лькали рыжие, огненные пятна - это мчался ирландский сеттер Флайинг Ноуз, друг Пуши Шуткина. Еще через секунду сам Шуткин спрыгнул неизвестно откуда на теннисную сетку и сделал лапой жест - внимание! Наташа Вертопрахова возмущенно топнула ножкой: прерывался матч, уплывала прямо из рук долгожданная победа над Геннадием Стратофонтовым! - Брюквин, что вы скажете по этому поводу? - Нет комментариев, - без интонации ответил Валентин и отступил в сторону, гордо играя трехглавым мускулом бедра. Не прошло и минуты, как на теннисном корте появилось еще одно животное - клочковатый пудель Онегро влетел с несвойственной ему прытью, галопируя передними лапами и тормозя задними, разбрасывая клочьями пену и волоча за поводок своего задыхающегося хозяина Питирима Кукк-Ушкина. - Товарищ Стратофонтов, я вас ищу! - вскричал нелюдимый "инвентор" и бросился вдруг перед мальчиком на колени. Трибуны разразились аплодисментами. Многие смахнули слезы с пожелтевших от грима щек. - Вот за что я люблю теннис, - сказал ветеран сцены Даульский ветеранке Крошкиной. - Какая неожиданная драматургия! В третьем сете врывается старик и падает перед чемпионом на колени! Великолепно! Даже в классике такого не бывает. Там всегда знаешь наперед, что Сильву Мореску задушат из ревности. - Питирим Филимонович! - воскликнул мальчик. Вы на коленях? Перед несовершеннолетним? - Оставьте меня! - властно сказал Кукк. - Дайте мне сказать! - Не вставая с колен, он быстро причесался оловянной расческой и заговорил с совершенно невероятной экспрессией: - Дети, и вы, ветераны сцены, и вы, разумные звери, включая птиц, и вы, шуршащие нежной листвой деревья, и вы, розовеющие небеса, и ты, Онегро, живое воплощение моих сорокалетних трудов, - все присутствующие, знайте, что Питирим Филимонович Кукк-Ушкин совсем не вредный человек! Много лет, поддавшись поверхностному, но магическому чувству тщеславия, я сторонился общественности и даже зарекомендовал себя мизантропом, но вот сегодня произошел перелом. Кому я обязан этим переломом? Вам, товарищ Стратофонтов, мужественный потомок командира моего предка флотского лекаря Фогель-Кукушкина, вашему примеру, дорогой товарищ юный пионер! Вот именно благодаря вашему примеру я понял, что истинный смысл моей жизни состоит не в будущих монументах и каналах моего имени, а именно в том, к чему вы призывали через закрытые двери, - к служению идеалам, человеческой цивилизации! И вот теперь, товарищ Стратофонтов, когда я все понял, я вынужден закончить свой монолог тяжким сообщением - сундучок, в котором что-то стучит, пропал! Не будем говорить о том, какими аплодисментами наградили этот страстный монолог ветераны сцены, не будем описывать и тревоги, охватившей всех участников теннисного матча, их друзей - животных и членов семей. Папаша, например, Валентина Брюквина - почтенный бармен из ресторанного комплекса "Полюшко-поле" - потерял даже на миг свою профессиональную невозмутимость, чтобы сказать: "Безобразие..." - но мы об этом говорить не будем, потому что события не ждут. Оказалось, что в районе бульвара Профсоюзов многие дворники знали в лицо Ксантину Ананьевну, но никто не знал, к какому жэку она принадлежит. Дворник Шамиль, например, рассказывал: - Я мету панель от овощной палатки до киоска "Союзпечать", а от киоска метет Феликс Грибов, но он сейчас поступил в университет на очное отделение и больше не метет, а вместо него мела вот эта дама в фирменных очках, которой вы интересуетесь. Я ее спросил, не родственница ли она Феликсу, а она сказала, что тетя. Феликс - лингвист, а я лингвист-заочник, а тетя оказалась не лингвист, поэтому мы с ней совсем не разговаривали. Дворник Феликс, в свою очередь, поведал следующее: - Я, конечно, стараюсь теперь мести свой участок от киоска до парикмахерской по вечерам, потому что утром посещаю лекции по матлингвистике. Частенько на участке Шамиля встречал странную даму, похожую на мужчину. Однако дама была дамой, потому что интересовалась одним пожилым гражданином с собачкой. Как-то я спросил се, не родственница ли она Шамилю, а она ответила, что тетя, Шарафетдинова Раиса из Перми, но не лингвист, и поэтому я с ней больше не разговаривал. - Выходит, что панель от овощного киоска до парикмахерской подметалась дважды? - спросил Гена. - Именно, - подтвердил участковый уполномоченный старший лейтенант Бородкин. - Повышенная чистота этого отрезка принципиально меня интересовала, но я относил это за счет возросшей сознательности Фельки и Шамиля в связи с поступлением в вузы. Дворник сейчас профессия очень дефицитная, и порой приходится пополнять кадры за счет интеллигенции с предоставлением служебных помещений, под жилье. Что касается аферистки, то ее, без сомнения, встречал, но принимал за чудака. В моем участке чудаков много, и, если каждого опрашивать, не хватит ни сил, ни здоровья. Короче говоря, оказалось, что