запомните четыре цифры, дату Грюнвальдской битвы..." ===================================================================== Из за плеча Геннадия на письмо опустилась рука в черной кожаной перчатке. Вторая точно такая же рука каким то дьявольским стальным зажимом сдавила его горло. - Какая приятная встреча, Джин Стрейтфонд, сэр! - Владелица этих двух рук, мадам Накамура-Бранчковска, издевательски засмеялась. Гена почувствовал себя беспомощным: при малейшем движении стальной зажим сильнее сдавливал его горло. Между тем мадам Н-Б, спрятав письмо в укромном месте своего костюма, с силой, удивительной для женщины, повлекла тело Геннадия в расселину между скал. Товарищи Геннадия, Фил, Эсп, Зит, Гала и Акси не видели происходящего, занятые наблюдением за единственной стороной склона, по которой бандиты могли бы предпринять штурм вершины. Чайка Виссарион бесстрашно, не соразмеряя сил, бросилась на защиту своего друга, но силы были явно неравны - мадам увлекала мальчика в расселину. Однако в самый решающий момент в бой неожиданно вступил один из молодых красивых леопардов. Он прыгнул на спину хищнице рода человеческого и спас таким образом Гену Стратофонтова, то бишь Джина Стрейтфонда, от увлечения в расселину, где его, конечно, ждали серьезные неприятности. Освободившись от стального зажима. Гена отпрыгнул в сторону и увидел перед собой запоминающуюся картину: на ярко-зеленом ковре мха катались, сплетаясь, женщина в черной коже и пушистый леопард. Женщина была страшнее. Каким-то неженским усилием она отшвырнула леопарда, вскочила на ноги, дважды выстрелила в Гену и скрылась в темной расселине. Пули прошли мимо но, словно в ответ на эти выстрелы, заговорили внизу автоматы гангстеров. Гена бросился к своим. Все три летчика и две стюардессы заняли боевые позиции в скалах. Они ждали команды своего юного командира. Гена выглянул из-за скалы и увидел, как по желтому крутому склону лезут вверх Грумло и Пабст, Мизераблес и Латтифудо, Буллит и Тиу-Чан и еще не менее двух десятков мерзавцев. Эта атака напомнила ему эпизод из любимой когда-то, в детсадовский период, книги "Остров сокровищ": атака пиратов на крепость капитана Смолетта. Вспомнив этот эпизод, он подумал, что их положение гораздо серьезнее, чем у героев Стивенсона, - их окружает целый взвод суперсолдат, вооруженных современным оружием и умеющих им пользоваться. Помощи ждать неоткуда, помощь не предвидится. Кроме чайки Виссариона, у них здесь только два союзника - два молодых неопытных леопарда. Кстати, где же эти леопарды? Он оглянулся и ахнул. По стволу гигантского дерева на лужайку спускались молодые леопарды, но не два, а шесть! Шесть грациозных и сильных зверей с умными и какими-то очень знакомыми глазами. Очередная догадка молнией промелькнула в голове мальчика. Он посмотрел внимательно на столь знакомую ему важно-благожелательную осанку, и расцветку шерсти не очень-то леопардью, а скорее просто кошачью, на пушистые хвосты этих животных и понял, что это - дети Пуши Шуткина, достославного боевого кота, которому он в течение последнего года имел честь предоставлять стол и кров. - Уж не детей ли своего друга Шуткина я вижу перед собой?! - воскликнул Гена, и молодые леопарды тут же подтвердили его догадку. При имени своего достославного родителя они радостно замяукали, запрыгали, и каждый из шести счел своим долгом дружески потереться головой о Генин бок, отчего бок стало немного саднить. Затем леопарды выгнули спины, подняли трубами свои пушистые хвосты (ну, вылитый папа!) и всем своим видом показали, что они готовы принять участие в битве. - Друзья, - сказал Геннадий летчикам. - Эти молодые животные - наши союзники! Кроме того, в нашем распоряжении чайка-связной. - Он повернулся к Виссариону и обратился к нему с просьбой: - Дружище Виссарион, сможете ли вы имитировать человеческую фразу "Чаби Чаккерс, на помощь!"