
по-человечески, я возьму камень и стану  молотить им по  вашему стеклу, пока
вы не сдадитесь!
     Дверца  машины  распахнулась  резко  и  неожиданно,  словно ее толкнули
ногой. Хоть глаза Лидочки давно уже привыкли к  темноте,  тьма в машине была
куда  более густой, чем снаружи, и она скорее угадала, чем увидела, что там,
скорчившись, сидит  закованный  в кожу шофер Алмазова, выставив перед  собой
револьвер.
     -  А  ну  давай отсюда!  -  заклокотал  злой  и скорее испуганный,  чем
решительный, голос. - Давай, давай, давай!
     - Да  вы  что! -  закричала Лидочка  и  осеклась, потому что слабые, но
цепкие  пальцы  Александрийского  вцепились ей  в рукав и  тянули  прочь  от
машины.
     - Считаю до трех! - крикнул из машины шофер.
     Чтобы  не свалить Александрийского, Лидочка  была вынуждена подчиниться
ему и отступить. На секунду мелькнули растопыренные пальцы, которые потянули
на себя дверцу машины. Дверца хлопнула -  и стало  тихо - как будто скорпион
сам  себя захлопнул в банке  и ждет, кто  сунет руку, кого  можно смертельно
ужалить?
     - Он сошел с ума, - сказала Лидочка.
     - Ничего подобного. Ему страшно, - сказал Александрийский. - Он остался
совсем один,  и  ему кажется,  что  все  вокруг  враги. А  мы  с вами  хотим
захватить государственную  секретную машину и умчаться на ней во  враждебную
Латвию.
     - Вы уже промокли?
     - Не знаю, пожалуй, пока что только замерз.
     - Давайте пойдем отсюда.
     - Попытаемся. В  любом случае оставаться рядом с этим мотором опасно. В
любой момент шофер может открыть огонь по белополякам.
     Вдруг Лидочке стало смешно, и она сказала:
     - Даешь Варшаву!
     Александрийский старался не сильно опираться  о руку Лидочки, но совсем
не опираться он не мог, хоть был очень легок и стеснялся своей немощи.
     Шагов  через триста  Лидочка  остановилась. Александрийский  ничего  не
сказал, но  Лидочка почувствовала, что  он  уже  устал,  -  по давлению  его
горячих  пальцев  на  ее руку, по тому,  как  он  реже и тяжелее переставлял
трость.
     - Выдюжите? - спросила Лидочка, стараясь, чтобы ее вопрос звучал легко,
как обращение к малышу.
     -  Постараемся, -  сказал Александрийский. - У  меня, простите, грудная
жаба.
     -  Ой,  -  сказала  Лидочка,  которая  знала  о  такой  болезни  только
понаслышке и с детства боялась этих слов. Что может быть страшнее для живого
детского  воображения, чем  образ  мерзкой жабы, сидящей в груди  человека и
мешающей ему дышать.
     -  К  сожалению,  -  продолжал  Александрийский,-  после  прошлогоднего
приступа у меня в сердце образовалась аневризма, это ничего вам  не говорит,
но  означает,  что  я могу  дать дуба  в любой момент -  стоит  сердцу  чуть
перетрудиться.
     - Негодяй, - сказала Лидочка, имея в виду чекиста. Профессор понял ее и
сказал:
     -  Пойдемте,  моя  заботница,  а  то  вы  совсем  закоченеете. Как вас,
простите, величать?
     - Лида. Лида Иваницкая.
     - Тогда, чтобы не скучать, вы мне расскажите, кто вы такая и почему вас
понесло в это богоспасаемое "Узкое".
     Лидочка  рассказала  старику,  как  ее  уважаемый шеф  Михаил  Петрович
Григорьев,  с  которым  она  трудится в Институте  лугов и пастбищ, составив
атлас  луговых  растений, наградил ее путевкой в  "Узкое"  ввиду ударного  и
качественного завершения работы.
     - Значит,  вы ботаник? - спросил Александрийский. Он  говорил медленно,
потому что на ходу ему трудно было дышать.
     - Нет, я художник, но плохой, - призналась Лидочка.  - Но у меня хорошо
получаются акварели  и  рисунки тонких  вещей  -  например, растений. И  мне
нравится такая работа.
     - Это интересно. Я любил рассматривать старые атласы.
     -  Если в типографии не обманут, это  будет хороший атлас.  Красивый. Я
вам подарю.
     Впереди заблестела вода - по обе стороны от дороги.
     -  Пруды,  -  сказал  Александрийский.  - Здесь  система прудов  -  они
устроены лестницей. Через весь парк. Только теперь они запущены... Простите,
Лида, но я попросил бы вас остановиться - мне что-то нехорошо.
     - Конечно,  конечно. - Лида страпано испугалась, потому что  не  знала,
что  делать с  человеком, у  которого  грудная жаба, и  страшно было, что он
может умереть, - он был такой субтильный...
     Они  остановились  перед  каменными  столбами  ворот  - сами ворота  из
железных прутьев  были распахнуты  и покосились -  видно, их  давно никто не
закрывал.
     От ворот дорога круто шла вверх.
     - Лучше всего, если вы, Лидия, оставите меня здесь, - с трудом произнес
Александрийский. - Я обопрусь об этот столб, И буду терпеливо  ждать помощи.
Вам меня в эту гору не втащить.
     -  Нет, что вы! - возразила  Лидочка,  но она  уже понимала, что старик
прав. - Я вам дам  мое пальто,- сказала  она. -  Вы его накиньте на голову и
плечи и будете дышать внутрь.
     - Не надо, вам оно нужнее.
     - Я все равно побегу, - сказала Лидочка. - И не спорьте со мной.
     Но ей не  удалось исполнить своего  намерения, потому  что наверху,  на
вершине подъема, куда стремилась дорога, сверкнул огонек. Рядом с ним второй
- они раскачивались, будто были прикреплены к концам качелей.
     - Смотрите! - воскликнула Лидочка. - Это нас ищут, да?
     - Хотелось бы надеяться, - сказал Александрийский с неожиданной тяжелой
злостью, - что кто-то спохватился. И даже послал за нами сторожа.
     - Эй! - закричала Лидочка. - Идите сюда!
     - Эй-эй!  -  отозвалось сверху, и дождь  не смог поглотить этот крик. -
Потерпите! Мы идем!
     И еще  через минуту или две донесся топот  быстрых крепких ног - с горы
бежали  сразу человек десять. Никак не меньше десяти  человек, хотя, конечно
же,  Лидочка  не  могла в  мелькании  фонариков  и  "летучей мыши",  которую
притащил  молодой человек  с красивым лошадиным  лицом, сосчитать  или  даже
увидеть толком всех, кто прибежал за ними из санатория.
     Шавло,  большой,   теплый,  принявшийся  согревать   в  ладонях  совсем
закоченевшие руки Лидочки, сбивчиво объяснял, почему помощь не пришла сразу,
а его перебивала Марта, которая держала зонтик над головой Александрийского.
Оказывается, когда грузовик  тронулся, Марта почему-то  решила,  что Лидочку
поместили  в кабину,  потеснив Александрийского,  - почему она так подумала,
один  бог знает.  А Шавло вообще был убежден, что Лида  сидит  в грузовике у
заднего борта и потому  ему не видна. А  что касается  Александрийского,  то
абсолютно все были убеждены, что он благополучно восседает в теплой кабине.
     Каково  же   было   всеобщее  удивление,  когда  по  приезде   в  Узкое
обнаружилось,  что в  кабине  находится  подружка  чекиста  Алмазова,  а  ни
Александрийского,  ни  Лидочки в грузовике  нет.  Алмазов  вел себя  нагло и
утверждал,  что попросил  Александрийского перейти в кузов,  потому  что его
подруга Альбина - актриса и вынуждена беречь голос. А когда Марта возмущенно
заявила, что  Александрийский  тяжело  болен, Алмазов лишь  пожал  плечами и
ушел. Грузовик к  тому времени успел  умчаться в гараж,  так что добровольцы
отправились спасать Александрийского и Лидочку пешком.
     Лидочка была  так растрогана появлением шумной компании спасателей, что
не смогла удержать слез.
     Шавло заметил, что она плачет, и  стал  гладить ее  по  мокрому плечу и
неловко  утешать.  Марта  отстранила  его,  тут  же вмешался толстый  Максим
Исаевич, который  сказал, что  у него две дочки на  выданье и он знает,  как
успокаивать девиц,  а Александрийский ожил и  стал рассказывать, как Лидочка
спасала его. Никто не  произнес имени Алмазова и не сказал ни слова упрека в
его адрес. Правда,  все смеялись, когда Александрийский, задыхаясь, поведал,
как Лидочка пыталась спрятать его внутрь лимузина и как шофер из  ОГПУ готов
был отстреливаться, охраняя машину.
     Тем  временем  Шавло  и  молодой  человек  с лошадиным  лицом,  который
представился  Лиде как поэт Пастернак,  сплели  руки, как учили  в скаутских
отрядах, чтобы Александрийский мог сидеть, обняв руками своих носильщиков за
шеи. Всем  было весело, и Лидочка тоже смеялась,  потому что все  изображали
караван, который идет к Эльдорадо. Дорога в гору была очень крутая,  и Шавло
с Пастернаком выбились из сил, но не  хотели  в том признаться. На полдороге
их встретили молодые, похожие друг  на  друга братья  Вавиловы - один химик,
второй биолог, которого Лидочка знала, ему очень нравились ее акварели, и он
уговаривал  ее уйти к нему,  но Григорьев сказал, что только через его труп.
Братья Вавиловы сменили Шавло и Пастернака.
     Еще пять минут,  и  у  высокой крепкой  белой церкви подъем закончился.
Справа,  за открытой калиткой, голубым призраком  открывшим множество желтых
глаз, лежала  двухэтажная усадьба с четырьмя колоннами, несущими центральный
портик. Справа от них был подъезд, к нему вела дорожка, по сторонам  которой
горели электрические, на столбах, фонари.
     Высокая дверь в дом была открыта. За ней толпились встречающие.
     Казалось  бы,  событие  не  весьма  важное  -  забыли  по  дороге  двух
отдыхающих. Но почти  все обитатели  Санузии в той или иной  степени приняли
участие  в  их  спасении.  И дело  было не столько  в  Лидочке и профессоре,
сколько в возможности безобидным поступком противопоставить  себя чекисту  и
его дамочке. Шла мирная политическая демонстрация, и если Алмазов понял это,
он и вида не подал.




     Еще  минуту  назад  была  глубокая  ночь,  была  пустыня  и невероятное
одиночество, словно Лидочка вела Александрийского через полуостров Таймыр.
     И  вдруг  -  словно  поднялся  занавес!  Тяжелая  дверь  отворилась  им
навстречу.
     За дверью, из которой пахнуло теплым и вкусным запахом чуть подгоревших
сдобных пышек,  толпились  люди,  видно  волновавшиеся за  их судьбу. Полная
кудрявая  рыжая женщина в белом халате взволнованной наседкой накинулась  на
Александрийского, и его тут же понесли,  хоть  он  хотел стать на ноги и сам
идти, - направо, где за двухстворчатыми дверями горел яркий свет и был виден
край зеленого биллиардного стола, а Лидочка попала в руки  другой  медички -
курносой, маленькой, с талией в обхват двумя пальцами. Она стащила с Лидочки
промокшую и потерявшую форму черную шляпку,  которую и без  того  пора  было
выкинуть, помогла снять  пальто - словно  опытный птицелов -  накинула ей на
голову махровую простыню, точно  такую, какая была дома, в Ялте, и забылась,
как  и  многие  другие  удобные  и  приятные  для  жизни  вещи.   Потерявшую
возможность видеть и слышать Лидочку тут же куда-то повели, она чувствовала,
как  поскрипывает  паркет,  - затем  началась лестница.  От  простыни  пахло
лавандой. Скрипнула дверь...
     Простыня съехала, и Лидочка  зажмурилась  от яркого  света - она была в
небольшом, узком  врачебном  кабинете -  вдоль стены низкая койка  с валиком
вместо подушки и клеенкой в ногах. Возле нее табурет, а дальше, к окну, стол
с толстым, исписанным до половины, в черном коленкоре, журналом.
     -  А  ну немедленно ложитесь!  - весьма  агрессив  но приказала  девица
Лидочке: девица была не уверена в себе и боялась неповиновения.
     -  Зачем  мне  ложиться?  -  спросила  Лидочка,   стараясь  не  сердить
сестричку, которой  при  свете оказалось  не  более как лет семнадцать. -  Я
совершенно промокла. Лучше  скажите мне,  в  какой комнате я буду жить, и  я
переоденусь.
     - Но  Лариса Михайловна  сказала, что вы  должны  вначале подвергнуться
медицинскому осмотру.
     - Разве обязательно для этого быть мокрой?
     Сестричка тяжело вздохнула и сказала:
     - Может, таблетку аспирина примете?
     -  Я  этим займусь!  -  раздался  голос  от  двери.  Там  стояла  Марта
Ильинична, которая тут же вызволила Лидочку из рук сестрички.
     - Он  негодяй! Таким  не подают руки  в порядочном  обществе, - сказала
Марта  Ильинична, как только  они  вышли в  коридор.  А так как первое  свое
путешествие по нему Лидочка совершала с простыней на  голове, то коридор  ей
был внове.
     В  коридоре второго этажа размещались  врачебный  кабинет,  комната для
процедур,  а  также  несколько жилых  комнат,  без удобств, наструганных  из
бывших классных помещений  для многочисленных  княжеских  детей,  в  которых
размещались обитатели "Камчатки", то есть простые научные сотрудники, особых
заслуг не имевшие и связями в высоких сферах не обладавшие.
     С торцов коридор завершался лестницами. Одна из них вела в прихожую и к
выходу на  первом  этаже, вторая, служебная,  узенькая - на кухню.  В том же
коридоре находились две туалетные - мужская и женская, - по утрам возле  них
выстраивались небольшие  очереди, что напоминало  всем  о московской жизни в
коммунальных  квартирах, от которых  никуда  не  денешься  даже  в покинутом
князьями подмосковном дворце.
     Марта Ильинична отворила дверь и  подтолкнула Лидочку  вперед, чтобы та
рассмотрела их комнату.
     Комната была так узка, что  две  кровати, умещавшиеся в ней, стояли  не
друг против друга, а вдоль одной из стен. Марта сказала:
     - Как  ты понимаешь,  у меня перед тобой преимущество, как  возрастное,
так и по стажу. Так что моя кровать ближе к окну, а твоя - к двери. Надеюсь,
ты не возражаешь?
     Лидочка не ответила. Она была счастлива, что ее  кровать  стоит ближе к
двери,  -  она не  была  уверена,  что  смогла бы  пройти  пять шагов, чтобы
добраться до дальней кровати, а два шага до ближней она одолела и рухнула на
кровать, возмущенно взвизгнувшую всеми своими старыми пружинами.
     - Ты  сама  снимешь  ботики  или тебе помочь? - спросила Марта. - Ты не
возражаешь,  что я  тебя тыкаю? Я  вообще-то не выношу эту  коммунистическую
манеру  - она происходит  из  дворницкой,  но мне кажется, что  мы  с  тобой
знакомы уже тысячу лет.
     - Ничего, мне даже приятно.
     Тут в дверь постучали, вошла докторша Лариса Михайловна - завитая рыжая
Брунгильда,  которая  заставила  Лидочку лечь, пощупала пульс, потом  велела
Лидочке принять горячий  душ,  переодеться  в сухое, а  завтра с утра она ее
осмотрит.
     - Как там Александрийский? - спросила Марта.
     - Лучше, чем можно было бы ожидать,  - сказала Лариса Михайловна. - Мне
кажется, что он даже доволен приключением.
     - Ой, - сказала Лидочка, - а где же мой чемодан?
     - Когда ты его последний раз видела? - спросила Марта.
     Лидочка совершенно не представляла, когда.  Но сама  судьба в лице Мати
Шавло появилась  в дверях, чтобы  навести  порядок, -  Матя принес  чемодан,
который он взял у Лидочки еще в трамвае и, оказывается, не расставался с ним
до самого санатория.
     Лидочка  наконец-то  смогла  как  следует  рассмотреть  своего   нового
приятеля. Конечно  же, он  был  фатом, но фатом добродушным и неглупым - его
восточные карие  глаза смотрели со всегдашней иронией, к тому же у него были
умные губы.  Другие  люди определяют  ум  человека по глазам, а Лидочка была
уверена, что бывают умные и глупые губы.
     Не успел Матя уйти, как сунулся Максим Исаевич.
     Ему  хотелось  принадлежать  к тем сферам, где происходят самые  важные
события.  Максима  объединенными  усилиями   выгнали,   потом  ушла   Лариса
Михайловна, а  Марта помогла Лидочке собрать все нужное для душа и проводила
ее  в  туалетную,  хотя,  честного говоря, Лидочка готова  была отдать  все,
только не подниматься больше с постели.
     В туалетной, облицованной белым кафелем, с окном, замазанным  белилами,
кроме  двух  умывальников поместилась кабинка  с унитазом,  а рядом такая же
кабинка душа. Туда, раздевшись, и вошла Лидочка. Вода разогрелась, и Лидочка
поняла - какое наслаждение стоять под жгучими и щекочущими струями воды, как
эти  струи оживляют кожу, пробуждают лицо, делают  упругими груди и живот...
Оказывается, жизнь вовсе не кончена.
     - Я же тебе говорила, - сказала Марта, когда Лидочка вернулась в номер.
- Ты помолодела  на двадцать лет. Не возражай, я  знаю, что тебе и  без того
двадцать, - считай, что ты новорожденный младенец.
     - Скажите, а молодой человек - мужчина, который нес Александрийского, -
это тот самый Пастернак?
     - Кажется, он поэт. Не понимаю, почему  им сюда  путевки  дают! Я очень
уважаю Пушкина, но  эти современные витии -  Маяковские  и Пастернаки... они
выше моего понимания. И поверь мне, голубушка, что через десять лет их никто
уже не будет  помнить - поэзия не может служить большевизму. Нельзя писать о
лейтенанте Шмидте.
     Последние слова Марта произнесла шепотом.
     - Пастернак очень хороший поэт,  - сказала Лидочка. Она не  любила и не
умела спорить, но ей показалось нечестным отдать на растерзание Марте такого
хорошего поэта и человека, который под холодным дождем прибежал спасать их с
Александрийским. Еще  неизвестно, побежал  бы  Пушкин... впрочем, Пушкин  бы
побежал, он был хороший человек.
     -  Ты меня не слушаешь? - донесся сквозь мысли голос Марты. - Здесь  ты
можешь встретить удивительных людей. В Москве ты их только в "Огоньке" или в
кинохронике  увидишь,  а  здесь  можешь подойти  спросить:  какая погода.  В
прошлый раз здесь был сам Луначарский. Он часто  сюда приезжает на субботу и
воскресенье. Ты знаешь, он читал свою новую трагедию!
     - В стихах? - спросила Лидочка.
     Марта  не  уловила  иронии  и,  сморщив  сжатый  кудрями  лобик,  стала
вспоминать, как была написана трагедия. И в этот момент ударил гонг.
     Звук у гонга был низкий, приятный, дореволюционный, он  проникал сквозь
толстые стены и катился по коридорам.
     - Ужин, - сообщила Марта голосом королевского герольда. - Восемь часов.
Земля  может провалиться в пропасть, но гонг будет бить в "Узком"  в  восемь
ноль-ноль.
     - А что у вас надевают к ужину?
     -  У нас  здесь  полная демократия, - быстро ответила Марта. -  А что у
тебя есть?
     - Платье  и фуфайка.  И  еще вторая  юбка. -  Лидочка открыла  чемодан.
Чемодан был старенькии,  сохранившийся еще  с  дореволюционных времен, возле
замочка он протек, и на юбке образовалось мокрое пятно.
     Марта  дала  свою  юбку. Она спешила, потому  что в  республике Санузин
строгие  правила,  и президент  республики  не  терпит распущенности. Только
попробуй опоздать к ужину!
     - И что же случится?
     - А вот опоздаешь - узнаешь.
     Это было сказано  так,  что Лидочке сразу расхотелось опаздывать, и она
покорно  натянула  юбку. Они пробежали коридором, спустились вниз к высокому
трюмо и оказались в прихожей - там Лидочка  уже  побывала  сегодня. Прихожая
была пуста, если не  считать чучела  большого бурого  медведя,  стоявшего на
задних лапах с подносом в передних - для визиток.
     Они  оказались  в  столовой -  ярко  освещенной,  заполненной  лицами и
голосами. Лидочку оглушили крики и  аплодисменты -  они предназначались им с
Мартой.
     Когда аплодисменты и крики стихли, за длинным, покрытым белой скатертью
столом  поднялся  очень  маленький  человек  -   его   голова  лишь  немного
приподнималась над головами сидящих.
     -  Это наш президент, -  прошептала Марта,  вытягиваясь словно при виде
Сталина.
     -  Добро  пожаловать,  коллеги, -  заговорил президент.  - Будучи общим
согласием   и   повелением  назначенным  в  президенты   славной  республики
Санузии...
     -  Слушайте,  слушайте!  -  закричал  Матя Шавло,  изображая британский
парламент.
     - ...Я позволю себе напомнить  нашим прекрасным. дамам, что гонг звенит
для всех, для всех без исключения.
     Пока  шла эта  игра, Лида  смогла  наконец рассмотреть  зал,  куда  они
попали. Зал был овальным, дальняя часть  его  представляла  собой запущенный
зимний  сад, а справа шли высокие  окна, очевидно, выходившие на веранду.  С
той  стороны зала стоял большой  овальный стол, за которым  свободно  сидело
несколько человек, среди них Лида сразу узнала  Александрийского и одного из
братьев Вавиловых.  За вторым, длинным, во всю длину зала, столом,  стоявшим
как раз посреди зала - от  двери до зимнего сада, -  народу было достаточно,
хотя пустые места оставались. И наиболее тесен и шумлив  был  третий  стол -
слева.
     - Я намерен был, - надсаживал голос президент Санузии, - выделить дамам
места за столом для семейных,  потому что там дают вторую порцию компота, но
их странное пренебрежение к нам  заставило меня изменить решение! -  Голос у
него был высокий и пронзительный,  лицо,  туго обтянутое тонкой серой кожей,
не улыбалось. Это был очень серьезный человек.  - Мой приговор таков: сидеть
вам на "Камчатке"!
     Это заявление вызвало вопли восторга за левым столом.
     -  К нам,  девицы! -  закричал знакомый  Лидочке  Кузькин - аспирант ее
Института  лугов  и пастбищ. -  К  нам,  Иваницкая!  У нас не  дают  добавки
компота, зато у нас настоящая демократия!
     Места для Марты и Лидочки были в дальнем конце  стола,  и пришлось идти
сквозь взгляды и возгласы.
     Большинство отдыхающих были мужчинами пожилого возраста, даже за столом
- "Камчаткой", куда  усадили наказанных за опоздание женщин, они  составляли
большинство,  так   что  деление  по  столам  было  скорее  социальным,  чем
возрастным.  Овальный стол - для  академиков, стол  правый  - для семейных и
третий, левый,- "Камчатка" для  начинающих.  Осмотревшись, Лидочка  увидела,
что Матю усадили за правым столом для доцентов.
     Подавальщица в белом  переднике и наколке, что  было  совсем уж странно
для  советской  действительности  1932  года,  вкатила  столик,  уставленный
тарелками с кашей. Появление каши было встречено новой волной криков, словно
прибыл состав с манной небесной.
     - Даже страшно, - сказала Лидочка.
     -  Это  игра,  в  которую  играют слишком серьезно,- сказал  Пастернак,
сидевший  рядом  с  Лидочкой.  -  Представьте  себе,  вечером  после  работы
расковывают галерных гребцов, они садятся в кружок  и устраивают профсоюзное
собрание.
     Пастернак взял стоявшую на середине стола плетенку с хлебом и  протянул
Лидочке.
     - Вы, наверное, страшно промокли и продрогли? - спросил Пастернак.
     - А вы прибежали как красная конница, - сказала Лидочка.
     - Конница?  -  Пастернак  улыбнулся,  но  как-то  рассеянно, а Лидочка,
затронутая  его  глубоко запрятанной тревогой, стала крутить головой, потому
что не видела Алмазова.
     - Он еще не приходил, - сказал Пастернак, угадав ее мысль.
     Матя Шавло  пытался  поймать  взгляд Лидочки, а  поймав, улыбнулся  ей,
подмигнул,  всем  видом показывая  право  на  какие-то  особые  отношения  с
Лидочкой. И  при  том  он  умудрялся  хмуриться, морщить  нос,  демонстрируя
неприятие Пастернака.
     Дверь широко растворилась, и четкой походкой, какую позволяют себе  при
входе в трапезную лишь  императоры или полководцы армейского масштаба, вошел
Алмазов,  рядом с которым семенило  воздушное, нежное,  как взбитые  сливки,
создание.
     Весь зал замолчал. Оборвались разговоры,  замерли ложки, занесенные над
глубокими  тарелками,  полными  плотной  пшенной  кашей,  густо заправленной
изюмом.
     Казалось, должны были  вновь  загреметь  аплодисменты - ведь  появились
опоздавшие,  которых  принято  было встречать  таким  образом. Но  никто  не
аплодировал.
     И все замолчали - было очень тихо, и только с кухни донесся звон посуды
и  женский  голос:  "А  чего  с него, козла  вонючего, возьмешь,  все  равно
пропьет". Но никто даже не улыбнулся.
     Алмазов отлично почувствовал атмосферу столовой.
     Атмосферу  отторжения,  общей  безмолвной  демонстрации,  на какую  так
способны российские интеллигенты,  когда чувствуют свое бессилие и смиряются
с поражением, не признаваясь в этом.
     В полной  тишине  Алмазов взял  под локоть  свою спутницу и  повел  ее,
покорную, былиночку, к академическому столу, за которым, замерев так же, как
и  все  остальные  в  зале,  сидели   Александрийский,   братья  Вавиловы  и
круглолицый румяный старичок.
     - Уважаемый Павел Андреевич, - сказал Алмазов, и голос его был напряжен
и звенел,  будто  мог  сорваться  от волнения. -  Мне  очень трудно говорить
сейчас.  Конечно  же, мне удобнее и проще было бы попросить  у вас  прощения
приватно,  без  свидетелей. Но я боюсь, что оскорбление, которое  я нечаянно
нанес  вам,  -  это  и  оскорбление  для  всех   собравшихся  здесь  научных
работников.  Поэтому я счел необходимым принести  свои извинения  здесь, при
всех.
     Лидочка   удивилась   чуть   старомодной   и  гладкой  речи   Алмазова.
Александрийский смутился -  он, как и все остальные,  никак не ожидал такого
хода со стороны всесильного чекиста. Он хотел  подняться, начал шарить рукой
в поисках трости,  но Алмазов быстро положил ему на секунду руку на плечо, и
Александрийский послушно остался  на стуле. Это движение руки  - властное  и
рассчитанное именно на  то,  чтобы придавить Александрийского, прижать его к
креслу,  -  не  прошло  незамеченным,  по  крайней  мере  Лидочка,  даже  не
оборачиваясь,  почувствовала,  как  дернулось  крыло  носа  Пастернака,  как
поджались негритянские губы.
     Все молчали - будто понимали, что продолжение следует.
     И Алмазов  продолжал, но уже глядя не на Александрийского, а  обращаясь
ко всему залу и начиная улыбаться:
     -  Поймите  меня,  товарищи,  правильно,  -  сказал  он. - Ночь, дождь,
авария,  нервы мои издерганы -  третью  ночь без  сна, и  тут появляется ваш
грузовик.  Для  себя  мне  ничего  не  нужно,  но со мной  находится  слабая
болезненная  женщина,  только  что  перенесшая  воспаление  легких,  правда,
Альбина?
     - Да,- пискнула Альбина.
     - Я подхожу к грузовику и вижу, что в кабине отлично устроился  мужчина
средних лет. И на моем месте, наверное, каждый из вас попросил бы незнакомца
уступить место даме.
     И  тут  Алмазов  улыбнулся  -   мальчишеской,  задорной,  заразительной
улыбкой. Лидочка никак не ожидала, что его  лицо способно сложиться  в такую
очаровательную улыбку. Смущенно проведя пальцем по переносице, он закончил:
     -  Если  бы вы, Павел Андреевич,  хоть  словом,  хоть  вздохом дали мне
понять,  что  немощны, что  плохо себя чувствуете, неужели вы думаете, что я
позволил бы себе такие противоправные действия?
     И сказав так, Алмазов замер, приподняв брови в безмолвном вопросе.
     Видно,  по  либретто  этого действа Александрийскому следовало кинуться
ему на шею и облобызать. Но Павел Андреевич лишь пожал плечами и сказал:
     - Садитесь, каша остынет.
     Пастернак  оценил  ответ Александрийского, дотронувшись рукой до  локтя
Лидочки, и та кивнула  в ответ, а Матя  со своего стола поднял вверх большой
палецбудто был зрителем в Колизее,
     Последовала пауза,  потому что Алмазов, видно,  не мог найти достойного
продолжения сцены для себя, но затем он все же  собрался с духом и, согнав с
лица  улыбку,  прошел к "семейному"  столу, потянул от него свободный стул и
приказал своей Альбине:
     - Садись.
     Постепенно шум  возник снова и все  усиливался, а особенно стало шумно,
когда  принесли компот и вкусные пирожки из пшеничной муки с капустой. Таких
горячих, свежих, пышных пирожков Лидочка  не видела уже больше года,  потому
что в Москве хлеб  давали  серый,  непропеченный, словно все уже забыли, как
три года назад булки продавались в последних частных булочных.
     Не доев пирожок, Пастернак допросил прощения, поднялся и, незамеченный,
вышел из столовой. Уход его, хоть и  свидетельствовал о прискорбном факте  -
известный поэт не увлекся с первого взгляда Лидией Иваницкой,  что лишило ее
права  писать  о нем воспоминания,  - зато  спас  ее  от  опасности увлечься
поэтом, что не дает права на воспоминания, и  позволил не спеша оглядеться и
рассмотреть компаиню, в которую ее закинула судьба.
     Осенью  1932  года,  когда Украина  вымирала от  голода,  а  эшелоны  с
крестьянами ползли в Сибирь, когда на ошметках разграбленной деревни правили
шабаш  пьяные райкомовцы  и никчемные Недонки, близкая  всеобщая  гибель уже
нависла над милым заповедником по прозвищу Санузия, что  означало  санаторий
"Узкое".
     Завершая  первое  десятилетие  своего существования,  санаторий,  столь
весело и шумно, катаясь  на  лыжах, играя в  волейбол на  аллеях  княжеского
парка,  загадывая шарады, танцуя по  вечерам в гостиной, проведший двадцатые
годы, стал закисать.
     И  дело не  только в том, что на  ужин  вместо  курикого фрикасе  стали
подавать пшенную кашу да не хватало лампочек, но  в общем моральном угасании
республики.
     Зимой еще  ремонтировали и посыпали  снегом пологую  горку,  ведшую  от
террасы особняка к среднему большому  пруду,  чтобы кататься с этой  горы на
санках; и лыжах, но оказалось, что Главакадемснаб не имеет на  складах новых
лыж, а старые почти  все  пришли в негодность, так  что  с тридцать третьего
года  ограничились  санками. Еще  в тридцатом  году в конюшке "Узкого",  что
располагалась в полуверсте от главного корпуса, по дороге к  Яселеву, стояли
не только три рабочие лошадки, но  и лошади для верховых прогулок, но весной
двух забрали в армию, а одну увезли в академический совхоз. И так во всем...
     Лидочке с ее места  было отлично видно, что братья Вавиловы как  добрые
друзья  болтали с  Александрийским, затем в беседу вступил румяный старичок.
Академикам  и дела не было до шума, что издавала "Камчатка" и  уступавший ей
"семейный" стол, за  которым сидели не настоящие ученые, а  люди, попавшие в
Санузию по знакомству, либо будущие академики и директора институтов.
     Матя  Шавло,  сидевший рядом  с  Алмазовым за  "семейным".  столом,  не
смотрел на Лидочку, а склонился к дамочке, привезенной Алмазовым. Он надувал
щеки,  почесывая  усики,  напыживался,  обольщал, и Лидочке  он  сразу  стал
неприятен, может, оттого, что  она уже почитала его  своей собственностью  -
тем  "своим"  мужчиной,  какой  возникает,  у  девушки  в  доме  отдыха  или
санатории.
     Неожиданно для себя Лидочка поняла,  что у нее есть союзник - справа от
нее  с чайником  в руке  стояла  высокая  подавальщица с  худым  большеносым
красивым лицом. Не замеченная никем - кто  видит подавальщиц? - она смотрела
на  Матю  столь  внимательно  и,  как  казалось, злобно,  что Лида не  могла
оторвать от нее взгляда. Без сомнения, она знала Матвея.
     Женщина выглядела странно  для  своей  роли - она могла быть монахиней,
молодой   купчихой  из  старообрядческой  семьи,  даже  фрейлиной  немецкого
происхождения - только не подавальщицей в столовой Санузии.
     Лидочка даже хотела обратиться к Марте, которая всех здесь знает, но та
сидела через два человека и до нее не докричишься, тем более она была занята
беседой с белокурым добрым молодцем.
     На вид женщине  было немного  за тридцать - совсем еще не старая, у нее
была  белая, чистая, как  будто  перемытая кожа  лица и забранные под платок
каштановые  волосы. Серые  глаза,  ресницы  чуть  темнее  глаз,  бледные, не
подкрашенные  губы  -  все  в  лице  женщины было в одном тусклом  колорите.
Женщина  не делала попыток себя  приукрасить, словно нарочно  старалась быть
незаметной мышкой, и ей  это удалось. Можно было десять  раз пройти мимо нее
на улице  и  не заметить. И в  то  же время  чем внимательнее  рассматривала
Лидочка подавальщицу, тем более  понимала, что видит  перед  собой редкое по
благородству линий лицо,  красота которого не очевидна,  будто сама стыдится
своего совершенства.
     Женщина уловила взгляд Лидочки и быстро обернулась, но  не рассердилась
и не  испугалась, а увидев восхищение во взгляде девушки,  чуть улыбнулась и
на  мгновение  приоткрыла рот, будто хотела что-то сказать, но раздумала - и
Лидочка успела увидеть белизну и красоту ее зубов.
     - Простите, - сказала Лидочка.
     - Да что вы, пустяки...  - достаточно порой интонации двух  слов, чтобы
понять  социальное  происхождение  человека.  Подавая тарелки  с  кашей  или
разнося пай,  подавальщица старалась говорить  и вести себя простонародно  -
сейчас  же  она  забыла, что  надо таиться,  - и интонацией  выдала  себя  в
коротком обрывке фразы.
     - У вас  чудесный  цвет лица,  - неожиданно для  себя заявила Лидочка -
секунду назад она не намеревалась говорить ничего подобного.
     - Глупости,  - смешалась подавальщица  и быстро пошла прочь, но Лидочка
понимала, что она на нее не обижена, что отныне они знакомы. Любая следующая
встреча не будет встречей чужих людей.
     Марта поднялась и спросила Лидочку, кончила ли та ужинать.
     - Какое счастье, - сказала Лидочка, - что можно уходить, когда хочешь.
     - Это явное ослабление дисциплины, - ответила Марта.  - Еще  в  прошлом
году президент республики выгнал бы тебя мерзнуть на берег пруда, если бы ты
посмела без спроса встать из-за стола.
     В  дверях они  догнали  Александрийского. Он  шел  еле-еле, опирался на
трость,  лобастый  Николай  Вавилов  поддерживал  его  под  локоть.  Лидочка
услышала слова Вавилова:
     - Не надо было вам выходить к ужину. После всех пертурбаций.
     - А вам, коллега, - сварливо ответил Александрийский,  - не стоит  меня
жалеть.
     Тут  Александрийский  спиной  почуял,  что  их слушают,  и  перешел  на
английский.  Английский  язык  Лидочка  знала  плохо,   да  и  не   хотелось
подслушивать.
     - Теперь спать? - спросила Лидочка.
     Вместо Марты сзади ответил высокий тревожный голос президента:
     - Товарищи, граждане  республики Санузия! -  кричал он, -  Не покидайте
столовую, не выслушав маленького объявления. Среди нас есть новички, еще  не
принятые  в гражданство республики. Поэтому  после  ужина властью, врученной
мне великими тенями, я  призываю всех выйти на вершину холма и оттуда, глядя
на Москву, дать клятву верности нашим идеалам.
     - Дождик идет!  - откликнулся Максим Исаевич. - Ну какие же  клятвы при
такой погоде.
     -  Дождь прекратился,- возразил президент.-  Я своей властью  прекратил
его, и с завтрашнего дня наступает чудесная,  теплая и  сухая погода. Однако
на холм  идут  лишь желающие. Отступники -  да пусть им будем стыдно - могут
лечь спать в своих берлогах.
     - Кино  будет?  - спросил  простодушный  курносый парень  - деревенское
издание императора Павла Первого.
     -  Сегодня  кино не будет,  -  сказал президент,  - кино переносится на
завтра, потому что новый заезд сегодня проходил в трудностях.
     - Я  знаю! - крикнула толстушка в синей  футболке с красной звездой  на
правой груди. - Киномеханик снова запил!
     Кто-то  засмеялся.  Лидочка  обернулась,  ища глазами  подавальщицу. Та
убирала со стола грязные чашки и тарелки, на Лидочку она не посмотрела.
     Все  участники похода на неведомый Лиде  холм прошли прямо в  прихожую,
где на вешалке висели пальто.
     К Лидочке подошел Матя.
     - Вы серчаете на меня, сударыня, - сказал Матя,  делая  жалкое лицо,  -
игнорируете, будто мы и не знакомы.
     Следовало приподнять  в немом удивлении  брови и  отвернуться,  как  от
ничтожной  помехи. Но Лидочка понимала умом,  как следует себя вести, но  на
практике так и не обучилась.
     - Это вы на меня  внимания  не  обращаете, - скабала она,  - потому что
дружите с Алмазовым.
     - Дружба с Алмазовым подобна дружбе кролика с удавом. И вы это знаете.
     - Значит, просто подлизываетесь?
     - И я не так прост, и  он не так прост. Но он мне любопытен. Я встречал
его две  недели назад, когда сдавал  в Президиум отчет о  моей стажировке  в
Италии. Он нас курирует.
     - Курирует? - Лидочка не знала такого слова.
     - Заботится о нас, следит за нами, выбирает из нас, кто пожирнее, чтобы
зарезать на ужин.
     - И вы до сих пор живой?
     - Какой из меня ужин!
     Подошла Марта. Матю она уверенно отстранила как старого приятеля.
     -  Не  приставай  к  девушкам, -  сказала  она.  - Лучше скажи,  кто то
воздушное создание, которое притащил с собой Алмазов?
     - А ты его откуда знаешь?
     - У каждого есть  свои источники  информации,  иначе  в этом вертепе не
выживешь.
     - По-моему, она актриса. Из мюзик-холла.
     - Я сразу почувствовала - птичка невысокого полета.
     Матя пожал плечами.
     - Может  быть, не пойдешь? - спросила Марта у Лиды. - На тебе  же  лица
нет,
     - Пройтись по  свежему воздуху  - только полезно. Усталость в  возрасте
Лиды -  это  то  приятное  чувство, которое  способствует  сохранению осиной
талии,- галантно возразил Шавло.
     Он помог Лидочке одеться, а Марта спросила:
     - А как ее зовут?
     - Девицу Алмазова? Ее зовут Альбиной. Вы ревнуете?
     Когда они вышли из дома и пошли  налево по узкой, засыпанной чуть ли не
по щиколотку желтыми липовыми и оранжевыми кленовыми листьями дорожке, Марта
сказала:
     - Это старая традиция Санузии - смотреть на ночную Москву.
     - Даже когда ее не видно, - сказал Матя. Он был так высок, что  Лидочке
приходилось запрокидывать  голову.  разговаривая  с ним. Но  в комнатах  она
этого не почувствовала.
     Их  догнал Максим Исаевич. Он был в расстегнутом  пальто,  без шляпы  и
тяжело дышал.
     - Вы меня бросили! - заявил он. - Вы меня оставили на растерзание этого
занудного президента.
     - Если  бы я был  писателем, - сказал  Матя, беря  Лидочку под  руку  и
наклоняясь к ней, - я бы обязательно вставил президента Санузии в роман. Вся
его жизнь состоит  в пребывании  здесь, остальные одиннадцать месяцев - лишь
скучный  перерыв  в   его   настоящей,  бурной,  красивой  и   романтической
деятельности в  этих стенах.  Он рожден быть президентом республики Санузия,
и, когда нас всех пересажают или разгонят, он умрет от скуки. Хотя сам же на
нас донесет.
     - Типун  вам на язык! - сказал Максим Исаевич и обернулся -  но  вблизи
чужих не было.
     Слева  тянулись огороды  и  тускло светилась оранжерея. Направо дорожка
круто скатывалась вниз.
     -  Если  бы не оранжерея и  не огород, мы бы  здесь  бедствовали, как и
везде, - сказала Марта,
     -  Академики не  любят  бедствовать  - подсобное хозяйство  Санузни  на
особом положении, подобно подсобному хозяйству Совнаркома, - сказал Шавло.
     Лидочка поглядела вниз, куда сбегала пересекатощая  их путь дорожка. За
черными ветвями вдали блестела вода.
     - Мы сходим с утра на пруды, - сказала Марта.
     - Там благодать для прогулок, - сказал Матвей.
     - А здесь в прошлом году нашли мертвое тело, - сообщил Максим Исаевич.
     Он  показал  на  вросшее  в  землю  кирпичное сооружение, вернее  всего
погреб, какие строили при богатых дворянских усадьбах.
     - Меня тут не было,  - сказала Марта. -  Но говорят, что это был старый
князь  Трубецкой. Он  тайно перешел границу,  добрался до  Москвы в  надежде
достать клад, который Трубецкие зарыли во время революции.
     - А почему не достал? - спросила Лидочка.
     - Князь взял с  собой  старого  слугу, из местных,  чтобы  он помог ему
копать,  - сказала Марта. - Но, когда сундук  показался из-под земли, старый
слуга убил Трубецкого, схватил сундук и хотел убежать.
     - И его поймали?
     - Да, был такой процесс!
     - Ничего подобного, -  сказал Максим  Исаевич.- Никто никого не поймал.
Даже  неизвестно,  был  ли убитый  Трубецким.  Какой-то бродяга  забрался  в
погреб, а его убили.
     - Просто так в погреба люди не  забираются,  - сказала Марта, ничуть не
смутившись. - И тем более просто так их не убивают.
     - А  ваша версия? - спросила Лидочка. - Они стояли возле погреба, дверь
в него была заперта на висячий замок.
     - У меня версии нет, - сказал Матвей. -  Как  вам уже донесли,  я в это
время находился в вечном городе - Риме.
     Мимо прошла группа молодых людей с "Камчатки".
     - Ждете убийцу? - весело крикнул кто-то из них.
     - Пошли, - сказала Марта. - Убийца сегодня не вернется.
     Они  пошли дальше. Дорожка вела на холм, деревья  вокруг стояли пореже.
Облака, что быстро бежали  по  небу,  стали тоньше  и прозрачней  - иногда в
просветах  возникали  звезды.  Впереди  на покатой спине  холма  возвышалась
геодезическая вышка, похожая на нефтяную.  На  верхней ее площадке силуэтами
из  театра  теней  виднелись  фигурки  людей.  Другие  поднимались  туда  по
деревянной лестнице.
     - А вы там работали? - спросила Лида у Матвея.
     - Да, я год стажировался у Ферми. Это имя вам что-нибудь говорит?
     - Нет, - сказала Лидочка. - А оно должно мне что-нибудь говорить?
     - Каждому культурному человеку - должно!  - сказал Матвей и рассмеялся,
чтобы Лидочка не обиделась.
     -  Он физик, - сказала Марта. - Теперь все великие люди - физики. Самая
модная категория.
     - Вы  категорически неправы, Марта Ильинична!- сказал Максим Исаевич. -
Сегодня  на  первом  месте работники  искусства.  Мы  осваиваем  марксизм  в
творчестве.
     - А вы работник искусства? - спросила Лидочка, желая поддержать Марту.
     -  Нет, что  вы,  я администратор  в  театре Таирова. Но  я каждый  год
провожу в "Узком" и совершенно в курсе всех дел в нашей науке. Я чуть  было,
не поехала в Калугу к Циолковскому - отсюда была экскурсия.
     - Лидочка, к счастью, не знает, кто такой Циолковский, - сказал Матвей.
- Можете не метать икры.
     - Не икры, а бисера, - сказала Лидочка. - И не надо меня  подозревать в
абсолютном невежестве. Я знаю, что Циолковский поляк.
     -  Вот  видите!  -  загремел  на весь  парк  Матвей.-  Он  -  поляк! Он
всего-навсего - поляк!
     - А вы что кричите?
     - Я ничего не кричу,- надулся  Максим Исаевич.-  Я только знаю, что это
великий самоучка,  который изобрел  дирижабль для  путешествия в межзвездном
пространстве. Недаром наше правительство обратило внимание на его труды. Вот
посмотрите - пройдет несколько лет, и звездолеты Страны Советов возьмут курс
на Марс.
     - Макс,  я порой  думаю  - ты дурак или хорошо  притворяешься? - сказал
Матвей.
     -  Если ты имеешь в виду  мои классовые позиции, то учти, что мой  отец
был сапожником  и у  меня куда более правильное социальное  положение, чем у
тебя.
     - Он просто всего боится, - сказала Марта,  - Сейчас он боится Лидочку.
Он ее раньше не видел и подозревает, что она на него напишет.
     - На меня даже  не надо писать, - возразил Максим Исаевич, - достаточно
шепнуть Алмазову, который специально приехал за мной следить.
     - Нет, ты неправ, - сказал Матвей. - Я точно знаю, что это не Алмазов.
     - А кто?
     - Они никогда бы не обидели тебя такой мелкой сошкой, как  Алмазов. Для
тебя пришлют Дзержинского.
     - А Дзержинский умер!  - сказал Максим Исаевич. В голосе его прозвучало
торжество ребенка, который знает, что конфеты спрятаны в буфете.
     По дорожке от прудов  поднимался Пастернак, он раскланялся с Лидочкой и
ее спутниками. Марта, голосом более оживленным, чем обычно, спросила:
     - А разве вы, Борис Леонидович, не пойдете смотреть на Москву?
     - Простите, но я не сторонник массовых  смотрин, - ответил Пастернак. -
Захочу - посмотрю. Но один.
     Тут  же он  улыбнулся, видно,  подумал, что мог  обидеть  Марту  своими
словами, и добавил:
     - Еще лучше - в вашем обществе!
     - Тогда завтра, как стемнеет! - громко сказала Марта, и все засмеялись.
     Через  две минуты  что-то заставило  Лидочку обернуться. Пастернак  уже
отошел  довольно  далеко - его  высокая  быстрая фигура  слилась  с  черными
стволами  на повороте,  и не  он привлек внимание Лиды - за  погребом стояла
подавальщица. Она  была  в  длинном,  словно  из  шинели  перешитом  пальто,
накинутом на  плечи,  спереди  вертикальной  полоской  просвечивал передник.
Женщина поняла, что Лидочка видит ее, отступила за ствол и  тут же пропала с
глаз - словно ее и не было. Первым порывом Лидочки было окликнуть Матвея. Но
Лидочка  не сделала  этого  - стало неловко - словно окликнешь,  донесешь на
подавальщицу.
     Что  знала  Лидочка  об этих людях? Что  Матя  Шавло любезно поднес  ее
чемодан до санатория? Был вежлив,  а потом оказался среди тех, кто  прибежал
спасать профессора Александрийского? Это говорит в его пользу.
     Еще у него открытая улыбка и есть чувство юмора. И это тоже  говорит  в
его пользу. Но в то же время знаком  с Алмазовым, был в фашистской  Италии и
даже носит гитлеровские, усики. Может, у этой  бедной женщины есть основания
за ним следить?
     Появление  новой  партии желающих  поглядеть  на  Москву вызвало шум  и
веселые  крики на вышке - Лидочке даже  показалось, что  вышка зашаталась от
такого гомона. Она обернулась  -  конечно же, фигуры в шинели не было видно,
да и самого погреба  не разглядишь, лишь тусклый  свет  лампочки, горевшей в
оранжерее, напоминал о встрече. Еще дальше светились окна усадьбы..
     - Не  бойтесь, - сказал Матя, - вышку  сооружали еще до  революции, она
сто лет простоит.
     - Простоит, если на нее не будут лазить кому не лень, - возразил Максим
Исаевич.
     Лидочка стала подниматься первой. Ступеньки были деревянные, высокие  -
словно она поднималась по  стремянке,  придерживаясь  за  тонкий  брус. Один
пролет, поворот,  второй  пролет, третий... поднялся ветер - видно, ниже его
гасили деревья, а тут он мог разгуляться.
     Лидочка хотела остановиться, но снизу ее подгонял Матя.
     - Главное - не останавливаться, а то голова закружится.
     Сверху склонился молодой человек, похожий на Павла Первого.
     - Вы пришли! - сообщил он  Лиде. - Я очень рад. Я совсем замерз, думал,
что вы не придете.
     - Соперник! - услышал эти слова Матя. - Дуэль вам обеспечена.
     - Здравствуйте, - сказал тот жалким голосом, и Матя узнал его.
     - Кого я вижу! Аспирант Ванюша! Как говорит мой друг Френкель  - лучшее
дитя рабфака!
     - Матвей Ипполитович,  я даже не ожидал, - сказал рабфаковец, и Лидочке
стало грустно от его тона, потому что она поняла - дуэли из-за нее не будет.
Ванюша  готов уступить  любую девицу своему кумиру - а в том,  что Матя  его
кумир,  сомнений не  могло  быть:  глаза  аспиранта  горели  ясным  пламенем
поклонника.
     - Неужели вы не заметили меня за ужином?
     - Не заметил, - сознался Ванюша, одаренный редкостным прямодушием,  - я
смотрел на Лидию Кирилловну. Так смотрел, что вас не заметил.
     -  Он  уже знает  ее  отчество!  -  воскликнул  Матя. - Такая  резвость
несвойственна физикам. Неужели выагент ГПУ?
     - Ах, что вы! - испугался Ванюша.
     Лидочка обернулась туда, куда смотрели собравшиеся на верхней  площадке
вышки,  - Москва казалась  тусклой полоской  сияния, придавленного  облачным
небом.
     - Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом
еще поднимемся, - сказала Марта.
     - А вы видели Ферми? - допрашивал Матю восторженный Ванюша.
     - Каждый день и даже ближе, чем вас, - ворковал польщенный Матя.
     - И он разговаривал с вами?
     - Даже я  с  ним разговаривал, -  ответил  Матя и сам  себе  засмеялся,
потому что Ванюша не умел смеяться.
     - А Гейзенберг?  - спросил аспирант. -  Гейзенберг к  вам  приезжал?  Я
читал в "Известиях", что в Риме была конференция.
     - И  Нильс  Бор  приезжал,  - сказал  Матя.  - Ждали  и  Резерфорда. Но
Резерфорд не смог отлучиться.
     - Почему?
     - Он должен заботиться о Капице.
     - Да?  - Аспирант чувствовал, что  его дурачат, но не  смел  даже  себе
признаться в  том, что настоящий  ученый  может так низко пасть. Лидочке его
было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха,
потому что смотрела не на  отдаленную, туманную и  нереально далекую  отсюда
Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться.
     - Лидочка, - сказал Матя, -  разрешите представить вам юного поклонника
- он просит об официальном представлении - делаю это одновременно с ужасом и
восхищением. С ужасом,  потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому
что талант  будущего  академика Ивана  Окрошко  вызывает  во  мне  искреннюю
зависть.
     У будущего академика Окрошко ладонь была горячей и влажной.
     Марта и Максим Исаевич пошли вниз. Лидочка сказала Марте, что сейчас ее
догонит - Матя шепнул ей, что проводит, но не в коллективе. Окрошко маячил у
локтя с другой стороны.
     На вышку поднялись Алмазов с Альбиной.
     - Ах,  как холодно,  -  сказала Альбина, останавливаясь у перил рядом с
Лидой.  Ванюша  Окрошко  был вынужден  сделать  шаг  назад, освобождая место
Альбине. - Я даже не представляла, какая здесь стужа.
     На  ней  была шляпка,  из-под  которой рассчитанно  выбивались  светлые
кудряшки. Руки она держала в беличьей муфте.
     - Хорошо, что дождь кончился, - сказал Матя.
     Алмазов стоял сзади,  рядом с Ванюшей, и  чиркал бензиновой зажигалкой,
стараясь закурить на ветру.
     - А вы так легко одеты, - сказала Альбина Лиде.
     - Мне не холодно.
     - Я всем  телом чувствую, как вы меня презираете, - прошептала Альбина.
- Из-за этого эпизода возле машины. Вы меня презираете?
     - Я об этом даже не думала.
     Алмазов должен  бы  сейчас вмешаться, остановить эту  дурочку,  которая
смотрела на Лидочку, распахнув голубые, наполненные слезами глаза. "А вдруг,
она его жертва и ей куда хуже, чем мне?" - подумала Лидочка.
     - Я вам дам таблетки,  - сказала Альбина,  понизив голос до шепота. - У
нас есть немецкий  аспирин, он совершенно другой, чем наш,  я вам вынесу, он
заснет, и я вынесу.
     - Не надо.
     -  Надо-надо, он  их не  считает. Он почти все считает, но  таблетки не
считает, я  за ним всегда  слежу, он даже не представляет, как я много о нем
знаю.
     Лидочка  проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, - видно,
она боялась Алмазова. Но его за спиной  не было, он отошел с Матей на другую
сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша  Окрошко, который или
ничего не слышал, или не понимал.
     - Я знаю - вы думаете, что я его боюсь. Но я  докажу, докажу, - шептала
Альбина. - Вы еще удивитесь моей отваге.
     - Ванюша, - сказала Лидочка, - нам пора идти?
     Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась.
     - Ванюша, - повторила Лида, - я совсем замерзла.
     - Я же говорила вам, что вы замерзнете, - сказала Альбина.
     Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.
     - Ну что,  мои дорогие девушки,  - сказал  Алмазов. -  Не  пора ли  нам
домой, на бочок?
     - Да, и как можно скорее, - сказала  Альбина. - Вы же видите, что  Лида
совсем замерзла.
     - Это дело поправимое, - сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он
делает, только  когда Ванюша заскулил из-за  того, что не догадался до такой
простой мужской жертвы, только тогда Лидочка  обернулась -  но  было поздно.
Алмазов уже  снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку - внешне
комиссарскую,  как  ходили чекисты в  гражданскую, но на  самом деле иную  -
мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.
     Куртка улеглась на плечах Лидочки  и обняла ее так  ловко,  что попытка
плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя  бы потому, что
Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды, Лида не  посмела обернуться,
зная, что тут же встретится глазами с озорным, хулиганским взором Алмазова.
     Лидочка пошла к лестнице,  как под  конвоем - ладони Алмазова,  хоть  и
отпустили ее, никуда не делись, в любой  момент они могли вернуться и  сжать
ее снова.  Так  что  Лидочка поспешила  вниз  по лестнице  -  сзади уверенно
скрипели  сапоги  Алмазоаа,  но,  набирая  скорость  на  лестнице  и  легче,
изворотливее перепрыгивая с пролета на пролет,  Лидочка смогла оторваться от
опеки  - спрыгнула  с нижних  ступенек, сорвала с себя куртку, обернулась  и
протянула ее перед собой, ^ как щит, подбегавшему Алмазову.