фальшивая дворничиха-лингвист Ксантина Ананьевна, она же Раиса Шарафетдинова, исчезла без следа. Исчезла, разумеется, с сундучком, который она изъяла у Питирима Кукк-Ушкина при помощи простого древнейшего акта, именуемого кражей. В обескураженном молчании стояла на углу бульвара Профсоюзов группа порядочных людей в составе Гены Стратофонтова, его родителей, сестер Вертопраховых и Валентина Брюквина, капитана Рикошетникова, гардеробщика Кукк-Ушкина, дворников Шамиля и Феликса, участкового Бородкина и думала примерно одну и ту же думу. Есть нечто для порядочных людей загадочное и непонятное в таком простейшем деле, как воровство. Для непорядочного человека (каких, к счастью, в среде человеческой меньшинство) нет ничего естественней и проще кражи - подошел и слямзил. Для порядочного же человека факт кражи кажется всегда каким-то немыслимым, почти нереальным событием. Как это так? Лежал предмет, вдруг кто-то подошел и слямзил? Некто, кто этот предмет имел и даже, может быть, любил, хочет его взять и вдруг обнаруживает его полное отсутствие. Какое поразительное острейшее недоумение, разочарование охватывает вдруг этого человека! Персона же, незаконным образом изъявшая, то есть слямзившая, предмет, конечно, даже и не думает об этом ужаснейшем чувстве, о странном чувстве утраты... Таким или примерно таким размышлениям предалась на несколько минут группа порядочных людей, схваченных на углу бульвара Профсоюзов скрещением пронзительных невских ветров. В робких сумерках гуляли буйные ветры, что бывает частенько в нашем городе, и под ударами этих ветров мимо наших героев прошел некто в черной хлопающей крылатке с длинным диккенсовским зонтом в сильной руке и в огромном черном же наваррском берете на суховатой голове, украшенной седоватыми бакенбардами и усами. "Вот еще один чудак, - подумал участковый. - Задержать? Проверить? Нет, нельзя. Неэтично как-то получится. Идет себе чудак, никому не мешает, а я - с проверкой. В городе столько развелось чудаков, что не хватит ни сил, ни здоровья..." Персона прошла мимо группы героев вполне независимо и безучастно, лишь только коснувшись группы сардоническим взглядом. Никто ей и вслед не посмотрел. Никто, кроме Гены. Это последний почувствовал нечто странное, нечто похожее на прикосновение холодного кончика шпаги, странное чувство, прошедшее холодком вдоль всего позвоночника и заставившее даже сделать несколько шагов в сторону. Неотчетливая интуиция - так можно было бы назвать это чувство. - Геннадий, ты куда? - строго спросили тут же сестры Вертопраховы. - А вам-то что?! - вдруг заносчиво воскликнул наш мальчик и тут же взял себя в руки, подумав: "Что это я? Что это я так кричу? Ох, ломает, ломает меня переходный возраст..." - Я... собственно, я... я, собственно, на Крестовский к Юрию Игнатьевичу... - пробормотал он. - Ведь надо же... ведь надо же... ведь надо же посоветоваться же! - Ох уж! - сказали сестры, вздернув носики, и посмотрели на Валентина Брюквина, который тут же отвел в сторону ногу и завершил диалог своим постоянным: "Нет комментариев!" Геннадий между тем перебежал перекресток и сел в трамвай дальнего следования, лишь краешком глаза заметив, как с передней площадки прыгнула в тот же трамвай черная крылатка. Никакой особой нужды в совете старого авиатора у мальчика не было. Ясно было и без всяких советов, что следующим шагом группы порядочных людей должен быть шаг в "Интурист" для наведения справок о заморском коллекционере. Гена прекрасно это понимал и вполне был уверен, что именно в "Интурист" сейчас и направятся оставшиеся. Что же толкнуло его в трамвай, следующий на Крестовский? Черная хлопающая под ветром крылатка, прошедшая мимо них, ее беглый сардонический взгляд? Но какая же связь между этой крылаткой и авиатором Четверкиным? Не менее двадцати трамвайных пролетов отделяет Исаакиевскую площадь от Крестовского и почему бы этой крылатке не сойти на одной из двадцати остановок, не войти в какой-нибудь свой старый дом, в какую-нибудь свою старую квартиру, не зажечь какой-нибудь свой старый камин, не сесть рядом, завернувшись в какой-нибудь старый плед, и не раскрыть какую-нибудь свою старую книгу, почему бы нет? И все же именно черная крылатка побудила Гену броситься к трамваю, именно мгновенное настроение, возникшее на ветряном перекрестке в связи с появлением там хлопающей крылатки, именно особое настроение этой минуты толкнуло мальчика на нелогичный шаг. Впрочем, в трамвае мальчик и думать забыл о черной крылатке, которая сидела на несколько рядов впереди и читала газету "Утренняя звезда" на английском языке. Мальчик думал одновременно о многом, мысли его прыгали с предмета на предмет: с радиосигналов из Микронезии на сестер Вертопраховых с их заносчивостью, с универсальной еды Питирима Кукк-Ушкина на предстоящую годовую контрольную по алгебре, с предстоящей