? - Чаби Чаккерс, на помощь! - проорал Виссарион довольно похоже. - Браво, дружище! В таком случае летите к морю и кричите эту фразу без остановки. А мы попробуем прорваться. - Он посмотрел на часы: - У нас в запасе ноль часов пять минут. - Ах, Гена, - проговорили Гала и Акси, внимательно глядя на него своими большими зурбаганскими глазами. - Какой вы удивительный, удивительный, просто удивительный мальчик! Гена собрал все силы, чтобы не побагроветь под этими взглядами, но все-таки побагровел. - Мисс Гала и мисс Акси, - сказал он учтиво, но все-таки звенящим от волнения голосом, - я самый обыкновенный, самый обыкновенный, обыкновеннейший подросток. Ну, вот вам, дорогой читатель, дополнительный штрих к портрету нашего героя. Каково? По излюбленному выражению Валентина Брюквина, как говорится, "ноу комментс". Справившись с волнением. Гена сделал знак леопардам, и они все семеро (молодые Шуткины плюс Стратофонтов) собрались в кружок, голова к голове, как это делают шведские хоккеисты перед началом игры. Гена что-то шепнул леопардам, и те мгновенно исчезли. Оставшиеся секунды Гена потратил на совещание с летчиками. Мерзавцы, надо и им отдать должное, умели брать штурмом вершины гор и даже укрепленные замки. Они очень даже замечательно умели применяться к местности, маскироваться, ползти по-пластунски, прикрывать огнем перебежки и перебегать открытые для обстрела пространства. Они знали, что самую большую опасность для них представляет крутой и открытый склон, поросший желтыми цветами. Им необходимо было пересечь этот склон для того, чтобы скрыться затем в узком ущелье между скал и оттуда уже сделать решающий бросок. Они рассчитывали на неопытность своих противников и решили ошеломить их массированным огнем, как только выйдут на желтый склон. Кроме того, они знали, что их страшный вождь, мадам Н-Б, каким-то дьявольским, доступным только ей одной путем проберется в тыл к окруженным. Не знали мерзавцы, что мадам-вождь, стеная от боли, висит сейчас, зацепившись за корни дерева Сульп над живописной, но ужасной пропастью. Итак, они быстро шли вверх по желтому склону и вели страшный огонь по вершине, то и дело вставляя новые кассеты в свои автоматы. Странное дело: им не отвечали. Они прошли уже половину склона - ни одного выстрела сверху. Наконец они ринулись вперед и добрались до спасительных скал. Быть может, у беглецов уже нечем стрелять? - Сейчас, ребята, мы их возьмем тепленькими, - прохрипел Пабст. - Бифштекс, три картошки и два помидорчика... Он захохотал, похлопывая себя по ляжкам, и вдруг завопил от ужаса. На него со скалы, растопырив страшные лапы и жутко шипя клыкастой пастью, падал леопард. Спасительные скалы оказались западней для гангстеров. Шесть леопардов бросились на них и взялись терзать мерзавцев без всякого разбора. В тесноте скального убежища пустить в ход огнестрельное оружие было невозможно. Один за другим вылетали растерзанные, обезумевшие от боли и страха мерзавцы назад на желтый склон, и здесь они попадали под огонь отступающего маленького отряда смельчаков. Маленький отряд благополучно пересек желтый склон и углубился в джунгли. Они бежали что есть силы к морю. Море, превращавшее остров в естественный капкан, могло стать и дорогой к спасению. ...Прошло немало времени, прежде чем они увидели бухту. Там был длинный дощатый пирс и возле него несколько лодок и большой мореходный катер, на котором, вероятно, и прибыла вчера на остров атаманша. Несколько парней в плавках беспечно валялись на пирсе в окружении множества жестянок из-под пива. Застать их врасплох? Попытаться захватить катер? Опасно. Кто знает, сколько охраны внутри катера и на берегу? Шансов на успех очень мало, однако и других вариантов не видно... Как вдруг Геннадий схватил за руку командира экипажа: - Стоп, Фил! Не стреляй! Взгляни-ка! В северной части бухты, затененной прибрежными скалами, бороздили воду шесть дельфиньих плавников, а над ними кружил не кто иной, как Виссарион, не кто иной, как чайка-посыльный Виссарион. Он кружил и кричал, и кричал, и кричал, но за шумом пальм его не было слышно. Что касается дельфинов, то они явно плавали не просто так, они плавали отчетливыми кругами, и в конце круга каждый из них высоко выпрыгивал из воды, явно показываясь. Геннадий внимательно вглядывался в крутые лбы и лукавые клювы этих морских человеков. Он заметил, что они очень молоды, хоть и огромны. Что-то чрезвычайно знакомое и милое почудилось ему в манере их прыжков, и вдруг очередная молниеносная догадка (какая уже по счету за этот день!) пронзила его. - Друзья мои, мы спасены! Перед вами дети моего старого друга Чаби Чаккерса! Они посланы нам на помощь! - Сколько же вам теперь лет, Герман Николаевич? - спросила Даша Вертопрахова одинокого гиганта островитянина, который, несмотря на свою чрезмерно длинную растительность, от общения с людьми приобрел уже человеческий облик, более того - облик русского человека. - Не знаю, малютка, - вздохнул гигант и погладил девочку бронзовой рукой по золотистой голове. - Могу сказать