     - Большое спасибо, - сказала она. - Мне уже не холодно.
     -  Отлично, - сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях,
когда настойчивость ничего ему не обещала, - я постарался лишь загладить тот
грех, который совершил на дороге.- В темноте жемчужными фонариками светились
его зубы и белки глаз.
     Лида сделала шаг  в сторону  на край дорожки и таким  образом оказалась
отрезанной от  Алмазова  и  Мати Ванюшей  Окрошко,  который  не успел толком
разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил:
     - Вам мое пальто дать?
     - Зачем, на мне уже есть пальто.
     - А куртку надевали, - сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно.
     Когда они миновали  перекресток: справа - погреб, слева вниз - дорога к
пруду,  Лидочка  увидела,  что   к  пруду,  опираясь  на  палку,  спускается
Александрийский.
     - До свидания, - сказала Лида быстро. - Спокойной ночи.
     Последние слова она произнесла на бегу.
     - Вы куда? - закричал Ванюша.
     - Она лучше вас знает, куда, - услышала Лидочка  голос Мати. Видно, тот
удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал.
     Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился.
     - Павел Андреевич, это я, - сообщила Лидочка на бегу.
     - Вижу, - сказал тот. - На вышку бегали?
     - Там неинтересно, - сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским, -
Просто далекое зарево.
     - Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне
кажется, что если  вам хочется полюбоваться  Москвой, то лучше это сделать с
Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там.
     - Клялись?
     - Утверждают, что  там  они  решили посвятить себя  борьбе за  народное
счастье. Разве вы этого не изучали в школе?
     - Нет.
     Они шли медленно - Александрийский  неуверенно ставил трость и не сразу
переносил на нее тяжесть тела.
     - Я  не так  давно  стал инвалидом,  - сказал  он. -  Я  даже не  успел
привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься на
коньках и поднимать тяжести...
     Профессор говорил, не  поворачивая  головы к  Лиде, и ей был виден  его
четкий профиль  - выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа  и  острый
подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое.
     - А вы раньше встречали этого Алмазова?
     -  Да,  встречал.  В прошлом  году,  когда  я  был чуть покрепче и даже
намеревался  выбраться в  Кембридж на конференцию по  атомному ядру, он тоже
вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко воспротивился.
     - И что?
     - А то, что я никуда не поехал.
     - А он?
     - Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это
говорят у уголовников... засвечивают. А мне сильно повезло.
     - Повезло?
     -  Конечно. Если  бы не моя грудная жаба, сидеть  бы  мне в  Соловках с
некоторыми из  моих  коллег. Когда они  узнали,  каково  мое  состойние, они
решили дать мне помереть дома.
     Они  вышли к пруду.  Пруд был окружен  деревьями, которые склонялись  к
водяной  глади,  у берега дремали утки, по воде плыли желтые листья,  словно
реяли над внутренним небом. Было  очень  тихо, лишь с дальней стороны  пруда
доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран.
     - Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а  они посмеиваются и
готовы забрать меня завтра.
     -  Сейчас  наоборот, -  сказала  Лидочка,  хотя  сама не  очень  верила
собственным  словам. -  Сейчас многих отпускают.  Я знаю, в Ленинграде целую
группу историков выпустили - Тарле, Лихачева, Мервартова...
     - Свежо предание, - сказал Александрийский.
     Он  остановился на  берегу  пруда. Здесь фонарей не  было, но поднялась
луна, и бегущие облака были тонкими - свет луны пробивался сквозь них.
     - Вы думаете, что он вас узнал? - спросила Лидочка.
     - Вряд ли. Было темно  - он вышвырнул  меня, как вышвырнул бы любого из
нас. Он полагал, что академики в кабинах грузовиков не ездят.
     Александрийский вдруг повернулся и пошел вдоль пруда  куда быстрее, чем
раньше. Он стучал тростью и зло повторял:
     - Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
     -  Не волнуйтесь,  вам  нельзя волноваться, -  догнала  его  Лидочка  и
попыталась взять под руку, но профессор смахнул с локтя ее пальцы.
     Он быстро дышал, и Лидочка  все-таки заставила его остановиться, потому
что  испугалась,  что  ему станет  плохо.  Чтобы  отвлечь  Александрийского,
Лидочка спросила у него, правда ли, что Матвей Шавло был в Италии.
     -  Не производит  впечатления  настоящего ученого?  -  вдруг рассмеялся
Александрийский. - На меня вначале он тоже не произвел. Скоро уж десять лет,
как я его впервые  увидел. Ну,  думаю, а  этот  фат  что  здесь делает? Я не
терплю отдавать должное своим  младшим коллегам, но в двух случаях  Академия
не ошиблась: когда посылала Капицу к Резерфорду, а Шавло - к Ферми.
     - А как они согласились?
     - Кто?
     - Резерфорд и Ферми. Они живут там, а к ним присылают коммунистов.
     - Они думали не о коммунистах, а о молодых талантах. Прокофьев  сначала
композитор, а потом уже агент Коминтерна. Петю Капицу я сам учил - он чистый
человек. И ему суждена великая  жизнь.  И я  был  бы счастлив, если  бы Петя
Капица остался  у  Резерфорда  навсегда.  Но боюсь, что  наши  грязные  лапы
дотянутся до Кембриджа и утянут его к нам... на мучения и смерть.
     - Но почему?
     - Потому что рядом с  политикой всегда живет ее  сестренка - зависть. И
всегда найдется бездарь, готовая донести Алмазову или его другу Ягоде о том,
что  Капица или Прокофьев  -  английский  шпион.  А кому какое дело в  нашей
жуткой  машине, что Капица  в  одиночку  может подтолкнуть на  несколько лет
прогресс  всего  человечества?  Это будет лишь дополнительным  аргументом  к
тому, чтобы его расстрелять. Вы знаете, что расстреляли Чаянова?
     - А кто это такой?
     - Гений экономики. Талантливейший писатель. И его расстреляли.
     - А зачем тогда Матвей Ипполитович вернулся?
     - Во-первых, он не столь талантлив,  как Капица, хотя чертовски светлая
голова! У него кончился срок научной командировки, а положение Ферми в Риме,
насколько  я знаю,  не  из  лучших  - возможно, ему  придется  эмигрировать.
Фашистская страна  сродни нашей.  Те же статуи  на  перекрестках  и крики  о
простом человеке.
     - Павел Андреевич!
     - Вот видите, и вам уже страшно, а вдруг дерево или вода подслушают.
     От  основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов  отходила дорожка поуже.
Она  поворачивала налево,  проходя  по перемычке, отделявшей верхний пруд от
следующего, лежавшего метров на пятьдесят ниже.
     Они  свернули  на  нее.  Но  пройдя  несколько  шагов,  Александрийский
остановился.
     - Пожалуй, пора возвращаться.
     - А что так шумит? - спросила Лидочка. - Где-то льется вода.
     - Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете.
     Лидочка  подчинилась  старику.  И  при  свете  вновь  выглянувшей  луны
увидела, что в  водной  глади,  метрах в полутора от дальнего  берега пруда,
чернеет круглое отверстие диаметром в  метр.  Вода стекала через края внутрь
поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада.
     - Сообразили, в чем дело? - спросил Александрийский.
     - Туда сливаются излишки воды, - сказала Лидочка.
     - Правильно.  Чтобы пруд не переполнялся.  А  на глубине по  дну  пруда
проложена горизонтальная труба, которая выходит  в нижнем пруду под водой, -
вы  можете  запустить рыбку  в водопад, а  она выплывет в  следующем  пруду.
Интересно?
     Александрийский совсем устал и говорил медленно.
     -  Я  прошу вас, - сказала  Лидочка.  -  Давайте  посидим.  Три минуты.
Переведем дух.
     -   Отвратительно,  когда   тебя   жалеет   юная   девица,   -   сказал
Александрийский. - Дряхлый старикашка!
     - Вы совсем не старик! - сказала Лидочка. - И когда выздоровеете, я еще
буду от вас бегать.
     -   Я    специально   для    того   постараюсь   выздороветь,-   сказал
Александрийский, послушно отходя к скамейке.
     По  плотине быстро шел человек  -  занятые разговором Александрийский и
Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.
     - Вот они где! А я уж отчаялся. Решил - утонули! - Это был Матя Шавло.
     - Легок на помине, - сказал Александрийский.- Что вам не спится?
     - Вы перемывали мне косточки! - заявил  Шавло. - То-то  я чувствую, что
меня тянет в парк. И  что?  Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и
наемником Муссолини? - последний вопрос был обращен к Лиде.
     - Любопытно,  -  усмехнулся  Александрийский. - Он взваливает  на  себя
сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке
одно, самое важное.
     - Какое? - спросила Лидочка.
     - Агент ГПУ, - сказал Александрийский.
     - Ах,  оставьте, - сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как
вода,  серебрясь под светом  луны, срывается тонким слоем в странный колодец
посреди пруда. - Мне уже надоело,  что каждый второй меня подозревает в том,
что у Ферми я выполнял задания ГПУ.
     - Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, - сказал Александрийский.
- Я отлично понимаю, что Ферми читал  ваши работы. Как только он  увидел бы,
что  вы  агент  ГПУ,  вы бы  вылетели из Италии. Кстати. Ферми не собирается
покидать фашистский рай?
     -  Маэстро признался  мне,  что  намерен  улететь оттуда, как только он
сможет оставить свой институт, - ведь он же не жена,  бросающая  мужа. Целый
институт.
     - Проблема национальная?
     - При чем тут национальность! - Матя красиво отмахнулся крупной рукой в
желтой  кожаной  перчатке.  -  На  институт  обратили  внимание  итальянские
военные. Говорят, что интересуется сам дуче.
     - Это касается радиоактивных лучей?
     - Нет. Разложения атомного ядра.
     - К счастью, это только теория.
     - Для  вас, Павел Андреевич,  пока теория.  Для  маэстро - обязательный
завтрашний день.
     Лидочка  увидела,  как Александрийский  чуть  морщится  при  повторении
претенциозного слова "маэстро"
     - Это  - разговор для фантастического романа, - сказал Александрийский,
как бы приглашая собеседника продолжить спор.
     Матя сразу попался на эту удочку.
     -  Хороший  фантастический  роман, -  сказал он,-  обязательно отражает
завтрашнюю реальность.  Я,  например,  верю  в  лучи смерти, о  которых граф
Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали?
     - Не имел удовольствия.
     Лидочка  только что  прочитала  этот роман, и он ей очень  понравился -
даже больше,  чем романы Уэллса, и  ей хотелось об этом сказать,  но  она не
посмела вмешаться в беседу физиков.
     - Толстой наивен,  но умеет  слушать  умных  людей, -  продолжал  Матя,
нависая над скамейкой, на  которой сидел, вытянув  ноги, Александрийский. Он
беседовал с  Александрийским, не замечая, что поучает его, хотя этого делать
не следовало. Александрийский, как уже  поняла Лидочка,  свято блюл табель о
рангах, в которой ему отводилось весьма высокое место.
     -  Передача  энергии  без  проводов,  о  чем  мы  не  раз  беседовали с
маэстро...
     Тут Александрийский не выдержал:
     -  Вы  что,  у  скрипача  стажировались,  Матвей  Ипполитович?  Что  за
кафешантанная манера?
     -  Простите,  Павел  Андреевич,  -  мгновенно   ощетинился  Матя.  -  Я
употребляю  те  слова  и обозначения,  которые  приняты в кругу  итальянских
физиков, и не понимаю, что вас так раздражает?
     - Продолжайте о ваших  лучах, которые выжигают все вокруг и топят любой
военный флот, осмелившийся приблизиться к вашей таинственной базе!
     Лидочка поняла, что  Александрийский,  конечно  же,  читал  роман графа
Толстого.
     - Пожалуй, пора по домам,  .- сказал Матя. - Уже поздно, и вы наверняка
устали.
     - Нет, с чего бы?
     - И  уж, конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось  сегодня
пережить неприятные минуты.
     - Вы правы, -  Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его
исключал  возможность  помощи со стороны  молодых спутников. Так  что  они с
Матей стояли и ждали, пока он поднимется.
     Они  медленно, сообразуясь  со скоростью  профессора,  пошли по  берегу
среднего пруда, мимо купальни,  какие бывали  в барских  домах еще в прошлом
веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на
широкую,  стекающую  к  пруду  поляну,  наверху  которой  гордо  и   красиво
раскинулся дом Трубецких.
     Совершенно  забыв  о присутствии  Лиды, физики постепенно  углубились в
специальный  разговор,  в  котором фигурировали  неизвестные Лидочке,  да  и
подавляющему  большинству людей  того времени, слова  "позитрон", "нейтрон",
"спин",   "бета-распад"  и   "перспективы   открытия  бета-радиоактивности".
Наконец, совсем  уж  замерзнув, Лидочка сказала, что оставляет их, и  только
тогда  физики спохватились и  пошли к дому. И  вовремя,  потому что как раз,
когда  они снимали  пальто  под  сердитым взглядом чучела медведя,  раздался
гонг,  означавший  окончание  дня.  И  сверху по  лестнице  деловито  сбежал
президент Филиппов, чтобы лично запереть входную дверь.
     -  Успели,  - радостно сказал он, - а вот кто не  успел,  переночует на
улице.
     Президент  Санузии наслаждался тем, что кому-то  придется  ночевать  на
улице.
     Александрийский  жил  на  первом  этаже  -  ему   было  слишком  трудно
подниматься  на  второй,  -  потому  он,   попрощавшись,   пошел  коридором,
соединявшим  главный  корпус  с правым флигелем. Матя поднялся с Лидочкой на
второй этаж и проводил ее до комнаты.
     Он сказал:
     - Глупо получилось, я же вас искал. И с вами хотел поговорить.
     - О чем?
     - Обо  всем. О наших будущих отношениях. Но  Александрийский всегда был
таким настырным. И вас от меня увел.
     Матя взял Лидочку  за руку  и поднес  ее пальцы  к -  губам.  Это  было
старомодно, так  в  Москве не  делают, Лидочка  вдруг  смутилась и спросила,
заставляя себя не вырывать руку:
     - Это так в Италии принято?
     - Это принято у поклонников, - ответил Матя.
     Лидочка вошла в комнату. Марта лежала на застеленной кровати и читала.
     - Ты куда пропала? - спросила она,
     - Мы  гуляли с  Александрийским,  -  сказала Лидочка. - А  потом пришел
Матвей Ипполитович, и они стали спорить.
     - Я думаю,  что  Александрийский  ревнует, - сказала Марта.  - Когда-то
Матя был  его  учеником,  недолго,  в  начале двадцатых.  И  оказался  более
способным, чем учитель.
     - Так все считают? - спросила Лидочка.
     Она взяла вафельное полотенце, сложенное на подушке,  и стала искать  в
сумке пакет с зубной щеткой и порошком.
     - Это считает  Миша  Крафт, который  для  меня  -  высший авторитет,  -
сказала  Марта. - Но я  думаю, что причина в несходстве характеров. Матя при
первой   возможности   ушел   к   Френкелю   в   Ленинград   и   работал   в
Физико-техническом институте. А потом его отобрали для стажировки в  Италии.
То, что для Александрийского - предмет планомерного многолетнего труда, Матя
всегда   решал  походя,  между   двумя  бутербродами  или   тремя  девицами.
Александрийский  считал  его  предателем, но дело  не  в  предательстве, а в
сальеризме Александрийского.
     - Матвей Ипполитович совсем не похож на Моцарта.
     - Ты же понимаешь, что дело не в простом сравнении.
     Лидочка взяла полотенце и пошла в женскую туалетную комнату.
     Лидочка   пустила   воду.  Струя  била  косо,   порциями,  будто   кран
отплевывался. Она не услышала, как открылась дверь и вошла подавальщица.
     - Вы  меня простите,  - сказала она, закрыв за собой дверь. - Мне у вас
спросить надо.
     Лидочка   испугалась,  будто  имела  дело   с  умалишенной,  готовой  к
иррациональным поступкам, но не обязательно намеренной их совершать.
     Она так  и осталась  стоять с  щеткой в приоткрытом рту,  с измазанными
зубным порошком губами.
     - Вы видели, что я смотрела на мужчину, - продолжала женщина.  - Вы его
знаете, высокий с усиками, красивый такой.
     Лидочка кивнула.  Она чувствовала,  как белая  струйка слюны с порошком
течет по подбородку.
     - Мне с ним поговорить надо, - сказала женщина ровным, скучным голосом.
-  А мне  их  имя-отчество  неизвестны.  Вы  уж  помогите,  подскажите  мне,
гражданочка.
     Женщина притворялась. Говорить простонародно она не умела, и  дело было
не только и не  столько в  словах, а в том, как она их произносила - труднее
всего  подделать  интонацию.  Если  бы Лидочку спросили,  кто та женщина  по
происхождению,  она  сказала  бы  - горожанка,  вернее  всего  москвичка  из
образованной семьи.
     Лидочка взяла стакан, прополоскала рот, сморщилась от ледяного холода.
     - Вы не спешите, - сказала женщина, - мне не к спеху.
     Лидочка не могла решить для себя - ответить на  вопрос или сослаться на
неведение. Но потом поняла, что нет никаких оснований таиться.
     - Этого мужчину зовут Матвеем Ипполитовичем Шавло, - сказала Лида. - Он
физик, больше я о нем ничего не знаю.
     - Шавло? И хорошо, что Шавло. Его тогда все Матей звали.
     Под   яркой  голой  лампочкой,  висевшей  над  головой,  Лидочка  могла
разглядеть  женщину  лучше, чем  в  столовой. На вид ей было  лет  тридцать,
может, чуть больше.
     Она  была  высока  ростом и стройна, каштановые волосы были убраны  под
косынку, а без окаймляющих лоб  волос лицо  казалось более грубым и  резким,
чем   в  действительности.  Из   таких   женщин   получаются  террористки  и
настоятельницы монастырей. И если у иной женщины в таком же возрасте все еще
впереди  - и мужчины, и радости, и дети, - у этой жизнь окончена. И  если бы
не неведомая Лиде, но обязательно существующая  цель, эта женщина спряталась
бы уже в свой тихий полутемный угол - и доживала, не расцветши.
     Кем  бы  эта  женщина  ни  была  - она  не могла  быть подавальщицей  в
академической столовой.
     - Спасибо, - сказала женщина, протянув руку,  будто хотела  дотронуться
до  Лиды.  -  Спасибо вам. Мне не его имя нужно.  Важно было, что вы меня не
оттолкнули...
     Лидочка поглядела на  ее протянутую руку.  Пальцы были тонкими, некогда
холеными,  изысканными в  своей длине и  форме, но  распухшими в  суставах и
огрубевшими.
     - Вы знали его раньше? - спросила Лидочка.
     - К сожалению, - ответила женщина.
     Она сочла возможным скинуть маску  подавальщицы,  словно выказывая этим
доверие Лиде.
     - К сожалению, - повторила она. - Я  не ожидала когда-либо его увидеть,
как не ожидаешь повторения кошмара.
     - Кошмара?
     - Вы все равно не поверите. Вы еще молоды.
     - Это так кажется.
     Неожиданно подавальщица засмеялась.  И лицо ее стало мягче, женственней
и добрее.
     В этот  момент  дверь в умывальную  медленно открылась. В дверях стояла
Альбиночка в шелковом китайском халате.
     Она, видно, поняла, что при ее появлении женщины оборвали разговор,
     - Я вам помешала? - спросила она высоким, чрезмерно нежным голоском.
     - Чего уж, -  сказала подавальщица, - я вот  щетку куда-то положила,  а
куда - не знаю. Извиняйте.
     Она повернулась и, наклонив голову, быстро вышла из умывальной.
     - Как наивно, - сказала Альбиночка ей  вслед. - Я могу поклясться,  что
она из бывших, а устроилась в прислуги и притворяется. Правда?
     -  Не  знаю, - сказала  Лидочка,  спеша  вытереть лицо  и  собирая свои
туалетные принадлежности.
     - Спокойной ночи, - прощебетала вслед ей Альбиночка.




     Утром Лидочка с трудом проснулась - за окном была такая дождливая мгла,
такая  полутемная  безнадежность,  словно  дом  оказался  на  дне аквариума,
полного мутной воды.
     Марта уже поднялась и приводила перед зеркалом  в порядок  прическу.  В
комнате пахло  одеколоном  "Ландыш".  Лидочка  потянулась - кровать отчаянно
заскрипела. Марта резко обернулась:
     - Ты меня испугала! Как себя чувствуешь?
     Лидочка попыталась сесть - все тело ломило.
     - Меня, по-моему, всю ночь палками били.
     - А ты больше с физиками гуляй! Я  удивлюсь, если ты не простудишься, -
сказала Марта. - Давай, вставай, скорей беги  в умывалку. А то там  очередь,
наверное,  а гонг зазвенит - опоздаешь. Филиппов тебя уморит воспитательными
беседами.
     - А я их не буду слушать.
     - Значит, ты никуда не  годная общественница. А  ты знаешь,  что  у нас
делают с никуда не годными общественницами?  Их отправляют на перевоспитание
трудом.  Я  знаю,  что  президент  нашей  республики уже  разработал систему
трудовых наказаний - опоздавшие ко  второму удару гонга сегодня направляются
на сбор опавших листьев. Под дождем.
     - Откуда ты все это узнала?
     - Я уже была в умывалке, все новости узнала, все сенсации.
     - Даже сенсации?
     Лидочка  встала  с  постели  и  ее  повело  - так  трещала голова.  Она
ухватилась за спинку кровати.
     - У  тебя  очень красивые ноги.  - Марта  критически осмотрела Лидочку.
Ночная  рубашка  была  ей коротка, и  Лидочке  стало  неловко,  что  ее  так
рассматривают.
     - Хороши  по  форме и щиколотки узкие - знаешь, я  очень люблю, когда у
девушек узкие щиколотки. А вот грудь маловата.
     Не  выпуская  расчески  и продолжая  лениво  расчесывать  кудри,  Марта
кошечкой поднялась с табурета, подошла к Лидочке и поцеловала ее в щеку.
     - И щека у тебя пушистенькая. На месте мужиков я бы на  тебя бросалась,
как тигра.
     -  Не дай бог, - рассмеялась Лидочка. Она взяла со спинки кровати  свой
халатик.
     -  Ты  не  знаешь  главной  сенсации,  -  сказала  Марта, возвращаясь к
зеркалу, -  сегодня ночью  ктото  взломал  дверь  в погреб. Знаешь погреб по
дороге к вышке, ну тот самый!
     - И что?
     - Больше ничего неизвестно.
     - А в погребе что-нибудь лежит?
     - В погребе пусто - какие-то доски, но ничего ценного. Замок сломали, а
в воде,  там  вода, нашли спички -  видно, они  уронили  спички и  не смогли
зажечь свечу.
     - Кто они?
     - Почти наверняка мальчишки из деревни.
     - Здесь есть деревня?
     -  Это  условное название - деревня Узкое. Я тебе  потом покажу, пойдем
гулять  и  покажу  -  это  флигеля  для слуг и  несколько  домов - там  жила
прислуга. Это в сторону Ясенева, напротив конюшни.
     Ударил гонг.
     - Да  беги же!  -  закричала Марта, подталкивая  Лиду к  двери.  - Даже
мыться  не  надо -  пописай  и  сразу в  столовую. Если не хочешь под дождем
листья собирать.
     - Не хочу, -  сказала  Лида  и  побежала  в туалетную  комнату.  Там, к
счастью, никого не было. Все уже ушли в столовую.
     Кто-то залез в погреб. Лидочка знала, что это была подавальщица  или ее
сообщники. У нее здесь есть сообщники? Наверное, это сама графиня Трубецкая,
которая пытается отыскать свои драгоценности. Разве так не бывает?
     Приведя  себя в порядок, Лидочка  побежала обратно в комнату. Марты уже
не было - она ушла в столовую. Лидочка натянула юбку и фуфайку - в доме было
прохладно.
     Верный Ванюша-рабфаковец - как она  могла забыть о его существовании  -
ждал ее  у  входа в столовую, не входил, хотя уже прогремел второй гонг. Все
сидели  за столами, мрачная  погода и темное утро подействовали на всех  так
уныло,  что  никто  не стал  хлопать  в  ладоши  и  изображать  общественное
осуждение  опоздавшим.  Лидочка  с Ванюшей прошли к  своим местам,  и  тогда
президент Санузии  поднялся во весь свой микроскопический росточек и натужно
воскликнул:
     -  Объявляю  свою  президентскую  волю!  Опоздавшие к  завтраку,  среди
которых есть Иваницкая, опоздавшая уже дважды, отправляются на  сбор листьев
в парке. - Все, кто посчитает решение президента справедливым, прошу поднять
руки.
     Над столами поднялось несколько рук. Другие ели кашу, которую разносила
пожилая, незнакомая Лиде подавальщица.
     - Дружнее! - завопил президент Филиппов.
     "Кто  же  его  вырастил?  -  думала Лидочка. - Кого он  приговаривал  и
расстреливал раньше?"
     Дружнее осуждение не получалось.  Тем более что тут же  случился казус,
потому  что дверь  снова отворилась и, оживленно  беседуя, вошли  Алмазов  с
Альбиной, а за ними румяный старичок-астроном Глазенап.
     Лидочке так хотелось  подсказать президенту: "Ну  давайте, посылайте их
на сбор листьев под дождем, я  согласна идти с  ними!". Но  президент сделал
замкнутое на замочек личико и отвернулся от вошедших, которые прошли к своим
местам, раскланиваясь и здороваясь.
     Но тут не выдержал Ванюша.
     -  Почему  же  вы  молчите,  товарищ  Филиппов! - закричал он петушиным
голосом. Голос сорвался, Ванюша закашлялся. - Почему же вы товарищей из ОГПУ
под дождь в грязи копаться не выгоняете? Нет, вы не отворачивайтесь. Чем они
лучше нас?
     Поднялся  сразу шум, словно все ждали, чтобы кричать и стучать чашками,
- будто все хотели скандала и вот - получили!
     - Я не позволю!  - вопил махонький  Филиппов. - Я не  позволю подрывать
авторитет  моего поста!  Меня утвердила общественность санатория,  и  я  сам
решаю, кого наказывать, а кого благодарить.
     - Вы еще не ячейка! - завелась Марта Крафт. - Вас сюда не для репрессий
прислали!
     - Я президент!
     - Вчера президент, а сегодня мы вас переизберем!
     В зал вошел Борис Пастернак, ничего не понял в этом хаосе.  Усаживаясь,
отыскал глазами  Лидочку,  кивнул ей и поднял  брови, будто  спрашивая,  что
происходит.
     Постепенно  шум  утих,   правда,   пришлось  вмешаться  самому  Николаю
Ивановичу Вавилову, который призвал не  терять  чувство  юмора  и  как можно
больше  заниматься  физическими  упражнениями  на  свежем  воздухе.  Алмазов
смотрел в тарелку.
     Каша  была с  комками,  но  чай  крепкий,  к  нему  дали  пончик.  Лида
почувствовала,  что  не  наелась. Голова прошла. Марта  говорила  в ухо, что
Филиппова давно уже надо гнать, но у него рука в президиуме.
     Потом Лидочка взяла свой стакан  и  пошла  в буфетную - аппендикс между
залом и  кухней,  где на столе стоял  большой  трехведерный  самовар и мирно
пыхтел. Она подождала, пока подавальщица наполнит заварочный чайник.
     - Скажите,  - спросила Лидочка, - а где вчерашняя женщина, которая  нас
обслуживала?
     - Полина?  - спросила  подавальщица.  - Так  сегодня не  ее  смена. Она
завтра будет.
     - Вы ее сегодня видели? - спросила Лидочка.
     - А вам чего?
     - Она мне обещала мяты дать, - сказала Лидочка.
     Позавтракав, отдыхающие расходились из столовой. Матя подошел к Лидочке
и сказал:
     - Не обращайте внимания. Если хотите, я с ним поговорю.
     - Ничего, - сказала Лидочка, - я сама с ним поговорю,
     -  Я  буду в  библиотеке,  - сказал Матя,  -  если  вам  будет  скучно,
приходите.
     Лидочка   вышла  в   гостиную.   В  большом  алькове   висела  картина,
изображавшая красивую девушку, склонявшуюся к источнику. Ванюша, который шел
за Лидочкой,  сообщил ей тут же,  что,  по преданию,  это возлюбленная князя
Трубецкого, которую  по  приказу Петра Первого  заковали в  цепи  в  подвале
дворца.
     - При чем тут Петр Первый? - строго спросила Лидочка.
     -  Вот  именно,  - Ванюша  был  склонен  заранее  соглашаться  с  любой
мудростью, которую подарят человечеству уста Лидочки. - Он ее  туда отправил
за измену старому князю с одним иностранцем.
     Походкой   Наполеона,  спешащего  к  Аустерлицу,  в  гостиную  ворвался
президент  Филиппов. Он  повел тяжелым носом  и вынюхал невольно  замерших у
роковой картины нарушителей.
     -  Вот вас мне  и надо,  - сообщил он.  -  Будем  трудиться  или  хотим
уклоняться?
     Лидочка поглядела сверху на его высушенный, обтянутый пергаментом лобик
и поняла, что с таким Наполеоном надо обращаться  решительно, как  то  делал
герцог Веллингтон.
     - Никуда мы не пойдем, - сказала Лидочка.
     -  Отлично,  -  сразу согласился президент, будто  именно  такой  ответ
входил в его планы.
     - Мы приехали отдыхать, - сказала Лидочка. - Мы приехали на отдых после
ударной работы.
     - Вот именно, - сказал Ванюша. - Я могу показать мою книжку ударника.
     -  Не  надо,  -  сказал президент, сверля Лидочку  отчаянными  голубыми
глазками. - У меня самого их четыре. Продолжайте ваши тезисы, Иваницкая.
     - Я все сказала.
     - А  я вас призываю не работать, а  творчески отдыхать, - сообщил тогда
президент.  - Потому что каждый  врач скажет, что уборка  листьев  на свежем
воздухе - это физкультура и зарядка.
     -  Вот  когда  врач  скажет,  тогда я  и  пойду,  - сказала  Лидочка  и
намеревалась уйти из гостиной, но  президент,  приподнявшись  на цыпочки  от
боевого энтузиазма, которым он был охвачен, умудрился встать у нее на пути.
     - А  ну  бери грабли и  пошли!  -  прошипел  президент,  Видно, ему  не
хотелось, чтобы  звуки скандала донеслись до библиотеки, высокая белая дверь
в которую была приоткрыта.
     - Не  смейте  так с  нами  разговаривать! -  прошептала  в ответ  Лида,
которой-то нечего было скрывать от читателей библиотеки. Но президент как бы
задал тон, и Лидочка ему подчинилась.
     - Послушайте, молодые люди, - говорил президент. - Мне про вас известно
куда больше, чем вы подозреваете. У меня выписки из личных дел на всех лежат
- присылают  из  Президиума.  Я знаю,  что ты, Иван  Окрошко,  в аспирантуре
держишься на ниточке, хоть  и внешне пролетарского происхождения ввиду общей
неграмотности.  Так что ты сейчас надеваешь ватник и с песнями идешь в парк.
И еще будешь мне благодарен до конца срока, что я не сигнализировал, как  ты
вредно отзываешься о диктатуре пролетариата.
     - Я никогда не отзывался, - напыжился Ванюша.
     Но он был уже сражен.
     - А еще вопрос  - кому поверят, а кому нет. У меня революционный стаж и
верная служба, а у тебя? Еще надо проверить.
     - А вы проверьте, - рискнул рабфаковец.
     -  Он  идет, идет,  -  сказала Лидочка, которой стало  жалко Ванюшу, не
потому что  он  был  раздавлен  мелким  мерзавцем  президентом, а потому что
делалось это с садистским наслаждением в ее,  Лидином, присутствии, а Ванюша
не  смел  достойно  ответить, видно,  сам не  был  уверен  в  чистоте своего
пролетарского происхождения. - Иди, Ваня, - повторила она. - Я тебя догоню.
     Ванюша еще колебался. Он сделал шаг, остановился.
     - Ватники на правой  вешалке  висят,  там для них специально сделано, -
подсказал Филиппов, который  понимал,  что Лидочка уходить еще  не  хочет, -
значит, впереди второй бой и грядущая его, Филиппова, победа.
     Ванюша ушел, повесив голову. Президент расправил плечики - и Лида могла
дать голову на отсечение, что за последние минуты он подрос.
     Мимо прошел один из Вавиловых. Президент на секунду отвернулся от Лиды,
потому  что  надо было  стать  во фрунт и  поклониться власти, и спинка его,
узкая  и  согнутая, стала  жалкой  и  патетической, его  хотелось  пожалеть,
погладить. Наверное,  он  собирает марки, подумала  Лида, сидит вечерами над
альбомом, горбится и боится, что за ним придут, У него не может не быть, как
говорят англичане, скелета в шкафу - страшной тайны прошлого.
     - К счастью, - сказала она президенту, - у вас на меня  черных карточек
нет. И я свободна.
     -  Нет, не свободна, - ответил  президент. - Не  могу я  вас, гражданка
Иваницкая, отпустить. Потому что я  приговорил вас к наказанию в присутствии
многих  людей,  в  том  числе  профессоров  и  академиков.  А  скажите  мне,
голубушка, сколько из них ждут не дождутся моей гибели. Одни  по  нелюбви ко
мне, другие из  зависти,  что я  получаю дополнительное питание в  столовой,
третьи  -  потому  что мечтают  занять мое место.  Лучше уж ты иди, потаскай
листья полчасика.
     - Значит, ничего на меня в своих папках не нашли? - спросила Лида,
     - Не надо так грубо, Иваницкая. Найти можно на каждого.  А если на тебя
в той папке не было,  значит, в другой есть,  которая не  у  меня лежит, а у
товарища Алмазова. Может быть, ты еще хуже обречена, чем тот Окрошко.
     Он был противен, он был циничен и нагл, и он был совершенно прав. Папка
с  делом Лиды Иваницкой лежала, конечно же, в ОГПУ. А если не лежала, то это
было чудо, а кто верит в чудеса в наши дни?
     -  Какой  же  вы  мерзавец,  Филиппов, -  тихо сказал  Александрийский,
появившийся  из библиотеки и  подошедший  незамеченным. -  А  я вас  полагал
безобидным дураком.
     Президент вовсе не растерялся. Он ответил разговорно, как  бы продолжая
беседу:
     - А теперь  безобидных  дураков,  Пал Андреевич,  не осталось.  Их всех
скушали. Если хочешь жить, приходится крутиться.
     - За чужой счет,  -  сказал Александрийский. Он был на полголовы выше и
даже, несмотря на болезненность и худобу, куда массивнее президента.
     - Не  за свой же, - президент  шмыгнул носом, и Лидочка  поняла, что он
пытается скрыть робость. - Я ведь тоже старые времена  предпочитаю. Чтобы мы
с  вами  сейчас  в шарады поиграли, аспиранток в  темных углах пощупали и на
лыжах с горки - ау-у! Я вам всегда лучшие лыжи подбирал,
     - Ну тогда я думаю, что мы с вами отлично друг друга понимаем, - сказал
Александрийский. - Вы тут же забудете об инциденте и более приставать к Лиде
не будете. Я ей обязан и стараюсь всегда платить по счетам.
     - Я рад  бы, - печально  сказал президент. -  Да не могу. Я  уж говорил
гражданке Иваницкой  -  здесь доносчиков  человек  десять  найдется, кто  но
злобе, а кто из страха... Придется ей поработать.
     Александрийский тронул Лиду за рукав.
     - Посидим на веранде. Там крыша, и мы не промокнем.
     - Давайте, я все же немножко поубираю листья,- сказала Лидочка.
     - Вы его боитесь?
     - Мне неловко перед Окрошко. Он там один.
     - Если он джентльмен, то уберет за вас.
     - Идите,  погуляйте  с профессором  Александрийским. Это будет мое  вам
задание,  -  сказал,  вдруг  просветлев,  президент.   -  Я  заменяю  уборку
территории прогулкой с профессором.
     - Ох,  хитрец! - Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить
Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню,
     Они стояли в  прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто  и плащи
отдыхающих,  слева за  дверью - раньше  Лида не  замечала - была вешалка, на
которой было  несколько ватников и прорезиненных плащей  -  оказывается, там
одевались наказанные.
     Из биллиардной доносились редкие удары.  Пока Александрийский одевался,
Лида   заглянула  туда  -  это  была  очень  светлая  комната,  с  громадным
дореволюционным  столом   и   даже  специальными  высокими  скамеечками  для
зрителей.  По  стенам висели  фотографии и акварели. Вокруг биллиарда лениво
бродили братья Вавиловы, отыскивая удобные для удара шары.
     - Видите черный диван? - спросил Александрийский, подойдя сзади.
     Под окном и на самом деле стоял диван, обыкновенный черный, кожаный.
     - На  нем умер философ Соловьев, - сказал  Александрийский. - Он был  в
друзьях с князем Трубецким, часто гостил здесь. И  умер. Впрочем, откуда вам
знать философа Соловьева?
     - Мой папа о нем рассказывал, - сказала Лидочка,
     - Папа? А кто он?
     - Он был морским офицером.
     - Он жив?
     -  Надеюсь, -  сказала Лидочка, и  Александрийский  не  стал спрашивать
далее.
     Они вышли в парк, обогнули дом и перешли под колонны перед фасадом. Там
под портиком  была скамья, куда  не  доставал мелкий дождь.  Александрийский
сразу сел - он быстро уставал. Лидочка не стала садиться, она  прошла к краю
веранды - хотела поглядеть, как там трудится аспирант Окрошко. Аспиранта она
не увидела,  но зато на дорожке, ведущей к  холму с  вышкой, увидела высокую
обтекаемую  фигуру  Мати Шавло.  Он  шел, медленно покачивая вперед  и назад
зонтом, словно подчеркивая им свои мысли.
     Матя  остановился, видно намереваясь  повернуть обратно к дому,  но тут
из-за  угла  дома быстро вышла подавальщица  Полина  - Лиде  было ее  хорошо
виднои окликнула  Матвея. Звуки беседы до Лиды не долетали, зато видно было,
как Матя резко остановился,  обернулся  к  женщине, которая стояла  шагах  в
десяти от него, и стал  ее слушать, наклонив зонт в сторону, чтобы не мешал.
Подавальщица говорила быстро,  прижав руки к  груди.  Она была без зонта, во
вчерашней шинели.
     ...Полина сказала что-то неожиданное, удивившее Матю настолько, что  он
откинул  зонтик назад как ружье на плечо,  а сам сделал шаг  вперед. Женщина
выставила руку, как бы останавливая его движение. И  заговорила вновь. Но он
не  хотел больше  ее  слушать.  Это  видно было по тому,  как  зонтик принял
вертикальное положение, а сам Матя развернулся и пошел к дому.
     Женщина не пыталась его задержать,
     Матя уходил  от  женщины  все  быстрее,  вот-вот побежит.  И  буквально
врезался  в Алмазова, который вышел из дома и  шел  в ту сторону, где  гулял
Матя.
     Алмазов был в кожаном  пальто и кожаной фуражке - к такому наряду зонта
не требовалось...
     - Что вы там увидели? - спросил Александрийский.
     - Ваш любимец Шавло беседовал с  одной таинственной женщиной, - сказала
Лидочка.  -  Она  ищет сокровища Трубецких и предложила Матвею  Ипполитовичу
долю, если он ей поможет таскать сундуки.
     - А он, конечно же, отказался, - сказал Александрийский.
     - Судя по поведению, да. Но почему, профессор?
     - Неужели, девушка, вам  это неясно? - удивился профессор. - Матя Шавло
бескорыстен, и  слухи о том, что он привез  из Италии  два  вагона  барахла,
сильно преувеличены.
     - Вы ему завидуете, профессор? - сказала  Лида.- Нет, не отрицайте,  по
глазам вижу, что завидуете.
     - Разумеется. Я меняю костюмы только четыре раза в день, а он - восемь.
     Лидочка  продолжала  наблюдать  за Матей.  Сквозь стволы и переплетение
почти голых ветвей ей было видно, как  он перекинулся  несколькими словами с
Алмазовым. Матя махнул рукой назад - этот жест можно было понять как рассказ
о подавальщице, которая приставала к  ученому. А может быть,  разговор шел о
другом,
     - Что еще нового? - спросил Александрийский.
     - Теперь они беседуют с Алмазовым.
     - Не может быть, чтобы столько людей любило гулять под дождем.
     Александрийский поднялся  со скамейки и,  опираясь на трость, подошел к
Лиде.  Алмазов  и  Матя  все еще продолжали  говорить.  Потом  Алмазов пошел
обратно  к дому. Получалось, что  он  специально выходил  под  дождь,  чтобы
перекинуться  несколькими   словами   с  Матей.  Или  Матя  что-то   сказал,
заставившее Алмазова изменить свои планы?
     - Подглядывать плохо, - сказал Александрийский. - Хотите, пойдем в дом?
Здесь холодно и неуютно.
     Лидочка  проводила  Александрийского  до  дома,  но  тут  увидела  Ваню
Окрошко.
     - Я добегу до него, - сказала Лида.
     - Она принесла кусок сухаря белому рабу, - сказал Александрийский.
     Сбежав с веранды, Лидочка увидела, что Матвей Шавло идет один, Алмазова
он  где-то  потерял. Матвей  заметил  Лиду,  но  не  сделал  попытки  к  ней
приблизиться и  заговорить. Словно не  заметил. Он  был  чем-то  удручен или
опечален, но Лидочке не было его  жалко - каждый в наше время  заводит  себе
друзей по вкусу.
     В  движениях  людей,  в  запутанном и  совсем не санаторном  рисунке их
действий, в  напряжении их  отношений  Лидочка  ощущала  предчувствие  беды,
которая  должна скоро обрушиться  на этот тихий уголок. Я как черепаха - мне
тысяча лет, я знаю, что будет наводнение, что идет  ураган, а никто не хочет
этого видеть. Вы все погибнете в его волнах... И ты, Матя Шавло, талантливый
физик с усиками а-ля Гитлер, погибнешь раньше всех.
     Сзади Александрийский окликнул Матю:
     - Матвей Ипполитович, вы не спешите?
     - Я совершенно свободен.
     - Ваш собеседник вас отпустил?
     - Если вы имеете в виду Алмазова, то они, по-моему, никого и никогда не
отпускают на волю.
     -  Может,  у  вас  найдется минутка,  чтобы  просветить  меня по поводу
изучения нейтронов.
     Лидочка пошла дальше и уже нс слышала, о чем они разговаривали.
     Ванюша сгреб громадную  кучу  листьев и  стоял,  рассматривая  ее,  как
муравей-Эверест.
     - Я готова вам помочь, - сказала Лидочка.
     - Вы? Зачем вы пришли? Не надо было приходить.
     Ванюша промок.  Кепка была ему велика, а  ватник висел на нем,  как  на
вешалке. Он был карикатурен.
     Оказывается,  если человека обрить,  а потом дать обрасти щетиной, если
его малость поморить голодом, затем натянуть на него грязный ватник и рваный
треух или кепку - он становится, как правило, непривлекательным и неумным. В
том сила ватника  и лагерной  стрижки, что  любой лейтенант  охраны искренне
считает себя умнее,  добрее  и лучше,  чем заключенный, имеющий  гражданское
звание академика или писателя-сказочника.
     - Я не шучу, я на самом деле хотела вам помочь.
     - Я все сделал. Уходите, пожалуйста.
     - А если бы на мне тоже был такой ватник? - спросила Лидочка.
     -  В  том-то  и беда,  -  сказал  аспирант,  -  что вы смогли  остаться
человеком,  а я сдался. Я всегда им сдаюсь. Мне  так хочется быть свободным,
что я всегда им сдаюсь. Вы даже не представляете, что они со мной делают!
     Он  готов был заплакать и потому  повернулся  и  быстро  пошел прочь, в
чащу,  не  разбирая дороги.  Он волочил за  собой грабли, и они подпрыгивали
зубьями вверх.
     Лидочка  вернулась  в  дом,  разделась под стеклянным  взором  медведя,
прошла  сквозь  лабиринт,  образованный  раскрытыми и  оставленными сушиться
зонтами,  к  биллиардной.  Там все шла  партия. На диване,  на  котором умер
философ  Соловьев,  сидели три похожих  друг  на друга  розовощеких  научных
сотрудника  в толстовках,  которые они, видно,  специально  взяли в "Узкое",
чтобы донашивать.  Если  они  и знали  о  кончине  философа,  то не  спешили
последовать его примеру.
     Лидочка прошла  дальше в библиотеку.  Она была невелика, но высока, и с
верхних полок застекленных шкафов никто никогда книг не брал. Рыхлая скучная
библиотекарша лениво  вязала  в мягком кресле. За  столиками сидел старичок,
который вел пальцем по передовице в "Известиях", и молодая женщина с круглым
лицом  короткими  пальцами  листала  модный  журнал  двухлетней  давности  и
вздыхала, вглядываясь в рисунки.
     Лида подошла к полке с подшивками журналов  "Вокруг света" и "Всемирный
турист". Эти журналы  и им  подобные, недостаточно идейные издания, были  уж
два года как закрыты,  и их постепенно извлекали из библиотек  и сжигали. Но
до Узкого, видно, еще не добрались.
     Лидочка  взяла  подшивку  "Всемирного  следопыта"- это  тридцатый  год,
отнесла ее  к столику и как только раскрыла - обнаружила, что отлично помнит
все, что там было напечатано. Тут раздался гонг на обед, и  Лидочка не стала
испытывать судьбу - она уселась еа стол одной из первых.
     Есть не хотелось. Здесь кормили куда лучше, чем в городе в институтской
столовке  или  диетической  столовой   на  Мясницкой.  Марта  говорила,  что
подсобное хозяйство еще тикает, поставляет ученым то поросенка, то яички. Но
жители  Узкого  сильно  воруют  -  идет война между  директором  санатория и
прислугой.
     Не  дождавшись третьего,  Лида поднялась  и пошла прочь.  В  дверях она
встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.
     - Лидуша, ты куда пропала? - спросила Марта.
     Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.
     - Ты что  не доела казенных котлет? - спросил Шавло. - Желания нет  или
мяса в них нет? Это  я сам  сочинил только сейчас и  поспешил догнать тебя и
сообщить.
     - Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, - сказала Лидочка.
     - Вы курите? - спросил Матя.
     - Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.
     - Пошли в биллиардную?
     В биллиардной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко
перед покойным  философом - как будто бы они подвинули его, беспомощного,  к
стенке.
     -  Вы знаете,  - сказала Лидочка, - что на  этом  диване  умер  философ
Соловьев?
     -  Который  был  другом  хозяина  дома,  который  с  другими  был  тоже
знакомый... Вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи!
     - Вы очень веселый. Что случилось? - спросила Лнда.
     - Голова работает, работает, - сказал Матя, - а потом в ней - щелк -  и
есть  идея!  Мы с  Александрийским разговаривали.  Он меня  замучил - зануда
отечественной физики. Если бы он не был таким  занудой, из него получился бы
второй Резерфорд,
     - Или маэстро Ферми?
     - Нет, маэстро Ферми - любимец богов. Это выше, чем талант.
     - Вы его уважаете?
     - Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.
     - А почему вы уехали?
     - Потому что кончился срок моей командировки и для  меня оставался лишь
один выход - вернуться домой.
     - Или?
     Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.
     - Или изменить родине, -  сказал Матя,-что для  меня  исключено.  Да не
улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.
     - А мне не кажется.
     -  Тем более.  Передо мной стояла  дилемма -  либо  возвращаться домой,
чтобы  Алмазов  или  Ягода  не решили,  что мне  приятней  жить  в  обществе
Муссолини, и не приняли бы мер, или же покорно вернуться сюда и снова  стать
одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в
Бухарест  или Ригу... Пока кто-то из твоих коллег  не сообщит, что ты во сне
видел Троцкого...
     В биллиардную вошел Алмазов, уселся на высокую  скамеечку  - между ними
был зеленый, очень пустой стол. Алмазов сидел на голову выше.
     - А что ему оставалось? - спросил Алмазов, глядя на Лидочку.
     - Он мог уехать в Англию, - сказала Лидочка.
     -  У  него  в Москве  старая  мама и сестра,  страдающая  последствиями
менингита, - сказал Алмазов обыкновенно.
     Он  тоже  закурил, у  него  были папиросы "Казбек",  и запах от них был
неприятным.
     Матя не  обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные
тайны.  Он  вообще  был   добродушно  настроен  и,  как  большой,  красивый,
талантливый и даже избалованный жизнью человек,  обижался  куда труднее, чем
люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.
     -  Подслушивать  плохо,  Алмазов,  -  сказал  Матя.  -  Я  уединился  с
прекрасной дамой не для того, чгобы слушать ваши угрозы.
     - А  куда вы от меня денетесь, - усмехнулся Алмазов. -  Кстати,  доктор
Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.
     - Потому и не сбриваю.
     - Вы любите Гитлера?
     - Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые Другие.
     - Не рискуйте, Шавло.
     -  Гитлер  - борец  за права  рабочего  класса. Вы не читали его работ,
комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!
     -  Немецкие  рабочие  во главе  с товарищем  Тельманом  не покладая рук
борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!
     Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой  умный, как кажется сначала.
Что она  и  другие  люди награждают его  умом, потому  что  видят  в  нем не
человека, а представителя страшной организаций, а значит, и частицу ума этой
организации.  И вот  когда Алмазов говорит как часть  организации, его  надо
слушать и  бояться, но  если  он  вдруг начинает  говорить от себя,  значит,
говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.
     - Все, -  сказал Матя, разводя руками, -  вы меня убедили, Ян Янович, я
готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.
     - Ее убили, - сказал Алмазов.
     - Ай, ай, ай, - сказал Матя. - Вы?
     - Нет, фашисты... - Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки.
-  Ладно,  вы  меня  поймали,  Шавло.  Но  это  случайность, которая  только
подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.
     - Ни в коем случае. А на что вы претендуете?
     Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:
     - Вы уступите мне девушку.
     - Никогда!
     - Не зарекайтесь, Шавло.
     - А меня кто-нибудь спросил? - вмешалась в разговор Лидочка.
     -   А  тебя,  голубушка,  и  не  спрашивают.  Ты  комсомолка  и  должна
подчиняться дисциплине.
     - Даже если бы вы не были таким противным,  - сказала Лидочка, отважная
в  тот момент  отвагой кролика, который прижался к человеку  и  потому может
скалиться  на волка,  - я  бы  все равно на вас не поглядела,  потому что вы
предатель.
     - Я?
     - Вот именно. Вчера вечером вы умудрились бросить меня на дороге вместе
с больным человеком. Где же была ваша галантность?
     - Лидочка,  вы  неправы, - вмешался  Матя.  -  Вы  были  плохо одеты  и
непричесаны. Как же нашему другу было разглядеть за этим вашу красоту?
     - Вы выходите за рамки! - громко сказал  Алмазов  и поднялся. Он быстро
вышел, преувеличенно стуча сапогами, а Матя сказал ему вслед:
     - У нашего оппонента не нашлось достойных аргументов в споре.
     Он  откинулся на спинку  дивана, раскинул  руки, так  что  правая  рука
лежала за спиной Лиды.
     - Мы оба были неправы, - сказал он. - Мы дали увлечь себя эмоциям.
     - Он тоже!
     - Для него это не играет роли. Никто, кроме нас, не видел его лица и не
слушал его оговорок. А если вы захотите напомнить... вам же хуже.
     - Вы в самом деле обеспокоены? - спросила Лида.
     - Да. Всерьез. - Матя посмотрел на приоткрытую дверь.
     - Закрыть? - спросила Лида.
     - Нет. Я думаю, он не подслушивает... Черт побери, я не хотел бы, чтобы
мое дело сорвалось.
     Лидочка не задавала вопросов, захочет  - сам  скажет. Не  захочет,  она
переживет.
     - В  Италию  они меня снова не выпустят, - сказал  Матя. - Это понятно.
Нет, и сидеть в тихом уголке у Френкеля, который не  понимает, куда  несется
сегодня атомная физика, я не желаю.
     - Переходите в другой институт.
     - Нет такого института.
     - Что же делать?
     - Получить свой институт. Только так. Получить свободу работы, Лидочка,
девочка  моя, меня ведь  на самом  деле  в жизни  интересует только  работа.
Настоящая работа, чтобы в руках горело, чтобы голова раскалывалась!
     - Зачем? Работа ради работы?
     - Ах, поймала! - Матя легонько  притянул ее за плечо к себе и поцеловал
в щеку,  в завиток выбившихся  пепельных волос.  - Конечно, не ради головной
боли, а  ради того,  что  может дать работа и  только работа.  А работа дает
власть!  Сегодня  я  ничто,   и  какой-нибудь  Алмазов,  ничтожество,  может
изгаляться надо  мной, угрожать мне и даже... даже приводить  свои угрозы  в
исполнение.  Если  я  буду  самостоятелен,  если то,  что  я  могу  сделать,
изобрести, придумать, исполнится, тот же Алмазов будет  приползать по  утрам
ко мне в кабинет я спрашивать разрешения подмести пол...
     - Ой-ой-ой!
     - Ты еще ребенок, Лидия. Ты не понимаешь,  насколько я прав. Я прав для
любой ситуации, для  любого  государства и  трижды прав  для нашей Советской
державы! Мы  как были страной рабов, так и остались таковой. Только поменяли
вывески. Наше рабство похуже того, которое затевал царь Иван Васильевич... В
силу  своей  натуры я  не могу быть рабом,  я хочу  быть  господином. Умным,
справедливым господином -  но  не ради того, чтобы повелевать людьми, а ради
того,  чтобы  мной  никто  не смел  повелевать. Я не  хочу просыпаться ночью
оттого, что кто-то  поднимается по лестнице,  и ждать - в мою квартиру или в
твою. Не отмахивайся,  ты не знаешь - а я только  что из  Италии,  я  жил  в
фашистском государстве и знаю, что может оделать страх.  Завтра это случится
в Германии, и с каждым днем эта спираль все  круче, завинчивается у нас. Все
тирании схожи.
     - Вам надо было уехать в Америку, - сказала Лида.
     -  Глупости, вы же знаете, что у меня мать и сестра,  -  они бы  на них
отыгрались. Я уеду в Америку только на моих условиях.
     - Я хотела бы, чтобы вам так повезло.
     - Не верите?
     - Я уже научилась их бояться.
     - Ничего, у меня все рассчитано.
     - Вы приехали сюда отдыхать? - спросила Лида.
     - Разве вы еще не догадались, что я приехал, потому что мне надо решить
тысячу проблем. И для  себя, и  с Алмазовым, который  тоже находится здесь в
значительной степени из-за меня.
     - Вы хотите, чтобы ГПУ дало вам свой институт?
     - ГПУ не хуже любой другой организации в  этой стране.  По крайней мере
они быстрее  догадываются,  что им нужно, чем президиум Академии или пьяница
Рыков.
     - Если вы живете в Ленинграде, может, вам лучше поговорить с Кировым?
     -  Я  не хочу оставаться в  Ленинграде, Это великолепная,  блестящая  и
обреченная на деградацию провинция.
     - Ну и как идут ваши переговоры?
     - Об  этом  тебе  рано знать, ангел мой,  - сказал Матя. Он вернулся на
диван и сел совсем близко к Лиде.
     - Впрочем,  -  продолжал  он,  -  главное,  чтобы  они поверили  в  мою
исключительность  и незаменимость. Чтобы  они  заплатили за  мою  голову как
следует.
     - Разве Алмазов годится на эту роль?