поездки на Большие Эмпиреи на свой переходный возраст... Все не совсем ясные ощущения он относил теперь за счет своего переходного возраста, о котором слышал столько тактично приглушенных разговоров в своей семье. Вот и сейчас его снедало какое-то неясное беспокойство, и он думал: "Ох, ломает, ломает меня переходный возраст..." О сундучке, в котором что-то стучит, о пропавшем сундучке он, конечно, тоже думал, но, как ни странно, без особого беспокойства. Сундучок был конечной целью его нового приключения, а цель все-таки, даже удаляясь, даже порой исчезая, остается целью. Цель остается целью, здесь все в порядке. Что же беспокоило его сейчас и почему ему так безотлагательно захотелось увидеть Юрия Игнатьевича? Подойдя к этой мысли, он вдруг обнаружил себя в полном одиночестве. Пустой, ярко освещенный вагон подходил к последней остановке. Гена выпрыгнул в темноту, послушал с неизвестным ранее волнением (переходный возраст!), как скрипят и трепещут листвой огромные деревья Приморского Парка Победы, и зашагал к дому Четверкина. Он застал своего нового старого друга в воротах. Авиатор выходил из сада с двумя плетеными корзинками в руках. В корзинках были банки моторного масла. - Привет, дружище Геннадий! - бодро сказал старик. - Собираюсь сменить масло в аппарате. Не хотите ли сопутствовать? Геннадий взял у него одну из корзин, и они пошли к ангару по пустынной, шумящей на ветру аллее. - Есть ли новости из мирового эфира или от четырех львов с золотыми крыльями? - спросил авиатор. - Есть, и пребольшие, - ответил Геннадий и стал рассказывать Юрию Игнатьевичу обо всех событиях прошедшего дня. Четверкин внимал мальчику, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова, как вдруг ахнул и схватился рукой за трепещущую в сумерках молодую осинку. Двери ангара были открыты, и там в глубине блуждал огонек карманного фонарика. - Воры! - вскричал авиатор. - Держи! - и ринулся вперед, забыв обо всем, и об опасности в первую очередь. Фонарик тут же погас. Темнота внутри ангара сгустилась. Конечно, произойди это в 1913 году, юноша Четверкин, безусловно, заметил бы, что особенно тьма сгустилась слева от входа, что там согнулась какая-то фигура. Увы, пятьдесят лет - срок немалый даже для орлиных глаз, и авиатор не заметил фигуры, он мчался навстречу гибели! "Так вот для чего интуиция приказала мне ехать на Крестовский!" - подумал Гена, подбегая сзади к фигуре и бия ее одним из тех приемов, что освоил когда-то в так называемом санатории д-ра Лафоню, в окрестностях Лондона. Прием был проведен удачно. Четверкин проскочил в ангар, ничего не заметив, а фигура грузно осела набок, уронив на асфальт какое-то звякнувшее оружие. Нож? Кастет? Пистолет? Геннадий не успел протянуть руку к упавшему предмету, как увидел летящий снизу к его подбородку тупой нос огромного ботинка. Он узнал один из приемов таиландского бокса, но защититься не успел, и в этот же миг искры полетели из его глаз. Когда Юрий Игнатьевич включил электричество внутри ангара, широкий сноп света осветил аллею и на ней крупного мальчика, сраженного приемом таиландского бокса, а рядом с мальчиком сверкающий, как новогодняя игрушка, пистолет с длинным стволом и глушителем. Метрах в десяти от ангара некто в хлопающей под ветром крылатке, странная полукомическая, полудемоническая фигура, вытаскивала из кустов мотоцикл. Когда Геннадий поднял голову, рядом взревел мотоцикл. Чуткие ноздри мальчика сквозь запах бензина уловили запах изысканной парфюмерии. Вот странно: переплетались мужской одеколон "Шик-24" и тончайший женский "Мадам Роша". - Ха-ха-ха! - послышался хриплый смех. Запах никотина и алкогольной изжоги заглушал парфюмерию и бензин. - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Торжествующий хохот, короткий взрев мотора, потом стрекотание - и мимо за кустами промелькнула крылатка, наваррский берет, твердый желтый нос, седой ус и бакенбард. Торжествующий, какой-то животный хохот еще стоял в его ушах, когда он приподнялся на одном локте и поднял сверкающею "елочную игрушку". Вдоль ствола тянулась витиеватая надпись: "Мэйд ин Дисней-лэнд". Геннадий вспомнил: такие шутовские надписи были выбиты на самом страшном оружии у наемников из госпиталя д-ра Лафоню, а производилось оно в Гонконге какой-то подпольной фирмой. Он вскочил на ноги и попал в заботливые объятия старика. - Дружище Геннадий, что с вами? Вы целы? - Дружище Юрий Игнатьевич! - вскричал Гена. - На тандеме мы не угонимся за злоумышленником. Не могли бы вы подняться в воздух? Это единственная возможность... Видно было сразу, что старик в течение своей жизни побывал в разных переделках и привык в этих переделках не задавать лишних вопросов. Он немедленно бросился в кресло своей допотопной птицы и включил вполне современный жигулевский стартер. Мотор не заводился. Четверкин поднял капот, похожий на бочок десятиведерного тульского самовара, и увидел струйку бензина, вытекающего из бензопровода. Бензопровод был разрушен. 