рета" на ту же улицу Пикк. Словно ущелье, она рассекает старый город, и нет на ней ни одного дома моложе 400 лет. Золоченые калачи над тротуарами, голуби на плитах мостовой. Вывески редакций, проектных организаций. Где же эти бюргеры, хозяева домов, и булочники, и жестянщики, где "братья-черноголовые", и стражники, и иноземные гости в доспехах? Все это в глинте, а часть -- в музее. Хотите пойти в музей? Ну его к черту! Пошли на Тоомпса! Теперь их было пятеро. К ним присоединилась высокая девушка по имени Линда. Вернее, ее присоединил к ним Юрка после одного танцевального вечера. Есть в баскетболе прием, который называется "заслон". Нахальные мальчики применяют этот прием на танцах. Если с девушкой, которая вам понравилась, кто-то стоит, ваш товарищ подходит к этому типу и спрашивает спичек или где здесь туалет, короче говоря, делает "заслон". А вы тем временем приглашаете девушку. Конечно, все это не помогло бы, если бы Линда не узнала Юрку. Оказывается, она была на всесоюзных школьных соревнованиях по баскетболу, где на Юрку чуть ли не молились. В этом году Линда тоже окончила школу и собиралась поступать в политехнический институт. Она родилась и выросла в Таллине и взяла на себя обязанности гида. -- Вана Таллин! -- иногда восклицала или шептала она, стоя на какой-нибудь возвышенности. Рассеянно приглаживала темные волосы. Была у нее особенность; она не щурилась на солнце. И когда она смотрела на него, не щурясь, у нее был неистовый вид. А вообще-то она была смирная и немного печальная. "Удивительная", -- думал Алик, завидуя Юрке, что он такой высокий. -- Правда, забавная? -- спрашивал Юрка. Он приходил теперь в палатку в два часа ночи. Алик читал при свете ручного фонарика или слушал шум сосен и дальний голос моря. Иногда там вскрикивали буксиры. Алик поглаживал бородку и убеждал себя, что думает о проблемах современного стиля, и все в нем бурлило. Являлся Юрка, валился на свое ложе и начинал шумно вздыхать, напрашиваясь на разговор. -- Ну, как? -- спрашивал Алик. -- Порядок! -- кричал Юрка и начинал хохотать. -- Полный порядочек! Девочка что надо! -- Да брось ты! -- А что? Алик злился на Юрку за eго хохот и эти словечки. Но он знал, что если бы у него появилась девочка, он так же бы хохотал и говорил бы примерно то же. Честно говоря, это противно. Это надоело уже. Влюбился, так и не притворяйся. Можешь петь хоть всю ночь или поплачь. Делай что-нибудь человеческое. Все равно ведь не спишь до утра. Димка приходил на час позже Юрки. Он не притворялся. Не говорил ни слова по ночам. Сидел возле палатки до зари. Курил. Может быть, это оттого, что у него началось что-то настоящее, мужское? И с Галей, с подругой их детских лет. А с утра они были все вместе-на пляже, в столовой, в городе. Линда объясняла: -- На Вышгороде жили рыцари, а в нижнем городе-купцы. Рыцари были не прочь поживиться за счет богатых купцов. Тогда купцы построили свою крепость. Вы видите часть этой стены, которой когда-то был обнесен весь Таллин. Вот это ору дийная башня "Кин-ин-де-Кэк". Над нижним городом доминирует башня Ратуши, на которой имеется флюгер в виде стражника городских ворот. Это символ Таллина -- "старый Тоомас". Он не только показывает направление ветра, но также следит за порядком в городе и за тем, чтобы женщины не сплетничали. В былые времена сплетниц приковывали к стене Ратуши. -- Неплохо! -- кричал Димка. -- А мужчин приковывали за измену женам. -- Вот тебе! -- шептала Галя. УБЕЖДЕННЫЙ МОДЕРНИСТ, Александр Крамер уже целый час сидел в Домской церкви и слушал орган. Он, поклонник джаза, слушал баховские фуги. На каждом шагу старый Таллин изумлял его. Вот из-под арки жилого дома таращат жерла две чугунные пушки. Рядом вход а детскую консультацию. -- Простите, вы здесь живете? -- спросил Алик женщину в зеленой шляпке. -- Вы не можете сказать, что это за пушки? -- Не знаю. -- Но все-таки, откуда они? Кто их здесь поставил? -- Никто их здесь не ставил. Они давно здесь стоят. -- Давно? Да уж, наверное, лет триста, а? -- Я не знаю. Что вам надо, гражданин? В самом деле, что нужно этому гражданину? Вот он идет, загадочный гражданин Алик Крамер, На щеках у него редкая бороденка, а на худой шее синий платочек. Прохожие оборачиваются на задумчивого семнадцатилетнего гражданина. Он останавливается у витрины магазина художественных изделий. Его внимание привлекает высокая керамическая ваза. В кармане у него сорок рублей. Их выдал ему Юрка для пополнения запасов сахара, чая и хлеба. Орел или решка? Искусство или жратва? -- КОКНУ Я ЕЕ СЕЙЧАС О ТВОЮ ЧЕРЕПУШКУ -- задумчиво сказал Юрка, глядя на произведение искусства. -- Неужели ты не понимаешь? -- воскликнул Алик. -- Посмотри, какое удивительное сочетание современного стиля и национальных традиций! -- Мне пища нужна! -- заорал Юрка. -- Я