     - А он один из лучших у них. Он даже почти кончил университет. Впрочем,
дело не в образовании, а в понимании момента. У них идет отчаянная борьба за
власть...
     - Вы рискуете, гражданин Шавло!
     - Да, я рискую. Но я знаю ради чего, и у меня высокая карта!
     - Может, смиритесь?
     -  Девочка моя, вы не жили  до  революции,  вы не  жили за градицей. По
наивности, внушенной  вам комсомолом  и  партией,  вы полагаете, что во всем
мире крестьяне мрут с голода, горожане покупают хлеб по карточкам и за всем,
вплоть  до  булавки,  по  милости  кремлевских террористов  надо  маяться  в
очереди.  Есть другой  мир. И я хочу либо  жить  в  нем,  либо заставить  их
перенести сюда часть этого мира - для меня лично.
     - А вы?
     - А я взамен дам им новое  оружие, о котором  Гитлер и Муссолини только
мечтают.
     - Они возьмут его, а потом вас выкинут.
     -  Так  не бывает. - Матя  был верен себе.  -  То,  чем я занимаюсь, их
пугает. Отношение ко  мне  почти религиозное. Я - колдун. И если я покажу им
мой  фокус,  то  стану страшным  колдуном. Они не посмеют  меня обидеть. Они
просты и религиозны.
     Рука Мати перекочевала на колено Лидочке, Рука  была тяжелая, теплая, и
коленке было приятно  оттого что такая  рука обратила на  нее  благосклонное
внимание.  Но  Лидочка  понимала,  что хорошие девочки не  должны  разрешать
самоуверенному Мате класть руки куда ни попадя. Потом его не остановишь.
     Пришлось  руку вежливо убирать, Матя вздохнул, как вздыхают уставшие от
скачки кони.
     - Вы забываете, что я великий человек,- сказал он, как будто шутя.
     - Я  ничего  не  забываю,  - возразила Лидочка. - Я буду ждать, пока вы
станете великим человеком. Пока что вы, как я понимаю, торгуете воздухом.
     - Вы слышали о Лизе Мейтнер?
     - Нет.
     - Два месяца назад я провел у нее три недели в Берлинском университете.
Она рассказала мне о делении атомов урана.  Она считает, что именно в  уране
можно вызвать цепную реакцию деления атомов. Об этом не думал никто. Что вам
говорит  понятие критической  массы урана?  Той,  после  которой  начинается
цепная  реакция? Ничего? Так вот, кроме  меня  и Лизы  Мейтнер,  сегодня это
ничего  не говорит  ни  одному из физиков мира. Даже Бор  или  Ферми сделают
большие глаза, когда вы об этом расскажете. А через пять, от силы через семь
лет -  наши беседы с  Лизой за чашкой кофе перевернут мир. И на перевернутом
мире, как на стульчике, буду сидеть я, собственной персоной, в новом костюме
и  лакированных  ботинках.  А в  руках у меня  будет  бомба,  которая  может
взорвать всю Москву. Смешно?
     - Страшно.
     - Бояться не надо, бояться будут другие.
     - А если эту бомбу сделают?
     - Ее обязательно  сделают, - сказал Матя.  - Не  сегодня, так завтра. И
все  те гуманисты,  которые  сегодня вопят о сохранении  мира, отлично будут
трудиться над сверхбомбами или ядовитыми  глазами. Я лучше их, потому что не
притворяюсь  ягненком,  а  понимаю,   что  происходит  вокруг.  И,  понимая,
использую слабости диктаторов. На сеновал придешь, девица?
     Лидочка не сразу сообразила, что  Матя уже  сменил тему, и переспросила
его глупым вопросом:
     - Что? Куда?
     Потом засмеялась.  Они оба смеялись, когда пошли  прочь из биллиардной.
Матя поцеловал Лидочке руку и сказал:
     - Прости  меня, мой  друг  желанный, мне надо буодет немного почитать в
постели - идеи, которые будоражат мой мозг, не дают мне спать спокойно.
     Он  пошел  к  себе  в правый,  северный  корпус, где  жили академики  и
профессора,-там  у каждого была отдельная  комната,  а у академиков  даже со
своим умывальником и туалетом.
     Лидочка была встревожена разговором с Матей.
     Матя не шутил и  не  хвастался. Он был  человеком  достаточно  простым,
открытым, он любил нравиться. Вот и Лидочке он хотел понравиться - и если он
не мог играть с ней в лаун-теннис, плавать в бассейне, кататься на извозчике
по набережной Неаполя, он говорил о  своих научных  успехах и будущей славе,
во что сам верил.
     Но  его  решение продаться подороже  не  показалось Лиде убедительным и
безопасным. Алмазов не делает подарков.
     Лидочка поднялась на второй этаж. Ей захотелось спать. Дома она никогда
не  спала  после  обеда,  но свежий  воздух и  насыщенносгь  жизни событиями
склоняли ко сну...
     В дверь своей комнаты она  стучать не стала -  не пришло  в голову. Она
толкнула дверь и вошла.
     Несмотря  на то что день был пасмурным и перед окном длинного пенала, в
котором  обитали Марта с Лидочкой, стояла колонна, преграждавшая путь свету,
Лидочка во всех деталях увидела любовную сцену, которая происходила на койке
Марты.  Правда,  потом Марта  упорно утверждала, что дверь  была  закрыта на
крючок и лишь  дьявольская  хитрость  и  коварство  Лидочки,  которая хотела
скомпрометировать Марту в глазах общественности, и в частности ее  мужа Миши
Крафта, позволили этот  крючок  откинуть  не повредив. На  самом  же деле ни
Максиму  Исаевичу,  ни  Марте   не  пришло   в  голову  закрывать  дверь  на
несуществующий крючок, так как  они не  намеревались грешить. Максим Исаевич
заглянул к Марте,  чтобы  дать ей  последний номер журнала "Огонек", который
обещал ей  еще за завтраком. А уж потом, слово  за  слово... Ведь не секрет,
что санатории и дома  отдыха обладают странным и еще  не  до конца изученным
порочным свойством  снижать уровень сопротивляемости порядочных женщин перед
поползновениями развратников мужского пола.
     - Ой!-сказала  Лидочка и  отступила к двери, правда,  к  сожалению  для
всех, не успела уйти. Марта, придя в себя, воскликнула;
     - Ты что здесь делаешь?
     Приземистый  Максим  Исаевич  не  стал  даже  оглядываться - он  ловким
движением  отыскал на  полу возле  кровати свои  брюки, сделал шаг к окну  и
быстро стал их натягивать.
     - Ой, простите! - сказала Лидочка.
     - Шпионка! Диверсантка!  -  вдруг закричала  Марта,  натягивая на  себя
покрывало. Ее черные  глаза  сверкали ненавистью, и  Лидочка  поняла, что ей
лучше ретироваться.
     Так  и получилось, что  Лидочка  оказалась одна в коридоре  в  половине
четвертого пополудни, когда весь санаторий погрузился в послеобеденный сон.
     Она спустилась вниз,  прошла в гостиную. В  гостиной  никого не было, а
библиотека была закрыта. По стеклам окон  текли струйки воды, ели подступали
к окнам, чтобы было еще темнее и сумрачней.
     И зачем  я согласилась поехать в санаторий в это мертвое время? Я же не
увижу ни  капельки  солнца,  я буду ходить  по этим  скрипучим  лестницам  и
мрачным, недометенным залам, откуда даже привидения эмигрировали в  Западную
Европу, я буду избегать Матю,  чтобы он меня не соблазнил, и Алмазова, чтобы
не прижал в углу, за что ангельского  вида Альбиночка  ночью выцарапает  мне
глазки. А теперь еще осложнятся отношения  с Мартой, которая на меня обижена
за то, что я не стучусь, входя в дверь, не говоря уж о президенте Филиппове,
который меня не выносит...
     Пребывая  в  таком  печальном  настроении,   Лидочка  прошла  в  альков
гостиной,  где под  портретом молодой  женщины,  заморенной  Петром Великим,
стояли павловский  диван и два кресла. Возле них торшер. Лидочка решила, что
посидит здесь, и хотела зажечь  торшер, чтобы  не мучиться  в  полутьме,  но
торшер, конечно, не  зажегся,  и  Лидочка  уселась просто так. Никого ей  не
хотелось видеть. Ни с кем не хотелось разговаривать.
     В тот момент она услышала нежный шепот:
     - А я вас искала.
     Темная тень скользнула из-за киноаппарата, который стоял перед диваном,
и уселась на диван рядом с Лидой.
     Лида сразу  узнала  Альбину,  спутницу  Алмазова, из-за которой вчера и
разгорелся весь сыр-бор. Меньше  всего ей хотелось общаться с этой  ласковой
кошечкой.
     - Я как раз собиралась к себе пойти, - сказала Лидочка.
     -  Ой,  не надо  врать,-  прошептала  Альбиночка.-  Я  же  за  вами  от
биллиардной следила. Вы  у себя  в комнате  были,  а  там  Марта Ильинична с
администратором из мюзик-холла, правда?
     Альбина засмеялась почти  беззвучно. Но без желания кого-то обидеть, ей
показалось смешным, как Лида стала свидетелем такой сцены.
     - Я все замечаю,- сочла нужным пояснить она.-  Я  даже не хочу, а вижу.
Как будто меня кто-то за руку подводит к разным событиям. Вы не думайте, что
это  Ян Янович, он даже  и не знает иногда, как я  все замечаю. А  зачем ему
знать?
     Лидочка не стала возражать. Пускай говорит, потерпим.
     Но  намерение Лидочки  отсидеться, пока Альбина  кончит  свой  монолог,
оказалось тщетным,  потому  что уже  следующей своей  фразой Альбина удивила
Лиду.
     - Вы, наверное, думаете, что меня Ян Янович к вам прислал. А все совсем
наоборот. Если он узнает, что я с вами разговаривала, он так рассердится, вы
не представляете. Он меня может побить, честное слово...
     Альбина  сделала паузу, как бы желая, чтобы смысл ее слов получше дошел
до  Лидочки, а Лидочка успела подумать, что Альбиночка испугалась соперницы,
-  она, наверное, решила, что  Лидочка готова заступить ее место  при бравом
чекисте.
     - Вы уже, наверное, догадались, что я вам скажу, только  вы неправильно
догадались.
     Альбина говорила  вполголоса, впрочем, говорить громко  в той  гостиной
было  бы  неприлично  -  такая тишина  царила  в  доме.  Альбина,  поудобнее
устраиваясь  на узком  диване,  подобрала  под себя ноги, и диван заскрипел,
будто был недоволен тем, что кто-то посмел забраться на него с ногами.
     От  Альбины пахло  хорошими французскими духами  - Лида  любила хорошие
духи, и ей было грустно, что  теперь у нее нет таких духов и вряд ли в жизни
ей удастся снова надушиться ими. И как ни странно, этот добрый терпкий запах
примирял Лиду с присутствием этой чекистской шлюшки -  как будто возможность
вдыхать  аромат была платой за необходимость слушать ее излияния. А может, и
угрозы.
     - Мне  бы не  хотелось, - сказала Альбина, - чтобы вы сблизились с Яном
Яновичем. Я человек прямой, я сразу вам об этом говорю, без экивоков.
     - А почему вам кажется, что мне этого хочется?
     - Нас редко кто спрашивает, - сказала Альбина  и улыбнулась, в полутьме
сверкнули  ее белые  ровные  зубы. - Нас,  красивых женщин, берут,  и от нас
зависит  лишь  умение  отдаться  тому,  кто  нам  больше нравится. Только, к
сожалению, даже этого нам не дают.
     -  Ваш Алмазов,  - сказала Лидочка с прямотой  двадцатилетней девушки с
хорошим дореволюционным воспитанием,  - мне  ничуть  не симпатичен,  и  я не
собираюсь с ним сближаться.
     - Я вижу, что вы искренняя, - сказала Альбиночка, - но ваше решение так
мало значит!
     - Если оно так мало значит, зачем со мной разговаривать?
     - Потому что я хочу, чтобы вы отсюда уехали. Тут же..
     - Почему?
     - Вы  ему страшно  понравились!  Если  вы  останетесь  здесь, Лида,  вы
обречены, Я клянусь вам.
     - Вы ревнуете? -  спросила Лида. Чтобы что-то спросить - нельзя же так:
слушать и молчать.
     - Господи,  сколько вам лет? - Альбина сморщила нос, нахмурилась, сразу
стала  старше  -  даже  в полутьме видно. Наверное, со стороны  они  кажутся
добрыми подружками, обсуждающими мелкие дела -  какую шляпку  купить или где
достать муфту  из кролика. Пустяки... делят  чекиста Алмазова,  а он Лидочке
вовсе не нужен.
     - Разве мой возраст так важен? - спросила Лидочка.
     - Я  думаю,  вам немного больше двадцати,- сказала Альбина. - А мне уже
тридцать.
     - И что из этого следует? - Лидочкиному  тщеславию захотелось поглядеть
на себя со стороны.  Приятно  быть сильнее и знать, что Альбина вымаливает у
нее то,  что Лидочке не нужно, то, с чем  она готова расстаться, не имея. Но
пускай помучается.
     - Вы его любите? - спросила Лидочка.
     - Господи, о чем вы говорите?
     - Тогда зачем вы со мной разговариваете?
     -  Потому что  вы еще ребенок,  вы  не понимаете на что себя обрекаете,
если попадете в когти этому стервятнику.
     - А вы?
     - Обо мне уже можно не думать, со мной все конечно.  Он - моя последняя
соломинка.
     Лидочке  не  нравилось, что Альбина  говорит  так красиво. Хотелось  ей
сказать:  "Не говорите  красиво!",  нельзя переступать  определенные правила
поведения.  Хорошо  бы  кто-нибудь  сейчас  пришел,  и  тогда   бы  разговор
кончился...
     Альбина, как и следовало ожидать, достала из махонькой бисерной сумочки
махонький  шелковый  платочек.  Из   сумочки  вырвался  такой  заряд  запаха
французских духов, что Лидочка чуть не лопнула от зависти. Сейчас бы сказать
ей: меняюсь - тебе Алмазов, мне духи.
     Альбина промокнула глаза, чтобы не потекла тушь с ресниц.
     - Я не могу, он для меня все...
     - Я даю  вам  честное слово,-  сказала  Лидочка,-  честное  благородное
слово, что у меня нет ровным счетом никаких видов на вашего Алмазова. Мне он
даже противен. Я скорее умру, чем буду с ним близка.
     - Вам надо будет скрыться из Москвы.
     Господи, она просто  дурочка!  Она забыла, где мы  живем. Но Лидочка не
могла оставить последнего слова за Альбиной.
     - Приедет мой муж. Он обещал...
     -  Ты с ума сошла! - только тут Лида увидела, как Альбина  испугалась.-
Умоляю, пускай он не приезжает!
     Почему-то Альбина тут задрала широкую шелковую юбку и оказалось, что на
ее панталонах был сделан карман - оттуда Альбина вытащила помятую на углах и
сломанную пополам фотографию-визитку и  протянула ее  Лиде. Можно  было лишь
угадать, что на фотографии изображен какой-то мужчина, и рядом с ним Альбина
- они похожи друг на дружку, даже головы  склонили одинаково, а у Альбины на
шее  те же  бусы,  что и сегодня, и так  же завиты кудри  на висках. Значит,
фотография снята не так давно.
     Альбина  обернулась  -  никого близко  не было - дом  Трубецких застыл,
сонно зажмурился в полумраке дождливого дня. Она спрятала визитку на место и
оправила юбку.
     - Поняли? - спросила Альбина шепотом. - Это мой муж. Вам понятно?
     Лиде  ничего не  было  понятно. И  она  задала  глупейший  из возможных
вопросов.
     - Он приедет, да? - спросила она.
     Альбина смотрела  на Лиду  широко  открытыми глазами, на  нижних  веках
скопилась  вода,  которая  никак не  могла  превратиться в слезы и скатиться
вниз.
     -  Когда   Георга  взяли,  -  сказала  Альбина  как  во  сне,  ровно  и
невыразительно,  -  то  он  меня  допрашивал... Ян.  Он  меня  допрашивал  и
отпустил. Но потом приехал ко мне и сказал, что может нам помочь. Хоть  дело
очень сложное и помочь почти невозможно. Мой муж грузин, вы понимаете?
     Лидочка ничего не ответила.
     -  Все  это очень  сложно.  У них там все перепуталось. Мой  Георгий  -
дальний  родственник  Ильи  Чавчавадзе -  это  вам что-нибудь говорит? Тогда
неважно, это и мне было неважно,  Георгий из очень уважаемой фамилии - мы  с
ним  бывали в  Вано, там у них дом на берегу Куры, там очень  красиво, вы не
представляете, как  там красиво. Но Георгий мне говорил, что он обречен, а я
смеялась,  понимаете,  он  театральный  художник  -  он  даже  в  партию  не
вступал... Ян сказал, что  я одна могу помочь Георгию. Если я буду  покорна.
Вы меня поняли? Теперь я понимаю, что  я тоже обречена. Даже если он  спасет
Георгия. Вы верите, что  он спасет  Георгия?  Не  говорите - я  не  верю. Он
говорит, что время идет и он старается, но не все от него зависит, я играю в
театре и у меня была роль в  кино - я сейчас все бросила. Он сказал, что все
зависит оттого,  смогу ли я его полюбить. Он  понимает,  что я делаю это для
Георгия, но когда Георгий придет, он меня убьет. Вы не представляете,  какой
он у меня дикий. Но я же не могу... если есть один маленький-маленький шанс.
Я должна сделать, чтобы Ян меня любил, если он меня любит, он сделает что-то
- он  ведь  не  совсем  плохой, иногда  он бывает такой  забавный... Так  вы
уедете, Лида?
     - Я  думаю... что если я сейчас  уеду и постараюсь скрыться, то, может,
будет еще хуже. Он вас заподозрит.
     - Но я не знаю, что делать! Ну просто хоть вас убивай.
     И Лидочка  вдруг  поняла, что Альбина сказала  это совершенно серьезно,
что она  готова  убить  Лиду, потому что  зашла  так далеко в  своих жертвах
Георгию, который все равно  убьет  ее, что смерть  Лиды мало что меняла в ее
трагедии.
     - Не надо  меня  убивать, - сказала Лида. - Я обещаю вам, что он ко мне
не притронется. А если притронется, я уеду.
     - Вы мне даете слово?
     - Даю.
     - Только не уходите. Я вам все рассказала, а теперь вы одна все знаете.
А мне  обязательно надо вам еще сказать, потому что я  не могу все хранить в
себе...
     Лидочке  не хотелось слушать. Альбина была больным человеком -  она уже
две недели жила в постоянном обреченном ужасе, она  поддерживала себя пустой
надеждой  на возвращение  Георгия, хотя знала,  как  и все вокруг, наверное,
знали, что Георгия она не вымолит  и не заработает.  А если случится  чудо и
Георгий останется жив, то он  на  самом деле либо убьет ее -  либо, пожалев,
бросит  - он  не  сможет  жить с ней,  как, впрочем, и она... И мука Альбины
усугублялась тем, что она вынуждена была сносить косые  взгляды, насмешки  и
даже оскорбления близких,  потому что все видели то, что лежало сверху, - ее
жизнь при Алмазове,  что было вдвойне  предательством  мужа.  И Альбина  это
понимала лучше  всех, а Алмазов  требовал от нее изобретательности в любви и
всегдашнего хорошего настроения.
     С  каждым днем Альбина все глубже увязала в двусмысленности своей жизни
- отказаться  от Алмазова и с этим от иллюзорной надежды спасти Георгия было
невозможно. Значит,  надо было сделать  так, чтобы Алмазов полюбил ее, чтобы
он ее ценил, чтобы ее тело казалось ему  лучшим  и самым желанным, чтобы  ее
поведение, ее послушание и  всегдашняя улыбчивость ему нравились и  радовали
его  взор.  И  тогда  он, преисполненный  благодарности  и  нежности к  ней,
освободит Георгия.
     Потому  Альбина была занята лишь одной  мыслью - не потерять  страшного
ненавистного любовника, потому что тогда никто  не захочет помочь Георгию  и
ни  с  чем  не соизмеримая жертва  Альбиночки  окажется лишней. Ты  можешь с
болезненным наслаждением думать о том,  что  выбросишься из окна, когда твоя
жертва принесет свои плоды, когда рядом будет спасенный  такой дорогой ценой
Георгий.  Но  насколько пуста  и  никому не  нужна  смерть  в одиночестве, в
сознании того,  что  Георгий мерзнет  в  Соловках или даже  стоит у стены  в
ожидании залпа.
     Лидочка,  как  могла,  утешала  Альбину,  хотя  понимала,  что  пройдет
несколько минут и Альбина снова начнет терзаться подозрениями...
     К  счастью, Альбина разрыдалась, - она дрожала, пряталась на Лидочкиной
груди, словно та была ее  мама, которая утешит  и  спасет  от  безвыходности
взрослой жизни.
     -  А  я  боялась,  - бормотала  она  в промежутках  между  пароксизмами
рыданий, - я боялась, что вы такая... что вы хотите его отнять... а может, я
думала, у вас кто-нибудь тоже там... и вы хотите, как я, спасти... А он меня
заставляет  еще следить, за  Матвеем Ипполитовичем велел следить, с  кем  он
разговаривает и о чем... а я совсем не умею следить.
     Лидочке  и жалко  было Альбину, и  хотелось уйти  от  нее,  забыть, как
уходят звери от больного собратата - не поможешь, но боишься заразиться.
     И  тут в тишине послышались быстрые женские - на  каблуках -  шаги. Они
завернули  из  прихожей в  гостиную.  Альбина  вскочила.  И  тут же  щелкнул
выключатель и зажегся свет.
     В  гостиной  стояла  Марта  Ильинична,   жмурилась,  вертела   головой,
приглядывалась - увидела.
     -  Так я  и думала,  - заявила она. - Где ты могла  быть? Свет нигде не
горит,  в  биллиардной  Вавилов  с  Филипповым  шары катают...  Извините,  я
помешала, у вас интимная беседа?
     Альбина сказала:
     - Ничего особенного, - и пошла из гостиной, отворачиваясь от Марты.
     Марта уселась на диван рядом с Лидой.
     - Ох, уморил он меня, - сообщила она.
     Лида  никак  не  могла  вернуться  к  мелочам  санаторной  жизни  после
разговора с Альбиной. Она даже  не сразу  вспомнила, что была свидетельницей
романа Марты  и  та  теперь  намерена каким-то  образом  подвести итоги  той
нечаянной сцене.
     - Максимка -  мой старый приятель. Ты еще под стол пешком ходила, когда
мы с ним подружились. Я это говорю на случай, если ты что-нибудь подумала.
     - Я ничего не подумала!
     -  Вот и хорошо.  У меня к тебе  одна просьба  - Мишка Крафт не  должен
ничего знать. У него слабое сердце и нет чувства юмора.
     - Он ничего не узнает, - сказала Лида.
     - Ты настоящий товарищ!




     Лиде не  хотелось идти на ужин. Она  надеялась,  что, если  спрячется в
комнате, не зажигая света, о ней забудут.
     За окном лил бесконечный  дождь, но само стекло было сухим-в этом месте
над фасадом нависал опиравшийся на колонны портик.
     Два  фонаря,  висевшие на столбах перед домом, освещали начала дорожек,
что  спускались к  среднему  пруду. Между дорожками  лежал  широкий  покатый
газон, а вдоль них стояли ряды вековых лип.
     В дверь постучали.
     Лидочка  не  стала откликаться - ей  никого  не хотелось видеть  и было
страшно,  если это  окажется  Алмазов. Лидочка  вцепилась ногтями в  широкий
деревянный подоконник,  спиной  ощущая желание невидимого человека  войти  в
комнату. Какая  глупость, что здесь не положены крючки или замки, - это идет
от  больничных правил,  сказала еще  днем докторша  Лариса  Михайловна,  Был
случай,  лет пять назад,  когда  жена  одного академика умерла в  комнате от
удара, - пока стучали, да бегали за слесарем, да ломали дверь.
     И тогда  директор  сказал: у нас  лечебное  учреждение, а не развратный
курорт для скучающих баб. И замки а также крючки сняли.
     Еще раз постучали. Уйдут или  нет?  Нет, не ушли!  Дверь заскрипела,  и
незнакомый в темноте тихий голос несмело произнес:
     - Простите, я догадался, что вы здесь, я только на минуту.
     Господи,   какое  облегчение   испытала  Лидочка  оттого,   что   голос
принадлежал не Алмазову.
     - Входите, - сказала она, оборачиваясь, - я задумалась.
     Мужчина  приблизился,  и  по   силуэту,  по  росту  и  толщине  Лидочка
догадалась,  что рядом с  ней  стоит  старый друг  Марты, жертва  отсутствия
крючков Максим Исаевич.
     - Вы сегодня присутствовали... - сказал  он и  сделал длительную паузу,
за которую он успел извлечь из кармана и развернуть большой носовой платок.
     - Присутствовала и забыла, - сказала Лидочка. - И вы забудьте.
     - Я как член партии нахожусь  в очень сложном и деликатном положении, -
быстро заговорил Максим  Исаевич, словно в нем открыли  шлюзы  и  он  спешил
выложить  заранее  заготовленный  и   заученный  наизусть  текст.  -  Вы  не
представляете,  сколько в  театре  у меня недругов,  и  завистников. Если же
кто-нибудь узнает, что я сблизился с женой сосланного элемента, разве я могу
кому-нибудь  доказать,  что я  абсолютно  ни при чем,  -  я  был  завлечен и
совершенно не  представлял, потому  что был уверен, что и в самом  деле меня
пригласили   за  номером  журнала  "Огонек",   в   котором  напечатан  очень
увлекательный   рассказ   Пантелеймона   Романова,   но   обстановка    меня
расположила... да... Да! Что было, то было!
     - Уходите,  - сказала Лидочка, жалевшая  теперь, что  так долго слушала
этого  напуганного  человека, не  понимая, что  же  он хочет сказать.  В его
монологе Лидочке открылся еще один  секрет -  сколько же ей еще предстоит их
узнать!  - оказывается,  наш Миша Крафт, который  находится  в ответственной
командировке, на самом деле сослан.
     Максим  Исаевич  продолжал бормотать, останавливаясь лишь  затем, чтобы
промокнуть платком потный лоб.
     -  Тогда я сама уйду, - сказала Лидочка.  - Из-за  вас мне нет покоя  в
собственной комнате!
     -  Нет, вы меня неправильно  поняли! - крикнул ей вслед Максим Исаевич,
когда она выполнила угрозу,  но сам из комнаты  не  вышел, так  и остался  в
темноте.
     Лидочка  пробежала  несколько  шагов.  Дверь  в  кабинет  доктора  была
приоткрыта. Лариса Михайловна сидела за  столом и писала в большой  амбарной
книге. Наверное, составляла отчет об  истраченных лекарствах или квартальную
сводку об улучшении здоровья вверенных академиков.
     Лидочка  миновала  кабинет докторши.  Сзади  скрипнула  дверь.  Лидочка
обернулась - это из ее комнаты выглядывал Максим Исаевич.
     Куда деваться?
     Лидочка спустилась вниз по узкой служебной  лесенке. Там  пахло  пищей,
отдаленно  звенела  посуда  и слышались  голоса.  Белый  короткий коридорчик
заканчивался двумя дверями-Лидочка толкнула ту, что была прямо перед ней. За
ней обнаружился  коридор: направо он вел на кухню, впереди была комната, где
мыли  посуду, а  налево можно было пройти в буфетную и обеденный зал, откуда
доносились голоса - ужин уже начался.
     Лидочка   стояла  в  нерешительности,  придерживая  приоткрытую  дверь.
Наверху скрипнула ступенька. Кто-то осторожно спускался на первый этаж. Лиде
было неприятно, что ее кто-то выслеживает. И даже страшно,
     В коридоре было пусто. Лида шагнула туда и повернула налево.
     Здесь  было светло  и  многоголосо  -  страх  исчез  Лидочка  пересекла
буфетную. Навстречу ей  спешила толстая  подавальщица с пустым подносом.  За
спиной застучали шаги - из судомоечной появилась Полина.
     Она  прижимала к  груди  небольшую  кастрюлю,  В  ту  же  секунду вновь
отворилась дверь, ведущая на лестницу, и из нее вышел усатый мужчина в синих
галифе и пиджаке - именно он и спускался вслед за Лидочкой по лестнице.
     Увидев Полину, мужчина в галифе предупреждающе крикнул:
     - Полина! Полина Петрова, я к тебе обращаюсь!
     - А чего? - откликнулась Полина, отступая назад в судомоечную.
     Мужчина пошел за ней.
     -  Я  тебе  вчера  приказал,-  представить  паспорт и трудовую  книжку.
Казалось бы - ясное задание?
     - Я принесу, ей-богу принесу,  товарищ директор. У меня все документы у
тетки на Басмаиной лежат, честное слово, принесу, ну завтра. А хотите, нынче
в ночь поеду?
     - Может, и поедешь,  только  пропадешь -  не найти тебя.  Лучше  я тебя
завтра утром отправлю, приставлю к тебе сторожа Силантьева и отправлю.
     По проходу быстро прошла девочка с черной косой - пронесла новый поднос
с тарелками. Директор проводил поднос взглядом и увидел  ненужного свидетеля
- Лидочку.
     - А вы что здесь делаете, гражданка?
     Лидочку оттолкнула толстая  подавальщица,  которая примчалась  за новым
подносом, она поменялась подносами с девочкой.
     -  Посторонись! -  сказала  она директору, тот  смешался  и  отступил к
лестнице.
     - Чтобы ни-ни! - крикнул директор оттуда и исчез.
     Лидочка хотела идти в зал, но Полина ее окликнула:
     - Постойте, погодите,- позвала она.- Одну секунду!
     Полина не выпускала из рук кастрюлю.
     - Возьмите, спрячьте у себя! - голос Полины был  чрезвычайно настойчив.
Она протянула кастрюлю Лиде.
     - Ну что вы!
     -  Мне же  некуда спрятать!  Следят за  мной! Ночью они обыск у  меня в
комнате устроят. Я их хорошо знаю!
     - Но куда я это дену?
     - Вы к себе в комнату пока поставьте, под кровать, у вас никто не будет
искать. А завтра я жива буду - возьму. Ну скорей же! Христом-Богом молю!
     Полина говорила сердито, будто Лидочка была виновата в ее злоключениях.
И Лидочка подчинилась.
     Кастрюля была тяжелой, Лидочка чуть было не уронила ее.
     - Да  бегите же!  -  с раздражением к человеческой глупости воскликнула
Полина. Глаза  ее казались громадными, черными и даже страшными. Лида  стала
быстро  подниматься по лестнице, только раз оглянувшись, увидела, что Полина
стоит и глядит настойчиво вслед...
     Верхний  коридор  был  пуст.  Только  дверь  в  кабинет  докторши  была
приоткрыта. Лидочка проскочила ее, не  оглядываясь,  и уже побежала  к своей
комнате, как услышала сзади голос Ларисы Михайловны:
     - Иваницкая, что с вами? Что вы несете?
     У тебя мгновение, чтобы придумать ответ.
     - Ах, - Лидочка остановилась, оглянулась и ответила сразу, чтобы Лариса
Михайловна не  успела заглянуть  в  кастрюлю. - Я горячей воды  налила, хочу
голову помыть.
     - Но сейчас же ужин!
     - Вот именно! - достаточно ли жизнерадостно звучит  ее голос? -  В душе
никого нет, я спокойно вымоюсь.
     - Только на улицу после этого ни-ни! - крикнула добрая докторша.
     Лидочка спряталась  в  своей  комнате,  закрыла дверь. Темнота в первое
мгновение была спасительной, но тут же ей показалось, что Максим Исаевич так
и не ушел  - все  еще прячется в  комнате. Крепко прижав кастрюлю  к животу,
Лидочка нащупала на стене выключатель. Загорелся свет. Комната была пуста.
     Лидочка быстро нагнулась и задвинула кастрюлю под кровать.
     Высунула  нос  из двери -  нет  ли  докторши?  Она пробежала к  главной
лестнице, которой заканчивался коридор  с левой стороны. То  была  парадная,
широкая лестница, с трюмо в рост человека между пролетами.
     Навстречу Лидочке  поднимались незнакомые отдыхающие, по взгляду  одной
из   женщин  Лидочка   догадалась,  что   ее  прическа  не  в  порядке.  Она
остановилась, погляделась  в трюмо.  Не прическа,  а  воронье  гнездо.  Лида
поправила волосы, потом десять  раз медленно вздохнула и тут подумала: "Ну и
глупая я - чего же не посмотрела, что  в кастрюле? Неужели сокровища  князей
Трубецких? А я их- под кровать!".
     С этими мыслями  Лидочка вбежала в столовую, в дверях она столкнулась с
Борисом Пастернаком,  он  уступил ей дорогу. Алмазов, что  сидел  за средним
столом,   резко  обернулся  -  через  плечо  посмотрел  кошачьим  немигающим
взглядом. Альбина сидела рядом, тихая, как мышка.
     Лидочка пробежала к своему  месту.  Там  стояла тарелка с  макаронами -
Марта взяла для нее и сберегла. И ждала.
     - Ты что?-спросила Марта.
     -  Задержалась,- прошептала  Лида.  И, не  одолев внезапного  озорства,
добавила: - Твой поклонник прибегал, испугался.
     - Мой... что? Ах,  мерзавец!  Заяц толстозадый! Практически изнасиловал
меня, а теперь перепугался.
     - Девушки, - со  своего  стола  крикнул Матя. - Сегодня  танцы до утра!
Первый фокстрот за мной!
     - Спокойно, спокойно, - прервал поднявшийся гомон президент Филиппов. -
Для сведения граждан отдыхающих,  которые не  в  курсе  дела или  не  прочли
объявления возле входа в биллиардную, довожу до сведения, что никаких танцев
до  утра не  предусмотрено. Танцы проводятся в большой гостиной под патефон,
пластинки  привезены  уважаемым  профессором  Глазенапом,   за  что  мы  его
поблагодарим.
     Лидочка  обвела  взглядом  людей, сидевших  за  столами,  оживленных  и
радостно зашумевших, будто они в жизни еще  не занимались таким любопытным и
радостным  делом, как  танцы  под патефон.  Им нет дела  до бед  Альбины или
Полины.
     Ванюша  Окрошко  глядел на  Лидочку исподлобья  - видимо, унижение  уже
миновало и теперь ему страшно хотелось узнать, останется ли Лида на танцы. А
где Александрийский? Его не было - надо будет узнать, не заболел ли он.
     Как Лидочка ни отводила глаза, все же попалась - встретилась  с глазами
Алмазова, поймал он ее - подмигнул, как подмигивает рыбак попавшейся золотой
рыбке. Альбина смотрела в скатерть и водила по ней вилкой.
     Наверное, Лидочка должна была беспокоиться о кастрюле, желать заглянуть
в  нее  -  а вдруг  там золото  или адская машина? Но  думать о кастрюле  не
хотелось - что  бы там ни было - все  это от Лидочки бесконечно далеко. И не
очень  интересно.  Мало  ли  что хочется  хранить официантке в эмалированной
кастрюле.
     Быстро  проглотив макароны и запив  их чаем с  долькой  лимона, Лидочка
вскочила из-за стола, сказав лишь Марте, что вернется к танцам.
     Александрийского она отыскала быстро. Он  сидел Пастернаком в комнате у
докторши  Ларисы  Михайловны.   Там  горела  настольная  лампа  под  зеленым
абажуром.  Пастернак  держал  в  руке лист  бумаги,  он  читал, лишь  иногда
заглядывая в  нее. Лидочка не  посмела зайти,  но  остановилась перед дверью
так, что ее можно было увидеть.
     Александрийский, сидевший  лицом  к двери, почувствовал ее присутствие,
узнал Лидочку и поднял худую жилистую руку.
     - Ворота с полукруглой аркой,- читал Пастернак, не спеша, нараспев, для
себя, не заботясь о том, слушают его или нет.
     Холмы, луга, леса, овсы.
     В ограде мрак и холод парка,
     И дом навиданной красы.
     Там липы в несколько обхватов
     Справляют в сумраке аллей,
     Вершины друг за друга спрятав,
     Свой двухсотлетний юбилей.
     Они смыкают сверху своды,
     Внизу - лужайка и цветник,
     Который правильные ходы
     Пересекают напрямик...
     Лида  понимала,  что  Пастернак  говорит  об  Узком,  об  этих  аллеях,
увиденных точно и преображенных его талантом.
     Под липами, как в подземелье,
     Ни светлой точки на песке,
     И лишь отверстием туннеля
     Светлеет выход вдалеке...
     Пастернак замолк за мгновение до того, как послышался  снисходительный,
добродушный голос Алмазова:
     - Развлекаемся?
     Пастернак был неподвижен - словно превратился в камень, Александрийский
поморщился.
     -  С  какой  стати, сударь, -  сказал он,  -  вы мешаете людям? Вас  не
приглашали.
     - А я и не мешал, - улыбнулся  Алмазов, - Мы  с Альбиночкой шли мимо, и
нам так понравились стихи, что вы не представляете. Вы поэт, да?
     Или  он ничего не знал, или издевался  над ними. Так как никто Алмазову
не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь:
     - Я только вчера приехал, а  вы, товарищ  поэт, наверное, раньше  меня.
Так  что  не познакомились.  Ага, смотрю - и  Лида с вами. Ну  полный  набор
молодых дарований.  Тогда,  товарищ  поэт,  вы  продолжайте  знакомить  нас,
практических  работников, с изящными искусствами. Я  тут  заметил, что скоро
зима, а вы будто о лете пишете...
     Пастернак молча  сложил вдвое лист, положил на  колено, провел по сгибу
ногтем.
     - Я приглашаю вас к себе в номер, - сказал Александрийский. - Там тихо,
туда не входят без приглашения.
     - Правильно,  - Алмазов  буквально  нарывался  на  скандал, - у вас нам
будет лучше. Спокойнее.
     Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал
его, помог подняться.
     - Вы не устали? - спросил он.
     - Хорошая поэзия бодрит, - сказал Алмазов.
     Комната  Александрийского  была  на  первом этаже, но надо  было пройти
длинным коридором  в южный флигель. Лидочка  шла сразу за Александрийским  и
Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов.
     Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение.
     Они прошли  длинным коридором, по  красной ковровой  дорожке, у высоких
окон  стояли вазы с  астрами и хризантемами.  В  доме еще числился садовник,
оставшийся от Трубецких.
     У Алмазова  была возможность  спасти  лицо  -  подняться по лестнице на
второй этаж  флигеля. Но  он свернул в узкий коридорчик, ведущий  к комнатам
того крыла. Александрийский открыл дверь.
     - Заходите, Лидочка,- пригласил Александрийский.
     Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут
же за ним последовал Алмазов.
     У Лидочки сжалось сердце... Сейчас!
     - Я вас не приглашал, - Александрийский загородил дверь.
     - Я имею право, - сказал чекист. - Такое же, как и все.
     - Вы не у себя  в учреждении,  -  сказал  Александрийский.  - Научитесь
элементарной истине - есть места, куда вам вход запрещен.
     - Ну  зачем нам  с вами ссориться,-  Алмазов из последних  сил старался
сохранить мир. - Я  же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел
послушать стихи. Послушаю и уйду.
     - Так  вы уйдете, в конце концов,  или мне вас палкой гнать! - закричал
вдруг Александрийский.
     - Что-о?  -  тон  Алмазова  изменился  -  больше  у него  не  было  сил
изображать из себя интеллигентного человека.
     - А то,  - быстро сказал Пастернак,  который, как понимала Лидочка,  не
считал возможным оставить Александрийского один на один с  чекистом, - что я
в вашем присутствии не намерен читать. Поэтому прошу вас, не мешайте нам!
     Пастернак стал совсем молодым, лицо  густо потемнело, кулак, прижатый к
косяку двери, чтобы не пропустить Алмазова, сжался.
     - Ян, - взмолилась Альбина, - я тебя умоляю.
     - Молчать!  - Алмазов откинул ее  назад, Лидочка видела ее лишь  сквозь
открытую дверь - Альбина ахнула и исчезла - послышался удар, звон, наверное,
Альбина столкнулась с какой-то вазой.
     - Или вы меня пропускаете в комнату,- сказал  Алмазов низким, хриплым -
из живота  идущим голосом, - или пеняйте на себя. Я  на вас найду материал -
буржуи недобитые! Вы к себе смеете  не пускать - кого смеете не пускать... А
я вас к себе пущу - пущу и не выпущу.
     Лидочка  ощутила,  как  от  Алмазова тяжело  несет водкой и луком.  Она
вынуждена была отступить внутрь комнаты,
     -  Хватит,-  сказал  новый голос,  неожиданно  вторгшийся  во  взаимную
ненависть  сцепившихся голосов. За их спинами у  лестницы - стоял старший из
братьев Вавиловых, Николай. -  Хватит шума и криков  в санатории.  Я попрошу
вас,  Ян Янович,  немедленно уйти отсюда. Как  я понимаю,  вы приехали  сюда
отдыхать с дамой. Но так как вы не являетесь штатным работником Академии и у
вашего ведомства есть  свои  санатории,  то я должен  предупредить, что ваше
поведение заставит меня обратиться непосредственно  к товарищу Менжинскому и
сообщить, какие  слова и  действия вы позволяете в адрес уважаемых советских
ученых. Не думаю, что ваши руководители будут вами довольны.
     -  Товарищ Вавилов, - за  время этой длинной фразы  Алмазов успел взять
себя в руки. - Простите за невольный срыв - работа, нервы... Я ухожу.
     Альбина  промелькнула перед дверью, прижимая  платок  ко  лбу,  Алмазов
пошел за ней. Обернулся и сказал Вавилову;
     - Ваши ученые позволяют себе политические провокации.
     - Вот мы и квиты, - сказал Вавилов, глядя ему вслед, потом произнес:  -
А вы, Борис Леонидович, не хотите порадовать нас своим новым опусом?
     -  Борис  Леонидович  как  раз  собирался   прочесть  нам  оду  Узкому,
написанную недавно, - сказал дипломатично Александрийский.
     - Любопытно,  очень  любопытно,  -  сказал академик. - Возьмите меня  в
компанию. Я - плохой танцор,  да и боюсь, что президент Филиппов устроит бег
в мешках или игру в шарады с разоблачением империалистов.
     - Прошу вас, - сказал Александрийский.
     Пока рассаживались, Александрийский -  губы  синие,  бледный -  показал
Лидочке жестом на коробку с лекарствами. Лидочка  налила из графина  воды, и
Александрийский  принял пилюли. Все ждали,  пока ему станет лучше и  он даст
знак к продолжению чтения. Александрийский стал дышать медленнее.
     Пастернак  вновь прочел  стихотворение, посвященное  "Узкому",  Лидочка
запомнила последнюю строфу:
     "На старом дереве громоздком,
     Завешивая сверху дом,
     Горят закапанные воском
     Цветы, зажженные дождем".
     Странно, мы  все умрем, а это стихотворение будет жить отдельно от нас,
и через сто  лет читатель, не  ведающий  о  давно разрушенном "Узком", будет
представлять себе иные аллеи и иные поляны...
     Пастернак  назавтра уже  уезжал  -  если,  конечно,  грузовичок  сможет
выбраться по размытой дороге.
     - Вы не останетесь еще? - спросил Вавилов.
     - Нет, здесь плохой климат!
     - Ну что вы! - наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой.
     В  гостиной  горела  лишь одна  лампа,  у патефона  дежурил  старенький
Глазенап.  Все, кто мог,  - отплясывали фокстрот. Было очень душно  и шумно,
Матя сразу подхватил Лидочку - танцевать с ним было приятно - он  чувствовал
музыку и, главное, знал как вести партнершу.
     - Я вас ждал,-сказал он.
     В дверях гостиной стояла Полина и смотрела на Матю.
     Музыка прервалась. Лида хотела  сказать  Мате, что его ищут, но  Полина
ушла внутрь дверного проема.
     Из стопки,  лежавшей рядом с ним, Глазенап взял новую пластинку, поднес
к глазам и долго шевелил губами. Кто-то прикнул из толпы:
     - Румбу!
     - Танго! - произнес Глазенап торжествеяно, словно сам собирался сыграть
его для присутствующих.
     Началось  танго.  Танго  было  медленным  и  очень  страстным,  и  Лида
почувствовала, как страсть овладевает Матей. Она Мате симпатизировала, но не
настолько, чтобы обииматься с ним посреди зала, тем болев что прошедший день
научил ее слишком многому о странностях любви.
     - Матя, - сказала ода, - обернитесь к двери в столовую. Только не сразу
и не привлекая внимания. Вы анаете эту женщину?
     Матя послушно исполнил просьбу.
     - Странно, - соврал он, - но она глазеет на меня как знакомая.
     - У вас плохая память на лица?
     - Отличная.  Только  не  ночью,-  сказал  Матя и засмеялся  собствевной
шутке.
     - Точно не знаете?
     - Не помню,- сказал  Матя, и  Лидочка поверила бы ему, если  бы не была
днем свидетельницей его разговора с Полиной.
     Попытка отвлечь Матю не удалась, и он принялся гладить Лидочкину спину.
Он  делал  это очень  профессионально, и если бы  Лидочка  была  кошкой, то,
наверное бы, с ума сошла от счастья. Но она не была кошкой и потому сказала:
     - Сейчас замурлыкаю.
     - За вами трудно ухаживать,-сказал Матя.
     - Вы лучше расскажите мне что-нибудь очень интересное,
     - Неужели сейчас?
     - Как ваши дела с ужасной бомбой?
     - Не скажу - я не разговариваю о делах с любимыми девушками.
     - Вы правы, - согласилась Лида.
     Танец  кончился.  Глазенап  воздел свои толстые  ручки и закричал,  что
лучше всех исполнили аргентинское танго доктор Шавло и его партнерша.
     Все захлопали в ладоши.
     -  Матя, можно я  вас  попрошу  - стакан воды.  Ужасно хочется пить,  -
сказала Лида.
     Матя послушно потек  в путь. Но  Лида  отправляла его  в  этот путь  не
случайно. В  конце  концов должна же в этом  скорбном  и довольно неприятном
мире существовать одна настоящая тайна без участия Алмазова.
     Она понимала,  что так  не бывает,  но  теплилась какаято  надежда, что
тайна,   объединяющая   Полину   и   Матю,   окажется   скорее   интересной,
увлекательной,  но вовсе не страшной. Когда потом Лидочка старалась для себя
восстановить последовательность  событий  тех часов, ей было  почти смешно -
насколько человек склонен заблуждаться, если ему хочется заблуждаться.
     Отправив Матю на кухню, Лида прошла несколько шагов  за Матей и увидела
его посреди буфетной. Он ждал.
     Матя  улыбался  своим  мыслям. Лидочке был виден его профиль -  крупный
нос, покатый широкий лоб,  толстые губы,  выпуклые  глаза  -  лицо человека,
который  обожает много есть, любить женщин и работать - все с удовольствием.
Матя  уже  начал полнеть, но он -  крупный  мужчина, растолстеет как следует
только лет через десять.
     Из прохода на кухню вышла Полина.
     Полина передала Мате стакан с  водой,  но не ушла, а  что-то  стала ему
говорить,  Матя  пожал  плечами,  он  был недоволен,  но  Полина  продолжала
говорить.
     Матя отрицательно покачал головой и пошел к Лиде.
     - Пейте, - сказал он, - вы о чем-то задумались?
     -  Спасибо.-  Пить  совсем  не  хотелось.- О  чем  вы  разговаривали  с
подавальщицей?
     - Вы подглядывали, моя фея?
     - Не лишайте меня благосклонности. Я не питаю к вам зла.
     -  А я знаю, - сказал Матя. - Я всегда чувствую - нравлюсь или нет. Вот
та женщина - подавальщица, как вы ее называете,- меня не любит...
     - За что?
     Глазенап завел  фокстрот,  и  они снова  танцевали,  но Матя был  занят
своими  тревогами.  В  гостиной  стало меньше людей -  многие  разошлись  по
комнатам.
     - Она напомнила мне об одном эпизоде  из моей жизни, - сказал Матя. - Я
был тогда совсем мальчишкой и постарался потом изгнать из памяти все, что со
мной тогда произошло. У меня такое впечатление, будто это было не со мной.
     Лида не стала  расспрашивать.  Захочет - сам  расскажет.  Ему  хотелось
рассказать, но он не решался.
     Это было понятно  - двадцать лет назад ты мог поделиться тайной даже со
случайным попутчиком,  если чувствовал  к нему расположение. Твой собеседник
был волен выслушать или не выслушивать... но ведь не для доноса!
     С каждой секундой настроение Мати портилось.
     Он  оставил Лиду посреди комнаты и пошел прочь, как будто забыл  о том,
что с ней танцует. Лида растерянно поставила пустой стакан на столик рядом с
Глазенапом.
     - Спасибо, - сказал старик.
     Лида  пошла из гостиной и догнала Матю  в дверях. Как раз в этот момент
он обернулся.
     - Лида, - сказал он, - не уходите, я не хотел вас обидеть.
     Они стояли в  прихожей -  медведь  с подносом в лапах скалился и  косил
стеклянным глазом.
     - На самом деле,- сказал Матя,- я совершил  дурной поступок. Но я тогда
даже не догадывался, что  это дурной поступок. Все так себя вели... это была
гражданская война, и я  был на  одной стороне, а  те люди были на  другой...
Простите, Лида, я говорю совершенно лишнее...
     - Я ничего не слышала,- сказала Лида и повернулась, чтобы уйти.
     -  Нет, Лида, погодите, - сказал Матя. - В такие минуты  нужен человек,
которому ты веришь. Я знаю, что в наши дни уже нельзя верить никому, но если
в обществе никто не верит никому, значит, оно погибает.  Ведь верит же Ягода
своей жене?
     - Может быть, пойдем погуляем? - спросила Лида.
     - Вы хотите сказать, что здесь у стен есть уши?
     Лида пожала плечами.
     -  Не  думаю,  -  сказал Матя,  -  хороший  маленький микрофон  -  дело
серьезное. Его  еще надо из  Германии провезти, валютные  расходы оправдать.
Нет, здесь их ставить не стали.
     - Вы  правы, - сказала Лида, - только не из-за валюты, а потому что нет
смысла выслеживать - когда надо, нас заберут!
     - Наша с вами задача, Лидочка, чтобы в отличие от других нас  с вами не
взяли - ни сейчас, ни завтра. А тут как назло лезут с угрозами!
     Матя очень расстроился - он был из тех людей, кто не умеет и  не желает
скрывать своих расстройств.
     - Вы никому не расскажете? - спросил он.
     - Нет, - сказала Лидочка.
     Не было  у него никаких оснований доверять ей, но  Матя был игроком и к
тому же верил в свою способность приручать людей.
     -  Я был мальчишкой, гимназистом. Шел девятнадцатый год, Я был в охране
поезда.
     Матя поднял руку, останавливая возражение Лиды, затем продолжил:
     -  Честно сказать,  я рисковал жизнью куда меньше, чем мои сверстники в
окопах. В двадцать лет я  демобилизовался  по ранению,  кончил университет и
забыл обо  всем.  В  конце  концов  я выполнил  свой  долг,  мне  не  в  чем
раскаиваться. Вы верите?
     - Я  не знаю, -  сказала Лидочка,  потому что по всему  виду  Мати было
ясно,  что  у  него  в шкафу стоит скелет, и  Полина  неосторожно,  а может,
сознательно этот шкаф приоткрыла.
     - Это все пахнет пылью, - сказал Матя, словно угадал мысли Лиды.
     Кто-то прошел к лестнице, музыка прекратилась, поднялись шумом голоса и
потом сразу стихли - танцоры стали расходиться.
     - Ага, вот вы где скрываетесь! - к ним из гостиной шел Алмазов.
     Лидочка могла поклясться, что во время  танцев его  в гостиной не было.
Он мог  скрываться в  буфетной и тогда  слышал все,  что говорилось  Матей и
подавальщицей... А мог спуститься по задней лестнице...
     Матя пошел навстречу Алмазову, преграждая тому путь к Лидочке.
     - Что вам от меня нужно, Ян Янович? - спросил он. - Я к вашим услугам.
     - Ну и отлично, -  сказал  Алмазов. - Надеюсь, что вы не секретничали с
Иваницкой?
     - Мы говорили о любви и о погоде.
     - Отлично. И больше ни о чем?
     - Спокойной ночи, - сказала Лида.
     - Ну  почему вы нас  так  рано покидаете,  -  сказал  Алмазов, даже  не
стараясь казаться  искренним.  Он взял  Матю под руку  и повел в  сторону  -
толкнул дверь в биллиардную - там было темно. Не отпуская руки физика, зажег
там свет, затем обернулся и сказал Лидочке, широко улыбаясь:
     - Спать, спать, пошла спать!
     Подходя  к  лестнице,  Лидочка обернулась - Алмазов  усаживал  Матю  на
диван,  на котором скончался  философ Соловьев,  -  с  дивана Алмазову  было
удобно смотреть на дверь. А то, что сам  факт такого вечернего разговора мог
кого-то удивить, Алмазова, видно, уже не беспокоил.
     Марты в номере не было. Но  это еще  ничего  не  значило -  Марта могла
появиться  не одна.  Лидочка пыталась увидеть  в этом забавную  сторону,  но
настроение не располагало к юмору.
     Лидочка  посмотрела на  фосфоресцирующий циферблат часов.  Одиннадцатый
час.  Почему  же не бьет  гонг? Он  должен бить  в десять. Потом она  зажгла
лампу.  Тусклая  лампа  висела  под  самым  потолком,  и  от  этого  комната
становилась казенной и недружелюбной.
     Как палата в бедной больнице.
     Переодевшись  в  халатик,  Лидочка отправилась в  умывальню  - надо  бы
помыть голову, но, наверное  в душе опять нет горячей воды, завтра возьму на
кухне - в кастрюле... ах уж эта кастрюля, скорей бы Полина приходила за ней.
     Как только  Лидочка закрыла  за собой  дверь, дверца  в душевую кабинку
открылась и оттуда выскользнула Полина.
     - Ой, - сказала она, - я уж и не чаяла, что вы придете.
     - Я сейчас отдам, - сказала Лидочка, стараясь ее показать, как напугана
неожиданным появлением Полины.
     - Спасибо,  что сберегла, -  сказала  Полина.  _ Ведь  теперь мало  кто
захочет  помочь.  Не  спеши  - завтра отдашь... Если  со  мной что случится,
оставь себе пользуйся.
     - Спасибо, мне ничего не нужно.
     - Это ценность большая.
     - Возьмите кастрюлю,  спрячьте где-нибудь в парке  - парк громадный,  в
нем не то что кастрюлю, человека можно спрятать.
     -  Нельзя мне, - сказала Полина, - они  увидят, как я в парк пойду. Они
следят за мной.
     - А сейчас?
     - А  сейчас как следить? С улицы не  увидать,  а если  кто войдет, мы с
гобой сразу увидим. Слушай, а как звать тебя?
     - Полина, зачем  вы притворяетесь крестьянкой? Это же  не  ваш язык, не
ваша манеры.
     - Какой был мой язык и мои манеры - забыто. Об этом и разговор...
     Полина  отошла к окну,  замазанному  до  половины белой краской,  как в
вокзальном туалете, и привстала на цыпочки, вглядываясь в темноту.
     - Сколько  лет прошло, а он  здесь,  живой и сытый -  других уже  давно
постреляли, а он живет. Ты говоришь, почему у меня чужая речь - а она моя. Я
отвыкла от другой.
     И она продолжала говорить, не оборачиваясь, словно обращалась к кому-то
снаружи:
     - Вы меня осуждаете? Я кажусь  вам  недостаточно благородной? Допускаю.
