на ринг. Надо выйти из угла, и надо его избить, бить и бить по его мощной челюсти и по тяжелому телу. Хорошо, что они решили провести в "Барселоне". Дома и стены помогают. Это известно каждому, кто читает "Советский спорт". Вон они смотрят из окна, родители и старший брат Витька. В крайнем случае он за меня заступится. Да я и сам легко изобью этого паршивого актеришку. А потом перемахну через канат-и домой! По черной лестнице, через три ступеньки. Но там что-то происходит. Заноси! Возьми левее! И польский шкаф, эта проклятая махина, падает прямо на тебя. И ты начинаешь стонать и убеждаешь себя, успокаиваешь: спокойно, спокойно, в кино еще и не так бывает. Все это кто-то выдумал -- чтоб ему! -- а ты каким был, таким и остался. Такой ты и есть, каким был, когда вы раз несли вдребезги команду 444-й школы... -- ШАБАШЬТЕ, РЕБЯТА! -- сказал степенный грузчик Николаев. -- Все равно всех денег не заработаете. Ребята пошли за ним в магазин. Покупателей в магазине уже не было, в зале бродил один Матти. Он был в синем костюме и нейлоновой рубашке. -- Суббота, суббота, хороший вечерок! -- напевал он. Он был бывалым пареньком, этот Матти. Из конторы вышел Фрам. -- Получайте башли, чуваки! -- императорским тоном сказал он и, видимо, поняв, что немного переборщил, ласково подтолкнул Юрку, а Алика похлопал по спине. -- Бригада-ух! Ребята расписались в ведомости и получили деньги. Димка -- 354руб. 40коп., Юрка -- 302руб., Алик -- 296руб. 90коп. -- Почему нам по-разному начислили? -- спросили они у кассира. -- Спросите у бригадира. Он калькулировал. Они вышли в зал, загроможденный мебелью. В конце зала Матти лежал на кровати и курил, а Фрам причесывался у зеркала. -- Сейчас я с ним потолкую на "новой фене", -- сказал Юрка. -- Ребята! -- крикнул Фрам. -- Помчались на ипподром? Там сегодня отличный дерби. Хлопнула дверь -- ушел кассир. -- Слюшай, Фрам, -- прогнусавил Юрка (он всегда гнусавил, когда хотел кого-нибудь напугать), -- слюшай, у тебя сколько классов образования?.. -- Семь, -- ответил Фрам, -- и год в ремеслуху ходил. Фатер не понял моего призвания. -- А где ты так здорово научился мускульную силу калькулировать? -- спросил Димка. -- Да, это как-то странно, -- пробормотал Алик. -- Вы о зарплате, мальчики? -- весело спросил Фрам. -- Да это я так, для понта. -- Для смеха? -- спросил Матти, не меняя позы. -- Вот как, -- сказал Юрка и сделал шаг к Фраму. -- Кончай психовать, -- сказал Фрам, -- какие-то вы странные, чуваки! Зарплату всегда так выписывают, что ни черта не поймешь. Зато вот премиальные, тут всем поровну, по сотне на нос. Держите! -- Он вынул из кармана и развернул веером три сотенных бумажки. -- То-то, -- Юрка забрал деньги. -- За что же нас премировали? -- удивился Алик. -- За энтузиазм, -- захохотал Матти. -- Приказом министра мебельной промышленности комсомольскомолодежная бригада-ух премирована за энтузиазм, -- подхватил Фрам. -- По этому поводу бригада отправилась играть на тотализаторе. Вы никогда не играли, мальчики? Тогда пойдите обязательно. Новичкам везет, это закон. -- Я не пойду, -- сказал Димка, -- хватит с меня родимых пятен капитализма. -- Видишь, Матти, -- закричал Фрам, -- физический труд облагораживает человека! Ребята засмеялись. Матти, посмеиваясь, ходил вдоль длинного ряда блестящих кухонных шкафов, только что полученных из ГДР. Он доставал из шкафов какие-то баночки с наклейкой и складывал их в портфель. -- Политура, -- пояснил он. -- Дефицит. Бизнес. -- Во работает, -- восхищенно шепнул Фрам, -- нигде своего не отдаст! -- Сейчас отдаст, -- сказал Димка и подошел к Матти. -- Клади все обратно. Слышишь? Матти повернулся к Димке. -- Еще хочешь премия? -- Положи все обратно и закрой на ключ. -- Ты крепкий мальчик. -- Если хоть одна банке пропадет, узнаешь тогда. -- О, курат! Что ты хочешь? -- По морде тебе дать хочу, мелкий жулик! Матти быстро свистнул Димке по уху, а Димка мгновенно ответил хуком в челюсть. Они отскочили друг от друга. Портфель упал, и банки покатились, Алик спокойно стал поднимать их и ставить обратно в шкафчики. Юрка сказал, усмехаясь: -- Матти, сними костюм, ты сейчас будешь много-много падать. У Димки разряд по боксу. Матти поднял портфель. -- В магазин можете больше не приходить. Найдем умный мальчик. Ребята засмеялись. -- Ты, что ли, нас нанимал? Тоже мне, частный владелец! Матти и Фрам пошли к выходу. -- А ты подожди, шестерка, -- сказал Димка Фраму. Он схватил Фрама за руку и повернулся к ребятам. -- Ребята, ведь этот тип везде деньги вымогал за наш труд. И эти премиальные, которыми он нас наградил, тоже из этих денег. -- Что тебе от меня надо, психопат? -- заскулил Фрам. -- Вы свою долю получили. -- Паук-мироед, -- восхитился Юрка. -- Что нам от тебя надо? -- сказал Димка.