Василий Аксенов. Мой дедушка -- памятник --------------------------------------------------------------- Изд: М., "Детская литература", 1972 OCR, корректорская правка: WD --------------------------------------------------------------- Повесть об удивительных приключениях ленинградского пионера Геннадия Стратофонтова, который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах ПРОЛОГ Я познакомился с Геннадием несколько лет назад в Крыму, на берегу Коктебельской бухты, что недалеко от Феодосии. В парке уже заиграла музыка, уже зажглись фонари и всякого рода мошкара повела вокруг них свой бессмысленный, но красивый танец, а скала Хамелеон на восточном берегу бухты все еще была освещена закатным солнцем. В свою очередь молодой месяц уже висел в зеленоватом небе над горой Сюрюккая. Гора эта на первый взгляд кажется осколком Луны или какой-нибудь другой безжизненной планеты, но, приглядевшись, можно заметить, что она напоминает и тот профиль, который великий Пушкин часто рисовал на полях своих рукописей. В тот год море съело коктебельские пляжи почти до самой бетонной стены, и для отдыхающих были устроены над водой дощатые помосты. Вот по такому помосту я и разгуливал почти в полном одиночестве, размышляя о морских животных, о горных цветах и минералах, о почтовых марках, автомобилях и о спортивных соревнованиях, потрясавших тогда все цивилизованное человечество. Кроме меня, на помосте находился лишь один человек -- рослый плечистый мальчик с умным и привлекательным лицом. Опершись на перила, он задумчиво смотрел в море, где по гребням бойких, беспорядочно прыгающих волн еще скользили розоватые блики заката, где иногда мелькали острые плавники дельфинов да кто-то мощно плавал стилем баттерфляй. Пловец этот привлек мое внимание. Из воды ритмично вырывалась могучая спина. Взмахнув огромными руками, пловец бросался грудью на очередную волну и двигался вперед с удивительной скоростью. -- Не знаете, кто это там так здорово плавает? -- спросил я мальчика. -- Это моя бабушка, -- тихо ответил он. -- Бабушка?! -- вскричал я. -- Это удивительно. -- Ничего удивительного, -- возразил мальчик. -- До Великой Отечественной войны она была чемпионом Осоавиахима в плавании на сто метров баттерфляем. И по прыжкам с трамплина, -- помолчав, добавил он. Едва справившись с изумлением, я осторожно спросил: -- А во время войны? -- Во время войны ей пришлось, как и многим другим летчицам, служить в бомбардировочной авиации... Бабушка тем временем совсем исчезла в быстро темнеющем море. Я покосился на мальчика. Он смотрел прямо перед собой за еще различимую черту горизонта. Отблеск молодого месяца стоял в его глазах. На груди его я заметил висящий на толстой цепочке якорек с припаянной к нему старинной монетой, похожей на испанский дублон ХVI века. -- А вы почему не плаваете со своей бабушкой? -- спросил я. Он пожал плечами. -- Да так, не хочется... -- Может, не умеете? Он быстро взглянул на меня и усмехнулся: -- Просто мне надоело плавать. За последний год мне это занятие немного прискучило. Что-то таинственное послышалось мне в его голосе, когда он произнес эту довольно странную для мальчика фразу. Еще раз я посмотрел на него, и мне показалось, что он сейчас находится не на коктебельском пляже, а где-то в другом месте, где-то далеко, очень далеко, очень... -- А вы, я вижу, писатель, -- проговорил он. -- Как вы догадались? -- вновь поразился я. -- А вон у вас мозоль на указательном пальце правой руки. Такие мозоли есть у всех писателей. Конечно, у тех, кто пишет. Удивлению моему не было конца. -- Позвольте, но как вы увидели эту мозоль в такой темноте? -- У меня довольно острое зрение. -- Ну хорошо, а если бы я писал на пишущей машинке?.. -- Тогда я догадался бы по другим признакам. -- Фантастика! -- воскликнул я.-- Вы меня не разыгрываете?.. -- Геннадий,-- назвал он свое имя. Я тоже представился. -- Я достаточно хорошо воспитан, Василий Павлович, -- сказал Геннадий,-- чтобы не разыгрывать взрослых. -- Он глянул в ночное уже море. -- Бабушка возвращается. В темноте слышались только музыка и голоса из парка да плеск волн. -- Все-таки разыгрываете меня, Геннадий... -- Да нет. Она уже в десяти метрах... Плывет под водой. -- Может быть, вы видите ночью, как днем? Может, вы так называемый никтолоп? -- воскликнул я. -- Вы угадали, -- просто ответил Геннадий. Несколько секунд спустя бабушка с шумом вынырнула возле самой лестницы. -- Генаша, ты здесь? -- спросила она низким девичьим голосом. -- I'm here, granny! -- ответил Геннадий с идеальным английским произношением и добавил на незнакомом мне языке: -- Хава свимматоре ю лер? -- Бундербул вера оччи! -- с жизнерадостным смехом ответила на том же языке бабушка и стала легко подниматься по