Но у меня нет иного выхода. Мне не выбраться кз этой страны, я обложена, как
дикий зверь, и мне не от кого ждать милости. Почему я должна быть милостивой
к нему?  Он пожалел  меня,  девчонку? Я не  прошу  чрезмерной  платы за  мое
молчание. Нет, не прощение, прощение он  может вымолить только у Господа. Но
молчание могу подарить и я.
     Полина  отвернулась  от  окна.  В  тени  надбровий  ее  глаза  казались
бездонными ямами.
     - Я не знаю, о ком вы говорите, - сказала Лидочка.
     - В девятнадцатом Добровольческая  армия отступала, нас эвакуировали из
Киева  -  Петроградский  Елизаветинский  институт.  Кем  мы  были?  Курятник
голодных, обносившихся,  постоянно перепуганных,  но уже  привыкших  к такой
жизни цыплят, не забывших, что есть иная жизнь, и молящих Бога о возвращении
в  прошлое,  чтобы  не  было  хуже.  Наше  путешествие  началось  еще  зимой
восемнадцатого года, когда детям враждебных элементов не давали пайков. Тех,
у кого были родственники, разобрали по домам, а сиротам, на  казенном коште,
нищим эксплуататорам  трудового народа  ничего не оставалось,  как бежать из
Петрограда. Кто-то из  таких же, как и мы, бездомных преподавателей раздобыл
два  вагона,  и  наш  институт добрался  до Киева.  Там  пожили,  то получая
милостыню  неизвестно от кого,  то подрабатывая  сами  -  старшие  научились
торговать собой - а почему нет? Меня  они  не взяли,  слишком  была  худая и
некрасивая,  а то  бы взяли.  Они  не  себе  зарабатывали  -  они  для  всех
зарабатывали - вы не представляете, какие мы бывали счастливые, потому что в
том аду  мы были вместе и  заботились друг o дружке. Уже осень  кончалась  -
красные  опять   в   Киев  пришли,   и  нашей  Аварии  Осиповне  Загряжской,
даме-директорше,  стало  ясно  - надо  бежать в Екатеринослав -  на что  она
надеялась, я не знаю. Мы радовались, что будет тепло,  говорили, вот поживем
в Екатеринославе, нас  там ждут, уже квартиры подготовлены и жизнь сытая - а
там дальше, к морю, в Новороссийск. Мы немного до Екатеринослава не доехали.
Вы курите?
     - Нет.
     - Ладно, потерплю... Значит, я помню, как поезд остановился, ночь была.
Я проснулась от ужаса  - еще ничего, только голоса снаружи, кто-то  проходит
мимо  нашего  состава.  Потом тихо. Понятно, что  мы на станции стоим.  Я на
второй полке лежала, на животе, смотрела в  окно. Увидела, как  рядом с нами
другой  состав  остановился -  темно было, снег с  дождем, двадцать  девятое
декабря 1919 года - как раз под Новый год...
     Я смотрела на поезд и  не понимала, что в нем особенно  праздничного, а
потом  поняла - окна.  В  нем  все окна  горели электрическим светом и  были
прикрыты шторами - как до революции. Спереди и сзади платформы  с пушками, а
в  центре новые пульмановские вагоны. Из  поезда стали выскакивать солдаты -
без погонов,  большей  частью  в  кожаных куртках.  Я  не разобрала, что это
красные,  - у них  фуражки  были кожаные, а звездочки  маленькие.  Некоторые
вдоль состава  побежали,  кто-то в  нашу  сторону.  И  тут я  слышу,  как по
коридору быстро идут - это те, в куртках.  Мне бы хоть тогда испугаться, а я
и тогда не  испугалась. Я же не знала, что мы встретились с  поездом, самого
вождя Троцкого, а люди в коже были его охраной.
     - При  чем тут  Троцкий? - спросила Лида тихо,  оборачиваясь на  дверь,
потому что имя это было запретным, смертельно опасным..
     - Ни при чем, - отмахнулась Полина. - Я его  и не видала.  Они к нам по
делу пришли - проверяли состав, - ведь на соседнем пути  с самим командующим
-  а  вдруг  мы диверсию  устроим? Они  к  нам в  купе  заглянули, посветили
фонариком  и  дальше пошли. А я  тут  совсем проснулась и чувствую, какая  я
голодная. Я и  говорю  Тане - не помню уж, как ее  фамилия - она старше меня
была, - пойдем к господам военным, попросим  чего поесть.  Мы с ней уже  так
делали  и  другие  девочки  тоже.  Надо  было сиротками  казаться...  А  что
казаться, мы и были сиротками. Нас жалели и не трогали. Девочек не так часто
трогали, как теперь говорят... Тебе скучно?
     - Нет, говорите.
     - Мы  оделись, выскочили из  вагона, а они там  стояли, курили. И среди
них ваш Матя стоял. Матвей Ипполитович.
     - Шавло? Не может быть!
     - Он самый.
     - А что он там делал?
     - Что и все  - курил, анекдоты травил.  Что молодежь делает ночью, если
спать не велят?
     - Ну почему вы так уверены, что это был именно он?
     -  А потому что люди не меняются. Это только в романах жена мужа  через
двадцать лет узнать не может. А  в  жизни ты никого не забываешь. Да он и не
изменился  особенно - тогда ему лет двадцать было. Только без усиков.  Мы  к
ним подошли и  говорим, нет ли чего покушать. С ними Татьяна разговаривала -
она постарше. Тогда твой Матя засмеялся и говорит, чтобы  мы через полчаса к
пакгаузу приходили - и показал, куда. Они нам вынесут.
     - И вы не испугались?
     - Ты, видно, никогда сильно голодная не была.
     - Была.
     -  Тогда  молчи.  Если  человек  очень голодный,  у  него  осторожность
отказывает... Приходите,  говорят, через полчаса, ваш поезд никуда не уйдет,
мы  уже  Екатеринослав  берем,  сейчас у себя  чего поесть  сообразим  и вам
принесем. Через полчаса мы пришли, с нами Ирка третьей пошла. Мне бы не надо
связываться с девицами, они же почти что  взрослые, лет  по шестнадцать, а я
еще  ребенком  была, но, конечно, увязалась,  потому что  была голодная и не
боялась. Мы пошли с ними в этот  пакгауз, а там какие-то тюки были и стол, а
на  столе они поставили бутыль самогона,  сало и хлеб -  все без  обмана. Мы
вместе с ними ели,  они только  велели, чтобы мы не шумели, потому что у них
начальник строгий, если что,  он  их  выгонит  или расстреляет,  итальянская
фамилия, я точно  не помню.  Троцкого  они не называли, он для них был вроде
бога,  где-то далеко,  но они сказали, что если мы будем кричать, то они нас
зарежут. А  когда  выпили, то  полезли  нас  насиловать,  но не  дико.  Моим
подругам было легче, они  уже  не девочки, а  мне всего четырнадцать и очень
больно  было,  но  когда  я  хотела  кричать,  твой  физик  стал  мне  саблю
показывать.  Я плачу, мне больно, а он  смеялся, нервничал,  очереди ждет...
Дождался!  Они  нам  потом  с  собой  сала  дали,  для  девочек.  Мы  дальше
Екатеринослава не  пробрались тогда,  я  только следующим  летом  в Бердянск
попала, когда там уже Врангель был.
     - А Матвей Ипполитович? - спросила Лидочка.
     - Что? Он мне как бы первая любовь, без спросу.
     Лидочка знала,  что  Полина  не врет.  Все так и  было. И может, трудно
теперь  обвинять этих  молодцов - они же не знали,  что хорошо, а что плохо,
они даже девочек накормили...  Что я говорю?  Я  могла бы  очутиться  там на
пыльных мешках,  в  пакгаузе, а  любимый ученик  Ферми грозил бы сабелькой -
"Молчи!".
     - А он вас узнал? - спросила Лида.
     - Не знаю. Но я ему напомнила!  Он говорит -  не помню! А я думаю - все
помнит!
     - Вы ему сказали? Зачем?
     -  Потому что он мне  нужен. Потому что он испугается за свою карьеру и
поможет мне выбраться живой отсюда.
     - А  если  он  скажет,  что  ничего не  было?  Да  и какое  может  быть
наказание: девушка говорит,  что  он изнасиловал ее  на  фронте  Гражданской
войны. А вам скажут - ничего особенного.
     - Глупая ты, Лидия, -  сказала  Полина.  - Я не  знаю, чего  ему  здесь
нужно, но не зря  он вокруг гэпэушника вертится.  А что,  если завтра станет
известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И неважно -  насиловал, не
насиловал - главное Троцкий.
     В этот момент за спиной  что-то скрипнуло. Лидочка даже не поняла  что,
но Полина метнулась - прыгнула к кабинке -  рванула дверь - крючок в сторону
-  а  там,  внутри,  съезжившись,  сидела  на  стульчаке  Альбиночка,  глаза
нараспашку.
     Альбина не  могла отвести испуганных  глаз от  Полины  и, поднимаясь  и
натягивая штанишки, повторяла:
     - Я нечаянно здесь, я нечаянно, я только вошла, а вы  здесь говорите, а
мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно.
     И  беспрестанно  говоря,  Альбиночка  запахнула   халатик   -  шелковый
китайский с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, - и, уже не
оглядываясь, побежала к двери.
     - Зря я ее отпустила, - сказала Полина.
     - А что было делать?
     - Придушить,  сразу придушить.  Она все слышала. И про  кастрюлю, и про
Матвея Ипполитовича.
     Полина еще не кончила говорить, а Лидочка уже была в коридоре - халатик
Альбины сверкнул возле лестницы.
     - Альбина, - позвала Лида, стараясь говорить внятно и тихо.
     Альбина остановилась, словно ждала этого.
     - Вы одна? - спросила она. - Тогда не страшно.
     - Я прошу вас, - сказала Лида.
     -  Вы думаете,  что я ему расскажу? -  удивилась Альбина. -  Ни  в коем
случае!
     - Я вам так благодарна.
     - Хотя мы с вами узнали такие ужасные вещи!- прошептала  Альбина. -  Об
этом, наверное, должна знать милиция.
     - Нет!
     Следуя  взгляду Альбины, Лида повернула голову - Полина стояла зловещей
тенью у приоткрытой двери умывальни. Лидочка махнула ей рукой - уходи!
     - Какая ужасная жизнь у людей, - прошептала Альбина. - А вы могли такое
представить про Матвея Ипполитовича?
     Дверь рядом приоткрылась - неизвестно кому принадлежащий голос изрек:
     -  Гонг  был  уже  давно. Постарайтесь соблюдать тишину в  общественных
местах.
     - Завтра все надо будет обсудить, - сказала Альбиночка. - Хорошо?
     - Хорошо.
     - Я  только  вам  здесь доверяю.  Как ужасно  -  кто-то  покажется тебе
приятным человеком, а он окажется насильником.
     С этими  словами  Альбина  убежала  вниз  по  лестнице,  а  Лидочка еще
некоторое время  стояла неподвижно, потому что  не могла разобраться в своих
мыслях.  Ей  хотелось  поверить Альбине, и  она даже  надеялась, что Альбина
искренне говорила  с  ней.  Ведь никто,  кроме Лидочки, не знал,  кто  такая
Альбина на самом деле и как она страдает от своего унизительного положения.
     Лида  вернулась в умывальню,  но  Полины не  застала -  жаль, могла  бы
немного и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной  в
комнате у Лиды. Если  остается хоть маленькая опасность, что Альбина  вольно
или  невольно  проговорится  Алмазову,  то  Лидочка  окажется  в  опасности.
Выбросить бы эту кастрюлю...
     Лидочка дошла до конца коридора, заглянула на  лестницу - Полины  нигде
нет. Пойти спать? Совершенно не хочется - ни в одном глазу. Снизу доносилась
тихая музыка - неужели еще кто-то танцует?
     Лида начала  было спускаться по лесенке вниз, к  кухне,  но  тут музыка
оборвалась.  И Лида поняла, что никого не хочет  видеть. Что  она смертельно
устала за этот день - если бы она знала, что хотя бы за час сможет добраться
до трамвая, до какой-нибудь телеги, которая привезет ее  в Москву, она бы не
испугалась дождя и ветра - только бы отделаться от тягучей действительности,
от ощущения, будто ты упала на дорожку из размокшей глины, набирая скорость,
скользишь под  уклон,  стараясь уцепиться  пальцами  за мокрые  травинки  по
сторонам. Но  разве  так остановишься  - а внизу гладкая  поверхность омута,
черного в тени стволов, - так и ждет, когда ты влетишь в пруд.
     Лидочка вернулась  к себе,  по дороге  заглянула в докторский  кабинет.
Дверь в него была  приоткрыта, Лариса Михайловна,  освещенная слабым  светом
настольной лампы,  спала на  кожаном диванчике, подтянув ноги,  - в  "Узком"
рано ложились и рано вставали.
     По парадной лестнице кто-то поднимался.  Лида увидела,  как  в коридоре
появился президент  Филиппов, который нес, прижав к животу, патефон, за ним,
осторожно ступая,  Марта  несла пластинки в  бумажных  конвертах.  Свободной
рукой она то и дело взбивала волосы - видно, была пьяна.
     - Лида, ты почему не спишь? - спросила  она, увидев соседку. - Гонг уже
звучал. Товарищ Филиппов тобой недоволен!
     Филиппов зашагал  быстрее, будто старался показать Лиде, что незнаком с
Мартой.
     - Вы идите,  идите, - сказала  Марта, - я принесу  пластинки через  три
минуты!
     -  Надо помочь,  - продолжала  Марта так, чтобы президент слышал. И при
этом она  локтем отталкивала  Лиду к двери в их комнату  и  делала  страшные
глаза - впрочем, ей и не стоило для этого особо напрягаться - глаза блестели
воодушевленно,  ибо  Марта  намеревалась - в  том у Лиды  не  было  никакого
сомнения - подарить свое тело  товарищу президенту Санузии. Только бы  не  в
нашей комнате, мысленно заклинала Лидочка, я так хочу лечь в постель. Она об
этом искренне мечтала, совершенно забыв о том, что всего три минуты назад ей
вовсе не хотелось заходить в комнату.
     Остановившись в дверях, Марта прошептала:
     - Я  только отнесу  ему пластинки, он  такой  беспомощный,  все мужчины
такие беспомощные.
     Мысль о беспомощности мужчин страшно развеселила Марту. Лидочка, хоть и
зажатая  в дверях,  видела через  плечо  Марты,  как  президент  на цыпочках
пробежал полосу  света, падавшую в тускло освещенный  коридор из докторского
кабинета,  и  замедлил движение  у лесенки,  откуда был  поворот в маленький
коридорчик к комнате президента санатория.
     -  Ты  дверь не  запирай,  -  продолжала  жарко  шептать Марта, обдавая
Лидочку запахом портвейна. - Я через час вернусь, а может, позже, но ты спи,
не обращай внимания, он очень страстный, ты же знаешь,  какие страстные  эти
худенькие! -  Мысль показалась Марте и вовсе забавной, и она начала смеяться
высоким голосом. И Лида сказала:
     - Вы идите к нему, а то всех разбудите.
     - Кого еще всех?
     Сказано это было тоном фаворитки, которая отныне не намерена  считаться
с удобствами прочих чинов двора.
     - Там Лариса  Михайловна, -  сказала Лида, показав  на полосу  света из
докторского кабинета.
     - А мне что? Я  имею  право гулять где хочу! - сказала Марта, но уже не
так уверенно. - Не запирай, хорошо, птичка?
     Лида не стала  напоминать Марте, что дверь в комнату не запирается, так
как Марта знала об этом лучше, чем Лида, хотя умудрялась об этом забывать.
     Лида улеглась в постель, открыла книжку и тут же  поняла, что читать не
хочется. Она вскочила,  босиком добежала до выключателя. В комнате стало так
темно, что перед глазами вспыхнули  белые круги.  Нащупав  постель,  Лидочка
улеглась и  закрыла глаза.  Но перед глазами плыли сцены и  люди  прошедшего
дня,  впрочем, они  уже не  пугали и не вызывали отвращения - если  их  всех
понять, то они не такие плохие...
     Кровать  превратилась  в  темный вагон,  колеса  постукивали  на стыках
рельсов, по коридору  шли  какие-то  люди, не видные, но слышные по  шагам и
разговору.
     Матя заглянул в купе и склонился к Лиде. "Не спишь? - спросил он. - Мне
придется  лечь с  тобой, потому  что иначе они подумают, что  ты одна и я не
смогу тебя защитить  от иудушки Троцкого". Лидочкя  испытывала  радостное  и
благодарное  чувство  к Мате, который рисковал навлечь  на себя  гнев самого
военкома. Матя обратился к  ней лицом, Лидочка попыталась обнять его,  но на
Мате была такая скользкая кожаная куртка,  что ее  руки соскальзывали с  его
спины и от этого возникало раздражение - он сейчас уйдет.
     Лидочке хотелось попросить Матю, чтобы он снял эту проклятую куртку, но
она знала, что он охраняет товарища Троцкого и поэтому не имеет  права снять
куртку, но никому нельзя было сказать это слово: "Троцкий". Лидочка боролась
с проклятой  курткой -  ну  как ее  снимешь? Матя помогал  ей, но без особой
охоты,  потому что он был на службе и ему нельзя было снимать куртку. Ну вот
наконец-то пальцы Лиды дотронулись  до плеч Мати -  только бы кто-нибудь  не
вошел в  дверь!  И  как  будто сглазила! -  вагон дернулся, дверь с грохотом
поехала в сторону и в дверях возник сам товарищ Троцкий в черной маске.
     Лида проснулась, продолжая оставаться  в страху. и ей все еще казалось,
что она в вагоне - только  поезд стоит.  Она осторожно двинула правой рукой,
словно  желая  удостовериться, здесь ли Матя или он успел убежать, - и почти
одновременно облегчение оттого, что Матя убежал от гнева товарища  Троцкого,
сменилось  внутренним пониманием,  что все это был лишь сон, а на самом деле
она лежит у  себя  в комнате в  "Узком", и  проснулась  она от шума - кто-то
вошел в комнату. Сейчас-то было  тихо,  совсем тихо, но она точно знала, что
ее  разбудил кто-то, вошедший  сюда. И  этот человек не хочет, чтобы она его
услышала.
     Надо было подняться и выгнать этого человека...
     Или  хотя  бы закричать.  Ведь  она не  в пакгаузе  каком-нибудь,  а  в
санатории ЦЭКУБУ, наполненном народом, как банка селедкой, - сейчас закричу,
и все станет на свои места.  Но она не кричала, потому  что кричать неловко,
неприлично,  только  такие  невоспитанные  люди,  как  Марта   Крафт,  могут
закричать посреди ночи и  всех перепугать. Вместо этого надо спокойно встать
с постели и посмотреть, кто там вошел к ней в комнату.
     Убедив себя  в этом, Лида  поняла, что сделать этого никогда не сможет.
Слишком страшно. Она продолжала лежать неподвижно, стараясь уловить в тишине
дыхание пришельца и предвосхитить его опасное движение.
     Подушка была невысока, и, лежа на спине, Лидочка  видела только потолок
и верхнюю часть дальней стены, но даже по этим деталям она поняла, что дверь
в комнату приоткрыта - на потолок и стену падал отсвет коридорной лампы.
     Наконец  Лиде,  как  ей показалось,  удалось  в  почти  беззвучных,  но
многочисленных шепотах старого дома различить быстрое  дыхание человека.. Он
стоял и ждал чего-то. Не решается броситься на нее?
     Дальнейшее  бездействие было совершенно  невыносимо, потому  что  чужой
беззвучно приближался  на расстояние  броска, - и у  него был нож! И Лидочка
скорее инстинктивно, нежели  по  велению разума,  приподняла голову, склонив
вперед шею, увидела светящуюся щель  в двери, которая была перекрыта  черной
тенью  человека. Он стоял у двери, но смотрел не на  нее, а наружу - значит,
он шел  по коридору, почему-то  захотел  спрятаться - и  спрятался в комнате
Лидочки.
     Правда, это было  самоутешением.  Скорее всего он выглядывал в коридор,
чтобы  убедиться, что  там  никого нет,  а  затем обратить свои подлые  лапы
против беззащитной Лидочки,
     Но раз человек был у двери и в один прыжок ему до Лиды не добраться, не
придумав ничего лучше, она решила спрятаться  под кроватью. Да  и не было  в
комнате  другого  места,  чтобы спрятаться.  Окно  заперто, а  путь  к двери
перекрыт насильником.
     Для того  чтобы  спрятаться под кровать,  надо  с нее  слезть.  Лидочка
осторожно  села  и  спустила  ноги  на  пол,  а  кровать  отозвалась на  это
осторожное движение  дружным визгом  всех  своих  пружин.  Таким  громким  и
наглым, что Лидочка спрыгнула с кровати и кинулась к окну, а насильник издал
приглушенный  звук,  открыл дверь  и выскочил в  коридор. Дверь  закрылась и
стало  совершенно  темно.  Слышно было,  как  по  коридору  простучали  шаги
насильника, но  куда  они простучали и что  стало  потом, Лидочка не  знала,
потому что в ушах у нее кровь стучала громче шагов.
     Лида  не  знала,  сколько  она  простояла  неподвижно,   ожидая,  когда
насильник  вернется, чтобы довершить свое гадкое дело,  но тут до нее дошло,
что это - далеко не лучшая линия поведения. Она поняла также, что у нее есть
два  выхода - либо бежать  из  комнаты, либо забаррикадировать дверь. Можно,
конечно, было  сходить к президенту и вытребовать  назад  Марту,  по, вернее
всего, этим она огорчила бы и президента, и Марту.
     Так  что  Лида  избрала  второй  путь   и   пошла  к  двери,  чтобы  ее
забаррикадировать. Для  этого  она  взяла  тот стул,  что  стоял у  окна,  и
одновременно стала подталкивать к двери тумбочку.
     Толкая перед собой  тумбочку  и  держа над головой  стул, Лидочка почти
дошла до двери, когда натолкнулась на неожиданное препятствие.
     Нечто  мягкое и податливое  заполнило  проход в  комнату  и  не  давало
тумбочке продвинуться вперед.
     Нe  догадываясь,  что  это могло быть, Лидочка  поставила  стул на пол,
обошла тумбочку и  протянула  вперед руку. И рука  ее  натолкнулась  на чуть
теплое человеческое лицо.
     Почему-то первая мысль - может, оттого, что мозг всегда норовит изгнать
из себя  самое  страшное,-  была такая: "Ну вот, такой пьяный, что заснул!".
Рука скользнула по волосам - волосы были длинные, голова под  давлением руки
бессильно свалилась набок - Марта? Это Марта вернулась домой в таком виде?
     Лидочка  хотела  зажечь свет, но мешали тумбочка и стул  -  проще  было
дотянуться  до двери  и толкнуть  ее,  чтобы разглядеть Марту.  Лидочка  уже
догадалась,  что в  роли  насильника выступал  президент.  Он  дотащил  свою
подругу до комнаты, а потом сбежал. Внутренне  улыбаясь оттого, что страшное
пробуждение  завершилось таким обычным  анекдотом,  Лидочка  толкнула дверь.
Дверь отворилась. Лидочка хотела сказать: "Марта, пора спать".
     И в тот же момент она поняла: во-первых, что на полу неловко сидит, как
брошенная мягкая кукла, подавальшица Полина; во-вторых, Полина мертва. Глаза
ее были  приоткрыты и видны полоски  белков, да и сама  голова склонена так,
как не может склонить голову живой человек.




     Потом уж Лидочка удивилась - почему она не закричала? В  таких страшных
ситуациях положено  кричать, звать на помощь.  Трудно поверить,  но  Лидочку
остановили  и заставили  молчать  вовсе  не  уроки, полученные  от жизни,  а
мысленный  взгляд  на   саму  себя  -  в  одной  ночной   рубашке,  босиком,
взлохмаченная.  Возможно,  в  подобном  виде  и положено  бегать  по  ночным
коридорам с криком: "Убили-и-и!", но женщины, хорошо воспитанные, себе этого
не позволяют.
     Не решаясь ни на что, Лидочка стояла, замерев над телом Полины.
     Так прошло, может быть, несколько минут, а может - несколько часов.
     Убийца не возвращался.
     Может  быть,  он  стоит  поблизости?  Надо  бежать  из комнаты. Лидочка
заставила  себя сделать два быстрых шага к кровати, схватить халатик и сжать
в кулаке.
     Это  движение  вселило  в  нее  какую-то  толику  уверенности в себе  -
оказалось, ноги подчиняются, руки движутся, глаза смотрят... Теперь бы дойти
до двери - вертикальная, шириной  в ладонь, полоса света -  щель притягивала
Лидочку, как  бабочку фонарик. Так и не надевая халатика, она шагнула было к
двери, но  тут же нога натолкнулась  на заголенную ногу Полины, еще хранящую
остаток  тепла. Не отдавая себе отчета,  Лида подпрыгнула и отлетела  назад.
Сердце колотилось  как сумасшедшее,  воздуха не хватало. Лидочка постаралась
считать, чтобы  успокоить  сердце,  и  досчитала до пятидесяти-ей  был виден
склоненный набок  четкий профиль Полины.  Никто уже никогда не  поцелует эти
губы... Что я думаю, что я несу! Мне же надо бежать!
     И снова двинулась к двери.  На этот раз она осторожно перешагнула через
Полину и замерла, схватившись за ручку двери.
     В коридоре тихо...
     Лида  прижала  лицо  к  щели.  Направо коридор  был пуст.  Теперь  надо
приоткрыть  ддерь  пошире,  высунуть голову в коридор и поглядеть  в  другую
сторону.
     Лида потянула дверь на себя, и дверь неожиданно заскрипела. Лида  снова
замерла. Она подумала: вот я сейчас увижу, что коридор пустой. А дальше что?
Куда я побегу? К кому?
     Алмазов? Ему по должности надо  бы оказаться здесь первым. А может, это
он  оставил тело убитой Полипы  здесь, потому что  Альбиночка все рассказала
ему, и теперь он хочет  погубить Лиду? Может быть, позвать Матю? А что, если
убийца-и есть Матя? Полина пригрозила его разоблачить - он испугался...
     Бежать к президенту и стаскивать его с Марты?
     Нет...  спасительным облегчением возникла  самая простая и естественная
мысль - дежурная докторша, Лариса Михайловна!
     Лидочка накинула  халатик и со смешанным чувством  страха  и облегчения
выскользнула  в слабо освещенный  дежурной лампочкой  над лестницей коридор,
который с  другой стороны  тонул в полной  темноте  и  именно оттуда  за ней
наверняка наблюдал убийца.
     Но если он и  наблюдал, то кинуться на  нее  не посмел - понимал, что у
Лидочки будет время закричать и, может, даже убежать.
     Ступням было холодно,  Лидочка  забыла обуться,  Кабинет  врачихи через
четыре двери.  Но это  расстояние надо  пройти, а  спину  тебе сверлят глаза
убийцы.
     Лидочка  добежала до кабинета на цыпочках. Дверь была закрыта.  Лидочка
легонько ткнулась в нее  -  не  открывается.  Лидочка нажала сильнее,  ручка
послушно повернулась вниз,  но дверь была  заперта. Как же так! Лидочка даже
рассердилась - ведь доктору положено оставаться рядом с больными? Куда могла
уйти Лариса Михайловна?
     Лидочка постучала костяшками пальцев. Изнутри никто не отозвался.
     Тревога  заставила  через  плечо  поглядеть  в  черную  даль  коридора.
Показалось, что там кто-то шевельнулся.
     Лидочка в отчаянии трясла дверь. Конечно же, заперто!
     Оставаться дольше возле двери на виду у убийцы, который вот-вот решится
и бросится на нее, было невозможно, В комнату она не вернется - хоть убейте!
Значит, для  нее оставался  лишь путь по  лесенке вниз, к  кухне и столовой.
Почему-то  Лидочка  была  уверена, что убийца,  когда бежал  из ее  комнаты,
повернул не к освещенному концу коридора, а укрылся в темноте.
     Может, потому, что сама Лидочка поступила бы именно так.
     Но куда она денется, оказавшись внизу?
     Лидочка  не успела  ничего придумать, как  услышала, что в темном конце
коридора скрипнула половица, будто кто-то  тяжелый  нетерпеливо переступил с
ноги  на  ногу. Этот скрип, как толчок,  спихнул Лидочку  вниз по лесенке, в
темноту-на ощупь к двери в коридор, соединяющий кухню и  буфетную, туда, где
Полина вчера передала ей кастрюлю... Еще этой кастрюли не хватало!  А может,
Полина вернулась за кастрюлей, как обещала, а в дверях ее настиг убийца? Или
уже была ранена, но надеялась, что Лида ей поможет?
     В полной темноте,  нащупав  дверь в коридорчик, Лида замерла, И тут  же
услышала,  как  наверху,  над  самой  головой,  скрипнула  половица,  старая
деревянная ступенька прогнулась под подошвой башмака, вот еще короткий скрип
- кто-то  осторожно спускался по  лесенке, приближаясь к Лидочке  и полагая,
видно, что ей от него не сбежать!
     Лида рванула на себя дверь - та не поддавалась!
     Оказывается, она попала в ловушку... Уже было слышно сдавленное дыхание
человека, который спускался по лесенке. Он настолько приблизился к Лиде, что
ей было слышно, как толчками к нему в легкие прорывается воздух.
     Ручка  двери  повернулась  вниз,  дверь  послушно  и  почти   беззвучно
отворилась вперед, и  Лидочка сразу же захлопнула ее за спиной. Буквально  в
тот же момент преследователь тяжело и гулко ударился в дверь, но Лидочка уже
бежала налево, ее  голые ступни стучали по гулкому полу буфетной. В столовой
она  налетела на  угол  стола  и  было  очень больно.  Пришлось  на  секунду
остановиться, чтобы сообразить, где же дверь в гостиную. И тут она услышала,
как хлопнула дверь сзади  -  значит, преследователь открыл ее и  его тяжелые
шаги, уже не скрываясь, забухали по полу.
     Лидочка превозмогла кошачье, инстинктивное и опасное желание спрятаться
под большим  столом  и затаиться там.  Различив высокий  прямоугольник белой
двустворчатой двери, она  ринулась  к ней, и ей даже повезло - она  толкнула
нужную правую половинку и оказалась в гостиной.
     Преследователь  топал  за ней,  тоже ударился об  угол  стола,  и стол,
тяжело царапая по  паркету ножкой, проехал к двери; на пол упало и разбилось
чтото стеклянное.
     Ах, насколько лучше быть  преследователем, особенно  в темноте, в доме,
полном лестниц,  дверей, перекодов и тупиков! Ведь  ты смотришь перед собой,
ты все  время видишь  свою  жертву, ты  соизмеряешь свои усилия  с  усилиями
жертвы. Тебе не  надо  ломать голову над проблемой  - прятаться  или бежать?
Лидочка не  могла даже 0бернуться,  чтобы  посмотреть, кто за  ней гонится и
быстро ли он ее настигает.
     Как бы уже почувствовав прикосновение когтей убийцы к горлу, к волосам,
Лидочка помчалась вперед, выскочила к темной парадной лестнице, пробежала по
узкому коридорчику, что вел в южный жилой флигель.
     Сзади,  но  уже  на  большем  расстоянии  (кролик обретает  способность
определять расстояние до  смертельной  опасности),  грохнула -  вдребезги  -
фаянсовая  ваза,  такая  большая,  что Трубецкие ее  нс  смогли  вывезги,  а
крестьяне и реквизиторы  -  украсть. Грохот  прокатился  по всему дому, и  в
значительной  степени  из-за этого столкновения замедлилась резвость убийцы.
Скорее всего это и спасло Лидочку.
     Она достигла конца коридора и тут же поняла, куда бежать.
     Направо, теперь налево... в маленький коридорчик - и  вот белая  дверь.
Добежав, Лидочка,  чуть  не  падая,  хотела постучать в нее,  но  дверь сама
открылась ей навстречу.
     В  комнате горела лампа на большом письменном столе. И хоть свет ее был
закрыт от глаз круглым зеленым абажуром,  Лидочка зажмурилась - так это было
ярко.
     В  комнате,  не успев погасить  скорость  бега,  она  уткнулась  носом,
ударилась ладонями,  чуть  не сшибла  с ног  Александрийского, который стоял
недалеко от двери. Он  открыл ее навстречу бегущим  Лидочкиным  шагам, будто
был  уверен,  что Лидочка  бежит именно  к нему и нуждается  в его  помощи и
защите.
     Александрийский отступил на шаг под ударом Лидочки, но удержался и даже
смог  обнять ее  за плечи,  защищая и останавливая. За это мгновение Лидочка
уже поняла, что ей надо  делать, -  она вырвалась из рук Александрийского  и
обернулась к открытой двери, ожидая, что там появится лицо убийцы. За дверью
была лишь темнота. Лидочка захлопнула дверь.
     - Скорее! - прохрипела она, потому  что от напряжения не могла говорить
иначе. - Заприте! Он там!
     - Лидочка, -  сказал Александрийский. Он уже стоял рядом,  отстраняя ее
от двери. - Успокойтесь, садитесь!
     - Нет, заприте, заприте! Вы ничего не понимаете!
     -  Ничего  не понимаю? Совершенно точно,  - согласился Александрийский,
по-вольтеровски  улыбаясь.-  Но  польщен  таким поздним,  а  вернее  ранним,
визитом.
     Лидочка нащупала задвижку - закрыло дверь на нее.
     - Пускай, - сказала она, - пускай только попробует!
     Никто в дверь не ломился.
     - Что случилось? - спросил Александрийский. - На вас лица нет. - Тут он
увидел, что Лидочка босая. - Сейчас же идите на ковер! Вы же простудитесь!
     - Вы ничего не понимаете!
     - Всему следует искать самые элементарные  объяснения. Я бы сказал, что
некто очень  страшный попытался  войти  к вам в комнату и  посягнул  на вашу
девичью  честь,  -  Александрийский продолжал  улыбаться,  и  Лидочке  стало
противно, что по ее виду можно подумать такое...
     Он,  наверное,  думает,  что  я   сама  кого-то  пригласила,   а  потом
испугалась. Он же старый, ему все кажется смешным...
     - Вы ничего не понимаете! - сказала еще раз Лидочка и перешла на ковер,
ступням стало теплее.
     - Куда уж мне, - сказ.ал Александрийский.  -  Я бы  пожертвовал вам мои
шлепанцы, но они, к сожалению, на мне.
     - Он ее убил! - сказала Лидочка. - Понимаете, он ее убил, а потом хотел
убить меня, потому что я зидела.
     - Что видела? - спросил Александрийский.
     - Марта ушла, я одна была, я думала, что это Марта вернулась, а это она
лежит, вернее сидит, на полу...
     Рассказывя,  Лидочка понимала,  что Александрийский ей  верит или почти
верит,  но,  даже  веря  ей,  слушает  это  как  историю,  приключившуюся  с
молоденькой  девчушкой, у  которой  действительность  и  ночное  воображение
настолько перепутаны, что она и  сама не знает, где  же проходит грань между
ними.
     -  Вы уверены, - сказал он, когда Лидочка 8 нескольких сбивчивых фразах
рассказала  о том, как нашла Полину и как потом  за ней гнался убийца,  - вы
уверены, что эта женщина была мертва? И тем более убита?
     - Но я же ее трогала!
     - Вы трогали ее в темноте? Не зажигая света?
     - Я видела - у нее глаза были открыты...
     - И вы ни разу не видели вашего преследователя?
     - Я слышала. Этого достаточно. Я  ничего не придумываю! Да он же вазу в
коридоре свалил!
     - Это не вы?
     - Это он, честное слово - он.
     - Этот грохот и заставил меня подняться, - сказал  Александрийский. - Я
сидел работал - не спалось. И тут услышал страшный грохот... потом появились
вы! И знаете... - улыбка вдруг стала смущенной-может быть, неверное, тусклое
освещение в комнате было тому виной. -  Такая  тишина  и пустота, словно уже
наступил  конец света. И вдруг  - грохот, топот и  влетаете вы,  как летучих
конников отряд!  И  жизнь  вернулась. Но не успел я обрадоваться этому,  как
обнаруживается, что и вы -  черный посланец, дурной гонец, таким  еще не так
давно отрубали  головы...  Не  сердитесь,  милая  Лида, сейчас я  отправлюсь
вместе с вами, мы поднимемся и обнаружим, что никакой Полины в вашей комнате
нет, что вам все померещилось.
     - Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.
     - Людей у нас убивают. И  слишком  много, и,  боюсь, будут  убивать еще
больше. Но не  так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется  у
нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийствстатьями.
     Александрийский запахнул халат и сказал:
     -  Вам  придется взять  мои  ботинки.  У  меня небольшая ступня.  Я  бы
пожаловал вам шлепанцы, но для  меня надевание ботинок  - операция сложная и
длительная, я с трудом нагибаюсь.
     Лидочка послушно  надела  ботинки. Время двигалось медленно - профессор
все никак не мог завязать  пояс, Лидочка смотрела  на  его  длиные,  тонкие,
распухшие в  суставах пальцы -  как  они неуверенно двигались. И она поняла,
что профессор был старым и больным человеком.
     -  Пойдем, покажите  мне сцену  преступления,  как говорит  моя  старая
подруга Агафья Кристи. Не знакомы?
     -  Нет,  я не слышала  о такой  подруге. - Зачем он  говорит о каких-то
подругах?
     - Разумеется, мы  должны были первым делом позвюнить  в Скотленд-Ярд, -
продолжал Александрийский, направляясь наконец  к  двери. Халат  у него  был
темно-вишневый, бархатный,  чуть  вытертый на локтях, с  отложным  бархатным
воротником  - дореволюционное создание, похожий был  у папы. - Но у  меня  в
комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если  вы правы,
мы позвоним  в МУР из докторского кабинета,  и с рассветом примчатся  бравые
милиционеры. Сколько сейчас времени?
     Лидочка поглядела  на  свое запястье -  часов не было, часы остались  в
комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:
     - Двадцать минут седьмого.
     - Как? Уже утро?  - внутренние Лидочкины часы уверяли  ее, что вокруг -
глубокая ночь.
     - Утро больших приключений.
     - Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?
     - Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.
     - Но ошиблась?
     - Возможно.
     Александрийский открыл дверь,  пропуская Лидочку вперед.  Она услышала,
как неровно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?
     Лидочка замешкалась  - ей не хотелось вновь оказываться в  коридоре, но
тут она  услышала голоса.  Слов не разберешь, но по тону  слышно  было,  что
разговор  идет  относительно  спокойный,  без  крика.  И  все  страхи  сразу
испарились - Лида смело пошла вперед.
     Александрийский последовал за ней.
     В  коридоре горел свет,  на  ковровой красной  дорожке  были  рассыпаны
большие и маленькие осколки большой  китайской вазы, что  недавно стояла  на
невысокой подставке возле зеркала. В центре  этой груды черепков возвышалась
дополнительным холмиком груда  окурков.  Почему-то  Лидочка в первую очередь
увидела  эту  гору  окурков  и  поразилась  тому,  сколько их  накопилось  в
китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть в нее.
     Только  после этого Лидочка увидела людей, собравшихся  вокруг останков
вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не
ложилась.  Марта  Крафт,  а  также докторша  Лариса  Михайловна  и  какая-то
неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно
из отдыхающих, потому что была в халате.
     - Вот и она! - воскликнула Марта при виде Лидочки.
     - Это вы сделали?  - спросил президент. В обычной жизни его волосы были
тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове
образовалось неаккуратное воронье гнездо.
     - Я первый раз это вижу, - сказала Лидочка.
     -  Тогда  объясните мне, почему  вы здесь  оказались  в такое время и в
таком виде?
     Еще  за секунду до этого Лидочка намеревалась  сообщить  президенту как
официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца.
Но тон  президента и  воронье гнездо на его  голове сделали  такое признание
нелепым и наивным. К тому же он не выносил Лидочку и не  скрывал этого,  так
что любое признание он тут же обратит ей во вред.
     - По той же  причине,  по  которой вы очутились здесь в такое время и в
таком виде, - сказала Лидочка.
     Она не хотела, чтобы ее  слова  звучали наглым вызовом, но именно так и
вышло.  Глаза  президента сузились от возмущения,  он  приоткрыл  рот, вновь
закрыл его - и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать
совершенно ненужные разоблачения, но не  успели перебить Филиппова, как  тот
закричал так, что было, наверное, слышно в Москве:
     - Это вы позвольте! -  кричал Филиппов. - Это вы поглядите, в  каком вы
виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что
я попрошу  без намеков на наши отношения. А вот вы в шесть  утра выходите из
мужской комнаты черт  знает в чем и совершенно не стесняетесь, и  даже бьете
государственные  художественные  ценности - вы не представляете, сколько это
сокровище стоит,  по нему Эрмитаж плакал,  а мы  не отдали, я вас  отсюда за
разврат выгоню, ясно?
     - Филиппов! - умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от
Лидочки,  к  которой президент  направился  с  целью  изгнать  ее из обители
академиков. - Филиппов, подожди, не трогай Лиду,  она совершенно ни при чем.
Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала
вазу, то она не была у Александрийского.
     - Не была? Не была? А это что?
     Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели,
что Лидочка обута в мужские ботинки.
     -  Это  ваши  ботинки,  профессор?  -  с пафосом  воскликнул  президент
Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:
     - Мои.
     И сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил:
     -  Но  заверяю  вас, товарищ  Филиппов, что ваши подозрения  совершенно
неуместны.  Мое  состояние,  что  подтвердит  находящийся  здесь  доктор,  к
сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение.
     Так что  присутствие Лидии в моей комнате  объяснялось вполне невинными
платоническими причинами.
     - В шесть утра! Ха-ха-ха, я смеюсь, - сказал президент.
     -  Как  лечащий врач, я  должна сказать, - вмешалась в  разговор Лариса
Михайловна,  -  что  профессор Александрийский болен ишемической болезнью  и
имеет аневризму сердца, так что любое физическое  напряжение опасно  для его
жизни.
     Лариса Михайловна  очень волновалась, щеки ее  пошли красными  пятнами,
она выражалась канцелярским языком, который ей казался  более убедительным в
разговоре  с  таким  человеком, как президент  Филиппов, и, как ни  странно,
именно этот стиль возымел действие, президент спохватился и сказал:
     - Я вам, Пал Андреевич, не  ставлю  в вину  и к вам  отношусь  со  всем
уважением. Но наши с вами девушки...
     - Наши коллеги, - терпеливо поправил его профессор.
     - Вот именно, они не вызывают доверия.
     - Филиппов! - воскликнула Марта Ильинична.
     - Не о тебе, не о тебе, - отмахнулся президент.
     И тут наступила  пауза,  потому что оказалось, что больше подозреваемых
нет.
     Президент,  почувствовав,  что  следствие  зашло  в  тупик,  спросил  у
Александрийского:
     - А она у вас давно?
     - Почему вы спрашиваете? - удивился Александрийский.
     -  А потому что если недавно, то она могла свалить вазу, а потом  к вам
убежать.
     - Вы ошибаетесь,  - сказал  Александрийский  твердо, но, конечно же, не
убедил этим Филиппова.
     -  Тогда  все  по палатам, - приказал  президент,- Я тушу свет. Все  по
палатам!
     - Я провожу Лидочку, - сказал профессор,
     - Она сама дойдет.
     - А я провожу,-сказал профессор не улыбаясь,- потому что мне надо будет
забрать мои ботинки, которые я ей одолжил.
     Все снова посмотрели на ботинки, которые свидегельствовали о Лидочкином
моральном падении. Потом докторша взглянула на  профессора и  взгляд  ее был
так  красноречив, что Лидочка не  сдержала улыбки. Во  взгляде докторши было
неистребимое желание немедленно  уложить  рискового  профессора  в  постель,
смерить ему артериальное давление и дать таблетки.
     Страшный риск, на который пошел профессор, поддавшись  соблазну, привел
в панику Ларису Михайловну.
     -  Вы с нами дойдете  до комнаты  Лидочки,  -  сказал  Александрийский,
который тоже прочел немой  вопль  во взгляде  докторши.  - Вы  поможете  мне
подняться по лестнице, а я потом соглашусь смерить давление.
     - Честное  слово?  -  Покрытое  пушком  доброе лицо  докторши  залилось
счастливым румянцем. - Честное слово? - с придыханием спросила она.
     - Честное слово!
     "Какой умница!  - сообразила Лидочка. - Теперь  докторша  волей-неволей
попадет в комнату и сама увидит Полину".
     - Спокойной  ночи,  -  сказал президент,  подтягивая  резинку  пижамных
штанов, - отдыхайте, товарищи. Я пошел к себе.
     - И правильно  сделаете, -  капризно  сказала Марта,  разочарованная  в
кавалере.
     Она первой поспешила к лестнице, и Лидочка сказала ей:
     - Не спеши, подожди нас.
     - Ладно, - согласилась Марта, но Лидочка все равно беспокоилась, как бы
Марта не убежала  в комнату, и не спускала с нее глаз.  Лариса Михайловна  и
Лидочка поднимались медленно, помогая идти Александрийскому.
     Наверху лестницы  Александрийский  прислонился к стене, Лариса оставила
их - побежала к себе в кабинет.
     - Вам плохо? - спросила Лидочка.
     - Сейчас, - сказал Александрийский. - Я иду.
     Лариса Михайловна тяжело выбежала из своего кабинета  и  протянула  ему
стаканчик с мутной жидко" стью. Александрийский послушно выпил,
     - А вы где были? - спросила Лидочка у Ларисы Михайловны.
     - Когда?
     - Полчаса назад.
     - Я навещала профессора Глазенапа, - сказала Лариса, - у него был ночью
приступ почечных колик, А вы меня искали? Вам что-то надо было?
     Лариса  Михайловна всегда чувствовала  себя  виноватой, словно  боялась
потерять место.
     - Пошли, - сказал Александрийский.  - Поглядим, нет ли у вас  в комнате
привидений.
     Они остановились у двери.
     Лидочка  поняла, что  первой  войти должна  она. Ведь она  одна  видела
Полину мертвой.
     Она потянула на себя дверь. Дверь открылась.
     Александрийский положил легкую руку ей на плечо.
     Лидочка нащупала  выключатель - он был справа от двери. Она стралась не
смотреть  под ноги.  Выключатель послушно  щелкнул. Лида  продолжала  стоять
зажмурившись.
     - Ну что ты, - сказала за спиной Марта, - заходи же!
     Лидочка не могла  заставить себя шагнуть, потому что натолкнулась бы на
тело Полины, но глаза приоткрыла.
     Комната была пуста.
     Лидочка так и не могла шагнуть вперед -  она смотрела  туда, где должна
была лежать Полина, она шарила  глазами  по стене,  по полу в поисках крови,
следов борьбы - каких-нибудь следов того, что  здесь  только что лежало тело
мертвой женщины.
     - Я  так больше не  могу.  Это анекдот  какой-то, -  сказала  Марта  и,
отстранив Лидочку, вошла в комнату. - Ты что, привидение увидела?
     - Да, - сказала Лидочка.
     - Ну  что  ж,-сказал  сзади  Александрийский,-  надевайте  ваши  туфли,
отдавайте мои ботинки, встретимся за завтраком.
     -  Да, да,  одну минутку, - сказала Лида. Она с  трудом  заставила себя
миновать то место, где лежало - но ведь лежало же! - тело Полины.
     Лидочка сняла ботинки профессора и повернулась к нему, протягивая их.
     - Честное слово... - сказала она.
     -  Поспите  немного,  - сказал  профессор,  - вы  так  устали. А  перед
завтраком зайдите ко мне, хорошо?
     Исчезновение  Полины  каким-то  образом   способствовало   постепенному
возвращению Лиды в нормальный мир привычных ощущений и логических связей.
     Профессор держал в руке ботинки.
     Лариса Михайловна сказала от двери;
     -  Я  провожу Павла Андреевича, вы не беспокойтесь, это мой долг. А вам
пора спать.
     Дверь закрылась. Марта задрала юбку, стаскивая ее через голову.
     - Как я  устала от  всего! Ноги не держат. - Сквозь ткань юбки ее голос
звучал глухо.
     Лида подошла к двери. Она смотрела на то место, где была Полина. Может,
в самом  деле она была живой и  лишь казалось, что она мертвая? А  потом она
встала  и  ушла... Конечно же,  так и  было!  И  хоть  оставалась неловкость
оттого,  что Лида  потревожила Александрийского, но  лучше  так,  чем  снова
увидеть мертвую женщину. И как только она мысленно произнесла слова "мертвая
женщина", Лидочке вспомнилось собственное прикосновение к ее виску, ощущение
теплой воды - ведь это была  кровь? - Лидочка постаралась  вспомнить, что же
она сделала  потом. Палец - она взглянула  на него  - был чист.  Значит, она
вытерла его? Но ведь она его не  вытирала! Лидочка взглянула вниз - по серой
ткани халатика  протянулась  короткая,  почти  черная  полоса  -  кровь  уже
высохла,  но это была кровь, и никогда не убедишь  себя в  ошибке. Лида была
уже уверена,  что Полину она видела, что Полина была  убита, что  у нее была
рана на виске. И был преследователь - убийца,  который хотел догнать и убить
Лиду. Все было...
     Марта  кинула  платье  на  стул,  стала  снимать  чулки,  пальцы  плохо
слушались ее и соскальзывали с застежек.
     -  Как плохо  быть женщиной, - громко  сказала  Марта. -  Мы никогда не
научимся расстегивать  чулки. Для этого  надо родиться мужчиной,  не так ли,
уважаемая леди Иваницкая?
     Не дождавшись ответа, Марта улеглась и мгновенно заснула,
     А Лидочка все  стояла посреди  комнаты, не  решаясь лечь в постель. Она
вернулась к своей кровати,  нащупала ногами туфли, надела их, прошла к окну,
надеясь,  что уже начинается  рассвет,  - скорее бы  кончилась эта ночь!  Но
никаких признаков рассвета за  окном не намечалось, будто ночь только-только
вступила в  силу.  Сквозь приоткрытую форточку доносился занудный ШУМ дождя.
Мокрый воздух вползал в комнату.
     Марта  похрапывала.  На  тумбочке у кровати Лидочка нащупала свои часы.
Фосфоресцирующие  стрелки показывали почти семь  часов Как хорошо, что Марта
похрапывает  в комнате  -  это  как гарантия,  что никакой  убийца  сюда  не
сунется.  А если сунется, то Марта  закричит  так,  что  примчатся машины  с
Лубянки.
     И  хоть  спать не  хотелось,  выйти в  коридор нельзя  - безопасный мир
кончается за дверью.
     Не снимая халата, Лидочка легла на кровать.  Она  ждала,  когда пройдет
час  - когда  начнет просыпаться Санузия.  С утра  вступят в действие совсем
другие законы жизни - не такие кошмарные, как ночью.
     Кто  мог  убить Полину? Конечно  же,  были случайные  люди  и случайные
ситуации, но если их отбросить,  то останутся те, кому мешала Полина или  ее
тайна.
     Конечно же, первым кандидатом на роль убийцы оказывался  Матя. Как  это
ни  жутко,  как ни  противоестественно - милый,  добродушный  Матя имел  все
основания убить эту несчастную женщину. Ведь  она знала о нем страшную тайну
-  его  участие в  насилии.  А что, если это раскроется? Что скажет об  этом
маэстро Ферми или  Резерфорд? Ведь Матю больше никогда не пустят за границу.
Для  Мати это непереносимая травма, Конечно  же, он по натуре не убийца, но,
если его  сильно испугать,  он  способен на  неожиданные и  глупые поступки.
Впрочем,  как  можно называть  смерть глупым поступком?.. А  вдруг это  Матя
преследовал Лиду  по коридорам дома Трубецких  и разбил китайскую вазу эпохи
Тан? Вот это уже совсем немыслимо и бездарно - даже думать о таком противно.
Матя -  убийца! Несовместимо. Убийцами бывают биндюжники, слесари и бродяги,
но не может же быть убийцей доктор наук, физик с мировым именем!
     Лидочка замерла, даже  думать перестала -  по  коридору  кто-то прошел,
шаги были частыми,  мелкими  быстрыми, хлопнула  дверь в туалетную  комнату.
Там, далеко, как на соседней планете, - зашумела вода.
     Лидочка поглядела  на часы.  Время двигалось  так медленно...  Четверть
восьмого... Но убить мог и другой.
     Допустим,  Алмазов.  Конечно  же, Алмазов. Алмазов  зерняка убивал  уже
людей.  И Альбиночка рассказада  ему  про Полину,  про  то, что  услышала  в
туалетной.
     И Алмазов понял, что Полина  представляет опасность для Мати. Ведь Матя
ему нужен? Матя сам говорил, что нужен.  Значит, надо было убрать несчастную
подавальщицу... А потом бегать по коридорам за Лидой?
     Чушь  какая-то! Алмазову ничего не  стоит послать послушного президента
Филиппова - тот под любым дождем, в любую распутицу доберется, как тот раб с
ядом  анчара,  до отделения  ГПУ  и  приведет оттуда  молчаливых  сдержанных
сержантов.  Зачем  Алмазову  самому  этим заниматься?.. Алмазов мог поручить
Альбиночке проколоть сердце Полины длинной булавкой. Им такие булавки дают в
ГПУ  -  с алмазными  шариками на концах -  и  Лида  явственно  увидела,  как
сверкает алмазный шарик на кончике булавки, и Альбиночка. облаченная в белый
балахон, на цыпочках бежит по коридору, догоняя Полину, что  несет, прижав к
груди, голубую кастрюлю, крышка которой легко подпрыгивает, выпуская изнутри
клубы  пара  и даже  издавая время от  времени  короткие свистки. Именно эта
кастрюля  и служит,  как  понимает бессильная вмешаться  в  события Лидочка,
центром всей интриги - обладание ею и стало  проклятием дома  Трубецких. Вот
Полина  оглядывается  и  видит  преследовательницу  - лицо Альбины  искажает
страшная гримаса,  и  она показывает  издали  Полине  длинную  иглу, как  бы
предупреждая, каким образом Полина будет убита.
     "О, нет!"  -  с  таким  криком  Полина  кидает  кастрюлю и  убегает  по
коридору, крышка с кастрюли падает  и катится отдельно, но внутри кастрюли -
такое клокотание пара, что  невозможно разобрать, в чем же  ее тайна. Вместо
того  чтобы  схватить  кастрюлю  и  прекратить  преследование  подавальщицы,
Альбина выставляет вперед иглу и стремительно приближается к Полине. Лидочка
пытается предупредить Полину, которая  не смотрит на преследовательницу, что
ей  грозит смертельная опасность, но  изо рта не вырывается ни  звука, будто
рот набит  пастилой... От страха и отчаяния Лидочка  открыла глаза и поняла,
что нечаянно заснула и сцена преследования Полины Альбиночкой - не более как
кошмар.
     В комнате стало чуть светлее. Лидочка приподнялась на локте и  увидела,
что  окно из черного стало светло-серым, И слабый  свет проникает в комнату,
освещая вздернутый  к потолку профиль  Марты  - куда более жесткий и старый,
чем наяву, когда Марта следит за выражением своего лица. Как бы почувствовав
взгляд Лиды, Марта повернулась на бок и потянула на себя одеяло.