3лоумышлонник выломал из хитроумной системы Юрия Игнатьевича его любимую деталь, так называемую "флейточку". "Флейточка" и в самом деле была похожа на какой-то древний музыкальный инструмент, этакая дудочка с тремя клапанами. Она попала в руки авиатору полвека назад при странных обстоятельствах, о которых он расскажет позднее. Сейчас он поведает своему юному другу лишь об одном удивительном свойстве любимой "флейточки". Когда-то, в нищие двадцатые годы, Четверкин конструировал очередной двигатель и вдруг хватился, что ему нечем нарастить бензопровод. Тогда и додумался он нарастить бензопровод "флейточкой", предварительно окутав ее толстой медной проволокой. Тогда и заметил Четверкин странное свойство. Мотор стал заводиться в любую погоду, в любую сырость, в любой мороз. Она, эта "флейточка", как будто прогревала всю бензосистему, как будто сохраняла тепло. С тех пор Четверкин стал вставлять ее во все свои конструкции и даже брал ее с собой в арктические экспедиции. Полярники не раз удивлялись, как легко заводятся многотонные "АНы" пилота Четверкина, а он только усмехался. - Вы хотите знать, дружище Геннадий, что за странность была в этой "флейточке"? Дружище мой мальчик, она была теплая! Она всегда была очень теплая, на любом морозе... - Как будто была сделана из дерева Сульп... - задумчиво проговорил Гена. - Что?! - вскричал пилот. - Что-что-что? Дружище юный пионер, не кажется ли вам, что мы, благодаря вашей удивительной интуиции, вновь оказались на пороге тайны? - Мне кажется, - тихо сказал Гена, - мы оказались на пороге, но... Дома он застал веселое оживление. Все чемоданы и баулы были вытащены, и туда бросалось имущество, в основном летние короткие маленькие вещи легкомысленных расцветок. Оказалось, что вопрос о поездке на Большие Эмпиреи решен положительно и все собираются в дорогу Пусть сокращаются большие расстояния... - А что же сеньор Адольфус Селестина Сиракузерс? - спокойно спросил Геннадий, прикрывая носовым платком распухшую на таиландский манер нижнюю челюсть. - А вот с этим маленькая неувязочка, дружище сын, - весело сказал папа Эдуард. - В "Интуристе" нам сообщили, что скотопромышленник улетел вечерним самолетом компании "Панам" в Стокгольм. Сундучок, разумеется, он увез с собой. Мы уже сообщили об этом в Оук-Порт сенатору Кучче. Республика будет добиваться возвращения национального достояния по дипломатическим каналам. Носовой платок упал на пол, и тут же послышался смех. В окна стратофонтовской квартиры смотрели лукавые лица сестер Вертопраховых. - Ой, Генка, - сказала Даша, - с этой челюстью ты стал чем-то напоминать полковника Мизераблеса. - Неуместная шутка! Глупое сравнение! - воскликнул, побагровев, Геннадий. - Валька, почему ты молчишь? - Ноу комментс, - ответил с улицы Валентин Брюквин. Он стоял на тротуаре и поигрывал мускулами ног. Таким образом он приучил себя бороться с капризами переходного возраста. ГЛАВА VII, в которой происходят такие обычные вещи, что опытные люди предпочитают спать, закрыв лицо газетой "Ежедневное зеркало" В Париже, в аэропорту Орли, была пересадка. Здесь потомки капитана Стратофонтова и сопровождающие их лица должны были пересесть с лайнера "Аэрофлота" на лайнер "Эр Франс", чтобы лететь до острова Маврикий и там пересесть на лайнер компании "Эр Индиа", и лететь на Мальдивы, и там пересесть на лайнер японского общества "Джайл" и лететь на Зурбаган, и там пересесть на лайнер "Грин", чтобы перелететь в Гель-Гью, где уже их будет ждать специально зафрахтованный 20 местный и вполне пригодный к употреблению самолет эмпирейской ассоциации "Кассиопея констеллешнс эр чане". Увлекательное путешествие ожидало наших героев, а пока перед посадкой в стеклянном дворце Орли они били баклуши всяк на свой манер. Ну, Наташа, конечно, Вертопрахова отражала атаки представителей прессы: "Нет, не собираюсь. Да, слушаюсь родителей. Нет, не намерена. Да, своими успехами обязана тренеру Г. Н. Гумберту". Ну, сестра ее, конечно, Даша загадочно блистала знаниями иностранных языков, марокканцев удивляя по-мароккански, испанцев - по-испански, сербов - по-сербски ибо нет на свете языка, не родственного эмпирейскому, и нет на свете эмпирейца, который не был бы потенциальным полиглотом. Ну, Брюквин, конечно, Валентин молча пил у стойки бара газированный напиток кока-колу и на все вопросы международной публики отвечал своим излюбленным "ноу комментс", что, как известно, в дипломатии равносильно многозначительному молчанию. Ну, мама, конечно же, Элла тоже употребляла кока-колу и с ужасом вспоминала, чего ей в юности наговорили про этот напиток: дескать, прямо с ним проникает в кровь вредная идеология и проступает на коже родимыми пятнами капитализма. Но вот же пью и просто охлаждаюсь, ничего не проступает. К тому же рядом цедит напиток спутник Стратофонтовых Помпезов Грант Аветисович, сотрудник общества "Альбатрос". Ну, Помпезов, конечно, Грант Аветисович цедил напиток, приговаривая: - Наш-то квасок покрепче будет. Ну, отец, конечно, Эдуард встретил в Орли знакомого мистера Бэзила Сноумена, такого же, как он сам, члена Клуба Покорителей Вершины Навилатронгкумари С Восточной Стороны, ну и, конечно, бил баклуши вместе с этим джентльменом, предаваясь приятным воспоминаниям. Ну, бабушка, конечно, Мария Спиридоновна купила множество цветных пост-карточек и направляла теперь приветы друзьям-однополчанам. "Привет орлам из Орли!" - таков был текст. Не так уж дурно, не так ли? Ну, и Гена, конечно же, Стратофонтов среди всеобщего битья баклуш продолжал развивать наше приключение, на то он и наш главный герой. Для этой цели он сидел в мягком кресле и беседовал с Юрием Игнатьевичем Четверкиным о таинственной "флейточке". Ну, Юрий, конечно, Игнатьевич Четверкин сидел с ним рядом и доброжелательно смотрел на парижан и гостей французской столицы. Четверкин находил, что с 1916 года, когда он побывал здесь в составе Русского Экспедиционного Корпуса, парижане почти не изменились: те же "силь ву пле" и "са ва", то же пристальное внимание мужского пола к женскому и наоборот. Между тем он рассказывал своему юному другу о "флейточке". В марте 1914 года подпольная группа революционеров, к которой Юрий Игнатьевич примыкал, решила организовать побег из Шлиссельбургской крепости одного узника по имени Павел Конников. Этот человек для всей мыслящей молодежи России был настоящим идеалом: моряк, путешественник, один из первых русских авиаторов, подпольщик, публицист, спортсмен... Такого особенного человека и спасать-то надо было как-то особенно, и молодежь ошеломила жандармов своей дерзостью... В час прогулки над двором крепости появился военный "ньюпор" и сбросил взрывательный пакет на стену. Вреда никакого от этой бомбы не было, но дыму, шуму, паники на всю ивановскую. Со второго захода Четверкин ("ньюпор" пилотировал, разумеется, он) сбросил за борт веревочную лестницу и, когда вынырнул из дыма и полетел к лесу, увидел на веревочной лестнице человека с развевающейся шевелюрой - это был Павел Конников! Объявлена была тревога по всей округе. Жандармы знали, что самолет скрылся где-то поблизости в карельских лесах, и обложили все дороги и тропы. Одного не учли малоразвитые жандармы - особенностей буерного спорта. На льду одного из озер Четверкина и Конникова ждал буер, предварительно доставленный из Финляндии, буер, который при попутном ветре мог развить скорость современного автомобиля. Да, именно буер и пара надежных маузеров помогли революционерам вырваться из кольца. Конечно, началась дружба. Конников был старше Четверкина на пару десятилетий, но ведь дружбе, как мы видим, не мешает разница даже и в шесть десятилетий. Конников, под конспиративным именем Василий Никитович Бурже, вместе со своим молодым другом участвовал во всех авиационных праздниках, конструировал новые аппараты, а когда разразилась первая империалистическая война, они вместе начали летать на первом в мире многомоторном бомбардировщике Сикорского. Рядом они прошли и гражданскую. Однажды, в дни эвакуации белых армий с юга России, Четверкин и Конников совершали воздушную рекогносцировку над Новороссийским портом. Шрапнельный снаряд с миноноски прикрытия взорвался слишком близко от старого, латаного-перелатаного "вуазена". Они еле дотянули до берега и врезались в гору. Юрий Игнатьевич потерял старшего товарища. Подобно многим скитальцам, романтикам, бунтарям, Конников не успел обзавестись семьей, он был совершенно одинок, и все его имущество осталось Четверкину, а именно: ковровый саквояжик с двумя сменами белья, свитером, бритвой "Жилет", томиком стихов Бунина и вот этой "флейточкой", которую он привез из какого-то своего заморского путешествия еще до революции 1905 года. Он не был особенно музыкален, этот своеобразный человек, но иногда в какие-нибудь меланхолические минуты начинал играть на этой дудочке, вернее, не играть, а дуть в нее, она сама как будто бы играла. Из нее вырывался какой-то странный, диковатый примитивный мотив, какой-то немыслимо далекой древностью, допотопными временами веяло от этих звуков. Любопытно также, что если Конников играл на своей дудочке в помещении, в какой-нибудь, скажем, избе, там начинали скрипеть и открываться двери, окна, ставни, по дому гуляли сквозняки... вообще возникало странное чувство, какая-то тревога. Он редко на ней играл. И никогда не отвечал - откуда у него эта штучка, только улыбался. - Вам это интересно, дружище Геннадий? - Чрезвычайно интересно, дружище Юрий Игнатьевич, - сказал Гена. - Скажите, кроме меня, вы в последнее время рассказывали кому-нибудь о Павле Конникове и о "флейточке"? - Позвольте, позвольте, позвольте подумать, - медленно сказал Четверкин и погрузился в раздумья. Геннадий был уверен в том, что старый пилот рассказывал эту историю кому-то и в самом недалеком прошлом, но он не торопил его и пока что наблюдал текущую мимо международную толпу. Прошлогодние странствования по интерконтинентальным авиатрассам научили сообразительного мальчика, что из созерцания толпы можно иногда извлечь кое-что интересное. И вот он извлек. Возле стойки бара, прямо за спиной его мамы Эллы, остановился некий верзила блондин. Он был облачен в наимоднейший серый костюм с высоко поднятыми плечами и разрезом чуть ли не до лопаток, волосы ниспадали ему на плечи - то ли знаменитый футболист, то ли певец в стиле "pок"... Но что-то в его манере напомнило мальчику тех парней, которые... "Впрочем, не будем торопиться с выводами", - снова подумал он и увидел в зеркале, как верзила улыбнулся его красивой маме. Улыбка была не самого учтивого свойства, но находчивая мама Элла тут же парировала ее достаточно выразительным взглядом. Взгляд парашютистки был таков, что верзила просто отскочил от стойки и пошел прочь, бормоча какие-то странные, то ли голландские, то ли фламандские проклятия, а тут еще Грант Аветисович послал ему в спину свой взгляд, от которого тот словно споткнулся и даже пробежал несколько шагов, чтобы удержаться на ногах; а тут еще папа Эдуард и мистер Сноумен остановили на нем свои взгляды, в которых отражался блеск подлунных глетчеров, и верзила под перекрестным огнем этих взглядов как-то заметался; а тут еще встретился со взглядом Геннадия Стратофонтова и просто рухнул в ближайшее кожаное кресло, весь в поту и с открытым от страха ртом. - Вспомнил! - воскликнул Юрий Игнатьевич. - Недели две назад я посетил Зоологический музей, просто так, без особой цели, просто лишний раз полюбоваться гигантским скелетом голубого кита. Знаете, вот уж сколько лет я посещаю Зоологический музей и всякий раз восхищаюсь исполином. Ведь это животное превосходило своими размерами по крайней мере одну из каравелл Колумба. Знаете, поднимаешься по лестнице музея, и вдруг над тобой нависает челюсть кита, словно свод какой-нибудь Триумфальной арки. Клянусь, я мог бы посадить свой аппарат на спину этого животного! И вот возле грудной клетки кита я познакомился с провинциальным юношей-туристом. Вы знаете, дружище Гена, я никогда прежде не встречал такого невежественного юноши. Он спросил, например, меня: где у кита располагаются жабры? Пришлось прочесть ему маленькую лекцию о морских млекопитающих. Когда мы вышли из музея, обнаружилось, что он приписывает честь постройки Петербурга не Петру Великому, а Ивану Грозному. Ампир он называл готикой, каштан - липой, про Зимний дворец сказал, что это, наверное, гостиница "Интурист". Я провел с ним целый день и открыл ему глаза на сотни вещей, о которых он имел совершенно неправильное представление. И лишь в одном месте юноша посрамил меня - в музее музыкальных инструментов. Оказалось, что он великий знаток флейт и знает всех мастеров этого инструмента, начиная от эпохи Возрождения, которую он, конечно, называл эпохой Извержения, и до наших дней. Тогда я рассказал ему историю моей "флейточки" и даже показал ее в моем аппарате. Он был моим гостем, и мы расстались друзьями, правда, потом уже не виделись: он уехал в свою провинцию. - Как он назвался? - спросил Гена. - Федя Говорушкин. Или Игорь Чекушкин. Что-то в этом роде. - И вы не заметили в нем ничего странного? - Ровно ничего странного. Обыкновенный юноша, только очень невежественный, - сказал Юрий Игнатьевич. - А сколько лет было этому юноше, на ваш взгляд, дружище Юрий Игнатьевич? - Вот! - вскричал старый авиатор, хлопая себя по лбу. - Как вы проницательны, дружище Гена! Возраст этого юноши был очень странен. Иногда он мне казался юношей восемнадцати лет, а иногда юношей лет сорока пяти. - Вопросов больше нет, - сказал Геннадий, встал и медленно подошел к верзиле блондину, который все еще сидел напротив, вытирая со лба капли холодного пота. - Вы плохо себя чувствуете, сэр? - вежливо спросил мальчик, внимательно разглядывая шрам на щеке блондина, похожий на след от стрелы племени ибу. - Пардон, пардон, мы вовсе незнакомы, молодой джентльмен, - забормотал верзила. - Я никуда не лечу, я просто провинциал из Аахена, просто зевака и сейчас немедленно убираюсь восвояси! Он вскочил, выбросил в мусорную урну голубой транзитный билет, выбежал из здания аэропорта, упал в такси и был таков. Гена не погнушался вынуть билет из урны и прочесть там имя владельца: "Мр Уго Ван Гуттен", и направление: "Оук-Порт, Большие Эмпиреи". Конечно же, не имя интересовало Гену. Имя у таких персон - а Гена вспомнил эту персону - меняется каждый месяц. Его интересовало направление. Оук-Порт? Вот как? Надо быть настороже! В это время объявили посадку на их самолет, и все они - Гена, мама Элла, папа Эдуард, бабушка, сестры Вертопраховы, Валентин Брюквин, Ю. И. Четверкин и референт общества "Альбатрос" Г. А. Помпезов - в числе прочих пассажиров погрузились в "Каравеллу", долетели до острова Маврикий, там погрузились в "Комету" и долетели до Мальдив, там погрузились в "Боинг" и благополучно долетели до Зурбагана, где их ждал немалый сюрприз. Зурбаганский аэропорт в наши дни стал похож на ярмарочную площадь. Прошли те времена, когда из допотопных дирижаблей высаживались здесь суровые шкиперы и штурманы, которые, дымя своими трубками, направлялись в морской порт, к своим парусникам, к своим сугубо таинственным и важным делам. Прославленный замечательным русским писателем Александром Грином, город стал теперь прибежищем начинающей творческой интеллигенции всего мира, начинающих писателей, начинающих артистов, киношников, музыкантов, а также множества туристов и, конечно, хиппи. Все эти люди почему-то облюбовали для своих встреч аэродром и с утра до глубокой ночи толклись здесь, сидели за столиками импровизированных кафе, танцевали, пели, ссорились, мирились, а то и спали прямо на бетоне, завернувшись в непальскую кошму или марокканскую баранью шкуру. Порой вежливое радио убедительно просило почтеннейшую публику освободить взлетно-посадочною полосу, и тогда взлетал или садился какой-нибудь лайнер, срывая своими струями тенты кафе и торговых палаток, унося шарфы, шляпы, рукописи гениальных поэм и симфоний, что вызывало на аэродроме величайшее оживление. И вот среди этой публики наши путешественники заметили нетипичную фигуру. Два хиппи-рикши (один из них английский лорд, другой сын парфюмерного короля) вкатили на аэродром коляску, в которой восседал не кто иной, как Адольфус Селестина Сиракузерс, буйвол мясной индустрии и мультимиллионер, увезший из Ленинграда тот самый сундучок, в котором что-то стучит, тот самый главный предмет всего нашего повествования. Сиракузерс восседал в коляске, словно символ всего мира эксплуатации. Он держал в толстенных пальцах великанскую сигарету, временами тыкал пяткой в худые спины рикш и заглатывал голубые капсулы для своих внутренних процессов. За ним еще с десяток хиппи толкали тележки с его барахлом - с огромными кофрами из крокодильей кожи и с медными застежками, молдингами и углами. Вся процессия катила к самолету "ЯК-40" зурбаганской авиакомпании "Грин", к тому самому самолету, куда должны были погрузиться и наши путешественники. - Где я? - спросил Сиракузерс у агента компании, сухопарого господина в треуголке с плюмажем. - Где я и куда я? Скоро Нью-Йорк? - Сэр, в соответствии с вашим билетом вы погружаетесь в самолет компании "Грин" для дальнейшего следования в Гель-Гью. Нью-Йорк в вашей дистанции не значится. - Ах, да, я лечу в Буэнос-Айрес через Панаму, - припомнил Сиракузерс. - Отнюдь нет, сэр. Вы летите в Джакарту через Аделаиду с посадкой в Гель-Гью. - Зачем? - удивился мультимиллионер. - Цель вашего путешествия, сэр, компании неизвестна. - Плохо работаете! - рявкнул Сиракузерс, однако выгрузился из коляски и стал подниматься по трапу. Перед самолетным люком он протянул в сторону руки за ножницами, видимо полагая, что сейчас перережет ленту и откроет какой-нибудь новый павильон или филиал. Ножниц в руку ему, однако, никто не вложил. - Нет, что-то не то, - пробурчал он и шагнул внутрь. Между тем его сундуки стояли под самым животом самолета в ожидании погрузки. - Родные и друзья! - торжественно произнес Геннадий, обращаясь к делегации наших героев. - Как подсказывает мне интуиция, сейчас наступает кульминационный момент нашего приключения, и потому я исчезаю, если вы, конечно, не возражаете. Гамма разноречивых чувств прошла по лицам героев. Друг читатель, здесь я снимаю узду с вашего воображения и предоставляю вам полную возможность вообразить себе эту гамму во всем ее объеме. Могу сказать лишь, что завершила всю эту гамму решительная мама Элла. - Дружище сын, ты гораздо опытнее всех нас в международных делах, и интуиция тебя никогда не подводила, - сказала она. - Поторопитесь, товарищ Гена Стратофонтов - сказал Грант Аветисович, - поторопитесь, пока я заполняю таможенные декларации и как будто бы ничего не вижу. ..."