лестнице. Она была похожа на сильно увеличенную копию известной скульптуры "Девушка с веслом", но вблизи, однако, можно было разглядеть в ее лице следы былой красоты. -- Познакомься, бабуля, -- сказал Геннадий. -- Это писатель Василий Павлович. -- Очень приятно, -- пророкотала бабушка, протягивая мне мокрую руку, -- Стратофонтова Мария Спиридоновна. От нее пахло водорослями и здоровьем. -- Пойдемте к нам чай пить, -- предложила она. До утра засиделись мы тогда на веранде их дачи, и из рассказов Марии Спиридоновны и Геннадия сложилась такая поразительная история, что я счел своим долгом пересказать ее тебе, любезный читатель. Дай руку, мой благосклонный друг, и мы вместе вступим в мир удивительных приключений, которые, оказывается, еще происходят на нашей цивилизованной планете. ГЛАВА I, из которой доносятся до нас звуки раннего детства Геннадия Стратофонтова и скрежет учительских ручек, выводивших в его дневнике многочисленные пятерки. Геннадий Стратофонтов родился в начале пятидесятых годов в Ленинграде, на улице Рубинштейна, от незаурядных родителей. Отец его был скромным работником почтамта и вместе с тем заслуженным мастером спорта по альпинизму, участником штурма многих заоблачных пиков. Маму его, скромного библиотекаря, по примеру свекрови, влекло еще выше -- в небо, откуда она постоянно совершала затяжные парашютные прыжки в кислородной маске. В связи с этими увлекательными занятиями родителей Геннадий часто оставался один, но отнюдь не скучал. Еще в очень раннем возрасте он научился понимать и уважать папу и маму и предоставил им полную свободу действий. Часами бродил крошечный мальчик по огромной квартире, не выпуская из рук любимую книгу "Водители фрегатов". Квартира была темноватой и таинственной. Большие зеркальные окна ее упирались в стену недавно построенного желтого дома, похожего на чертог султана Мальдивских островов. Мутноватый желтый свет падал на слегка подернутые пылью конторки, пуфы, глобусы, барометры и секстанты. В столовой висел поясной портрет далекого предка Гены адмирала Стратофонтова, известного путешественника, человека широких передовых взглядов, прославившегося тем, что в 18... году он на своем клипере "Безупречный" загнал в залив Сильвер-бей эскадру кровавого пирата Рокера Буги. Гена часто останавливался перед портретом предка, смотрел на узкое лицо в пушистых бакенбардах, на голубые океанские глаза и тихо говорил: -- Здравствуй, дедушка. Позволь представить тебе моего друга адмирала Ивана Крузенштерна. Ах, вы знакомы? Ты служил на его шлюпке еще гардемарином? Очень рад. А вон сидит в кресле другой мой друг -- капитан Джеймс Кук, а возле глобуса стоит Дюмон Дюрвиль, а там, у окна, Лазарев... Все мои друзья -- безупречно храбрые и благородные сердцем люди. "А где твои родители, Генаша?" -- спрашивал адмирал. Геннадий тогда включал радиоточку, и она сразу же сообщала женским голосом: "Новости спорта. Вчера группа альпинистов во главе с известным спортсменом Эдуардом Стратофонтовым приступила к покорению очередного безымянного семитысячника на Памире". И мужским голосом: "Мастер парашютного спорта Элла Стратофонтова идет на побитие мирового рекорда американки Мерилин Бушканец". Адмирал одобрительно качал головой. Вечерами Геннадия навещала Унг-Ма, супруга вождя дружественного племени, точнее, соседка Полина Сергеевна. Она кормила мальчика печеными крокодильими яйцами, дюгоньим молоком, дикой козлятиной. После ее визита Геннадий читал "Водители фрегатов" и энциклопедию, совершенствовался в английском языке, а потом отправлялся в далекую экспедицию, то есть в постель. Утром он самостоятельно уходил в детский сад, в свою группу, которую снисходительно называл в письмах к родителям "моя малышовка". Иногда под окнами Стратофонтовых останавливался "газик", из него выпрыгивала затянутая в голубую форму Аэрофлота бабушка. Геннадий очень любил свою бабушку. Та пылала к нему еще более сильным ответным чувством. Друзья могли часами сидеть на диване и беседовать. Бабушка рассказывала внуку о горячих денечках, о воздушных боях над Кенигсбергом и Берлином, знакомила его с новой техникой, а внук пересказывал бабушке прочитанные книги. Наконец, когда Геннадию перевалило за шесть, на Памире и Тянь-Шане не осталось безымянных семитысячников. Вернулся папа. Мировой рекорд заносчивой американки был побит путем приземления точно в крест с высоты 22 000 метров. Вернулась мама. Управление ГВФ в торжественной обстановке проводило на заслуженный отдых бабушку. Семья зажила дружно и содержательно. Время шло. Геннадий успешно овладевал школьной программой, увлеченно работал в пионерской организации, много времени уделял искусству и спорту. Может составиться впечатление, что он был совершеннейшим пай-мальчиком, эдаким занудой-тихоней, образцово-показательным любимчиком педагогов. Должен прямо сказать, что такое впечатление было бы неверным. Ничто человеческое было ему не чуждо. Он никогда не отказывал себе в удовольствии трахнуть портфелем по голове какого-нибудь юного прохвоста, обидевшего одноклассницу Наталью Вертопрахову, часами мог мять в снегу наперсника детских забав Вальку Брюквина -- словом, он рос совершенно нормальным мальчиком. Успехи же его были вызваны недюжинными способностями и поразительной увлеченностью, с которой он подходил к каждому делу. Сверстники любили Геннадия за живой нрав, обширные знания и успехи в спорте. У него было много друзей и среди взрослых -- почтовые работники и библиотекари, альпинисты и парашютисты, военнослужащие. Кроме того, у него было несколько заочных знакомств за пределами нашей страны. Пользуясь своим блестящим английским, Геннадий поддерживал постоянную переписку с мальчиками из Великобритании, Нигерии, Новой Зеландии, Танганьики... Надо сказать, что к двенадцати годам Геннадий перешел уже к классической литературе. Властителями его дум стали Пушкин и Гете, Толстой и Шекспир. Зачитанная до дыр "Библиотека фантастики и приключений" к тому времени покрылась тонким слоем пыли, и все-таки иногда юный эрудит останавливался перед портретом предка и тихо беседовал с ним о своих друзьях, водителях фрегатов, о тихоокеанских атоллах, о схватках с пиратами, о морских глубинах... Года за два до того как начались главные события этой книги, Геннадий, ему шел тогда одиннадцатый год, познакомился с Николаем Рикошетниковым. Произошло это в Доме культуры промкооперации на сеансе одновременной игры против гроссмейстера Михаила Таля. Гроссмейстер нервничал. Почти не думая, он делал ходы, то и дело тревожно поглядывая на лобастого симпатичного мальчика в белом свитере, сидящего за десятой доской. "Неужели он примет жертву? -- думал Таль, покусывая тонкие губы. -- Боже мой, неужели он примет жертву?" -- Примете жертву? -- спросил Геннадия сосед слева. Геннадий посмотрел на него. Это был мужчина лет 27-- 30, с худым и до черноты загорелым лицом, с умными и очень живыми глазами, с небольшим шрамом на лице возле носа. Одет он был в обыкновенный серый костюм, но на левой руке у него были массивные часы странной треугольной формы, а правую руку, слегка прикрывая большой разветвленный шрам, обхватывал браслет, сделанный то ли из ракушек, то ли из зубов какой-то глубоководной рыбы. "Любопытный молодой человек", -- подумал Геннадий и ответил: -- Да, приму. -- Не кажется ли вам, что здесь таится ловушка? -- спросил сосед. -- Вы же знаете эти жертвы Таля. Как начнет потом шерстить! -- Я все продумал, -- спокойно сказал Геннадий. -- Никакой ловушки нет. -- Он мельком взглянул на позицию соседа. -- А вот вам грозит мат. -- Как?! Где?! Не может быть! -- воскликнул сосед, судорожно оглядел позицию и прошептал: -- А ведь верно... -- Спрячьте пешку е-7 в карман, -- посоветовал ему из-за плеча Геннадия сизоносый дородный мужчина, от которого исходил какой-то странный, совершенно незнакомый мальчику запах. Так пахнет, должно быть, смесь одеколона и вчерашнего винегрета. Геннадий возмущенно посмотрел ему прямо в глаза. -- Как же вам не стыдно?! -- ломким голосом воскликнул он. -- Ну как вам не стыдно? А еще мастер спорта! Сизоносый под его взглядом запыхтел, покрылся пятнами, опустил голову, прикрыв трехэтажным подбородком мастерский значок, и вытащил из кармана две талевские пешки, коня и ладью. -- Возвращается, -- шепнул Геннадию сосед слева. Геннадий повернул голову и поймал обращенный к нему жгучий тревожный взгляд экс-чемпиона мира. Быстро делая ходы, Таль приближался к Геннадию. В зале слышались глухие рыдания побежденных и звонкий смех редких счастливцев, сделавших ничью. Матч на ста досках близился к концу. Геннадий снял пешкой белого ферзя и спокойно стал ждать. -- Вам мат,-- торопливо сказал Таль сизоносому, шагнул к Геннадию, окинул взглядом доску, вздрогнул и, глубоко заглянув в глаза мальчику, прошептал: -- Поздравляю с победой. В зале поднялся ужасающий шум. Таль стоял, опершись на стол, и покачивался то ли от усталости, то ли от огорчения. Сосед слева крепко пожал руку Геннадию: -- Какой вы молодец! Поздравляю! В гардеробе загорелый сосед подошел к Геннадию. Был он уже в замысловатом кожаном полупальто с многочисленными "молниями" и в рыжей забавной кепочке. -- Еще раз хочу выразить вам свое восхищение, -- сказал он и представился: -- Рикошетников Николай Ефимович. -- Геннадий Стратофонтов, -- отрекомендовался наш герой. Они вместе вышли на улицу. Здесь их обогнал сизоносый. Обернувшись, он смерил Геннадия уничижительным взгляд дом и хохотнул вызывающе: -- Тоже мне! Яйца курицу учат! А ведь, наверное, пионер! Смех его был надменным и грубым, но в нем также чувствовалась обида и тоска. Кто знает, сколько надежд связывал этот человек с сегодняшним матчем! Николай Рикошетников тут же взял его за локоть своей железной рукой. -- Немедленно извинитесь. -- Немедленно извиняюсь, -- сразу же сказал сизоносый и неуклюже потопал к гастроному. Геннадий и Николай Рикошетников медленно пошли по Кировскому проспекту к Неве. -- Стратофонтов... -- проговорил Николай. -- Вы знаете, что был такой путешественник Стратофонтов? -- Это мой предок, -- сказал Геннадий. -- Его портрет висит у нас дома. -- Вот это удивительно! -- воскликнул Николай. -- Ведь адмирал Стратофонтов был любимым героем моего детства. Никогда не забуду описание его битвы с эскадрой Рокера Буги! Может быть, благодаря Стратофонтову я и пошел в мореходку? -- А вы моряк? -- Да. Я капитан научно-исследовательского судна "Алеша Попович". Сердце Геннадия часто забилось. -- Да вы же, наверное, избороздили всю Океанию? -- Да, избороздил, -- скромно ответил Николай. Падал мягкий снег. Он покрыл уже скаты и парапеты Петропавловской крепости, тротуары и перила моста. Внизу колыхалась тяжелая невская вода. За Дворцовым мостом мигали огни большого крейсера, явившегося в город на Октябрьские праздники. -- Ну, а я просто школьник, -- сказал Геннадий. -- Я догадался, -- сказал Рикошетников. -- Сейчас вы, Геннадий, просто школьник, но кто знает, может быть, со временем будете чемпионом мира. -- О нет, шахматная карьера меня .не прельщает. -- Не обязательно по шахматам, может быть, и по другому виду спорта. -- В раннем детстве... -- сказал Геннадий и взглянул на капитана, не усмехнется ли он. Нет, Рикошетников и не думал усмехаться. Чуть склонив голову, он предупредительно и серьезно слушал выдающегося мальчика. -- ...В раннем детстве я мечтал стать моряком, -- продолжал Геннадий. -- Путешественником, как мой предок. Я, можно сказать, бредил Океанией. Но согласитесь, Николай Ефимович, какой смысл сейчас становиться путешественником? Ведь все уже давным-давно открыто, исследовано. Море стало вполне обычным... Эх, надо бы мне родиться хотя бы в XIX веке, а еще лучше в ХVII! -- Вы и правы и неправы, -- задумчиво проговорил Рикошетников. -- Конечно, сейчас острова не откроешь, и лайнеры пересекают Атлантику за пять дней точно по расписанию. Но знаете, Гена, океан остается океаном, и все моряки это понимают. Он так огромен... у него непонятный характер... с ним шутить нельзя. Даже гигантские атомные субмарины иной раз пропадают в нем без следа. Вспомните "Трешер"! Знаете, иной раз стоишь ночью на мостике, смотришь в море, и начинает даже какая-то чертовщина мерещиться, кажется, что там, под тобой, на страшной глубине, есть какая-то совершенно неизвестная и недоступная даже воображению жизнь. Большие глубины, Гена, практически ведь еще не исследованы. Год назад мы работали милях в двухстах к востоку от архипелага Кьюри. Утром как-то выхожу на палубу -- батюшки! -- прямо под бортом метрах в десяти чудовищная рыба величиной со слона. Ярко-красная и будто светящаяся изнутри. Плывет на поверхности, таращит жуткие буркалы, как будто бы пощады просит. Потом переворачивается на брюхо, и точка. Подняли мы ее на палубу. Наш главный ихтиолог чуть в обморок не упал. "Глазам своим не верю! -- кричит. -- Это же рыба намадзу!" Оказалось, что это полумифическая глубоководная рыба, существование которой ученые подвергали сомнению. В японских старых книгах говорится, что рыба намадзу предвещает землетрясение. Всплывает на поверхность и подыхает. Ученые считают это чистым вымыслом. Но между прочим, Гена, через три дня на Кьюри было сильное землетрясение... -- И вы попали в шторм? -- спросил Геннадий. -- Ну нет! -- засмеялся Николай.-- Капитан Рикошетников уважает мифологию. Мы вовремя драпанули к Большим Эмпиреям. -- Большие Эмпиреи! -- воскликнул Гена, -- Да ведь это же... -- Совершенно верно, -- сказал моряк. -- Именно в районе этого архипелага началась многодневная битва "Безупречного" с пиратской эскадрой. -- Это чудовище Рокер Буги беспощадно грабил островитян! -- гневно сказал Геннадий и сжал кулаки. -- Он хотел свить на Эмпиреях свое гнездо. -- Не вышло! -- выкрикнул Николай. Капитан и школьник остановились возле памятника Суворову, посмотрели друг другу в глаза и обменялись крепким рукопожатием. ...Ядро пробило фальшборт, шипящим яростным дьяволом прокатилось по палубе, калеча людей, разрушая предметы. -- Разрешите открыть огонь? -- дрожа от возбуждения, спросил лейтенант. -- Еще не время, -- спокойно проговорил командир. Русский клипер несся по узкому проливу вслед за пиратской эскадрой. Расстояние между ним и тремя неуклюжими, но сильно вооруженными барками неумолимо сокращалось... -- Он правильно сделал, что отрезал "Блу Вэйла" от двух других судов, -- сказал Николай Рикошетников. -- А потом накрыл его залпом правого борта, -- продолжил Геннадий Стратофонтов. ...Гром канонады висел над прозрачными до самого дна прибрежными водами. Потревоженные осьминоги вылезали из темных расселин. Дельфины возбужденно прыгали между водяных столбов, удивляясь веселой игре, затеянной их старшими братьями. Жители Больших Эмпиреев живописными группами толпились на прибрежных скалах, наблюдая, как стремительный белокрылый корабль расправляется с их обидчиками, явившимися словно призраки кровавого XVI столетия в их просвещенный XIX век... -- Вот так-то, мистер Рокер Буги, -- прошептал Геннадий. -- Вот так-то. А ведь вы могли бы быть неплохим моряком. -- По некоторым источникам, капитану Буги удалось спастись, -- сказал Николай. -- Говорят, что он провел остаток своих дней на острове Карбункл. Рокот мощного мотора вернул собеседников в наши дни. Возле памятника Суворову остановился автобус, и из него с беззаботным смехом вывалилась группа иностранных туристов. Щелкая аппаратами, куря табак, жуя и жужжа, европейцы подошли, к памятнику полководцу, который в былые дни немало потрепал их пращуров. Внимание Геннадия и Николая привлек один из туристов, рослый сильный мужнина лет сорока. Пальто из дорогого твида обтягивало мощный торс, тяжелые, так называемые "вечные" ботинки оставляли в пушистом снегу широкие следы по меньшей мере сорок четвертого размера. Чрезвычайно крупные черты лица, бананообразный нос, мохнатые гусеницы бровей, похожий на утюг подбородок находились в странном противоречии с единственной изящной деталью -- аккуратно подбритыми усиками. Держась несколько в стороне от группы, мужчина подошел к памятнику, осмотрел его, неопределенно улыбнулся. Под тонкими усиками мелькнул золотой зуб. Внимательные холодные глаза остановились на капитане и мальчике, чуть расширились, как у застывшего перед прыжком хищника, потом отъехали в сторону. В поисках сигарет мужчина похлопал себя по карманам, расстегнул пальто, и в мутном свете фонарей мелькнула галстучная заколка в виде лопаты с припаянной к черенку старинной монетой, похожей на испанский дублон XVI века. Щелкнула газовая зажигалка, и к запаху дорогого одеколона прибавился другой, странный сладковатый, немного дурманящий запах. "Сигареты с марихуаной", -- догадался Николай Рикошетников. Капитан и школьник двинулись дальше. Отойдя несколько шагов or памятника, они, не сговариваясь, одновременно оглянулись. В руке у незнакомца уже была плоская фляга толстого стекла. Недобро улыбаясь, он смотрел на все, что дорого каждому ленинградцу, каждому советскому человеку, да и просто человеку доброй воли, -- на шпиль Петропавловки, на ростральные колонны, на арки мостов. -- На редкость неприятный человек,-- сказал Геннадий. У него еще в раннем детстве выработалась одна весьма полезная привычка: некоторые мелькающие в толпе лица он усилием воли фиксировал в своей памяти. Так и сейчас: он прищурился на неприятного незнакомца, как бы сфотографировал его на всякий случай. Этот вечер капитан провел в кругу семьи Стратофонтовых. Родители Геннадия, Элла и Эдуард, а также бабушка Мария Спиридоновна очаровали моряка. Он сразу угадал в новых знакомых людей своего круга, людей большого риска, безграничной храбрости и благородства. Так началась дружба капитана научно-исследовательского дизель-электрохода "Алеша Попович" с потомками адмирала Стратофонтова и прежде всего с всесторонне одаренным школьником Геной. Под влиянием этой дружбы Геннадий вступил в клуб "Юный моряк" и вскоре стал там одним из первых активистов. Он научился обращаться с секстантом и гирокомпасом, прокладывать курс на штурманских картах, разбираться в лоциях, в международном своде сигналов, грести, нырять с аквалангом... Возвращаясь из своих дальних рейсов, Рикошетников немедленно являлся к Стратофонтовым. О, эти прекрасные вечера под медной люстрой, под благожелательным голубым взглядом адмирала! О, эти рассказы о трудной морской работе, о далеких портах Ла-Валетта, Дубровник, Джакарта, Перт, о дружбе и силе духа! Между тем шли недели, месяцы и даже годы. Весной 196... года, когда Геннадий окончил шестой класс, капитан Рикошетников прилетел в Ленинград из дальневосточного порта Находка. -- Сильно оброс "Попович" морскими желудями, -- объяснил он. -- Поставили его в док почиститься, чтобы не обижался. Бабушка Стратофонтова в это время с невероятным упорством сооружала большой кремовый торт в честь своего любимца. Руки ее, непривычные к женскому труду, плохо осуществляли грандиозный замысел, но, как говорится, терпение и труд все перетрут, и вскоре мужчины общими усилиями водрузили на стол кремовое чудовище, похожее на контрольную башню аэродрома. -- Куда же вы теперь собираетесь, Николай? -- спросила мама Элла, когда башня была уже срыта до основания. Рикошетников смущенно хмыкнул и, глядя в скатерть, проговорил: -- Представьте себе, друзья... как это ни странно, но... все это лето мы будем исследовать прибрежный шельф в районе архипелага Большие Эмпиреи... -- Я! -- вскричал при этих словах Геннадий и осекся. -- Что?! -- вскричала бабушка и сжала под столом скатерть. За столом воцарилось молчание, нарушаемое лишь сильным стуком Генашиного сердца. Потом все медленно повернулись к портрету адмирала. Адмирал мягко, отечески улыбнулся. Похоже было, что он все уже знал наперед. -- А почему бы и нет? -- проговорил папа Эдуард, вспомнив горы. -- Я -- "за"! -- коротко сказала мама Элла, вспомнив небо. -- Двух мнений тут не может быть! -- покрывшись холодным потом, заявила Мария Спиридоновна и вспомнила все. -- В принципе это возможно, если будет ходатайство вашего клуба, -- почесав затылок, сказал Геннадию Николай Рикошетников. Через неделю после этого разговора новоиспеченный моряк Геннадий Стратофонтов в 17 часов 47 минут на набережной имени Кутузова совершенно случайно встретил одноклассницу Наташу Вертопрахову, надменное существо, чем-то напоминающее морского конька. Наталья была целеустремленной девочкой, каждый час ее был расписан по минутам, и ежедневно ее можно было случайно встретить на набережной Кутузова в 17.47 по пути из секции художественной гимнастики. -- А-а, Наташка, -- рассеянно сказал Геннадий и остановился. -- Привет-привет! Как дела? -- Ничего себе, -- ответила Наташа, не прекращая движения. -- Работаю по программе мастеров. -- Соревнования скоро? -- Ох и не говори! Волнуюсь страшно! В начале июня наша команда едет в Краков. Представляешь, в Краков?! -- А я к Большим Эмпиреям подаюсь, на все лето в экспедицию, -- сказал Геннадий. -- На судне "Алеша Попович"... -- Пожелай мне ни пуха ни пера, -- сказала Наташа и протянула ему руку. Он посмотрел в синие глаза и увидел там только пьедесталы почета и неверное мерцание будущей славы. -- Ни пуха ни пера, -- пробормотал он. -- К черту! -- с чувством сказала Наташа и стала стремительно удаляться. Геннадий некоторое время смотрел ей вслед, потом отвернулся и едва не был сбит с ног бегущим Валькой Брюквиным. -- Валька, а я к Большим Эмпиреям подаюсь на "Алеше Поповиче"! -- крикнул Геннадий, хватая его за плечи. -- Да? Ну счастливо! -- Брюквин вырвался. -- Приедешь -- расскажешь! Не первой свежести подметки наперсника детских забав некоторое время еще мелькали перед недоуменным взором Геннадия, а потом растворились в предвечернем золотистом свечении, свойственном только одному городу на земле -- Ленинграду. На этом можно закончить вступительную главу. Впрочем... нет, я совершенно забыл сообщить любезному читателю об одном на первый взгляд пустяковом случае. Дело в том, что дня через три после первой встречи Геннадия и Николая Рикошетникова на адрес Стратофонтовых пришло странное письмо. На бланке гостиницы "Астория" крупно было начертано несколько слов: "Mr. Stratofontov, esq. I'll never forget the Silver-bay. R. В.".* *("Господину Эдуарду Стратофонтову, эсквайру. Я никогда не забуду Сильвер-бей. Р. Б." (англ.). ) Папа Эдуард отправился тогда в "Асторию", чтобы выяснить, кто скрывался под псевдонимом "Р. Б.". В книге гостей значились: "Рикардо Барракуда, Рональд Бьюик, Ростан Бизе, Рао-Бзе-Бун, Раматраканг Бонгнавилатронг, Рихард Бурш и Ростислав Боченкин-Борев". Все эти лица категорически отрицали свое авторство. Эдуард, пристыженный, покинул "Асторию", решив, что это розыгрыш друзей почтмейстеров или альпинистов. ГЛАВА II, в которой слышится рев шторма, безобразно хлюпает сваренный накануне борщ, а в конце под пение скрипки булькает суп из каракатицы. Невероятно, но факт: нос, казалось бы, окончательно утонувшего танкера вновь показался над водой. Еще несколько минут назад рулевая рубка "Алеши Поповича" огласилась взволнованным криком Геннадия Стратофонтова: -- Он тонет! Николай Ефимович, танкер тонет! SOS! На помощь! И впрямь: шедший с ними параллельным курсом японский танкер довольно быстро уходил носом под воду, пропадал в огромных волнах. Вот уже наполовину скрылись под водой надстройки, вот уже только труба с размытым пятном иероглифа виднеется над водой... -- Николай Ефимович! -- в отчаянии закричал тогда Геннадий и вдруг заметил, что все находящиеся в рубке смотрят на него с улыбкой: скалил отменные зубы рулевой Барабанчиков, улыбался старпом Дивнолобов, тактично прятал улыбку в пышные усы научный руководитель экспедиции член-корреспондент Академии наук, профессор Шлиер-Довейко. Капитан Рикошетников, сидевший на высокой табуретке возле штурманского стола, повернулся к юному лаборанту гидробиологической лаборатории (именно в этой должности Гена Стратофонтов совершал путешествие к местам фамильной славы) и тоже улыбнулся. -- Не волнуйся, Гена, он не тонет. Просто сильная килевая качка. Оттуда, с танкера, кажется, что мы тонем. -- А мы пока не тонем! -- довольно глупо захохотал Барабанчиков и подмигнул Геннадию. Нос танкера медленно, но упорно полз вверх; вот показалась верхняя палуба борта, и мелькнувшее на мгновение среди бешено несущихся туч солнце осветило все невероятно длинное тело гиганта. Уже двое суток десятибалльный шторм трепал "Алешу Поповича". Он налетел среди ночи через два часа после выхода из бухты Находка, к утру набрал полную силу и больше уже не ослабевал в течение всего времени, пока "Попович" пересекал Японское море, держа курс на Суранамский пролив. Геннадий, разумеется, за это время ни разу не прилег. Во-первых, это был его первый выход в море, во-вторых, первый в его жизни шторм, да еще и какой -- десятибалльный! Вот ведь чертовское везение! Геннадий, весь в синяках, от стенки к стенке, падая в тартарары и вздымаясь под небеса вместе с палубой, облазил все судно. Конечно, забраться на койку ему мешало жгучее любопытство, но, кроме того, он опасался, как бы не поймала его в горизонтальном положении морская болезнь, как бы сосед по каюте, судовой плотник Володя Телескопов, не стал свидетелем позора. Пока все было, как говорится, о'кэй! Глядя с ходового мостика на вздымающуюся перед "Поповичем" чудовищную, дымящуюся водяною пылью стену, Геннадий только лихо посвистывал сквозь до боли сжатые зубы: Нервы у него сдали лишь тогда, когда он увидел "тонущий" танкер. Теперь все было кончено. Теперь все, весь экипаж, узнают, что потомок знаменитого адмирала на самом деле слабохарактерный салажонок, и ничего больше. Глубоко удрученный, Геннадий выскользнул из рулевой рубки, кубарем слетел вниз по трапу на вторую палубу, побежал по длинному, тускло освещенному коридору мимо кают, за дверьми которых слышались слабые стоны ученой братии, налег плечом на стальную дверь... В лицо ему с невероятной силой ударил ветер. Судно в это время кренилось на правый борт, и страшная вихревая пучина была совсем рядом. Ударила какая-то партизанствующая волнишка величиной с кита, накрыла палубу, потащила Геннадия к фальшборту. Руки мальчика судорожно вцепились в планшир. "Попович" медленно выпрямился. Вода, клокоча, уходила в портики. Геннадий сделал несколько шагов к корме и уцепился в стойку. Он оказался в середине судна, как бы в центре раскачивающейся доски. Здесь качка чувствовалась меньше. "Попович" зарывался носом, а корма быстро шла вверх, закрывая полнеба. Вот по всему корпусу прошла сильная дрожь -- это обнажился винт. "Позор, -- думал о себе Геннадий. -- Закричал, как заяц, как первоклашка! Нет чтобы процедить сквозь зубы: "Не кажется ли вам, товарищи, что танкеру справа угрожает опасность?.." Метрах в десяти к носу от Геннадия распахнулась дверь камбуза, и два чумазых артельщика выволокли на палубу огромный котел со вчерашним борщом. Нельзя сказать, что во время шторма экипаж "Алеши Поповича" отличался повышенным аппетитом. Артельщики, поднатужившись, подняли котел и вывалили его дивное содержимое за борт. Вслед за этим произошло странное событие. Борщ, наваристый янтарно-багрово-зеленоватый борщ, не ухнул, как ему полагалось, в пучину, а в силу каких-то необъяснимых аэродинамических вихревых причин повис на несколько мгновений в воздухе. Больше того, он уплотнился и висел теперь перед Геннадием громадным переливающимся шаром с жировой бородой. Янтарные капли уже долетели до лица юного лаборанта. "Вот борщ, -- медленно подумал Геннадий. -- Вот вчерашний борщ, и он висит. Ой, нет -- он движется! Он, он движется прямо на меня! Ой!" Борщ, повисев в воздухе несколько мгновений, ринулся на Геннадия. Вскрикнув от ужаса, мальчик бросился наутек к корме. Артельщики, разинув рты, наблюдали эту невероятную сцену. Геннадий со скоростью спринтера бежал к корме. Борщ настигал его со скоростью мотоцикла. Гена уже чувствовал за своей спиной нехорошее дыхание борща. Собрав все силы, он сделал рывок, вырвался из-под навеса, вильнул влево и спрятался за спасательной шлюпкой, уцепившись за леера. Борщ, вылетев из-под навеса, взмыл вверх. Спустя минуту Гена, вообразив, что опасность миновала, выполз из-за шлюпки. Борщ, однако, не улетал. Снова найдя мертвую точку среди безумных воздушных струй, он висел теперь прямо над незадачливым лаборантом. Потрясенный и загипнотизированный, Гена уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Несколько мгновений спустя борщ, обессилев, рухнул ему на голову. А теперь, дорогой читатель, попробуй поставить себя на место моего героя. Вообрази себя потомком великого путешественника, человека широких передовых взглядов; вообрази себя лучшим питомцем "Клуба юных моряков", победителем Таля, другом капитана Рикошетникова; вообрази, что ты совершаешь первое в своей жизни морское путешествие к архипелагу фамильной славы и представь себя сидящим на палубе в центре огромного, жирного, хлюпающего борща; представь себя с короной из прокисшей свеклы на голове, с омерзительной капустной бородой, с карманами, полными говядины и картофеля. Мне бы хотелось, чтобы ты, читатель, содрогнулся от ужаса, а затем по достоинству оценил мужество и силу духа моего юного героя. Геннадий не заплакал, не бросился к борту топиться. Встав из борща, он подошел вплотную к потрясенным артельщикам и процедил сквозь зубы: -- Забыть раз и навсегда! Ничего не было. Понятно? Артельщики, дрожа, смотрели на героического мальчика. -- Об чем разговор, Гена, -- наконец пробормотал один из них. -- Может быть, вам смешно? -- звенящим голосом спросил Геннадий. -- Чего же тут смешного, Генок? -- проговорил второй. -- Плакать хочется. Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погони вчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увидел позже до сего дня. Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу. Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда Володя Телескопов, как и большинство обитателей "Алеши Поповича", летал в это время на своей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал "Сборник гималайских сказок", хохотал и покрикивал: -- Вот дает! Вот дает! Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание -- к шторму ли или к гималайскому фольклору. -- Эге, Генка, поздравляю! -- приветствовал он вошедшего в каюту Геннадия. -- Я вижу, тебя борщ догнал! -- Ха-ха-ха! -- нервным мужественным хохотом расхохотался мальчик. -- Представьте себе, Владимир, вы близки к истине. -- Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере Марика Ибатуллина суп с клецками догнал, -- оживленно заговорил Телескопов. -- А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапша накрыла. -- Значит, это не первый случай в мировой практике? -- ободрившись, спросил Геннадий. -- Отнюдь не первый! -- закричал Телескопов. Он на минуту задумался, а потом уверенно сказал: -- Третий случай. Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал много часов подряд и не видел, как опустились сумерки, как "Попович" вошел в Суранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерно вздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не видел он и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимые лески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось, что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу, подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаков не видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадины американского авианосца "Форрестол", что не солоно хлебавши ковылял домой от берегов Вьетнама. Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовой трансляции раздался металлический голос: -- Внимание! Наше судно находится при подходе к акватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовому расписанию. Повторяю... Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этим туманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горы Фудзи. -- Добрый знак, -- прогудел боцман Полуарканов. -- Етта штука, Фудзи етта окаянная, раз в год по обещанию показывается морскому человеку. Этот внешне спокойный, мнимо уравновешенный человек верил во все приметы и предзнаменования, начиная от черной кошки, кончая трамвайным билетом. Однако он очень редко обнародовал свои суеверные наблюдения. Сохраняя обманчивую невозмутимость, Полуарканов предпочитал страдать или тешить себя надеждой в глубине души. И вот только сегодня, увидев поразительное, подобное чуду явление Фудзи, он нарушил свое правило. Очень уж обрадовался боцман, что великая Фудзи благословила их рейс и предсказала ему счастливое завершение. Если бы знал Аркадьич, через какие испытания придется пройти людям с "Алеши Поповича" для того, чтобы это предзнаменование оправдалось! Два мощных портовых буксира медленно подводили "Алешу Поповича" к причалам. Воспользуемся этой не очень интересной, но необходимой процедурой для того, чтобы сообщить читателю некоторые данные об этом славном судне. "Алеша Попович" был еще совсем молод. Всего лишь четыре года назад он был спущен со стапелей судостроительного завода в городе Гдыня. Польские корабелы очень гордились своим детищем. При водоизмещении немногим более 6000 тонн "Попович" обладал машинами мощностью 10000 лошадиных сил, что позволяло ему развивать скорость до 25 узлов. Он был устойчив на к