     На часах было  около восьми.  Слышно  было, как медленно и  обыкновенно
просыпается дом,  как  доносятся откуда-то человеческий разговор, шаги, звук
падающей воды и переставленного стула. Почему  так страшно? И сразу  Лидочка
вспомнила  ночные  беды и даже хотела привстать, поглядеть,  не вернулась ли
мертвая  Полина, но поняла, что это  тоже психоз,  продолжение кошмара  -  с
возвращением  дня Полины  уже  не может  быть.  И никаких  убийц... от  этой
счастливой  мысли Лидочка свернулась клубочком и заснула  глубоко, без снов,
как будто намеревалась спать весь день.
     И тут же ударил гонг!
     Страшно и тревожно, словно вызывал не на завтрак, а на Страшный суд.
     - Заткнись!  - закричала  спросонья взбешенная  Марта.  -  Заткните ему
глотку.
     Гонг ударил  снова - из какого  же  металла он  сделан,  если звук  его
проникает сквозь стены и двери, забирается под одеяло и подушки?
     Лидочка заткнула уши. Кровать Марты заскрипела.
     - Я знаю, - сказала Марта с отвращением, - это Филиппов. Он садист.
     Марта  потрясла Лидочку  за плечо,  чтобы  та  просыпалась, - Марте  не
хотелось страдать в одиночку.
     - Ну и рожа, - продолжала Марта, и Лидочка догадалась, что она глядится
в зеркало на  стене. - Еще вчера я была соблазнительной молоденькой графиней
-  а сегодня кто? Сегодня я  кухарка, которая так  и  не научилась управлять
государством.
     Кухарка... что  же,  связанное с  кухаркой? Конечно же, кастрюля. Что с
кастрюлей?  Может,  Полина  ночью приходила именно  за кастрюлей? Но как  ты
поглядишь, если Марта возвышается над тобой и глаз с тебя не спускает?
     Лидочке бы удалось изгнать из головы  мысль о Полине,  если бы, надевая
халатик,  чтобы  бежать в  туалетную, она  не увидела  на нем  след  крови -
полоску,  оставленную вчера.  Даже  затошнило.  Захотелось  тут  же  улечься
обратно в  постель и, дождавшись, пока Марта уйдет, быстро собрать свои вещи
и бежать отсюда.
     Но Марта не собиралась уходить без Лидочки.
     - Скорее, скорее, ты не представляешь, какой он  поднимет  скандал!  Он
будет требовать нашего изгнания - так уже было, - и пропадут наши денежки за
путевки, не говоря  уж  о  письме в местком.  За  безнравственное поведение.
Самое уморительное, что я, кроме него,  ни с  кем безнравственным поведением
не занималась. Где справедливость, граждане судьи?
     Стараясь не глядеть на  полоску крови на  халате,  Лидочка надела  его,
потом опустилась  на колени  и  полезла под  свою  кровать, чтобы поглядеть,
стоит  ли  там злополучная кастрюля. Но  ничего  увидеть толком  не  успела,
потому что Марта требовательно заявила:
     -  Не  будь  дурой,  Иваницкая!  Твои туфли  стоят  у моих ног.  Только
последний идиот будет искать их под кроватью.
     Так что пришлось обуваться под строгим взглядом Марты.
     В туалетной,  куда они пришли последними, Марта все торопила Лиду. и та
поняла,  что  любовница самого президента настолько трепещет от  его гнева и
изгнания, что не  смеет  войти в столовую  одна, без Лиды. И когда они шли в
столовую, Марта подгоняла  Лиду, как надсмотрщик  дядю  Тома. Марта  дала ей
понять,  что  теперь,  добившись  своего -  сладкого тела  Марты  Ильиничны,
Филиппов постарается выжить ее из санатория в опасении, что она проговорится
кому-нибудь  об их близости  и уменьшит  его шансы в будущем удержать место.
Оказывается,  выборная  должность президента  республики  курировалась  ГПУ,
точнее,  отделом  товарища Алмазова, потому  что  в "Узкое"  порой привозили
иностранные  делегации  и  отдельных  выдающихся  представителей  зарубежной
научной  и литературной  мысли  -  так  что  президент  Санузии не  мог быть
случайным человеком.
     Лидочка шла в столовую, не думая о Полине и о ночных делах. Ею овладела
странная  тупость,  ей  было все равно, куда она  идет и почему, и  ее  даже
удивили обычное утреннее веселье  в столовой, смех и громкие голоса молодежи
на  "Камчатке",  ее изумило то, что ничего не подозревающий  Пастернак мирно
беседовал с какой-то толстой дамой в пенсне, что Александрийский, хоть и был
бледнее обычного, спокойно уплетал рисовую кашу и никому не было дела до нее
и Полины...
     А где подозреваемые? Лида поглядела на место Мати - его там не было, но
тут же обнаружилось, что это открытие и гроша ломаного не стоило, потому что
Матя, проходя мимо Алмазова, наклонился, заговорив с ним.
     Президент Филиппов постучал ложкой по пустой кастрюле и воскликнул:
     - Второй удар гонга уже был!
     - Был! - поддержали его нестройно за столами.
     -  Отдыхающие из  девятнадцатой комнаты за два дня умудрились во второй
раз безнадежно и преступно опоздать к  завтраку. И если  - в  первый раз  мы
ограничились  выговором,   то   сейчас,   я  думаю,   мы  не   имеем   права
либеральничать!
     Филиппов был  маленький, худенький, толстовка  на нем казалась  мятой и
несвежей.
     Лида  взяла  замершую было, как  кролик перед удавом, Марту  за руку  и
уверенно потянула к столу.
     - Вы меня слышите? - постарался рычать президент.
     - Слышу, слышу, - ответила Лидочка, усаживаясь на свое место.
     - Мы устроим общественный суд! - кричал президент.
     -   Общественный   суд!  Ура!  -  "Камчатка"  буйствовала,  ликовала  -
предстояло зрелище. В такую погоду перспектива драматического зрелища всегда
радует.
     Пастернак поморщился. Николай Вавилов наклонился к брату,  заговорил не
улыбаясь.  Матя  уткнулся  в  тарелку.   Алмазов   презрительно  смотрел  на
президента, а Альбиночка смотрела на Алмазова.
     - Только  не бойтесь, -  прошептал, склонившись к  самому  уху,  Максим
Исаевич, - мы что-нибудь придумаем.
     - А что они могут сделать? - запищала Марта.
     -  Суд  -  это  суд, - сказал  Максим Исаевич  и положил толстую ладонь
Лидочке на коленку. Лидочка дернула коленкой, как бы стряхивая паука. Максим
Исаевич сказал Марте: - Вам нужны защитники. Я буду защитником.
     Александрийский сидел  к Лидочке в профиль. Шум за столом  стих. Вошел,
опираясь на палку, старый Глазенап. Лидочка испугалась, что идиот Филиппов и
его привлечет к суду,  но Филиппов промолчал. Он уселся на свое  место,  луч
света, отразившись  от стоявшей перед  ним  начищенной кастрюли, попал ему в
глаз, и  глаз сверкнул,  как у дракона. Кастрюля... Надо  будет вернуться  в
комнату до Марты и посмотреть, в конце концов, что в той кастрюле!
     - А когда будет суд? - спросила Лидочка у Максима Исаевича.
     - Спроси  меня чего-нибудь  полегче,  -  сказал  тот, потом добавил:  -
Филиппов сначала посоветуется со своим активом.
     -  И  с  начальством,  -  добавила Марта. Она  была  зла. -  Никогда не
подозревала, что человек может быть так неблагодарен!
     -  А  он   тебе  должен  быть  благодарен?  -  спросил  Максим  Исаевич
прищурившись. Щеки его порозовели.
     - Разумеется, - сказала Марта и добавило, видно, чтобы у собеседника не
оставалось сомнений: - За мою бессмертную красоту.
     Лидочка ждала, когда  появится подавальщица. Сегодня смена Полины. Если
все, что было ночью, - бред фантазии, то Полина сейчас войдет.
     С двумя заварочными чайниками вошла незнакомая старуха в белом нечистом
халате. У старухи было много золотых зубов - она, видно, гордилась ими и все
время улыбалась,
     Когда старуха  поставила  чайник  на стол  неподалеку  от  Лидочки,  та
спросила:
     - А где Полина?
     -  А кто ее знает, эту барыню? - рассердилась  вдруг старуха. -  Я что,
нанималась  вам чаи разносить,  да? Мое место  на кухне посуду мыть,  мне не
платят, чтобы я чайники носила!
     Лидочка поковыряла  ложкой  в каше.  Отхлебнула чаю.  Чай  был  жидкий,
невкусный и  уже  остыл.  Она  ждала только,  когда поднимется  из-за  стола
Александрийский. Не дождалась и решила подождать его в прихожей.
     Выходя из дверей, она оглянулась  - сразу несколько человек смотрели ей
вслед -  Матя, Алмазов, Александрийский,  президент  - каждый взгляд Лидочка
ощутила отдельно, как различные прикосновения.
     Лидочка   подошла   к    картине,    изображавшей   несчастную   жертву
крепостнических повадок Трубецких.
     Девица смотрела печально, словно догадывалась о грядущей  судьбе. Или о
ней знал  художник. Может, успею сбегать наверх, к себе  в комнату, погляжу,
наконец, в эту кастрюлю!
     Но как только  Лидочка  пошла к выходу  из гостиной,  в дверях столовой
появился Александрийский. Он шел быстрее обычного,
     - Как хорошо, что вы догадались подождать, - сказал он.
     - Я специально вышла.
     - Вы готовы отправиться на прогулку?
     - Конечно.
     - Тогда пойдемте, не тратя времени даром, пока все еще за столом.
     Лидочка  помогла  Александрийскому  одеться,  потом  оделась  сама.  Из
столовой вышел Пастернак. Он спешил. Увидев Лидочку, сказал:
     - Простите, я хотел проститься с вами. Я сейчас уезжаю.
     - Как  жалко,  -  искренне  сказала Лидочка.  На минуту  вся история  с
Полиной как бы отошла назад.
     - Я хотел вам сказать, что двадцатого ноября у меня должен быть вечер в
Доме железнодорожников. Если вам интересно, приходите.
     - Большое спасибо, - сказала Лидочка.
     - Тогда я с вами прощаюсь. Через десять минут должен уйти грузовик, они
за продуктами поедут и меня захватят.
     - Я была рада с вами познакомиться, - сказала Лидочка.
     Она  почувствовала,  что Пастернаку  не хочется с ней расставаться.  Он
будто ждал еще - последних нужных слов, но слов не получилось.
     - Лида. - сказал Александрийский отцовским голосом, - нам пора.
     - Простите, - сказал Пастернак, - до встречи.
     Лидочка посмотрела, как Пастернак через две ступеньки, легко взбежал на
второй этаж. Она открыла  дверь, пропуская  Александрийского вперед.  У него
была узкая согбенная  спина.  Александрийский еще  в дверях стал  раскрывать
большой черный зонт.  В лицо колотил промозглый ледяной ветер. Зонт никак не
раскрывался, его рвало из рук профессора.
     - Давайте я сама, - сказала  Лидочка. Она вышла на улицу, раскрыла зонт
и быстро повернула его горбом против ветра.
     Они вышли за ворота усадьбы - широкая дорога вела вниз, мимо кладбища к
прудам  и основному  въез  ду;  другая,  от  ворот  направо,  -  к  каким-то
хозяйственным строениям.
     На  развилке  стояла  массивная старая церковь,  дверь  в  которую была
полуоткрыта и внутри было темно, а на полу видны рваные листки бумаги.
     Александрийский взял Лидочку под руку и повел направо. Пришлось идти по
скользкому  глинистому  валику  между  наполненными  водой  колеями. Лидочка
перепрыгнула через колею и пошла  по обочине, держа  перед профессором зонт.
Сама она уже успела промокнуть.
     Профессор не оценил этой жертвы.
     - Мы идем в гости  к Полине, - сказал он. - Жаль, что вы проспали, но я
надеюсь, что мы успеем туда первыми. И все тайны разрешатся сами собой.
     - А вы знаете, где она живет?
     - Я узнал сегодня утром.
     - Как?
     - Неважно.
     - Значит, вы мне поверили?
     - Разумеется, я вам поверил!  Ведь кто-то уронил китайскую вазу! К тому
же  разговор  с  Полиной, который  вы  имели  в  дамской  комнате,  показал,
насколько Полина кому-то опасна.
     - Мате?
     - Кому - кому?
     - Матвею Ипполитовичу.
     - Да. Ему в первую очередь.  Но я бы не  исключал и товарища из ЧК. Как
его, Диамантова?
     - Алмазова.
     - Простите, я неудачно пошутил.
     - А ему что нужно?  - спросила Лидочка,  будто бы удивленная, хотя сама
еще раньше не исключала такой возможности.
     - Алмазов знал обо  всем от своей любовницы. Вы же сами мне  сказали, -
сказал Александрийский.
     - Да,  Альбина  все  слышала, но она  дала  слово,  что  ничего  ему не
расскажет!
     - И вы поверили этой шавке?
     Лидочка  удивилась  -  за  время  их  знакомства  профессор никогда  не
позволял себе быть грубым.
     - За что  вы  так ее назвали? -  Лидочка почувствовала  себя защитницей
несчастной Альбиночки.
     - Девка, связавшая свою судьбу с такой фигурой, не может вызвать у меня
сочувствия.
     Тут  профессор  Александрийский  поскользнулся  и чуть было  не  въехал
галошей в глубокую колею. Лидочка еле успела подхватить его, но выронила при
этом зонтик. Так что пришлось прервать разговор.
     Когда наконец  профессор вновь твердо стоял на дороге, а зонт прикрывал
его от дождя, Лидочка смогла разобрать, что справа тянутся низкие, вросшие в
землю одноэтажные строения  с множеством окон. В некоторых горел слабый свет
- видно, даже днем в такую погоду там было совсем темно.
     - Здесь жили слуги, - сказал профессор. - А  теперь живет обслуживающий
персонал. Вы чувствуете разницу?
     - Конечно, - сказала Лидочка. - Персонал - это звучит гордо!
     - Вы умненькая девочка, - сказал Александрийский. - Вы вызываете во мне
злость тем, как вы молоды, хороши и недоступны. Злость потому, что моя жизнь
уже промчалась, а ваша еще только начинается.
     Слева  был запущенный яблоневый  сад. Березы и  кустарник уже заполнили
пространство между яблонями.
     - Я не понимаю, - сказала Лидочка, - зачем Алмазову смерть Полины?
     -  Мы  сможем  ответить на  этот вопрос, только когда узнаем, кто такая
Полина. Разумно?
     - Да, - сказала Лидочка.
     -  Обычно  в   убийствах,  которые  совершает  наше  тайное  ведомство,
прослеживается какая-то цель. И поэтому их террор держава еще может вынести.
Но как только объяснения и оправдания их действиям  пропадут, считайте,  что
государство на краю гибели. Начинается якобинский террор, и он уничтожает не
только врагов революции, но и самих революционеров.
     Тропинка  привела  к  двери  в  торце  длинного  одноэтажного  флигеля.
Александрийский  долго вытирал ноги о сделанный  из  пружин коврик у  двери.
Лидочка сложила зонтик. Александрийский  толкнул  дверь  и вошел. Перед  ним
протянулся  длинный узкий  коридор, над которым висели, еле освещая его, две
лампы. По обе стороны тянулись одинаковые темно-зеленые обшарпанные двери.
     - Это людская, - сказал Александрийский.  - Закройте  за  собой  дверь,
чтобы не дуло. Нам нужна шестая комната.
     Ближайшая к ним дверь отворилась, и в ней показалась девочка лет десяти
в коротком тусклом платье, с толстой косой, лежавшей на плече. Девочка уныло
доила косу, глядя на Лидочку.
     - Здравствуй, - сказал Александрийский. - Где тетя Катя живет?
     - Тама, - девочка неопределенно ткнула палъWM вдоль коридора.
     Как  будто  по мановению  этого пальчика,  дальше по коридору открылась
дверь, оттуда высунулась женская голова в папильотках и позвала:
     - Паша, иди сюда, я жду.
     Александрийский весь подобрался,  стал  даже выше  ростом,  и палка, на
которую он только  что опирался, превратилась в легкую  изящную  трость.  Он
уверенно и легко пошел к женщине, Лидочка за ним.
     Подойдя ближе, Лидочка узнала в этой полной, средних лет даме в халате,
поверх  которого  была  натянута  фуфайка,  респектабельную  сестру-хозяйку,
которая регистрировала их по приезде.
     - С  кем это ты?  -  спросила  сестра-хозяйка,  глядя на Лидочку, потом
вспомнила и  сказала: - А, помню,  Иваницкая, от Института  лугов и пастбищ.
Заходить будете?
     - Нет, - сказал Александрийский.
     - А зачем ты ее привел?
     - Ее это тоже касается.
     - Тебе лучше знать, - сказала равнодушно сестра-хозяйка.
     - Больше никто ключей не спрашивал?
     - А спросят?
     - Могут спросить. Тогда ты нас не видела.
     - А я вас и так не видела, - сообщила сестрахозяйка. - В твоем возрасте
опасны молодые девочки.
     -  Я бы  рад, - сардонически улыбнулся Александрийский. - Но не могу. И
не ревнуй, мы еще с тобой повоюем.
     -  С тобой повоюешь, - сказала женщина и, не закрывая двери, исчезла  в
своей комнате. Девочка  стояла сзади Лидочки, она сунула конец косы  в рот и
обсасывала его.
     - Вы давно знакомы? - спросила Лида.
     - Лет десять назад Катя была красавицей. Она и сегодня хороша собой, но
десять лет назад...
     - Десять лет назад и ты, Паша, был еще орлом, _ сказала женщина, вынося
им ключ и протягивая его  Александрийскому.  - Не  то, что  теперь -  руины,
извини  за грубое слово. Как,  есть  надежда, что выздоровеешь, или помирать
придется?
     - Ты жестокая женщина, Катя, -  сказал Александрийский  жалким голосом.
Этого Лидочка не ожидала, даже обернулась к  нему, словно  хотела убедиться,
что он мог так сказать.
     -  Значит, не выздоровеешь, - сказала Катя.  - Но проскрипишь  еще пару
лет. А жаль. Да ты ко мне все равно бы не вернулся...
     - Не знаю, - сказал Александрийский,
     - Направо поворачивай, будто запираешь, понял?
     - Ладно, - сказал Александрийский.
     - А то заходи, чаю попьем.
     - Спасибо. Какой номер?
     - Через одну по моей стороне. А она не вернется?
     - Думаю, что не вернется.
     - А то неловко получится.
     - Я бы не стал тебя подводить.
     - С тебя станется. Ты же, Паша, всегда только о себе думал.
     - О науке.
     - Это так у тебя называлось - думать о науке. А наука для тебя что? Это
ты сам и есть наука.
     - Наука сегодня куда больше и сильнее меня - я только ее раб.
     - А что с тобой спорить! Иди, смотри.
     - Так ты точно не знаешь, кто она такая на самом деле?
     - Я ж тебе  Христом-Богом клянусь  - Полина она и сеть Полина. Ее Денис
еще до революции знал.
     - Здесь?
     - А где же?
     - А Денис сейчас где?
     - В Москве, где же. Ты пойдешь или так будешь стоять?
     Александрийский пошел к  двери в комнату  Полины, Лидочка за ним.  Катя
осталась у своей двери. Лидочка услышала за спиной ее голос:
     - А молодые тебе опасные, Паша. Помрешь ты с ней.
     Александрийский, не оборачиваясь, отмахнулся..
     Сзади хлопнула дверь. Профессор  согнулся, вставляя в замочную скважину
ключ.
     - Как будто закрываете, - напомнила Лидочка,
     - Памню, - сказал профессор.. Дверь отворилась.
     Профессор  повернулся  к  Лидочке,  хотел  пригласить  ее войти, но тут
увидел девочку, которая сосала косу.
     - А ты что здесь делаешь?
     - Гляжу, - сказала девочка.
     - А глядеть тебе нельзя, - сказал Александрийский.
     - Почему?
     - Потому  что  я тебе глаза выколю,  - сказал профессор. - А не  будешь
смотреть, конфету дам, так что выбирай, что тебе интересней.
     - Мне смотреть интересней, - сказала девочка.
     - Иного ответа я от тебя не ожидал. Держи рубль.
     Профессор достал из кармана брюк рубль.  Девочка взяла его и продолжала
стоять.
     - А теперь - брысь отсюда.
     Девочка раздумывала.
     Открылась дверь в комнату Кати, и та крикнула:
     - А ну иди сюда, уши оторву!
     Девочка демонстративно вздохнула и побрела прочь.
     - И  это могла быть моя дочь,  - сказал Александрийский.  -  Надо будет
спросить, чья она... - Он тоже вздохнул и добавил: - Я первым туда войду.
     В  комнате  было  сыро,  холодно  и  совсем  темно  -  маленькое  окно,
расположенное низко от земли, пропускало слишком мало света. Александрийский
стал шарить рукой по  стене возле косяка  двери  в  поисках выключателя.  Но
Лидочка сообразила, что  в комнате  нет  электричества, -  на  столе  стояла
трехлинейка. Рядом с ней она разглядела коробку спичек.
     - Погодите, - сказала она Александрийскому. - Я зажгу.
     Она  зажгла лампу,  подкрутила  фитиль.  В комнате стало  чуть светлее,
ожили, зашевелились тени.
     - Какое-то средневековье, - сказал Александрийский. - Почему не провели
электричество?
     - Потому, - ответила Лида осматриваясь.
     Комната была обставлена  скудно. Продавленный  диван  был застлан серым
солдатским  одеялом,  покосившийся  платяной  шкаф с  открытой  дверцей  был
печально и скучно пуст, лишь черная юбка висела на распялке.
     У дверей стояли высокие шнурованные ботинки.
     -   Лидочка,   будьте   любезны,   загляните   под   диван,  -   сказал
Александрийский. - У нее должен быть какой-нибудь чемодан или саквояж.
     Под  диваном  было  мало  места  для   чемодана  -   всего  сантиметров
десять-пятнадцать, но  Лидочка не  стала  спорить. Прижав  щеку  к полу, она
заглянула  под диван - там было  темно, что-то зашуршало, Лидочка  отдернула
руку и вскочила.
     - А там мыши, не бойся, - сказала Катя, которая вошла в комнату.
     - Я не боюсь, - сказала Лидочка, переводя испуганнее дыхание. - Там нет
чемодана.
     - У нее баул был, - сказала Катя.
     Она уже  причесалась  - от этого лицо ее  изменилось, стало миловиднее.
Девочка, получившая рубль,  снова появилась в  дверях,  но войти не посмела.
Из-за нее выглядывал парень лет пяти. И сопел.
     -  Баул  был черного  цвета, старый,  - повторила Катя. - Она как с ним
приехала, так он у нее в шкафу и стоял. - Катя показала на открытый шкаф.
     - А одежды у нее много было?
     - А у кого,  кроме твоих любовниц, много одежи бывает? - спросила Катя,
глядя на Лидочку.
     Александрийский  отмахнулся  от  Кати и пошел  вокруг комнаты, жмурясь,
потому что света было мало.
     - Она давно здесь поселилась? - спросил Александрийский.
     Лидочка поежилась: как же Полина жила  в таком  мокром холоде? Впрочем,
другие живут и с детьми.
     - А ей  повезло,  - сказала Катя. -  Когда она к ним приехала,  в  этой
комнате как раз Марфута померла, судомойка у нас была из старых. Вон видишь,
от  нее  икона осталась.  И наш директор отдал комнату  Полине. Конечно,  на
комнату другие были желающие,  но он отдал. - Катя шмыгнула  носом. - У  нас
третий день  не топят - печь  общая, железная, на весь  флигель а с  дровами
опоздание, дорогу  развезло,  никак  не проедут. А мы мерзли.  Надо  тебе  в
Академии поговорить, Паша.
     - Чего же ты раньше не сказала? - спросил Александрийский. - Ведь здесь
дети.
     - А я как тебя увидела, всю ночь проревела как дура -  думала, лучше бы
помер - одна тень от человека осталась.
     - Ладно, ты мне рассказывай про Полину.
     - У  нас на кухне  и в столовой работать некому _ трех человек выслали,
Марфута померла.
     - Как так выслали? - спросила Лидочка.
     - А к нам милиционер приходил, - сказала девочка хрипло.
     - Как выслали? У  нас уж третий раз проверяют - чуть кто напишет, так и
проверяют  - если имение Трубецких, то здесь агенты буржуазии спрятаны. А ты
посмотри, как я живу, это что я - агент, да?
     - Проклятие князей Трубецких, - сказал профессор.
     - У  нас всегда не  хватает, кому  обслуживать  -  нам и присылают черт
знает кого - за комнату люди соглашаются, весь коридор засрали.
     - А к нам милиция приезжала. - сказал мальчик.
     Катя стукнула его по затылку. Мальчик заныл.
     - И когда Полина появилась эдесь? - спросил Александряйскяй.
     - Скоро месяц как приехала.
     Лидочка увидела, что из-под  лампы  торчит  уголок бумаги. Она вытащила
сложенный вчетверо листок. На нем крупно и неровно написано несколько строк.
Там, где  Полина вспоминала  и лизала грифель,  буквы были яркими, а к концу
слова карандаш становился тусклым, еле видным.
     "Передайте директору, что  я  срочно уехала, не успела попрощаться.  По
семейным обстоятельствам. Жалованье пускай возьмет себе. Я потом напишу, где
буду. Полина Петрова".
     -  Так  и напишет, -  сказала Катя,  - написала  им  одна такая. Видно,
почуяла, что пахнет жареным.
     Надо еще посмотреть, может, что из вещей пропало.
     И так разворовали - вы даже не представляете -  какие люди пошли! Скоро
одни стены останутся. Вы знаете, что еще три года назад тарелок было на всех
по три,  а то и по  четыре  на  отдыхающего, а теперь уже  еле-еле по одной.
Чайники, кастрюли - все воруют, а она на кухне была.
     - Катя, хватит, - сказал  Александрийский.  -  Ты же чужую роль  сейчас
играешь.
     - Какую роль? - откровенно удивилась сестра-хозяйка.
     - Простолюдинки  с классовым  чутьем,  -  сказал  Александрийский  и не
сдержал  вольтеровской улыбки  - все лицо собралось в лучи морщин -  а глаза
блестят.
     - Как знаю, так  и говорю, -  обиделась  Катя. - Ты  ведь тоже не такой
простой. А в партию вступил.
     - Ладно, не  будем  об  этом, -  поморщился профессор. Теперь улыбалась
Катя - словно они были дуэлянтами, обменявшимися уколами.
     Лидочка  подошла  к  окошку.  В  тусклом,  свете  дня  она  увидела  на
подоконнике  смазанное темное пятна  Она провела по нему пальцем. Пятно было
еще влажным. Грязь.
     - Павел Андреевич, - позвала она. Тот не услышал.
     В коридоре послышались шаги и голоса.
     Лидочка быстро  провела  рукой  по раме  -  окно  было  одностворчатое,
открывалось наружу.  Обе  щеколды  были  открыты. Лидочка  опустила  нижнюю,
потом, продолжая движение, стерла грязь с узкого подоконника. Почему она так
сделала? Она узнала голос. Голос в дверях принадлежал Алмазову.
     - Кого я вижу! - воскликнул он. Он скрипел кожей куртки и сапог.  Нечто
невероятно скрипучее. - Что вас привело сюда, друзья мои?
     Он  изображал  персонажа  какого-то  спектакля,   заставшего   жену   с
любовником.
     Вторжение Алмазова не прошло безболезненно -  разумеется, он не смотрел
под ноги  и  потому отшвырнул,  сам  того не  желая, мальчика.  Тот  тут  же
ударился  в  громкий  рев,  девочка с косой заверещала: "Вы  чего  маленьких
бьете!". Катя стала поднимать сына, утирать ему нос, бормоча при этом:
     - Потерпи ты! Что, не видишь, у дяди револьвер!
     - Простите, - сказал Алмазов потревоженному муравейнику. Он поморщился,
пережидая вопли, и повторил, теперь уже  без актерства:  - Я  вас спрашиваю,
гражданин Александрийский, вы что здесь делаете?
     Только  тут Лидочка увидела ранее  скрытого  крупной,  широкой  фигурой
Алмазова президента Филиппова, который выглядывал из-за плеча чекиста.
     - Ничего, - сказал Александрийский.
     - Как так ничего?
     - Мы  гуляли,  -  кивком головы  Александрийский показал на  Лидочку, -
потом мне захотелось навестить мою старую приятельницу Катю...
     Александрийский показал  на Катю - она все еще сидела  на  корточках  и
утешала ревущего  сына, а девочка  тоже сидела  на корточках, но  по  другую
сторону от мальчика, как будто училась утешать детей.
     -  Да  катитесь вы отсюда! - закричал  вдруг Алмазов. -  У меня от  вас
голова раскалывается.
     Катя молча  подхватила под мышку мальчика и, обогнув Алмазова, исчезла.
За ней убежала девочка. И сразу стало тихо.
     - А теперь, - сказал Алмазов, - я вас попрошу.
     -  Катя сказала нам, - продолжал  Александрийский, - что ее соседка  не
появлялась со  вчерашнего  дня,  И дверь  была  открыта. Она  сама  не смела
заглянуть сюда и  как раз  собиралась пойти к директору... - С этими словами
профессор  протянул Алмазову письмо Полины. - Все обычно имеет самые простые
объяснения.
     - А мы их проверяем, - сказал  Алмазов, со  скрипом склоняясь к горящей
лампе,  чтобы  прочесть при ее  свете записку.  Он  читал, шевеля губами,  и
только сейчас Лида подумала: а ведь он плохо учился. Плохо учился, но мечтал
убежать в индейцы или стать бомбистом, как сам господин Савинков.
     - Куда она уехала? - спросил Алмазов.
     - Эта ваша работа, - сказал Александрийский.
     - Хорошо, - сказал Алмазов, пряча записку а карман френча. И, очевидно,
разговор  остался   бы   без  последствий,  если  бы  ненеосторожные   слова
профессора.
     - Кстати, - спросил он уже от дверей, - а вы почему здесь оказались?
     - Что? -  Алмазов красиво  приподнял бровь. Лидочка  подумала,  что  он
отрепетировал этот маленький жест у зеркала. Стоит по утрам перед зеркалом -
то поднимет бровь, то опустит...
     В  одно  слово Алмазов  смог  вложить такую угрозу, что Александрийский
опустил глаза, а остальные замерли, будто ждали, что сейчас карающая десница
пролетарского гнева обрушится на профессора.
     Но  почему-то Алмазов  предпочел не выказывать гнева,  а  сказал  после
тягучей паузы:
     - Мы получили сигнал.
     Он  не  стал  уточнять,  какой  сигнал  и  откуда.  Функцией  ГПУ  было
всезнание, и потому сигнал поступал в  ГПУ как  выражение  этого  всезнания,
ибо, если бы сигнала и не поступило, Алмазов все равно должен был все знать.
     - Посторонних прошу удалиться, - сказал Алмазов.
     - Помогите мне, - произнес с трудом Александрийский, и Лида поняла, что
встреча с Алмазовым далась  ему  нелегко - профессор утомлялся скорее, когда
волновался.
     Лидочка вывела профессора в коридор. Там стояла Катя.
     - Ты слышала? - спросил профессор.
     - Слышала, что вы ко мне по старой памяти зашли, я вам  и  сказала, что
Полина с вечера не вернулась.
     - Ну прощай, моя хорошая, - сказал Александрийский. - Главное, не бойся
никого.
     -  Я  человек  маленький,  -  сказала  Катя.  Она  вдруг  потянулась  к
профессору, обняла его и поцеловала в губы.
     - Задушишь, - сказал профессор.
     Оторвался  от  нее,  и вовремя, потому что из комнаты  Полины высунулся
президент и крикнул;
     - Кто здесь сигнализировал?
     Катя ушла к Алмазеву, а ее дети остались в коридоре  у двери,  им  было
страшно за мать - они, как звереныши, чувствовали, какая  опасность исходила
от Алмазова.
     Они вышли на улицу. Ветер вроде бы перестал. Лидочка раскрыла зонт.
     - Мы будем дальше гулять или вернемся домой?
     - Я устал, - сказал профессор.
     Обратно они шли  медленно,  несколько  раз останавливались передохнуть,
возле  церкви  профессор  долго копался  непослушными пальцами,  расстегивая
пальто, достал жестяную коробку с пилюлями.
     Лидочка помогла ему застегнуть пальто, что было нелегко, если держишь в
руке зонт.
     Теперь они были далеко от всех.
     - Мне получше, - сказал профессор. - Не так болит проклятое.
     - Не ругайте собственное сердце, - сказала Лидочка.
     -  Вы правы, мне не в чем его  упрекнуть.  Оно меня  грело,  потому что
пылало.
     - Как у Данко?
     -  Я не люблю этого писателя,  -  сказал профессор. - Что же вы думаете
теперь?
     - А вы что думаете? - спросила  Лидочка. Ей захотелось чуть подольше не
расставаться с тайной, известной лишь ей одной, - тайной открытого окна.
     - Я не стал бы делать окончательных  выводов, - сказал Александрийский.
-  Я  даже  не  стал бы настаивать на том, что Полина  умерла. Но, очевидно,
поздно вечером или ночью она собрала свой  баул  и  пошла в Санузию, пошла к
вам! Эх, если бы кто-то мне ответил на два вопроса!
     - Какие?
     - Первый: зачем ей ночью к вам идти? Может быть, вы что-то скрываете от
меня?
     Лидочка скрывала  от профессора две вещи  - улики.  Первое - историю  с
кастрюлей.  Потому  что не считала себя вправе распоряжаться  чужой  тайной,
которую ее просили сохранить. Второе - открытое окно.  Так  как вторая улика
касалась только Лидочки, она тут же рассказала профессору о грязном следе на
подоконнике.
     - Это запутывает и без того сложную картину, - сказал Александрийский.
     -  А мне  кажется, упрощает,  - сказала Лидочка. -  Ведь, вернее всего,
Полина не хотела уходить коридором, где люди, дети... и вылезла через окно.
     -  Глупо,  -  проворчал Александрийский. -  Глупо, доктор Ватсон, любой
Шерлок Холме выгнал бы вас с работы.
     У ворот  им  встретились  братья Вавиловы,  они были в широких пальто и
одинаковых темно-серых шляпах.
     И зонты у  них  были одинаковые. Лидочка подумала, что либо они  вдвоем
были за границей, либо один из них привез брату шляпу и зонтик.
     - Вы  думаете?  - сварливо  спросил  Александрийский. - Или глазеете на
Вавиловых?
     - Я не знаю, - сказала Лидочка.
     - Человек пролез в окно с улицы!
     - Почему?
     - Потому что у него подошвы были грязные. Ведь в комнате нет луж!
     - А кто это был?
     - Кто угодно.  Убийца,  грабитель или  даже  сама  Полина -  если  было
поздно, а она хотела взять вещи. После разговора с вами.
     Они вошли в дом. Лидочка помогла профессору раздеться.
     -  Конечно,  - сказал  он,  входя в пустую биллиардную и усаживаясь  на
узкую  скамеечку подальше  от  входа.  -  Конечно же,  я  принимаю последнюю
версию.  Разговор  с  вами, а  потом  встреча с  любовницей этого гэпэушника
привели  Полину  к  убеждению,  что  надо  бежать.  Было  очень поздно,  она
испугалась разбудить кого-нибудь во флигеле, влезла в окно, взяла свой баул,
но спохватилась,  что забыла что-то вам сказать. Или что-то взять у вас. Что
это могло быть? Ну. думайте!
     -  Не  знаю,  - Лидочке  показалось, что ее голос звучит неубедительно.
Сейчас он догадается, что Лидочка врет.
     - Вы можете и не знать, - согласился профессор.
     В биллиардную заглянул аспирант Окрошко с таким же юным другом.
     - Простите, - сказал он, покраснев при  виде Лидочки. - Мы  думали, что
вы не играете.
     - Входите  и играйте,  молодые  люди,  -  заявил  профессор. А  Лидочке
негромко  сообщил: -  Я  пойду  к себе  и  немного  полежу.  Можете меня  не
провожать. Вы устали.
     - Я вовсе не устала, - сказала Лидочка.
     Она проводила профессора до его коридорчика.
     - Главное,  - сказал профессор решительно, останавливаясь  перед  своей
дверью  и  принимая задумчивый вид, - главное -  отыскать, где  она спрятала
баул. Вот вам задание, Лидия.
     - Какой баул? - не сразу сообразила Лидочка.
     - Баул Полины. Если она была убита, то ее баул должен остаться здесь.
     - Но если она убита, лучше, наверное, найти ее труп, - сказала Лидочка.
     - Заблуждение, - сказал профессор. - Ее труп уже лежит на дне пруда или
закопан в лесу. А вот баул... баул преступник не стал топить.
     Профессор был убежден в  том, что он - Шерлок Холме. Лидочка не стала с
ним  спорить, хотя была убеждена, что если ты собрался закапывать или топить
труп, то добавить к этому грузу и баул вовсе не трудно.
     - Так все-таки, что вы думаете,  - не выдержала Лида, - что случилось с
Полиной?
     - А вот этого я не знаю. Хотя ожидаю худшего!
     - Потому что я видела ее?
     - Потому что ваш любимец Матя мог так перепугаться, что взял и убил ее.
     - А как Алмазов об этом узнал?
     - Это  загадка, которую  мы разрешим по  ходу  расследования,  - сказал
Александрийский.
     Он открыл дверь к себе в номер и поднял руку, прощаясь.
     - Попрошу вас навестить меня перед  обедом.  Надеюсь, к этому времени у
вас  будут для  меня новости, - сказал он. - Мы  разделим с вами функции. Вы
будете моими ногами и глазами, я - вашим мозгом.
     Лидочка не посмела оспорить  это  решение, хотя предпочла  бы не  знать
ничего о Полине, убийствах и всей этой Санузии.




     Желание заглянуть, наконец, в кастрюлю  и разгадать таким образом тайну
возможной смерти Полины Петровой измучило Лидочку,  пока  она возвращалась с
профессором  в  санаторий.  Она  с  трудом  вытерпела  последние наставления
Александрийского и побежала наверх, надеясь, что Марты, и уж тем более Марты
с очередным поклонником, в комнате не окажется.
     Лидочке  повезло.  Ее мечта  сбылась  - никто не встретился  на дороге,
никто  не остановил и не  окликнул ее, комната была пуста,  а кровать  Марты
аккуратно застелена.
     Прежде  чем закрыть за  собой дверь,  Лидочка поглядела  в обе  стороны
коридора - коридор был пуст.
     Лидочка затворила  дверь,  быстро  опустилась  на  колени  возле  своей
кровати, заглянула под нее... там ничего не было.
     Лидочка даже легла на прикроватный коврик, чтобы поглубже  засунуть под
кровать руку, и дотянулась пальцами до плинтуса: пусто.
     Лидочка уселась перед кроватью и стала думать.
     Кастрюлю мог обнаружить любой, кто догадался бы залезть под кровать. Но
ведь надо было догадаться!
     Значит,  кто-то  обыскивал  комнату? Или  Полина сама успела  открыться
кому-то перед смертью? Что теперь делать?
     Что же таилось в  кастрюле? Что-то достаточно серьезное для Полины и ее
врагов...
     Тут Лидочка  поймала себя на мысли, что она  теряет драгоценное  время,
сидя на коврике и не производя никаких полезных действий.
     Впрочем, бежать  ей некуда. Алмазов  знает,  что ты от  него никуда  не
денешься. Он догонит тебя, если захочет, в лесу, на Калужском шоссе и даже в
Институте лугов и пастбищ.
     Лидочка с  трудом поднялась. Пришлось уцепиться за спинку кровати. Надо
спуститься к Александрийскому. Если уж  ты выбрала себе союзника, держись за
него, каким бы беспомощным  он ни казался. Сила женщины в том, что она умеет
выбрать мужчину, а потом за него держится. Хочет он того или нет,
     Этот афоризм так понравился Лидочке, что она вышла в коридор, улыбаясь.
Хотя коленки все еще дрожали.
     Сделав несколько  шагов,  Лидочка  остановилась, чтобы  перевести  дух.
"Мадам, - сказала она себе,  - вы  меня удивляете. У  вас никуда  ие годятся
нервы.  Если  бы тебя  хотели арестовать, давно  бы арестовали.  Если ты  на
свободе, значит, пока не хотят арестовать. Можно не спешить".
     Такое простое объяснение отсутствия Алмазова вдруг утешило Лидочку, она
даже  остановилась  и наконец-то  глубоко  вздохнула.  Хоть объяснение  и не
обещало  хорошего  конца, оно  давало передышку,  по крайней  мере  обещание
передышки.
     Лидочка  шла,  чуть дотрагиваясь до стены кончиками пальцев,  чтобы  не
упасть, если откажут коленки,  - не верила она  коленкам. Дойдя до лестницы,
Лидочка   резко  оглянулась,   ожидая,   что  из-за  угла  высунется  голова
преследователя.
     Пусто. Только из докторского кабинета доносятся голоса.
     Тогда Лидочка быстро сбежала вниз по лестнице.
     Снова обернулась.  Снова никого. Преследователи  оказались хитрее,  чем
она рассчитывала.
     Не  спуская глаз с верха лестницы,  Лидочка сделала  несколько шагов  в
сторону  прихожей и  со всего  маха  врезалась в  рыжую горбунью с мучным, в
веснушках, лицом. Горбунья была в  длинном синем халате и  держала  в  одной
руке ведро, в другой - серый мешочек.
     - Извините. - сказала Лидочка.
     - Ты мне и нужна, - сказала женщина. - Я горничная у тебя, помнишь?
     - Нет, извините.
     Что  нужно еще  этой женщине? На вид рыжей горничной было лет тридцать,
халат  ее  сверху был расстегнут  и  видна была  шея и верх груди  - тоже  в
веснушках.
     -  А я тебе и говорю, - сказала горничная. - Из-за тебя я работы терять
не  намерена. Мне она говорит, давай,  говорит, ты  по номерам смотри, у нас
уже тарелок не осталось, а про вилки и говорить нельзя, последнюю,  говорит,
сорока в клюве носила, - женщина рассмеялась,  открыв широкий лягушачий рот,
полный зеленоватых зубов.
     Лидочка  инстинктивно сделала движение, чтобы обойти горничную,  потому
что в словах и действиях ее была угроза. Лидочке эта женщина была неприятна.
     - Простите, - взмолилась Лидочка. - Я вас не понимаю.
     - Еще как понимаешь, гражданочка, - сказала горничная,  - как если тебе
положить некуда, если варить не в  чем,  то пойди и купи  что хочешь, а нет,
так и не покупай, а зачем воровать? Я доложу директору - ты втрое заплатишь.
     - Да пустите вы меня!
     Это был  какой-то бред - горничная  не  пропускала Лидочку, покачиваясь
перед ней,  - широкое  плоское  тело перекрывало  узкий  проход, Лидочка уже
решила, что  горничная  ненормальна,  и хотела  бежать  назад, но  та  вдруг
протянула ей серый мешочек:
     - Ты мне три  рубля дай, я никому не скажу -  мне  чужого  не надо, мне
даже стыдно понимать, как можно чужое брать.
     Лидочка  послушно  взяла  мешочек.  Мешочек  был  тяжелым,  в нем  были
какие-то небольшие размером, но  увесистые вещицы, словно каменные шахматные
фигурки.
     - Это что? - спросила Лидочка.
     - Не знаешь? - горничная  будто издевалась над Лидой - рванула на себя,
перехватила мешочек. - Нет, ты три рубля дай, а не то я командиру гэпэушному
скажу - он мне спасибо скажет, зачем вы кастрюли воруете.
     - Кастрюли?
     - Я  и говорю - кастрюли. Мне Раиса  велела -  ты, говорит, по комнатам
посмотри, как убираться будешь, отдыхающие наши тоже люди - хорошую кастрюлю
не купишь ни за  какие деньги, а если у кого найдешь,  принеси, я уж  сама с
ними поговорю. А я  у тебя  нашла и  думаю: ты  ведь богатая,  а  мне каждая
копейка на счету...
     - Какая кастрюля? - прервала женщину Лидочка.
     - Ясно  какая, какая под кроватью у тебя  стояла. Ты мне трешку  дай, я
скажу, что кастрюлю на  улице нашла, мне чужого не надо, что было в кастрюле
- вот оно, бери.
     Женщина  стояла, протянув руку  с  мешочком, - и  вдруг Лидочка ощутила
неуверенное и боязливое со стояние горничной, которая сейчас  рисковала ради
трешки.
     -  У меня нет с собой  трех рублей, -  сказала  Лидочка.  - А в комнате
есть,  если  хотите, поднимемся наверх, я вам передам, вы не думайте,  я  не
хотела воровать кастрюлю, мне нужно было куда-то вещи положить...
     - Я понимаю, почему не понять, - с готовностью согласилась горничная. -
Я  подождать могу, мне много три рубля, вы  мне  рубль  дайте, и  я довольна
буду,
     -  Нет,  почему  же,  я  согласна, я  понимаю.  Но если можно, пойдемте
наверх, я вам отдам.
     - Мне  сейчас  не надо,  я же верю!  -  почти  кричала  горничная. - Вы
мешочек возьмите,  мне  чужого  не нужно... -  Горничная отступала,  мешочек
тяжело оттягивал руку Лидочке.
     Горничная убежала - только тяжело заскрипели половицы.
     "Наверное,  Алмазов выслеживает меня, это  провокация", - сказала  себе
Лидочка. Но отказаться было нельзя - в этом мешочке тайна Полины...
     Лидочка быстро взбежала по лестнице и нырнула к себе в комнату.
     Марта не  возвращалась.  Стало  чуть  светлее,  можно было не  зажигать
света. Лидочка уселась  к  себе  на кровать, высыпала содержимое  мешочка на
покрывало.
     Она  не думала заранее,  что там  будет - золотой ли клад,  драгоценные
камни либо патроны. Но все  равно была удивлена, когда увидела на  покрывале
несколько страшно старых,  словно  выкопанных  из земли, предметов,  грубых,
покрытых либо копотью, либо черной краской. Лишь  одна вещь была почище иных
- грубая по  рисунку трехслойная  агатовая камея. Фон  ее был голубоватым, а
белая  женская голова, анфас, была  сделана  по канонам  восточной  красоты:
пышные дугообразные  брови,  рыбками  глаза,  широкий  овал  лица, на голове
средневековый, византийского типа венец, внизу надпись непонятными значками,
вернее всего грузинскими или армянскими. Камея размером с  куриное яйцо была
окружена замазанной черной масляной краской узкой рамкой,  такой  же краской
была покрыта и  цепочка. Несмотря  на грубость, на  неприятный цвет  рамки и
цепочки,  камея являла  собой нечто  настоящее,  не  поддельное.  Хорошо  бы
показать ее Андрею, подумала Лидочка, он  понимает в таких  вещах...  Откуда
эти вещи у Полины? Что они значат? Лидочка подняла черный, покрытый подобием
сажи  массивный  перстень с  печаткой-грифоном... Потом она  надела  на  шею
камею, шагнула  к зеркалу. В тусклом зеркале камея отражалась плохо - темный
овал в черной оправе на серой блузке не лучшая одежда для бала.
     Тут  в дверь ударили  - не постучали,  а ударили, словно не хотели дать
возможности ответить "нельзя!", Лидочка правой рукой  прикрыла  медальон,  а
всем телом - к кровати, хотела прикрыть остальные вещи.
     Ворвался Матя.
     -  Вот  вы  где! -  сказал он  укоризненно. - Я  вас обыскался. Где  вы
пропадали?
     Он был взлохмачен, раздражен, будто обижен на Лидочку.  Закрыл за собой
дверь и, не глядя на разложенные на кровати  вещи, прошел к окну, выглянул в
парк,  словно  там  таились  преследователи.  Лидочка стащила  через  голову
медальон.
     - Зачем я вам понадобилась?
     -  Вся эта история мне безумно не нравится, но  мне совершенно не с кем
посоветоваться.
     - Кроме меня?
     - Не кривляйтесь,  Лида. Мне  на самом деле не с кем поговорить,  кроме
вас.
     Он  сел  на  стул,  вытянул  длинные  ноги в  измазанных желтой  грязью
капиталистических горных ботинках.
     - У меня такое ощущение, будто меня обложили с собаками.
     Лидочка  присела  на кровать  и  стала не  спеша,  чтобы не  привлекать
внимания Мати, убирать в мешочек вещи  -  перстень, маленький  кубок,  звено
толстой цепи, печать, черепки...
     - Первое и самое главное: где Полина?
     Лидочка чуть не ответила ему: "А я была уверена, что вы ее убили!". Что
было бы глупо и,  наверное,  очень опасно,  если Матя и на  самом  деле убил
подавальщицу.
     - А что случилось?
     - А то,  что она меня сегодня ночью отлично шантажировала  - перепугала
смертельно, я готов был убить ее или выполнить все ее требования.
     И тут только до Лиды  дошла простейшая  истина: если Матя не убийца, то
он  и  не подозревает,  что  Лида  знакома  с Полиной.  И  тогда  он  должен
удивиться, если Лида  признается в знакомстве. А  если он  уверен,  что Лида
знакома с Полиной, тогда придется признать, что милый интеллигентный  доктор
наук,  любимый  ученик Ферми  -  просто-напросто злодей. И  она,  Лида,  как
последняя дура, сидит с ним в комнате вместо того, чтобы бежать к Алмазову и
требовать помощи.
     - Извините меня. Матя, - сказала Лидочка, понимая, что опоздала с  этим
вопросом, - но я не знаю кто такая Полина.
     - Вы?
     Лидочка продолжала  складывать  тяжелые  игрушки в мешочек,  а ступнями
постаралась покрепче  встать на пол,  чтобы  рвануться к  двери,  если  Матя
сделает опасное движение.
     -  Да... - сказал наконец Матя  грустно, как будто он  был  разочарован
вопросом Лиды. Но не стал с ней спорить. - Полина, Полина - это подавальщица
в нашей столовой, да?
     Как  будто он  требовал подтверждения у Лиды. Нет, так  просто  Мате не
отделаться!
     - Какая подавальщица?
     - Высокая, худая такая, ну вы же ее знаете! - Матя не выдержал.
     -  Конечно, знаю, - согласилась Лидочка. - Высокая,  худая, нос такой с
горбинкой. Совсем не похожа на подавальщицу.
     - Совсем не похожа.
     Неужели  это он гнался за  мной  по коридору ночью и разбил ценную вазу
эпохи Тан?
     - Эта подавальщица, - сказал Матя, - обвинила меня  в  очень опасном...
проступке.
     Проступке? Ничего  себе - формулировка!  Он  насилует девочек  и  через
много  лет называет это проступком. Если у  Лидочки были какие-то сомнения в
виновности  Мати,  они  отпали.  Человек,  не  совершавший  насилия,  всегда
относится к  нему  отрицательно и полагает  его - преступлением. А тот,  кто
виноват, - скорее назовет его проступком.
     Матя вытащил длинную пачку сигарет.
     - Здесь курят? - спросил он.
     - Марта курит, - сказала Лидочка.
     Она  встала  и  подвинула  к  Мате  пепельницу.  Для  этого ей пришлось
наклониться  к нему,  и, наклоняясь, она замерла от неожиданно навалившегося
ужаса..  Выпрямилась,  снова  села  на кровать. Матя ничего не  заметил.  Он
закурил, по комнате распространился приятный заграничный запах.
     - Вы знаете, я буду  с вами  совершенно откровенен, -  сказал Матя. - В
самом  деле, я был мальчишкой,  я совершил...  я виноват, но прошло  столько
лет.
     - Вы были за красных или за белых? - спросила Лида.
     - Конечно же, я был в Красной Армии! - воскликнул Матя.
     - Тогда вам нечего бояться. Красная Армия своим все уже простила.
     -  Это  было в  пьяном угаре, - сказал Матя. -  Несколько девиц  и  мы,
молодые  красноармейцы.  Можно  придумать много  ярлыков  -  дебош,  пьянка,
распутство.
     - Это был единственный дебош, в котором вы участвовали?
     - Не шутите, - сказал Матя, глубоко затягиваясь. - Мне не было двадцати
лет. Я был совсем другим человеком. Я был мальчишкой.
     Ему нравилось называть себя мальчишкой.
     - А она-то при  чем?  - Лидочка  думала, куда бы спрятать мешочек. Если
Полина жива, надо будет отдать ей мешотек - врядли кастрюля представляла для
нее ценность...
     - Она утверждает, что мы... мы на нее напали.
     - А вы на нее напали?
     - Не говорите глупостей, Лидия! - гошос доктора наук звучал строго, как
на уроке.
     - Если вы на нее не нападали, чего вы переживаете?
     - Она потребовала, чтобы я на ней женился!
     - Чего?  -  Лидочке  вдруг стало  смешно. Неужели  Матю можно заставить
что-нибудь  делать против его воли?  До того  момента Лидочке  казалось, что
Матя великий мастер устраивать жизнь к собственному удовольствию.
     - Ей нужна другая фамилия, московская прописка.
     Лидочка  поднялась и  отнесла  мешочек к  чемодану,  что стоял на стуле
возле зеркала. Она открыла чемодан и, не таясь, спрятала мешочек под белье -
она была уверена, что Матя ничего не заметит.
     - Неужели она просто так подошла к вам  и сказала:  я знаю, что вы себя
плохо вели много лет назад. Теперь женитесь на мне! Так не бывает!
     - Оказывается, бывает.
     - Забудьте. Алмазов и без жалобы не даст вас в обиду.
     -  Алмазов  не рискнет  пойти  со  мной на  соглашение,  если  она  ему
расскажет.
     - Почему?
     - Потому что я должен быть чистым. Он  же  должен продавать меня своему
начальству. А товар должен быть не  порченым. Не  думайте, что я  циничен, я
просто  напуган.  Все может  рухнуть - в  лучшем случае  я буду  преподавать
физику в начальной школе Тобольска.
     - Они построят для  вас специальный институт за  колючей  проволокой, -
сказала Лида, полагая,  что  шутит. Но Матя не воспринял ее слова как шутку.
Он вскочил и сжал кулаки. Он готов был ударить Лиду.
     Лида быстро сказала:
     - А что было потом?
     - Потом? - кулаки Мати, очень маленькие по сравнению с  длинным торсом,
разжались. - Она ушла... я не спал всю ночь... Сегодня утром я пошел к ней -
она  оставила  мне  адрес. Я пошел  туда и увидел,  что  из флигеля  выходят
Алмазов е президентом. Что они там делали?
     - Не знаю, - сказала Лидочка. - Я ушла от Полины раньше.
     - Что? Вы там тоже были?
     - Я провожала туда Павла Андреевича.
     - А что надо было Александрийскому?
     - Я нашла записку от Полины, что она уехала. Она взяла вещи и уехала.
     - Вы в этом уверены? - радость Мати показалась Лидочке искренней.
     Лидочке  хотелось сказать  о том,  как  она нашла еще Полину ночью - но
этого она сказать не могла. Если  ночью за ней гонялся Матя  Шавло, он и без
ее подсказок все знает.
     - Куда она уехала? - спросил Матя.
     Он  подобрал ноги, и  Лидочка  с женским раздражением увидела,  что  на
ковровой дорожке остались желтые следы грязи. Где он отыскал такую грязь?
     Мог бы и вытереть ноги.
     - Она не пишет, куда.
     - Может,  она  поняла,  что со мной у  нее ничего  не выйдет? - спросил
Матя. - Правда?
     Лидочка подумала,  что Мате страшно хочется, чтобы все обошлось,  -  он
даже согласен немножко  потерпеть, пускай зубик или пальчик поболит - только
чтобы знать, что завтра он проснется, а все уже прошло!
     - И отправилась к Алмазову?
     Ну кто ее тянул за язык! Зачем испортила настроение Мате?
     Но Матя уже справился с собой.
     -  Если она  отправилась к  Алмазову,  -  сказал он; -  тогда  мне пора
подавать заявление о переводе в районную школу. А жаль... за державу обидно.
     - Вы смешной  человек, - сказала Лидочка. -  начали  с себя, а кончаете
державой. Обычно люди делают наоборот - сначала говорят о пользе  державы, а
потом оказывается, им нужно новое пальто.
     - У вас мужской ум, Лида.
     - Это плохо?
     - Для женщины - ужасно.
     - А чем плохо для державы, если она лишится вашей бомбы? Ведь еще вчера
я поняла, что вы хотите подарить нашей державе бомбу в обмен на всякие блага
для себя.
     - Иначе бы они меня не поняли, - сказал Матя. - Каждый мерит окружающих
по  себе.  Если  бы я  начал  объяснять  свои  желания соображениями высокой
политики, они бы решили, что я жулик.
     -  Следовательно, вам  надо было сделать  вид, что вы жулик, чтобы  они
поняли, что вы радеете за Советский Союз.
     - Грубо, но правильно.
     - А может быть, держава обойдется без ваших благодеяний?
     - Вы - злая девочка.
     Матя  закинул  ногу  на ногу, и комочек желтой грязи  упал  на ковровую
дорожку.
     - Ладно, я не сержусь, - сказала Лидочка. - Я понимаю, что вам нелегко.
Такой груз на плечах.
     - Вы стараетесь издеваться и подкалывать меня по очень простой причине,
- сказал Матя, - потому что вы не имеете представления о субъекте разговора.
     - О бомбе?
     -  О  новом принципе энергии.  И в этом нет ничего  обидного,  хотя  бы
потому, что большая часть физиков тоже не имеет об этом представления, а те,
кто  имеет,  посмеиваются,  думая, что читают фантастический роман. А читают
они не  фантастический  роман, а  грустное будущее  всего  человечества. Вам
интересно?
     - Да.
     - Я не буду занимать вашу прекрасную головку расчетами и  выкладками. Я
скажу только, что сегодня уже  известен радиоактивный элемент под  названием
уран, куда  более  энергический  испускатель  радиационной энергии, чем  сам
радий. О радии-то вы, надеюсь, читали?
     - А об уране не слышала, я всегда думала, что это - планета.
     - И планета тоже. Писатели придумали  сверхбомбу уже много лет назад  и
некоторые  даже связывали  ее  мощь  именно с  распадением атомов,  от  чего
высвобождается колоссальная энергия!
     - А физики в это не верили?
     -  Физики,  конечно  же, верили.  Потому  что  у  них  не  было желания
проверять всяческие бредни.
     - А вы говорили, что не бредни.
     - Физики  тоже бывают разные. Резерфорд до  сих пор от ядерной  реакции
отмахивается,  как  черт от ладана. Мы  в  Римской школе обогнали  Лондон на
целую эпоху.  Ферми убежден,  что реальное создание бомбы - вопрос десяти...
ну пятнадцати лет.  А я убежден,  что  бомба  будет готова  через пять  лет.
Конечно, если привлечь крупные умы.
     - Разве недостаточно существующих бомб?
     - Вы надеетесь,  что люди увидят, сколько у них всякого гадкого оружия,
и скажут: давайте в будущем сражаться только дубинками? Сейчас любое крупное
государство готово  тратить половину доходов на разработку нового оружия.  И
победит тот, у кого это оружие будет более мощным.
     - Матя, миленький, с кем вы собираетесь воевать?
     - Глупейший вопрос. Воевать всегда найдется с кем. Я не сомневаюсь, что
завтра в Германии к власти придет Гитлер. Вот и реальный враг.
     - А вы могли бы сделать такую бомбу?
     -  Лидочка, вы  мыслите  категориями вчерашнего  дня.  Никто сегодня  в
одиночку  не  сможет  сделать радиоактивную  бомбу.  Этим  должны заниматься
тысячи людей, тысячи - одновременно в разных институтах и на многих заводах.
Только  тогда  эта  проблема  будет  решена.  Сегодня  мир  стоит  на пороге
отчаянной гонки. Ставка в  ней  -  жизнь всей нации. Я  могу дать голову  на
отсечение, что первым  в гонку кинется Адольф Гитлер. Как только он захватит
власть в Германии, он обратит все ее силы на создание бомбы.
     - Почему?
     - Он убежден, германскому народу  необходимо  жизненное пространство за
счет  славян.  Путь  к  победе будет  лежать  только  через  атомную  бомбу,
понимаете? И если я ее не сделаю, то ее сделает Гейзенберг.
     - Кто?
     - Немецкий физик.
     - Почему же он будет делать бомбу для фашистов?
     - Потому что Гитлер обещает Гейзенбергу жизнь. И Гейзенберг сделает ему
атомную бомбу!
     - Вы вещаете как пифия.
     - Я вижу будущее. Потому что я ученый. Потому что я величайший провидец
нашего  века. И  потому что  я  очень испуганный  человек.  Вы  знаете,  что
случится, если бомбу сделает Гитлер, a у нас ее не будет?
     - Он на нас нападет?
     - Он с наслаждением  разбомбит наши города, он  убьет  вас и  меня,  он
превратит нашу страну в пустыню.
     - А Запад?
     - Запад  будет  потирать  руки от  удовольствия.  Потом он спохватится,
начнет делать собственную  бомбу, но  опоздает. Когда Гитлер победит нас, он
обратит  свои тевтонские легионы  против прогнивших романских народов. И  им
придет конец!
     Произнося последнюю фразу,  Матя поднял к потолку длинную руку,  словно
сектантский проповедник.
     Но он не был страшен, трогателен - да, но не страшен.
     Рука Мати устало упала на колено.
     Матя поднялся.
     -  Мне надо  идти,  -  сказал он. - Все  повисло  на  шелковой ниточке.
Алмазов -  человек авантюрного склада. Он склонен  со мной  сотрудничать. Но
для него мое предложение далеко не самое главное в жизни. Он согласится меня
поддержать, только если ему это выгодно, если он сам не рискует головой. Еще
вчера он дал слово свести меня с Ягодой - это ключевой человек.
     - А почему не с военными? - спросила Лидочка.
     - Потому  что  реально  страной  правит  служба  безопасности.  Если  я
поставлю на  кого-то  из  командармов,  я  могу  потерять  голову  вместе  с
командармом.
     - Вы говорите страшные вещи.
     - Когда-нибудь  вам  надо было  открыть  глаза,  Лидочка.  И  мне очень
хотелось бы надеяться, что эта наша беседа - не последняя.
     - Какое им дело до вашей биографии?
     - Все просто. Алмазов чувствует, что игра пошла большая, но трусит. Это
естественно. Он  же физику учил в реальном училище, а это немного. Там слово
"атом"  не проходили. Ему надо мобилизовать заграничную агентуру,  чтобы она
подтвердила,  что  игра  стоит  свеч,  а заграничная агентура  -  это другой
департамент. Начинается большая  игра, и в  этой  игре я  должен  быть чист.
Алмазов  не станет рисковать  с человеком, о  котором  могут сказать, что он
насильник, убийца.
     - Убийца?
     - А  я не знаю,  что случилось с Полиной! Я не знаю, нет  ли среди  нас
соперника   Алмазова,  который   хочет  сорвать   переговоры!  Может,   даже
фашистского шпиона!
     - Это кто же?
     - Если бы я знал, я бы его отдал Алмазову. Потому что шутки шутками, но
речь идет о судьбе страны. Вы можете  любить  большевиков или их ненавидеть.
Но вы не можете быть равнодушной  к народу - к детям,  старикам, женщинам. Я
пошел на сделку с дьяволом ради спасения невинных!
     Матя  отставил  ногу и  закинул  назад  голову. Он видел себя героем. А
Лидочка  казалась ему достойной его внимания особой. Взор его упал на Лиду и
затуманился.
     Они  стояли  совсем близко - Лидочка  чувствовала икрами кровать,  Матя
прижался  спиной  к  платяному  шкафу  -  между  ними   оставалось  от  силы
сантиметров двадцать.
     Матя положил руки на плечи Лидочке -  она ожидала этого  жеста.  Теперь
главное было собрать все силы, чтобы в решающий момент рвануться в сторону.
     -  Я клянусь, - сказал Матя... он  перевел  дух,  сглотнул слюну.  -  Я
клянусь, что у  меня чистые намерения и чистые  руки... Судьба мира... -  он
горько усмехнулся - глаза  Мати были совсем  близко от  Лидочкиных  глаз. Он
меня сейчас поцелует... это еще не так страшно, это даже приятно, но главное
-  ускользнуть потом.  Теплые, узкие ладони Мати начали спускаться с плеч по
спине и притом притягивать Лидочку к Мате. Положение становились угрожающим.
Как  хорошо, если  ты  не убийца, подумала Лидочка. -  Судьба  мира  зависит
оттого,  удовлетворит   ли  комиссара  Алмазова  мой   моральный  облик.  Вы
представляете? - Лидочка успела отклонить лицо, и поцелуй пришелся в щеку. -
Именно сейчас, - шептал Матя, - именно в этот трагический момент...
     - Ну  уж - моральный облик,  - сказала  Лидочка. - Вы  же  боитесь, что
Алмазов узнает, что вы были в поезде Троцкого.
     И она осеклась. Потому что не могла этого знать и не могла узнать этого
ни от кого, кроме Полины!
     Объятия Мати, такие нежные, на мгновение  ослабли - Лидочка рванулась в
сторону двери.
     - Я никому не скажу! - пискнула она, потому что Матя, бормоча невнятно,
будто гудя, рванулся к ней, и в этом движении была настоящая опасность - ему
не  понадобилось  и  секунды,  чтобы  перейти  от  ласк  к  угрозе.  Лидочка
дотянулась  до  двери  и  потянула   ее  на  себя,  но  ручка  застряла,  не
поддавалась; только  в  самые страшные моменты сна ручка  в двери -  обычная
ручка - заедает, словно сообщник Мати держит ее с той стороны.
     А Матя дотянулся до Лиды, схватил сзади за  шею и  стал тянуть на себя,
чтобы она не открыла дверь.
     Лида держалась  за дверь, точно за соломинку,  чтобы  ее  не  поглотило
море, - оказалось, что у нее цепкие руки, Матя был вдвое ее выше и вдесятеро
сильнее, но еще несколько секунд  Лидочка держалась за ручку  двери:  воздух
кончился, в глазах пошли круги, она отпустила дверь...
     Марта, которая,  оказывается, нажимала на ручку  с той стороны  двери и
потому  не  могла войти  сама  и не давала выйти  Лидочке, широко распахнула
дверь, и фигуры Мати и Лидочки показались ей  сомкнутыми в пароксизме любви.
И она крикнула:
     - Простите, простите, я не хотела! Продолжайте, товарищи!
     И она захлопнула дверь.
     Но, к счастью, Матя не сошел  с ума. Он отбросил Лидочку - она упала на
кровать Марты, - кинулся к двери, раскрыл ее и побежал прочь по коридору.
     - Прости! - повторяла Марта, вбегая в комнату, - я тебе все испортила.
     Лидочка часто дышала, пыталась массировать себе горло, сил не было, она
даже не могла подняться с чужой постели. Марта склонилась над ней.
     - Тебе воды дать? Он такой грубый, да? Мне с самого начала он показался
очень грубым.
     Лидочка начала  кашлять, и Марта,  схватив стакан, помчалась  за водой.
Она торопилась так, что половину воды по дороге разлила.
     - А он тебе нравится как мужчина? - спросила она от двери, вернувшись с
водой. - Мне он сначала  понравился, но  я  от него  отказалась,  как только
увидела, что ты заинтересована.
     Но  Марта, к счастью, не умела долго думать о  чужих проблемах - у  нее
хватало своих.
     -  Если бы ты могла себе представить, кто мне  сегодня нравится,  ты бы
лопнула от зависти, - сказала она.
     Лидочка   подошла   к   зеркалу,   причесалась.   Надо  было   идти   к
Александрийскому, он уже, наверное, ждет.
     Интересно, что он думает о радиационной бомбе?
     -  ...А я его спросила:  а как же она? -  говорила  между  тем Марта, и
Лидочка  поняла,  что упустила начало  фразы. -  А он  сказал,  чтобы  я  не
беспокоилась. Но  я еще тысячу раз  подумаю, прежде чем скажу ему "да". Я же
тоже человек,  я  понимаю,  что  для  нее  это  может быть  трагедия  -  она
согласилась на все  ради артистической карьеры. И тут  он встречает меня.  Я
понимаю, что это решение далось ему нелегко -  при его положении, нет, я еще
тысячу  раз подумаю. Потому  что  если  Крафт узнает -  а ты же  знаешь этих
доброжелателей,  - то он меня убьет. И будет  прав. Но так  трудно приказать
сердцу... ты что скажешь?
     - Как будто мое мнение что-нибудь изменит.
     - Изменит, я клянусь тебе, что буду следовать ему!
     Марта  оттеснила  Лидочку  от  зеркала  и, достав из  шкатулки щипчики,
принялась выщипывать брови.
     - Ты имела в виду Алмазова?
     - А разве я тебе не сказала?
     - Мне все равно, с кем ты  спишь, -  только делай это так, чтобы мне не
мешать.
     Лидочка направилась к двери.
     - Ты мне ничего  не сказала! - крикнула вслед Марта. -  Я же качаюсь на
душевных качелях!
     Лидочка  сбежала по лестнице,  миновала прихожую,  в биллиардной сидела
Альбиночка. Она сидела на диване, на  котором умер философ Соловьев,  поджав
под себя ноги и прижимая к груди довольно большую дамскую сумку.
     Остановившимися глазами Альбина смотрела в окно на струи дождя.
     -  Альбина,  - сказала от двери Лидочка. -  Я же просила вас ничего  не
говорить!
     -  Что? Кому? - Глаза у Альбины  были  слишком  велики, и от  этого она
казалась  каким-то  ночным животным. Лидочка  видела картинку,  изображавшую
лемура "лори". Только  у лемура  была  короткая шерсть, а  голова Альбиночки
была покрыта копной пышных кудрей.
     - Про Полину!
     - Какая Полина? Не кричите, пожалуйста.
     - Вчера вы слышали наш разговор с Полиной. В туалетной.
     - Я не хотела! Честное  слово, я не хотела, а он стал меня допрашивать.
Вы  не  представляете,  как  он  любит  допрашивать,  он   меня   все  время
допрашивает.
     - Он спросил?
     -  Он стал меня допрашивать, почему я так долго была в туалетной, с кем
я встречалась,  с  кем  говорила, Лидочка,  дорогая, не сердитесь  - у меня,
кроме  вас, никого нет, даже слово  некому сказать, а вы меня презираете.  Я
ничего про кастрюлю не сказала, только про Шавло, только про Шавло!
     -  Может  быть,  Полину  из-за ваших  слов  убили, -  сказала  Лидочка,
которая, как обнаружилось в тот день, еще не научилась  быть снисходительной
и терпимой.
     - Ой! -  Альбина подняла руки  с зажатой в  них сумкой так неловко, что
сумка  перевернулась и из нее выпал черный блестящий револьвер. Ударом грома
он стукнулся об пол и поехал по паркету под биллиард.
     Альбина в ужасе замерла.
     Первым движением Лидочки  было поднять револьвер  и вернуть Альбине. Но
для этого ей надо было обогнуть биллиардный стол или проползти под ним.
     Лидочка понимала, что Альбина сейчас ничего сделать не в состоянии. Она
за пределами страха. Но Лида не успела исполнить свое  намерение. Она спиной
почувствовала опасность.
     Ухватившись  пальцами  за край  биллиардного  стола, она обернулась.  В
двери остановился Алмазов. Он был холоден и деловит.
     - Я тебя ищу, - сказал он Альбине, не замечая Лидочку.
     - Я сейчас. - Альбина открыла глаза.
     - Тебе  помочь? Ты  плохо  себя  чувствуешь?  -  спросил Алмазов  тоном
человека, спешащего,  но знающего, что  некий  набор  слов  по правилам игры
следует произнести.
     - Нет, все хорошо. - Альбина, будто проснувшись, поднесла тонкие руки к
вискам, вонзила  длинные,  с  яркокрасными  ногтями пальцы в волосы и сильно
потянула их назад так, что  глаза стали китайскими, а лицо усохло. Потом она
выдернула пальцы,  запутавшиеся  в волосах, чуть  не вырвав с корнем  пряди,
проснулась и лихорадочно, как в бреду, сказала Лиде: - Я так на вас надеюсь!
     - Что? - спросил сразу Алмазов. - Что это означает?
     - Я все сделаю, - сказала Лида, будто не слышала Алмазова.
     Стуча  каблучками,  Альбина  пробежала  через  биллиардную  и  послушно
замерла собачонкой у ног Алмазова.
     - Пошли? - сказала она.
     Алмазов  крепко взял  Альбину под руку и вывел  из биллиардной. Лидочка
выглянула за ними вслед.
     Они  не   оборачивались  -  широкий,  кривоногий,   крепкий  Алмазов  и
тростиночка Альбина, еле достающая  ему до плеча. Они быстро и деловито  шли
вверх по лестнице. Ванюша Окрошко с другом сбегали с лестницы им навстречу и
остановились у медведя с подносом.
     - Одну партию, - сказал Ванюша.
     Лиду охватила паника.
     - Подождите! - крикнула она молодым людям, шагнула назад  в биллиардную
и  захлопнула за  собой  дверь.  Тут  же  полезла  под  биллиард. Револьвер,
тяжелый, черный, блестящий, спокойно дожидался Лиду.
     Она  схватила  его, вылезла, держа  за  рукоять,  - а куда  теперь  его
спрятать?
     Дверь осторожно приоткрылась. Заглянул Ванюша:
     - Что-нибудь случилось? Надо помочь?
     Лидочка стояла, заложив руки с револьвером за спину.
     - Я же попросила подождать, - сказала она. - У меня разорвался чулок.
     Ванюшин взгляд метнулся вниз к чулкам.
     - Ваня! - прикрикнула на него Лидочка. - Закройте дверь!
     Дверь закрылась.  Оставить револьвер здесь?  Спрятать под диван?  Чтобы
через  десять минут  пришла какая-нибудь  рыжая  горничная?  Нет,  надо  его
вынести!
     Лидочка  решительно  расстегнула пуговки блузки  и сунула пистолет себе
под мышку. Прижала локтем - и решительно пошла к двери.
     Ванюша  и  его  друг ждали. По  их взглядам Лидочка  поняла, что забыла
застегнуть блузку.
     - Идите, играйте, - приказала Лидочка молодым людям.
     Те послушно направились к  дверям биллиардной, не смея оглянуться, хотя
по спинам было видно, как им хочется это сделать.
     А  Лидочка  побежала  к  Александрийскому,  боясь   больше  всего,  что
револьвер такой тяжелый и скользкий; сейчас он  выстрелит, сбежится народ, и
ее  арестуют за стрельбу из  револьвера  в  уполномоченного  ОГПУ, что,  без
сомнения, и совершенно справедливо будет приравнено к террору.
     Однако  револьвер  вел себя  этично,  он  так и не выстрелил  до  самой
комнаты Александрийского.
     Александрийский же, истерзанный  нетерпением, встретил Лиду не  в своей
комнате,  а  в  коридоре, где сидел в  кресле, накрыв  острые колени пледом.
Клетчатая  кепка  нависла над  его тонким горбатым носом, и оттого профессор
был похож на  постаревшего Шерпока Холмса.  о чем он и сам подозревал, иначе
зачем ему было сосать черный карандаш, словно курительную трубку.
     -  Ватсон!  -  воскликнул он  скрипучим  голосом,  увидев  семенящую по
коридору Лидочку. - Что с вами? Кто вас терзал?
     Лидочка потянулась застегнуть блузку, но  револьвер угрожающе скользнул
вниз,  и Лидочке  пришлось бесстыже сунуть левую  руку за пазуху и  вытащить
револьвер.  Рука  ее дрожала не так от страха, как от неловкости ситуации, а
профессор закрылся ладонью от направленного на него ствола и воскликнул:
     - Господи, еще этого не хватало!
     - Простите, - вымолвила наконец Лидочка. - Я не хотела.
     - Если не хотели, то не цельтесь в меня!
     Лида  сделала шаг вперед, уронила револьвер на колени Александрийскому,
с облегчением отошла назад и стала застегивать пуговки на блузке.
     Александрийский взялся  было  за  револьвер, хотел  поднять,  но вместо
этого  совершил странное и сложное движение ногами, задрал край пледа, сунул
револьвер  туда  и  придал  острому  морщинистому лицу игриво-идиотский  вид
старого сатира.
     - Как вам гулялось, мадемуазель? - спросил он.
     Лидочка глядела на эту процедуру  обалдевшим взором, но тут  ее ласково
тронули за талию, и мужской голос произнес:
     - Простите.
     Оказывается,  сзади  приблизился  престарелый  астроном  Глазенап.   Он
покачал сиреневым венчиком кудрей, окружавшим смуглую лысину, и сказал:
     - Павел, я могу дать голову на отсечение, что знаю твою тайну.
     - Тайну?
     - Я знаю, что ты спрятал под плед, когда меня увидел.
     - Что? - вопрос дался Александрийскому с трудом.
     - Я не могу сказать этого при девушке, - рассмеялся Глазенап, обернулся
и с удивлением уперся выцветшими, утонувшими в черепашьей коже глазками в ее
почти  обнаженную грудь. - Нет, не  могу, - повторил он и засеменил дальше к
лестнице. Остановился, не дойдя трех шагов до лестницы, и зашелся в хохоте.
     -   Опасно!  -   закричал  он,  -   опасно  так  стоять   перед  Павлом
Александрийским, милая девушка! У  него там под пледом... там,  там  - вы не
поверите - револьвер!
     Лидочка  даже ахнула. Пронзительный голос Глазенапа разносился по всему
дому.
     - Что ты несешь! - крикнул Александрийский.
     -  Я в переносном смысле, - захохотал Глазенап и, согнувшись от хохота,
стал  подниматься  по лестнице. - Я в  переносном смысле,  чтобы не испугать
девушку. Ах ты, старый греховодник!
     - Так меня пугать  нельзя, -  сказал  Александрийский, - Я умру раньше,
чем собирался... - Он  прикрыл  глаза  и медленно дышал, Лидочка поглядела в
окно. День, хоть и приблизился к половине, был таким же серым  и полутемным.
Лидочка представила себе,  какой толщины тучи нависли  над Москвой -  может,
уже никогда не будет солнца?
     - Я должен признаться,  - сказал Александрийский тихо, - что я ждал вас
с докладом о происходящих событиях. Но не в таком виде.
     Он хрипло засмеялся.
     - У меня важные новости, - сказала Лидочка.
     - Подозреваю. И очень заинтригован. Давайте заглянем ко мне в  комнату,
с меня хватит одного Глазенапа.
     Профессор медленно поднялся, Лидочка помогла ему.
     -  Такая  погода  на меня плохо  действует, -  сказал  он, словно прося
прощения  за  немощь.  - Раньше я  не подозревал,  что погода  может на меня
влиять. Погода была сама по себе, а я сам по себе.
     В комнате Александрийский  попросил Лидочку  закрыть дверь на  щеколду,
потом прошел с револьвером в руках к горящей настольной лампе и, надев очки,
начал разглядывать оружие.
     - Это револьвер Алмазова, - сказала Лидочка. - Я так думаю.
     - Я и без вас знаю. Глядите.
     Лидочка  подошла  к  профессору  и  заглянула  через  плечо.  Сбоку   к
револьверу  была  приделана  серебряная  табличка с гравированной  надписью:
"Отважному  борцу  за  чистоту  Революции  Я.  Алмазову  -  Ф.  Дзержинский.
12.12.1922 г.".
     - Зачем вы отняли у чекиста именной наган? - спросил Александрийский.
     - Это Альбина, - сказала Лидочка.
     - Тогда садитесь и рассказывайте.




     Пока  Лидочка  рассказывала.  Александрийский  чертил на  большом листе
бумаги  каракули.  Он почти  не перебивал,  и  Лидочке снова показалось, что
старику приятно  участвовать  в  столь драматических  событиях,  потому  что
участие в них наполняет его жизнь и даже продлевает ее.
     - Итак, - сказал он, все  выслушав и продолжая рисовать. - У нас с вами
есть пистолет, который, по моему разумению, не  имеет  никакого отношения  к
событиям. Не имеет?
     - А если Полину убил Алмазов?
     - Думаю все же, что он ее  не убивал. Если ее вообще кто-нибудь убивал.
Зачем, скажите, Алмазову было бросаться с обыском к ней домой?
     Тут  же   Лидочка  вспомнила  о  медальоне,  который,  не  желая  того,
узурпировала. Может, пришло  время  рассказать профессору  о  приключениях с
кастрюлей?
     Но профессор перебил ход ее мыслей.
     -  В  любом случае  револьвер  надо  будет вернуть  владельцу,-  сказал
Александрийский.
     - Кому?
     - Алмазову.
     - Но мне его дала Альбина.
     - Лидочка,  что  вы говорите! Вы представляете, какими  несчастьями  не
только для Альбины, но и для всех,  кто окружает Алмазова, обернется пропажа
револьвера? А если Альбина намерена пустить его в дело? Нет, нет, мы обязаны
возвратить  револьвер владельцу, иначе небо свалится на землю - перепуганный
чекист  подобен стаду  диких буйволов.  Интересно, что  делают с  чекистами,
которые теряют револьверы Дзержинского? Наверное, их распинают на Лубянке.
     - Но  как возвратить? Я же не могу подойти к нему и сказать-вы тут одну
штучку потеряли.
     -  Оригинально,  Я  представляю  картинку!   Нет,  вы  должны  спрятать
револьвер и сообщить Альбине, где он лежит. Но  перед этим обязательно взять
с  Альбины  слово,  что  она  не  пристрелит  чекиста. История учит,  вы  ей
передайте это,  пожалуйста,-  что  еще  никто ничего  не добился, стреляя  в
негодяев. Они неистребимы, как головы Горгоны,- их можно убить только вместе
с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков...
     Александрийский  перестал рисовать  и взял  револьвер  в руки.  Склонив
набок голову, он любовался табличкой с выгравированной надписью,
     - Ни  в коем случае не передавайте  револьвер Альбине из рук в  руки...
Добро бы обыкновенная пушка, а то - реликвия великой эпохи! Если в ближайшие
годы  твоего Алмазова  не  пустят  в расход, этот ревнаган станет экспонатом
музея Революции.
     Александрийский подошел к платяному шкафу и положил револьвер на него.
     - Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду - тогда их
никто не видит,- сказал он.
     - А мы не возьмем его с собой?
     - Сначала надо отыскать безопасное место.
     - Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя... Матвей Ипполитович.
     - А  этому что было  нужно? - Александрийский  сразу подобрался, словно
кот, увидевший птичку.
     - Он искал Полину.
     - Как так искал?
     - Он сказал, что не видел ее с ночи.
     - А  зачем она ему понадобилась? -  Александрийский агрессивно наступал
на Лиду, словно она была в чем-то виновата.
     - Она его  шантажировала, она  требовала,  чтобы он на ней женился, дал
свою фамилию, помог устроиться...
     - Бред  и  неправда. Она  бы не посмела.  Он  ее  убил,  а теперь  ищет
оправданий.
     - А  если  он  ее не убивал? Он сказал, что  ходил к ней во флигель, но
увидел там Алмазова.
     - А чем она его запугивала?
     - Что расскажет про тот случай... когда он участвовал в насилии.
     -  Этим вашего Матю не испугать, - отмахнулся Александрийский.  - Такой
грех молодости только красит его в глазах Алмазова.
     - Я ему то же самое сказала.
     - Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее.
     - Вы правы. Он оказался очень нервным.
     - Что еще?
     - Я сказала, что знаю о поезде Троцкого!
     - Вот! Именно! - Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил
убийцу.-  В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать  на насилия и
убийства  - но Троцкий!  Троцкий, предатель партии  и Марксизма, наш главный
соперник и враг - тут уж не до супербомбы - от такого Мати мы побежим как от
Зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И  Полину ухлопал из-за этого. И
вас  задушит из-за  этого... Что молчите? Он вас душил? Ну признавайтесь, он
забыл о вашей несказанной красоте и  начал откручивать вам головку или сразу
в сердце ножик? А? Почему молчите?
     - Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить.
     - Вот именно! - профессор зашелся в вольтеровском смехе.
     - Павел Андреевич. - Лидочке было вовсе  не смешно. - Вы забываете, что
он мог меня в самом деле убить!
     - Вы  живы! Остальное  - лирика, сентиментальная литература.  Главное -
Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что
Шавло так замаран, он побежит от него, как черт от ладана!
     - Но ведь речь идет о супербомбе, о спасении нашего Союза от фашизма!
     - Супербомба - дело  завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло
-  сегодняшняя угроза.  Ты увидишь, как  Алмазов от него  отвернется.  Вот и
замечательно. Это и требовалось доказать...
     Раздался отдаленный удар гонга.
     - Обед,  - со значением сказал профессор. -  Теперь  можем со спокойным
сердцем и за супчик!
     Следующий удар раздался куда ближе-президент Филиппов шел по коридору и
бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг.
     -  Но если  Полина  мертвая, кто же скажет Алмазову,  что Матя служил в
охране Троцкого?
     Вопрос застал профессора у самой  двери. Вопрос вонзился в  спину,  как
копье. Профессор ослаб в коленях,  его лицо вмиг побелело. Он приоткрыл рот,
словно рыба.
     - Лекарство? - спросила Лидочка. - Где лекарство?
     -  Господи, - отмахнулся профессор, - Вы ничего не понимаете, Я ведь не
умею доносить!
     - На кого доносить? - не поняла Лидочка.
     - На Матвея.  Надо срочно донести  на Матвея Алмазову. Что он  служил в
охране Троцкого. Иначе всем будет плохо.
     - Павел Андреевич, ну что вы говорите! Я же тоже не умею доносить.
     -  Или  вы доносите,  или  происходит  всемирное бедствие!  -  закричал
профессор.
     - Тише, тише, вам же нельзя так волноваться..
     - А ему можно? Ему можно убивать людей?
     - Никто еще ничего не знает.
     - Он убил единственную свидетельницу!
     - Но можно найти документы, найти других людей, которые там служили...
     -  Вы  думаете,  их еще не расстреляли? Не сослали куда  Макар телят не
гонял? Где вы  их будете искать? Вы  понимаете, что к тому времени ваш  Матя
будет недосягаем. Машина  начнет крутиться, найдутся люди  и деньги -  и  мы
сделаем  эту бомбу. Я  знаю, что мы сделаем, У  нас есть такие головы, такие
головы... и  они хотят работать и их нетрудно убедить в том, что они спасают
родину.
     Александрийский мелко и часто откашлялся. Он продолжал;
     - Талантливым,  бесстыжим и наглым Матей руководили тщеславие и  страх.
Он хочет быть великим изобретателем атомной бомбы и в то же время трясется в
ужасе оттого, что станется с ним, если этот великий - а это воистину великий
план - провалится.  Тогда через год или два вспомнят, что он жил  в Италии и
даже носил гитлеровские усики. Для него бомба - спасение! Ради нее он пойдет
на все...
     Гонг прозвучал  где-то  вдалеке. Значит, президент уже  окончил обход и
отправился в столовую.
     - Пойдем, пойдем,  - сказал  Александрийский.  -  Пока  мы  живы,  есть
надежда.  Где моя  трость? По  дороге мы  с вами должны отыскать укрытие для
револьвера.
     - Мы его не будем брать с собой?
     - Ни  в коем случае? Любая случайность может  быть  губительна.  Мы  не
знаем - а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих.
     Лидочка поежилась - раньше, когда  она таскала револьвер под мышкой или
лазила  за ним под биллиард, в том  был элемент игры,  а в игре всегда можно
сказать: я с вами больше не играю, и пойти домой.  А  слова Александрийского
звучали предупреждением - никто с тобой играть не намерен.
     Профессор  почувствовал,  какое  впечатление  произвели  его  слова  на
молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал:
     - Считайте, что я пошугил. Но  не забывайте об осторожности. Разрешите,
я зас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман - в иной
вид романа никто не поверит.
     - А жаль, - искренне сказала Лидочка.
     -  Это  лучший комплимент,  который я  получал  за последние месяцы,  -
сказал профессор. - Вперед!
     В  столовой  Альбины не  было.  Алмазов,  мрачный,  как  туча, сидел  в
одиночестве и никто не смел к нему приблизиться.
     - Внимательно следите за всеми подозреваемыми. Два глаза хорошо, четыре
лучше, - успел  сказать Александрийский,  прежде  чем они  разошлись к своим
местам. - После обеда встречаемся у медведя!..
     - Иваницкая! - сказал Филиппов убитым голосом. - Я буду вынужден!..
     Прежде  чем  сесть  на  свое  место,  Лидочка  подошла к президенту  и,
наклонившись к его уху, прошепталаз
     - Вы мне надоели!
     - Как? - сказал президент вслух. Но Лидочка уже шла к себе.
     Матя сидел за столом.
     Лидочка не сразу его увидела - он сидел не на своем месте, почему-то он
оказался рядом с  Максимом Исаевичем, он оживленно с ним беседовал.  Лидочка
сразу перестала слышать, о чем щебечет Марта, она уловила  тот момент, когда
Матя поймал взгляд Алмазова и в ответ  на его кивок склонил  голову. Лидочка
посмотрела на Александрийского  -  тот  подмигнул ей - он тоже  видел  немой
разговор Алмазова и Мати.
     - Сегодня  на второе  рыбные котлеты. Обожаю рыбные котлеты, - сообщила
Марта. - Мы до революции жили в Таганроге, тогда еще не было карточек, ты не
представляешь, сколько там было разной рыбы. И куда это все подевалось?
     Алмазов поднялся и, не доев котлету, пошел к выходу. Президент сорвался
со своего места и поспешил  следом, но был от двери  возвращен на место.  На
Лидочку он не глядел. Матя продолжал сидеть. Принесли котлеты,  Котлеты были
вялыми, они разваливались под нажимом вилки.
     - Ты совсем не ешь, - сказала Марта, мгновенно смолотившая свою порцию.
     - Возьми, - сказала Лидочка. - Я котлеты не трогала.
     Матя поднялся и пошел к двери.
     Лидочка  поглядела  на  Александрийского.   Тот  отрицательно   покачал
головой. Он был прав -  если Лидочка  сейчас выбежит  в пустую гостиную, она
неизбежно привлечет к себе внимание Алмазова и Мати.
     Чем  бы  заняться?  Лидочка  подвинула  к  себе  компот. Он был  совсем
несладкий  и чуть теплый. Первые из обедающих стали подниматься и потянулись
к выходу,
     - Они здесь воруют просто ужасно, - сказала Марта. - Еще два года назад
здесь был такой компот, что ложка стояла, ты представляешь?
     Поднялся  Александрийский, Глазенап увидел  его, стал быстро говорить и
сам смеялся. Александрийский вежливо и тонко улыбался. Потом  пошел к двери.
Ему снова  пришлось  задержаться - его окликнул незнакомый Лидочке господин,
сидевший за столом академиков. Видно, недавно появился.
     Александрийский  разговаривал  с  ним.  Лидочка  поднялась  и  вышла  в
гостиную. Ни Мати, ни Алмазова там не было.
     Возле  вешалки  она увидела растоптанный комочек желтой  глины. В такой
глине  были измазаны  башмаки Мати.  Лидочка подняла  кусочек. Он был  почти
сухой.
     - Что обнаружил доктор Ватсон? - спросил, подходя, Александрийский.
     - Я хотела бы узнать, - сказала Лида,  - где наш подозреваемый наступил
в эту глину?
     - Здесь нет никакой тайны.  С таким  же успехом эта глина могла попасть
сюда с  моих галош, -  сказал Александрийский.  -  Куча этой глины  лежит по
дороге к тригонометрическому  знаку.  Когда  мы ходили туда вчера вечером, я
наступил в эту грязь. И, наверное, не я один.
     - Да, не один,- согласилась Лидочка.- Матя тоже.
     -  К сожалению,  мы не можем строить  наши  умозаключения на  случайных
уликах, - сказал профессор. - Вы нашли наших недругов?
     - Нет,
     - Я тоже не нашел. И что будем делать дальше?
     - Может, пойдем погуляем? Дождик вроде перестал.
     - Великолепная идея, - сказал Александрийский.- И полезно, и приятно.
     - А вы  мне расскажете об атомной  бомбе - мне  кажется, что вы с Матей
совсем по-разному ее понимаете.
     - Вы совершенно правы.
     Они  медленно  шли  по полого  поднимавшейся дорожке, которая вела мимо
теплиц,   заброшенных  недавно   на   волне  коллективизации   огородов,   к
тригонометрическому знаку.
     Александрийский тяжело опирался на трость, ему было нелегко говорить на
ходу, поэтому они часто останавливались передохнуть.
     Тонкий нос  профессора  покраснел, он шмыгал, порой доставал из кармана
пальто носовой платок я промокал им нос. Лидочка подумала, что в детстве ему
строго внушали, что хорошие мальчики  не  сморкаются на людях. И ей хотелось
сказать: "Павел Андреевич,  сморкайтесь, после революции это разрешили", по,
конечно, она не посмела так сказать.
     - К  сожалению,  ситуация с созданием сверхбомбы, - назовем  ее  бомбой
атомной,  это  название  не  хуже любого другого  -  на самом деле серьезна.
Наверное,  вы, Лидочка, решили, что Матя набивает себе цену и морочит голову
нашей секретной полиции.
     - Нет, я думала, что Матя не дурак и вряд ли его продержали бы три года
в Италии, если бы он был обманщиком.
     - Матя - редкий тип ученого, который двумя ногами стоит на земле. Я его
знаю  уже  много  лет - одно  время он был моим студентом.  Крайне способен,
почти талантлив. Из таких получаются неплохие директора институтов и  ученые
секретари, но никогда -  гении... Матя умеет думать. Он  овладел  логикой. К
тому же у него  замечательный нюх  на новое,  на  перспективное,  что  может
принести  ему выгоду... Впрочем,  я несправедлив.  Я недоволен  им и  потому
стараюсь его принизить... Вам не холодно?
     - Нет.
     -  У  Мати еще  одна  удивительная способность - он  смотрит на  все со
стороны.  Он никогда не становится участником, он всегда - наблюдатель.  А в
этом  есть  преимущества  -  ты  сохраняешь  способность  к  трезвой  оценке
происходящего. Знаете, я думаю, что ни Ферми, ни  Гейзенберг, ни Бор - никто
из них не догадывается о том,  к чему пришел Матвей. Он увидел в их движении
к  цели  закономерности,  которые  они  сами,  в азарте труда и открытий, не
замечали. И поверьте, сейчас открытия в ядерной физике сыплются, как из рога
изооилия.  Матвей связал две несовместимые  для остальных проблемы - мировой
политический  кризис, войну, до которой  мы докатимся через несколько лет, и
возможности ядерной физики. Более того, я подозреваю, что своими выводами он
ни  с кем  не  стал делиться.  Он унес конфетку в уголок, стал  ее жевать  и
рассуждать - а где дадут целый торт?..
     Александрийский проводил глазами белку, которая бежала через прогалину,
держа в зубах большой орех.
     - К сожалению, Матвей катастрофически прав. Мы провели с  ним несколько
часов  в спорах  - он старался привлечь меня к себе  в союзники,  ему  нужны
более солидные имена, чем его имя... И знаете, он меня  убедил. Я совершенно
и бесповоротно верю в возможность  создания  супербомбы  на  основе  реакции
деления  ядер  урана.  Никаких   чисто  физических  возражений  этому  я  не
обнаружил. Боюсь, что  не обнаружат и  другие ученые,  И при организационных
способностях,  силе убеждения и  напористости Матвея работы над бомбой могут
начаться в ближайшее время. Если не заговорит Полина.
     - А вы думаете, что Алмазов ищет ее именно поэтому?
     - Господи, это яснее ясного! Альбина рассказала ему, что услышала...
     - А мне обещала молчать.
     - Алмазов знает слабые места Альбины и умеет допрашивать. У нее не было
шансов... впрочем, пистолет - это шанс! Шанс кролика.
     - Ой, не говорите так.
     -  Лучше  говорить правду.  Алмазову  нужна Полина.  Ему  нужно  самому
допросить ее. Нужно  понять, что она знает о Мате и чем это грозит не только
Мате, но и проекту века и лично товарищу Алмазову. И ему также важно понять,
что выгоднее  -  уничтожить Полину, позволить это сделать  перепуганному  за
свое будущее Мате или оставить ее как угрозу. Ох, какая интрига!
     - Ничего интересного! Это же люди. Вы не знаете Полину, а я ее немножко
знаю,
     - И вам ее жалко?
     - Конечно, жалко.
     - Тогда ей лучше было сидеть дома и не провоцировать события. Каждый из
нас  -  раб  собственной  судьбы.  Судьба  Полины -  ничтожная  песчинка  по
сравнению  с  судьбами,  на право  распоряжаться  которыми замахнулись  ваши
друзья Матя и Алмазов.
     Они медленно пошли дальше. Впереди холмом, заваленным гнилыми  листьями
и заросшим жухлой травой, поднимался старый погреб.
     - Почему  вы  все  время говорите о том, что Матю надо остановить? Ведь
завтра бомбу  начнут изобретать французы и англичане, которые нас ненавидят,
завтра она попадет к фашистам. Гейзенберг сделает ее для Гитлера.
     - Слышу аргументацию Матвея. Это он сказал?
     - Он сказал.
     - Не бойтесь за Гейзенберга. Бойтесь тех, кто ближе. Бойтесь Матю.
     - Бомба - надежная защита от фашизма!
     -  Опять Матвей:  Да поймите, прекраснодушное дитя, что эта бомба -  не
просто бомба. Энергия,  которая высвобождается при разделении  атома  урана,
так  велика,  что одной бомбы  будет достаточно,  чтобы снести с лица  земли
Париж.
     - Или Москву?
     -  Подумайте  же, что  случится,  когда у Алмазова  я  его  друзей -  у
Сталина,  Косиора,  Кирова, Тухачевского, у  этих  убийц, - окажется в руках
абсолютное оружие! Неужели вы думаете, что они постесняются его употребить в
дело?  Неужели вы думаете,  что они  не сбросят его на Париж, сберегая собор
Парижской Богоматери? Неужели  вы не понимаете,  что страшные  преступления,
которые уже совершила или еще  совершит сталинская банда, будут удесятерены?
Они  же  с  помощью  тщеславного Мати завоюют  весь мир, экспроприируют весь
швейцарский сыр и шоколад, чтобы самим его сожрать!
     - А Матя?
     -  Матя?  Если  он доживет до торжества мирового  коммунизма с  атомной
бомбой, то, возможно, будет  стоять на трибуне среди победителей. Но, вернее
всего,  на  каком-то  этапе его отстранят или  уничтожат. А впрочем -  что я
знаю?
     Они  подошли  к  погребу.  Между  ним  и дорожкой ярким пятном  желтела
расплывшаяся куча глины. Видно, ее завезли для хозяйственных надобностей еще
летом, а потом почему-то забыли о ней,
     - Вот видишь,  - сказал Александрийский. -  Я же говорил тебе,  что уже
видел эту глину.
     - А Матя не только видел, - сказала Лидочка,- но и ходил по ней.
     - Если  вам  интересно,- Александрийский все  еще  думал о  бомбе, -  я
покажу принцип, по которому  можно построить атомную бомбу. Один воин еще не
войско и  даже три  воина не войско  -  но с  какого числа воинов получается
войско?
     - Подождите одну минутку,- сказала Лидочка,- я все же загляну в погреб.
     - Только не промочите ног, - сказал Александрийский. Он оперся о трость
обеими руками и стал смотреть на лес.
     Лидочка  осторожно  обошла  по  краю  пятно  глины,  потянула  на  себя
прикрытую,  почти развалившуюся дверь  в погреб.  Та  заскрипела и  с трудом
поддалась.
     Вниз вело несколько  ступенек - свет почти не проникал внутрь  и потому
непонятно было, глубок ли погреб.
     - Вы меня слышите? - спросил сверху Александрийский.
     - Слышу, - откликнулась Лидочка. Она увидела на ступеньках желтые следы
-  человек,  который совсем  недавно спускался  в погреб,  не  заметил,  что
наступил в глину.  Следы были большие, но нечеткие,  и  нельзя было сказать,
кому они принадлежат. Зачем же человеку было спускаться в погреб?
     Лидочка еще  не видела ничего, но с внутренним предчувствием,  точным и
неотвратимым, она уже знала, что найдет сейчас на полу погреба, и страшилась
сделать  еще шаг вниз,  но и не могла вернуться к Александрийскому,  пока не
убедилась в том, что права. При держиваясь рукой за отвратительно холодную и
влажную стешу, Лидочка спустилась вниз. Нога ее попала  в воду - ботик сразу
промок.
     Тело  Полины - Лидочке пришлось присесть,  чтобы дотронуться до него, -
было сделано  из скользкой  ледяной  глины.  Лида  поняла,  что  вот-вот  ее
вырвет...
     Видно, она все же  на несколько  секунд  или минуту потеряла  сознание,
потому что снаружи донесся трубный глас Александрийского:
     - Что с вами, Лидия?
     -  Я иду,-сказала Лида, - я иду,  -  повторила  она,  потому что первые
слова остались только в мозгу.
     Она  упала на руки Александрийскому.  Тот не ожидал этого и не смог  ее
удержать, и потому Лидочка уселась на землю, к счастью, не на желтую глину.
     - Она там, - сказала Лидочка.
     Александрийский  был безжалостен. Подняв  Лидочку на ноги,  потребовал,
чтобы она закинула голову и считала до ста, и не думала о том, что увидела -
не столько увидела, как нащупала в погребе.
     А  Лидочка и  не думала  об  этом.  Как ни странно, страх миновал почти
сразу после того, как она вылезла на свежий воздух. Конечно, больше всего на
свете Лидочке хотелось  забраться в постельку, закрыть глаза и быстро-быстро
заснуть.  Но  она  понимала,  что  Александрийский  ей  этого  не  позволит.
Александрийский был сердит на себя, потому  что не поверил в важность улики,
которую можно было назвать "тайна желтого следа", и потому потерял лицо  - в
погреб  пришлось лезть  Ватсону,  и именно  Ватсон совершил открытие,  когда
Шерлок Холме рассуждал о делении атомов.
     Но сам  Александрийский  в погреб,  конечно же,  не  полез,  зато, пока
Лидочка приходила в себя, он разрабатывал  схему дальнейших действий. Больше
таких ошибок не должно быть!
     - Вам лучше? - спросил он.
     -   Мне  хорошо,-  попыталась   ответить   с  иронией  Лидочка,  Иронии
Александрийский не уловил.
     - Если Полину убил Матвей,- сказал Александрийский,-то остается надежда
на  то, что каким бы  соблазнительным ни  казалось сотрудничество  с ним для
Алмазова, он не решится пригреть элементарного убийцу. Нам остается главное:
поймать Матвея на месте преступления.
     - На каком?
     - Когда он будет прятать труп. Поезд Троцкого отходит на задний план.
     - Но он же спрятал Полину!
     -  Ничего  подобного! Здесь он  ее  не оставит. Он дождется  темноты  и
унесет тело к пруду... или в лес.
     - Откуда вы все знаете?
     - Если бы вы задумались, пришли бы к тому же выводу. Убийца - человек в
этом деле  неопытный.  Иначе бы не волок жертву по коридору, не прятался бы,
испугавшись чего-то, к вам в комнату, не убегал бы,  бросив труп, не гонялся
бы за вами  по коридорам... масса всевозможных "не"! Я утверждаю, что ночью,
пока мы все были внизу,  убийца вернулся к вам в  комнату, утащил труп через
кухню сюда...
     - Почему тогда он не отнес его до пруда?
     - Он  не посмел надолго  уйти из дома. А вдруг начнут проверять комнату
за комнатой? А его нет. Он и поспешил домой.
     - А письмо? - спросила Лидочка.
     - Какое письмо?
     - Письмо Поляны, в котором она сообщает, что уезжает.
     -  Может  быть, она  и  в  самом  деле  собиралась уехать, но  Матя  ее
догнал...
     Лидочка  понимала,  что  Шерлок Холме неправ,  -  Полина  не  стала  бы
уезжать, оставив кастрюлю у Лидочки.
     - Нет! - Лидочка замерла. Она решила задачку!  - Я поняла! Это Матя! Он
надеялся, что, если Полина уехала, ее не станут  искать. И  написал записку!
Он сам написал, а не Полина. Она была уже мертвая!
     -  Что   натолкнуло   вас   на   такую   версию?  -   вежливо   спросил
Александрийский. В вопросе не хватало только обращения "коллега".
     - Грязный след на  подоконнике. Не Полина же  залезала к  себе  в окно!
Матя залез, написал записку. С точки зрения преступника, это правильный шаг.
Я об атом уже где-то читала!
     - Но ведь записка подписана Полиной!
     - Трудно мне  с вами,  Шерлоками  Холмсами, - заявила  Лидочка. - А вам
приходилось видеть письма, написанные Полиной? Да  просто никому не пришло в
голову выяснять - ее это почерк  или  чужой.  Даже  Алмазову. Но только Мате
надо, чтобы Полина благополучно уехала и все о ней забыли.
     - И тут  он  узнает,  что забыли не все. Что вы разговаривали с Полиной
перед ее смертью, а Альбина этот разговор подслушала и передала Алмазову.
     - Да, вся его выдумка с отъездом Полины оказалась зряшной.
     - Теперь осталось только доказать,  что убийца - Матя, и все станет  на
свои  места. Тогда  мы с вами  можем подавать документы в МУР  на  должности
сыщиков,- сказал Александрийский.
     Они остановились перед дверью в дом.
     -  А  что мы  будем  делать  дальше?  -  спросила  Лидочка.-  Мы забыли
договориться.
     -  Ждать  темноты,  - сказал  Александрийский.-  Раньше  он не  посмеет
перетаскивать тело.
     - Вы уверены?
     - Он ни за что не оставит Полину в погребе,- сказал Александрийский.- И
вы бы тоже не стали так рисковать -  погреб  буквально в шаге от кухни, туда
прибегают играть детишки из деревни, туда могут  заглянуть влюбленные,  - да
мало  ли  что?  Нет... Матвей не  посмеет его там оставить. Особенно теперь,
когда он понимает: труп Полины - приговор ему и его чертовой бомбе.
     - А когда станет темно?
     - Когда станет темно и тихо, убийца выйдет из дома,  вытащит из погреба
труп  и понесет  его  вниз,  к  прудам.  Или, если  решит, что пруды слишком
очевидное место для  того, чтобы прятать трупы, потащит его дальше, закопает
в лесу... я  не знаю, чем все кончится. Но  я энаю - чем начнется. Значит, с
наступлением темноты мы  должны  наблюдать за погребом. И увидим  убийцу.  А
сейчас  мне  надо отдохнуть. Вы  совершенно  забыли,  что я  старый  больной
человек.
     -  Да,  забыла,  - сказала  Лидочка.  - Вы  не  производите впечатления
старого и больного человека, мистер Шерлок Холме.
     - Спасибо, Ватсон, вы умеете польстить старому мастеру...
     Они вошли в дом.
     Астроном Глазенап с  помощью библиотекарши  развернул  длинный бумажный
плакат, на котором красными буквами было написано: "Свободу узникам кровавой
Речи Посполитой!". По  их  виду было понятно, что они  не представляют,  что
делать с плакатом далее.
     -   Что  здесь   происходит?  -  спросил  Александрийский.-  Вы   ждете
Пилсудского?
     - Ах,  вы все забываете,  Павел Андреевич, -  сказала библиотекарша.  -
Сегодня же политический маскарад под лозунгом "Свободу пролетариату!".
     - Я в погребе ноги промочила, - сообщила Лидочка по секрету профессору.
     - Вы с ума сошли! В такую погоду! И мне не сказали.
     - А чем бы вы мне помогли?
     - Отнес бы вас на руках, - сказал профессор.- А ну - быстро наверх!
     - Когда встречаемся?
     - Как только  последний луч солнца погаснет на шпиле Кельнского собора,
- сказал Александрийский.
     Лидочка помогла ему раздеться и повесила пальто на вешалку. Потом сняла
свое пальто.  Александрийский  ждал  ее.  Прибежал  взволнованный  президент
Филиппов. Почему-то  он  был  в немецком пикельхельме времен первой  мировой
войны.
     - Иваницкая, вам задание! - сказал он, увидев Лидочку.- В вашей комнате
материал для маскарадной одежды. Марта Крафт вам все объяснит.
     - Что? - не поняла Лидочка.
     -  Сколько раз  надо  повторять!  Вам  следует  срочно  облачаться!  По
разнарядке вы будете исполнять  роль игуменьи. Костюм примете у Марты Крафт,
в вашей палате.
     - Еще чего не хватало! - воскликнула Лидочка.
     - "Отче  наш" знаете? - спросил президент. -  Ваша цель  - прислуживать
мировому империализму. А вам, Пал Андреевич, будет сидячая роль.
     - Какая же, позвольте полюбопытствовать?
     - Роль Британской Империи в виде паука,
     - Я польщен,- сказал Александрийский и прикрикнул на Лидочку: - Сколько
раз вам говорить - бегите домой, переоденьтесь!
     Лидочка взбежала наверх. Подходя к своей двери, замедлила шаг. Вдруг ею
овладение странное тревожное предчувствие. "Ну  сейчас-то  чего  бояться,  -
сказала себе  Лидочка. - Страшное осталось снаружи.  А  здесь горит свет, из
кабинета  докторши   доносятся  женские  оживленные  голоса  -  может  быть,
медсестры тоже готовятся к  маскараду?"  И что-то иррациональное  удерживало
Лидочку оттого,  чтобы  потянуть  за ручку двери.  Что-то  там,  за  дверью,
поджидало ее и хотело напасть...
     Ну  хоть  бы  кто-нибудь прошел по коридору -  она бы попросила открыть
дверь - в шутку, смеясь...
     Из кабинета выглянула Лариса Михайловна. Она весело спросила:
     - Вам помочь?
     - Нет, спасибо, - благодарно откликнулась Лидочка.
     Она повернула ручку и толкнула дверь.
     Было темно - шторы в комнате  опущены. Свет проникал внутрь  только  из
коридора.  Лидочка стояла в дверях, скованная  страхом, не смея сделать шага
вперед... и вдруг из темноты на нее надвинулся скелет.
     Он  шел кривляясь,  дергаясь,  и  Лидочка поняла,  что сейчас умрет  от
страха... Тут сзади раздался пронзительный вопль!
     Вопль был настолько  страшен,  что Лидочка,  несмотря на  охвативший ее
ужас, обернулась и увидела, что в дверном проеме медленно оседает потерявшая
сознание Лариса Михайловна, которая так не вовремя заглянула в комнату,
     Лидочка сделала  было движение на помощь  докторше,  но  вспомнила, что
скелет  не дремлет... посмотрела  на  него  и скелета не обнаружила - вместо
него  над ней возвышалось  странное  и не очень страшное  существо,  которое
состояло  из полных ног  в  черных  шелковых чулках  и  черных же  резинках,
отделанных кружевом,  из  розовых  панталон,  обнаженного  живота  приятного
телесного цвета,  черного  кружевного лифа  - но  вместо  щей  и головы  там
наверху дергалась и колыхалась некая черная с белыми пятнами масса.  Лидочка
только через минуту сообразила,  что смотрит на прекрасное тело Марты Крафт,
которая старается снять через  гоЛову черный  балахон с нарисованным на  нем
скелетом -  маскарадный  костюм "Голод  в Индии",  который  она  только  что
примеряла, чем и ввергла в ужас Лидочку и Ларису Михайловну.
     Докторша скоро пришла в себя - даже  нашатыря не понадобилось  - и была
очень  смущена своей женской  слабостью, а  Марта, которая чувствовала  себя
неловко, хотя ни в чем на  этот раз не была виновата,  утешала ее  и просила
прощения у Лидочки. Лидочка отмахнулась.
     - По крайней мере ты сегодня одна, и это уже достижение.
     - Знаешь,  - согласилась Марта, -  как  ты права!  Все мужчины хотят от
меня лишь одного, и  никто не думает  о том, что я  тоже страдающая единица,
человек, наконец!.. Как ты  думаешь, я правильно сделаю,  если сейчас  брошу
все силы на подготовку диссертации?
     - Наука этого не переживет,- буркнула Лидочка.
     Марта принялась смеяться, потом снова примерила костюм  "Голод в Индии"
и стала допрашивать Лидочку - идет ли ей образ скелета. Она так и говорила -
"образ скелета".
     Лидочка разулась,  поставила влажные ботики  к еще горячей печке, потом
достала из  чемодана сухие  теплые носки  и, надев  шлепанцы,  отправилась к
Ларисе  Михайловне  попросить чего-нибудь  от головной  боли и  начинающейся
простуды. Той было неловко за обморок, она достала большую коробку лекарств,
и они с Лидочкой потеряли несколько минут, выбирая лекарства получше.
     -  Вы у нас в первый раз? - спросила  Лариса Михайловна.-  Сегодня день
самый интересный - у нас для каждой смены маскарад устраивают. Но  раньше из
кладовой княжеские сундуки доставали - там карнавальные  костюмы еще с ихних
времен остались. Тогда мы все одеваемся коломбинами, царевнами и рыцарями. А
сейчас товарищ Филиппов очень  боится  товарища из  ГПУ и поэтому выбрал все
политическое. Дурак он, правда?
     - Дурак, - с готовностью согласилась Лидочка.
     - А мне он велел быть угнетенным пролетариатом Запада и надевать старый
мешок. Только он меня в этом мешке и видел! Интересно, откуда он этот скелет
раздобыл? Неужели тоже в сундуках? Сколько лет я здесь, а не видела.
     Голова все равно болела - начиналась простуда.
     Именно  простуды Лидочке и не хватало.  За окном стемнело - снова пошел
дождь.  Было  лишь начало  пятого,  а уже  сумерки, как  глубокой зимой.  По
коридору мимо кабинета прошли молодые люди, одетые в красноармейскую форму.
     Санузия жила счастливо  и легкомысленно. И если у  людей,  что приехали
сюда на  заслуженный либо  добытый  по  блату  отдых, были важные и грустные
проблемы  в Москве, то, приехав сюда, они согласны были забросить их за шкаф
и две недели прожить бездумно, потому что лес, отделявший Санузию от Москвы,
был надежной границей - академики жили в заповеднике.
     Они вернутся, и их будут вычищать, увольнять, допрашивать, разоблачать,
изгонять или  награждать.  Но это будет  потом,  потом,  потом...  Нелепо  и
несправедливо, что из всех людей,  собравшихся здесь танцевать, хлебать борщ
и дышать воздухом, лишь ей, Лиде, почемуто приходится таить в  себе тяжкое и
смертельное знание о  мертвой женщине,  которая лежит в холодном погребе,  и
знать,  что среди зверят в заповеднике таится волк-убийца, а  что ставкой  в
игре,  идущей за кулисами  дома, стала  супербомба, способная стереть с лица
земли  Париж...  Снизу  поднимался  предпраздничный,  пока  еще  сдержанный,
предновогодний,  предмайский   шумок,  заставляющий   людей  двигаться  чуть
быстрее, говорить чуть громче и смеяться чуть живее, чем обычно.
     Лидочка вернулась к комнате, открыла дверь.
     Уже вот-вот стемнеет, и надо будет идти снова в холодный промокший парк
и  выслеживать убийцу. Как бы ни был плох этот человек, но можно представить
себе ужас убийцы,  которому предстоит выйти под дождь, забраться в погреб и,
рискуя попасться случайному прохожему на глаза, волочить по грязи труп...
     -  Господи,  -  сказала  вслух  Лидочка,  понимая  притом,  что  убийцу
представляет в виде Мати и жалеет  Матю,  который  так любит красивую жизнь,
свою работу, славу и ее - Лидочку...
     Лидочка протянула руку к выключателю, но не успела зажечь свет.
     -  Нет! Не смей!  -  раздался  мужской голос.  Дверцы  платяного  шкафа
распахнулись, и темная фигура, выскочив  оттуда, бросилась на  Лиду. А  она,
смертельно уставшая от этого  дня, поняла, что уже  не  в силах бороться  за
свою жизнь, - она даже согласна, чтобы ее убили - только чтобы не мучаться и
не ждать...
     Мужчина  подхватил падающую  Лидочку  и прижал  к  себе. Но  он не стал
убивать ее.
     Лида пискнула,  представляя себе, как сейчас  вонзится в нее кинжал или
холодные, уже знакомые пальцы сожмут ее беззащитное горло. Мужчина прижал ее
к стене и зашептал знакомым шепотом:
     - Один поцелуй! - молил шепот, - только один поцелуй,  и я  смогу  жить
спокойно.
     - Да погодите вы!
     - Нет, я не могу больше годить! Ты должна мне сказать "да"!
     - Нет, не должна. - Лида продолжала  бороться с конечностями атрессора,
но делала это  довольно вяло, потому что уже  поняла, что это не ее убийца и
вообще у него иные интересы.
     - Марта,  - мужчина  принялся  целовать  ее шею, - Ты должна...  ты  же
обещала...
     - Это не я,- попыталась возразить Лидочка. Но ее не слышали.
     Ищущие губы поклонника наконец-то  достигли рта  Лидочки, поклонник был
невменяем от страсти.
     В этот момент дверь распахнулась, загорелся свет, и краем глаза Лидочка
увидела в дверях остолбеневшую от удивления Марту Крафт.
     Хватка  поклонника  ослабла,  и Лидочка,  освобождаясь, поняла, что  ее
пытался  лобзать юный аспирант Ванюша Окрошко.  Тот тоже понял свою ошибку и
малиново покраснел.
     -  Откуда он взялся? - спросила  Лида.- Проходу  от  твоих  поклонников
нету!
     - Как ты посмела! -  Марта неожиданно обрушила гнев на Лидочку. - Он же
еще совсем ребенок. Как ты смела завлечь его?
     - Это я завлекла?
     - Разумеется, не я. Меня не было в комнате.
     - Так это он меня лобзал? - спросила Лида. - Или я его?
     - Нет! - закричал молодой  человек, -  это я не вас целовал,  я целовал
Марту Ильиничну.
     - Вот видишь - сказала Лидочка мрачно,- можешь продолжать.
     - Ой, - сказала Марта, - а я думала, что ты его у меня хочешь отнять!
     -  Он твой, -  сказала Лида, - только скажи ему, чтобы в будущем он  не
прятался  по шкафам  - у меня  там  платье висит и блузки. Он мне  все луком
провоняет.
     -  Это неправда! - закричал Ванюша. - Марта Ильинична, скажите, что это
неправда.
     - Нет,- сказала Марта,- ты  этого не могла подстроить. Ты  не успела бы
подстроить.
     Марта   была   совершенно  серьезна  -  она  решала   задачу   с  двумя
неизвестными. Весь мир был чреват изменой, никому нельзя было доверять.
     - Где мой маскарадный костюм? - спросила Лидочка.
     - Нет, вы скажите ей,- настаивал молодой человек,- вы скажите, что я не
ел лука! Здесь лука отродясь не давали,
     - Я не знаю никакого маскарадного костюма,- сказала Марта. - Совершенно
не представляю, что ты имеешь в виду.
     - Я ничего не  имею в виду, - сказала Лидочка.- Мне все это надоело. Но
Филиппов сказал мне, что одеяние монахини у нас в комнате.
     - Вы забыли, Марта Ильинична,- возрадовался вдруг молодой поклонник.- Я
вам лично помогал нести этот костюм. Вам  так понравился материал.  Помните,
вы сказали, что хотели бы быть такой монахиней.
     - А идите вы к чертовой  бабушке! - закричала вдруг Марта, схватила  со
своей  кровати черную одежду и кинула Лиде.- Все меня в  чем-то подозревают,
все у меня чего-то вымогают. А ну, иди отсюда. Луку, видите ли, он наелся  и
лезет с поцелуями...- и, видя изумление аспиранта, добавила: - К моей лучшей
подруге...
     За  аспирантом  закрылась  дверь.  Лидочка,  не   обращая  внимания  на
притихшую  Марту,  натянула черную,  длинную до  пола одежду  и,  подойдя  к
зеркалу, сама себе в ней понравилась.
     Марта сидела на постели и зашивала саван  "Голода", скелет  лежал у нее
на коленях и шевелил ногами.
     Зрелище было патологическое. Но Марта не замечала.
     Она была полна своих тайных и невеселых мыслей.
     - Не сердись, -  сказала Марта неожиданно. - Ты, наверное, думаешь, что
у меня бешенство матки?
     - Я ничего не думаю.
     - Просто мне так отвратительно жить на свете,- сказала Марта, - что для
меня эти  дни в Узком - спасение. Без них  я бы  задохнулась в коммуналке...
Если тебе нужен этот мальчик - возьми его себе. Честное слово, мне не жалко.
     -  Нет,  спасибо, -  сказала  Лидочка. Надо было стянуть  через  голову
монашеское  одеяние, но не было сил этого сделать. Она разулась, сделала два
шага, упала на кровать и еле сумела спросить Марту: - Ты никуда не уйдешь?
     - Нет, я буду скелет по себе подгонять.
     И Лидочка  с  великим  облегчением,  словно неделю  не дотрагивалась до
подушки, заснула.
     Проснулась Лида, как ей показалось, через две минуты, хотя поняла,  что
спала  куда  дольше.  За окном было  черно, в  комнате  уютно и мирно. Марта
сидела на своей постели, аспирант  на  стуле, лицом к  ней. Он  помогал  ей,
де!ржал одеяние, а Марта его зашивала.
     Лидочка поглядела на часы. Было уже около шести.
     Она проспала больше часа.
     - Меня никто не спрашивал?
     - Алмазовская Альбина забегала, но я не стала тебя будить.
     Как  только   Марта   произнесла   это  имя,  сразу  вернулась  грозная
действительность.  Альбиночке  нужен  револьвер,  чтобы  застрелить  негодяя
Алмазова, А может быть, чтобы вернуть?! Почему я решила,  что Альбина спит и
видит,  чтобы  стрелять  в  своего  благодетеля? Да посмей  она,  завтра  же
погибнет и ее муж, и она сама.
     Может быть. Алмазов дал ей револьвер, чтобы защищаться?
     - А Александрийский не приходил?
     - Ему на второй этаж подниматься нельзя,- сказала Марта.-Трудно.
     Лидочка поднялась и удивилась, не узнав себя в монашеском одеянии.
     - А когда начнется маскарад?
     -  На  ужин  велено  идти  одетыми.  Будет  массовое  действие.  Фигуры
вчерашнего дня и победивший пролетарий. Товарищ Алмазов обещал быть в одежде
победившего пролетария. То есть до пояса обнаженный и в цепях.
     - А цепи в подвале?
     - И еще какие цепи! - сказал Ванюша.
     В таком длинном платье Лидочка не ходила с пятнадцатого  года - к  тому
же оно рассчитано  на  женщину более  высокую и  потому волочилось сзади  по
полу.
     Когда  она  спешила нижним коридором  к  комнате  Александрийского,  то
мельком увидела  свое отражение в  в высоком трюмо - черная летучая стройная
фигура,  казалось,  пришла  сюда  из   прошлого.  Ну  что  ж,  маскарад  так
маскарад-нам   хочется   плясать   и   веселиться  на  костях   поверженного
империализма.
     Лидочка   постучала   в   дверь.   Никто    не   откликнулся.   Значит,
Александрийский ушел без нее? Это же опасно!
     Из-под двери был виден белый уголок. Лида подняла его. Это была записка
от Александрийского.
     Без обращения и без подписи - Александрийский был осторожен.
     "Я  буду  в  парке  до 19.00. Потом Вы меня  смените. Пока смотрите  за
перемещениями в доме определенных лиц".
     Записка была  более  чем  исчерпывающей.  И  не  было оснований  ей  не
подчиниться. Теперь  важнее всего  отыскать  Альбину - можно  представить, в
каком  она  сейчас состоянии.  Но идти к  Алмазову Лидочка,  конечно же,  не
посмела, она надеялась, что Альбиночка сама ее ищет.
     Лидочка  вернулась  в прихожую - приготовления к празднику продвинулись
уже далеко: стены в прихожей и гостиной  были увешаны плакатами и лозунгами,
некоторые  из них  были старыми  и разорваными  - они  остались  от  прежних
маскарадов. На рояле лежал  большой бутафорский топор,  а  три доктора наук,
возглавляемые Максимом Исаевичем,  волокли по коридору из  кухни колоду  для
рубки мяса - Лидочка догадалась, что на ней будут рубить головы тиранам или,
наоборот,  революционерам.  Об  этом  Лидочка  спросила  у  восточного  типа
джентльмена с  эспаньолкой, которого  ранее видела лишь мельком.  Джентльмен
был облачен в красные штаны, и  потому не исключалось, что топор принадлежит
ему.  Джентльмен  признался,  что он палач,  и  сказал,  что  выполнит любое
пожелание прекрасной монахини и отрубит что угодно - кому угодно.  Лида была
тронута  его  душевной  щедростью и подумала,  что Алмазов нуждается в таких
бодрячках, но палачу говорить об этом не стала.
     В  столовой  Альбины тоже  не  было  - там  аспиранты  вешали  бумажные
гирлянды и флажки с шаржами на отрицательных персонажей история.
     Стоило Лидочке подняться  до половины лестницы, направляясь к себе, как
она   столкнулась  нос   к  носу  с  Матей,  который  глубоко  задумавшийся,
осунувшийся  и бледный - даже жалко  смотреть на него - спускался навстречу.
Он был одет обычно, но на шее, на веревке,  висела борода из соломы. Матя не
сразу  заметил  Лиду,  и  та  в  надежде, что  разминется  с  ним  без слов,
припустила наверх.
     - Лида, - сказал Матя, - не изображайте из себя пионерку, которая машет
красным галстуком и бежит по рельсам, чтобы остановить поезд.
     - Простите, - сказала Лидочка, - Я задумалась.
     - Вы никуда не годная лгунья.
     0ни стояли, разделенные пролетом лестницы, не делая попыток сблизиться.
По  лестнице  то и  дело проходили,  а  то  и пробегали участники маскарада,
одержимые желанием все сдвинуть с мест и перетащить из комнаты в комнату.
     - А вам будет легче, если я скажу правду? Я не хотела вас видеть.
     - Так-то лучше. Извините меня, Лида.
     - Это ничего не изменит.
     - Жаль. Вы мне, честное слово, очень нравитесь.
     И я не хотел причинять вам боли или обиды. Нечаянно получилось.
     - У вас все нечаянно получается?
     - Принимаю ваш  сарказм... Да, я бываю несдержан. Но поверьте, что мною
руководят не злые умыслы... - Матя криво усмехнулся. - Может, со временем вы
меня поймете и простите.
     - Может быть, -  сказала Лидочка.  Ей положено было видеть  ужасный лик
убийцы, а  ей было жалко Матю, который хотел всем сделать лучше. - Дорога  в
ад выстлана...
     - Вы начитанный ребенок,- сказал Матя.
     - Я не ребенок.
     - Но и не монахиня. Это тоже ложь.
     - У нас маскарад, - сказала Лидочка.
     - У нас  уже пятнадцать лет маскарад. Вы видели палача в красных штанах
комиссара?
     - Да.
     - Известный в Москве стоматолог и доносчик. Будьте, с ним осторожнее.
     - Я уж не знаю, с кем быть осторожнее.
     -  А  меня  можете не  бояться... - Матя  пошел  было вниз по лестнице.
Лидочка стояла, смотрела ему вслед.
     Потом он обернулся и произнес слова, которых Лидочка от него ожидала: -
Я  бы тоже хотел вас  не бояться, Все, что было между нами,- пускай таким  и
останется...
     - Не только между нами? - спросила Лидочка.
     - У вас змеиный язычок, - сказал Матя беззлобно.- Но вы правы.
     - Вот вы где, - сказал Алмазов,  выходя  из-за спины Лидочки и дружески
хлопнув  ее  чуть пониже спины жестом  друга, которому  все дозволено.  -  Я
хотел,  Шавло, перекинуться  с  вами парой  слов, У  вас найдется  для  меня
минутка?
     - Хоть две, - сказал Матя.
     - На это  я и не надеюсь, - Алмазов рассмеялся, -  И давайте не тратить
времени - а то моя роль на маскараде требует,  чтобы я занялся туалетом. Как
насчет вашей комнаты?
     - Отлично,- сказал Матя.
     - Тогда поднимайтесь.
     Алмазов  быстро сбежал с лестницы и  полуобнял Матю. Он  был  на голову
ниже Мати, но куда шире в плечах и сильнее. Рядом с ним Матя казался большой
рыбой - самым широким местом  в его обтекаемой фигуре были бедра. Так они  и
ушли  по  коридору к  Матиному номеру  - Матя жил в  том же  флигеле, что  и
Александрийский.
     А Лидочка  получила возможность  добежать  до  комнаты Алмазова  -  она
знала, что тот живет на втором этаже.
     Когда Лидочка  вбежала в небольшой  вестибюль, куда  выходили несколько
одинаковых белых  дверей, она остановилась в нерешительности  - какая  дверь
Алмазова. Ей было страшно, что вот-вот вернется Алмазов, увидит ее здесь как
безбилетницу  в  ложе Большого  театра.  Ноги ее стремились убежать, но  она
понимала, что увидеть Альбину - очень важно, особенно для самой Альбины.
     Одна из  дверей открылась, и  вышел астроном Глазенап в одежде римского
патриция и маленьких старых очках на крупном, обвисшем от старости носу.
     -  Простите,-сказала  Лидочка  с  облегчением  -  астроном   был  будто
ниспослан ей свыше.- Вы не скажете, в какой комнате живет Алмазов?
     -  Алмазов?  - Глазенап сделал умственное усилие. -  Алмазов? А  чем он
занимается? Биофизикой?
     -  Нет, - сказала Лидочка,  и что-то в  ее  голосе  заставило Глазенапа
вспомнить.
     - Ах да, - сказал он, - Только я не рекомендую вам, нет, не рекомендую,
вы еще молодая девушка, вы еще можете остаться честной!
     - Мне нужна женщина, которая живет с ним.
     - Не  надо,- повторил Глазенап,- она обречена,  в  глазах написано, что
обречена,
     - Мне очень важно, скажите, пожалуйста!
     - Нет, не скажу, -  Глазенап  топнул ножкой. - И вы  мне  потом скажете
спасибо, что я вас оградил от такой опасности!
     - Господи! - взмолилась Лидочка.
     Дверь  в  соседнюю комнату  открылась,  и  оттуда  зайчонком  выглянула
Альбина, встрепанная, дрожащая.
     - Альбина!
     -  Я  предупреждал,  -  сказал Глазенап,  закидывая край тоги на руку и
торжественно убывая.
     - Заходите, заходите, - лихорадочно зашептала Альбина. - Я думала,  что
с  вами что-то случилось,  я  думала, что вас не  увижу, честное слово,  это
такой ужас, вы не представляете!
     Она отчаянно тянула Лиду, но та вырвала руку.
     - Я не пойду к вам, он может вернуться.
     - Ах, да, конечно, вам же нельзя. - Альбина будто проснулась - она была
не в себе. - Вы мне принесли, да?
     - Нет, я не посмела носить его с собой, - сказала Лидочка.
     Они стояли  в дверях, сблизив головы, и  громко шептались. Как будто их
объединяли  какие-то невинные девичьи секреты.  Видно, так и подумал старший
из   братьев   Вавиловых,   выходивший   из    своей   комнаты    в   одежде
крестьянина-бедняка, в онучах, лаптях, ватных полосатых штанах и поддевке.
     - Спускайтесь,- сказал он им, улыбаясь,- скоро гонг - праздничный ужин.
     Лидочка взглянула на часы. Половина седьмого.
     - А где он? - зашептала вновь Альбина, как только Вавилов отошел.
     - Я его спрятала.
     - Он мне нужен.
     - Я его положу в условленное место, и вы его возьмете.
     - Мне он сейчас нужен.
     - Я смогу это сделать только после ужина.
     - Честное слово? А может,  вы  не хотите  мне его  дать? Боитесь, что я
выстрелю?
     - Да, я боюсь.
     - Но я выстрелю в себя, вы не бойтесь, я выстрелю в себя.
     - Еще чего не хватало!
     - Потому что он  меня обманывает, я  все  поняла, он меня обманывает...
Знаете что?.. Ближе, ближе... Мой дорогой муж, мое сокровище, мое  солнышко,
мой ненаглядный - он его убил, его  уже нет, я знаю - он  его убил  и теперь
смеется надо мной. Но я убью себя, и он не сможет смеяться надо мной. И  ему
станет стыдно.
     - Альбина, успокойтесь. Может, ваш муж жив.
     - Нет, я  знаю, я знаю! Я по  глазам его знаюон врет, а глаза его врать
не могут. Они смеются. Я убью себя. и он перестанет смеяться.
     - Подумайте - у него  же нет совести, ему  будет все равно. Лучше, если
вы будете жить...
     -  Ему  станет стыдно, я знаю, ему станет  стыдно. На одну секунду,  на
одну минуту - пускай хоть на минуту... вам не понять... Лида, я вижу, что вы
не хотите возвратить револьвер. Только посмейте! Я вас уничтожу!
     - Я не хочу, чтобы вы умирали.
     - Я уже мертвая. А вы  должны мне вернуть  револьвер после ужина. Сразу
после ужина  вы  подойдете и скажете мне, где  вы его  спрятали. Если  вы не
подойдете, то я скажу Яну, что револьвер у вас. И он вас посадит в тюрьму. Я
вас не буду жалеть, потому что меня никто не жалеет.
     Альбина закашлялась.
     - Все! - крикнула она.- И не стучите и  не зовите! - Она нырнула внутрь
комнаты, и слышно было, как повернулся ключ в замке.
     - Альбина!
     Никакого ответа.
     Лида поняла, что и в самом деле глупо стоять перед этой дверью.
     Она пошла обратно. И вовремя - у лестницы ей встретился Алмазов.
     - Что вы в  наших  краях делаете? - спросил  он весело. Он весь лучился
радостью - что-то ему удалось добыть.
     - Я заходила к Глазенапу, -  сказала Лида. - Мне надо было взять у него
венок.
     - Какой венок?
     - Для римского патриция - он у него сломался.
     - А где венок?
     Алмазов полуобнял Лидочку за плечи и потянул к себе.
     - У Глазенапа никто не открывает. Вы его не видели?
     - Умница,- еще шире засмеялся Алмазов.- Глазенап внизу.
     Лида  выскользнула  из его объятий и  побежала к себе.  Алмазов смеялся
вслед.
     И  только добежав до своей комнаты и вломившись в нее, что сделать было
нелегко,  потому  что Марта с Васечкой сунули  в  ручку  двери ножку  стула,
которую Лидочка в отчаянии сломала, она поняла, что спасена.
     И ей было плевать на то, что Ванечка натягивает на себя одеяло, а Марта
кричит придушенно:
     - Ну сколько можно! Там же сказано - у нас не принимают.
     - Я  на вас не смотрю, - сказала Лидочка, проходя  к  своей  кровати  и
садясь на нее.- И Миша Крафт ничего не узнает.
     - Вот это лишнее, - сказала Марта. - Ванечка, отпусти меня, крошка.
     Они стали возиться под одеялом, разбираясь в своих перепутанных руках и
ногах. Лидочка взяла  свои  ботики  -  ботики  были теплыми изнутри,  но  не
высохли.
     Пока Лидочка натягивала ботики, раздался первый гонг, Марта засуетилась
-  она намерена была  перещеголять всех костюмом.  Ванечка  уже  надел маску
зайчика и покорно застегивал ей крючки на балахоне.
     Лида  не  стала  дожидаться,  пока   Марта  закончит  приготовления   к
маскараду. Она взяла  монашеский  клобук  и побежала вниз.  Самое трудное  -
взять с вешалки пальто и незаметно выйти - там же сейчас столпотворение.  По
дороге на Лидочку напал  приступ  чиха - даже  из глаз текли  слезы. Ну вот,
начинается простуда!
     Многие  внизу были  в масках  - так что  Лидочка их не  угадывала.  Она
подумала,  что  сейчас  самое  удобное  время  для  настоящего  детективного
убийства - некто, одетый монашкой, падет к ногам палача в  красных штанах...
Это  только в России трупы плавают в холодной воде заброшенных погребов, а в
культурном мире они умеют плавать красиво.
     Голова разламывалась, и мысль о том, что сейчас придется  идти на улицу
и  мокнуть под  дождем, была  ужасна.  А  где  Матя?  Расталкивая участников
маскарада,  Лидочка  протолкалась  в гостиную  - она даже не знала,  в каком
костюме  был  Матя.  В  костюме  кулака?  Или  попа?  Ни  в прихожей,  ни  в
биллиардной, ни в гостиной  кулаков не нашлось.  Были опричники,  городовые,
короли, капиталисты, но ни одного кулака. Сколько времени прошло с тех  пор,
как  она  встретила  Алмазова,  возвращавшегося  после  разговора  с  Матей?
Полчаса?
     А вдруг Матя  ушел перетаскивать труп? Ведь сейчасочень удобное время -
все здесь.  Даже повара  и подавальщицы-все столпились  в  гостиной. Снаружи
только дождь.
     Лидочка посмотрела на часы -  семь часов пятнадцать  минут.  Каково там
профессору! Ужас ее положения заключался  в том, что Лидочка  не могла взять
свое пальто - ее было видно  толпившимся по соседству. Гонг ударил вторично.
В дверях появился президент.  Он держал гонг над  головой. Вот  он  взмахнул
булавой и ударил в третий раз.
     -  Представление начинается! - кричал  он.-  Все в  гостиную!  Действие
первое: казнь французского короля Людовика.
     Максим Исаевич спросил:
     - Лидочка, вы такая бледная. Может, вам принести лекарство?
     По лестнице спускалась Альбина, крестьянская девочка. Она цепко держала
под руку Алмазова. Алмазов  был до  пояса обнажен,  через мускулистое  плечо
свисала цепь - он являл собой образ скованного пролетария.
     Появление пролетария было встречено криками и аплодисментами.
     Максим  Исаевич одним  из  последних  побежал в  гостиную. На мгновение
прихожая была пуста.
     - В  столовую, в  столовую! - кричал президент.- "Ешь ананасы, рябчиков
жуй,  день  твой  последний  приходит, буржуй". Праздничный  ужин по  поводу
маскарада  в  честь  пятнадцатой   годовщины  революции  по  старому   стилю
начинается!
     Сегодня же двадцать пятое октября, вспомнила Лидочка.
     Она  нырнула в  гущу пальто и  долго  не могла отыскать  своего  -  оно
оказалось завешано другими пальто и плащами.
     Была  половина  восьмого,  когда Лидочка  наконец  выбежала из  дома  и
поспешила к погребу.
     На полдороге к нему горел одинокий фонарь.
     Темнота  сгустилась и оттого  деревья стояли тесней  и  даже воздух был
гуще, как будто идешь сквозь застывающий холодец.
     Поднялся ветер, деревья, просыпаясь,  зашевелились,  начали покачивать,
шуршать мокрыми ветвями, сучьями и  поскрипывать  стволами,  отделываясь  от
последних листьев.  Здесь совершенно  не было  места живым людям - слоено  в
заколдовайном лесу, куда выдают пропуска только нечистой силе.
     Лидочка добежала  до  развилки  дорожек -  правая дорожка вела  вниз, к
прудам, другая - к тригонометрическому знаку. Слева возвышался холм погреба.
     - Павел  Андреевич,-  позвала Лида негромко, и звук голоса тут же угас,
словно не мог пробиться сквозь дождь и сплетение мокрых ветвей.
     - Павел Андреевич!
     Профессора не было. Лидочке  показалось, что  если он укрывается где-то
близко, она бы это почувствовала. Но все ее чувства говорили, что лес вокруг
пуст.
     Может,  ему стало плохо? Справа, чуть ниже по склону, была  густая купа
кустов,  и Лидочка  поспешила гуда, скользя  по гнилой  листве  и прязи. Она
спешила и раз даже упала, правда, на коленки и почти не ушиблась.
     В кустах никого не было - и даже человечьим духом не пахло. Отсюда вход
в подвал был  виден четко -  налево  убегала прямая и блестящая под  фонарем
дорожка к дому. Она была пуста.  Окна дома ярко светились, свет лучами лился
между колоннами и серебрил мокрую веранду. Но ни звука,  ни движения из дома
не доносилось.
     Вдруг Лидочку  посетила тревога  - нет,  не страх,  а опасение,  что  с
Александрийским могло случиться что-нибудь плохое. А что, если убийца увидел
его и  напал  -  ведь  Александрийский не  может  оказать сопротивление даже
кошке. А что тогда?
     Лидочка  вышла из  укрытия кустов и полезла вверх по склону, к дорожке,
Ногн  скользили,  приходилось  все  время   поддерживать  подол  монашеского
одеяния: подол давно уже намок и стал грязным и тяжелым,
     Перед  входом  в  погреб  Лидочка остановилась.  Ей понадобилось немало
времени -  впрочем,  как мерить  время,  которое умеет  то  остановиться, то
кинуться вперед? - прежде чем она заставила себя нагнуться и ступить вниз.
     -  Павел  Андреевич,- позвала  она.  Звук глухо  мотнулся в  стесненном
мокром п]ространстве погреба.
     Никто не ответил, да и как мог ответить?
     Лидочка спустилась вниз -  девять ступенек -  она  запомнила с прошлого
раза.  На  десятой нога  коснулась  воды.  Ну  почему  у  нее  нет фонарика?
Фонарик-вот величайшее изобретение!
     Но если ты спустилась сюда, то хочешь - не хочешь, придется нагнуться и
- шарить в ледяной воде.
     Страшно не было - было отвратительно от безысходности. Ну почему именно
ей надо этим заниматься?
     Чем она прогневила Бога?
     Внутренне сопротивляясь тому, что делала, Лидочка шагнула вперед - вода
хлынула  через верх  ботинок - теперь уж простуды не миновать.  И как  будто
испугавшись этого, организм Лидочки сжался в судороге и она  начала чихать -
это были болезненные спазмы, она задыхалась, она потеряла ориентировку - где
верх, где стена, где вода, она сделала несколько шагов вперед и уткнулась  в
дальнюю стену погреба. И тогда уже поняла, что на полу, в воде, нет никакого
тела. Ни тела Полины,  ни тем более  тела профессора. Правда, на  секунду ее
уверанность в этом поколебалась - руки натолкнулись  на тугой кожаный тюк...
И тут же  Лида вспомнила,  что  у Полины был  баул, который никто  после  ее
исчезновения не видел.
     А дальше сразу стало легче - правда, она шарила по погребу по щиколотки
в  ледяной воде, руки  ее были  мокрыми по локоть, но от  сознания того, что
погреб пуст, наступило облегчение.
     Из  погреба Лидочка вылезла с трудом  - так тяжел был подол монашеского
одеяния.  Несмотря на  жгучий  холод и  ветер,  она понимала,  что  домой ей
возвращаться пока нельзя - она же не знает, что с Александрийским. Она могла
предполагать,  что  он  дождался,  когда убийца вышел  из дома  и вытащил из
погреба  свою жертву.  И  понес ее куда-то. Значит, профессор  последовал за
убийцей.  Как  бы  тот ни  был силен,  с  такой ношей на  плече  он двигался
медленно, и профессор мог следовать за  ним. Если убийца кинул труп Полины а
пруд, то он уже, вернее всего, возвратился в дом. А за ним профессор. А если
он понес тело далеко в лес,  чтобы  закопать его? Могло же так быть! И тогда
профессор  со своей тростью бредет за убийцей, уже не чая вернуться домой...
А что,  если  убийца,  услышав,  как треснул сучок  под  неосторожной  ногой
Александрийского, обернулся  и увидел  согбенную тень преследователя? Вот он
бросает  на землю тело несчастной Подины,  вытаскивает из кармана нож,  а то
просто тянет вперед сильные длинные руки и, сверкая глазами... глазами Мати?
- сверкая глазами,  приближается  к профессору  и тот  бессилен  убежать или
сопротивляться!
     Преодолев новый приступ кашля и ощущая, как горит голова и как  безумно
холодно закоченевшим  ногам, Лидочка беспомощно оглянулась, не зная, куда ей
идти дальше...
     Куда он мог пойти? Она бы пошла  вниз  -  всегда легче идти  вниз, если
тащишь тяжелую ношу. И, наверное, лучше идти  по дорожке, чем напролом через
кусты - ведь шансов встретить кого-нибудь в это время совсем немного.
     Рассуждая  так, Лидочка  подняла  тяжелый  подол одеяния и крутила его,
выжимая  воду.  Черная вода тяжело лилась на желтую глину.  Лидочка отошла в
сторону  - теперь и  она была мечена этой  проклятой  глиной.  Далеко  сзади
стукнула  форточка - Лида догадалась, что это  форточка, потому  что за этим
звуком в парк сразу вырвались  многочисленные перепутанные голоса, зазвучала
музыка. Как странно  - граница, проходящая между кошмаром страшного погреба,
ледяной  воды,  шуршащих кустов,  убийства, смерти...  и маскарадом  в честь
пятнадцатой  по старому стилю годовщины  Октября, столь зыбка и  тонка,  что
Лидочке стоит сделать  всего тридцать-сорок шагов, толкнуть дверь,  войти  в
тепло  протопленную прихожую,  повесить  мокрое  пальто на  вешалку и  затем
сбросить монашеское одеяние  и  кинуться  в танцы...  Но нельзя сделать этих
шагов,  а надо  идти  дальше  от  дома,  в  непроницаемую  и  пугающую  тьму
октябрьской ночи, где  - а это вовсе не выдуманная опасность-ее поджидает  в
засаде  готовый  на все, загнанный в  угол убийца. А  идти надо,  потому что
иначе себе  до  конца  дней не простишь, если Павел Андреевич  лежит  сейчас
где-то там, внизу, и ему нужна ее помощь...
     Выжав, как могла, подол, Лидочка подобрала его.
     Подол тяжело оттягивал руку, Лидочка вышла на дорожку, ведущую к пруду.
Один  фона[рь  остался  далеко сзади  - он почти не  давал света, но  рождал
длинные, разбегающиеся тени деревьев  и, покачиваясь  на столбе, под ветром,
заставлял  эти  тени  шевелиться,  словно   они  были  тенями  толпы  людей,
преследующих Лидочку.
     Второй фонарь качался на столбе внизу у пруда.
     Были и другие  столбы  -  но  фонари  на  них были  разбиты  или в  них
перегорели лампочки.
     Лидочка, идя  все  быстрее  и быстрее,  добралась  до  пруда. Там,  под
фонарем,  видная  издали  и  беззащитная,  oнa вынуждена была  остановиться,
потому что на нее напал новый приступ кашля.
     И тут, как раз  под фонарем,  она  увидела раздавленную  и  растащенную
поскользнувшимся каблуком  желтую глиняную плюху. Взглядом проследив  желтую
полосу  до  валика  земли,  намытого  ручейком,  пересекавшим дорожку,  Лида
заметила,  что валик перерезан дважды - убийца здесь  волочил жертву - пятки
Полины скребли землю...
     И Лида поняла, что убийца - рядом.
     Стоя под фонарем, у берега пруда, она понимала, насколько беззащитна. В
этом  монашеском  многопудовом  одеянии  ей и  не убежать -  любой  догонит,
задушит... и кинет в пруд. Ведь только в первый раз трудно убить человека, а
потом  это  становится таким же  обыкновенным  занятием,  как  приготовление
яичницы.  А почему  яичницы? Какая такая яичница -  она пахнет яйцами... это
очень  неприятный запах...  Лидочке стало противно  от запаха яичницы,  хотя
умом  она понимала, что  никакого запаха нет, - лес пахнул гнилью,  холодом,
водой... Это  у меня  поднимается температура,  понимала  Лидочка,  Мне надо
возвращаться  на  танцы,  Лучше всего танцевать, потому что когда  танцуешь,
можешь прижаться к партнеру, и  он  тебя обязательно согреет. Господь создал
мужчин только для того,  чтобы они вытирали женщин махровыми  полотенцами  и
высушивали их  своим телом... Что я думаю! Остановись, сказала себе Лидочка.
Фонарь  качался  почти  над головой, и  собственная  тень  Лидочки совершала
вокруг нее какие-то нелепые скачки.
     Лидочка  поняла, что  никого она здесь  не  найдет,  кроме  собственной
смерти.  Но  она  заставила себя  пойти дальше, она добрела до плотины между
верхним и средним прудами. Верхний пруд был небольшим, идиллическим, со всех
сторон он был окружен деревьями, росшими на пологих откосах, и питался водой
из ручья, который стекал по густо заросшему оврагу. Средний пруд, отделенный
от  него  насыпной плотиной, по  которой  проходила  дорожка, ведущая в лес,
находился на более  пологой и открытой местности усадьбы Трубецких. На  этом
пруду  сохранилась  старая купальня, устроенная так,  чтобы  посторонние  не
могли  увидеть за деревянными  стенками господ,  которые решили  искупаться.
Нижний пруд упирался  в дорогу,  ведущую от Калужского шоссе, и соединялся с
другой системой небольших прудов, уже за пределами усадьбы.
     Сейчас,  ночью, с  плотины между верхним и средним  прудами трудно было
различить  истинные  размеры прудов, а нижний  и вовсе  был лишь  сверканием
искорок от далекого-далекого фонаря у въезда в парк.
     Лидочка пошла по плотине, потому  что  это  был самый удобный  и прямой
путь от погреба в лес. Она  говорила себе, что далеко  не пойдет - да и куда
идти, - вот еще  десять  шагов...  нет, еще  пятьдесят...  перейдет плотину,
посмотрит, что там, - и повернет обратно.
     Было  очень  тихо-ветер  стих  и  сразу  стало  спокойно.  Тишина  была
совершенная - куда более совершенная, чем  полное беззвучие, потому  что  ее
деликатно подчеркивал  шепот дождевых капель. Чем ближе Лидочка подходила  к
дальнему концу плотины,  тем явственнее доносился  до  нее  новый непонятный
звук - пустой и журчащий.
     И только оказавшись на той стороне пруда, у  скамейки, словно забытой в
этом  дальнем углу парка, она вспомнила,  что это за  звук,  - он исходил от
водяной струи, которая переливалась через край колодца, сооруженного посреди
пруда.
     Сообразив, что означает звук,  и вспомнив о назначении колодца, Лидочка
пересекла плотину, чтобы заглянуть в средний пруд -  где же выходит там  эта
труба.  Но  ее не  было видно.  Значит, слив был  ниже уровня воды в среднем
пруду. Разница  в  уровне воды в прудах была не  меньше пяти метров, значит,
колодец  среди  пруда  был глубже  пяти метров. Лидочке почемуто  захотелось
убедиться в этом, она довольно долго искала на берегу  камешек, чтобы кинуть
в колодец, который привлекал ее невероятностью своего образа - круглая  дыра
в  воде! А  в  воде  не  бывает  дыр!  Она кинула камешек,  чтобы  по  звуку
определить, какой глубины  колодец, но звук падения до нее не донесся. Тогда
Лидочка захотела  заглянуть в колодец,  но для этого надо было пройти  метра
четыре  по воде.  Или найти  доску, чтобы перекинуть с  берега... "Что я тут
делаю?
     Чего  мне сдался  этот колодец? -  спохватилась  вдруг Лида. - Разве  я
сошла с  ума? Что мне оттого, глубокий  он или мелкий?" Но, задавая себе эти
вопросы, Лида на них не отвечала -  мы же не отвечаем  себе на свои вопросы,
если знаем ответ! И Лидочка знала - хоть и не формулировала для себя причину
такого интереса к колодцу в пруду, ее тянуло к нему, потому что она для себя
решила задачу: где спрятать  труп Полины. Она бы сбросила его в колодец - он
был фантастичен,  он  был  нелогичен - он был как  пасть морского  чудовища,
которое требует человеческой жертвы.
     Как-то Лидочка  читала  о  древнем многометровом  колодце  в Чечен-Ице.
Конечно же,  древние майя или  ацтеки кидали  туда невинных девушек  -  боги
могли создать его только для жертвоприношений.
     Впрочем,  в этом  была и хитрость, понятная только Мате и Лидочке: ведь
иной человек, устроенный просто, никогда не догадается искать  в колодце - с
его точки  зрения, убийца  должен кинуть труп  в пруд, а не  устраивать себе
сложности  подобно Тому Сойеру, когда он освобождал из  тюрьмы старого друга
негра Джима.
     Потому Лидочка была  убеждена, что,  если в поисках трупа даже  спустят
поду из  всех  прудов  - в колодец  никто  не заглянет! Снимаем шляпу  перед
физиками!
     Она рассуждала так, словно уже нашла труп Полины...
     Кашель миновал - теперь можно бы возвращаться. Но  профессора она так и
не отыскала. Хотя, вернее всего, он уже дома, пьет чай, забыв с Мате.
     В  лесу  хрустнул  сучок-Лидочка  быстро  обернулась.  Там,  на дальнем
берегу, зашевелились кусты.
     Лидочка  замерла.  Она  кинула взгляд на дом Трубецких - до него тысяча
километров -  и в гору. Квадратики  его светящихся окошек  были недостижимы,
как лунные кратеры. Лидочка  стала медленно отступать - она была на открытом
простраястве, а тот, другой, затаился в кустах и потому  имел преимущества -
он увидит, куда  она бежит, и  догонит  ее без  труда... если  бы еще не эта
чертова одежда! - пудовая, настолько  насыщенная водой и облепленная грязью,
что  втащить  ее  в гору  можно  только  трактором.  Лидочка  наклонилась  и
подобрала подол - руку оттягивало его тяжестью.
     "Я гуляю,-  колдовала  Лидочка,-  я  медленно и с  достоинством гуляю".
Почему-то ей хотелось, чтобы  преследователь понял, что  она гуляет именно с
достоинством. Она шла по  плотине и проклинала себя за то, что так  очевидно
обратила внимание на колодец.
     Если  бы  не  это, Матя бы ее не тронул, он бы пожалел  ее, ведь  он не
садист - его заставили обстоятельства... Лидочка сошла с плотины и побрела к
дому, делая вид,  что  не спешит. Ей очень хотелось  разжалобить Матю, и она
как бы репетировала слова, что произнесет, когда он ее догонит.
     - Я  никому  не  скажу,  - бормотала Лидочка, бредя вверх  по дорожке,-
честное слово,  никому не скажу... Только ты меня не трогай, я еще так  мало
жила...
     По замершему заколдованному парку голых черных деревьев,  часто и мелко
переступая ногами,  семенила простоволосая  монашка, сжимая в  кулаке черный
грязный  подол. Монашка причитала-то  ли  молилась, то  ли пела -  и  часто,
по-птичьи, оглядывалась,  будто ждала  погони...  Но погони не было видно  -
кому нужна промокшая монашка?
     Лидочка миновала погреб, не  заметив этого,  -  ей  казалось, что  она,
задыхаясь, несется  по дорожкам и дорожки эти невероятно длинны и запутанны.
И  когда  она  добралась до  двери  в  дом Трубецких, то  не  поверила,  что
спасена...
     Лидочка  ввалилась в  прихожую.  При  виде  Лидочки  чучело  медведя  с
подносом оскалилось еще более - ему еще никогда не приходилось  видеть более
грязной и несчастной женщины.
     Лидочка действовала  как во сне, хотя со  стороны могло показаться, что
она ведет себя разумно.
     Она  сняла пальто  и после нескольких  попыток  повесила  его  на  крюк
вешалки.  К  счастью,  в прихожей  никого не было  -  публика  веселилась  в
столовой и гостиной.
     Лидочке не пришло в голову поглядеть на часы, иначе бы она поняла,  что
сейчас  лишь  начало девятого  и  маскарад  только  начинается. О  маскараде
Лидочка  начисто  забыла  -  она  помнила  только,  что  ей  надо   зайти  к
Александрийскому, чтобы проверить, жив ли он.
     В прихожую вбежала Альбина. Она увидела Лидочку.
     - Ну что же вы! - закричала она с порога. - Я места себе не нахожу.
     - Все в порядке, - ответила Лидочка. - Я знаю, где она лежит.
     - Я о револьвере, - прошептала Альбина. - Я жду весь вечер.
     -  Какой  револьвер? - Лидочке не  хотелось обижать  Альбину, но у  нее
раскалывалась  голова,  и  музыка,   доносившаяся  из  гостиной,   вкупе   с
драматическим шепотом Альбины ее страшно раздражали.
     - Немедленно отдайте мне револьвер! -  почти закричала Альбина. - Иначе
я скажу, вы знаете кому!
     Лидочка обрела способность думать, но у нее не было никакого револьвера
и отдать Альбине  она  ничего  не  могла. Надо  было отделаться от Альбины и
скорее идти к Александрийскому.
     - А я скажу, что не видела никакого револьвера,- сказала она,
     - А я скажу... - Альбина замолкла и сжалась - она спиной почувствовала,
что вошел повелитель.
     Полуобнаженный Алмазов был весел - он поигрывал концом цепи и был похож
скорее на пирата,  чем  на пролетария,  намеренного  освободиться  от  своих
цепей.
     -  Альбина,  нам  выступать, - сказал он, мальчишески  улыбаясь,  и тут
увидел Лидочку. Лишь Альбина, находившаяся практически в истерике, могла  не
заметить состояния Лидочки. Алмазов такой невнимательности позволить себе не
мог.
     - Что с  вами? - спросил  он сразу - вся маскарадность в мгновение  ока
слетела с него.
     - Я  пошла  погулять, -  Лидочка шмыгнула носом и закашлялась.  -  Я...
поскользнулась и упала... а я ужасно выгляжу?
     Алмазов смотрел на ее ботики, измазанные желтой глиной.
     - Вам  надо тут же переодеться, -  сказал он. - Обязательно. У вас есть
лекарства?  А  то  боюсь,  что  наш  доктор   тоже  отплясывает  за  свободу
пролетариата.
     Алмазов   подошел  ближе  -  от  него  сильно  пахло   водкой.  Сказал,
наклонившись:
     - Нашли время бегать по улицам и падать в лужи... нашли время.
     Но тут же он  засмеялся, подхватил Альбиночку под  руку  и  потащил, не
оборачиваясь, в гостиную, откуда доносилось пение "Марсельезы".
     Удостоверившись, что  Альбина с  Алмазовым ушли,  и не  дожидаясь, пока
появится кто-нибудь еще, Лида поспешила к Александрийскому.
     Лидочка была почти убеждена, что  профессор,  узнав,  куда направляется
Матя,  возвратился к себе. Но  с каждым шагом ее уверенность падала и вместо
нее рос страх, что профессор не откликнется на стук и ей придется снова идти
под холодный  ночной дождь - искать Александрийского  в  лесу. И не  к  кому
обратиться за помощью. Пастернак уехал еще утром.
     Лидочка коротко постучала в дверь, ее знобило, как будто она  стояла на
зимнем   ветру.  Дверь  отворилась   сразу  -  видно,  Александрийский  ждал
визитеров.
     - Лидия! Что с вами! Куда вы делись! Я схожу с ума!
     Старик  был  взволнован  - у пего даже  кончики губ  опустились  и  зло
дрожали.
     - Почему вы не вышли? Что вас задержало?
     -  Господи,  -  сказала  Лидочка,  -  какое  счастье!  С вами ничего не
случилось!
     - Что могло со мной случиться кроме простуды?
     Выглядел старик ужасно - вокруг глаз темные тени, щеки  ввалились, руки
дрожат  - словно  за то время, пока они не  виделись, профессор постарел  на
десять лет. Сейчас  он был  похож не на Вольтера, а  на древнего пророка  из
Библии.
     - Можно я сяду, - спросила Лида. Если  бы  он не разрешил,  она бы  все
равно села - на пол.
     Александрийский только тут увидел, как она выглядит.
     -  Конечно, - сказал он, словно  выпустил злой дух и сразу подобрел.  -
Конечно. Вы вся дрожите. Вы промокли. Лида, скажите - что произошло?
     - Какое  счастье. - сказала Лидочка. Она не могла сдержать слез. Сидела
мокрая и  грязная  на  стуле и  поливала слезами  ковер -  Какое счастье!  -
бормотала она между приступами кашля и потоками слез, - я уже думала, что он
вас убил... он вас убил, а потом за мной бежал, до самого дома...
     - Погодите, погодите, вы можете рассказать внятно?
     - Еще бы... Я пошла за вами, а вас нет... Я пошла за ним, я думала, что
вас убили. А вы где были?
     - Вы мою записку нашли?
     - Нашла.
     - Я ждал вас до девятнадцати часов. Как было уговорено. Было уговорено?
     - Но они все разговаривают... маскарад...
     - Я ждал вас  до девятнадцати пятнадцати.  И рад бы ждать далее, но,  к
сожалению,  у  меня  не было на  это  сил. И  я  не мог понять,  что  с вами
произошло... - Александрийский подошел к ней и навис, как аист над лягушкой.
Но не клюнул,  а погладил по  мокрой голове. - С ума сойти!  - сказал  он. -
Зачем вы купались?
     - А Матя? А убийца?
     - Он  не вышел, - сказал профессор.  - Наверное, он выйдет позже, когда
все в доме заснут.
     - Значит, вы его не видели?
     -  Я  повторяю  -  я вернулся  и стал искать вас, и я был, к сожалению,
бессилен что-либо сделать, как только ждать и злиться на вас.
     - А я все знаю, - сказала Лидочка, глупо улыбаясь. Ей стало тепло, даже
жарко,  и  ей  было  приятно  сознавать, что  доктор Ватсон  опять  оказался
проницательнее самого Шерлока Холмса. - Я все знаю, мистер Холме. Я пришла -
вас нет - я полезла в погреб, а Полина исчезла... нет Полины.
     - Во сколько это было?
     - Потом. Потом... я пошла за ним до пруда...
     - Вы видели убийцу?
     - Я не хочу его видеть...  я вообще никого не  хочу видеть. Я буквально
провалилась -  видите, как  я одета? Я  монахиня, честное  слово, только  из
эксплуататорских  классов - вы можете представить, что я из эксплуататорских
классов?
     - Лидочка,  сейчас  вы пойдете к себе,  ляжете  и будете спать.  И  все
пройдет. Вы мне только скажите - вы видели убийцу?
     - Он спрятался, он  смотрел на меня из кустов, а потом бежал за мной до
самого дома, вы представляете?
     - Нет, - сказал профессор, - я не представляю. Я думаю, что, если бы он
хотел, он бы вас догнал.
     - А я убежала...
     - Хорошо, хорошо. Но главное: вы видели, куда он перепрятал труп?
     - Я догадалась - только не смогла туда залезть,
     - Куда?
     - В ко-ло-дец! Хитро, да?
     - Какой колодец? Ну какой еще колодец? Здесь нет колодцев!
     Лидочка почти не видела профессора - слезы лились из глаз.
     - В пруду, - сказала она, -  есть волшебный  колодец, там дьявол прячет
своих агнцев, смешно?
     Как  сквозь сон,  Лидочка видела  и  слышала,  что профессор  нажал  на
звонок, лежавший на  столике у его  кровати. Он держал  его,  не отпуская, а
Лидочка  плакала. А  потом прибежала женщина в  белом халате  -  и она стала
что-то делать, и было щекотно...
     Ночью Лидочка  просыпалась  несколько  раз -  почему-то  она спала не в
своей кровати, а  в  белой маленькой  комнате,  где  был столик,  на столике
стояла  лампа,  женщина  в белом приходила  и  уходила, Лидочка  все  хотела
вернуться к себе в комнату, но ее не пускали...




     Лидочка  проснулась, потому что ее будили, причем один голос  требовал,
чтобы Лидочка скорее проснулась и  куда-то шла, а другой - Лидочку защищал и
хотел,  чтобы она спала и дальше, потому что  она  жестоко  простужена и  не
исключено, что у нее воспаление легких. Лидочка с сочувствием слушала второй
голос и внутренне с ним соглашалась. Ей очень хотелось пить, но она не смела
попросить воды,  потому что обладатель паршивого голоса  только и  ждет, что
она проснется. И тогда выскочит из-за кустов.
     - Она в первую очередь больная, а уж потом вы решайте свои  проблемы, -
сказал приятный голос, и Лидочка догадалась, что он принадлежит  краснощекой
докторше Ларисе Михайловне. Лидочка чуть  приоткрыла глаз - дышать носом она
не могла, и потому она лежала очень некрасивая, с приоткрытым ртом, и дышала
как  старуха.  Ага,  так  и думала - над кроватью  стоял президент Филиппов.
Конечно же, от него ничего хорошего не дождешься...
     Лидочке  казалось,  что  она  приоткрыла  глаз  незаметно,  но Филиппов
заметил и закричал - словно поймал вора:
     - Все! Она проснулась!
     Раз попалась, можно попросить воды. Все равно уж не спрячешься.
     Глаза открылись с трудом, будто к ресницам были привязаны гирьки.
     - Пить, - сказала Лида.
     - Сейчас, моя девочка, - сказала Лариса Михайловна. Она  подвела ладонь
под затылок Лиде и приподняла ее голову.
     Лида нащупала губами носик поилки, вода была сладкая и теплая.
     -  Вы ждали, что  я проснусь?  - спросила  Лидочка,  стараясь в вопросе
передать благодарность докторше.
     - Лежи, отдыхай, - сказала Лариса Михайловна.
     - Здесь не больница, а санаторий, -  сообщил президент. - Если больная,
то мы ее сдадим в больницу. Правильно?
     Последний вопрос относился к вошедшему в маленький санаторский бокс Яну
Алмазову.  Алмазов был  строг, печален, одет в  военную  форму  с  ромбами в
петлицах.
     -  Ну как,  наша  авантюристка  пришла в себя?  - сказал  он.  - Вот  и
замечательно. Сейчас  мы с  вами оденемся, Иваницкая, и вы нам  поможете. Вы
ведь нам поможете?
     -  Товарищ командир,  -  сказала  Лариса Михайловна. -  Больную  нельзя
поднимать с кровати. Ей нужен полный покой. У нее воспаление легких.
     - Это  только предположение, а  я  думаю,  что у нас насморк,  - сказал
президент, и Лидочке показалось, что он при этих словах помахал хвостом.
     - Сначала мы решим все наши дела, - сказал Алмазов, - в больницу всегда
успеем?
     - Я протестую! - сказала Лариса Михайловна.
     - А мы ваш протест запишем - куда следует, - сказал Алмазов, - запишем,
а потом спросим, почему это  вдруг доктор из нашей любимой Санузии так шумно
протестовала? Может  быть, они с Иваницкой были знакомы? Или дружили даже?..
Ну!
     Последнее  слово прозвучало  резко,  и Лида хотела заткнуть уши, потому
что  такой Алмазов  был беспощаден. Но почему он  так сердился  на нее - она
совершенно не представляла. Его крики  мешали  сосредоточиться  и вспомнить,
что случилось. Кажется, был маскарад?