-- Как ты думаешь, Юрка? -- Пусть пятый угол поищет, -- сказал Юрка. -- А ты, Алька? -- Убить, -- сказал Алик. -- Убить морально. -- Фрам, мы тебя увольняем с работы,-- заявил Димка. -- Попробуй только появиться здесь еще раз. Они вытащили своего бригадира на улицу. Фрам пытался впасть в истерику. Юрка стукнул его коленом пониже спины и отпустил. Фрам перебежал на другую сторону улицы, взял такси и крикнул: -- Эй, вы! -- Достал из кармана и показал ребятам пачку денег. -- Привет от Бени! -- крикнул он и юркнул в машину. Ребята присели на обочину тротуара и долго тряслись в немом смехе. -- Мальчики, пошли наконец рубать! -- заорал Юрка. -- На первое возьмем шашлык! -- крикнул Алик. -- И на второе шашлык, -- сказал Димка. -- И на третье опять же шашлычок, -- простонал Юрка. И ТУТ ОНИ УВИДЕЛИ ГАЛЮ. Она была шикарна, и все оборачивались на нее. Она была очень загорелой. Сверкали волосы, блестели глаза. Она улыбалась. -- Привет! -- сказала она. Димка прошел вперед, словно ее и не было. Он перешел улицу, купил газету и сел на скамейку. -- Почему вы не бываете на пляже? -- светским тоном спросила Галя. -- Мы теперь проводим время на ипподроме, -- хмуро сказал Алик. Галя захохотала. -- Когда же вы исправитесь, мальчишки? А Дима по-прежнему в меланхолии? Юрка и Алик молча смотрели на нее, а она, сияя, смотрела на Димку. -- Он читает газету "Онгулент". Уже овладел эстонским языком? Дима такой способный... -- Заткнись, -- тихо сказал Юрка. -- Я не понимаю, чего вы от меня хотите, -- забормотала Галка, и лицо ее задергалось и стало некрасивым. -- Я полюбила человека, и он меня. Неужели мы не можем остаться друзьями? -- А Димка? -- Что Димка? Я любила его. Он моя первая любовь, а сейчас... другое.. я и он... Григорий... и я... -- Ты на содержании у него! Ты содержанка! -- выпалил Алик и испугался, что Галка даст ему по щеке. Но она уже овладела собой. -- Начитался ты, Алик, западной литературы, -- криво улыбнулась она и пошла прочь. -- Шалава, -- сказал вслед Юрка. Галя пересекла улицу, подошла к Димке, выхватила у него из рук газету "Онтуленг" и что-то сказала. Димка тоже ей что-то сказал и встал. Галя схватила его за руку и что-то быстро-быстро сказала, Димка двумя пальцами, словно это была жаба, снял со своей руки ее руку и отряхнул рукав. (Молодец, так ей и надо! Димка сказал что-то ме-е-дленное, а потом долго говорил что-то быстрое-быстрое. Галя топнула ногой (тоже мне!) и отвернулась. Димка заговорил. Галя заговорила. Заговорили вместе. Галя подняла руку, подзывает такси. Садятся вместе в машину. Уехали. -- Он с голоду умрет, -- пробормотал Юрка. -- Мы вместе с ним, -- сказал Алик и поднял руку. -- Ты что? -- спросил Юрка уже в машине. -- Следуйте за голубой "Волгой", -- сказал Алик шоферу, а потом Юрке: -- Он черт знает что натворить может. Целую неделю не спит. Понял? -- ДА, Я БЫЛА ВЛЮБЛЕНА В ТЕБЯ. Все было прекрасно. Я была счастлива, как никогда в жизни, когда мы с тобой... Думала только о тебе, мечтала о тебе, видела тебя, целовала тебя и ничего другого не хотела. Ведь я мечтала о тебе еще с седьмого класса, Почему-то ты казался мне каким-то романтичным. А ты? Ты какой-то необузданный, азартный: По-мо ему, ты влюбился в меня на смотре самодеятельности. Верно? Но что делать? Есть, видно, что-то такое, что сильнее нас. А может быть, я такая слабая, что не могу управлять своими чувствами? Все остальные могут управлять, а я такая слабая, Я и сейчас тебя люблю, но все-таки не так, как тогда. Так я люблю сейчас его. Да, его! Что ты молчишь? Посмотри на меня. Ну вот, ты видишь, что я не вру. Видишь или нет? Отвечай! Что, у тебя язык отсох? Он человек, близкий к гениальности, он красивый человек. Ты не думай, что он хочет просто... Он влюблен в меня. Мы поженимся, как только... как только мне исполнится 18 лет. Ты не знаешь, как я счастлива! Он читает мне стихи, он научил меня слушать музыку, он помогает мне готовиться в институт. Скоро мы поедем в Ленинград, и там я поступлю в Театральный. И не думай, что по блату. Никакого блата не будет, хотя у него там... Он уверен, что я пройду. Он думает, что у меня талант. Диме, ты понимаешь, ведь, кроме всего прочего, мужчину и женщину должна связывать духовная общность. Должно быть созвучие душ. У тебя ведь нет тяги к театру. А я готова сгореть ради театра. А он играл в горящем театре, под бомбами. Не ушел со сцены, пока не кончил монолог. -- Эффектно, -- сказал Димка. -- Ты думаешь, он выдумал? Я видела вырезку из газеты. Он мужественный, сложный и красивый человек. А ты... Дима, ты ведь еще мальчик. У тебя нет никаких стремлений. Ну, скажи, к чему ты стремишься? Кем ты хочешь стать? Скажи! Ну, скажи что-ни-будь! Да не молчи ты! Скажи! Скажи! Бога ради, не молчи! Хоть тем словом назови меня, но не молчи! Они сидели под обрывом. Между валунами прыгали маленькие коричневые лягушки. Наверху был поселок Меривялья, где теперь жила Галя. Внизу