разбирательству. Прежде всего, я вам хотел сообщить, что некоторые вопросы сейчас сняты. Например, вопрос о конспирации с Раппопортом снят. -- Нефедов внимательно подождал реакции на это сообщение. Борис Никитич пожал плечами. -- Отменяются также ваши очные ставки с Вовси и Виноградовым... -- Они живы? -- спросил Градов. -- Живы, живы, чего же им не жить, -- торопливо ответил Нефедов. -- Просто очные ставки отменяются, вот и все. "Видимо, ждет, что я спрошу почему, -- подумал Борис Никитич, -- и тогда он мне скажет, что уж вот это-то не моего ума дело". Нефедов между тем горестно вздохнул над бумагами и даже почесал себе макушку. -- Однако появляются и некоторые новые вопросы, профессор. Вот например: чем все-таки было мотивировано ваше выступление на митинге в Первом МОЛМИ? Отчаянным призывом к единомышленникам? Были у вас в зале единомышленники, профессор? -- Конечно, были, -- ответил Градов. -- Уверен, что все мыслили так же, только говорили наоборот. -- Ну, это уж вы зря, Борис Никитич, -- как бы слегка надулся Нефедов. -- Что же, все у нас такие неискренние, что ли? Я не согласен. Но все-таки скажите, что вас подвигло на этот поступок? Бросить вызов правительству, это ведь не шутка! -- Я хотел подвести черту, -- совсем спокойно, как бы даже не обращая внимания на следователя, сказал Градов. -- Подвести черту? -- переспросил Нефедов. -- Под чем же? -- Вам этого не понять, -- сказал Градов. Нефедов вдруг несказанно обиделся: -- Да почему же мне этого не понять, профессор? Почему же вы во мне априорно видите примитива? Я, между прочим, окончил юридический факультет МГУ, заочно. Всю классику прочел. Спросите меня что-нибудь из Пушкина, из Толстого, немедленно отвечу. Я даже Достоевского читаю, хоть его и в реакционеры записали, а я вот читаю и думаю, что это полезно, потому что помогает нам лучше понять психологию преступника! -- Чью психологию? -- переспросил Градов. -- Психологию преступника, профессор. Ну, мы следователи, юристы, нам ведь нужно понимать преступников. -- И в этом вам Достоевский помогает, гражданин следователь? -- Теперь уже Градов вглядывался в черты Нефедова. Заметив это, последний весьма заметно порозовел и помрачнел. -- Ага, ну-ну, я понимаю, что вы имеете в виду, профессор. И на этот раз понимаю, можете не сомневаться. -- Это очень хорошо, -- сказал Градов. -- Что хорошо? -- удивился все с той же застывшей обидой на лице Нефедов. -- То, что вы все понимаете. Однако, говоря о подведении черты, я вовсе не имел в виду ваш уровень, гражданин следователь, а просто долго рассказывать, гражданин следователь, и к следствию это ни с какого угла не имеет никакого отношения. -- Вот вы меня все время, Борис Никитич, гражданином следователем называете, то есть формально, а почему не перейти на Николая Семеновича, а? Или даже на Николая, а? Ведь я вам даже отчасти и не чужой, -- говоря это, Нефедов быстро стащил с лица свою обиду и натянул вместо нее некое лукавство, добродушную усмешечку. -- Что это значит? -- поразился Градов. И Нефедов, следователь, тогда сделал ему, подследственному, удивительное признание. Оказалось, что он является не кем иным, как сыном хорошо знакомого градовскому семейству Семена Савельевича Стройло. Вот именно, подлинное фамилие (почему-то всегда употреблялся средний род по отношению к фамилии) Стройло было Нефедов, а Стройло -- это, так сказать, революционное фамилие, ну, в том смысле, по моде тех лет, что строительство социализма. Папа был большой энтузиаст, кристальный коммунист, вы, конечно, помните. Николаю Семеновичу на данный момент исполнилось двадцать девять лет, то есть он был первенцем Семена Савельевича и его супруги Клавдии Васильевны, то есть, когда у папы и тети Нины возникли романтические революционные отношения, Коле уже было годика два. Ну, естественно, тетя Нина не знала о существовании Нефедовых в связи с большим разрывом культурного уровня. То есть папа был для тети Нины как бы холостым юношей, хотя к тому времени уже и сестренка родилась. Пальмира. Папа потом вернулся в семью, но нередко тетю Нину вспоминал с большой душевной мукой. В общем, еще с детства Николай не только знал семейство Градовых, но был как бы вовлечен в какие-то с ним отношения. Даже ездили в Серебряный Бор и прогуливались с папой вокруг вашего дома, Борис Никитич. Ну, зачем так вздрагивать? Ведь это же все было такое человечное, романтическое, страдания большого гордого человека. Николай отца никогда не осуждал. Большому кораблю большое плаванье. Вот вы удивляетесь, профессор, что я вашу дочь называю тетей Ниной, а как же мне еще ее называть, если о ней столько говорили в моем детстве и отрочестве? Пусть по-разному говорили, но все ж таки она для меня стала почти как родственница. Всегда с большим вниманием следил за ее поэтическими успехами, а "Тучи в голубом", можно сказать, стали песней юности. В училище все ее пели, даже иногда и неприличные варианты придумывали: ну, молодежь... В тридцатых годах Семен Савельевич Стройло, конечно, покинул Нефедовых, поскольку шел большой, можно даже сказать, головокружительный его рост в иерархии комиссариата. Да, в иерархии комиссариата. Однако заботы о семье он никогда не оставлял и, в частности, о Николае, которого в разгар войны прямо за руку привел в училище госбезопасности, за что, конечно, нельзя не испытывать к нему чувства большой благодарности. Так уж распорядилась судьба, Борис Никитич, то есть внешние исторические обстоятельства, что никаких других чувств, кроме положительных, Николай Нефедов к своему родителю никогда не питал. Эти чувства у него, конечно, еще более гипертрофировались в связи с героической гибелью отца в самом конце войны. Обстоятельства гибели никогда публично не освещались, однако в кругах разведки было известно, что генерал Строило как лицо наиболее приближенное к маршалу Градову, вот именно, разделил судьбу командующего Резервным фронтом в одних и тех же, простите, до сих пор волнуюсь, обстоятельствах. Ну, вы же по-человечески должны понимать, Борис Никитич, что это еще больше, как-то вдохновенчески, приблизило меня к вашему семейству... -- Как приблизило? Вдохновенчески, вы сказали? -- переспросил Градов. Он смотрел на бледное, плоское лицо молодого следователя, и ему казалось, что он и на самом деле видит в нем черты Семена Стройло, которого он только однажды в своей жизни и успел рассмотреть, кажется, осенью 1925 года, ну да, в день рождения Мэри, во время дурацкого представления "Синих блуз". -- Ну, я хотел сказать, что хоть и не идеалистически, но как-то все-таки духовно, -- пробормотал Нефедов. -- То есть вы как бы стали нашим родственником, гражданин следователь, не так ли? -- сказал Градов. -- Не надо яду, профессор! Не надо яду! -- с каким-то даже как бы страданием, едва ли не по-шекспировски, вроде бы даже взмолился следователь, как будто он давно уже не исключал возможности "яда" со стороны подследственного, и вот его худшие ожидания оправдались. "Любопытный сын вырос у того "пролетарского богатыря", -- подумал Борис Никитич. -- Может и папашу перещеголять". Руки между тем возвращались к жизни. Ситуация становилась все более двусмысленной. Нефедов вроде бы вспомнил, что не ему тут полагается откровенничать, а наоборот, и задал вопрос: -- Итак, вы не отрицаете, Градов, что в зале находились ваши единомышленники? Однако, не дождавшись ответа, посмотрел на часы и сказал, что Борису Никитичу сейчас предстоит проделать небольшое путешествие. "А вдруг отпускают, -- метнулась мысль, -- вдруг Сталин приказал меня освободить". Он сделал усилие, чтобы не выдать этой безумной надежды, однако что-то, видимо, по лицу проскользнуло -- Нефедов слегка усмехнулся. "С тем же успехом, вернее, с гораздо большим, в тысячу раз более вероятным успехом могут и в подвал отправить, под пулю. Что ж, я готов, как племянник Валентин, по слухам, в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Харькове рвануть на груди рубашку и крикнуть перед смертью: "Долой красную бесовщину!" -- однако я не сделаю этого, потому что мне не двадцать один год, как было племяннику Валентину, а семьдесят семь, и я уже не могу, как он, швырнуть им в лицо такой вызов в виде всей будущей жизни, и я молча паду под ударом". Через час Бориса Никитича высадили из воронка прямо перед входом в длинный, совершенно безликий коридор, однако ему по каким-то самому непонятным приметам показалось, что стража тут лубянская, в том смысле, что не лефортовская. На этом его тюремный опыт заканчивался: после ареста привезли на Лубянку, потом отправили в Лефортово. -- Куда меня привезли? -- спросил он сержанта, препровождавшего его в бокс, то есть в одиночный шкаф ожидания. -- В приличное место, -- усмехнулся пухлый и белесый от подземной жизни сержант. Камера, в которую он попал после бокса, также напомнила ему первую, лубянскую, камеру. Здесь все было как-то чуть-чуть получше, чем в Лефортовской следственной тюрьме МГБ: умывальник, кусок мыла, одеяло... Приличное место, думал Борис Никитич, положив перед собой на стол возвращающиеся руки. Я нахожусь в приличном месте в самом центре приличного города Москвы, где все это прожил, где все это промелькнуло, словно в фильме о Штраусе, что начинается его рождением и кончается смертью, и все укладывается в два часа, в этой приличной стране, от которой я не счел возможным тогда оторваться, в такой приличный момент истории. "Где будет труп, там соберутся орлы". Давайте будем оплакивать родину в момент ее высшей несокрушимости. Кто-то на Западе сказал, что патриотизм -- это прибежище негодяев, однако тех, кого этот западник имел в виду, возможно, нельзя назвать патриотами, потому что они не вдумываются в корень слова, но лишь славят могущество. Говоря "отечество", далеко не каждый думает об отцах, то есть о мертвых. Забыв об отцах здесь, в России, мы из отечества сделали Молоха, закрылись от вечности, от Бога, прельщенные лжехристами и лжепророками, что предлагают нам ежедневно и ежечасно вместо истин свои подделки. В чем смысл этой чудовищной имитации, что выпала на долю России? Сколько ни ищи, другого ответа не найдешь: смысл имитации -- в самой имитации. Все подменено, оригиналов не найдешь. Позитив обернулся негативом. Космос смотрит на нас с темной ухмылкой. И все-таки: "Претерпевший же до конца спасется". К чему еще мы можем прийти в результате всего этого нашего дарвинизма? Через несколько дней утром у Бориса Никитича во рту сломался и просыпался кусочками в миску весь нижний мост. Случилось то, чего он так опасался, когда Самков махал возле его лица кулаками. Вдруг ударит по челюсти и разрушит давно уже ненадежное стоматологическое сооружение. Тогда я сразу же впаду в дряхлость, думал он. Меня тогда даже не расстреляют. Просто выбросят догнивать на помойку. И вот мост развалился, когда прекратились уже и угрозы кулаками, и пытка наручниками. Просто ни с того ни с сего развалился на кусочки. Дурно пахнущие, ослизненные, пожелтевшие кусочки. Опускай их в парашу, пусть циркулируют по вонючим потрохам Лубянки, там им и место. Почти немедленно на небе обнаружилась серьезная трофическая язва. Распад идет довольно быстрыми темпами, если к этому еще присоединить непрекращающуюся диспепсию, сильный зуд по всему телу, сыпь с коростой. Он теперь почти не мог говорить с достаточной для коммуникации ясностью. Впрочем, это уже и не требовалось. Допросы почти прекратились. Нефедова он видел теперь не чаще двух раз в неделю, да и то, очевидно, только для формы. Во время этих коротких, не более пятнадцати минут, встреч "почти родственник", по сути дела, не задавал никаких вопросов, а только лишь возился в бумагах, изредка поднимая на Бориса Никитича какой-то странно тревожный и как бы вопросительный взгляд; эдакий сталинский вариант "человека из подполья". Борису Никитичу, который еще несколько дней назад с некоторой гадливостью думал о причастности следователя к своей семье, теперь уже было все равно. О чем ты спрашиваешь, человек, своим взглядом? Нет у меня никаких ответов, человече. Однажды в кабинете Нефедова оказались двое посторонних, носители больших ватных грудей с орденскими планками. Все три офицера с большой торжественностью встали, и старший по званию зачитал Борису Никитичу некоторый документ: "В соответствии со статьей пункта 5 уголовно -- процессуального кодекса РСФСР следствие по делу Градова Бориса Никитича прекращено. Градов Борис Никитич из-под стражи освобожден с полной реабилитацией. Начальник отдела МВД СССР А.Кузнецов". По прочтении документа все трое направились к нему с протянутыми руками. Он аккуратно пожал все три руки. Справка была вручена, как хорошая правительственная награда. -- Куда прикажете двигаться? -- полюбопытствовал Борис Никитич. -- На курорт, на курорт отправляйтесь, профессор, -- заколыхались ватные груди. -- Справедливость восстановлена, теперь самое время в Мацесту, на курорт! -- Теперь куда прикажете двигаться? -- снова полюбопытствовал Градов. -- Теперь о вас капитан Нефедов позаботится, профессор, а мы вам от лица руководства министерства и от правительства Советского Союза выражаем самые лучшие пожелания совместно с восстановлением вашего драгоценного для родины здоровья. "Кричат, как будто я глухой, а между тем слух пока еще совсем не затронут распадом", -- подумал Градов. Большие чины покинули кабинет, а Нефедов, сияя своей бледностью, принялся вручать профессору отобранные после его ареста во время обыска в Серебряном Бору сертификаты личности: паспорт и разные дипломы, профессорский, академический, военный билет... Явилась сержантская челядь с личными вещами, в частности, с великолепной, 1913 года, из английского магазина на Кузнецком мосту, шубой, которая, просуществовав сорок лет, не проявляла никаких признаков распада. Последним, на цыпочках, подлетел запыхавшийся пухлый страж с довольно тяжелым пакетом. Заглянув в пакет, Борис Никитич обнаружил там своего рода пещеру Алладина: золотом, серебром и драгоценной эмалью светящиеся свои правительственные награды. -- Теперь куда прикажете двигаться? -- спросил он, держа в руках этот пакет. -- Сейчас мы в приемную спустимся, Борис Никитич! -- возбужденно объявил Нефедов. -- Там вас некоторые родственники дожидаются. Мы, конечно, могли бы и сами вас доставить с полным комфортом на дачу, однако они проявили очень сильное желание, в частности, ваш внук, Борис Никитич, которому я бы все-таки посоветовал проявлять сдержанность по отношению к органам. Капитан Нефедов возглавил процессию. За ним двигался профессор Градов, стражи с личными вещами шли позади, словно африканские носильщики. На повороте коридора Борис Никитич опустил в урну пакет со своими наградами. В этом месте, уважаемый читатель, автор, который -- вы не будете этого отрицать -- столь долго держался в тени по законам эпической полифонии, позволит себе небольшой произвол. Дело в том, что ему какими-то мало еще изученными ходами романной ситуации пришла в голову идея рассказать короткую историю этого пакета с высокими наградами. Случилось так, что после освобождения Б.Н.Градова пакет был найден в урне ночным уборщиком штаб-квартиры органов безопасности старшиной Д.И.Гражданским. Весьма далекий от идейной цельности человек, старшина Гражданский решил, что теперь старость его обеспечена: как и многие другие советские граждане, он был уверен, что высшие ордена СССР производятся из самых драгоценных в мире сплавов. Будучи не очень сообразительным, старшина Гражданский не продумал до конца механику превращения драгоценностей в расхожие денежные знаки и поэтому умер в бедности. Идея, однако, пережила своего создателя. В 1991 году внучатый племянник Гражданского, известный на Арбате бизнесмен Миша-Галоша продал весь комплект американскому туристу за триста долларов и остался чрезвычайно доволен сделкой. Борис Никитич медленно, но вполне устойчиво спускался по последнему маршу лестницы в приемную. Прямо за его спиной высился большой портрет Сталина в траурных драпрях. Проходя мимо портрета, он его не заметил и теперь, разумеется, меньше всего думал о том, что его спуск по этой лестнице может выглядеть символически. Совсем забыв, что его здесь ждут "некоторые родственники", он думал о том, как предупредить Мэри и Агашу. Они не выдержат, если я вот просто так войду в дом, они просто умрут от неожиданности. Забыв про телефоны и автомобили, он думал, что вот, спускаясь так по лестнице, он в конце концов и войдет в свой дом. Он спускался все ниже, а капитан Нефедов между тем отставал. С каждой ступенькой профессор Градов отдалялся от капитана Нефедова, который в конце концов застыл в середине марша, с рукой на перилах, глядя на спуск старика. -- Дед! -- прогремел вдруг по всему пространству сильный молодой голос. И тут наконец Борис Никитич увидел своих, несущихся к нему внука Борьку и трех девчонок -- Нинку, ╗лку и Майку. Капитану Нефедову хотелось разрыдаться от компота чувств, в котором все-таки преобладала обида. АНТРАКТ VII. ПРЕССА "Тайм" Иосифа Сталина в конце концов постигла общая участь всех людей. Генри Хэзлит: "Смерть Иосифа Сталина открывает огромные возможности, сравнимые лишь с теми, что возникли после смерти монгольского хана Огдая в 1241 году". Наследником Сталина стал жирный и дряблый Георгий Маленков, 51 год, по происхождению уральский казак, рост 5 футов 7 дюймов, вес 250 фунтов. Женат на актрисе, имеет двоих детей. Следующий за ним -- Лаврентий Берия, 53, грузин, как и сам Сталин, шеф тайной полиции и проекта красной атомной бомбы, спокойный, методичный, любит искусство и музыку; может быть и сговорчивым, и беспощадным. Женат, двое детей, живет на загородной даче, ездит на пуленепробиваемом черном "паккарде", похожем на катафалк. Старый друг Маленкова. Никогда не был за границей. В окне манхэттенского русского ресторана появился портрет Сталина с надписью: "Сталин умер! Сегодня бесплатный борщ!" "Правда", начало марта 1953 г. Имя Сталина -- мир! Имя Сталина -- жизнь и борьба! Его светлое имя -- народов советских судьба! О, Литва моя! С именем Сталина ты расцвела! Ты в борьбе и строительстве счастье нашла! Антанас Вениова Торжественно-строгое, терпеливое ожидание... Распахнулись двери Дома союзов, и живая река потекла плавно, молчаливо... Прощание великого народа с великим вождем. Д.Сурков И наш железный Сталинский Цека, Которому народ Вы поручили, К победе коммунизма на века Нас поведет вперед -- как Вы учили! К.Симонов В этот час величайшей печали Я тех слов не найду, Чтоб они до конца выражали Всенародную нашу беду. Всенародную нашу потерю, О которой мы плачем сейчас. Но я в мудрую партию верю -- В ней опора для нас! А.Твардовский Да живет и побеждает дело Сталина! А.Фадеев "Тайм" МНЕНИЯ О СТАЛИНЕ Бизнесмен Доналд Нельсон, занимавшийся ленд-лизом: "Нормальный малый, вполне вообще-то дружелюбный малый". Леонид Серебряков: "Самый мстительный человек на земле. Если проживет достаточно долго, до каждого из нас доберется". Посол Джозеф Дэвис: "Его карие глаза были более чем мягкими и нежными. Любой ребенок захотел бы покачаться у него на колене". Биограф Борис Суворин: "Отвратительная личность; хитрый, вероломный, грубый, жестокий, непоколебимый". Адмирал Уильям Лихи: "Мы все думали, что это атаман бандитов, пробравшийся на вершину власти. Это мнение было неверным. Мы сразу поняли, что имеем дело с интеллигентом высшей пробы". Уинстон Черчилль: "Сталин оставил во мне впечатление глубокой холодной мудрости и отсутствия иллюзий". Рузвельт: "В общем, очень впечатляющ, я бы сказал". Троцкий: "Самая выдающаяся посредственность в Партии..." Мать Сталина: "Coco всегда был хорошим мальчиком". ЗАГОЛОВКИ СОВЕТСКИХ ГАЗЕТ Родной, Бессмертный! Бодр наш дух, непоколебима уверенность! Творец колхозного строя Гениальный полководец Будет жить в веках Китай и СССР сплотятся еще теснее! Сталин -- освободитель народов Партия родная держит знамя, Ей вручаем мысли и сердца. Сталин умер -- Сталин вечно с нами! Сталин -- жизнь, а жизни нет конца! Н.Грибачев Прощай, отец! М.Шолохов Мы стоим -- пусть слезы наши льются! И сегодня, как всегда, сильны Дети Партии, солдаты Революции, Сталина великие сыны. А.Софронов ЗАГОЛОВКИ Сталинская забота о советских женщинах Корифей науки Великое прощание Клятва трудящихся Киргизии Скорбь латышского народа ...Что умер он. Земля осиротела, Народ лишился друга и отца. И мы клянемся Партии сегодня. М.Исаковский "Тайм" Сталинская империя занимала одну четвертую часть земной суши, насчитывала одну треть земного населения. Британский лейборист Герберт Моррисон: "Он был великий, но нехороший человек". Премьер-министр Индии Неру: "Человек гигантского статуса и непоколебимой отваги. Я искренне надеюсь, что с его кончиной не прекратится его влияние на дело мира". Американские "джи-ай" в корейских окопах: "Джо загнулся! Ура! Ура! Еще одним краснопузым меньше!" Художник Пабло Пикассо как коммунист-доброволец своими голубками внес хороший вклад в дело партии. Две недели назад партия заказала ему портрет Сталина. Вскоре этот портрет на три колонки появился в мемориальном выпуске "Ле лэтр франсэз". Лондонская "Дейли мейл" начала тут издеваться: "Обратите внимание на большие, плавящиеся глаза, пряди волос, как бы забранные в парикмахерскую сеточку, жеманно скрытую улыбку Моны Лизы; да это просто женский портрет с усами!" Через два дня секретариат партии выразил категорическое неудовлетворение портретом. Член ЦК товарищ Арагон, в прошлом поэт, получил выговор за публикацию этого портрета. Пикассо сказал: "Я выразил то, что чувствовал. Очевидно, это не понравилось. Tant pis. Жаль". ЗАГОЛОВКИ СЕРЕДИНЫ МАРТА Животворящий гений Бессмертие Сталин -- наше знамя! Величайшая дружба с Китаем Клятва трудящихся Индии Дело Сталина в верных руках Скорбь простых людей Америки Стальное единство Сталин о повышении колхозной собственности до уровня общенародной собственности как условии перехода к коммунизму Всеобъемлющий гений И как ему, верны мы партии любимой, Центральный комитет, тебе мы верим, как ему! М.Луконин Обливается сердце кровью. Наш родимый! Наш дорогой! Обхватив твое изголовье, Плачет Родина над тобой... О.Берггольц Поклялись мы перед Мавзолеем В скорбные минуты, в час прощанья, Поклялись, что превратить сумеем Силу скорби в силу созиданья. В.Инбер ЗАГОЛОВКИ Сталин учил нас быть бдительными Мудрый друг искусства Творец новой цивилизации Коммунистическая партия -- вождь советского народа Последний заголовок остановил стихотворные излияния скорби, да и прозаические тексты в конце марта изменились: Киев растет и хорошеет Хлопковые поля Узбекистана Улучшать идейно-воспитательную работу Полностью использовать резервы производства Неотложные задачи орошаемого земледелия О некоторых вопросах повышения урожайности в нечерноземной полосе ЭПИЛОГ Жарким сверкающим днем в начале июня Борис Никитич III Градов сидел в своем саду и наслаждался бытием. Ярчайшая манифестация природы, ничего не скажешь! Как хороши все-таки в России эти ежегодные метаморфозы! Еще недавно безнадежно скованная снегом земля преподносит чудесные калейдоскопы красок, небо удивляет глубиной и голубизной, бризы, пробегая меж сосен, приносят запахи прогретого леса, смешивают их с ароматами сада. Весь этот праздник можно было бы без труда назвать "лирическим отступлением", если бы он не пришелся на эпилог. После освобождения Борису Никитичу первым делом сделали нижние зубы, и он теперь то и дело, по выражению внука Бориса IV, вспыхивал голливудской улыбкой. Пришли большие деньги за переиздания учебников и капитального труда "Боль и обезболивание". Увеличившееся семейство ходило вокруг со счастливыми придыханиями, величало героем и титаном современности; последнее, разумеется, было плодом Борькиной любовной иронии. Что касается мелкодетья (последнее словечко являлось плодом уже самого героя и титана), то оно, то есть Никитушка и Архи-Медушка, буквально устраивали на него засады, чтобы, напав внезапно, зацапать и зализать. Жизнь, словом, улыбалась старому доктору в эти майские и июньские, такие яркие дни, она даже предлагала ему нечто недоступное другим, а именно: некое льющееся переливами темно-оранжевое облако, которое с застенчивой подвижностью располагалось сейчас шагах в тридцати от кресла Бориса Никитича, возле куста сирени, и колыхалось, как бы предполагая за собой некоторую суету актеров, смущенных какой-то неувязкой. Борис Никитич, отложив "Войну и мир", открытую на сцене охоты, с интересом наблюдал за колыханием этого, казалось бы, одушевленного или жаждущего одушевиться облака-занавеса. Оно, казалось, хотело приблизиться к нему и уже вроде бы отделялось от куста сирени, однако потом в смущении и крайней застенчивости ретировалось. Между тем все семейство с благоговением передвигалось и развлекалось на периферии сада. Мэри подстригала свои розы и обихаживала тюльпаны. Агаша на террасе сооружала грандиозный салат "Примавера". Нинка сидела в беседке со своей портативкой, строчила что-то явно "непроходимое", если судить по тому, как была зажата сигарета в углу саркастического, но все еще яркого рта. Муж ее Сандро в темных очках стоял в углу сада. Ноздри его трепетали в унисон с трепещущими пальцами. Ухудшившееся зрение как бы компенсировалось обострившимися обонянием и осязанием. Китушка и Архи-Медушка безостановочно -- что за энергия -- носились по дорожкам то с мячом, то с обручем, то просто друг с другом. Борис IV почти в той же позе, что и дед, только более горизонтальной, лежал в шезлонге с книгой Достоевского: это был "Игрок". Еще два прелестнейших игрока. ╗лка и Майка, резались в пинг-понг. Темно-оранжевое облако-занавес, меланхолично отдалившись, уже как бы готовилось пересечь забор и отойти к соснам. Не хватало здесь только тех, кто был далеко, Кирюшки и Цили, ну и, конечно, множества тех из человеческого большинства -- отца, мамы, сестры, того мертворожденного крошки, маршала Никиты, Галактиона, Мити... Как, значит, Митя все-таки там? Ну, конечно же, проколыхалось облако-занавес. Теперь оно уже оказалось на полпути от куста сирени до кресла Бориса Никитича, стояло в нерешительной и выжидательной позе: ну, пригласи! Вместо приглашения он перевел взгляд на тоненькую, соломенно-васильковым вихрем налетающую на мячик Майку, недавно, ему в подарок, ставшую из Стрепетовой Градовой. В этот момент ему стало совершенно ясно, что в ней уже растет его семя. А где же наше облако? Ах, оно опять ушло в сосны и там как бы затерялось, как бы давая понять, что оно собой представляет не что иное, как игру теней и света. Все вокруг находилось в состоянии игры друг с другом, как в хорошо отлаженном симфоническом оркестре. Корневая, то есть закрепленная за землей, природа гармонично предоставляла свои стволы, ветви и листья временно отделившимся от земли частичкам природы, всяким там белкам, скворцам, стрекозам. В траве недалеко от своей сандалии Борис Никитич увидел большого и великолепного ярко-черного жука-рогача. Отлично бронированный, на тонких чешуйчатых, но непримиримо стойких ножках, он открывал свои челюсти, превращая их в щупальца. Эге, милый мой, подумал про жука Борис Никитич, увеличить тебя в достаточной степени, и ты превратишься в настоящего Джаггернаута. Облако-занавес в этот момент быстро явилось, прошло сквозь куст сирени, окружило собой Бориса Никитича и тут же вместе с ним растворилось, как бы не желая присутствовать при переполохе, который начнется, когда обнаружат неподвижное тело. Сталин между тем в виде великолепного жука-рогача, отсвечивая сложенными на спине латами, пополз куда-то в сверкающей траве. Он ни хера не помнил и ни хера не понимал. КОНЕЦ