в руках стаканчик с бумажными салфетками. - Что-нибудь важное, да? - участливо спросила Таня. - Что-нибудь задушевное? - уже с фальшивым участием спросила она. - Что-нибудь лирическое? - Она уже не могла бороться с раздражением, с презрением к нему. Ее оскорбляли его серьезность и меланхолия. Ишь ты, что вообразил, шут гороховый! А он хотел сказать ей: "Ты словно из романов Майн Рида, ты прекрасна и далека. Но я хочу приблизиться к тебе и совершать рыцарские поступки ради тебя. Я совсем заврался, и, честно говоря, мне очень страшно быть одному, но если бы меня прострелили пистолетными пулями, ты положила бы полотенце мне на лоб. Ведь правда? Или нет?" - Может быть, ты влюблен в меня? - резко спросила Таня и дернула его за рукав. Он понял, как она взбешена, улыбнулся своей собачьей улыбкой и запел: - "Он был титулярный советник..." Она нахмурилась. Он понял, что опять не угодил. И рассмеялся обычным гулким смехом. - Нет, нет, мое сердце отдано... - Лилиан! - облегченно засмеялась она и погладила его по плечу. Теперь все встало на свое место, и она уже могла проявить к нему обычное насмешливое участие. - У тебя, должно быть, плохо идут дела, Витя? Скажи, ты еще не устроился радиокорреспондентом? Что говорит тот человек, который так же, как и ты, в молодости был одинок? - Он хочет послать меня учиться в университет. - В какой еще университет? - В Мичиганский, - спокойно сказал Кянукук. - В порядке культурного обмена. Таня вытаращила глаза. - Что ты такое говоришь, Витя? - Да, да, в Мичиганский. Сейчас как раз проходят необходимые формальности. Она вздохнула. - А живешь ты по-прежнему у Лилиан? Кянукук почесал затылок. - Нет, ведь мы в размолвке. Сейчас снимаю комнату в одной интеллигентной семье. Все удобства, белый телефон, представляешь? Одна беда, хозяйка сумасшедшая женщина. У нее гниет нога. - Да, да, понимаю, - кивнула Таня. - Помирись с Лилиан. - Конечно, помирюсь, но я считаю, что мужчина должен быть самостоятельным. Сейчас я занимаюсь обменом на Минск. Меня попросили помочь. Очень сложная история - тройной обмен. Старые, больные, интеллигентные люди. Обратились ко мне за помощью, как к сыну. Это очень сложная история, но в результате, понимаешь ли, Таня... В ре-зуль-та-те у меня будет своя комната, резиденция, так сказать. Здесь, в замечательном районе, возле парка. Комната с антресолями, с камином. Представляешь, я сижу перед камином, ноги покрыты пледом, глоток виски, читаю Бомарше и подбрасываю полешки, а? Таня всплеснула руками. - Витя, ведь ты все выдумываешь! Ты без конца все выдумываешь, да? Только скажи честно! Она окинула взглядом Кянукука, его худенькие плечи, поднятые вверх, улыбочку, застывший в глазах страх - и ей показалось, что он в любую минуту может исчезнуть. Трах - и готово, и нет его, пропадет, как призрак, растает, как тают минуты, часы и дни. - Нет, нет, - сказал он, - я не все выдумываю. Тяга к творчеству, так сказать, обобщать образы времени. Ты понимаешь? - Мичиган - выдумка? - резко спросила она. - Ну, не обязательно Мичиган, может, и Гарвард. - Обмен на Минск? Камин и все такое? - Немного фантазии. Что в этом плохого? - А Лилиан? Кянукук побагровел. - Как тебе не стыдно, Таня! Не говори так о Лилиан. Я уверен, что вы полюбите друг друга. - Ну ладно, ладно, - устало отмахнулась она. "Мне-то какое дело, - подумала она. - Разве он маленький? Дылда. А если он болен, пусть им занимаются врачи. У меня голова трещит, я устала, мне тошно". Она стала смотреть в зал, где танцевали фокстрот и среди танцующих то тут, то там мелькала красная львиная маска администратора. - Я получил письмо от Вали, - осторожно сказал Кянукук. - Что он пишет? - спросила она холодно, а под столом сжала руки. - Он собирается на Камчатку. - Он вечно куда-нибудь собирается. - Правда, он хороший парень, Таня? - Все вы хорошие парни, - проговорила она. - Вон еще трое хороших парней. Всю жизнь меня окружают только одни хорошие парни. Засунув руки в карманы, к их столику пробирались три красавца - Олег, Миша и Эдуард. Олег что-то говорил Мише, а тот горбился, хихикал, насмешливыми глазами скользил по залу. Он был несколько тяжеловат и сутул, у него была короткая мощная шея и лицо восточного типа. Миша считался в их кругу остроумным парнем: он знал все остроты из книг Ильфа и Петрова. Никто не мог так быстро разрешать различные математические парадоксы и разного рода занятные головоломки. Короче говоря, Миша был одним из тех людей, о которых говорят: "Ну уж, он-то что-нибудь придумает". Они подошли как раз в тот момент, когда официант принес заказанную Кянукуком бутылку шампанского. Эдуард взял бутылку, содрал с горлышка серебряную обертку, открутил немного проволочку, раздался хлопок - пробка осталась в руке у Эдуарда, бутылка слегка дымилась. Кянукук лихорадочно соображал: бутылка сухого в магазине три рэ ноль семь копеек, а здесь еще наценка пятнадцать процентов, итого - четыре семьдесят пять, целый день таскать цементные мешки. Конечно, он рад угостить друзей, но все-таки, когда рассчитываешь посидеть с девушкой один на один, потягивая "шампанозу", когда планируешь эту бутылочку, собственно говоря, на весь вечер... Дело в том, что из денег, присланных матерью, он замыслил выделить часть на приобретение штиблет. Он давно присмотрел эти штиблеты по девять рублей тридцать копеек. Черные, узкие, они были хороши тем, что почти ничем не отличались от элегантных вечерних туфель по сорок рэ. Кожемитовая подметка достаточно прочна, хороший уход обеспечит долгую носку. Кянукук чувствовал приближение осеннего сезона, времени дождей, слякоти и мокрых ветров, когда сандалеты уже окончательно выйдут из моды. Эдуард мастерски и точно разлил шампанское по фужерам. Всего-то оказалось на каждого по неполному фужеру. Эдуард и Миша выпили сразу, Олег - половину, а Таня, как ей и полагается, только пригубила. Кянукук тоже чуть-чуть пригубил. Миша и Эдуард были сегодня в смешливом настроении, они вышучивали танцующих. Олег тоже снисходительно улыбался. Кянукук хихикал за компанию, только Таня смотрела в одну точку, на черно-голубого контрабасиста, на его летающие вверх-вниз по струнам проворные пальцы и каменное лицо. В самом деле, ведь Валька может отправиться на Камчатку, и тогда сколько еще времени она не увидит его? Подсел автор, с печалью стал смотреть на смеющихся друзей. Когда они замолчали, он показал им указательный палец, чем вызвал вспышку уже совершенно нервного смеха. - Вы что, на мели, что ли, ребята? - спросил он. - Смотри-ка, что значит писатель! - воскликнул Олег. - Психолог! - Инженер человеческих душ, - бабахнул Миша. Эдуард захохотал. - Не вздумайте им одалживать, - сказала Таня автору. - Я и не думаю. - А мы не нуждаемся. - Олег подмигнул товарищам, и они засмеялись. - Сегодня нас полковник угощает, - Эдуард хлопнул по плечу Кянукука. - Верно, старик, а? Угощаешь друзей? - Коньяк для всех! - крикнул Кянукук официанту. Троица прыснула. - А завтра? - спросила Таня. - А завтра приедет генерал, - быстро сказал Миша. - А потом адмирал, - догадался Эдуард. Тут уж началось такое веселье, что стулья пошли трещать. - Хватит дурачиться, ребята, - сказал Олег. - Таня, не волнуйся, завтра у нас будут деньги. - А я волнуюсь, - встрепенулась Таня, она словно обрадовалась возможности поязвить. - Я так волнуюсь, вы даже себе не представляете. Я ужасно волнуюсь, что будет с вами, бедные крошки. Пропадете ведь вы, малыши, одни в незнакомом городе. Ах, я так волнуюсь за вас... "Ишь ты, заговорила голосом своего муженька", - подумал Олег. Он вспомнил о Марвиче, о победе над ним, и волнующий медный голос победы запел в нем, заглушая мелкое раздражение, и обиду, и неловкость. К столу подошел физик. С полминуты он постоял за спиной у веселящегося Эдуарда, покачиваясь с пятки на носок и разглядывая всех поочередно, словно в первый раз увидел. - Я попрощаться, - сказал он Тане. - Пошел дождь, и я уезжаю. - Да что вы, Борис! - воскликнула Таня с досадой. - Пошел дождь, и я уезжаю, - повторил физик. - Как и говорил. До свидания. - А ты куда сейчас? - спросил автор. - Сначала в Москву, а потом в свой ящик. - В какой еще ящик? - растерянно спросила Таня. - Разумеется, в почтовый ящик, - поклонился физик. Он попрощался со всеми за руку. Тане поцеловал руку, а Кянукука потрепал по щеке. - Подожди, - сказал автор, - я с тобой поеду. Автор вскочил и тоже стал жать всем руку, а Таню поцеловал. - По рюмочке коньяка на дорожку, мальчики - воскликнул Кянукук. Он ничему не удивлялся. Наливая коньяк, он только думал: "Дождь пошел, а где мои штиблеты за девять тридцать?" Подняли рюмки. - Счастливо, друзья, - сказал Олег. - Хорошо мы здесь с вами провели время. - Главное, без ссор, - добавил Эдуард. - Тихо-мирно, как в лучших домах Филадельфии, - подхватил Миша. - Прекрасная у вас память, Миша, - сказал физик, выпил и пошел к выходу. - Тебе нужны деньги? - шепнул автор на ухо Кянукуку. - Нет. Лишние деньги только мешают. - Ну, пока, - сказал автор и поспешил вслед за физиком. Таня видела, как они вдвоем пробрались через толпу и вышли в вестибюль гостиницы, как физик сел там на свой чемодан и раскрыл газету, а автор побежал наверх, по всей видимости, собирать вещи. За столом воцарилось молчание. Почему-то все были несколько обескуражены неожиданным отъездом этих двух людей. Дверь в вестибюль долго оставалась открытой, и долго можно было видеть спокойную фигуру физика, сидящего на чемодане и читающего газету. Вдруг на середине фразы оркестр замолчал. Толпа танцующих прекратила свою работу и выжидательно замерла. В дверях возникло какое-то движение, кто-то вбежал в зал, высоким голосом циркача крикнул: "О-ле, синьоре!", и все увидели Марио Чинечетти. Итальянец, подняв над головой руки, бежал сквозь расступившуюся толпу к эстраде. Глаза девушек сияли. Итальянец был как с картинки: жесткие черные волосы, расчесанные на пробор, полосатый пиджак с большими блестящими пуговицами, ослепительная белая сорочка, черный галстук, серые брючки - маленький, верткий, очень ладный, стопроцентный итальянец бежал сквозь толпу. Приветствовал всех. Сиял. Был полон энергии. Прыгнул на эстраду и подлетел к микрофону. - Буона сера, грацио, синьорес! - крикнул он и столь же легко и свободно перешел на русский язык. - Дорогие друзья, мы приветствуем вас в нашем ресторане! Здесь вы можете получить изысканные блюда, гордость нашей кухни, котлеты "Деваляй", котлеты "Ле Спутник", а также фирменное блюдо - салат "Бристоль" с анчоусами! Чувствуйте себя как дома, но... - Он подмигнул, скорчил очень странную гримасу и закончил с неожиданно сильным иностранным акцентом: - Но не забывайте, что вы в гостях! Грянули "черно-голубые", и Марио Чинечетти исполнил перед микрофоном несколько па твиста. "Дорогие друзья", каждый из которых по меньшей мере раз в неделю посещал этот ресторан на протяжении многих лет, замерли с открытыми ртами - такого они еще не видели. Итальянец обхватил микрофон руками и таинственно зашептал: - А теперь Марио Чинечетти позабавит вас несколькими песнями из своей интернациональной программы. Он выпрямился и закричал: - "Очи черные" так, как их исполняет великий Армстронг, мой друг! Он запел очень громко и хрипло, подражая своему великому другу. Потом спел твист, потом еще что-то. И все время танцевал вокруг микрофона, он был очень подвижен: сказывалась хорошая тренировка и темперамент, свойственный жителям Апеннинского полуострова. В зале царил неслыханный энтузиазм, девушки благодарили небо, пославшее им Марио Чинечетти. - Вот это артист! - сказал Олег, улыбаясь. - Я же говорил - новая волна! - изнемогая, стонал Кянукук. - Где-то я видел этого певца, - сумрачно произнес Эдуард. - Не в ростовском ли ДОПРе? - тут же "припомнил" Миша. - Надо поразузнать о нем. - Эдуард многозначительно кашлянул и пригласил Таню танцевать. Они "твистовали" друг против друга. Таню смешила мрачная физиономия Эдуарда. Ее все начинало смешить в этот вечер: Марио, прыгающий на эстраде, все ее друзья, публика, провинциальный модерн этого зала, настороженное лицо администратора. А администратор уже "сделал стойку". Он высмотрел несколько жертв в толпе танцующих, но больше всех его волновала белобрысая парочка молокососов - худенький паренек в яркой штапельной рубашке и его девушка с красными пятнышками на лбу, с натянутой жалкой улыбочкой, причесанная под Бабетту. "Вшивка, - зло шептал он про себя. - Вот как эти прически называются - "вшивка". Одернув пиджак, он строго подошел к этой паре и произнес: - Прошу вас выйти из зала. - Почему? - удивился белобрысый. - За что? - сразу скуксилась "бабетта". - Подвергаетесь штрафу за извращение рисунка танца, - сказал администратор. - Разве мы извращаем? - дрожа, спросил паренек. - Ведь все же извращают, - всхлипнула "бабетта". - Никто не извращает, кроме вас, - сказал администратор и нажал парню на плечо. - Давай на выход. Зал "извращал рисунок танца" целиком и полностью. Мало кто обратил внимание на эту сцену: все уже привыкли к проделкам администратора, никогда нельзя было сказать, на кого падет его выбор. Паренек попытался вырваться. Тогда администратор четким профессиональным движением завернул ему руку за спину и повел к дверям. "Бабетта", плача, поплелась за ними. Администратор шел и наблюдал себя в зеркало, багрового, со сжатыми губами, согнутого семенящего паренька и "бабетту" со вспухшим носом. "Блохастик, - подумал он ласково. - Вот ведь попался блохастик". "Подвергнув штрафу" и выдав квитанцию, он отпустил их в зал. "Бабетта" сразу повеселела, увидев, что у дружка ее хватает денег не только на угощение, но и на штраф. - Поменьше попкой надо крутить, - отечески сказал ей вслед администратор и тут заметил мужественную борьбу швейцара Изотова с толпой "гопников" разного рода, пытающихся проникнуть в ресторан. Он ринулся к дверям. - Пусти-ка, Изотов! - крикнул он, приоткрыл дверь и за шиворот втащил внутрь первого "гопника", полного человека в очках и сером свитере. Человек этот отбивался, пытался показать свое удостоверение, но администратор взял его железной рукой за горло, тряхнул... - Я доцент, вы не смеете! - воскликнул подвыпивший "гопник". ...завернул ему руку за спину и медленными шагами через весь вестибюль провел доцента в свой кабинет. - Не в том беда, что вы доцент, а в том, что одеты не по форме, - строго сказал он "гопнику", который, наконец, понял бессмысленность борьбы и только крутил в толстых пальцах свое синенькое удостоверение. - Штраф придется заплатить, а в ресторан надо являться при галстучке, как положено. Получив деньги, он добродушно обнял доцента за плечи и вывел его в вестибюль. - Пропусти его, Изотов, на улицу, - сказал он швейцару. Из ресторана в этот момент вышла и направилась к лифту артистка в окружении своих трех парней и Митрохина Виктора по кличке Кянукук, к которому стоит еще присмотреться. Администратор улыбнулся Тане. - Как время провели? Таня опешила. - Спасибо, - пробормотала она испуганно. - А вы как? - спросил администратора Миша. - Хлопот полон рот, - снова улыбнувшись Тане, сказал администратор. Он долго смотрел вслед артистке, наблюдал ее плечи и высокие сильные ноги. "Мало ли что может быть, - подумал он. - Мало ли что бывает с администраторами". Ему нравилась его работа, в которой чудилось ему сочетание дипломатической тонкости, тонкого расчета и внезапного оперативного удара. В жизни своей он редко был удовлетворен, порой опускался до совсем незначительного состояния, но здесь, в этом шестиэтажном доме с мягкими коврами, большими окнами, с музыкантами, швейцарами и целым взводом официантов, он понял, что, наконец, добился своего. Кянукук в этот вечер чувствовал себя со всеми на равных. В конце концов ведь это он заказывал и за всех расплачивался сам. "Ладно, что-нибудь придумаем с этими штиблетами за девять тридцать", - думал он. Он танцевал с Таней в ее номере, лихо отплясывал чарльстон, только звенел графин на столе да хлопали ребятишки. И ребятишки сегодня вели себя с ним по-свойски, конечно, не из-за денег: мало ли они его угощали, денег у них вообще куры не клюют, - просто, видно, поняли, что он тоже не лаптем щи хлебает, разбирается в джазе и танцует здорово, просто стали относиться к нему, как к товарищу по институту, вместе веселились - свой парень Витька Кянукук... Олег крутил свой транзистор и ловил для Тани и Кянукука один танец за другим. Он сидел на диване, поджав ноги, и смотрел на танцующих. Таня старалась не глядеть на него, его улыбку, она чувствовала, что сегодня он уж не отступится от нее. Она крутила коленками, с улыбкой смотрела на веселящегося Кянукука, иногда она вся сжималась от страха, но порой ей становилось на все наплевать. "Ну и пусть, - думала она, - кому какое дело, ну и пусть..." Эдуард и Миша бросили несколько раз кости. Эдуард выиграл рубль пятнадцать. Потом Олег кивнул и показал глазами на дверь. Они встали и тихо удалились. Миша от дверей сделал Олегу жест, означавший: "Решительнее, Олежка! Кончай с этим пижонством раз и навсегда!" В коридоре он сказал Эдуарду: - Вот пижон Олежка. Больше месяца с ней возится. Нашел себе кадр. - Артистка, - пробурчал Эдуард и вдруг схватил Мишу за лацкан. - А ты, свинья, Михаил. Мне Нонка все рассказала. Так друзья не поступают. - Твоя Нонка дрянь, - лениво промямлил Миша. - Согласен, но зачем ты... Препираясь, приятели стали спускаться на свой этаж. У дверей номера Миша остановился и сказал Эдуарду: - Ладно, не нервничай. Завтра Олег получит перевод, и будем в темпе закругляться. Надоело. - Да уж действительно, полный кризис жанра. У меня такое правило - раз чувствую, что наступает кризис жанра, значит надо идти по домам. - Золотое правило, - похвалил Миша, и они пошли спать. - Покрути, дружище, еще! - крикнул Кянукук Олегу. - Поймай-ка твист! Мы с Танюшкой только разошлись. Олег встал с дивана и сказал ему мягко: - Кяну, дружище, можно тебя на минутку? - и пошел к двери. Кянукук последовал за ним, а Таня осталась стоять посреди комнаты. Она стояла с повисшими, как плети, руками и смотрела им вслед. - Пора тебе домой, Кяну, - сказал Олег в коридоре и взял Виктора за запястье крепкой дружеской хваткой. - Рано еще, время детское, - сказал Кянукук, холодея и понимая, наконец, что к чему. - Ты ведь мужчина, Кяну, - улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, - не мне тебе объяснять, в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Верно? - Да, да... - пробормотал Кянукук. - Конечно, друг. Кто же еще? Ладно, Олежка, - он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, - пойду завтра к Лилиан, пойду мириться. - Ну, иди, иди, - улыбнулся Олег. - До завтра. Кянукук пошел к лестнице, и когда оглянулся, Олега в коридоре уже не было. Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать. "Милый вечерок мы провели, - бубнил он, - милый вечерок". В вестибюле было пусто и полутемно. Швейцар Изотов еще переругивался через стекло с двумя морячками, но в ресторане все уже было кончено. В открытую дверь было видно, как официанты стаскивают со стола скатерти и ставят на столы стулья ножками вверх. Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскакивать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в углу сидела за столом официантка Нина. Перед ней стояло большое блюдо, она что-то ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой. - Что это вы едите, Нина, такое вкусное? - спросил Кянукук. - Миноги, - ответила она. - Хотите? Присаживайтесь за компанию. С трудом разгибая спину, она встала, смахнула салфеткой со стола соринки и положила перед Кянукуком вилку слева, ножик справа. Потом опять села. Они стали вместе есть миноги из одного блюда. Кянукук вытаскивал их из жирного соуса и нес ко рту, подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы не капало на скатерть. Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта. Деля эту ночную внеурочную трапезу с усталой официанткой, он чувствовал себя в безопасности, словно пришел в гости к старшей и умной сестре. - Все так считают, что я мужняя жена, а я никто, - вздохнув, сказала Нина и вытерла салфеткой рот, смазав помаду и желтый соус. - Почему же это так, Нина, - проявил участие Виктор. - А потому, что несчастная я, - равнодушно пояснила Нина, подмазывая губки. - Мужчина мой четвертый год в сельдяную экспедицию ходит к Фарерским островам, а придет с рейсу, переспит пару ночей, шасть и на курорт укатывает, на южный берег Крыма. Плакали и денежки и любовь. Она положила зеркальце и помаду в сумочку, взбила крашеные локоны, выпрямилась и серьезно посмотрела на Кянукука. - Вот так получается, молодой человек. - Не расстраивайтесь, Нина, не тратьте ваши нервы, - посоветовал он. Официантка улыбнулась ему. Он улыбнулся ей. В полутемный ресторан с бумагой в руках вошел администратор. Цепким взглядом он окинул Нину и Кянукука и остановился возле них. - Опять на эту компанию с маслозавода пришлось акт составлять, - сказал он, пряча бумагу в карман. - Оскорбление словом при исполнении служебных обязанностей. Вы идете домой, Баранова? - Дождик... - растерянно пробормотала официантка. - Поделюсь плащом, - сказал администратор и вышел из зала. - Заходите, молодой человек, - сказала Нина. - Вы хороший гость, вежливый и малопьющий. Они обменялись рукопожатием, и Нина вышла вслед за администратором. Кянукук выловил последнюю миногу, сунул в карман три ломтя хлеба на завтрак и вышел из гостиницы, отпустив Изотову на прощание девятнадцать копеек медью. Дождь, как видно, зарядил надолго, хорошо, если только до утра. Вдоль тротуаров в ручьях, светясь под фонарями, лопаясь и вновь возникая, неслись пузыри. Каменная спина площади лоснилась. В средневековых улочках гремела по стокам вода. "Плохо было стражникам. Доспехи у них ржавели под дождем, - думал Кянукук. - Мои доспехи не поржавеют, чище только будут". Он шел решительным шагом, но почему-то свернул не в ту улицу, потом метнулся в другую. Не по своей воле, а словно по прихоти дождя он делал круги в пустом и странном городе с чуждым его сердцу рельефом крыш. Дождь крепко взял его в свои тугие, слабо звенящие сети. "Может быть, уехать с Марвичем на Камчатку? Устроюсь там радистом, там ведь нужны радисты. А может быть, и радиокорреспондентом там устроюсь. Буду интервьюировать этих славных камчатских ребят. И никто не будет звать меня Кянукук, а дадут другое прозвище - скажем, Муссон. Витька Муссон, друг всего побережья. С Марвичем не пропадешь. Поехать, что ли?" Кубинская рубашка и китайские штаны прилипли к телу, как вторая кожа. Кянукука заносило все дальше и дальше в глубь Старого города. Под прозрачным плащом двигались администратор и официантка Нина. Дождь хлестал по плащу, образуя в складках маленькие лужицы и ручейки. Плащ прикрывал только плечи и часть спины, брюки администратора быстро намокли и тяжело волочились за ним. Правой рукой он ощущал теплую и мягкую спину официантки и слегка дурел. Он говорил коротко, отрывисто, пытаясь вызвать необходимое сочувствие. - Работа тяжелая. Ответственная. А до пенсии еще восемь лет... Нина сладко зевала. - Восемь только? Вроде бы больше должно быть. Вы ведь еще молодые. - На Севере служил, - рубил администратор. - Заполярье, год за два. - Кому год за два, - говорила, зевая, Нина, - а кому заработки повышенные... Мой мужчина на селедке фантастические суммы зарабатывает. - Вы, Баранова, в официальном браке состоите? - В официальном, да толку мало... - Вам нужна поддержка, Баранова, мы это знаем... Если не ошибаюсь, вот ваш дом. Они остановились. - Правильно, - зевнула опять Нина. - До свидания. - То есть как это до свидания? - опешил администратор. - Вы уж простите, дочура у меня там спит. - Насколько я знаю, у вас две комнаты. - Две, да смежные, - вяло проговорила Нина, выскочила из-под плаща и тяжело побежала к дому. Администратор смотрел ей вслед, думал побежать за ней, как в былые годы бегал за женщинами на севере и на юге, но только кашлянул растерянно. - Странная постановка вопроса, - пробормотал он и надел плащ. "А что сейчас делает Марвич? - думал Кянукук. - Только не спит, конечно. Пишет. Он здорово пишет. А может, шатается где-нибудь с этим Сережей. Кто такой этот Сережа? Тоже, наверное, литератор. Ему сейчас хорошо, Марвичу, он ничего не знает про гостиницу, про Таню и про Олега. Таня у него давно в прошлом, а про Олега он забыл, забыл и про Мишу и про Эдика. Больно они ему нужны". Над городом, над шпилем церкви Святого Яна, над мрачным заливом, под лохматыми тучами пролетел пассажирский "ИЛ-14". Огни на его крыльях были видны отчетливо, и слабо светилось несколько желтых огоньков по борту. Это был ночной самолет на Москву. "Полетели наши ребятишки, - подумал Кянукук. - Они откинули спинки кресел и сидят рядом, болтают об антимирах или читают стихи. Наверное, они подружатся друг с другом. Возможно, подружатся на всю жизнь". Он увидел свое отражение в витрине ателье мод. Отчетливое изображение мокрого до нитки мальчишки-переростка. Отражение двигалось перед ним, оно просвечивало, и сквозь него в сухом и теплом сумраке ателье виднелись серые манекены женских фигур. Манекены без голов и без рук, объемистые бюсты и зады на железных палках. Серые фантомы, беспорядочно расставленные, набитые опилками чучела женских торсов. Кянукук отвернулся. Снизу на холм тащилось такси с зеленым огоньком. Оно проехало мимо. За рулем сидел молодой, но лысый шофер с маленькими усиками. Кянукук перебежал через улицу и заскочил в телефонную будку. Он очень волновался, набирая телефон Лилиан. Пока в трубке звучали длинные гудки, он представлял, как звонок разбудил Лилиан, как она отбросила жаркое одеяло и, не найдя ночных туфель, побежала босая по паркету своей большой квартиры. Она предчувствует, что это его звонок. - Алло, - сказала Лилиан. - Лилиан, это вы? - прошептал он. - Виктор! - воскликнула она. - Я только хотел пожелать вам спокойной ночи. - И больше ничего? - У нее сорвался голос. - Спокойной ночи, Лилиан. Он повесил трубку. Милый образ этой женщины возник перед ним: ночная рубашка, растрепанные волосы, морщинки в углах глаз... Напрасно он с ней жесток. Ведь она сейчас мучается, даже не знает, куда ему позвонить. Кянукук поднял воротник рубашки, спустил рукава - манжеты оказались сухими. Он вышел из телефонной будки и решительно зашагал вперед и вниз. 3. Когда Олег вернулся из коридора в номер, Таня сидела на подоконнике и смотрела в окно. Окно было открыто, за Таниной фигурой струился розовый дождь - он был подсвечен неоновой вывеской гостиницы. Таня взглянула на Олега и снова стала смотреть в окно. Он выключил транзистор. Какая-то скандинавская станция передавала танцевальную музыку. Он снял пиджак и бросил его на диван. - А не уехать ли мне тоже в Москву на эти десять дней? - проговорила Таня. - Зачем? - спросил он. - По маме соскучилась. "Вот черт", - подумал Олег. Он что-то очень устал за этот день. С утра они с Мишей поехали на загородную спортбазу к знакомым ребятам и там осваивали новый вид спорта - картинг. Гоняли на этих маленьких ревущих тележках по гаревой дорожке взад и вперед, а управление картом - вещь не такая уж легкая. Сейчас бы принять ванну и лечь спать, но он должен... Надо кончать эту комедию... Ведь чуть ли не стал посмешищем у ребят. "Как раз комедия только и начинется с этой ночи, - тревожно предположил он, глядя на Танину шею и подбородок. - Я могу попасть в настоящий капкан. Надо взять себя в руки". Он шагнул к ней, и она оглянулась. - Фу, какой ты мощный, - сказала она. - Даже неприлично. Он засмеялся и еще шире развернул плечи. - Я занимаюсь культуризмом. Еще три года назад я был хилым сморчком. - Что ты говоришь! Она спрыгнула с подоконника и с интересом уставилась на Олега. - А зачем это тебе? - Разве не красиво? - опять засмеялся он и принял позу "сверхчеловека", сделал свирепое лицо. Таня обошла вокруг него, как вокруг экспоната, потом села на диван и положила ногу на ногу. - Правда, Олег, - проговорила она. - Я вот иногда смотрю на тебя - ты такой спортсмен, любой вид спорта тебе по плечу, но мне кажется, что ты занимаешься спортом не ради спорта, а ради чего-то другого... - Конечно, не ради спорта, - сказал он. - Я должен быть сильным, чтобы меня никто пальцем не смел тронуть. Чтобы любому дать отпор, понимаешь? - И даешь отпор? - Бывает, - усмехнулся он и подумал: "Знала бы она". - Понятно, - кивнула она и мечтательно стала смотреть в потолок. - Но ведь не только для отпора, правда? - продолжала она. - Еще и для того, чтобы самому напирать, да? - Когда это нужно, - подтвердил он. - Понимаешь, мы ведь молоды, а в молодости очень часто решает дело вот эта штука. Он показал ей сжатый кулак. - А потом что? - спросила она, глядя на кулак. - Когда потом? - Не в молодости. - Потом - иначе. Он разжал кулак и нервно, быстро прошелся по ковру. - Хватит философствовать. Скажи, я тебе нравлюсь? - Очень, - искренне сказала она. - Ты издеваешься надо мной? - Нет! - воскликнула она. Он бросился на нее, схватил за плечи, стал целовать, крутил ее, вертел в своих руках, как куклу. Таня чуть было не потеряла сознания, через несколько секунд поняла, в каких она умелых, искусных руках, и вдруг вырвалась, вскочила и отбежала в дальний угол комнаты, к окну, к телефону. - Ты что, с ума сошла? - крикнул Олег с дивана. - Иди сюда, - прохрипел он. - Милая... - Я не могу, Олежка... не могу... - Почему? Что за вздор? - Если хочешь знать... Хочешь честно? Я люблю одного человека... Любила совсем недавно. - Марвича, что ли? - зло засмеялся Олег? - Муженька своего? - Откуда ты знаешь? - воскликнула она. - Знаю. Он встал, застегнул рубашку, поправил всю свою одежду, с вызовом посмотрел на нее и надел пиджак. Она сидела на подоконнике и смотрела на него, как жалкий зверек. Ему захотелось погладить ее по голове. - Что же, ты только его любила, что ли? - резко спросил он. - Или уж такая великая любовь? Шекспировские страсти, да? - Нет, не шекспировские, - тихо сказала она. - Но только его, больше никого. - Брось! - Можешь не верить. - Перестань трепаться! - возмущенно проговорил Олег. - Убирайся! - вдруг гневно крикнула она. - Таня... - Уходи сейчас же! Уходи, а то я вылезу на карниз! Она вскочила на подоконник и взялась рукой за раму. Он повернулся и вышел в коридор. Постоял у дверей, услышал легкий стук - Таня спрыгнула на пол. Взялся было за ручку двери, но подумал в этот момент: "Анекдот. Не девка, а ходячий анекдот". Он медленно побрел по полутемному коридору, разыскивая по всем карманам сигареты, не нашел их, спустился по лестнице на свой этаж и тихо вошел в номер Миши и Эдуарда. Ребята спали, освещенные светом уличных фонарей. Эдуард шевелил губами, Миша сопел. Амуниция их была раскидана по номеру в полнейшем беспорядке. - Олежка, ты? - пробормотал Эдуард. - Тише, я за сигаретами, - сказал он. - Как у тебя? Порядок? - А ты как думал? - Молодец, - буркнул Эдуард и перевернулся на другой бок. Олег нашел сигареты и закурил. - Ну и как? - осведомился Миша, он как будто и не спал. - Пир, - сказал Олег, выходя. - Пир богов. Он вошел в свой отдельный маленький номер окнами во двор, лег, не раздеваясь, на кровать. Курил и смотрел на черепичную крышу соседнего дома, где резко поворачивался маленький флюгер в виде варяжской ладьи. "Ловушка захлопнулась", - подумал он, снял трубку и попросил номер Тани. - Тебе смешно? Таня не ответила. 4. Освещение менялось каждую минуту. Длинный сплошной ряд средневековых домов на улице Победы, реставрированных недавно и покрашенных в розовый, голубой, терракотовый, зеленый цвета, то заливался веселым весенним солнечным светом, то омрачался внезапно и стремительно налетающими тучами. В городе свирепствовал океанский ветер, прохожие сгибались на перекрестках, женщины хлопали руками по юбкам. Зонты вертелись в руках, рвались в воздух, словно пойманные грачи. Звенели стекла. Лопнула и осыпалась большая витрина магазина "Динамо". На углах завихрялись окурки, обертки, газеты, катились банки, расплескивалось молоко, ерошилась шерсть собак, гудели бочки. Ломались флюгеры, ломались заборы, падали яблоки, пьяницы чокались в подвалах, старушки крестились, газеты вышли вовремя, доставка продовольствия не прекращалась, но сильно раскачало суда на внешнем рейде, в порту был аврал: перевернулась старая баржа без груза и без людей - жертв вообще не было, все было в порядке, как говорили оптимисты, и, как всегда, они Ветер подхлестывал Кянукука под пиджачок. Он убегал от ветра, смешно выкидывал вперед ноги, прятался за углами, перебегал площадь, шустро мчался по гудящим и качающимся скверам, ему казалось, что ветер подобен рыжему, зло забавляющемуся псу, баловню своих могучих хозяев, что так или иначе это баловство добром не кончится - вон уже качаются башни и шпили города... Наконец Кянукук нашел более или менее спокойное место в скверике за углом бывшего доминиканского монастыря, где нынче помещался цех художественного оформления тканей. Чья-то добрая рука насыпала перед скамьей крошки хлеба и зерно. Воробьи прыгали по асфальту, как мячики, среди них, переваливаясь с ноги на ногу, ходили полные голуби. Кянукук прикрылся пиджачком, вытянул ноги. Птицы копошились у него в ногах, устраивали мелкие потасовки. "Сижу, как добрый волшебник, - невесело посмеялся он. - Как Эдвард Григ". Он сидел, как сказочник Андерсен или просто как большой костлявый скандинавский старик, корабельных дел мастер. "Почему мне не сто пять лет? Почему я такой смешной, не величественный, не старый, а смешной? Почему у меня не то что десяти, а и одного-то внука нет? Почему у меня не все уже позади?" Над городом летали одинокие крупные капли дождя. Ветер гнал, гнал тучи. Солнечные лучи, словно метла, мели по аллеям, по взъерошенным деревьям. В конце аллеи появился высокий художник, блондин. Балтийская его шевелюра была сбита вбок и неподвижно летела в воздухе, словно у памятника. Черный плащ трепетал вокруг худого тела. Художник шел спокойно, у него была легкая, но крепкая походка. - Как ваши дела, Виктор? - спросил он, отчетливо выговаривая русские слова. Они познакомились недели две назад на выставке эстампов. Кянукук посмотрел на него снизу вверх. Во всем облике художника было что-то от памятника. Кянукук не встал, не вскочил, не завел с ним разговор о живописи, о графике, о ваянии. Он сплюнул в сторону и сказал: - Кончилась жизнь художника-передвижника. - В каком смысле? - спросил художник. - Поступаю на постоянную работу. - Куда? - В трест, - уклончиво ответил Кянукук. - Кем же? На какую должность? - Коммерческим директором. Он не сдвинулся с места и вяло покивал в ответ на удивление художника. Да, да, директором. Коммерческим директором. Старинные часы в антикварном магазине. Сколько им лет? Никто точно не знает. Это середина прошлого века, как говорит старичок. Цена триста тридцать рублей. Они в рост человека, в футляре красного дерева, но с дефектом: царапины. Кто сделал эти царапины? Может киски баловались? Вот обменяюсь на Минск, заведу себе киску. Стрелки витые, как старые алебарды, и римские цифры. Рим. А за стеклом медный маятник. Он прост и кругл, он плоский, похожий на диск. Качается. Очень точный ход. А кому это нужно? Вот звон внушительный, как с колокольни. Вот ключ, он медный, тяжелый, хорошо лежит на ладони. Он толкнул дверь закусочной-автомата, в тамбуре отогнул воротник, расчесал мокрые волосы на пробор и вошел в зал. В зале было людно, к автомату с пивом и к окошку раздачи тянулись очереди мокрых мужчин. Пахло тушеной капустой и мокрыми тряпками. Старенькая уборщица в синем халате бродила среди мужчин и посыпала мокрый пол опилками. С хрустом вонзались вилки в толстые раздувшиеся от влаги сардельки. Мужчины пили пиво. Некоторые бросали соль прямо в кружку, другие располагали ее на кружке в виде ободка. Дождь стекал по темным окнам, а здесь был электрический свет, пар из окошка раздачи, таинственные табло автоматов: "Пиво", "Соки", "Кофе", "Бутерброды". Здесь он встретил матроса, с которым вместе грузил цемент на товарной станции. - Ты еще ходишь? - спросил матрос. - Хожу, - сказал Виктор. - Привык, знаешь. Таскаю теперь эти мешки, как пуховые подушечки. - Жить есть где? - спросил матрос. - Вот с этим плохо, - ответил Виктор. Нынче утром новый сторож спортзала приказал ему забирать свое барахлишко. Педантом оказался новый сторож, унылым педантом. Однажды, он видел, на главной улице загорелась мусорная урна. Сначала из нее пошел густой белый дым, а потом появились язычки пламени. Горел мусор - это собирательное понятие, состоящее из окурков, пустых сигаретных пачек, оберток мороженого и конфет, порванных записок, испачканных носовых платков и драных носков, которые запихивались туда тайком, а также из многого другого. Ребенок - а их собралось немало вокруг горящей урны - толкнул ее ногой и урна, выполненная из цемента в виде цветочной вазы, упала набок. Она продолжала гореть, дымиться, да еще и зашипела, видимо стремясь к совершенству бомбы, но дети встали в кружок, помочились и загасили ее. На следующий день она стояла на прежнем месте. Прямо хоть цветы в нее сажай. Аптека находилась в большом сером здании. Когда стоишь на тротуаре и смотришь вверх на эти восемь этажей, кажется, что находишься в огромном городе. На самом же деле здание это было единственным в своем роде. В этой аптеке, как и в любой другой, были вертящиеся восьмигранные шкафчики с маленькими ящичками. Их приводили во вращение строгие девушки в белых крахмальных чепцах. Прямо возле окна серебряная грохочущая машина "Националь" выбивала чеки. В этой аптеке, как видно, были лекарства от всех болезней, персонал готов был прийти на помощь любому: унять сердечную астму, понизить кровяное давление, согреть, дать снотворное, напоить чаем с сушеной малиной. В окне аптеки он увидел, что за его спиной стоит Лилиан. Она была в синем плаще и косынке из той же материи, что и плащ. В руках - большая хозяйственная сумка с "молниями" и остренький зонтик. Он заметил, что лицо у нее сосредоточенное и немного усталое. Лилиан не увидела его и вошла в аптеку. Она постояла немного возле рецептурного отдела и направилась к кассе. И тут она увидела за окном Виктора. Она вспыхнула и закрыла ладонью нижнюю часть лица. Забыла, конечно, про все свои чеки и про лекарства и выбежала на улицу. - Виктор, вы больны? - воскликнула она. - Как вы похудели! Вам плохо? Пойдемте же, пойдемте отсюда.