не собираюсь терять форму из-за какого-то психопата! Алик, презрительно улыбаясь, забрал вазу и пошел на почту. Он написал записку: "Люся, обрати внимание на удивительное сочетание современного стиля и национальных традиций". Упаковал вазу и написал адрес: "Москва,... Л. Боярчук". ЛИНДА -- КАМЕННАЯ ЖЕНЩИНА, Она сидит, печально поникшая, окруженная искривленными черными, фантастическими деревьями. Нужен закат, чтобы все было, как на самом деле несколько ты сячелетий назад. Погиб Калев, белокурый гигант. Могучий Калев, любимый муж. Плачет Линда. -- И вот она плакала-плакала и наплакала целое озеро. До сих пор это озеро -- единственный источник водоснабжения нашего города. Живая Линда повернулась к Юрке, мощному парню в красной рубашке с закатанными рукавами. -- Нравится тебе Линда? -- Которая? -- Вот эта. -- Каменная она. -- А другая? -- Вот эта? -- Ты с ума сошел! -- ТЕБЕ НРАВИТСЯ ЮРКА? Ты им увлечена? -- спросила Галя Линду. -- Да. -- Линда, не отрываясь, смотрела на песчаную отмель, где Юрка, Димка и Алик ходили на руках. -- Но я его иногда не понимаю. -- Не понимаешь? Разве он такой сложный? -- Он часто говорит непонятно. Я русский язык знаю хорошо, но его я не понимаю. Недавно он назвал меня молотком. "Ты молоток, Линда", -- так он сказал. Что ты смеешься? Разве я похожа на молоток? А вчера на стадионе, когда "Калев" стал проигрывать, он сказал: "Повели кота на мыло". При чем тут кот и при чем мыло? -- ПОРА ОБЕДАТЬ, -- сказала Галя. Ребята не шелохнулись. Алик лежал с карандашом в зубах, Димка читал Хемингуэя, Юрка старательно насвистывал знакомую песенку. -- Ну, что же вы? Димка, Алик! -- Идите, девочки, мы потом, -- буркнул Димка. Юрка протянул Гале десятку. -- Опять потом? Что с вами случилось? -- Я же тебе объяснял, детка. Я привык есть позже. У нас дома обед всегда в пять. Мама накрывает только, когда вся гопкомпания в сборе. Я привык позже обедать. Я человек режима. -- Ну и я тогда пойду позже. -- Нет, ты пойдешь сейчас. Тебе тоже надо соблюдать режим, иначе в театральный институт не примут. -- А ну тебя! Алик, пошли обедать! -- Повыше, повыше забрало! -- промычал Алик. -- Оставь его в покое. Не видишь, человек в прострации. -- Юра, ты не хочешь обедать? -- спросила Линда. Юрка приподнялся и посмотрел на нее. -- Понимаешь, Линдочка, я за завтраком железно нарубался... Линда в ужасе зажала уши и побежала к выходу с пляжа. -- Пусть вам будет хуже, -- сказала Галка и побежала за Линдой. Она догнала ее и обернулась. Ребята лежали в прежних позах. Костлявая рука Алика моталась в воздухе. Он всегда махал рукой, когда сочинял стихи. Галя посмотрела на десятку в своей руке. -- Линда, иди одна обедать. Мне надо, видишь ли... До вечера! -- ДВУХРАЗОВОЕ ПИТАНИЕ УКРЕПЛЯЕТ НЕРВНУЮ СИСТЕМУ. Нужно только привыкнуть, -- сказал Димка. -- Это ты у Хемингуэя прочел? -- спросил Юрка. Алик встал, поднял руки к небу и завыл: -- Каждый молод, молод, молод, в животе чертовский голод... Лично я очень доволен, что мы отказались от обедов. Когда сыт, чувствуешь себя свиньей. Сейчас меня терзает вдохновение. Стихи можно писать только на голодный желудок. -- А музыку? -- спросил Димка. -- Тоже. -- Юрка, давай сочинять музыку. Я буду труба, а ты саксофон. Начали! Димка сложил ладони у рта и вступил трубой. Юрка загудел саксофоном. Алик стал хлопать в ладоши и приплясывать. Они уже давно не пытались больше ловить рыбу. Четвертый день они не обедали, под благовидным предлогом отсылая Галку в ресторан. Зато каждый вечер они сидели в кафе. Правда, пили уже не "Ереванский". Черт побери, нужно уметь приносить жертвы! Орел или решка? Обеды или кафе? И вот мы такие счастливые, голодные, трубим, как целый оркестр. Стоит вспомнить тусклые лампочки в коридорах "Барселоны", когда сидишь за полированной стойкой под нарисованными звездами. Стоит вспомнить затертые учебники, когда, лежа на песке, изображаешь джаз. -- Ребята, есть предложение! -- воскликнул Алик. -- Давайте погрузимся в состояние "зена" -- полное слияние с природой. -- Это вместо обеда? -- мрачно спросил саксофон. -- Пошли, погрузимся в сон, -- устало предложила труба. Возле палатки они увидели костер. Над костром висел котел. Трещали пузыри. Пахло едой. Рядом стояла, руки в боки, Лолита Торрес. -- Хорошие вы собаки! -- с нескрываемым презрением сказала она. -- УЗНАЕШЬ КРЕТИНА, ДИМКА? -- спросил Юрка и показал ногой в сторону моря. По твердому песку у самой воды шел поджарый, точно борзая, парень в голубых плавках. У него был огромный, "сократовский" лоб и срезанный подбородок. -- Да это же тот лабух из Малаховки! -- воскликнул Алик.-- Помнишь? -- Не помню, -- буркнул Димка. -- Ты же с ним потом что-то такое... Он к тебе даже заходил. Проклятый Фрам вместо того, чтобы пройти мимо, остановился и мечтательно уставился на горизонт. Потом обернулся лицом к пляжу и стал разглядывать загорающих. Только здесь его и не хватало! -- Ребята, я пошел за лимонадом, -- сказал Димка, но в это время Фрам увидел их и радостно заорал: -- Земляки! -- Помчался огромными прыжками. -- Хелло, дружище! -- завопил он и схватил Димку за руку с таким видом, словно предлагал ему пуститься дальше вместе, как два брата Знаменские на картинке. Димка вырвал руку и отрезвляюще похлопал его по плечу. Фрам повернулся к девушкам. -- Разрешите представиться. Петя. Извините, мы с Димой отойдем на несколько минут. Он взял Димку под руку, отвел в сторону и протянул ему сигарету. -- Чистая? -- спросил Димка. -- Не волнуйся. Я больше этого не употребляю. Здоровье дороже. -- Ты поумнел. Ты поумнел и полысел, Фрам. Сколько тебе лет? -- Четвертак ровно. -- Рано лысеешь. -- Некоторые излишества бурной молодости. Но теперь все: буду вести жизнь, близкую к природе. Потянулся блаженно и, протянув руки к горизонту, воскликнул: -- Парадиз, как говорил Петр Первый! Ва-ва-сы-са! А ты здесь надолго? -- Нет, скоро уходим дальше по побережью. -- В Москву когда? -- Не скоро. -- Молодец! Самое главное в профессии пулеметчика -- это вовремя смыться. -- О чем это ты? -- Будто святой. Димочка еще маленький, он ничего не знает. Ай, ловкий ты парень! -- Я действительно ничего не знаю. Что ты вылупился? Фрам ухмыльнулся. -- В Москве разгон. Наших берут пачками, прямо теплых. -- Кого наших? -- Таких, как мы с тобой, фарцовых. Димка посмотрел на Фрама и сразу вспомнил их всех и все: "летом в центре ужасно весело. Косяки туристов. Катят "форды", "понтиаки", "мерседесы". Посмотри, какая девочка. Не теряйся. Что там они шепчутся в подъезде гостиницы? Вот они все стоят, а лица мертвые от неоновых ламп. Пошли, что же вы? Иди, мы тебя догоним. Иди, малыш. Так вот в чем дело". Димка сжал кулаки. "Дать пинка Фраму и погнать его отсюда, с пляжа? И в лесу ему нет места, в сосновом чистом лесу. В болоте тебе место, подлюга! Беги туда, а я закидаю тебя торфом. Ишь ты, мерзавец: "Таких, как мы с тобой". Я не хочу и рядом с тобой стоять! Дать ему, что ли, пинка?" -- Ты что, меня тоже фарцовщиком считаешь? -- А то нет? Ходил же ты с кодлой. И джинсы купил у Барханова. -- Да я понятия но имел о ваших делишках! -- Раз ходил с нами -- значит, все. Достаточно для общественного суда и для фельетона. Может быть, уже прославился. Про меня-то в "Вечерке" писали в связи с делом Булгакова. "Появлялся там также некий Фрам". Хорошо, что никто не знал, где я живу. Что это, Дима, ты так побледнел? Сэ ля ви, как говорит Шарль де Голль. Пусть земля горит под ногами тунеядцев! Кто не работает, тот не ест. Как будто это не работа? За вечер семь потов с тебя прольется, Ходишь, как мышь. -- Ты и есть мышь. -- А ты? -- В зубы дам! -- Не обижаюсь, учитывая твою хрупкую душевную архитектуру. Ладно, Дима, что было, то прошло. Нет к прошлому возврата... -- Это уж точно, -- пробормотал Димка. -- ...и в сердце нет огня. Давай о других материях. Что за кадришки с вами? -- Блондинка -- моя невеста, -- сказал Димка. -- А-га! -- Фрам улыбнулся. -- Поздравляю. -- Я тебе дам совет, -- тихо сказал Димка, -- как увидишь этих девочек, беги от них подальше. Сразу, как увидишь, так и беги. Понял меня? -- Слово друга! -- Фрам протянул руку, и Димка пожал ее. -- Ты меня мало знаешь, но ты узнаешь лучше. Законы дружбы для меня святы, чего не могу сказать о других законах. -- Он встал. -- Я пошел. Туда. Там у нас компания. Жрецы искусства, отличные люди. Играем в покер каждодневно. Пока. Увидимся. Он спустился к твердой полосе песка и оттуда сдержанно поклонился девушкам. Пошел, поджарый, как борзая. ДИМКА ИГРАЛ В ПОКЕР. У него была хорошая карта. Все уже спасовали. Остался только один противник, научного вида мужчина, 0н все хихикал, как будто знал о тебе какую-то гадость, Остальные "жрецы искусства" в римских позах лежали вокруг. Перед игрой Фрам шепнул Димке: "Блефуй, как можешь. У них нервы слабые". А зачем блефовать, если у тебя такая отличная карта? Просто смешно слышать хихиканье этого очкастого. Хихикает, словно у него флешь-рояль. Посмотрим, у кого нервы крепче. Отличная игра -- покер, мужская игра, В банке уже куча фишек. То-то обрадуются ребята. Можно будет снова обедать. Чертовы нытики! Дима, не надо. Брось, Димка! В конце концов, Димка, это противно! Азартные игры -- пережиток капитализма, сказала Линда. А ей-то вообще какое дело? Сейчас обрадуетесь, нытики. Димка выложил пять фишек. -- Олег, можно тебя на минуточку? -- сказал известный драматический актер Григорий Долгов. Очкастый встал и отошел с ним. -- Брось, Олег, -- сказал Долгов, -- отдай ему игру. -- Не отдам. -- Ты же видишь, что с мальчишкой делается. -- Не отдам я ему игру. -- Обеднеешь ты от этого? -- Нахалов надо учить. -- Ну, смотри. Долгов снова лег на песок и подумал об очкастом: "Ограниченный человек! Как-нибудь вверну про него мимоходом Теплицкому -- ограниченный, мол, человек". Димка выложил все свои фишки и посмотрел на очкастого. Не может быть, что у него флешь-рояль. Не может этого быть. Очкастый хихикнул и выложил свои фишки. -- Посмотрим? -- Посмотрим. У очкастого была флешь-рояль. Галя и Димка брели по аллее в лесу. Аллея в лесу! Дикость какая-то. Да что это за лес? Цивилизация, черт бы ее побрал! А велосипеды? Собрать в кучу все велосипеды и поджечь. Вот было бы весело! -- Сколько же ты все-таки проиграл? -- Не спрашивай. -- А сколько у нас осталось? -- Не спрашивай. -- Димка, что же нам теперь делать? -- Побежишь на телеграф? -- Дурак! НАВСТРЕЧУ ИМ ШЕЛ ШИКАРНЫЙ И БОДРЫЙ АРТИСТ ДОЛГОВ. -- Не огорчайтесь, Дима, -- сказал он миоходом, -- деньги -- это зола. -- Кто это? -- спросила Галя и оглянулась. -- Знакомое лицо! -- А ну их всех! -- махнул рукой Димка. Он брел, опустив голову. Брижит Бардо снова оглянулась. Долгов догнал их. -- Слушайте, Дима, -- тихо сказал он,-- у вас вообще как с финансами? В крайнем случае не смущайтесь. Если хотите на месяц в долг... -- Пока терпимо. Спасибо. -- Я сам был в таких переделках и поэтому вам сочувствую. "Ужасно ему сочувствую", -- проговорил он в уме. -- Очень тронут, -- сказал Димка. -- Да! -- воскликнул артист. -- Сегодня я отмечаю небольшое событие. Приходите вечером в ресторан "Пирита". Вы и ваша подруга. Простите, я не представился. -- Он кивнул Гале. -- Григорий. -- С какой стати мы придем? -- Приходите запросто. Все вам будут рады. Молодые лица оживляют компанию. "Молодые лица оживляют компанию", -- сказал он себе. Дружески хлопнул Димку по плечу, пожал руку Гале и зашагал, шикарный и бодрый. На повороте он оглянулся и несколько минут смотрел, как удаляются по асфальтированной аллее золотоволосая девушка (почти девочка, черт возьми!) и понурый парнишка в черной рубашке и джинсах. "Ужасно жалко этого мальчика. Я ему страшно сочувствую. Сам ведь бывал в таких переделках", -- убедительно сказал себе известный артист. -- Я не хочу, чтобы ты был таким! -- почти кричала Галя. -- Как ты стоял рядом с этим! Не могу этого видеть! Ты не должен быть таким! Ты не должен так стоять! Никогда и ни перед кем! -- Уймись, Галка, что ты понимаешь в мужских делах? Некоторое время они шли молча, а потом Галя спросила: -- Кто он такой? -- Какой-то артист. Долгов его фамилия. -- Григорий Долгов! -- только и воскликнула Галя. Галя вспомнила его фотокарточку, которая осталась дома в ее альбоме. Карточка была с автографом; сколько они ждали тогда: полчаса, час? А он вышел из другого подъезда. Все девочки побежали, как сумасшедшие, а Нинка стала толкаться локтями. Это было после спектакля "Гамлет", потрясшего весь город. Страшный, страшный Гамлет был тогда на сцене, и это был Долгов. Как она могла не узнать его сейчас? -- ПО ЧЕТВЕРГАМ У НАС ВСЕГДА СВЕЧИ, -- объяснил официант. -- Как это мило! -- воскликнула красивая женщина, которая сидела рядом с Долговым и которую называли то Анни, то Анной Андреевной. -- Все-таки умеют они, эстонцы, знаете ли вот это, -- сказал очкастый. "У, гад!" -- подумал Димка. Стол был великолепен. "Ереванского" тут было несколько бутылок. -- Ну, -- сказала Анна Андреевна, когда все рюмки были налиты. -- В этот знаменательный день я могу только выразить сожаление, что деятельность нашего друга не носит ныне такого прогрессивного характера, как двадцать лет назад. Все засмеялись. Сегодня Долгов отмечал двадцатую годовщину своего выхода на сцену. Начал он с того, что изображал ноги верблюда в "Демоне". -- Дима, веселей! -- крикнул Долгов и потянулся с рюмкой. -- Галочка, вам шампанского? Он посмотрел на Галю и подумал: "Почему именно она?" Чокнулся с Димкой и сказал себе настойчиво: "Сочувствую ему, пусть поест. Сочувствую молодежи". В зале на столах стояли свечи. Электричество было погашено, и поэтому за окнами довольно четко был виден треугольный силуэт развалин. Но туда никто не смотрел. -- Марина, Марина, Марина! -- кричала певица и делала жесты. Димка танцевал с Галей. Долгов смотрел на нее, длинноногую, золотокудрую и думал: "Прямо с обложки. И почему именно она? -- Поймал ее испуганный взгляд и решил: -- Ну, все". Встал и пошел в туалет. Посмотрел в зеркало на свое лицо. Резко очерченная челюсть, мешки под глазами. Хорошее лицо. Лицо героя. "Мало ли их вокруг на киностудии и в театре! Есть и не хуже. Почему вдруг именно этот ребенок?" Хорошее лицо. Мужественное лицо. Волевое. Может быть угрожающим. Вот так. Всегда романтическое лицо. "Сложный человек", -- сказал он себе о себе. Электричество светилось только в другом зале над стойкой буфета. Димка пошел туда. Ему захотелось постоять у стойки и поболтать с буфетчицей. Буфетчица сказала сердито и с сильным акцентом: -- Учиться надо, молодой человек, а не по ресторанам ходить! -- У вас, наверное, сын такой, как я, да? -- спросил Димка. -- Он не такой, как вы, -- ответила буфетчица. Димка вернулся в полутемный зал и еще из дверей увидел Галю. Она разговаривала с Анной Андреевной. Глаза ее блестели. "Галочка моя! -- подумал Димка. -- Ты самая красивая здесь. Ты красивее даже Анны Андреевны". Чинная атмосфера в зале уже разрядилась. Где-то пели, то тут, то там начинали кричать. Меж столов бродили мужчины с рюмками. Все в вечерних костюмах и белых рубашках. "Сплошные корифеи, -- думал Димка. -- А у меня вот нет костюма. Кто сейчас носит мой костюм? Зато на мне куртка что надо. У кого из вас есть такая куртка? И вообще-вы, корифеи! -- я тут моложе вас всех. У меня вся жизнь впереди. Сидят, как будто у каждого из них флешь-рояль! Эй, корифеи, кто из вас сможет сделать такую штуку?" И Димка к своему ужасу вдруг посреди зала сделал колесо. -- Почему вы хотите стать актрисой, Галочка? -- спросила Анна Андреевна. -- Потому что это -- самое прекрасное из всего, что я знаю! -- воскликнула Галя. -- Театр -- это самое прекрасное! -- А вы бы смогли играть Джульетту на платформа из-под угля и под непрерывным моросящим дождем? -- Да! Смогла бы! Уверена, что смогла бы! Анна Андреевна смотрела в окно на силуэт развалин. -- А потом пошел снег, -- проговорила она. -- Тракторы зажгли фары, и мы доиграли сцену до конца. Как они кричали тогда, как аплодировали! Я простудилась и вышла из строя на месяц. -- Анна Андреевна! -- прошептала Галя. -- Вы будете актрисой, -- громко сказал Долгов. -- Почему вы так думаете? -- встрепенулась Галя. -- Мне показалось. Мне показалось, вы понимаете, что такое искусство. Как оно сжигает человека. Сжигает до конца. -- До конца, -- как эхо, повторила Галя, не спуская с него глаз. -- Жоржик! -- игриво сказала Анна Андреевна. Долгов сердито покосился на нее. -- Пойдемте танцевать, Галя. -- Посмотрите на меня, -- говорил он, церемонно кружа девушку, -- во мне ничего не осталось. Все человеческое во мне сгорело. Я только артист. -- Что вы говорите? -- в ужасе расширила глаза Галя. -- Разве артист не человек? Вы знаменитый артист... -- Да, я знаменитый. Я и не мог быть не знаменитым, потому что я весь сгорел. Все знаменитые артисты сгорели дотла. Вы понимаете меня? -- Нет, -- прошептала Галя и на мгновение закрыла глаза. "Сложный я человек, -- сказал себе Долгов и подумал: -- Все. Все в порядке". "Жоржик, -- думала Анна Андреевна. -- Фу, какой отвратительный Жоржик! И что с ним происходит на сцене? Я никогда не могла этого понять". Она встала и ушла. -- Ты на меня не сердишься? -- допытывался очкастый у Димки. -- Я же не виноват, что у меня была флешь-рояль. Давай, будем друзьями, ладно? Если у тебя туго с деньгами, я могу помочь. Он долго возился в карманах и протянул Димке сторублевую бумажку. Димка взял ее и посмотрел на свет. -- Будем друзьями, -- сказал он, -- если ты не фальшивомонетчик. У тебя отличная лысина, мой друг. Ее хочется оклеить этими бумажками. А хочешь, я сошью тебе тюбетейку из сторублевок? Тебе очень пойдет такая тюбетейка. Хочешь, сошью? Возьму не дорого -- тыщонки две. Зато все будут видеть, что стоит твоя голова. -- Ты остроумный мальчик, -- промямлил очкастый. В руке у него дрожала измусоленная сигарета. -- Нет ли у кого-нибудь кнопки? -- громко спросил Димка. -- Ну, если нет, придется без кнопки. Он плюнул на бумажку и пришлепнул ее к голове очкастого. -- Галка, пойдем отсюда! Гали за столом не было. Димка стал бродить среди танцующих, разыскивая Галю, Фрам сказал ему, оскалившись: -- Поволокли твою кадришку! Твою невесту ненаглядную! Лицо Фрама перекосила какая-то дикость. На эстраде, словно курильщик опиума, покачивался саксофонист. Перед тем как сесть о такси, Галя вдруг увидела в ночи огромный треугольный силуэт развалин. -- Я не поеду. Извините, -- торопливо сказала она. -- Я вам прочту всего Гамлета, -- проговорил Долгов. Димка выскочил из ресторана и увидел в заднем стекле отъезжающей "Волги" Галину голову. Он бешено рванулся, схватился за бампер. Машина прибавила скорость, и Димка упал. Ободрал себе руки и лицо о щебенку. Два красных огонька быстро уносились по шоссе вдоль берега моря туда, к городскому сиянию. Если бы был пулемет! Ах, если бы у меня был сейчас пулемет! Я стрелял бы до тех пор, пока машина не загорится! А потом подошел бы поближе и стрелял бы в костер! ДИМКА ПИЛ ЛИМОНАД. Уже четвертый стакан подряд. Пить не хотелось, глотать было мучительно. -- Еще стаканчик, -- сказал он. В окошке появился стакан с пузырящейся желтой влагой. "Она и сотый стаканчик подаст, не моргнув", -- подумал Димка и посмотрел на буфетчицу. Дурацкая наколка на голове, выщипанные брови. Он вспомнил буфетчицу, с которой беседовал вчера. Та была другой. Нагнулся к окошечку и спросил в упор у этой: -- У вас, наверное, сын такой, как я, да? -- У меня дочь, -- отрезала буфетчица. -- Благодарю. Еще стаканчик. Голубой киоск стоял в начале совершенно незнакомой Димке и пустынной утренней улицы. То есть он просто не знал, как отсюда выбраться. Улица-то была знакомой. В принципе это была самая обычная улица. Два ряда домов с окнами и дверьми. Dома эти не говорили ни о чем и ничего не вызывали в душе. Это были просто дома с лестницами и комнатами внутри. И киоск не говорил ни о чем. Это была торговая точка, где кто-то пил лимонад, покупал 6утерброды и спички. Тошнотворно знакомой была эта пустынная улица, но как отсюда выбраться, Димка не знал. И не у кого спросить. Буфетчица ведь не скажет. Да она, наверное, и сама не знает. Наверное, давно потеряла надежду выбраться отсюда. Димка украдкой вылил лимонад под ноги, на песок. Образовалась неприятная лужица. Подошел человек с черными усами и в новой серой шляпе. Взял спички и пошел по улице. Он шел очень прямой, и новенькая шляпа, без единой вмятины, стояла на его голове, как на распорке в универмаге. "Вот так он и ходит тут уже четыреста лет, -- с тоской подумал Димка. -- Так вот и ходит в своей новом шляпе". "Как я попал сюда? -- попытался он вспомнить. -- В Пирита я вскочил в попутный грузовик. Мы гнались за такси. Мы здорово мчались. Водитель все допытывался, что у меня украли. Что у меня украли! Я рассказал бы ему обо всей своей жизни, но только не о том, что у меня украли. Мы догнали "Волгу", но в ней оказались два моряка. Потом в центре я ломился в гостиницу. Почему-то мне казалось, что Галя там. Это было невыносимо -- думать, что она там. Потом меня отправили в милицию. В милиции рядом со мной сидел какой-то тип, который все икал. От рубашки у него остался один воротник, а он все пытался заправить ее в штаны, В четыре часа утра меня отпустили, а тип остался там. Воображаю, как он удивится, когда перестанет икать. Потрогает воротник и скажет; а где же все остальное? Потом я все время шел по городу, пока не попал сюда. И тут уж я, видно, и останусь. Куплю себе новую шляпу. Буду тут ходить пяток-другой столетий. Сначала тот, с усами, будет появляться, а потом я". Где-то за стеной домов что-то загрохотало. Там было что-то массивное и подвижное. Мало ли что там есть. -- С вас четыре пятьдесят, -- сказала буфетчица. Вдруг улица заполнилась людьми. Они шли все в одном направлении. -- Димка! -- воскликнули за спиной. Рядом стоял Густав. Он был в синем комбинезоне и таком же берете. Димка страшно обрадовался. -- Сигареты есть? -- спросил он. -- Что с тобой случилось? -- спросил Густав, доставая сигареты. -- Ничего со мной не случилось. -- Как ты здесь оказался? -- Гуляю. Они пошли в толпе. Все шли очень быстро, поэтому и им приходилось спешить. "Ух ты, как здорово!" -- подумал Димка и спросил Густава: -- А ты куда? -- На завод. -- Тут, рядом, ваш завод? -- Ага. -- Ну, как вообще-то? -- спросил Густав. -- Да так. -- Ничего. -- Густав хлопнул Димку по плечу. -- Не вешай носа. Все будет тип-топ. -- Как ты говоришь? -- Тип-топ. "Сегодня скажу Юрке, что все будет тип-топ. То-то обрадуется". -- Слушай, Густав, -- осторожно спросил Димка, -- ты случайно не знаешь, где тут трамвай? -- Направо за угол. Там остановка. -- Спасибо тебе, Густав. Тип-топ, говоришь? -- Тип-топ. -- Пока! -- Увидимся! Глава восьмая ТОТ ДЕНЬ БЫЛ ДУШНЫМ и пасмурным. Под соснами было сухо, а асфальт шоссе лоснился, влажный. Ребята сидели возле палатки и питались абрикосами. Это был обед. Ели молча. -- А где ты шлялся всю ночь, Димочка? -- вдруг игриво спросила Галя. Юрка и Алик быстро переглянулись. Но на Димку они не посмотрели. Не было сил на него смотреть, А Галя смотрела на Димку. Он сидел, уткнувшись в кулек с абрикосами, лицо его стало квадратным -- под скулами вздулись желваки. На лбу и шее запеклись ссадины. -- Ай-я-яй! -- Брижит Бардо погрозила пальцем. Это было так фальшиво, что Юрка сморщился, а Алик закрыл глаза. Галя потянулась. -- А я так выспалась сегодня! Юрка встал и подтянул штаны. -- Пойду к Янсонсу газеты посмотреть. -- Я тоже, -- сказал Алик. Галя и Димка остались одни. Они сидели по-турецки. Их разделяла ямка, полная пепла и углей, остатки костра, на котором Галя несколько раз варила обед. Гале тяжело было смотреть на Димку ("не сиди так, пожалуйста, вскочи, кричи, ударь, но не сиди так"), но она смотрела. Это была ее первая серьезная роль: "Гореть до конца, дотла..." -- Что с тобой было этой ночью? -- спросил Димка, не поднимая головы. Словно хлыстом по горлу. Галя вскинула голову, закусила губы и закрыла глаза. Что с ней было этой ночью? Ведь если отбросить все, чего на самом деле не было, и просто, совсем просто вспомнить о том, что с ней было этой ночью, тогда нужно покатиться по земле и завыть. Но ведь было же, было и другое -- стихи, музыка, слова... Она засмеялась. Колокольчики. Похоже на смех Офелии. -- Что ты вообразил, Димка? Мы катались на такси, в полвторого я была уже дома и заснула. Какое у тебя воображение нехорошее. Противно! "Неужели это так? -- подумал Димка. -- Врет, конечно". -- Он поднял голову и посмотрел на Галю. -- "Веселая. Врет. Не верю ей, А если поверить?.." -- Врешь! -- заорал он и вскочил на ноги. -- Нет! -- отчаянно закричала Галя. "Врет". -- Что с тобой случилось? Ты обалдел! "Нет, не врет". -- Ты мне не веришь? -- Не верю. -- Как мне тебе доказать? -- Доказать? Ты собираешься доказывать? -- Если ты мне не веришь, я отравлюсь. -- Великолепно! Вы в новой роли, мадемуазель. В клипсах у вас, конечно, цианистый калий? -- Вот! -- Галя схватила и показала ему горсточку абрикосовых косточек. -- Синильная кислота, понял? От ста штук можно умереть. Понял? -- Дура! -- закричал Дима и отвернулся. "Фу ты, дурища, не врет, конечно". Другое слово он ей готовил, а крикнул ласковое "дура". Да разве можно сказать то слово такой? Подняла свою мордочку и гореть слюнявых косточек показывает. Димка сел спиной к Гале. "А может быть, все-таки врет? Она ведь актриса. Так сыграет, что и не разберешься. Ну, что ж,-- играть так играть". Он встал и сказал: -- Собирай вещи. -- Что-о? -- Собирай свои шмотки. Через два часа выходим. -- Куда? -- Как куда? Уходим из Таллина дальше. В рыболовецкий колхоз и в Ленинград. -- А-а. -- Торопись. Через час выходим. Ребята в курсе. -- Сейчас. Димка вытащил из палатки свой рюкзак и посмотрел на Галю. Она лежала на спине, положив руки под голову. -- Дима, -- сказала она,-- подбрось монетку. -- А ну тебя. -- Я прошу, подбрось монетку. Димка вынул из кармана пятак и подбросил его. -- Что? -- спросила Галя. Монетка лежала орлом. Димка поднял ее, сунул в карман и сказал: -- Решка. Галя села. Они посмотрели друг на друга. -- Дима, я не пойду с вами. Я остаюсь здесь. ВСЮ ЖИЗНЬ он будет помнить то, что произошло дальше. Вею жизнь ему будет противна жизнь при воспоминании об этом. Как он буйствовал, и как умолял ее, и как крикнул ей в лицо то слово, и как потом просил прощения, обещал все забыть, и как он заплакал. Последний раз он плакал четыре года назад в пионерском лагере, когда его на глазах всего отряда в честном поединке отлупил Игнатьев. Кто мог знать, что Игнатьев целый год занимался в боксерской секции? Дней через десять после этой истории он снова плакал. Но вовсе не из-за Игнатьева. Он лежал в траве и смотрел в голубое небо, куда взлетали стрелы малышей из 4-го отряда. О чем-то он думал, он сам не понимал, о чем. Может быть, все-таки об Игнатьеве, о том, что через год он ему покажет, а может быть, о Зое, вожатой 4-го отряда. Было забавно смотреть, как стрелы летели ввысь, исчезали в солнечном блеске и появлялись вновь, стремительно падая. Малыши для утяжеления вбивали в наконечники гвозди. Шляпкой вперед, конечно. Он на мгновение закрыл глаза, и одна такая стрела попала ему прямо в лоб. Бывает же такое! Малыши испугались и убежали, а он перевернулся на живот, уткнулся носом в землю и заплакал. Не от боли, конечно. Было не больно. Но все-таки страшно обидно -- попали прямо в лоб. Как будто мало места на земле. Потом четыре года он не плакал. И когда его била шпана в Малаховке, молчал. А вот теперь снова. Плакал из-за потрясающей обиды и из-за того, что рисовало ему его нехорошее воображение. Плакал неудержимо, истерика тащила его вниз, как горная река. Он презирал себя изо всех сил. Разве заплачут ремарковские парни из-за обманутой любви? Пойдут в бар, надерутся как следует и будут рас суждать о подлой природе женщин. Почему же он не может послать ее подальше и уйти, насвистывая рок-н-ролл? Он презирал себя и в то же время чувствовал, что словно освобождается от чего-то. Когда он оглянулся, Гали вблизи не было. Он увидел, что она у янсонсовского крыльца разговаривает с ребятами. Он увидел, что Юрка замахнулся на нее, а Алик схватил его за руку. Галя взбежала на крыльцо и скрылась в доме, а ребята вышли со двора и сели на траву возле забора. ТОЛЬКО МУЖСКАЯ ДРУЖБА и стоит чего-нибудь на этом свете. Ни слова об этой... Как будто ее и не было. -- Томас мировой рекорд поставил. Прыгнул на 2.22. -- Жуть! -- Пошли, ребята, выкупаемся в этом цивилизованном море? Море в этот день было похоже на парное молоко. Далеко от берега кто-то брел по колено в воде. Купаться в общем-то не хотелось. Хотелось есть. Ох, как хотелось есть! -- В конце концов, я могу позвонить деду. Он у меня в общем-то прогрессивный, -- неуверенно сказал Алик. Димка глянул на него волком. -- Но жрать-то все-таки мы что-то должны в дороге, -- пробормотал Юрка. Димка и на него посмотрел. Они замолчали. Они вдруг почувствовали себя маленькими и беззащитными перед лицом равнодушной, вялой природы. Ведь что бы с тобой ни случилось, дождишко этот мерзкий будет сыпать и сыпать, и море не шелохнется, и солнце не выглянет, и не увидишь ты горизонта. Помог Фрам. Он вылез из воды и крикнул: -- Чуваки! Вы-то как раз мне и нужны. Еще вчера Фрам сам сидел на мели и не знал, что делать. Он проигрался в пух и прах. С очкастым Олегом просто невозможно было играть. Найти музыкальную халтуру не удалось -- в Таллине хороших-то лабухов было пруд пруди. Фрам загнал свой кларнет и так расстроился, что пропил все деньги в первый же вечер. Как раз в то время, когда Димка баловался лимонадом, Фрам сидел в каком-то скверике и мучительно пытался вспомнить имена тех типчиков, что подвалились к нему в ресторане и которых он всех угощал. Даже девчонку и ту он не запомнил. В общем, началась бы самая настоящая "желтая жизнь", если бы в скверике вдруг не появился знакомый парнишка по имени Матти. Фрам с ним слегка контактировал в прошлом году на Московском ипподроме. Матти приезжал в Москву в отпуск на собственном "Москвиче" и интересовался многими вещами. Ведь надо же, как повезло Фраму: в такой случайный момент встретить Матти. Матти раньше был официантом, а теперь работал продавцом в мебельном магазине. Он совершенно небрежно подкинул Фраму целую бумагу и сказал: -- Можно немножко подработать. Нам нужны грузчики. Этим он очень больно ударил Фрама по самолюбию. -- Киндер, -- сказал Фрам, -- неужели ты думаешь, что эти руки... эти руки... -- Он помахал руками. Матти усмехнулся. -- Дам тебе два-три мальчик. Будешь бригадир. Побегал, покричал, вот и вся работа. Бизнес тип-топ. -- Мальчиков я сам себе найду, -- задумчиво сказал Фрам. РЕБЯТА РАБОТАЛИ ГРУЗЧИКАМИ вот уже целую неделю. Таскали на разные этажи столы и стулья, серванты, шкафы. Эти проклятые польские шкафы, такие огромные! У Алика на плече появился кровавый рубец. Юрка ушиб ногу. Димка вывихнул палец. Они скрывали друг от друга свои увечья и говорили, что работенка в общем-то терпимая, сносная, и интересно, сколько они получат в день зарплаты. Фрам тоже работал изо всех сил. Он отчаянно матерился и кричал: -- Заноси!.. Подай назад!.. Взяли!.. Он суетился, забегал вперед или орал снизу. Хватался за угол шкафа и багровел, натужно стонал, отбегал и кричал: -- Стоп, стоп, чуваки! Вправо, влево! Потом ребята ждали бригадира внизу. Фрам всегда задерживался в квартирах. Он сбегал по лестнице, оживленный и неутомимый, орал: -- Бригада-ух! Вперед! Впрыгивал в кабину грузовика, а ребята влезали в кузов. Все эти дни они питались консервированной кукурузой. Царица полей восстанавливала их силы. Болели руки, плечи, ноги. Утром невозможно было пошевелиться, а после работы дьявольски хотелось пива. Как это быть грузчиком и не пить пива! Дунуть на пену и залпом выпить всю кружку, так, как пьют настоящие грузчики в киоске напротив. Настоящие грузчики, толстоногие, багровые, ели в обеденный перерыв огромные куски мяса. И что-то все-таки в этом было. Плестись после работы на автобус, дремать на заднем сиденье и чувствовать все свое тело, совершенно сухое, усталое и сильное. И думать только о банке с кукурузой. Только о кукурузе и ни о чем другом. Проходить мимо ресторана (заладили они там эту "Марину", как будто нет других песен), а ночью лежать возле палатки и вместе с Аликом ждать возвращения Юрки. И слушать, как Алик читает стихи: Сколько ни петушись, В парках пожара Не потушить. Не трудись задаром, Только не злись, В парках пожары, И листьев холодных слизь Осень приносит тебе в подарок, Только не злись. -- Алька, отчего ты летом пишешь об осени, а зимой о весне? И слушать, как Алик объясняет, почему он так делает. И слушать сосны. И музыку из дома Янсонса. И думать: кто же он все-таки такой, этот Янсонс? И если зоотехник, то почему болтается весь день без дела, балуется с красками и смотрит, смотрит на все? (Вот бы научиться этому -- полчаса смотреть на элементарную собаку и улыбаться.) Хорошо лежать так и слушать голос Алика (этого не забыть, бородатый черт), и сдерживать ярость, и не смотреть на окно, в котором теперь всегда темно, и вспоминать ремарковских ребят (разве станут они?..) А потом увидеть, как мелькает за соснами последний автобус, и ждать Юрку. И вместе с Аликом притвориться спящими и слушать, как Юрка раздевается, сдерживая дыхание, так как знает, что они притворяются спящими. А потом слушать Юркин храп и посапывание Алика. Хорошо, если птица какаянибудь начинает свистеть над тобой, но иногда это раздра жает. Только под утро становится холодно, и сигарет не осталось совсем. Пожалуй, лучше все-таки завернуться в одеяло, но разве уснешь, когда вокруг такой шум? Вея "Барселона" собралась и смотрит из окон