дней. Едва Геннадий записал адрес почтенной миссис Сьюзен Леконсфильд, как по судовой трансляции раздался голос первого помощника Хрящикова: "Всем свободным от вахты членам экипажа и научным сотрудникам собраться в помещении столовой на информацию". Геннадий сунул адрес в карман, не подозревая о том, что этот клочок бумаги в скором времени спасет ему жизнь. В помещении столовой висела карта Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Архипелаг напоминал перевернутую вниз головой запятую. Десятки крошечных необитаемых островов грядой-загогулиной тянулись к югу, к голове, к сравнительно большому острову Эмпирей со столицей Оук-портом и ко второму по величине острову Карбункл. Перед картой стоял с указкой перпом Хрящиков с лицом удивленного льва. -- Ну вот, товарищи -- сказал он, откашлявшись, -- сегодня мы лицом к лицу столкнулись с парадоксом мира чистогана, где каждый мазурик, купив подводную лодку, может превратить законный отдых в чистый ад. В нашей стране такого безобразия быть не может, это всем ясно. Капитан поручил передать мне благодарность экипажу за выдержку, четкость. От себя скажу, что в этом эпизоде мы себя ничем не скомпрометировали, и это большой плюс. Теперь главное. Мы идем с дружеским визитом в город Оук-порт. Никогда прежде нога советского человека не ступала на эту отдаленную территорию. -- Вообще-то ступала, -- сказал вдруг из третьего ряда плотник Телескопов. -- Моя нога и ступала, Лев Африканович. -- А с вами, Телескопов, разговор будет особый! -- прикрикнул на него Хрящиков и сделал какую-то пометку в своем блокноте. -- Итак, продолжаю. Нога туда, товарищи, -- перпом метнул суровый взгляд на невинную физиономию Телескопова, -- не ступала. Население там, товарищи, очень неопределенной нации и имеет неопределенный язык, который мы должны уважать, хотя некоторым и смешно. -- Он снова взглянул на Телескопова. -- Стоять там будем три дня с тремя целями. Первая цель -- сдадим спасенных нами граждан разных стран. Вторая цель -- пополним запасы пресной воды и продовольствия. И третья, может быть самая главная,-- покажем жителям далекой, но близкой страны истинное лицо советского народа. Следующее немаловажное сообщение, товарищи. Еще за сутки до сегодняшних возмутительных событий мы запросили у властей Оук-порта разрешение на заход. В ответ получено сообщение, которое Николай Ефимович склонен считать юмористическим: "Разрешаем заход в порт при условии вашего согласия на футбольный матч со сборной республики". Я со своей стороны считаю этот вызов суровым испытанием наших моральных и физических качеств. Надеюсь, что наши судовые спортсмены не ударят в грязь лицом и проведут состязание с присущим им огоньком и задором. Кто бы ни победил, победит дружба. Все, товарищи. Телескопов, останьтесь. Утром следующего дня с "Алеши Поповича" увидели первый остров архипелага под смешным для русского уха названием Фухс. Весь день шли вдоль гряды островов, и они возникали один за другим, похожие на клумбы, а некоторые с сахарными головками остроконечных гор. Солнце стало уже клониться к закату, когда показались отвесные базальтовые стены острова Карбункл. "Алеша Попович" вошел в пролив между Карбунклом и Эмпиреем. На горизонте, как сказочное видение, возник Оук-порт. Гена стоял на ходовом мостике и завороженными глазами смотрел на приближающиеся стены древней крепости, на некогда мощные, то круглые, то острые, как нос корабля, бастионы, на красные черепичные крыши, на купола и шпили соборов, ракетоподобные башни минаретов, на пагоды, похожие на гигантские ели. -- Невероятный город, Гена, правда?-- сказал за его спиной капитан Рикошетников. -- Он похож на сказку, -- прошептал Геннадий. -- Скорее на сновидение, -- сказал капитан. Древний центр Оук-порта был расположен на небольшом круглом полуострове, соединенном с Эмпиреем узкой перемычкой. Когда-то его мощные бастионы прикрывали две бухты, на набережных которых сразу за причалами высились теперь пяти- и шестиэтажные дома с зеркальными окнами и лепными украшениями, построенные, по всей вероятности, в конце прошлого века. В одну из этих бухт заворачивал теперь самым малым "Алеша Попович". Вдоль всей набережной под пальмами, под сводами гигантских дубов и пиний стояли, глядя на приближающийся советский корабль, толпы эмпирейцев. Толпы людей, загорелых и ярко одетых, усеяли крепостные стены и бастионы. Но -- и это было странно, крайне странно! -- толпы молчали. В полной тишине дизель-электроход огибал узкий гранитный волнолом. Слышен был только слабый шум турбин. Вода была прозрачна до самого дна, как и во времена адмирала Стратофонтова. Переливались камни на дне, ветвились кораллы, колыхались растения. -- В чем дело? Почему они молчат? -- Рикошетников поднес к глазам бинокль. -- Все