лишь, что чувствую себя сейчас значительно лучше, чем на купании в Баден-Бадене, малютка. Они вдвоем, бронзовотелый старый гигант и стройная девочка переходного возраста, прогуливались, беседуя, по восточному берегу ГФ-39, по маленькой плантации каких-то странных кактусообразных растений, от коих исходил весьма приятный аромат. - Любопытно было бы узнать, что за растения вы выращиваете в своем уединении, любезный Герман Николаевич? - поинтересовалась Даша. - О, это чрезвычайно редкие растения, малютка, - сказал Фогель, - и выращиваю я их не из плотоядных побуждений, а лишь ради их запаха и дивной смолы, так напоминающей родную Прибалтику. Это растения "гумчванс", малютка. Я привез их семена еще из Перу в 1917 году... - Как! - вскричала Даша. - Да, знаете ли вы, любезный Герман Николаевич... И она рассказала одинокому островитянину об изысканиях его ленинградского родственника Питирима в области идеальной еды" Сообщение это очень взволновало Фогеля. Как?! Его трудолюбивый двоюродный племянник нуждается лишь в каких-нибудь нескольких граммах смолы "гумчванс" для завершения своих гениальных опытов, а у него здесь этой смолы в избытке?.. Даше даже показалось, что одинокого островитянина потянуло куда-то вдаль, может быть, даже в родной город, на канал Грибоедова... Вдруг! - Пароход! - закричала, едва ли не завизжала Даша. - Герман Николаевич, взгляните - на горизонте пароход! Штормило. Косматые волны шли чередой с юго-востока и разбивались о коралловые рифы в километре от острова, но тем не менее на горизонте действительно было отчетливо видно белое пятнышко - пароход! - Удивительно, - сказал Фогель. - Вот уже десять цветений "гумчванс" я не видел на горизонте ни одного парохода. Мой остров, малютка... "Малютка" его не слушала. Она неслась со всех ног к штабу экспедиции, где вот уже несколько часов разбирались различные варианты спасения. Юрий Игнатьевич Четверкин, Г. А. Помпезов, Фуруруа Чуруруа, папа Эдуард, баба Маша и мама Элла вкупе с английским пастором, итальянским коммивояжером и отцом семейства хиппи совещались, потягивая напиток, настоенный на смоле "гумчванс". Обстановка была идиллическая, а положение между тем вполне серьезное. Пищевых ресурсов атолла ГФ-39 хватило бы всем пассажирам "ЯКа-40" на 3-4 полновесных обеда и на столько же завтраков. Разумеется, рядом был океан с его неистощимыми ресурсами, но для того, чтобы обеспечить всех рыбой или моллюсками, нужна была бы целая артель рыбаков такого класса, как Фуруруа Чуруруа. Кроме этого вопроса первичной важности, всех, разумеется, беспокоили и другие важные вопросы. Ведь не моллюсками же одними, не кокосами, не рыбой же жив человек. В частности, необходимо было довести до сведения человечества весть о преступлении международной мафии, о захвате бандитами национального достояния Больших Эмпиреев. Короче говоря, надо было выбраться. Каким образом? Разбирались два основных варианта. Первый заключался в том, что вождь Фуруруа Чуруруа на своем стремительном каноэ скользит к ближайшим центрам цивилизации и вызывает помощь. Второй состоял в строительстве на атолле собственного плавсредства, способного вместить всех пострадавших. Надо ли говорить о том, сколько минусов было у этих двух вариантов? И, между прочим, главный минус был у всех перед глазами - лохматые валы, свирепеющий с каждым часом океан. И вдруг прибежала Даша Вертопрахова с криком: "Пароход, пароход!" Все вскочили, взбежали на малый холм ГФ-39 и впрямь увидели среди волн какое-то белое судно. Увы, оно было слишком далеко и по всем признакам не собиралось подходить ближе. Сигнализировать выстрелами? Бессмысленно. В шуме океана моряки не услышали бы даже голоса солидной пушки. Ракетами? Но ракет не было. Дымом, как в старину? Что ж, можно и попробовать, но увидят ли? И, наконец, плыть к этому далекому белому пароходу, который по неизвестной причине дрейфует на траверзе ГФ-39... Такая задача была по плечу лишь одному человеку, и все молча повернулись к интеллигентному вождю Фуруруа Чуруруа. Но даже этот незаурядный человек, в мужестве которого нам не приходится сомневаться, усомнился в своих возможностях. - Медам и мсье, я могу попытать счастья на своем стремительном каноэ, но, увы, я не уверен, удастся ли мне преодолеть рифовое кольцо, а оставлять вас одних... Все обратили теперь взоры к кипящему в белой пене рифовому кольцу и ахнули: в этих ужасающих водоворотах мелькала темноволосая голова и оранжевый спасательный жилет одинокого пловца. - Кто этот удивительный смельчак? - вскричали все присутствующие. - Это Валентин Брюквин, наш одноклассник, - тихо сказала Даша Вертопрахова. Лицо ее было чрезвычайно бледным, но круглый, как солнечный зайчик, румянец гордости за свой класс прыгал с одной бледной щеки на другую и освещал ее синие глаза. ...