Александр Куприн. Блондель
-----------------------------------------------------------------------
В кн.: "А.И.Куприн. Избранные сочинения".
М., "Художественная литература", 1985.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 February 2001
-----------------------------------------------------------------------
На берегу Невы мы сидим в легком, качающемся поплавке-ресторанчике и
едим раков в ожидании скромного ужина. Десять с половиной часов вечера, но
еще совсем светло. Стоят длительные, томные, бессонные белые ночи - слава
и мука Петербурга.
Нас - пятеро: клоун из цирка Чинизелли, Танти Джеретти с женой
Эрнестиной Эрнестовной; клоун Джиакомо Чирени (попросту Жакомино) из цирка
"Модерн"; ваш покорный слуга и гастролировавший за прошедший сезон в обоих
цирках укротитель диких зверей Леон Гурвич, чистокровный и чистопородный
еврей, единственный в своем племени, кто после пророка Даниила занимается
этой редкой, тяжелой и опасной профессией.
Свидание наше лишено обычного непринужденного веселья. Оно прощальное
перед скорой разлукой. Постоянные большие цирки с началом лета прекращают
обыкновенную работу, перестающую в эту пору давать необходимый доход.
Половина публики разъехалась на дачи и за границу, другая половина
развлекается на свежем воздухе в различных кабаре и мюзик-холлах. Артисты
до начала осени остаются в положении свободных птичек небесных. Те из них,
кому случай, талант или удача успели сковать прочные, громадные имена,
заранее уже запаслись на летний сезон ангажементами в богатые губернские
города, издавна славящиеся любовью и привязанностью к цирковому искусству.
Мелкая рыбешка и униформа пристают к бродячим маленьким циркам - шапито,
пользующимся старой доброй репутацией, и проводят трудовое лето под
парусиновым навесом, обходя городишки и местечки.
Правда, работая под шапито, трудно приобрести известность, но хорошо
уже и то, что в течение трех месяцев тело, мускулы, нервы и чувство темпа
не отстают от манежной тренировки. Недаром же цирковая мудрость гласит:
"Упражнение - отец и мать успеха".
Говорит Гурвич, укротитель зверей. Речь его, как всегда, тиха,
однообразна и монотонна. Между словами и между предложениями - очень
веские паузы. Его редкие жесты - наливает ли он себе в стакан из бутылки
пиво, закуривает ли он папиросу, передает ли соседу блюдо, указывает ли
пальцем на многоводную Неву - спокойны, ритмичны, медленны и
обдуманно-осторожны, как, впрочем, и у всех первоклассных укротителей,
которых сама профессия приучает навсегда быть поддельно-равнодушным и как
бы притворно-сонным. Странно: его неторопливый голос как-то гармонично
сливается с ропотом и плеском прибрежных холодных волн.
Лицу его абсолютно чуждо хотя бы самое малое подобие мимики. Оно, как
камень, не имеет выражения: работа съела его. Со всегдашним мертвым,
восковым, мраморным лицом и с тем же холодным спокойствием он входит в
клетку со зверями, защелкивая за собою одну за другой внутренние железные
задвижки.
Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы,
бенгальские огни, и устрашающие крики, и всю другую шумливую бутафорию,
столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов.
Гагенбек-старший называл его лучшим из современных укротителей, а старший
в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, как
об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.
- На ваш вопрос, мадам Эрнестин, - сказал Гурвич, - мне очень трудно
ответить. Боимся ли мы зверей? Тут все дело в индивидуальности, в
характерах, в привычке и навыке, в опытности, в любви к делу и, конечно,
уже в психологии зверя, с которым работаешь... Главное же все-таки наличие
дара и его размеры, - это уж от бога. Возьмите, например, великого,
незабвенного и никем не превосходимого Блонделя. Это был истинный бог
циркового искусства, владевший в совершенстве всеми его видами, родами и
отраслями, за исключением клоунады. Это он впервые дерзнул перейти через
водопад Ниагару по туго натянутому канату, без балансира. Впоследствии он
делал этот переход с балансиром, но неся на плечах, в виде груза, любого
из зрителей, на хладнокровие которого можно было полагаться. После
Блонделя осталась книга его мемуаров, написанная превосходным языком и
ставшая теперь большою редкостью. Так, в этой книге Блондель с
необыкновенной силой рассказывает о том, как на его вызов вышел из толпы
большой, толстый немец, куривший огромную вонючую сигару, как сигару эту
Блондель приказал ему немедленно выбросить изо рта и как трудно было
Блонделю найти равновесие, держа на спине непривычную тяжесть, и как он с
этим справился. Но на самой половине воздушного пути стало еще труднее.
Немец "потерял сердце", подвергся ужасу пространства, лежащего внизу, и
ревущей воды. Он смертельно испугался и начал ерзать на Блонделе, лишая
его эквилибра [равновесия (от фр. equilibre)].
- Держитесь неподвижно, - крикнул ему артист, - или я мгновенно брошу
вас к чертовой матери!
И тут настала ужасная минута, когда Блондель почувствовал, что он
начинает терять равновесие и готов упасть.
Сколько понадобилось времени, чтобы снова выправить и выпрямить свое
точное движение по канату, - неизвестно. Это был вопрос небольшого
количества секунд, но в книге его этим героическим усилиям отведена целая
небольшая страница, которую нельзя читать без глубокого волнения,
заставляющего холодеть сердце. А дальше Блондель рассказывает, что,
окончив свой страшный переход, он был доставлен кружным путем к месту его
начала. Надо сказать, что среди многочисленных зрителей находился тогда
наследный принц Великобритании, в будущем король Эдуард Седьмой, король
между джентльменами и джентльмен между королями. Он был в восторге от
подвига Блонделя, пожал ему руку и подарил ему на память свои прекрасные
золотые часы. Блондель был человек воспитанный и очень любезный. Он низко,
но свободно поклонился принцу, благодаря его за подарок, и, когда
выпрямился, сказал с учтивостью:
- Я буду счастлив, ваше королевское высочество, если вы соблаговолите
сделать мне великую честь, согласившись вместе со мною прогуляться таким
образом через Ниагару.
И умный принц не хотел отказом огорчить отважного канатоходца. Он
сказал с очаровательной улыбкой:
- Видите ли, господин Блондель. Я на ваш изумительный переход с великим
вниманием смотрел, не пропуская ни одного движения, и - пусть это будет
между нами - я убедился в том, что для выполнения такого головоломного
номера мало того, что артист отважен, спокоен, хладнокровен и безусловно
опытен в своем деле. Надо, чтобы и человек, являющийся его живым грузом,
обладал хотя бы пассивным бесстрашием. Не так ли? Я же, хотя и не считаю
себя трусом и не боюсь пространства, но одна мысль о том, что случайно
могу испортить или затруднить переход, приводит меня заранее в отчаяние.
Но вы подождите, господин Блондель. Когда-нибудь в свободные часы я начну
усердно работать над моим равновесием, и когда, наконец, найду его
достойным, то мы с вами непременно отправимся на Ниагару, выждав
благоприятное время.
Да, этот государь имел, без всяких стараний и поз, инстинктивный дар
очаровывать людей. Гордый Блондель остался до конца своих дней его
преданным и восторженным поклонником.
А теперь еще два слова о Блонделе. Известно, что в числе его многих
цирковых талантов был и талант укротителя, в котором он, как и повсюду,
оставил рекорды, до сих пор еще недосягаемые. Так, однажды он держал пари
со знаменитым менеджером [директором (от англ. manager)] Барнумом в том,
что он один войдет в любую клетку со зверями какой угодно породы, возраста
и степени дрессинга и проведет в ней ровно десять минут.
Нет, то не был спор, в котором на одних весах висело человеческое мясо,
а на других ничтожная кучка долларов. Блондель настоял на том, чтобы
нотариус из Чикаго (где все это происходило) засвидетельствовал в своей
конторе все условия пари. Блондель поставил со своей стороны такую круглую
сумму, которая заставила богатого Барнума поморщиться. Идти вспять ему не
дозволил его громадный престиж. Также настоял Блондель, чтобы в
нотариальный акт были внесены следующие условия: a) звери должны быть
накормлены, по крайней мере, полсуток назад; b) контроль кормления
принадлежит помощнику Блонделя; c) ввиду крайней опасности номера женщины
и дети во время его исполнения в манеж не допускаются и d) Блонделю
предоставляется выбор костюма.
Старые свидетели этого безумного пари рассказывали о нем потом до конца
жизни, как о дерзком и великолепном чуде. Вы, господа, конечно, не можете
себе представить, какой комплект веселеньких зверей распорядился подобрать
Барнум, истинный, чистокровный американец, человек, начавший свою карьеру
чистильщиком сапог и завершивший ее миллиардами долларов, субъект
железный, холодный и беспощадный.
Под звуки марша Блондель вошел на арену, и вся публика охнула, как один
человек, от удивления.
Блондель оказался... голым. На нем ничего не было, кроме замшевых
туфелек и зеленого Адамова листка ниже пояса, в руке же он держал зеленую
оливковую ветку в половину метра длиною. Звери встретили его молчанием,
когда он входил в клетку, запирая ее за собою. По-видимому, они были
поражены больше, чем публика, костюмом нового укротителя и его
сверхъестественным спокойствием. Он неторопливо обходил большую клетку,
переходя от зверя к зверю. Очевидно, он узнавал в них воспитание и
дрессинг Гагенбека из Гамбурга, потому что порою на тревожные взгляды и
движения их ласково говорил по-немецки. Молодой крупный азиатский лев
рыкнул на Блонделя не злобно, но чересчур громко, так что в конюшнях
тревожно забились и затопали лошади. Блондель отеческим жестом обвил
вокруг звериной морды свою волшебную зеленую ветвь и сказал воркующим,
приветливым голосом: "О мейн кинд. Браво, шон, браво, шон" [О дитя мое.
Браво, прекрасно, браво, прекрасно (от нем. O mein Kind. Bravo, schon)]. И
лев, умолкнув, тяжело пошел следом за ногами Блонделя, как приказчик за
строгим хозяином.
В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять минут дольше
условленного. Выходил он из нее не спиною, как это делают из осторожности
большинство укротителей, а прямо лицом к дверям. Таким образом, он не мог
заметить того, что заметила публика: одна нервная и злая тигрица, увидев
уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадываться
к нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и угрожающе забил
хвостом.
Когда по окончании сеанса Блонделю сказали об этом в уборной, он
ответил беспечно:
- Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я успел взглянуть и на
глупую трусливую тигрицу, и на великодушного, благородного льва. Ведь для
хорошего укротителя зверей надобны два главных качества: абсолютное, почти
уродливое отсутствие трусости и умение приказывать глазами. Правда, все
животные любят, чтобы человек говорил с ними, но это - дело
второстепенное...
- Да, великим человеком был этот удивительный француз Блондель, -
сказал Гурвич. - Такие люди рождаются только раз в тысячу лет, по особому
заказу природы...
1933
Last-modified: Wed, 07 Feb 2001 20:40:33 GMT