молчат. Некоторые улыбаются... Странные улыбки... "Алеша Попович" уже обогнул волнолом, когда из-за круглого бастиона с диким ревом вырвался глиссер. С чудовищной скоростью он несся прямо на судно, подобно ослепшему от ярости носорогу. Ни о каком маневре нельзя было уже и думать. Глиссер целился прямо в середину правого борта, словно хотел протаранить "Попович". В глиссере сидело несколько обнаженных по пояс, мускулистых парней, а на самом кончике его носа стоял, расставив колоннообразные ноги, гигант в плавках, похожих на кусок леопардовой шкуры. Пятьдесят метров, тридцать, двадцать... -- Что они делают?! Самоубийцы! -- закричал не своим голосом видавший виды Шлиер-Довейко. В самый последний момент гигант на носу глиссера мощно оттолкнулся от борта "Поповича", рулевой резко взял влево, глиссер ушел к винту, проскочил прямо под кормой, пролетел вдоль левого борта "Поповича", выскочил в бухту, в снежно-белом вихре описал круг и закачался на волнах. Парни в глиссере хохотали, держась за животы, а гигант на носу размахивал невесть откуда взявшимся красным флагом. Сразу же после этого загрохотали оркестры на набережной и на стенах, сотни рук взмахнули красными советскими и эмпирейскими флагами -- оранжевый, зеленый и белый круги на аквамариновом фоне. Усиленный динамиком голос прогремел над бухтой: "Вилькамес совьет легопикор бу легопикор Эмпирея!" -- Привет советским футболистам от футболистов Эмпирея, -- перевел Телескопов и спокойно добавил: -- Эти психи каждое судно так встречают. Скучно им тут. -- Он посмотрел на стоящего рядом перпома и добавил: -- Но подобный массовый восторг отношу за счет нашего флага, Лев Африканович. ГЛАВА V, в которой слышатся приглушенные столетиями и тысячелетиями крики ярости, победные вопли, лязг оружия, предсмертные крики, слезы ревности и шепот любви За несколько тысячелетий до нашей эры скромный малазийский рыбак Йон, преодолев на своем утлом катамаране необъятное водное пространство, увидел за гребнями волн симпатичный архипелаг. Архипелаг этот показался Йону похожим на перевернутую вниз головой запятую. Радости Йона не было границ. Наконец-то за долгие годы можно будет обсушиться, сколотить быт, пустить корни! Преодолев линию прибоя, Йон приступил к выгрузке жалкого скарба и целой группы диких и домашних животных. Активно помогали ему в этом деле его сыновья Мис, Мах и Тефя. Вскоре путешественники были окружены толпой местных жителей. Волосатые крепыши скакали на четвереньках вокруг катамарана и дружелюбно хрюкали. Йон знаками показал, что хотел бы познакомиться с их культурой. Туземцы, прыгая друг через друга, что напоминало современную чехарду, повели его к подножию вулкана, над которым в те времена всегда колыхался султан розового ароматного дыма. У подножия вулкана изумленный Йон увидел гигантскую ржавую башню из еще неизвестных ему металлических сплавов. В мистическом ужасе туземцы упали ниц перед башней. Молниеносная догадка осенила Йона. Дождавшись ночи, Йон показал туземцам на ярко горевшее в черном небе созвездие Кассиопеи. Туземцы утвердительно захрюкали. Ночь огласилась нечленораздельными стенаниями, полными тоски по столь далекой родине. И тогда Йон понял все. Он понял, что далекие, очень далекие предки этих существ прибыли к нам на землю из пучин космоса. Впоследствии под влиянием благостного климата и огромных количеств вкусной дикорастущей еды астронавты обленились и забыли математику. Борьбы за существование на архипелаге по сути дела не было никакой, и в течение тысячелетий кассиопейцы стали травоядным племенем хрюкающих волосатых крепышей*. *(Любопытно, что культ кассиопейской ракеты сохранился на Больших Эмпиреях до сих пор, хотя исповедует его лишь небольшая кучка островитян, в основном горные крестьяне. Гигантский тотемный столб, в который с тысячелетиями превратилась ракета, представляет удивительную загадку для ученых всего мира.) Жизнь на благодатном архипелаге пришлась Йону и его семье по душе. Вскоре они тоже забыли математику и растворились в местном населении. Оторванное от древнего мира тысячемильными водными просторами население эволюционировало очень медленно. В Китае был изобретен уже порох, в Европе уже пылали костры инквизиции, а островитяне еще не научились добывать огонь. "Зачем? -- думали они. -- Зачем нам тереть палку о палку, бить кремнем по кресалу, мудрить над паровой машиной, когда черепашьи яйца прекрасно выпекаются в прибрежном песке, а рыба варится в горячих лужах на склонах вулкана? Зачем нам, собственно говоря, порох, когда не с кем воевать, а дикие животные, привезенные Йоном, занимаются своим делом и никому не мешают? Зачем?" Нельзя сказать, что архипелаг совершенно не посещался завоевателями. Изредка посещался. Однажды, в III веке до нашей эры, островитяне проснулись от страшного скрипа. В океане качался гигантский деревянный корабль. Это был таранный корабль, построенный по приказу египетского фараона Птолемея Филафотора. Вот уже десять лет двести весел, к которым было приковано полторы тысячи рабов, несли этот жутко скрипящий корабль по мировым водам, и все эти десять лет три тысячи воинов, разделившись на партии носа и кормы, вели на палубе братоубийственную войну. Война была очень жестокая и увлекательная, с небольшими перерывами для приема пищи, которые происходили в общей трапезной в центре судна. Корабль, разумеется, во время войны не управлялся. Только этим и можно объяснить, что его занесло так далеко, и он сел на мель в виду нашего блаженного архипелага. Здесь, на мели, произошло решительное сражение, в ходе которого "партия носа" перебила "партию кормы" до последнего человека. Впрочем, "кормовики" не остались в долгу и ответили "носовикам" тем же. В трюме к тому времени осталась одна амфора с прокисшим вином, голова сыра, по твердости не уступающая гончарному кругу, и окаменевшая бычья туша. Оставшиеся без дела рабы немного поскучали, потом стряхнули ржавые цепи, поделили поровну продукты питания, высадились на сушу и быстро растворились среди местного населения. Дорогое убранство чудовищного дредноута древности: колонны из кипариса, изделия из слоновой кости и паросского мрамора долгое время украшали незатейливые жилища островитян, а сейчас являются достоянием городской управы Оук-порта. В другой раз, а именно в VII веке уже нашей эры, во вторник после обеда, островитяне были разбужены звоном железа и диким зубовным скрежетом. В прибрежный песок врезалось острым носом небольшое суденышко. Излохмаченный полосатый парус полоскался под ласковым ветром, а на песке стояли, растянувшись в цепочку, двадцать четыре свирепых вонючих мужика в звериных шкурах, с круглыми щитами и длинными мечами. Это 6ыли скандинавские викинги, ограбившие уже берега Фландрии, Британии, Испании, Марокко, Индии и множества других стран. После последнего разбоя в какой-то стране, название которой они забыли, они вышли в море и много недель плыли в северо-юго-западно-восточном направлении. Вокруг была одна вода, воевать не с кем, на ладье теснотища. Викинги скучали, ругались друг с другом, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не наткнулись они на наш блаженный архипелаг. Подняв мечи и исторгая воинственные клики, они бросились на удивленных спросонья островитян. Ясно было, что пощады не будет никому. Островитяне, как пугливые лани, взлетели на свой любимый вулкан, а тяжелоногие викинги вдруг остановились, увидев котел с вареными крабами, лангустами и омарами, связки копченой рыбы и гирлянды бесплатных фруктов. "Сперва закусим, -- подумали они. -- Сперва как следует подзаправимся, а потом уже пограбим, побесчинствуем за милую душу". Двенадцать викингов с жутким хрустом и чавканьем взялись за еду, а двенадцать других заняли круговую оборону. Островитяне красивыми оленьими глазами наблюдали за викингами, радуясь их хорошему аппетиту. Насытившаяся половина шайки сменила охрану, но тут же заснула. Вскоре заснули и остальные. Проснувшись, викинги увидели над собой шелестящие ветви вечнозеленых дубов и пальмовые листья, а еще выше ласково подмигивающее созвездие Кассиопеи, услышали шорох волн и дивное пение местных девушек. Воткнув в песок свои мечи, викинги быстро растворились среди местного населения. Были и другие гости. Индийские купцы и полинезийские рыбаки находили спасение на архипелаге во время шторма. Иной раз любопытства ради приплывали африканцы на плотах из папируса и персидские конокрады. Море порой выбрасывало на берег людей, совершенно неизвестных наций, и не было иноземца, который, разобравшись в обстановке, не растворился бы мигом среди местного населения. Так шли века. Так формировалась нация нынешней Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Мирная элегическая жизнь царила на архипелаге многие столетия, пока не началась эпоха великих открытий и великого разбоя. Первым профессиональным пиратом, попавшим на архипелаг, была, как ни странно, женщина. Известно, что в начале XIV века баронесса де Клиссон из Нанта, мстя королю Франции за казнь своего мужа, снарядила три корабля и взялась грабить и жечь прибрежные города, не брезгуя и встречными кораблями. Против мирных жителей, которым ее бандюги вспарывали животы, баронесса лично ничего не имела, но она прекрасно знала, что от каждого ее набега у короля Франции портилось настроение, и это доставляло ей чрезвычайно сильное удовольствие. -- Шерше ля фам! Ищите женщину! -- кричал король на своих адмиралов, но толку от этих криков было мало. Много месяцев продолжалась эта своеобразная месть, а правительственные корабли никак не могли напасть на след эскадры кровожадной мадам. И вдруг разбой прекратился. Пиратская эскадра как в воду канула. Собственно говоря, все так и считали, воображая, что страшный Бискайский залив сделал то, что не могли сделать корабли французского флота. На самом же деле мадам де Клиссон неожиданно направила свою эскадру к югу. Ее вдруг охватили мучительные угрызения совести, и она решила навсегда покинуть наказанную ею Францию. Задолго до знаменитого Васко да Гама мадам де Клиссон обогнула мыс Доброй Надежды, не обратив на него особого внимания. Долгие месяцы, пока корабли шли через Индийский океан, женщина-чудовище стояла на коленях в своей каюте и замаливала свои грехи. Волны становились все выше и выше, они вздымали неуклюжие нантские барки в пугающую высоту, и мадам Клиссон казалось, что она возносится на небеса. Однажды с гребня рекордно высокой волны рыдающая дама увидела цветущие острова с белыми сахарными головками гор. Ее осенила идея, что архипелаг этот ниспослан ей как искупление грехов, и она воскликнула: -- Вот они, блаженные Эмпиреи! Французы высадились. Несколько дней они буянили и безобразничали, отдавая дань старым привычкам, а потом, успокоившись, растворились среди местного населения. На небольшом круглом полуострове раскаявшаяся грешница построила часовню, заложив тем самым основу будущего города Оук-порта. Еще одно столетие прошелестело в тихом блаженстве. Затем в субботу перед обедом островитяне были разбужены громом пушек. В. нескольких кабельтовых от берега на озорных веселых волнах приплясывали галеоны свирепого португальского адмирала Жоао-Нуньеса да Гаэтано. Закованные в сталь португальцы водрузили на потухшем уже вулкане свой флаг, воздвигли путем нещадной эксплуатации островитян .мощные крепостные стены, и архипелаг превратился в португальскую провинцию, а Жоао-Нуньес да Гаэтано стал губернатором. Казалось бы, начался жестокий колониальный режим, но... годы прошли, и мрачные аркебузники растворились среди местного населения, флаг изжевали любопытные горные козлы, а грозный губернатор превратился в обыкновенного бандюгу с большой дороги. Всякий раз, как у него кончался нюхательный табак, он снаряжал галеон для разбоя и надолго покидал свои владения. Архипелаг стал настоящим прибежищем "джентльменов удачи" всех наций, вольной хулиганской республикой. Здесь бросали якоря пираты, флибустьеры, буканиры, корсары и каперы всех мастей. Все цивилизованные страны проклинали дьявольское разбойничье гнездо, не догадываясь, впрочем, об одном весьма важном и странном обстоятельстве. Дело в том, что блаженный архипелаг не плодил пиратов, а как раз наоборот -- сокращал их число. Множество отъявленных мерзавцев под влиянием красоты и свободы забывали о своем преступном прошлом и растворялись среди местного населения. Примером этому может служить случай со знаменитым корсаром Бархатным Чарли, прозванным так за то, что он никогда не снимал камзола из черного бархата. Однажды, в XVIII веке, перед ужином часовые на башнях были разбужены диким голосом Бархатного Чарли. Бригантина негодяя под идиллическим именем "Уайт Свон" ("Белый лебедь") барражировала вдоль крепостных стен. Капитан, расставив ноги в драных ботфортах, стоял на юте и орал в рупор своим нехорошим диким голосом: -- Отдавайте красавицу Марго! Вдоль правого борта с дымящимися фитилями в руках стояли его канониры, и все, как замечено было с башен, в плохом настроении. -- Какую еще вам красавицу Марго? -- крикнул долговязый Маркус Джереми Йон, представитель одной из старейших семей архипелага. -- Сами знаете какую! -- заорал Бархатный Чарли. -- Отдавайте немедленно! Открываю огонь всем правым бортом! Впоследствии выяснилось, что его любезная красавица Марго, сбежавшая с "Белого лебедя" на Ямайке, нашла себе пристанище на островах Кьюри, где и одичала вместе со своим возлюбленным Хьюлетом Бандерогой. Бандерога же перед бегством сумел ввести в заблуждение Бархатного Чарли, чем навлек на черепичные крыши Оук-порта град каленых ядер. Битва продолжалась около трех часов. Островитяне, кое-чему научившиеся за истекшие столетия, смогли дать наглецам достойный отпор. Когда Бархатный Чарли очнулся в развороченном им до неузнаваемости трактире "Синька", к нему подвели юную Юкко-Паулину Йон, племянницу Маркуса Джереми. -- Не та ли это, кого вы искали, храбрый моряк? -- Собственно говоря, ничего общего, -- прорычал Бархатный Чарли, потирая ушибленную рукояткой пистолета голову. -- Да, собственно говоря, это и не имеет никакого значения... Вот вам пример. Негодяи Бархатного Чарли, которые могли бы причинить столько горя жителям Цейлона, Бенгалии, Австралии и Чили (а именно такие были у негодяев планы), превратились на нашем архипелаге в мирных скобарей, виноградарей, рыбаков или просто в бездельников, а страшилище южных морей "Белый лебедь" стал "прогуливать" в своих трюмах местное вино "Горный дубняк" для придания ему должного вкуса. Больше того, сам Бархатный Чарли, для которого в Британском адмиралтействе давно была свита пеньковая веревка, стал почтенным гражданином Оук-порта, а впоследствии первым президентом Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Именно он, Чарли-Велюр, завез на архипелаг любимую игру лондонской голытьбы, известную теперь всему миру под названием "футбол", и именно эта игра принесла ему неслыханную популярность. Так на солнечных пляжах и в тенистых лесах формировалась прелюбопытнейшая нация Больших Эмпиреев и ее невероятный язык, вобравший в себя лаконичность кассиопейского, певучесть малазийского, высокопарность португальского, мужественность английского, образность пиратского жаргона и разные замечательные качества многих других лексиконов. Любой мизантроп, попав на архипелаг, становился оптимистом и шутником и растворялся в добродушном, веселом, немного ленивом, но талантливом местном населении. И только лишь самые отъявленные негодяи и мрачные скопидомы не могли прижиться на красивых островах. Они пересекали пролив и высаживались на базальтовые скалы единственного неприветливого острова во всем архипелаге -- острова Карбункл. Их влекла туда дурацкая лживая легенда, которая и дала имя этому острову. Легенда гласила, что Хьюлет Бандерога, перед тем как скрыться и одичать на архипелаге Кьюри, штормовой ночью высадился на этом острове и закопал где-то там невероятнейший драгоценный камень -- карбункул -- величиной со страусиное яйцо. Где мог достать свистун Бандерога такой ценный предмет, легенда не объясняла, да это и не нужно было тупым маньякам-кладоискателям. Пошлые призраки богатства и власти влекли этих людей на остров, базальтовые скаты которого напоминали гигантскую крепость. Более полувека шли поиски несуществующего "страусиного яйца", за это время на острове возникло некрасивое поселение, где, казалось, сам воздух был пропитан подозрительностью и злобой. Жители этого городка, носящего непривлекательное имя Стамак (Желудок), отличались большой физической силой, но были тупы и раздражительны. С веселыми и беззаботными эмпирейцами они не поддерживали почти никаких отношений, хотя и согласились войти в республику на правах автономной единицы. Этот остров с его историей и населением был источником бесконечных анекдотов для всех жителей архипелага, но в то же время оставался сумрачной загадкой, своеобразным памятником кровавому и жестокому времени. Иногда до Оук-порта долетали через пролив звуки выстрелов, нестройное зловещее пение, но большей частью Карбункл хранил молчание. Тем временем наступил просвещенный XIX век. Морские пути стали безопасными, мировая торговля бурно развивалась. Большие Эмпиреи, расположенные в зоне пассатов, оказались удобным перевалочным пунктом для парусных караванов. Жизнь на архипелаге в те дни била ключом. Гавани благоустраивались, Оук-порт становился все богаче и импозантнее. Развивались ремесла и искусство. Архипелаг торговал с Европой, Азией, Африкой, Америкой и Австралией. Везде находили спрос эмпирейские товары: перья райских птиц, вино "Горный дубняк", пробковое дерево, копра, жемчуг, ароматические масла. Тогда-то и появился у берегов архипелага кровожадный Рокер Буги, последний, если можно так выразиться, "пират классического типа". Базируясь на Карбункле, населению которого он пришелся весьма по душе, новоявленный пират нападал на караваны, идущие в Оук-порт, и нещадно их грабил. Увы, чудовище долгое время оставалось безнаказанным: морские министерства Португалии, Великобритании, Франции, Германии, Испании и Нидерландов спорили друг с другом. Едва одна из названных стран собиралась направить к архипелагу карательную экспедицию против Рокера Буги, как все остальные заявляли решительный протест. Все эти названные страны считали Большие Эмпиреи своей собственностью. Наглость Рокера Буги дошла до того, что, явившись со своими головорезами в сенат, он низложил республику и объявил себя императором архипелага. И тогда беззаботные островитяне восстали. Единственный военный корабль, десятипушечный бриг "Рыцари ночи", ныне ставший кораблем-музеем, открыл огонь по пиратской эскадре, однако весь его экипаж был беспощадно вырезан в абордажном бою. Рокер Буги предал Оук-порт огню и мечу. Столб пламени стоял над городом, когда на горизонте появились паруса русского клипера "Безупречный", направляющегося на отдых в Оук-порт после картографической разведки островов Кьюри. Остальное известно уважаемому читателю. Население Больших Эмпиреев вновь получило возможность для своего бурного процветания. Оно процветало до тех пор, пока паровые машины окончательно не вытеснили парус. Новые, некрасивые, но более надежные суда, не зависящие от пассатных ветров и течений, проложили в океане другие пути, и Большие Эмпиреи оказались в стороне. Редко-редко швартовались теперь суда в удобных гаванях Оук-порта. Однако эмпирейцы не тужили. Да и чего им было тужить? Ведь море по-прежнему было прозрачным, и рыба в нем не перевелась, фруктовые деревья плодоносили по-прежнему, дубы, пинии и пальмы шелестели так же ласково, как и в прежние времена, и так же ласково подмигивало по ночам созвездие Кассиопеи. Может быть, Володя Телескопов был отчасти и прав, может быть, эмпирейцам действительно было немного скучновато, но у них была большая всепоглощающая страсть -- футбол, завезенный, если помните, сюда еще Бархатным Чарли. Они называли свою любимую игру "булоногом", а игроков "легоперами". Они были убеждены, что обладают самой мощной командой мира, но у них никогда не хватало денег, чтобы съездить в Европу или в Южную Америку проверить свои силы, да они и не знали толком, что такое деньги.* (*Кстати сказать, эмпирейцы и сейчас до конца не понимают сложности современных денежных отношений. Огромная их красочная банкнота -- велюр, напоминающая старинную гравюру с парусами, башнями и амурами, вызывает улыбки в банках всего мира. Карбункл, однако, завел себе собственную денежную единицу -- клукс, которая обменивается на зуры в сберкассе No 6 города Зурбагана.) Заманивая в свои гавани корабли разных стран, эмпирейцы вызывали их экипажи на булоножные поединки и обыгрывали с ужасающим счетом. Последний, например, матч с командой несчастного "Ван-Дейка" закончился со счетом 44 : 0 в пользу местных легоперов. Так шла жизнь, и никто, или почти никто, из потомков обленившихся астронавтов, предприимчивых малазийцев, африканцев, мидинян, карфагенян, индусов, объевшихся викингов и раскаявшихся пиратов не подозревал о том, какие тучи собираются над их небольшой страной, никто, или почти никто, не мог вообразить себе события, о которых пойдет речь в следующих главах. Итак, читатель, внимание... ГЛАВА VI, в которой веселые голоса перемежаются злобными выкриками, трещат мотоциклы и невнятно бубнит "резинщик". -- Странное дело, Николай, -- сказал Геннадий Стратофонтов капитану Рикошетникову. (Оставаясь наедине, Геннадий позволял себе называть своего старшего друга просто по имени.) -- Происходит какое-то чудо, Николай. Мне кажется, что я начинаю, Николай, понимать эмпирейский язык. Взгляните, например, на этот транспарант, Николай. Друзья в густой толпе шли по вытертым до блеска мраморным плитам старого Оук-порта. В бесчисленных магазинчиках, лавчонках, барах и кафе главной улицы Пикокабанауэй кишела говорливая, возбужденная жизнь. Казалось, воздух наэлектризован ожиданием завтрашнего футбольного поединка. Посередине улицы приплясывающая толпа болельщиков несла огромный транспарант, на котором было начертано: РИККО СИЛЛА МИЛАЗ: АВАРА СПАРО КЭКС ХАВА КЕМТ УРА КЭКС ХАВА ЛИПАНДРА! ХУХС РИККО СИЛЛА, БЕСТАДО ЛЕГОПЕР ПЕЙСО! -- Рикко Силла заявляет, -- переводил Геннадий, -- наши соперники забьют столько голов, сколько смогут. Мы -- сколько захотим! Да здравствует Рикко Силла, лучший футболист вселенной! -- Знаете, Гена, это очень странно, -- сказал капитан, -- но мне тоже кажется, .что я что-то понимаю, а ведь этот язык не похож ни на один из знакомых мне языков. -- Вон та старушка в белом накрахмаленном чепце сейчас сказала старику в синих штанах: "Не пора ли домой, Хусай?" -- сказал Геннадий. "Еще один стаканчик, и баста", -- ответил ей на это старик, -- смеясь, подхватил капитан, -- А вон та девушка, видите, рыжая девушка, говорит своей подруге: "Завтра я надену белые бусы..." -- Парень крикнул кому-то в толпе: "До вечера!" -- Продавец уверяет, что у него настоящий бразильский кофе... -- Давайте попробуем поговорить с кем-нибудь из них, -- предложил Геннадий. Друзья сквозь бамбуковую занавеску вошли в полутемную прохладную лавчонку. Толстый хозяин в красной майке с цифрой "9" на спине тут же закрутился возле них. -- Вилькамис, вилькамис, якшито немо! -- Пуззо, гай ле свитохлади, -- попросил его Геннадий и тут же получил брусок мороженого в шоколаде. -- Пуззо, гай ле тубака пюр пипса, -- попросил капитан и тут же получил коробку трубочного табака "Летучий голландец". -- Хава киста свитохлади ри тубака? -- спросили друзья, имея в виду стоимость купленных предметов. -- Фуна велюр свитохлади, фуна велюр тубака, -- сияя от счастья, ответил толстяк. Капитан протянул ему две огромные местные банкноты с башнями, парусами, амурами, пушками и арбалетами. -- Нет-нет, только один велюр,-- запротестовал торговец. -- Но вы ведь сказали, что мороженое стоит один велюр и табак стоит один велюр... -- Да-да, совершенно верно, -- ответил толстяк, умиляясь догадливости иностранцев. -- А все вместе? -- Тоже один велюр! -- Та-ак... -- почесал в затылке Рикошетников. -- Позвольте тогда узнать, сколько стоит весь ваш магазин? -- Один велюр, -- сказал хозяин. -- А вот эти игральные кости? -- Тоже один велюр! -- Да как же это так получается? -- воскликнули разом пораженные друзья. Толстяк смущенно хмыкнул и потупил глаза. -- Все иностранцы удивляются этому, господа, но... понимаете ли... он такой красивый, наш велюр... -- Благодарю вас. До свидания, -- сказал капитан, засовывая в карман лишний велюр. -- Вилькамис. Вилькамис. Гретто, сенькьюри! Жуя мороженое и куря табак, друзья двинулись дальше. Они шли к зданию сената, где, как объяснили им в порту, должны были сегодня состояться большие дебаты по вопросу завтрашнего матча. -- Джин! Мой юный герой! -- услышал вдруг Геннадий за спиной, и на плечо ему легла легкая, как куриная лапка, рука. Пожилая леди Сьюзен Леконсфильд выглядела самым невероятным образом. Шея ее была унизана местными глубоководными жемчугами, мочки ушей были украшены пунцовыми серьгами, над седыми буклями колыхались перья райских птиц, а костлявые бедра были обтянуты ярчайшей эмпирейской мини-юбкой. -- Джин, сокровище мое, спасенные тобой создания сегодня через час улетают домой, в свою уютную квартирку, -- лепетала старая леди. -- Позволь мне поцеловать тебя, мой мальчик, мой рыцарь, мой хрустальный дельфинчик, мой... Потрясенный "хрустальным дельфинчиком", Геннадий подставил щеку и получил отличнейший поцелуй. Капитан Рикошетников с галантностью, привитой ему еще в Высшем мореходном училище, поцеловал даме ручку. -- На местном дирижабле мы доберемся до Зурбагана, а там пересядем на "комету", -- продолжала старушка. -- Поцелуй же своего нареченного братца, мой мальчик. Содрогаясь от отвращения, Геннадий поцеловал Винстона в слюнявую пасть. Мопс вяло лизнул его в ухо. Геннадий заметил, что "нареченный братец" дрожит от страха и заглядывает ему через, плечо. Он обернулся и увидел деловито идущего по мрамору Пушу Шуткина. Над котом, словно флаг, горделиво реял его выдающийся хвост. -- А, вон еще один член нашего экипажа, -- улыбнулся капитан. Пуша Шуткин вдруг взлетел на дождевую трубу, мелькнув на карнизе черным хвостом. Задержавшись на секунду на голове какой-то кариатиды, Пуша Шуткин обернулся к друзьям, развел передними лапами -- извините, мол, дела, и тут же исчез. Попрощавшись с леди Леконсфильд, друзья двинулись дальше. Извилистая Пикокобанауэй вдруг вытекла на довольно широкую площадь, в глубине которой высилось здание сената с коринфскими колоннами, готическими шпилями и лепкой рококо. Перед сенатом высился величественный памятник предку ленинградского пионера "Адмиралу Серхо Филимоныч Страттофудо", как именовали его благодарные островитяне. Скромный мужественный путешественник был изображен скульптором как бы на капитанском мостике, но одновременно и на коне. Его гордую голову, с лицом, исполненным благородного гнева, венчал крылатый шлем. Правой рукой Страттофудо поражал акулоподобного Рокера Буги, а левой защищал пышную улыбающуюся деву, символизирующую эмпирейскую свободу! -- О ужас! И это мой прапрапра... -- прошептал Геннадий, вспомнив добродушный и даже несколько застенчивый взгляд фамильного портрета. -- Представляете, что здесь начнется, если обнародовать ваше происхождение, Геннадий? -- засмеялся капитан. -- Умоляю вас не делать этого, Николай! -- воскликнул мальчик. Скромность всегда была его отличительной чертой. Рикошетников промолчал. До поры до времени он решил не волновать друга, не говорить ему о том, что он вместе с Хрящиковым и Шлиером-Довейко решили обнародовать его происхождение на завтрашнем футбольном матче, и сделать это было решено для расширения и углубления дружеских контактов. Друзья поднялись по мраморной лестнице и скрылись в здании сената. Они уже не видели, как через пять минут на площадь с грохотом ворвались два десятка мрачных, затянутых в черную кожу хулиганов на мотоциклах. Они не видели, как хулиганы начали зловещее кружение вокруг памятника, поливая его желтой краской и отвратительной хулой, забрасывая яйцами и тухлыми крабами. Они не видели, как толпы возмущенных эмпирейцев пресекли эту неожиданную вылазку жителей Карбункла (а это были именно они) и покрыли их головы позором. В чем же была суть этого странного инцидента? Оказалось, что на Карбункле вдруг вспыхнула яростная компания против футбольного матча. Жители Карбункла, для которых ранее один их жалкий клукс был дороже всего мирового. футбола, которые до сего утра не слышали даже имен Пеле и Гершковича, вдруг выступили с яростными нападками на футболистов "Алеши Поповича" и послали лучших своих хулиганов для осквернения памятника русскому адмиралу. А Геннадий и капитан Рикошетников сидели тем временем в галерее для гостей и наблюдали заседание сената Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Спикер сената возвышался над всем собранием, сидя по традиции на огромной бочке знаменитого "Горного дубняка". Одет он был. также традиционно: бархатный камзол, драные ботфорты, красная пиратская косынка на голове. Оба его глаза крест-накрест закрывали традиционные черные повязки. В руке он держал кремневый пистолет XVIII века, выстрелами из которого пресекал шум в зале. Сенаторы же, их было ровно две дюжины, одеты были кое-как. Правая оппозиция, шесть представителей Карбункла, все были в черных суконных тройках, а остальные -- в расстегнутых жилетах, в рубашках, иные так просто в майках. Президент республики Токтомуран Джечкин, явившийся на заседание прямо с тренировки, был в доспехах футбольного вратаря. Среди этого странного общества изысканностью и строгостью наряда выделялась красивая статная дама с длинными черными волосами и лицом, словно вырезанным из слоновой кости. -- Кто эта дама, месье? -- спросил Рикошетников оказавшегося по соседству вертлявого француза. -- Это женщина-сенатор мадам Накамура-Бранчевска, -- зашептал сосед. -- Вчера я удостоился быть приглашенным к ней на прием. Поверьте, месье, такой обаятельной и импозантной дамы не встретишь ни в Лондоне, ни даже в Париже. Говорят, что она происходит из рода де Клиссон... Спикер выстрелил в потолок, вынул изо рта традиционный кляп и глухим голосом возгласил: -- Слово предоставляется господину президенту. Токтомуран Джечкин, подтягивая черно-бело-лиловые трусы, поднялся на трибуну. -- Господин спикер, господа сенаторы, господа! Вчера народ Эмпиреев приветствовал в своем порту советский фрегат "Алеша Попович"! Любимец нашего народа лучший футболист вселенной Рикко Силла первый коснулся борта этой бригантины. Советская каравелла, господа, занимается в океане наукой, но это нас, слава богу, не касается. Мы будем счастливы встретиться с легоперами этой далекой и, как утверждают, большой страны, команда которой заняла пятое место на так называемом первенстве мира в Англии. Господа, вы знаете, что сила удара левой ноги Рикко Силлы равна одной тысяче пятистам килограммам, тогда как удар пресловутого, но уважаемого всеми нами Пеле весит всего лишь восемьсот килограммов. Какое же может быть первенство без команды Больших Эмпиреев? Трибуны для публики взорвались бешеным восторженным ревом. Спикер выстрелил в потолок. -- От себя лично, господа, -- продолжал президент, -- я заявляю. В завтрашнем матче я парирую восемь пенальти и вытащу столько же мячей из "девятки". Лозунг Рикко Силлы вам известен. Уверен, что сенат единогласно одобрит встречу наших легоперов с советскими футболистами, прибывшими к нам на галеоне "Алеша Попович". Я кончил, господа! Спикер снова пальнул в потолок. -- Слово имеет старейшина Совета Копальщиков острова Карбункл достопочтенный кавалер Ордена Счастливой Лопаты полковник Бастардо Мизераблес ди Порк-и-Гусано. На трибуну поднялся высокий мощный мужчина лет сорока с бананообразным носом, лохматыми гусеницами бровей, похожим на утюг подбородком и странными на этом фоне тоненькими усиками. Лицо этого господина показалось знакомым Геннадию и Рикошетникову, но вспомнить его они не смогли. Как-то очень уж не связывались между собой сенат далекой неведомой страны и милый сердцу, проступающий сквозь снег вид Ленинграда... Кировский мост, Петропавловка, памятник Суворову... Бастардо Мизераблес ди Порк-и-Гусано грохнул страшным кулаком по трибуне и завопил на карбункулском наречии эмпирейского языка: -- Вжыл жыз всплых сипл-ствоу! Черчелянто ри фларт! Газзо азаф Карбункл жрав Эмпирея гам, га фула, брегадл!.. Грубая речь его была почти непонятна нашим морякам. Уловить можно было лишь отдельные бранные слова: трусы, предатели, лентяи, провокаторы, идиоты, коварные происки и тому подобное. Ясно было одно: кавалер Ордена Счастливой Лопаты яростно протестовал против дружеского спортивного поединка, обвинял и угрожал. Никто не ожидал такого поворота дела. Изумленные сенаторы левого крыла и центра вскочили, размахивая руками. Шум на галереях для публики поднялся невообразимый. Круглый, как мяч, седоватый сенатор в красной футболке с цифрой "З" одним прыжком взлетел на трибуну и закричал: -- Позор недостойным копальщикам Карбункла! Вам не поссорить нас со славными ребятами, не дрогнувшими даже перед лицом бандитской подлодки! Занимайтесь своим делом, копите свои грязные клуксы и не лезьте в чистый футбол! Да здравствует дружба! Да здравствуют посланцы страны нашего героя Серхо Филимоныч Страттофудо! Шум усилился еще больше. Полдюжины черных сюртуков сиплыми глотками рявкали какую-то гадость. Спикер палил уже из двух писто