ЯК-40" авиакомпании "Грин" стартовал с зурбаганского аэродрома, словно прыгун в высоту: короткий разбег, взлет, и вот он уже скрылся за цепочкой нежно-зеленых гор. - Что это за самолет? - спросил один из хиппи у товарищей. - Советская продукция, - ответил кто-то. - Сорок мест, реактивный двигатель, может сесть прямо на крышу небоскреба твоего папаши. - Надо посоветовать папе купить такую штуку, в хозяйстве не помешает, - сказал несчастный кули и заглянул через плечо товарищу, который считал медяки, заработанные подвозом Сиракузерса. - Сколько дал, кровосос? - Не хватит и на кастрюлю бараньего супа, - вздохнул товарищ. Сиракузерс очень удивился, когда увидел приставленное прямо к его рту дуло автомата. - Пардон, я ничего не заказывал, - пробормотал он и полез было себе под галстук за таблеткой ориентации, но тут над его головой прогремел страшный голос: - Ни с места, папаша, а то наглотаешься пуль! Мясной король поднял глаза, увидел над собой каменную челюсть, сплющенный нос, черные очки, вспомнил молодость и понял: он в руках "ганга". Прямо скажем, ничего особенного в самолете не происходило. По нынешним временам довольно обычная процедура. Два бандита держали под мушками экипаж самолета, пожилая дама в шляпе с розовыми цветочками угрожала бомбой пассажирам, а четвертый бандит, самого устрашающего вида, адресовался лично к мультимиллионеру Сиракузерсу. Словом, происходил вполне тривиальный "хай-джекинг", то есть угон самолета в неизвестном направлении. - О-хо-хо, - зевнул пожилой коммерсант, сидящий рядом с бабушкой Стратофонтовой. - Я уже третий раз попадаю в такую историю, мадам. Когда работа разъездная, ко всему привыкаешь, но скучно, мадам, скучно. Люди разучились развлекаться. Реклама врет. Покупаешь чистое масло, а там на 30 процентов химии. Прошу прощения, я обычно сплю во время захвата самолетов. Спящий, как пьяный - в него не стреляют... Он закрыл лицо газетой "Ежедневное зеркало" и тут же захрапел. Мария Спиридоновна не сказала своему соседу ни одного слова, да она его и не слушала. Она трепетала от возмущения. Всякий акт воздушного пиратства возмущал ее до глубины души в первую очередь как летчика по профессии и не в последнюю очередь как рядового человека. Лишь строгий взгляд Гранта Аветисовича остановил боевую женщину от решительных, но, пожалуй, не очень продуманных действий. - Да, Мария Спиридоновна, - посетовал товарищ Помпезов, - на фронте всегда знаешь, что делать; за границей - не всегда. - Коллега, - возбужденно зашептал Юрий Игнатьевич Четверкин, - это я вам, Мария Спиридоновна. Во имя свободы мировой авиации я готов пожертвовать собой. Созрел план. Я жертвую собой, а вы обезоруживаете мерзавцев! Недурно? - Юрий Игнатьевич, ваш план еще не созрел, - сквозь зубы процедил папа Эдуард. - Прошу не торопиться. Он сидел рядом со своей женой, мамой Эллой, и в эти критические минуты супруги были до странности похожи друг на друга: и у альпиниста, и у парашютистки были в эти критические минуты одинаково суженные глаза, жесткий настороженный взгляд и одинаково напряженные позы. Спортсмены, родители Геннадия, казалось, были готовы к прыжку. Что касается молодежной части делегации, то она по-разному реагировала на происходящее. Валентин Брюквин, не меняя безучастного выражения лица, внутренне ликовал. Что там говорить, Брюквин Валя немного завидовал выпавшим на долю его друга приключениям. И вот теперь он сам, мальчик, впервые покинувший родной город, попал в такую блистательную передрягу. Появились великолепнейшие возможности для проявления героизма и для показа окружающим, включая сестер Вертопраховых, своего истинного лица, скрытого под маской непрерывного спокойствия. Даша Вертопрахова помрачнела: новая встреча с "мафиози" напомнила ей недавние времена и ее жеманную и страшную "мамочку" мадам Накамура-Бранчковску в ореоле ее фальшивой красоты. Что касается чемпионки по художественной гимнастике, то она была совершенно спокойна. Во-первых, занятия спортом в обществе "Трудовые резервы" приучили ее к оптимистическому взгляду на мир. Во-вторых, она была уверена, что ее исчезновение не пройдет бесследно для цивилизованного мира, и уже через час корреспонденты затрубят о неприбытии самолета с ленинградской грацией в Гель-Гью, и поднимется такой шум, что бандиты испугаются и всех отпустят. И, в-третьих, самое главное соображение она таила в глубине души и даже сама себе почти не признавалась, что надеется в основном на ловкость, храбрость и интуицию одноклассника - этого "несносного" Генки, который так таинственно исчез на аэродроме Зурбагана. Где он? Где Гена? Эта мысль тревожила и всех членов нашей делегации и склоняла их к выжиданию. Между тем самолет по приказу гангстеров изменил курс и летел в бескрайней синеве, где море сливалось с небом. Несколько часов в этой синеве не было никаких ориентиров другого цвета, за исключением отблесков солнца, и некоторым впечатлительным персонам из числа измученных пассажиров стало уже казаться, что они летят в пространстве какой-то иной планеты, где нет никаких признаков человеческой цивилизации. Вдруг самолет круто пошел вниз, и справа по борту открылся остров, похожий очертаниями на Англию. Коммерсант, сосед Марии Спиридоновны, так и сказал, проснувшись и сняв с лица газету: - А-а, уже Англия... охо-хо... Одно из двух: или этот коммерсант был малограмотным человеком, или еще не совсем проснулся - ведь Англию целиком можно увидеть только из космоса. Этот остров был, конечно, не Англия. Это был крошечный тропиче