Это был "звездный час" Валентина Брюквина. Фыркая и отплевываясь, он плыл вольным стилем, уже за страшным рифовым кольцом, но все еще не видя за водными валами своей цели - белого парохода. "Доплыву или не доплыву, но подвиг уже налицо, - думал Брюквин и фыркал в наветренную сторону. - Ноу комментс!" Между прочим, он был не лишен самоиронии - ведь плыл-то все-таки он не за подвигом, а для того, чтобы помочь товарищам по несчастью. Он плыл среди страшной стихии, этот скромный и смелый мальчик, и проявлял к себе самоиронию, то качество, без которого ни один человек не может называть себя джентльменом. Временно исполняющий обязанности капитана научно-экспедиционного судна Академии наук "Алеша Попович" Олег Олегович Копецкий стоял в рубке, глядел на пенные гребни волн застывшим взглядом и бормотал себе под нос: ...Там Зевс, как бык, в бурунах пенных вод Уносит в сумрак нежную Европу... Качка была основательная. "Попович" шел малым ходом, таща за собой трал по гребню подводной коралловой гряды. - Олег Олегович, - всунулся в рубку радист. - Капитан из Ленинграда запрашивает: вираем уже трал или еще не вираем? - Отвечай капитану, - сухо сказал Копецкий. - "Там Зевс, как бык, в бурунах пенных вод уносит в сумрак..." - Человек за бортом! - закричал, не веря своим глазам, рулевой. - Олег Олегович, человек за бортом! С большой зеленой волны скатывался, словно животом на санках, человек в оранжевом жилете. - Аврал, - коротко сказал и. о. капитана и забыл про стихи. ГЛАВА X, в которой идут в ход мокрые деньги Смешно сказать, но первое, что увидел Гена на набережной Оук-Порта, был его собственный памятник. Он помнил о пристрастии эмпирейцев к скульптурному искусству, о бесчисленных мраморных, бронзовых, чугунных и гранитных конях, львах, дельфинах, наядах, не говоря уже о величественном памятнике его собственному предку, но предположить, что островитяне успели за истекший год сваять памятник его собственной, еще не вполне сформировавшейся персоне, он не мог. И вот, подплывая верхом на Бинго Старе, первом сыне Чаби Чаккерса, к набережной волшебного Оук-Порта, он вдруг увидел свою собственную бронзовую фигуру. Поистине это был первый в мире памятник юному существу в расклешенных джинсах. Даже музыканты ансамбля "Битлз" еще не удостоились такой чести. Признаться, Гена рассердился. С раннего детства он не уставал повторять, что ему "наплевать на бронзы многопудье", и вот на тебе - собственный памятник. Он даже слегка похолодел, вообразив реакцию сестер Вертопраховых на этот монумент. "Заберу его с собой и спрячу в ванной", - решил ни и оглянулся. Все его спутники торжественной кильватерной колонной вплывали в бухту. Гала верхом на Элле, Акси верхом на Арете, Фил на Хиле, Эсп на Коубзоне, Зит на Дилане. Чайка Виссарион прикрывал караван с воздуха. Вдруг какое-то мощное, как торпеда, тело описало стремительную окружность и затормозило рядом с Бинго Старом. Вскрикнув от радости. Гена соскользнул в воду, чтобы заключить в объятия своего верного Чаби Чаккерса, отца этих шестерых красавцев. - Привет, Генок, - смущенно зафыркал Чаби. Он всегда старался смущенным пофыркиванием прикрыть переполнявшие его добрую душу чувства. - Дико рад тебя видеть, кореш. Я послал своих ребят с этой птичкой на поиски, и вот ты здесь. О. К.! - Чаби, дорогой, твои ребята явились как раз вовремя! Как я рад снова увидеть тебя и милый моему сердцу Оук-Порт! - Гена не мог скрыть своих чувств ничем. - Однако, Чаби, знаешь ли ты, что все наши улетели с острова Фео в неизвестном направлении? Я очень волнуюсь... - Не волнуйся, старина, - сказал Чаби Чаккерс. - Там все в ажуре. Их подобрал всех до единого корабль науки "Алеша Попович". Сейчас сюда топают. Смотри, тебя здесь ждут. По мраморной лестнице к морю с распростертыми объятиями бежала живописная толпа эмпирейцев, в которой Гена увидел множество знакомых лиц - и Рикко Силлу, и Пафнутти Кучче, и Токтомурана Джечкина, и Фирцига, и Градуса, и др., и др. Грянул оркестр. Мокрый мальчик взлетел в воздух. Пафнутти Кучче залез на постамент и, держась могучей рукой за бронзового мальчика, закричал: - Ура! К нам прибыл наш любимый Джинадо! Праздник, посвященный открытию национального музея, объявляю открытым! По просьбе трудящихся четыре выходных дня этой недели соединяются с тремя выходными днями будущей недели! Открыть все фонтаны! Ликующая толпа подхватила и его, увесистого премьера, качать! Качали долго. Гена и Пафнутти иногда встречались в воздухе и обменивались рукопожатиями. Гена изловчился и как-то раз на высшей точке подброса обхватил премьера за шею и шепнул ему: - Дорогой Пафнутти, распорядись прекратить качание наших тел! Мне необходимо немедленно связаться по телефону с Ленинградом. Качание было приостановлено, и Гена вместе с премьером, похожим на пушечное ядро, румяным и энергичным, пустились бегом по площадям и переулкам столицы к телефонной станции. - Увы, господин премьер министр, - сказала со вздохом красавица телефонистка, - я вынуждена вас огорчить. Республика превысила свой лимит по телефонным разговорам в сто семьдесят семь раз. Долг республики по телефону составляет восемьсот тысяч велюров, что в перерасчете на доллары... - Не надо! Не надо! - замахал руками Пафнутти Кучче. - Не надо перерасчетов! Слышать не могу всей этой финансовой мороки! Научились считать, ишь ты! Велюр - самая красивая валюта в мире! Его нельзя ни на что пересчитать! - Увы, - вздохнула красавица телефонистка. - После праздников телефонная станция конфискует государственный бланк. Увы, господин премьер-министр. Увы! - Она пленительно улыбнулась Геннадию: - Увы и вам, наш юный кумир Джинадо Стратофудо. - Мокрые деньги вас устроят? - спросил Геннадий и извлек из своих джинсов рубль, франк и несколько зурбаганских зуров. - Подходяще! - повеселела красавица телефонистка и взялась за соединение с Ленинградом. Дело это было нелегкое - весь мир пересчитывал свои деньги, и поэтому шум по всем каналам стоял страшный. Геннадий тем временем рассказывал своему высокопоставленному другу всю историю сундучка, в котором что-то стучит. - ...И вот, ты понимаешь, Паф, письмо Питирима Кукк-Ушкина находится сейчас в опасных руках Накамура-Бранчковской. От этой особы можно ждать всего. Я не удивлюсь, если она завтра же окажется в Ленинграде. Что такое дата Грюнвальдской битвы? - Быть может, это шифр? - предположил премьер-министр. - Может быть, шифр какого-нибудь сейфа? - Да-да, вполне возможно... - задумчиво проговорил Гена. - Питирим Кукк-Ушкин мог специально для этого дела сконструировать какой-нибудь особенный сейф. - Товарищ Стратофудо, поговорите с Ленинградом, - вдруг равнодушным голосом сказала телефонистка-красавица, как будто ей ничего не стоило пробраться сквозь хаос мировой валютной системы. Гена бросился, схватил трубку, заорал "алло-алло" и вдруг очень близко услышал спокойный мужской голос: - Кандидат технических наук Рикошетников Николай Николаевич слушает вас. - Николай, вы знаете дату Грюнвальдской битвы? - срывающимся голосом спросил Гена. - Как всякий культурный человек, - сказал капитан Рикошетников. - Знаю. Одна тысяча четыреста десять. Вечером Геннадий ужинал в кругу своих близких эмпирейских друзей в ресторане на крутом бастионе крепости Оук-Порта. В связи с финансовыми трудностями республики на столе не было никаких деликатесов, только скромная местная пища: устрицы, лангусты, крабы, белая икра доисторической рыбы целаканта, эскарго, авокадо, грейпфруты, цитронеллы и лайм-тоник. - Конечно, было бы недурно, если бы в сундучке оказались кое-какие материальные ценности, - сказал "лучший футболист вселенной" Рикко Силла. - Мы бы построили на них огромнейший футбольный стадион. Больше, чем "Маракана" в Рио-де-Жанейро. Вся республика поместится и еще пригласим зурбаганцев. - Да-да, стадион! - поддержал его пылко бывший президент и вратарь национальной команды, а ныне парикмахер Токтомуран Джечкин. - Только не такой уж большой. Надо оставить средств для огромной, самой большой в мире парикмахерской. Чтобы весь мир ездил к нам стричься! Гена вдруг заметил, что Рикко Силла помрачнел и посмотрел на Джечкина с несвойственной ему агрессией. - Стадион стадионом, парикмахерская парикмахерской, а построить надо огромную телефонную станцию, - веско заметил премьер министр. - Никаких парикмахерских и никаких телефонов! - Рикко Силла брякнул по столу своим самым красивым в мире кулаком. - Никаких стадионов и никаких телефонов! - выдал свои истинные намерения Токтомуран Джечкин. - Детский период истории кончился! Хватит играть, пора стричься! - Никаких стадионов и никаких парикмахерских! - Премьер министр ладонями выбил дробь, не хуже джазового барабанщика. - Нам нужна связь! Огромный телефон решит все проблемы! Все трое мрачно посмотрели друг на друга. Ой, как Гене это не понравилось! Год назад такая сцена между тремя закадычными друзьями была бы просто немыслима. - Друзья, не ссорьтесь! - сказал он им, умудрившись положить две свои руки сразу на три плеча. - Иной раз культурные ценности бывают гораздо важнее материальных. Все трое посмотрели на Гену, и их взаимная неприязнь тут же рассеялась. - Устами мальчика-героя подчас вещает Истина, - произнесли они все трое старинную эмпирейскую народную поговорку и улыбнулись, и искорки из восьми дружеских глаз, не разделенных даже на пары, а соединенных в одно красивое загадочное созвездие, поднялись над ночным Оук-Портом, чтобы присоединиться к бесчисленным звездам мироздания, и на этом наша повесть закончилось, оставив место лишь для трех небольших эпилогов. ЭПИЛОГ I Каковы, однако, законы приключенческого жанра! Да и можно ли вообще называть их законами, если мы на одной странице повести можем скакнуть с бастиона крепости в Оук-Порте в камеру хранения Витебского вокзала, что на Загородном проспекте Ленинграда (следующая остановка "Технологический институт")? Из такой невероятной романтики - сразу в обыкновенную прозу, на Витебский вокзал. А ведь слово "Витебск", между прочим, не такая уж и проза. Великий художник Марк Шагал, например, показал нам такой фантастический Витебск, что ни один писатель-приключенец за ним не угонится. Ну, впрочем, это к слову, мы и гнаться за Шагалом не собираемся. Мы входим в зал камеры хранения вслед за сутулым старичком-дачником. Знаете, бывают такие старички-дачники в побелевших от старости по швам прорезиненных плащах, в обвисших шляпах из рисовой соломки, с двумя тремя саженцами в руке и с ведерочком чернозема. Таков и наш старичок, эдакий отставной Букашкин, приятель поэта Андрея Вознесенского. Он направился в серые коридоры автоматических камер, смирно поставил свое ведерочко на кафельный пол возле одной из них, засунул пальчик в вязаной перчатке в диск и тихо набрал дату Грюнвальдской битвы - тысяча четыреста десятый год. Дверь камеры открылась, и старичок достал оттуда сундучок. Извините, любезный читатель, за неуместную рифму. Тут нервы старичка малость сдали, и он, воскликнув что-то на неизвестном языке, мягко опустился на пол, откуда и был поднят железной рукой капитана Рикошетникова. Рядом с Рикошетниковым находился его новый друг, участковый уполномоченный милиции Бородкин В. П. "Вот ведь какая штука, - думал Бородкин, - передо мной обыкновенный старичок, никакой не чудак, не фантазия. Ни малейших поползновений к проверке не вызывает. А ведь не подошли бы, не проверили, и улетела бы птичка". Капитан Рикошетников между тем деликатно и осторожно снял с лица "старичка" тончайший пластиковый грим и обнажил сатанински красивое лицо Накамура-Бранчковской. - Браво, мадам! Ко всем вашим прочим талантам прибавился талант трансформации. - Я протестую! - слабо сказала уставшая от борьбы за власть женщина. - Протестую против насилия над пенсионером. - Пройдемте, товарищ, - мягко сказал Бородкин. - Сорри, дорогой товарищ, сюжет не терпит задержек. Он увел "пенсионера" в соответствующие глубины Витебского вокзала, а капитан Рикошетников с заветным сундучком под мышкой вышел на Загородный и кликнул такси. Случилось так, что я как раз ехал мимо на своем "Жигуленке" и, пользуясь правом старого знакомства, пригласил капитана Рикошетникова в машину. - Вот, - сказал он, похлопывая по сундучку. - Скоро увидим, что там такое. - Сегодня же и увидим, - сказал я. - Вас давно уже все ждут на улице Рубинштейна. - Кто это все? - удивился капитан. - Все герои нашей повести, начиная с Гены Стратофонтова. - Позвольте, но я только несколько часов назад говорил с ним по телефону. Он еще не мог прилететь с Больших Эмпиреев! Не говоря уже о других, которые плывут на " Алеше Поповиче"... - Простите, но это небольшой авторский произвол, - смущенно сказал я. - Мы сейчас переедем с вами из Первого Эпилога во Второй. Садитесь! ЭПИЛОГ II Под медной лампой, сделанной из кормового корабельного фонаря, всем нашлось место: и детям переходного возраста, и их сорокалетним родителям, и старшему поколению. Был здесь даже вновь обретший родину и вторую часть своей фамилии Герман Николаевич Фогель-Кукушкин, одетый во вполне приличную серую пару из магазина "Великан ". - Я волнуюсь, малютка, - шептал он Даше Вертопраховой. Все немного волновались, несмотря на свои стальные нервы. Даже автор малость суетился. Итак, Гена вынул из-за пазухи свою заветную трубочку, сделанную из нежного отростка дерева Сульп и подул! Раздались эти странные звуки, уже дважды описанные в повести, и сундучок спокойно и непринужденно раскрылся. Древними, пустынными временами дохнуло изнутри. Все смолкло. - Гена, доставайте ценности. Это ваше право, - дрожа от волнения, сказал автор. Ценности оказались к_у_л_ь_т_у_р_н_ы_м_и!!! Это было письмо пона трем его сыновьям: Мису, Маку и Тефя, - написанное на клочке древней кожи. =========================================================== Письмо пона О сыновья благородные, милые дети! К вам обращается пон-прародитель, душою смущенный. Пойман был нами сегодня в капкан хитроумный Мамонт ужасный, приплывший сюда издалека. Дети родные, мы вместе сражались с жестоким пришельцем, Мы не дрожали пред пастью его, что дышала вулканом. Мис-весельчак, ты всадил ему дротик под ребра! Доблестный Мак укротил его рык преотличнейшей глыбой! Ловкий Тефя, подобравшийся сзади, пришпилил Острым ножом его ухо к подножию Сульпа. Мне, смельчаки, вы оставили дело пустое - Просто добить исполина любимой мотыгой. Ныне победу великую праздновать мы собралися... Что ж я ловлю в ваших взглядах раздора летучие тени? Шкуру вы стали делить побежденного зверя, Ввергла вас в ссору лихую простая дележка. Мис пожелал себе сделать из шкуры кафтаны, Чтобы гулять, поражая вокруг всех гагар и дюгоней Мак вознамерился сделать из шкуры каноэ, Чтобы к сиренам на Фухс добежать побыстрее. Даже милейший Тефя разгорелся гордыней, Хочет из шкуры он всей понаделать игрушек, С ними в дубравы уйти, своих обезьян потешая. Вижу я, Мис-весельчак, как ты ищешь глазами свой дротик. Доблестный Мак, ты уж взялся руками за жуткую глыбу. Ловкий Тефя, отпусти своих замыслов рой Из красивой головки на волю! Дети, не ссорьтесь, не хмурьтесь и шкуру делите по чести! Дети, мы очень слабы перед грозной игрою природы! Если поссоритесь вы меж собою, будете втрое слабее. Будущий мамонт, приплыв из косматых пространств на любимый наш остров, По одному вас пожрет без труда и за милую душу. Вот мой завет, прародителя пона. Ребята! Вместе сражайтесь и в мире делите победную шкуру! Если же схватитесь вы меж собою в постыднейшей склоке. Вам не видать ни сирен, ни макак, ни дюгоней прелестных! Сами себя вы погубите в мрачных сраженьях, Радостей жизни и юных утех не изведав. Мир и согласье! - взывают к вам звезды. Мир и согласье! - вам волны гремят. Мир и согласье! - это ваш воздух. Мир и согласье между тремя! =========================================================== После ознакомления с древнейшим человеческим документом за столом Стратофонтовых воцарилось неопределенное молчание. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что на какую-то долю минуты к этому молчанию присоединились и вы, многоуважаемый читатель. Дружище читатель, уж не испытали ли вы легкого разочарования? Уж не хочется ли вам вместе с сестрами Вертопраховыми еще раз заглянуть в глубь сундучка: нет ли там чего-нибудь кроме? Я переглянулся с капитаном Рикошетниковым, и кандидат технических наук встал с легкой, но умной улыбкой. - Друзья мои, - сказал он, - мне показалось, что вы испытали сейчас мимолетное разочарование. Друзья, не закралось ли в ваши сердца легкое сомнение: дескать, стоило ли тонуть в океане и подвергаться смертельным опасностям ради небольшого клочка мамонтовой шкуры? Друзья мои, как опытнейший из вас путешественник и приключенец, я торжественно заявляю: стоило! Во-первых, друзья, культурную и гуманистическую ценность этого письма из глубины веков трудно преувеличить. Никакие "атомные бриллианты", никакие самые невероятные материальные сокровища не стоят даже двух слов призыва к миру, а здесь перед нами целый монолог, и чей - прародителя пона, древнейший и мудрый, несмотря на свою простоту, призыв: живите в мире, люди планеты! Во-вторых, не показалось ли вам невероятным то, что эта темная клинопись на мамонтовой шкуре понятна нам всем от слова до слова, что она как бы ЗВУЧИТ внутри нас? Друзья, поверьте мне, что и материальная ценность этого загадочного письма из глубины веков превышает стоимость десятка, а то и сотни британских музеев. И в третьих... - капитан Рикошетников затянулся из своей трубки, окутался запахом гремучей смеси своих табаков, выпустил дым, похожий на султан Ключевской сопки, и сквозь этот дым улыбнулся Гене Стратофонтову таинственно и дружелюбно. - А в-третьих, Гена, надеюсь, вы не забыли, какие необычайные чувства, какой странный подъем интуиции охватили вас у подножия дерева Сульп? Вы не забыли, какая НЕВЕРОЯТНАЯ идея пришла вам тогда в голову? А не кажется ли вам всем, друзья, что в тот миг Гена Стратофонтов, а вместе с ним и все мы стоя ли на пороге следующего и, может быть, самого фантастического приключения? Спасибо, уважаемые друзья. Я кончил. За столом, среди персонажей, воцарилось ликование. Нет, не зря тонули в океане и подвергались смертельным опасностям - маленькому народу Больших Эмпиреев этот сундучок явно не повредит! Нет, не зря, не зря, не зря произошло все, что произошло. А что будет дальше? Что будет дальше? Ликование еще более усилилось, когда узнали, что Питирим Филимонович вместе со своим ближайшим другом, продавщицей молочного магазина Дорой Семеновной Клобс, принесли к пиршеству целую огромную кастрюлю с первой порцией только что синтезированной и уже облагороженной смолой "гумчванс" универсальной еды. Все персонажи весьма оживились, а особенно животные, среди которых был и ирландский сеттер Флайинг Ноуз, который не играл в нашей повести никакой роли, а только лишь иногда оживлял картину. Все получили по нескольку кругляшков, все попробовали, и всем очень понравилось. Мало того, все нашли, что эта универсальная еда чрезвычайно напоминает какую-то вкусную обыкновенную еду. Тут Питирим Филимонович слегка заволновался. И помрачнел. - Скажите, а сколько будет стоить ваш продукт? - поинтересовались некоторые из присутствующих. - Десять копеек килограмм, Не дороже картошки. - ответил Питирим. - Эврика! - воскликнули тут дети. - Да ведь это же печеная картошка! Взрослые смущенно переглянулись; дети были правы - синтезированная за сорок лет универсальная еда в точности напоминала очень вкусную, но обыкновенную печеную картошку. Дора Семеновна Клобс хлопотливо бросилась к Питириму Филимоновичу. - Оставьте меня! - рявкнул тот. Он сидел неподвижно, белый как мел. - Дружище Питирим! - обратился к нему Юрий Игнатьевич Четверкин от лица всех присутствующих, включая автора. - Ты сделал большое дело! В конце концов, мир только выиграет от того, что в нем будет больше печеной картошки! Улыбка старого авиатора была так простодушна и заразительна, что и Питирим Филимонович невольно улыбнулся. Ликование в квартире Стратофонтовых разгорелось с новой силой. ...Мы завершаем наш Второй Эпилог маленьким эпизодом. В разгаре ликования наш главный герой Геннадий тихонько проследовал в ванную комнату. Он хотел убедиться, достаточно ли надежно укрыта вафельными полотенцами его бронзовая копия. Ведь если ее ненароком увидят сестры Вертопраховы, особенно Наташка, не оберешься тогда издевательств. Он тихо открыл дверь и увидел Наташу, а перед ней самого себя в бронзовом варианте. Все полотенца были удалены и валялись на полу. Наташа что-то сердито говорила скульптуре, как будто отчитывала его самого. Гену Стратофонтова, предупреждала ее поднятым пальцем и даже топала ножкой, а потом приблизилась и поцеловала ее в бронзовую щеку. Гена неслышно прикрыл дверь, прошел по полутемному коридору, подпрыгнул к потолку и повис, ухватившись за крылышко маленького купидона. Там уже висел его сверстник, одноклассник и наперсник детских игр Валентин Брюквин. - Давно висишь? - спросил его Гена. - Минут пять, - ответил Валентин. - Ох, ломает, ломает нас переходный возраст, - проговорил Гена. - Ноу комментс, - заключил Брюквин. ЭПИЛОГ III Теперь, когда все так благополучно разрешилось, нас могут спросить: все ли персонажи пристроены и не брошен ли нами на произвол судьбы злополучный Сиракузерс? Ну, акула мясного бизнеса, ну, воротила фондовой биржи, но ведь оставили-то мы его привязанным к пальме крепкими бандитскими ремнями, а это все-таки не совсем гуманно. Любезный гуманный читатель, успокойтесь - воротила отвязан. На острове Фео давно уже создан филиал фирмы "Интер-миллионер-сервис", который приглядывает за акулой. Акула же все забыл, ничего не помнит, никакого острова вокруг не осознает, весь день он бродит среди своих "реликтов памяти", плачет и смеется, вспоминая бандитскую юность и коммерческую зрелость, а вечером просит привязать его к полюбившейся пальме, что охотно выполняют мирные служащие ИМС Пабст и Грумло. Словом - идиллия. КОНЕЦ