было море. Когда Галя кончила говорить, Димка подумал: "Как это у меня хватило силы выслушать все это?" Море лежало без движения и отливало ртутью. Здесь было полно камней возле берега. Это было похоже на погибший десант. "Как это меня хватает на все это?" Когда Галя заплакала, он полез вверх. На шоссе он оглянулся. Галя стояла и смотрела ему вслед. Она была вся туго обтянута платьем. Димка вспомнил, как они лежали с ней на пляже и в лесу. Однажды ящерица скользнула по ее голой ноге. Он терпеть не мог всего быстро ползающего и вскрикнул, а Галя засмеялась. Причитали над божьими коровками. Черт, он не учил ее слушать музыку и не читал ей стихи! Целовались и бегали, как сумасшедшие. А сейчас она стоит внизу. Броситься вниз и схватить ее здесь, на пустующем пляже. На мотоцикле промчать через Таллин и Тарту... Наверное, тот ее не только музыке учит. Димка ринулся прочь по шоссе. Только бег и может помочь. Чтоб все мелькало в глазах и ничего нельзя было разобрать. Серая сталь и стекло пронеслись мимо. Жаль, что мимо. Вдруг его осенила догадка, и он оглянулся. Такси шмыгнуло за поворот, Димка не разглядел пассажира, но был уверен, что это он. -- Я ЕГО УБЬЮ, -- шептал Димка, спокойно шагая по шоссе. Он залег в лесу в двадцати метрах от дома, где теперь жила Галя. Рядом с ним лежало ружье для подводной охоты. Он уже все рассчитал. Скоро они выйдут. Наверное, поедут в театр или в ресторан. Надо подойти метров на пять, чтобы было наверняка. На этом расстоянии гарпун пробьет его насквозь. Мансардное окно в домике жарко отсвечивало закат. Оно было похоже на раскаленный лист меди. А стены были освещены нежным розовым светом. А над головой качались сосны. Шишки падали с них и глухо стукались о землю. Ни одна не упала прямо на голову. На земле для них места было достаточно. Димка наклонял голову и смотрел на хвойный наст, где суетились одинокие муравьи. Прополз черный рогатый жук. Словно танк, он подминал под себя и раздвигал травинки. Под сосной копошилось целое семейство красных, с черными точками "солдатиков". Эти солдатики очень похожи на божьих коровок, только они плоские и не могут летать. Димке было стыдно. Его даже передергивало всего, когда он понимал, как это глупо -- лежать тут с ружьем для подводной охоты. И самое смешное то, что ведь он не убьет Долгова. Этого не случится. Не может этого случиться. Галка права, он просто глупый, смешной мальчишка. Но когда он поднимал голову и видел это раскаленное окно, он понимал, что все-таки его убьет. Подойдет на пять метров, чтобы было наверняка. Гарпун пробьет его насквозь. Когда над соснами появились звезды, а где-то далеко заиграла радиола и окна в домике стели желтыми и прозрачными, Димка услышал голос: -- Галочка, я тебя жду внизу. Человек в светлом пиджаке и темном галстуке стоял на крыльце и курил. "Очень удобно, -- подумал Димка и встал. -- Вообще-то подло убивать в темноте. Мерзавца не подло. Я подойду к нему и крикну: "Эй, Долгов, вот тебе за все!" Он подошел к домику и прицелился. Расстояние было метров десять. Все-таки не насквозь. -- Эй, Долгов! -- заорал он, но кто-то выбил у него из рук ружье, кто-то зажал рот ладонью, кто-то потащил в лес. Долгов вздрогнул от этого крика. Он узнал голос. Потом он увидел в лесу какие-то тени. Он спустился с крыльца и вышел за калитку. Он был готов ко всему. Но тени в лесу удалялись. "Я опять опоздал, -- с горечью подумал Долгов, -- опоздал на каких-нибудь двадцать лет с небольшим". ИГОРЬ БАУЛИН РЕШИЛ КУПИТЬ ТОРШЕР. Он уже купил массу мебели, разыскал потрясающие гардины и уникальную керамику (у его молодой жены был современный вкус), и теперь нужен был только торшер. Шурик Морозов и Эндель Хейс на днях отбывали в Бельгию. Они получат там на верфи новенький красавец сейнер и выйдут а море. Пройдут через Ла-Манш и через "гремящие сороковые широты", через Гибралтарский пролив, и через Суэц, будут задыхаться в Красном море и одичают в океане, а дальше смешной город Сингапур, и то-то нагазуются, когда придут во Владик. А Игорь будет жить в маленьком поселке, вставать ровно в шесть и отсыпаться на своем крошечном "СТБ" (когда идешь в тихую погоду с тралом и нечего делать), он будет ловить кильку и салаку в четырнадцати милях от берега и каждый вечер будет возвращаться в свой домик, к своей жене, будет дергать торшер за веревочку и удивляться: "Вот жизнь, а?", -- пока не забудет об океане. Если можно о нем забыть. Возле мебельного магазина друзья увидели трех своих спутников, трех "туристов -- пожирателей километров". Они были обросшие, мрачные и худые, как черти. Они разгружали контейнер. -- Смотри, Игорь, -- сказал Шурик, -- как видно, они все-таки не побежали на телеграф. -- Да, это так, -- констатировал Эндель. -- Неплохие они, по-моему, ребята, -- задумчиво сказал Шурик. -- В общем, "герои семилетки", -- процедил Игорь. -- Мне ясно, почему они именно здесь-решили подкалымить. Знаешь, какой калым у грузчиков? Подошли, поздоровались. -- Рыцари дорог, почему вы не пожираете километры? -- Потому что нам жрать нечего, -- мрачно сказал Юрка, а Димка и Алик промолчали. Было ясно, что пикировки на этот раз не получится. -- Видите ли, -- пояснил Алик, -- мы хотим подработать денег на дорогу. -- Куда, если не секрет? -- В какой-нибудь рыболовецкий колхоз. Шурик улыбнулся и подтолкнул локтем Игоря. -- Почему именно в рыболовецкий колхоз? -- Просто так, понюхать море, -- сказал Алик. -- И поесть рыбы, -- добавил Юрка. -- И подработать денег на дорогу, -- буркнул Димка. -- А там куда? -- В тартарары. -- Что-то ты, брат, очень мрачный, -- сказал Шурик. -- А где Брижит Бардо? -- В кино. -- Что смотрит? -- Снимается. -- Слушайте, ребята, -- вдруг сказал Игорь, -- если вы серьезно задумало подработать, езжайте в рыболовецкий колхоз "Прожектор". Три часа езды на автобусе отсюда. Там сейчас комплектуют экипажи к осенней путине. Сведения абсолютно точные. -- "Прожектор"? Это звучит, -- сказал Алик. -- "Прожектор" -- это хорошо, -- сказал Юрка. -- "Прожектор" так прожектор, -- сказал Димка. В магазине Шурик хлопнул Игоря по плечу. -- Ты читаешь мои мысли. Надо помочь ребятам. -- Какого черта, -- рассердился Игорь, -- не маленькие! Просто нам действительно нужны люди. -- КОГДА ЖЕ МЫ УВИДИМСЯ СНОВА? -- спросила Линда. -- Откуда я знаю, -- ответил Юрка и отвернулся. Они сидели на "горке Линды". Сейчас здесь все было так, как было на самом деле несколько тысячелетий назад. Небо на западе было красное, а чудовищно искривленные стволы -- черные, словно мокрые. Каменная Линде по обыкновению молчала. Живая Линда вздыхала. -- Неужели обязательно нужно уезжать? -- В том-то и дело. Линда наклонила голову. Юрка совсем перепугался. Еще плакать начнет. Так и есть. Ревет. -- Эй, -- сказал он и тронул ее за плечо, -- что это ты, брат? Что ты засмурела, Линда? Хочешь помочь городскому водопроводу? Второе озеро накапать? Я ведь еще не загнулся. Фу, какая ты странная... В конце концов -- всего три часа езды. Подними голову. Вот так. Сейчас мы с тобой возьмем мотор, покатаемся, пойдем в ресторан, потом в клуб побацаем на прощание... Схвачено? Линда вынула из сумки платок и вытерла лицо. -- Знаешь, Юрка, когда мы снова с тобой встретимся, я начну учить тебя правильному русскому языку. Схвачено? -- Закон! -- радостно завопил Юрка и полез целоваться. -- НУ, КАК ТАМ У ВАС, ВИТЯ? -- Все в порядке, старик. Родители на даче. Здоровы. -- А ты как? Защитил? -- Нет, не защитил. -- Неужели зарубили, скоты? -- Да нет. Отложена защита. Как ты там, старик? -- Отлично. -- Может, тебе денег подкинуть, а? -- У меня куча денег. -- Брось. -- Серьезно. Мы тут подработали на киностудии. -- Понятно. Значит, все хорошо? -- Осталась одна минута, -- сказала телефонистка. -- Слушай, Витя, сегодня мы уезжаем из Таллина. Будем работать в колхозе "Прожектор". Я тебе напишу. Передай маме... -- Старик, перестань играть в молчанку. Пиши хоть мне. У нас все хорошо. Я маме наврал, что получаю от тебя письма. Она не понимает... -- ...что я здоров, весел и бодр. И дедушке Алика скажи, и Юркиному папану, и Зинаиде Петровне тоже. Как там наша "Барселона"? Не развалилась еще? Денег у нас целая куча. Все у нас... -- ...почему ты ей не напишешь? Старики очень обижены на тебя из-за этого. Только из-за этого. Слушай, я через месяц, может быть, приеду к тебе в отпуск. Старик... -- ... в полном порядке. Тебе ни пуха ни пера. Защищай скорее. -- Что? -- Защищай скорее. -- Крепись, старик. Все будет в порядке, -- сказал Виктор. -- Да все и так в полном порядке, -- пробормотал Димка, но их уже разъединили. -- ХОЧЕШЬ ЧЕСТНО, КРАМЕР? -- спросил Иванов-Петров. -- Только так, -- сказал Алик и сломал сигарету. Они бродили вдвоем по Вышгороду. -- Понимаешь, в общем-то все это просто смешно. Так же, как твоя борода и все прочее. Смешно и очень любопытно. В общем-то это здорово, что ходите вы сейчас везде, смешные мальчики. Очень я рад, что вы ходите повсюду и выдумываете разные штуки. -- Очень любезно с вашей стороны. Спасибо от имени смешных мальчиков. -- Ты не сердись. Я уверен, что ты будешь писателем. -- Без дураков? -- Точно. -- А что для этого нужно? Посоветуйте, что читать. -- Черт! Что читать? Вот этого я не знаю. По-моему, нужно просто жить на всю катушку. И ничего не бойся. -- Я и не боюсь. Они остановились на краю бастиона над Паткулевской лестницей. Иванов-Петров обнял Алика за плечи. Внизу в улицах сгущались сумерки, а черепичные крыши домов и башен все еще отсвечивали закат. Церковь Нигулисте, разрушенная во время войны, стояла в строительных лесах. -- Камни, -- прошептал Иванов-Петров, -- завидую камням. Их можно уничтожить только бомбами. -- В наше время это нетрудно сделать, -- откликнулся Алик. -- Очень трудно. Невозможно. Погасли розовые отсветы. В узких улочках зажглись лампы. Это было похоже на подводный город из какой-то старой немецкой сказки. -- ОСТАНОВИТЕСЬ ЗДЕСЬ. Я дальше хочу пешком. -- Галочка, дождь ведь может пойти. -- Ну и пусть. Галя побежала по дороге. В темноте мелькало ее белая кофточка. Долгов, улыбаясь, пошел за ней. "Как это мило все, это очень мило!" -- сказал он себе, думая с тревогой и тоской, что отпуск кончается. Галя, пританцовывая и напевая, бежала обратно. Она была чуть-чуть пьяна. Она теперь каждый вечер была чуточку пьяна. И каждый вечер танцы и разговоры об искусстве, о современной сцене, и тонкие намеки, тонкие шутки, и все такое вкусное на столе а почему не выпить "несколько капель солнца"? Долгов протянул руки, и она оказалась в его объятиях. ОГРОМНЫЙ "ИКАРУС" С РЕВОМ ПРОНЕССЯ МИМО НИХ. Казалось, земля задрожала. Автобус неистовый, грузный, неудержимый, с воем летел в кромешную тьму. Шум затих, а он уходил, освещенный, все дальше и представлялся космическом кораблем. -- По-моему, он свалится а кювет, -- сказал Долгов. -- А по-моему, врежется в луну,-- сказала Галя. Вот бы быть там! Мчаться в темноте! Там играет радио. Шофер включает, чтобы не заснуть за рулем. Играет тихо, но на передних сиденьях слышно. И все дрожит, и все гудит, и никто не знает, доедет ли до конца. -- Григорий, буду я когда-нибудь играть Джульетту? -- Уверен, Галчонок. -- А ты будешь Ромео. -- Нет. Это сейчас не мое амплуа.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Система "Дубль-ве" *  Глава девятая Я НЕ МОГ НА НЕЕ НАЛЮБОВАТЬСЯ. Она была роскошна. Вероятно, очень приятно было бы держать ее в руках, но я не беру ее в руки. Каждый раз я гляжу на нее, когда сажусь к своему столу. Она лежит на нем, темно-коричневая, толстая, тяжелая, -- это диссертация, А рядом с ней синенькая тетрадке. Это то самое "просто так". Я сажусь по-американски -- ноги на стол,-- закуриваю и смотрю на эти две вещи. Я словно взвешиваю их на ладони. Что означает каждая из них для меня и что они значат вообще? ДИССЕРТАЦИЯ -- это кандидатская диссертация, тему которой мне подсказал наш гениальный шеф. Это мой голос, усиленный микрофоном: "Уважаемые члены ученого совета". Это рукопожатия, цветы и дьявольская выпивка. Все, как полагается. Звонки друзей, а ночью шепот Шурочки: "Милый, я так счастлива!" Это моя подпись, черт побери, под всем, что ни напишу: "Кандидат наук В. Денисов". Это лишних пятьсот рублей в месяц. Это бессонные ночи и молоток в голове. Если все книги, что я прочел для того, чтобы написать ее, свалить в этой комнате, мне придется ночевать на крыше. Это мой труд, это моя надежда. Это мой путь, трудный, но верный. Путь, уготованный мне с самого детства. "Будешь разумным мальчиком, станешь профессором". Меня воспитывали на разных положительных примерах, а потом я сам стал положительным примером для Димки. А Димка взял и плюнул на мой пример. В общем-то он просто смешной романтик. Он думает, что он какое-то исключение, необычайно сложное явление в природе. Все мы так думали. Меня тоже тянуло тогда куда-то уйти. Меня тянуло, а он ушел. А я 28 лет сижу в своей комнате и смотрю на билет, пробитый звездным компостером. Что там сегодня? Кажется, хвост Лебедя. Надо бы мне при моей профессии лучше знать астрономию. Романтика! Вот она снова пришла ко мне. Я смотрю в окно, и бывают минуты, когда я уверен, что этот билет все-таки предназначен для меня. СИНЕНЬКАЯ ТЕТРАДОЧКА -- это моя собственная мысль. Это мой доклад, который я сделаю через неделю или через две. В кулуарах уже идут разговоры. Простите, а кто он такой? Имеет ли степень? Вам не кажется, что это несколько... э-э... невежливо по отношению к Виталию Витальевичу? Хе-хе, молодежь! Почему бы ей и не задрать хвост? Это мой голос, усиленный микрофоном: "Вот все, что я хотел сообщить уважаемому собранию". Это тоже рукопожатия, но это и кивки издалека, а некоторые, должно быть, перестанут со мной здороваться. Это мой труд, мой. Мой! Это моя фантазия. Это, если хотите, орел или решка. Это скачок вверх или вниз (я еще не знаю, куда), но это ползком через камни а сторону от дороги, уготованной мне для того, чтобы вернуться, но уже через год. Это мотылек летит на свечу или Икар... О! О! Разошелся. Борька говорит: -- Это смешно. Ты осел. -- В институте ходят разговоры. Нехорошие. -- Все-таки, Виктор, нам нужно знать свое место. -- Ну кто ты такой, подумай! Ведь даже степени у тебя нет. -- Мне передавали, что В. В, сказал... -- Может быть, ты надеешься на поддержку шефа? Должен тебе сказать, что В. В. -- Это несолидно. -- Опрометчиво. -- Авантюра. -- Опасно. ПРОШЕЛ МЕСЯЦ с того дня, когда я поставил свой опыт. Тогда я думал, что на этом все и кончится. Нет, это был снежный ком, пущенный с горы. Последовала целая серия опытов и много бессонных ночей. Я стал курить по две пачки в день. Очень помогли мне ребята-химики. Без них ничего бы не вышло. Вообще очень многие мне помогали, хотя работа шла вне плана. Например, Рустам Валеев, узкий специалист в области энцефалографии (исследований мозга), проторчал у меня в лаборатории целые сутки. Только люди из отдела В. В. смотрели косо. Дело в том, что моя работа опровергала не только мою собственную диссертацию, но и целую серию работ отдела, руководимого "Дубль-ве", основное направление этого отдела. Диссертация сотрудника этого отдела, моего друга Бори, в результате моей работы тоже могла быть подвергнута сомнению. Борис заходил почти ежедневно и все бубнил: -- Это просто смешно. "Дубль-ве" сотрет тебя в порошок. -- Ты вроде той унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла. -- Вчера я слышал, как В. В. сказал кому-то по телефону: "Нужно оградить нашу науку от выскочек". -- Напрасно думаешь, что шеф тебя поддержит. -- Тоже мне, Дон-Кихот. -- Шефа это тоже не погладит по самолюбию. -- Хорошо, раз ты решил чудить -- чуди, но почему ты лезешь с докладом на эту сессию? Неужели нельзя подождать? -- Это не по-товарищески. -- ЗНАЕШЬ, БОРЯ, -- сказал я ему однажды, -- закрой дверь с той стороны. Я не знаю, как относится к моей работе шеф. Во всяком случае, с планом он на меня не давит. Но он молчит. Он не заходит ко мне, как прежде, и не читает мои записи. Ну и хорошо, что он ко мне не заходит, очень хорошо, что не заходит. Но все-таки это меня волнует. Честно говоря, меня это волнует больше всего. И не только потому, что шеф может присоединиться к Дубль-ве и совместными усилиями стереть меня в порошок. Не только поэтому, Я просто не уверен в себе. Иногда все из рук валится, когда подумаю: а вдруг все это вздор? Был страшный момент, когда погибла Красавица. Она погибла из-за того, что я разнервничался, вот как сейчас. Я не знал, куда деваться. Утром написал докладную шефу и подал через секретаря. На следующий день мне принесли двух других обезьян. Теперь все позади. Я начал переписывать на машинке свой доклад. Подал заявление в ученый совет. Сессия начнется через неделю. Теперь мне, пожалуй, лучше всего не думать обо всем этом. Почему бы мне сегодня не отдохнуть? Почему бы не позвонить Шурочке? И не пойти в парк? ЭТОТ УЧЕНЫЙ ЛЮБИТ ПРИМИТИВНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ. Он любит качели и "блоху", любит стучать молотком по силомеру и покатываться в комнате смеха. Хлебом его не корми, а угости мороженым в парке. Он даже в очереди любит стоять, в очереди стиляг перед рестораном "Плзеньский". Эта сложная личность любит черное пиво "Сенатор" и обожает чертово колесо. Он трепещет от звуков военного духового оркестра и мчится на массовое поле танцевать. Примерно в таком духе издевается надо мной Шурочка. Мы стоим в толпе на площадке аттракциона "Гонки по вертикальной стене". Шурочка подтрунивает надо мной и смеется, но мне кажется, что ей хочется плакать. Мне кажется, что ей хочется крикнуть: "Виктор, что с тобой?" Внизу, под нами, двое мужчин и девушка садятся на мотоциклы. Мужчина постарше с каменным лицом взлетает на стенку. Он кружит по ней то выше, то ниже, то с ревом несется прямо на нас (сейчас проломит барьер -- и всем нам конец), то вниз (сейчас взорвется внизу); он крутит вензеля на полном ходу и мчится, сняв с руля руки. Потом на стенку взлетает девушка. Два мотоцикла кружат по стене, и не поймешь, гонятся ли они друг за другом или летят навстречу. Мужчина с каменным лицом и девушка с застывшей улыбкой. Девушка вроде Шурочки. Ей бы медсестрой работать, а она кружит по стенке. В мире много странного. Один человек варит сталь, другой лечит людей, а третий всю жизнь дрессирует маленьких собачек, а девушка работает на вертикальной стенке. Это ее профессия. Когда на стенку с ревом вылетает третий, я сжимаю барьер, а Шурочка мою руку. Потом мы выходим, она говорит: -- У тебя был невменяемый вид. Ты совсем мальчишка. Может быть, ты им завидовал? -- А? -- Ты бы хотел мчаться по вертикальной стене? -- Смотря куда. Если так, как они, по кругу, то не хотел бы. А если... -- Куда? -- Куда угодно, но только не по кругу. -- Так. Сейчас мы пойдем кормить лебедей? -- Шурочка! -- Не смей называть меня Шурочкой! -- Что с тобой? -- Я не хочу, чтобы ты называл меня Шурочкой. Называй Сашей, Сашкой, Александрой, Шуркой, но только не Шурочкой. -- Почему? Боже мой, почему? -- Потому что мы с тобой уже два года ходим в парк, и ты катаешься на "блохе", и пьешь черное пиво, и бьешь молотком по силомеру, и называешь меня Шурочкой. -- Ведь ты любила ходить в парк? -- А теперь не люблю. В этот момент я вижу все как-то по-новому, словно мне рассказали чужую историю и я могу составить о ней свое мнение. Над парком пыльное небо, и звезды еле видны, а в окне отражаются все огни Фрунзенской набережной. Кажется, выход один -- пуститься в путешествие по реке в неизведанные края, к Киевскому вокзалу. -- Хочешь, прокатимся по реке? -- Хочу, -- тихо говорит она. Мы сидим на верхней палубе на самом носу. Проплывают темные чащобы Нескучного сада. Фермы моста окружной дороги надвигаются на нас, чтобы мы почувствовали себя детьми. Чтобы все осталось позади, а когда над головой простучат колеса, чтобы мы поцеловались. -- Шурочка, -- говорю я, и она уже не сердится, -- Саша, Сашка, Александра, защита диссертации отменяется! Она вздрагивает. -- Точнее, отодвигается. На год. Она отодвигается от меня. -- Но у нас ничего не отменяется, -- говорю я, и она не отодвигается. Я ПРИВОЖУ К СЕБЕ СВОЮ ЖЕНУ. Папа и мама живут на даче. Они приедут и найдут в доме мою жену. В моей маленькой комнате. Вот здесь я прожил 28 лет. Приносил со двора гильзы, а из школы дневники с хорошими и отличными отметками (правда, иногда учителя писали: "Был невнимателен на уроке".). Потом я принес сюда серебряную медаль. Потом студенческий билет. Приносил ватерпольные мячи и хоккейные клюшки, буги-вуги на рентгеновских пленках и башмаки на каучуке. Приводил товарищей (дым стоял коромыслом). Приносил повышенную и простую стипендии. Несколько раз приводил девушек, когда родители жили на даче. Принес диплом. Очень хотелось мне принести сюда диссертацию, а потом хотелось принести синенькую тетрадку, но сделать этого я не мог. Нам не разрешается этого делать. Но все-таки и то и другое побывало здесь. Я приносил их сюда в своей голове. И вот теперь я привел в "Барселону" свою жену. Новый повод Димке для рассуждений о моей мещанской судьбе. -- Милый, я так счастлива, -- шепчет Шурочка. -- Я тебя люблю. Я буду тебе помогать. Ведь теперь тебе легче будет справиться с тем, что ты задумал? -- Конечно, легче. В тысячу раз. Шурочка стоит у окна. В окно из уличных теснин льется свет газовых ламп. Я курю на своей тахте, и смотрю на силуэт девушки, стоящей в моей комнате у окна, и я понимаю, что никогда в жизни не буду больше разглядывать ее со стороны и сравнивать с другими. Мне теперь будет достаточно того, что это она и что она рядом. УТРОМ мы выходим из дома вместе с женой. Во дворе я говорю тете Эльве для того, чтобы вечером знал уже весь дом: -- Тетя Эльва, это моя жена. -- Очень приятно, если законная, -- любезно говорит тетя Эльва. Мы выбегаем на улицу. Солнце! Привет тебе, солнце, если ты законное! Машина поливает улицу. Привет тебе, вода, если ты законная! Эй, прохожие, всем вам привет! Документы в порядке? Привет тебе, и поцелуй, и все мое сердце, моя еще незаконная жена! Ты уезжаешь в автобусе, а я иду упругим шагом к метро. У меня упругая походка, я чертовски молодой ученый, мне еще нет тридцати лет. Кто меня назовет неудачником? Я самостоятельный, подающий большие надежды молодой ученый. Я сделаю свое дело, потому что люблю все вокруг себя, Москву и всю свою страну. Масса солнца вокруг и воздуха. Я очень силен. Я еду в институт. Я сделаю свое дело для себя, и для своего института, и для своей семьи, и для своей страны. Моя страна, когда-нибудь ты назовешь наши имена и твои поэты сложат о нас стихи. Я сделаю свое дело, чего бы мне это не стоило. В метро люди читают газеты. Заголовки утренних газет: КУБЕ УГРОЖАЕТ ОПАСТНОСТЬ! АГРЕССИЯ В КОНГО РАСШИРЯЕТСЯ. В ЛАОСЕ ТРЕВОЖНО. МЫ С ТОБОЙ, ФИДЕЛЬ! ПИРАТСКИЕ НАЛЕТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ ОЛИМПИЙСКИЙ ОГОНЬ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ ПУТЬ. В темном окне трясущегося вагона отражаемся мы, пассажиры. Мы стоим плечом к плечу и читаем газеты. Жирные, сухие и такие мускулистые, как я, смешные, неряшливые, респектабельные, пижонистые, мы молчим. Мы немного не выспались. Нам жарко и неловко. Этот, справа, весь вспотел. Фидель, мы с тобой! Пираты, мы против вас. Мы несем Олимпийский огонь. Я сделаю свое дело. У меня есть голова, мускулы, сердце. У меня есть билет со звездным компостером. В проходной сталкиваюсь с Борисом. -- Боб, я женился, -- выпаливаю ему в лицо. -- Поздравляю, -- кисло мямлит он. Мы молча идем через двор. Впереди тащится Илюшка. Читает на ходу какой-то ядовитого цвета детектив. Мимо на проезжает "Волга". За рулем Дубль-ве. От в темных очках. Я кланяюсь ему очень вежливо. -- Доброе утро, Виталий Витальевич. Царапнули вас немного? Дубль-ве вылезает из машины. -- Здравствуйте. Черт бы побрал это Рязанское шоссе! Это меня "Молоко" сегодня царапнуло. Борис приветствует своего начальника коротким кивком. Боря такой, он не станет рассыпаться перед начальниками. В.В. берет Бориса под руку, и они задерживают шаги. Я догоняю Илюшку. -- Илья, знаешь, я женился. -- Поздравляю. Свадьба когда? Хороший парень Илья, только вот беда: не знает, как меня называть, на "ты" или на "вы". Видно, потому, что он монтер, а я как-никак научный сотрудник. Позову его на свадьбу, выпьем на брудершафт. Борис и Дубль-ве под руку проходят мимо нас. Улавливаю конец фразы Бориса: -- ...чрезвычайно. Вот черт, сразу же включается в трудовой процесс! Посидев немного у себя и полистав свежий номер "Экспрессинформации", я иду в рентгеновскую лабораторию узнать насчет диапозитивов. -- Лидочка, можно? В красноватой мгле появляется лаборантка Лида. Светлые волосы, белый халат и темное лицо. Она сейчас сама похожа на негатив. -- Как там мои картинки? У нас с Лидой дружба. После меня она лучшая пинг-понгистка института. Она включает проектор и показывает мне мои диапозитивы. -- Высший класс, -- хвалю я ее. -- Это что такое, Витя? -- спрашивает она. -- Это печень. Печеночные клетки. -- Это Красавица? -- Да. У Красавицы были печальные глазки, а что она выделывала своими лапками! Она узнавала меня, как человек. Я играл с ней, когда она была не в камере. И когда она была в камере, мне стоило большого труда встретиться с ней взглядом. Смотреть ее печеночные клетки тоже нелегко. Я выхожу в коридор и неожиданно для себя заворачиваю к кабинету шефа. Секретарша говорит, что я могу войти. Открываю дверь и вижу, что шеф сидит на краешке стола. Он редко сидит в кресле, только когда что-нибудь пишет. А когда разговаривает, он сидит на краешке стола, или на подоконнике, или уж в крайнем случае на ручке кресла. В общем-то он чудаковат, как почти все руководящие деятели нашего института. Пожалуй, один только Дубль-ве не чудак, но на общем фоне подтянутость и корректность кажутся чудачеством. -- Садитесь, Витя. -- Шеф показывает на кресло. Я сажусь и замечаю на подоконнике своего друга Борю. Шеф смотрит на меня, потом на него. -- Будем продолжать, Боря, или?.. -- спрашивает он. -- Если позволите, я к вам зайду в конце дня. Борис идет к выходу, даже не взглянув на меня. У меня мелькает мысль, что где-нибудь в другом месте я бы сейчас его не узнал. -- Ну, Витя? -- И шеф вдруг садится в кресло. -- Андрей Иванович, я решил к вам зайти: -- Это очень мило с вашей стороны. -- Чтобы поблагодарить за обезьян. -- Пожалуйста, -- говорит шеф и молчит. И я молчу, как дурак. Шеф усмехается. Он иногда так усмехается, что хочется ему заехать по физиономии. Я говорю твердо и даже вызывающе: -- И еще я хотел узнать, включен ли мой доклад в повестку сессии. Я посмотрел на себя в зеркало и спокойно ожесточился. Зеркало мне всегда помогает, когда я растерян, потому что у меня жесткое и грубоватое лицо. Шеф роется в каких-то бумагах и наконец говорит: -- Да, ваш доклад включен. Выступаете в первый день, после Буркалло и перед Табидзе. -- Благодарю вас. Я встаю и иду к выходу. Не хочешь говорить, ну и не надо. -- Виктор! Оборачиваюсь. Шеф сидит на краешке стола. -- Хотите попробовать французскую сигарету? Он позавчера вернулся из Парижа, куда летал на сессию ЮНЕСКО. Я подхожу к столу. От французской сигареты я не откажусь. Кто откажется от французской сигареты! На бачке нарисован петух и написано "Голуаз бле". Страшно крепкие сигареты. -- Ну как там, в Париже? -- спрашиваю, как спросил бы Борьку. -- Да в общем все то же. Развлекаются. Некоторое время мы молчим. Надо же почувствовать французскую сигарету. -- Послушайте, Витя, -- наконец говорит шеф, -- у вас полная уверенность? Я смотрю на себя в зеркало. -- Полная уверенность. Иначе бы я... -- Я к вам не зайду и не буду ничего смотреть. Вы это, надеюсь, понимаете? -- Конечно. -- Да ведь вы и не хотите, чтобы я смотрел, правда? -- Не хочу, Андрей Иванович. Шеф усмехается. -- Как это все мне знакомо. У меня тоже когда-то наступил момент, когда я стал избегать покойного Кранца. Он начинает ходить по комнате. Портрет Кранца висит над его столом. Я смотрю на портрет. -- Но вы ведь все-таки остались друзьями с Кранцем, не так ли? Опять я делаю ошибку, как и в прошлый разговор с ним. Шеф терпеть не может ничего сладенького. Его прямо всего передергивает. -- Вот, что, Виктор Денисов, -- резко говорит он. -- Вы решили стать настоящим ученым? Как ваш руководитель и как коммунист, я приветствую ваш порыв. Ваш доклад поставлен на первый день сессии. Насколько я понимаю, вы будете говорить об очень важной проблеме. Я приветствую вашу смелость и самостоятельность. Но я вас предупреждаю: ученый совет будет слушать во все уши и смотреть во все глаза, и если ваша работа окажется ловким трюком, эффектной вспышкой (а так, к сожалению, бывает нередко; в молодости очень хочется сокрушить пару статуй), тогда мы вас не пощадим. Добросовестных компиляторов еще можно терпеть, но демагогии нет места в науке. Вам все понятно? Идите работать. Кивнув, я пошел к выходу. -- Хотите еще сигарету? -- крикнул шеф вдогонку. Хотел бы я посмотреть на того, кто откажется от сигареты "Голуаз бле". В коридоре меня встречает Борис. -- Весь наш отдел будет выступать против