     - Вы были освобожденный пролетарий, - сообщила Лидочка Алмазову.
     - Давайте не будем валять дурочку, - сказал Алмазов. -  Ты совершенно в
своем уме. Будешь одеваться или мне тебя одеть?
     Лидочка посмотрела на докторшу и поняла, что та не хочет  встречаться с
ней  взглядом. Значит, ей тоже  страшно! Лидочке стало  жалко  добрую Ларису
Михайловну.
     - Мне надо в туалетную? - спросила она.
     - Обойдешься ночным горшком, - сказал президент.
     - Как так? - удивилась Лидочка. - Здесь?
     -  А мы  поглядим!  - Из президента буквально сочилась радость от того,
что он мог унизить Лидочку.
     -  А  ну отставить! - сказал  Алмазов брезгливо.  - Пускай одевается  и
идет, куда ей надо.
     - А если она уничтожит улику?
     - Ей же хуже, - сказал Алмазов.
     - А такой худенький, - сказала Лидочка вслух с сочувствием.
     Президент  догадался, что она говорила  о  нем, и  выругался,  а Лариса
Михайловна сказала;
     - Постыдились бы женщин.
     Президент хотел ругаться и дальше, но Алмазов сказал:
     - Доктор права, не надо переходить границ.
     - Выйдите, пожалуйста, - сказала Лидочка. - Мне же надо одеться.
     - Еще чего не хватало! - даже обиделся президент,  Можно было подумать,
что он играет в игру, а Лидочка все время норовит нарушить правила.
     - Правильно, - сказал Алмазов. - Давайте выйдем, Филиппов.
     -  Ей  не  во что  одеваться, - сказала Лариса Михайловна. -  Все  было
мокрое и еще не высохло.
     -  Дайте ей свои туфли - у вас  вроде  нога  побольше.  Чтобы через три
минуты она была полностью одета.
     - Но ей же нельзя!
     - Я это слышал, Лариса Михайловна. Но поймите же  - мы на работе, мы не
играем в  бирюльки. К  сожалению,  нам  известно,  что  гражданка Иваницкая,
надеюсь не по своей воле, оказалась втянута в  грязные интриги наших врагов.
Так что  шутки  в сторону, Лариса Михайловна.  Или  вы  нам помогаете и этим
помогаете  Иваницкой, к которой  я отношусь с симпатией. Или мы с вами будем
вынуждены говорить иначе.
     Лариса  Михайловна  поддерживала   Лидочку,  ведя   ее  по  коридору  к
туалетной, а враги шли сзади и громко разговаривали.
     -  Вы слишком  либеральны, -  сказал  президент.- С  ними  так  нельзя,
товарищ комиссар.
     - Дурак,  - ответил Алмазов. - Зато она  сама оделась, а  теперь как ей
доказать, что она больная?
     Лидочка понимала,  что этот  разговор ведется специально, чтобы она его
слышала  и  трепетала. А ей  было  все  равно.  Даже интересно - что же  они
подозревают?  Будь  она здоровой,  испугалась бы куда больше  - а сейчас она
боролась с кашлем и головной болью и в конце концов не выдержала и, повиснув
на руке Ларисы Михайловны, зашлась в приступ?
     Краем глаза Лида увидела, как приоткрылась дверь в девятнадцатую палату
и оттуда выглянула Марта.
     Лицо у нее было жалкое и испуганное, а из-за ее плеча выглядывал Максим
Исаевич. Дверь захлопнулась...
     Пока Лидочка была в туалетной, где докторша помогла ей привести себя  в
порядок, остальные молча стояли снаружи.
     - Что с ним? - спросила Лида шепотом.
     - Ума не приложу! - слишком громко ответила докторша.
     - Все  в порядке? - спросил Алмазов  с издевкой, когда женщины вышли из
туалетной.  -   Полегчало?  Тогда   я   предложу   вам  совершить  маленькое
путешествие.
     - Я ее одну не отпущу, - сказала Лариса Михайловна.
     - Ради Бога, - сказал Алмазов. - Мы же не садисты. Если ваш медицинский
долг  велит вам сопровождать ваших  пациентов - сопровождайте.  Только чтобы
потом не плакать.
     Филиппов рассмеялся высоким голосом.
     - Скажите ему, чтобы перестал вилять хвостом, - сказала Лидочка.
     Президент осекся - с надеждой посмотрел на Алмазова.
     - Я прослежу за этим, - Алмазов засмеялся. - Да  не обращай внимания, -
сказал он Филиппову, - не  обращай.  У тебя тоже будут  маленькие радости. А
теперь ведите Иваницкую на первый этаж.
     Путешествие по  лестнице, а потом по нижнему коридору было долгим. Лида
шла и гадала - куда ее ведут. Оказалось - к Александрийскому.
     - Может, вы вернетесь? - предложила Лида Ларисе Михайловне.
     - Ничего подобного, - ответила та. - Вы у меня не единственный пациент.
     Она тоже догадалась, куда они идут.
     Дверь к Александрийскому была раскрыта. В дверях стоял рабфаковец Ваня.
Везет же Марте с любовниками, подумала Лидочка. А на вид - фанатик физики.
     - Как он? - спросил Алмазов.
     - Терпимо, - сказал Ванечка.
     Александрийский  сидел в  кресле, закутанный  в плед  и  схожий с очень
старой вороной - никакого Вольтера в нем и не осталось.
     Он неуверенно повернул голову в сторону Лидочки.
     - И вас привели, - сказал он.
     -  А чего вы  ожидали,  Павел  Андреевич?  -  удивился Алмазов, входя в
комнату. - Мы же не дети, мы занимаемся серьезными делами.
     Он оглядел комнату.
     - Уютно, - сказал он, - мебель княжеская. Мне  такую пожалели. Придется
поговорить в президиумео кураторах надо заботиться.
     Алмазов   сбивал  с   толку  -  он  умел  менять  тон  и  улыбку  столь
стремительно, что за ним не уследишь - он всегда опережает тебя.
     -  Проходите,  Иваницкая,  садитесь на стул. Как  вы  себя  чувствуете,
профессор? Присутствие доктора не требуется?
     - Обойдусь, - сказал  профессор  и спросил  у  Лидочки:  -  Как вы себя
чувствуете? Вам надо лежать.
     - Кому  лежать, а  кому стоять,  где лежать и  стоять,  с  кем лежать и
стоять - решаем здесь мы!
     - Решает Господь Бог, - сказал Александрийский.
     -  Все  его функции на  земле взяло  в  руки  наше ведомство, -  сказал
Алмазов совершенно серьезно. -  Итак, все  посторонние, покиньте  помещение.
Лариса Михайловна и Филиппов - вы останетесь в коридоре и  следите  друг  за
другом -  чтобы  не  подслушивать!  - Алмазов опять  рассмеялся. -  Ванечка,
побудьте на улице, у окна, чтобы никто не приблизился.
     - Слушаюсь, - сказал Ванечка. - Одеваться?
     - Оденься, может, потом придется погулять по парику.
     Когда комната опустела. Алмазов подошел к двери и плотно ее закрыл.
     - Ну вот, - сказал он, - теперь остались только свои. Замечательно... -
Он широко взмахнул руками, как бы  ввинчивая себя в кресло, впрыгнул в него,
он был игрив. - Я собрал вас,  господа, для  пренеприятного известия - к нам
едет ревизор. Ревизор - это  я, поросятушки-ребятушки. А вы будете  говорить
мне правду. Первое, что  мне нужно: узнать, как в вашем дуэте распределяются
роли и кто кроме вас здесь работает.
     Лидочка начала чихать - ее зябко трясло, Алмазов терпеливо ждал.
     Потом сказал только:
     - Ну, сука!
     - Вы не имеете права!
     -  Помолчите, профессор,  вы мне  уже  надоели  - вы  слишком типичный.
Честно  говоря, мне жалко Иваницкую. Она  хороша собой, она молода, я был бы
рад  взять ее  себе, но  боюсь,  что не рискну.  Мне  надоела  ваша подружка
Альбина - она  обливает меня слезами и  соплями, ну сколько можно!  Пришлось
даже  показать ей  сегодня приговор по ее супругу - по крайней мере  она  не
выйдет из комнаты.
     - Ой! - сказала Лидочка. - Как вы смели так сделать?
     - Не жалейте ее, она слабый человечек, и у нее не было выхода. Она была
обречена с самого  начала.  Выход,  который я  ей предложил,  - наилучший. Я
освободил ее от мужа, от чувства вины перед ним.  Она  боялась, что я сдержу
свое слово и освобожу ее мужа, больше всего остального. Потому что ее муж по
правилам  игры, в которую  она играла, должен задушить ее,  как изменницу. А
она очень  хотела  жить. Теперь же она  порыдает еще недельку и  найдет себе
нового мужчину  и новую жизнь. Я к ней замечательно отношусь и надеюсь,  что
именно так и  случится. Если  правда... - Тут Алмазов сделал долгую паузу  и
совершенно неожиданно закончил фразу так: - Если вы, конечно, не потопите ее
как члена вашей контрреволюционной группы.
     - Как так? - не понял Александрийский.
     - Иваницкая, - обратился Алмазов к Лидочке,- скажи, деточка, как к тебе
попал мой револьвер? Мой револьвер?
     Лидочка  ожидала  такого удара.  Несмотря  на  болезнь,  на  истеричное
состояние,  она  поняла,  что именно в револьвере  и  заключается главнейшая
угроза.  Это  вооруженный  заговор,  это  кража  оружия...  Лида  в   панике
обернулась  к  профессору.  Неужели  они  сделали  тут  обыск  или  запугали
профессора?
     - Не смотрите, не смотрите, - усмехнулся Алмазов. - Подсказки не будет.
Где револьвер?
     - Какой  револьвер?  -  спросила  Лидочка,  стараясь  выглядеть невинно
оскробленной.
     -  Послушайте, граждане, - сказал Алмазов. - То, что сейчас происходит,
- часть неофициальная, так сказать, дивертисмент. По сравнению с  тем, в чем
я вас подозреваю  и буду  обвинять, - это пустяк.  Но я хотел  бы,  чтобы вы
поняли всю важность этого  пустяка для вас лично. Для  вас обоих. Альбиночка
рассказала мне, что вы,  будучи у меня  в комнате, куда  были ею приглашены,
увидели кобуру с револьвером,  которую я легкомысленно, скажем как последний
дурак,  оставил  висеть  на стуле. Несмотря  на просьбы и мольбы Альбиночки,
которая боялась, что подозрение падет на нее,  вы взяли этот револьвер, а я,
виноват, не спохватился до сегодняшней ночи.  Должен отдать вам должное - вы
не производите впечатления преступницы, хотя я отлично знаю, что  это совсем
не аргумент в юриспруденции.
     Алмазов  замолчал и задумчиво почесал  ровный  пробор,  словно исчерпал
известные ему слова и теперь вынужден искать новые.
     "Господи,  маленькая  мерзавочка! - думала  Лида. -  Зачем же  ей  было
обвинять меня - единственного человека, которому она сама верила... а верила
ли? Я же  вчера ее  перепугала, потому  что не вернула оружие. И она поняла,
что ей  предстоит допрос, - и Алмазов, конечно же,  доберется до правды... и
тогда она придумала почти правду, в  надежде, что он поверит...  и чего же я
сержусь на это существо? За что? Что она могла сделать?.."
     - Вы не хотите мне отвечать, - вздохнул Алмазов. - И не надо. Считайте,
что  все обошлось, я вам поверил и сам решил нести ответственность за потерю
именного  оружия.  Ради  ваших  прекрасных  глаз  я  готов  пойти на  плаху.
Верьте... а я вам расскажу другое. И может быть, вы умеете складывать два  и
два  -  и  когда  сложите, сообразите,  что  вам делать  дальше.  Только  не
вздыхайте и не делайте вид, что вам плохо. Вы меня внимательно слушаете?
     Алмазов говорил с  легким южным акцентом - нет,  не  одесским, а скорее
ставропольским или ростовским.
     Конечно  же,  он  не  из  Москвы,  думала  Лидочка, он  приехал,  чтобы
завоевывать мир, - он Растаньяк, он  покровительствует актерам или актрисам.
Лидочка поглядела на  профессора,  тот сидел,  прикрыв  веками  глаза,  лишь
пальцы, лежавшие на пледе, порой оживали и вздрагивали.
     -  Я  буду  предельно  откровенен.  Я  приехал  сюда   для  переговоров
деликатного свойства с  доктором  Шавло,  Матвеем Ипполитовичем.  Суть этого
разговора  -  обороноспособность  нашей   социалистической   родины.  Матвей
Ипполитович был  готов приложить свои  усилия для того, чтобы Советский Союз
вышел вперед  в развитии особенной бомбы. Я думаю, вам, Павел Андреевич, нет
нужды это 0бъяснять.
     -  Такую  бомбу сделать нельзя,  - сказал Александрийский, не  открывая
глаз.  - Это  вздор, авантюра... вы лучше  бы  посоветовались  с  серьезными
учеными.
     - Так, значит, Шавло беседовал с вами об этом?
     - А разве я спорю с этим заявлением? Он говорил, и я осмеял его.
     - Я спрошу об этом его самого.
     - Спросите.
     Алмазов шагал по комнате - у  него были замечательно начищенные сапоги,
сверкающие сапоги - и вдруг Лидочка поняла,  что сапоги ему чистит  Альбина.
Ночью  он спит  - большой,  мускулистый, крепкий, громко  храпящий... а  она
чистит сапоги.
     - В отличие от вас у меня такое мнение, - сказал  Алмазов,  - что любое
оружие, которое может принести нам пользу, нужно испытать. Любое! И мы знаем
о том, что среди ученых еще есть некоторые сторонники реставрации монархии и
скрытые реакционеры. А также прямые враги!
     - У нас все есть, и троцкисты тоже, - сказал Александрийский, и Лидочка
вдруг  поняла,  зачем он это сделал,  -  он  хотел  знать,  была  ли  Полина
подослана  Алмазовым или  ее появление в жизни  Мати  - просто  несчастливое
совпадение.
     - И троцкисты, - согласился с  некоторым удивлением Алмазов. - И эсеры.
Всякой нечисти хватает.
     Нет, не среагировал.
     Алмазов  остановился  посреди  комнаты.  Лидочке  показалось,   что  он
любуется своим отражением в сапогах. Он несколько раз  качнулся  с носков на
пятки и обратно.
     -  В разгар  переговоров  товарищ Шавло, честный  ученый  и  коммунист,
исчез. Вот так...
     Алмазов  хотел, чтобы  его голос  прозвучал  тревожно, но он был плохим
актером.
     - А что  за спектакль вы устроили?  -  спросил  профессор.  - Зачем  вы
вытащили из постели больную женщину?
     - Потому что вы с ней подозреваетесь в похищении или убийстве Шавло.
     - Этого еще не хватало!
     - Все следы ведут к вам, - сказал Алмазов. - Я уж не говорю о похищении
револьвера.
     Лидочка кинула  взгляд  на профессора. Может быть,  он вернет  Алмазову
этот проклятый револьвер?
     И тут же спохватилась, даже отвернулась к стене, чтобы Алмазов случайно
не прочел ее мысль - признаться в обладании револьвером для  профессора было
все равно  что признаться  в  заговоре  -  Алмазову  только  этого  и  надо:
револьвер  утащила   диверсантка   Иваницкая,  а   нашелся  он  у  вредителя
Александрийского. Обоих к стенке!
     -  Вчера  вечером  Матвей  Ипполитович  сам  сказал  мне,  что  вы  его
преследуете клеветническими обвинениями, -  продолжал Алмазов, не дождавшись
признания.
     - Какими?
     - Вот это вы мне и скажете!
     С трудом, опираясь на ручку кресла, Александрийский поднялся.
     - А с чего  вы решили, милостивый государь, - спросил он, - что  доктор
Шавло убит? Да еще нами?
     - Потому что никто, кроме вас, в этом не занитересован.
     - Ваш Шавло уже добежал до Москвы, - сказал Александрийский.
     - Почему вы решили, что Шавло убежал? - Алмазов был искренне удивлен.
     - Потому что он убил Полину, - сказал Александрийский.
     Лидочка  не думала, что профессор  способен на  такое. Ведь это  донос!
Неужели его желание обезвредить Матю столь велико, что он предпочел забыть о
чести?
     - Какую еще Полину? - поморщился Алмазов. - Она  же уехала. Я сам читал
ее записку.
     - И проверили ее почерк?
     - Зачем?
     - Это почерк  Шавло,  -  сказала  Лидочка,  чтобы  тоже  участвовать  в
раскрытии   -  и  хоть  фигуры  в  этой   комнате  играли  непривычные   для
классического  детектива роли,  все  же  шло раскрытие преступления  - как у
Конан Дойля.
     - Зачем Шавло убывать какую-то официантку?
     - Вы знаете, зачем. Она его шантажировала.
     - Доказательства! - У Алмазова дрогнули уши.
     - Пускай он  сам  все это  расскажет,  - вздохнул  Александрийский. - Я
искренне сожалею, что мне пришлось принять в этом участие.
     - Я знаю доказательства, - сказала Лида.
     - Выкладывайте.
     - Я знаю, где он спрятал Полину.
     - Вот это уже становятся интересным. Где же?
     - Сначала он спрятал ее в моей комнате.
     - Не сходите с ума.
     - Потом в погребе... по дороге к тригонометрическому знаку.
     - Что вы несете?
     - Я ее там нашла.
     - Как?
     - Потому что у него ботинки были в желтой глине.
     - Как у вас?
     - У меня? Когда?
     - Вы вчера пришли вся промокшая на маскарада ноги в желтой глине!
     - Да. Я лазила в погреб, там был труп Полины. Потом он его унес.
     - Куда?
     - В пруд.
     -  В  пруд? Мне что,  бригаду водолазов надо вызывать,  чтобы проверить
ваши глупости?
     - А я вам покажу труп!
     - Лида! - крикнул Александрийский.
     - Да, я покажу, куда он ее спрятал. А потом у него  не выдержали нервы,
и он убежал.
     - А револьвер?
     -  Не брала я ваш револьвер! Неужели  вы верите, что  я пришла  к вам в
комнату и угрожала Альбине? Вы сами в это верите?
     - Я верю во что угодно. Пошли!
     - Сейчас?
     - А почему мы должны терять время? Немедленно.
     Алмазов  шагнул  к двери, толчком  открыл  ее -  президент отпрыгнул  в
сторону, Лариса Михайловна стояла поодаль.
     - Быстро, - приказал  Алмазов президенту.  - Любое теплое пальто! Я там
видел на одной  гражданке бурки  -  она в библиотеке сидит.  На полчаса.  От
моего имени - а она пускай почитает газеты, очень полезно.
     Президента как ветром сдуло.
     - Вы намерены идти на улицу? - спросила Лариса Михайловна.
     - А вы тоже бегите, одевайтесь, вы  нам можете понадобиться. Быстро. Ну
вот, - Алмазов улыбнулся, - бегать они  уже научились  - все-таки пятнадцать
лет дрессировки.
     - Почти все дрессировщики плохо кончают, - сказал профессор.
     -  Помолчите,  пророк!  -  отмахнулся  Алмазов.  -  А  вы,   Иваницкая,
расскажите, как вы узнали о смерти Полины.
     Прежде чем Лида успела уложиться со своим рассказом, прибежал президент
с лисьей шубой  и бурками -  такой  шубы Лида раньше даже  не видела.  Затем
вернулась  Лариса  Михайловна. Чтобы не привлекать  внимания, Алмазов  велел
президенту  открыть  заднюю   дверь.  Но  их  все  равно  увидели,  к  окнам
приклеились десятки лиц. Среди них наверняка и владелица шубы.
     Бедненькая, что у нее в душе творится!
     Вся группа остановилась возле погреба, С утра дождь перестал, хотя было
по-прежнему пасмурно  и  дул ветер. В блине  желтой глины, хоть и  оплывшие,
сохранились углубления - следы. Конечно, теперь не догадаешься чьи.
     Алмазов сам  залезал  в погреб,  потом гонял  президента за  переносным
фонарем. Лидочка впервые увидела погреб  при  овете. В грязной  стоячей воде
утонул  широкий, разношенный  туфель  Полины. Алмазов  велел  Ванечке  нести
туфель  с собой,  и тот  нес его брезгливо,  обернув  каблук  в сомнительной
свежести  носовой платок. Потом Ванечка вытащил баул, наполовину наполненный
мокрой одеждой. Лидочку знобило, но было терпимо, только хотелось отдохнуть.
     Процессия спустилась к пруду.
     - Вот здесь он ее нес, - сказала Лидочка.
     Алмазову не надо было показывать на желтое пятно на дорожке.
     - И где же труп? - спросил  Алмазов, когда  они  дошли до берега пруда.
Здесь   он   задавал  вопросы,   и   все  беспрекословно  подчинялись.  Даже
Александрийский,  который шел,  опираясь на  руку  Ларисы  Михайловны. Когда
останавливались, она мерила ему пульс и один раз дала пилюлю.
     - Да перестаньте с ним нянчиться! - вырвалось у Алмазова, - он здоровей
нас с вами.
     -  К сожалению, даже  вы никогда  не  сможете убедить меня или  другого
честного врача  в  состоянии  сердца  Павла Андреевича, -  сказала  отважная
Лариса Михайловна. Алмазов усмехнулся.
     На плотине Алмазов вышел вперед - он был как пес, почуявший  дичь, - он
махнул рукой, приказывая остальным отстать.
     - Здесь, - сказал он вдруг, отыскав глазами Лидочку. Он как бы назначил
ее помощником по следствию.
     Лидочка молча кивнула.
     - Значит, он  приволок ее сюда...  - Алмазов  велел всем  оставаться на
месте, и сам вышел на плотину, глядя по сторонам, - вот он присел - еще одна
царапина на земле - еще желтое пятно... Алмазов пошел быстрее, как по следу,
потом остановился... Он  уже был совсем  близок к колодцу, в который со всех
сторон круговым водопадиком стекала вода.
     Две  утки,  что  остались  зимовать  на  пруду,  подплыли  к  Алмазову,
уверенные, что он принес им гостинец.
     -  Здесь, -  сказал Алмазов,  показав на  пруд.  -  Надо  пройти сетью.
Филиппов - на полусогнутых - быстро! За сетью!
     - Почему здесь? - спросила Лида.
     С ней Алмазов был согласен разговаривать.
     - Видишь, какие глубокие следы,  их даже размыть  не смогло. Он сюда ее
тащил, вон трава как смята - это же элементарно.
     - Нет, - сказал Ванечка-аспирант, - тут мелко.
     - Зачем же ему было тащить труп сюда, - сказала Лида, - если у ближнего
берега глубже?
     - Справедливо, - сказал Алмазов.
     - Мне бежать или погодить? - спросил Филиппов.
     - Погоди.
     Алмазов метался по берегу, как собака, потерявшая след. Он понимал, что
решение близко, что надо сделать еще усилие...
     -  Стоп!  -  закричал  он  радостно.  Так,  наверное,  кричал  Ньютон в
яблоневом саду. - Ну  и дурачье! Ведь никогда бы не  нашли! Филиппов - нужны
две доски покрепче. Две, понял?
     - А там есть, - сказала Лидочка, - вон плавает.
     - Отставить две доски! Одну доску и крючья - крепкие крючьи.
     - С какой целью, товарищ Алмазов?
     - С целью вытащить труп из этого колодца. И учти, что труп может лежать
довольно  глубоко. Если крючьев не найдешь,  будь готов, что  тебя опустят в
колодец на веревке. Понял?
     Президент съежился,  представив себе,  что будет,  если  его  опустят в
колодец. И побежал.
     -  И  он послушно  в  путь  потек, - сказал  вдруг Алмазов, -  и  утром
возвратился с ядом.
     Президента не было долго - минут двадцать. Все замерзли, кроме Лидочки,
у  которой  была  замечательная  лисья  шубка. Алмазов не  спеша  осматривал
местность, порой нагибался, искал в мокрых листьях...
     - Дурак, - сказал он вдруг. - Дурак, если решил ее убить. Мы бы ему все
простили...  за бомбу. Любую  биографию  бы  ему  сделали.  Вы  мне  верите,
профессор?
     -  Верю,  -  сказал  Александрийский.  - Но  и для вас есть пределы, за
которые  вы не станете заходить. Зачем вам рисковать ради абстрактной  бомбы
собственной жизнью?
     - Что меня могло остановить? Поезд Троцкого? Он бы  еще глубже сидел на
крючке.
     - До поры до времени, - туманно ответил профессор.
     Издали Лидочка увидела женскую фигурку,  что  приближалась от купальни.
По черной каракулевой шубке и шляпке с узкими полями Лидочка узнала Альбину.
     Альбина  вроде бы  гуляла,  никуда  не спешила.  Лидочка  несколько раз
поглядывала в ее направлении, прежде чем Альбина вышла на плотину.
     - А что вы делаете? - спросила она рассеянно.
     Будто  бы они собирали землянику, и  она  знала это, но  из  вежливости
спросила, не малину ли они собирают,
     -  Сейчас  труп  будем  вытаскивать, -  сказал  Алмазов.  - А ты  зачем
выбралась из дома?
     -  Погулять.  - сказала  она. - Мне  надо гулять,  я совсем  скисла без
свежего воздуха.
     Лидочка не сердилась на Альбину - она чувствовала вину перед ней.
     -  А  вот  Лидия отрицает  похищение  моего  личного оружия,  -  сказал
Алмазов.
     - Отрицает? - удивилась Альбина. - Значит, она права.
     - Ты мне ваньку не валяй, - рассердился Алмазов, - а то  сейчас в пруду
искупаешься.
     - Смешно, - сказала Альбина, но не засмеялась.
     Алмазов  хотел  еще что-то сказать,  но  тут  увидел  бегущего  с  горы
президента, а  с ним  двух  мужчин  - шофера и  директора  санатория  -  без
крючьев, но с веревками. И об Альбине забыл.
     Когда для  совершения действия,  требующего участия двух-трех  человек,
собирается полдюжины, они  неизбежно начинают мешать  друг другу,  возникает
излишняя суматоха, поднимается крик,  и работа  исполняется  куда медленнее,
чем хотелось бы ее руководителю.
     Пока стоял крик, все махали руками и  поочередно проваливались в  тину.
Александрийский отошел в сторону и поманил Лидочку.
     - Вы плохо себя чувствуете? - спросила Лида,  увидев,  насколько бледен
профессор.  Видно, ее возглас долетел до докторши  - та мгновенно  оказалась
рядом.
     -  Я вам помогу дойти до санатория, - сказала Лариса  Михайловна. - Это
безумие с вашей болезнью здесь находиться.
     -  Не  беспокойтесь, я  себя  отлично  чувствую,  -  ответил  профессор
сварливым голосом. И отвернулся от доброй Ларисы Михайловны.
     Подчиняясь мановению его руки, Лидочка приблизилась к Александрийскому.
     - Мне так страшно, - сказала Лидочка.
     - Не это сейчас главное, - отмахнулся профессор. - Главное - ни за что,
никогда,  даже  во  сне  не признавайтесь,  что вы прикасались  к револьверу
Алмазова.
     - Я понимаю.
     -  Дело  не  во мне,  не в  справедливости,  не в законе - даже если вы
останетесь живы, он найдет способ  отправить вас на  всю  жизнь за  решетку.
Единственная надежда - полное незнание!
     - Дайте его мне, и я незаметно подкину его Алмазову.
     - Глупости!
     - Я потеряю его в парке.
     - Ты! Его! Не видела! Никогда в жизни! - последние слова прозвучали так
громко, что Лидочка обернулась, опасаясь, что Алмазов услышал.
     Но тот был занят.
     Суматоха завершилась тем, что  с берега к колодцу были положены доски и
в колодец спустили веревку с  толстым, взятым  из весовой, крюком на  конце.
Нагнувшийся  над люком  директор водил веревкой, стараясь  зацепить то,  что
лежало глубоко  в колодце. Это ему не удавалось, и его сменил Ванюша. Вскоре
раздался его торжествующий крик, веревка натянулась - все стали тянуть ее.
     Президент Филиппов завопил:
     - Идет, идет, приближается!
     Лидочка зажмурилась -  она подумала, что не  вынесет нового  лицезрения
несчастной Полины.
     Крики стихли. Затем послышались удивленные возгласы.
     - Это еще кто? - спросил Филиппов.
     - Не узнал, что ли? - сказал Алмазов.
     - Да разве узнаешь...
     Лидочка открыла глаза,
     Президент и Ванюша уже вытащили и волокли по воде  к берегу тело Матвея
Шавло,  доктора  физических наук, любимого ученика Энрико  Ферми, снабженное
широкой соломенной маскарадной бородой, а потому не сразу узнанное.
     Его волокли  к  берегу, и все молчали, потому  что  первым  должен  был
заговорить Алмазов. Но Алмазов тоже молчал.
     "Нет! - чуть  не закричала Лидочка. - Этого  не может быть! Там  должна
лежать Полина, и мне ее не жалко. А Матю мне жалко!"
     Доска от многих подошв стала осклизлой, шаталась и сбросила на  полпути
людей -  с шумом,  плеском и ругательствами они свалились по  колени, а то и
глубже в тину, труп медленно  поплыл в глубину, и Алмазов завопил, чтобы его
не упустили. Лидочка не стала смотреть, как ловят Матю, - она все равно  еще
не верила в то, что видит Матю, а не какую-то куклу, нарочно загримированную
под него.
     Альбина стояла неподалеку,  но смотрела в  другую  сторону, на  средний
пруд, на купальню, будто гуляла по пустому парку.
     Лиде  был виден  и Александрийский. Он глядел на то, что  происходило у
колодца. И вдруг пошатнулся.
     Ладонь его поднялась, легла на сердце - будто его ударили в сердце.
     Лидочка обернулась - что он увидел?
     Матя лежал на берегу - только ноги в воде.
     А на доске, что соединяла колодец с берегом, остался человек -  это был
санаторский шофер.  Он стоял  на  коленях, наклонившись вперед и погрузив  в
пруд руку. Почти по плечо, даже не засучив рукава.
     - Эй, начальник! - крикнул он. - Гляди, что я нашел!
     Он  выпрямился, все  еще стоя на  коленях, и  показал Алмазову то,  что
поднял со дна пруда, - что-то черное, блестящее... револьвер!
     Алмазов сделал два шага к воде, протянул руку и принял револьвер. Потом
отыскал глазами Альбину, стоявшую  неподалеку и равнодушно глядевшую на тело
Мати Шавло:
     - Вытри, - сказал он ей, - У тебя платок есть?
     Альбина подошла к револьверу, приняла его из руки Алмазова.
     - Можно я вытру? - спросил президент. - У меня платок чистый.
     - Она это лучше сделает, - сказал Алмазов.
     Лидочка  поняла,  что  он не хочет,  чтобы  президент  или  кто  еще из
посторонних увидел, что это его репольвер.
     Сам  же  Алмазов присел  на корточки, повернул голову  Мати,  и Лидочка
увидела  за ухом в  щетине коротких волос черную дырочку. Туда ударила пуля,
она разбила кость и убила человека. А потом  его притащили сюда  и  кинули в
колодец...
     Все, что она наблюдала с того момента, как из колодца вытащили мертвого
Матю, было кошмаром, которому нелья верить, ни в коем случае  нельзя, потому
что сейчас Матя поднимется и скажет:
     - Ну как, славно я пошутил? У нас в Риме и получше шутки выделывали,  -
и засмеется.
     Лидочка старалась  поймать взгляд Александрийского, но тот был погружен
в свои  мысли. Он неотрывно смотрел на длинное и какое-то очень плоское тело
Мати,  ступнями оставшееся в воде  - так что из волы торчали  лишь  наглые и
уверенные в  себе  носки  иностранных  ботинок  на каучуковой  подошве,  как
автомобильная шина. Легче было смотреть на ботинки - а на лицо смотреть было
невозможно. Потому  что лицо было совершенно мертвым  и не имело отношения к
Мате, а было лицом трупа Матвея Ипполитовича Шавло.
     Вытащив из кармана Мати бумажник, Алмазов отошел повыше, к скамейке.
     -  А вы  садитесь,  -  сказал он  неожиданно. Его  слова  относились  к
профессору и к Лидочке.  - Вы у меня больные, немощные, в ногах правды  нет.
Садитесь, садитесь...
     И что удивительно - Александрийский  и Лидочка, как бы  находившиеся по
иную сторону стекла, нежели остальные, пошли к лавочке, и Лидочка была рада,
что сможет  сесть, - ее только беспокоило, что лавочка мокрая, а  лисья шуба
чужая,  но ведь если Алмазов приказывает, это как бы приказ правительства, И
нельзя ослушаться.
     Дождавшись, пока они уселись, Алмазов встал чуть в стороне от скамейки,
так что теперь он образовывал собой  вершину правильного треугольника; двумя
другими вершинами  были  скамейка  с обвиняемыми - Лидочка  уже  поняла, что
именно такая роль отводится ей и профессору, - и тело Мати.
     Остальные были публикой, зрителями,  и  потому они образовали небольшую
стенку напротив Алмазова.
     Алмазов оглядел стенку, и она ему не понравилась.
     - Ванечка,  - сказал он, - отведи пока мужиков к купальне. И там с ними
останься. Тебя, Филиппов, это тоже касается.
     После ухода  лишних  свидетелей  в зрительном зале остались лишь Лариса
Михайловна и несколько  в стороне -  Альбина,  которая осторожно и тщательно
протирала  своим  широким   шерстяным  шарфом  мокрый  грязный  револьвер  с
дарственной табличкой Дзержинского.
     -  А  теперь  можно  поговорить по существу, - сказал Алмазов,  начиная
процесс. - Вы будете сознаваться или будете упорствовать?
     Ответа не последовало.
     -  Положение изменилось, - сказал Алмазов. Он поглядел на свои сапоги и
не смог скрыть огорчения.
     Лидочка  поняла почему  - на  носках  были пятна  грязи. Алмазов  кинул
взгляд на Альбину, потом  на  подсудимых  -  и  поборол желание приказать ей
вылизать сапоги до полного блеска.
     -  Положение  изменилось,  -  теперь  Алмазов нахмурился.  Он  сознавал
серьезность момента. - Час назад я излагал вам,  граждане, мои теоретические
соображения.  Теперь же перед нами  есть вещественное  доказательство - труп
молодого ученого, который стремился быть полезным для нашей родины. Ученого,
убитого вами. Вам понятно?
     Так как вопрос был обращен к Лидочке, она не удержалась от ответа:
     - Как же так, - сказала она, здесь же Полина должна быть.
     -  Как  видите,  вам  не удалось  запутать  следствие  и  сбить  его  с
правильного пути,  придумав какую-то мифическую  Полину. Как я и предвидел с
самого начала - перед нами Матвей Шавло. Что вы на это скажете?
     - Честное слово, я ничего не понимаю, - сказала Лидочка.
     - А вы?
     - Я тоже не понимаю, - сказал профессор.
     - Хотите, я  расскажу  вам,  как было совершено преступление, - спросил
Алмазов.
     Никто ему не ответил. Тогда он продолжал:
     -  Я  не знаю точно, когда было замыслено  это страшное преступление, -
Алмазов словно репетировал свой выход в  роли общественного обвинителя. - Но
мы можем отсчитывать его мгновения  с того момента, когда, зная о слабости и
душевном состоянии находящейся  здесь Альбины, гражданка Иваницкая  проникла
ко мне в комнату и похитила оружие для выполнения террористического акта.
     Лариса  Михайловна  непроизвольно сделала шаг  к Альбине,  как бы желая
убедиться, что ей говорят правду.
     Алмазов остановил ее коротким рубящим жестом и продолжал:
     -  Когда все  было  подготовлено, Иваницкая,  пользуясь своей красотой,
выманила  товарища Шавло  в  темный  парк,  к погребу и  там,  выстрелив  из
револьвера, совершила кровавое злодеяние. Затем она спрятала тело в погребе,
и,  как  только подошел ее наставник  и  учитель,  заматеревший  в  подобных
злодеяниях враг  нашего  народа  Александрийский, они  отнесли тело  Шавло к
этому  колодцу,  полагая, что никто  и никогда  не сможет  их  заподозрить и
отыскать труп.
     - А зачем? - спросил Александрийский, который был совершенно спокоен. -
Зачем нам это делать?
     - В этом разберется суд, - сказал Алмазов. - Я же могу только высказать
мое предположение. - Он подошел к скамейке, на которой сидели обвиняемые,  и
навис   над   ними,   по   своей   привычке   раскачиваясь:   носки-каблуки,
носки-каблуки, носки-каблуки...  - Мое предположение заключается  в том, что
рука убийц направлялась  из-за  рубежа фашистским центром. Цель ваша ясна  -
обезоружить   государство   рабочих  и  крестьян   в  сложной  международной
обстановке.
     "Странно, - подумала Лидочка, -  он говорит не человеческим, а каким-то
особенным окологазетным языком.  Он, наверное, этого не чувствует. Он просто
не умеет выражать по-русски определенного рода мысли".
     - А как мы его несли? - спросил Александрийский.
     - Кого?
     - Как мы несли Шавло до пруда?
     - Ручками, - ответил Алмазов, - своими холеными ручками.
     - Но мне же нельзя даже ста граммов поднять,- сказал профессор.
     - Это все мимикрия врага - сам небось поднимаешь гири, тренируешься!
     - Я могу свидетельствовать, - вмешалась Лариса Михайловна, - я как врач
утверждаю...
     - Помолчи,  врач! - в последнее слово Алмазов вложил все свое отношение
к Ларисе  Михайловне.  -  Там  будет экспертиза  работать.  Судебная. Ее  не
купишь.
     Алмазова   что-то  смущало,   его   самого,   видно,  не  удовлетворяла
построенная им стройная схема. И от этого он раздражался.
     -  К тому  же, - сказал он, -  мне пришлось наблюдать  вчера Иваницкую,
когда она вернулась  с  улицы после совершения теракта. Вы бы посмотрели - в
глине  по пояс, мокрая, как драная кошка - страшно  смотреть.  Разве  так  с
прогулки возвращаются?
     - Это  физически  невозможно, - убежденно повторил профессор. - В  Мате
килограммов сто.
     -  Доволокла  бы,  - сказал  Алмазов.  -  И  на  следствии она  в  этом
сознается.  -  Алмазов вдруг улыбнулся:  - А не  исключено,  что у  вас были
сообщники. Как вы  посмотрите,  если  вам  помогла  местная докторша  Лариса
Михайловна Будникова?
     Лариса Михайловна начала отступать.
     -  Вы  шутите, вы  шутите,  да?  -  повторяла  она тупо.  Она  была так
напугана, что попыталась бежать, но остановилась, добежав до края плотины, и
медленно, как на плаху, пошла обратно.
     Алмазов не стал ждать, пока Лариса Михайловна вернется.
     - Вопросы есть? - спросил он.
     -  Глупо,  -  сказал Александрийский.  -  Все  это  глупо,  неправда  и
придумано вами.
     -  А  у меня  есть  свидетели, - сказал Алмазов. - Вы забыли. У меня не
только миллион улик, у меня не только ваши завтрашние признания, у меня есть
Альбиночка. Альбиночка, скажи дяде, ты видела, как Лидочка Иваницкая выкрала
мой револьвер? Ну скажи, киска.
     -  Да, - сказала  Альбина.  Глаза  ее,  несчастные  и  слишком большие,
казались почти черными -то ли от  каракулевой шубки и черной шляпы, то ли от
ужаса. - Я скажу...
     Дальнейшее  произошло  так  быстро  и  обыкновенно, что никто  даже  не
двинулся с места.
     Она  подняла  руку  с  револьвером,  который  так  и не  успела  толком
вытереть,  и  начала стрелять  из  него  в  Алмазова. Она  сделала  это  так
неожиданно,  не предупредив никого,  не сказав каких-то нужных слов, которые
положено говорить убийце. Только Алмазов за какую-то долю секунды догадался,
что  сейчас произойдет и  что его  хотят убить, но не  поверил в собственную
смерть и закричал:
     - Не стреляй, не получится. Порох подмок!
     И тут же начал падать. Так что Альбина успела выстрелить только три или
четыре раза, а потом он уже лежал - голова к голове с Матей Шавло.
     Издали, от  купальни, мчались Ванюша-аспирант и другие мужчины. Впереди
всех - президент.
     Но прежде чем они добежали,  Альбина  успела  сказать  то, чего  никто,
кроме профессора и Лидочки, не услышал:
     - До свидания, - сказала она, - ты хорошая, Лидочка, мне очень жаль. Но
я тебе немножко помогу... Ты же знаешь, что они убили моего Георгия.
     Она не  ждала ответа,  она была  погружена  в  себя, в  свои  последние
секунды,  когда  надо  сделать так,  чтобы  наладить порядок в  том  мщре, в
котором тебя уже никогда не будет.
     - Ты хорошая,- сказала она и подняла револьвер. Альбина повысила голос,
и  люди, что подбегали к ним, тоже услышали ее слова:  -  Это ошибка! Матвея
Шавло  тоже  убила я! Матвея Шавло мы убили вместе с Алмазовым! И  притащили
его сюда. Вы  меня слышите?  Алмазов хотел  стать фашистом, но Шавло сказал,
что донесет, честное слово!
     Ванюша  кинулся к Альбине,  как лев  в прыжке, но Альбина выстрелила  в
него, произошла осечка, и она, неловко обернув револьвер против своего лица,
выстрелила себе в глаз и успела еще выбросить револьвер и схватиться, падая,
за глаза... и сквозь пальцы буквально хлынула черная кровъ...
     Хоть  дорога до  Москвы  была  совершенно  непроезжей,  несколько машин
примчались в Узкое уже через два часа. Правда,  Лидочка  этого вторжения  не
видела.
     Она лежала  в боксе, и температура у нее была тридцать девять и пять. В
тот  день Лариса  Михайловна  не разрешила  следователям с  ней  говорить, и
главный  следователь  Шехтель  оказался   настолько  гуманен,  что   Лидочку
допрашивали лишь на второй день, а за это время уже успела устояться  версия
случившегося. Об этой версии Лидочка  знала  - на то  были  Лариса,  негодяй
Филиппов,  перепуганный  больше  всех,  и, уж конечно,  Марта,  для  которой
события в Санузии стали замечательным, на всю жизнь приключением.
     Следователь  Шехтель и  его  группа пришли к выводу, что  ответствеиный
сотрудник  ОГПУ  Ян  Янович Алмазов  превысил свои полномочия и  использовал
служебное положение в корыстных целях, для  чего привез с собой в  санаторий
Академии наук  жену врага народа,  казненного уже два месяца  назад  Георгия
Лордкипанидзе.   Не  сговорившись   со   своим  сообщником   Шавло   Матвеем
Ипполитовичем, связанным  с некоторыми  кругами в фашистской Италии,  Я.  Я.
Алмазов убил  его, втянув в это действие  Альбину  Смирнову-Лордкипанидзе, и
пытался  затем обвинить  в  этом  преступлении  заслуженного деятеля  науки,
профессора,    члена-корреспондента    Академии     наук    СССР    товарища
Александрийского  П.  А.,  а также  научно-технического сотрудника Института
лугов и  пастбищ  Иваницкую Л. К. Однако в случившемся после этого конфликте
Я. Я. Алмазов был убит  его невольной сообщницеп А. Смирновой-Лордкипанидзе,
которая после этого  покончила с  собой.  Все  лица, в той или иной  степени
замешанные  в этих событиях, были приглашены  дать подписку о  неразглашении
обстоятельств дела,  относящегося к  категории государственных преступлений.
Принимая во внимание то, что все участники этого дела, как  преступники, так
и  пострадавшие, погибли насильственным путем, признано  целесообразным дело
закрыть и обстоятельства его не предавать огласке.
     Дождь  прекратился буквально на следующий день, но Лидочка вновь начала
воспринимать  красоты   природы  только  дня  через  четыре,  когда  впервые
спустилась в столовую и президент Филиппов при виде ее закричал:
     -  Третье  опоздание,  третье  опоздание!  Вы  что,  гонга  не слышите,
отдыхающая  Иваницкая?  От имени  совета  нашей  республики  я объявляю  вам
строгий выговор.
     Все стали аплодировать и кричать:
     - Браво, президент, браво!
     И Ванюша,  которого  оцарапало пулей Альбины  и  на  ухо  которого  был
налеплен пластырь, тоже аплодировал.
     На Лидочку многие смотрели с интересом, потому что, конечно, знали, что
она каким-то образом связана с таинственными и не очень понятными событиями,
приведшими к  нескольким смертям  в  санатории. Но  говорить об этом было не
принято.  Единственное,  что  напоминало  о  событиях, -  решение президента
Филиппова до конца смены отменить запланированные танцы и игры.
     А еще  через  два дня дорога  подсохла  настолько, что из  Академии  за
Александрийским, которому  надо  было  снова ложиться  в больницу,  прислали
автомобиль, и  Павел Андреевич предложил Лидочке, если ей  не  жаль покинуть
"Узкое" на два дня раньше срока, поехать в Москву вместе с ним.
     Поездка была медленной - пожилой шофер ехал  осторожно,  до  Калужского
шоссе дорога никуда не годилась.
     До этого Лидочка с Павлом Андреевичем, разумеется, разговаривали, но не
выходили под дождь и старались, чтобы их не видели вместе, - санаторий кишел
чекистами.
     - Павел Андреевич, - сказала Лидочка, - нам скоро расставаться. А я так
ничего и не знаю.
     Александрийский начал крутить ручку,  и перед  ними  поднялось  большое
стекло, которое отделило их от шофера.
     -  Люди, которые ездят  в таких  машинах, имеют секреты  от шоферов,  -
сказал он.
     Он обернулся к Лидочке. В  машине было полутемно,  Александрийский снял
шляпу и снова стал похож на Вольтера.
     - Вас что-то интересовало, Лидочка?
     - Я ничего не поняла.
     - Неужели было что-то непонятное в этой истории?.
     - Было.
     - Тогда спрашивайте.
     - В колодце должна была быть Полина. Ее притащил туда Шавло.
     - Вы так думаете?
     - Павел Андреевич, умоляю!
     - Я полагаю, что она и сейчас там лежит.
     - Вы с ума сошли! Я же видела... ну что я говорю... ну там же Матя!
     - И Полина. Ее не нашли, потому что ее там никто нс искал.
     - Ну объясните!
     - Полина лежала снизу, под  Матей. Его зацепили крюком и вытащили...  А
кому придет  в голову снова  лезть в колодец и искать там второй труп?  Да и
всем там было не до поисков трупа.
     - А вы знали, что там лежит Полина?
     - Разумеется.
     - И что теперь будет?
     - Я  думаю, что  ее достанут  и похоронят.  Уезжая, я оставил директору
письмо, в котором предложил еще раз осмотреть колодец.
     - Они сочтут это шуткой.
     - Надеюсь, что не сочтут...
     Машина свернула на Калужское шоссе. По небу плыли быстрые сизые облака,
у палисадников сидели на лавках женщины и торговали яблоками и картошкой.
     -  Но кто тогда  мог убить и притащить туда Матю? Неужели  в самом деле
Алмазов?
     - Я,- сказал Александрийский.
     - Вы? Вы его убили? Вы способны убить человека?
     - Любой  способен убить человека, если для этого не требуется подходить
к нему вплотную и душить его.
     - Но вы же не могли его тащить! Вам же нельзя!
     - А я  и не тащил его,  - сказал Александрийский,  он провел ладонью по
стеклу,  словно проверяя, надежно ли оно прилегает  к спинке сиденкя. -  Мне
вредно.
     Он улыбнулся.
     - Вы не шутите?
     - Я стоял у погреба и ждал вас. Было уже около  семи, я совсем замерз и
начал  даже на вас  сердиться. Куда  вы пропали? Там маскарад,  праздник - а
вдруг эта мерзкая девчонка совсем обо мне  забыла? И тут я увидел, как дверь
из кухни отворилась и  оттуда вышел Матя Шавло, Он быстро дошел до погреба и
нырнул  внутрь. Тут я,  конечно  же, забыл  о холоде - моя версия  оказалась
правильной. Этот  человек-убийца. Моей  первой реакцией было удовлетворение.
Ага, попался, голубчик!  Теперь Алмазов  не посмеет с  тобой якшаться. Стоит
только мне сообщить куда следует, Алмазов откажется тебя знать...
     Вскоре Матя выволок из погреба тело Полины и поволок к пруду. Он спешил
и производил столько  шума, что услышать меня никак не мог. И чем  я  дальше
следовал за ним, тем более меня охватывали сомнения.
     Почему  я так  уверен в том, что  Алмазов в частности, и  большевики  в
целом  с отвращением выкинут убийцу из своих рядов? Да они схватятся за него
двумя  руками!  Им  он  куда  нужнее  грязный,  гадкий,  вонючий - такой  он
послушнее у них  в руках. И  я вдруг  понял, что,  разоблачая Матю, я только
помогаю ему и  большевикам, Но что  делать? Промолчать  - и дать возможность
Мате и Алмазову делать свои карьеры? Получать Ленинские премии?
     Александрийский перевел дух и продолжал:
     -  Тем временем  Матя  дотащил труп  Полины  до пруда и остановился.  Я
смотрел и думал - ну что он сейчас будет  делать? Привяжет к телу груз - и в
воду?
     Но вокруг не было ни одного камня  или железки - Матя  рыскал взором по
лесу - я понимал, как велико его отчаяние. Ведь если труп бросить в пруд, он
всплывет, а этого Матя боялся... И тут он увидел этот колодец.  И  сообразил
то, о чем догадались потом и вы.
     Он потащил труп  по плотине, а я последовал за ним, потому что пришел к
выводу, что буду вынужден убить Матвея Шавло, талантливого физика и молодого
человека, потому что иначе  я не могу предотвратить страшные последствия для
всех людей  на  Земле. У них будет ядерная бомба, и они покорят весь  мир! К
тому же  я не видел другого способа наказать человека,  убившего беззащитную
женщину...  убившего ее дважды - первый  раз  изнасиловав ее, когда она была
девочкой,  а  второй  раз  -  сегодня... -  Александрийский сглотнул слюну и
замолчал. Лидочка тоже молчала.
     - Он отыскал какую-то доску и  сам, провалившись чуть ли  не по  пояс в
воду, страшно ругаясь, дотащил тело до колодца и, встав сам на край колодца,
стал  перетаскивать  труп  через  край,  чтобы  кинуть  внутрь.  Слушая  эти
ругательства  и  видя нелепую  фигуру этого человека,  который, надрываясь и
пыхтя, склонился над колодцем, я понял, что у меня есть выход.
     Я достал  револьвер,  который взял  с  собой,  потому  что  намеревался
вернуть  его вам для передачи Альбине,  и  в  тот момент,  когда тело Полины
ухнуло  в  колодец,  а  Матя,  стоя на  краю  колодца,  склонился,  стараясь
разглядеть результаты своего труда, я выстрелил - когда-то я хорошо стрелял.
Он так и не узнал, что он умер.
     Он,  видно,  чувствовал  облегчение, что  отделался от Полины, и с этим
счастливым чувством умер...
     Внутренним взором  Лидочка увидела  эту сцену - она  же там  была почти
сразу после  смерти Мати. Но она допускала,  что, может  быть. Матя умер  не
сразу,  что  он мучился,  умирая  в  этом страшном колодце, лежа на холодном
трупе Полины...
     - Вы меня ненавидите? - спросил Александрийский.
     - Нет, - сказала Лидочка. - Я не могу вас судить. Я не могу осуждать ни
вас, ни Альбину...
     - Ни самого Матю?
     - Я никогда не думала, что так устану за эти дни.
     - Ну ладно, не надо говорить, если не хочется,- согласился профессор. -
Можно я доскажу вам, чем все кончилось? Или не хотите?
     - Доскажите.
     - Он без звука  исчез в колодце. Я даже не надеялся,  что получится так
ловко. Вы не представляете, как это было фантастично! Только что передо мной
пыхтел большой человек, и вдруг - тихо-тихо... Я кинул в колодец  револьвер,
по он не долетел и упал в воду.
     Я не мог пойти в воду и достать его - тогда было бы трупом  больше. Так
что мне оставалось лишь молиться, чтобы револьвер засосало в тину.
     - Но его нашли.
     - Нам повезло - если бы  не Альбина, мы бы уже были в тюрьме. Но вы  не
переживайте. Я всю вину взял бы на себя. И вам ничего не грозило.
     - Наивно! -  сказала Лидочка.- Неужели вы думаете, что Алмазов отпустил
бы меня? Он бы и Ларису Михайловну посадил, и уж наверняка - Альбину.
     -  Странная  женщина,  -  сказал Александрийский.-  Зачем  она  в  него
стреляла? Зачем ей было нас спасать?
     - Он  убил  ее  мужа,  - сказала  Лидочка. -  Сначала сказал,  что  она
должна... отслужить и купить его жизнь... а  потом убил мужа. И она знала об
этом, Она мстила ему.
     - Ужасно, - сказал профессор, - значит, он получил по заслугам.
     Машина набирала  скорость  -  близилась Москва, уже появились встречные
автомобили.
     Если сейчас не сказать, то не скажешь никогда.
     Лидочка открыла уже  рот, чтобы объяснить профессору, что каждый из нас
может брать на себя право распоряжаться лишь собстванной судьбой. Взяв же на
себя право судить и убивать, милейший профессор заодно приговорнл к смерти и
Альбину,  которой  Алмазов не  простил бы  пропажи  револьвера,  и  Лидочку,
которая была в этом обвинена и замечательно подходила  на роль  сообщницы  и
переносчицы трупов,  и, вернее всего, докторшу  Ларису  Михайловну,  которая
осмелилась  защитить профессора и Лидочку.  А может быть,  и всех обитателей
Санузии,   включая  астронома  Глазенапа  и  академика  Николая  Вавилова...
впрочем, нет, академиков у нас все же не убивают, Вавилову ничего не грозит.
     Но Лидочка не успела ничего сказать. Александрийский постучал в стекло.
Шофер остановил  машину. Александрийский опустил  стекло,  достал  деньги  и
велел шоферу купить букет астр, что стоял в банке рядом с женщиной, сидевшей
на скамейке у своего палисадника.
     Шофер открыл заднюю дверцу, передавая букет.
     - Это вам, - сказал Александрийский. - Я надеюсь, что вы навестите меня
в больнице, куда я отправляюсь без особых надежд на выздоровление.
     Букет пахнул дождем и горечью осеннего сада.
     Александрийский дал ей свою визитную карточку.
     Лидочка сошла  на  Октябрьской  площади -  отсюда  ей  на семерке  было
недалеко до дома.
     Она подождала, пока машина уедет, потом подошла к урне, хотела выкинуть
букет. Пьяный человек в заячьем треухе, слипшемся от дождя, сказал:
     - А  букет-то разве виноватый? Лучше мне отлай.  Пропью.  - И он весело
засмеялся.
     Лидочка отдала ему букет. Тут подошел трамвай.
     Лидочка не навестила Александрийского в больнице. Но знала, что он жив,
- к Новому году в "Правде"  она прочла о награждении ряда выдающихся ученых,
в том числе П. А. Александрийского недавно учрежденным Орденом Ленина.
     Черные  фигурки и  осколки так  и остались лежать в мешочке. У  Лидочки
оставалось странное чувство, что она - не более как временный хранитель этих
вещей и за ними придет их настоящий хозяин.
     Как-то  на  улице  она  встретила  Марту.  Та  сказала, что  президента
Филиппова  арестовали, а Лариса  Михайловна по-прежнему работает в  "Узком".
Больше ничего Марта не успела рассказать, потому что спешила на свидание.


Last-modified: Tue, 18 Jul 2000 13:29:32 GMT

Оцените этот текст: