Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © STEPHEN KING "EVERYTHING'S EVENTUAL"
     © Виктор Анатольевич Вебер(v_weber@go.ru), перевод с английского
---------------------------------------------------------------

     Однажды, ни с того, ни с сего, перед моим мысленным взором возник образ
молодого  человека, ссыпающего мелочь в щели канализационной решетки рядом с
небольшим, аккуратным домиком, в  котором он жил. Больше ничего не возникло,
но образ  этот был таким  четким,  и странным,  что  мне  пришлось  написать
рассказ об  этом  молодом  человеке. Писался он легко,  без единой  запинки,
подтверждая мою теорию, что рассказы - артефакты: они не создаются  нами (то
есть  мы не может  ставить их  себе в заслугу),  мы лишь откапываем то,  что
создано ранее.

     ______________


     Сейчас у меня хорошая  работа,  так что  хмуриться нет причин. Не нужно
общаться с тупицами в "Супр Сэвре", не нужно вывозить тележки для  продуктов
на площадку на автостоянке, не нужно думать о  том, как  отвязаться от таких
говнюков, как  Шкипер. Шкипер уже  давно гниет в  земле, но  за девятнадцать
лет,  проведенных  на планете  Земля  я  крепко  накрепко  уяснил для  себя:
расслабляться нельзя, Шкиперов везде хоть пруд пруди.
     А кроме того,  не нужно развозить пиццу дождливыми вечерами,  ездить на
старом "форде"  с  пробитым  глушителем, замерзать с  открытым  окошком, под
маленьким флагом  Италии, трепещущим  на проволоке.  Как  будто в  Хакервиле
кто-то  будет салютовать ему. "Пицца из Рима". Четвертаки чаевых  от  людей,
которые даже не  видят тебя, потому что  всеми  мыслями в  футбольном матче,
который  показывают  по  ти-ви.  А  противнее  всего, я думаю, были обратные
поездки в "Пиццу из Рима".  С  тех  пор  я уже  успел  полетать  на  частном
самолете. Так чего мне жаловаться на жизнь?
     "Вот что получается,  если уходишь из школы, не получив свидетельства о
среднем образовании,  -  сказала  бы  по этому поводу  мать, если  бы  я  ей
пожаловался. -  Ты  будешь сожалеть  об  этом до  конца своих дней".  Милая,
добрая мамочка. Доставала и доставала  меня,  пока у меня  действительно  не
возникло желание отослать ей одно из этих особых писем. Как ни крути, раньше
я был в полном  дерьме. Знаете,  что сказал мне мистер Шарптон в  тот вечер,
когда мы сидели в его автомобиле? "Это не просто работа, Динк, это настоящие
приключения". И  сказал чистую правду. В чем-то другом,  возможно, слукавил,
но в этом - нет.
     Полагаю, вас  интересует,  а  какое  жалование  положили  мне  на  этой
удивительной  работе.  Что  ж, должен  признать,  денег  платят  мало. Сущую
ерунду. Но на этой  работе главное - не жалование и не  карьерный  рост. Так
мне сразу сказал мистер Шарптон. Объяснил, что на настоящей работе главное -
дополнительные льготы. Именно они все и определяют.
     Мистер  Шарптон. Я  видел его только раз, за  рулем  большого,  старого
"мерседес-бенца", но иногда и одного раза достаточно.
     Трактуйте мои слова, как хотите. Ваше право.



     У  меня  есть дом, понимаете? Мой  собственный дом. Это  дополнительная
льгота номер один. Я иногда  звоню матери, спрашиваю,  как  ее больная нога,
треплюсь ни  о чем, но ни разу не приглашал ее сюда, хотя Харкервиль всего в
семидесяти милях, и я знаю, что ее распирает от  любопытства.  Теперь я могу
не общаться с ней, если на то нет моего желания. А обычно его нет. Если б вы
знали мою мамашу, тоже не захотели бы с ней свидеться. Невелико удовольствие
сидеть  в  гостиной   и  слушать,  как  она   рассказывает  о   бесчисленных
родственниках и жалуется на распухшую ногу.  И я даже не замечал, как сильно
провонял наш дом кошачьим дерьмом, пока не съехал  оттюда. Домашних животных
я заводить не собираюсь. Они садятся на голову хозяевам.
     Большую часть времени  я провожу дома. Спальня только одна, но  дом все
равно прекрасный.  Предельный, как говорил Паг. Единственный парень, который
приглянулся мне в "Супр Сэвре". Если Пагу что-то действительно нравилось, он
никогда  не  говорил  классно,  как  большинство  людей,  он  говорил:  "Это
предельно". Старина Пагмайстер. Иногда я задаюсь  вопросом, как у него  идут
дела. Полагаю, нормально. Но  я  не могу позвонить ему  и  выяснить.  Я могу
позвонить матери, у  меня  есть номер, по  которому  надо  звонить в  случае
крайней необходимости,  если  что-то  пойдет  не так  или мне покажется, что
кто-то сует нос не в  свои дела, но прежним друзьям мне звонить не разрешено
(как будто  кому-то,  кроме  Пага, любопытно,  как  поживает Динки  Эрншоу).
Правило мистера Шарптона.
     Но хватит об этом.  Вернемся в  мой  дом с Коламбия-Сити. Сколько среди
ваших знакомых девятнадцатилетних недоучек, у  которых есть собственный дом?
Плюс новый автомобиль? Пусть это  всего лишь "хонда", но три первые цифры на
спидометре  - нули, и это важно.  Под  приборным щитком си-ди-плейер,  и  я,
садясь за руль, не думаю, заведется эта чертова колымага или нет, как было с
"фордом", который  всегда высмеивал  Шкипер. Говномобиль,  называл  он  его.
Почему в мире так много Шкиперов? Этот вопрос очень занимает меня.
     Деньги  у меня, между прочим, есть. Больше, чем мне нужно. Судите сами.
За  ленчем  я  ежедневно  смотрю  программу "Пока  вертится  мир",  и каждый
четверг, примерно на середине передачи, я слышу, как хлопает крышка щели для
почтовой  корреспонденции. Я не поднимаюсь с места, сижу,  как сидел.  Помню
слова мистера Шарптона: "Таковы правила, Динк".
     Просто досматриваю  передачу. В  мыльных  операх все  самое  интересное
случается   поближе   к  выходным:   убивают   по   пятницам,  трахаются  по
понедельникам,  но  я все  равно  смотрю этот  сериал  изо  дня  в  день. По
четвергам точно  не выхожу  из гостиной, даже на кухню  за  стаканом молока.
Когда "Мир" заканчивается, я на какое-то время выключаю телевизор: на экране
появляется Опра Уинфри, я ненавижу ее шоу, это бесконечную болтовню ни о чем
и не пойми о ком, и иду в прихожую.
     На полу,  аккурат  под щелью для почтовой корреспонденции, всегда лежит
простой белый конверт, запечатанный. На нем  ничего не  написано. А внутри -
четырнадцать купюр по  пять долларов или семь - по десять. Это мои деньги на
неделю. И вот как я их трачу. Два раза  хожу в кино, во второй половине дня,
когда билет стоит четыре с половиной доллара. По субботам заправляю  "хонду"
бензином, где-то на семь долларов. Много я не езжу. Не помешан на этом,  как
сказал бы Паг. Это будет шестнадцать долларов. Четыре раза  ем в "Микки Ди",
или завтракаю (яйцо "Макмаффин", кофе,  два шоколадных кекса), или  обедаю (
бифштекс  "Четверть фунта" с сыром, никаких "Макспешл", непонятно, как можно
есть эти дерьмовые сэндвичи). Раз в неделю  надеваю  чинос, белую рубашку  и
иду  смотреть,  как  живет  другая,  богатая  половина  человечества:  ем  в
приличном  ресторане,  вроде  "Адамс  рибс"  или "Чак Уэгон".  Все  это  мне
обходится в двадцать пять долларов, то есть сорок один доллар  уже потрачен.
Еще  я  могу заглянуть  в  "Ньюс  плюс"  и купить пару  журналов-дрочиловок,
никаких извращений, обычные  "Вариэйшнс" или "Пентхауз". Я  пытался получить
эти журналы  через "ДОСКУ ЗАКАЗОВ ДИНКИ", но безуспешно. Я могу покупать  их
сам, и  они не исчезают в день  уборки, но  их и не приносят в дом,  если вы
понимаете,  к чему  я  клоню,  как все остальное.  Как я  понимаю,  уборщики
мистера Шарптона не хотят иметь дело ни с чем эротическим (ханжи). Опять же,
я  не  могу  заказать секс-издания через Интернет.  Пробовал, но  мои заказы
каким-то  образом блокируются. Обычно блок можно обойти, кружным путем, если
не можешь пройти напрямую, но тут ничего не выходит.
     Для полноты картины добавлю, что со своего телефона я не могу позвонить
по номерам, начинающимся с  900. Автонабор, разумеется, работает, и если мне
хочется позвонить какому-нибудь  незнакомцу, где  бы  он ни жил,  и какое-то
время  поболтать с  ним,  это  пожалуйста. Могу  позвонить и  поговорить. Но
только,  если  номер  начинается  не  с  900.  Ты  должен  заниматься делом.
Наверное, это правильно. По собственному опыту  знаю,  чем больше думаешь  о
сексе, тем только хуже. Так что этот сексуальный треп - просто беда. А кроме
того,  секс - не самое главное в жизни,  во всяком  случае, для меня. Секс -
это хорошо, но  не предельно. Однако, учитывая то, чем я занимаюсь, подобное
ханжество  представляется  странным.  Даже  забавным... да только я, похоже,
потерял чувство юмора во всем, что связано с сексом. И кое с чем еще.
     Ладно, вернемся к бюджету.
     Если  я покупаю журнал "Вариэйшнс", он  стоит  четыре бакса,  то есть в
сумме  получается  сорок пять. На оставшиеся  деньги  я  покупаю си-ди, хотя
такой необходимости  нет, один или  два  шоколадных  батончика  (я знаю, что
нельзя,  потому  что кожа у меня оставляет желать лучшего,  хотя  я уже и не
подросток)  Иногда  думаю о  том, чтобы заказать на дом  пиццу или китайский
обед,  но  правила "ТрэнКорп" этого  не разрешают. Опять же, мне как-то не с
руки все  это заказывать, я  же  не  представитель класса угнетателей. Я сам
развозил пиццу, помните. Я знаю, какая это мерзкая работа. Однако, если бы я
мог  заказать  пиццу, парень,  который  ее  бы  привез,  не  покинул  дом  с
четвертаком. Я бы дал  ему пятерку, чтобы увидеть, как радостно вспыхнут его
глаза.
     Но вы уже начали смекать, почему  мне не нужны карманные деньги, не так
ли?  Когда  наступает  очередной  четверг,  у  меня обычно  остается  восемь
долларов,  но  чаще  чуть  ли  не  двенадцать.  Монетки  я  бросаю  в   щели
канализационной решетки у моего дома.  Я понимаю, что мои соседи, если б они
это  увидели, тронулись бы умом (я, конечно, ушел из школы, не  закончив ее,
но не потому,  что глуп, будьте  уверены), поэтому я выношу из дома ведро из
синего  пластика,  который  допускает  переработку,  с  газетами  (а  иногда
торчащим  среди  них  номером  "Пентхауза" или "Вариэйшнс", долго я дома это
дерьмо не держу)  и пока  ставлю его на бордюрный камень, раскрываю кулак, в
котором зажаты монеты, и  они сыплются через щель решетки в ливневую канаву.
Дзинь-дзинь-дзинь.  Фокус-покус. Вот  они есть, а вот их уже  и нету. В один
прекрасный  день  монеты  перегородят  канаву,  соответствующий  департамент
муниципалитета пошлет кого-нибудь прочистить  ее,  так этот парень подумает,
что выиграл  в лотерею, если, конечно,  не случится страшный ливень, который
унесет все  монеты на станцию  очистки сточных вод. Но  к тому времени я уже
уеду. Не собираюсь я  до конца своих  дней жить в Коламбия-Сити, авторитетно
заявляю. Уеду, и скоро. Так или иначе.
     С бумажными деньгами проще.  Я просто бросаю их в мусорорубочную машину
на кухне. Еще один фокус, гопля - и деньги превращаются лапшу. Вы, наверное,
думаете, что это странно, выбрасывать деньги. Я тоже так думал, поначалу. Но
к этому привыкаешь, как  к любому повторяющемуся занятию, да и потом, каждую
неделю  через щель  для  почтовой  корреспонденции на пол  падают  очередные
семьдесят баксов.  Правило простое:  ничего  не  откладывать.  К  следующему
четвергу  не  должно остаться  ни  цента.  Кроме  того,  я  же  говорю не  о
миллионах, только  о восьми или двенадцати долларах в неделю.  Одним словом,
мелочовке.



     ДОСКА ЗАКАЗОВ ДИНКИ.  Еще одна дополнительная  льгота. Я записываю все,
что мне может  понадобиться на неделю, и получаю заказанное  (за исключением
эротических  журналов,  как я  и  говорил). Может, когда-нибудь  мне  это  и
надоест, но пока у меня  такое ощущение,  будто  Санта-Клаус приходит ко мне
круглый год. В основном я записываю продукты, как другие на грифельной доске
в кухне, но не только.
     Я могу  написать, к примеру, "Новый  видеофильм  с Брюсом Уиллисом" или
"Новый  си-ди "Уизер", раз  уж об этом  зашла речь. Как-то в  пятницу, после
кино я  зашел в "Тунс Кспресс" (я всегда хожу в кино  по пятницам, во второй
половине дня, даже если фильм не  особо интересный, потому что  в это  время
приходят уборщики), чтобы убить  время: шел дождь и не хотелось месить грязь
в  парке,  и  пока  разглядывал новые  поступления,  один подросток  спросил
продавца  насчет  нового диска "Уизер". Продавец ответил, что  его  привезут
дней через десять, а то и позже, но у меня он лежал в следующую пятницу.
     Вот я и говорю, дополнительные льготы.
     Если  я  пишу на  "ДОСКЕ"  "спортивная рубашка", сие означает,  что  по
возвращению домой в пятницу вечером меня она будет ждать, всегда  в приятных
моему глазу серых тонах. Если я пишу  "чинос", я получаю  брюки. Все вещи из
"Гэпа", куда я бы сам  пошел за покупками, если б мне все не приносили. Если
я хочу какой-то определенный лосьон после бритья или одеколон, пишу название
на "ДОСКЕ ЗАКАЗОВ ДИНКИ", и он стоит на полочке в ванной, когда я заглядываю
туда.  Я не  хожу на свидания,  но  жить не могу  без одеколонов. Ничего  не
поделаешь.
     Сейчас, готов  спорить, вы  посмеетесь.  Однажды  я написал на "ДОСКЕ":
"Картина Рембрандта". Провел  вторую половину  дня сначала в  кино,  потом в
парке,  наблюдая,  как парочки  обнимаются и целуются, а собаки гоняются  за
"фрисби", думая о том, как  предельно это будет, если уборщики действительно
принесут  мне  картину  Рембрандта.  Представляете  себе,  подлинник старого
мастера на стене дома  в районе  Сансет-Кнолл города Коламбия-Сити.  Как  же
предельно, а?
     Когда  пришел домой, мой Рембрандт висел на  стене,  над  диваном,  где
раньше были бархатные клоуны. Мое сердце билось с частотой в двести ударов в
минуту, когда я пересекал комнату. Только  подойдя  ближе я  понял,  что это
копия... вы понимаете, репродукция. Я, конечно, разочаровался, но не сильно.
Хочу сказать, это был Рембрандт, пусть и не подлинник.
     В  другой раз  я написал  "Фотография  Николь Кидман с  автографом".  Я
думаю, она -  самая  красивая актриса из ныне здравствующих, я просто тащусь
от  нее,  так  она  меня возбуждает. И когда  пришел  домой,  ее  фотография
украшала дверцу холодильника, прижатая двумя магнитами. На ней было одно  из
платьев,  в  которых  она снималась  в "Мулин Руж". И на этот раз  я получил
подлинник. Я это  знаю, потому что внизу тянулась  надпись: "Динки Эрншоу, с
любовью и поцелуями от Николь".
     Вот такие дела. Круто.
     И вот что я хочу тебе сказать, приятель: если бы я работал на совесть и
действительно  этого  бы  захотел, на  стене  моей  гостиной  мог  появиться
подлинник  Рембрандта. На  такой  работе  путь  только  один  -  от малого к
большему. И вот это, в определенном смысле, пугает больше всего.



     Теперь  мне  не  приходится  писать  перечень продуктов. Уборщики и так
знают, что я люблю:  замороженные обеды "Стоуффер", особенно  кусочки мяса в
сметанном соусе, которые опускают в кипящую воду в специальном мешочке (мать
называла это блюдо говном на палочке), замороженную клубнику, жирное молоко,
котлеты-гамбургеры,  которые надо только  положить на горячую сковородку  (я
терпеть не  могу  возиться  со  свежим мясом), пудинги  "Доул" в пластиковых
стаканчиках (вредны для кожи, но я  их люблю). Если речь идет о повседневной
еде. А вот когда  мне  хочется что-то особенное, я прибегаю  к помощи "ДОСКИ
ЗАКАЗОВ ДИНКИ".
     Однажды  я  попросил  домашний  яблочный  пирог,  подчеркнув  -  не  из
супермаркета,  и  когда  к вечеру, уже начало темнеть, вернулся  домой,  мой
пирог  стоял  в  холодильнике,  вместе  с  остальными продуктами. Только  не
упакованный, просто лежал на тарелке с синей каемкой. По отсутствию упаковки
я понял, что  пирог действительно домашний.  Не сразу  решился приняться  за
него, откуда мне знать,  где и кто его выпекал,  потом понял, что веду  себя
глупо. Мы же не знаем, откуда еда доставляется в супермаркет, не  так ли? То
есть мы полагаем,  что она  качественная, потому что  упакована или в банке,
или с надписью "герметизирована ради вашей защиты", но кто-то мог  хвататься
за нее грязными  пальцами до  того,  как ее герметизировали, чихать на  нее,
даже  подтирать ею задницу. Я не хочу вас пугать, но ведь это правда. В мире
полно странных людей, и многие  из них  "не способны на что-то  хорошее".  Я
лично с такими сталкивался, можете мне поверить.
     В  общем пирог, я попробовал, и до  чего же он оказался вкусным! Я съел
половину  в  пятницу  вечером, а  вторую  - в субботу утром. Субботниц вечер
практически полностью  просидел в  сортире, освобождал  кишки от  всех  этих
яблок, но не жаловался. Пирог того стоил. "Как пекла мама", - обычно говорят
про  такой,  но только к моей матери это не относится. Моя мать не смогла бы
поджарить и "спэм".



     Мне никогда не приходилось заказывать нижнее белье. Каждые пять недель,
все,  что  лежало  в  бельевых ящиках  исчезает,  зато  появляются новенькие
трусы-плавки  "Хейнс", носки в пластиковых мешочках.  Герметизированные  для
моей  защиты, ха-ха.  Туалетная бумага, стиральный порошок,  мыло,  шампунь,
ничего этого я не заказываю. Все появляется и так.
     Очень предельно, или вы так не думаете?



     Я  никогда  не  видел  уборщиков,  как  и не видел парня,  может, это и
девица, который приносит мне семьдесят баксов по  четвергам,  когда я смотрю
"Пока вертится мир". И у меня нет желания увидеть их.  Во-первых, мне это не
нужно. Во-вторых,  да, признаюсь, я их  боюсь.  Точно  так  же,  как  боялся
мистера  Шарптона  в  его  большом  сером  "мерседесе"  в  тот  вечер, когда
встретился с ним. Боюсь, и все тут.
     По пятницам ленч я дома не ем. Досматриваю  "Пока вертится мир", сажусь
в машину  и еду в город. Съедаю "Четверть фунта" в "Микки Ди",  иду  в кино,
потом в парк, если погода хорошая. Там хорошо думается, а  в последнее время
мне есть о чем подумать.
     Если погода  плохая, я иду в торговый центр.  Теперь,  когда дни  стали
короче,  у  меня возникают  мысли о  том, а не заняться  ли вновь боулингом.
Чтобы  хоть  как-то  скоротать вторую половину пятницы. Раньше  мы частенько
ходили в боулинг-центр с Пагом.
     Мне недостает Пага. Хотелось бы  мне позвонить ему, поболтать, кое=чего
рассказать. К примеру, об этом парне, Неффе.
     Короче, плюнуть в океан и посмотреть, что из этого выйдет.
     Пока меня нет, уборщики прибирают весь дом, от  стены до стены, от пола
до потолка. Моют посуду  (хотя с этим я сам справляюсь  неплохо), моют полы,
стирают грязную  одежду, меняют  белью, вешают  чистые  полотенца, загружают
холодильник, выполняют заказы  с "ДОСКИ". Все равно, что живешь в отеле, где
самая эффективная в мире (даже, предельная) система обслуживания.
     Единственное   место,  куда   они  особо   не  заглядывают  -  кабинет,
примыкающий к  столовой. В кабинете  темно,  окно затянуто  шторами,  и  они
никогда  их не  распахивают, как в других  комнатах. Не пахнет  в кабинете и
"Лемон  пледж",  хотя  вечером  по  пятницам  остальные  комнаты  им  так  и
благоухают. Иногда до такой степени,  что я начинаю чихать. Это не аллергия,
скорее, нос выражает свой протест.
     Уборщики  пылесосят  полы,  освобождают  корзинки  для  мусора,  но  не
прикасаются к  бумажкам  на  столе, даже  если они навалены  кучей и  смяты.
Однажды я заклеил ящик тоненькой полоской прозрачной ленты. Когда я вернулся
в  пятницу вечером,  полоска была на месте.  Я  не держу в  ящике  секретных
материалом, вы понимаете, просто мне хотелось знать.
     Опять же, если, уходя, я оставляю компьютер и модем включенными, ничего
не меняется и к моему возвращению. Экран, конечно темный, работает программа
сохранения электроэнергии и повышения долговечности монитора,  но  компьютер
готов к работе.  Если,  уходя,  я все выключаю, к моему приходу все остается
выключенным. В кабинете Динки они стараются ничего не трогать.
     Может, и уборщики побаиваются меня, а?



     Телефонный звонок,  который  изменил мою жизнь,  раздался аккурат в тот
момент, когда я думал о том, мамаша и работа в "Пицце из Рима" на пару точно
сведут  меня с  ума. Звонок  пришелся  на мой выходной  день.  Мать  ушла  с
подружками в  клуб,  поиграть в бинго, все они дымили,  как паровоз  и,  без
сомнения смеялись, когда ведущий, доставая номер Б-12,  говорил:  "А теперь,
дорогие дамы, самое время принять витамины". Я  смотрел по  Тэ-эн-тэ фильм с
Клинтоном Иствудом  и мечтал о том, чтобы перенестись  в какое-нибудь другое
место. Даже в Саскачеван.
     Звонил телефон, и  я  думаю, это Паг, кто,  кроме него, поэтому, снимая
трубку,   говоря  сладеньким   голосом:  "Вы   позвонили   в  церковь  Всего
предельного,  харкервильское  отделение,  преподобный  Динк внимательно  вас
слушает".
     - Привет, мистер Эрншоу, - отвечает мне мужской голос. Я его никогда не
слышал, но человек этот нисколько не сердится и не удивляется моей болтовне.
Так  что я, думаю,  растерялся за нас  обоих.  Вы  такого не  замечали? Если
сразу, с первого слова,  пытаешься отчебучить что-нибудь по телефону, так на
том  конце  провода  обязательно  окажется  не тот человек,  чьего звонка ты
ждешь. Как-то я слышал о девушке,  которая сняла трубку и выпалила:  "Привет
Элен,  я так  хочу, чтобы ты  меня оттрахала". Она-то  не  сомневалась,  что
звонит подружка, а позвонил ее отец. Возможно, это выдумка, как байка о том,
что  в сточных водах Нью-Йорка живут крокодилы (или письма  в "Пентхауз", но
вы понимаете, о чем я.
     -  Ой, извините,  - я так смущаюсь, что  даже не задаваюсь  вопросом, а
откуда  обладатель голоса знает, что преподобный Динк также и мистер Эрншоу,
а полное его имя Ричард Эллери Эрншоу. - Я подумал, что звонит кто-то еще.
     - Я и есть кто-то еще, -  отвечает голос, и хотя тогда я не рассмеялся,
потом без этого не  обошлось. Мистер Шарптон - точно кто-то  еще.  Серьезно,
предельно кто-то еще.
     - Чем я  могу вам помочь? - спросил я.  -  Если вы  хотите поговорить с
моей матерью, я могу только передать ей. Что вы звонили, потому что она...
     - ...играет  в бинго, я  знаю. В любом случае,  мне  нужны  вы,  мистер
Эрншоу. Я хочу предложить вам работу.
     От удивления я  на какое-то время лишился дара речи.  А  потом до  меня
дошло - это же телефонный розыгрыш.
     - У меня есть работа, - говорю я. - Извините.
     - Развозить пиццу? - в голосе слышится смех. - Да, конечно. Если только
это можно назвать работой.
     - Кто вы, мистер? - спрашиваю я.
     - Моя фамилия - Шарптон.  А теперь позвольте мне  сразу перейти к делу,
мистер Эрншоу. Динк? Могу я называть вас Динк?
     - Конечно. Могу я называть вас Шарпи?
     - Называйте, как хотите, главное, выслушайте.
     - Я  слушаю,  -  и я действительно слушал.  Почему  нет? По  телевизору
показывали "Обман Кугана", не самый лучший фильм Клинта.
     -  Я хочу  предложить вам самую  лучшую работу, которую  вы  когда-либо
можете получить. Это не просто работа, Динк, это приключения.
     - Ага, где-то я такое  уже слышал, - у меня  на  коленях стояла миска с
попкорном и я засунул пригоршню в рот. Разговор начал меня забавлять.
     - Другие  обещают;  я  выполняю. Но этот разговор  мы должны продолжить
лицом к лицу. Сможете вы со мной встретиться?
     - Вы - гей? - спросил я.
     -  Нет, - в голосе вновь слышались смешливые нотки. Едва-едва заметные.
Но я то  их почувствовал,  потому  что показал  себя  полным кретином, начав
разговор первым. - Моя сексуальная ориентация здесь совершенно не причем.
     - Тогда чего вам надо? Среди моих знакомых нет человека, который мог бы
позвонить мне в половине десятого и предложить работу.
     - Сделайте мне одолжение. Положите трубку и пройдитесь в прихожую.
     Бред какой-то. Но чего мне было  терять?  Я прошелся  и  увидел на полу
белый конверт. Кто-то просил его в щель для почтовой корреспонденции, пока я
смотрел, как  Клинт  Иствуд  преследует  Дона  Страуда  в Центральном парке.
Первый конверт из многих, хотя, конечно, тогда я этого не знал. Вскрыл и мне
в ладонь выпали семь десяток. Плюс записка.
     "Это может быть началом великой карьеры".
     Я вернулся в гостиную, не отрывая взгляда от денег. Представляете себе,
в  каком я был состоянии?  Чуть  не  сел  на  миску с  попкорном. Заметил  в
последний момент, отодвинул в  сторону и плюхнулся на диван. Поднял  трубку,
ожидая,  что Шарптон уже отбыл по своим делам, но, стоило мне сказать: "Эй?"
- он сразу откликнулся.
     - И что  все это значит? -  спросил я его. -Почему  вы мне прислали эти
семьдесят  баксов?  Я  их  оставлю,  но  не буду  считать  себя  чем-то  вам
обязанным. Я ничего у вас не просил.
     - Деньги ваши, - отвечает Шарптон, - и  никто не спросит, откуда  они у
вас  взялись.  Но я открою вам  один  секрет,  Динк,  на этой работе  деньги
особого значения не имеют. Главное - дополнительные льготы. Они дают гораздо
больше.
     - Если вы так говорите...
     - Абсолютно. И я прошу лишь одного: встретиться со мной и услышать чуть
больше.  Я  сделаю  вам  предложение,  которое  изменит  всю   вашу   жизнь.
Фактически,  откроет дверь  в  новую  жизнь.  Выслушав  мое  предложение, вы
сможете задать любые вопросы. Только я хочу сразу предупредить: возможно, не
все ответы вам понравятся.
     - А если я откажусь от вашей работы?
     - Я пожму вам руку, хлопну по плечу и пожелаю удачи.
     - И где вы хотите со мной встретиться? - большая моя часть, практически
весь я,  по-прежнему полагала,  что  меня  разыгрывают, но появилась толика,
которая придерживалась иного  мнения.  Во-первых, я держал  в  руках деньги.
Семьдесят долларов чаевых за доставку пиццы  набегало лишь за две  недели, и
при  условии, что  заказов хватало.  Но  в  основном  меня  убеждала  манера
разговора Шарптона. Чувствовалось, что он учился в колледже,  и  я говорю не
про занюханный Ширс рестам стейт колледж в Ван Друсене. Да и потом, чего мне
было бояться. После несчастного случая со  Шкипером, ни у одного человека на
планете Земля  не возникало желания  причинить  мне боль  или  обидеть.  Ну,
оставалась,  конечно, мамаша, но  ее единственным оружием  был  язык... и уж
конечно, на такой розыгрыш ума бы у нее не хватило. Опять же, она бы никогда
в жизни не рассталась с семьюдесятью долларами. На которые она могла сыграть
в бинго.
     - Этим вечером, - ответил он. - Собственно, прямо сейчас.
     - Хорошо, почему  нет? Подъезжайте. Полагаю,  раз вы бросили конверт  с
десятками в  щель для почтовой  корреспонденции  на  моей  двери, адрес  мне
диктовать не нужно.
     - Не в вашем доме. Встретимся на автостоянке у "Супр Сэвра".
     Желудок у меня ухнул вниз,  как оборвавшаяся кабина  лифта, и  разговор
сразу  перестал быть  забавным.  Может,  это какая-то ловушка...  может,  не
обошлось и  без копов. Я говорил  себе,  что  о Шкипере узнать никто не мог,
особенно копы, но Господи! Письмо было, Шкипер мог оставить его, где угодно.
По этому  письму  никто  ничего бы не смог понять (кроме имени  его  сестры,
Дэбби, но в мире миллионы девушек, которых зовут Дэбби), как никто ничего не
смог понять из того, что я написал на тротуаре около дома миссис Буковски...
так я, во всяком  случае, говорил  до этого  чертова звонка. Но кто мог  это
гарантировать? И вы знаете, что  говорят о нечистой  совести? Я, конечно, не
чувствовал за собой вины за смерть Шкипера, тогда, но все-таки...
     - "Супр Сэвр" - странное место для собеседования о приеме на работу, не
так ли? Если учесть, что магазин закрыт с восьми часов вечера.
     - Поэтому нам там будет удобно, Динк. Уединение в общественном месте. Я
припаркуюсь около  площадки для  тележек.  Автомобиль ты узнаешь без труда -
большой серый "мерседес".
     - Я его узнаю, потому что он  будет единственным,  -  ответил я,  но  в
трубке уже раздавались гудки отбоя.
     Я положил трубку, сунул  деньги  в карман, машинально,  не отдавая себе
отчета  в  том,  что  делаю. Меня  прошиб  пот.  Голос в  телефонной  трубке
предложил встретиться  около  площадки  для тележек,  где Шкипер  так  часто
доставал меня. Однажды он  чуть не раздробил  мне  пальцы между ручками двух
тележек, и  рассмеялся, когда  я  вскрикнул от боли. Смех этот причинил куда
больше страданий, хотя на двух пальцах ногти почернели и отвалились. Тогда я
и  принял окончательное решение насчет  письма. Которое принесло невероятный
результат.  Однако,  если  Шкипер  Браннигэн  превратился  в   призрака,  он
наверняка  болтается  около  тех самых  тележек для покупок, выискивая новые
жертвы, чтобы помучить их. Голос в телефонной трубке выбрал место встречи не
случайно. Я пытался  убедить  себя,  что  это  чушь  собачья, что совпадения
случаются  постоянно,  но сам  себе не верил.  Мистер  Шарптон  знал  насчет
Шкипера. Каким-то образом знал.
     Я боялся встречи с  ним,  но понимал,  что выбора  у меня нет. Я должен
уйти. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что он знает. И кому может сказать.
     Поднялся с дивана, надел пальто  (ранняя весна, по  ночам холодно, хотя
мне  казалось,  что  в  западной Пенсильвании  ночи  холодные круглый  год),
двинулся к двери, вернулся и оставил записку матери.
     "Пошел погулять с парой приятелей. Вернусь к полуночи".
     Я намеревался вернуться задолго  до полуночи, но  записка представилась
мне дельной  идеей. Тогда я не позволил себе задуматься  о том, почему решил
написать  записку,  но  теперь-то  могу  признаться:  я  хотел,  чтобы  мать
позвонила в полицию, если б со мной что-то случилось, что-то плохое.



     Есть  два  вида  страха,  я,  во  всяком  случае,  придерживаюсь  такой
классификации.  Тивишный страх и  настоящий страх. Я думаю,  мы  проходим по
жизни,  испытывая,  в  основном,  тивишный  страх.  К  примеру,  когда  ждем
результатов  анализа  крови или возвращаемся домой из библиотеки в темноте и
думаем о плохишах, затаившихся в кустах. По-настоящему мы из-за этого дерьма
не пугаемся,  потому что в глубине души знаем,  и анализы не покажут  ничего
ужасного,  и в  кустах  никого  не будет. Почему? Потому что  такие  напасти
случаются с людьми только на экране телевизора.
     Когда я увидел этот  большой серый "мерседес",  единственный автомобиль
на  огромной,  в  акр,  стоянки у супермаркета,  я испытал  настоящий страх,
впервые после той стычки со Шкипером Браннигэном в подсобке. Тогда дело едва
не дошло до драки.
     Машина Шарптона  стояла  под  желтым светом  ртутных  ламп автостоянки,
большой  старый фрицмобиль,  450-ый,  может  даже 500-ый, какие нынче  стоят
никак не меньше ста двадцати "кусков". Стояла  рядом с площадкой для тележек
(ночью, естественно, она пустовала, все тележки увезли внутрь, оставили лишь
одного трехколесного инвалида). Горели только  подфарники, белый дымок вился
над выхлопной трубой. Двигатель урчал, как сонный кот.
     Я подъехал, сердце билось  редко, но  сильно,  ко рту стоял  неприятный
привкус. Более всего мне хотелось нажать на педаль газа "форда", в котором в
эти дни  стоял  запах пиццы с перчиками)  и уехать  к чертовой  матери, но я
никак не мог  избавиться от мысли, что этот парень знает  про Шкипера. Я мог
говорить  себе,   что   знать  просто  нечего,  что  с  Чарльзом  "Шкипером"
Браннигэном  или   произошел  несчастный  случай,  или   он  покончил  жизнь
самоубийством.  Копы не смогли прийти к единому мнению  (копы практически не
знали  Шкипера;  если   б  знали  получше,  тут  же   отбросили  бы   версию
самоубийства: такие, как Шкипер, никогда не сводят счеты с жизнью, во всяком
случае, в двадцать  три года), но  мне так и не удалось заглушить внутренний
голос, долдонящий,  что я в опасности, кто-то  может  скумекать, что к чему,
кто-то найдет письмо и скумекает.
     Логика не была союзницей внутреннего голоса,  но  он  прекрасно без нее
обходился. Его хорошие  легкие просто  перекрикивали  логику.  Я остановился
рядом  с мурлычущим "мерседесом", опустил стекло. Одновременно  пошло вниз и
стекло водительской  дверцы "мерседеса".  Мы  посмотрели друг на друга,  я и
мистер Шарптон, как пара друзей, встретившихся в автокинотеатре.
     Сейчас я помню  его смутно. Что странно,  учитывая,  с тех пор  я много
думал о  нем, но это так. Запомнилось, что он худой  и в костюме. В дорогом,
хотя  в  костюмах  я не  больно разбираюсь. Однако,  костюм  меня  несколько
успокоил.  Наверное, дело  в  подсознательных ассоциациях:  костюм - бизнес,
джинсы и футболка - лажа.
     - Привет, Динк, - говорит он. - Я - мистер Шарптон. Переходи ко мне.
     - А может,  останемся, где  сидим? - ответил я. -  Мы можем  говорить и
через окна. Ничего необычного в этом нет.
     Он молча смотрел  на меня. Через несколько секунд  я заглушил двигатель
"форда" и вылез из кабины. Но могу сказать, почему. А  вот перепугался  пуще
прежнего.  И  страх был  настоящий. Настоящий  на  все  сто  процентов,  без
малейшей примеси тивишного. Может, поэтому он добивался  от меня всего, чего
хотел.
     С минуту я постоял между  автомобилем мистера Шарптона и моим "фордом",
глядя на площадку для тележек, думая о Шкипере. Высоком блондине с вьющимися
волосами,  которые он  зачесывал назад. С  прыщами на лбу и алыми, словно  в
помаде,  губами.  "Эй Динки, покажи  свой  динки", -  говорил  он. Или: "Эй,
Динки, хочешь пососать мой  динки?" Иногда,  когда мы  устанавливали тележки
одну в одну на  площадке, он  начинал гоняться за  мной, наезжая тележкой на
пятки  и ревя:  "Р-р-р-р-р! Р-р-р-р-р" Р-р-р-р-р!" -  как гребаный  гоночный
автомобиль. Пару раз сбивал меня с ног. Во время перерыва на обед, когда еда
стояла у  меня на коленях, он с силой толкал меня в плечо, чтобы посмотреть,
не упадет ли что на пол. Вам  наверняка встречались такие, как  он, я в этом
уверен. Похоже,  набором  идей он не  отличался от старшеклассников, которые
обычно сидят на галерке.
     На работе я завязывал  волосы в конский хвост,  приходилось завязывать,
если они длинные, таковы  правила  супермаркета, так иногда  Шкипер подходил
сзади, хватался за резинку, которая стягивала волосы и срывал ее. Иногда она
цеплялась за волосы и выдирала их. Случалось, лопалась и больно била по шее.
Дело дошло до того,  что, уходя на  работу,  я клал  в карман  две  или  три
запасные резинки. Я старался не думать, почему я это делаю, зачем  беру их с
собой. Если б подумал, начал бы себя ненавидеть.
     Однажды я  развернулся на каблуках, когда он в очередной раз  сдернул с
моих волос резинку. Должно  быть, он что-то  увидел  в моем лице, потому что
насмешливая  улыбка  исчезла,   сменившись  другой.  Насмешливая  улыбка  не
открывала его  зубов, в отличии от  новой. Происходило  это в  подсобке, где
северная  стена всегда холодная,  потому что  за  ней находится  морозильная
камера. Он поднял  руки и сжал пальцы в кулаки. Другие  парни сидели вокруг,
ели, смотрели на нас, и я знал, никто из них не поможет. Даже Паг, росточком
в пять футов и четыре дюйма и весом в сто десять фунтов. Шкипер переломил бы
его, как спичку, и Паг это знал.
     -  Давай, жопорылый,  -  Шкипер все  улыбался  новой  мерзкой  улыбкой.
Разорванная резинка красным  языком ящерицы болталась между двух пальцев.  -
Давай. Хочешь подраться со мной? Нет  вопросов. Я с удовольствием подерусь с
тобой.
     Я-то  хотел  спросить,  почему он достает именно  меня, почему  я  стал
объектом его нападок,  а  не кто-нибудь другой. Но  ответа я бы не  получил.
Такие, как  Шкипер, не отвечают. У них  только одно желание -  вышибить тебе
зубы.  Поэтому я просто сел и  принялся за сэндвич.  Если б полез в драку со
Шкипером, он  бы,  скорее  всего,  уложил  меня  на больничную  койку.  Я ел
сэндвич, хотя аппетит пропал начисто. Он еще секунду-другую смотрел на меня,
и  я уже  подумал, что драки  избежать  не удастся, но потом все-таки разжал
кулаки.  Разорванная  резинка  упала  на  пол. "Ты  ничтожество,  - процедил
Шкипер. - Гребаное, длинноволосое хипповое ничтожество". И  ушел.  Произошло
это через  несколько  дней  после того, как  он  защемил  мне  пальцы  между
тележками, а еще  через несколько дней Шкипер лежал на атласе в методистской
церкви, и уже  не мог слышать звуки органа. Он  сам на это нарвался. Так, по
крайней мере, я тогда думал.
     - Маленькое путешествие в страну  памяти? -  спросил мистер  Шарптон, и
его слова рывком вернули меня в настоящее. Я стоял между двумя автомобилями,
стоял  рядом  с  площадкой  для тележек,  где Шкипер уже никому не  прищемит
пальцы.
     - Я не знаю, о чем вы говорите.
     - Неважно. Запрыгивай в кабину, Динк, и потолкуем.
     Я открыл  дверь "мерседеса", сел на пассажирское сидение. Господи,  как
же там пахло. Кожей, но не просто кожей. Вы знаете, в "Монополии" есть карта
"Освобождение от  тюрьмы". Если  ты достаточно  богат,  чтобы позволить себе
автомобиль,  в салоне которого пахнет так же, как и  в  "мерседесе"  мистера
Шарптона, у тебя должна быть карта "Освобождение от всего".
     Я глубоко вдохнул, задержал дыхание, наконец выдохнул.
     - Это предельно.
     Мистер  Шарптон рассмеялся,  его  чисто  выбритые  щеки поблескивали  в
отсвете приборного щитка. Он не стал спрашивать, о чем я, и так все понял.
     - Предельно,  но доступно. Во  всяком случае,  для тех, кто не упускает
своих шансов.
     - Вы так думаете?
     - Знаю, - и в голосе его не было ни тени сомнений.
     -  Мне нравится ваш галстук, - я это сказал, чтобы  заполнить паузу, но
не  покривил душой. Галстук, конечно, предельным я  бы не  назвал, но он мне
действительно  понравился.  Вы знаете такие галстуки, с  множеством черепов,
или  голов  динозавра,  или  клюшек  для  гольфа. Галстук  мистера  Шарптона
украшали мечи, каждый держала крепкая рука.
     Он рассмеялся, провел по галстуку ладонью, ласково так погладил его.
     -  Это мой  счастливый  галстук.  Надевая его, я  чувствую себя королем
Артуром, - улыбка медленно сползла с его лица, и я понял, что он не шутит. -
Король Артур собирал лучших в мире людей. Рыцарей, чтобы они сидели с ним за
Круглым Столом и помогали ему перестраивать мир.
     У меня по спине пробежал холодок, но я старался не выказывать страха.
     - И что вы хотите от меня,  Арт? Помочь найти святой Грааль или как там
его называют?
     - Галстук не превращает  человека в короля,  - ответил  он.  -  Мне это
известно, на случай, если тебя тревожит мое самомнение.
     Я заерзал, чувствуя себя не в своей тарелке.
     - Эй, я не пытаюсь вас обидеть...
     -  Я знаю,  Динк. Будь  уверен. Отвечаю на твой вопрос. На четверть я -
охотник за головами, на четверть - талантливый скаут, наполовину  - ходящая,
говорящая судьба. Сигарету?
     - Я не курю.
     -  Это хорошо,  дольше  проживешь. Сигареты -  убийцы.  Иначе  люди  не
называли бы их гробовыми гвоздями.
     - Вы меня заинтриговали.
     -  Надеюсь  на  это,  -  Шарптон закурил.  -  Искренне  надеюсь.  Ты  -
первоклассная находка, Динк. Я сомневаюсь, что ты мне поверишь, но это так.
     - Так о каком предложении вы говорили?
     - Скажи мне, что случилось со Шкипером Браннигэном.
     Мои худшие предположения подтвердились. Он  не мог знать, никто не мог,
но как-то прознал. Тело у меня онемело, голову сжало  обручем, язык прилип к
небу.
     -  Давай,  рассказывай, - голос доносился из  далекого далека, глубокой
ночью так слышен голос диктора радиостанции, работающей на коротких волнах.
     Язык вернулся на положенное ему  место. Для этого потребовались немалые
усилия, но я справился.
     - Я  ничего не делал, -  и мой голос, похоже звучал на  той же гребаной
волне. - Со Шкипером произошел несчастный случай, вот и все. Он ехал домой и
слетел с дорого. Автомобиль  перевернулся и упал в Локерби  Стрим.  В легких
нашли  воду, то  есть  он утонул, но в газетах писали, что он  бы  все равно
умер. Потому что до того, как автомобиль упал в реку, ему  снесло полголовы.
Так,  во всяком  случае, говорили. Некоторые полагали, что это не несчастный
случай, что он  покончил с собой,  но  я не верю.  Шкипер...  слишком  много
удовольствия он получал от жизни, чтобы наложить на себя руки.
     - Да. И часть этого удовольствия он получал за твой счет, не так ли?
     Я не ответил, но губы у меня дрожали, а на глазах навернулись слезы.
     Мистер  Шарптон наклонился ко мне, положил  руку мне на плечо. Такого и
следовало ожидать  от  мужчины в возрасте,  сидя  рядом с ним в  салоне  его
большого  немецкого автомобиля на пустынной  автостоянке, но я знал,  что он
прикоснулся  ко  мне  совсем  по  другому  поводу,  не   подкатывается.  Его
прикосновение бальзамом пролилось на сердце.  До того, как он прикоснулся ко
мне, я  и не знал, как же мне тоскливо.  Иногда  этого и не знаешь, думаешь,
что  это  твое естественное  состояние, по-другому  и  не  бывает. Я опустил
голову. Всхлипывать, рыдать не стал, но  слезы потекли по щекам. Мечи на его
галстуке раздвоились, потом растроились, на месте каждого появилось три.
     - Если ты боишься, что я - коп, то напрасно. И  я дал тебе деньги... то
есть ни о каком обвинении речи быть не  может. Да и в любом случае, никто бы
не  поверил тому,  что  в действительности произошло с молодым  Браннигэном.
Даже если бы ты во всем признался по общенациональному ти-ви. Поверили бы?
     - Нет, - прошептал я,  потом добавил, уже громче. - Я терпел, пока мог.
Наконец, не выдержал. Он заставил меня, сам на это нарывался.
     - Расскажи мне, что случилось, - повторил мистер Шарптон.
     - Я написал ему письмо. Особое письмо.
     - Да, очень даже особое. И что ты в него  вставил, чтобы оно  сработало
только на Шкипера?
     Я  понимал, о  чем  он,  но этим дело не ограничивалось. Персонифицируя
письма, ты усиливаешь их  мощность. Они  становятся смертельными,  не просто
опасными.
     -  Имя  его сестры, - вот  тут думаю, я сдался  на  его милость.  - Его
сестры, Дебби.



     Во мне всегда была какая-то сила, в принципе, я это знал, но понятия не
имел, как ей пользоваться, как она называется, и что все это значит. Я также
знал, что  не стоило мне кичиться этой силой, потому что у  других людей она
отсутствовала напрочь. Я думал, если тайное стало  бы  явным, меня отправили
бы в цирк. Или в тюрьму.
     Я помню, как однажды, помню смутно, мне было годика четыре, это одно из
моих  первых воспоминаний, я стоял у грязного окна и смотрел во  двор. Видел
там  колоду для  рубки  дров  и  почтовый  ящик  с красным  флагом, то  есть
происходило все в доме тети Мабел, в деревне. Мы  там жили  после того,  как
сбежал мой  отец. Мать  нашла работу в "Булочной-пекарне Харкервиля и вскоре
мы вернулись в  город. Мне тогда  было чуть больше пяти. Мы жили  в  городе,
когда  я  начал ходить  в школу,  это я  знаю  точно. Благодаря  псу  миссис
Буковски:  мимо этого гребаного  людоеда мне приходилось  ходить пять дней в
неделю. Никогда  не забуду  эту  тварь.  Боксер с  белым  ухом. Он  навсегда
поселился в стране памяти, о которой упоминал мистер Шарптон.
     Так  вот, я смотрел в окно, а на верхней панели окна жужжали мухи,  вы,
конечно, знаете, как они жужжат.  Звук  мне не нравился, но достать их я  не
мог,  даже свернутым в трубочку журналом, чтобы  перебить или  разогнать.  И
вместо этого я пальцем нарисовал на грязном стекле два треугольника, а потом
круг, который  соединил  треугольники. Как только я  это сделал,  как только
подушечка моего указательного  пальца дорисовала круг, все  мухи, четыре или
пять,  мертвыми  попадали  на  подоконник.  Большие,  как  фасолины,  черные
фасолины, которые вкусом напоминают солодку. Я  поднял одну, пригляделся, не
нашел ничего интересного, бросил на пол и продолжил смотреть в окно.
     Что-то подобное и  потом  случалось время  от времени, но не с какой-то
целью,  не потому, что  я захотел, чтобы  это произошло.  Насколько я помню,
впервые, до Шкипера, я использовал  заложенную во мне силу против пса миссис
Буковски.  Она  жила  на  углу  нашей  улицы,  тогда  мы  арендовали дом  на
Дагуэй-авеню. Пес был жутко злой  и опасный,  и все дети  Уэст-Сайда боялись
этой твари  с белым ухом. Мисс Буковски держала ее  на веревке  во  дворе, и
боксер обгавкивал  каждого, кто  проходил мимо. Не  просто  обгавкивал,  как
некоторые собаки, в его лае ясно  слышалось: "Если б ты попал  во двор или я
оказался  на улице,  ходить  тебе  без яиц,  козел". Однажды пес  сорвался с
веревки и покусал разносчика  газет. Любую  другую собаку за это усыпили, но
сын миссис Буковски был начальником полиции и как-то все уладил.
     Я  ненавидел   боксера  так  же,  как  ненавидел  Шкипера.  Полагаю,  в
определенном  смысле он  тоже был  Шкипером. Мне приходилось проходить  мимо
дома миссис Буковски по пути в школу. Конечно, я мог обойти квартал с другой
стороны, но тогда бы меня прозвали сосунком, да и  дорога заняла куда больше
времени. И всякий раз я ужасно боялся, что псина сорвется с веревки. Она так
яростно  гавкала,  что пена летела во все стороны.  Иногда  боксер рвался  к
забору с такой  силой,  что  у  него подсекались лапы и он падал  на  землю.
Кто-то находил это забавным, но только не я. Я боялся, что веревка (не цепь,
а старая веревка) в один прекрасный день оборвется, боксер перепрыгнет через
низкий  забор  из  штакетника,  который  отделял  двор  миссис  Буковски  от
Дагуэй-авеню, и вцепится мне в горло.
     А  потом однажды  утром  я проснулся  с идеей.  Готовой  идеей. Я  хочу
сказать, мне ничего  не пришлось  додумывать.  Я  проснулся с ней, как нынче
иной  раз просыпаюсь  со стоящим колом  членом.  Проснулся в субботу,  очень
рано, но солнце уже поднялось. В этот день я мог не появляться рядом с домом
миссис Буковски, если бы не хотел, но как раз в эту субботу мне не терпелось
пойти туда. Я  скоренько  вылез из постели.  Оделся.  Торопился потому,  что
боялся   забыть   идею.  Мог  забыть...  как  забываются  сны,   с  которыми
просыпаешься (или как опадает  член, если переходить к реалиям жизни),  но в
тот  момент  все  держал  в  голове,   до  мельчайших  подробностей:  слова,
треугольники,  завитки,   особые   круги,   связывающие  отдельные  элементы
воедино... два или три, частично  накладывающиеся друг на  друга, повышающие
действенность.
     Я  проскочил через гостиную (мать  спала, я  слышал ее  похрапывание, а
розовая  униформа, в которой она  работала в булочной,  висела на  крючке  в
ванной)  на кухню. Около телефона там висела грифельная  доска,  на  которой
мать  записывала  нужные ей телефоны и намеченные дела  (конечно, не  "ДОСКА
ЗАКАЗОВ ДИНКИ", но нечто  похожее). Я задержался на несколько секунд,  чтобы
взять кусок розового  мела, который болтался на нитке. Сунул его в  карман и
вышел за дверь. Я помню то прекрасное утро, прохладное, но не холодное, небо
такое синее, словно его только что вымыли дочиста. На улице не было ни души,
сами знаете, по субботам, если есть такая возможность, люди любят поспать.
     Собака миссис Буковски не спала.  Черта с два. Этот пес честно исполнял
свои  обязанности. Увидел меня сквозь зазоры между  штакетинами и рванулся к
забору, натянул веревку до предела,  а может и еще сильнее, словно  какая-то
часть его  собачьего мозга  знала, что  сегодня - суббота, и мне  делать тут
нечего. Веревка потянула боксера назад, он чуть  отбежал и  вновь рванулся к
забору,  лая  до  хрипоты,  нисколько не  боясь,  что  ошейник  задушит его,
перетянув горло. Полагаю, миссис Буковски привыкла к этому лаю, может, он ей
и нравился, но я никак не мог понять, почему это безобразие терпят соседи.
     В  тот день  я  не  обращал  на  боксера  ни  малейшего  внимания. Идея
полностью  захватила, я начисто  забыл  о своих  страхах. Вытащил из кармана
мел, опустился на одно колено. На секунду подумал, что "картинка" исчезла из
головы,  и  запаниковал. Отчаяние  и печаль  пытались занять ее  место,  и я
сказал себе: "Нет, Динки, нет, не допускай этого, борись. Пиши, что  угодно,
хотя бы "СОБАКУ МИССИС БУКОВСКИ - НА ХЕР".
     Но этого мне  писать не  пришлось. Я  нарисовал  "картинку", с  которой
проснулся. Думаю, это был символ  действа, потому что  он словно открыл шлюз
плотины. Мою голову  заполнили неведомые  образы.  Что радовало,  и при этом
пугало,  очень уж их  было  много. Следующие  пять минут я стоял на коленях,
потел и,  как  безумный,  рисовал  на асфальте.  Слова,  которых  никогда не
слышал, знаки и орнаменты, которых никогда не видел, скорее всего, их  никто
не видел.  Писал и рисовал, пока правый  рукав  до локтя не покрылся розовой
пылью, а  от куска мела матери не  остался крошечный  камешек, зажатый между
моими большим и указательным  пальцами. Пес миссис  Буковски умер не  сразу,
как мухи. Все это время он яростно лаял и рвался с веревки, но  я не обращал
на него  ни малейшего внимания. Словно находился  в  трансе.  Мне не  хватит
миллиона лет,  чтобы описать вам это состояние,  но, готов спорить, именно в
него  впадали  великие  музыканты,  Моцарт,  там,  или Эрик  Клэптон,  когда
сочиняли свою музыку, именно это чувствовали живописцы, создавая свои лучшие
творения. Если бы кто-то прошел мимо, я бы его просто не заметил. Черт, если
бы  боксер  миссис  Буковски  сорвался  бы с  веревки,  я  бы,  наверное, не
прекратил своего занятия.
     Это  было предельно. У  меня  нет  слов, чтобы  выразить  эту  гребаную
предельность.
     Но  никто  не  прошел  мимо,  лишь проехали  несколько  автомобилей  и,
возможно,  кто-то из водителей и задался вопросом, а что это делает ребенок,
что рисует на тротуаре. Боксер миссис Буковски продолжал лаять. Я понял, что
должен усилить янтру, направить ее исключительно на эту собаку. Клички пса я
не знал, поэтому  оставшимся кусочком  мела написал "БОКСЕР", обвел кружком,
от  кружка нарисовал  стрелку ко  всей "картинке".  Меня  пошатывало, болела
голова, так обычно  случалось  со мной после  очень  трудной контрольной или
если я слишком долго смотрел телевизор. Мне казалось, что я  заболел, но при
этом я предельно себя чувствовал.
     Я смотрел на собаку, не менее живую, чем пятью минутами раньше, лающую,
хрипящую  от  ярости,  поднимающуюся от злобы  на  задние лапы,  но  уже  не
испытывал  ни малейшего страха.  Домой  я  возвращался  с легким  сердцем. В
полной уверенности, что с боксером миссис Буковски покончено. Готов спорить,
то же самое  испытывает художник, зная, что нарисовал  отличную картину, или
хороший  писатель,  не  сомневающийся,  что  только  что  законченная  книга
удалась. Когда все  хорошо, думаю,  ты  это  просто знаешь. Возникает полная
гармония  между  тобой и  твоим  творением,  и  это  ни с  чем не  сравнимые
ощущения.
     Тремя днями позже псина лежала в земле.  Как это произошло,  я узнал из
самого достоверного источника информации по  части  злобных собак: от нашего
почтальона.  Звали  его  мистер   Шермерхорн.  Так  вот,  мистер  Шермерхорн
рассказал, что  боксер миссис Буковски вдруг начал  бегать вокруг дерева,  к
которому она  его привязала,  а  когда веревка  полностью обмоталась  вокруг
ствола, он (ха-ха), не сообразил, что теперь надо бежать в обратную сторону.
Миссис  Буковски  ушла  в магазин,  так  что  ничем  не  смогла  ему помочь.
Вернувшись домой, она нашла пса задушенным у  того самого дерева, к которому
привязала его.
     Мой рисунок оставался  на  асфальте  целую неделю. Потом прошел сильный
ливень и рисунок превратился в розовое пятно. Но до дождя он оставался очень
четким. И  пока  сохранял четкость, на  него никто не наступал.  Я это видел
собственными  глазами. Дети,  спешащие  в  школу, женщины, направляющиеся  к
торговому центру, мистер  Шермерхорн,  почтальон,  все огибали его.  Похоже,
даже отдавая себе в этом отчета. И никто о моем рисунке не говорил, никто не
спрашивал:  "Что это  за  странное дерьмо  на асфальте?"  или "И  как же это
называется?" (Янтра, тупица).  Они  словно  и не видели  рисунка.  Да только
какая-то часть сознания их видела. Иначе чего им его обходить?



     Всего этого я мистеру Шарптону говорит не стал, но рассказал о Шкипере.
Решил, что ему можно доверять. Может, потому, что моя тайная сила знала: ему
можно доверять, но  думаю,  дело  не в  этом. Все решило его прикосновение к
моему плечу. Так мог прикоснуться только любящий отец. Нет, любящего отца  у
меня не было, но я могу представить себе, каким он должен быть.
     Плюс, как  он и  говорил,  даже если бы он был копом и  арестовал меня,
какие судья и присяжные не поверили бы, что Шкипер Браннигэн слетел с дороги
из-за  письма,  которое я ему  отослал?  С  учетом  того,  что  в  нем полно
бессмысленных слов  и  непонятных  символов, а написано  оно парнем, который
развозит пиццу и не смог сдать школьный экзамен по геометрии. Дважды.
     После моего рассказа в салоне "мерседеса" надолго воцарилась тишина.
     - Он  этого заслужил,  - нарушил молчание  мистер  Шарптон.  -  Ты  это
знаешь, не так ли?
     Его  слова  стали последней соломинкой. Дамба  рухнула и я  разрыдался.
Плакал минут пятнадцать, а то и больше. Мистер  Шарптон обнял меня, прижал к
груди, лацкан его пиджака промок насквозь. Если бы кто-то  подъехал и увидел
нас, точно  решил бы,  что мы -  парочка  геев, но кому охота сворачивать на
стоянку у супермаркета после  его  закрытия?  Так что мы  сидели вдвоем, под
желтым светом ртутных ламп, у площадки для тележек. "Не упрямься, тележка, -
бывало  говорил  Паг,  когда  приходило  время  завозить  тележки  в  здание
супермаркета. - Ты  же знаешь, что  до утра  "Супр Савр" будет  твоим  новым
домом". У нас это всегда вызывало смех.
     Наконец,  я  смог перекрыть водяной кран. Мистер Шарптон  протянул  мне
носовой платок, и я вытер глаза.
     - Как вы узнали? - я не узнал свой осипший, дрожащий голос.
     - Как только тебя засекли, провели рутинное детективное расследование.
     - Да, но как меня засекли?
     - У нас есть специальные люди, их не больше дюжины, которые отслеживают
таких юношей и девушек,  как ты, Динк. Они могут видеть, юношей  и девушек с
таким даром, как у тебя, Динк, точно так  же, как спутники из космоса  видят
ракеты с ядерными боеголовками и атомные электростанции. Вы окутаны сиянием.
Как мне  говорил один  из этих  людей, желтым, -  он покачал  головой,  чуть
улыбнулся. - Очень  хочется  хоть раз в жизни такое увидеть. Или сделать то,
что под  силу тебе. Но,  разумеется, мне также хочется,  чтобы на один день,
одного хватит, я смог рисовать, как Пикассо, или писать, как Фолкнер.
     У меня отвисла челюсть.
     - Это правда? Есть люди, которые могут видеть...
     - Да. Они - наши ищейки. Колесят по стране, и другим странам, в поисках
этого  желтого  сияния. Разыскивают  спички, горящие в ночи. Вот тебя  нашла
одна  молодая  женщина, которая ехала по дороге 90 в Питтсбург,  спешила  на
самолет, чтобы немного отдохнуть дома. Увидела тебя... или почувствовала, уж
не знаю, как  там у них происходит. Ищейки сами этого не  знают, как  ты  не
знаешь, что ты сделал со Шкипером. Ведь не знаешь?
     - Что..?
     Он поднял руку.
     - Я говорил, что не все  ответы  тебе  понравятся. В данной ситуации ты
должен  решать,  исходя  из того,  что  чувствуешь, а не знаешь, но  кое-что
сказать  тебе я могу. Прежде  всего, Динк, я работаю на организацию, которая
называется  "Трэн  корпорейшн".  Наша  задача  - избавлять  мир от  шкиперов
браннигэнов, только  тех, у кого сфера деятельности и  возможности  куда как
шире, чем  у твоего  Шкипера.  Штаб-квартира  компании находится  в  Чикаго,
тренировочный центр -  в Пеории... там ты проведешь неделю, если согласишься
на наше предложение.
     Тогда  я еще  ничего  не сказал,  но уже  знал,  что  соглашусь  на его
предложение. Соглашусь, чтобы он мне ни предложил.
     - Ты - трэнни, мой юный друг. Лучше привыкай к этой мысли.
     - Кто?
     - Человек с  характерными особенностями  организма. В нашей организации
есть  люди, которые воспринимают  твои  возможности...  то,  что  ты  можешь
сделать... как талант, способности, даже воздействие свыше, но они не правы.
Талант и способности идут от характерных особенностей организма. Характерные
особенности - основа, талант и способности - производные.
     - Вам  надо бы объяснить все проще. Не забывайте, я  не  смог закончить
среднюю школу.
     - Знаю,  - кивнул  он.  - Мне также известно,  что из школы  ты ушел не
потому, что глуп,  а потому  что не вписывался в общую схему. В определенном
смысле, ты  такой же,  как  все остальные трэнни, с которыми  мне доводилось
встречаться,  -  он  рассмеялся,  резковато,  как  смеются  люди,  которым в
общем-то совсем и не весело. - Все двадцать один. А теперь слушай  меня и не
прикидывайся  тупицей. Творческие способности  - как кисть руки. Но на кисти
много пальцев, не так ли?
     - Ну, как минимум пять.
     -  Думай  об этих пальцах, как о способностях. Творческий человек может
писать, рисовать,  высекать скульптуры, придумывать  математические формулы;
он или она могут танцевать, петь, играть на музыкальном инструменте. Все это
пальцы, а творческое начало - кисть, которая дает им жизнь.  И точно так же,
как  кисти  практически  все  одинаковые,  форма  следует  за  функцией, все
творческие люди  тоже одинаковые, если говорить о том месте, где  все пальцы
соединяются.
     -  Трэны  -  это тоже  кисть. Один  ее  палец называется  предвидением,
способностью  видеть  будущее. Другой  - поствидением,  способностью  видеть
прошлое. У нас есть человек, который знает, кто убил Джона Эф Кеннеди, и это
не  Ли  Харви Освальд. На  самом деле  его  убила  женщина. Есть  телепатия,
пирокинез, телепортация и еще  бог  знает  что. Мы,  безусловно, многого  не
знаем. Это новый мир, и мы только  начали исследовать  первый континент.  Но
носители  трэнов  отличаются от  творческих  личностей  одним  очень  важным
аспектом: встречаются они  гораздо реже. Расчеты  психологов показывают, что
на  восемьсот человек  приходится  один,  как  они  говорят, "одаренный". На
нашему разумению, среди восьми миллионов людей только один обладает трэном.
     У меня захватило  дух: от мысли о том,  что ты -  единственный из целых
восьми миллионов, захватит дух у кого угодно, так?
     -  Среди миллиарда обыкновенных  людей можно найти только сто  двадцать
так называемых трэнни. Мы думаем, что во всем мире их не больше трех  тысяч.
Мы   их  находим,  одного   за  другим.  Это   медленная  работа.  Потенциал
распознавания наших поисковиков  очень низкий, их у нас не больше дюжины,  а
подготовка каждого занимает много времени. Это тяжело, трудно... но приносит
сказочное  вознаграждение. Мы находим трэнни  и они сразу начинают работать.
Именно  это и  ждет тебя Динки:  ты начнешь  работать.  Мы хотим помочь тебе
развить свой талант, отточить его, использовать на благо человечества. Ты не
сможешь видеться с прежними друзьями, мы выяснили, что прежние друзья - едва
ли не главная опасность для обеспечения секретности, и ты не будешь получать
много денег,  во всяком  случае,  поначалу, но работа будет доставлять  тебе
безмерное удовлетворение, а то, что я собираюсь тебе предложить - всего лишь
первая ступень очень высокой лестницы.
     - Не  забудьте  про  эти дополнительные  льготы,  -  я  сделал  упор на
последнем слове.
     Он улыбнулся и хлопнул меня по плечу.
     -  Совершенно  верно.  Как  можно забыть про знаменитые  дополнительные
льготы.
     В  тому времени  меня охватило волнение. Сомнения  еще не ушли,  но уже
начали таять.
     - Так  расскажите мне обо всем, -  сердце у меня гулко билось, но не от
страха. Теперь  уже нет. -  Сделайте мне предложение, от которого я не смогу
отказаться.
     Именно такое предложение я от него и услышал.



     Тремя  неделями позже я впервые  в жизни летел  на  самолете...  и  как
летел!  Единственным  пассажиром  в салоне "Лир-35",  слушая  диск "Каунтинг
кроуз"  по  квадра-системе, со стаканом "коки"  в  одной руке, наблюдая, как
меняются показания  высотомера,  пока  мы не  поднялись на сорок две  тысячи
футов.  На  милю выше, чем летают  обычные пассажирские лайнеры, сообщил мне
пилот.  И полет был гладким,  как  шелк  той  части трусиков, что обтягивает
ягодицы девушки.
     В  Пеории  я  провел  неделю,  и  соскучился  по  дому.  Действительно,
соскучился.  Меня  это  страшно  удивило.  Пару  раз  сумел  заснуть, только
поплакав. Стыдно об этом упоминать, но раньше  я говорил только правду, и не
хочется начинать лгать или оставлять что-то за кадром.
     По матери я скучал меньше всего. Мы не были близки, хоть и жили вдвоем,
образное выражение "мы против всего остального мира" не имело к нам никакого
отношения, и я не видел от матери ни любви, ни сочувствия. Она  не била меня
по голове и не прижигала подмышки сигаретами, но что из этого? Большое дело.
У меня нет детей, я не могу этого утверждать, но  мне представляется хорошим
родителем не стать только потому, что ты чего-то не делаешь.  Подруги всегда
интересовали мать  больше,  чем я,  а  также ее еженедельные походы в  салон
красоты  и   бинго-клуб.  Больше  всего  на   свете  ей   хотелось  выиграть
двадцатизначный бинго  и  приехать домой в  новеньком  "монте-карло".  Я  не
пытаюсь кого-то разжалобить. Просто рассказываю, как все было.
     Мистер  Шарптон позвонил матери  и  сказал, что я  выбран  для  участия
компьютерном проекте "Трэн корпорейшн", охватывающем потенциально  способных
подростков,  которые  не  закончили  среднюю  школу  и не  получили диплома.
"Легенда"  эта был достаточно  убедительной.  Я едва успевал по  математике,
каменел на  уроках  языка и  литературы,  где  ученикам  приходилось  что-то
говорить, но всегда ладил со школьными компьютерами. Я не люблю хвалиться (и
в  школе  никто об этом не знал), но  составлять программы  мог  куда  лучше
мистера  Джакобу  и миссис Уилкоксен.  Я не фанат компьютерных игр, по моему
разумению, предназначены  они исключительно  для дебилов, но мог молотить по
клавишам, как бешеный. Паг иной раз подходил и смотрел, как я набираю очки.
     - Я  не верю своим  глазам, -  как-то сказал он. -  Компьютер  у тебя в
руках просто дымится.
     Я пожал плечами.
     - Любой дурак может снять  шкурку  с  "яблока", -  ответил  я. - А вот,
чтобы добраться до сердцевины, требуется мастерство.
     Так что  мать поверила  (она  могла бы задать еще  несколько  вопросов,
узнай,  что  "Трэн  корпорейшн"  отправила  меня  в Иллинойс  на  реактивном
самолете бизнес-класса, но она  не узнала), и я по  ней не скучал. Когда мне
недоставало,  так это Пага и Джона  Кэссиди, еще одного моего друга из "Супр
Сэвра". Джон играет на  бас-гитаре в  панк-группе, носит  золотое  кольцо  в
левой брови,  в его коллекции собраны едва  ли не все альбомы поп-музыки. Он
плакал, когда Курт Кобейн отправился в мир иной. Не пытался этого скрыть или
сослаться на  аллергию. Так и сказал:  "Мне  грустно, потому что Курт умер".
Джон - предельный парень.
     И   мне  недоставало   Харкервиля.  Бред  какой-то,   но  это  так.   В
тренировочном центре в Пеории ты словно рождался заново, а этот процесс, как
я понимаю, всегда мучительный.
     Я думал, что смогу встретить других людей,  таких же как я. Если  б все
происходило в книге или кино (или в одной из серий "Секретных материалов") я
бы наверняка столкнулся  с  миниатюрной  крошкой  с  аккуратными  сисечками,
которая могла взглядом закрывать дверь, но этого не  случилось.  Я уверен, в
Пеории одновременно со мной находились и другие трэнни, но доктор Уэнтуорт и
прочие  специалисты   принимали  все  меры  к  тому,  чтобы   наши  пути  не
пересекались. Однажды  я  спросил, почему,  но  доктор  очень ловко ушел  от
ответа.  Вот  тогда и  пришло осознание, что не все люди,  которые  ходили в
рубашках с логотипом "ТРЭНКОРП" на груди или носили в руках папки с надписью
"ТрэнКорп" - мои  друзья или хотят стать  давно сбежавших от нас  с  матерью
моим отцом.
     И занималась  эта корпорация убийством людей, к  этому  меня  готовили.
Сотрудники центра не  говорили об этом, но никто и  не  пытался  подсластить
пилюлю. Мне лишь следовало  помнить, что речь шла исключительно о ликвидации
плохишей, диктаторов, шпионов, серийных убийц, и как говорил мистер Шарптон,
на  войне люди все время убивают друг друга. Плюс, никакого личного участия.
Речь  не шла о пистолете, ноже, гарроте. Кровь жертвы никогда бы не обагрила
мне руки.
     Как я вам  уже  известно из моего  рассказа, больше я ни разу  не видел
мистера  Шарптона, во всяком  случае, пока, но за неделю пребывания в Пеории
говорил с ним каждый день, и разговоры эти снимали боль, помогали свыкнуться
с незнакомой обстановкой. Разговоры  с  ним успокаивали, умиротворяли, после
них  возникало  ощущение, будто кто-то  протер  прохладной тряпкой горящий в
лихорадке лоб.  Он дал мне свой номер  в  тот  вечер,  когда мы сидели в его
"мерседесе",  и  сказал, что я могу звонить  в любое время. Даже в  три часа
ночи, если обуяет тоска. Однажды я так и поступил. Чуть не положил трубку на
втором гудке, потому  что люди могут говорить, звоните в любое время, хоть в
три часа ночи,  но  не ждут, чтобы их слова воспринимали буквально. Трубку я
не  положил.  Да,  меня  тянуло  домой,  но  этим  дело  не  ограничивалось.
Тренировочный лагерь оказался не таким, как я ожидал, и мне хотелось сказать
об этом мистеру Шарптону. Посмотреть, как он воспримет мои слова.
     Он снял трубку после  третьего звонка,  голос, конечно, был  сонным (не
удивительно, правда?),  но  отнюдь не  сердитым. Я  рассказал, что  со  мной
проделывают  что-то  странное. Например,  этот  эксперимент с  пульсирующими
огнями. Они сказали, что это тест на эпилепсию, но...
     - Я заснул по его ходу, -  сказал я, - а когда проснулся, у меня болела
голова и думалось с трудом. И знаете, кем я себя в  этот момент представлял?
Картотекой, в которой кто-то пошуровал.
     - Что тебя гнетет, Динк? - спросил мистер Шарптон.
     - Я думаю, они меня загипнотизировали, - ответил я.
     Последовала короткая пауза.
     - Может, и загипнотизировали. Скорее всего.
     -  Но  почему?  Зачем?  Я  делаю все,  что они  мне  говорят,  зачем им
понадобилось гипнотизировать меня?
     - Я  не  знаю их  порядков  и процедур,  но подозреваю,  что  они  тебя
программировали. Вводили  большие  объемы  базовой информации  на  глубинные
уровни сознания,  чтобы она не мешала  процессу  мышления...  может, по ходу
подрегулировали уникальную особенность твоего организма. Тот же процесс, что
и при программировании жесткого диска компьютера. Совершенно безопасный.
     - Вы точно это знаете?
     -  Нет... как я  уже  и говорил,  подготовка  и тренировка - не по моей
части. Но  я  кое-кому позвоню,  и доктор Уэнтуорт поговорит с тобой. Может,
даже извинится. Если  дело только  в этом, Динк, будь  уверен, недоразумение
будет  улажено. Наши трэнни - штучный товар. Они встречаются  слишком редко,
чтобы их попусту расстраивать. Что-нибудь еще?
     Я  задумался и ответил, что нет. Поблагодарил  его и  положил трубку. С
языка  едва  не   сорвалось,  что  мне,  я  действительно  так  думал,  дают
психотропные средства... чтобы они  сняли  тоску по дому, но потом решил  не
грузить его еще и этим. Все-таки часы показывали три ночи, а если мне что-то
и давали, то для моего же блага.



     Доктор Уэнтуорт пришел ко мне на следующий день, в тренировочном лагере
он  был  большой  шишкой, и  действительно  извинился. Говорил со мной очень
любезно, мило улыбался,  но что-то в выражении  его лица подсказало мне, что
мистер  Шарптон перезвонил ему через две минуты  после  разговора со мной  и
крепко взгрел.
     Доктор Уэнтуорт  повел меня на лужайку за основным  зданием, ухоженную,
зеленую, и извинился за то, что не полностью держал меня  в  курсе. Тест  на
эпилепсию на самом деле был тестом на  эпилепсию (одновременно проводилось и
трехмерное сканирование мозга),  но, поскольку большинство субъектов по ходу
впадали в гипнотический  сон,  они  обычно пользовались этим обстоятельством
для того,  чтобы ввести некоторые  "базовые инструкции". В моем  случае речь
шла  об  информации  о  компьютерных  программах,  которыми  мне  предстояло
пользоваться в Коламбия-Сити.  Доктор Уэнтуорт спросил, есть ли  у меня  еще
вопросы. Я солгал, ответив, что нет.
     Вам,  возможно,  мое  поведение покажется странным, но  это не так.  Не
забывайте,  что я  много  лет проучился  в школе, ушел лишь за три месяца до
выпускного  вечера.  Мне  встречались  учителя,  которых  я  любил,  которых
ненавидел,  но ни одному я не доверял полностью. Я относился к тем ученикам,
которые всегда сидят на галерке, если только учитель не рассаживает учеников
в алфавитном  порядке, и никогда не принимал  участия в дискуссиях,  которые
проходили  в  классе.  Обычно  выдавливал  из  себя:  "А?"  -  если  ко  мне
обращались, но вытащить из меня ответ на вопрос не удалось бы и раскаленными
клещами.  Мистер Шарптон  оказался  единственным из встреченных  мною людей,
сумевшим проникнуть в  мир, где я  жил, а  доктор Уэнтуорт, с его  лысиной и
остренькими глазками за маленькими стеклами очков без оправы не был мистером
Шарптоном. Я  скорее представил  бы свиней, улетающих на зиму в  южные края,
чем себя, доверяющего самое  сокровенное этого господину и плачущего  у него
на плече.
     И потом, черт возьми, я не знал, о чем спрашивать. В принципе, в Пеории
мне нравилось,  меня  вдохновляли открывающиеся  перспективы: новая  работа,
новый дом, новый город. В Пеории ко мне все прекрасно относились. И кормили,
что  надо:  мясные рулеты,  жареная  курица, молочные  коктейли,  все, что я
любил.  Ладно, к диагностическим тестам душа у меня  не  лежала, тем  самым,
которые проводят специальным датчиком-карандашом, подключенным к компьютеру,
иногда  я  чувствовал  себя  отупевшим,  словно   мне  что-то   подсыпали  в
картофельное пюре  (или перевозбужденным, случалось и такое), и еще  дважды,
как минимум меня погружали в гипнотический сон. Но что с того? Невелика беда
в сравнении  с маньяком, смеющимся  и ревущим, как гоночная машина,  который
гоняется за тобой с тележкой для продуктов по автостоянке супермаркета.



     Полагаю,  я  должен  упомянуть  еще  об  одном телефонном  разговоре  с
мистером Шарптоном. За день до моего второго полета на самолете, на этот раз
в Коламбия-Сити, где меня встретил мужчина с ключами от моего нового дома. К
тому времени я уже знал об уборщиках, о денежном  правиле (начинаешь  неделю
без единого цента - заканчиваешь  неделю без единого  цента) и кому звонить,
если  у  меня возникнут  проблемы  (мелкие  проблемы, потому  что по крупным
следовало звонить  непосредственно мистеру  Шарптону, который  считался моим
"смотрящим").  Меня  снабдили  картами,  списком  ресторанов,  маршрутами  к
кино-комплексу и торговому центру. Я получил все, кроме самого важного.
     -  Мистер Шарптон, я не знаю, что  делать, - звонил  я ему  из автомата
около  кафе. В моей комнате тоже был телефон, но я так нервничал, что не мог
сидеть на одном месте, не то, чтобы лежать  на кровати. Если они по-прежнему
подсыпали мне что-то в еду, в тот день их дерьмо не срабатывало.
     -  Здесь я тебе  помочь ничем не могу, Динк,  -  с ледяным спокойствием
ответил он. - Очень сожалею, но не могу.
     - Как это? Вы должны мне помочь! Вы завербовали меня, не так ли?
     - Давай рассмотрим гипотетический случай. Допустим, я - президент щедро
субсидируемого колледжа. Что такое щедро субсидируемый, ты знаешь?
     - В котором денег куры не клюют. Я же не дурак, вы знаете.
     - Знаю... извини. Итак, я, президент Шарптон, использую часть имеющихся
в моем распоряжении средств, чтобы нанять известного писателя преподавателем
литературы, а известного пианиста - музыки. Дает ли мне  это право указывать
писателю, что писать, а пианисту - что играть?
     - Наверное, нет.
     -  Не наверное,  а абсолютно.  Но,  допустим, такое  право  у  меня  бы
появилось.  Если я сказал бы писателю:  "Напишите комедию  о том,  как Бетси
Росс трахалась с Джорджем Вашингтоном". Как думаешь, он бы написал?
     Я  рассмеялся.  Ничего  не мог  с собой поделать.  Умел  мистер Шарптон
поднимать настроение.
     - Возможно. Особенно, если бы вы пообещали ему премию.
     -  Знаешь, даже если бы он решил сделать приятное президенту колледжа и
написал бы эту  книгу, скорее всего, получилась  бы она очень плохой. Потому
что  люди  творческие далеко  не  всегда  управляют своим талантом. А  когда
создают лучшие  свои творения, вообще  не  управляют. Просто следуют за ним,
закрыв глаза, с криком: "Да-е-е-е-шь!"
     - Но какое отношение имеет все  это ко мне? Послушайте, мистер Шарптон,
я пытаюсь представить себе, что буду делать в Коламбия-Сити, и вижу пустоту.
Вы  говорили,  помогать  людям.   Улучшать  мир.  Избавляться  от   шкиперов
браннигэнов. Все это прекрасно, да только я не знаю, как это делается!
     - Узнаешь, - ответил он. - Когда придет время, узнаешь.
     - Вы говорили, что Уэнтуорт и его парни сфокусируют мой талант. Отточат
его. В основном, они только  тестировали  меня,  я  даже  подумал, что вновь
попал в школу. Или все это в моем подсознании? Все на твердом диске?
     - Доверься мне, Динк, - ответил он. - Доверься мне и доверься себе.
     Я доверился.  И доверялся  до  самого последнего времени. Когда  что-то
пошло не так. Просто наперекосяк.
     Этот чертов Нефф.  Все плохое началось  с него. И, если уж мне пришлось
бы увидеть его фотографию, я бы хотел увидеть ту, на которой он не улыбался.





     В первую неделю пребывания в Коламбия-Сити я ничего не делал. Абсолютно
ничего. Когда появлялись уборщики, я просто уходил в парк, сидел на скамье и
мне казалось, что весь  мир наблюдает за  мной.  Когда  наступил четверг, то
есть  пришло  время  избавляться от лишних денег, я не нашел ничего лучшего,
как бросить пятьдесят долларов в мусорорубочную машину. Помните для меня все
было  внове. Так что вы, наверное,  можете представить себе,  каким странным
казалось мне собственное поведение. Пока я  стоял  и слушал, как гудит мотор
под раковиной, я думал о матери. Если бы  она оказалась рядом и увидела, что
я делаю, ткнула бы мясницким ножом,  чтобы  остановить.  Я же выбрасывал псу
под  хвост   десять  двадцатизначных  игр  бинго  (или   двадцать  тех,  где
требовалось полностью закрыть карточку).
     И спал я в ту неделю ужасно. То и дело заходил в маленький  кабинет, не
хотел, но ноги сами  влекли меня.  Говорят же, что убийц неудержимо тянет на
место преступления. Вставал на  пороге, смотрел на темный экран  компьютера,
модем "Глобал виллидж" и потел от чувства вины, раздражения и страха. Потел,
даже глядя на чистый, без единого клочка бумаги, стол. Буквально слышал, как
стены бормочут: "Нет, здесь никто  ничего не  делает" и  "Где же  этот  тип,
который должен тут работать?"
     Мне  снились  кошмары. В одном  раздался  звонок в дверь и открыв ее, я
увидел на пороге мистера Шарптона. С наручниками.
     - Вытяни руки  перед собой, динк, - говорит  он. - Мы думали, что  ты -
трэнни, но, очевидно, ошиблись. Такое случается.
     -  Нет,  я -  трэнни,  -  отвечаю я. -  Трэнни, но мне  нужно  немножко
времени,  чтобы  пообвыкнуть. Я никогда не  уезжал из дому, не забывайте  об
этом.
     - У тебя было пять лет.
     Я  в ступоре. Не могу в это поверить. Но где-то в душе сознаю,  что это
правда. Но ощущениям - дни,  но на самом деле прошло  пять гребаных лет, и я
ни разу не  включил  компьютер в маленьком кабинете. Если бы не уборщике, на
столе лежал бы слой пыли толщиной в шесть дюймов.
     - Вытягивай руки, Динк. Не создавай трудностей ни мне, ни себе.
     - Не вытяну, - отвечаю я, - и вы меня не заставите.
     Он  оглядывается, и кто поднимается по ступенькам крыльца? Естественно,
Шкипер  Браннигэн. В красной нейлоновой футболке, только  вместо "СУПР СЭВР"
на ней вышито  "ТРЭНКОРП". Лицо бледное, но в остальном он в полном порядке.
Совсем и не мертвый.
     - Ты думал, будто что-то сделал мне, но это не так, - говорит Шкипер. -
Никому ты ничего не можешь сделать. Никчемный хиппи.
     - Я хочу надеть  на него наручники, - говорит мистер Шарптон Шкиперу. -
Если он будет мне мешать, переедь тележкой для покупок.
     - Всенепременно, -  кивает  Шкипер, и  тут  я проснулся от собственного
крика, едва не вывалившись из кровати.



     Через десять дней после  приезда в  Коламбия-Сити мне  приснился другой
сон. Не помню, какой  именно, но, должно быть, хороший, потому что проснулся
я, улыбаясь. Я ее чувствовал, большую, широкую улыбку, растянувшую мои губы.
Настроение  было,  как  в то  утро, когда  я проснулся  с идеей, позволившей
избавиться от пса миссис Буковски. Почти такое же.
     Я натянул джинсы и прошел  в кабинет. Включил компьютер, открыл окно  с
надписью "ПРОГРАММЫ". Одна из программ называлась "БЛОКНОТ ДИНКИ". Я начал с
нее,  и нашел  в  ней  все  мои  символы:  круги,  треугольники,  завитушки,
ромбоиды,  кривульки,  сотни  других.  Тысячи.  Может,  миллионы.  Правильно
говорил мистер Шарптон: новый мир, и я вышел на берег первого континента.
     Я понял,  все, что необходимо, у меня есть, и мой рабочий инструмент  -
мощный  "макинтош",  а  кусок  розового  мела.  От  меня  требовалось   лишь
напечатать обозначение символа, и символ появлялся  на  экране.  Мне созданы
все условия для того, что я работал быстро и  качественно. Словно  река огня
потекла в моей  голове. Я писал, вызывал  на экран символы, с  помощью мышки
перетаскивал на положенное им место. А в  результате получилось письмо. Одно
из особых писем.
     Но письмо кому?
     Письмо куда?
     Тут я понял, что значения это не имеет. Несколько мелких корректировок,
и  очень многих людей это письмо может отправить... хотя предназначалось оно
скорее  мужчине, чем женщине. Я  не  мог сказать, откуда я  это знаю; просто
знал. Решил  начать с  Цинциннати,  потому что именно название этого  города
первым пришло в голову. С тем  же успехом это мог быть Цюрих в Швейцарии или
Уотервиль в штате Мэн.
     Через "ПРОГРАММЫ" попытался открыть "ПОЧТУ ДИНКИ". Прежде чем компьютер
мне это разрешил, я  получил напоминание о том, что надо включить модем. Как
только  модем  заработал,  компьютер попросил  набрать  телефонный  номер из
региона 312. 312 - это Чикаго, и, как я понял, все мои компьютерные контакты
пойдут через штаб-квартиру "ТрэнКорп". Меня это не волновало: их дела, я  не
причем. Потому что нашел свое дело и занимался им.
     После того, как  компьютер  через модем соединился с  Чикаго, на экране
вспыхнуло:

     "ПОЧТА ДИККИ К РАБОТЕ ГОТОВА".

     Я нажал на  "ПОИСК". К этому времени провел  в  кабинете уже  три часа,
только  один раз быстренько сбегал в  туалет  по малой нужде, весь вспотел и
чувствовал, что пахнет от меня, как от  мартышки в оранжерее. Я не возражал.
Нравился  мне этот запах. Я отлично проводил время.  Разве что не прыгал  от
счастья.
     Я напечатал "ЦИНТИНАТИ" и щелкнул мышкой на окно "ВЫПОЛНЯТЬ".

     "В СПИСКЕ ЦИНТИННАТИ НЕТ", -

     ответил компьютер. Ладно, не проблема. Попробуем Колумбус, все ближе  к
дому. И все вышло, господа! Мы попали в десятку.

     "В СПИСКЕ ДВОЕ ИЗ КОЛУМБУСА".

     Далее шли два  телефонных  номера. Я  щелкнул  по  верхнему,  снедаемый
любопытством, но не  без страха:  мало ли  что  могло  появиться  на экране.
Появилось ни досье, не профиль, ни, упаси Бог, фотография. Одно-единственное
слово:

     "МАФФИН"

     И что бы это значило?
     Но я уже  знал. Так  звали  домашнего любимца мистера Колумбуса. Скорее
всего, кота.  Я  вновь  вызвал  на экран  мое  особое письмо, переместил два
символа,  убрал  третий. Сверху добавил "МАФФИН",  со стрелкой, направленной
вниз. На том и закончил. Больше корректировок не требовалось.
     Задавался ли я  вопросом, кто  хозяин Маффина и чем он привлек внимание
"ТрэнКорп?  Или  что  с ним  произойдет? Нет.  Мысль,  что  сеансы  гипноза,
проведенные со мной в Пеории, имели непосредственное отношение к  отсутствию
интереса к адресату, также не пришла в голову. Я выполнял свою работу, вот и
все. Выполнял и чуть не писал в штаны от восторга. Я набрал номер на экране.
Звуковая карта компьютера  работала, но слова "алле"  я  не  услышал, только
ответный сигнал другого компьютера. И славненько.  Жизнь гораздо проще, если
из  нее исключается человеческий фактор. В  этом случае все похоже на фильм,
"Ровно в двенадцать часов". Ты словно кружишь над  Берлином в своем надежном
"В-52",  смотришь в  надежный  прицел Нордена,  выжидаешь  нужный момент для
того, чтобы  открыть бомбовые люки. В прицел ты видишь поднимающийся из труб
дым,  крыши заводов, но не людей. Парням, которые сбрасывали бомбы с  "В-52"
не полагалось  слышать крики матерей, детей  которых  взрывами  разрывало на
куски, вот и мне не следовало слышать чье-либо "алле". И это правильно.
     Какое-то время спустя я отключил звук. Он меня отвлекал.
     "МОДЕМ НАЙДЕН",-
     доложил компьютер, потом высветил новую строчку:
     "ПОИСК ЭЛЕКТРОННОГО АДРЕСА ДА/НЕТ"
     Я отпечатал "ДА". На этот раз пауза затянулась.  Думаю, компьютер вновь
связывался  с Чикаго, получал все  необходимое  для  того,  чтобы обеспечить
доступ  к  электронному  адресу  мистера  Колумбуса. Однако, через  тридцать
секунд компьютер вновь обратился ко мне:
     "ЭЛЕКТРОННЫЙ АДРЕС НАЙДЕН ОТПРАВЛЯТЬ ПОЧТУ ДИНКИ ДА/НЕТ"
     Я без малейшей запинки напечатал "ДА". Компьютер высветил:
     "ОТПРАВЛЯЮ ПОЧТУ ДИНКИ"
     а потом:
     "ПОЧТА ДИНКИ ОТПРАВЛЕНА".
     Все. Никаких фейерверков.
     Я, правда, задался вопросом, а что ждет Маффин?
     Вы понимаете. После того, как.



     В тот вечер я позвонил мистеру Шарптону и сообщил: "Я работаю".
     -   Это  хорошо,  Динк.  Отличная  новость.  Настроение  улучшилось?  -
спокойно, как всегда. Мистер Шарптон - что погода на Таити.
     - Да, - я пребывал на седьмом небе. То был  лучший день в моей жизни. С
сомнениями или без них, с тревогами или без оных, я и сейчас  в этом уверен.
Самый предельный  день в моей жизни. Словно  река  огня текла в моей голове,
гребаная река огня, можете вы  себе такое  представить? - Вы тоже чувствуете
себя получше, мистер Шарптон? Отлегло от сердца?
     - Я счастлив за тебя, но не могу сказать, что у меня отлегло от сердца,
потому что..
     - ... вы из-за меня и не волновались.
     - Именно так.
     - Другими словами, все предельно.
     Он рассмеялся. Всегда смеется, когда я так говорю.
     - Совершенно верно, Динк. Все предельно.
     - Мистер Шарптон?
     - Да?
     -  Электронная  почта  доступна не  только адресату. Любой, кто сечет в
компьютерах, может сунуть в нее нос.
     - В твоем письме есть указание получателю стереть его из всех папок, не
так ли?
     -  Да, но я не могу  гарантировать на все сто процентов, что он сотрет.
Или она.
     -  Даже если  они  не  сотрут, с теми,  кто  случайно прочитает письмо,
ничего не случится. Я прав? Потому что письмо... персонифицировано.
     - Ну, у кого-то может разболеться голова, но не более того.
     - А само письмо выглядит, как галиматья.
     - Или шифр.
     Он рассмеялся.
     - Так предоставим им возможность  разгадать  его, Динки, а? Предоставим
им такую возможность!
     Я вздохнул.
     - Пожалуй.
     - Давай обсудим кое-что более важное, Динк... как тебе все это?
     - Просто замечательно.
     -  Хорошо. Не подвергай  сомнению  чудеса,  Динк. Никогда не  подвергай
сомнению чудеса.
     И он положил трубку.


     Иногда   мне  приходилось  посылать   настоящие  письма:  распечатывать
материалы,  почерпнутые  в "БЛОКНОТЕ  ДИНКИ",  засовывать  лист  в  конверт,
наклеивать  марку  и  отправлять  кому-то  куда-то.  Профессору  Энн  Тевиш,
Университет Нью-Мексико в Лас-Крусесе. Мистеру Эндрю  Неффу, который получал
свою  корреспонденцию через  "Нью-Йорк пост",  г. Нью-Йорк. Билли  Унгеру, в
Стовингтон, штат Вермонт. Письма, они приближали к  адресату  в  сравнении с
телефонными номерами.  Словно в прицеле Нордена на мгновение возникали лица.
Я  несу чушь, не так ли? Ты на высоте двадцать пять тысяч футов, никаких лиц
там  не  должно  быть  и  в   помине,  но   иногда  одно   показывается,  на
секунду-другую.
     Я удивлялся, как университетский профессор может обходиться без  модема
(или тот парень, который получал корреспонденцию через нью-йоркскую газету),
но особо  эти мысли меня не  занимали.  Само  собой. Мы живем  в современном
мире, но,  в  конце  концов, письма  не обязательно отправлять исключительно
через компьютер. Обычная почта по-прежнему существует. А информацию, которая
мне  действительно требовалась,  я  всегда мог  почерпнуть  из банка данных.
Унгер,  вот  ездил  на "тандерберде" выпуска 1957  года. А у  Энн Тевиш  был
любимый человек, может, муж, может, сын, может, отец, по имени Саймон.
     Но  Тевиш  и  Унгер  являлись  исключениями,  подтверждающими  правило.
Большинство людей, которым я отправлял письма, как и тот парень в Колумбусе,
пользовались техникой двадцать первого века. "ОТПРАВЛЯЮ ПОЧТУ ДИНКИ", "ПОЧТА
ДИНКИ ОТПРАВЛЕНА", очень хорошо, а-ля-у-лю, я вас люблю.
     Я мог бы продолжать в том же духе долго, может, всю жизнь, просматривал
бы  информацию, накопленную в банке  данных (никакого плана мне не задавали,
не  называли  списка городов и конкретных целей, я действовал по собственной
инициативе... если только все это дерьмо тоже не заложили в мое подсознание,
не скопировали на твердый диск), днем  ходил в кино, наслаждался отсутствием
голоса  матери в  моем  маленьком доме, размышлял  о том,  что ждет меня  на
следующей  ступени лестницы, о  которой говорил  мистер  Шарпман,  да только
однажды  утром проснулся с торчащим  членом.  Поработал с  часок,  бродил по
Австралии,  но  мой  член требовал внимания,  не  давал  сосредоточиться.  Я
выключил  компьютер и  пошел в  "Ньюс плюс",  чтобы  подобрать журнальчик  с
симпатичными крошками в прозрачном нижнем белье или наряде Евы.
     В дверях столкнулся с мужчиной, который читал  "Колумбус диспеч". Сам я
никогда не брал в руки эту газету. Зачем? Одно и тоже дерьмо изо дня в день,
диктаторы глумятся  над людьми,  которые слабее  их, спортсмены  бьются, как
львы, играя, в соккер,  футбол, хоккей, баскетбол,  политики целуют детей  и
задницы. Другими словами, в основном, пишут про о шкиперах браннигэнах всего
мира.  Я бы не увидел  эту  статью,  если  бы,  войдя, случайно взглянул  на
газетный лоток, потому  что поместили ее  на нижней половине первой  полосы,
под сгибом. Но этот  гребаный идиот  выходил из "Ньюс плюс", раскрыв газету,
уткнувшись в нее носом.
     В нижнем  правом углу я увидел фотоснимок  седовласого мужчины, который
курил трубку  и улыбался. По виду,  добродушный парень,  возможно, ирландец,
глаза,  окруженные морщинками, кустистые седые брови.  И заголовок над фото,
не очень большой, но прочитать можно: "САМОУБИЙСТВО НЕФФА ОСТАЕТСЯ ЗАГАДКОЙ,
ПЕЧАЛИТ КОЛЛЕГ".
     На секунду-другую я  подумал, что могу в этот день и обойтись без "Ньюс
плюс",  желание  смотреть  на  крошек в  нижнем  белье  пропало,  захотелось
вернуться домой и поспать. Если бы я  вошел, то, скорее всего, купил бы этот
номер "Диспеч", ничего не смог бы с собой поделать, а я не знал, хотелось ли
мне читать  об  этом  добродушном ирландце, которого я... да нет  же,  я тут
совершенно не причем, не сомневайтесь, я попытался себя в этом уверить. Нефф
-  достаточно  распространенная фамилия, всего  четыре  буквы,  это  тебе не
Шиттендокус  или  Хоуркейк,  Неффов,  должно быть,  тысячи,  если  брать всю
страну. Этот не мог быть  тем Неффом,  которому я отправил  письмо,  который
любил слушать Френка Синатру.
     В любом случае, следовало  уйти и заглянуть в "Ньюс плюс" дням позже. В
завтрашней газете фотоснимка  этого парня с трубкой не было. Завтра в нижнем
правом углу  первой полосы  поместили бы  фотоснимок  кого-то  другого. Люди
постоянно умирают, так?  Люди, которые не суперзвезды и все  такое, конечно,
известные, но не  очень, поскольку  их  фотографию размечают в правом нижнем
углу. И иногда друзей  и близких удивляет их смерть, как многих в Харкервиле
удивила смерти Шкипера Браннигэна: алкоголя в  крови нет, ночь ясная, дорога
сухая, суицидальные тенденции отсутствовали.
     Мир  полон  таких загадок, правда,  иной раз  их лучше и  не разрешать.
Иногда правильные  ответы,  вы  понимаете, не такие уж предельные. Но  силой
воли  я никогда не  отличался. Не  могу отказаться от шоколада, хотя и знаю,
что он -  первый враг моей коже,  и  в  тот день не  смог уйти от  "Колумбус
диспеч". Вошел в "Ньюс плюс" и купил.
     Я направился к дому, а потом мне в голову пришла странная мысль. О том,
что мне не  хочется, чтобы газета с  фотоснимком  Эндрю Неффа  лежала в моем
мусоре.    Сборщики   мусора    приезжали   на   автомобиле,   принадлежащим
муниципалитету, конечно  же,  не  имели,  не могли  иметь,  ничего  общего с
ТрэнКорп", но...
     Мы с Пагом, когда были маленькими, как-то летом смотрели одно шоу.  Оно
называлось "Золотые  годы". Вы, скорее всего, его  не помните. Так вот, один
парень   там  частенько   говорил:   "Абсолютная   паранойя   -   абсолютная
осторожность". Такой у него был девиз. И я с ним полностью согласен.
     В общем, я пошел не домой, а в парк. Сел на скамью и прочитал статью, а
потом бросил газету  в  урну. Бросил с неохотой, но,  с другой стороны, если
мне  кажется,  что  мистер  Шарптон  приставил   ко  мне  человека,  который
просматривает все, что я выбрасываю, получается, что я давно уже ку-ку.
     Сомнений  в  том, что  шестидесятидвухлетний Эндрю  Нефф,  обозреватель
"Пост" с 1970 года, покончил с собой, не было. Он  выпил пригоршню таблеток,
которых  вполне  хватило бы, чтобы отправить  его  в мир  иной, лег в ванну,
надел на голову пластиковый мешок, а  напоследок перерезал себе вены. И  при
этом обходил психоаналитиков за милю.
     Предсмертной записки  он не  оставил,  вскрытие не  показало  признаков
смертельного заболевания. Коллеги  отвергли  идею  болезни  Альцгеймера  или
раннего старческого маразма. "Я не знаю другого столь умного человека, и  он
оставался таким до последнего дня, - заявил корреспонденту некий Пит Хэмилл.
- Если б он играл в  "Риск", то постоянно выходил  бы победителем. Я понятия
не  имею, почему  Энди это  сделал". Потом  Хэмилл упомянул о том, что  Нефф
наотрез отказывался "участвовать" в компьютерной  революции. Не признавал ни
модемов, ни компьютеров, ни программ для проверки орфографии. Дома не держал
даже  проигрывателя для  дисков. По  словам  Хэмилла,  Нефф  утверждал,  что
компакт-диски - творение дьявола. Музыку он любил, но только на виниле.
     Этот  Хэмилл  и  еще  несколько  человек подчеркивали, что  Нефф всегда
пребывал в неизменно хорошем настроении, вплоть до того  дня,  когда он сдал
последнюю колонку,  пошел домой, выпил стакан вина и  наложил на  себя руки.
Обозреватель светской  хроники "Пост", Лиз  Смит, сказала,  что перед уходом
Нефф посидел  с  ней в кафетерии, они съели по  куску  яблочного  пирога, ей
показалось, что Нефф немного рассеян, но в остальном такой же, как всегда.
     Естественно, рассеян. Будешь  рассеянным, получив мое особое  письмо со
всеми этими кружочками, треугольниками,  завитушками, кривульками  и еще Бог
знает чем.
     Колонка  Неффа,  далее  сообщалось  в  статье, отличалась от  остальных
материалов "Пост", газеты в высшей степени консервативной. Я не говорю,  что
они призывали сажать на электрический стул людей, которые три года  получали
пособие  по  безработице и  по-прежнему не могли найти работу,  но наверняка
намекали,  что и такая точка зрения имеет право  на  существование. Полагаю,
Нефф был тамошним либералом. Колонка его называлось "Всего понемногу" и речь
в ней шла об изменении отношения властей Нью-Йорка к юным матерям-одиночкам,
предполагалось,  что аборт  -  не  всегда  убийство,  что  дома для  бедных,
возводимые на окраинах - рассадник ненависти. К концу жизни он писал колонки
о военных расходах, спрашивал, почему теперь, когда  из всех врагов остались
одни террористы, нужно  вбухивать в  армию миллиарды долларов.  Говорил, что
лучше потратить  эти деньги на  создание  новых  рабочих  мест.  И  читатели
"Пост",   которые  распяли  бы   любого,   кто   осмелился   такое  сказать,
доброжелательно воспринимали эти идеи в интерпретации Неффа. Потому он писал
с юмором.  Потому что он умел обаять  читателя.  Возможно потому, что он был
ирландцем и завсегдатаем "Барни стоун".
     Вот так. Я пошел домой. Где-то по пути повернул и в  результате попал в
центр   города.   Зигзагами  переходил  с  бульвара  на  бульвар,  пересекал
автостоянки,  и  все  время  видел Эндрю  Неффа, усаживающегося  в  ванну  и
надевающего на голову  пластиковый мешок. Большой, объемом  с галлон, какими
пользуются, чтобы сохранить свежими продукты, купленные в супермаркете  днем
или двумя раньше.
     Он был веселым. Обаятельным. И я его  убил. Нефф прочитал мое письмо, и
его  содержимое  пробралось  ему в голову.  Судя по тому, что  я  прочитал в
газете, специальным словам и  символам  потребовалось три дня, чтобы уломать
его проглотить таблетки и забраться в ванну.
     "Он этого заслужил".
     Так отозвался мистер Шарптон о Шкипере  и  не ошибся... в  тот  раз. Но
заслужил ли  Нефф?  Что  он  такого  натворил,  о чем я не  знаю  и  чего не
раскопали   газетчики?   Растлевал   маленьких  девочек?  Толкал  наркотики?
Издевался над слабыми, как Шкипер? Бегал за кем-то с тележкой для продуктов?
     "Мы  хотим  помочь  тебе  использовать  твой   талант  на  благо  всего
человечества", - говорил мистер Шарптон, и, конечно, сие  не означало, что я
должен отправлять  к  праотцам человека,  который полагал,  что министерство
обороны тратит слишком много денег на "умные" бомбы.  Такая  паранойя только
для фильмов с участием Стивена Сигала и Жан-Клод Вам-Дамма.
     Потом у меня возникла идея... пугающая идея.
     Может,  "ТрэнКорп" хотела его  смерти именно потому,  что он высказывал
такую точку зрения?
     Может, они  хотели  его смерти, потому что  люди, не те  люди, начинали
думать о том, что он писал.
     -  Это  безумие,  -  вырвалось  у  меня,  и  какая-то  женщина, которая
разглядывала витрину магазина, обернулась и неодобрительно глянула на меня.
     В два часа дня я добрел  до публичной  библиотеки. Ноги  болели, голова
раскалывалась.  Я  все  видел   этого  парня   в   ванной,   с  морщинистыми
стариковскими  сиськами, заросшими седым волосом,  от обаятельной  улыбки не
осталось и следа, ее  заменил взгляд, устремленный в никуда. Я видел, как он
надевает на голову пластиковый  мешок, бубня под  нос мелодию  песни Синатры
(возможно,  "Мой путь"), как затягивает тесемки мешка  на  шее, как  смотрит
сквозь него, словно сквозь запотевшее окно, чтобы убедиться, что режет вены,
а не что-то еще. Я не хотел этого видеть, но ничего не мог с собой поделать.
Мой прицел Нордена превратился в телескоп.
     Библиотека  располагала  компьютерным  залом,  где  любой  желающий  за
скромную плату мог выйти в Интернер. Мне пришлось и записаться в библиотеку,
но  я  не возражал.  Библиотечная  карточка  никому  еще  не  мешала, лишний
документ, удостоверяющий твою личность всегда мог прийтись очень кстати.
     Мне  хватило  трех  долларов, чтобы найти Энн  Тевиш и  подробности  ее
смерти. Статья о ней  начиналась, когда я  это  увидел, у меня  засосало под
ложечкой,  в нижнем  правом  углу  первой  страницы,  потом  продолжалась на
странице  некрологов. Профессор  Тевиш была очень  милой дамой,  блондинкой,
тридцати семи лет.  На фотоснимке  держала очки в руке, словно хотела, чтобы
люди  знали,  что она их  носит... но  и  хотела,  чтобы люди  видели, какие
красивые у нее глаза. От этого мне стало грустно, почувствовал я и вину.
     Смерть ее удивительным образом напоминала смерть Шкипера.
     Она ехала домой из  университета, уже стемнело, может, чуть торопилась,
потому что хотела приготовить  ужин, но, в конце концов, чего плестись, если
дорогая сухая,  а видимость прекрасная.  Ее автомобиль, с номерными  знаками
"ФАНАТ ДНК", я это знал, слетел с дороги, несколько раз  перевернулся, падая
с  насыпи. Она была еще  жива, когда кто-то заметил горящие фары и нашел ее,
но надежды на спасение не было. Она получила травмы, несовместимые с жизнью.
     Алкоголя  в  крови Энн Тевиш не  обнаружили,  с мужем  она  жила дружно
(детей не было, спасибо  тебе,  Господи, за маленькие одолжения),  поэтому о
самоубийстве не могло быть и речи. Всеми помыслами она стремилась в будущее,
даже говорила о покупке компьютера, чтобы отметить получение гранта на новые
исследования.  Она отказывала  работать на компьютере с  1988 года: потеряла
важную  информацию  на  вышедшем  из  строя  твердом  диске,  и  с  тех  пор
компьютерам  не  доверяла.  Пользовалась  ими  на  работе  в случае  крайней
необходимости, но не больше того.
     Коронер причиной смерти назвал несчастный случай.
     Профессор Энн  Тевиш, биолог-клиницист, находилась на передовых рубежах
борьбы со СПИДом.  Другой ученый, из Калифорнии, сказал, что ее смерть может
удлинить поиски  эффективного  лекарства  на  пять  лет. "Она была  ключевым
игроком, -  отметил он. - Умная, да, но,  кроме того, она,  как никто другой
умела  объяснить  поставленную задачу,  а такое  дано  далеко  не  всем. Энн
объединяла людей. Ее смерть -  огромная потеря для десятков тех,  кто знал и
любил ее, но еще большая потеря для дела, которым она занималась".
     Без труда нашел я и Билли Унгера. Его фотография занимала первую полосу
выходящей в Стовингтоне "Уикли курант", а не ютилась на странице некрологов,
возможно,  потому,  что в  Стовингтоне  знаменитости были наперечет. Генерал
Уильям  Унгер,  воевал  в  Корее,  за  проявленные  мужество  и героизм  его
наградили Серебряной  и Бронзовой звездами. В  администрации  Кеннеди служил
заместителем министра обороны и в то время был одним из самых ярых ястребов.
Убивайте русских, пейте  их кровь, берегите Америку ради парада у универмага
"Мэйсис" на День благодарения, в таком вот духе.
     Потом, когда Линдон  Джонсон  взял курс на эскалацию войны во Вьетнаме,
Билли  Унгер  резко  изменил свои  взгляды.  Начал  писать письма  в газеты.
Поставил  под  удар  свою  карьеру,  говоря  о  том,  что   войну  мы  ведем
неправильно. Дальше - больше. Заявил, что не следовало воевать  во Вьетнаме.
А  где-то  в 1975 году высказался в том  духе, что вообще не надо воевать. И
большинство вермонтцев с ним в этом соглашались.
     Начиная  с  1978  года, его семь раз подряд  избирали в законодательное
собрание штата. Когда в 1996 году группа прогрессивных демократов предложила
ему  баллотироваться  в сенат  США, от ответил,  что  "хочет все обдумать  и
взвесить  свои шансы".  Считалось,  что  он созреет к выходу на национальную
политическую орбиту  к  2000,  максимум, к  2002  году. Да,  он  старел, но,
видать, вермонтцы любят стариков. В 1996 году Унгер не участвовал ни в каких
избирательных компаниях (возможно, потому, что его  жена умирала от рака), а
к избирательной компании 2002 года уже лежал в сырой земле.
     Верные сторонники Унгера в Стовингтоне заявляли, что  смерть генерала -
несчастный  случай,  что кавалеры  Серебряной  звезды  не  прыгают  с  крыши
собственного дома,  даже  после смерти жены от  рака,  но  остальные резонно
указывали,  что едва ли Унгер ремонтировал крышу. Не занимаются этим делом в
пижаме и в два часа ночи.
     Причиной смерти назвали самоубийство.
     Да. Конечно. Поцелуйте меня в задницу и идите на небеса.



     Я  вышел  из  библиотеки с тем,  чтобы  пойти домой.  Но  в  результате
оказался  в парке, на той же скамейке. Просидел, пока солнце не опустилось к
самому  горизонту,  а  дети  и  носящиеся  за  "фрисби"  собаки разошлись. В
Коламбия-Сити я прожил уже три месяца, но впервые так надолго задержался вне
дома. Это грустно, я понимаю. Я думал, что живу, отделался от матери и живу,
но на самом деле я всего лишь существовал.
     Если  люди,  определенные люди,  приглядывали за мной, их могло удивить
столь резкое изменение в установившемся распорядке дня. Поэтому я  поднялся,
зашагал  домой, приготовил  обед,  что-то там  бросил  в  кипяток, и включил
телевизор. У меня полный набор кабельных каналов, включая те, где показывают
кинофильмы без  рекламы,  и я не плачу ни  цента.  Предельно, не  так ли?  Я
остановился на "Синемаксе".  Рутгер Хоэр играл слепого каратиста. Я сидел на
диване под  репродукцией Рембрандта  и смотрел  кино. Ничего не видел, но ел
приготовленную бурду и смотрел.
     Думал  о  тех, кому  отправил письма.  Об  обозревателе  с либеральными
взглядами и консервативными читателями. О женщине-профессоре, которая искала
лекарство  от   СПИДа  и  объединяла  других  ученых,  занятых  аналогичными
исследованиями.   О  старом  генерале,  который  изменил  свои  взгляды   на
противоположные. Думал о том, что я  знаю только эту троицу,  и лишь потому,
что  ни у одного из них  не было  модема и они не могли получать электронные
письма.
     Думал  я  и  о  другом.  Скажем, о  том,  что  можно  загипнотизировать
талантливого  парня, или  накачать наркотиками,  а может, даже познакомить с
другими талантливыми парнями с тем, чтобы он не задавал  ненужных вопросов и
не  совершал ненужных  поступков.  А  как добиться  того, чтобы  талантливый
парень не смог бы  убежать, даже если  бы  ему удалось докопаться до правды?
Для  этого  надо  снабдить его  всем необходимым,  дать  все, о чем он может
только  мечтать,  обеспечить  ему  безбедное,  беззаботное  существование...
жизнь, при которой  правило номер один - не оставлять  денег, даже карманной
мелочи, тратить все, до последнего цента. Какой талантливый парень клюнет на
такое? Конечно же, наивный, у которого практически  нет друзей, который себя
видит полной никчемностью. Который продаст свою талантливую душу за жрачку и
семьдесят долларов в неделю, поскольку уверен, что большего не стоит.
     Я не хотел больше об этом  думать. Попытался сосредоточиться на Рутгере
Хоэре,  который так смешно изображал  слепого, блестяще  владеющего приемами
карате (если бы Паг сидел рядом со мной,
     поверьте, он бы смеялся до слез), чтобы не думать об этом.
     Двести, к  примеру. Я не хотел думать об этом числе. 200. 10 х 20. 40 х
5. СС, как писали римляне.  По  меньшей мере  двести  раз я отвечал "да"  на
запрос компьютера: "ОТПРАВИТЬ ПОЧТУ ДИНКИ"?
     Мне  пришло в голову, впервые, словно я, наконец,  проснулся,  что  я -
убийца. Массовый убийца.
     Да, конечно. Вот к чему все пришло.
     На  благо  человечества?  Во   вред  человечеству?   Без  разницы   для
человечества? Кто об этом судит? Мистер Шарптон? Его  боссы? Их боссы? И так
ли важно это суждение?
     Я пришел к выводу,  что об этом никто и не  думает. Более  того, понял,
что   не   могу  плакаться  (даже  себе)  насчет  того,  что  меня  накачали
наркотиками,  загипнотизировали  или  запрограммировали  на  подсознательном
уровне.  Правда  заключалась в  том,  что мне  нравилось  то,  что я  делаю,
нравились ощущения,  которые  я  испытывал, когда  составлял особые  письма,
ощущения, что в голове течет огненная река.
     А главное, я делал все это, потому что мог.
     -  Это ложь,  - возразил я... не слишком  громко. Точнее,  едва  слышно
прошептал.  Они, возможно, и не наставили в моем доме жучков. Я  уверен, что
не наставили, но осторожность еще никому не вредила.
     Я начал это писать...  что? Может,  отчет.  Я начал писать этот отчет в
тот  же вечер... после того, как закончился фильм с Рутгером Хоэром.  Пишу в
блокноте,  не  на   компьютере,   на   обычном  английском.   Никаких   тебе
треугольников,  кругов,  завитушек. Под  столом  для пинг-понга в подвале на
полу снимается одна плитка. Там я и храню мой отчет. Только что я посмотрел,
что  чего начал  его. "Сейчас у  меня хорошая работа,  - писал я, - так  что
хмуриться  нет  причин  ".   Действительно,  чего  хмуриться,  надо  петь  и
веселиться.
     В ту ночь мне  приснилось, будто я вновь на автостоянке у "Супр Севра".
Паг тоже там, в красной футболке супермаркета и шляпе на голове,  совсем как
у  Микки Мауса  в "Фантазии", фильме,  где Микки  играл  помощника  колдуна.
Посередине  площадки в  ряд выстроены  тележки для  продуктов. Паг поднимает
руку, потом опускает. Всякий раз, когда он это делает, одна тележка начинает
катиться, сама по себе, набирает скорость, летит вперед, пока не врезается в
кирпичную стену супермаркета.  Нам  уже набралась  целая груда покореженного
железа и  колес. Впервые в жизни  Паг не улыбается. Я  хочу спросить, что он
делает и что все это значит, но, разумеется, и так знаю.
     - Он  отнесся ко мне по-доброму, -  во сне говорю я  Пагу. Естественно,
про мистера Шарптона. - Он предельный, действительно предельный.
     Паг поворачивается ко мне, и я вижу, что это совсем не Паг. Это Шкипер,
и  половина головы у  него, повыше бровей, у  него снесена. Та часть черепа,
что осталась, поверху зазубрена, так что кажется,  что  на  голове у Шкипера
костяная корона.
     -  Ты не смотришь  в прицел,  - говорит мне Шкипер и лыбится. - Ты  сам
прицел. Как тебе это нравится, Динкстер?
     Я проснулся в темной спальне, весь  в поту,  зажимая руками  рот, чтобы
подавить крик, так что, похоже, сон этот не очень-то мне понравился.



     Написание  этого  отчета  -  удовольствие  маленькое, доложу я  вам. Он
словно говорит  мне: "Привет, Динки, добро пожаловать в реальный мир". Когда
я думаю о  том, что  произошло со мной, первым  делом  на ум приходит  образ
долларовых  купюр,  которые  перемалывает  мусорорубочная машина. Но  только
потому, что знаю: легче думать о покрошенных в лапшу купюрах (или о монетах,
сбрасываемых  в щель  канализационной  решетки), чем  о  погубленных  людях.
Иногда  я ненавижу себя, случается, боюсь за свою бессмертную душу (если она
у  меня  есть),  а бывает, просто  злюсь.  "Доверься мне",  -  сказал мистер
Шарптон, и я доверился. Каким же для этого надо быть тупицей? Я говорю себе,
что я  еще  очень  молод,  в  том  же  возрасте, что  и  парни, сидевшие  за
штурвалами "В-52",  мысли о которых так  часто приходят в  голову, а молодым
дозволено  быть  тупицами.  Но  сам  же задаю  себе вопрос,  а можно  ли так
рассуждать, когда на кон поставлены человеческие жизни?
     И, разумеется, я продолжаю заниматься тем же.
     Да.
     Поначалу думал, что не смогу, как дети в "Мэри Поппипс" не могли летать
по  дому, потеряв  счастливые  мысли...  но  смог.  Как только  я садился  к
компьютеру  и  река огня  начинала  течь, забывал  обо  всем.  Понимаете (по
крайней мере, я  надеюсь,  что вы поймете), именно для  этого я  появился на
планете Земля. Разве можно винить  меня  за  деяния, без которых я  не  могу
жить, которые является моей неотъемлемой частью?
     Ответ: да. Абсолютно.
     Но  я не могу остановиться. Иногда  сам себя убеждаю: если остановлюсь,
хотя бы на день, они поймут, что я  в курсе, и уборщики заглянут в мой дом в
неурочный  час. Не  для того,  чтобы  прибраться: уберут меня.  Но  причина,
конечно,  в  другом.  Я делаю это, потому что превратился в наркомана, вроде
тех, кто курить крэк или колются в темных проулках. Я делаю это,  потому что
меня  тянет к компьютеру, потому  что, когда я  работаю с "БЛОКНОТОМ ДИНКИ",
все предельно. Я в ловушке. И виноват во всем тот кретин, что вышел из "Ньюс
плюс", развернув гребаную  "Диспеч". Если бы не он, я бы по-прежнему видел в
перекрестье прицела лишь подернутые облаками дома. Не людей - просто цели.
     "Ты - прицел, - сказал мне во сне Шкипер. - Ты - прицел, Динкстер".
     Это правда. Я знаю.  Ужасная,  но  правда. Я -  всего  лишь инструмент,
окуляр,  через  которые  смотрит  настоящий бомбардир.  Всего  лишь  кнопка,
которую он нажимает.
     Какой бомбардир, спросите вы?
     Да перестаньте, не надо задавать глупых вопросов.
     Я думал о том, чтобы  позвонить ему, но,  боюсь, этот звонок дорого мне
обойдется. Или нет? "Звони  мне в любое время, Динк, хоть в три  часа ночи".
Вот что  сказал мне этот человек и, думаю,  на полном серьезе. Насчет этого,
во всяком случае, мистер Шарптон не лгал.
     Я думал  о том, чтобы позвонить  ему и  сказать: "Знаете, что причиняет
мне самую сильную боль, мистер Шарптон? Вы говорили, что я смогу сделать мир
лучше, избавляя его от таких людей, как Шкипер. Но беда  в том, что вы и иже
с вами - те самые Шкиперы".
     Само собой.  А я  -  тележка  для продуктов, с которой они гоняются  за
людьми  смеясь  и  ревя,  как  гоночный  автомобиль.  Опять  же,  работаю  я
задешево... по бросовым ценам. Уже убил больше двухсот человек, и во сколько
это обошлось "ТрэнКорп"? В маленький домик в третьесортном городишке в штате
Огайо,  семьдесят  долларов в  неделю,  "хонду".  Плюс  кабельное  ти-ви. Не
забывайте об этом.
     Я постоял, глядя на телефонный аппарат,  потом положил трубку.  Не смог
ничего  этого сказать. Позвонить  и произнести  эти слова  - все  равно, что
надеть на голову пластиковый мешок, затянуть тесемки и перерезать вены.
     Так что же мне делать?
     Господи, что же мне делать?



     Прошло две недели  с  тех  пор,  как  я  последний раз доставал блокнот
из-под плитки в подвале, чтобы сделать новую запись. Дважды я слышал, как по
четвергам  поднималась  крышка щели для почтовой корреспонденции,  во  время
сериала  "Пока вертится  мир",  и шел в прихожую, чтобы взять деньги. Дважды
превращал бумажные деньги  в лапшу, а мелочь  высыпал в щель канализационной
решетки,  пряча  руку  за  синим  ведром  из  пластика,   который  допускает
переработку. Однажды сходил в "Ньюс плюс", с тем чтобы купить "Вариэйшн" или
"Форум", но увидел заголовок в  "Диспеч", от которого все  мысли о сексе как
ветром сдуло. "ПАПА УМИРАЕТ ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА".
     Неужели я?  Нет, трагедия произошла  в  Азии,  куда  Папа отправился  с
очередной миссией мира, а я последние несколько недель не выходил за пределы
Северо-Востока США. Но это мог быть я. Если бы на прошлой неделе заглянул  в
Пакистан, скорее всего, смерть Папы легла бы на мою совесть.
     Две недели, прожитые в кошмаре.
     А потом, этим утром, мне кое-что прислали по  почте. Не письмо (три или
четыре я  получил,  все от Пага, но  теперь  он  не пишет и  я очень по нему
скучаю), а рекламный буклет  из  "Кей-марта". Я уже собрался  бросить его  в
мусорное  ведро,  когда из него выпал какой-то листок. С короткой  надписью,
печатными  буквами. "ХОЧЕШЬ  ВЫРВАТЬСЯ? -  прочитал  я.  -  ЕСЛИ  ДА,  ПОШЛИ
СООБЩЕНИЕ: "НЕ СТОЙ ТАК БЛИЗКО КО МНЕ" - ЛУЧШАЯ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ПЕСНЯ".
     Сердце у меня забилось быстро и часто, совсем  как в тот день,  когда я
пришел  домой  и  увидел  репродукцию  Рембрандта  над  диваном,  где висели
бархатные клоуны.
     А  под строчками кто-то нарисовал завитушку. Невинную такую  завитушку,
но одного взгляда  на нее хватило, чтобы у меня пересохло  во рту. Записка -
настоящая, не чья-то шутка, завитушка из "БЛОКНОТА ДИНКИ" это доказывала, но
кто прислал записку? И как отправитель узнал про меня?
     Я вернулся в кабинет, шел  медленно, в  глубокой задумчивости. Записка,
вложенная в рекламный буклет. Сие означало, что отправитель где-то близко. В
этом же городе.
     Я  включил  компьютер  и  модем.  Набрал   номер  публичной  библиотеки
Коламбия-Сити,  где так дешев Интернет... и можно не засветиться. Обычно все
мои письма шли  через "ТрэнКорп" в  Чикаго, но в данном случае такой вариант
не  проходил.  "Они ничего  не  заподозрят,  - подумал  я.  -  Если  я  буду
осторожен".
     И, разумеется, если мне кто-то ответит.
     Ответили. Мой компьютер соединился с компьютером  библиотеки, на экране
высветились меню. И, лишь на мгновение, кое-что еще.
     Кривулька.
     В нижнем правом углу. Лишь на мгновение.
     Я отправил письмо насчет лучшей полицейской песни и добавил кое-что  от
себя: другую кривульку.
     Я  мог бы  продолжить  отчет, ситуация сдвинулась  с  мертвой  точки и,
думаю,  все завертится очень  быстро, но,  полагаю,  это небезопасно. Пока я
говорил только  о себе. Если продолжу, придется говорить о других. Но о двух
моментах я не могу не упомянуть.
     Во-первых, я сожалею  о содеянном, даже о том, что  сделал со Шкипером.
Если  бы  мог, вернул  бы все  назад.  Я  не знал,  что  творю.  Это  жалкое
оправдание, но другого у меня нет.
     Во-вторых, я обязательно напишу еще одно особое письмо... самое особое.
     У  меня есть электронный адрес мистера Шарптона.  И,  что  более важно,
воспоминание о том, как он поглаживал свой любимый галстук,  когда мы сидели
в его большом, дорогом  "мерседесе".  С какой любовью проходился ладонью  по
шелковым  мечам.  Так  что,  как  вы  понимаете,  информации  о нем  у  меня
достаточно.  Я знаю,  что  нужно  вставить в  его  письмо, как  сделать  его
предельным.  Я могу закрыть глаза  и увидеть  одно слово, пытающее в темноте
под  моими  веками, пытающее, как  огонь в ночи, смертоносное,  как  стрела,
попавшая в глаз, и это единственное слово, которое все и решит, -
     ЭКСКАЛИБУР.

     Перевел с английского Виктор Вебер

     Переводчик Вебер Виктор Анатольевич
     E-mail: v_weber@go.ru







Last-modified: Sat, 07 Sep 2002 08:49:43 GMT

Оцените этот текст: