Стивен Кинг. Глаз дракона

Оцените этот текст:
Стивен Кинг. Глаз дракона

посвящается
моему лучшему другу Бену Страубу и моей дочери Наоми Кинг.

Жил однажды в королевстве под названием Дилэйн король, у которого было
два сына. Дилэйн - королевство старое престарое и пережило уже, наверное,
сотни королей, а может быть, даже и тысячи. Даже летописцы и историки не
могут всего упомнить, когда время тянется так долго.
Роланд Добрый был не из лучших, но и не из худших королей, когда-либо
правивших страной. Он изо всех сил старался никому не причинять большого
зла, и это ему почти удавалось. Роланд также очень старался совершать
великие дела, но, к сожалению, это ему удавалось не так хорошо. В конце
концов из него получился совсем заурядный король: он даже не был уверен, что
его будут долго помнить и чтить после смерти. А смерть могла прийти к нему
теперь в любой момент, потому что король состарился и сердце отказывалось
служить ему. Может быть, он протянет еще год, может, три, - кто знает? Все,
кто видел его землисто-серое лицо и трясущиеся руки, когда король устраивал
при дворе прием, понимали, что самое большее, лет через пять новый король
будет коронован на главной площади королевства у подножия башни-Иглы... да и
то, если эти пять лет будут отпущены милостью Божьей. Так думали и судачили
все в королевстве, от самого богатого барона и. щеголеватого придворного до
самого бедного слуги и его жены-замарашки.
Королем должен был стать старший сын Роланда - Питер. Но был в
королевстве один человек, который думал иначе. Он ломал голову над тем, как
сделать, чтобы королем стал младший сын - Томас. Этим человеком был Флэгг,
королевский колдун.
Король Роланд был стар. Он, правда, был готов примириться с возрастом в
70 лет, но не более, хотя на самом деле был много старше. Сыновья же его
были еще совсем юными. Дело в том, что Роланду пришлось жениться поздно.
Во-первых, потому, что ему так и не встретилась женщина, которую он смог бы
полюбить по-настоящему. Во-вторых, его мать - Ее Величество Вдовствующая
королева Дилэйна - которую Роланд считал бессмертной, как, впрочем, и все
остальные при дворе, включая ее саму, вдруг умерла. Она правила королевством
почти пятьдесят лет и вдруг однажды за чаем положила себе в чашку только что
отрезанный ломтик лимона, чтобы облегчить кашель, мучивший ее уже больше
недели. Во время этого самого чаепития вдовствующую королеву и ее придворных
развлекал королевский жонглер, весело жонглируя пятью хрустальными шариками.
Так вот, в тот самый миг, когда королева положила в рот тот самый кусочек
лимона, жонглер уронил один шарик на каменный пол во дворце. Раздался резкий
и очень громкий треск, королева в испуге широко разинула рот, злополучный
ломтик лимона застрял у нее в горле, и она задохнулась очень быстро - почти
моментально. Четыре дня спустя на площади Иглы состоялась коронация Роланда.
Жонглер не смог присутствовать на столь торжественном событии. За три дня до
этого ему отрубили голову позади площади Иглы, в квартале, где обычно
проводились публичные казни.
Король без наследников - естественная причина беспокойства и волнений
всех и вся в королевстве, особенно если королю уже пятьдесят и он начал
лысеть. Поэтому в интересах Роланда было жениться поскорее и произвести на
свет наследника престола. Самый близкий советник и друг Роланда Флэгг
настойчиво старался внушить ему это. Он часто повторял королю, что если тот
не поспешит, то вскоре возраст даст себя знать, и у наследника будет немного
шансов родиться. Поэтому Флэгг советовал Роланду поскорее жениться, не
дожидаясь, пока какая-нибудь благородная дама пленит его сердце. Поскольку
такой дамы Роланд, дожив до пятидесяти лет, не встретил, то возможно, что
она и вообще никогда не появится в его жизни - говорил Флэгг. Роланд
прислушался к советам Флэгга и согласился, не предполагая, что Флэгг - этот
вечный старец (колдун с бледным лицом и тонкими гладкими волосами, всегда
спрятанными под капюшоном, так что никогда не было видно, какое у него
выражение лица), давно разгадал главный секрет Роланда: король был
совершенно равнодушен к женщинам, поэтому-то он и не встретил той
единственной, которую смог бы полюбить и жениться на ней. Женщины пугали
его. Роланд никак не мог представить себе того, из-за чего женщина
становится беременной и у нее рождается ребенок. Он боялся этого. Но мудрый
колдун убедил Роланда в необходимости женитьбы, и по истечении шести месяцев
со дня похорон его матушки, королевы Дилэйна, в королевстве отмечали событие
более веселое, чем похороны, - праздновали свадьбу короля Роланда и Саши,
которая потом стала матерью Питера и Томаса. К Роланду в королевстве
относились спокойно. Нельзя сказать, чтобы его ненавидели, но нельзя
сказать, чтобы и обожали.
Сашу же любили все. Когда она умерла при родах своего второго сына, все
королевство погрузилось в глубокий траур, который длился целый год и один
день.
Саша... Саша была одной из тех шести дам, которых Флэгг представил
Роланду в качестве возможных невест. Ни одна из них не была знакома с
Роландом раньше. Все они были приблизительно одинакового происхождения и
положения в обществе. Все они были достаточно знатными, но королевская кровь
не текла в их жилах. Невесты были тихими, спокойными, мягкими, с хорошими
манерами. Флэгг ни в коем случае не хотел бы допустить, чтобы его
собственное место, самое близкое к уху короля, было бы занято кем-то другим:
этим он и руководствовался, когда подбирал невест для Роланда. Роланд выбрал
самую тихую из шести, ею и оказалась Саша. Наверное, он выбрал ее еще и
потому, что меньше всего пугался ее. Итак, они были обручены и обвенчаны.
Саше, которую привезли из Западного графства, очень маленького графства,
было всего семнадцать лет, и она была моложе своего мужа на тридцать три
года. Ей, конечно, никогда не приходилось видеть мужчину без панталон до
своей первой брачной ночи. Поэтому, когда она увидела вялый пенис Роланда,
она спросила просто и непосредственно:- Что это такое, муж мой? - Если бы
она сказала что-нибудь другое - или спросила бы о том же самом, но каким-то
совсем другим тоном, - события той ночи, а может быть, и весь ход событий
этой истории, которую я пытаюсь пересказать, могли бы пойти по совершенно
другому руслу, несмотря даже на чудодейственный напиток Флэгга, которым тот
потчевал Роланда в самом конце свадебного ужина, за час до того, как Саша и
король уединились. Роланд мог бы просто ускользнуть тайком. Но он не сделал
этого. Он увидел то, что увидел: юную, неопытную девушку, которая знала о
том, как получаются дети, еще меньше, чем он. Он отметил, что ее уста могут
произносить только добрые и хорошие слова, и полюбил ее, как полюбили потом
все в королевстве.
- Это, - ответил Роланд, бодрясь, - это железо короля.
- Но это не очень похоже на железо, - неуверенно произнесла Саша в
ответ.
- Так бывает перед ковкой, оно еще не закалилось.
- А-а-а... Тогда где же кузница? - спросила Саша.
- Ну, если ты доверишься мне, то... - сказал Роланд, ложась рядом с
Сашей в постель, - то я покажу тебе, где мы возьмем эту кузницу, потому что
ты привезла ее с собой из Западного графства, сама не зная об этом.
Все люди в королевстве Дилэйн любили Сашу. Ведь она была доброй и очень
хорошей. Ее стараниями была построена большая благотворительная больница.
Это она, королева Саша, так горько плакала из-за травли медведей на площади
Иглы, что королю пришлось отменить это развлечение и даже запретить его.
Саша уговорила короля снизить налоги в год великой засухи - такой сильной,
что даже листья знаменитого самого старого дерева в королевстве высохли и
стали совсем серыми. Как же Флэгг терпел рее это? Неужто не плел интриг
против нее? Поначалу нет. По его мнению, все эти уступки были лишь мелочью,
мелкими капризами королевы. Ведь Флэгг был настоящим колдуном и прожил на
свете сотни и сотни лет... Он даже позволил себе согласиться со снижением
королевских налогов, как того хотела Саша, потому что годом раньше
королевский флот Дилэйна наголову разбил андуанских пиратов, которые почти
сто лет были для Дилэйна уже чумы: постоянно нападали на южное побережье
королевства и нещадно грабили его. И вот с ними было покончено, а голова
короля андуанских пиратов была посажена на кол и красовалась, оскалившись в
улыбке, за стенами королевского дворца. Флэгг терпел капризы потому, что
королевская казна была полна: вся добыча, отнятая у пиратов, была там. Зато
Флэгг знал: в делах более крупных, в вопросах государственного значения нет
никогда и ничего ближе к уху Роланда, чем его уста - уста Флэгга. Потому он
был спокоен и поначалу снисходителен.
Хотя Роланд и полюбил свою жену, он так и не смог признаться даже
самому себе, что отношения между мужчиной и женщиной, которые большинство
мужчин считают самыми сладкими и привлекательными в жизни, отношения,
благодаря которым мужчина может одновременно и подарить маленького помощника
хорошенькой кухарке на дворцовой кухне, и произвести на свет наследника
высокого престола, не привлекали и не нравились ему. Он и Саша спали
раздельно. И Роланд не так уж часто посещал ее спальню. Визитов пять шесть в
год - не чаще. Но даже во время этих посещений никакого железа выковать так
и не удавалось, несмотря на сверхчудодейственный напиток, который готовил
ему Флэгг для усиления потенции, и на безупречное, ласковое и милое
поведение Саши. Тем не менее после четырех лет супружества Питер был зачат в
Сашиной постели. Более того, в тот раз Роланд даже обошелся без
чудодейственного напитка Флэгга, зеленого, пенистого, после которого у
Роланда что-то странное творилось с головой, как будто он сходил с ума... В
тот самый день Роланд отправился на охоту в свой заповедник со свитой из
двенадцати человек. Охота всегда была любимым занятием Роланда: запах леса,
чистый хрустальный звон воздуха, звук охотничьего рога и возбуждающее,
сильное ощущение лука в руках в тот момент, когда с натянутой тетивы
вылетает стрела, взяв точный курс на цель.
Про порох в королевстве Дилэйн знали, но редко пользовались им.
Охотничьи игры с железным стволом считались занятием низким и даже
презирались.
Когда Роланд вернулся с охоты, Саша лежала в постели и читала. Он
подошел к ней, его румяное бородатое лицо, пышущее здоровьем, светилось от
возбуждения, и она, положив книгу на грудь, стала слушать его рассказ. А
Роланд так увлекся, что размахивал руками и сопровождал свой рассказ всякими
смешными жестами. Потом он отошел назад, чтобы показать, как он натянул
тетиву лука и выпустил знаменитую отцовскую стрелу - Смерть Врага, - которая
.перелетела прямо через маленькую горную долину. Когда он все это проделал,
Саша захлопала в ладоши, рассмеялась и окончательно завоевала этим сердце
Роланда. Из-за того, что охоты в королевском заповеднике бывали очень часто,
почти всех животных уже истребили. В теперешние времена стало большой
редкостью встретить здесь крупного взрослого оленя, а уж о драконах позабыли
и думать. Вас просто подняли бы на смех, если бы вы предположили, что в
заповеднике, в этом искусственном лесу, могут водиться такие мифические
существа, но...
Но в тот самый день охоты, примерно за час до захода солнца, когда
Роланд со свитой уже хотели повернуть домой, такое вот существо напало на
них... Дракон выскочил из-за кустов с шумом и треском. Чешуя его блестела
зеленовато-медным отливом, а из обожженных и покрытых пеплом и сажей ноздрей
клубами валил дым. Дракон был не маленьким. Это был самец, того возраста,
когда драконы обычно собираются в первый раз сбросить шкуру. Вся свита
замерла, словно пораженная громом, не в состоянии не только натянуть лук, но
и сдвинуться с места. Дракон же уставился на охотников: его глаза, обычно
зеленые, стали желтыми, и чудовище замахало крыльями. Конечно, он не улетел
бы от них, так как его крылья еще не были развиты (для этого он должен был
быть лет на 50 старше и перенести по крайней мере еще две линьки), но все же
детская перепонка, которая удерживает крылья чудовища вдоль тела, пока ему
не исполнится десять или двенадцать лет, уже отпала, и даже одного взмаха
крыла хватило, чтобы поднять такой ветер, что он вышиб главного ловчего из
седла и вырвал охотничий рог из его рук. Роланд оказался единственным, кто
не окаменел, и, хотя он был слишком скромным, чтобы похвастаться Саше тем,
как он вел себя в те минуты, его действия можно было назвать геройскими, а
может, это просто спортивный азарт? Азарт охотника, преследующего добычу?
Помедли Роланд хоть чуть-чуть - и дракон вполне мог зажарить всю
окаменевшую компанию охотников заживо. Но быстрые и точные действия короля
не допустили этого. Он выскочил на лошади вперед шагов на пять, быстро
натянул тетиву, положив на нее свою знаменитую стрелу, и выстрелил. Стрела
попала точно в цель - в маленькое мягкое пятнышко чуть пониже глотки дракона
(через это отверстие чудовище набирало воздух, чтобы потом выпустить языки
пламени из пасти). Чудовище, этот огромный червяк, упало замертво, выдохнув
перед смертью пламя такой силы, что загорелись все кусты вокруг. Охотники
быстро погасили пожар - кто водой, кто пивом, а кто просто помочился на
огонь, хотя мочились они, наверное, тоже чистым пивом, потому что, когда
Роланд отправлялся на охоту, свита всегда брала с собой огромное количество
пива - уж на что, а на пиво Роланд никогда не скупился. Итак, пожар был
потушен пивом через пять минут, дракона же разрубили и выпотрошили за
пятнадцать. И, несмотря на то, что туловище дракона было уже освобождено от
внутренностей, от его головы, точнее, от его ноздрей продолжал идти такой
жар, что на нем можно было, пожалуй, даже вскипятить чайник. Девятикамерное
сердце дракона, с которого капала кровь, торжественно преподнесли Роланду.
Он съел его сырым - таков был обычай - и признался, что никогда не пробовал
такого вкусного кушанья и, к сожалению, уже, наверное, больше не попробует.
Кто знает? Может быть, из-за съеденного сердца дракона Роланд
почувствовал себя таким сильным в тот вечер, когда вернулся с охоты. А
может, это была радость возбуждения охотой, радость осознания того, что, в
отличие от других охотников, Роланд повел себя находчиво, действуя быстро и
хладнокровно, в то время как остальные словно прилипли к своим седлам, кроме
главного ловчего, который прилип к земле, лежа на спине. Какова бы ни была
действительная причина хорошего настроения Роланда, когда Саша во время его
рассказа захлопала в ладоши и воскликнула: "Какой же ты молодец, мой
дорогой, мой любимый, мой храбрый муж!"- Роланд просто запрыгнул к ней в
постель. Саша приняла его с улыбкой и с широко раскрытыми глазами, в которых
отражался его триумф. Эта ночь была первой и единственной, когда Роланд
наслаждался объятиями своей жены, будучи абсолютно трезвым. Девять месяцев
спустя - по одной камере дракона на каждый месяц - в той же самой кровати
родился Питер. Королевство пышно праздновало это событие: у короля появился
наследник.
Вы, наверное, думаете (если вы, конечно, вообще взяли на себя труд
думать об этом), что после рождения Питера Роланд перестал принимать
странный зеленый напиток, который Флэгг регулярно готовил для него. Это не
так. Время от времени ему
хотелось доставить Саше удовольствие. Кое-где люди полагают, что только
мужчинам интимные отношения с женщинами доставляют удовольствие, а женщины
якобы только рады, если их оставляют в покое. Большинство жителей Дилэйна
таких странных мыслей не разделяло - так как совершенно справедливо считало,
что женщине не меньше, чем мужчине, приятен этот интимный акт, в результате
которого на свет появляются самые очаровательные на свете существа -
маленькие дети. Роланд понимал, что в этом отношении он мало уделяет
внимания жене, и решил, что будет стараться быть ласковым с женой как можно
чаще, даже если ему придется пить этот отвратительный на вкус напиток
Флэгга. Только одному Флэггу было известно, что король очень редко бывал в
спальне королевы.
Года через четыре после рождения Питера, в праздник Нового года, на
королевство Дилэйн налетел очень сильный снежный буран. Это была самая
сильная снежная буря за всю историю королевства, кроме, пожалуй, еще одного
случая, о котором я расскажу позже.
Флэгг, как всегда, готовил напиток для Роланда и, повинуясь каком-то
внутреннему порыву, который он сам себе так и не мог объяснить, сделал его
вдвое крепче обычного. Наверное, было что-то особенное в той снежной буре,
что заставило Флэгга сделать это. Может быть, Роланд, приняв питье, сделал
бы гримасу, как обычно (вкус был ужасный), а может быть, просто отставил бы
в сторону (так тоже бывало), но возбуждение и радость, вызванные этой
снежной бурей, были так велики, что передавались веем-веем празднующим тот
Новый год.
Праздник удался на славу. Было очень весело, и Роланд сильно опьянел.
Огонь, пылающий в камине, напомнил ему о пламени из ноздрей поверженного им
дракона, и он произнес несколько тостов, обращаясь к чучелу головы дракона,
которое висело на стене. Роланд выпил зеленое зелье залпом, и моментально
злой дух овладел им. Король сразу же покинул зал, где проходил праздничный
ужин, и пошел прямо в спальню к Саше. Пытаясь утолить свое желание силой, он
был груб с ней и сделал ей больно. Саша заплакала и взмолилась: "Пожалуйста,
муж мой, не надо..." "Прости меня", - пролепетал Роланд и тут же захрапел
рядом с ней, и оставался в полном беспамятстве целых двенадцать часов. Саша
потом никак не могла забыть тот странный запах, который исходил от Роланда,
когда он дышал. Это был запах гнилого мяса - запах смерти. "Что это он пил
или ел?"- с беспокойством подумала она. Больше Роланд не дотрагивался до
питья Флэгга. Тем не менее Флэгг был доволен. Спустя девять месяцев Саша
родила второго сына - Томаса, но при родах скончалась. Такие вещи случаются
иногда. И, конечно, хотя все у горевали по Саше, никто не удивился. Бывают
же такие случаи. На все воля Божья. Только два человека в королевстве знали
о настоящей причине смерти Саши: Анна Крукбрау, повитуха, и Флэгг,
королевский колдун. Флэггу, видимо, надоело, что Саша вмешивалась в те дела,
которые ее не касались и терпению Флэгга пришел конец.
Питеру было всего пять лет, когда не стало его матери. Он очень
тосковал по ней и вспоминал с любовью. Саша была ласковой и любящей матерью.
Но пять лет есть пять лет, и все воспоминания были не очень ясными и
определенными, а скорее расплывчатыми. Но один эпизод запомнился Питеру
очень ясно: это был тот случай, когда мама сделала ему замечание по поводу
его поведения. Много позже это происшествие сыграло в его жизни очень важную
роль.
А случилось все из-за салфетки. Каждое первое число пятого месяца по
календарю в королевстве устраивали пир по случаю завершения весенних
посадочных работ. Как только Питеру исполнилось пять лет, ему было разрешено
принять участие в пиршестве. По традиции, король должен был занять место во
главе стола, наследник престола - по правую руку от короля, а королева - на
противоположном конце стола.
Для маленького Питера это означало серьезное испытание. Он будет сидеть
далеко от матери, и она не сможет помочь управляться с едой во время
пиршества. Поэтому Саша решила дать ему заранее несколько наставлений, как
следует вести себя за столом. Ей хотелось, чтобы ее сын произвел впечатление
хорошо воспитанного мальчика, а также усвоил хорошие манеры. Саша
представляла себе, как трудно будет Питеру справиться с задачей самому,
потому что король-отец, хотя и будет рядом, не имеет ни малейшего
представления об этикете. Наверное, кто-то удивится, почему королева Саша
сама должна была заботиться о воспитании своего сына: неужели у принца не
было гувернантки? Была, и даже две. Неужели не было слуг в королевстве,
которые бы обслуживали только принца? Целые батальоны. Саша же, напротив,
старалась сделать так, чтобы все эти слуги и гувернантки находились как
можно дальше от Питера. Ей хотелось воспитать мальчика самой, пока она еще
могла что-то дать ему как мать. У нее имелись совершенно четкие принципы и
представления о воспитании сына. Саша нежно любила Питера и чисто
эгоистически хотела как можно больше времени проводить с ним, одновременно
сознавая всю ответственность и даже торжественность задачи, которая
досталась ей, матери принца. Этот маленький мальчик, ее сын, когда-нибудь
станет королем. Кроме этого, ей хотелось, чтобы Питер стал просто хорошим
человеком
- хороший человек будет и хорошим королем.
Пиршества, устраиваемые в королевстве, были не очень чопорными, и
нянюшек принца не заботило, как мальчик будет вести себя за столом. "Это
ведь будущий король!"- наверняка воскликнули бы они и были бы сильно
удивлены: как можно сделать замечание будущему королю из-за того, что он
что-то сделал не так за столом? "Подумаешь, мальчик опрокинул соусницу на
скатерть, или закапал брюки, или вытер руки об рубашку! Что из этого? Разве
давным-давно король Алан не вернул съеденное в свою тарелку, а потом, позвав
шута, не заставил его пробовать этот "вкусный горячий супчик"? Разве король
Джон во время пира не отрывал головы живой форели и не засовывал ее под
платье служанкам, подающим блюда за столом? И разве этот пир, как и все
прежние, не закончится тем, что все начнут кидать через стол друг в друга
остатками кушаний?" Несомненно, и этот пир закончится именно так, но к этому
времени Саша и Питер уже уйдут.
Что же касалось Саши, то ее искренне возмущала сама мысль о таком
отношении к этикету и поведению принца: "Подумаешь!" или "Что особенного?"
Она считала самым худшим из того, что могло бы привиться в сознании
мальчика, который по воле судьбы однажды станет королем. Поэтому Саша так
настойчиво учила Питера хорошим манерам и так внимательно наблюдала за ним
во время праздничного обеда. Позже, когда Питер был уже в кровати, Саша
пришла к нему поговорить перед сном. Поскольку она была хорошей матерью, она
сначала похвалила сына за достойное поведение за столом и за хорошие манеры,
что было справедливо, потому что Питер действительно вел себя за столом
почти безукоризненно... Но Саша знала, что если она не сделает ему замечание
сама, не поправит его, то никто не подскажет ему, что принц сделал что-то
неправильно. К тому же Саша была уверена, что, пока он еще боготворит ее как
мать, ее замечания и подсказки возымеют действие и пойдут на пользу, но
скоро ее влияние на сына кончится, поэтому после всех комплиментов она
произнесла осторожно:- Одно только замечание я вынуждена сделать тебе, мой
сын, потому что не хочу, чтобы когда-нибудь еще ты поступал точно так же.
Питер лежал в своей кроватке, внимательно глядя на нее своими
ярко-синими глазами:
- Какое, матушка?
- Ты забыл про салфетку, - сказала Саша, - так и оставил ее, не
развернув, у своей тарелки. Это меня очень огорчило. Ты ел жареного цыпленка
руками - это правильно, потому что все мужчины так делают, но когда ты
положил недоеденного цыпленка обратно на тарелку, ты - о ужас! - вытер
пальцы о рубашку, а это никуда не годится, мой мальчик!
- Да, но ведь отец, и Флэгг, и другие гости делали то же самое?!
- Ну и пусть! Мало ли как поступают Флэгг и другие гости! Какое тебе до
них дело? - воскликнула она так громко, что маленький Питер съежился в своей
кроватке. Он и испугался, и расстроился одновременно, ему было стыдно, что
эти яркие розы гнева на щеках матери расцвели по его вине.
- Все, что делает твой отец, - правильно, но он - король. Когда ты
станешь королем, то все, что ты будешь делать, тоже будет правильным. Но
Флэгг - не король, как бы он ни хотел этого, и все придворные - тоже не
короли, и ты еще не король, а просто маленький мальчик, который забыл, как
ведут себя хорошие мальчики.
Саша поняла, что ее сын испугался, и улыбнулась ему ласково, положив
руку ему на лоб.
- Успокойся, - сказала она, - все это мелочи, хотя и важные, потому что
когда-нибудь ты станешь королем. А теперь сбегай принеси свою грифельную
доску.
- Но ведь уже пора спать!
- Еще успеешь выспаться. Принеси свою грифельную доску.
Питер побежал за доской, Саша взяла кусочек мела, прикрепленный к
доске, и печатными буквами написала короткое слово - всего три буквы: GOD.
- Ты можешь прочитать это слово, Питер? - спросила она.
Мальчик кивнул. Он только начинал учиться читать и знал пока еще очень
мало слов. Но как раз эти буквы были знакомы ему, и он смог прочитать то,
что написала на доске мама.
- Это слово "Бог", - сказал он.
- Правильно, а теперь напиши это слово в обратном порядке, задом
наперед. Что получится?
- Задом наперед?.. - неуверенно произнес Питер и написал слово, ставя
буквы в обратном порядке, при этом они неумело спотыкались одна о другую, в
отличие от аккуратных букв, выведенных рукой его матушки. Написав слово DOG,
Питер очень удивился, что мог прочесть и его.
- "Пес"! Мама, получилось: "Пес!"
- Да, пес, - произнесла Саша, но с такой печалью и горечью в голосе,
что радостное возбуждение Питера тут же погасло.
- Это, - Саша показала сначала на слово "Бог", а потом на слово "Пес",
- две
стороны человеческой натуры. Никогда не забывай об этом, потому что
когда-нибудь ты станешь королем, а короли... короли всегда величественны.
Все короли становятся великими, сильными и неприступными, совсем как драконы
после того, как в девятый раз сменят кожу, то есть достигнут зрелости.
- Но ведь отец - совсем невысокого роста и не очень сильный... (Роланд,
кстати, был небольшого роста и кривоногий. К тому же его украшал еще
огромный живот, благодаря большому количеству пива и меда, которые он
частенько употреблял).
Саша улыбнулась:
- Да, это так, но короли растут и превращаются в неприступных великанов
совсем незаметно, сынок. Сразу же, как только они примерят на свою голову
корону и возьмут в руки скипетр на площади Иглы.
- Да? - Питер округлил глаза от изумления. Он подумал про себя, что их
разговор завел их слишком далеко от его неудачи с салфеткой на пиру, но
ничуть не сожалел об этом, потому что это оказался необыкновенно интересный
для него разговор.
Кроме того, он уже решил про себя, что никогда больше не забудет про
салфетку: если это так важно для матушки - будет важно и для него.
- О да! - продолжала Саша. - Короли вырастают в таких огромных и
сильных, что им нужно почаще быть внимательными и осторожными по отношению
ко всем Dog (англ.) - Пес, собака, остальным. Из-за своей величины большой
человек может легко раздавить человека поменьше и послабее его - даже не
заметив этого. Так, просто потому что, прогуливаясь, был небрежен, неловко
повернулся, неосторожно сел, да еще и не на то место. Плохие короли
поступают так довольно часто. Даже хорошим королям не удается избежать таких
случаев.
- Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, мама.
- Тогда послушай еще минутку, - она снова обратилась к грифельной
доске, постучав по ней. - Наши проповедники утверждают, что наши души
состоят из двух половинок: одна половинка - это частица Бога в нас, а вторая
половинка отдана хромому старику на костяной ноге с раздвоенной стопой.
Знаешь, кто этот старик?
- Это дьявол.
- Да, но существуют дьяволы и в жизни, не только в сказках. Плохие люди
больше похожи на собак, чем на дьяволов. Собаки дружелюбны, но глупы, совсем
как большинство мужчин и женщин, когда они пьяны. Когда собаки возбуждены и
сбиты с толку, они начинают кусаться; когда люди взбудоражены и сбиты с
толку - они могут начать драться. Почему собаки считаются лучшими друзьями
человека? Да потому что они преданы человеку. Но если пес - точная копия
своего хозяина, это значит, что хозяин - плохой человек. Так я думаю.
Собаки могут быть и бесстрашными, и трусливыми. Твой пес может залаять
в темноте, а может и убежать от опасности, поджав хвост. Собака лижет руки
своему хозяину независимо от того, плохой он человек или хороший. Она ведь
не знает разницы между добром и злом. Пес будет есть помои, объестся, его
стошнит тем, что его желудку не под силу переварить, но, освободив часть
желудка, он вернется опять за новой порцией помоев...
Саша помолчала с минуту, думая, вероятно, о том, что происходило в тот
момент на дворцовом пиру: мужчины и женщины перепились и помирают со смеху,
бросая друг в друга остатки обильных угощений, время от времени
отворачиваясь от стола, чтобы освободить переполненный желудок, даже не
вставая со стула.
В этом Роланд был похож на всех прочих, и Саша очень огорчалась из-за
этого. Но она не бранила мужа и не настраивала себя против, а принимала его
таким, каким он был. Он смог бы пообещать ей, что изменится, только для
того, чтобы сделать Саше приятное, а может быть, он даже и изменился бы...
Но тогда Роланд не был бы самим собой...
- Ты понимаешь меня, сынок? - спросила Саша задумчиво.
Питер кивнул.
- Прекрасно! А теперь скажи мне: собакам нужны салфетки?
Чувствуя себя униженным и заливаясь краской от стыда, Питер молча
уткнулся взглядом в стеганое покрывало своей постели и покачал головой в
знак отрицания. Было очевидно, что разговор не так уж и далеко ушел от
неприятной для него темы.
Оттого, что этот вечер был таким напряженным для Питера, и оттого, что
он уже очень устал, слезы моментально затуманили ему глаза и покатились по
щекам. Он отчаянно сопротивлялся подступившим рыданиям, и ему все-таки
удалось запереть их в груди.
Саша все видела и не могла не восхититься мужеством мальчика.
- Не надо, не плачь из-за салфетки, мой милый, я не хотела тебя обидеть
и не этого добивалась...
Она встала, ее большой живот выдавался далеко вперед - Томас должен был
родиться со дня на день.
- Я довольна твоим поведением и считаю его достойным подражания. Любая
мать в королевстве гордилась бы таким сыном, как ты. Мое сердце полно
восхищения тобой.
Я мать настоящего принца. Хотя это довольно трудная обязанность, но
ведь изменить ничего нельзя, да я и не хотела бы ничего менять, даже если бы
и могла. Но помни, что когда-нибудь чьи-то жизни могут зависеть не только от
твоих поступков, но и от твоих неожиданных желаний или даже просто от
сновидений, которые будут приходить к тебе по ночам. Возможно, что на жизни
твоих подданных и не повлияет твоя привычка пользоваться салфеткой после
еды, а может быть, и повлияет... Кто знает? Бывали случаи, когда люди теряли
жизнь по причинам куда менее значительным... Поэтому все, о чем я тебя
прошу, - это всегда помнить про лучшую половинку твоего существа, половинку,
которая принадлежит Богу. Ты обещаешь мне это, Питер?
- Да, мама, - ответил Питер.
- Вот и прекрасно! - Саша легко и ласково поцеловала сына. - Как
хорошо, что мы оба молоды -и я, и ты. И у нас еще будет полно возможностей,
чтобы поговорить о таких вещах, когда ты чуть-чуть подрастешь и поумнеешь.
Больше они никогда не разговаривали так, и Питер запомнил этот урок на
всю жизнь. Он всегда пользовался салфеткой, даже когда никто вокруг не делал
этого.
И вот Саши не стало. И хотя в этом повествовании ей отведено немного
места, есть нечто, что вы обязательно должны знать про нее, вернее, про ее
игрушечный кукольный домик.
Этот игрушечный домик был очень большим и очень красивым, почти как
замок - только в миниатюре. Когда пришло время замужества, Саша изо всех сил
старалась делать вид, что она рада и ей весело, хотя на самом деле -
грустила. Она грустила, потому что ей приходилось расставаться со всем
дорогим, что окружало ее в родном доме в Западном графстве. Саша
беспокоилась, нервничала и даже призналась своей матушке: "Я ведь никогда не
была замужем и не знаю, понравится ли мне это?" Из всех своих игрушек и
детских привязанностей, которые она оставила дома, труднее всего ей было
расставаться с игрушечным домиком для кукол. Он был у нее с самого детства,
и она очень скучала по нему.
Роланд же был человеком добрым, и узнав об этом, нашел мастера, который
смог бы сделать такой же домик для Саши. Надо сказать, что Роланд тоже
немножко боялся женитьбы, поскольку тоже не был до этого женат ни разу и
беспокоился о том, как сложится их с Сашей совместная жизнь.
Мастера, которого нашел Роланд, звали Квентин Эллендер. Его считали
лучшим во всем королевстве.
"Я хочу, чтобы этот игрушечный домик был даже лучше того, что Саша
оставила дома, - сказал Роланд мастеру, - и чтобы она, взглянув на него,
забыла о своем старом домике навсегда".
Со стороны Роланда было, конечно, глупо желать этого, потому что никто
и никогда не забывает любимую игрушку - игрушку, которая доставляла столько
радости в детстве, чем бы ее ни пытались заменить потом. Вот и Саша так
никогда и не смогла забыть свой старый, любимый игрушечный кукольный домик.
Хотя была в восторге от нового. И неудивительно. Любому, если он только не
полный дурак, понравился бы новый домик. Все, кто видел его, признавали
единодушно, что это самое лучшее творение рук мастера Эллендера. Домик был
деревенский, очень похожий на тот, в котором Саша жила с родителями в
Западном графстве. Все внутри было крошечным, но сделано так искусно, что
казалось настоящим. И вправду, все вещи внутри домика действовали: плита
по-настоящему нагревалась, и на ней можно было готовить еду крошечными
порциями. Если вы в печь положите кусочек угля - не больше, чем спичечный
коробок, - печь будет гореть весь день. А если вы своими большими неумелыми
пальцами полезете на кухню и дотронетесь случайно до плиты - можете
обжечься.
Разумеется, в домике не было ни водопроводных кранов, ни туалетов со
спускающим воду бачком - в королевстве Дилэйн о таких вещах не знали, да и
по сей день, наверное, еще не знают. Но если вы аккуратны, то смогли бы
накачать воду крошечным насосом, который стоял тут же, размером с ваш
указательный палец, не больше. В домике была даже маленькая пошивочная
мастерская с прялкой, на которой можно было прясть. Ткацкий станок тоже
работал. В гостиной стояли клавикорды, звучавшие по-настоящему, и дом
наполнялся музыкой, если вы касались клавиш обычной зубочисткой. Все, кто
видел это чудо, были в восторге, и уж кто кто, а Флэгг, наверняка, приложил
здесь руку. Потому что, когда Флэгг слышал рассказы о чудесном домике, он
молчал и только улыбался. Он, кстати, не имел к домику никакого отношения -
и даже считал его глупой затеей, но был убежден, что для того, чтобы
достигнуть величия, совершенно необязательно расхваливать себя и
претендовать на какие-то исключительные заслуги. Порой достаточно просто
выглядеть умным и выразительно молчать.
В кукольном домике Саши были постланы настоящие шерстяные ковры, на
окнах висели плюшевые портьеры, посуда была из настоящего фарфора,
холодильная камера по-настоящему охлаждала продукты. Деревянные панели в
прихожей и в гостиной были сделаны из мореного дуба, окна застеклены, а
парадную дверь украшал цветной витраж.
В общем, это был самый замечательный, самый веселенький и самый уютный
домик, о котором любой ребенок мог бы только мечтать.
Саша захлопала от радости в ладоши, когда его преподнесли ей на
свадебной церемонии, и была от всей души благодарна Роланду за такой
подарок. Позднее она навестила Эллендера в его мастерской, чтобы
поблагодарить, и низко поклонилась ему - жест неслыханный по тем временам: в
такой день, да еще в таком возрасте, королевы никогда не кланялись простым
мастерам. Роланд был доволен, Эллендер, зрение которого заметно ухудшилось,
пока он работал над домиком, был очень и очень растроган.
Несмотря на всю свою прелесть, новый домик не смог вытеснить из сердца
Саши простенького по сравнению с новым, но очень милого старого кукольного
домика, который Саша оставила дома. Она уже не проводила дождливые вечера в
играх с этим домиком как было раньше, когда ей было даже 15 или 16 лет:
переставляя мебель, затапливая печку, наблюдая, как из трубы идет дым,
представляя, будто в доме идут приготовления к великому чаепитию или к
грандиозному ужину в честь королевы. На это, правда, была довольно простая
причина: неинтересно представлять, что ты королева, если ты на самом деле
королева. И, может быть, была и другая причина, явившаяся причиной всех
причин. Саша выросла и поняла, что быть взрослой совсем не так интересно,
как она представляла себе, когда была еще девочкой. Раньше она думала, что в
один прекрасный день ей придется принять очень тяжелое решение и убрать
подальше все свои милые детские игрушки и талисманы. Но случилось не так.
Саша поняла, что просто потеряла всякий интерес к ним. Он постепенно угасал,
и многолетняя пыль покрыла все яркие радости детства. Они были навсегда
забыты.
У Питера, этого маленького мальчика, который когда-нибудь должен был
стать королем, было очень много игрушек. Дюжины - нет, что я говорю, -
тысячи игрушек, если уж быть правдивым до конца. У него были сотни оловянных
солдатиков, и Питер мог устраивать с ними целые сражения. А множество
игрушечных лошадок, шары, мячи, игры, биты и ворота для крикета и много
всяких других забав? Например, ходули - когда он вставал на них, то
становился ростом в целых пять футов. Еще у него был волшебный попрыгунчик
на пружине. Питер обожал скакать на нем, а уж бумаги для рисования было
сколько хочешь, хотя в то время достать бумагу было очень трудно, и даже не
все богатые люди могли позволить себе такую роскошь.
Но из всех игрушек, которые были у мальчика в замке, больше всего он
любил мамин игрушечный домик для кукол. Ведь он никогда-никогда не видел
того домика, что остался в Западном графстве, поэтому этот кукольный домик
был для него самым лучшим из всех игрушечных домиков. Он готов был сидеть
около домика часами, когда на улице лил бесконечный дождь или когда зимняя
вьюга, дохнув стужей, наметала глубокие сугробы везде и всюду.
Когда Питер заболел ветрянкой, слуга приспособил к его кровати
специальный столик, на который поставил кукольный домик, чтобы мальчику было
удобно играть. Питер почти без перерыва занимался этой игрушкой до тех пор,
пока не поправился.
Ему нравилось представлять маленьких человечков, которые якобы живут в
этом домике или приходят туда в гости. Иногда его фантазия рисовала этих
человечков так отчетливо, что мальчику казалось, что он слышит голоса
маленьких обитателей и действительно видит их. Он часто сам за них говорил,
меняя голос и интонации, и сам выдумывал их. Все они были членами большой
королевской семьи, самого короля звали Роджером, он был смелым и сильным
(хотя и не очень высокого роста и со слегка кривыми ногами). И однажды этот
король даже убил дракона. Его милую жену звали Сарой, а их маленького сына -
Пети. Король с королевой очень любили своего сына, и он тоже просто обожал
своих родителей. Питер, конечно, выдумал и слуг, которые должны были
поддерживать порядок в доме: застилать постели, запасать уголь для печи и
разжигать ее вовремя, приносить воду, готовить еду, чинить одежду. А уж
поскольку истории, связанные с домиком, сочинялись мальчиком, то все они
были несколько более кровожадными по сравнению с теми сказками, которые
придумывала Саша, когда еще девочкой играла с кукольным домиком.
Например, в одной из этих придуманных Питером историй андуанские пираты
окружили дом, собираясь пробраться внутрь и перебить всю королевскую семью.
Произошло сражение. Очень много пиратов было убито, но в конце битвы их все
равно оказалось слишком много. И они пошли в последнюю атаку. Но как раз
перед самой атакой подоспела славная королевская гвардия - ее роль исполняли
оловянные солдатики Питера - и перебила всех андуанских морских собак одного
за другим.
А в другой истории драконы устроили себе гнездо в одном из близлежащих
лесов (чаще всего ближайшим лесом било темное место под Сашиным диваном
около окна) и собирались спалить дом своим огненным дыханием. Но король
Роджер и Пети отправились в лес и перебили драконов всех до единого. "Они
дрались с драконами до тех пор, пока земля не почернела от их ледяной
крови", - так за ужином рассказывал Питер отцу про сражение, чем привел
Роланда в восторг.
После смерти Саши Флэгг заявил Роланду, что мальчику неприлично играть
с кукольным домиком.
- Можно надеяться, что он и не станет изнеженным мальчиком. А вдруг и
станет!? А уж если народ узнает, что принц играет в куклы - что уж тут
хорошего, - предостерегал Флэгг короля. А возможность того, что об этом
узнают в королевстве, конечно, была. Замок был полон слуг. Слуги знали и
видели все и, конечно, сплетничали.
- Но ведь ему только шесть лет! - взмолился Роланд, смущаясь. Он всегда
чувствовал себя неловко, разговаривая с Флэггом, лицо которого, бледное и
какое-то голодное, было спрятано глубоко под капюшоном.
- Шесть лет - это как раз тот возраст для мальчика, когда ему следует
начинать постигать все те науки и искусства, которые пригодятся ему в
будущем, - произнес Флэгг бесстрастно. - Подумайте об этом хорошенько, но в
любом случае любое Ваше решение будет одинаково правильным.
"Подумайте об этом хорошенько" - таковы были слова Флэгга. Но ведь
Роланд только и занимался, что думал и думал об этом. Я даже могу с
уверенностью сказать, что за время своего более чем двадцатилетнего
правления Роланд ни над чем так сильно не задумывался, как над этой самой
привязанностью Питера к игрушечному домику. Вам это может показаться
странным, если вы представите себе, какими делами приходилось заниматься
королю. Все это были значительные, весомые проблемы, такие, например, как
введение налогов на один вид деятельности и отмена на другой, или же:
объявлять войну, а может быть, не объявлять? Казнить или миловать?
Как же можно тогда ставить наравне с этими вопрос о том, разрешать ли
принцу играть с кукольным домиком или не разрешать? Так вот, судите об этом
сами. Может быть, и можно. Я только хотел бы признаться вам, что Роланд не
был самым умным королем из тех, которые когда-либо правили королевством
Дилэйн. Умственный процесс давался ему с трудом. Роланду казалось, что
огромные валуны .ворочаются у него в голове. Глаза начинали слезиться, а в
висках стучало. И .стоило только глубоко задуматься, как нос тут же
закладывало, и он не мог нормально дышать. Короче говоря, думать Роланду
было противопоказано.
Когда он, будучи еще мальчиком, писал сочинения или делал письменные
работы по математике и истории, у него сразу начинала болеть голова, да так
сильно, что ему разрешали обычно сдать работы незавершенными и идти
заниматься любимым делом. А любимым делом Роланда была охота.
Роланд очень старался быть хорошим королем, но он подспудно чувствовал,
что никогда не сможет быть ни достаточно хорошим, ни достаточно умным, чтобы
решить все проблемы в королевстве, или чтобы хотя бы принять правильное
решение, когда это требовалось. Ведь Роланд понимал, что если он примет
неверное решение, кто-то невинно может пострадать, чего он никак не хотел.
Если бы он услышал то, что Саша рассказывала Питеру про королей после
торжественного ужина в замке - он бы полностью был согласен с ее мнением.
Короли на самом деле отличались от своих подданных по разуму и величию -
иногда были во много раз больше и значительней остальных.
А Роланду хотелось быть меньше и незаметнее. Если вы когда-нибудь
задумывались о том, соответствуете ли вы своему месту, положению в обществе,
а также о том, хорошо или плохо вы справляетесь с задачами, которые вам
приходится решать, - тогда вы поймете, как себя чувствовал Роланд. Но о чем
вы, возможно, не догадываетесь, так это о том, что из-за таких мыслей и
сомнений человек начинает сам себя есть. Даже если ощущение, что вы
недостаточно хороши для выполнения какой-то работы, и не соответствует
действительности, очень скоро может случиться так, что это станет правдой и
вы действительно не будете в состоянии выполнять эту работу. Как раз это и
случилось с Роландом, и с годами он все чаще и чаще стал полагаться на
Флэгга. Его иногда беспокоила мысль о том, что фактически королем является
Флэгг, а не он. Но эти тревоги терзали его только по ночам. Днем он был
благодарен Флэггу за поддержку.
Если бы не Саша, Роланд как король был бы намного хуже. Но тихий,
ласковый голосок, который успокаивал короля по ночам, когда бессонница
мучила его, очень часто был более правдивым, чем те голоса, которые Роланд
слышал от своих подхалимов днем.
В действительности же королевством управлял Флэгг, а Флэгг был очень
дурным человеком. Нам, к сожалению, придется много раз встречаться с ним в
этом долгом повествовании. Но сейчас я с удовольствием прощаюсь с ним. Пусть
себе удаляется подальше.
Саша смогла немного ослабить влияние Флэгга на короля. Советы, которые
она давала Роланду, были, как правило, справедливые и практичные, и исходили
от доброго сердца. Флэгг же делал все наоборот. Саше никогда не нравился
Флэгг - он в королевстве не мог нравиться никому: многие в ужасе содрогались
только от одного его имени, но Саша никогда явно не выражала своей
неприязни. Возможно, она относилась бы к Флэггу намного хуже, если бы знала,
как внимательно и с какой ядовитой и все растущей ненавистью Флэгг наблюдает
за ней, не пропуская ни одного ее шага.
Однажды Флэгг уже совсем было решился отравить Сашу. Это случилось
тогда, когда ей удалось уговорить Роланда помиловать двух дезертиров из
армии короля, которых Флэгг хотел видеть обезглавленными на площади Иглы.
Дезертирство - дурной пример, и если не наказать одного или двух в полной
мере за провинность, то дисциплины в армии не будет. Единственный способ
положить конец дезертирству - сурово наказать нарушителей, публично
обезглавив их. Тогда все, кто только помышлял о дезертирстве, будут смотреть
на отрубленные головы вытаращенными глазами и призадумаются над всей
серьезностью службы королю. На дезертирство вряд ли кто-нибудь решится.
Саша, однако, узнала от своей служанки о причине, по которой солдаты
нарушили армейский режим и о которой Роланд не догадывался. Оказывается,
мать старшего мальчика-солдата серьезно заболела. В семье же, кроме него,
было еще три младших брата и две совсем маленькие сестренки. Если бы солдат
не ушел из лагеря и, нарубив дров, не принес их в свой дом, чтобы затопить
печь и обогреть семью, все они могли умереть от холода (зима в Дилэйне
обычно была очень суровой). А младший солдат ушел со старшим просто по
дружбе, чтобы помочь. Они кровью поклялись друг другу в дружбе. Без младшего
солдата старший справился бы с заготовкой дров на всю зиму, наверное, недели
за две, а то и больше. А так им хватило шести дней.
Случай дезертирства по этой причине сразу же стал выглядеть иначе.
Роланд сам испытывал большую привязанность к матери, нежно любил ее и был
уверен, что смог бы с легкостью отдать свою жизнь ради ее спасения. Он
расспросил подробно обо всем, что произошло, и убедился, что Саша была
права. Роланд также узнал, что солдаты убежали из лагеря только тогда, когда
старший сержант, садист, в очередной раз отказался доложить начальству
просьбу двух солдат о предоставлении им краткосрочного отпуска по семейным
обстоятельствам.
И вот, несмотря на то, что им обоим грозил трибунал, они оба вернулись
в лагерь, как только нарубили достаточно дров.
Роланд помиловал солдат. Флэгг же, когда узнал о помиловании,
улыбнулся, кивнув в знак согласия, и произнес: "Воля вашего величества есть
воля королевства Дилэйн". Ни за какое золото мира Флэгг не дал бы Роланду
возможности увидеть, какая буря негодования и злости закипела у него внутри.
В королевстве же очень радовались тому, что Роланд помиловал солдат, и
хвалили своего короля, потому что очень многим были известны обстоятельства
дезертирства, ну а те, кто ничего не знал о них, быстро узнали и славили
короля за доброе сердце. После того, как Роланд объявил о помиловании
дезертиров, об этом его мудром и чутком поступке в королевстве вспоминали
долго, и особенно тогда, когда он принимал менее гуманные законы, чаще всего
по настоянию Флэгга.
Но колдуна это мало беспокоило. Он хотел, чтобы дезертиров казнили, и
их бы казнили, если бы не вмешалась Саша. Почему Роланд не выбрал себе
другую жену? Он ведь ни одну из невест, представленных Флэггом, не знал
раньше, и женщины не интересовали его. Да, Флэгг улыбался, когда услышал о
помиловании, но в глубине души поклялся, что будет первым, кто придет на
похороны Саши.
В тот самый вечер, когда Роланд подписал указ о помиловании, Флэгг
отправился в свою мрачную лабораторию в подвале. Он над л на руку
специальную перчатку и достал из клетки смертельно ядовитую самку паука. Он
держал ее там целых двадцать лет и скармливал ей новорожденных мышей. Причем
мыши эти, перед тем как попадали к паучихе, были уже отравлены. Флэгг делал
это для того, чтобы еще больше усилить действие яда паучихи, хотя яд этого
вида пауков, вы не поверите, был сверхсильным и действовал моментально.
Паучиха была красного цвета, совсем как кровь, и размером с крысу. Ее
жирное туловище колыхалось от избытка яда, яд капал с жала прозрачными
каплями, которые тут же прожигали рабочий стол Флэгга, оставляя на его
поверхности дымящиеся дыры.
- А теперь, моя крошка, ты должна умереть и убить королеву, - прошептал
Флэгг и сжал паучиху в кулаке. Перчатка была сделана из волшебной стальной
сетки с шипами, которая не пропускала яда - тем не менее, когда вечером
Флэгг лег спать, руку дергало, она опухла и покраснела.
Яд из раздавленной паучихи Флэгг нацедил в бокал, добавил в него
коньяку и размешал. Когда он вынул из бокала ложку, которой размешивал
адскую смесь, то увидел, что ее покорежило.
"Королева сделает маленький глоток и тут же упадет замертво - смерть
наступит быстро, но будет очень мучительной", - думал Флэгг не без
удовлетворения.
У Саши была привычка выпивать перед сном рюмку коньяка, чтобы лучше
заснуть.
Флэгг позвонил слуге, чтобы тот пришел и отнес напиток королеве.
Саша и не догадывалась, как близко смерть подошла к ней в тот вечер.
Буквально минуту спустя после того, как Флэгг приготовил смертельное
питье, и перед тем, как слуга постучал в дверь, колдун вдруг вылил
содержимое бокала в сливное отверстие на полу, которое находилось в центре
комнаты, и услышал, как жидкость, шипя, пробивает себе путь и стекает в
трубу. Когда шипение стихло, Флэгг швырнул хрустальный бокал в дальний угол
с такой силой, что тот разлетелся на кусочки, как
бомба.
Слуга постучал в дверь, и Флэгг впустил его. "Я разбил бокал, - сказал
он, показывая на сверкающие осколки в углу. - Убери, только веником, идиот!
Если дотронешься до осколков, то пожалеешь!"
Флэгг решил вылить яд в последний момент потому, что понял, что может
быть разоблачен. Если бы Роланд хоть чуточку меньше любил свою королеву,
Флэгг все-таки рискнул бы опробовать яд на ней. Но он испугался, что Роланд,
измученный болью из-за потери любимой жены, не успокоится до тех пор, пока
не найдет убийцу и не казнит его, водрузив отрубленную голову на самый пик
Иглы. Уж он постарается сделать так, чтобы это преступление не осталось
безнаказанным, независимо от того, кто его совершил. Найдет ли он тогда
убийцу? Флэгг решил, что может найти. Ведь Роланд был сильным и опытным
охотником.
Итак, Саше на этот раз удалось избежать смерти благодаря любви своего
мужа и из-за страха Флэгга перед этой любовью.
А между тем Флэггу удалось сохранить свое положение советника короля по
главным вопросам, то есть остаться ближе всех к уху короля.
Что же касается игрушечного домика для кукол, то здесь, можно сказать,
выиграла Саша, но Флэггу позднее все же удалось отделаться от нее.
Вскоре после того, как Флэгг позволил себе неодобрительные высказывания
по поводу кукольного домика и изнеженного мальчика из королевской семьи,
Роланд тайком пробрался в будуар умершей королевы, чтобы понаблюдать за тем,
как его сын играл с игрушечным домиком. Король стоял в дверном проеме,
нахмурив брови: он напряженно думал, что было совершенно нетипично для него,
а это означало, что огромные валуны медленно ворочались у него в голове, и
нос заложило, и трудно стало дышать.
Он заметил, что Питер благодаря домику придумывает и рассказывает сам
себе истории, и очень правдоподобные, из жизни королевства. Эти истории
совсем не походили на слюнявые, капризные девчачьи сказки, а рассказывали
про сражения с драконами, про армию, про гром и молнию - в общем, все, что
было близко даже сердцу самого короля. Он понял, что ему очень хочется
вместе с сыном играть в его игры или помочь мальчику выдумывать еще более
интересные сюжеты и захватывающие истории, в которых приняли бы участие все
члены семьи, которые проживали в домике.
Главное, что понял для себя Роланд в тот день, - это то, что Питер
играл с домиком, чтобы сохранить живой образ матери в своем сердце, и Роланд
был очень рад этому и мысленно похвалил сына, потому что сам очень скучал по
Саше. Иногда он чувствовал себя таким одиноким, что ему хотелось плакать.
Хотя... короли ведь не плачут, и что из того, что после смерти Саши он один
или два раза просыпался на подушке, мокрой от слез?
Король так же тихо вышел из комнаты, как и вошел. Питер так и не
заметил отца. Всю следующую ночь Роланд не мог заснуть, думая о том, что он
видел утром, и хотя Роланду было достаточно трудно выносить неодобрение
Флэгга, тем не менее утром он встретился с колдуном наедине и, не колеблясь,
сказал ему, что тщательно обдумал привязанность Питера ц решил позволить
мальчику играть с домиком столько, сколько тому захочется, и это, он уверен,
пойдет принцу только на пользу.
Высказав это напрямик, Роланд откинулся в кресле и приготовился
отражать атаку Флэгга. Но атаки не последовало. Флэгг лишь поднял брови.
Роланду едва удалось заметить это движение: мешал капюшон, который постоянно
скрывал лицо колдуна.
- Ваша воля, сир, есть воля королевства. - По тону голоса Роланд понял,
что Флэгг не одобряет решения короля, но и не собирается обсуждать его.
И король сразу почувствовал облегчение от того, что отделался так
дешево. Уже позже, днем, когда Флэгг предложил королю повысить налоги с
фермерских хозяйств Восточного графства, несмотря на засуху, из-за которой
год назад у них погиб почти весь урожай, Роланд поспешно согласился на это.
По правде говоря, колдун считал маловажным то, что в таком деле, как
игры принца с кукольным домиком, он не добился успеха. И Роланд, этот старый
глупец, каким его считал Флэгг, не последовал совету. Зато в более серьезном
деле - таком, как повышение налогов, Флэгг настоял на своем.
У колдуна был и более серьезный секрет, который очень радовал его: ему
ведь все-таки удалось лишить Сашу жизни.
В те времена, когда роженицу, будь то королева или любая другая дама
благородного происхождения, укладывали в постель, чтобы принять роды, то
обычно звали повитуху. Ведь все врачи были мужчинами, а мужчинам не
позволялось присутствовать при родах. Когда родился Питер, то роды принимала
повитуха Анна Крукбрау с улицы под названием Третья Южная аллея. Ее позвали
к Саше и тогда, когда пришло время
рожать Томаса. Анне было за пятьдесят, и она была вдовой, когда Саша
рожала во второй раз. У повитухи был свой собственный сын, который в
возрасте 20 лет вдруг заболел болезнью, которая была известна в народе как
трясучка. Это была тяжелая и мучительная болезнь, которая неизбежно
приводила к смерти после нескольких лет страданий.
Анна Крукбрау очень любила своего мальчика, и после того, как она
испробовала все средства, чтобы вылечить его, и убедилась в их
бесполезности, она обратилась к Флэггу.
Это все произошло 10 лет назад, в то время, когда принца не было еще и
в помине, и Роланд еще был холостяком. Флэгг принял Анну Крукбрау в одной из
своих темных подвальных комнат рядом с тюрьмой. Во время беседы смущенной
женщине приходилось время от времени слышать приглушенные крики и стоны
заключенных, которые были заперты в камерах, не видя солнца по несколько
лет. Она, содрогаясь, думала о том, что если камеры заключенных так близко,
значит, камеры пыток тоже были рядом. Вид апартаментов самого Флэгга также
не давал возможности развеселиться и чувствовать себя свободной. Весь пол
был изрисован разноцветными мелками. Рисунки казались очень странными,
потому что, когда Анна моргала, казалось, что рисунки менялись. В клетке,
подвешенной на длинной черной цепи от наручников, сидел двухголовый попугай
и время от времени кричал или разговаривал сам с собой: одна голова говорила
- другая слушала. Разные книги о магии хмуро смотрели на Анну со стен жилища
колдуна, а пауки вертелись и плели паутину по темным углам. Из лаборатории
доносились запахи странных химических смесей. Тем не менее, заикаясь, она
рассказала о своей печали Флэггу и с дрожью ожидала ответа знаменитого мага.
- Я вылечу твоего сына, - наконец произнес колдун.
Уродливое лицо Анны Крукбрау преобразилось от радости.
- Господин мой! - воскликнула повитуха. - О, Господин мой! - произнесла
она еще раз, не в состоянии сказать ничего больше.
Бледное лицо Флэгга под капюшоном оставалось безразличным, холодным и
отчужденным - и Анна испугалась опять.
- Чем ты отплатишь мне за такое чудо? - спросил Анну Флэгг.
- Всем чем угодно! - воскликнула она и была права. Она была
действительно готова отдать все все, лишь бы сын был здоров опять. - Я отдам
все, Флэгг, - подтвердила еще раз Анна.
- Я попрошу об одном одолжении. Исполнишь ли это?
- О, с радостью.
- Пока я не знаю, какой будет моя просьба, но когда время придет - я
буду знать.
Анна встала перед Флэггом на колени, и он склонился над ней. Капюшон
упал с его головы и обнажил голову: лицо Флэгга было очень страшным - белое
лицо мертвеца с черными дырами вместо глаз.
- Если же ты откажешься сделать то, о чем я тебя попрошу, когда придет
время...
- Нет, нет, я не откажусь! Я не откажусь, мой Господин, мой повелитель.
Я клянусь добрым именем моего мужа!
- Хорошо, приведи ко мне своего сына завтра вечером, когда стемнеет.
На следующий день вечером Анна привела бедного мальчика, как и
договорились. Он дрожал и трясся, голова безвольно болталась на шее, вращая
глазами. По подбородку текла слюна.
Флэгг подал Анне чашку со снадобьем темносливового цвета и сказал:
- Пусть он выпьет это до дна, хоть это и обожжет ему рот, и уведи этого
глупца подальше от моих глаз.
Она что-то пробормотала. Мальчик затрясся сильнее, делая усилие, чтобы
кивнуть головой. Он выпил зелье и согнулся вдвое, вскрикнув от боли.
- Убери его отсюда, - повторил Флэгг.
- Да, убери его отсюда! - воскликнула одна голова попугая.
Анна привела сына домой, будучи почти уверенной, что Флэгг отравил
мальчика и он умрет. Однако на следующее утро трясучка прошла, и сын
выздоровел.
Прошли годы.
И вот, когда Саше пришло время рожать Томаса, Флэгг позвал Анну
Крукбрау и что-то шепнул ей на ухо. Они в комнате были одни, но тот приказ,
который Флэгг отдал Анне, лучше было произнести шепотом - таким страшным он
показался Анне. Она побледнела, вспомнив предупреждение Флэгга: "Если ты
откажешься..."
Почему бы королю и не иметь еще одного ребенка? У нее-то только один
сын, и больше не будет. А король.... король ведь может жениться еще раз и
иметь больше детей. В Дилэйне женщин много.
Итак, она отправилась к Саше принимать роды, стала подбадривать ее, а в
критический момент маленький ножик блеснул в ее руке, и никто не видел, как
она сделала маленький разрез. А в следующий момент повитуха стала торопить
Сашу: "Тужься, моя королева, тужься сильнее, ребенок уже показывается!" Саша
понатужилась - и Томас вышел так легко, как будто спустился на санках с
горки. Но Саша стала
заливаться кровью. И через десять минут после того, как родился Томас,
его мать умерла.
Итак, Флэгга не очень беспокоило то, что он фактически проиграл в
вопросе с кукольным домиком. Что было для него важнее, так это то, что
Роланд старел и королева больше не стояла на пути Флэгга. Теперь Флэггу
предстояло выбрать будущего короля: кто из двух сыновей Роланда лучше
подойдет для этой роли - вот что занимало его мысли.
Питер, конечно, был старшим, но это ничего не значило. Питера можно
было убрать со временем, если окажется, что он не будет соответствовать
требованиям и целям Флэгга. Он ведь всего-навсего ребенок и не сможет
защитить себя.
Я уже говорил вам, что Роланд никогда так сильно не задумывался за
время своего правления ни над одним вопросом, как над тем, что мучил его
ночами: разрешать или не разрешать Питеру играть с кукольным домиком Саши,
который с таким мастерством изготовил для нее мастер Эллендер. Я также
упоминал, что в результате долгих размышлений Роланд принял решение, которое
не совпадало с желанием Флэгга, но Флэгг не считал этот свой проигрыш
серьезным.
Но так ли это было на самом деле? Это вы решите сами, когда выслушаете
всю историю до конца.
А теперь давайте пропустим много долгих лет, так просто, в одно
мгновенье. Сказки хороши тем, что в них время летит быстрее, когда этого
хочешь. В жизни так никогда не бывает - и это, наверное, хорошо. И еще
история сокращает время. А что такое история как не сказка, только очень
длинная, в которой прошедшие столетия заменены на прошедшие годы?
Так вот, все эти прошедшие годы Флэгг наблюдал за мальчиками очень
внимательно. Он следил за тем, как они росли, из-за плеча стареющего короля,
постоянно прикидывая, кто из принцев больше подходит для роли короля, когда
Роланда не станет. Колдуну не потребовалось много времени, чтобы определить
для себя, что королем должен стать Томас, несмотря на то, что он младше. К
тому времени как Питеру исполнилось семь лет, Флэгг точно знал, что ему этот
мальчик активно не нравится. Когда же Питер достиг девятилетнего возраста,
Флэгг сделал для себя неприятное открытие: он боялся мальчика.
Питер вырос сильным, стройным и красивым мальчиком. Он был
темноволосым, с синими глазами, что было характерно для выходцев из
Западного графства. Только когда Питер бросал неожиданно быстрый взгляд на
что-либо, он совсем как отец особенно держал голову. Но это было
единственное сходство с Роландом. Всем остальным Питер походил на Сашу;
внешностью и манерами поведения. В отличие от отца, который был почти
коротышкой с кривыми ногами (стройным Роланда можно было назвать только
тогда, когда он был верхом на лошади), Питер вырос высоким и элегантным
юношей. Ему нравилась охота, и он был хорошим охотником, но это занятие не
являлось делом его жизни. Он любил также учиться и из всех занятий
предпочитал уроки географии и истории.
Его отцу не всегда удавалось понимать шутки и анекдоты, которые
рассказывали ему. Роланда раздражало, что он иногда не понимал сути и что
ему нужно было ждать дополнительного разъяснения. Весь смысл шутки терялся.
Что Роланду нравилось, так это когда шуты притворялись, что поскользнулись
на шкурке банана или случайно столкнулись лбами. Роланд обожал, когда шуты
устраивали драку за пирог в Большом дворцовом зале. Такие развлечения были
по вкусу Роланду, но этим его фантазия ограничивалась. У Питера чувство
юмора было развито больше, и он был намного остроумней и темпераментней
отца, как и Саша. Во дворце то там, то здесь раздавался его раскатистый
мальчишеский смех, отчего слуги одобрительно улыбались друг другу.
На его месте любой другой мальчик мог бы зазнаться от одного только
сознания своего высокого положения и не стал бы играть ни с кем другим ниже
его по происхождению. Питер же подружился с мальчиком, которого звали Бен
Стаад, когда им обоим было по восемь лет. Семья Вена не была знатной, хотя
отец Вена и претендовал на благородство крови по материнской линии. По всем
правилам семейство это даже с натяжкой нельзя было назвать знатью. "Сквайр"-
это, пожалуй, единственно допустимый вид обращения, который был приемлем при
разговоре с Энди Стаадом - отцом Вена. А с Веном соответственно обращались
как с сыном сквайра.
Семья Стаадов, когда-то процветавшая, переживала тяжелые времена, и
поэтому могло показаться более чем странным, что из всех своих
немногочисленных знакомств и привязанностей принц выбрал себе лучшего друга
именно из этой семьи. Они встретились на ежегодном празднике фермеров,
который традиционно устраивался на открытом воздухе и поэтому так и
назывался - "Праздник на лужайке".
Питеру было тогда восемь лет. Обычно короли и королевы относились к
этим торжествам как к неизбежной церемонии, на которой они должны были
обязательно присутствовать, и считали этот праздник скучным и утомительным,
если не сказать
больше. Появление их величеств было одним из неотъемлемых атрибутов
праздника, благодаря чему собиралось очень много народу. Поэтому королевская
чета старалась поскорее произнести традиционный тост, выпить бокал вина и
удалиться, пожелав фермерам радостного веселья, а также поблагодарив их за
еще один год плодотворной работы (даже если этот год мог быть неурожайным).
Будь Роланд именно таким королем, Питер и Бен могли бы никогда не
узнать о существовании друг друга. Но, как вы, наверное, уже догадались,
Роланд обожал эти фермерские праздники и с нетерпением ожидал их каждый год.
Обычно он предавался веселью до самого конца, и случалось, что его приносили
потом домой совершенно пьяным, при этом он жутко громко храпел.
Получилось так, что Питеру и Вену пришлось бежать на соревновании
вдвоем в одном мешке (по одной ноге в общем мешке - получался бег на трех
ногах наперегонки с другой парой). Они выиграли эти соревнования, и их
совместное участие вылилось потом в намного более тесную дружбу, чем
поначалу можно было бы предположить.
Обгоняя другую пару более чем на шесть ярдов, они неожиданно упали, и
Питер поранил руку.
- Это я виноват, мой принц, - воскликнул Бен. Лицо его побледнело,
может быть, он уже мысленно представлял себе тюремную камеру (и я думаю, что
его отец с матерью, с беспокойством наблюдавшие за соревнованием со стороны,
наверняка подумали о тюрьме, такова уж судьба всех Стаадов: им ни в чем не
везло). А Бен переживал то, что по его вине принц поранился, и удивился
тому, что цвет крови будущего короля Дилэйна был таким же красным, как и
цвет его крови.
- Не дури, - нетерпеливо пробормотал Питер, - это моя вина, а не твоя,
я просто неуклюжий - и все тут. Скорей вставай и бежим, а то они нас
догоняют.
Оба мальчика снова залезли в мешок, соорудив некое подобие трехногого
зверя: в мешке были крепко связаны вместе правая нога Питера и левая нога
Вена. Им удалось наконец встать и продолжить бег. Их падение здорово
помешало им, и их лидерство было сведено почти к нулю. Когда они
приближались к финишу, где толпа фермеров громкими криками старалась
подбодрить соревнующихся (среди болельщиков был, конечно, и Роланд, ничуть
не смущавшийся своего окружения), два огромных деревенских парня,
обливающихся потом, стали догонять Питера и Вена. То, что они обгонят
мальчиков на последних десяти ярдах, было почти неизбежно.
- Скорее, Питер, скорее! - кричал неистово Роланд, потрясая кружкой с
вином с таким энтузиазмом, что вылил почти все ее содержимое себе на голову
и в азарте даже не заметил этого. - Прыгай как заяц, сынок! Слышишь - как
заяц! Эти сукины дети почти сели вам на хвост!
Мать Вена застонала, проклиная судьбу за то, что ее сына поставили в
пару с принцем.
- Если они проиграют гонку, то нашего бедняжку Вена засадят в самый
глубокий подвал в замке, - причитала она.
- Молчи, жена, - ворчал Энди. - Не посадят. Роланд хороший король. - И
хоть он верил в это, но все равно испытывал страх. Невезенье Стаадов -
явление давно доказанное.
Между тем Вен вдруг начал смеяться. Он не верил, что смеется, но все
равно продолжал хохотать. - Как он сказал? "Прыгай как заяц!"? Ой как
смешно!
Питер не мог удержаться и тоже начал смеяться. Ноги жутко болели,
пораненная рука кровоточила, пот заливал лицо, которое приобретало цвет
сливы, но прекратить смех он уже не мог.
- Да, да, отец именно так и сказал.
- Тогда давай прыгать.
Конечно, оба мальчика на финише были больше похожи на искалеченных
ворон, чем на зайцев. Только чудом они не свалились с ног, и им удалось
сохранить первенство. Мальчики сделали три больших прыжка. На третьем прыжке
они финишировали и, выдохнувшись, рухнули на землю, давясь от хохота.
- Заяц, заяц! - кричал Вен, показывая на Питера.
- Сам ты заяц! - смеясь, дразнил Вена Питер.
Они обхватили друг друга руками, не переставая смеяться, и их вместе,
посадив себе на плечи, тучные фермеры (среди которых был Энди Стаад, готовый
поклясться, что в его жизни эта ноша была самой легкой) отнесли к тому
месту, где король Роланд собственноручно надел им на шею по голубой ленте
победителей. Он поочередно поцеловал ребят в щеку и вылил им на головы
оставшееся вино из своей кружки, под громкие приветствия фермеров. Никогда
еще в памяти даже самых старых фермеров не было таких веселых и смешных
праздничных гонок.
Мальчики провели остаток дня вместе и, как оба вскоре почувствовали,
были бы рады не расставаться друг с другом всю оставшуюся жизнь. Но так как
у любого мальчика, даже если ему только восемь лет, существуют свои
обязанности (а уж если этому мальчику однажды предстоит стать королем, то,
естественно, этих обязанностей еще больше) Питер и Вен не могли быть вместе
все время, но при первой возможности
мальчики вновь и вновь стремились друг к другу. Некоторые посмеивались
над этой дружбой и, усмехаясь, говорили, что будущему королю не пристало
дружить с мальчишкой, который ничуть не лучше любого простого шалопая в
королевстве. Многие, однако, одобряли эту дружбу. И не один раз в тесной
компании за кружкой пива или меда простой люд, да и люди побогаче судачили о
том, что Питер унаследовал лишь лучшие черты от своих родителей, как бы
соединив в себе два мира - умную голову матери и симпатии отца к простым
людям.
В Питере, казалось, совершенно не было жестокости, низости, подлости и
каких-либо злых намерений. Взрослея, он так и не прошел через тот период в
жизни мальчишек, когда они обычно забавляются тем, что отрывают крылья у
бабочек или поджигают собакам хвосты и потом весело наблюдают, как бедное
животное пытается убежать от огня. Напротив, Питер однажды даже помешал
главному королевскому конюху Юзефу усыпить больную лошадь. Об этом его
поступке каким-то образом узнал Флэгг и, поразмыслив, стал бояться старшего
сына короля. Он даже подумал, что, наверное, скоро ему больше не придется
откладывать свой давний план устранения Питера как наследника короля. А
причиной таких мыслей Флэгга стало упорство и мужество мальчика, которые он
проявил, когда спас хромую лошадь, выходив ее. Флэггу такое упорство и
настойчивость пришлись не по душе.
Питер случайно проходил мимо конюшни, когда заметил лошадь, привязанную
к перилам у большого сарая, где обычно запрягают лошадей. Задняя нога ее
была как-то неуклюже приподнята - видно, бедное животное испытывало сильную
боль. Юзеф, стоявший рядом, поплевал на руки и взялся за тяжелую кувалду.
Его намерения были настолько ясны, что Питер испугался и рассвирепел
одновременно. Он подбежал к Юзефу и крикнул:
- Кто приказал тебе убить лошадь?
Юзеф в свои пятьдесят лет был все еще очень сильным и крепким и слыл во
дворце самым опытным, но дерзким конюхом, с которым вряд ли кто осмелился бы
вступить в спор. Он не потерпел бы вмешательства в свои дела, независимо от
того, кто на это посягал - принц или кто другой... Он смерил Питера с головы
до ног тем тяжелым взглядом, от которого сразу можно было увянуть и
отступить. Но Питер, которому было тогда девять лет, покраснел от
негодования, но не отступил. Казалось, он прочитал мольбу в глазах лошади:
"Ты моя последняя надежда, кто бы ты ни был, помоги мне, пожалуйста".
- Мой отец, мой дедушка и мой прадедушка - вот кто, - сказал мрачно
Юзеф, чувствуя, что ему нужно сказать хоть что-то, хочешь не хочешь. -
Лошадь со сломанной ногой - не жилец, и пользы от нее никакой. Одни
страдания, поэтому ей только самой хуже, если ее оставить в живых.
Он опять слегка приподнял кувалду.
- Сейчас ты смотришь на эту штуку только как на орудие убийства, а
когда подрастешь, то поймешь: для таких случаев, как этот, нет лучше
средства... А теперь отойди, а то я тебя могу расплющить ненароком!
Конюх замахнулся кувалдой опять.
- Опусти эту штуку и не тронь лошадь, - твердо сказал Питер.
Юзефа как громом поразило: никто и никогда не вмешивался таким образом
в его дела.
- Что что?! Что ты сказал?!
- Ты слышал. Положи кувалду на место, - голос Питера звучал низко. Юзеф
вдруг понял, что перед ним стоит будущий король: настоящий король стоит
перед ним, в его пыльной и грязной конюшне, и отдает Юзефу королевский
приказ. Наверное, если бы Питер был многословным и долго объяснял и канючил:
"Я будущий король, и ты не смеешь ослушаться меня, поэтому опусти свой
молоток, положи его на место!" - Юзеф просто бы презрительно рассмеялся и,
сплюнув, прибил бы хромоногую лошадь одним взмахом кувалды в своих
мускулистых руках. Но Питер больше не произнес ни слова. Его четкая команда
повисла в воздухе. Не только голос, но и глаза принца ясно приказывали.
- Ваш отец может узнать об этом, мой маленький принц, - произнес Юзеф.
- Когда ты ему расскажешь об этом, он уже будет знать о случившемся от
меня, - ответил Питер. - И я отпущу тебя и позволю выполнять твою работу
дальше, милорд главный конюх, без каких-либо жалоб королю, если ты ответишь
утвердительно на один вопрос.
- Задавайте ваш вопрос, - сказал Юзеф, внутренне признаваясь себе, что
поведение мальчика невольно произвело на него сильное впечатление. Когда
Питер сказал, что расскажет отцу об этом случае первым, Юзеф поверил - глаза
мальчика не лгали. И еще его никогда раньше не называли милордом главным
конюхом короля, и Юзефу это очень понравилось.
- Ветеринар осматривал лошадь? - спросил Питер.
Юзеф обалдел. Вот это вопрос!
- Что?
Питер повторил вопрос.
- Ах ты, Бог ты мой, боженька!!! Да. Конечно, нет! - запричитал Юзеф,
но, видя, как Питер вздрогнул, понизил голос, присел на корточки перед
мальчиком и принялся объяснять: - Лошадь со сломанной ногой - гиблое дело.
Это уже не жилец, и ее приходится усыплять, ваше высочество, всегда это так,
ваше высочество. Нога никогда правильно не срастется. Обязательно будет
заражение крови. Лошадь будет сильно болеть и мучиться от жуткой боли. В
конце концов сердце лошади не выдержит, и она подохнет от разрыва сердца. А
может быть, будет и заражение мозгов, и лошадь взбесится. Теперь вы,
наверное, поймете, почему я говорю, что кувалда - это все равно что пощада
для такой лошади, а не орудие убийства.
Питер грустно задумался и долго молчал, опустив голову. Юзеф тоже
молчал, сидя на корточках перед мальчиком (ему такая поза была безразлична и
даже удобна, хотя благодаря ей сохранялась видимость уважения к принцу).
Потом Питер поднял голову и спросил:
- Ты сказал, что все говорят именно так?
- Да, ваше высочество. Вот, например, мой отец...
- Ладно, посмотрим, что скажет ветеринар, подтвердит ли он это.
- У...ч-че...рт... - взбеленился конюх и швырнул кувалду через весь
двор с такой силой, что она попала прямо в свинарник и воткнулась в грязь,
распугав свиней, которые тут же завизжали и захрюкали, ругая конюха на своем
матерном поросячьем языке. Юзеф, как и Флэгг, не любил, когда его побеждали,
и не обратил на поросячий визг никакого внимания. Он встал и пошел прочь.
Питер, глядя ему вслед, встревоженно подумал, что поступил не совсем
правильно, и был уверен, что заслужил порку.
Пройдя почти весь двор, конюх вдруг обернулся и скупо улыбнулся,
подобно единственному солнечному лучу, осветившему хмурое, серое утро.
- Иди, зови своего лошадиного доктора, - сказал он, - только приведи
его сам, сынок! Я думаю, ты отыщешь его в ветеринарной лечебнице, что на
Третьей Западной аллее. Даю тебе двадцать минут. Если не вернешься сюда с
доктором через 20 минут, я вмажу кувалдой по мозгам твоей больной лошади, по
мне будь ты хоть принц, хоть Бог, ей-ей.
- Отлично, милорд главный конюх! - обрадовался мальчик. - Спасибо!!!
И быстро скрылся.
Когда Питер вернулся с молодым ветеринаром, запыхавшись от бега, он был
почти уверен, что лошади уже нет в живых - по солнцу он знал, что прошло в
три раза больше времени, чем отпущенные ему конюхом 20 минут. Но Юзеф,
заинтригованный, ждал с любопытством, вернется мальчик или нет.
Ветеринары - явление довольно новое по тем временам для Дилэйна. И тот
молодой врач, которого привел Питер, был, наверное, всего-навсего третьим
или четвертым по счету, кто практиковал именно по этой профессии. Поэтому не
удивительно, что Юзеф посмотрел на него с кислым недоверием. Врача тоже не
очень радовало, что его вытащил из лечебницы вспотевший от бега принц с
круглыми глазами. Но его раздражение утихло, как только он занялся своим
делом.
Врач встал на колени перед лошадью и осторожно ощупал сломанную ногу,
тихонько мыча про себя какую-то незатейливую мелодию. Лошадь дернулась один
раз, когда он, видимо, сделал ей больно. - Стой, стой, малышка, - спокойно
сказал доктор, - стой спокойно. - Лошадь успокоилась. Питер наблюдал за
врачом, находясь как бы в подвешенном состоянии. Он нервничал.
Юзеф молча стоял поодаль, облокотившись на забор и скрестив руки на
груди, кувалда лежала рядом. Его мнение о докторе несколько изменилось в
лучшую сторону. Конечно, он еще совсем молод, но руки, опытные и ласковые,
хорошо знали свое дело.
Наконец ветеринар встал и, покачав головой, стряхнул пыль с рук и
коленей.
- Ну что? - с нетерпением спросил Питер.
- Лошадь надо прибить, - тихо и отрывисто произнес доктор, обращаясь к
Юзефу и не замечая мальчика. Юзеф сразу же взялся за кувалду, так как
никакого другого результата и не ожидал. Но удовлетворения не испытывал:
выражение отчаяния на лице мальчика болью пронизало сердце конюха.
- Постойте! - закричал Питер, и, хотя вид у него был расстроенный, в
голосе зазвучала строгость, которая сделала его сразу старше. Ветеринар
посмотрел на него в недоумении.
- Вы считаете, что лошадь умрет от заражения крови? - спросил его
Питер.
- Что? - доктор посмотрел на мальчика другими глазами.
- Она умрет от заражения крови, если ее оставить в живых? Или у нее
будет разрыв сердца? Или она сойдет с ума? Так? Да? - настаивал мальчик.
Доктор был явно озадачен.
- О чем ты говоришь? Какое заражение крови! Здесь не может быть
никакого
заражения крови. Перелом заживает чисто, - врач неодобрительно
посмотрел на Юзефа. - Я такие истории раньше слышал, все это вранье.
- Если не верите, вам еще много чего предстоит узнать, молодой человек,
- пробормотал Юзеф.
Питер уже ничего не слышал. Он окончательно запутался.
- Почему же вы говорите конюху, что лошадь нужно убить, когда ее можно
вылечить?
- Ваше высочество, - ответил резко доктор, - этой лошади нужно делать
припарки и перевязки каждый день и каждую ночь в течение месяца и даже
дольше, чтобы не попала инфекция. Можно, конечно, попытаться это сделать, но
чем все это кончится? Лошадь все равно будет хромать. А хромая лошадь - не
работник. Ее нельзя не пользовать в гонках и бегах. Она только ест и пьет, а
заработать на свое пропитание не может. Поэтому-то ее и надо убить. - Он
удовлетворенно, улыбнулся - его слова не подвергались сомнению.
Юзеф снова направился за кувалдой, но Питер остановил его:
- Я буду делать припарки, я буду перевязывать ногу лошади, и если я не
смогу в какой-нибудь день сделать это сам, то Бен Стаад сделает это вместо
меня. И эта лошадь поправится, потому что это будет моя лошадь, и я буду
ездить на ней, даже если меня будет тошнить от того, что она сильно хромает.
Юзеф расхохотался и хлопнул мальчика по спине так сильно, что у него
лязгнули зубы:
- У тебя доброе и храброе сердце, мой мальчик, но обычно молодость
легко раздает обещания, а потом жалеет об этом. Ты не сможешь выполнить этой
работы, я уверен.
- Нет, я отвечаю за свои слова, - спокойно произнес Питер.
Юзеф сразу перестал смеяться. Он внимательно по смотрел на Питера и
убедился, что мальчик настроен серьезно, или, по крайней мере, думал так. На
лице не было и тени сомнения.
- Ну ладно, я не могу торчать здесь весь день, - сказал ветеринар, его
тон снова стал деловым и профессиональным. - Мой диагноз вы знаете. А счет
за консультацию я представлю в казначейство своевременно. Может, вы оплатите
мой счет, ваше высочество, из вашего довольствия? В любом случае меня больше
не касается то, что вы тут решите. Всего доброго.
Питер и конюх посмотрели ему вслед. Уходя он уводил с собой и свою
послеполуденную тень.
- Он полон дерьма, - произнес Юзеф, когда лошадиный доктор уже не мог
услышать его слова. - Поймите меня, ваше высочество, вы себе зарабатываете
лишь кучу ненужных хлопот. Еще не было ни одной лошади, которая, сломав
ногу, не погибла бы от заражения крови. Такова Божья воля.
- Мне нужно поговорить об этом с отцом, - сказал Питер.
- Да я тоже так думаю, - сурово сказал Юзеф, но потом улыбнулся. Он
решил, что все же мальчик сделал для себя правильный выбор. И, конечно, для
короля это дело чести - проследить за тем, чтобы мальчика высекли за то, что
он вмешивается во взрослые дела. Но конюх также знал и то, что Роланд уже
стар, а в запасе у него два сына - Питер и Томас. Причем у Питера было
больше шансов стать королем. И поэтому Юзеф был уверен, что мальчик получит
эту лошадь в конце концов. Правда, его сердце будет разбито, если лошадь
сдохнет, но, как уже раньше выразился лошадиный доктор, это уже не касается
его.
Юзеф хорошо умел объезжать и укрощать лошадей, а укрощение принцев,
пожалуй, та задача, которую он с удовольствием передал бы в другие, более
благородные руки.
Питера высекли за то, что он вмешался в дела главного придворного
конюха, и хотя Питера мало утешало то, что когда он садился, мягкое место
ныло и болело от порки, умом Питер понимал, что удостоился великой чести,
потому что отец выпорол его лично, а не отдал мальчика тем, кто, выполняя
приказ короля, смогли бы смягчить наказание. И хотя Питер не мог спать на
спине целых три дня, а сидеть не мог больше недели - он получил лошадь;
конюх здесь был прав. Роланд разрешил мальчику ухаживать за ней.
- Тебя ненадолго хватит, - сказал он сыну. - Если Юзеф утверждает, что
лошадь умрет, то так оно и будет.
Лицо у Роланда было бледное, а руки тряслись. Порка сына далась ему
тяжело. Казалось, ему было больнее, чем сыну: ведь Питер был его любимчиком,
хотя король и думал, что никто об этом не догадывается.
- Я надеюсь, что лошадиный врач знал, что говорит, - сказал Питер, - и
лошадь можно вылечить.
Вышло так, что ветеринар действительно был прав, ведь он знал свое
дело. Лошадь не погибла от заражения крови и вообще не умерла. В конце
концов даже хромота стала едва заметной, что Юзеф мог признать не без
удовлетворения, "по крайней мере, когда лошадь еще совсем свежая", как он
любил уточнять.
Питер был более чем верен своему обещанию делать припарки и накладывать
повязки лошади, для него это занятие было чем-то вроде религиозного обряда.
Трижды в день он менял повязки и перед тем, как лечь спать, приходил опять и
делал это в четвертый раз.
Иногда Питера заменял Бен Стаад, но это случалось редко.
Питер назвал лошадь Пеоном, и они скоро подружились.
В одном Флэгг был прав, когда советовал Роланду запретить играть в
Сашин кукольный домик - он опасался болтовни и сплетен слуг, которых во
дворце было очень много и которые всегда знали обо всем, что происходило.
Сцена в конюшне также не смогла остаться не замеченной слугами, но если
бы каждый слуга, который утверждал, что присутствовал при том, как Питер
защищал лошадь, говорил правду, а не лгал, то выходило, что там в это время
собралась огромная толпа, что, конечно, было не так. Но одно стало ясным -
Питер стал заметной и популярной личностью. О нем и об этом событии говори
ли так много, что это стало легендой в королевстве Дилэйн. Юзеф тоже кое-что
рассказывал, ну и лошадиный доктор, конечно. Но все, о чем они говорили, -
все было в пользу мальчика. Особенно прислушивались к мнению Юзефа, так как
он давно был заметной фигурой и его все уважали. Он стал даже называть
Питера "молодой король", чего раньше никогда не делал.
- Я думаю, что Господь пощадил лошадь потому, что вмешался такой
храбрец, как наш молодой король, - говорил он. - А как он возился с этими
припарками да перевязками, а? Как раб какой-то! Да, вот так храбрец! Прямо с
сердцем дракона. Он обязательно станет королем. Аи! Аи! Вы бы слышали металл
в его голосе, когда он приказал мне бросить кувалду!
Да, история получилась действительно занятная и интересная. За
возможность услышать ее из первых уст Юзефа поили бесплатно еще целых семь
лет - до тех пор, пока Питера вдруг не арестовали за ужасное преступление,
признали виновным и осудили на пожизненное заключение в тюремной камере
наверху башни-Иглы.
Может быть, вам хочется знать, а каким же был Томас, и возможно,
некоторые из вас уже представили его в роли негодяя, который вместе в
Флэггом плетет интриги, придумывая, как бы поскорей отнять корону у ее
законного владельца.
Это было совсем не так, хотя в некоторых случаях могло показаться, что
вы правы. Конечно же, в чем-то Томас сыграл свою неблаговидную роль. Он не
казался, я должен признать, совсем хорошим, добропорядочным мальчиком, как,
например, Питер. Хотя бы на первый взгляд. Но, пожалуй, рядом с Питером
никакой брат не мог бы казаться равным ему. И Томас быстро понял это, прежде
чем ему исполнилось четыре года. Это было год спустя после знаменитого бега
в мешке и также всем известного случая с лошадью на конюшне.
Питер почти никогда никого не обманывал. Он был умным, добрым, красивым
и высоким мальчиком, очень похожим на мать, которую король очень любил
(впрочем, ее любили все в королевстве Дилэйн). Каким образом Томас мог
конкурировать со всеми этими достоинствами? Каков вопрос, таков и ответ -
очень простой: никак не мог.
В отличие от Питера, Томас был точной копией отца. Это, конечно,
Роланду доставляло удовольствие, но тот мужчина, чей сын - явная копия как
его достоинств, так и недостатков, лучше поймет, какое это удовольствие.
Когда Роланд смотрел на Томаса, у него было чувство, что он смотрит в
зеркало. Он точно знал, что красивые светлые волосы сына рано поседеют и
начнут выпадать. К сорока годам Томас облысеет. Он знал также, что Томас
никогда не будет высоким, и если он унаследует отцовский аппетит и
привязанность к пиву и меду, то очень скоро, годам к 25, у него будет
солидный животик. Уже стопы ног у Томаса стали подворачиваться вовнутрь, а
это значило, что мальчик тоже будет кривоногим.
Итак, Томаса нельзя было назвать хорошим мальчиком по всем параметрам,
если можно так сказать. Но вы не должны думать, что он был испорченным. Нет,
очень часто Томас грустил, печалился, чувствовал, что мысли его путаются и
он не может правильно разобраться во всем, что происходит вокруг него.
(Здесь он унаследовал еще одно качество отца: как только мальчик
задумывался, нос моментально закладывало, в голове начинали ворочаться
валуны и было трудно дышать). И еще: как же он ревновал! - много и часто. Но
плохим Томас, конечно, же не был.
А кого же он ревновал и к кому? Прежде всего, конечно, твоего брата: Он
ревновал отца к Питеру. Мало того, что Питер станет королем, мало того, что
отец больше любит Питера, что слуги лучше относились к Питеру, что он больше
нравился учителям, чем Томас, и был всегда готов ответить любой урок.
Мало того, что абсолютно все предпочитали Питера Томасу и что это у
Питера был лучший друг - была еще одна причина, по которой Томас завидовал
Питеру и очень ревниво относился к нему.
Когда кто-либо смотрел на Томаса, особенно король-отец, то он наверняка
думал: из-за тебя умерла мать, ты убил ее своим появлением на свет. И что мы
получили взамен боли утраты? Скучного маленького мальчишку с круглым лицом,
у которого даже и подбородка-то нет. Скучный, глупый мальчишка, который до
восьми лет не мог запомнить 15 главных букв. "Твой брат знал все буквы,
когда ему было только шесть". Так кого же мы получили вместо Саши? Зачем ты
появился на свет, Томас? Как гарантия преемственности трона? Гарантия, что
трон не останется пуст, если Питер, скача на своей хромой кобыле, свернет
себе шею или разобьет голову? Так нам тебя такого совсем не нужно. Никому из
нас ты не нужен...
Роль, которую сыграл Томас в аресте и в тюремном заключении брата, была
очень неблаговидна. Но и несмотря на это, не был Томас дурным. Я верю в это
и надеюсь, что когда-нибудь и вы тоже убедитесь в этом.
Однажды, еще мальчиком семи лет, Томас занимался в своей комнате целый
день, готовя отцу сюрприз. Он решил вырезать из дерева кораблик и подарить
его отцу. Он сосредоточенно трудился над корабликом и не знал, что в тот же
самый день его старший брат Питер опять прославился. На этот раз он преуспел
в соревнованиях по стрельбе из лука, и король-отец присутствовал при этом.
Питер вообще-то никогда не был хорошим стрелком, по крайней мере из
лука, Томас владел луком гораздо лучше своего старшего брата. Но в тот самый
день Питеру удалось сразить все цели, которые обычно ставили для новичков,
одну за другой - на одном дыхании, как будто ему кто-то помогал свыше.
Томасу часто не везло, не повезло и сейчас.
Почему же Томас решил сделать для отца кораблик? Объясняю: довольно
часто по воскресеньям Роланд любил выходить к пруду, который окружал дворец,
и пускать по воде крошечные модели разных корабликов и лодок, наблюдая за
ними. Такие простые удовольствия доставляли королю много радости. Он был
счастлив как ребенок, забывая обо всем, на свете. И Томас тоже запомнил на
всю жизнь, как однажды отец взял его с собой на пруд, его одного и никого
больше. В те времена у отца имелся советник, единственная работа которого
заключалась только в том, чтобы объяснять и показывать Роланду, как делаются
бумажные кораблики, и король стал большим энтузиастом по этой части. В тот
раз, когда Роланд пошел на пруд вместе с Томасом, большой карп неожиданно
высунул голову из воды и целиком проглотил бумажный кораблик. Роланд
расхохотался как ребенок и заявил, что все произошло забавней и лучше, чем в
любой сказке о морском чудовище. Он крепко обнял мальчика и прижал к себе,
когда говорил про сказку. А Томас запомнил этот день навсегда: солнце
светило ярко-ярко, от воды исходил какой-то запах, руки отца, теплые и
сильные, чуть колючая борода - все счастливое, родное...
И вот однажды, когда Томасу было особенно грустно и одиноко, ему пришла
в голову мысль сделать в подарок отцу парусный кораблик. Он надеялся, что
справится с этой работой, хоть и знал про свои неумелые руки. (Правда, учеба
тоже давалась ему с трудом). Томас также знал, что отец, если бы захотел,
мог попросить сделать кораблик любого мастера, которых было достаточно в
королевстве, включая самого Эллендера, который уже почти ослеп. Разница была
только в том, по мнению Томаса, что для короля было важно, что его сын
своими собственными руками весь день вырезал из дерева кораблик, для того
чтобы отец смог развлекаться с парусником в воскресенье.
Томас терпеливо сидел у окна и из куска дерева выколупывал ножиком
щепки, чтобы получилась лодочка. Ножик он взял острый и исколол себе руки
несчетное количество раз, правда, сильно порезался только однажды. Тем не
менее, несмотря на ранки на руках, он упорно работал, представляя себе, как
они с отцом пойдут вместе на пруд в воскресенье и спустят кораблик на воду.
Пойдут опять одни, потому что Питер будет или кататься на лошади в лесу или
играть с Беном. Томас был даже готов смириться с тем, что опять вынернет
карп и проглотит кораблик, пусть. Ведь отец наверняка опять засмеется, опять
прижмет к себе, похлопав по плечу, и скажет, что все случилось лучше, чем в
любой сказке про морских чудовищ, пожирающих андуанские корабли целиком.
Но когда Томас вошел в покои короля, там уже был Питер, и Томас
простоял в ожидании полчаса, со спрятанным за спиной корабликом, слушая, как
отец восхищался успехами Питера в стрельбе из лука. Томас заметил, что Питер
чувствовал себя неловко и выглядел смущенным из-за нескончаемого потока
похвал, которыми осыпал его отец. Он также понял, что Питер видел желание
Томаса поговорить с отцом и пытался сказать об этом Роланду. Но это уже не
имело никакого значения для Томаса. Его больше не интересовали ни отец, ни
Питер. Он ненавидел их обоих.
Наконец Питера освободили, и он удалился. Томас подошел к отцу, и тот
наконец удостоил Томаса добрым взглядом, конечно, теперь-то можно - Питер же
ушел.
- Папа, а я для тебя кое-что приготовил в подарок. Я сделал это сам! -
произнес Томас и почувствовал, что краснеет от смущения. Он прятал парусник
за спиной, и от волнения руки его стали потными и липкими.
- Правда, Томми? - спросил Роланд. - Вот молодец, это очень любезно с
твоей стороны, не правда ли? - произнес он, обращая последние слова к
Флэггу, который оказался рядом и внимательно и заинтересованно следил за
Томасом.
- Очень любезно, сир, - небрежно произнес Флэгг.
- Ну так покажи мне, что ты там смастерил? Покажи.
- Я вспомнил, как тебе нравилось ходить на пруд по воскресным дням и
спускать пару лодочек или корабликов на воду, папа, и... - Ему отчаянно
хотелось сказать: "И я хочу, чтобы ты взял меня с собой еще раз, поэтому я
смастерил этот кораблик", но Томас чувствовал, что не может произнести ни
звука из того, что хотел. Вместо этого он стал невнятно бормотать: - Я
сделал для тебя лодку, я потратил весь день... я поранил руку... и... и...
Когда Томас сидел в своей комнате и вырезал кораблик, он придумал речь,
которую произнесет, когда будет дарить кораблик отцу, торжественно доставая
кораблик из-за спины. Но теперь он даже и одного слова не мог вспомнить из
всей заготовленной речи, а все то, что помнил, не имело никакого смысла.
Косноязычно пробормотав что-то, он неуклюже вытащил парусник из-за спины
(парус помялся и некрасиво висел, как какой-то случайный лоскуток) и робко
отдал свой подарок в большие, но смешные и пухлые руки Роланда с короткими
пальцами. Томас даже затаил дыхание, наблюдая за тем, какое впечатление
произведет на отца его подарок.
Наконец Роланд оторвал взгляд от подарка:
- Очень славная лодочка, верно, каноэ? - произнес он. - Да?
- Это парусник... парусный корабль. Разве ты не видишь? Вот... парус, -
Томас чуть не плакал. - Я целый час завязывал узлы, укрепляя парус, и я не
виноват, что один узел развязался и парус повис... как тряпочка...
Король потрогал пальцами полосатый парус, который Томас старательно
вырезал из своей наволочки."
- Да, конечно, парус, вот он, правда. А я-то сначала подумал, что это
лодочка - каноэ, а это, это. - шутливо произнес Роланд, держась за парус и
подмигивая Флэггу, который оказался рядом, - это... мне показалось, что
молоденькая Оранская женщина выстирала белье и повесила его сушиться на
веревке! - Роланд еще раз подмигнул Флэггу, так как явно был в хорошем
расположении духа. Флэгг ответил подобием улыбки и промолчал. Томас
почувствовал, что его сейчас стошнит.
Роланд серьезно посмотрел на сына и притянул его к себе поближе.
Мальчик же робко, надеясь на похвалу, прижался к отцу.
- Этот кораблик хороший, Томас, крепенький - как ты, и... немножко
неуклюжий, тоже совсем как ты. Но он, как и ты, хороший и добротный. Я же
хочу посоветовать тебе следующее: если хочешь сделать мне отличный подарок,
то тренируйся побольше на занятиях по стрельбе из лука, так, чтобы ты смог
завоевать первое место и получить медаль, как это сделал сегодня Питер.
Но ведь год назад Томас занял это первое место по стрельбе из лука для
начинающих и получил медаль! Разве отец не помнит этого? Забыл, конечно
забыл. Он только и делает, что радуется за Питера. Томасу показалось это
очень обидным, но он не напомнил отцу о своей победе в прошлом году. Он
просто стоял и смотрел на свой жалкий кораблик в больших руках отца. Щеки и
лоб его горели и стали почти бордового цвета.
- Когда осталось только двое соревнующихся - Питер и сын лорда Таусона,
инструктор объявил, что они должны сбить еще раз угловую мишень под номером
сорок. Сын Таусона сразу сник, а Питер спокойно подошел к отметке, вставил в
лук стрелу и натянул тетиву. Я заметил его взгляд и сказал себе: "Боже мой!"
Он выиграл! Он еще не сделал выстрела, но он выиграл, я был в этом уверен! И
он действительно сбил мишень и выиграл последний раунд.. Томми ты должен был
быть там! Ты бы увидел своими глазами, как...
Король отложил кораблик в сторону и продолжал с возбуждением
рассказывать о победе Питера. Кораблик, над которым Томас трудился весь
день, не был удостоен чести, чтобы король посмотрел на него хотя бы еще раз.
Томас стоял и слушал, механически улыбаясь, лицо его оставалось таким же
бордовым. Было ясно: отец никогда не пойдет с его корабликом на пруд и не
спустит его на воду. Парусник выглядел таким же бесполезным и ненужным, как
и сам Томас в тот момент. Питер, возможно, смог бы вырезать кораблик получше
этого с завязанными глазами и быстрее раза в два. И уж, конечно, отцу он
понравился бы больше. Осознание ничтожности своего существования и
униженности пришло позже и мучило Томаса вечно, а сейчас ему было позволено
удалиться, что он и сделал.
- Мальчик наверняка много потрудился над этой лодочкой, - небрежно
заметил Флэгг.
- Да, я тоже так думаю. Забавно... Получилось что-то вроде собачьей
конуры с носовым платком, торчащим из нее, а не лодка, - сказал Роланд, а
про себя добавил: "Я бы в его возрасте тоже такую же смастерил, не лучше".
Томас не смог услышать то, о чем подумал Роланд, а то, что он произнес,
хоть и с теплотой в голосе, благодаря дьявольским проделкам акустики
донеслось до слуха
Томаса, когда он уходил из Большого зала. Он почувствовал, как в
желудке у него появилось ощущение пустоты, и такой сильный приступ тошноты
подступил к горлу, что он едва добежал до своей ванной комнаты.
На следующий день, когда Томас бродил бесцельно на заднем дворе у
кухни, он увидел старую, покалеченную собаку и стал следить за ней. Собака
обследовала мусорные баки, пытаясь найти себе еду. Мальчик поднял камень и
запустил в собаку. Камень попал в цель, собака взвизгнула и упала. Томас был
уверен, что его брат, хоть и старше его на пять лет, все равно не смог бы
попасть в собаку, даже стой он в два раза ближе. Но чувство удовлетворения
не грело его, а было поверхностным. Томас знал, что Питер ни за что не стал
бы бросаться камнями в старого, больно го, голодного пса, особенно такого,
как этот.
На какую-то минуту сострадание к псу и сожаление овладело мальчиком, и
его глаза наполнились слезами. Но тут вдруг он вспомнил отцовские слова о
собачьей конуре с торчащим из нее носовым платком и, собрав целую горсть
камней, подошел к лежащей собаке совсем близко. Из уха у нее сочилась кровь.
И тут вдруг одна половинка Томаса захотела отпустить собаку и, может быть,
даже вылечить ее, как Питер вылечил свою лошадь Пеона - стать хозяином этой
собаки и любить ее всегда всегда. Другая же половина страстно желала добить
собаку, будто это могло принести ему облегчение и боль, причиненная собаке,
ослабила бы его собственную боль. Томас стоял над собакой, не решаясь ни на
что, как вдруг ужасная мысль пришла ему в голову: "Представь, что собака -
это Питер?!" Выбор был сделан молниеносно: Томас бросал камни в собаку один
за другим, пока не убил ее.
Никто не видел этого. А если бы кто и увидел, то непременно подумал:
"Этот мальчик плохо кончит - он очень злой, и наверное... его попутал
дьявол". Но этот кто-то, увидев только то, как собаку жестоко убил мальчик,
не видел того, что случилось накануне с этим мальчиком и как он горько
плакал.
Я утверждаю, что Томас, часто очень несчастный, часто невезучий, был
грустным и одиноким мальчиком, но никогда не был по-настоящему плохим. Я
также заметил выше, что никто не видел, как Томас убивал пса, но я был
неправ. Флэгг, конечно, видел. Видел, как Томас добил собаку - в свой
магический кристалл. И был доволен этим.
Роланд... Саша... Питер... Томас... Осталось теперь только вспомнить и
еще об одном человеке, о незаметном пятом, чья тень всегда рядом. Пришло
время рассказать о Флэгге, как бы ни страшен был мой рассказ.
Иногда народ в Дилэйне называл Флэгга просто "Капюшоном", а иногда
черным человеком, потому что, несмотря на его белое, как у мертвеца, лицо,
душа его была черной. Считалось, что он хорошо сохранился для своих лет, но
этот термин "сохранился" звучал не как комплимент, а скорее как загадка.
Флэгг появился в Дилэйне из Гарлена во времена правления деда Роланда. Ему
на вид можно было дать лет сорок: он был худощав, а лицо и тогда выглядело
суровым. Теперь же, когда правление Роланда подошло к закату, Флэгг выглядел
все тем же худощавым мужчиной с суровым лицом, лет пятидесяти, хотя сами
понимаете, прошло не десять лет и даже не двадцать - как минимум, семьдесят
шесть лет прошло с тех пор. Беззубые младенцы, что сосали грудь матери,
когда Флэгг появился в Дилэйне, выросли, женились, вырастили своих детей,
состарились и умерли такими же беззубыми в своих постелях за это время. А
Флэгг постарел лишь на десять лет. "Это колдовство", - шептались в народе,
и, конечно, лучше иметь настоящего колдуна и волшебника при дворе, чем
какого-то паршивого фокусника, который только и знал, как показывать всякие
трюки с монетками и прочей мишурой.
В глубине души все, конечно, понимали, что ничего хорошего в самом
Флэгге не было. Когда кто-либо встречался с ним на улице и видел его глаза,
сверлящие пространство из-под капюшона, то непременно спешил перейти на
другую сторону.
Правда ли то, что Флэгг прибыл из Гарлена - страны с широкими долинами
и пурпурными мечтательными холмами? Не знаю. Гарлен всегда была и есть земля
волшебная - там иногда летали ковры-самолеты, а святые под дудочку
заставляли веревки змеей подниматься из круглых корзин заклинателей до
самого неба, а потом взбирались по ним и исчезали там, на самом верху, и
никто их больше никогда не видел. Как много охотников за знаниями не раз
отправлялись в Гарлен из Дилэйна и Андуи! Большинство из них не
возвращалось, а пропадало, как все те, кто взбирался по веревочным лестницам
на небо. Те же, кто возвращался, не стали лучше от обретенных ими знаний.
Конечно, Флэгг мог вполне приехать в Дилэйн из Гарлена, но если даже
это и так, то появился он в Дилэйне все же гораздо раньше, чем во времена
правления дедушки Роланда. Фактически он появлялся в Дилэйне несколько раз,
и довольно часто, только каждый раз под разными именами. Но каждый раз он
непременно приносил горе, несчастье и смерть. Теперь его звали Флэггом. До
этого он был известен
как Билд Хинч, и должность у него была "хуже не придумаешь" - "Его
светлость Лорд-палач при дворе короля". С этого времени прошло уже лет 250,
но его именем матери до сих пор пугают непослушных детей: "Если ты не
перестанешь сейчас же ныть и плакать, то Билл Хинч придет и унесет тебя с
собой!" - говорят они по сей день. Прослужить главным палачом при трех
королях, причем самых кровавых, дело нешуточное, и история длинная... Билл
Хинч своим топором укоротил жизнь не одной сотне и даже не одной тысяче
несчастных заключенных.
А до этого, то есть за четыреста лет до того, как Роланд с сыновьями
стали править страной, Флэгг появился в обличье певца по имени Браусон,
который стал самым близким советником короля и королевы, но испарился как
дым после того, как протрубил о начале кровавой войны между Дилэйном и
Аидуа.
А до этого...
Да стоит ли продолжать? Я и не уверен, что смогу продолжить, если бы
даже и хотел. Когда история так долга, даже рассказчики забывают про целые
периоды и не могут подробно рассказать всю историю до конца.
Флэгг, короче говоря, всегда появлялся в разном обличье и с разными
трюками, оставаясь верным себе только в том, что всегда носил капюшон, чтобы
просто не иметь лица или хотя бы производить такое впечатление. И еще:
никогда Флэгг не являлся в образе короля. Он был его наушником в тени, где
никто не мог увидеть его, и щедро вливал яд в королевские уши.
Кем же в действительности был этот черный человек? Я не знаю... И где
он пропадал и бродил между своими наездами или визитами в Дилэйн? И на этот
вопрос у меня нет ответа.
Неужели никто и никогда не заподозрил его в том, что он появлялся,
только чтобы творить зло? Подозревали, конечно, но только немногое:
летописцы да всякие рассказчики вроде меня. Подозревали, что человек,
которого сейчас зовут Флэгг, бывал в Дилэйне и раньше, но никогда - с
благими намерениями. Но все подозревавшие боялись говорить об этом. Человек,
который прожил среди людей целых семьдесят шесть лет, а умудрился
состариться только на десять, наверняка был колдуном; человек, жизнь
которого длинней обычной раз в десять, не может быть никем иным, как самим
дьяволом.
Чего он хотел? Я надеюсь, что на этот вопрос я смогу ответить. Он хотел
того, чего хочет любой злой и завистливый человек: власти. А власть ему
нужно было использовать для того, чтобы сеять раздоры. Быть королем ему не
хотелось. Очень часто короли плохо кончали, и слишком часто их отрубленные
головы попадали на пики у стен замка, когда дела в королевстве становились
плохи. Зато советники короля... те, что плетут свои сети по темным углам и
местам... эти люди обычно легко исчезали, как тени с вечерней зарей, как
только палач брался за топор.
Флэгг был болен болезнью, лихорадкой, которая искала любой холодный ум,
чтобы воспалить его и раскалить мозг до предела. Он скрывал и маскировал
свои действия точно так же, как скрывал свое лицо, а когда приходила большая
беда (а такое случалось всегда по прошествии какого-то времени) - Флэгг
исчезал, как исчезают все тени на заре.
Позже, когда кризис миновал и жар утих, когда закончилась перестройка и
переделка и наступал момент, когда опять появлялось то, что можно разрушить,
- Флэгг приходил опять, тут как тут, строить и реализовывать свои
разрушительные планы.
На этот раз, когда Флэгг появился в королевстве Дилэйн, он увидел и
понял сразу, что дела идут слишком хорошо, обстановка была до отчаяния
здоровой. Дед Роланда - Лэндри был старым дураком и пьяницей и легко
поддавался влиянию: хоть веревки вей. Но он слишком быстро скончался:
сердечный приступ - и все. К тому времени, правда, Флэгг уже был уверен в
том, что совсем не хочет, чтобы скипетр попал в руки Литы - матери Роланда.
Внешне некрасивая, но с очень добрым сердцем. Лита обладала слишком
сильной волей, чтобы Флэгг мог заставить ее быть исполнителем своих безумных
идей.
Если бы Флэгг явился в королевство раньше, во времена правления Лэндри,
у него хватило бы возможностей и времени устранить Лигу, то есть сделать
примерно то же, что Флэгг замышлял теперь: убрать Питера со своего пути,
вернее, с пути Томаса.
Но тогда у колдуна было в запасе только шесть лет. А для таких дел
этого недостаточно.
Тем не менее Лита все же признала Флэгга как своего советника, а это
значило немало. Лите Флэгг не нравился, но она все же принимала его,
наверное, скорее всего из-за того, что он мог угадывать судьбу по картам.
Лите также хотелось иногда слушать сплетни и скандальные истории,
происходящие вокруг в ее королевстве и при дворе, а то, что Флэгг мог еще и
предсказывать то, что произойдет при дворе в тот или иной момент, доставляло
королеве двойное удовольствие и давало ей возможность правильно
себя вести.
Сознайтесь, трудно избежать такого соблазна, даже если чувствуешь, что
человек, который приносит тебе все эти сплетни, может быть опасным. Но Флэгг
был осторожен и никогда не рассказывал королеве темных сторон событий,
которые могли бы огорчить ее и о которых говорили ему карты во время
гадания. Королеву обычно интересовали только любовные интриги. У кого какой
любовник или любовница, и кто насплетничал на него или на нее его жене или
мужу, и прочее, и прочее.
Что же касается всяких тайных сговоров об убийствах или еще о чем-то
страшном, королева старалась ничего не знать об этом. Гадание по картам при
помощи Флэгга было для нее занятием почти невинным.
За время длинного-предлинного правления Литы Флэггу удалось выполнить
свою главную задачу - удержаться на своем месте и не дать возможности
заподозрить себя в чем-то дурном. Иначе говоря - остаться в тени, временно
конечно. Разумеется, даже за это время в деятельности Флэгга были яркие
вспышки - например, Флэггу удалось посеять раздор между двумя сквайрами в
Южном графстве, дискредитировать врача, который нашел лекарство от какой-то
инфекции в крови. (Флэггу хотелось, чтобы все лекарства в королевстве
признавались только в том случае, если имели магическую силу). Вот вам
маленькие иллюстрации к спокойной и тихой жизни Флэгга в этот период. Мелочь
какая-то, а не дела.
При Роланде - кривоногом бедняге, к тому же еще таком беззащитном -
дела стали покруче, практически начался победный марш колдуна к его главной
цели. А таковая у него была. Цель, которую мог поставить перед собой только
его воспаленный ум, цель эта была страшной, хотя и великой. Флэгг задумал ни
больше ни меньше, как насовсем покончить с монархией - устроить кровавый
переворот и повергнуть всю страну во мрак хаоса и анархии на тысячелетия.
Конечно, не сразу, а приблизительно года за два: больше или меньше - не
имеет значения.
В холодном взгляде Питера Флэгг видел реальную угрозу своим планам и
кропотливой работе. Все больше и больше он убеждался в том, что
необходимость устранения Питера уже назрела. Колдун чувствовал, что уже
слишком долго живет в Дилэйне. Пора подходить к финалу. Разрушительная сила
начала делать свое дело, и народ стал роптать. Все, что так хорошо началось
при Роланде - стабильное повышение налогов, ночные набеги на амбары
фермеров, чтобы забрать весь припрятанный урожай и продукты; вооружение
дворцовой гвардии, - все это должно продолжаться и при Томасе до самого
конца. У Флэгга, как он думал, уже не было времени ждать, пока еще и Питер
процарствует свой срок. Он и так уже напрасно прождал все царствование
бабушки Питера. Ведь Питер, стань он королем, не станет дожидаться, пока
ропот народа дойдет до его ушей. И чего особенно боялся Флэгг, так это того,
что, возможно, первым королевским указом Питера станет указ о пожизненном
изгнании Флэгга из королевства под угрозой смертной казни за возвращение.
Флэгг мог бы, конечно, устранить советника короля за такой совет, но беда в
том, что Питеру вообще не нужны были советники. Он сам себе советник - и
когда Флэгг ловил на себе холодный и бесстрашный взгляд теперь уже
пятнадцатилетнего юноши, ему казалось, что Питер уже дал себе этот совет.
Мальчику нравилось читать, он любил историю, и, особенно в последние
два года, когда отец стал явно седеть и дряхлеть, Питер начал задавать
слишком много вопросов об учителях и о некоторых советниках короля. Большая
часть этих вопросов так или иначе касалась Флэгга и наводила Питера на
раздумья.
По мнению Флэгга, тот факт, что мальчик в возрасте 14-15 лет задавал
такие вопросы, уже сам по себе плох, а то, что ему сравнительно честно
отвечали все эти робкие и наблюдательные летописцы и советники при дворе
Роланда, было еще хуже. Это означало, что люди умом уже воспринимали Питера
как короля и были рады ему как королю. Они верили в него и с удовольствием
делились с ним знаниями, надеясь, что наконец король будет таким же
интеллигентным, какими они считали себя. Им также было приятно, что, в
отличие от них, Питер был смелым и отважным мальчиком, который станет
королем со львиным сердцем, и о нем будут слагать легенды. С его именем они
связывали свою надежду на возвращение и победу светлого начала в
человеческом обществе - этой старой, прекрасной, но униженной темным началом
силы.
"Да, Питера нужно убрать, и скорее", - говорил Флэгг сам себе каждый
вечер, когда он погружался в черноту своего внутреннего "я" и засыпал, и об
этом же была его первая мысль, когда он просыпался все в той же черноте на
следующее утро.
Но сделать это было труднее, чем казалось Роланд любил своих сыновей и
мог легко отдать жизнь за любого из них. Но его любовь к Питеру отличалась
какой-то особой неистовостью.
Пока ребенок был еще совсем малюткой и лежал в колыбельке, наверное,
можно было сделать так, чтобы его смерть показалась естественной, если бы
это случилось. Но теперь Питер выглядел здоровым и крепким подростком. Тут
нужно было придумать что-то другое. Если с мальчиком произойдет несчастный
случай и он погибнет, то
Роланд в горе докопается до мелочей, и все обстоятельства случившегося
будут изучены до мелочей.
По иронии, подумал Флэгг, может получиться и так, что вдруг мальчик
действительно по своей собственной вине попадет в беду и погибнет в
результате несчастного случая, а король начнет обвинять Флэгга в этом.
"Скажем так: поскользнулся и упал с крыши конюшни, или зазевался на
мгновение и попал в водоворот, где легко утонуть, или играл со своим лучшим
другом Стаадом в опасную игру "Только посмей", да, наконец, просто свалился
с лошади на полном скаку - разве мало риска в каждодневной жизни любого
мальчика? - и все это возможные варианты несчастных случаев. Но потом что?
Чего можно ожидать от убитого горем короля Роланда?"
Наверняка он подумает о преднамеренном убийстве, и тогда вполне
вероятно, что взгляд его остановится на Флэгге. Мать Роланда не доверяла
колдуну, и Роланд знал об этом, хотя сам он тоже не доверял Флэггу, правда,
тщательно скрывал это со смешанным чувством страха и восхищения.
Иногда Флэгг спрашивал сам себя, была ли у Роланда причина, по которой
он мог бы заподозрить Флэгга в том, что маг мог бы приложить руку к смерти
его сына. Флэгг должен был сделать все, чтобы никаких подозрений по этому
поводу у короля не было. Он даже выдумывал ситуации, где жизнь мальчика
подвергалась опасности, но Флэгг спасал его, демонстрируя свою заботу о его
здоровье, и Роланд обязательно узнавал об этом. "Мальчика надо убрать! Надо!
И быстро!"
Летели дни, проходили недели и месяцы, молоточек в голове Флэгга стучал
все чаще и все настойчивей: "Убрать! Убрать! Пора!" С каждым днем Роланд
старел и слабел, а Питер взрослел, умнел и становился все более опасным
противником. Что же делать? Все мысли Флэгга постоянно вертелись вокруг
одного и того же, он стал раздражительным и мрачным. Слуги, особенно
Брендон, камердинер Питера, и сын Брендона Деннис, старались обходить Флэгга
стороной и перешептывались друг с другом об ужасных запахах, которые шли из
лаборатории Флэгга поздними вечерами. Деннис, которому в будущем предстояло
занять место своего отца в качестве камердинера Питера, особенно боялся
Флэгга и однажды спросил отца, можно ли поговорить о странном поведении
колдуна с Питером. - Чтобы просто предупредить его об опасности, - объяснил
Деннис отцу.
- Ни в коем случае, ни слова, - запретил отец мальчику, выразительно
взглянув на него. - Я запрещаю тебе. Этот человек очень опасен.
- Тогда тем более надо предупредить принца, - робко продолжал Деннис.
- Только тупица может принять шорох ползущей гадюки за простое шуршание
гальки и попытаться потрогать рукой эту гальку, - произнес Брендон, - а наш
принц - далеко не тупица, Деннис. Налей-ка мне еще один стаканчик джина и
давай больше не будем говорить об этом.
Итак, Деннис ничего не сказал Питеру о своих подозрениях, но большая
преданность и любовь к своему молодому хозяину, равно как и чувство страха
перед советником короля в капюшоне, с каждым днем становились все сильнее
после разговора с отцом. Когда бы он ни встретил Флэгга, подметающего узкие
коридоры замка полами своего мрачного плаща с капюшоном, он инстинктивно
сторонился, дрожа всем телом и думая про себя: "Гадюка, настоящая гадюка.
Будь с ним осторожен, Питер, следи за ним, подслушивай все, что он говорит".
Однажды вечером (в то время Питеру уже исполнилось шестнадцать лет, и
Флэгг уже почти начал верить, что его не удастся убрать без риска для самого
себя) ему неожиданно явилось решение этого столь долго мучившего его
вопроса. Была очень бурная ночь. Осенняя буря небывалой силы бушевала на
улице; все в замке стонало и скрипело от порывов ветра. Улицы Дилэйна
выглядели пустынными, все прохожие пытались найти убежище от хлесткого
холодного дождя и насквозь пронизывающего ветра.
Роланд в ту ночь сильно простудился. Последнее время это с ним
случалось часто, а все лекарства Флэгга, какими бы сильными они ни были,
больше почему-то не помогали Роланду, как будто потеряли свою лечебную силу.
Любая простуда, может быть, даже и та, от которой он страдал сейчас,
сморкаясь и чихая, могла легко перейти на легкие и кончиться смертельным
легочным заболеванием. Все магические лекарства совсем не походили на прочие
лекарства, которые обычно прописывались докторами, и Флэгг знал, почему его
лекарства больше не помогали Роланду. Причина заключалась в том, что Флэгг
просто больше не хотел, чтобы его лекарства оказывали лечебное воздействие.
Но он все же оставлял Роланда в живых, потому что боялся Питера.
"Как я хочу, чтобы ты наконец убрался в мир иной, старикашка!" - думал
Флэгг, сидя перед коптящей свечой и совсем по-детски распаляясь в гневе,
слушая, как завывает ветер и как двухголовый попугай о чем-то шепчется сам с
собой во сне.
"Да я меньше чем за ломаный грош убил бы тебя собственными руками -
только за все то зло, что ты, твоя глупая жена и ваш старший сын причинили
мне. Пусть даже все мои планы рухнут, радость твоего убийства возместит
потерю! Да, радость от самого
процесса твоего убийства..."
Вдруг Флэгг замер, выпрямившись, и уставился взглядом в темноту своего
подземелья, где почти невидимо двигались какие-то тени. В голове, словно
факел, вспыхнула и загорелась идея. Пламя свечи позеленело и вскоре потухло.
- Смерть, - в темноте закричала одна голова попугая.
- Убийство, - закричала вторая.
И тут же в этой кромешной темноте не видимый абсолютно никем Флэгг
разразился хохотом.
Из всех средств, которые использовались во все времена для убийства
короля или членов королевской семьи, яд был самым распространенным, и к нему
обращались чаще всего. А кто, как не колдун, лучше всех разбирался в ядах?
Флэгг, один из величайших магов, когда-либо живших на земле, знал все
существующие виды ядов, которые известны и нам - мышьяк, стрихнин, кураре -
все они парализуют мышцы, а потом сердце; также никотин, беладонна, сонная
одурь, бледная поганка... Флэггу были известны яды сотен видов ядовитых змей
и пауков, жаркий сбор ядовитой лилии, которая пахнет как мед, а ее жертвы
умирают в жутких конвульсиях с мучительными душераздирающими криками. Флэгг,
возможно, не знал о существовании всего какой-нибудь дюжины ядовитых
составов не больше, но эта-то дюжина была бы еще более ядовитыми ядами, чем
все известные ему.
Все эти порошки и баночки с жидкостями были тщательно упакованы,
пронумерованы и спрятаны на полках в самой дальней и труднодоступной комнате
покоев Флэгга, куда не мог пройти ни один слуга. Здесь была так называемая
часовня Флэгга, где отпускались "грехи" всем его будущим жертвам, которые
будут кричать и биться в агонии; здесь была гардеробная смерти. Флэгг часто
посещал эту комнату, чтобы поднять плохое настроение. В этой торговой лавке
дьявола ожидало своей очереди все то, чего так боялись обычные люди из плоти
и крови, слабые духом: головная боль, молотком стучавшая в мозгу, боль в
животе, от которой в крике корчится несчастный, рвота, несварение желудка,
паралич сердца и коллапс сосудов, опухоль, по чернение языка, сумасшествие и
пр. и пр.
Но самый страшный яд Флэгг хранил отдельно. В его кабинете стоял стол,
все ящики которого были заперты на три замка. Внутри находилась железная
коробка, вся снаружи исписанная магическими символами. Замок на коробке был
уникальный; казалось, что поверхность замка сделана из металла с оранжевым
отливом, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это не металл,
а материал растительного происхождения, то есть это просто разновидность
овоща - морковь клефара. Раз в неделю Флэгг поливал этот "живой замок"
жидкостью из маленькой бутылочки. И эта морковь клефара, казалось, имела
какой-то намек на разум: если кто-нибудь попытался взломать замок клефара
или открыть его подходящим ключом, замок начал бы громко кричать. Внутри же
этой коробки была еще одна коробка - поменьше, которую можно было открыть
ключом, что висел на шее у Флэгга.
Внутри этой второй коробочки лежал пакет, а в нем совсем немножко
зеленого песка. "Красивый песок, - подумали бы вы, - но, впрочем, ничего
особенного, что стоило бы того, чтобы написать о нем в письме своей матери".
Тем не менее это был самый сильный яд во всем мире - даже Флэгг боялся его.
Ему привезли этот яд из пустыни Грен. Эта огромная отравленная пустыня была
расположена за пределами Гарлена и была неизвестна жителям Дилэйна. К
пустыне можно было подойти только с той стороны, откуда дул ветер, потому
что, подуй ветер со стороны пустыни - ее горячее дыхание вместе с
отравленным воздухом неминуемо принесло бы смерть. Но не мгновенную смерть,
нет. Яд действовал не сразу. День или два, может, даже три человек, который
вдохнул это пламя пустыни, а может быть даже, проглотил несколько песчинок,
чувствовал себя вполне нормально - даже, может быть, лучше, чем когда-либо.
Но вдруг его легкие начинали гореть, кожа - дымиться, а все тело морщилось и
становилось похожим на мумию. Затем человек падал замертво, лишь волосы
продолжали гореть. Тот, кто вдохнул отравленный воздух пустыни или проглотил
песчинки, сгорал изнутри. Этот песок назывался "песком дракона", и
противоядия от него просто не существовало. Славно, не правда ли?!
Так вот, в ту дождливую и бурную ночь Флэгг решил добавить несколько
песчинок "песка дракона" в бокал с вином и поднести этот бокал Роланду. Дело
в том, что Литер завел традицию: каждый вечер он приносил отцу бокал вина.
Все во дворце знали об этом и хвалили его за заботу об отце. Роланду тоже
было приятно выпить бокал вина из рук сына и в его присутствии.
"Находиться в компании с сыном Роланду было столь же приятно, сколь и
выпить бокал вина", - так думал Флэгг. И не без основания. (Хотя в последнее
время Литер увлекся девушкой и тратил каждую свободную минуту, чтобы побыть
с ней; поэтому он теперь редко задерживался у отца дольше, чем на полчаса).
И Флэгг подумал, что если он придет к Роланду тоже с вином, когда Питер уже
уйдет, то Роланд вряд ли
откажется от второго бокала вина. О! Это будет особый бокал!
"Жаркое, старое марочное вино, мой повелитель!" - подумал Флэгг с
подобием улыбки на злом узком лице.
"Конечно, отменное старое вино. Винодельня-то рядом с воротами в ад...
Когда же яд начнет разъедать твои кишки - вот тут-то ты и узнаешь, где ад".
Флэгг закинул голову и расхохотался.
Как только план действий стал ясен - план, в результате которого Флэгг
собирался отделаться сразу от обоих - Роланда и Питера, колдун больше не
терял времени зря. Он использовал все свои магические способности, чтобы
вернуть королю хорошее самочувствие. Ему было радостно наблюдать, что все
его магические лекарства так хорошо действовали на Роланда, как никогда за
очень долгое время. По злой иронии ему действительно хотелось, чтобы король
чувствовал себя хорошо, потому что по плану он хотел убить Роланда так,
чтобы всем стало ясно, что король умер не своей смертью и что это убийство.
Право, смешно, если только начать размышлять об этом.
Однажды ветреным вечером, ровно через неделю после того, как король
перестал чихать и кашлять, Флэгг отпер свой страшный ящик, вынул коробку
поменьше и пробормотал, обращаясь к морковному замку: "Хорошо сработал". В
ответ замок стал верещать и скрипеть. Флэгг приподнял тяжелую крышку и вынул
из коробки совсем маленькую коробочку, которую открыл ключом, висевшим у
него на шее. Он вынул из маленькой коробочки пакет с "песком дракона",
который он заколдовал раньше и поэтому был защищен от страшного действия
яда, или, по крайней мере, он думал так. Но тем не менее, не желая
рисковать, колдун взял серебряный пинцет, с его помощью открыл пакет и
положил его рядом с бокалом короля у себя на столе. Лоб от напряжения
покрылся испариной. Одно неверное движение - и за ошибку он мог заплатить
своей собствен ной жизнью.
Флэгг вышел в коридор, который вел вниз в тюрьму, чтобы надышаться
впрок. Он дышал часто и глубоко, пытаясь провентилировать легкие. Когда
дышишь быстро, то все тело начинает наполняться кислородом, и поэтому можно
затаить дыхание и долго не дышать. Во время критического момента своих
приготовлений Флэггу нужно было какое-то время не дышать вообще, и он
готовил себя к этому. "Никаких ошибок не должно быть, - думал про себя
Флэгг, - ни больших, ни маленьких". Слишком уж много он получал теперь
удовольствия, чтобы так просто умереть.
Он вздохнул глубоко в последний раз, втянул в себя воздух из
зарешеченного окна около его покоев. Затем вошел в свою комнату. Подойдя к
столу, на котором лежал пакет, он вытащил из-за пояса кинжал и осторожно
разрезал пакет, на столе лежал плоский кусок обсидиана, который Флэгг обычно
использовал как пресс-папье для бумаг и который в те времена считался самым
твердым камнем на земле. При помощи пинцета колдун взял пакет и перевернул
его вверх дном, чтобы высыпать все содержимое пакета на камень. В пакете же
осталась самая малость - не больше, чем дюжина песчинок, но эта "мелочь"
была особенно важна для плана Флэгга. Каким твердым не был камень - он
немедленно начал дымиться. Прошло тридцать секунд. Флэгг осторожно взял в
руки обсидиан, так, чтобы ни одна песчинка не попала ему на руку, иначе она
прожжет тело и дойдет до внутренностей и сердца, которые спалит в жутком
огне. Он наклонил камень над бокалом и ссыпал в него кристаллы. Теперь,
быстро-быстро, пока песок не начал разъедать стекло, Флэгг налил в бокал
любимое вино короля, то вино, которое ему каждый вечер приносил Питер и
которое, вероятно, несет своему отцу и сейчас.
Песок растворился моментально, и на долю секунды красное вино блеснуло
зеленым отливом, а затем вернуло свой естественный цвет. Прошло всего
пятьдесят секунд. Флэгг вернулся к своему столу. Он взял в руки камень и
кинжал, держась за рукоятку. Только несколько кристаллов "песка дракона"
попали на лезвие ножа, когда он разрезал бумажный пакет с песком, но они уже
делали свое дело: несколько маленьких струек дыма поднимались с изъеденной
поверхности знаменитой андуанской стали. Флэгг отнес кинжал и камень в
коридор.
Семьдесят секунд прошло, и у Флэгга стало ломить грудь: воздух
кончился, ему нужно было снова дышать.
Тридцатью футами ниже по коридору, который вел к тюрьме (путешествие,
которое в Дилэйне никому не было приятно), можно было увидеть в полу
решетку. Флэгг услышал бульканье воды там, внизу, и если бы он уже начал
дышать, а не шел, все еще затаив дыхание, то смог бы почувствовать зловонный
запах, исходивший от этой решетки.
Здесь проходила дворцовая канализация. Флэгг сбросил и кинжал, и камень
в это отверстие и, услышав двойной всплеск, заулыбался, вздохнув наконец
полной грудью. Затем он подбежал к окну и стал жадно глотать воздух.
Отдышавшись, колдун вернулся в кабинет. Теперь только пинцет, пакет да бокал
с вином стояли на столе. Флэгг принял все меры предосторожности и был
уверен, что эти вещи уже не принесут ему вреда. Он почувствовал
удовлетворение от того, что хорошо выполнил работу. Точнее, работа
еще не завершена, но подготовка окончена. Колдун наклонился над бокалом
и понюхал. Это было безопасно. "Песок дракона", растворенный в жидкости, не
давал никакого запаха и не распространял по воздуху своего яда. Вот если бы
он попал на что-то твердое, например на тело или камень, тут его
смертоносная сила не знала бы пощады.
Флэгг проверил бокал с вином на свет, любуясь кровавым цветом вина. -
Прощальный бокал вина, мой король! - произнес он и засмеялся. Он смеялся до
тех пор, пока двухголовый попугай не закричал в страхе: - Это как раз то,
что согреет тебе нутро!
Колдун сел, перевернул песочные часы и стал читать свою толстенную
книгу заклинаний и заговоров. Флэгг читал эту книгу, которая была
переплетена в человеческую кожу, уже целую тысячу лет, а прочитал только ее
четвертую часть. Эту книгу нельзя было читать слишком долго - слишком велик
был риск сойти с ума от всего того, что было так изощренной тщательно
написано сумасшедшим по имени Алхасред, который обитал где-то далеко в
горных долинах Ленга.
Один час, не больше. Когда верхняя часть песочных часов опустеет, Флэгг
будет уверен, что Питер пришел к королю и уже ушел. Через час Флэгг сможет
отнести Роланду свой прощальный бокал вина. С минуту Флэгг наблюдал за тем,
как белый песок тоненькой струйкой протекал через стройную талию песочных
часов, а затем склонился над книгой.
Роланд был очень доволен и даже тронут тем, что Флэгг сам принес ему
бокал вина перед сном. Он выпил вино в два глотка и поблагодарил, сказав,
что вино отлично согрело его. Улыбаясь сам себе под своим колдовским
капюшоном, Флэгг произнес:
- Я надеялся на это, ваше величество!
Судьба ли предоставляла Томасу увидеть в эту ночь Флэгга с его отцом,
или просто удача - судить вам. Я только знаю, что он их УВИДЕЛ, и это
случилось во многом потому, что Флэгг многие годы из кожи вылезал, чтобы
стать другом одинокого и несчастного мальчика.
Я все вам быстро объясню, но для этого вам нужно уяснить, что такое
магия, потому что ваши представления о магии могут быть неверными.
В историях о колдовстве обычно говорят о трех видах чудес, и так
спокойно, как будто их может творить любой третьеразрядный колдун. Что это
за виды? Пожалуйста: превращение свинца в золото, изменение формы тела и
превращение в невидимку.
Первое, о чем вы должны знать, - это то, что настоящая магия - тяжелая
работа. Если не верите - попробуйте избавиться от вашей дражайшей тетушки
хотя бы на недельку-другую. Нет, настоящая магия - это трудно, и, хотя
творить злые чудеса легче, чем добрые, даже злая магия довольно трудна.
Свинец можно превратить в золото, если вы знаете нужные заклинания и
если найдется тот, кто покажет вам, как расщеплять свинцовые слитки. Что же
касается изменения формы тела и превращения в невидимку, то они невозможны
или почти невозможны.
Время от времени Флэгг, который был мастер подслушивать, узнавал, как
глупцы рассказывают о юных принцах, которые, чтобы выбраться из лап злых
гениев, произносят одно простое волшебное слово и исчезают из вида. Флэгг
слышал и о прекрасных принцессах; в рассказах принцессы почему-то были
всегда прекрасными, хотя Флэгг знал по своему опыту, что большинство
принцесс избалованы и, как правило, они просто мерзкие отпрыски выродившихся
знатных семейств, страшные и тупые до предела. Так вот, эти принцессы могли
превратить огромных людоедов во вьющихся мух, которых потом мгновенно
прихлопывали. В этих рассказах принцессы с легкостью могли попасть в цель)
хотя ни одна из великого множества изнеженных дам, которых приходилось
видеть Флэггу, не смогла бы прихлопнуть даже умирающую на подоконнике
декабрьскую муху.
В рассказах все было легко, в рассказах люди часто меняли форму своего
тела или становились прозрачными, как оконное стекло. В жизни же Флэгг не
встречал ничего подобного. Он знавал одного великого мага из Андуа, который
решил, что освоил изменение формы тела, и когда после шести месяцев
медитации и почти недели мучительных перевоплощений в разные тела он
произнес последнее страшное заклинание, то добился лишь того, что его нос
стал трехметровой длины, после чего бедняга сошел с ума. Из огромных его
ноздрей стали расти ногти. Флэгг вспоминал его с мрачной улыбкой. Если он
даже и был великим магом, то как человек - очень глуп.
Невидимость тоже была невозможна - так по крайней мере считал Флэгг.
Правда... можно было стать незаметнее. Да, незаметный - это, пожалуй, самое
правильное определение, хотя можно было иногда употребить слово "туманный",
"блеклый", "расплывчатый", "неосязаемый". Превращение в невидимку было выше
способностей Флэгга, но если съесть сушеный бычий член и затем произнести
несколько заклинаний, то можно стать незаметным. Когда кто-нибудь становился
незаметным, а другой человек, к примеру слуга, проходил мимо, то первый мог
просто отойти на шаг и тихо стоять,
пока не пройдет слуга. Как правило, слуга начинал смотреть либо себе
под ноги или же почему-то устремлял свой взгляд вверх. Если незаметный
входил в комнату, разговоры стихали, люди как-то стушевывались, мрачнели,
как будто у всех одновременно заболел живот. Факелы и лампады начинали
дымить, а свечи часто гасли. Но незаметный должен был избегать хорошо
знакомых людей, потому что очень хорошо знакомые могли видеть даже
незаметного. Незаметность - хорошая вещь, но это не невидимость.
В ночь, когда Флэгг нес Роланду отравленное вино, он впервые сделался
незаметным. Он полагал, что не встретит никого из знакомых. Было уже больше
девяти, король был стар и нездоров, дни стояли короткие, и замок рано
погружался в сон.
"Когда Томас станет королем, - думал Флэгг, быстро неся кубок с вином
по коридорам, - то здесь каждый вечер будут проходить пиршества. Как и отец,
Томас уже почувствовал вкус к питью, хотя и предпочитает вино, а не пиво и
мед. Будет несложно заставить его полюбить напитки покрепче... В конце
концов, разве я ему не друг? Да, когда Питера спокойно уберут с дороги и он
попадет на плаху на площади Иглы, а Томас станет королем, тогда веселые
пойдут пиры... пока народ в городах и графствах не взорвется кровавым
бунтом. И тогда будет последний пир, величайший из всех... не думаю, правда,
что он понравится Томасу. Этот пир будет очень жарким, как и то вино, что я
несу сегодня его отцу".
Колдун не рассчитывал встретить на своем пути к королю кого-то из своих
хороших знакомых и не встретил. Мимо прошло несколько слуг, они шли с
отсутствующим видом, не замечая никого вокруг себя.
И все же Флэгга видели. Томас видел его в тот вечер, через глаза Нинера
- дракона, которого когда-то давно убил его отец. Томас смог увидеть Флэгга,
потому что сам Флэгг однажды обучил его этому трюку.
То, что отец не принял подарка Томаса, очень обидело мальчика, и после
случая со злополучным корабликом он старался не думать об отце, хотя очень
любил Роланда и все так же хотел обрадовать его, как радовал отца Питер.
Более того, он мечтал, чтобы отец любил его так, как любил его брата, или
хотя бы вполовину этого.
Беда была в том, что все хорошие и замечательные идеи первым придумывал
Питер. Иногда, правда, он делился ими с Томасом, но Томасу они либо казались
пустячными, нестоящими (хотя потом и получалось все наоборот), либо он
просто страшился, что не справится с той частью работы, которую по плану
Питера Томас должен был выполнить сам. Так было, например, три года назад,
когда Питеру захотелось смастерить самому для отца фигурки военных для
разыгрывания сражений.
- Я подарю отцу что-нибудь получше, чем несколько дурацких
фишек-солдатиков для дурацкой старой игры, - сказал тогда с гордой
уверенностью Томас, хотя на самом деле подумал, что если он не смог вырезать
из дерева самого простого кораблика, то вряд ли от него будет какая-то
польза в том, чтобы помочь Питеру вырезать из дерева целую армию солдат.
Поэтому Питеру пришлось мастерить все фигурки для игры самому
- целых три месяца: пехота, рыцари, стрелки, офицеры, генерал и даже
монах - все это Питер вырезал из дерева сам. Конечно же, Роланду понравились
фигурки, и он убрал всех военных, которых ему вырезал из нефрита Эллендер
сорок лет назад, заменив их теми, что подарил ему Питер.
Когда Томас увидел это, он прокрался в свою комнату и лег спать, хотя
был день и на дворе было светло. Он чувствовал, будто кто-то забрался внутрь
его груди, отрезал маленький кусочек его сердца и заставил Томаса проглотить
этот кусочек. На вкус этот кусочек был очень горьким, и Томас ненавидел
Питера больше, чем когда-либо, хотя какой-то своей частью Томас все еще
любил счастливого красивого старшего брата, и не переставал любить никогда.
И хотя сердце Томаса было, как я уже сказал, горьким на вкус, ему оно все
равно понравилось. Ведь это было его сердце.
Потом был еще случай с вечерним бокалом вина. Питер пришел к Томасу и
сказал:
- Я думаю, было бы неплохо, если бы мы каждый вечер приносили отцу
бокал вина. Том, я попросил об этом дворецкого, но он сказал, что не может
просто так отдавать нам вино, потому что каждые шесть месяцев отчитывается
перед главным виночерпием, но он предложил, чтобы мы откладывали часть наших
денег и покупали Пятый Баронский Ват - это любимое вино отца. И оно не очень
дорогое, нам вполне по карману. И...
- Я думаю, что это самая дурацкая идея из всех, какие мне только
приходилось слышать! - взорвался Томас. - Все вино в королевстве принадлежит
отцу, и он может выпить его столько, сколько захочет! Почему мы должны
тратить наши деньги, чтобы дать отцу то, что ему принадлежит и так! Мы
просто сделаем этого дворецкого чуть богаче, вот и все!
- Отцу будет приятно, что мы тратим на него свои деньги, хотя он знает,
что ему принадлежит все в замке, - терпеливо ответил Питер.
- Откуда ты это знаешь?
- Знаю, - тихо ответил Питер, но в его голосе слышалось нетерпение.
Томас посмотрел на брата и нахмурился. Разве он мог сказать брату, что
главный
виночерпий поймал его в погребе, когда он пытался стащить бутылку вина
месяц назад? Толстая свинья виночерпий схватил его, встряхнул и пригрозил
рассказать все отцу, если Томас не даст ему золотой. Томас дал, и в его
глазах в эту минуту были слезы гнева и стыда.
"Если бы на его месте был Питер, этот негодяй притворился бы, что
ничего не заметил, и прошел бы мимо, - думал он. - Если бы это был Питер, ты
бы отвернулся и молчал. Потому что Питер скоро станет королем, а я навсегда
останусь лишь принцем".
Ему пришло в голову еще и то, что Питер никогда и не попытался бы
украсть вино, но эта истина еще больше разозлила его.
- Я просто думал,.. - продолжал Питер.
- Ты думал, ты думал, - желчно передразнил Томас. - Иди и думай другим
местом! Когда отец услышит, что ты заплатил виночерпию за собственное
королевское вино, он будет смеяться над тобой и назовет тебя дураком!
Однако Роланд не посмеялся над Питером и не назвал его дураком - он
назвал его хорошим сыном, и произносил он свою похвалу нежным, растроганным
голосом. Томас знал это, потому что он прокрался вслед за Питером, когда тот
в первый раз нес вино в этот вечер. Томас смотрел через глаза дракона и
видел все.
Если бы вы спросили Флэгга прямо, почему он показал Томасу это место и
тайный ход, ведущий к нему, то он не смог бы ответить вразумительно, потому
что он точно не знал, почему сделал это. У него было чутье на зло, как у
некоторых бывает чутье на отгадывание чисел или на определение правильного
направления.
Замок был старый, и в нем было множество потайных дверей и ходов. Флэгг
знал их почти все (никто, даже он, не знал их все), но он показал Томасу
только этот. Его чутье на зло подсказало ему, что именно этот потайной ход
может причинить вред кому нужно и сыграть злую роль, поэтому Флэгг
подчинился инстинкту. Зло, в конце концов, было его куском хлеба.
Колдун часто заходил в комнату Томаса и говорил: "Томми, ты что-то
хмурый опять? Мне кажется, тебе можно показать одну вещь, которая тебе очень
понравится". Он почти всегда говорил "ты хмурый", "ты будто ежа проглотил",
"что насупился" и обязательно "Томми", потому что знал, что так можно легко
войти в доверие, особенно когда Томас был грустен или подавлен. Флэгг знал,
что Томас боится его и всегда найдет повод не пойти с ним, если не будет
доверять... а это случится тогда, когда ему будет все равно, кто будет его
другом.
Флэгг знал, а Томас и не догадывался об этом. Его страх перед колдуном
был очень сильным и глубоким. Он заставлял себя думать, однако, что Флэгг
вполне хороший человек, умеющий шутить и выкидывать забавные трюки. Иногда
шутки были немного злые, но это часто соответствовало настроению Томаса.
Вы посчитаете странным то обстоятельство, что Флэгг знал о Томасе
что-то такое, чего Томас сам о себе не знал? На самом деле в этом нет ничего
странного. Людские умы, а особенно детские, похожи на колодцы - глубокие
колодцы, но в глубине их - чистая вода. И иногда, когда какая-нибудь мысль
слишком тяжела, чтобы постоянно возвращаться к ней, человек запирает ее в
тяжелую коробку и бросает в глубину колодца. Он слышит всплеск воды... и
коробка пропадает. На самом деле, конечно, она не исчезает. Флэгг, который
был настолько же стар и мудр, насколько и зол, знал: даже у самого глубокого
колодца есть дно, и, если вещи не видно, это не значит, что ее нет. Она там,
покоится на дне... Коробки же, в которые мы заключаем зло и бросаем в
колодец, гниют, и яд жестокости может со временем вытечь и отравить воду...
и когда колодец ума серьезно отравлен, то в результате получится то, что
называется безумием.
Если колдун и показывал Томасу страшные, темные закоулки замка, то лишь
затем, чтобы сильнее напугать его и получить, таким образом, еще большую
власть над ним. Он знал, что сможет получить эту власть, потому что Томас
был слабым, а отец часто забывал о нем и не задумывался о его слабости.
Флэгг хотел, чтобы Томас боялся его и со временем желал убедиться в этом.
Томас должен был бросать как можно больше закрытых коробок в свой внутренний
колодец. Если Томас сойдет с ума после того, как станет королем, то что же?
Флэггу будет проще править, это усилит его власть.
Как же Флэгг мог так правильно вычислять минуты, когда лучше всего
приходить к Томасу и водить его на странные экскурсии по замку? Иногда он
просто видел в своем магическом кристалле, как что-то разозлило или огорчило
Томаса. И колдун был тут как тут. Чаще он просто чувствовал необходимость
прийти к Томасу, и делал это - чутье редко подводило его.
Однажды он привел Томаса в Восточную башню - они взбирались по ступеням
вверх, пока Томас не запыхался, как собака после бега. Флэгг же, казалось,
имел второе и третье дыхание. Наверху была дверь, такая маленькая, что даже
Томасу пришлось проползать сквозь нее на четвереньках. За дверью была
темная, затхлая комната с единственным окном. Флэгг молча подвел его к окну,
и, когда Томас увидел вид, что
открылся его взору из окна (а это была панорама всей столицы Дилэйна,
ближних городов, за которыми были холмы, отделяющие ближние города от
Восточного графства, которое скрывалось в голубой дымке), он подумал, что
ради всего этого стоило преодолевать крутые ступени и терпеть боль в легких.
Сердце словно впитывало в себя увиденную красоту, и он повернулся к Флэггу,
чтобы поблагодарить его - но что-то в выражении бледного лица колдуна,
скрытого капюшоном, заставило мальчика проглотить слова.
- Теперь смотри сюда! - сказал Флэгг и поднял руку. Стрелка голубого
пламени вырвалась из его указательного пальца, и шелестящий звук, который
Томас сначала принял за завывания ветра, превратился в настоящее хлопанье
кожистых крыльев. Секундой позже Томас кричал и молотил кулаками воздух над
головой, пытаясь пробиться к маленькой двери.
Из маленькой круглой комнаты на самом верху Восточной башни открывался
лучший в королевстве вид <за исключением только кельи на вершине Иглы), но
теперь Томас понимал, почему никто не забирался сюда: комната была полна
огромных летучих мышей. Потревоженные светом, который Флэгг высек из пальца,
они вились и носились по всем углам. Потом, когда они вышли и Флэгг стал
успокаивать Томаса, мальчик, который смертельно боялся летучих мышей,
забился в истерике, но колдун шептал, что это была просто шутка, чтобы
развеселить его. Томас поверил, но еще несколько недель подряд просыпался от
кошмарных снов, в которых летучие мыши вились вокруг его головы, застревали
в волосах и вцеплялись в лицо хваткими коготками и зубками.
Во время другой экскурсии Флэгг повел его в королевскую сокровищницу и
показал сундуки с золотыми монетками, пирамиды слитков золота и крепкие
ящики с надписями "изумруды", "бриллианты", "рубины", "сапфиры" и так далее.
- Они и вправду полны драгоценностей? - спросил Томас.
- Открой и посмотри, - отвечал Флэгг. Он открыл один ящик и вынул
пригоршню неограненных мутных изумрудов.
- Сокровища моего отца! - прошептал Томас.
- Ну, это еще что! Посмотри-ка лучше сюда! Пиратские сокровища, Томми!
Флэгг указал Томасу на большую кучу трофеев, захваченных в схватке с
андуанскими пиратами около двенадцати лет назад. Сокровищница Дилэйна была
богата, немногочисленные служители стары - и эту кучу еще не разложили по
порядку. Томас косился на тяжелые сабли с инкрустированными рукоятками,
кинжалы, украшенные бриллиантами, тяжелые кистени с шипами из острых
изумрудов.
- И все это принадлежит королевству? - спросил Томас с благоговением в
голосе.
- Это все принадлежит твоему отцу, - ответил Флэгг, хотя Томас был, в
сущности, прав. - Когда-нибудь это будет принадлежать Питеру.
- И мне, - добавил Томас с уверенностью десятилетнего ребенка.
- Нет, - сказал Флэгг с оттенком легкого сожаления. - Только Питеру. Он
старший брат, он и будет королем.
- Он поделится, - сказал Томас, как будто чуть-чуть сомневаясь. - Он
всегда всем делится.
- Питер - прекрасный мальчик, и я уверен в том, что ты прав. Он,
наверное, поделится - если захочет. Но, знаешь ли, никто не может заставить
короля сделать то, чего он не хочет.
Флэгг посмотрел на Томаса, чтобы оценить эффект, произведенный
последним своим замечанием, потом вновь посмотрел в глубь темной
сокровищницы. Где-то там старый служитель считал дукаты, и их звон иногда
нарушал тишину.
- Столько сокровищ - и все для одного человека, - заметил Флэгг. - Об
этом стоит подумать, Томми, не правда ли?
Томас ничего не ответил, но Флэгг остался доволен. Он понял, что Томми
задумался об этом, и он решил, что еще одна отравленная шкатулка полетела на
дно колодца ума Томаса - бултых! И это действительно было так.
Потом, когда Питер предложил Томасу покупать вместе каждый вечер
бутылку вина, Томас вспомнил сокровищницу и то, что все сокровища ее будут
принадлежать его брату.
- Тебе легко говорить о покупке вина. Почему бы и нет? Когда-нибудь в
твоем распоряжении будут все деньги мира!
Тогда же, примерно за год до того, как он понес королю отравленное
вино, Флэгг, повинуясь своему чутью, показал Томасу этот потайной ход... и в
тот раз, вопреки всему, его обычно безошибочный инстинкт смутил Флэгга и
ввел его в заблуждение. Впрочем, насколько это верно, судите сами.
- Томми, ты выглядишь мрачнее тучи, - вымолвил Флэгг. Капюшон его плаща
был отброшен на спину, и он выглядел как обычный нормальный человек. Почти
нормальный.
Томми действительно был не в себе. Он, можно сказать, прострадал,
промучился
долгий предолгий завтрак, в течение которого отец неустанно хвалился
перед своими советниками хорошими отметками Питера по геометрии и по
навигации. Роланд в геометрии и тем более в навигации разбирался плохо, он
знал, что у треугольника три стороны, а у квадрата - четыре. Он знал, что,
заблудившись в лесу, можно найти правильный путь по старой звезде на небе. И
все, на этом его познания кончались. Томас тоже знал не больше, поэтому ему
казалось, что завтрак никогда не закончится. И еще мясо было приготовлено
так, как любил его отец, - с кровью, а Томаса от такого полусырого мяса
тошнило.
- Я что-то не то съел за завтраком, вот и все, - объяснил свое мрачное
настроение Томас.
- О, я знаю, чем развлечь тебя, - сказал Флэгг. - Я покажу тебе секрет
замка, Томми, хочешь?
Томас в это время играл с жуком на столе. Он настроил для жука преграды
из своих учебников, и как только жуку удавалось выбраться из плена, перед
ним тут же появлялась новая преграда.
- Я устал, - вяло произнес Томас. И он не врал. Слышать похвалы в адрес
брата всегда было утомительно.
- Ну, Томми, тебе очень понравится, - уговаривал Флэгг тоном хоть и
ласковым, но с какой-то угрозой в голосе.
Томас посмотрел на Флэгга, пытаясь понять его:
- А там нет летучих мышей?
Флэгг весело рассмеялся, но от этого смеха у мальчика мурашки забегали
по рукам. Колдун похлопал мальчика по плечу. - И мышей летучих там нет, и с
крыши там не капает, и сквозняков там нет. Тепло, как в печке. И ты можешь
даже подсмотреть, чем занимается твой отец.
Томасу было известно, что слово "подсмотреть" употребляли тогда, когда
не хотели произносить: "шпионить" или "следить", что было очень плохо - но
выстрел, сделанный Флэггом, точно поразил цель. Томас дал возможность жуку
выбраться из плена и сказал: - Пойдем. Но там правда нет мышей?
Флэгг обнял мальчика за плечи:
- Клянусь, летучих мышей там не будет, но ты должен свыкнуться с одной
мыслью: ты увидишь отца не просто, а посмотришь на него через глаза его
самого большого трофея.
Глаза Томаса сделались круглыми от изумления. Флэгг радовался. Рыбка
попалась на крючок.
- Что это значит?
- Пойдем - и сам увидишь, - сказал Флэгг и повел мальчика через
лабиринт многочисленных коридоров. Вы бы, наверное, быстро там заблудились,
как и я, но Томас знал их наизусть (так как вы точно знаете кратчайший путь
к своей кровати в спальне в темноте), по крайней мере знал до тех пор, пока
Флэгг вместе с ним не свернул в сторону. Они почти дошли до самых
апартаментов короля, когда Флэгг толкнул деревянную дверь, которую Томас
никогда раньше не замечал.
Конечно, она была там и раньше, но в замках часто бывает так, что целые
коридоры или части замка - не то что двери - бывают НЕЗАМЕТНЫМИ.
Проход был узким. Горничная проскользнула мимо них с чистым .бельем в
руках. Она так ужаснулась, встретив королевского колдуна в этом узком
проходе, что готова была вдавить и замуровать свое тело в камень, лишь бы не
коснуться его случайно. Томас чуть не рассмеялся, потому что частенько сам
испытывал подобное чувство, когда Флэгг был где-то рядом. Больше они никого
не встретили.
Отдаленно лаяли собаки, и Томас приблизительно мог представить, где они
находились. Потому что единственными собаками в Дилэйне были охотничьи
собаки отца. Все они теперь были почти такими же старыми, как и Роланд, и
Роланд, которому хорошо была знакома ломота в костях от простуды, разрешил
построить для них псарню прямо в замке. Для того чтобы попасть к собакам
прямо из отцовского кабинета, нужно было спуститься по лестнице, повернуть
направо и пройти десять ярдов до внутреннего коридора. Итак, Томас вычислил,
что они находятся приблизительно на расстоянии в 30 футов справа от личных
покоев отца.
Флэгг так неожиданно остановился, что Томас чуть не наткнулся на него.
Колдун быстро оглянулся вокруг, чтобы убедиться в том, что в проходе, кроме
них, никого нет.
- Нащупай четвертый камень кверху от самого нижне го, тот, который
отбит, и нажми на него, быстро! - скомандовал Флэгг. А вот и секрет... Томас
обожал секреты. Он отсчитал четыре камня снизу вверх, нащупал тот, который
был отбит, и нажал на него, ожидая какого-то трюка: думал, что либо стена
раздвинется, либо еще что нибудь произойдет. Но то, что последовало затем,
было для Томаса полной неожиданностью.
Камень очень легко подался и ушел назад на глубину приблизительно в три
дюйма. Раздался щелчок: целая секция стены распахнулась перед ними, и они
увидели вертикальную щель. Это была вовсе не стена, а огромная дверь: у
Томаса даже челюсть
отвисла.
Флэгг подтолкнул Томаса:
- Быстрей, говорю тебе, глупыш! - сказал он тихо. В голосе слышалось
нетерпение, и на этот раз он, видимо, заботился не только о Томасе. Флэгг
несколько раз проверял, нет ли кого постороннего поблизости.
- Иди же, сейчас.
Томас взглянул на черную щель и опять подумал о летучих мышах. Но один
только взгляд на лицо Флэгга дал ему понять, что теперь не время вспоминать
про мышей. Он толкнул дверь, чтобы открыть ее пошире, и шагнул в темноту.
Флэгг следовал за ним. Томас успел услышать, как прошелестели рядом полы
плаща Флэгга, - и дверь закрылась за ними. Темнота проглотила их. Воздух
сухой и затхлый. Прежде чем Томас успел открыть рот, голубое пламя с
указательного пальца Флэгга осветило все вокруг бледно-голубым светом. Томас
съежился инстинктивно и сразу поднял руки кверху.
Флэгг засмеялся.
- Нет здесь летучих мышей, Томми, я же обещал.
Потолок оказался очень низким, и Томас сам мог увидеть, что мышей не
было, и здесь было тепло, как в печке, точно как обещал колдун. Благодаря
свету от пальца Флэгга Томас различил, что они находятся в потайном проходе
приблизительно в двадцать пять футов. Стены, пол, потолок - все было обшито
панелями из мореного дуба. Самый конец прохода был виден плохо, казалось,
будто там ничего нет. Все еще был слышен приглушенный лай собак.
- Когда я говорил тебе: "Поторапливайся", так надо было и делать,
сказал Флэгг. Он склонился над Томасом - призрачная, мрачная тень в темноте
- сам как летучая мышь. Томас испуганно отпрянул. Как и всегда, от Флэгга
исходил какой-то неприятный запах, запах его таинственных зелий и трав.
- Ты теперь знаешь, где находится самый потайной ход в замке. И я,
конечно, не могу запретить тебе пользоваться им, но если тебя Когда-нибудь
обнаружат здесь, то скажи, что ты нашел его сам, случайно, - предупредил
мальчика Флэгг. - Если же ты скажешь, что я показал тебе этот проход, -
грозная, едва осязаемая тень продолжала надвигаться на Томаса, - то ты
пожалеешь об этом: я заставлю тебя пожалеть!
- Я никогда не признаюсь в этом, - тихо пообещал Томас с дрожью в
голосе.
- Хорошо, будет лучше, если никто не увидит, что ты пользуешься этим
проходом. Шпионить за королем - дело опасное, даже если ты принц. А теперь
идем за мной. И веди себя тихо.
Флэгг провел принца до самого конца прохода. Задняя, дальняя стена тоже
была обшита деревом. Но когда Флэгг поднял руку с пламенем на пальце, Томас
увидел две маленькие панели. Флэгг задул пламя. В полной темноте он
прошептал: - Никогда не открывай эти две панели, когда горит свет. Он может
увидеть. Он стар, но зрение у него еще хорошее. Он может увидеть даже
несмотря на то, что зрачки у него стеклянные.
- Что, что? - не понял мальчик.
- Тихо... шшшш... уши у него тоже в порядке...
Томас притих. Сердце застучало часто-часто. Он волновался, но ничего не
понимал. Потом он думал, что волновался оттого, что знал о том, что
произойдет.
В темноте он услышал какой-то скользящий звук и увидел луч света - как
факел; потом опять скользящий звук - и второй луч света пробился сквозь
темноту. Теперь мальчик опять мог увидеть Флэгга, правда очень смутно: он с
трудом различил в темноте очертания своих рук. Томас видел, как Флэгг шагнул
к стене и чуть-чуть пригнулся. Свет опять исчез, как только Флэгг прильнул к
двум отверстиям в стене, через которые пробивался свет. Некоторое время
Флэгг смотрел в эти отверстия, затем отступил и поманил Томаса: - Иди,
смотри! - сказал он тихо.
Возбужденный и взволнованный как никогда, Томас осторожно приник
глазами к отверстиям. Он видел все очень ясно, только в каком-то
зеленожелтом свете, как будто через закопченное стекло. Ему казалось, что с
ним происходит какое-то чудо. Он смотрел прямо в гостиную отца и видел, как
отец сидел и отдыхал у камина в своем любимом кресле - с высокой спинкой, у
которой было два крыла, бросающих тени на его морщинистое лицо. Комната была
типичной комнатой охотника. В нашем мире такую комнату назвали бы охотничьим
домиком, хотя эта комната была больше любого дома. На стенах были укреплены
горящие факелы я развешаны чучела голов убитых зверей: медведя, оленя,
дикого кабана и т. п. Еще были чучела птиц и особенно одной - очень большой
и красивой, которая считалась сродни знаменитой птице Феникс.
Томас не мог только увидеть головы Нинера - дракона, которого его отец
убил еще до того, как Томас родился. Но этого он сразу как-то не осознал.
Отец неторопливо ел что-то сладкое, рядом стояла чашка с чаем. Вот, пожалуй,
и все, что происходило в комнате отца, в которой могло бы разместиться (и
иногда помещалось) по крайней мере двести человек. Они увидели короля в
меховом халате, пьющего чай в одиночестве. Но Томасу показалось, что прошла
вечность. Нельзя описать волнение, которое он испытал, когда смотрел на
отца. Сердце колотилось в два раза быстрее, кровь стучала в висках, а руки
были сжаты в кулаки так крепко, что когда он разжал их, то полумесяцы
отпечатков ногтей долго еще синели на ладошках.
Почему же Томас так волновался, глядя, как пожилой человек пьет чай и
ест сладкий пирог? Ну, во-первых, не просто пожилой человек, а отец.
Подглядывание само по себе акт тоже очень волнующий и даже привлекательный.
Ты спокойно можешь наблюдать за человеком, в то время как он не имеет ни
малейшего подозрения, что за ним подсматривают: даже самое простое кажется
волшебным.
Правда, очень скоро Томасу вдруг стало стыдно за то, чем он занимался,
и это неудивительно. Следить или подглядывать за человеком - все равно что
красть. Получается, что ты смотришь на человека в тот момент, когда он
уверен, что он один. Но ведь это так интересно и так заманчиво! Если бы не
Флэгг, Томас провел бы за этим занятием не один час.
- Ты знаешь, где находишься, Томми? - спросил мальчика колдун.
- Не думаю, - собирался ответить Томас, но, конечно же, он знал. Он
хорошо ориентировался. Немного воображения - и он легко мог продолжить любой
угол и его отражение. И он вдруг понял, почему Флэгг сказал, что он увидит
своего отца через глаза самого драгоценного трофея Роланда. Он смотрел на
отца со стороны той стены, на которой висело самое главное чучело - голова
дракона Нинера, которого убил отец. Конечно, ведь Флэгг говорил, что он
может видеть все, хотя зрачки у него стеклянные, из затемненного стекла. И
это теперь стало понятно мальчику. Томас ладошкой прикрыл рот, чтобы не
слышно было, как он хихикнул.
Флэгг задвинул обе панели на место, тоже почему-то улыбаясь.
- Ну, - зашептал Томас, - я хочу еще посмотреть.
- Не сегодня, - строго возразил Флэгг. - На сегодня достаточно. Ты
можешь прийти сюда еще и наглядеться вдоволь, но если будешь ходить часто,
то тебя наверняка поймают. Хватит! Идем обратно!
Флэгг опять зажег свой волшебный палец, как фонарик, и провел Томаса по
коридору. В конце он опять задул пламя. Опять послышался звук скольжения.
Открылось маленькое отверстие, через которое можно было посмотреть весь
коридор в оба конца и увидеть, есть ли в нем кто-нибудь еще.
- Запомни, ты обязательно должен видеть весь проход в обоих
направлениях, - сказал Томасу Флэгг. - И будь осторожен, когда открываешь
потайную дверь, а то однажды тебя будет ждать здесь сюрприз.
Томас посмотрел через маленькое окошечко в коридор и увидел красивое
окно со стеклянным витражом по бокам - слишком шикарное для такого узкого
прохода, но, как Томас правильно понял, сделанное здесь совершенно не
случайно тем, кто строил этот тайный ход. Глядя под углом в боковые рамы
этого окна можно легко увидеть перспективу коридора в обоих направлениях.
- Ну, что? Пусто? - спросил Флэгг.
- Да, - шепотом ответил Томас.
Флэгг нажал на внутреннюю пружину (управляя при этом рукой Томаса,
чтобы в будущем тот знал, как обращаться со всеми этими тонкостями), и
дверь, щелкнув, открылась.
- Ну, а теперь - быстро, - произнес Флэгг. Они вышли, и дверь
моментально закрылась за ними на три замка. Через десять минут мальчик и
колдун вернулись в комнату Томаса.
- Слишком много приключений для одного дня, - сказал Флэгг. - Помни о
том, что я тебе говорил, Томми: не пользуйся этим ходом слишком часто, а то
попадешься. Но если ты попадешься - то смотри, - здесь глаза Флэгга блеснули
угрозой, - помни, что ты нашел этот потайной ход случайно.
- Да, я так и скажу, - быстро сказал Томас, и его голос при этом
прозвучал неестественно высоко и лязгнул как несмазанная дверная петля.
Когда Флэгг смотрел на него таким взглядом, сердце мальчика начинало
трепетать, как пойманная птица в клетке.
Томас прислушался к совету Флэгга не ходить слишком часто, но время от
времени он пользовался ходом и смотрел на отца через стеклянные глаза Нинера
- смотрел в мир, где все выглядело золотистозеленым. Потом, уходя оттуда с
пульсирующей головной болью (что случалось почти всегда), он думал: "Голова
у тебя болит, потому что ты видел мир таким, каким его видят драконы - как
будто все посохло и вот-вот загорится. И, возможно, инстинктивное ощущение
Флэггом того, что в этом есть что-то дурное, не подводило его, поскольку
шпионивший за отцом Томас начал испытывать к нему новое чувство. До того,
как Томас прознал о потайном ходе, он испытывал к Роланду любовь, часто -
сожаление по поводу того, что не может ему угодить, а иногда - страх. Теперь
же он научился и презирать Роланда.
Когда Томас заглядывал в гостиную Роланда и обнаруживал, что отец не
один, он быстро ретировался. Задерживался он лишь в тех случаях, когда у
отца никого не было. Раньше Роланд редко бывал один даже в своем обиталище,
бывшем частью его "личных
покоев". Всегда находилось какое-нибудь срочное дело, требующее его
личного участия: нужно было, встретиться с кем-нибудь из советников,
выслушать какую-нибудь петицию.
Но времена могущества Роланда подходили к концу. По мере того, как его
значимость угасала вместе со здоровьем, он все чаще ловил себя на том, что
вспоминает, как он жаловался Саше или Флэггу: "Неужели все эти люди никогда
не оставят меня в покое?" Это воспоминание вызывало у него горестную улыбку.
Теперь, когда его оставили в покое, ему не хватало этих людей.
Томас ощущал презрение к отцу, потому что, оставаясь в одиночестве,
люди редко выглядят наилучшим образом. Они обычно сбрасывают маску
вежливости, подтянутости и благовоспитанности. А что под ней? Какое-нибудь
бородавчатое чудовище? Что-нибудь отвратительное, что может заставить людей
с криками разбежаться? Иногда, пожалуй, но обычно не настолько все плохо.
Обычно люди просто посмеиваются, увидев нас без маски - посмеются, сделают
гримасу отвращения или то и другое одновременно.
Томас видел, что его отец, которого он всегда любил и боялся, который
всегда казался ему самым великим человеком в мире, часто ковырял в носу,
оставаясь один. Он копался сначала в одной ноздре, потом - в другой, пока не
доставал оттуда жирную зеленую козявку. Он разглядывал ее с глубоким
удовлетворением, поворачивая ее на свету от камина то так, то эдак, подобно
тому, как ювелир мог бы поворачивать особенно красивый изумруд. Затем он
чаще всего растирал их под стулом, на котором сидел. Иногда, стыдно сказать,
он засовывал их к себе в рот и жевал с выражением задумчивой радости на
лице. За вечер он выпивал лишь один стакан вина - стакан, который приносил
ему Питер - но после ухода Питера он пил то, что казалось Томасу огромным
количеством пива (лишь многие годы спустя Томас понял, что отец просто не
хотел, чтобы Питер видел его пьяным), а когда он хотел помочиться, он редко
использовал стоявший в углу унитаз. Чаще всего он просто вставал и писал в
камин, часто при этом попукивая.
Он разговаривал сам с собой. Иногда расхаживал по длинному залу, как
человек, неуверенный в том, где он находится, разговаривая то ли с пустотой,
то ли с головами, развешанными по стенам.
- Я помню тот день, когда мы взяли тебя, Бонзи, - говорил он одной из
лосиных голов (одно из его чудачеств заключалось в том, что все свои трофеи
он называл по именам). - Со мной был Толстяк Билл и тот парень с большой
шишкой на щеке. Я помню, как ты вышел из-за деревьев, и тогда Билл
выстрелил, и тот парень выстрелил, а потом я пустил стрелу...
Потом отец изображал, как он пускал стрелу, подняв ногу и даже пухнув,
когда показывал, как он натягивал тетиву и стрелял. И при этом он издал
пронзительный, неприятный старческий смешок.
Через некоторое время Томас задвигал маленькие пане ли и опять
крадучись уходил по коридору. В голове у него пульсировало, а на лице была
неспокойная ухмылка - словом, он чувствовал себя как мальчишка, наевшийся
зеленых яблок и знающий, что завтра утром он может себя плохо почувствовать.
И это был его отец, которого он всегда любил и боялся? Этот старик,
который пукал, распространяя отвратительную вонь? И это был король, которого
верные подданные называли Роландом Добрым?
Он писал в камин, издавая при этом еще большую вонь. И это был человек,
разбивший ему сердце тем, что ему не понравилась его лодка?
Он разговаривал с головами чучел на стенах, называя их дурацкими
именами вроде Вонзи, Стег-Пул или Пакерс тринг; он ковырял в носу и иногда
поедал козявки.
"Ты мне больше не нужен, - думал Томас, проверяя через окно свободен ли
коридор, и затем, как вор, прокрадывался обратно в свою комнату. - Ты
мерзкий глупый старикашка, и ты для меня - ничто! Ничтожество! Ноль!"
Но все-таки чем-то он для Томаса был. Какая-то часть его продолжала
любить Роланда все так же - часть его хотела пойти к отцу, чтобы у того был
более подходящий собеседник, чем галерея чучел на стенах.
И все же, была еще и та его часть, которая предпочитала шпионить.
В тот вечер, когда Флэгг пришел в покои короля Роланда с бокалом
отравленного вина, Томас впервые за долгое время осмелился пойти шпионить.
Для этого была основательная причина.
Однажды ночью, месяца за три до этого, Томас обнаружил, что не может
заснуть. Он вертелся с боку на бок, пока не услышал, как глашатай прокричал
одиннадцать часов. Тогда он встал, оделся и вышел из комнаты. Не прошло и
десяти минут, как он уже заглядывал в комнату отца. Он думал, что отец,
наверное, спит, но Роланд бодрствовал и был очень очень пьян. Томас и раньше
много раз видел отца пьяным, но ни разу - в состоянии, хоть отдаленно
напоминающем теперешнее. Мальчик был
ошеломлен и страшно напуган.
Есть люди и постарше тогдашнего Томаса, которые не расстаются с мыслью
о том, что старость - это всегда спокойное время, что старик может проявлять
кроткую мудрость, спокойную хитрость или сварливость, возможно, легкую
путаницу в мыслях. Они допускают это, но находят, что настоящий огонь в
стариках едва ли найдешь. Они жили иллюзией о том, что на седьмом десятке
любой настоящий огонь превращается в угли. Может быть, это и так, но в ту
ночь Томас обнаружил, что угли иногда могут разгореться буйным пламенем.
Отец стремительно расхаживал по своей гостиной. Его меховой халат
развевался. Ночной колпак свалился; редкие волосы свисали спутанными прядями
в основном возле ушей. Он не шатался, как это бывало с ним и другие ночи,
когда он нащупывал дорогу вытянутой вперед рукой, чтобы не столкнуться с
мебелью. Он расхаживал вразвалку, как моряк, но не шатался. Когда он
столкнулся с одним из стульев с высокой спинкой, стоявших возле стены, на
котором висела оскаленная голова рыси, то отшвырнул стул в сторону с ревом,
от которого Томас съежился. Волосы на его руках встали дыбом. Стул перелетел
через всю комнату и врезался в противоположную стену. Его спинка из
железного дерева треснула посередине - в состоянии столь сильного опьянения
к старому королю вернулась сила человека среднего возраста.
Он посмотрел на голову рыси красными горящими глазами.
- Кусай меня! - проревел он ей. Грубая хрипота его голоса заставила
Томаса опять сжаться. - Кусай меня, боишься, что ли? - Он рванул халат,
обнажив костлявую грудь. - Слезай со стены, Крэкер! Прыгай! Вот моя грудь,
видишь? - Он оскалил свои немногие оставшиеся зубы, стоя перед сохранившим
все свои зубы Крэкером, и поднял голову. - Вот моя шея! Давай, прыгай! Я
управлюсь с тобой голыми руками! Я ВЫРВУ ВСЕ ТВОИ ВОНЮЧИЕ ПОТРОХА!
Роланд постоял некоторое время с выпяченной грудью и поднятой головой,
сам напоминая какое-то животное - возможно, древнего оленя, попавшего в
загон, которому больше не на что надеяться, кроме как на то, чтобы достойно
умереть. Потом он резко отошел и остановился у головы медведя, потряс перед
ней кулаком, проревев при этом в ее адрес кучу проклятий - проклятий
настолько ужасных, что скорчившемуся в темноте Томасу казалось, что
разъяренный дух медведя может спуститься с небес, оживить мертвую голову и
разорвать отца у него на глазах. Но Роланд уже отошел. Схватив кружку, он
осушил ее, затем резко повернулся. С его подбородка капало пиво. Он швырнул
серебряную кружку в другой конец комнаты, где она ударилась о каменный угол
камина настолько сильно, что в металле осталась вмятина.
Теперь отец шел через комнату к нему, отшвырнув по дороге еще один
стул, а затем отпихнув в сторону босой ногой стол. Его глаза вспыхнули... и
встретились с глазами Томаса. Да, они встретились, Томас почувствовал, как
они столкнулись, и серый, обморочный страх заполнил его душу, как морозное
дыхание. Отец подкрадывался к нему, ощерив пожелтевшие зубы. У него над
ушами свисали остатки волос, с подбородка и из уголков губ капало пиво.
- Ты, - прошептал Роланд низким, ужасным голосом. - Почему ты уставился
на меня? Что ты надеешься увидеть?
Томас не мог шелохнуться. "Обнаружен, - бессвязно пронеслось у него в
мозгу, - обнаружен, клянусь всеми богами, бывшими или будущими, я обнаружен,
и наверняка теперь меня сошлют!"
Отец стоял, остановив взгляд на закрепленной на стене голове дракона.
Охваченный чувством вины, Томас не сомневался, что отец разговаривал с ним,
но это было не так - Роланд обращался лишь к Нинеру, как до этого он
разговаривал с остальными головами. И все же, раз Томас мог видеть сквозь
окрашенные стеклянные глаза, то и его отец тоже мог видеть через них, по
крайней мене до некоторой степени. Если бы Томас не был совершенно
парализован страхом, он пустился бы в паническое бегство - даже если бы он
сохранил достаточное присутствие духа, чтобы не отступать, его глаза
наверняка бы мигнули. А если бы Роланд увидел, что глаза дракона мигают, что
бы он подумал? Что дракон опять ожил? Наверное. Я думаю, что в столь пьяном
состоянии это было вполне возможно. Если бы Томас моргнул, то яд Флэггу уже
не понадобился бы. Король, который был старым и слабым человеком, несмотря
на временный прилив сил, приданных ему алкоголем, скорее всего умер бы от
страха.
Роланд вдруг прыгнул вперед.
- ПОЧЕМУ ТЫ СМОТРИШЬ НА МЕНЯ? - взвизгнул он, обращаясь в своем
опьянении к Нинеру, последнему дракону Дилэйна, но Томас, конечно, этого не
знал. - ПОЧЕМУ ТЫ ТАК СМОТРИШЬ НА МЕНЯ? Я СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ, ВСЕГДА ДЕЛАЛ
ВСЕ, ЧТО МОГ! Я ПРОСИЛ ОБ ЭТОМ? Я ПРОСИЛ ОБ ЭТОМ? ОТВЕЧАЙ МНЕ, ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ
ПОБРАЛ! Я ДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ, И ТЕПЕРЬ СМОТРИ НА МЕНЯ! СМОТРИ НА МЕНЯ
ТЕПЕРЬ!
Он распахнул халат, выставив обнаженное тело с серой кожей, покрытой
красными пятнами от выпитого.
- СМОТРИ НА МЕНЯ ТЕПЕРЬ! вновь вскрикнул он и, вдруг залившись слезами,
сам посмотрел на себя.
Томас больше не мог этого выдержать. Он задвинул панели за глазами
дракона в тот самый момент, когда отец отвел взгляд от Нинера, чтобы
посмотреть на свое изможденное тело. Томас летел по темному коридору, не
разбирая дороги и налетая на стены, и со всего размаху врезался в закрытую
дверь, разбив голову и растянувшись во весь рост. Мгновение спустя он уже
поднялся и, не обращая внимания на стекавшую по лицу кровь из ссадины на
лбу, колотил по секретной пружине, пока дверь не открылась. Он выскочил в
коридор, даже и не подумав о том, чтобы проверить, не увидит ли его
кто-нибудь. У него перед глазами стоял лишь сверкающий, налитый кровью взор
отца, а в ушах у него звучал голос отца, кричавший: "Почему ты смотришь на
меня?"
Томас не мог знать, что отец уже заснул глубоким пьяным сном.
Проснувшись следующим утром, Роланд все еще лежал на полу, и первое, что он
сделал, несмотря на то, что у него раскалывалась голова (Роланд был уже
слишком стар для таких кутежей), - это посмотрел на голову дракона. Он редко
видел сны, когда бывал пьян - он просто проваливался на какое-то время в
пьяную темноту, но прошлой ночью ему приснился страшный сон: зрачки
стеклянных глаз в голове дракона двигались, и Нинер ожил. Этот червяк дохнул
на него своим смертоносным дыханием, и хоть Роланд и не видел этого дыхания,
он чувствовал его внутри себя, такое горячее и становящееся все горячее.
Этот сон еще не прошел, он сохранялся в его мозгу, и король боялся
того, что увидит, посмотрев вверх. Но сейчас все было точно так же, как и в
течение многих лет. Нинер зловеще скалился, его раздвоенный язык длиной с
заборную пику торчал между зубов, его золотистозеленые глаза невидяще
смотрели через комнату. Над этой сказочной добычей висели торжественно
скрещенные огромный лук Роланда и стрела Смерть Врага, наконечник и древко
которой все еще были черными от драконовой крови. Как-то он упомянул Флэггу
об этом ужасном сне, и колдун лишь кивнул, приняв более задумчивый, чем
обычно, вид. Потом Роланд просто забыл об этом.
Томасу забыть было гораздо труднее. Несколько недель его преследовали
кошмары, в которых отец смотрел на него и кричал "Смотри, что ты сделал со
мной!" и распахивал свой халат, чтобы выставить напоказ свою наготу - старые
сморщенные шрамы, отвисший живот, дряблые мускулы - как бы говоря, что это
тоже было виной Томаса, что если бы он не шпионил...
- Почему ты больше не хочешь видеть отца? - однажды спросил у него
Питер. - Он думает, что ты на него разозлился.
- Что я на него разозлился? - переспросил пораженный Томас.
- Так он сказал сегодня за чаем, - ответил Питер. Он пристально
посмотрел на брата, разглядывая круги под глазами Томаса, его бледные щеки и
лоб. - Том, что случилось?
- Возможно, ничего, - медленно ответил Томас.
На следующий день он пил чай с отцом и братом. Чтобы пойти, ему
потребовалось собрать все свое мужество, но Томас обладал мужеством и иногда
обнаруживал его - обычно когда он находился спиной к стене. Отец поцеловал
его и спросил, что случилось. Томас пробормотал, что чувствовал себя не
очень хорошо, но сейчас все в порядке. Отец кивнул, грубовато обнял его и
вернулся к своей обычной манере поведения, которая заключалась в том, что он
по большей части "е обращал на Томаса ни малейшего внимания, переключившись
на Питера. На этот раз Томас не имел ничего против - он не хотел, чтобы отец
разглядывал его больше, чем надо, по крайней мере в течение некоторого
времени. В ту ночь, долго лежа без сна в постели, слушая завывания ветра на
улице, он пришел к заключению, что едва избежал опасности... что ему
каким-то чудом удалось ее избегнуть.
"Никогда больше", - подумал он. В последующие недели кошмары
становились все реже и реже. Наконец они полностью прекратились.
И все же старший конюх Юзеф был прав в одном, мальчики всегда гораздо
охотнее раздают клятвы, чем их выполняют, и желание Томаса шпионить за отцом
вытеснило, в конце концов, и его страхи, и его добрые намерения. Так
случилось, что в ту ночь, когда Флэгг пришел к Роланду с отравленным вином,
Томас подглядывал.
Когда Томас вошел туда и раздвинул две маленькие панели, его отец и
брат как раз допивали их вечернее вино. Питеру было почти семнадцать лет, он
был высоким и красивым. Они вдвоем сидели у огня, попивая и беседуя, как
старые друзья, и Томас почувствовал, как застарелая ненависть разъедает его
сердце. Вскоре Питер поднялся и учтиво попрощался с отцом.
- В последнее время ты уходишь все раньше и раньше, - заметил Роланд.
Питер попытался слабо протестовать. Роланд улыбнулся. Это была добрая,
грустная, почти беззубая улыбка. - Я слышал, - сказал он, - она
восхитительна.
Питер смутился, что было для него необычно, и стал заикаться, что было
еще более необычно.
- Иди, - прервал его Роланд. - Иди. Будь нежен с ней и будь добр... но
и пылок будь, если в тебе есть страсть. Годы старости - холодные годы,
Питер. Будь пылок, пока годы молодые, и есть дрова, и огонь может сильно
разгореться.
Питер улыбнулся.
- Ты говоришь так, как будто ты очень старый, отец, но для меня ты все
еще сильный и бодрый.
Роланд обнял Питера.
- Я люблю тебя, - сказал он.
В улыбке Питера не было ни тени неловкости или замешательства.
- Я тоже тебя люблю, папа, - сказал он, и в своей одинокой темноте
(шпионство - это всегда работа для одиночек, и занимающийся этим всегда
делает это в потемках) Томас скорчил страшную рожу. Питер ушел, и в течение
примерно часа ничего не происходило. Роланд угрюмо сидел у камина, потягивал
пиво стакан за стаканом. Он не ревел и не рычал, не разговаривал с головами
на стенах; вся мебель оставалась на своих местах. Томас уже почти решил
уходить, как вдруг раздался двойной стук в дверь.
Роланд смотрел в огонь, почти загипнотизированный его мерцанием, но
потом встрепенулся и окликнул:
- Кто там?
Томас не услышал ответа, но отец встал и подошел к двери, как будто он
услышал. Когда он открыл дверь, Томас сначала подумал, что отцовская
привычка разговаривать с головами на стенах приняла новый странный оборот -
будто его отец придумывал себе общество из невидимых людей, чтобы скрасить
свое одиночество.
- Странно вас видеть в такое время, - сказал Роланд, передвигаясь, по
всей видимости, обратно к камину в сопровождении кого-то абсолютно
невидимого. - Я полагал, что с наступлением темноты вы всегда находитесь во
власти чар и колдовства.
Томас моргал, тер глаза и в конце концов увидел, что там кто-то есть. В
течение какого-то времени он не мог определить, кто это... а потом удивился,
как это он мог подумать, что отец один, когда прямо рядом с ним находится
Флэгг. Флэгг нес два бокала вина на серебряном подносе.
- Все это бабьи сказки, ваше величество - маги занимаются колдовством в
любое время: и рано, и поздно. Но, конечно, нам приходится поддерживать свой
образ, связанный с тьмой.
Пиво всегда повышало чувство юмора у Роланда, при чем настолько, что он
часто смеялся над тем, что вовсе не было смешно. При этом замечании он
откинул голову и загоготал так, будто это была самая замечательная шутка из
всех, что он когда-либо слышал. Флэгг тонко улыбнулся. Когда у Роланда
прошел припадок смеха, он спросил:
- Что это? Вино?
- Ваш сын - всего лишь мальчик, но его уважение к отцу и почитание
короля заставило меня, взрослого человека, покрыться краской стыда, - сказал
Флэгг. - Я принес вам бокал вина, мой король, чтобы показать, что я тоже
люблю вас.
Он протянул вино Роланду, выглядевшему до нелепости тронутым.
"Не пей, отец!" - внезапно подумал Томас - он был необъяснимо
встревожен. Голова Роланда вдруг дернулась и склонилась набок, как будто он
услышал.
- Он хороший мальчик, мой Питер, - произнес Роланд.
- Совершенно верно, - откликнулся Флэгг. - Все в королевстве так
говорят.
- Неужели? - спросил Роланд, явно польщенный. - Неужели говорят?
- Да, так говорят. Выпьем за него? - Флэгг поднял свой бокал.
"Нет, отец!"- опять мысленно закричал Томас, но если отец и слышал его
первый мысленный крик, то сейчас он ничего не услышал. Любовь к старшему
брату Томаса освещала его лицо.
- Тогда за Питера! - Роланд высоко поднял бокал с отравленным вином.
- За Питера! - с улыбкой согласился Флэгг. - За короля!
Томас сжался в темноте. Флэгг произнес два разных тоста! Не знаю, что
он имеет в виду, но... Отец! На этот раз Флэгг обратил свой
сумрачнозадумчивый взор в сторону головы дракона, как будто он услышал эту
мысль. Томас замер, но мгновение спустя Флэгг вновь повернулся к Роланду.
Они чокнулись бокалами и выпили. Когда отец осушил свой бокал, Томасу
почудилось, будто в его сердце провалилась ледышка.
Флэгг полуобернулся в кресле и швырнул свой бокал в камин.
- Питер!
- Питер! - эхом откликнулся Роланд и швырнул свой бокал, разбившийся о
закопченную заднюю стенку камина, и огонь на мгновение вспыхнул, как могло
показаться, уродливым зеленым пламенем.
Роланд поднес ко рту тыльную сторону ладони, как бы пытаясь сдержать
отрыжку.
- Вы добавили в него какую-то приправу? - спросил он. - У него вкус...
почти пряный.
- Нет, милорд, - сумрачно произнес Флэгг, но под маской мрачности
Томасу почудилась тень улыбки, и ледышка еще глубже проникла в его сердце.
Ему вдруг
совершенно расхотелось шпионить, навсегда. Он закрыл смотровые
отверстия и прокрался обратно в свою комнату. Его бросило в жар, потом - в
холод, потом - опять в жар. К утру у него началась лихорадка. Он еще не
выздоровел, а его отец уже умер, брата заточили в камеру на вершине Иглы, а
он сам стал королем-мальчиком, при том, что ему едва исполнилось двенадцать
лет - Томасом-Светоносцем, как его нарекли во время коронации. А кто
оказался его ближайшим советником? Догадайтесь сами.
Покинув Роланда (старик к тому моменту заметно оживился, что
определенно указывало на то, что "песок дракона" начал оказывать на него
действие), Флэгг вернулся в свой темный подвал. Он достал щипцы и пакет,
содержавшие немногие оставшиеся частицы песка и положил их на свой старый
огромный стол. Затем он повернут свои песочные часы и возобновил чтение.
На улице завывал и вскрикивал ветер - старые женщины съеживались в
своих постелях и говорили своим мужьям, что Рианнон, Темная Ведьма Куса,
летала в эту ночь на своей проклятой метле и делала свое нехорошее дело.
Мужья что-то бурчали, поворачивались на другой бок и говорили женам, чтобы
те спали и оставили их в покое. Большей частью это были скучные люди; если
потребуется кто-то, чтобы увидеть летающие по ветру соломинки, и всегда
выберу старую женщину.
Один раз паук прополз полстраницы в книге Флэгга и коснулся заклятья,
настолько ужасного, что даже колдун не смел пользоваться им, и мгновенно
превратился камень.
Флэгг ухмыльнулся.
Когда верхняя часть песочных часов опустела, он опять их перевернул. И
еще раз. Потом еще. Всего он переворачивал часы восемь раз, и когда почти
закончился восьмой час, он приступил к заключительной стадии своего дела. В
одном темном помещении неподалеку от своего кабинета он содержал
значительное количество животных, и сначала он пошел туда. Крошечные
создания разбегались и съеживались по мере приближения Флэгга. Он не ставил
им этого в вину.
В дальнем углу стояла плетеная клетка, в которой находилось с полдюжины
коричневых мышей - такие мыши водились по всему замку, и это было важно. Еще
здесь были и огромные крысы, но не крыса нужна была Флэггу сегодня вечером.
Королевская Крыса наверху отравлена; простой мыши будет достаточно, чтобы
преступление дошло до королевского Совета. Если все пойдет хорошо, то Питер
вскорости будет так же надежно заперт, как и эти мыши.
Флэгг сунул руку в клетку и достал мышь. Она отчаянно трепыхалась в его
сложенной чашечкой ладони. Он ощущал, как стучит у нее сердце, и знал, что
если он будет просто держать ее, то она скоро умрет от страха.
Флэгг показал мыши мизинец левой руки. Ноготь на мгновение блеснул
голубым светом.
- Спи, - приказал маг, и мышь свалилась на бок и заснула на его
раскрытой ладони. Флэгг принес ее к себе в кабинет и положил на стол, где до
этого стояло обсидиановое пресс-папье. Потом он пошел в свою кладовую и
налил там из дубового бочонка в блюдце немного меда. Он подсластил его
пчелиным медом, а потом вышел в коридор и сделал у окна глубокий вдох.
Задержав дыхание, он вернулся в кабинет и с помощью щипцов опустил в
мед все оставшиеся, кроме одной, три или четыре частицы "песка дракона" в
подслащенный мед. Затем он открыл еще один ящик стола и достал оттуда пустой
пакет. Затем, дотянувшись до задней стенки ящика, он извлек очень необычную
шкатулку.
Свежий пакет был заколдован, но обладал не слишком большой магической
силой. Он мог бы держать "песок дракона" лишь в течение недолгого времени.
Затем бумагу начнет разъедать. Загореться-то она не загорится, внутри
шкатулки, во всяком случае; для этого здесь не хватит воздуха. Но она будет
дымиться и тлеть, и этого будет достаточно. Это будет прекрасно.
Легкие Флэгга требовали воздуха, но он все равно потратил еще
мгновение, чтобы взглянуть на шкатулку и поздравить себя. Он украл ее десять
лет тому назад. Если бы его тогда спросили, зачем он ее взял, сказать ему
оказалось бы не легче, чем ответить на вопрос, зачем он показал Томасу
потайной ход, заканчивающийся у головы драконы - его чутье на всякие
злодейства подсказало ему, что надо взять ее и что он найдет ей применение.
Так оно и получилось. После стольких лет в столе для шкатулки наступил
подходящий момент.
"ПИТЕР" было выгравировано на крышке шкатулки.
Мальчику подарила ее Саша; Питер оставил шкатулку на столе в коридоре,
когда ему надо было за чем-то сбегать, а тут проходил Флэгг, заметил и сунул
в карман. Питер, конечно, был опечален, а если огорчается принц - даже если
принцу всего шесть лет - это не проходит незамеченным. Были предприняты
поиски, но шкатулка бесследно исчезла.
Используя щипцы, Флэгг осторожно переложил последние частицы "песка
дракона"
из первого пакета, полностью защищенного чарами, в другой, защищенный
лишь частично. Затем он вернулся к окну в коридоре, чтобы вдохнуть свежего
воздуха. Он не дышал больше до тех пор, пока новый пакет не был уложен в
старинную деревянную шкатулку, щипцы не были положены рядом с ней, крышка
шкатулки не была медленно закрыта, а первый пакет не выброшен в сточную
трубу.
Флэгг сейчас торопился, но теперь он чувствовал себя вполне уверенно.
Мышь спала, шкатулка закрыта, свидетельства преступления надежно заперты
внутри. Все шло прекрасно.
Направив мизинец левой руки в сторону мыши, растянувшейся на столе
подобно меховому коврику для крошек-фей, Флэгг приказал:
- Проснись.
У мыши дернулись лапки. Она открыла глазки и подняла голову.
Усмехнувшись, Флэгг очертил мизинцем круг и сказал:
- Беги.
Мышь забегала по кругу.
Флэгг качнул пальцем вверх вниз.
- Прыгай.
Мышь начала прыгать на задних лапках, как Дрессированная собачонка,
бешено вращая глазками.
- Теперь пей, - сказал Флэгг, указав пальцем на блюдце, в которое был
налит подслащенный мед.
Звук ветра на улице усилился до рева. В противоположном конце города
сука родила выводок двухголовых щенков.
Мышь выпила.
- Теперь, - сказал Флэгг, когда мышь отпила достаточно, чтобы яд смог
выполнить свое предназначение, - снова спи. - И мышь заснула.
Флэгг поспешил в комнаты Питера. Шкатулка лежала в одном из его
многочисленных карманов (у колдуна было много много карманов), а спящая мышь
в другом. Он миновал несколько слуг и хохочущую компанию подвыпивших
придворных, но никто его не заметил. Он был неразличим.
Комнаты Питера были заперты, но при способностях Флэгга это не
составляло проблемы. Три пасса руками - и двери распахнулись. Покои принца
были, конечно, пусты: юноша был на свидании со своей подругой. Флэгг не знал
о Питере столь же много, как и о Томасе, но знал достаточно - знал, к
примеру, где Питер хранил те свои немногочисленные сокровища, которые считал
необходимым прятать.
Флэгг направился прямо к книжной полке я вытащил три или четыре скучных
учебника. Нажав на деревянный край, он услышал, как щелкнула пружина. Затем
он отодвинул панель, открыв углубление в задней стенке полки. Оно даже не
было закрыто. Там лежала шелковая лента для волос, подаренная Питеру его
дамой, пачка писем от нее, несколько писем от него к ней, настолько пылких,
что он даже не осмелился их отослать, и небольшой медальон с портретом его
матери.
Флэгг открыл шкатулку с гравировкой и очень аккуратно надорвал уголок
клапана пакета. Закрыв крышку, Флэгг положил шкатулку в нишу.
- Ты так плакал, дорогой Питер, когда потерял шкатулочку, - пробормотал
он. - Думаю, что ты будешь плакать еще больше, когда она будет обнаружена. -
Он хихикнул. Потом поместил спящую мышь рядом со шкатулкой, закрыл нишу и
аккуратно поставил книги на место.
Затем он ушел и хорошо выспался. Затевалось большое злодейство, и он
был уверен в том, что сделал все так, как ему больше всего нравилось -
оставаясь в тени, никем не замеченным.
В течение последующих трех дней король Роланд выглядел здоровее, бодрее
и гораздо решительнее, чем его видели уже несколько лет - об этом только и
говорили при дворе. Навестив больного брата, лежащего с температурой в своих
покоях, Питер обеспокоенно заметил Томасу, что остатки волос отца, кажется,
сильно меняются в цвете, от по-детски нежнобелого оттенка, присущего им в
течение последних лет четырех, к серостальному, какими они были у Роланда в
среднем возрасте.
Томас улыбнулся, но по его телу вновь пробежала волна озноба. Он
попросил у Питера еще одно одеяло, но на самом деле ему нужно было не
одеяло; ему нужно было забыть тот странный последний тост, что, конечно,
было невозможно.
Затем, на третий день, после обеда Роланд пожаловался на несварение
желудка. Флэгг предложил вызвать придворного врача. Роланд отмахнулся от
этого предложения и сказал, что чувствует себя прекрасно, гораздо лучше, чем
за последние несколько месяцев, даже лет...
Он рыгнул. Это был долгий, сухой, раскатистый звук. Оживленная толпа в
зале затихла от изумления и мрачного предчувствия, когда звук повторился.
Музыканты в углу прекратили играть. Когда Роланд выпрямился, среди
присутствующих пронесся
вздох. Щеки короля горели. Из глаз его текли дымящиеся слезы. Изо рта у
него тоже шел дым.
В том огромном обеденном зале находилось человек семьдесят - просто
одетые рыцари, лощеные придворные со своими дамами, свита, куртизанки, шуты,
музыканты, небольшая труппа актеров в углу, готовившихся немного попозже
разыграть представление, большое количество слуг. Но именно Питер подбежал к
отцу: все увидели, что к обреченному человеку приблизился именно Питер, и
это вовсе не расстроило Флэгга.
Питер. Они запомнят, что это был Питер.
Одну руку Роланд прижал к животу, другой вцепился в грудь. Вдруг у него
изо рта вылетело белосерое облако дыма. Казалось, что король придумал
какой-то новый; способ рассказать о своем величайшем подвиге.
Но это не было какой-то хитростью, и по мере того, как изо рта, а также
из ноздрей, ушей и уголков глаз у него валил дым, он издавал крики. Его
горло покраснело почти до пурпурного цвета.
- Дракон! - вскрикнул король Роланд, падая на руки к своему сыну. -
Дракон!
Это было его последнее слово.
Старик был крепок - невероятно крепок. До самой; смерти от него исходил
такой жар, что никто, даже самые верные слуги, не могли подойти к нему
ближе, чем на четыре фута. Несколько раз они выливали ведра воды на
несчастного умирающего короля, когда замечали, что постель начинала тлеть.
Каждый раз вода моментально превращалась в пар, заполняющий спальню и
вырывавшийся в гостиную, где безмолвно стояли придворные и рыцари, а дамы,
сбившись в кучу, плакали и заламывали руки.
Почти в полночь у Роланда изо рта вырвался язык зеленого пламени и он
умер.
Флэгг мрачноторжественно вышел из спальни в гостиную и объявил это
известие. Наступила мертвая тишина, продолжавшаяся больше минуты. Она была
нарушена одним единственным словом, донесшимся откуда-то из сбившейся в кучу
толпы. Флэгг не знал, кто произнес это слово, да ему и не было в том нужды.
Достаточно было того, что оно было произнесено. Более того, он бы подкупил
человека, который бы согласился это сказать, и не сделал этого лишь потому,
что боялся навлечь на себя подозрение.
- Убийство! - произнес этот кто-то.
Раздался всеобщий вздох.
Флэгг поднес ко рту руку, чтобы скрыть улыбку.
Придворный медик расширил одно слово до трех: убийство посредством яда.
Он не сказал "Убийство посредством "песка дракона", потому что в Дилэйне
этот яд не был известен никому, кроме Флэгга.
Король скончался незадолго до полуночи, но к рассвету обвинение уже
распространилось по городу и двигалось дальше, в направлении далеких
пределов Восточного, западного, Южного и Северного графств: убийство,
цареубийство, Роланд Добрый умерщвлен ядом.
Еще до того Флэгг организовал обыск замка, начиная от высшей точки
(Восточной башни), кончая низшей (застенок инквизиции со всеми находившимися
там дыбами, кандалами и прочими орудиями пыток). Должны изучаться и
немедленно докладываться любые свидетельства, имеющие отношение к этому
ужасному преступлению. Весь замок гудел от поисков. Его прочесывали шесть
сотен исполненных мрачной решимости мужчин. Исключением были лишь два
небольших участка: покои двух принцев, Питера и Томаса.
Томасу едва ли было до всего этого: у него настолько поднялась
температура, что придворный врач серьезно встревожился. Когда лучи рассвета
проникли в окна, Томас лежал в бреду. В видениях он представлял два поднятых
бокала вина и вновь и вновь слышал голос отца: "Вы добавили в него какую-то
приправу? У него пряный вкус".
Розыски затеял Флэгг, но к двум часам утра Питер оправился настолько,
что взял дело в свои руки. Флэгг позволил ему это. Следующие несколько часов
будут чрезвычайно важными, за это время можно все выиграть или все потерять,
и Флэгг это понимал. Король мертв; королевство на какое-то время оказалось
обезглавленным. Но ненадолго: в тот же самый день Питер будет коронован у
подножия Иглы, если не удастся быстро и решительно навесить на парня
преступление.
Флэгг знал, что при других обстоятельствах Питер сразу же попал бы под
подозрение. Люди всегда подозревают тех, кто больше всех приобретает, а
Питер приобретал многое после смерти отца. Яд - это ужасно, но яд помогал
получить королевство. Но в данном случае люди говорили больше о том, что
мальчик потерял, а не приобрел. Конечно, Томас тоже потерял отца, могли
добавить они после некоторой паузы, как бы устыдившись своей невольной
оговорки. Но Томас был угрюмым, замкнутым, неуклюжим мальчиком, часто
ссорившимся со своим отцом. И напротив, привязанность Питера к Роланду и
уважение к нему были широко известны. И зачем, спросили бы люди (если бы эта
чудовищная мысль и пришла бы им в голову, но пока не приходила), зачем
Питеру убивать отца, если бы он наверняка унаследовал бы корону через год,
через три или через пять?
Если же, однако, свидетельства преступления будут найдены в потайном
месте, известном одному Питеру, - в личных покоях принца - все быстро примет
другой, оборот. Люди начнут видеть лицо убийцы под маской любви и уважения.
Они могут отметить то, что в молодости один год тянется как три, три - как
девять, пять - как двадцать пять. Тогда вспомнят, что в последние дни жизни
король, казалось, выходит из какого-то темного периода жизни, что он,
казалось, становился бодрым и сильным. Возможно, скажут они, Питер решил,
что отец вступает в продолжительный и здоровый период осени жизни,
запаниковал и совершил этот настолько же глупый, насколько: чудовищный
поступок.
Флэгг знал и кое-что еще: он знал, что люди питают; глубокое,
инстинктивное недоверие ко всем королям и принцам, поскольку это те, кто
может осудить их на смерть простым кивком за преступления незначительные,
например, если уронить носовой платок в их присутствии. Великих королей
любят, королей помельче терпят; будущий король являет собой нечто
неизвестное и пугающее. Они могут полюбить Питера, если им дать такую
возможность, но Флэгг знал, что они быстро осудят его, если предоставить
достаточные доказательства. Флэгг подумал, что такие доказательства должны
явиться в ближайшее время. Кроме мыши - ничего. Маленькой... но достаточно
большой, чтобы потрясти устои королевства.
В Дилэйне существовали лишь три ступени бытия; детство, полумужской или
полуженский возраст и взрослые годы. Эти "полугоды" продолжались с
четырнадцати до восемнадцати лет.
Когда Питер вступил в полумужской возраст, сварливых нянечек при нем
заменили на Брендона, его камердинера, и Денниса, сына Брендона. Брендон
будет камердинером Питера в течение нескольких лет, но не навсегда, по всей
видимости. Питер был очень юн, а Брендону было около пятидесяти. Когда
Брендон будет уже не в состоянии служить, тогда его обязанности перейдут к
Деннису. Род Брендонов служил королевскому семейству на протяжении почти
восьми столетий, и этим фактом они вполне справедливо гордились.
Каждое утро Деннис вставал в пять часов, одевался, раскладывал платье
отца и чистил его башмаки. Потом он сонно брел на кухню и завтракал. Без
четверти шесть он выходил из дома, где жил со своей семьей, с восточной
стороны Главной башни замка и входил в замок только через малую западную
калитку.
Ровно в шесть часов он входил в комнаты Питера, неторопливо занимаясь
ежедневными будничными делами - закладывал дрова в камин, готовил с
полдюжины булочек к завтраку, кипятил воду для чая. Затем он быстро обходил
три комнаты, наводя в них порядок. Обычно это было просто, поскольку Питер
не был неряшливым юношей. В самую последнюю очередь он возвращался в кабинет
и накрывал завтрак, поскольку именно там Питер предпочитал есть, когда делал
это в своих покоях - обычно за письменным столом возле окон с восточной
стороны, держа перед собой раскрытую книжку по истории.
Деннис не любил рано вставать, но он очень любил свою работу, и еще он
любил Питера, который всегда был терпелив по отношению к нему, даже если
Деннис и допускал, ошибки. Единственный раз в жизни он повысил на Денниса
голос, когда тот принес ему легкий обед, не положив на поднос салфетку.
- Я очень сожалею, ваше высочество, - ответил на это Деннис. - Я просто
никак не думал...
- Тогда в следующий раз все же думай! - сказал Питер. Он не кричал, но
был близок к этому. Деннис больше никогда не забывал класть салфетку на
поднос Питера
- а иногда, для полной гарантии, он клал даже две.
Завершив утренние обязанности, Деннис отходил на задний план, уступая
место отцу. Брендон был до мозга костей образцовым камердинером: его галстук
был аккуратно завязан, волосы зачесаны назад и собраны в пучок на затылке,
на ливрее и панталонах
- ни единого пятнышка, башмаки отсвечивали зеркальным блеском (за
зеркальный блеск отвечал Деннис). Но по вечерам, когда башмаки снимались,
ливрея вешалась в гардероб, галстук развязывался, а в руке у Брендона
появлялся стаканчик джина, он выглядел в глазах Денниса гораздо
естественней.
- Я тебе скажу кое-что, Денни, что всегда надо помнить, - не раз
говаривал он, достигнув этого комфортабельного состояния. - В этом мире
существует с десяток вещей, которые надолго, но уж точно никак не больше, а
может быть, и меньше. Любовь женщины - ненадолго, и попутный ветер -
ненадолго, и хвастовство - ненадолго, да и сенокос летом или теплые деньки
осенью - тоже. Но есть две вещи, которые надолго. Это, во-первых, монархия,
а во-вторых - служба. Если ты останешься при своем молодом человеке, пока он
не состарится, и если ты будешь заботиться о нем как положено, он тоже
позаботится о тебе как надо. Ты будешь служить ему, а он будет служить тебе,
если тебе понятен ход моих мыслей. А теперь налей мне еще
стаканчик, и себе тоже капельку, если хочешь, но не больше капли, а то
мать с нас обоих шкуру спустит.
Нет сомнения в том, что такие прописные истины быстро бы наскучили
некоторым сыновьям, но не Деннису. Он был очень редким сыном - мальчиком,
доросшим до двадцати лет, но все еще признающим отца более мудрым, чем он
сам, человеком.
Наутро после смерти короля Деннису не пришлось заставлять себя сонно
выползать из постели в пять часов: отец разбудил его в три и сообщил о
смерти короля.
- Флэгг организовал поиски, - сказал отец, у которого глаза были налиты
кровью от усталости, - и это правильно. Но, я уверен, мой господин возглавит
ее довольно скоро, и я отправлюсь помогать ему найти врага, который это
сотворил, если он меня возьмет.
- И я тоже! - воскликнул Деннис, хватаясь за свои штаны.
- Ни в коем случае, ни в коем случае, - сказал отец так непреклонно,
что Деннис тут же умерил пыл. - Все должно идти своим чередом, независимо от
того, было убийство или нет - сейчас заведенный порядок должен соблюдаться
еще строже, чем когда бы то ни было. Мой и твой господин будет коронован к
полудню, и это в принципе неплохо, хоть корона и достается ему не в самое
лучшее время. Но насильственная смерть короля - всегда зло, если это
произошло не на поле битвы. Старые обычаи сохранятся, никаких сомнений, но
пока возможны беспорядки. Для тебя, Деннис, самое лучшее будет пойти в замок
и заняться своими обязанностями, как обычно. - И он ушел, не дав Деннису
возможности возразить.
В пять часов Деннис рассказал матери то, что говорил ему отец, и
сообщил о своем намерении совершить утренний обход, хоть он и знал, что
Питера не будет. Мать Денниса была не просто согласна. Ей смерть как
хотелось узнать новости. Она сказала, чтобы он шел, конечно... шел, а потом
вернулся бы к ней не позже восьми часов и рассказал бы все, что услышит.
Итак, Деннис направился в покои Питера, где совершенно никого не было.
Тем не менее он не нарушил обычной процедуры, в завершение накрыв завтрак в
кабинете принца. Он печально посмотрел на тарелки и бокалы, на джемы и желе,
заметив про себя, что все это наверняка сегодня утром никому не понадобится.
И все же следование заведенному порядку заставило его впервые после того,
как отец поднял его из постели, почувствовать себя лучше, так как сейчас он
понимал, что все может измениться к лучшему или к худшему, но так, как было,
уже не будет. Времена изменились.
Он уже собирался уходить, когда услышал какой-то звук. Он был настолько
приглушенным, что Деннис даже не мог сказать точно, откуда он доносился - он
мог определить лишь общее направление. Он посмотрел на книжную полку
Питера... И у него екнуло сердце. Из промежутков между свободно
расставленными книгами вились струйки дыма.
Деннис мотнулся к полке и стал вытаскивать книги обеими руками. Он
увидел, что дым идет из щелей одной из сторон задней стенки полки. И звук
стал более отчетливым, когда книги были убраны. Это был писк какого-то
животного, застигнутого отчаянной болью. Деннис судорожно шарил по книжной
полке, в то время как его страх переходил в панику. Если в тех местах и в те
времена люди и боялись чего-нибудь, так это пожаров.
Достаточно скоро его пальцы случайно наткнулись на потайную пружину.
Флэгг предвидел и это: в конечном счете секретная панель оказалась не такой
уж секретной - она могла служить забавой мальчику, но не более. Задняя
стенка полки слегка сдвинулась вправо, и из-за нее вырвался клуб серого
дыма. Сопровождающий этот дым запах был чрезвычайно неприятным - смесь
запахов поджариваемого мяса, паленой шерсти и тлеющей бумаги. Без малейших
раздумий Деннис полностью отодвинул панель. Теперь для воздуха не было
преграды, и то, что до этого только тлело, теперь начинало разгораться.
Это был критический момент, та часть плана Флэгга, где он мог
порадоваться не тому, что знал наверняка, а тому, что он предусмотрел с
большой степенью вероятности. Все усилия последних семидесяти пяти лет его
жизни висели теперь на тонкой ниточке того, что сделает (или не сделает) в
течение ближайших нескольких секунд сын камердинера. Но Брендоны были
камердинерами с незапамятных времен, и Флэгг решил положиться на
многовековые традиции их безупречного служения.
Если бы Деннис застыл в страхе при виде этого разгорающегося пламени
или если бы он повернулся и побежал за кувшином воды, все тщательно
приготовленные Флэггом улики сгорели бы в зеленом огне. Убийство отца Питера
никогда не было бы повешено на Питера, и к полудню он был бы коронован. Но
расчеты Флэгга были безошибочны. Вместо того, чтобы замереть или побежать за
водой, Деннис засунул туда руки и стал тушить огонь незащищенными ладонями.
Это заняло не больше пяти секунд, и Деннис почти не обжегся. Жалобный писк
продолжался, и первое, что он увидел, разогнав руками дым, была лежавшая на
боку мышь. У нее была предсмертная агония. Это была всего лишь мышь, а
Деннис убил их не один десяток, когда выполнял свои обязанности, не
испытывая при этом ни малейшего сожаления. Теперь же он чувство вал жалость
к
этому крошечному созданию. Что-то ужасное, чего он даже не понимал,
случилось с мышью и продолжало действовать на нее. Прикоснувшись к ней, он с
шипением отдернул руку - это было все равно, что прикоснуться к крошечной
печи, подобной той, которая была в кукольном домике Саши.
Дым выходил и из-под приоткрытой крышки резной деревянной шкатулки.
Деннис немного приподнял крышку и увидел внутри щипцы и пакет. На пакете
появлялись коричневые пятна, и он медленно тлел, но еще не загорелся...
пока. Языки пламени лизали письма Питера, на которые, естественно, не было
наложено никаких чар. Именно мышь зажгла их своим ужасно раскаленным
тельцем. Теперь лишь пакет продолжал тускло тлеть, и что-то подсказало
Деннису, что его не следует трогать. Ему было страшно. Во всем было что-то
такое, чего он не понимал, и не был уверен, хочет ли понимать. Единственное,
в чем он был совершенно уверен, так это в том, что ему необходимо было
поговорить с отцом. Отец знал бы, что надо делать.
Деннис взял возле плиты корзинку для углей и маленький совок и вернулся
к секретной панели. Совком он взял дымящуюся тушку мыши и бросил ее в
корзинку. Для верности он еще раз смочил обугленные уголки писем. Затем он
закрыл панель, поставил на место книги и ушел из покоев Питера. Он взял с
собой корзинку для углей и теперь чувствовал себя не преданным слугой
Питера, а воришкой - его добычей была бедненькая мышка, умершая еще до того,
как Деннис вышел из малой западной калитки замка. И еще до того, как он
дошел до дома в дальнем конце главной башни, страшное подозрение мелькнуло у
него в голове - он был первым в Дилэйне человеком, кому пришло на ум это
подозрение. Но он будет не последним. Он попытался выбросить из головы эту
мысль, но она упрямо возвращалась. Между прочим, подумалось ему, каким ядом
был отравлен король Роланд? Что это был за яд?
К тому времени, когда Деннис вернулся в дом Брендонов, он был в таком
подавленном состоянии, что не стал отвечать ни на какие вопросы матери. Не
стал он и показывать ей, что принес в корзинке. Он лишь сказал сразу же, как
только вошел, что должен видеть отца - это чрезвычайно важно. Потом он пошел
к себе в комнату и продолжал гадать, какой же яд был использован. Он знал о
нем лишь одно, но этого было достаточно. Это было что-то горячее.
Брендон пришел домой около десяти, измотанный, раздраженный, не
расположенный ко всяким глупостям. Он был грязен и в поту, на лбу у него был
тонкий порез, с волос длинными нитями свисала паутина. Они не нашли никаких
признаков убийства. Единственной новостью, которую он принес, было известие
о том, что приготовления к коронации Питера полным ходом идут на площади
перед башней-Иглой под руководством Андерса Пейны, верховного судьи Дилэйна.
Жена сообщила ему о возвращении Денниса. Брендон нахмурился. Он подошел
к двери в комнату сына и постучал не костяшками пальцев, а сжатым кулаком. -
Выходи оттуда, сынок, и расскажи нам, почему ты пришел с корзинкой для углей
из кабинета своего господина.
- Нет, - сказал Деннис. - Ты, отец, заходи сюда - я не хочу, чтобы мама
видела, что я принес, и мне не хочется, чтобы она услышала, о чем мы будем
говорить.
Брендон тяжело вошел. Мать Денниса осталась у плиты в тревожном
ожидании, предполагая, что речь идет о какой-то полуистеричной глупости,
придуманной мальчиком, о какой-нибудь нелепой шалости, и что очень скоро она
услышит завывания Денниса, когда ее усталый, находящийся в смятении супруг,
который сегодня к полудню должен начать служить уже не принцу, но королю,
выместит все свои страхи и сомнения на спине мальчика. Она почти не винила
Денниса; в замке сегодня с утра все выглядели истеричными и метались
беспорядочно, как только что выпущенные из сумасшедшего дома люди, повторяя
сотни ложных слухов, принимая потом их обратно, чтобы повторить сотню новых.
Но из-за двери Денниса не доносились возбужденные голоса, и ни один из
них не выходил из комнаты больше часа. Когда они вышли, один взгляд на белое
лицо мужа привел бедную женщину в полуобморочное состояние. Деннис, как
напуганный щенок, суетливо следовал за отцом. Теперь корзинка для углей была
в руке Бренд она.
- Куда вы? - робко спросила она.
Брендои ничего не сказал. У Денниса был такой вид, будто он что-то
знает, но ничего не может сказать. Он лишь посмотрел на мать и вышел за
отцом. С этого момента она не видела их целые сутки и пришла к убеждению,
что обоих уже нет в живых - или, что еще хуже, их пытают в застенке
инквизиции в подвалах замка.
Ее отчаянные мысли были неповоротливы, поскольку это были воистину
ужасные сутки в истории Дилэйна. Эти двадцать четыре часа могли бы и не
казаться такими уж страшными в некоторых местах, там, где мятежи,
перевороты, тревоги и ночные казни были почти привычным делом... такие места
действительно существуют, хоть мне и неприятно это говорить. Но в .течение
многих лет - и даже столетий - Дилэйн был спокойным местом, где все шло
заведенным порядком, поэтому, наверное, народ там был несколько избалован. В
действительности этот черный день начался, когда Питер не был коронован в
полдень, и закончился ошеломляющим известием, что он
предстанет перед судом в зале башни-Иглы по обвинению в убийстве своего
отца. Если бы в Дилэйне существовал рынок ценных бумаг, то, я думаю, его
ожидала бы катастрофа.
Сооружение помоста, где должна была проходить коронация, началось с
рассветом. Андерс Пейна знал, что это будет временное сооружение из простых
досок, но он знал и то, что цветы и драпировки в достаточных количествах
прикроют все шероховатости. О кончине короля никто не был предупрежден,
потому что убийство не относится к тем событиям, которые можно предсказать.
Если бы это было возможно, то тогда не было бы никаких убийств, и мир почти
наверняка стал бы гораздо счастливей. Кроме того, пышные церемонии были не
главным - главным было показать людям преемственность монархии. Если бы
удалось внушить гражданам ощущение того, что все в порядке, несмотря на
ужасное происшествие, то Пейне было бы безразлично, сколько цветочниц
получат занозы.
Но в одиннадцать часов работы внезапно остановились. Цветочниц - многих
из них в слезах - стража отправила обратно.
В семь часов утра многие дворцовые стражники начали одеваться в свои
великолепные красные парадные мундиры с высокими серыми шапками с волчьими
головами. Они должны были образовать двойную церемониальную линию - проход,
по которому Питер будет шествовать к помосту для коронации. Затем, в
одиннадцать часов, они получили новые распоряжения: странные и тревожные
распоряжения. Парадные мундиры были сняты, и вместо них надета мрачноватая,
сероватокоричневая боевая форма. Вместо эффектных, но неуклюжих
церемониальных мечей они вооружились смертоносными короткими мечами,
входившими в их обычное вооружение. Внушительные, но непрактичные волчьи
шапки уступили место кожаным шлемам, которые входили в обычное боевое
снаряжение.
Боевая форма - уже сам этот термин вызывает беспокойство. Неужели
возможна такая вещь, как обычная боевая форма? Я так не думаю. Тем не менее
воины в боевом снаряжении стояли везде, у них были суровые и непреклонные
лица.
Принц Питер покончил жизнь самоубийством! Это был наиболее
распространенный слух, пронесшийся по замку.
Принц Питер убит! Этот слух пришел вскоре после предыдущего.
Роланд не умер; диагноз был ошибочным, врач обезглавлен, но старый
король лишился рассудка, и никто не знает, что делать. Таков был третий
слух.
Были и другие, даже еще более глупые.
Никто не заснул, когда на сбитый с толку, скорбящий замок опустилась
темнота. Были зажжены все фонари на площади перед башней-Иглой, замок
осветился огнями, и все дома в замке и на окрестных холмах были освещены
свечами и фонарями, когда напуганные люди собирались, чтобы поговорить о
событиях дня. Все соглашались в том, что происходит что-то страшное.
Ночь была еще длиннее, чем день. Миссис Брендон все выглядывала своих
мужчин, сидя у окна в ужасном одиночестве. Впервые в жизни в воздухе
носилось гораздо больше сплетен, чем ей хотелось бы слышать. Но могла ли
она, несмотря на это, перестать слушать? Не могла.
И когда утренние часы бесконечно медленно потянулись к рассвету,
который, как ей казалось, никогда не наступит, все предыдущие слухи стали
вытесняться новыми - это было невозможно, невероятно, и все же этот слух
получал все больше и больше подтверждений, пока даже стражники на постах не
начали вполголоса передавать его друг другу. Этот новый слух больше всего
напугал миссис Брендон, потому что она помнила - слишком хорошо! - насколько
бледным было лицо Денниса, когда он пришел с корзинкой из комнаты принца.
Там, внутри, что-то было, что-то такое, от чего исходил тошнотворный горелый
запах, что-то, что он не хотел ей показывать.
Принц Питер заключен в тюрьму за убийство своего отца, прошел ужасный
слух. Он арестован... Принц Питер арестован... принц убил собственного отца!
Незадолго до рассвета обезумевшая женщина уткнулась лицом в ладони и
заплакала. Некоторое время спустя ее всхлипывания утихли, и она провалилась
в беспокойный сон.
- А теперь говори, что в этой корзине, и побыстрее! Нам некогда
заниматься глупостями, Деннис, ты понимаешь меня? - это были первые слова,
сказанные Брендоном, когда он вошел к сыну и закрыл за собой дверь.
- Я покажу, папа, - сказал Деннис, - но сначала ответь мне на один
вопрос: каким ядом был отравлен король?
- Никто не знает.
- Каково было его действие?
- Покажи, что в корзинке, сынок. Сейчас же. - Брендон сжал большой
тяжелый кулак. Он не потрясал им, а только поднял. - Покажи сейчас же, а не
то я тебе врежу.
Брендон долго смотрел на мертвую мышь, ничего не говоря. Деннису
становилось
все страшнее, по мере того как лицо отца бледнело, мрачнело, серело.
Глаза у мыши выгорели до такой степени, что от них остались одни угольки. Ее
коричневая шерстка завилась черными завитками. Из ее ушек все еще вился
дымок, а оскаленные в предсмертной гримасе зубы были покрыты черной копотью,
как решетка в камине. Брендон сделал движение, будто хотел ее потрогать, но
тут же отдернул руку. Он повернулся к сыну и спросил хриплым шепотом:
- Где ты это нашел?
Деннис, заикаясь, начал бормотать какие-то ничего не значащие обрывки
фраз. Послушав некоторое время, Брендон сжал его плечо.
- Сделай глубокий вдох, Денни, и приведи мысли в порядок, - сказал он.
- Здесь я на твоей стороне, как и во всем остальном, как ты знаешь. Ты
правильно сделал, что не показал маме это несчастное создание. А теперь
скажи, как ты ее нашел и где ты ее нашел.
Успокоившийся и приободренный Деннис теперь мог все рассказать отцу.
Его рассказ был гораздо короче моего, но все равно это заняло несколько
минут. Отец сидел в кресле, уперев костяшку пальца в лоб, прикрыв глаза. Он
не задавал вопросов, не издавал никаких звуков. Когда Деннис закончил, отец
вполголоса пробормотал несколько слов. Всего три слова - но от этих слов
сердце мальчика превратилось в лед
- по крайней мере ему так тогда показалось.
- Точно как король.
У Брендона дрожали губы от страха, но казалось, что он пытается
улыбнуться.
- Тебе не кажется, Денни, что это создание было мышиным королем?
- Папа... Папа, я... я...
- Ты сказал, что еще там была шкатулка.
- Да.
- И пакет.
- Да.
- И пакет обуглился, но не сгорел.
- Да.
- И щипцы.
- Да. Такие, какими мама выдергивает волосы из своего носа...
- Тсс, - произнес Брендон и вновь уперся костяшкой в лоб. - Дай
подумать
Прошло пять минут. Брендон сидел неподвижно, и могло показаться, что он
заснул, но Деннис знал, что это не так. Брендон не знал, что мать Питера
подарила ему резную шкатулку и что Питер ее потерял, когда был еще
маленьким; и то, и другое произошло, когда Питеру было еще далеко до
отроческого возраста, и Брендон еще не служил у него. Он знал о секретной
панели: он наткнулся на нее уже в первый год службы у Питера (в самом начале
того года). Как я уже, возможно, говорил, это было не настолько уж потайное
место - ровно настолько, чтобы удовлетворить такого открытого мальчика, как
Питер. Брендон знал об этом месте, но после первого раза никогда туда не
заглядывал
- тогда там хранилась всякая дребедень, которую любой мальчишка
называет сокровищами: колода карт, в которой нескольких карт не хватало,
мешочек со стеклянными шариками, счастливая монетка, косичка из гривы Пеона.
Если хороший камердинер все понимает, то он обладает и тем качеством,
которое мы называем деликатностью, то есть уважением к личной жизни других
людей. Он никогда больше не заглядывал в тот тайник. Для него это было все
равно что воровство.
Наконец Деннис спросил:
- Мы пойдем туда, отец, чтобы ты мог заглянуть в шкатулку?
- Нет. Мы должны пойти к верховному судье, и ты должен рассказать ему
то же, что рассказывал и мне.
Деннис так и сел на кровать. Чувствовал он себя так, будто получил удар
под ложечку. Пейна, человек, который отправлял людей в тюрьму и на казнь!
Пейна, у которого было такое бледное, непреклонное лицо и высокий восковой
лоб! Пейна, который после самого короля был высшей властью королевства!
- Нет, - наконец прошептал он. - Папа, я не могу... я... я...
- Ты должен, - сурово сказал отец. - Это страшное дело - ничего
страшнее я еще не видел, но все должно быть рассмотрено и поставлено на свои
места. Ты расскажешь ему то, что рассказал мне, и после этого дело будет в
его руках.
Деннис посмотрел в глаза отцу и понял, что Брендон именно так и решил.
Если он откажется, то отец схватит его за шиворот я потащит к Пейне, как
котенка, невзирая на то, что ему уже двадцать лет.
- Да, папа, - несчастным голосом сказал он, подумав, что когда Пейна
остановит на нем свой холодный, оценивающий взгляд, то он просто свалится
замертво от сердечного приступа. Потом он вспомнил (уже в состоянии, близком
к паническому), что он украл корзинку для углей из покоев принца. Если он не
умрет от страха в тот же самый момент, когда Пейна прикажет ему повторить,
он, наверное, проведет остаток дней своих в самом глубоком подземелье замка
за воровство.
- Успокойся, Денни, успокойся, ведь ты можешь. Пейна - человек суровый,
но
справедливый. Ты не сделал ничего постыдного. Просто расскажи ему то,
что говорил мне.
- Хорошо, - прошептал Деннис. - Мы пойдем прямо сейчас?
Брендон встал и опустился на колени.
- Сначала помолимся. Становись рядом, сынок.
Деннис опустился на колени.
Питер предстал перед судом, был признан виновным в убийстве короля и
осужден на пожизненное заключение в двух холодных помещениях на вершине
башни-Иглы. Все это произошло в течение всего лишь трех дней. Немного
времени потребуется, чтобы рассказать вам, как плотно захлопнулась жестокая
западня Флэгга за мальчиком.
Пейна не приказал сразу остановить приготовления к коронации - он
подумал, что Деннис, возможно, ошибся, что всему этому должно быть какое-то
разумное объяснение. Но все равно то, что смерть мыши так напоминала смерть
короля, нельзя было оставлять без внимания, а семья Брендонов на протяжении
долгого времени имела заслуженную репутацию людей честных и уравновешенных.
Это было важно, но кое-что имело еще большее значение: если Питер будет
короноваться, то на его репутации не должно быть ни единого пятнышка.
Пейна выслушал Денниса и затем вызвал Питера. Увидев своего господина,
Деннис действительно мог бы умереть от страха, но ему милосердно было
разрешено удалиться вместе с отцом в соседнюю комнату. Пейна мрачно объяснил
Питеру, что против него выдвинуто обвинение... обвинение в том, что Питер,
возможно, сам сыграл какую-то роль в убийстве Роланда. Андерс был не тот
человек, который мог бы смягчать слова, как бы жестоко они ни звучали.
Питер был оглушен, ошеломлен. Вы должны помнить, что он все еще пытался
справиться с мыслью о том, что его любимого отца нет в живых, что он
отравлен страшным ядом, который сжег его заживо изнутри. Вы. должны помнить,
что он всю ночь возглавлял поиски, не спал, был измучен. А прежде всего вы
должны помнить, что, несмотря на высокий рост и широкие мужские плечи, ему
было всего шестнадцать лет. Услышав в довершение всего это ошеломляющее
известие, он сделал вполне естественную вещь, но под холодным и оценивающим
взглядом Пейны этого ни в коем случае не следовало делать: он расплакался.
Если бы Питер горячо отрицал обвинение или если бы при этом нелепом
подозрении разразился бы диким хохотом, в котором бы выразились бы его
изумление, истощение и горе, все закончилось бы прямо на месте. Я уверен,
что такая возможность Флэггу и в голову не приходила, но одним из слабых
мест Флэгга было стремление судить о других людях по тому, что было в его
собственной черной и мрачной душе. Флэгг ко всем относился с подозрением и
был уверен в том, что у каждого были какие-нибудь тайные причины для тех или
иных поступков.
У него был очень сложный образ мышления, напоминающий зеркальную
комнату, где все многократно отражается, искажая размеры.
Ход мыслей у Пейны был вовсе не извилистым, а, напротив, очень
прямолинейным. Для него было очень сложно - почти невозможно- поверить в то,
что Питер мог отравить своего отца. Если бы Питер пришел в ярость, громко
расхохотался бы, то все, возможно, к закончилось бы, и не потребовалось бы
даже идти куда-то, чтобы изучать какую-то предполагаемую шкатулку с
выгравированным на ней именем или пакет и щипцы, которые предположительно в
ней содержались. Слезы, однако, выглядели очень плохо. Слезы выглядели
выражением вины со стороны мальчика, достаточно взрослого, чтобы совершить
убийство, но недостаточно взрослого, чтобы скрыть свое деяние.
Пейна решил, что должен продолжать расследование. Ему очень не хотелось
этого делать, потому что это означало необходимость взять стражников, это
означало, что пройдет какой-то слушок, шепоток. А если эти сиюминутные
подозрения просочатся за стены, первые недели правления Питера, будут
омрачены. Но потом он прикинул, что даже этого можно избежать. Он возьмет
полдюжины дворцовых стражников, не больше. Четверых он оставит на часах
перед дверью. По окончании же этого нелепого дела все они будут отосланы в
самую отдаленную часть королевства. Пейна подумал, что Бренд она с сыном
тоже придется отослать, и это было печально, но языки имеют обыкновение
развязываться, особенно под воздействием алкоголя, а пристрастие
Брендона-старшего к джину было общеизвестно.
Итак, Пейна распорядился временно приостановить сооружение помоста для
коронации. Он был уверен в том, что работа возобновится не позже, чем через
полчаса, и рабочие, обливаясь потом и ругаясь на чем свет стоит, будут
торопливо наверстывать потерянное время.
Но увы...
Как вы знаете, пакет, щипцы и шкатулка были там. Питер поклялся именем
матери, что у него не было такой резной шкатулки; его горячие отрицания
выглядели теперь
очень глупо. Пейна осторожно взял обугленный пакет щипцами, заглянул в
него и увидел три крупинки зеленого песка. Они были настолько маленькими,
что их едва было видно, но Пейна, помня о том, что постигло и великого
короля, и маленькую мышку, положил пакет обратно в шкатулку и закрыл
защелку. Он приказал двоим из четырех, все еще стоящих в коридоре
стражников, войти в комнату. Он неохотно признался себе, что дело принимает
все более серьезный оборот.
Шкатулка, из-под крышки которой курились струйки дыма, была аккуратно
поставлена на стол Питера. Один из стражников был послан за человеком,
сведущим в ядах в большей степени, чем кто бы то ни было в королевстве. Этим
человеком был, несомненно, Флэгг.
- Я не имею к этому никакого отношения, Анд ере, - сказал Питер. Он уже
взял себя в руки, но лицо его было бледным и несчастным, а его голубые глаза
настолько потемнели, что старый верховный судья никогда не видел их такими.
- Но ведь шкатулка ваша? - Да. - Почему же вы отрицали, что у вас есть
такая шкатулка?
- Я забыл. Я не видел эту шкатулку лет одиннадцать, а то и больше. Мне
подарила ее мать.
- И что же с ней случилось?
"Он больше не называет меня "Ваше высочество", - подумал, похолодев
Питер. - Он вообще не выказывает по отношению ко мне ни малейшего уважения.
Неужели все это происходит на самом деле? Отец отравлен? Томас страшно
болен? Пейна стоит здесь и делает все, чтобы обвинить меня в убийстве? А моя
шкатулка - откуда, во имя богов, она появилась и кто положил ее в это
секретное отделение за книгами?"
- Я потерял ее, - медленно сказал Питер. - Анд ере, неужели вы верите в
то, что я убил моего отца?
"Не верил... но теперь сомневаюсь", - подумал Анд ере Пейна.
- Я очень его любил, - сказал Питер.
"Я всегда так думал... но теперь я и в этом сомневаюсь", - подумал Анд
ере Пейна.
Флэгг суетливо вбежал в комнату и, даже не посмотрев в сторону Пейны,
сразу же стал забрасывать безмолвного, объятого страхом, оскорбленного
принца вопросами, касающимися розысков. Обнаружены ли хоть какие-нибудь
следы яда или отравителя? Раскрыты ли какие-нибудь признаки заговора? Он сам
придерживается мнения, что это могло быть совершено одним человеком, но явно
безумцем. Целое утро, сказал Флэгг, он провел перед своим кристаллом, но тот
упорно оставался темным. Но, впрочем, это неважно, он способен не только
разбрасывать кости или смотреть в кристаллы. Он требовал действий, а не чар.
Все, что ему прикажет принц, любой темный угол должен быть осмотрен...
- Мы вызвали вас сюда не для того, чтобы выслушивать ваше бормотание,
напоминающее вашего собственного попугая, когда обе его головы говорят
одновременно, - холодно сказал Пейна. Он не любил Флэгга. По мнению Пейны,
после смерти Роланда колдун утратил всякий вес при дворе. Он, возможно, и
способен определить, что это за зловещие зеленые крупицы в пакете, но этим
польза от него и ограничивается.
"Питер не будет иметь ничего общего с этим типом после коронации", -
подумал Пейна. Только подумав об этом, Пейна пришел в замешательство, потому
что шансы Питера быть коронованным становились, кажется, все призрачней.
- Да, - сказал Флэгг, - думаю, не для этого, - он взглянул на Питера и
спросил: - Для чего меня вызвали, мой король?
- Не называйте его так! - взорвался Пейна, будучи глубоко возмущенным
помимо своей воли. Флэгг увидел возмущение в лице Пейны, и, хотя он
постарался придать своей физиономии озадаченное выражение, он понял, что это
означает, и почувствовал удовлетворение. Червячок сомнения пробирается в
самую середину холодного сердца верховного судьи. Это хорошо.
Бледный Питер отвернулся от них обоих и посмотрел в окно на город,
вновь пытаясь овладеть собой. Пальцы у него были крепко сжаты, костяшки
побелели. Сейчас он выглядел гораздо старше своих шестнадцати лет.
- Вы видите шкатулку на столе? - спросил Пейна.
- Да, милорд верховный судья, - ответил Флэгг твердым, бесстрастным
голосом.
- В ней находится пакет, который, судя по внешним признакам, медленно
обугливается. В пакете лежит нечто, имеющее вид песчинок. Я хотел бы, чтобы
вы рассмотрели их и определили бы, можете ли вы сказать мне, что это такое.
Я настоятельно требую, чтобы вы к ним не прикасались. Я полагаю, что данное
вещество в пакете могло быть причиной смерти короля Роланда.
Флэгг позволил себе проявить некоторое беспокойство. По правде говоря,
он чувствовал себя в своей стихии. Исполнение роли всегда приводило его в
такое состояние. Ему нравилось играть. Он взял пакет с помощью щипцов,
заглянул внутрь. Взгляд у
него стал более внимательным.
- Мне нужен кусок обсидиана, - сказал он. - Прямо сейчас.
- У меня есть кусок в столе, - мрачно сказал Питер, достав его. Он был
не таким большим, как тот, что был у Флэгга, но достаточно толстым. Питер
подал его одному из стражников, тот - Флэггу. Колдун посмотрел его на свет,
немного нахмурившись... но в его душе маленький человечек прыгал вверх вниз,
ходил колесом и кувыркался. Обсидиан очень напоминал его собственный, но
одна сторона была разбита и иззубрена. Ага, боги улыбаются ему! Точно,
улыбаются!
- Я уронил его год или два тому назад, - сказал Питер, заметив интерес
Флэгга. Он не обратил внимания (как и Пейна, по крайней мере на какое-то
мгновение) на то, что добавил еще один ряд кирпичей в стену, смыкающуюся
вокруг него. - Половина, которую вы держите, упала на ковер, смягчивший
падение. Другая половина ударилась о каменный пол и разлетелась на сотню
кусочков. Обсидиан очень твердый, но хрупкий.
- Да, милорд? - мрачно сказал Флэгг. - Я никогда не видел такого камня,
хотя, конечно, слышал о нем.
Он положил обсидиан на стол Питера, перевернул над ним пакет и высыпал
на него три песчинки. Мгновение спустя с поверхности обсидиана стали
подниматься тонкие струйки дыма. Все присутствующие увидели, как каждая
песчинка медленно опускается в углубление, проделанное ею в самом твердом из
известных камней. Стражники беспокойно зароптали при виде этого зрелища.
- Молчать! - проревел Пейна, резко повернувшись к ним. Стражники, лица
у которых вытянулись и побелели от страха, отступили. В их глазах все это
больше и больше напоминало колдовство.
- Надеюсь, что знаю, что это за частицы и как проверить мою догадку, -
выдавил из себя Флэгг. - Но если я прав, то тогда опыт должен быть
произведен как можно быстрее.
- Почему? - резко спросил Пейна.
- Думаю, что это частицы "песка дракона", - сказал Флэгг. - У меня было
небольшое количество когда-то, но, увы, песок пропал до того, как я успел
внимательно его изучить. Вполне возможно, что он был украден.
Флэгг заметил, как при этом сверкнул взгляд Пейны, обращенный на
Питера.
- С тех пор, как он исчез, я испытывал беспокойство, - продолжал Флэгг,
- потому что это одно из самых смертоносных веществ на свете. У меня не было
возможности изучить его свойства, и я испытывал сомнения, но теперь я вижу,
что многое из того, о чем мне говорили, получает подтверждение здесь. -
Флэгг показал на обсидиан. Ямки, в которых лежали три крупинки зеленого
песка, достигали уже дюйма в глубину
- от каждой из них вился дымок, как от маленького лагерного костра.
Флэгг прикинул, что каждая из крупинок проела уже примерно половину толщи
камня.
- Эти три частицы быстро проникают сквозь кусок самого твердого из
известных нам камней, - сказал он. - Считается, что "песок дракона"
настолько едок, что может разъесть любое твердое вещество - любое. И при
этом он выделяет тепло в чрезмерных количествах. Эй, ты! Стражник! - Флэгг
указал на одного из дворцовых стражников. Тот шагнул вперед, явно не
изъявляя удовольствия по поводу того, что выбор пал на него.
- Прикоснись к камню сбоку, - сказал Флэгг, а когда стражник неуверенно
потянулся к обсидиану, резко добавил: - Только сбоку! Не прикасайся близко к
этим отверстиям!
Стражник прикоснулся и с шипением отдернул руку. Он засунул пальцы в
рот, но перед этим Пейна увидел на них вздувающиеся волдыри.
- Я слышал, что обсидиан очень плохо проводит тепло, - сказал Флэгг, -
но этот кусок разогрелся, как плита... и все это от трех песчинок, которые
могут разместиться на кончике вашего ногтя, да еще и место останется!
Дотроньтесь до стола принца, милорд верховный судья!
Пейна подчинился. Он был обескуражен и изумлен, ощутив тепло под рукой.
Скоро прочное дерево начнет тлеть и обугливаться.
- Поэтому мы должны действовать быстро, - сказал Флэгг. - Скоро стол
загорится. Если мы вдохнем этот дым (я всегда считал истиной то, что мне
рассказывали), мы все умрем в течение нескольких дней. Но для полной
уверенности нужен еще один опыт...
При этом стражники забеспокоились еще больше.
- Хорошо, - сказал Пейна. - И что это за опыт? Поторапливайтесь! -
Сейчас он ненавидел Флэгга больше, чем когда бы то ни было, и если он
Когда-нибудь чувствовал, что этого человека не следует недооценивать, то
теперь он чувствовал это с удвоенной силой. За пять минут до этого Пейна был
уже готов считать его полностью потерявшим положение при дворе. А теперь
казалось, что их жизни - и дело Пейны против Питера
- зависят от него.
- Я попросил бы наполнить ведро водой, - сказал Флэгг гораздо
торопливей, чем обычно. Его темные глаза мерцали. Стражники и Пейна смотрели
на маленькие черные
дырочки в обсидиане, на тоненькие струйки дыма с какой-то
обреченностью, как птицы, загипнотизированные при виде выводка извивающихся
питонов. Насколько глубоко они проникли в обсидиан? Какое расстояние
осталось до дерева? Это невозможно определить. Даже Питер смотрел туда, хотя
его лицо еще не покинуло выражение усталой печали, смешанной с
замешательством.
- Воду из насоса принца! - закричал Флэгг одному из стражников. - Нам
нужно ведро воды, глубокий горшок или кастрюля. Сейчас же! Быстрее!
Стражник посмотрел на Пейну.
- Выполняйте, - произнес Пейна, прилагая усилия, чтобы в его голосе не
был слышен страх; но он был напуган, и Флэгг это знал.
Стражник ушел. Через несколько секунд они услышали, как он качает воду
в ведро, найденное в шкафу у камердинера.
Флэгг заговорил опять.
- Я хочу опустить палец в ведро и капнуть каплю воды в одно из этих
отверстий, - сказал он. - Мы будем внимательно наблюдать за этим, милорд
верховный судья. Мы должны разглядеть, станет ли попавшая в отверстие вода
моментально зеленой. Это верный признак.
- А потом? - нетерпеливо спросил Пейна.
Вернулся стражник Флэгг взял у него ведро и поставил его на стол.
- Потом я очень осторожно капну несколько капель воды в оставшиеся два
отверстия, - сказал Флэгг. Говорил он спокойно, но его обычно бледные щеки
окрасились румянцем. - Известно, что вода не остановит "песок дракона", но
она задержит его. - Это несколько осложняло все дело, но Флэггу хотелось их
попугать.
- А почему бы не взять и просто потушить? - не сдержался один из
стражников.
Пейна метнул в его сторону страшный взгляд, но Флэгг, обмакивая свой
розовый палец в ведро, спокойно ответил на вопрос.
- Уж не хочешь ли ты, чтобы я вымыл эти песчинки из отверстий в камне
куда-нибудь на стол? - спросил он почти весело. - Мы можем оставить тебя
здесь тушить огонь, когда вода высохнет}
Стражник не проронил больше ни слова. Флэгг вынул мокрый палец из
ведра.
- Вода уже теплая, - сообщил он Пейне, - просто от того, что стоит на
столе.
Колдун осторожно поднес к одному из отверстий палец со свисающей с него
каплей воды.
- Смотрите внимательно! - резко сказал Флэгг, и Питеру в этот момент он
показался дешевым фокусником, собирающимся совершить какое-то чудовищное
надувательство. Но Пейна наклонился поближе. Стражники тоже вытянули шеи.
Эта капля свисала с пальца Флэгга, и на какой-то момент в ней отразилась в
миниатюре вся комната Питера. Капля висела... растягиваясь... и упала в
отверстие.
Раздалось шипение, как будто масло упало на раскаленную сковородку. Из
отверстия вылетела тонкая струйка пара... но перед этим Пейна увидел вспышку
зелени цвета кошачьего глаза. В это мгновение решилась судьба Питера.
- "Песок дракона", клянусь богами! - хрипло прошептал Флэгг. - Ни в
коем случае не вдыхайте этот пар!
Бесстрашие Пейны не вызывало сомнений, как и его репутация, но сейчас
ему было страшно. Что-то невыразимо зловещее почудилось ему в этом
единственном зеленом проблеске.
- Достаньте оттуда остальные две, - хрипло произнес он. - Сейчас же!
- Я уже говорил, - спокойно ответил Флэгг, вновь обмакивая палец и
разглядывая обсидиан. - Их нельзя вынуть оттуда - впрочем, есть один способ,
как говорят предания, но только один. Вам он не понравится. И все же мы
можем удержать их, а потом от них избавиться. Так мне кажется.
Он осторожно уронил по капле в оставшиеся два отверстия, что каждый раз
сопровождалось темнозеленой вспышкой и струей пара.
- Я думаю, что в течение еще некоторого времени мы в безопасности, -
сказал Флэгг. Кто-то из стражников судорожно вздохнул с облегчением. -
Принесите мне перчатки... или свернутую ткань... что-нибудь, чем бы я мог
взять этот камень. Он чертовски горячий, а эти капельки воды могут выкипеть
в мгновение ока.
Тут же были принесены две подушечки из кладовой камердинера. Флэгг с их
помощью поднял обсидиан, тщательно стараясь не наклоняться, а затем опустил
в ведро. Когда обсидиан опустился на дно, все увидели, что вода на мгновение
окрасилась в зеленый цвет.
- А теперь, - возбужденно сказал Флэгг, - все в порядке. Один из этих
стражников должен вынести ведро из замка к насосу возле Великого Старого
Дерева, что стоит в центре города. Туда нужно доставить большой резервуар с
водой и поместить в него ведро. Резервуар необходимо отвезти на середину
озера Иоанна и утопить. "Песок дракона" может нагреть озеро за сотню тысяч
лет, но пусть об этом беспокоятся те, кто появится к тому времени - если они
появятся.
Пейна немного помедлил, покусывая губу с нехарактерной для него
нерешительностью, а потом сказал: - Ты, ты и ты. Делайте то, что он
сказал.
Ведро унесли. Стражники несли его как готовую взорваться бомбу. Флэгг
изрядно веселился, поскольку (как Питер сразу и заподозрил) все это было
представлением, устроенным колдуном. Капель воды, попавших в отверстия, было
недостаточно, чтобы остановить разъедающее действие песка - надолго по
крайней мере - но он знал, что вода в ведре сильно замедлит этот процесс.
Даже меньшего объема жидкости хватило бы для большего количества песка...
скажем, кубка вина. Но пусть они верят тому, что увидели: тем с большей
яростью обрушатся они на Питера в свое время.
Когда стражники ушли, Пейна обратился к Флэггу. - Вы сказали, что есть
только один способ обезвредить "песок дракона".
- Да, предания гласят, что если его поместить в живое существо, то это
существо будет гореть в страшных мучениях, пока не умрет... и когда придет
смерть - сила "песка дракона" тоже умирает. Я собирался это проделать, но
прежде чем я успел это сделать, моя подопытная исчезла.
Пейна смотрел на Флэгга. Губы у судьи побелели. - И на каком же живом
существе вы собирались испытывать действие этого проклятого вещества,
колдун?
Флэгг ответил Пейне мягким, невинным взглядом. - Ну конечно же на мыши,
милорд верховный судья.
В три часа пополудни того же дня в королевском суде Дилэйна в основании
башни-Иглы - огромном зале, известном в течение многих лет под названием
"Суд Пейны", - состоялось необычное заседание.
Заседание - мне не нравится это слово. Оно слишком банально и мелко,
чтобы быть связанным с имеющим чрезвычайную важность решением, вынесенным в
тот день. Я не могу назвать это слушанием или судом, поскольку это собрание
не имело никакого юридического значения, но оно было очень важным, и я
думаю, что вы со мной согласитесь.
В зале могло поместиться пятьсот человек, но в тот день там было всего
семеро. Шестеро из них собрались в кучу, как будто их беспокоило то, что их
так мало в помещении, предназначенном для столь многих. На одной из округлых
каменных стен висел герб короля Дилэйна - единорог, протыкающий дракона, - и
Питер поймал себя на том, что его взгляд все время возвращается к этому
гербу. Кроме него здесь был и Пейна, а также Флэгг (но Флэгг, конечно, сидел
чуть поодаль от остальных) и четверо великих судей королевства. Всего
великих судей было десять, но шестеро из них находились в различных
отдаленных провинциях королевства, где проводили судебные процессы. Пейна
решил, что не может их ждать. Он знал, что ему предстоит действовать быстро
и решительно, иначе королевство может захлебнуться в крови. Он знал это, но
испытывал досаду при мысли о том, что для предотвращения кровопролития ему
потребуется помощь этого спокойного юного убийцы.
То, что Питер был убийцей, Андерс Пейна уже решил в глубине души. И не
шкатулка, не зеленый песок и даже не сгоревшая мышь привели его к этому
решению. Это были слезы Питера. Питер, надо отдать ему должное, не выглядел
сейчас ни виновным, ни слабым. Он был бледен, но спокоен, полностью владел
собой.
Пейна прокашлялся. Звук глухо отразился от неприветливых каменных стен
зала суда. Пейна прикоснулся рукой ко лбу и не удивился, обнаружив холодную
испарину. Он выслушивал показания в ходе сотен крупных и мрачных дел; он
послал на плаху больше людей, чем мог вспомнить. Но никогда он не думал, что
ему придется присутствовать на таком "заседании", когда перед судом
предстанет принц по обвинению в убийстве своего венценосного отца... и такой
суд наверняка состоится, если все пойдет в этот день так, как он надеялся.
Естественно, что его прошиб пот и что этот пот холодный.
Просто заседание. Здесь нет ничего законного, ничего официального,
ничего от королевства. Но никто из них - ни Пейна, ни Флэгг, ни великие
судьи, ни сам Питер - не заблуждались на этот счет. Это был настоящий суд.
Это заседание. Здесь была власть. Та сгоревшая мышь привела в движение
большую цепь событий. Эта цепь может быть или повернута здесь, как большая
река может быть повернута у истока, пока она еще течет маленьким ручейком,
или она покатится вперед, набирая силы по мере движения, и никакая сила на
свете не сможет ей противостоять или повернуть ее вспять.
Просто заседание, подумал Андерс Пейна и опять отер пот со лба.
Флэгг внимательно наблюдал за происходящим. Как и Пейна, он знал, что
все решится здесь, и ощущал уверенность.
Голова у Питера была поднята, взгляд тверд. Он по очереди встретился
глазами со всеми членами этого неофициального суда.
На всех семерых присутствующих мрачно смотрели каменные стены. Скамейки
зрителей были пусты, но Пейне казалось, что он ощущает тяжесть призрачных
взглядов, взглядов, требующих осуществления правосудия в этом ужасном деле.
- Милорд, - наконец произнес Пейна, - солнце сделало вас королем три
часа назад.
Питер удивленно посмотрел на Пейну, но промолчал.
- Да, - продолжал Пейна, как будто Питер что-то сказал. Великие судьи
кивали, и вид у них был ужаснет торжественный. - Коронация не состоялась, но
коронация - это всего лишь общественное событие. При всей своей
торжественности это только представление, но не суть. Бог, закон и солнце
делают короля, но не коронация, Вы являетесь королем в эту самую минуту и
имеете законное право приказывать мне, всем нам, здесь присутствующим, всему
королевству. Это ставит нас перед сложнейшим выбором. Вы понимаете, о чем
идет речь?
- Да, - мрачно ответил Питер. - Вы считаете своего короля убийцей.
Пейна был слегка удивлен такой прямотой, но вовсе не огорчен ею. Питер
всегда был прямым юношей; прискорбно то, что под такой поверхностной
прямотой таилась расчетливость, но существенно было то, что такая
прямолинейность, являвшаяся, возможно, результатом глупой мальчишеской
бравады, ускорит ход событий.
- То, что мы считаем, милорд, не имеет значения. Вина или невиновность
- вот что должен определить суд; так всегда меня учили, в это я совершенно
искренне верю. Здесь есть только одно исключение. Короли стоят над законом.
Вы меня понимаете?
Да - Но... - Пейна поднял палец. - Но это преступление было совершено
еще до того, как вы стали королем. Насколько я знаю, столь ужасная ситуация
никогда не рассматривалась в судах Дилэйна. Последствия страшные. Анархия,
хаос, гражданская война. Чтобы это предотвратить, милорд, нам требуется ваша
помощь.
Питер сумрачно посмотрел на него.
- Я помогу, если смогу, - сказал он.
"И я думаю - я умоляю - чтобы ты согласился на то, что я собираюсь
предложить", - подумал Пейна. Он почувствовал, что у него на лбу опять
выступил пот, но на этот раз он не стал его вытирать. Питер всего лишь
мальчик, но он смышленый мальчик - он может воспринять это как признак
слабости. "Ты скажешь, что соглашаешься для блага королевства, но юноша, у
которого хватило отчаянной, чудовищной смелости убить собственного отца,
является, как я надеюсь, и юношей, который не может не верить в то, что ему
это сойдет с рук. Ты поверишь, что мы хотим помочь все это скрыть, но,
милорд, вы так заблуждаетесь".
Флэгг, который чуть ли не читал эти мысли, прикрыл лицо рукой, чтобы
скрыть улыбку. Пейна ненавидел его, но Пейна же стал первым помощником
колдуна, даже не подозревая об этом.
- Я хочу, чтобы вы отложили корону, - сказал Пейна.
Питер посмотрел на него с сумрачным удивлением.
- Отречься от престола? - спросил он. - Я... Я не знаю, милорд
верховный судья. Мне необходимо подумать, прежде чем я смогу сказать "да"
или "нет". Такая попытка помочь королевству может нанести ему ущерб -
подобно тому, как врач может убить больного, дав ему слишком много лекарств.
Парень умен, одновременно подумали Флэгг и Пейна.
- Вы неправильно меня поняли. Я прошу не об отречении от престола, а
лишь о том, чтобы вы отложили корону, пока дело не решится. Если вы будете
признаны невиновным в смерти своего отца...
- Когда я буду признан невиновным, - перебил Питер. - Если бы отец
продолжал править до тех пор, пока я не стал бы старым и беззубым, я был бы
только счастлив. Я хотел лишь служить ему, поддерживать его и любить его,
что бы я ни делал.
- Тем не менее вашего отца нет в живых, а вы находитесь здесь, и вам
предъявлено обвинение на основании улик.
Питер кивнул.
- Если вы будете признаны невиновным, то вернете себе корону. Если же
вы будете признаны виновным...
При этом великие судьи беспокойно переглянулись, но Пейна и глазом не
моргнул.
- Если же вы будете признаны виновным, то отправитесь на вершину
башни-Иглы, где проведете остаток дней своих. Никто из королевской фамилии
не может быть казнен; этому закону уже тысяча лет.
- А Томас станет королем? - задумчиво спросил Питер. Флэгг слегка
напрягся.
- Да.
Питер нахмурился, погрузившись в раздумья. Он выглядел ужасно усталым,
но не выказывал ни тени замешательства или страха, и Флэгг почувствовал, как
у него в душе шевельнулось беспокойство.
- А если я откажусь?
- Если вы откажетесь, то тогда вы станете королем, несмотря на ужасные
обвинения, которые останутся без ответа. Многие ваши подданные -
большинство, насколько можно судить - будут считать, что на трон взошел
молодой человек, который убил собственного отца, чтобы завладеть престолом.
Я думаю, что будут мятежи и гражданская война, и это произойдет довольно
скоро. Что касается меня, то я покину
свой пост и отправлюсь на запад. Я слишком стар, чтобы начинать все
сначала, но все равно, мне придется попробовать. Моя жизнь посвящена закону,
и я не смогу служить королю, не захотевшему преклонить колена перед законом
в таком деле.
В зале наступила тишина, тишина, показавшаяся очень долгой. Питер
сидел, склонив голову, прикрыв глаза ладонями. Все остальные наблюдали и
ждали. Теперь даже Флэгг ощутил, что у него на лбу выступила испарина.
Наконец Питер поднял голову и отнял руки от глаз.
- Очень хорошо, - сказал он. - Вот мое королевское решение. Я отложу
корону, пока с меня не будет снято, обвинение в убийстве моего отца. Вы,
Пейна, будете канцлером Дилэйна на то время, пока нет законного короля. Я
хочу, чтобы суд состоялся как можно быстрее - если возможно, то даже завтра.
Я же подчинюсь решению суда. Но судить меня будете не вы.
Они моргнули и невольно выпрямились при этом проявлении властности, но
Юзеф из королевских конюшен не был бы этим удивлен; ему уже приходилось
слышать эту нотку в голосе мальчика, когда Питер был еще подростком.
- Это сделает один из четырех остальных судей, - продолжал Питер. -
Меня не будет судить человек, который будет вместо меня находиться у
власти... человек, который, судя по его виду и поведению, уже чувствует в
глубине души, что я совершил это ужасное преступление.
Пейна почувствовал, что краснеет.
- Один из этих четверых, - повторил Питер, обернувшись к великим
судьям. - Положите в чашку четыре камня, три черных и один белый. Тот, кто
вытащит белый камень, и будет председательствовать на суде. Вы согласны?
- Да, милорд, - медленно согласился Пейна, ненавидящий себя за этот
румянец, который до сих пор не сошел с его щек.
Флэгг опять поднял руку, чтобы прикрыть улыбочку. "И это, маленький,
обреченный милорд, будет единственным твоим решением, вынесенным в качестве
короля Дилэйна", - подумал он.
Заседание, начавшееся в три, закончилось через четверть часа. Сенаты и
парламенты могут ломать копья в течение многих дней и месяцев, прежде чем
решить какой-нибудь один вопрос - и часто этот вопрос остается нерешенным,
несмотря на всю болтовню, - но когда решаются великие дела, они обычно
решаются быстро. И три часа спустя, когда начинало темнеть, случилось нечто,
что привело Питера к выводу о том, что, как бы дико это ни казалось, он
будет признан виновным в этом ужасном преступлении.
Он был препровожден в свои покои неулыбчивыми, молчаливыми стражниками.
Еду, как сказал Пейна, ему принесут.
Ужин был принесен стражником плотного сложения с щетиной на лице. Он
держал поднос, на котором стоял стакан молока и большая миска с дымящимся
жарким. Питер встал, когда вошел воин, и потянулся к подносу.
- Подождите, милорд, - сказал стражник с явной насмешкой в голосе. -
Мне кажется, не хватает приправы. - И с этими словами он плюнул в жаркое.
Затем, ухмыльнувшись, показав щербатые, как худой забор, зубы, он протянул
поднос. - Вот.
Питер не пошевелился, чтобы принять его. Он был крайне изумлен.
- Почему ты это сделал? Почему ты плюнул в мое жаркое?
- Неужели сын, убивший своего отца, заслуживает лучшего, милорд?
- Нет. Но тот, кто еще даже не предстал перед судом за преступление,
заслуживает, - сказал Питер. - Убери это и принеси мне еду. Чтоб принес
через пятнадцать минут, иначе тебе придется провести ночь в застенке под
комнатами Флэгга.
На мгновение уродливая ухмылка стражника исчезла, но затем появилась
вновь. - Я так не думаю, - сказал он. Он наклонил поднос, сначала слегка,
потом все больше и больше. Стакан и миска упали на камни пола. Густое жаркое
растекалось длинными потеками.
- Вылижи, - сказал стражник. - Вылижи это, как пес, да ты и есть пес. -
Он повернулся, чтобы уйти. Внезапно вскипев, Питер бросился к нему и отвесил
затрещину. Удар прозвучал в комнате как пистолетный выстрел.
Взревев от ярости, стражник выхватил меч.
Невесело улыбаясь, Питер поднял подбородок и обнажил шею.
- Вперед, - сказал он. - Человек, который можете плюнуть в тарелку
другого человека, наверное, и если именно тот, кто способен продырявить
глотку безоружному. Давай. Свиньи тоже выполняют Божью волю, как мне
думается, и велики мой стыд и моя скорбь. Если Бог хочет, чтобы я жил, я
должен жить, но если Бог желает моей смерти и посылает такую свинью, как ты,
чтобы совершить убийство, это тоже неплохо.
Гнев стражника сменился замешательством. Мгновение спустя он вложил меч
в ножны.
- Не буду пачкать свой клинок, - произнес он; но его слова звучали
невнятно, и
он не мог смотреть Питеру в глаза.
- Принеси свежую еду и питье, - спокойно сказа Питер. - Я не знаю,
стражник, с кем ты разговаривал и для меня это не имеет значения. Я не знаю,
почему так хочешь обвинить меня в убийстве моего отца еще до того, как
заслушаны доказательства, но и это меня тоже волнует. Но ты принесешь мне
свежее мясо и питье и салфетку впридачу, и сделаешь это еще до того, как
стрелка дойдет до половины седьмого, или я вызову Пейну, и ты будешь спать
сегодня под комнатами Флэгга. Моя вина не доказана, Пейна еще подчиняется
мне, и клянусь что я говорю правду.
Во время этой речи стражник бледнел все сильнее поскольку он видел, что
Питер говорит правду. Но это было не единственной причиной его бледности.
Когда его товарищи говорили ему, что принц пойман с поличным, он им поверил
- он хотел им верить - но сейчас он сомневался. Ни вид Питера, ни его слова
не могли принадлежать виновному.
- Да, милорд, - сказал стражник и вышел. Несколько мгновений спустя
дверь открыл капитан гвардии и заглянул внутрь,
- Мне показалось, что я слышал какой-то шум, - сказал он. Его взгляд
упал на осколки стакана и миски. - Что-нибудь случилось?
- Ничего, - хладнокровно ответил Питер. - Я уронил поднос. Стражник
пошел за другой едой.
Капитан кивнул и исчез.
В течение следующих десяти минут Питер сидел на своей кровати,
погрузившись в глубокие раздумья.
Раздался короткий стук в дверь.
- Входите, - сказал Питер.
Вошел бородатый, щербатый стражник с новым подносом.
- Милорд, я хотел бы извиниться, - с неуклюжей натянутостью сказал он.
- Никогда в жизни я себя не вел так и не знаю, что на меня нашло. Ни разу в
жизни. Я...
Питер махнул рукой. Он чувствовал себя очень усталым.
- А остальные чувствуют то же самое? Другие стражники?
- Милорд, - произнес стражник, аккуратно ставя поднос на стол Питера. -
Я не уверен, что я испытываю те же чувства, что и раньше.
- Но остальные считают, что виновен?
После долгой паузы стражник кивнул.
- А есть какая-нибудь одна, основная, причина для этого?
- Они говорят о сгоревшей .мыши... говорят, что вы расплакались, когда
предстали перед Пейной...
Питер угрюмо кивнул. Да. Слезы были большой ошибкой, но он не мог
сдержаться", и сделанного не вернешь.
- Но больше всего говорят, что вы были пойманы, что вы хотели стать
королем, что так должно быть.
- Что я хотел стать королем и что так должно быть, - повторил Питер.
- Да, милорд. - Стражник стоял перед Питером, с жалким видом.
- Благодарю. Можешь идти.
- Милорд, я приношу извинения...
- Извинения приняты. Можешь идти. Мне надо подумать.
С видом человека, сожалеющего о том, что появился на свет, стражник
вышел за дверь и закрыл ее за собой.
Питер расстелил салфетку на коленях, но есть не начинал. Чувство
голода, каким бы сильным оно ни было до этого, прошло. Он сорвал салфетку и
подумал о своей матери. Он был рад, по-настоящему рад тому, что она не
дожила до этого, что она не видит, до чего он дошел. Всю жизнь он был
счастливым мальчиком, благословенным мальчиком, мальчиком, к которому, как
иногда казалось, не пристают никакие неудачи. Теперь же казалось, что все
несчастья, которые должны были случиться за все эти годы, собрались вместе,
чтобы быть оплаченными сразу, с шестнадцатилетними процентами.
"Но больше всего говорят, что вы хотели стать королем и что так должно
быть". В глубине души он их понимал, а Они хотели иметь хорошего короля,
которого могли бы любить. Но хотелось им знать и то, что лишь в последнем
мгновение они спаслись от плохого короля. Они хотело злодейства и тайн; им
нужна была эта страшненькая сказочка про прогнившую монархию. Один Бог знает
зачем. Говорят, вы хотели стать королем, говорят, что так должно быть.
"Пейна верит этому, - подумал Питер, - и этот стражник поверил; все
поверят. И это не кошмарный сон. Меня обвиняют в убийстве отца, и никакое
мое примерное поведение и моя очевидная любовь к нему не снимут этого
обвинения. А некоторые из них хотят верить в то, что я сделал это".
Питер аккуратно сложил салфетку и положил ее поверх миски с жарким. Он
не мог есть.
Состоялся суд, и он поверг всех в изумление, и об это" событии
повествуют рассказы, если вы удосужились и прочитать. Но вот суть дела:
Питер, сын Роланда, представ перед верховным судьей Дилэйна из-за сгоревшей
мыши его дело было рассмотрено на заседании семи человеку которое не было
судом; он был осужден дворцовым стражником, который вынес обвинительное
заключение, плюнув в его миску с жарким. Вот такая история, а иногда в
историях рассказывается больше, чем в истории, и гораздо быстрее вдобавок.
Когда Ульрих У икс, который достал белый камень и занял на судейской
скамье место Пейны, огласил приговор суда, зрители - многие из них в течение
долгих лет божились, что Питер станет лучшим королем за всю историю Дилэйна,
- бешено зааплодировали. Они поднялись с мест и хлынули вперед, и если бы
цепь дворцовых стражников с обнаженными мечами не оттеснила их, то они
вполне могли бы изменить приговор, заключавшийся в пожизненном заключении на
вершине башни-Иглы, и линчевать юного принца на месте. Когда его уводили"
плевки летели дождем, и Питер был весь покрыт ими. Тем не менее он уходил с
поднятой головой.
Дверь с левой стороны огромного зала суда вела в узкий коридор. Коридор
имел примерно сорок шагов в длину, а потом начиналась лестница. Ступеньки по
спирали поднимались все выше и выше до вершины Иглы, где находились две
комнаты, в которых отныне до дня смерти предстояло жить Питеру. Всего туда
вело триста ступеней. Мы еще придем в свое время к Питеру в его комнаты; его
история, как вы убедились, еще не закончена. Но мы будем подниматься вместе
с ним по ступенькам, потому что это было восхождение к позору, потому что он
оставил внизу принадлежавшее ему по праву королевское звание и, расправив
плечи и подняв голову, поднимался к своей темнице на вершине; и было бы не
очень милосердно сопровождать его (или кого бы то ни было) во время такого
восхождения.
Давайте вместо этого на некоторое время вспомним о Томасе и посмотрим,
что произошло, когда он собрался с мыслями и обнаружил, что стал королем
Дилэйна.
- Нет, - прошептал Томас голосом, в котором звучал ужас. Глаза
выглядели огромными на его бледном лице. Губы у него дрожали. Флэгг только
что сообщил ему: отныне он - король Дилэйна, но Томас не был похож на
мальчика, которому только что сказали, что он король; он напоминал мальчика,
которому только что сообщили о том, что утром его расстреляют. - Нет, -
повторил он. - Я не хочу быть королем.
Это было правдой. Всю жизнь он очень ревниво относился к Питеру, но
лишь в одном он никогда не завидовал брату: в том, что тому предстояло
унаследовать престол. Даже в самых страшных снах Томас не мечтал о такой
ответственности. А теперь один кошмар громоздился на другой. Оказывается,
недостаточно было того, что с пробуждением его ожидало известие о том, что
его брат заточен в Иглу за убийство их отца, короля. А тут еще и Флэгг с
отвратительным сообщением о том, что теперь он, Томас, король вместо Питера.
- Нет, я не хочу быть королем. Я не буду королем. Я... я отказываюсь! Я
РЕШИТЕЛЬНО ОТКАЗЫВАЮСЬ!
- Вы не можете отказаться, Томас, - настойчиво сказал Флэгг. Он решил,
что это будет лучшей линией поведения с Томасом: по-дружески, но настойчиво.
Сейчас Флэгг нужен был Томасу больше, чем кто-либо за всю его жизнь. Флэгг
знал это, но знал он и то, что сам безраздельно зависит от Томаса. Побесится
некоторое время, покапризничает, от него можно будет ожидать чего угодно, и
с самого начала надо прибрать мальчика к рукам. "Я тебе нужен, Томми, но с
моей стороны было бы очень серьезной ошибкой сказать тебе об этом. Нет, ты
мне должен это сказать. Не должно возникать вопроса, кто главный. Ни сейчас,
ни потом".
- Не могу отказаться? - прошептал Томас. Услышав ужасную новость
Флэгга, он приподнялся на локте. Теперь он опять бессильно отвалился на
подушки. - Не могу? Я опять чувствую слабость. Кажется, температура
поднимается. Пошлите за доктором. Мне, возможно, надо пустить кровь. Я...
- Вы здоровы, - сказал Флэгг. - Я напичкал вас лучшими лекарствами,
лихорадка у вас прошла, и вам нужен лишь глоток свежего воздуха, чтобы со
всем этим покончить. Но если, Томми, вам нужен доктор, чтобы сказать то же
самое (Флэгг позволил себе допустить в своем голосе легкую нотку упрека), то
вам остается только позвонить. - Флэгг показал на звонок и слегка улыбнулся.
Это была не самая добродушная улыбка.
- Я понимаю ваше стремление укрыться в постели, но я не был бы вашим
другом, если бы не сказал вам о том, что чувство безопасности, испытываемое
вами в постели или когда вы остаетесь больным, - ложное чувство.
- Ложное?
- Я советую вам подняться и начать восстанавливать силы. Вы будете
коронованы со всеми подобающими королевскими церемониями и пышностью в
течение трех дней. Допустить, чтобы вас пронесли через шеренгу стражников в
вашей кровати к помосту,
где будет ждать Пейна с короной и скипетром, было бы унизительно для
начала королевского правления, но если до этого дойдет, то, уверяю вас, они
это сделают. Королевства без главы - это неспокойные королевства. Пейна
намерен короновать вас как можно быстрее.
Лежа на подушках, Томас пытался переварить эти сведения. У него при
этом был взгляд затравленного кролика.
Флэгг сорвал свой плащ с красным подбоем с кроватного столбика,
набросил его на плечи и застегнул на шее золотой цепью. Затем он взял из
угла трость с серебряным набалдашником. Он отставил ее, перекрестил пояс и
сделал глубокий поклон в сторону Томаса. Плащ... шляпа... трость... все эти
вещи пугали Томаса. Наступило время, когда Флэгг нужен ему больше, чем когда
бы то ни было. Флэгг выглядит так, будто он оделся в... для...
Он выглядит одетым для путешествия.
Паника, охватившая Томаса несколько секунд назад, была всего лишь
прелюдией к тому ужасу, который вцепился в его сердце ледяными руками.
- А теперь, дорогой Томми, я желаю вам навсегда сохранить здоровье,
наилучшего настроения, долгого, благополучного царствования... и прощайте!
Флэгг направился к двери и уже действительно начал думать, что мальчик
до такой степени парализован страхом, что ему, Флэггу, самому придется
придумывать какую-нибудь хитрость, чтобы вернуться к кровати этого
маленького глупышки, но Томас выдавил из себя сдавленным голосом
одноединственное слово:
- Подождите!
Флэгг повернулся с выражением вежливой озабоченности на лице.
- Да, милорд?
- Куда... куда вы собираетесь?
- Ну... - Флэгг изобразил озадаченный вид, как будто только сейчас
понял, что Томаса это может интересовать. - Андуа для начала. Они
замечательные моряки, как вы знаете, а за морем Завтрашнего Дня столько
стран, где я никогда не был. Иногда капитаны берут на борт колдунов, чтобы
им сопутствовала удача и чтобы колдун вызывал ветер, когда корабль попадает
в штиль, или предсказывал погоду. А если никому не потребуется маг, тогда...
что ж, я уже не так молод, как в те времена, когда появился здесь, но я все
еще способен управиться с линем или развернуть парус. - Флэгг с улыбкой
жестами изобразил, как он будет делать это, не опуская трости.
Томас опять приподнялся на локтях.
- Нет! - почти закричал он. - Нет!
- Милорд...
- Не называйте меня так!
Флэгг подошел к нему поближе, позволив себе на этот раз изобразить на
лице гораздо большую озабоченность.
- Тогда Томми. Добрый старина Томми. Что-нибудь не так?
- Что не так? Что не так? Неужели вы настолько глупы? Мой отец отравлен
ядом, Питер посажен в Иглу за преступление, я должен стать королем, вы
собираетесь уехать, и вы же еще и спрашиваете, что не так? - Томас издал
пронзительный, визгливый смешок.
- Но от этого никуда не денешься, Томми, - мягко сказал Флэгг.
- Я не могу быть королем, - сказал Томас. Он схватил Флэгга за руку, и
его ногти глубоко вонзились в странную плоть мага. - На место короля всегда
предназначался Питер. Питер всегда был умным, а я был глупым, я и есть
глупый, я не могу быть королем!
- Бог делает королей, - сказал Флэгг. Бог... и иногда колдуны, подумал
он, хихикнув про себя. - Он сделал вас королем, и, попомните мои слова,
Томми, вы будете королем. Или вы будете королем, или на вас будут вывалены,
кучи грязи.
- Пусть тогда будет грязь! Я убью себя!
- Вы этого не сделаете.
- Лучше покончить с собой, чем допустить, чтобы надо мной смеялись
тысячу лет как над принцем, умершим от страха.
- Вы станете королем, Томми. Ничего не бойтесь. Но я должен идти. Дни
сейчас стоят холодные, но ночи еще холоднее. И я хочу исчезнуть из города до
наступления темноты.
- Нет, останьтесь! - Томас отчаянно вцепился в плащ Флэгга. - Если я
стану королем, оставайтесь и давайте мне советы, как вы советовали моему
отцу! Не уходите! Я все равно не понимаю, почему вы хотите уйти! Вы были
здесь всегда!
"Ага, наконец-то, - подумал Флэгг. - Это хорошо - это даже ЗАБАВНО".
- Мне очень тяжело на это решиться, - мрачно сказал Флэгг. - Очень
тяжело. Я люблю Дилэйн. И вас я люблю, Томми.
- Тогда останьтесь!
- Вы не понимаете мое положение. Анд ере Пейна - могущественный
человек, чрезвычайно могущественный. И он недолюбливает меня. Я думаю, что
не погрешу
против истины, если скажу, что он ненавидит меня.
- Почему?
"Отчасти потому, что он знает, что я долго здесь нахожусь - очень
долго. А еще, я думаю, потому, что он чувствует, что я такое для Дилэйна на
самом деле".
- Трудно сказать, Томми. Я думаю, это связано с тем фактом, что он
является очень могущественным человеком, а такие люди обычно не любят тех,
кто равен им по влиятельности. Например, ближайшего советника короля.
- Когда вы были ближайшим советником моего отца?
- Да. - Флэгг взял руку Томаса и на мгновение сжал ее. Затем отпустил
ее и горестно вздохнул. - Королевские советники во многом напоминают оленей
в королевском заповеднике. Этих оленей ласкают и балуют, кормят с рук. И
советники, и олени ведут очень приятную жизнь, но мне слишком часто
приходилось видеть, как ручные олени из парка кончают свои дни на
королевском столе, когда в один прекрасный вечер не смогли доставить дикого
оленя из королевского заповедника для отбивной или оленьего жаркого. Когда
умирает правящий король, старые советники обычно исчезают.
У Томаса был одновременно сердитый и встревоженный вид. - Пейна вам
угрожал?
- Нет... он выглядел очень достойно, - ответил Флэгг. - Он был очень
терпелив. Но, впрочем, я прочел в его глазах, да я и так знаю, что терпение
не может быть вечным. Его глаза сказали мне, что климат Андуа будет гораздо
полезней для моего здоровья. - Он поднялся, вновь взмахнув плащом. - Так
что... как бы неохотно я ни уходил...
- Подождите! - опять закричал Томас, и на его измученном, бледном лице
Флэгг увидел, что его честолюбивые замыслы близки к осуществлению. - Если вы
находились под защитой, будучи советником моего отца, когда он был королем,
будете ли вы так же защищены сейчас, когда я стал королем, если вы станете
моим советником?
На лице Флэгга отразились глубокие и нелегкие раздумья. - Да... Я
думаю... если вы ясно дадите понять Пейне... очень ясно... что любой выпад
против меня будет чреват королевской немилостью. Очень большой королевской
немилостью.
- Конечно же, я это сделаю! - пылко сказал Томас. - Сделаю! Так что, вы
остаетесь? Пожалуйста! Если вы уйдете, я и вправду убью себя! Я ничего не
знаю о том, как надо быть королем, и я действительно так и сделаю!
Флэгг стоял, все еще опустив голову. Его лицо было скрыто тенью, и
похоже было на то, что он напряженно размышляет. На самом же деле он
улыбался. Но когда он поднял голову, лицо его было сумрачно.
- Я почти всю жизнь служил королевству Дилэйн, - произнес он, - и если
вы прикажете мне остаться... остаться и служить вам по мере моих сил...
- Тогда я приказываю вам! - воскликнул Томас горячечным, дрожащим
голосом.
Флэгг упал на колено.
- Милорд! - произнес он.
Облегченно всхлипывающий Томас бросился к Флэггу на руки. Тот поймал
его и удержал.
- Не плачьте, мой маленький милорд, - шептал он. - Все будет хорошо.
Дада, все будет очень хорошо для вас, для меня и для королевства. - Его
ухмылка стала шире, обнажив очень белые, очень крепкие зубы.
В ночь перед коронацией, которая должна была состояться на площади
перед башней-Иглой, Томас не сомкнул глаз, а утром того ужасного дня его
мучила рвота и понос, причиной которых было волнение - это была
"сценобоязнь", известная начинающим актерам. Это звучит и глупо, и смешно,
но в тот момент в этом не было ничего ни глупого, ни смешного. Томас был
всего лишь маленькие мальчиком, и ночью, когда большинство из нас находятся
в одиночестве, он находился под воздействием крайнего страха, настолько
сильного, что не будет ошибкой назвать его смертельным ужасом. Он позвонил
слуге и попросил его вызвать Флэгга. Слуга, встревоженный бледностью Томаса
и запахом тошноты в комнате, бежал всю дорогу и еле дождался, пока его
пустили, чтобы влететь к Флэггу и сообщить ему, что юному принцу очень плохо
и что он, возможно, даже при смерти.
Флэгг, примерно представляющий, в чем могло быть дело, приказал слуге
возвратиться к своему господину и сказать ему, что Флэгг скоро придет и
чтобы он ничего не боялся. Флэгг пришел через двадцать минут.
- Я не могу идти туда, - простонал Томас. Его рвало в постели, и все
простыни провоняли. - Я не могу быть королем. Я не могу, ну пожалуйста, вы
должны все это остановить, как я могу пройти через это, если меня может
вырвать перед Пейной и всеми остальными, вырвать или... или...
- С вами все будет в порядке, - хладнокровно сказал Флэгг. Он
приготовил снадобье, которое должно было одновременно успокоить желудок
Томаса и его кишечник. - Выпейте это.
Томас выпил.
- Я умру, - простонал он, отставляя стакан. - Мне не придется убивать
себя. У меня просто разорвется сердце от страха. Отец говорил, что так
иногда умирают кролики в западне, даже если они не очень сильно ранены. А
это именно то, что я из себя представляю. Кролик в ловушке, умирающий от
страха.
"Отчасти ты прав, дорогой Томми, - подумал Флэгг. - Ты не умираешь от
страха, как тебе кажется, но ты действительно кролик в ловушке".
- Я думаю, что вы измените свое мнение по этому поводу, - сказал Флэгг.
Он готовил очередную порцию микстуры. Она имела облачнорозовый успокаивающий
цвет.
- Что это?
- Кое-что, что успокоит ваши нервы и позволит поспать.
Томас выпил и это. Флэгг присел на край его кровати. Скоро Томас крепко
уснул - настолько крепко, что если бы в этот момент его увидел слуга, то он
мог бы подумать, что его предсказание оправдалось и Томас умер. Флэгг взял
руку спящего мальчика и погладил ее почти любовно. По-своему он любил
Томаса, но Саша правильно бы определила любовь Флэгга: любовь хозяина к
своей собаке.
"Он так похож на своего отца, - думал Флэгг, - а старик так и не узнал
об этом. Ах, Томми, у нас с тобой будут чудесные времена, и до того, как мне
придет конец, в королевстве прольется королевская кровь. Я уйду, но уйду
далеко, по крайней мере сначала. Я вернусь в другом обличье, чтобы увидеть
твою голову на пике... и вскрыть грудь твоего брата моим кинжалом, вырвать
его сердце из груди и съесть его сырым, как его отец съел сердце своего
бесценного дракона".
С улыбкой на губах Флэгг вышел из комнаты.
Коронация прошла без всяких волнений или осложнений. Слуги Томаса
(из-за его молодости к нему еще не был приставлен камердинеру но вскоре это
упущение будет исправлено) одели его по такому случаю в прекрасный костюм из
черного бархата, усыпанный драгоценными камнями ("Все мои, - подумал Томас с
удивлением-и с просыпающейся алчностью - теперь они все мои") и в высокие
черные сапоги из нежнейшей козлиной кожи. Когда ровно в половине
двенадцатого появился Флэгг и сказал: "Пора, милорд", Томас нервничал уже
гораздо меньше, чем ожидал. Успокоительное, которое дал колдун накануне
вечером, все еще продолжало действовать.
- Возьмите меня под руку, - сказал он, - чтобы я не споткнулся. Флэгг
взял Томаса под руку. В последующие годы для обитателей города это станет
весьма знакомой картиной - Флэгг, поддерживающий под руку мальчика, короля,
как если бы тот был дряхлым старцем, а не здоровым юнцом.
Они вышли вместе навстречу зимнему солнечному дню. Их выход был
встречен приветственными криками, столь громкими, что они напоминали шум
волн, разбивающихся о длинные, пустынные берега Восточного графства.
Пораженный этими звуками, Томас огляделся по сторонам, и первой его мыслью
было: "Где Питер? Это, наверное, относится к Питеру!" Потом он вспомнил, что
Питер находится в башне, и понял, что все эти приветствия - ему. Он начинал
получать от этого удовольствие... и должен вам сказать, что причиной этого
удовольствия было не просто сознание того, что все эти приветствия относятся
к нему. Он знал, что Питер, запертый в одинокой темнице, в башне, тоже
должен слышать эти восторженные крики.
"Какое теперь имеет значение то, что ты всегда лучше, учился?" Эта
нехорошая мыслишка одновременно колола и грела Томаса. "Какая теперь
разница? Теперь ты сидишь взаперти в Игле, а я... а я должен стать королем!
Какое теперь имеет значение то, что ты каждый вечер приносил, ему бокал вина
и..."
Но последняя мысль стала причиной появления у него на лбу странной,
липкой испарины, и он прогнал эту мысль прочь.
Приветственные крики не умолкали, когда они с Флэггом вышли сначала на
площадь перед башней-Иглой, а затем вошли под арку, образованную поднятыми
парадными мечами стражников, вновь облачившихся в свои красивые парадные
мундиры и высокие шапки с волчьей головой. Томас просто начал радоваться за
себя. Он поднял руку в приветствии, и приветственные крики его подданных
превратились в бурю. Мужчины бросали в воздух шляпы. Женщины плакали от
умиления. В воздухе носились крики: "Король! Король! Смотрите, король! Томас
Светоносец! Да здравствует король!" Томас, который был всего лишь мальчиком,
думал, что все это относится к нему. Но Флэгг, который, возможно, никогда не
был мальчиком, знал, что к чему. Крики ликованья раздавались потому, что
миновало неспокойное время. Люди радовались тому, что жизнь войдет в обычное
русло, что вновь откроются лавки, что посты из солдат с настороженными
глазами в кожаных шлемах больше не будут стоять по всему городу по ночам,
что после этой торжественной церемонии любой может напиться и не бояться
проснуться от звуков ночных беспорядков. На месте Томаса мог быть кто
угодно, любой. Он был чисто декоративной фигурой. Но Флэгг позаботится о
том,
чтобы Томас никогда об этом не узнал.
По крайней мере пока не будет слишком поздно.
Сама церемония была недолгой. В роли ведущего выступал Андерс Пейна,
выглядевший лет на двадцать старше, чем за неделю до этого. Томас говорил в
нужных местах, как научил Флэгг: "Я буду", "Обязуюсь", "Клянусь" К концу
церемонии, проходившей в такой торжественно" тишине, что все до единого
слова было слышно даже в самых отдаленных концах площади, на голову Томаса
была возложена корона. Опять раздались приветственные крики, еще более
громкие, чем прежде, и Томас посмотрел вверх - вверх вдоль гладкой, округлой
каменной стены Иглы на самую верхушку, где было лишь одно окно. Он не мог
разглядеть, выглядывает ли Питер из окна, но надеялся, что тот смотрит. Он
надеялся, что Питер смотрит вниз и в отчаянии кусает губы, пока по
подбородку не начинает течь кровь, так же, как Томас часто кусал свои губы -
кусал их до тех пор, пока на них не образовалась сеточка тонких белых
шрамов.
"Ты слышишь эти крики, Питер? - мысленно вопил он. - Они приветствуют
МЕНЯ! Они приветствуют МЕНЯ! В конце концов они приветствуют МЕНЯ!"
В первую ночь после коронации Томас Светоносец проснулся и сел в
кровати, глядя перед собой невидящим взором. У него на лице застыл ужас,
руками он зажимал рот, как бы пытаясь подавить вопль. Ему только что
привиделся кошмар, еще более страшный, чем тот, который воскрешал в памяти
тот жуткий вечер в Восточной башне. Этот сон тоже был подобием воспоминания.
Томас опять был в потайном ходе, подглядывая за своим отцом. Это была та
ночь, когда отец был очень пьян и разъярен, когда он метался по комнате,
изрыгая проклятия в адрес развешанных по стенам чучел. Но когда отец подошел
к голове Нинера, он говорил уже другое.
"Почему ты смотришь на меня? - кричал отец во время этого сна. - Он
убил меня, и я верю, что ты не мог помешать этому, но как ты мог смотреть на
то, как твоего брата за это бросают в темницу? Ответь мне, черт бы тебя
побрал! Я сделал все, что мог, а теперь смотри на меня! Смотри на меня!"
Отец начал гореть. Его лицо приняло темнокрасный оттенок разгоравшегося
пламени. Дым вырывался у него из глаз, ноздрей, изо рта. Он скорчился в
агонии, и Томас увидел, что у отца горят волосы. В этот момент он проснулся.
"Вино!" - подумал он в страхе. В ту ночь Флэгг принес ему бокал вина!
Все знали, что Питер приносит ему вино каждый вечер, поэтому все и подумали,
что вино отравил Питер! Но в ту ночь и Флэгг принес ему вино, а раньше он
никогда этого не делал! Ведь и яд был у Флэгга! Он говорил, что яд был у
него несколько лет тому назад, но...
Он не мог позволить себе и думать об этом. Не позволит. Потому что если
он будет об этом думать...
- Он убьет меня, - прошептал перепуганный Томас.
"Ты можешь пойти к Пейне. Пейна его не любит".
Да, он может сделать это. Но тут дали себя знать его застарелая
неприязнь и ревность по отношению к Питеру. Если он все расскажет, то тогда
Питер будет выпущен из Иглы и займет его место в качестве короля. Томас
вновь станет никем, всего лишь бьющим баклуши принцем, лишь день побывшим
королем.
Томасу понадобился всего один день, чтобы открыть для себя, что ему
может нравиться быть королем - ему это очень могло понравиться, особенно
если Флэгг ему будет помогать. Кроме того, на самом деле он ничего не знает,
верно? У него просто мелькнула догадка. А его догадки всегда оказывались
неверными.
"Он убил меня, и я верю, что ты не мог помешать этому, но как ты мог
смотреть на то, как твоего брата за это бросают в темницу?"
Не обращай внимания, думал Томас, это скорее всего не так, это должно
быть не так, а если даже и так, то поделом ему. Он повернулся набок, решив,
что надо опять заснуть. Не сразу, но сон пришел.
В последующие годы кошмар иногда повторялся - отец бросал обвинения
спрятавшемуся, подглядывающему сыну и опять корчился, дымился, у него горели
волосы. За эти годы Томас понял две вещи: вина и тайны, как и жертвы
преступлений, никогда не находят успокоения; но, даже зная все эти три вещи,
вполне можно жить.
Если бы вы спросили у Флэгга, то он с презрительной улыбкой сказал бы,
что Томас способен сохранить что-то в тайне лишь от не совсем полноценного в
умственном отношении человека, да и то навряд ли. И уж наверняка, сказал бы
Флэгг, он не способен что-то скрыть от человека, организовавшего его
восхождение на трон. Но люди, подобные Флэггу, исполнены гордыни и
самоуверенности, и хотя они способны многое видеть, иногда они бывают
необъяснимо слепы. Флэгг так и не догадался, что Томас был за головой Нинера
в ту ночь и что он видел, как Флэгг подавал Роланду стакан отравленного
вина.
Эту тайну Томас сохранил.
На вершине башни-Иглы, вознесшейся над коронационными торжествами,
возле маленького окошка стоял Питер, глядя вниз. Как и надеялся Томас, он
видел и слышал все, от первых приветственных криков, когда Томас появился
под руку с Флэггом, и
до заключительных возгласов, когда он исчез во дворце, так же опираясь
на руку Флэгга. После окончания церемонии он еще почти три часа стоял у
окна, наблюдая за толпой. Люди не испытывали особого желания расходиться по
домам. Им было что обсуждать и освежать в памяти. Один рассказывал другому,
где он был, когда услышал о смерти старого короля, а потом им обоим хотелось
рассказать об этом третьему. Женщины в последний раз от души всплакнули по
Роланду и теперь восклицали, как хорошо выглядел Томас да как спокойно он
держался. Детишки гонялись друг за дружкой, изображая из себя королей,
катали обручи, падали, обдирали колени, плакали, потом хохотали и опять
гонялись друг за дружкой. Мужчины хлопали друг друга по спинам и говорили,
что им кажется, что теперь все будет хорошо - неделя была ужасная, но теперь
все будет хорошо. И все же над всем этим витал дух какой-то неуспокоенности,
как будто люди понимали, что все было плохо, что все, что пошло не так после
смерти старого короля, еще не вернулось в нормальное русло.
Питер, конечно, не мог ничего этого слышать из одиноко стоящей высокой
Иглы, но он чувствовал что-то. Да, что-то чувствовал.
В три часа дня, на три часа раньше обычного, открылись пивные, и
предположительно, в честь коронации нового короля, но в основном из-за того,
что для них было дело. Люди хотели пить и веселиться. Около семи вечера
большая часть горожан шатаясь бродила по улицам, выпивая за здоровье Томаса
Светоносца (или ссорясь друг с другом). Уже почти стемнело, когда гуляки
начали, наконец, расходиться.
Питер отошел от окна, подошел к стулу в своей "гости ной" (такое
название было жестокой шуткой) и просто сел, сложив руки на коленях. Он
сидел и смотрел, как темнеет в комнате. Принесли ужин - жирное мясо,
водянистый эль и грубой выпечки хлеб, настолько соленый, что у него заболел
бы рот, если бы он съел хоть немного. Но Питер не стал есть ни мяса, ни
хлеба, не выпил эль. Около девяти часов вечера, когда веселье на улицах
возобновилось с новой силой (на этот раз толпы были гораздо более
возбужденными... почти буйными), Питер перешел во вторую комнату своей
тюрьмы, разделся до фуфайки, ополоснуло я водой из таза, встал на колени
возле кровати и помолился. Потом он лег спать. Одеяло было только одно, хотя
в маленькой спальне было очень холодно. Питер натянул одеяло до груди,
положил руки под голову и лежал с открытыми глазами, глядя вверх в темноту.
С улицы, снизу, доносились крики, вопли и смех. То там, то здесь
слышались звуки хлопушек, а однажды, около полуночи, раздался взрыв пороха,
когда какой-то подвыпивший солдат поджег холостой заряд (на следующий день
злосчастный вояка был отослан для прохождения службы в самые дальние
восточные пределы королевства за свой пьяный салют в честь нового короля -
порох в Дилэйне был редкостью, и его берегли очень ревностно).
Только после часа ночи Питеру удалось, наконец, сомкнуть глаза и
заснуть.
Утром он встал в семь часов. Он опустился на колени, дрожа от холода.
Его дыхание вырывалось изо рта белыми клубами, кожа на обнаженных руках и
ногах покрылась мурашками. Помолившись, он оделся. В "гостиной" он почти два
часа простоял у окна, наблюдая за тем, как в городе внизу просыпается жизнь.
Пробуждение было медленнее и болезненнее, чем обычно: большинство взрослого
населения Дилэйна проснулось с похмельными головами. Люди пошатываясь брели
на работу в дурном расположении духа. Многие из мужчин шли трудиться после
стычек с раздраженными женами, не испытывавшими ни малейшего сочувствия к
тому, что у них болит голова (у Томаса тоже болела голова - накануне вечером
он выпил слишком много вина - но по крайней мере он был избавлен от
сварливой жены).
Питеру принесли завтрак. Старший надзиратель Безон (который сам мучился
похмельем) принес простую кашу из отрубей без сахара, водянистое, почти
прокисшее молоко и дополнительное количество грубого, соленого хлеба. Все
это представляло разительный контраст по сравнению с теми изысканными
завтраками, которые Питеру приносили в кабинет, и он ничего не стал есть.
В одиннадцать часов один из младших надзирателей молча все унес.
- Юный принц, сдается мне, хочет помереть с голоду, - сказал он Безону.
- Ну и ладно, - равнодушно откликнулся тот. - Нам меньше возни.
- Может, он боится яда? - предположил младший надзиратель, и, несмотря
на головную боль, Безон расхохотался. Шутка была неплохая.
Большую часть дня Питер провел, сидя на стуле в "гостиной". Позже,
ближе к вечеру, он опять встал у окна. На окне не было решеток. Если ты не
был птицей, то никуда бы оттуда не делся, а мог бы только камнем свалиться
вниз. Никто - ни Пейна, ни Флэгг, ни Арон Безон - не испытывал волнений по
поводу того, что узник сможет каким-нибудь способом спуститься вниз.
Округлая каменная стена башни была чрезвычайно гладкой. Спуститься по ней
способна муха, но не человек.
А если он вдруг отчается настолько, что прыгнет вниз, неужели кто-то
расстроится? Вряд ли. Это лишь сэкономит королевству средства на питание и
содержание убийцы венценосца.
Когда солнце ползло по полу, потом вверх по стене, Питер сидел и
наблюдал за
лучом. Подали его ужин - еще более жирное мясо, водянистый эль и
соленый хлеб. Питер не прикоснулся к еде. После захода солнца он до девяти
сидел в темноте, а потом пошел в спальню. Раздевшись до фуфайки, ой опустило
на колени и помолился. При этом изо рта у него выходило облачко белого пара.
Он улегся в кровать, закинул руки за голову и лежал на спине, глядя в
темноту. Он лежал и думал о случившемся с ним. Около часу ночи он уснул.
Таким был его второй день.
И третий.
И четвертый.
Целую неделю Питер ничего не ел, не разговаривал и ничего не делал -
лишь стоял у окна своей гостиной или сидел на стуле, наблюдая за тем, как
солнечный луч ползет по полу, а потом по стене до потолка. Безон был
убежден, что юноша отчаянно угнетен чувством вины и безысходности - он видел
такое и раньше, особенно среди особ королевской крови. Мальчик умрет, думал
он, как вольная пташка, которая никогда не думала, что попадет в клетку.
Мальчик умрет, ну и ладно. Но на восьмой день Питер послал за Ароном Безоном
и отдал ему некоторые распоряжения", и отдавал он их не как заключенный. Он
отдавал распоряжения как король.
Питер испытывал отчаяние... но оно не было настолько глубоким, как
казалось Безону. Первую неделю в Игле он потратил на то, чтобы тщательно
обдумать свое положение и попытаться решить, что делать дальше. Постился он
для того, чтобы прояснить голову. Она действительно прояснилась, но
некоторое время он ощущал ужасную растерянность, и тяжесть ситуации давила
на него, как увесистая наковальня. Но потом он вспомнил одну простую истину:
он-то знал, что не убивал своего отца, даже если все жители королевства были
уверены в обратном.
В течение первых дней двух он пытался побороть бесполезные эмоции. Его
мальчишеская половина все время кричала: "Нечестно! Несправедливо!" Ну да,
конечно, это было несправедливо, но от этих мыслей не было никакого толку.
По мере голодания он начинал брать себя в руки. Его пустой живот избавил его
от мальчишеской половины его души. Он стал ощущать себя чище. С него как бы
слетела шелуха, и он стал пустым... как стакан, который должен быть
наполнен. Через два или три дня у него прекратилось урчание в животе, и он
стал отчетливее слышать свои настоящие мысли. Он молился, но какой-то частью
души чувствовал, что он не просто молится; он разговаривает с собой,
прислушивается к себе, размышляет о возможном способе выбраться из этой
поднебесной тюрьмы, куда его так надежно запрятали.
Он не убивал своего отца. Это во-первых. Кто-то навесил на него
обвинение. Это во-вторых. Кто? Был, без сомнения, лишь один человек,
способный это сделать; единственный человек в Дилэйне, у которого мог быть
такой страшный яд, как "песок дракона".
Флэгг.
Смысл в этом был. Флэгг знал, что для него не найдется места в
королевстве, управляемом Питером. Флэгг позаботился о том, чтобы подружиться
с Томасом... и заставить Томаса бояться его. Каким-то образом Флэгг убил
Роланда, а затем повернул дело так, что Питер оказался здесь.
К этой мысли он пришел на третью ночь правления Томаса.
И что ему теперь делать? Просто смириться? Нет, этого он не сделает.
Бежать? Он не может этого сделать. Никто еще не бежал из башни-Иглы.
Кроме...
На него нашло озарение. Это случилось на четвертую ночь, когда он
смотрел на поднос с ужином. Жирное мясо, водянистый эль, соленый хлеб.
Простая белая тарелка. Салфетки нет.
Кроме...
Озарение становилось все ярче.
Должен быть какой-то способ бежать. Должен. Это может быть чрезвычайно
опасно, и это может занять много времени. А проделав гигантскую работу, он
может погибнуть, несмотря на все свои усилия. Но... должен быть способ.
А если он убежит - что тогда? Есть ли какая-нибудь возможность доказать
вину колдуна в убийстве? Этого Питер не знал. Флэгг - тертый калач; он не
станет оставлять следов содеянного, чтобы они впоследствии не обернулись
против него. А сможет ли Питер выдавить из него признание? Он должен суметь
это сделать при условии, что вообще сможет к нему прикоснуться - Питер
предполагал, что Флэгг может исчезнуть как дым, если узнает о побеге Питера
из башни-Иглы. А поверит ли кто-нибудь признанию Флэгга, даже если Питер его
добьется? О да, он сознался в убийстве Роланда, скажут люди. Питер,
сбежавший отцеубийца, приставил ему меч к горлу. В таких обстоятельствах
можно сознаться в чем угодно, хоть в убийстве Бога!
У вас может возникнуть желание посмеяться над Питером, прокручивающим у
себя в мозгу такие мысли, оставаясь в заточении на высоте триста футов от
земли. Вы можете сказать, что он ставит телегу впереди лошади. Но Питер
видел возможность побега. Конечно, это могла быть и возможность погибнуть в
юном возрасте, но он
считал, что имеет шансы на успех. И все же... есть ли какой-нибудь
смысл проделывать всю эту работу, если в конце он останется у разбитого
корыта? Или, что еще хуже, не нанесет ли он королевству какой-либо вред,
которого сейчас не видит?
Он думал обо всем этом и молился. Прошла четвертая ночь... пятая...
шестая... На седьмую ночь Питер пришел к выводу: сделать попытку лучше, чем
ничего не делать; лучше попытаться исправить зло, даже если он погибнет во
время этой попытки. Допущена несправедливость. Он обнаружил странную вещь -
тот факт, что несправедливость была допущена по отношению к нему, имел в его
глазах гораздо меньшее значение, чем то, что она вообще была допущена. Это
должно быть исправлено.
На восьмой день правления Томаса он послал за Безоном.
Безон недоверчиво, с растущей яростью слушал речь заточенного принца.
Питер закончил, и Арон Безон дал волю потоку таких непристойностей, которые
заставили бы покраснеть даже извозчика.
Питер все слушал с безучастным видом.
- Ах ты, щенок сопливый! - закончил Безон почти удивленным тоном. -
Сдается мне, ты воображаешь, что живешь все еще в той же роскоши, и слуги к
тебе со всех ног несутся, стоит тебе только шевельнуть своим надушенным
пальчиком. Но здесь так не будет, мой юный принц. Нет, сэр.
Безон надвинулся на Питера, но несмотря на исходившую от тюремщика
почти непереносимую вонь - от пота, дешевого вина и серой грязи - Питер не
шелохнулся. Между ними не было решетки: Безон все-таки побаивался
заключенных, но перед этим щенком он определенно не испытывал никакого
страха. Старшему надсмотрщику было пятьдесят лет, он был приземист, широк в
плечах, пузат. Волосы свисали засаленными прядями на щеки и на затылок.
Когда он вошел в камеру Питера, один из младших надсмотрщиков запер за ним
дверь.
Безон сжал левую руку в кулак и потряс им перед носом у Питера. Правую
руку он засунул в карман рубахи и сомкнул пальцы вокруг гладкого
металлического цилиндра. Один крепкий удар снаряженного таким образом кулака
мог сломать человеку челюсть. Безону уже приходилось это делать.
- Ты возьмешь назад свои пожелания и засунешь их себе в нос вместе с
остальной дребеденью, мой дорогой маленький принц. И если ты еще хоть раз
позовешь меня из-за таких же королевских штучек, то кровью за это умоешься.
Приземистый и сутулый, почти похожий на тролля, Безон, в густом облаке
собственной вони, направился к двери.
- Вы рискуете совершить чрезвычайно серьезную ошибку, - произнес Питер.
Его голос звучал мягко, но угрюмо, и это произвело должный эффект.
Безон вновь обратил к нему свою физиономию, выражавшую недоверие. - Что
ты сказал?
- Вы слышали меня, - сказал Питер. - И когда вы, вонючка эдакая, будете
разговаривать со мной в следующий раз, вам лучше не забывать о том, что вы
обращаетесь к лицу королевской крови. Мое происхождение не изменилось после
того, как я взошел по этим ступенькам.
Безон на некоторое время лишился дара речи. Его рот безмолвно
открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной на берег - впрочем, любой
рыбак, выудивший нечто, столь же уродливое как Безон, наверняка выбросил бы
свою добычу обратно в воду. Спокойные просьбы Питера, высказанные таким
тоном, что не оставалось ни малейших сомнений в том, что это категорические
требования, разъярили Безона до звона в ушах. Одна из просьб могла исходить
либо от совершеннейшего маменькиного сынка, либо от абсолютного идиота.
Безон отмел ее сразу, как чепуху и дурачество. Другая, однако, имела
отношение к пище. В сочетании с выражающим твердую решимость взглядом Питера
это наводило на мысль о том, что юный принц справился с отчаянием и не
потерял желания жить.
До этого момента перспектива целыми днями бить баклуши, а по ночам
пьянствовать казалась безоблачной. Теперь же она омрачилась. Этот юноша имел
очень здоровый, очень крепкий вид. Он может долго прожить. Возможно, Безону
всю оставшуюся жизнь придется видеть перед собой лицо юного убийцы - одна
мысль об этом была способна привести в отчаяние! Вдобавок...
Вонючка? Неужто он и впрямь назвал меня вонючкой?
- Ах, мой дорогой маленький принц, - произнес Безон. - Сдается мне, что
это ты делаешь ошибку... но я могу обещать, что ты никогда больше ее не
допустишь. - Его губы раздвинулись в ухмылке, обнажив несколько почерневших
пеньков вместо зубов. В этот момент, перед тем, как напасть, он двигался
неожиданно легко. Правую руку с зажатым в нем куском металла он извлек из
кармана.
Питер отступил на шаг, переводя взгляд с кулаков Безона на его лицо и
обратно на кулаки. Маленькое окошко с решеткой в двери камеры за спиной
Безона было открыто. В нем, прижавшись друг к другу щетинистыми щеками,
торчали ухмыляющиеся физиономии двух младших надсмотрщиков, ожидавших начала
потехи.
- Вы знаете, что узникам королевской крови оказывается некоторое
снисхождение
в малозначащих вопросах, - сказал Питер, продолжая отступать, двигаясь
по кругу. - Это традиция. А я не просил вас ни о чем дурном.
Ухмылка Безона стала еще шире. В голосе Питера ему послышался страх.
Ему предстояло убедиться в том, что это ошибка, испытав на своей шкуре то, к
чему он не был привычен.
- За подобные традиции надо расплачиваться, даже особам королевской
крови, мой маленький принц. - Безон сделал указательным и большим пальцами
левой руки красноречивый жест, потерев их друг о друга. Его правая рука
продолжала крепко сжимать кусок металла.
- Если вы имеете в виду, что хотели бы время от времени получать
некоторую сумму, то это можно уладить, - сказал Питер, продолжая удаляться.
- Но лишь в том случае, если вы сейчас перестанете заниматься глупостями.
- Уж не испугался ли ты?
- Если кому здесь и следует бояться, то это вам, - ответил Питер. - Вы,
судя по всему, собираетесь напасть на брата короля Дилэйна.
Выстрел попал в цель, и Безон замешкался на какое-то время. В его
глазах мелькнуло замешательство. Но, бросив взгляд на открытое окошко в
двери и увидев физиономии младших надсмотрщиков, он опять помрачнел. Если он
отступит сейчас, то тогда у него будут с ними хлопоты - ничего, конечно,
такого, с чем он не смог бы управиться, но все равно, возни будет больше,
чем того стоит этот маленький поганец.
Он рванулся вперед и замахнулся утяжеленным кулаком. На его лице
блуждала ухмылка. Безон представил, что, когда принц грохнется на пол,
зажимая ладонями разбитый и кровоточащий нос, его вопли будут
пронзительными, как крик младенца.
Питер легко отклонился, передвигая ноги грациозно, как в танце. Он
перехватил кулак Безона, ничуть не удивившись его увесистости - перед этим
он заметил блеск металла между набрякшими паяцами тюремщика. Питер дернул
руку Безона с силой, о которой тот и не подозревал. Закрутившись в воздухе,
тюремщик так врезался в закругленную стену "гостиной" Питера, что у него
лязгнули немногие оставшиеся зубы, а из глаз посыпались искры. Из кулака
выпал металлический цилиндр и покатился по полу. Не успел Безон даже хоть
немного прийти в себя, как Питер прыгнул за этой железкой и схватил ее. Его
движения были исполнены простой и незатейливой кошачьей грации.
"Этого не может быть, - подумал Безон" с возраставшим страхом и тупым
удивлением. - Этого абсолютно не может быть".
Раньше он никогда не испытывал страха, входя в даухкомнатную камеру на
вершине башни-Иглы, поскольку здесь никогда не содержался узник благородной
крови или королевского происхождения, способный потягаться с ним. О, здесь,
конечно, было несколько славных потасовок, но он показал им, кто здесь
главный. Может, они и заправляли Делами там, внизу, но здесь, наверху,
главным был он, и им приходилось уважать его грубую, мощную силу. Но сейчас
этот пацан...
Наливаясь яростью, Безон отошел от стены, потряхивая головой, чтобы
очухаться, и бросился на Питера, уже сжимавшего в кулаке металлический
цилиндр. Младшие надсмотрщики с тупым изумлением наблюдали за неожиданным
развитием событий. Ни один из них и не подумал вмешаться; они верили в
происходящее с таким же трудом, как и сам Безон.
Безон летел на Питера с выставленными вперед руками. Теперь, когда у
принца оказалась в руках его железка, Безон потерял всякий интерес к
нанесению ударов, которые он считал "боксом". Он собирался приблизиться к
Питеру, сцепиться с ним, повалить на пол, взгромоздиться сверху, а затем
придушить до потери сознания.
Но то место, где только что был Питер, как по мановению волшебной
палочки, оказалось пустым, поскольку юноша отступил в сторону и присел.
Когда приземистый, напоминающий тролля старший надсмотрщик пролетел мимо,
пытаясь повернуть, Питер трижды ударил его правым кулаком, в котором была
зажата железка. "Вряд ли это можно считать честной игрой, - подумал Питер, -
но, в конце концов, ведь не я же первый схватил эту железяку". Удары вовсе
не выглядели сильными. Наблюдай Безон схватку со стороны и увидь он эти три
молниеносных, порхающих удара, он бы только посмеялся и назвал бы их
"ударами маменькиного сынка". Настоящим же ударом, достойным мужчины, Безон
считал размашистый удар, со свистом рассекавший воздух.
Но это были вовсе не удары маменькиного сынка, что бы о них ни думали
Безон и ему подобные. Каждый удар шел от плеча - именно так, как на
протяжении последних шести лет по два раза в неделю Питера учил его
наставник по боксу. Удары были экономными, они не рассекали воздух со
свистом, но у Безона было ощущение, что три удара, следовавших один за
другим, ему нанесла очень маленькая пони с очень большими копытами. Слева на
его лице взорвалась боль, поскольку у него треснула скула. Для Безона это
прозвучало так, будто у него в голове треснула ветка. Он опять налетел на
стену, врезавшись, как тряпичная кукла, и отскочил от нее на согнутых
коленях.
Пялившиеся в окошко младшие надсмотрщики не могли прийти в себя от
изумления.
Безона бьет мальчик? Это было как гром среди ясного неба. Один из них
взглянул на ключ в своей руке и прикинул, не войти ли туда, но передумал.
Там и покалечиться можно. Он засунул ключ к себе в карман, чтобы потом можно
было сказать, что он его не нашел.
- Ну а теперь вы способны разумно поговорить? - Питер даже не
запыхался. - Это глупо. Я прошу вас лишь о двух маленьких поблажках,
выполнив которые вы можете рассчитывать на приличное вознаграждение. Вы...
Безон с ревом опять бросился на Питера. На этот раз нападение было для
того неожиданным, но он все же сумел отклониться назад, подобно тому, как
матадор уклоняется от неожиданно налетевшего быка - матадор может быть
застигнут врасплох, даже получить удар рогами, но никогда не теряет
изящества. Питера тоже не покинула грациозность, но он получил рану. У
Безона были длинные, грязные, зазубренные ногти - похожие больше на звериные
когти, чем на человеческие ногти - и он любил рас сказывать младшим
надсмотрщикам (в те темные зимние вечера, когда хочется рассказать
какую-нибудь страшную историю) о том случае, когда он однажды располосовал
одному заключенному ногтем большого пальца горло от уха до уха.
Теперь один из этих ногтей провел кровавую линию по левой щеке Питера,
когда Безон пролетал мимо. Порез проходил от виска до подбородка, чудом не
задев глаз. Края раны на щеке Питера разошлись, и отныне он всю жизнь будет
ходить со шрамом, оставшимся в память о столкновении с Безоном.
Питер разозлился. Казалось, все то, что случилось с ним за последние
десять дней, собралось воедино у него в голове, и в течение какого-то
времени он был почти - не совсем, но почти - настолько зол, чтобы убить
тупого надсмотрщика, вместо того чтобы преподать ему урок, которого тот не
забудет никогда в жизни.
Как только Безон повернулся, он был встречен боковыми ударами слева и
прямыми справа. Вообще-то прямые удары не причинили бы особого вреда, если
бы полтора фунта железа не превратили кулак Питера в пушечное ядро. Костяшки
его пальцев врезались в челюсть Безона, который взревел от боли и вновь
попытался сблизиться с Питером. Это было ошибкой. Раздался хруст сломанного
носа, и по рту и подбородку Безона хлынула кровь, залившая его грязный
жилет. Затем - вспышка боли, когда утяжеленная правая рука Питера расплющила
ему губы. Безон выплюнул на пол зуб и попытался отступить. Он уже забыл о
том, что на них смотрят младшие надсмотрщики, боясь вмешаться. Безон позабыл
о том, что был недоволен поведением принца, и потерял всякое желание
хорошенько его проучить.
Впервые за свою бытность старшим надсмотрщиком он забыл обо всем, кроме
слепого желания выжить. Впервые за всю службу Безону стало страшно.
И дело было не в том, что Питер бил его с ужасающей энергией. Он и
раньше получал хорошие трепки, хотя никогда - от рук заключенного. Нет, его
привело в ужас выражение глаз Питера. Это был взгляд короля. Господи
помилуй, это королевский взгляд - его ярость источает почти солнечный жар.
Питер опять прижал Безона к стене, прикинул расстояние до его
подбородка, а затем опять отвел назад правую РУКУ.
- Тебе еще нужны какие-нибудь доводы, вонючка? - мрачно спросил Питер.
- Больше не надо, - с запинкой ответил Безон, шевеля быстро опухающими
губами. - Больше не надо, мой король. Умоляю вас о пощаде, о пощаде молю.
- Что? - не веря собственным ушам, переспросил Питер. - Как ты меня
назвал?
Но Безон медленно сползал вниз по булыжной стене. Он назвал Питера "мой
король", находясь уже без сознания. Он уже не вспомнит, что говорил эти
слова, но Питер не забудет их никогда.
Безон не приходил в сознание более двух часов. Если бы не его тяжелое
хриплое дыхание, то Питер мог бы подумать, что он на самом деле убил
старшего надсмотрщика. Этот человек был вульгарной, мерзкой, подлой
свиньей... но как бы там ни было, у Питера не было желания убить его.
Младшие надсмотрщики поочередно заглядывали в маленькое окошко в дубовой
двери широко открытыми, круглыми глазами - глазами маленьких детей,
рассматривающих андуанского тигра-людоеда в королевском зверинце. Ни один из
них не сделал ни малейшей попытки спасти своего начальника, и по их лицам
Питер понял, что они ожидали от него того, что он вскочит на оглушенного
Безона в любой момент и разорвет ему глотку. Возможно, зубами.
"Что ж, почему они не могут думать о таких вещах? - горько спрашивал у
самого себя Питер. - Они считают, что я убил своего собственного отца, а
человек, способный на такое, может опуститься до любой низости, даже до
убийства противника, находящегося в бессознательном состоянии".
В конце концов Безон начал постанывать и зашевелился. Его правое веко
затрепетало и открылось - левое не могло открыться и .оставалось почти в
таком же состоянии в течение нескольких дней.
Правый глаз смотрел на Питера без ненависти, но с нескрываемым страхом.
- Вы готовы к разумному разговору? - спросил Питер.
Безон что-то произнес, но Питер его не понял, поскольку речь тюремщика
звучала весьма невнятно.
- Я вас не понимаю.
Безон сделал еще одну попытку. - Вы могли меня убить.
- Я никогда никого не убивал, - сказал Питер. - Возможно, Когда-нибудь
я и буду вынужден это сделать, но если это случится, то я надеюсь, что мне
придется начинать не с бесчувственного тюремщика.
Безон сел на полу, прислонившись к стене и глядя на Питера единственным
открытым глазом. Выражение глубокого раздумья, появившееся у него на
распухшем и разбитом лице, выглядело нелепо и несколько пугающе.
Наконец ему удалось выдавить из себя еще одну невнятную фразу. Питер
решил, что на этот раз он все понял, но хотел в этом окончательно убедиться.
- Повторите, пожалуйста, господин старший надсмотрщик Безон.
Безон выглядел озадаченно. Так же как Юзефа никогда не называли "милорд
главный конюх" в присутствии Питера, так и Безона никогда не величали
"господин старший надсмотрщик".
- Мы можем заключить сделку, - сказал он.
- Очень хорошо.
Безон с трудом поднялся на ноги. Он больше не хотел иметь никаких дел с
Питером, по крайней мере сегодня. У него были другие проблемы. Его младшие
надсмотрщики только что видели, как ему задал хорошую трепку юноша, который
ничего не ел уже целую неделю. Видели - и ничего не сделали, эти трусливые
ублюдки. У него болела голова, и ему хотелось привести этих проклятых
идиотов в чувство, перед тем как доползти до кровати.
Он направился к выходу, но его окликнул Питер.
Безон повернулся к нему. Это было последней каплей. Они оба понимали,
кто здесь главный. Безон был избит. Когда заключенный приказал ему
остановиться, он остановился.
- Я хотел бы сказать вам кое-что. Это выгодно для нас обоих.
Безон не сказал ничего. Он просто стоял и настороженно смотрел на
Питера.
- Скажите им, - Питер кивнул головой в сторону двери, - чтобы они
закрыли глазок.
Еще мгновение Безон не отводил взгляда от Питера, потом повернулся к
глазеющим тюремщикам и отдал им распоряжение.
Младшие надсмотрщики как раз в этот момент стояли у окошка, плотно
прижавшись друг к другу щеками, таращась и не понимая невнятной речи
Безона... или делая вид, что не понимают. Безон провел языком по
окровавленным зубам и заговорил более отчетливо, явно испытывая при этом
боль. На этот раз окошко было закрыто и заперто снаружи... но не раньше, чем
Безон услышал презрительные смешки своих подручных. Он устало вздохнул - да,
перед тем, как уйти домой, придется их проучить как следует. Впрочем, трусов
долго учить не надо. Этот принц, каким бы он ни был в остальном, явно не
трус. Он подумал, а действительно ли он хочет иметь какие-нибудь дела с
Питером.
- Я хочу передать с вами записку Андерсу Пейне, - сказал Питер. -
Надеюсь, вы зайдете за ней сегодня вечером.
Безон ничего не сказал, а лишь постарался очень хорошо пораскинуть
мозгами. Это все еще оставалось чрезвычайно трудной задачей. Пейна! Записка
для Пейны! Ему уже пришлось содрогнуться, когда Питер напомнил ему о том,
что он - брат короля, но это были еще цветочки по сравнению с этим делом.
Пейна, Господи помилуй!
Чем больше он над этим размышлял, тем меньше все это ему нравилось.
Король Томас, возможно, не обратит особого внимания на грубое обращение
с его братом в Игле. Ведь старший брат убил их отца, и, вероятно, в данный
момент Томас не испытывает по отношению к нему особых братских чувств. И что
еще более важно, Безон не испытывал почти никакого страха при упоминании
имени короля Томаса Светоносца. Подобно почти всем прочим жителям Дилэйна,
Безон уже начал относиться к Томасу с некоторым пренебрежением. Но Пейна...
Пейна - это нечто надолго.
Людям, подобным Безону, Андерс Пейна внушал больший страх, чем целый
полк королей. Король был существом отдаленным, ослепительным и таинственным,
подобно солнцу. Не. имело никакого значения, прячется ли солнце за тучи, и
вам становится холодно, или появляется, раскаленное и горячее, чтобы
зажарить вас живьем - в любом случае вам приходится принимать его таким,
какое оно есть, поскольку деяния солнца непостижимы для смертных и
неподвластны им.
Пейна был более земным существом. Существом из тех, которых Безон мог
понять... и бояться. Пейна, с узким лицом и голубыми ледяными глазами, Пейна
в своем судейском балахоне с высоким воротником, Пейна, решавший кому
остаться жить, а
кому идти под топор палача.
Неужели этот юноша действительно может повелевать Пейной из этой камеры
на вершине Иглы? Или это всего лишь отчаянный блеф?
"Как же может это быть блефом, если он всерьез намеревается написать
ему письмо, которое я сам же и отнесу?"
- Если бы я был королем, Анд ере Пейна выполнял бы все мои повеления, -
сказал Питер. - Сейчас я не король, а всего лишь узник. И все же не так
давно я оказал ему одну услугу, за которую, думаю, он мне очень признателен.
- Понятно, - откликнулся Безон, стараясь, чтобы его голос звучал
насколько возможно безразлично.
Питер вздохнул. Он вдруг ощутил безграничную усталость и подумал, что
за дурацкие мысли приходят к нему в голову. Неужели он действительно
считает, что встал на начало пути к свободе, избив этого тупого тюремщика и
подчинив его своей воле? Неужели у него есть какие-то реальные основания
полагать, что Пейна сделает для него хоть какую-то малость? Возможно, что
мысль о чувстве признательности за услугу существует только в воображении
Питера.
Но надо попробовать. Разве за долгие одинокие ночи размышлений, когда
горевал и о своем отце, и о себе, он не пришел к выводу о том, что
единственным настоящим грехом будет, если он не сделает попытки?
- Пейна не является моим другом, - продолжал Питер. - Я даже не буду
пытаться вас в этом убедить. Меня обвинили в убийстве моего отца, короля, и
мне не следует надеяться на то, что у меня остался хоть один друг в Дилэйне,
от севера до юга. Вы согласны, господин старший надсмотрщик Безон?
- Да, - угрюмо отозвался Безон. - Согласен.
- И все же я надеюсь, что Пейна возьмет на себя труд обеспечить вас
небольшим количеством денег, которые вы обычно получаете от ваших
обитателей.
Безон кивнул. Когда в Иглу на любой срок попадали люди благородного
звания, Безон обычно следил за тем, чтобы заключенный получал пищу получше,
чем жирное мясо и водянистый эль, чтобы свежее белье давали раз в неделю и
чтобы его иногда навещала жена или любимая. Делал он это, естественно, не
бесплатно. Заключенная знать почти всегда происходила из богатых семейств, и
в этих семьях всегда находился кто-нибудь, кто выражал желание оплачивать
услуги Безона, независимо от тяжести совершенного преступления.
Это же преступление носило исключительно тяжелый характер, но
находящийся здесь юноша утверждал, что не кто иной, как Андерс Пейна, может
выразить пожелание дать деньги для подкупа.
- И еще одно, - мягко сказал Питер. - Я надеюсь, что Пейна сделает это,
поскольку он человек чести. И если со мной что-нибудь произойдет - если вы и
несколько ваших помощников, например, ворветесь сюда сегодня ночью и
изобьете меня в отместку за то, что я вас поколотил - я надеюсь, что Пейна
заинтересуется этим происшествием.
Питер помолчал.
- Лично заинтересуется этим происшествием.
Он пристально посмотрел на Безона.
- Вы понимаете меня?
- Да, - ответил Безон, добавив затем, - милорд.
- Вы принесете мне перо, чернильницу, промокательную бумагу и писчую
бумагу?
- Да.
- Подойдите сюда.
Безон с некоторым беспокойством подчинился.
От старшего надсмотрщика исходил ужасный запах, но Питер не отстранился
- как он обнаружил, запах преступления, в котором его обвинили, почти
примирил его с запахом пота и грязи. На его губах промелькнула тень улыбки,
когда он взглянул на Безона.
- Шепните мне на ухо, - сказал Питер.
Безон беспокойно моргнул.
- Что я должен прошептать, милорд?
- Цифру, - сказал Питер.
Без долгих раздумий Безон так и сделал.
Один из младших надсмотрщиков принес Питеру затребованные им
принадлежности для письма. Он метнул в сторону Питера опасливый взгляд
шкодливого кота, которому часто достается, и ускользнул прочь, не дожидаясь,
пока его удалит разъяренный Безон.
Питер присел за расхлябанный столик возле окна, где от холода при
выдохе изо рта шел пар. Он слышал неумолкающий вой ветра возле вершины Иглы
и посмотрел вниз, на огни города.
"Уважаемый верховный судья Пейна", написал он и остановился. "Сомнете
ли вы
это письмо, увидев, от кого оно, и бросите в огонь непрочитанным?
Прочитаете ли вы его, а потом посмеетесь презрительно над глупцом, убившим
своего собственного отца и посмевшим надеяться на помощь со стороны
верховного судьи государства? Возможно ли, что вы даже просмотрите план и
поймете, что я имею в виду?"
В тот вечер Питер был в более бодром расположении духа, и он подумал о
том, что ответ на все три вопроса будет отрицательным. Его замысел вполне
может потерпеть неудачу, но вряд ли он будет предугадан столь аккуратным и
методичным человеком, как Пейна. В такой же степени верховный судья способен
напялить на себя женское платье и танцевать под волынку возле башни-Иглы при
полной луне, как и догадаться о намерении Питера. "А прошу я о таком
пустяке, - подумал Питер. Та же тень улыбки вновь тронула его губы. - По
крайней мере я надеюсь и верю, что сложится такое впечатление... у него".
Наклонившись вперед, он обмакнул гусиное перо в чернильницу и начал
писать.
На следующий вечер, вскоре после того, как пробило девять, дворецкий
Андерса Пейны вышел открывать на необычно поздний стук и посмотрел вдоль
своего длинного носа на фигуру стоявшего на пороге старшего надсмотрщика.
Арлен - так звали дворецкого - видел Безона, без сомнения, и раньше; подобно
хозяину Арлена, Безон являлся частью юридического механизма королевства. Но
теперь Арлен его не узнал. После взбучки, заданной Питером Безону, прошел
день, и его лицо напоминало сейчас сочетанием красных, фиолетовых и желтых
тонов солнечный закат. Левый глаз у него немного открывался, но был все еще
ненамного шире щели. Безон был похож на карлика-вурдалака, и дворецкий почти
сразу же начал закрывать дверь.
- Подождите, - произнес Безон низким рычащим голосом, заставившим
дворецкого остановиться. - Я пришел с письмом для вашего хозяина.
Дворецкий еще мгновение колебался и потом опять начал закрывать дверь.
Мрачное, опухшее лицо этого человека выглядело устрашающе. А вдруг он
действительно карлик из северной страны? Насколько известно, последние
представители этих диких, одетых в шкуры племен вымерли или были перебиты
еще во времена его деда, но все же... никто не может знать...
- Это от принца Питера, - сказал Безон. - Если вы закроете эту дверь,
то вам придется выслушать немало плохих слов от вашего хозяина, как мне
сдается.
Арлен вновь засомневался, раздираемый между желанием закрыть дверь
перед упырем и властью, которой все еще обладало имя принца Питера. Если
этот человек пришел от Питера, то это должен быть старший надсмотрщик
башни-Иглы. И все же...
- Вы не похожи на Безона, - сказал он.
- А вы, Арлен, не похожи на своего отца, и это не раз заставляло меня
задумываться, где же гуляла ваша мамаша, - грубо ответил глыбообразный упырь
и просунул закопченный конверт во все еще приоткрытую дверь. - Вот...
отнесите это ему. Я подожду. Закрывайте дверь, если хотите, хоть на улице и
чертовски холодно.
Арлена не волновало, что на улице минус двадцать. Он не собирался
пускать этого детину устрашающего вида погреть ноги перед камином в кухне
для прислуги. Он схватил конверт, закрыл дверь, запер ее на засов, пошел в
дом... потом вернулся и закрыл дверь еще на один засов.
Пейна находился в своем кабинете, глядя на огонь и погрузившись в
долгие раздумья. Когда Томас был коронован, было полнолуние; луна еще не
успела убыть, и наполовину, а ему уже не нравилось, как идут дела. Флэгг -
вот что было хуже всего. Флэгг. Чародей уже сосредоточил в своих руках
больше власти, чем имел в дни правления Роланда. Роланд по крайней мере был
зрелым мужем, каким бы тугодумом он ни был. Томас же был всего лишь
мальчиком, и Пейна опасался, что Флэгг вскоре сможет управлять всем Дилэйном
от имени Томаса. Это будет плохо для королевства... и плохо для Андерса
Пейны, который никогда не скрывал своей неприязни к Флэггу.
Здесь, в кабинете, перед потрескивающим огнем, было хорошо, но Пейна
думал о том, что он тем не менее ощущает холодный ветер возле лодыжек. Это
был ветер, который может подняться и снести... все.
Но почему, Питер? Почему, ну почему же? Почему ты не мог подождать? И
почему ты выглядел столь совершенным снаружи, подобно розовокрасному яблоку
осенью, и имел такое гнилое нутро? Почему?
Пейна не знал... и даже сейчас не хотел допускать и мысли о том, что
сомнение, действительно ли Питер оказался гнилым изнутри, начинало точить
его сердце.
Раздался стук в дверь.
Пейна очнулся от раздумий, огляделся и нетерпеливо крикнул:
- Входите! И чем скорее, тем лучше!
У вошедшего Арлена был растрепанный и смущенный вид. В руке он держал
конверт.
- Я слушаю.
- Милорд... там у двери какой-то человек... во всяком случае, он похож
на человека... да, лицо у него ужасно разукрашено и опухло, как будто он был
страшно избит...
или... - голос Арлена умолк.
- Какое это имеет отношение ко мне? Вы же знаете, что я не принимаю в
столь поздний час. Скажите, чтобы он уходил. Скажите ему, пусть убирается к
черту!
- Он назвал себя Безоном, милорд, - сказал Арлен, взволнованный еще
больше, чем обычно. Он поднял грязный конверт, как бы используя его вместо
щита. - Он принес вот это. Он говорит, что это письмо от принца Питера.
При этих словах у Пейны екнуло сердце, но он лишь еще строже посмотрел
на Арлена.
- И что? Это он?
- Принц Питер? - Голос Арлена звучал почти нечленораздельно. Он
полностью потерял свое обычное самообладание, и Пейна нашел это интересным.
Он всегда считал, что ни пожар, ни наводнение, ни нападение свирепых
драконов не могут заставить Арлена потерять самообладание. - Милорд, я никак
не мог знать... Дело в том, что я... я...
- Это Безон, идиот вы эдакий?
Арлен облизнул губы... действительно облизнул губы. Это было совершенно
неслыханно.
- Пожалуй, возможно, милорд... он немого походит на него... но этот
парень на крыльце весь в синяках и шишках... я... - Арлен сглотнул. - Я
подумал, что он похож на гнома, - выпалил он, сказав самое худшее,
попытавшись затем смягчить сказанное кривой улыбкой.
"Это Безон, - подумал Пейна. - Это Безон, и если у него побитый вид, то
это потому, что Питер задал ему трепку. Поэтому он и принес письмо. Потому
что Питер избил его, и он побоялся ослушаться. Подобных ему можно убедить
только побоями".
Затем вдруг Пейна ощутил ликование в душе; он чувствовал себя подобно
путнику, внезапно увидевшему свет из темной пещеры.
- Подайте мне письмо, - сказал он.
Арлен отдал письмо, а потом как-то засуетился, что тоже было несколько
необычно, поскольку Арлен никогда не суетился. "По крайней мере, - подумал
Пейна, так как мысль у него работала, как всегда, методично, - я никогда не
видел, чтобы он суетился".
Он позволил Арлену дойти до двери кабинета, подобнее тому как опытный
рыболов водит заглотившую крючок рыбу, а потом резко остановил его:
- Арлен!
Арлен повернулся. У него был такой скованный вид будто он приготовился
получить выговор.
- Гномов больше не существует. Неужели ваша мат не говорила вам об
этом?
- Говорила, - неохотно признался Арлен.
- Очень хорошо с ее стороны. Мудрая женщин Должно быть, эти фантазии у
вас в голове достались вам от отца. Впустите старшего надсмотрщика и
проводите его кухню, - торопливо добавил он. - У меня нет желания видеть его
здесь. От него воняет. Но впустите его в кухню для прислуги, чтобы он мог
отогреться. Ночь холодная. Пейне тут же пришла в голову мысль, что после
смены Роланда все ночи были холодными, как бы в упрек за как сгорел изнутри
старый король.
- Да, милорд, - сказал Арлен с явной неохотой.
- Я скоро вызову вас и скажу, что с ним делать.
Арлен смиренно вышел и закрыл за собой дверь.
Пейна повертел в руках конверт, пока не открывая его. Грязь на нем, без
сомнения, была от засаленных пальце Безона. Он почти ощущал запах пота
негодяя, исходивший от конверта. Он был запечатан каплей обычного свечного
воска.
Он подумал: "Возможно, будет лучше бросить письмо прямо в огонь и
больше о нем не думать. Да, бросить в огонь, затем вызвать Арлена и
приказать ему дать маленькому горбатому старшему надсмотрщику - он
действительно похож на гнома, если подумать, - горячего пунша и выпроводить.
Да, именно так мне и следует поступить".
Но он знал, что не сделает так. Это нелепое ощущение - ощущение того,
что появился луч света в кромешной тьме - не оставляло его. Он сунул большой
палец под клапан конверта, сломал печать, достал короткое письмо и стал
читать его при свете камина.
"Пейна, я решил жить.
Я очень немного читал об Игле, пока сам здесь не оказался, и хоть
слышал я об этом месте немного больше, чем читал, большая часть сведений
оказалась лишь слухами. В частности, я слышал, что здесь можно договориться
об определенных небольших привилегиях. Кажется, это соответствует
действительности. Конечно, денег у меня нет, но я подумал, что вы, возможно,
взяли бы на себя мои расходы в этом случае. Не так давно я оказал вам
услугу, и если бы вы заплатили старшему надсмотрщику сумму в восемь
гильдеров - такова сумма, которую следует платить в начале каждого года, что
мне придется провести в этом злополучном месте - я бы счел услугу
оплаченной. Сумма, как вы можете заметить, невелика. Это потому, что мне
требуются лишь две вещи. Если вы устроите так, чтобы Безон "получил на
лапу", чтобы я смог это получить,
то я вас не буду больше беспокоить.
Я отдаю себе отчет в том, что вы будете выставлены в дурном свете, если
выяснится, что вы помогли мне, даже в такой малости. Я предлагаю вам
использовать моего друга Вена в качестве вашего посредника, если вы решитесь
выполнить мою просьбу. Я не общался с Беном после своего ареста, но я думаю
и надеюсь, что он остался верен мне. Я бы предпочел попросить его, а не вас,
но Стаады не слишком богаты, и у Вена нет своих денег. Мне стыдно просить
денег у кого бы то ни было, но мне не к кому больше обратиться. Если вы
чувствуете, что не можете выполнить мою просьбу, то я пойму вас.
Я не убивал своего отца.
Питер"
Пейна разглядывал это удивительное письмо в течение некоторого времени.
Его взгляд возвращался то к первой, то к последней строчке.
"Я решил жить".
"Я не убивал своего отца".
Для него не было неожиданностью, что юноша продолжал возражать - он
знавал преступников, которые в течение многих лет отказывались признать себя
виновными в преступлениях, в которых они были неоспоримо изобличены. Но
защищаться столь бесхитростно - это не было похоже на виновного. Столь...
столь категорично.
Да, именно это больше всего взволновало его в этом письме - его
категоричный тон. Настоящий король, полагал Пейна, не может измениться под
влиянием ссылки, тюрьмы или даже пыток. Настоящий король не будете тратить
время на оправдания или объяснения. Он просто изъявит свою волю.
"Я решил жить".
Пейна вздохнул. После долгих раздумий он придвинул к себе чернильницу,
взял из ящика лист тонкого пергамента и стал писать на нем. Его послание
было даже короче, чем письмо Питера, и потребовалось не более пяти минут,
чтобы написать его, промокнуть, посыпать песком, сложить и запечатать. Когда
это было сделано, Пейна позвонил Арлену.
Выглядевший очень собранно, Арлен появился почти сразу.
- Безон еще здесь? - спросил Пейна.
- Думаю, что да, сэр, - ответил Арлен. В действительности он знал, что
Безон все еще был там, поскольку подглядывал за ним в замочную скважину,
наблюдая, как тот безостановочно расхаживает по кухне для прислуги из конца
в конец, сжимая в руке куриную ногу как дубинку. Когда мясо на ножке было
съедено, Безон с ужасный хрустом разгрыз кость и с удовлетворением высосал
оттуда мозг.
Арлен все еще не был окончательно убежден в том, что это не гном... а
может даже тролль,
- Отдайте ему это, - сказал Пейна, подавая Арлену письмо, - а это за
труды. - В другой руке Арлена звякнули два гильдера. - Скажите ему, что
возможен ответ. Если ответ будет, пусть принесет его ночью, так же, как и на
этот раз.
- Да, милорд.
- Не задерживайтесь, а также не пускайтесь с ним в разговоры, - сказал
Пейна. В его устах это прозвучало почти как шутка.
- Слушаюсь, милорд, - хмуро отозвался Арлен и вышел. Он не переставал
думать о звуке разгрызаемых Безоном куриных костей.
- Вот, - раздраженным голосом сказал Безон, когда на следующий день
вошел в камеру Питера, протягивая ему письмо. По правде говоря, он
чувствовал раздражение. Два гильдера, врученные ему Арленом, свалились
неожиданно, как снег на голову, и большую часть ночи Безон провел, пропивая
их. Двух гильдеров хватило на огромное количество хмельного меда, и сегодня
голова у него сильно болела. - Мальчик на побегушках, вот в кого я
превратился.
- Благодарю вас, - сказал Питер, взяв конверт.
- Ну и чего? Вы не собираетесь его открыть?
- Собираюсь. Когда вы уйдете.
Безон оскалил зубы и сжал кулаки. Питер просто стоял, глядя на него.
Мгновение спустя Безон опустил кулаки.
- Мальчик на побегушках, и все тут! - повторил он и вышел, захлопнув за
собой тяжелую дверь. Послышался гулкий звук запираемых железных замков, а
затем трех задвигаемых засовов, каждый из которых был толщиной в запястье
Питера.
Когда звуки умолкли, Питер открыл письмо. Оно состояло лишь из трех
предложений.
"Я имею представление о тех давнишних традициях, о которых вы говорите.
Упомянутая вами сумма может быть выделена. Я сделаю это, но не ранее, чем
узнаю, за какие привилегии вы рассчитываете заплатить нашему общему другу".
Питер улыбнулся. Верховный судья Пейна не был лицемерным человеком -
лицемерие вообще не было ему присуще, в отличие от Флэгга - но он был
чрезмерно
осторожен. Эта записка лишний раз доказывала это. Питер ожидал, что
Пейна поставит какие-то условия. Его насторожило бы отсутствие со стороны
Пейны желания узнать, чего ему надо. Посредником будет Бен, и Пейна вскоре
перестанет быть реальным участником взятки, но тем не менее он сохранял
осторожность, подобно человеку, идущему по свободно лежащим камням, которые
в любой момент могут выскользнуть у него из-под ног.
Питер подошел к двери камеры, постучал и после недолгих переговоров с
Безоном получил чернильницу и гусиное перо. Безон еще что-то бормотал насчет
мальчика на побегушках, но настоящего недовольства по поводу сложившейся
ситуации он не испытывал. За это он получит, возможно, еще два гильдера.
- Если эти двое будут достаточно долго обмениваться писульками, то
сдается мне, что я разбогатею на этом, - сказал он, ни к кому не обращаясь,
и хохотнул, несмотря на головную боль.
Пейна развернул второе послание Питера и увидел, что на этот раз принц
опустил оба имени. Это очень хорошо. Мальчик быстро учится. Когда верховный
судья прочитал записку, у него поднялись брови.
"Возможно, ваше желание узнать то, что является моим делом,
самонадеянно, а возможно, и нет. Это не имеет большого значения, поскольку я
завишу от вашего участия. Вот те две вещи, на которые пойдут ваши восемь
гильдеров в год:
1. Я хочу получить кукольный домик моей матери. С его помощью я всегда
попадал в приятные места, переживала приятные приключения и очень любил его
в детстве.
2. Я хотел бы, чтобы вместе с едой мне приносили салфетку - настоящую
королевскую салфетку. Геральдический шлем может быть убран, если желаете.
Таковы мои пожелания".
Пейна раз за разом читал и перечитывал записку, перед, тем как бросить
ее в огонь. Она вызывала у него тревогу, потому что он не понимал ее.
Мальчик что-то замыслил... или нет? Для чего ему понадобился кукольный домик
его матери? Насколько Пейна знал, он хранился где-то в замке, накрытый
простыней, и собирал пыль, и не могло быть никакой причины, чтобы не дать
ему этот домик - после того, конечно, как какой-нибудь добросовестный слуга
тщательно осмотрит его, чтобы убедиться, что из него извлечены все острые
предметы-маленькие ножики и тому подобное. Он очень хорошо помнил, в каком
восторге Питер был от кукольного домика Саши, когда был совсем маленьким
мальчиком. Еще он помнил - смутно, очень смутно - что Флэгг протестовал
против этого, утверждая, что едва ли приличествует мальчику, который
Когда-нибудь станет королем, играть в куклы. Тогда Роланд воспротивился
совету Флэгга... это было мудро, подумал Пейна, поскольку Питер в конце
концов оставил кукольный домик: всему свое время.
До сегодняшнего дня.
Тогда он сошел с ума?
Пейна так не думал.
А теперь салфетка... это он мог понять. Питер требовал, чтобы вместе с
едой всегда подавалась салфетка, всегда аккуратно расстилал ее на коленях,
как маленькую скатерть. Даже во время походов с отцом Питер всегда требовал,
чтобы у него была салфетка. Да, это так похоже на Питера - просить не лучшую
пищу взамен скудного тюремного рациона, что сделал бы любой другой узник из
знати или из королевской семьи, прежде чем просить о чем-то еще. Нет, вместо
этого он просил салфетку.
"Это настойчивое стремление к постоянной опрятности... к тому, чтобы
всегда иметь салфетку... именно так всегда поступала его мать. Я уверен в
этом. Неужели они сошлись вместе каким-то образом? Но как? Салфетки... и
кукольный домик Саши. Что он подразумевает под этим?"
Пейна не знал этого, но у него оставалось то же неясное ощущение
надежды. Он все еще помнил, как Флэгг не хотел, чтобы кукольный домик был у
Питера, когда тот был маленьким мальчиком. И вот теперь, годы спустя, Питер
опять желает получить его.
Была и еще одна мысль, которая пряталась за этой, подобно тому, как
невидимая снаружи начинка скрывается в пироге. Пейна едва смел думать об
этом Если - лишь если - Питер не убивал своего отца, то кто же тогда пошел
на это? Ну конечно, это некто, у кого изначально был этот страшный яд. Это
человек, который стал бы ничем в королевстве, если бы Питер унаследовал трон
своего отца... человек, ставший почти всем теперь, когда Томас занял место
Питера на троне.
Флэгг.
Но для Пейны эта мысль была ужасной. Отсюда следовало, что правосудие
пошло по ложному пути, и это было плохо. Но из этого следовало и то, что
простая логика, которой он всегда гордился, изменила ему под воздействием
душевного волнения, которое он ощутил при виде слез Питера, и понимание
этого - понимание того, что он вынес самое важное решение в своей
деятельности на основе эмоций, а не фактов - было гораздо хуже.
"Какой вред может быть от того, что кукольный домик будет у него, как
только оттуда будут удалены все острые предметы?"
Пейна придвинул к себе принадлежности для письма и что-то быстро
написал. Безон получил еще два гильдера на пропой - ему была уплачена уже
половина суммы, причитающейся ему каждый год за маленькие поблажки принцу.
Он надеялся на продолжение переписки, но писем больше не было.
Питер получил то, что хотел.
Ребенком Бен Стаад был стройным, голубоглазым мальчиком с вьющимися
светлыми волосами. Девочки вздыхали по нему и строили ему глазки с тех пор,
как ему минуло девять лет.
- Довольно скоро этому придет конец, - говаривал отец Вена. - У всех
Стаадов рождаются довольно красивые мальчишки, но он станет похожим на всех
нас, когда подрастет, как мне сдается - волосы у него потемнеют, и он будет
ходить и косить куда попало, и будет так же. счастлив, как жирная свинья на
королевской бойне.
Но ни одно из первых двух предсказаний не подтверди лось. Бен стал
первым из нескольких поколений мужчин Стаадов, сохранившим в семнадцать
такие же светлые волосы, как и в семь лет; и он мог с расстояния в четыреста
ярдов отличить коричневого ястреба от черного. Вместо; ожидаемых
близорукости и косоглазия его глаза были необыкновенно зоркими... и девчонки
по-прежнему вздыхав ли по нему и строили ему глазки в семнадцать лет так же,
как и тогда, когда ему было девять лет.
А что касается счастья... что ж, это было уже другое дело. То, что
большинство мужчин из рода Стаадов были несчастливы по меньшей мере в
течение последних ста лет, было бесспорно. В семье Вена считали, что именно
Бен может стать тем, кто освободит их от благородной нищеты. Ведь в конце
концов, раз уж его волосы не потемнели,: а глаза не потускнели, то почему бы
ему не избежать: и тяготеющего над родом проклятия неудач? Ведь принц Питер
был его другом, а Питер однажды станет королем.
Потом Питер предстал перед судом и был обвинен в убийстве своего отца.
Прежде чем сбитая с толку семья Стаадов смогла сообразить, что произошло, он
оказался в башне-Игле. Отец Вена Эндрю отправился на коронацию Томаса и
вернулся домой с кровоподтеком на щеке - его супруга решила, что будет
благоразумней не обсуждать происхождение этого синяка.
- Я уверен, что Питер невиновен, - сказал в тот вечер за ужином Бен. -
Я просто отказываюсь верить.
В следующее мгновение он растянулся на полу, причем в ухе у него
звенело. Над ним навис отец, с усов которого капал бобовый суп, его лицо так
налилось кровью, что приняло почти свекольный оттенок, а маленькая сестричка
Вена Эммалина расплакалась на своем высоком стульчике.
- Никогда больше не упоминай в этом доме имя этого преступного отродья,
- сказал отец.
- Эндрю!-воскликнула мать. - Эндрю, он не понимает...
Отец, в нормальном состоянии добряк из добряков, повернул голову и
смерил мать взглядом.
- Замолчи, женщина, - процедил он, и в его голосе было что-то такое,
что заставило ее сесть на место. Даже Эммалина перестала плакать.
- Отец, - спокойно сказал Бен, - я даже не припомню, когда ты в
последний раз ударил меня. Наверное, лет десять назад, а то и того больше. И
я никогда не думал, что ты можешь ударить меня в гневе, до настоящего
момента. Но это не меняет моего мнения. Я не верю...
Эндрю Стаад предостерегающе поднял палец:
- Я сказал тебе не упоминать его имени, - сказал он, - и я имею в виду
именно это, Бен. Я тебя люблю, но если ты произнесешь его имя, тебе придется
покинуть мой дом.
- Я не произнесу его, - ответил, вставая, Бен, - но потому, что я люблю
тебя, па. Не потому, что я тебя боюсь.
- Перестаньте! - закричала миссис Стаад, как никогда перепуганная. - Я
не позволю, чтобы вы так скандалили! Вы что, хотите меня с ума свести?
- Нет, мама, не волнуйся, уже закончили, - сказал Бен. - Правда, па?
- Закончили, - откликнулся отец. - Ты, Бен, хороший сын во всех
отношениях и всегда таким был, но не упоминай его имени.
Были вещи, о которых, как чувствовал Энди Стаад, он не мог сказать сыну
- хоть Вену и было семнадцать лет. Он очень бы удивился, если бы знал, что
Бен прекрасно понимал, по какой причине он набросился на него с кулаками.
До уже известного вам злополучного поворота событий дружба Вена с
принцем уже изменила кое-что для Стаадов. Их поместье когда-то было весьма
обширно. В течение последних ста лет они были вынуждены продавать землю по
частям. Теперь оставалось меньше шестидесяти рилов, большая часть из которых
была заложена.
Но за последние примерно десять лет положение вещей стало постепенно
улучшаться.
Банкиры, которые поначалу угрожали, стали изъявлять желание продлить
просроченные закладные и даже предлагали новые займы под неслыханно низкие
проценты. Эндрю Стааду было больно смотреть, как рил за рилом тает земля его
предков, и для него был счастливым тот день, когда он смог поехать к Халвею,
владельцу соседнего поместья, и сказать ему, что изменил свое решение насчет
продажи трех рилов земли, на которые Халвей зарился уже девять лет. И он
знал, кого ему следует благодарить за эти чудесные перемены. Его сына... его
сына, который являлся близким другом принца, который впридачу был еще и
наследником престола.
А теперь они опять оставались всего лишь злосчастными Стаадами. И если
бы на этом лее и заканчивалось, он смог бы это выдержать и не ударить сына
за обеденным столом... поступок, которого он уже стыдился. Но положение
стало еще хуже, чем было.
Стаад был убаюкан поведением банкиров, когда те стали вести себя как
смирные овечки, а не волки. Он взял в долг большие суммы денег, часть из
которых собирался потратить на выкуп уже проданной земли, а часть -
навовведение таких построек, как новая мельница. Теперь он был уверен, что
банкиры скинут свои овечьи шкуры, и вместо того, чтобы терять свое поместье
по частям, он может потерять его сразу целиком.
Но и это было еще не все. Какой-то инстинкт подсказал ему, что надо
запретить всем членам своей семьи идти на коронацию Томаса, и он прислушался
к своему внутренне му голосу. Сегодня вечером он порадовался этому.
Это произошло после коронации, и Стаад знал, что этого следовало
ожидать. Он зашел в пивную, чтобы вы пить, перед тем как пойти домой. Он был
очень подавлен из-за всей этой истории с убийством короля и заточением
Питера и чувствовал, что ему необходимо выпить. В нем признали отца Вена.
- Твой сын, Стаад, помогал своему другу в этом деле? - выкрикнул один
из пьяниц, и раздался мерзкий смех.
- Не придерживал ли он старика, когда принц заливал жгучий яд ему в
глотку? - в свою очередь спросил еще кто-то.
Эндрю отставил свою полупустую кружку. Это не слишком хорошее место,
чтобы здесь оставаться. Ему надо, уходить. Побыстрее.
Но не успел он выйти, как третий пьяница - громила, от которого несло,
как от кучи гнилой капусты - втащил его назад.
- А что об этом знаешь ты? - говорил громила низким, раскатистым
голосом.
- Ничего, - ответил Эндрю. - Я ничего не знаю об этом деле, так же, как
и мой сын. Дайте мне пройти.
- Ты пройдешь, - когда - и если - мы решим позволить тебе пройти, -
сказал гигант и толкнул его назад, прямо в руки уже ждавших этого
собутыльников.
После этого пошла потеха. Энди Стаада перепихивали от одного к другому,
то хлопая, то подталкивая локтями, то ставя подножки. Никто не смел зайти
настолько далеко, чтобы ударить его, но он видел по их глазам, насколько им
хотелось этого. Если бы время было более позднее и они набрались бы
посильнее, он бы оказался в очень серьезной переделке.
Эндрю был не слишком высок, но широкоплеч и мускулист. Он прикинул, что
смог бы стереть в порошок двоих из этих бездельников в честном бою - за
исключением громилы, и он подумал, что, возможно, ему удалось бы вздуть даже
этого парня за его же деньги. Одного или двух, возможно, даже троих... но
всего их там было восемь или десять. Если бы он был в возрасте Вена, полным
гордости и бурлящей крови, он все же смог бы пойти на них! Но ему было сорок
пять, и ему не улыбалась мысль о том, чтобы приползти домой к своей семье
избитым до полусмерти. Это напугало бы их, а зачем? Вот и не оставалось
ничего другого, кроме как терпеть. Кабатчик стоял и наблюдал за всем этим,
не предпринимая ничего, не пытаясь положить этому конец.
Под конец они позволили ему бежать.
Теперь он боялся за свою жену... свою дочь... и больше всего за своего
сына Вена, который станет основной мишенью для такой сволочи. "Если бы там
вместо меня был Вен, они бы наверняка пустили ли бы в ход кулаки. Они бы
пустили в ход кулаки и избили бы его до потери сознания... .или даже хуже",
- думал он.
Так что, поскольку он любил сына и боялся за него, он и ударил его и
пригрозил выгнать из дому, если Вен хоть Когда-нибудь упомянет имя принца.
Люди иногда бывают забавными.
То, чего Бен Стаад еще не понимал отвлеченно в новом, необычном
положении вещей, он выяснил очень конкретно, на следующий день.
Бен отвел на рынок шесть коров и продал их за хорошие деньги
(скотоводу, который его не знал, иначе цена могла бы оказаться и ниже). Он
шел по направлению к городским воротам, когда на него навалилась куча
бездельников, обзывая его убийцей, сообщником и еще более неприятными
словами.
В стычке с ними Бен показал себя неплохо. В конце концов они его сильно
поколотили (их было семеро), но за это удовольствие они заплатили
окровавленными носами, синяками под глазами и выбитыми зубами. Бен поднялся
с земли и побрел
домой, добравшись туда уже затемно. Все тело у него болело, но, по
здравому размышлению, он был, пожалуй, доволен собой.
Отцу достаточно было одного взгляда, чтобы понять,; что произошло с
сыном.
- Скажешь матери, что упал, - сказал он.
- Да, па, - ответил Бен, зная, что мать подобным россказням не поверит.
- Теперь я поведу коров на рынок, повезу пшеницу или еще там
что-нибудь, что понадобится... до тех пор, по крайней мере, пока банкиры не
оттяпают у нас поместье.
- Нет, па, - сказал Бен почти так же спокойно, как перед этим сказал
"да". Для молодого человека, которого только что сильно побили, он был
действительно в очень: странном настроении - почти по-настоящему бодром.
- Что ты хочешь сказать этим "нет"? - спросил как громом пораженный
отец.
- Если я сбегу или спрячусь, они пойдут за мной. Если же я буду стоять
на своем, они довольно быстро устанут и поищут занятие полегче.
- Если кто-нибудь достанет нож из сапога, - сказал Эндрю, в голосе
которого зазвучал страх, - ты так и не доживешь до того, чтобы увидеть, как
они устанут от этого, Бенни.
Бен обхватил отца обеими руками и крепко к нему прижался.
- Человеку не дано перехитрить богов, - вспомнил Бен одну из древнейших
поговорок Дилэйна. - Ты знаешь это, отец. И я буду драться за П... за того,
чье имя ты запретил мне упоминать.
Отец печально посмотрел на него.
- Ты ведь никогда не поверишь тому, в чем его обвиняют?
- Нет, - твердо ответил Бен. - Никогда.
- Кажется, я просмотрел, когда ты стал мужчиной, - сказал отец. - Это
не лучший способ становиться мужчиной - драться на рынке со всяким сбродом.
Не лучшие времена наступили в Дилэйне.
- Да, - сказал Бен. - Не лучшие времена.
- Да помогут тебе боги, - сказал Эндрю, - и да помогут боги нашей
несчастной семье.
Томас был коронован в конце долгой, жестокой зимы. На пятнадцатый день
его правления последняя из великих бурь этого времени года обрушилась на
Дилэйн. Густой снег падал не переставая, и после наступления темноты ветер
еще долго продолжал завывать, наваливая сугробы, похожие на песчаные дюны.
Ненастным вечером, в девять часов, то есть когда ни один разумный
человек не появится на улице, раздался стук кулака во входную дверь Стаадов.
Этот кулак не был ни легким, ни робким; он молотил быстро и увесисто в
массивный дуб. Он как бы говорил: "Открывайте мне, и побыстрее. Я не могу
ждать всю ночь".
Эндрю и Бен сидели у огня и читали. Сьюзен Стаад, супруга Эндрю и мать
Вена, сидела между ними и занималась вышивкой, на которой по окончании
работы можно будет прочесть слова: "ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ НАШЕГО КОРОЛЯ".
Эммалину уже давно уложили в кровать. Все трое подняли головы, когда
раздался стук, а затем переглянулись. Во взгляде Бена не было ничего, кроме
любопытства, но Эндрю и Сьюзен мгновенно охватил безотчетный страх.
Эндрю поднялся, положив очки для чтения в карман.
- Ты что, па? - спросил Бен.
- Сходку посмотрю, - сказал Эндрю.
"Пусть это будет лишь какой-нибудь путник, заблудившийся во тьме и
нуждающийся в убежище", - надеялся он, но, открыв дверь, он увидел стоявшего
на крыльце королевского воина, бесстрастного и широкоплечего. Кожаный
солдатский шлем как влитой сидел на его голове. На поясе, под рукой, висел
короткий меч.
- Твой сын, - произнес он, и Эндрю почувствовал, что у него подгибаются
колени.
- Зачем он тебе?
- Я пришел от Пейны, - сказал воин, и Эндрю вор, что больше он ничего
не скажет.
- Что там, па? - спросил Бен из-за спины.
"Нет, - униженно думал Эндрю. - Пожалуйста, только не это, и так
слишком много несчастий, только не моет сына, только не сына..."
- Это он?
И прежде чем Эндрю успел сказать "нет" - как бы бессмысленно это было -
Бен вышел вперед.
- Я - Бен Стаад, - сказал он. - Что вы от меня хотите?
- Ты должен пойти со мной, - сказал воин.
- Куда?
- В дом Андерса Пейны.
- Нет! - вскричала мать от входа в свою маленько комнатку. - Нет,
сейчас поздно, холодно, все дороги заспаны снегом...
- У меня есть сани, - непреклонным голосом сказал воин, и Эндрю увидел,
как его рука легла на рукоять меча.
- Я пойду, - сказав Бен, доставая кафтан.
- Бен... - заговорил Эндрю, у которого в голове вертелась одна мысль:
"Мы никогда больше его не увидим, его забирают от нас, потому что он знал
принца".
- Все будет хорошо, па, - сказал Бен и обнял его. Ощутив юную мощь его
объятия, Эндро почти поверил его словам. Но он подумал, что его сын еще не
познал, что такое страх. Он не узнал еще, насколько жестоким может быть мир.
Эндрю Стаад поддерживал жену. Они стояли в дверях и смотрели, как Бен и
воин пробиваются через сугробы к саням, которые казались в темноте лишь
тенью с сумрачно мигающими фонарями с двух сторон. Никто из них не произнес
ни слова, когда Бен забрался в сани с одной стороны, а воин - с другой.
"То, что воин только один, - думал Эндрю, - это уже что-то. Может быть,
он нужен им только для допроса. Молю Бога, чтобы мой сын понадобился им
только для допроса!"
Стаады стояли молча, а снежные струйки вились вокруг их ног, когда,
сани отъехали от дома, и замигали огни в фонарях, и зазвенели колокольчики.
Когда они уехали, Сьюзен разразилась слезами.
- Мы никогда больше его не увидим, - всхлипывала она. - Никогда,
никогда! Они забрали его! Проклятый Питер! Будь он проклят за то, что втянул
моего сына в это дело! Будь он проклят! Проклят!
- Тихо, мать, - сказал Эндрю, крепко ее держа. - Тихо, тихо. Мы его
увидим еще до наступления утра. Самое позднее - около полудня.
Но она расслышала дрожь в его голосе и заплакала еще сильнее. Она так
громко рыдала, что разбудила малышку Эммалину (а может быть, причиной был
сквозняк из открытой двери), и потребовалось очень много времени, чтобы
вновь уложить девочку. В конце концов Сьюзен заснула вместе с ней в одной
большой кровати.
Энди Стаад не смыкал глаз всю эту ночь.
Он сидел у огня, изо всех сил пытаясь сохранить надежду, но в глубине
души он был уверен, что никогда больше не увидит сына.
Час спустя Бен Стаад стоял в кабинете Андерса Пейны. Любопытство
вперемешку с малой толикой благоговения переполняло его, но страшно ему не
было. Бен внимательно слушал все, что говорил Пейна, а потом послышался
приглушенный звон монет, когда деньги перешли из рук в руки.
- Ты все понял, что я сказал, юноша? - спросил Пейна своим сухим
судейским голосом.
- Да, милорд.
- Я должен быть в этом уверен. Я посылаю тебя заниматься не детскими
играми. Повтори мне еще раз, что ты должен сделать.
- Я должен пойти в замок и поговорить с Деннисом, сыном Брендона.
- А если вмешается Брендон? - резко спросил Пейна.
- Мне надо сказать ему, что он должен поговорить с вами.
- Так, - сказал Пейна, откинувшись в кресле.
- Я не должен говорить: "Никому не рассказывайте об этом уговоре".
- Да, - подтвердил Пейна. - А ты знаешь почему?
Бен на мгновение задумался, потупив голову. Пейна позволил ему
подумать. Ему понравился этот мальчик: он казался хладнокровным и
незапуганным. У многих других, доставленных к нему посреди ночи, заплетался
бы язык от страха.
- Потому что, если я ему такое скажу, он быстрее все расскажет, чем
если я не скажу ничего, - наконец ответило Бен.
На губах Пейны мелькнула улыбка.
- Хорошо, - произнес он. - Продолжай.
- Вы дали мне десять гильдеров. Два я должен отдать Деннису, один для
него, а еще один - тому, кто найдет кукольный домик, принадлежавший матери
Литера. Остальные восемь-для Безона, старшего надсмотрщика Тот, кто найдет
кукольный домик, доставит его Деннису. Деннис передаст его мне. Я передам
его Безону. Что; касается салфеток, то их передаст Безону сам Деннис.
- Сколько?
- Двадцать одну каждую неделю, - моментально ответил Бен. - Салфетки
королевского дома, но без короны. Ваш человек наймет женщину, которая уберет
с салфеток короны. Время от времени вы будете посылать ко мне, кого-нибудь с
дополнительными суммами для Денниса или для Безона.
- Но не для тебя? - спросил Пейна. Он уже предлагал; Бей отказался.
- Нет. Думаю, это все.
- Ты быстро соображаешь.
- Я бы хотел сделать больше.
Пейна выпрямился, его лицо вдруг приняло жесткое и угрожающее
выражение,
- Тебе нельзя, и ты не будешь этого делать, - сказал он. - Это
достаточно опасно.
Ты заботишься о послаблениях для молодого человека, обвиняемого в
совершении отвратительного убийства - это второе по мерзости убийство из
всех, что только может совершить человек.
- Питер - мой друг, - ответил Бен, и слова его прозвучали с
достоинством, впечатляющим в своей безыскусности.
Андерс Пейна слабо улыбнулся и поднял палец, чтобы показать на уже
сходящие кровоподтеки на лице Бена.
- Мне кажется, - сказал он, - что ты уже расплачиваешься за эту дружбу.
- Я бы заплатил в сто раз больше, - сказал Бен. Мгновение
поколебавшись, он смело продолжал: - Я не верю, что он убил своего отца. Он
любил короля Роланда не меньше, чем я люблю своего папу.
- Неужели? - спросил Пейна с отсутствием интереса.
- Да, любил! - воскликнул Бен. - Разве вы верите, что он убил своего
отца? Вы действительно этому верите или нет?
Улыбка Пейны была настолько сухой и устрашающей, что даже горячая кровь
Бена остыла.
- Если бы я и не верил, - сказал Пейна, - то мне следовало бы быть
осторожным при выборе того, кому об этом сказать. Очень, очень осторожным. В
противном случае мне пришлось бы уже в скором времени почувствовать на своей
шее клинок палача.
Бен молча смотрел на Пейну.
- Ты говоришь, что ты его друг, и я верю тебе. - Пейна сел прямее в
кресле и направил на Бена палец. - Если ты хочешь быть настоящим другом, то
делай только то, о чем я тебя попросил, и ничего больше. Если в своем
таинственном вызове сюда, ко мне, ты видишь какую-то надежду на возможное
освобождение Питера - а я вижу по твоему лицу, что так оно и есть - ты
должен оставить эту надежду.
Вместо того, чтобы вызвать Арлена, Пейна проводил юношу сам - через
черный ход. Воин, доставивший его сюда сегодня вечером, завтра будет уже на
пути в Западное Графство.
Уже у двери Пейна сказал:
- Еще раз: не отклоняйся от того, о чем мы с тобой условились, ни на
йоту! Друзья Питера нынче не в большом почете в Дилэйне, о чем говорят твои
синяки.
- Я буду драться со всеми! - пылко сказал Бен. - Хоть с каждым в
отдельности, хоть со всеми сразу!
- Верно, - произнес Андерс Пейна с неизменной сухой устрашающей
улыбкой. - А не попросить ли тебе свою мать заняться тем же? Или твою
маленькую сестренку?
Бен изумленно смотрел на старика. В его сердце, подобно маленькой,
нежной розе, расцвел страх.
- До этого и дойдет, если ты не призовешь себе на помощь всю свою
осторожность, - сказал Пейна. - Бури еще не миновали Дилэйн, они только
начинаются. - Он открыл дверь; порыв ветра занес в дом кружащийся снег. -
Теперь ступай домой, Бен. Я думаю, твои родители будут счастливы увидеть
тебя так скоро.
Родители ждали Бена у дверей в одних ночных рубашках, когда он вошел.
Они слышали звон колокольчиков приближающихся саней. Мать, плача, крепко
прижалась к нему. У отца покраснело лицо, в его глазах стояли непривычные
слезы. Он тряс Вену руку, пока она не заболела. Бен вспомнил слова Пейны:
"Бури еще не миновали Дилэйн, они только начинаются".
И уже потом, лежа в постели, закинув руки за голову, глядя в темноту и
слушая свист ветра на улице, Бен вспомнил, что Пейна так и не ответил на его
вопрос - так и не сказал, верит он или нет в виновность Питера.
На семнадцатый день правления Томаса сын Брендона, Деннис, доставил
первую партию из двадцати одной салфетки в башню-Иглу. Он принес их из
кладовой, о которой не знали ни Питер, ни Томас, ни Бен Стаад, ни сам Пейна
- хотя все подозревали о ней еще до прискорбного заточения Питера в тюрьму.
Деннис знал, потому что был сыном дворецкого из долгой династии дворецких,
но осведомленность порождает высокомерие, как говорят, и он не слишком-то и
задумывался о кладовой, откуда раздобыл салфетки. Впоследствии мы поговорим
больше об этой комнате; теперь же позвольте мне сказать только то, что все
будут изумлены, когда увидят эту комнату, а Питер - в особенности.
Поскольку, если бы он знал об этой комнате, которую Деннис считал чем-то
самим собой разумеющимся, он мог бы попытаться осуществить побег тремя
годами раньше... и многое, к лучшему ли, к худшему ли, могло измениться.
Королевскую корону с каждой салфетки удаляла женщина, нанятая Пейной за
быстроту ее иглы и редко раскрывающийся рот. Каждый день она усаживалась в
кресле-качалке прямо у дверей кладовой и распускала стежки, которые
действительно были старыми. Во время работы ее губы были плотно сжаты не
только из-за того, что удалять такую чудесную вышивку казалось ей чуть ли не
святотатством; но ее семья была бедна, и деньги от Пейны были для нее как
дар небесный. Итак, она там сидела и
будет сидеть в течение последующих лет, усердно работая иголкой, как
одна из трех богинь судьбы, о которых вы могли узнать из другой сказки. Она
не говорила никому, даже мужу, о своем занятии.
От салфеток исходил странный, слабый запах - не сырости, а плесени, как
от долгого хранения без использования - но во всем остальном они были
безупречны, и каждая имела размеры двадцать на двадцать ронделей и была
достаточно большой, чтобы закрыть колени даже самого завзятого обжоры.
Первая передача салфеток не обошлась без малой толики комичного. Деннис
крутился возле Безона, ожидая чаевых. Безон позволил ему некоторое время
крутиться, поскольку ожидал, что рано или поздно до этого туповатого парня
дойдет, что он должен подмазать его, Безона. Они оба пришли к заключению,
что чаевые никак не могут достаться одновременно им обоим. Деннис направился
к выходу, а Безон помог ему пинком в одно место. Это вызвало у нескольких
младших надсмотрщиков искренний гогот. Затем Безон сделал вид, что вытирает
свой зад пригоршней салфеток, что привело младших надсмотрщиков в еще
больший восторг, но он был достаточно осторожен, чтобы лишь сделать вид - в
конце концов, в это дело каким-то боком был замешан Пейна, и лучше всего
было не перегибать палку.
Впрочем, вполне вероятно, что у Пейны осталось не слишком много
времени. В пивных и трактирах до Безона начали доходить слухи, что тень
Флэгга уже легла на верховного судью, и если Пейна не будет очень, очень
осторожен, то вскоре он сможет наблюдать за судебными процессами с более
высокой точки, чем то кресло, в котором он сейчас сидел - как поговаривали
втихомолку эти бездельники, ему, возможно, придется заглядывать в окошко с
одной из пик, расположенных на стене замка.
На восемнадцатый день правления Томаса на принесенном утром подносе с
завтраком Питера появилась первая салфетка. Она была такой большой, а поднос
такой маленький, что вся еда была полностью закрыта. Питер впервые, с тех
пор как попал в это холодное, высокое место, улыбнулся. На его щеках и
подбородке начали появляться первые признаки бороды, которая со временем
станет густой и длинной, пока он будет находиться в этих двух продуваемых
сквозняком комнатах, и он мог бы показаться совсем отчаявшимся человеком...
пока не улыбнулся. Улыбка зажгла его лицо волшебной силой и сделала его
сильным и лучезарным, маяком, за которым, как можно было представить,
солдаты устремились бы в битву.
- Бен, - пробормотал он, снимая салфетку за уголок. Его рука немного
дрожала. - Я знал, что ты это сделаешь. Спасибо, друг мой. Спасибо.
Первое, для чего Питер использовал первую салфетку, - вытер слезы,
которые обильно текли по его щекам.
Открылось окошко в массивной деревянной двери. При жавшись друг к другу
грязными щеками в небольшом пространстве окошка, как две головы попугая
Флэгга, появились физиономии двух младших надсмотрщиков.
- Надеюсь, ребеночек не забудет вытереть бородышечку! - крикнул один
хриплым голосом, в котором звучала издевка.
- Надеюсь, ребеночек не забудет стереть желточек со своей рубашечки!
вторил другой, и они разразились издевательским гоготом. Но Питер не
посмотрел в их сторону, и его улыбка не угасла.
Увидев эту улыбку, тюремщики больше не шутили. Было в ней что-то такое,
что не позволяло шутить.
В конечном счете они закрыли окошко и оставили Питера одного.
Салфеткой был накрыт и его обед в тот день.
И ужин в тот вечер.
Салфетки появлялись в одинокой темнице Питера на вершине башни в
течение последующих пяти лет.
Кукольный домик появился на тридцатый день правления Томаса Светоносца.
К тому времени модили (которые у нас называются васильками), эти первые
предвестники весны, появились у обочин дорог маленькими хорошенькими
букетами. Еще к тому времени Томас Светоносец подписал закон о повышении
налогов с фермеров, который вскоре получил известность под названием "Черный
налог Тома". В пивных и трактирных получила хождение шутка о том, что король
скоро заменит свое королевское имя на "Томас Налогоносец". Повышение было не
на восемь процентов, что было бы вполне справедливо, и не на восемнадцать,
что было бы терпимо, а на целых восемьдесят процентов. Поначалу у Томаса
были некоторые сомнения на этот счет, но Флэггу не потребовалось много
времени, чтобы его убедить.
- Мы должны обложить их большим налогом на то, что они считают своим, и
таким образом мы сможем собрать по меньшей мере часть того, что нам
причитается, из всего, что они скрывают от сборщика налогов, - сказал Флэгг.
Томас, голова которого
была затуманена вином, которое теперь лилось рекой в палатах замка,
кивнул, придав своему лицу, как ему казалось, мудрое выражение.
Что касается Питера, то он начал опасаться, что кукольный домик
затерялся за все эти годы, что было очень недалеко от истины. Бен Стаад
поручил Деннису найти его. После нескольких дней бесплодных поисков Деннис
доверился своему старому доброму папочке - единственному человеку, которому
он посмел довериться в столь серьезном деле. Брендону потребовалось еще пять
дней, чтобы отыскать кукольный домик в одной небольшой кладовой на девятом
этаже Западной башни, где его веселые игрушечные лужайки и длинные, широко
раскинувшиеся крылья были прикрыты от пыли ветхой (и слегка поеденной молью)
тряпкой, посеревшей от времени. Вся первоначальная обстановка сохранилась в
домике, и Брендону, Деннису и воину, присланному Пейной, понадобилось еще
три дня, чтобы убедиться в том, что оттуда убраны все острые предметы. И
потом, наконец, кукольный домик был доставлен на место двумя оруженосцами,
взобравшимися наверх по трем сотням ступенек с тяжелым неуклюжим предметом,
неся домик на доске, которую они держали с двух сторон. Безон следовал
непосредственно за ними, осыпая их проклятиями и грозя страшными карами,
если они его уронят. Пот ручьями стекал по лицам юношей, но они не говорили
ни слова в ответ.
Когда открылась дверь в темницу Питера и был внесен кукольный домик, у
Питера перехватило дыхание от изумления - не потому, что домик в конце
концов оказался здесь, а потому, что одним из юношей, несших его, был Бен
Стаад.
"Не показывай виду!" - мелькнуло предостережение во взгляде Вена.
"Не смотри на меня слишком долго!" - ответил глазами Питер.
После данного им совета Пейна был бы изумлен, увидев здесь Вена. Он
забыл о том, что логика всех старых мудрых людей в мире часто не может
противостоять логике одного юношеского сердца, если сердце у юноши большое,
доброе и верное. А у Вена Стаад а было именно такое сердце.
Проще простого оказалось поменяться местами с одним из оруженосцев,
которые должны были нести домик на вершину Иглы. За один гильдер - кстати,
это были все деньги, которыми располагал Бен, - Деннис это устроил.
- Не говори об этом своему отцу, - предупредил Бей.
- А почему? - спросил Деннис. - Я рассказываю своему старику почти
все... а ты?
- Раньше я так делал, - сказал Бен, вспоминая, как отец запретил ему
когда бы то ни было упоминать имя Питера в их доме. - Но когда мальчики
вырастают, я думаю, что кое-что изменяется. Как бы там ни было, ты не должен
говорить ему, Деннис. Он может сказать Пейне, и тогда мне придется несладко.
- Хорошо, - пообещал Деннис. Он сдержал свое обещание. За последние
несколько дней Деннис был очень расстроен, когда его господин, которого он
любил, был обвинен, а затем и осужден за убийство. За последние несколько
дней Бен проделал большой путь, чтобы занять пустующее место в сердце
Денниса.
- Отлично, - сказал Бен и по-дружески хлопнул Денниса по плечу. - Я
только хочу увидеть его на минутку и укрепить душу.
- Он ведь был твоим лучшим другом?
- И остался.
Деннис в изумлении смотрел на него.
- Как ты можешь называть своим лучшим другом человека, убившего своего
собственного отца?
- Потому что не верю, что он это сделал, - ответил Бен. - А ты?
К полному изумлению Вена, Деннис отчаянно расплакался.
- Я сердцем чувствую то же самое, и все же...
- Тогда прислушайся к своему сердцу, - сказал Бен и крепко, неуклюже
обнял его. - И утри физиономию, пока никто не увидел, что ты ревешь, как
маленький.
- Поставьте это в другую комнату, - произнес Питер, обеспокоенный тем,
что голос у него слегка дрожал. Безон этого не заметил; он был слишком занят
тем, что осыпал проклятьями обоих юношей за их медлительность, за их
глупость, за само их существование. Они внесли кукольный домик в спальню и
поставили его на пол. Парень, у которого было уж очень глупое лицо, опустил
свой конец доски слишком быстро и слишком резко. Изнутри раздался негромкий
стук, будто что-то сломалось. Питер вздрогнул. Безон отвесил парню
затрещину, но тот на это лишь улыбнулся. Для тюремщика это было первое
приятное событие, с тех пор как здесь появились эти два бездельника с этой
чертовой штуковиной.
Глуповатый парень встал, потирая скулу, уже начавшую распухать, глядя
на Питера с нескрываемым удивлением и страхом с широко разинутым ртом; Бен
немного задержался на коленях. У входной двери домика лежала тростниковая
циновка - как мне кажется, у нас это называлось бы ковриком у двери. На
какое-то мгновение Бен позволил своему большому пальцу скользнуть по ней, и
его глаза встретились с глазами Питера.
- А теперь убирайтесь! - заорал Безон. - Убирайтесь, оба! Идите домой и
прокляните своих матерей за то, что они произвели на свет таких
неповоротливых, неуклюжих болванов, как вы!
Юноши прошли мимо Питера, причем более неуклюжий из них шарахнулся в
сторону, будто принц был болен какой-то заразной болезнью. Глаза Вена еще
раз встретились со взглядом Питера, и Питера привела в трепет любовь,
которую он увидел во взоре старого друга. Потом они удалились.
- Ну вот, теперь у вас есть то, что вы хотели, мой маленький добрый
принц, - сказал Безон. - Что принести вам еще? Маленькие платьица с
оборочками? Шелковые штанишки?
Питер медленно повернулся и посмотрел на Безона. Мгновение спустя тот
опустил глаза. Во взоре Питера было что-то устрашающее, и Безону пришлось
вспомнить еще раз, что, каким бы неженкой он ни был, он отколотил его так,
что ребра у него потом болели два дня, а в течение недели он ощущал приступы
головокружения.
- Ну ладно, это ваше дело, - пробормотал он. - Но теперь, когда вам это
принесли, я мог бы подыскать для вас столик, чтобы поставить это. И стул,
чтобы сидеть, пока вы... - он скорчил гримасу, - пока вы играете с этим.
- И сколько это будет стоить?
- Всего три гильдера, смею заметить.
- У меня нет денег.
- Но вы знакомы с могущественными людьми.
- Уже нет, - сказал Питер. - Я получил услугу в обмен на услугу, вот и
все.
- Тогда сидите на полу и можете отмораживать свой зад, черт бы вас
побрал! - сказал Безон и быстро удалился из комнаты. Небольшой поток
гильдеров, которым он наслаждался после появления Питера в Игле, явно иссяк.
Мысль об этом погрузила Безона на несколько дней в отвратительное
настроение.
Питер дождался, пока не затих грохот всех замков и задвижек, и поднял
циновку, которую Бен потер пальцем. Там он обнаружил клочок бумаги, размером
не больше почтовой марки. Обе стороны были исписаны, и между словами не было
промежутков. Буквы были совсем крошечными - Питеру пришлось щуриться, чтобы
их прочесть, и он подумал, что Бен, должно быть, писал их с помощью
увеличительного стекла.
"Питер, уничтожь это после того, как прочтешь. Я не верю, что ты это
сделал. Я уверен, что остальные чувствуют то же самое. Я остаюсь твоим
другом. Я люблю тебя так же, как и всегда. Деннис тоже не верит этому. Если
я смогу Когда-нибудь помочь, найдешь меня через Пейну. Да укрепится твое
сердце".
Когда Питер прочитал письмо, его глаза наполнились теплыми слезами
благодарности. Я думаю, что настоящая дружба всегда вызывает такую теплую
благодарность, поскольку мир всегда кажется суровой пустыней, и цветы в ней
растут вопреки столь неблагоприятным условиям.
- Добрый старина Бен! - шептал Питер вновь и вновь. От переполнявших
его чувств он не мог сказать ничего больше. - Добрый старина Бен! Добрый
старина Бен!
Впервые он подумал, что его план, каким бы сумасбродным и опасным он ни
казался, может иметь шансы на успех.
Потом он подумал об этом письме. Написав его, Бен рисковал жизнью. Бен
был из знатной семьи - и только, но не из королевской; поэтому защиты от
топора палача у него не было. Бели Безон или кто-нибудь из его шакалов
обнаружат эту записку, они догадаются, что ее должен был написать один из
юношей, принесших кукольный домик. Более неуклюжий из них имел такой вид,
будто не умеет читать даже большие буквы в детской книжке, не говоря уж о
том, чтобы писать такими маленькими, как эти. Поэтому они будут искать
другого, и путь до плахи для доброго старины Бена может оказаться очень
коротким.
Питер вспомнил лишь один верный способ избавиться от записки и не
испытывал колебаний: смял бумажку большим и указательным пальцами правой
руки и проглотил ее.
Теперь я уверен, что вы уже угадали, как Питер собрался бежать, потому
что вы знаете гораздо больше, нежели знал Пейна, когда читал о просьбах
Питера. Но в любом случае пришло время сказать вам об этом прямо. Он задумал
использовать льняные нитки, чтобы сплести веревку. А нитки он возьмет,
конечно, с краев салфеток. Потом он спустится по веревке на землю и таким
образом убежит. Некоторые из вас могут очень сильно посмеяться над этой
затеей. "Нитки из салфеток, чтобы убежать из башни в триста футов высотой? -
можете вы сказать. - Или ты, рассказчик, сошел с ума, или Питер!"
Ничего подобного. Питер знал, насколько высока башня-Игла, и он
понимал, что не стоит проявлять жадность по поводу количества ниток, которые
он надергает с каждой салфетки. Если он будет брать слишком много,
кто-нибудь может очень сильно этим заинтересоваться. Это необязательно будет
старший надсмотрщик; прачка, которая стирает салфетки, может заметить, что с
каждой пропадает довольно много ниток. Она
может сболтнуть об этом подруге... та - еще одной подруге... и история
пойдет гулять... и не Безона Питер опасался, как вы знаете. Безон был,
откровенно говоря, довольно глупым мужиком.
Флэгг таким не был.
- Флэгг убил его отца...
...и Флегг держал ушки на макушке.
Досадно, что Питер не удосужился подумать о слабом запахе плесени,
исходившем от салфеток, не поинтересовался, будет ли особа, нанятая для
удаления с салфеток королевских корон, продолжать работу, удалив
определенное количество корон, и вообще работает ли она еще - но, конечно,
его мысли были заняты другими вещами. Он не мог не заметить, что салфетки
были очень старыми, и это, вне всякого сомнения, было очень хорошо - он мог
брать гораздо больше ниток с каждой, чем мог до этого себе представить в
самых радужных предположениях. Насколько больше этого количества он мог
брать, он понял лишь со временем.
"И все же, - как я слышу, говорят некоторые из вас, - сделать из ниток
от салфеток веревку, достаточно длинную, чтобы спуститься из самой верхней
камеры Иглы во двор? Нитки из салфеток для изготовления достаточно прочной
веревки, чтобы выдержать сто семьдесят фунтов! Мне все же кажется, что ты
шутишь!"
Те из вас, кто так думает, забывает о кукольном домике... и о ткацком
станке внутри него, станке таком маленьком, что нитки от салфеток
превосходно подходили для его челнока. Те из вас, кто так думает, забывают,
что все предметы в кукольном домике были крошечными, но работали
безукоризненно. Острые предметы были удалены, включая резак ткацкого
станка... но во всем остальном он был в полном порядке.
Это был тот самый кукольный домик, по поводу которого Флэгг испытывал
смутные опасения еще давным-давно; домик, который теперь оставался
единственной реальной надеждой Питера на побег.
Мне придется быть более умелым рассказчиком, чем я есть, чтобы
рассказать вам, каково пришлось Питеру в течение пяти лет, проведенных на
вершине башни-Иглы. Он ел; он спал; он смотрел в окно, откуда ему открывался
вид на западную часть города; он делал гимнастику утром, днем и вечером; он
грезил о свободе. Летом его жилье раскалялось. Зимой в нем было мороз.
На вторую зиму он тяжело заболел гриппом, от которого чуть не умер.
Питер лежал на кровати под тонким одеялом и кашлял. У него была
горячка. Поначалу он боялся только того, что впадет в забытье и в бреду
проговорится о веревке, которая была аккуратно свернута и спрятана под двумя
каменными блоками у восточной стены его спальни. Когда горячка усилилась,
веревка, которую он сплел с помощью крошечного ткацкого станка из кукольного
домика, уже не имела для него особого значения, потому что он начал думать,
что умрет.
Безон и младшие надсмотрщики были в этом убеждены. Они не на шутку
начали биться об заклад относительно сроков. Однажды ночью, через неделю
после начала горячки, когда на улице свирепствовал пронзительный ветер, а
температура упала до нуля, Питеру во сне привиделся Роланд. Питер был
убежден, что Роланд явился, чтобы забрать его в Дальние Поля.
- Я готов, папа! - воскликнул он. Находясь в бреду, он не понимал,
говорит ли он вслух или про себя. - Я готов идти!
"Еще не пришло твое время умирать, - сказал отец в его сне... или
видении... или что это было. - Тебе еще многое предстоит сделать, Питер".
- Отец! - вскричал Питер. Его голос прозвучал гром ко, и тюремщики -
включая Безона - содрогнулись, решив, что Питер, должно быть, видит неясный
призрак убитого короля Роланда, явившегося забрать душу Питера в
преисподнюю. Больше они не заключали пари в ту ночь, а один из них на
следующий же день отправился в храм Великих Богов, вернулся в лоно церкви и
в конце концов стал священником. Звали этого человека Курран, и я могу
рассказать вам о нем в другой истории.
Питер действительно видел некий призрак - хотя была ли это настоящая
тень его отца, или это был призрак, рожденный его воспаленным воображением,
я сказать не могу. Его голос стал тише и перешел в бормотание; тюремщики не
слышали остального.
- Здесь так холодно... а я такой горячий.
"Мой бедный мальчик, - произнес тусклый силуэт его отца. - Тебе уже
пришлось пережить тяжкие испытания, а многие, я думаю, еще впереди. Но
Деннис узнает..."
- Что узнает? - выдохнул Питер. Щеки у него были красными, но лоб -
бледный, как восковая свеча.
"Деннис узнает, куда идет лунатик", - прошептал отец и исчез.
Питер провалился в беспамятство, которое быстро перешло в глубокий,
здоровый сон. Во время сна у него упала температура. Юноша, у которого вошло
в привычку в течение последнего года ежедневно делать шестьдесят отжиманий и
сто приседаний,
проснулся на следующее утро слабым настолько, что не мог даже подняться
с кровати... но к нему вернулась ясность мысли.
Безон и младшие надсмотрщики были разочарованы. Но после ночи они
всегда относились к Питеру с каким-то благоговейным трепетом и старались
никогда не подходить к нему слишком близко.
Что, естественно, значительно упрощало его работу.
Все это достаточно легко рассказывать, хотя, без сомнения, было бы
лучше, если бы я мог точно сказать, появлялся ли там призрак или нет. Но,
как и в других случаях, описанных в этой долгой истории, вам придется, как
мне кажется, составить свое собственное мнение по этому поводу.
Но как мне рассказать вам о бесконечной, монотонной работе Питера на
крошечном ткацком станочке? Он проводил за этим все часы; иногда от его
дыхания клубился пар в морозном воздухе, иногда он обливался потом и всегда
опасался разоблачения; все эти долгие часы он проводил в одиночестве, и в
голове у него были бесконечные мысли и почти абсурдные надежды. Я могу вам
кое-что рассказать и расскажу, но описать часы и дни столь медленно текущего
времени я не способен, и на это, возможно, не способен никто, кроме одного
из великих сказителей, народ которых уже давно исчез.
Единственное, что, возможно, способно дать некоторое представление о
том, сколько времени Питер провел в тех двух помещениях, была его борода.
Когда он сюда вошел, это была лишь тень на его щеках и пятно под носом -
юношеская растительность. В течение последующих 1825 дней она стала длинной
и густой; к концу она достигала середины его груди, и хотя ему был лишь
двадцать один год, она была подернута сединой. Единственным местом, где она
не росла, был неровный шрам, оставленный ногтем большого пальца Безона.
Питер решался выдергивать лишь по пять ниток из каждой салфетки в
течение первого года - пятнадцать нитей каждый день. Он хранил их под
матрасом, и к концу каждой недели у него их накапливалось сто пять. По нашим
меркам каждая нить имела примерно двадцать дюймов в длину.
Через неделю после получения кукольного домика он сплел первый отрезок,
старательно работая на станке. В семнадцать лет работать на нем было не так
просто, как в пять. Его пальцы выросли, а станок - нет. Вдобавок он страшно
нервничал. Если бы кто-нибудь из тюремщиков застал бы его за работой, он мог
бы сказать ему, что пользуется станком ради собственного удовольствия,
заправляя его выпавшими нитками из старых салфеток... если ему поверят. И
если станок будет работать. Он не был в этом уверен, пока не увидел первую
тоненькую веревочку, выходившую из станочка с другой стороны. После этого
Питер немного расслабился и смог плести немного быстрее, заправляя нитки,
подергивая их, чтобы держать натянутыми, нажимая на ножную педаль большим
пальцем. Станочек поначалу слегка поскрипывал, но вскоре старая смазка
размягчилась, и он заработал так же ровно, как и в детстве.
Но веревочка была ужасно тонкой, не достигая даже четверти дюйма в
диаметре. Питер связал концы и попробовал тянуть. Она держала. Это его
немного воодушевило. Она была крепкой. В конце концов, это были королевские
салфетки, сотканные из лучшей хлопковой нити в стране, а он сплетал нити
туго. Он потянул сильнее, пытаясь определить, какай нагрузке он подвергает
тонкую хлопчатобумажную веревочку.
Питер потянул еще сильней, а веревка все держалась, и он почувствовал
еще больший прилив надежды. Потом он поймал себя на том, что .думает о
Юзефе.
Это Юзеф, главный конюх, говорил ему о такой таинственной и страшной
штуке, как "предел напряжения". Лето было в самом разгаре, и они наблюдали,
как громадные андуанские быки таскали каменные блоки для площади на новом
рынке. На шее каждого быка сидел потный, извергающий проклятия погонщик.
Питеру было тогда не больше одиннадцати лет, и ему это зрелище казалось
интереснее, чем цирк. Юзеф обратил внимание принца на то, что на каждом была
тяжелая кожаная упряжь. Цепи, которыми волокли шлифованные камни, были
привязаны к упряжи, по одной с каждой стороны шеи животного. Юзеф сказал
ему, что каменотесы должны были как можно более точно определить вес каждого
камня.
- Потому что, если блоки слишком тяжелые, быки могут пораниться,
пытаясь их утащить, - сказал Питер. Это даже не было вопросом, поскольку
казалось ему очевидным. Ему было жалко этих быков, которые волокли огромные
куски камня.
- Нет, - сказал Юзеф. Он зажег сигарету из маисовой шелухи, чуть не
опалив кончик собственного носа, глубоко и с удовольствием затянулся. Ему
всегда нравилось бывать в обществе юного принца. - Нет! Быки не дураки -
люди только считают их такими, поскольку они большие, покорные и полезные.
Это больше характеризует людей, чем быков, если вас это интересует, но
давайте это оставим, оставим.
Если бык может утянуть блок, то он его потянет; если не может, ну что
ж, он попытается еще раз, и встанет, опустив голову. И так и будет стоять,
даже если злой хозяин исполосует ему шкуру. Быки выглядят глуповатыми, но
они не такие. Совсем не такие.
- Так почему тогда каменотесы должны гадать о весе камней, которые они
высекают, если бык знает, что он может потянуть, а что нет?
- Да дело не в блоках, а в цепях. - Юзеф показал на быка, тащившего
каменный блок, который, на взгляд Питера, был размером с небольшой дом.
Голова у быка была наклонена, терпеливый взгляд был устремлен вперед, а
сверху сидел погонщик и направлял его легкими ударами своей палки.
Привязанный к концу двойной цепи, медленно тащился обтесанный камень,
пропахивая на земле глубокую борозду. Она была настолько глубокой, что
маленькому ребенку пришлось бы потрудиться, чтобы из нее выкарабкаться. -
Если бык может утянуть блок, он его пота щит, но бык ничего не знает о цепях
или о пределе напряжения.
- А что это такое?
- Если к какой-то вещи приложить достаточно большое усилие, она
сломается, - сказал Юзеф. - Если представить, что лопнут эти цепи, то они
сотворят что-то ужасное. Не хотелось бы увидеть" что может случиться, если
от нагрузки, которую может тянуть бык, эти тяжелые цепи разорвутся. Она
может полететь куда угодно. Скорее всего назад. Может убить погонщика и
разорвать его пополам или оторвать ноги самому животному.
Юзеф затянулся еще раз своей самодельной сигаретой, а потом отшвырнул
ее в грязь. Он окинул Питера проницательным дружелюбным взглядом.
- Предел напряжения, - произнес он, - это такая штука, о которой
полезно знать принцу, Питер. Цепи рвутся, если их сильно перегрузить, и люди
тоже. Запомни те это.
Он вспомнил это сейчас, когда испытывал на прочность свою первую
веревку. Какую "нагрузку" он дает? Пять, руллей? Не меньше. Десять?
Возможно. Но, может быть, он лишь выдает желаемое за действительное? Он бы
сказал восемь. Нет, семь. Лучше сделать ошибку в неблагоприятную сторону,
если уж ошибка неизбежна. Если он ошибся в оценке... что ж, камни, которыми
была вымощена площадь перед башней-Иглой, очень, очень твердые.
Юноша потянул еще сильнее, и мышцы на его руках стали понемногу
вздуваться. Когда первая веревка в конце концов лопнула, Питер прикинул, что
усилие составляло примерно пятнадцать руллей - почти шестьдесят четыре фунта
нагрузки.
Этот результат его не расстроил.
Попозже, этим же вечером, он выбросил разорванную веревку в окно, где
люди, убиравшие площадь перед Иглой каждый день, сметут обрывки вместе с
остальным мусором на следующий же день.
Мать Питера, заметившая, какой интерес у него вызывает кукольный домик
и крошечные предметы обстановки внутри, научила его, как плести веревки и
делать из них маленькие коврики. Если не заниматься такими вещами в течение
долгого времени, то можно забыть, как это делается, но Питер, у которого уж
чего-чего, а времени-то хватало, после нескольких попыток вспомнил все
хитрости плетения.
"Плетением" называла это его мать, и он считал это таковым же, но
"плетение" было не совсем правильным словом для этого; строго говоря, так
называлось соединение вручную двух веревок. "Вязание", то есть способ,
которым и изготовляются коврики, - это связывание вручную трех и более
веревок. При вязании две веревки располагаются врозь, но их верхние и нижние
концы выравниваются. Третья помещается между ними, но ниже, так что ее конец
выступает. Такое расположение повторяется по мере того, как добавляется
длина. В результате получается то, что немного напоминает китайские ручные
щипцы... или плетеные коврики в доме вашей любимой бабушки.
Питеру понадобилось три недели, чтобы набрать достаточно ниток и
испробовать этот способ, и большая часть четвертой недели, чтобы точно
вспомнить, как перевязываются веревки. Но когда он закончил, у него
получился настоящий канат. Он был тонким, и Питера можно было бы счесть
сумасшедшим оттого, что он собирается доверить этому канату вес своего тела,
но канат был гораздо прочнее, чем казалось с первого взгляда. Питер выяснил,
что может разорвать его, но лишь крепко обмотав концы вокруг кистей и
растягивая его так сильно, что мышцы вздувались на его руках и жилы
выступали у него на шее.
Под потолком его спальни было много крепких дубовых балок. Он сможет
проверить веревку всей тяжестью тела, забросив ее на балку, когда будет
располагать веревкой достаточной длины. Если она, лопнет, он будет вынужден
начать все с начала... но подобные мысли были бесполезны, и Питер знал об
этом - поэтому он просто принялся за работу.
Каждая выдернутая нитка была дюймов в двадцать длиной, но Питер терял
примерно по два дюйма на плетении и перевязывании. Ему потребовалось три
месяца, чтобы сделать канат из трех веревок в три фута длиной, где каждая
веревка состояла из ста пяти хлопчатобумажных нитей. Однажды ночью,
убедившись, что все тюремщики перепились и играли в карты внизу, он привязал
этот огрызок к веревке над одной из балок. Когда она перехлестнулась и
затянулась скользящим узлом, свисало не более полутора футов. Она выглядела
очень тонкой.
И все же Питер ухватился за нее и повис, плотно сжав губы в
непреклонную белую линию, в ожидании того, что нитки расползутся в любую
минуту, и он свалится
на пол. Но они держались!
Они держались.
Не смея поверить в происшедшее, Питер провисел на канате, настолько
тонком, что его было еле видно, почтя целую минуту. Потом он встал на
кровать, чтобы ослабить скользящий узел. Руки у него дрожали, и он дважды
упускал узел, потому что его глаза были затуманены, слезами. Он ни разу не
был так счастлив с тех пор, как прочитал маленькую записочку Вена.
Питер держал веревку под матрасом, но обнаружил, что дальше так не
пойдет. Высота башни-Иглы, составляла триста сорок футов от верхушки ее
конической крыши; его окошко находилось примерно в трехстах футах над
булыжной площадки. Его рост составлял шесть футов, и он считал, что сможет
отпустить конец веревки, когда до земли останется примерно двадцать футов.
Но даже при самом благоприятном раскладе ему, в конечном итоге, нужно было
прятать сто семьдесят футов веревки.
Питер обнаружил незакрепленный камень в полу своей спальни на восточной
стороне. Он был удивлен и обрадован, найдя под ним небольшую пустоту. Узник
не могу разглядеть, что там, и поэтому засунул руку и ощупал все в полной
темноте, напрягшись всем телом, поскольку ожидал, что нечто там, в темноте,
проползет по его руке... или укусит ее.
Ничего подобного не последовало, и Питер уже собирался вытащить руку,
как вдруг один из его пальцев на что-то наткнулся - что-то
холоднометаллическое. Питер вытащил этот предмет, оказавшийся медальоном в
форме сердца на изящной цепочке. Казалось, что и медальон, и цепочка
изготовлены из золота. На ему подумалось, что, судя по весу, медальон сделан
из фальшивого золота. Потыкав и потрогав его, он нашел хрупкую застежку.
Нажатие - и медальон раскрылся. Внутри, на обеих половинках, располагались
две миниатюры - они были такой же тонкой работы, как и любая из крошечных
картин в кукольном домике Саши; возможно, даже более тонкой. Питер смотрел
на лица с откровенным мальчишеским любопытством. Мужчина был красив, женщина
- очень хороша собой. Губы мужчины были тронуты легкой улыбкой, а в глазах
было бесшабашное выражение. Глаза женщины были темными и мрачными. Частично
причиной удивления Питера было то, что медальон должен был быть очень
старым, насколько он мог судить по одежде изображенных, но только частично.
Больше всего его удивляло то, что оба лица кажутся ему странным образом
знакомыми. Он видел их раньше.
Питер закрыл медальон и осмотрел его с обратной стороны. Он думал, что
прочтет выгравированные там инициалы, но они были настолько затейливыми и
запутанными, что он в них не разобрался.
Под влиянием какого-то порыва он еще раз пошарил в тайнике. На этот раз
он нащупал там кое-что еще. Вытащенный им лист большого размера был очень
ветхим и крошился, но почерк был четкий, а подпись угадывалась безошибочно.
Это было имя Ливена Валеры, пользовавшегося дурной славой Черного герцога из
Южного графства. Валера, имевший шансы Когда-нибудь стать королем, вместо
этого последние двадцать пять лет своей жизни провел в камере на вершине
башни-Иглы за убийство своей жены. Ничего удивительного в том, что портреты
в медальоне казались знакомыми! Мужчиной был Валера; женщиной была убитая
жена Валеры, Элинор, о красоте которой до сих пор пелись баллады.
Чернила, использовавшиеся Валерой, имели какой-то странный ржавочерный
цвет, и уже после первой строки его письма у Питера кольнуло сердце. Вообще
все письмо заставило колотиться его сердце, и не только из-за сходства
положения Валеры и его собственного, слишком большого сходства, чтобы быть
просто совпадением.
"Тому, кто найдет это письмо.
Я пишу своей собственной кровью, взятой из вены, которую я вскрыл на
левой руке, пером мне служит ручка ложки, которую я долго, долго затачивал о
камни моего спального помещения. Почти четверть века провел я здесь, под
небом; я пришел сюда молодым человеком, а теперь я старик. Меня мучают
приступы кашля и лихорадки, и на этот раз, я думаю, мне не выжить.
Я не убивал мою жену. Нет, хоть все свидетельства и говорят в пользу
этого, я не убивал мою жену. Я любил ее и продолжаю любить, несмотря на то,
что ее дорогое лицо подернулось туманом в моей предательской памяти.
Я считаю, что Элинор убил королевский колдун и устроил все таким
образом, чтобы убрать меня, поскольку я стоял у него на пути. Его планы,
кажется, осуществились, и он процветает; и все же я верю, что боги накажут
зло в конце концов. Его день придет, и во мне все сильнее и сильнее крепнет
предчувствие, усиливающееся по мере приближения смерти, что он будет
повержен человеком, который придет в это место отчаяния, человеком, который
найдет и прочтет это письмо, написанное моей кровью.
Если это так, я кричу тебе: Месть! Месть! Месть! Не обращай внимания,
если
хочешь, на меня и мои потерянные годы, но никогда, никогда, никогда не
забывай о моей дорогой Элинор, убитой во сне, в своей постели! Это не я
отравил ее вино; вот здесь я пишу имя убийцы кровью: Флэгг! Это был Флэгг!
Флэгг!
Возьми этот медальон и покажи ему в то мгновение, когда ты освободишь
мир от величайшего негодяя - покажи ему медальон, чтобы он понял в то
мгновение, что я имею отношение к его падению, даже из могилы, неправедно
осужденный за убийство.
Ливен Валера"
Возможно, теперь вы понимаете истинную причину волнения Питера, а
возможно, и нет. Возможно, вы поймете это лучше, если я напомню вам, что,
хоть Флэгг и выглядел здоровым и крепким мужчиной средних лет, на самом деле
он был очень старым,
Да, конечно, Питер уже читал о предполагаемом преступлении Ливена
Валеры. Но книги, в которых он об этом читал, были историей. Древней
историей. А этот хрупкий пожелтевший пергамент сначала говорил о королевском
колдуне, а потом называл Флэгга по имени. Называл его по имени? Кричал,
вопил о нем - кровью.
Но предполагаемое преступление Валеры произошло в правление Алана II -
а Алан II правил Дилэйном четыреста пятьдесят лет тому назад.
- О, Боже, всемогущий Боже, - прошептал Питер. Он дотащился до кровати
и тяжело уселся на нее, не дожидаясь, пока колени его подломятся и он рухнет
на пол. - Он делал все это и раньше! Он делал все это и раньше, таким же
способом, но делал это более четырехсот лет тому назад!
Лицо Питера было мертвенно бледным; у него дыбом встали волосы. Впервые
он осознал, что Флэгг - королевский колдун на самом деле Флэгг - Чудовище,
вновь вырвавшееся на свободу в Дилэйне, которое служит новому королю -
служит его собственному, застенчивому, легко управляемому брату.
Поначалу Питер лелеял легковесную мысль о том, чтобы пообещать Безону
еще одну взятку, если он возьмется доставить медальон и ветхий лист Андерсу
Пейне. В первом порыве возбуждения ему казалось, что это послание будет
перстом указующим на вину Флэгга и освободит его, Питера. Но недолгие
размышления убедили его в том, что, хоть такое и возможно в каком-нибудь
романе, в реальной жизни произойти не может. Пейна посмеется и назовет это
подлогом. А если он отнесется к этому серьезно? Тогда это будет означать
конец и верховного судьи, и заточенного принца. У Питера был чуткий слух, и
он старательно прислушивался к сплетням из пивных и трактиров, которыми
обменивались Безон и младшие надсмотрщики. Он слышал о повышении налогов на
фермеров, слышал и невеселую шутку, предлагавшую Томаса Светоносца
переименовать в Томаса Налогоносца. Он даже слышал, что какие-то отчаянные
шутники переименовали его брата в Мутного Тома - Постоянного Неудачника. С
тех пор, как Том взошел на престол, топор палача работал с размеренностью
часового маятника, только эти часы вызванивали "измена-мятеж",
"измена-мятеж", "измена-мятеж" с такой регулярностью, что это могло бы
показаться однообразным, если бы не было столь устрашающе.
Теперь Питер начал понимать цель Флэгга: довести законную монархию
Дилэйна до полного краха. Показав медальон и письмо, он вызовет у Пейны лишь
смех или побудит его предпринять какие-то действия. А это, без сомнения,
приведет их обоих к гибели.
В итоге Питер положил медальон и пергамент туда, откуда взял. А вместе
с ними он положил маленький огрызок веревки, которую он сплел в течение
месяца. В общем, он был не слишком разочарован результатами своей работы за
вечер - веревка держала, а обнаружение медальона ц письма через четыреста
лет доказывало по меньшей мере одно - тайник было не так-то легко
обнаружить.
Тем не менее пищи для размышлений у него было предостаточно, и в ту
ночь он еще долго не спал.
Когда он заснул, ему почудилось, что он слышит холодный, твердый голос
Ливена Валеры, нашептывающий ему на ухо: "Месть! Месть! Месть!"
Время шло, да, шло - Питер провел много времени на вершине башни-Иглы.
Его борода стала еще длиннее, оставляя открытым лишь белый шрам, прорезавший
его щеку подобно молнии. По мере ее роста он наблюдал из окна большие
перемены. Еще о более страшных переменах он слышал. Маятник палача не только
не замедлил свой ход, но еще более ускорился: "измена-мятеж",
"измена-мятеж", "измена-мятеж", пел он, и иногда не менее полудюжины голов
скатывались с плеч в течение одного дня.
На третий год заключения Питера, в тот год, когда Питер впервые смог
подтянуться за один подход тридцать раз на центральной балке своей спальной
камеры, Пейна от омерзения оставил свой пост верховного судьи. В пивных и
трактирах говорили об этом неделю, тюремщикам же Питера это событие
послужило пищей для разговоров в течение недели и еще одного дня. Тюремщики
считали, что Флэгг хочет запрятать Пейну в тюрьму до того, как старик
перестанет просиживать судейскую скамейку и что вскоре
после этого граждане Дилэйна раз и навсегда убедятся, течет ли в жилах
верховного судьи кровь или, ледяная водичка. Но Пейна остался на свободе, и
разговоры утихли. Питер был рад тому, что Пейну не арестовали, и он не
испытывал к нему недобрых чувств, несмотря на то, что Пейна с готовностью
поверил, что он убил своего отца; и он знал, что все свидетельства против
него были подготовлены Флэггом.
Креме того, во время третьего года пребывания Питера в заключении,
скончался добрый старый папочка Денниса, Брендон. Он ушел просто, но
благородно. Он закончил дневные труды, несмотря на ужасную боль в груди и в
боку, и медленно пришел домой. Он присел в небольшой комнатке в надежде, что
боль пройдет. Вместо этого она усилилась. Он позвал к себе жену и сына,
поцеловал их обоих и попросил стаканчик доброго джина. Когда джин был
принесен, он выпил его, еще раз поцеловал жену и затем отослал ее из
комнаты.
- Теперь ты должен хорошо служить своему господину, Деннис, - сказал
он. - Ты теперь мужчина, и перед тобой стоят мужские задачи.
- Я буду служить королю настолько хорошо, насколько смогу, папа, -
сказал Деннис, хотя одна мысль о необходимости взять на себя обязанности
отца приводила его в ужас. Его добродушное, простое лицо блестело от слез. В
течение последних трех лет Брендон и Деннис боролись за Томаса, и
обязанности Денниса во многом были такими же, как и прежде, при Питере; но
такими же они никогда не были - даже и близко не были.
- Томасу, да, - произнес Брендон, а потом прошептал: - Но если наступит
время, когда понадобится помощь твоему первому господину, Деннис, у тебя не
должно быть колебаний. Я никогда...
В это мгновение Брендон прижал руку к левой стороне груди, напрягся и
умер. Он умер там, где, наверное, и хотел умереть - в своем кресле, перед
своим камином.
На четвертый год заключения Питера - его спрятанная под камнем веревка
становилась все длиннее и длиннее - исчезла семья Стаадов. Корона
унаследовала то немногое, что осталось от их земель, как и происходило
обычно, когда исчезали те или иные знатные семейства. И по мере правления
Томаса количество исчезнувших все возрастало.
Стаады были лишь одной из тем для сплетен в пивных в течение недели,
насыщенной событиями, в число которых входили четыре казни, повышение
налогов с лавочников и заключение в тюрьму одной старухи, которая в течение
трех дней расхаживала перед дворцом и кричала, что ее внук был схвачен и
подвергнут пыткам за то, что выступил против повышения в прошлом году налога
на скот. Но, услышав фамилию Стаадов в разговоре тюремщиков, Питер
почувствовал, что его сердце остановилось на мгновение.
Цепь событий, приведших к исчезновению Стаадов, была знакома всем
жителям Дилэйна. Размеренное тиканье топора-маятника ужасно сократило
количество знати. Многие аристократы погибли из-за того, что их семейства
служили королевству сотни -а то и тысячи - лет, и они не могли поверить, что
столь несправедливая судьба может касаться и их. Другие, увидев кровавую
надпись на стене, бежали. Среди них были и Стаады.
И поползли слухи.
Люди тайком рассказывали друг другу всякие истории о том, что эти
аристократы не просто разбежались на все четыре стороны, а где-то собрались
вместе, возможно, в густых лесах в северной части королевства, чтобы
организовать свержение монарха. Эти рассказы доходили до Питера подобно
ветру через окно, подобно сквознякам, дующим из-под двери... Это были мечты
о большом мире.
Питер трудился над изготовлением веревки. В течение первого года
веревка росла на восемнадцать дюймов каждые три недели. К концу того года у
него уже был тонкий канат, имевший в длину двадцать пять футов - канат,
который теоретически мог выдержать его вес. Но есть разница в том, чтобы
свисать с балки в его спальне или болтаться над пропастью в триста футов, и
Питер это понимал. Он буквально доверял свою жизнь этой тоненькой веревочке.
А двадцать пять футов в год было, пожалуй, недостаточно; ему
потребуется больше восьми лет, прежде чем он сможет хотя бы попытаться, а
слухи, доносившиеся до него из вторых рук, стали достаточно громкими, чтобы
вызвать беспокойство. Если не считать всего остального, королевство должно
выжить - не должно быть ни переворота, ни хаоса. Ошибки должны быть
исправлены, но с помощью закона, а не луками и пращами, булавами и дубинами.
Судьба Томаса, Ливена Валеры, Роланда, его самого и даже Флэгга - ничто по
сравнению с этим. Должен быть закон.
Как бы полюбил его за это Андерс Пейна, стареющий и становящийся все
более разочарованным, сидя у своего камина!
Питер решил, что предпримет попытку бежать как можно скорее. В
соответствии с этим решением он произвел длинные вычисления, .производя все
действия в уме, чтобы не оставлять следов. Он пересчитывал снова и снова,
убеждая себя в том, что нигде не ошибся.
На второй год своего пребывания в заточении он начал выдергивать по
десять
ниток из каждой салфетки; на третий год - пятнадцать; на четвертый - по
двадцать. Веревка росла. Пятьдесят восемь футов к концу второго года; сто
четыре - к исходу третьего; сто шестьдесят - итог работы четвертого.
К этому времени веревка недоставала до земли на сто сорок футов.
В течение последнего года Питер начал вытаскивать по тридцать ниток из
каждой салфетки, и впервые его воровство стало явным - каждая салфетка
выглядела обтрепанной со всех четырех сторон, как будто ее объели мыши.
Питер находился в тревожном ожидании того, что его кража будет раскрыта.
Но они не были раскрыты ни тогда, ни позже. Это не вызвало даже никаких
вопросов. Бесконечными ночами (по крайней мере, они такими ему казались)
Питер волновался и гадал, когда до Флэгга дойдет какой-нибудь тревожный слух
или он получит тревожное сообщение и поймет таким образом, что Питер
собирается предпринять. Питер предполагал, что он пришлет какого-нибудь
прислужника, и начнутся расспросы. Он продумал все с мучительной
тщательностью и допустил лишь одно неверное предположение - но это одно
привело к другому (как часто бывает с неверными предположениями), а это
второе вело к потере времени. Он предполагал, что существует какое-то
конечное число салфеток - всего тысяча или около того - и что они
используются по кругу, раз за разом. Его мысли по поводу доставки салфеток
никогда не выходили за эти пределы. Деннис мог бы сказать ему, как обстоит
дело в реальности, и сберечь ему примерно два года работы, но Денниса никто
не спрашивал. Истина была проста, но ошеломляюща. Салфетки Питера поступали
из хранилища, где хранилось не тысяча, не две тысячи и не двадцать тысяч;
здесь было примерно полмиллиона этих старых, с запахом сырости, салфеток.
В одном из глубоких подвалов под замком была кладовая размером почти в
танцевальный зал. И она была забита салфетками... салфетками... ничего,
кроме салфеток. Питер чувствовал исходящий от них запах плесени, и в этом не
было ничего удивительного - большинство из них, случайно или нет, появились
здесь вскоре после заточения и смерти Ливена Валеры, а само существование
этих салфеток - случайно или нет - было, косвенно по крайней мере, делом рук
Флэгга. Он создал их каким-то непостижимым образом.
Это были по-настоящему мрачные времена для Дилэйна. Хаос, о котором
сокровенно мечтал Флэгг, почти наступил. Валера был устранен; вместо него
трон унаследовал сумасшедший король Алан. Если бы он прожил еще десять лет,
то королевство наверняка было бы потоплено в крови... но Алан .был убит
молнией, когда однажды играл в кегли под проливным дождем на лужайке позади
замка (как я уже говорил, он был сумасшедшим). Некоторые говорят, что эта
молния была послана самими богами.
Ему наследовала племянница Кайла, которая стала известна под именем
Кайлы Доброй... а от Кайлы линия наследования шла прямо через поколения до
Роланда и братьев, о которых и идет рассказ. Именно Кайла Добрая и вывела
страну из темноты и нищеты. Она чуть не довела до банкротства королевскую
казну, но она знала, что валюта - твердая валюта - это жизненный сок
королевства. Значительная часть твердой валюты Дилэйна была промотана во
время дикого, рокового правления Алана II, который иногда пил кровь из
разрезанных ушей своих слуг и который утверждал, что может летать; короля,
больше интересовавшегося магией и некроманией, чем доходами, убытками и
благосостоянием своего народа. Кайла знала, что потребуется целый поток и
любви, и гильдеров, чтобы исправить все зло правления Алана, и она сделала
попытку вернуть каждого, и молодого и старого, жителя Дилэйна к работе.
Многие из пожилых обитателей замка были засажены за изготовление
салфеток - не потому, что салфетки были нужны (я уже говорил, как к ним
относилось большинство членов королевской семьи и знатных фамилий), но
потому, что работа была нужна. Эти руки не делали ничего лет по двадцать, а
то и больше, и все они работали с желанием на ткацких станках точно так же,
как наш герой трудился в кукольном домике Саши... если не принимать во
внимание разницу в размерах, естественно.
Десять лет эти немолодые люди, которых было больше тысячи, изготовляли
салфетки и получали за них звонкой монетой из казны Кайлы. Десять лет люди,
бывшие немножко помоложе и лишь немного подвижнее, таскали их в прохладную,
сухую кладовую в подвалах замка. Питер заметил, что многие из приносимых ему
салфеток не только отдавали плесенью, но и были побиты молью. Удивительно
было то (хоть он этого и не знал), что значительная часть их все еще была в
отличном состоянии.
Деннис мог бы сказать Питеру, что салфетки доставлялись, один раз
использовались, убирались, а затем просто выбрасывались. Почему бы и нет,
собственно говоря? Их бы хватило пяти сотням принцев на пятьсот лет... а то
и дольше. Если бы Андерс Пейна не был бы столь же милосерден, насколько он
был тверд, салфеток действительно было бы ограниченное количество. Но он
знал, как сильно та безымянная женщина в качалке нуждается в работе и тех
грошах, которые за нее давали (в свое время Кайла Добрая тоже знала это), и
поэтому он держал ее, продолжая следить за
тем, чтобы ручеек гильдеров продолжал течь к Безону и после того, как
Стаады были вынуждены бежать. Эта женщина стала неотъемлемой частью
интерьера перед кладовой с салфетками - старая женщина с иголкой,
предназначенной для распускания, а не для шитья. Так она и сидела в качалке
год за годом, удаляя тысячи королевских корон, и поэтому нет ничего
удивительного в том, что известие о мелких кражах Питера так и не дошло до
ушей Флэгга.
Итак, вы видите, что, если не считать одного ошибочного предположения и
того незаданного вопроса, Питер мог бы работать гораздо быстрее. Иногда ему
казалось, что количество салфеток сокращается не так быстро, как должно бы,
но ему никогда и в голову не приходило подвергнуть сомнению эту
основополагающую (хоть и смутную) идею о том, что использованные им салфетки
регулярно к нему возвращаются. Ах, если бы он задал себе этот единственный
простой вопрос...
Но, возможно, в итоге все обернется к лучшему.
А может быть, и нет. Это еще один вопрос, который вы должны решить сами
для себя.
В конце концов Деннис перестал бояться быть камердинером Томаса. В
общем-то Томас почти не обращал на него внимания, кроме тех случаев, когда
бранил его за то, что тот забыл подать ему туфли (обычно Томас оставлял свои
туфли где попало, а потом забывал, где) или настаивал, чтобы Деннис, выпил с
ним стаканчик вина. От вина у Денниса всегда болел живот, хотя он и
пристрастился выпивать по капельке джина по вечерам. Тем не менее он пил.
Ему не требовался совет доброго старого папочки, чтобы понять, что если
король просит с ним выпить, то ему не отказывают. А иногда, обычно уже
напившись, Томас запрещал Деннису идти домой, настаивая, чтобы он провел
ночь в покоях Томаса. Деннис предполагал - и вполне справедливо - что это
были ночи, когда Томасу было слишком тяжело переносить свое одиночество. Он
произносил долгие, пьяные, бессвязные речи о том, как тяжело быть королем,
как он старается все сделать наилучшим образом и оставаться справедливым, и
как все его ненавидят по тем или иным причинам. Часто Томас плакал,
произнося эти речи, или дико хохотал безо всякой причины, но обычно он
засыпал где-нибудь на середине невнятной речи, направленной на защиту того
или иного налога. Иногда он валился на свою кровать, и Деннис мог тогда
поспать на диване. Гораздо чаще Томас засыпал на диване, и тогда Деннису
приходилось устраивать свое неудобное ложе на остывающей печке. Возможно,
это был очень странный образ жизни для любого королевского камердинера, но
Деннису, конечно, это казалось вполне нормальным, поскольку ничего другого
он просто не знал.
То, что Томас по большей части его игнорировал, было одной стороной
медали. А вот то, что его игнорировал Флэгг, было гораздо важнее. Флэгг и
впрямь полностью забыл, какую роль сыграл Деннис в выполнении его плана по
заточению Питера в Иглу. Деннис был для него не более чем инструментом -
орудием, которое выполнило свое предназначение и может быть отложено в
сторону. Если Флэгг и вспоминал о Деннисе, то ему казалось, что инструмент
получил достаточное вознаграждение: в конце концов, Деннис был королевским
камердинером.
Но как-то ночью, в начале зимы, когда Питеру исполнился уже двадцать
один год, а Томасу было шестнадцать, в тот вечер, когда тонкий канат Питера
уже был близок к завершению, Деннис увидел нечто, что изменило все. И именно
о том, что увидел Деннис в ту холодную ночь, я и должен начать рассказ,
чтобы подойти к заключительным событиям моей истории.
Это была ночь, во многом похожая на любую другую в те страшные времена
после смерти Роланда. В черном небе завывал ветер и стонал на улицах
Дилэйна. На пастбищах и на городских мостовых толстым слоем лежал иней.
Поначалу луна то появлялась, то исчезала за быстро пробегающими облаками, но
к полуночи облачность усилилась настолько, что луна скрылась полностью, а
под утро, около двух часов, когда Томас разбудил Денниса громыханьем защелки
на двери, ведущей из его комнаты в коридор, пошел снег.
Деннис услышал громыханье и сел, морщась от того, что отлежал спину, а
в затекших ногах покалывали иголки. Вечером Томас, вместо того чтобы
добрести до кровати, завалился на диван, так что юному камердинеру досталась
печка, почти остывшая к тому моменту, когда он проснулся. Бок, на котором
Деннис лежал, почти зажарился; другой бок замерз.
Он посмотрел в ту сторону, откуда доносилось громыханье... и на
мгновение у него от ужаса застыла кровь в жилах. В это мгновение ему
показалось, что в дверях стоит привидение, и он чуть не закричал. Потом он
увидел, что это был всего лишь Томас в белой ночной рубашке.
- М-милорд?
Томас не обратил на Денниса никакого внимания. Глаза у него были
открыты, но они смотрели не на защелку; сонный взгляд его широко раскрытых
глаз был направлен в пустоту перед ним. Деннис вдруг догадался, что молодой
король передвигается во сне.
Лишь только Деннис это понял, Томас, казалось, понял, что защелка не
срабатывает, потому что засов еще задвинут. Отодвинув его и выйдя в зал, он
стал еще больше похож на призрак в тусклом свете коридорных окон. Мелькнул
край ночной рубашки, и Томас вышел босиком.
Деннис, у которого колотилось сердце, еще несколько мгновений
неподвижно просидел на печке, забыв про покалывание в ногах. С улицы ветер
бросал вихрящийся снег в имевшие форму бриллиантов окна гостиной и издавал
протяжный вой. Что же делать?
Несомненно, оставалось лишь одно. Молодой король был его господином, и
он должен следовать за ним.
Возможно, именно эта ужасная ночь и разбушевавшаяся стихия, заставила
Томаса столь зримо представить в своем воображении Роланда - Томас
действительно очень много думал об отце. Чувство вины подобно незаживающей
ране, которая все время ноет, и тот, кто виновен, ощущает непреодолимое
желание исследовать ее, все время заниматься ею, и поэтому это чувство
неисцелимо. Томас выпил накануне гораздо меньше, чем обычно, но, как ни
странно, казался Деннису гораздо более пьяным, чем когда бы то ни было. Он
произносил обрывистые, бессвязные фразы, его немигающие глаза были широко
раскрыты, чуть не вылезая из орбит.
В значительной мере это было из-за того, что Флэгг уехал.
Распространились слухи, что мятежная знать, среди которой были и Стаады,
собралась в дальних лесах в северной части королевства. На их поиски Флэгг
повел полк суровых, закаленных в битвах воинов. Томас всегда оживлялся,
когда Флэгг уезжал. Он знал, что происходит это из-за того, что он стал
полностью зависим от черного мага... но не осознавал полностью, каким
образом попал в эту зависимость. Пристрастие к вину было уже не единственным
недостатком Томаса. Сон часто не идет к тем, кого мучают тайны, и Томас был
подвержен бессоннице в тяжелой форме. Сам того не ведая, он привык к
снотворному зелью Флэгга. Перед тем, как повести воинов на север, Флэгг
оставил Томасу запас снадобья, но Флэгг полагал, что уезжает лишь на три дня
- самое большее на четыре. В течение последних трех дней Томас спал плохо
или вообще не спал. Он странно себя чувствовал, находясь то ли в полусне, то
ли в полубодрствовании. Мысли об отце преследовали его. В звуке ветра ему
слышался голос отца, вопрошавшего: "Почему ты смотришь на меня? Почему ты
так на меня смотришь?" Видения под влиянием вина... мрачнободрое лицо
Флэгга... охваченные пламенем волосы отца... все это отнимало у него сон и
заставляло лежать с широко раскрытыми глазами в долгие ночные часы, пока
весь замок спал.
Когда Флэгг не вернулся и на восьмую ночь (он вместе с воинами
расположился лагерем в пятидесяти милях от замка, и колдун был в дурном
расположении духа: единственными обнаруженными следами мятежников, которые
они нашли, были замерзшие отпечатки копыт, которые могли быть оставлены и
несколько дней, и несколько недель назад), Томас послал за Деннисом. Была
поздняя ночь, та восьмая ночь, когда Томас поднялся с дивана и пошел.
Итак, Деннис последовал за королем, своим господином и хозяином, по
длинным, продуваемым сквозняками каменным коридорам, и если вы дошли до
этого места, то, полагаю, вы должны догадаться, куда пришел Томас
Светоносец.
Поздняя бурная ночь переходила в раннее бурное утро. В коридорах не
было никого, по крайней мере Деннис никого не видел. Если же кто-нибудь и
появился бы, он или она скорее всего побежали бы в противоположном
направлении, возможно, издавая при этом вопли, в полной уверенности, что
видит двух призраков, один из которых шествует впереди в длинной белой
ночной рубашке, которую легко можно было принять за саван, а другой следует
за ним в простом камзоле, но босиком и с настолько бледным лицом, что его
легко было принять за покойника. Да, я полагаю, что любой, увидев их,
обратился бы в бегство и потом читал бы на сон грядущий долгие молитвы... а
даже многочисленные молитвы не спасают от кошмаров.
Томас остановился посреди коридора, в котором редко бывал Деннис, и
открыл потайную дверь, которой Деннис никогда не замечал. Юный король вошел
в другой коридор (ни одна горничная не прошла мимо них с кипой белья на
руке, в отличие от того случая, когда одна из них попалась на пути Томаса и
Флэгга, когда Флэгг несколько лет назад проводил принца этим путем: все
добрые горничные давным-давно находились у себя в постелях) и, немного
пройдя по нему, остановился так неожиданно, что Деннис чуть не наткнулся на
него.
Томас оглянулся, как бы для того, чтобы убедиться, следует ли он за
ним, и его спящие глаза скользнули прямо по Деннису, у которого мурашки
побежали по коже, и он еле удержался от крика. Свечи в этом почти
заброшенном коридоре оплыли, и от них отвратительно воняло маслом; свет был
тусклым и мрачным. Юный камердинер
почувствовал, как у него волосы встают дыбом, когда эти пустые глаза -
глаза, подобные пустым светильникам, освещаемым лишь лунным светом, -
скользнули по нему.
Деннис был здесь, прямо здесь, но Томас не видел его; для Томаса его
дворецкий был невидимым.
"Ах, я должен бежать, - отчаянно шептала какая-то часть рассудка
Денниса - но в его голове этот отчаянный шепоток звучал как вопль. - Ах, я
должен бежать, он умер, он умер во сне, а я иду за ходячим покойником!" Но
тут же он услышал голос своего папочки, его дорогого, покойного папочки,
шептавшего: "Если наступит время, когда понадобится оказать помощь твоему
первому господину, Деннис, у тебя не должно быть колебаний".
Еще более глубокий внутренний голос сказал ему, что время оказать эту
помощь наступило. И Деннис, скромный слуга, изменивший однажды королевство,
обнаружив горящую мышь, изменил его, возможно, еще раз, оставшись на месте,
несмотря на страх, от которого стыла кровь в жилах и сердце выскакивало из
груди.
Странным, низким голосом, совершенно непохожим на его обычный (но
Деннису этот голос казался таинственно знакомым), Томас произнес:
- Четвертый камень вверх от нижнего с отколотым краем. Нажми его
быстро!
Привычка к повиновению настолько глубоко сидела в Деннисе, что он и в
самом деле двинулся вперед, пока не обнаружил, что Томас, находясь во сне,
скомандовал сам себе чужим голосом. Томас нажал на камень быстрее, чем
Деннис успел сделать еще хоть один шаг. Камень ушел внутрь дюйма на три.
Раздался щелчок. У Денниса отвисла челюсть, когда он увидел, как часть стены
ушла внутрь. Томас продолжал нажимать, и Деннис увидел там огромную потайную
дверь. Потайные двери напоминали ему о потайных панелях,, а потайные панели
напоминали ему горящих мышах. Опять он ощутил желание бежать, но преодолел
его.
Томас вошел туда. Какое-то мгновение он был лишь мерцающей ночной
рубашкой в темноте, рубашкой, в которой никого не было. Затем каменная стена
закрылась вновь, не оставив никаких следов потайного хода.
Деннис продолжал стоять, переминаясь с одной босой замерзшей ноги на
другую. Что теперь он должен делать?
И опять ему послышался голос отца, на этот раз нетерпеливый, не
терпящий возражений: "Следуй за ним, жалкий мальчишка! Иди, быстрее! Именно
сейчас! Иди!"
- Но, папа, темно...
Деннису показалось, что он ощутил обжигающую пощечину, и он находясь на
грани истерики, подумал: "Даже после смерти у тебя, папа, правая рука
тяжела! Хорошо, хорошо, я иду!"
Он отсчитал четвертый камень от выщербленного и нажал. Дверь ушла
вперед, в темноту, примерно на четыре дюйма.
В жуткой тишине коридора слышался негромкий лязгающий звук - звук,
который мог бы исходить от мышей, сделанных из камня. Мгновение спустя,
Деннис обнаружил, что этот звук издают его собственные зубы.
- Ах, папа, я так боюсь, - пожаловался он... и последовал за королем
Томасом в темноту.
В пятидесяти милях от замка Флэгг, завернувшийся от пронизывающего
холода и воющего ветра в пять одеял, закричал во сне в тот самый момент,
когда Деннис шагнул за своим королем в потайной ход. С холма неподалеку в
унисон с этим криком завыли волки. Воин, спавший слева от Флэгга, мгновенно
умер от сердечного приступа, увидев во сне огромного льва, явившегося, чтобы
сожрать его. Воин, спавший справа от Флэгга, проснувшись поутру, обнаружил,
что ослеп.
Миры иногда сотрясаются и поворачиваются на своих осях, и такое время
как раз наступило. Флэгг почувствовал это, но не осознал. Спасение всего
доброго возможно только таким образом - во времена великих событий силы зла
иногда впадают в какое-то странное ослепление. Проснувшись утром,
королевский колдун знал, что видел плохой сон, возможно, о своем
давным-давно забытом прошлом, но он не вспомнил, что это было.
Темнота в потайном ходе была абсолютной. Откуда-то спереди из этого
мрака до слуха Денниса донесся ужасный, одинокий звук.
Король плакал.
При этом звуке страх частично покинул Денниса. Он сильно удивился, и
ему стало очень жалко Томаса, всегда казавшегося таким несчастным, ставшего
толстым и прыщавым, - часто он выглядел бледным, и у него тряслись руки
из-за обилия выпитого накануне вечером, и дыхание у него обычно было дурное.
Ноги Томаса уже начинали подгибаться, и пока Флэгг был рядом с ним, он
старался ходить с опущенной головой и свисающими на лицо волосами.
Деннис нащупывал дорогу, вытянув перед собой руки. Звуки плача
слышались все
ближе и ближе в темноте... а потом вдруг темнота немного рассеялась. Он
услышал слабый скользящий звук, а затем увидел неясные очертания Томаса,
стоявшего в конце коридора. Слабый янтарный свет проникал из двух небольших
отверстий, видневшихся в темноте. Деннису эти отверстия показались странно
похожими на глаза.
Как раз в тот момент, когда Деннис уже начинал верить в то, что все
будет хорошо и что он, возможно, переживет эту странную ночную прогулку,
Томас завизжал. Он визжал так громко, что, казалось, у него порвутся
голосовые связки. Ноги Денниса стали ватными, и он упал на колени, зажав
ладонями свой рот, чтобы заглушить собственный крик, и теперь ему казалось,
что этот потайной ход наполнен призраками - призраками, похожими на
странных, машущих крыльями летучих мышей, которые в любой момент могут
вцепиться в его волосы; ах да, это место казалось Деннису наполненным
бродячими покойниками, и, возможно, так оно и было. Возможно.
Он чуть не лишился чувств... чуть не лишился... но не совсем.
Где-то внизу, под собой, он услышал лай собак и понял, что они
находятся над псарнями старого короля. Несколько еще остававшихся в живых
собак Роланда никогда с тех пор не выводились наружу. Это были единственные
живые существа, не считая самого Денниса, слышавшие этот дикий визг. Но
собаки были реальностью, а не призраками, и Деннис уцепился за эту мысль,
подобно тому как тонущий человек мог бы вцепиться в проплывающее бревно.
Пару мгновений спустя он обнаружил, что Томас не просто визжит - он
выкрикивает слова. Сначала Деннис смог разобрать лишь одну фразу,
выкрикиваемую вновь и вновь: "Не пей вино! Не пей вино! Не пей вино!"
Через три ночи в закрытую дверь гостиной дома в усадьбе, расположенной
в одном из внутренних графств, неподалеку от того места, где еще недавно
жила семья Стаадов, раздался легкий стук.
- Войдите! - прорычал Андерс Пейна. - И лучше, если это будет
что-нибудь приятное, Арлен!
Арлен постарел с тех пор, как у дверей Пейны появился Безон с запиской
от Питера. Впрочем, происшедшие с ним изменения не шли ни в какое сравнение
с тем, как изменился Пейна. Бывший верховный судья почти полностью облысел.
Сухощавость его сложения перешла в изможденность. Но потеря волос и
исхудание были незначительными по сравнению с изменениями, оставившими
отпечаток на его лице. Раньше он был суровым, а теперь стал жестоким. Под
глазами у Пейны были темнокоричневые мешки. Выражение безнадежности
отчетливо читалось на лице, и для этого были основательные причины. Он
видел, что все, защите чего он посвятил всю жизнь, рухнуло... и разрушение
было проведено с ошеломляющей легкостью, в течение ошеломляюще короткого
времени. О, я полагаю, что все разумные люди знают, насколько в реальности
хрупки такие вещи как закон, правосудие и цивилизация, но думают об этом
неохотно, поскольку кого-то это лишает покоя, а у кого-то разжигает аппетит.
Увидеть плоды трудов всей своей жизни небрежно разрушенными, подобно
детской башенке из кубиков, было мучительно, но было и еще нечто, что
настойчиво преследовало Пейну все эти четыре года, нечто еще более
мучительное. Это было осознание того, что Флэгг в одиночку не смог бы
сотворить в Дилэйне все свои черные дела. Ему помогал Пейна. А кто же еще
позаботился о том, чтобы Питер предстал перед судом, который был, пожалуй,
слишком поспешным? Кто еще был так убежден в вине Питера... и вовсе не внял
такому свидетельству, как слезы отчаяния у мальчика?
С тех пор, как Питер взошел на вершину башни-Иглы, плаха на площади
перед Иглой окрасилась в зловещий ржавый цвет. Ее не мог отмыть даже самый
сильный дождь. И Пейне казалось, что он видит, как эта зловещая красная
ржавчина растекается от плахи - растекается, покрывая площадь, переулки,
рынки, улицы. В своих беспокойных снах Пейна видел, как свежая кровь
струйками, яркими обвиняющими нитями стекает между булыжников мостовой и
ручейками бежит по сточным канавам. Он видел уступы замка Дилэйн, отливающие
кровавым светом в лучах солнца. Он видел плавающего во рву кверху брюхом
карпа, отравленного кровью, потоками изливающейся из канализационных труб,
выносимой источниками из самой земли. Он везде видел появляющуюся кровь,
загрязняющую поля и леса. Даже солнце в этих страшных снах начинало казаться
налитым кровью, умирающим глазом.
Флэгг оставил его в живых. В пивных люди перешептывались о том, что у
Пейны было какое-то соглашение с колдуном - может быть, он выдал Флэггу
имена некоторых мятежников, или Пейна, вероятно, "имел что-то" на Флэгга,
знал какую-то тайну, которая выплывет наружу в случае внезапной смерти
Пейны. Все это, конечно, было нелепо. Флэгг был не из тех, кому кто-то может
угрожать - ни Пейна, ни кто бы то ни было. Никаких тайн не было. Не было ни
соглашений, ни сделок. Флэгг просто сохранил ему жизнь... и Пейна знал
почему. Смерть, возможно, принесла бы ему покой. Живой, он был оставлен
мучиться на дыбе своей нечистой совести. Он был оставлен в живых, чтобы мог
наблюдать за ужасными переменами, которые Флэгг нес Дилэйну.
- Ну что? - раздраженно спросил он. - Кто там, Арлен?
- Пришел мальчик, милорд. Он говорит, что должен вас видеть.
- Отошлите его прочь, - угрюмо сказал Пейна. Он подумал о том, что еще
год назад услышал бы стук во входную дверь, но теперь казалось, что каждый
день делает его все более глухим. - Я не принимаю никого после девяти, и вы
знаете об этом. Изменилось многое, но только не это.
Арлен прокашляло
- Я знаю этого мальчика. Это Деннис, сын Брендона. Это королевский
камердинер пришел.
Пейна смотрел на Арлена, с трудом веря услышанному. Возможно, его
глухота прогрессировала гораздо быстрее, чем он думал. Он попросил Арлена
повторить, и тот повторил то же самое.
- Я приму его. Пришлите его сюда.
- Очень хорошо, милорд. - Арлен повернулся, чтобы выйти.
Теперь Пейна очень остро ощутил схожесть этой ночи с той, когда Безон
пришел с запиской от Питера - вплоть до завывающего на улице холодного
ветра.
- Арлен, - позвал он.
Арлен повернулся к нему:
- Да, милорд?
Правый уголок рта Пейны слегка дернулся.
- Вы абсолютно уверены, что это не мальчик-гном?
- Абсолютно уверен, милорд, - ответил Арлен, причем у него дрогнул
левый уголок рта. - В известном нам мире не осталось гномов. По крайней
мере, так говорила мне матушка.
- Она, очевидно, была здравомыслящей и проницательной женщиной,
посвятившей себя воспитанию своего сына должным образом и не несущей
ответственности за врожденные изъяны материала, с которым ей пришлось
работать. Приведите мальчика прямо сюда.
- Да, милорд. - Дверь за Арленом закрылась.
Пейна опять посмотрел в огонь и потер свои старые, скрюченные артритом
руки, что выдавало непривычное волнение. Камердинер Томаса. Здесь. Сейчас.
За чем?
Но в рассуждениях на эту тему не было никакого смысла; через мгновение
откроется дверь, и появится ответ в виде трясущегося от холода, а возможно,
даже и обмороженного мужчины или юноши.
Деннису гораздо легче было бы попасть к Пейне, живи Пейна по-прежнему в
своем красивом доме в городе, но тот дом был продан прямо при владельце за
"неуплату налогов" вскоре после его отставки. Лишь несколько сотен
гильдеров, отложенных Пейной в течение сорока лет, позволили ему купить этот
маленький, продуваемый сквозняками домик и продолжать платить Безону. В
принципе домик находился во внутренних графствах, но от него до замка,
лежавшего на востоке, было много миль... а погода была очень холодной.
Из прихожей за дверью он услышал приглушенные звуки приближающихся
голосов. Сейчас. Сейчас в дверь войдет ответ. Внезапно то нелепое чувство -
чувство надежды, подобное яркому лучу света, блеснувшему в темной пещере, -
вернулось к нему. "Сейчас в дверь войдет ответ", - подумал он и поймал себя
на мысли, что на мгновение поверил в это.
Снимая с полочки рядом свою любимую трубку, Андерс Пейна увидел, как
дрожат у него руки.
Мальчик действительно оказался мужчиной, но использование Арленом слова
"мальчик" нельзя было назвать неоправданным - по крайней мере этой ночью. Он
замерз (это Пейна видел), но только от холода человек не может трястись так,
как трясся Деннис.
- Деннис! - сказал Пейна, резко подавшись вперед (и не обращая внимания
на острую боль в спине, вызванную этим движением). - Что-нибудь случилось с
королем? - Старую голову Пейны внезапно наполнили пугающие образы, ужасные
предположения - король умер, или вследствие слишком большого количества
выпитого вина, или, возможно, наложив на себя руки. Каждый житель Дилэйна
знал, что молодой король очень легко переходит от одного настроения к
другому.
- Нет... то есть... да... но нет... не то, что вы имеете в виду... то,
что я думаю, что вы имеете в виду...
- Подойдите сюда, поближе к огню, - бросил Пейна. - Арлен, не стойте
просто так с глупым видом! Принесите одеяло! Принесите два одеяла! Заверните
в них мальчика, пока он не дотрясся до смерти, как жук баггерлаг!
- Да, милорд, - ответил Арлен. Он никогда в жизни не стоял с глупым
видом - он знал об этом, и Пейна тоже знал. Но он увидел опасность ситуации
и быстро вышел. Он содрал два одеяла со своей собственной кровати -
оставшиеся два одеяла в этой достопочтенной крестьянской хижине принадлежали
Пейне - и принес их. Арлен
накрыл ими Денниса, приникшего так близко к огню, насколько можно.
Густой иней, покрывавший волосы юноши, начал понемногу оттаивать и стекать
по щекам, напоминая слезы. Деннис завернулся в одеяла.
- А теперь чаю. Чашечку для меня и кружку для мальчика.
- Но, милорд, у нас осталось только полкоробочки на весь...
- Помилуй Бог, как много осталось! Чашку для меня, кружку для мальчика.
- Он немного подумал. - И приготовьте чашечку для себя, Арлен, а потом
приходите сюда и слушайте.
- Милорд? - Несмотря на все свое воспитание, Арлен не смог удержаться
от изумленного взгляда.
- Черт возьми! - проревел Пейна. - Неужели вы хотите заставить меня
поверить в то, что вы так же, как и я, страдаете глухотой? Пошевеливайтесь!
- Да, милорд, - ответил Арлен и отправился заваривать последний чай в
доме.
Пейна не забыл ничего, что он когда-либо знал об искусстве допроса;
если быть точным, он забыл об этом чертовски мало, как и обо всем остальном.
Во время длинных бессонных ночей он жалел о том, что не может забыть
некоторые вещи.
Пока Арлен готовил чай, Пейна занимался тем, что старался расслабить
этого испуганного - нет, этого до смерти перепуганного молодого человека. Он
поинтересовался здоровьем матушки Денниса. Он осведомился, устранены ли в
замке имевшиеся в последнее время проблемы с канализацией. Он пожелал узнать
мнение Денниса по поводу весенних посадок. Он явно избегал любых, могущих
оказаться опасными тем... и постепенно, по мере того, как Деннис
отогревался, к нему возвращалось спокойствие.
Когда Арлен подал горячий, крепкий, дымящийся чай, Деннис выхлебал
одним глотком полчашки, поморщился, выхлебал остаток. Как обычно
бесстрастный, Арлен налил ему еще.
- Полегче, мой мальчик, - сказал Пейна, наконец раскуривая трубку. -
Полегче - уместное слово для горячего чая и горячих лошадей.
- Холодно. Я думал, замерзну, пока сюда дойду.
- Вы шли пешком? - Пейна не мог скрыть своего удивления.
- Да. Матушка сказала младшим слугам, что я лежу дома с гриппом. Это
успокоит всех на несколько дней, в это время года погода такая
переменчивая... или должно успокоить. Я шел пешком. Всю дорогу. Побоялся
подъехать с кем-нибудь. Не хотел, чтобы меня запомнили.
Я не знал, что это так далеко. Если бы знал, то подъехал бы на
чем-нибудь. Я вышел в три часа. - Он запнулся, сглотнул, а потом его
прорвало. - Я не собираюсь возвращаться, никогда! Я видел, как он смотрит на
меня, после того как вернулся! Пристально, искоса, глаза темные! Он никогда
на меня так не смотрел - он вообще никогда не смотрел в мою сторону! Он
знает, что я что-то видел! Знает, что я кое-что слышал! Он не знает, что
именно, но знает, что было что-то! Он слышит это в моей голове, как я слышу
звон колоколов церкви Великих Богов! Если я останусь там, то он выжмет это
из меня! Я знаю, что он так и сделает!
Пейна смотрел на юношу из-под нахмуренных бровей, пытаясь разобраться в
этом удивительном потоке слов.
На глазах у Денниса стояли слезы.
- Я говорю о Ф...
- Тише, Деннис, - прервал его Пейна. Голос его звучал мягко, но в
глазах было иное выражение. - Я понимаю, о ком ты говорить. Но не надо
произносить это имя вслух.
Деннис ответил ему безмолвным благодарным взглядом.
- Лучше расскажи мне то, что ты хотел сказать, - посоветовал Пейна.
- Да. Да, хорошо.
Деннис не начинал еще некоторое время, пытаясь овладеть собой и
собраться с мыслями. Пейна бесстрастно ждал, стараясь подавить возрастающее
волнение.
- Понимаете, - наконец начал Деннис, - три ночи назад Томас позвал
меня, чтобы я с ним остался, как иногда бывает. И в полночь или около
того...
Деннис поведал то, что вы уже знаете, и, к чести его, следует сказать,
что не стал скрывать свой страх или как-то приукрашивать свое поведение.
Пока он рассказывал, на улице завывал ветер, а когда огонь в камине
становился все меньше и меньше, глаза Пейны разгорались все сильнее. Он
думал о том, что дела обстояли еще хуже, чем он даже мог предположить. Питер
не только отравил короля. Томас видел, как это случилось.
Ничего удивительного в том, что юный король столь часто пребывал в
угрюмом и подавленном расположении духа. Возможно, что распространившиеся
слухи о том, что Томас уж больше чем наполовину сумасшедший, не настолько уж
далеки от истины, нежели предполагал Пейна.
Но когда Деннис прервал рассказ, чтобы выпить чаю (Арлен слил в свою
чашку горький осадок из кружки), Пейна отказался от этой мысли. Если Томас
видел, что Питер отравил Роланда, то тогда почему Деннис сейчас здесь... и
так смертельно боится Флэгга?
- Ты слышал еще что-то, - сказал Пейна.
- Да, милорд верховный судья, - сказал Деннис. - Томас... он бредил еще
некоторое время. Мы долго были в темноте рядом.
Деннис старался говорить, насколько мог, понятно, но не мог подобрать
слова, чтобы передать ужас, обуявший его в потайном ходе, когда в темноте
перед ним вопил Томас, а немногие из оставшихся в живых собак покойного
кроля лаяли внизу. Никакими словами он не мог описать запах этого места -
запах тайн, протухших в темноте, как разлитое молоко. Не было слов, чтобы
описать его растущий страх, что Томас свихнулся, находясь в объятиях сна.
Томас вновь и вновь выкрикивал имя королевского колдуна; он умолял
короля получше заглянуть в свой кубок и увидеть мышь, которая одновременно
горела и тонула в вине. "Почему ты на меня так смотришь?" - вопил он. И
потом: "Я принес тебе вина, мой король, чтобы показать, что я тоже люблю
тебя". И под конец он выкрикивал слова, которые уже узнал и сам Питер,
слова, которым было больше четырехсот лет: "Это был Флэгг! Флэгг! Это был
Флэгг!"
Деннис ухватил свою чашку, почти поднес ее ко рту и уронил. Чашка
разбилась вдребезги о камни очага.
Все трое посмотрели на осколки.
- А потом? - спросил Пейна с вкрадчивой мягкой интонацией.
- Долго не было ничего, долго, - с запинкой сказал Деннис. - Мои глаза
привыкли... привыкли к темноте, и я немного его видел. Он спал... возле этих
двух маленьких дырок, уткнувшись подбородком в грудь и с закрытыми главами.
- И сколько он оставался в таком состоянии?
- Не знаю, милорд. Все собаки успокоились. И, наверное, я... я...
- Сам немного вздремнул? Я думаю, это похоже на правду, Деннис.
- Потом, позже, показалось, что он проснулся. Так или иначе, глаза у
него были открыты. Он закрыл маленькие панели, и опять стало совсем темно. Я
услышал, что он идет, и поджал ноги, чтобы он не споткнулся... его ночная
рубашка... коснулась моего лица...
Деннис поморщился, вспомнив, что ощущение было такое, будто по щеке
прошелестела паутинка.
- Я пошел за ним. Он вышел... я шел тихо. Он закрыл дверь, и она опять
стала как обычная каменная стена. Он пошел обратно в свои комнаты, а я пошел
за ним.
- Ты встретил там кого-нибудь? - спросил Пейна так резко, что Деннис
подскочил. - Вообще кого-нибудь?
- Нет. Нет, милорд верховный судья. Вообще никого.
- Ага, - Пейна расслабился. - Это очень хорошо. А еще что-нибудь
происходило в ту ночь?
- Нет, милорд. Он лег в кровать и заснул как убитый. - Немного
поколебавшись, Деннис добавил:- Я не сомкнул глаз, и вообще с тех пор спал
не слишком много.
- А утром он...
- Не вспомнил ничего.
Пейна хмыкнул. Он соединил кончики пальцев и смотрел на умирающий огонь
сквозь получившееся сооружение из пальцев.
- А ты ходил еще раз к тому потайному ходу?
Деннис с любопытством спросил:
- А вы вернулись бы туда, милорд?
- Да, - сухо ответил Пейна. - Но я спросил, ходил ли ты?
- Ходил.
- Ну конечно же. Тебя видели?
- Нет. В коридоре мне попалась горничная. Кажется, в той стороне
прачечная. Я чувствовал запах щелочного мыла, вроде того, которым пользуется
моя мама. Когда горничная прошла, я отсчитал четвертый камень от
выщербленного камня и вошел внутрь.
- Чтобы посмотреть, что увидел Томас.
- Да, милорд.
- И ты это сделал?
- Да, милорд.
- И что же это было? - спросил Пейна, уже зная ответ. - Когда ты
отодвинул те панели, что ты увидел?
- Милорд, я увидел комнату короля Роланда, - ответил Деннис. - Со всеми
этими головами на стенах. И... милорд... - Несмотря на тепло от угасающего
камина, Деннис вздрогнул. - Все эти головы... казалось, они смотрят на меня.
- Но там была одна голова, которой ты не видел, - сказал Пейна.
- Нет, милорд, я видел их... - Деннис запнулся, его глаза расширились.
- Нинер! - Он ловил ртом воздух. - Смотровые отверстия... - Его глаза сейчас
были размером почти с блюдце.
В домике опять наступила тишина. Снаружи стонала и завывала зима. А за
много миль отсюда Питер, законный король Дилэйна, скрючился над крошечным
ткацким стан ком высоко в небе и плел веревку, настолько тонкую, что ее
почти не было видно.
Наконец Пейна глубоко вздохнул. Деннис смотрел на него со своего места
возле очага умоляюще... с надеждой... со страхом. Пейна медленно наклонился
и прикоснулся к его плечу.
- Ты хорошо сделал, Деннис, сын Брендона, что при шел сюда. И хорошо,
что ты придумал предлог для своего отсутствия - вполне правдоподобный, как
мне кажется. Спать сегодня ты будешь здесь, у нас, на чердаке, под крышей.
Будет холодно, но мне кажется, что спать ты будешь лучше, чем за последнее
время. Правильно?
Деннис медленно кивнул; из его правого глаза выкатилась слеза и
медленно сползла по щеке.
- А твоя мама ничего не знает о том, по каким причинам тебе
понадобилось уйти?
- Нет.
- Тогда есть очень хорошая возможность для того, чтобы ее это никак не
затронуло. Арлен проводит тебя наверх. Это, кажется, его одеяла, и тебе
придется их вернуть. Но там есть сено, и там чисто.
- Я посплю и под одним одеялом, милорд, - сказал Арлен.
- Помолчите! Молодая кровь не остывает даже ночью во сне, Арлен. А ваша
кровь уже остыла. И вам могут понадобиться одеяла... в случае, если во сне к
вам явятся гномы и тролли.
Арлен слегка улыбнулся.
- Утром мы еще поговорим, Деннис - но теперь тебе в течение некоторого
времени не придется видеть маму; я должен тебе это сказать, хоть и
подозреваю, что тебе уже известно о том, что возвращение в замок было бы не
слишком полезно для твоего здоровья, судя по твоему виду.
Деннис попытался улыбнуться, но в его глазах читался страх.
- Я действительно думал о чем-то более серьезном, чем грипп, когда
пришел сюда, и это чистая правда. Но теперь я и ваше здоровье подвергаю
опасности, ведь так?
Пейна сухо улыбнулся.
- Я старик, и Арлен старик. Здоровье у стариков никогда не бывает
крепким. Иногда это делает их осторожнее, чем нужно... но иногда это
позволяет им быть более решительными. - "Особенно, - подумал он, - если на
них лежит большая вина, которую нужно искупить". - Мы еще поговорим утром.
Ты заслужил отдых. Вы посветите ему наверху, Арлен?
- Да, милорд.
- А потом возвращайтесь ко мне.
- Да, милорд.
Арлен вывел истощенного Денниса из комнаты, оставив Андерса Пейну
размышлять возле угасающего огня.
Когда Арлен вернулся, Пейна негромко сказал:
- Нам надо обдумать кое-какие планы, Арлен, но, может быть, вы нальете
нам по капельке вина? Лучше подождать, пока мальчик заснет.
- Милорд, он заснул, не успев донести голову до сена, которое он собрал
вместо подушки.
- Очень хорошо. Но все равно, налейте по капельке вина.
- Больше капли и не наберется, - сказал Арлен.
- Хорошо. Тогда поутру мы не встанем с опухшими головами?
- Милорд?
- Арлен, завтра мы уходим, все втроем, на север. Я это знаю, вы это
знаете. Деннис говорит, что в Дилэйне грипп - так оно и есть; и он схватит
нас, если сможет. Мы идем за нашим здоровьем.
Арлен медленно кивнул.
- Было бы преступлением оставить это прекрасное вино, чтобы оно
досталось сборщику налогов. Так что мы выпьем его... а потом отправимся
спать.
- Как скажете, милорд.
Глаза у Пейны сверкнули.
- Но прежде чем вы отправитесь в постель, вы подниметесь на чердак и
заберете одеяло, которое вы оставили мальчику, несмотря на мои строгие и
четкие указания.
Арлен вытаращился на Пейну. Пейна передразнил его взгляд со
сверхъестественной точностью. И Арлен, в первый и в последний раз за все
время службы камердинером у Пейны, позволил себе расхохотаться.
Пейна улегся в кровать, но заснуть не мог. То не звуки ветра не давали
ему спать, а звук ледяного смеха, раздававшегося в его голове.
Когда он уже больше не мог выносить этот смех, он встал, пошел обратно
в гостиную и уселся перед остывающими углями камина. Его седые волосы были
похожи на белые облачка на лысом черепе. Не обращая внимания на свой
комический вид (даже если бы он и обратил на это внимание, он не придал бы
своему виду ровно никакого значения), он сидел, завернувшись в свои одеяла,
как самый старый индеец в мире, и смотрел в мертвый огонь.
"Гордость предшествует падению", - говаривала его матушка, когда он был
еще ребенком, и Пейна тогда это понял. "Гордыня - это шутка, которая раньше
или позже заставит смеяться чужака внутри тебя", - еще говорила она, но
этого Пейна тогда не понял... но теперь дошло. Сегодня ночью этот чужак
внутри смеялся очень громко. Настолько громко, что он не мог спать, даже
несмотря на то, что следующий день обещал быть длинным и тяжелым.
Пейна вполне был способен оценить иронию своего положения. Всю свою
жизнь он служил идее законности. Такие понятия, как "побег из тюрьмы" и
"вооруженный мятеж", приводили его в ужас. Они продолжали его пугать, но
следовало признать некоторые истины. Например то, что в Дилэйне уже
существуют силы для мятежа. Пейна знал, что бежавшие на север представители
знати называют себя изгнанниками, но он знал и то, что они все ближе к тому,
чтобы называть себя мятежниками. И если он должен был предотвратить этот
переворот, он мог и использовать мятежные силы, чтобы помочь узнику
совершить побег из тюрьмы. В этом и заключалась шутка, над которой смеялся
чужак внутри него, смеялся так громко, что о сне не могло быть и речи.
Действия, подобные тем, о которых он сейчас раздумывал, противоречили
всему, что составляло суть его жизни, но в любом случае он будет идти
вперед, даже если это станет причиной его смерти (что было вполне вероятно).
Питер был заточен по ложному обвинению. Истинный король Дилэйна находился не
на троне, а в холодной камере из двух помещений на вершине Иглы. И если
придется привлечь незаконные силы для восстановления справедливости, то так
и должно быть. Но...
- Салфетки... - пробормотал Пейна. Он все время возвращался мыслями к
ним. - Прежде чем мы прибегнем к силе оружия, чтобы освободить законного
короля и возвести его на трон, история с салфетками должна быть
расследована. Его необходимо будет спросить. Деннис... и, возможно, мальчика
Стаадов... да...
- Милорд? - спросил появившийся сзади Арлен. - Вам нехорошо?
Арлен слышал, как встал его господин; камердинеры почти всегда спят
чутко.
- Да, мне нехорошо, - мрачно согласился Пейна. - Но мой врач, Арлен,
здесь ничего не смог бы сделать.
- Прошу прощения, милорд.
Пейна повернулся к Арлену и остановил на нем взгляд своих ясных,
глубоко сидящих глаз.
- Прежде чем мы станем изгнанниками вне закона, я хотел бы узнать,
зачем он попросил кукольный домик своей матери... и салфетки к еде.
- Идти обратно в замок? - спросил Деннис на следующее утро хриплым
голосом, почти шепотом. - Возвращаться туда, где он?
- Если ты чувствуешь, что не можешь, я не буду настаивать, - сказал
Пейна. - Но я думаю, что ты знаешь замок достаточно хорошо, чтобы не
попадаться на его пути. То есть если ты знаешь, как туда проникнуть
незамеченным. Если заметят - будет плохо. Ты выглядишь слишком здоровым для
мальчика, который должен лежать дома больным.
День был холодный и ясный. Снег на покатых холмах внутренних графств
ослепительно блестел, отчего глаза скоро начинали слезиться. "К полудню у
меня, наверное, будет снежная слепота, и поделом", - сварливо подумал Пейна.
Чужаку внутри него такая перспектива казалась, похоже, довольно веселой.
Замок Дилэйн виднелся вдалеке на горизонте и, подернутый голубой
дымкой, имел нереальный вид. Он был похож на картинку из книжки сказок.
Деннис, впрочем, не был похож на юного героя в поисках приключений. Его
глаза выражали страх, а выражением лица он напоминал человека, который бежал
из пещеры со львами, но забыл там пообедать и должен вернуться, хоть и
лишился аппетита. Там можно найти возможность пройти, - сказал Деннис. - Но
если он учует меня, будет уже неважно, как я туда пробрался или где я
прячусь. Если он меня учует, он меня уничтожит.
Пейна кивнул. Ему не хотелось усугублять страхи юноши, но в этой
ситуации ему не оставалось ничего, кроме правды.
- То, что ты говоришь, верно.
- И все же вы просите, чтобы я пошел?
- Если ты можешь, я все же прошу.
За скудным завтраком Пейна рассказал Деннису, что он хотел узнать, и
предложил несколько способов, которыми. Деннис смог бы раздобыть эти
сведения. Деннис покачал головой, но не в знак несогласия, а от изумления.
- Салфетки, - сказал он.
Пейна кивнул:
- Салфетки.
Деннис опять перевел испуганный взгляд на сказочный замок, казавшийся
спящим на горизонте.
- Умирая, мой папа сказал, что, если у меня появится возможность
оказать услугу своему первому господину, я должен это сделать. Я подумал,
что сделаю это придя сюда. Но если я должен возвращаться...
Арлен, который был занят все это время, запирая дом, присоединился к
ним.
- Дайте, пожалуйста, ваш ключ от дома, Арлен, - сказал Пейна.
Арлен подал ключ, а Пейна отдал его Деннису.
- Мы с Арленом пойдем на север, чтобы присоединиться... - Пейна
смешался и закашлялся, - к изгнанникам, - закончил он. - Я даю тебе ключ
Арлена от этого дома. Когда мы доберемся до лагеря, я отдам свой парню,
которого ты знаешь, если он там. Я думаю, он должен быть там.
- Кто он? - спросил Деннис.
- Бен Стаад.
Мрачное лицо Денниса просветлело.
- Бен? Бен с ними?
- Думаю, он может быть там, - ответил Пейна. Если честно, то он
прекрасно знал, что вся семья Стаадов находится среди изгнанников. Он крепко
прижимался ухом к земле, а глухота его еще не достигла такого уровня, чтобы
не воспринимать многие передвижения в королевстве.
- И вы пришлете его сюда?
- Если он поедет, то да, я намереваюсь так и сделать, - ответил Пейна.
- Для чего? Милорд, мне все это не очень понятно.
- Мне тоже, - сказал Пейна со злым видом. Он чувствовал себя не просто
злым; он был разъярен. - Всю свою жизнь я потратил на то, чтобы делать
некоторые вещи, потому что они казались мне логичными, и не делать другие,
потому что они таковыми не казались. Я видел, что случается, когда люди
действуют по наитию или по причинам, не поддающимся логике. Иногда
результаты бывают смехотворными и нелепыми; гораздо чаще они просто ужасны.
Но вот я, оставшийся таким же, веду себя как свихнувшийся гадатель на
кофейной гуще.
- Я не понимаю вас, милорд.
- Я тоже не понимаю, Деннис. Я тоже не понимаю. Ты знаешь, какой
сегодня день?
Деннис моргнул при такой внезапной смене темы разговора, но ответил
довольно быстро.
- Да... Вторник.
- Вторник. Хорошо. Сейчас я задам тебе вопрос, который моя проклятая
интуиция считает очень важным. Если ты не знаешь - даже если ты просто не
уверен - ради Бога, так и скажи! Ты готов выслушать этот вопрос?
- Да, милорд, - ответил Деннис, хоть он и не был в этом уверен.
Сверлящий взгляд голубых глаз Пейны из-под кустистых белых бровей заставлял
его чувствовать себя не в своей тарелке. Наверняка вопрос будет
действительно очень сложным. - Да, думаю, что так.
Пейна задал свой вопрос, и Деннис расслабился. Этот вопрос, на его
взгляд, не имея особого смысла - какая-то бессмыслица насчет салфеток,
насколько он понимал - но по крайней мере он знал ответ и дал его.
- Ты уверен? - настаивал Пейна.
- Да, милорд.
- Хорошо. Тогда я хочу, чтобы ты сделал вот что.
Пейна еще некоторое время что-то говорил Деннису, пока они втроем
стояли в лучах негреющего солнца перед "приютом уединения", куда старый
судья уже никогда не вернется. Деннис слушал добросовестно и, когда Пейна
попросил его повторить инструкции, смог это сделать вполне точно.
- Хорошо, - сказал Пейна. - Очень хорошо.
- Я рад, что смог доставить вам удовольствие, сэр.
- В этом деле мне ничего не доставляет удовольствия, Деннис. Абсолютно
ничего. Если Бен Стаад находится среди этих злосчастных изгнанников, я
собираюсь послать его из относительной безопасности навстречу опасности,
потому что он может оказаться в чем-нибудь полезным королю Питеру. Я посылаю
тебя обратно в замок, потому что мое сердце мне подсказывает, что с этими
салфетками, которые он просил, что-то не так... и кукольным домиком...
что-то. Иногда мне кажется, что почти наверняка знаю, зачем это, но потом
ответ опять выскальзывает у меня из рук. Он не просто так просил
эти вещи, Деннис. Голову на отсечение даю. Но я не знаю. - Пейна
досадливо ударил себя кулаком по ноге. - Я подвергаю двух прекрасных молодых
людей ужасной опасности, и сердце подсказывает мне, что я поступаю правильно
но я... не... знаю... ПОЧЕМУ!
А в душе человека, который однажды в сердце своем обвинил мальчика,
потому что этот мальчик плакал, все смеялся, и смеялся, и смеялся какой-то
чужак.
Оба старика отошли от Денниса. Они пожали друг другу руки; потом Деннис
поцеловал перстень судьи на котором был большой герб Дилэйна. Пейна оставил
кресло верховного судьи, нос перстнем, бывшим для него воплощением всех
добродетелей закона, он не смог расстаться. Он знал, что иногда допускал
ошибки, но не позволял им разбить его сердце. Он знал не хуже нас, что
дорога в ад вымощена добрыми намерениями, но знал он и то, что для
человеческих созданий хорошие намерения представляют иногда все, что есть.
Ангелам, возможно, проклятия не грозят, но человеческие существа не столь
счастливы, и для них ад всегда близок.
Пейна не хотел, чтобы Деннис целовал перстень, но тот настоял. Затем
Арлен пожал Деннису руку и пожелал ему стремительности богов. С улыбкой (но
Пейна видел страх, все еще таившийся в его глазах) Деннис пожелал им того
же. Потом юный камердинер повернул на восток, к замку, а оба старика пошли
на запад, по направлению к ферме некоего Чарльза Ричела. Ричел,
зарабатывавший на жизнь тем, что выращивал андуанских лаек, безропотно
платил безжалостные королевские налоги и поэтому считался законопослушным...
но Пейна знал, что Ричел сочувствует изгнанникам, собравшимся в дальних
лесах, и помогает другим добираться туда. Пейна никогда не думал о том, что
ему могут понадобиться услуги Ричела, но это время наступило.
Старшая дочь фермера, Наоми, везла Пейну и Арлена на север на санях,
запряженных двенадцатью самыми сильными лайками Ричела. В среду вечером они
добрались до опушки лесов.
- Сколько еще осталось до лагеря изгнанников? - спросил Пейна у Наоми в
тот вечер.
Наоми швырнула тонкую, вонючую сигару, которую курила, в огонь.
- Еще два дня, если небо останется ясным. Еще четыре дня, если пойдет
снег. Может быть, никогда, если начнется пурга.
Пейна лег спать. Он провалился в сон почти мгновенно. Логично это или
нелогично, но спал он лучше, чем когда бы то ни было в течение многих лет.
На следующий день погода оставалась безоблачной и в пятницу не
изменилась. В сумерках того дня - четвертого с тех пор, как Пейна и Арлен
расстались с Деннисом - они добрались до небольшого скопления палаток и
построенных на скорую руку деревянных хижин, которое незадолго до этого
безуспешно искал Флэгг.
- Эй! Кто идет? Пароль! - послышался чей-то голос. Он был сильным,
уверенным, бодрым и бесстрашным. Пейна узнал его.
- Это Наоми Ричел, - откликнулась девушка, - а пароль две недели назад
был "испытание". Если сейчас он изменился, Бен Стаад, то тогда пусти в меня
стрелу, а я вернусь в виде призрака и буду тебя преследовать!
Из-за скалы появился смеющийся Бен.
- Не хотел бы я встретиться с тобой, Наоми, если ты станешь призраком
-ты и в жизни внушаешь страх!
Не обратив на его слова внимания, она повернулась к Пейне:
- Мы приехали, - сказала она.
- Да, - ответил Пейна. - Я вижу.
"И думаю, что это очень хорошо... потому что мне что-то подсказывает,
что времени осталось немного... совсем немного".
У Питера было такое же ощущение.
В воскресенье, через два дня после того, как Пейна и Арлен достигли
лагеря изгнанников, его веревка, судя по его расчетам, все еще не доставала
до земли футов тридцать. Это значило, что, когда он повиснет на конце
веревки, держась вытянутыми руками, его ожидает падение с высоты не менее
двадцати одного фута. Он знал, что гораздо мудрее будет продолжить работу
над веревкой в течение еще четырех, по меньшей мере двух, месяцев. Если он
упадет, разобьется, переломает ноги и городские стражники площади найдут его
во время обхода стонущим на булыжниках, тогда получится, что больше четырех
лет потрачены им впустую просто потому, что у него не хватило терпения
поработать еще четыре месяца.
В этом была логика, которую бы высоко оценил Пейна, но гораздо сильнее
Питер ощущал необходимость поторопиться. Когда-то Пейна презрительно отнесся
бы к идее о том, что чувствам можно доверять больше, чем логике... но теперь
он, возможно, был бы не столь в этом уверен.
Питеру снился один сон; он повторялся раз за разом на протяжении почти
целой недели, постепенно становясь все более отчетливым. В нем он видел
Флэгга, склонившегося над каким-то ярким, светящимся предметом, освещающим
лицо колдуна нездоровым зеленовато-желтым цветом. В этом сне всегда наступал
момент, когда глаза
Флэгга сначала расширялись, как бы от изумления, а потом сужались в
жестокие щелочки. Брови у него опускались, лоб темнел, горькая, как луна на
исходе, гримаса искривляла губы. В этом, выражении лица Питер мог прочесть
только одно: смерть. Флэгг произносил лишь одно слово, подаваясь вперед и
склоняясь над ярко светящимся предметом, который вспыхивал, как свеча, когда
его касалось дыхание мага. Только одно слово, но этого было достаточно.
Словом, срывавшимся с губ Флэгга, было имя Питера, произносимое тоном злого
удивления.
Предыдущей ночью, в субботу, вокруг луны появилось необычное кольцо -
сказочный ореол. Младшие надсмотрщики думали, что скоро пойдет снег.
Посмотрев вечером в небо, Питер обнаружил, что они правы. Это отец научил
Питера определять погоду, и, стоя у окна, Питер почувствовал приступ
грусти... и разгорающуюся искорку холодного, спокойного гнева...
"Я сделаю попытку под покровом темноты и метели, - думал он. - Там
будет хотя бы немного снега, чтобы смягчить мое падение". Эта мысль вызвала
у него улыбку - три дюйма легкого, еще не слежавшегося снега, отделяющее его
от булыжников, в любом случае принесут мало пользы. Или опасно тонкая
веревка выдержит... или она порвется. Если предположить, что она выдержит,
то тогда он будет прыгать. А его ноги или выдержат удар... или нет.
"А если они выдержат, куда ты на них пойдешь? - нашептывал негромкий
голосок. - Все, кто мог бы помочь тебе или защитить тебя... Бен Стаад,
например... уже давно удалены из замка... из самого королевства, насколько
ты знаешь".
Тогда придется положиться на удачу. На королевское счастье. Об этом
часто говорил его отец. "Бывают короли счастливые и несчастливые. Но ты
будешь королем самому себе, и у тебя будет свое счастье. Я думаю, что ты
будешь очень счастлив".
Он был королем Дилэйна - по крайней мере в глубине души - уже в течение
пяти лет, и он подумал, что его счастье сродни тому, которое бы поняла семья
Стаадов, известная своей неудачливостью. Но сегодняшняя ночь, возможно,
решит все.
Его веревка, его ноги, его счастье... Или все это выдержит, или
порвется и поломается, что вполне вероятно. Не имеет значения. В своем
жалком положении он должен верить в свое счастье.
- Сегодня ночью, - прошептал он, поворачиваясь от окна... но за ужином
случилось нечто изменившее его намерения.
Пейне и Арлену понадобился целый день (это был вторник), чтобы пройти
десять миль до фермы Ричела, и добрались они туда уже почти обессиленными.
Замок Дилэйн находился в два раза дальше, но Деннис, пожалуй, мог бы
постучать в Западные ворота - если бы он сошел окончательно с ума, чтобы это
делать - уже около двух часов дня, несмотря на то, что днем накануне он
много прошел. Такова, несомненно, разница между молодыми людьми и стариками.
Но то, что он мог бы сделать, не имело никакого значения, потому что Пейна
дал очень четкие инструкции (это особенно было важно для человека, не
имевшего ни малейшего представления о том, что он делает), и Деннис
собирался неукоснительно им следовать. В результате этого проникновение в
замок заняло у него некоторое время.
Пройдя меньше половины расстояния, он начал подыскивать местечко, где
бы мог отсидеться в течение последующих нескольких дней. Пока ему никто не
встретился по дороге, но полдень миновал, и вскоре с рынка, что в замке,
начнут возвращаться люди. Деннис не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел и
запомнил. Ведь не следует забывать, что он считается заболевшим и лежащим
дома, в постели. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти достаточно
подходящее место. Это была заброшенная ферма, когда-то хорошо содержавшаяся,
а теперь превращавшаяся в руины. Благодаря Томасу Налогоносцу, по дороге к
замку можно найти немало подобных мест.
Деннис оставался там до субботнего вечера, то есть в общей сложности
четыре дня. В это время Бен Стаад и Наоми, выжимавшая из своих лаек все, на
что те были способны, находились на пути из дальних лесов к домику Пейны.
Знай об этом Деннис, ему стало бы немножко полегче - но он, естественно,
ничего не знал и чувствовал себя одиноко.
В самом доме никакой еды не было, но в подвале он обнаружил несколько
картофелин и горсть репы. Картошку . он ел (репу Деннис ненавидел и раньте,
и сейчас, и всегда будет ее ненавидеть), пользуясь ножом, чтобы вырезать
гнилые места, в результате чего он вырезал три четверти каждой картофелины.
Ему досталась горсточка беловатых шариков, размером с голубиное яйцо каждая.
Он съел несколько, посмотрел на репу в овощном ларе и вздохнул. Любит он ее
(он не любил) или ненавидит (он ненавидел), но он прикинул, что примерно к
пятнице он дойдет до того, чтобы съесть ее.
"Если я достаточно сильно проголодаюсь, - с надеждой думал Деннис, -
может быть, она покажется вкусной. Может быть, я буду уплетать эту репу за
милую душу и буду клянчить еще!"
В конечном итоге ему пришлось съесть много репы, хоть и удалось
продержаться до полудня субботы. К этому времени она действительно начала
выглядеть неплохо, но, несмотря на его зверский голод, вкуснее она от этого
не стала.
Деннис, подозревавший, что последующие дни будут довольно тяжелыми, все
равно ел эту репу.
Еще Деннис нашел в подвале пару старых снегоступов. Завязки были
слишком длинными, но у него была куча времени, чтобы их укоротить. Шнуровка
уже начинала подгнивать, и Деннис с этим уже ничего не мог поделать, но
подумал, что они еще могут сослужить службу. Они понадобятся ему ненадолго.
Во избежание неожиданностей он спал в подвале, но в светлые дневные
часы этих долгих четырех дней большую часть времени проводил в гостиной
пустынного фермерского дома, наблюдая за передвижениями по дороге. Не
слишком бойкое движение начиналось примерно с трех часов дня и почти
полностью прекращалось около пяти, когда ранние зимние сумерки начинали
укрывать землю. Гостиная была печальным, пустым местом. Когда-то она была
жизнерадостным уголком, где собиралась семья, чтобы обсудить прошедший день.
Теперь здесь хозяйничали лишь мыши, не считая Денниса, конечно.
После того как Деннис заявил, что умеет читать и писать "довольно
неплохо для парня, который в услужении", и увидев, как он рисует большие
буквы (это было во время завтрака во вторник - когда Деннис последний раз ел
по-настоящему после обеда в понедельник, и теперь он вспомнил этот завтрак с
вполне понятной тоской), Пейна снабдил его несколькими листами бумаги и
свинцовым карандашом. И в течение многих часов, проведенных в заброшенном
доме, Деннис добросовестно трудился над запиской. Он писал, вычищал
написанное, переписывал, страшно хмурился во время перечитывания, почесывал
голову, затачивал ножом карандаш и писал опять. Он стеснялся своего
правописания и страшился забыть что-то очень важное из того, о чем ему
говорил Пейна. Уже было несколько моментов, когда его несчастный, измученный
мозг уже не работал, когда он жалел о том, что Пейна не задержался на час в
тот вечер, когда пришел Деннис, и не написал сам свою проклятую записку или
не продиктовал ее Арлену. Но, впрочем, в основном он был рад тому, что у
него есть работа. Он напряженно работал всю свою жизнь, и безделье
заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке. Он бы предпочел
использовать для работы свое крепкое молодое тело, чем свои не столь крепкие
молодые мозги, но работа есть работа, и он был рад, что она у него есть.
В субботу к полудню у него было письмо, которым он был весьма
удовлетворен (что было хорошо, поскольку он доработался до того, что у него
осталось всего два листа бумаги). Он смотрел на письмо с каким-то восторгом.
Оно покрывало обе стороны листа и было гораздо длиннее всего, что он
когда-либо написал. Он свернул его до размеров пилюли и выглянул из окна
гостиной, нетерпеливо ожидая, когда достаточно стемнеет, чтобы уйти. Питер
видел собирающиеся тучи из своей жалкой гостиной на вершине башни, а Деннис
- из гостиной заброшенного дома; но оба были научены своими отцами - королем
и камердинером того же короля - читать небесные приметы, а Деннис еще и
подумал, что назавтра пойдет снег.
Около четырех часов, когда длинная голубая тень дома поползла от его
основания, Деннис уже не испытывал сильного желания отправляться в путь.
Идти ему надо было туда, где Флэгг, возможно, именно сейчас занимается своей
адской магией, именно сейчас, возможно, наводит справки об одном заболевшем
камердинере. Но сейчас его ощущения не имели особого значения, и он знал
это: для него наступило время исполнить свой долг, и подобно всем
камердинерам из его рода на протяжении веков, Деннис сделает все. что в его
силах.
Он вышел из дома, когда опустились сумерки, надел снегоступы и зашагал
через поле прямо в направлении главной башни замка. В его растревоженном
мозгу появилась мысль о волках, и ему оставалось лишь надеяться, что они не
появятся, а если и появятся, то не тронут его. Он не имел ни малейшего
представления о том, что Питер решил предпринять опасную попытку бежать уже
следующей ночью, но, подобно Пейне - и самому Питеру - он ощущал
необходимость поторопиться; ему казалось, что на сердце у него так же
сумрачно, как и в небе!
Пробиваясь через пустынные заснеженные поля, Деннис все время думал о
том, как проникнуть в замок, не будучи замеченным и окликнутым. Он думал,
что знает, как это сделать... если только Флэгг его не учует.
Не успел он мысленно произнести имя колдуна, как откуда-то из
безмолвной белой пустыни раздался вой волка. В темной комнате в подземелье
замка, в собствен ном кабинете колдуна, Флэгг внезапно выпрямился в кресле,
в котором он заснул, уронив себе на живот колдовскую книгу.
- Кто произносит имя Флэгга? - прошептал колдун, а двухголовый попугай
пронзительно вскрикнул.
Остановившись посередине длинного, пустынного, белого поля, Деннис
услышал этот голос, сухой и шершавый, у себя в голове. Он стоял, вдохнув и
затаив дыхание.
Когда он наконец выдохнул, воздух вырвался морозными клубами у него изо
рта. Он весь замерз, но, несмотря на это, у него на лбу выступили капли
пота.
Деннис услышал из-под ног отрывистые звуки - Пок! Пок! Пок! - когда
лопнули несколько шнурков прогнившей шнуровки.
В тишине завывал волк. Это был голодный, бездушный звук.
- Никого, - пробормотал в своем темном жилище Флэгг. Он был очень болен
- за всю свою долгую жизнь он мог припомнить не более трех-четырех раз,
когда болел - но он сильно простыл на севере, когда спал на промерзшей
земле, и, хоть болезнь и пошла на убыль, ему все еще было нехорошо.
- Никого. Почудилось. Вот и все.
Он взял книгу с колен, закрыл ее и положил на боковой столик -
поверхность столика была красиво обтянута человеческой кожей - и опять
откинулся в своем кресле. Вскоре он опять заснул.
В заснеженных полях к западу от замка медленно приходил в себя Деннис.
Капля липкого пота закатилась в глаз, и он машинально смахнул ее. Он только
подумал о Флэгге... и Флэгг каким-то образом услышал его. Но теперь темная
тень мыслей колдуна миновала его, как тень ястреба может промелькнуть над
прижавшимся к земле кроликом. Деннис глубоко, прерывисто вздохнул. Ноги у
него были ватными. Он постарается - о, он будет стараться изо всех сил -
больше не думать о Флэгге. Но когда опустилась ночь и взошла луна с
призрачным сказочным ореолом, стало ясно, что это легче сказать, чем
сделать.
В восемь часов Деннис миновал поля и вошел в королевские владения. Он
знал их достаточно хорошо. Он помогал Брендону, когда его папочка
сопровождал старого короля во время охоты, а Роланд, даже в преклонном
возрасте, часто сюда наведывался. Томас бывал здесь реже, но во время
нечастых выездов юного короля от Денниса, естественно, требовалось
сопровождать его. Вскоре он вышел на знакомую тропу и незадолго до полуночи
достиг опушки это о игрушечного леса.
Он стоял за деревом, разглядывая стену замка, до которого было полмили
открытого заснеженного пространства. Луна светила по-прежнему, и Деннис
отлично помнил о часовых, расхаживавших по парапету стен замка. Ему придется
подождать, пока Принц Айлон не пересечет горизонт на своей серебряной
колеснице, прежде чем двинуться через это открытое пространство. Даже тогда
он будет ужасно открыт. Он знал с самого начала, что это. будет наиболее
рискованной частью всего предприятия. Во время прощания с Пейной и Арленом,
когда светило яркое солнце, риск казался вполне приемлемым. Теперь же это
казалось совершенным безумием.
"Вернись", - умолял трусливый внутренний голос, но Деннис знал, что не
может этого сделать. Его отец возложил на него обязательство, и если богам
будет угодно, чтобы он погиб, выполняя его, он умрет.
Слабо, но все же отчетливо, как голос во сне, донесся, крик глашатая,
шедший из центральной башни замка: "Двенадцать часов, и все спокойно..."
"Вовсе не спокойно, - печально подумал Деннис. - Нигде". Он поплотнее
завернулся в свой тонкий плащ и начал терпеливо дожидаться, когда зайдет
луна.
Наконец она исчезла с неба, и Деннис понял, что должен идти. Времени
оставалось немного. Он постоял, вознес короткую молитву богам и пошел через
открытое пространство со всей возможной скоростью, в любой момент ожидая со
стен замка окрика: "Кто идет?" Крика не было. На ночном небе сгущались тучи.
На всем протяжении стены у ее подножия лежала темная тень. Меньше десяти
минут потребовалось Деннису, чтобы добраться до рва. Он присел на его низкий
край, скрипнув снегом, и стянул с ног снегоступы. Затем соскользнул в ров,
который замерз и был засыпан снегом.
Бешено колотившееся сердце Денниса стало успокаиваться. Сейчас он
находился в тени массивной стены замка, и его могли увидеть лишь в том
случае, если часовому придет в голову свеситься со стены и посмотреть прямо
вниз, да и то, скорее всего, его не заметят.
Деннис был достаточно осторожен, чтобы не бежать сразу к
противоположному краю рва, потому что лед, прилегающий к стене, должен быть
рыхлым и тонким. Он знал, почему это так; надежду на тайное проникновение в
замок он связывал с причиной, вызвавшей истончение льда, неприятный запах в
этом месте и затхлую сырость громадных валунов, лежавших в основании стены.
Он осторожно прошел левее, прислушиваясь к звуку бегущей воды.
Услышав этот звук, он поднял глаза. Там, на уровне глаз, виднелось,
круглое черное отверстие в стене. Это была канализационная труба для стока
нечистот, из которой нескончаемым потоком стекала жидкость.
- Теперь туда, - пробормотал Деннис. Отойдя назад на пять шагов, он
разбежался и прыгнул, ощутив, как разрыхленный постоянным потоком теплых
сточных вод лед треснул у него под ногами. Потом он уцепился за поросший
мхом край трубы. Она была скользкой, и ему пришлось крепко держаться, чтобы
не упасть. Подтянувшись,
помогая при этом себе ногами, он, наконец, ввалился внутрь. Немного
постояв, постаравшись восстановить дыхание, он пополз по трубе, которая
постоянно сужалась. Еще в детстве он с приятелями обнаружил эти трубы, но
родители скоро отбили у них охоту туда лазить, отчасти из-за того, что они
могли там потеряться, а в основном из-за крыс, обитавших в канализации. Тем
не менее Деннис полагал, что знает, где выйдет.
Час спустя в пустынном коридоре восточного крыла замка дрогнула
канализационная решетка, замерла, опять дрогнула. Потом она отодвинулась в
сторону, и через несколько секунд из люка вылез очень грязный (и очень
вонючий) камердинер по имени Деннис и, задыхаясь, улегся на холодные камни.
Он нуждался в более продолжительном отдыхе, но в коридоре мог кто-нибудь
появиться, даже в это неурочное время. Поэтому он поставил решетку на место
и огляделся.
Он не сразу узнал этот коридор, но это ничуть его не расстроило. Он
направился по нему туда, где этот коридор пересекался с другим.
Деннис вдруг осознал, что в канализации под замком не было крыс. Это
было большим облегчением. Он был готов к встрече с ними, и непотому, что о
них рассказывал отец, а потому, что там были крысы, когда он со своими
товарищами в детстве бродил по трубам, оглашая их ужасным скрежещущим смехом
- крысы были составной частью их пугающих, отчаянных приключений.
"Наверное, там было лишь несколько мышей, а твоя память возвеличила их
до крыс", - подумал сейчас Деннис. Это не было истиной, но Деннис никогда ее
не узнает. Его воспоминания о крысах в канализации были правдой. Трубы с
незапамятных времен кишели огромными, несущими болезни грызунами. Лишь за
последние пять лет они перестали плодиться в сточных трубах. Они были
уничтожены Флэггом. Колдун избавился от куска камня и своего кинжала с
помощью канализационной решетки, точно такой же, как и та, через которую
выбрался Деннис в то раннее воскресное утро. Флэгг избавился от этих
предметов, естественно, потому, что на них оставалось несколько пятен от
смертоносного зеленого "песка дракона". Испарения от этих нескольких
крупинок убили крыс, сжигая многих из них заживо, даже когда они плыли по
пенящейся воде в трубах, и вызвали смерть от удушья у всех остальных, прежде
чем они успели спастись бегством. Пять лет спустя крысы все еще не
возвращались, несмотря на то, что большая часть ядовитых испарений уже
улетучилась. Большая часть, но не все. Если бы Деннис проник в одну из
сточных труб, находившихся немного поближе к покоям Флэгга, он мог бы и сам
умереть. Возможно, ему просто повезло, а может быть, судьба его хранила или
те боги, молитву которым он возносил; я не собираюсь останавливаться на
этом. Я рассказываю истории, а не что-нибудь там еще, и предоставляю вам
прийти к собственным заключениям по поводу спасения Денниса.
Он дошел до пересечения, выглянул за угол и увидел сонного молодого
стражника, удаляющегося по коридору. Деннис отпрянул. Его сердце опять
заколотилось, но он был доволен - теперь он знал, где он находится. Когда он
выглянул еще раз, стражник уже ушел.
Деннис быстро двигался по коридору, вниз по лестнице, еще по одному
коридору. Он шел с уверенностью человека, всю жизнь прожившего в замке.
Конечно, он знал его достаточно хорошо, чтобы найти дорогу из восточного
крыла, где он вылез из люка, до нижнего западного крыла, где хранились
салфетки.
Но чтобы не попадаться никому на глаза, Деннис шел самыми пустынными
коридорами, какие только знал, и при малейшем звуке шагов (реальном или
воображаемом, и я думаю, что многие из этих звуков ему только почудились) он
вдавливался в ближайшую щель или нишу. В общей сложности этот переход занял
у него час.
Ему казалось, что никогда в жизни он не был так голоден. "Не обращай
внимания сейчас, Деннис, на свое проклятое брюхо - позаботься сначала о
своем господине, животом займешься потом".
Юноша стоял в тени дверного проема. Отдаленный голос глашатая прокричал
четыре часа. Деннис чуть было не двинулся вперед, когда раздались медленные,
отдающиеся эхом шаги в коридоре... лязг стали в ножнах и скрип кожаных
поножей.
Мгновенно вспотев, Деннис вдавился поглубже в тень.
Какой-то стражник остановился прямо перед проемом, в тени которого
скрывался Деннис. Парень постоял немного, ковыряя в носу мизинцем, а потом
наклонился, чтобы высморкаться. Деннис мог дотянуться до него рукой и был
почти уверен, что тот в любой момент может оглянуться... он вытаращит
глаза... выхватит свой короткий меч... и это будет концом Денниса, сына
Брендона.
"Пожалуйста, - шепотом умолял внутренний голос оцепеневшего Денниса. -
Пожалуйста, ну, пожалуйста..."
Он ощущал запах стражника, запах перегара и мясной отрыжки от его
дыхания, кисловатый запах пота от его тела.
Стражник пошел дальше... Деннис начал было расслабляться... но стражник
остановился и опять стал ковырять в носу. Деннис чуть не закричал.
- Есть у меня девчонка Марчи-Марчи-Мельда, - запел странник низким,
монотонным голосом, держа все это время палец в носу. Достав оттуда
что-то большое и зеленое, он тщательно рассмотрел это с задумчивым видом и
размазал по стене. Шлеп! - Есть у нее сестричка Эсмераальда... Я проплыл бы
семь морей... чтоб залезть под юбку к ней! Тутита, тутита, дайте мне ведро
вина.
С Деннисом стало происходить что-то ужасное. Зудящещекочущее ощущение в
носу не оставляло никаких сомнений. Скоро он чихнет.
"Иди! - мысленно вопил он. - Ну почему же ты не уходишь, дурак
проклятый?"
Но стражник, казалось, и не думал уходить. Очевидно, он наткнулся на
золотую жилу в левой ноздре и собирался ее разрабатывать.
- Есть у меня девчонка Дарчи-Дарчи-Дарла... Есть у нее сестричка Рыжая
Карла... Целовал бы тыщу раз... Из-за ее прекрасных глаз... Тутита, тутита,
дайте мне ведро вина.
"Я шарахну тебя по башке ведром вина, балбес! - думал Деннис. - А ну
иди!" Зуд в носу усиливался, но он не смел даже прикоснуться к нему, боясь,
что стражник заметит движение краешком глаза.
Стражник нахмурился, наклонился, еще раз сморкнулся с помощью пальцев
и, наконец, пошел дальше, продолжая напевать монотонным голосом. Едва он
успел пропасть из виду, как Деннис стремительно поднял руку, чтобы закрыть
рот и нос, и чихнул в сгиб локтя. Он ожидал лязга металла, когда стражник
выхватит меч и обернется, но парень был в полусонном состоянии и все еще не
протрезвевший после пьянки, в которой он принимал участие перед заступлением
на пост. Когда-то, как знал Деннис, такой разгильдяй был бы быстро выявлен и
отправлен в самые отдаленные провинции королевства, но времена изменились.
Послышался стук щеколды, скрип петель открываемой двери, потом дверь
захлопнулась, оборвав песню стражника как раз в тот момент, когда он дошел
до припева. Деннис в нише откинулся назад, на мгновение обмякнув, с
закрытыми глазами, щеки и лоб у него горели, ноги были холодными как лед.
"Несколько минут я не думал совсем о своем брюхе!" - подумал он, и тут
же ему пришлось зажимать рот обеими руками, чтобы заглушить хихиканье.
Он выглянул из своего укрытия, никого не увидел и направился к двери,
находившейся дальше по коридору справа. Он очень хорошо знал эту дверь, хотя
раньше не видел ни этой качалки, ни ящика для рукоделия. Это был вход в
комнату, где со времени Кайлы Доброй хранились салфетки. И раньше эта дверь
никогда не закрывалась, и сейчас не была заперта. Очевидно, старые салфетки
не считались ценностью, которую надо держать под замком. Деннис заглянул
внутрь, надеясь, что его ответ на главный вопрос Пейны по-прежнему оставался
правильным. Тогда, стоя на дороге, в лучах яркого утреннего солнца, пять
дней назад, Пейна спросил у него: "Знаешь ли ты, Деннис, когда в башню-Иглу
доставляют свежие салфетки?"
Вопрос показался Деннису очень простым, но, как вы уже, наверное,
заметили, все вопросы кажутся простыми, если вы знаете ответы, и очень
трудными в противном случае. То, что Деннис знал ответ на этот вопрос, было
подтверждением его правдивости и благородства, хотя эти черты были настолько
глубоко укоренены в его натуре, что он удивился бы, если бы кто-нибудь ему
об этом сказал. Он взял деньги - деньги Андерса Пейны - от Вена Стаада,
чтобы быть уверенным, что эти салфетки попадут по назначению. Правда, это
был всего один гильдер, но деньги есть деньги, а плата есть плата. И для
него было делом чести время от времени убеждаться, что доставка салфеток
продолжается.
Он рассказал Пейне об этой огромной кладовой (Пейна был поражен,
услышав это) и о том, как каждую субботу вечером, около семи часов,
горничная забирает двадцать одну салфетку, вытряхивает их, гладит,
складывает и кладет кучей на маленькую тележку с колесиками. Эта тележка
стоит прямо у двери кладовой. В воскресенье, рано утром, в шесть часов - до
этого времени осталось меньше двух часов - кто-нибудь из слуг везет тележку
на площадь перед Иглой. Там он стучит в запертую на засов дверь в основании
уродливой каменной башни, и кто-нибудь из младших надсмотрщиков затаскивает
тележку внутрь и выкладывает их на стол, откуда они и выдаются к каждому
приему пищи в течение недели.
Сейчас Деннис устремился вперед, нащупывая под рубашкой письмо,
написанное им в фермерском доме. Он пережил неприятный момент, когда не смог
сразу его найти, но. сжав его пальцами, он вздохнул с облегчением. Оно всего
лишь немного сползло в сторону.
Деннис приподнял воскресную салфетку к завтраку. Воскресную обеденную.
Он чуть не пропустил и воскресный ужин, но если бы он так сделал, моя
история закончилась бы по-другому - лучше или хуже, я сказать не могу, но
наверняка иначе. Впрочем, в итоге Деннис решил, что на три салфетки вглубь
будет вполне достаточно. В фермерском доме между половицами он нашел булавку
и приколол ее к плечу грубой полотняной фуфайки, которую он носил под
верхней одеждой (и если бы он немного подумал, то заодно приколол бы к
фуфайке и письмо, что позволило бы ему избежать неприятного момента, но, как
я, кажется, уже говорил вам, иногда Деннису не хватало
сообразительности). А теперь он отцепил булавку и аккуратно прикрепил
письмо к обращенной внутрь поверхности салфетки.
- Пусть она найдет вас, Питер, - пробормотал он в призрачной тишине
этой кладовой, забитой доверху салфетками из другой эпохи. - Пусть оно
найдет вас, мой король.
Деннис знал, что теперь ему нужно лечь на дно. Скоро замок проснется:
конюхи побредут в конюшни, прачки пойдут в прачечные, опухшие со сна
поварята поплетутся к очагам (мысль о кухне опять вызвала волнение в животе
Денниса - теперь даже ненавистная репа показалась бы ему вполне вкусной - но
еда он решил, что может подождать).
Он направился вглубь огромного помещения. Штабеля были настолько
высокие, а проходы между ними настолько извилистые, что это было все равно
что искать дорогу в лабиринте. От салфеток исходил сладковатый, сухой,
хлопковый запах. Наконец он добрался до одного из дальних углов и решил, что
здесь будет в безопасности. Он разобрал стопку салфеток, расстелил их и взял
еще охапку вместо подушки.
Такой роскошной постели у него не было никогда в жизни; несмотря на
испытываемый им голод, сон был ему гораздо нужнее, чем еда, после долгой
ходьбы и пережитых за ночь страхов. Заснул он мгновенно, и сны его не
беспокоили. Теперь, после того как первая часть его работы была успешно и
отважно выполнена, мы оставим его. Мы оставим его спящим на боку, положившим
руку под правую щеку, на ложе из королевских салфеток. И мне хотелось бы
высказать тебе, читатель, одно пожелание - чтоб твой сон сегодня ночью был
бы таким же сладким и невинным, как и у него.
В субботу вечером, когда Деннис остановился, испугавшись волчьего воя и
почувствовав скользнувшую над ним тень мысли Флэгга, Бен Стаад и Наоми Ричел
сделали привал в заснеженной ложбине в тридцати милях от фермы Пейны... или
того, что было фермой Пейны, до тех пор, пока там не появился Деннис со
своей историей про короля, который расхаживает и разговаривает во сне.
Они устроили что-то типа временного лагеря, который обычно делают те,
кто собирается провести здесь лишь несколько часов, а потом вновь
отправиться в путь. Наоми возилась со своими любимыми лайками, пока Бен
устанавливал маленькую палатку и разводил жаркий костер.
Вскоре Наоми присоединилась к нему и сварила на костре оленину. Они
поели, сохраняя молчание, а потом Наоми опять пошла проверить лаек. Все,
кроме ее любимицы Фриски, уже спали. Фриски подняла на нее почти человечьи
глаза и лизнула руку.
- Хорошо тащили сегодня, моя хорошая, - сказала Наоми. - Спи. Желаю
тебе поймать лунного кролика.
Фриски послушно положила голову на передние лапы. Наоми улыбнулась и
вернулась к костру, возле которого сидел Бен, подтянув колени к груди и
обхватив их руками. Лицо его было угрюмым и задумчивым.
- Снег будет.
- Я умею читать по облакам не хуже тебя, Бен Стаад. А феи сделали
кольцо вокруг головы Принца Айлона.
Бен посмотрел на луну и кивнул. Потом он опять посмотрел на огонь. - Я
волнуюсь. Мне снился... в общем, снился тот, чье имя лучше не упоминать.
Она прикурила сигару и предложила ему маленькую коробочку, обернутую
муслином, предохраняющим от пересыхания, но Бен отрицательно покачал
головой.
- Думаю, у меня был такой же сон, - произнесла Наоми. Она старалась,
чтобы ее слова прозвучали небрежно, но ее выдавала легкая дрожь в голосе.
Он оглянулся на нее, широко раскрыв глаза.
- Да, - сказала она, как бы отвечая на его вопрос. - В этом сне он
смотрит на какую-то яркую светящуюся штуку и произносит имя Питера. Я
никогда не была маленькой пугливой девочкой, которая визжит при виде мыши
или паука в паутине, но после этого сна мне хотелось громко заорать.
Вид у нее был одновременно пристыженный и вызывающий.
- Сколько раз тебе это снилось?
- Две ночи.
- Я это видел четыре ночи подряд. Снилось то же, что и тебе. И нечего
тебе делать вид, будто я собираюсь посмеяться над тобой или обозвать Крошкой
Нелли, плачущей у ели. Мне тоже хотелось орать, когда я проснулся.
- А эта яркая штука... под конец моего сна он, кажется, ее задувал. Это
свечка, как ты думаешь?
- Нет. Сама знаешь.
Она кивнула.
Бен подумал.
- Что-то гораздо опаснее, чем свеча, как мне кажется... Я все-таки
возьму у тебя одну сигару, если не возражаешь.
Он прикурил от костра протянутую ему сигару. Они посидели немного в
тишине, наблюдая за тем, как искры поднимаются навстречу темному ветру,
который тащил сети рассыпчатого снега с полей по небу. Искры гасли, как свет
в том сне, который они оба видели. Ночь казалась очень темной. Бен
чувствовал запах снега в ветре. Большого снега, подумал он.
Наоми, казалось, прочитала его мысли. - Думаю, собирается такая метель,
о которых помнят только старики. Как думаешь?
- Ага.
С какой-то неуверенностью в голосе, так непохожей на ее обычную
прямолинейность, Наоми спросила:
- Что означает этот сон, Бен?
Он покачал головой.
- Не могу сказать. Опасность для Питера - это-то ясно. А если это
значит еще что-нибудь - насколько я понимаю - так это то, что нам надо
поторапливаться. - Он посмотрел на нее с прямотой, заставившей быстрее
забиться ее сердце. - Как ты думаешь, мы сможем до браться до фермы Пейны
завтра?
- Должны добраться. Кроме богов, никто не скажет, не сломает ли
какая-нибудь собака ногу, или медведь-шатун, которому не спится зимой, не
выскочит из леса и не задерет нас всех, но все же... мы должны доехать. Я
заменила всех собак, на которых мы ехали, кроме Фриски, а Фриски почти
неутомима. Если снег пойдет скоро, то он замедлит наше движение, но я думаю,
что метель задержится и начнется не скоро, и чем дольше она будет
задерживаться, тем хуже будет, когда она, наконец, начнется. По крайней мере
я так думаю. Но если она начнется не скоро и мы будем по очереди выскакивать
из саней и бежать рядом, то я думаю, что сможем добраться. Но только что мы
сможем сделать, кроме как сидеть там, пока не вернется твой друг камердинер?
- Не знаю, - вздохнул Бен и потер рукой лицо. А действительно, что
хорошего можно сделать? Что бы ни предвещали сны, это будет происходить в
замке, а не на ферме. Пейна послал Денниса в замок, но как тот собирается
туда пробраться? Бен не знал, потому что Пейне Деннис этого не говорил. А
если Деннис и проникнет незамеченным, где он будет прятаться? Там есть
тысяча разных мест. Кроме...
- Бен!
- Что? - Оторвавшись от своих мыслей, он повернулся к ней.
- О чем ты только что думал?
- Ни о чем.
- Нет, думал о чем-то. У тебя глаза блестели.
- Да? Наверное, о чем-то хорошем. Нам уже пора ложиться. Выйдем, как
только начнет светать.
Но в палатке Бену Стааду еще долго не спалось уже после того, как Наоми
уснула. Да, в замке были тысячи мест, где можно было спрятаться. Но он
подумал о двух особых местах и о том, что может найти Денниса в одном... или
в другом.
В конце концов он заснул...
...и ему приснился Флэгг.
То воскресенье Питер начал, как обычно, с гимнастики и молитвы.
Он проснулся, ощущая себя свежим и бодрым. Бегло взглянув на небо,
чтобы оценить вероятность надвигающейся пурги, он позавтракал.
И, конечно, использовал салфетку.
В воскресенье к полудню все жители Дилэйна выходили из своих домов,
чтобы хоть разок взглянуть обеспокоенно на север. Все были согласны в том,
что когда начнется эта метель, то она станет событием, о котором будут
рассказывать многие годы. Собирающиеся тучи были мрачносерого цвета, цвета
волчьей шерсти. Температура поднялась до такой степени, что с сосулек,
свисавших с крыш домов в переулках, началась капель, но старожилы говорили
друг другу (и всем, кто их слушал), что этим их не обманешь. Температура
упадет быстро, и через несколько часов - через два, может быть, чрез четыре
- пойдет снег. И, по их словам, он может идти несколько дней.
Около трех часов дня те фермеры из внутренних графств, у которых, к их
счастью, еще оставалась кое-какая скотина, загнали животных в стойла. Коровы
при этом недовольно мычали; снег подтаял настолько, что впервые за несколько
месяцев они могли пощипать прошлогоднюю травку. Постаревший, поседевший, но
все еще довольно живой в свои семьдесят два, Юзеф проследил, чтобы все
королевские кони были в конюшне. Домохозяйки, пользуясь потеплением,
старались подсушить мокрые простыни, которые иначе бы просто замерзли на
веревках, а потом заносили их в дома по мере того, как предненастный мрак
вытеснял дневной свет. Их постигло разочарование: белье не высохло. Воздух
был слишком влажным.
Животные были неспокойны. Люди нервничали. Умудренные трактирщики не
открывали дверей своих заведений. Они наблюдали за опускающимися в
барометрах
ртутными столбиками, а многолетний опыт научил их тому, что с
понижением давления в атмосфере мужчины становятся более драчливыми.
Дилэйн приготовился к пурге, и все ждали.
Бен и Наоми по очереди бежали рядом с санями. До фермы Пейны они
добрались около двух часов того воскресного дня - примерно в то же самое
время, когда проснувшийся Деннис заворочался на своем ложе из королевских
салфеток, а Питер приступал к своему скудному обеду.
Наоми выглядела чудесно - появившийся от работы румянец окрасил ее
смуглые щеки красивым темноалым цветом весенних роз. Когда сани заехали во
двор Пейны, собаки бешено залаяли, и она повернула к Вену смеющееся лицо.
- Клянусь богами, рекордный забег! - воскликнула она. - Мы доехали на
три - нет, на четыре часа раньше, чем я думала, когда мы только отъезжали! И
ни одной собаки не загнали! Айю, Фриски! Айю! Хорошая собачка!
Фриски, огромная чернобелая андуанская лайка с серо-зелеными глазами,
была головной в упряжке. Она под прыгнула, натянув постромки. Наоми выпрягла
ее и затанцевала с ней на снегу. Это был странный вальс, изящный и
варварский одновременно. Хозяйка и собака, испытывавшие сильнейшую взаимную
привязанность, казалось, смеются друг другу. Некоторые собаки лежали на
боку, тяжело дыша, будучи явно измотанными, но ни Фриски, ни Наоми,
казалось, не испытывают ни капли усталости.
- Айю, Фриски! Айю, моя любимая! Хорошая собачка! Это была знатная
гонка!
- А зачем? - хмуро спросил Бен.
Наоми отпустила лапы Фриски и сердито повернулась к нему... но ее
раздражение улетучилось, когда она увидела уныние на его лице. Он смотрел в
сторону дома. Она проследила за направлением его взгляда и все поняла. Да,
они были здесь, ну и что? Здесь просто пустой фермерский дом, вот и все.
Зачем они так быстро приехали в такую даль? Дом останется таким же пустым
через час... и через два... и через четыре часа. Пейна и Арлен были на
севере. Деннис - где-то в недрах замка. А может быть, в тюрем ной камере или
в гробу, дожидаясь похорон, если его схватили.
Она подошла к Вену и неуверенно положила руку ему на плечо.
- Не расстраивайся так, - сказала она. - Мы сделали все, что могли.
- Да? - спросил он. - Сомневаюсь. - Он помолчал и глубоко вздохнул.
Потом снял шапочку, и его золотистые волосы стали мягко переливаться в
неярком предвечернем свете. - Прости, Наоми. Я не хотел тебя обидеть. Ты со
своими собаками сотворила чудо. Я просто чувствую, что мы еще слишком далеки
от того, чтобы оказать какую-то реальную помощь. Я ощущаю себя беспомощным.
Она посмотрела на него, вздохнула и кивнула.
- Ладно, - сказала она, - давай войдем. Может быть, там есть
какой-нибудь знак, который подскажет, что нам делать дальше. По крайней мере
не будем стоять на ветру, когда он появится.
Никаких подсказок внутри не было. Это был просто большой, продуваемый
сквозняками фермерский дом, покинутый в спешке. Бен беспрерывно слонялся из
комнаты в комнату и ничего не находил. Час спустя он безнадежно рухнул рядом
с Наоми в гостиной... в то самое кресло, где сидел Андерс Пейна, когда
слушал невероятную историю Денниса.
- Если бы только можно было хоть как-нибудь выйти на его след, - сказал
он. Потом он поднял глаза и увидел, что она смотрит на него горящими,
круглыми, полными возбуждения глазами.
- Может, и получится! - сказала она. - Если не пойдет снег...
- Ты о чем?
- Фриски! - крикнула она. - Неужели не понимаешь? Фриски может выйти на
след! Ни у одной собаки я не видела такого чуткого носа!
- Следу уже несколько дней, - сказал он, покачав головой. - Даже лучшая
сыскная собака в мире не смогла бы...
- Фриски, может быть, и есть лучшая в мире сыскная собака, - со смехом
парировала Наоми. - А идти по следу зимой - не то, что летом, Бен Стаад.
Летом след умирает быстро... он портится, как говорит мой отец, да и
вдобавок появляется сотня других следов, закрывающих тот, который ищет
собака. Необязательно следы других людей или животных. Это могут быть запахи
травы, теплого ветра, даже запахи, который несет проточная вода. Но зимой
след живет дольше. Если бы у нас было что-то, принадлежавшее этому самому
Деннису... что-нибудь, на чем остался его запах...
- А как с остальными собаками? - спросил Бен.
- Я открою вон тот сарайчик... - она показала, - и оставлю там свой
спальный мешок. Если я покажу им, где это, а потом отпущу, они сами
позаботятся о своем пропитании - кролики или что там еще в этом же роде - и
будут знать, куда им возвращаться.
- А они не пойдут за нами?
- Нет, если я им скажу, чтобы не шли.
- И ты можешь это сделать? - он посмотрел на нее с некоторым уважением.
- Нет, - как само собой разумеющееся, сказала Наоми. - Я не говорю
по-собачьи. И Фриски не говорит по-человечьи, но зато она понимает. Если я
скажу Фриски, она скажет остальным. Они будут охотиться за всем, чего хотят,
но не будут уходить настолько далеко, чтобы потерять запах моего спального
мешка, когда придет пурга. А когда она начнется, они уйдут под крышу. Им
будет все равно, пустые у них животы или нет.
- И если бы у нас было что-то из вещей Денниса, то ты действительно
считаешь, что Фриски могла бы найти его?
- Да.
Бен смотрел на нее долго и задумчиво. Деннис ушел с фермы во вторник;
сейчас было воскресенье. Он не верил, что запах может держаться так долго.
Но ведь было же что-то в доме, что хранило запах Денниса, а даже бесполезные
поиски будут лучше, чем торчать здесь. Ничто так не раздражало его, как
бесцельное сидение здесь в течение долгих предстоящих часов, когда где-то
могут происходить события чрезвычайной важности, пока они сидят здесь и бьют
баклуши. При других обстоятельствах возможность оказаться в пургу наедине с
такой красивой девушкой, как Наоми, очень порадовала бы его, но не сейчас,
когда в двадцати милях отсюда на восток решалась судьба королевства... и его
лучшего друга, которому могла грозить смерть, а помочь ему некому, кроме
одного застенчивого камердинера.
- Ну что? - нетерпеливо спросила она. - Что ты думаешь?
- Я думаю, что это сумасшествие, - сказал он, - но попытаться стоит.
Она усмехнулась.
- А у нас есть что-нибудь от него с достаточно сильным запахом?
- Да, - сказал он, поднимаясь. - Вводи собаку, Наоми, и веди ее наверх.
На чердак.
Многие люди не знают того, что запахи для собак - как цвета. Нежные
запахи имеют нежную окраску, как пастельные краски, выцветшие от времени.
Отчетливые запахи дают четкие цвета. У некоторых собак носы слабые, и они
разбирают запахи так же, как люди со слабым зрением видят цвета, считая, что
нежноголубой на самом деле может быть серым, а темнокоричневый - черным. Нос
Фриски, напротив, напоминал орлиное зрение у человека, и запах на чердаке,
где спал Деннис, был очень сильным и отчетливым (возможно, помогло то, что
Деннис несколько дней не мылся). Фриски обнюхала сено, потом - одеяло,
которое для нее держала ДЕВУШКА. Унюхав на одеяле Арлена, она отвергла этот
запах: он был гораздо слабее и совершенно не походил на запах, исходивший от
сена. Запах Арлена имел оттенок усталости и был лимонного цвета, и Фриски
поняла сразу, что это был запах старого человека. Запах Денниса был более
волнующим и живым. Для носа Фриски это было как голубой цвет молнии во время
летней грозы.
Она гавкнула, чтобы показать, что теперь знает этот запах и аккуратно
поставила его на полку в своей библиотеке запахов.
- Отлично, хорошая девочка, - сказал ВЫСОКИЙ МАЛЬЧИК.
- Ты сможешь пойти по нему?
- Она сможет пойти по нему, - уверенно сказала ДЕВУШКА. - Пошли.
- Через час будет темно.
- Это верно, - сказала ДЕВУШКА, усмехнувшись. Когда она так
усмехнулась, Фриски подумала, что ее сердце разорвется от любви к ней. - Но
нам ведь нужны не ее глаза, правильно?
ВЫСОКИЙ МАЛЬЧИК улыбнулся.
- Да, пожалуй. Знаешь, я, может, и свихнулся, но я думаю, что нам надо
брать эти карты и играть ими.
- Конечно, надо, - сказала она. - Пошли, Бен, пока светло - уже скоро
стемнеет.
Фриски, нос который был переполнен этим яркоголубым запахом,
нетерпеливо гавкнула.
Ужин в тот воскресный вечер Питеру принесли ровно в шесть. Снеговые
тучи нависли над Дилэйном, а температура начала опускаться, но ветер еще не
начался, и ни одной снежинки еще не упало на землю. На дальней стороне
площади, спрятавшись в самой густой тени, которую только можно было найти,
стоял, завернувшись в украденный у поваренка белый халат, Деннис и с
волнением смотрел на одинокий бледножелтый квадратик на вершине Иглы - там
горела свеча Питера.
Питер, естественно, ничего не знал о вахте Денниса - его переполняла
мысль о том, что это будет последний раз, когда он ест в этой проклятой
тюремной клетке, независимо от того, суждено ли ему остаться в живых или
нет. На ужин ему подали более жесткое, чем обычно, пересоленное мясо,
полусгнивший картофель, водянистый эль, но он должен съесть все. В течение
последних трех недель он ел немного и все время, свободное от сна и работы
на крошечном станочке, использовал для тренировки тела. Сегодня, однако, он
ел все, что ему приносили. Сегодня ему понадобится вся его сила.
"Что со мной будет? - возвращался он все к той же мысли, сидя за
маленьким столиком, сжимая в руке салфетку, накрывавшую поднос с ужином. -
Куда именно я
пойду? Кто меня впустит? Любой человек? Как говорят, все люди должны
верить в богов... но Питер, ты веришь настолько, что это нелепо.
Остановись. Что будет, то будет. Теперь поешь и больше не думай о..."
Но здесь его мысль оборвалась, потому что, снимая салфетку, он ощутил
легкий укол, как от крапивной колючки.
Нахмурившись, он увидел, как на кончике его указа тельного пальца на
правой руке появилась капелька крови. Первым делом Питер подумал о Флэгге. В
сказках яд всегда был именно на иголках. Наверное, его только что отравил
Флэгг. Это было его первой мыслью, и не такой уж глупой. В конце концов,
Флэгг и раньше использовал яд.
Питер поднял салфетку, увидел плотно свернутый не большой предмет с
какими-то черными, грязными значками... и тут же бросил салфетку обратно.
Его лицо оставалось бесстрастным, не выказывая ни тени ужасного волнения,
вспыхнувшего в его душе при виде записки, приколотой булавкой с внутренней
стороны салфетки.
Он незаметно взглянул на дверь, внезапно испугавшись, что увидит там
кого-то из младших надсмотрщиков - или самого Безона - подозрительно его
разглядывающего. Но там никого не было. Поначалу, только появившись в Игле,
принц был объектом всеобщего любопытства, и его разглядывали с таким алчным
интересом, как редкую рыбку в аквариуме коллекционера - кое-кто из
надсмотрщиков даже приводил тайком своих подружек, чтобы показать им
кровавое чудовище (и они сами угодили бы за решетку, если бы их на этом
поймали). Но Питер был образцовым заключенным, и вскоре всем надоело его
разглядывать. Теперь на него никто не смотрел.
Питер заставил себя съесть всю принесенную пищу, хоть у него и не было
уже аппетита. Он не хотел давать кому бы то ни было ни единого шанса что-то
заподозрить - сейчас еще в большей степени, чем когда-либо. Он не имел ни
малейшего представления, от кого может быть это письмо, о чем оно может быть
или почему оно привело его в такое возбуждение. Но то, что он получил это
послание именно сейчас, за несколько часов до задуманного им побега,
казалось знамением. Но чего?
Доев, наконец, свой ужин, он еще раз посмотрел в сторону двери,
убедился, что смотровое окошко закрыто, и прошел в спальню, небрежно сжимая
салфетку, будто забыв, что она все еще у него в руке. В спальне он отколол
записку (у него так дрожали руки, что он опять укололся) и развернул ее. Она
была густо исписана с обеих сторон неровными, выглядевшими немного по-детски
буквами, которые, впрочем, были достаточно разборчивыми. Первым делом он
бросил взгляд на подпись... и глаза у него расширились. Подпись была
следующая: "Деннис - ваш друг и вечный слуга".
- Деннис? - пробормотал Питер, изумленный настолько, что прошептал имя
вслух. - Деннис?
Он повернул письмо другой стороной, и уже начало его настолько поразило
Питера, что стук его сердца превратился в барабанную дробь. Обращение было
следующим: "Мой король".
Мой король.
Как вы наверное знайте, последние 5 лет я находился в услужении у
вашего брата Томаса. За последнюю неделю я узнал что Вы не убивали вашего
отца Роланда Доброго. Я знаю кто это сделал, и Томас знает тоже хорошо. Вы
бы тоже узнали имя черного убийцы, если бы я посмел написать его, но я не
смею. Я пошел к Пейне. Пейна уехал к изгнанникам вместе со своим слугой,
Арленом. Он приказал мне пойти в замок и написать вам это письмо. Пейна
говорит что изгнанники скоро могут стать мятежниками, а этого быть не
должно. Он думает у вас есть какой то план, но он его не знает. Он приказал
мне чтобы я вам служил, и мой папа тоже мне преказывал перед тем как умер, и
мое сердце это преказывает, потому как наша семья всегда служила королю, а
вы настоящий король. Если у вас есть план, я помагу вам как смогу изо всех
сил даже если мне придется умереть. Когда вы это читаете, я на другой
стороне площади напротив в тени и смотрю на Иглу где вы в заточении. Если у
вас есть план умоляю вас встаньте у окна. Если у вас есть на чем вы можете
напесать, тогда бросте писмо вниз и я постараюсь его забрать сегодня вечером
попозже. Махните два раза, если вы попробуете это зделать.
Ваш друг Бен у изгнанников. Пейна сказал он пришлет его. Я знаю где он
(Бен) будет если Вы скажете найти ево (Вена) я могу это за день. Или может
быть за два если будет снех. Я знаю что бросить вниз записку может быть
опасно, но я чувствую времяни мало. Пейна тоже чувствует. Я буду смотреть и
молиться. Деннис, ваш друг и вечный слуга.
Прошло немало времени, прежде чем Питер смог привести в порядок
лихорадочно мечущиеся мысли. Они крутились вокруг одного и того же вопроса:
что видел Деннис, что так решительно и бесповоротно изменило его мнение? Что
же, во имя всех богов,
это могло быть?
Постепенно он пришел к выводу, что это не имеет значения - Деннис видел
что-то, и этого было достаточно.
Пейна. Деннис пошел к Пейне, и Пейна почувствовал... да, старый лис
почувствовал что-то. "Он думает у вас есть какой-то план, но он ево не
знаит". И впрямь старый лис. Он не забыл просьбу Питера доставить ему
кукольный домик и салфетки. Он не знал точно, что означала эта просьба, но
что-то почуял. Да, причем достаточно точно.
Что же теперь делать Питеру?
Какая-то часть его существа - очень большая часть - хотела продолжать
то, что было запланировано. Он сосредоточил к этому отчаянному шагу всю свою
смелость; теперь ему было бы тяжело допустить, что все это напрасно, и ему
остается только ждать еще. А, кроме того, еще были и сны, побуждавшие его к
этому.
"Вы бы тоже узнали имя черного убийцы, если бы я посмел напесать ево,
но я не смею". Питер, конечно, знал его, и это больше чем что бы то ни было
убедило его, что Деннис действительно столкнулся с чем-то. Питер чувствовал,
что Флэгг скоро отреагирует на этот новый поворот событий - и хотел бежать
раньше, чем это произойдет.
Не будет ли слишком поздно, если подождать еще один день?
Наверное, нет. Наверное.
Муки колебаний разрывали Питера. Бен... Томас... Флэгг... Пейна...
Деннис... все они крутились в его мозгу, как образы из снов. Что же ему
делать?
В конце концов, само появление записки - и ее содержание - убедило его.
Поскольку то, что она попала к нему таким способом, приколотая булавкой к
салфетке в тот самый вечер, когда он намеревался испробовать свою веревку,
сделанную из салфеток... это означало, что ему следует подождать. Но только
одну ночь. Бен не сможет помочь.
Ну а Деннисто сможет? Что он может сделать?
И вдруг, подобно вспышке света, его озарила идея.
До этого Питер сидел на своей кровати, нахмурившись, склонившись над
запиской. Теперь он выпрямился, а в глазах зажегся огонек.
"Если у вас есть на чем вы можете напесать, тогда бросте писмо вниз и я
постараюсь ево забрать сегодня вечером попозже".
Да, конечно, у него есть, на чем написать. Не на самой салфетке, потому
что она может потеряться. И не на записке Денниса, потому что она исписана с
обеих сторон, сверху донизу.
Но на пергаменте Валеры есть место.
Питер вышел в другую комнату. Взглянув на дверь, он убедился, что
смотровое окошко закрыто. До него доносились приглушенные голоса тюремщиков,
сидевших за картами внизу. Подойдя к окну, он махнул рукой два раза, в
надежде на .то, что Деннис действительно где-то там и видит его. Ему
оставалось только надеяться на это.
Питер вернулся в спальню, вытащил незакрепленный камень, некоторое
время шарил в углублении и затем достал медальон и пергамент. Он перевернул
его чистой стороной вверх... но чем он может заменить чернила?
Мгновение спустя он нашел ответ. Конечно, он сделает то же, что и
Валера в свое время.
Повозившись со своим набитым соломой матрасом, после некоторых усилий,
Питер надорвал шов. Среди содержимого матраса он быстро нашел достаточное
количество длинных стебельков, которые могли служить в качестве перьев.
Затем он открыл медальон. Он имел форму сердца, и нижняя часть у него была
острой. Питер на мгновение закрыл глаза и произнес короткую молитву. Затем,
открыв глаза, он провел заостренной частью медальона по запястью. Кровь
сразу же полилась ручьем - не то что от булавочного укола незадолго перед
этим. Обмакнув первую соломинку в свою кровь, он начал писать.
Стоя в холодной темноте на другой стороне площади, Деннис видел силуэт
Питера, появившийся в небольшом окне на вершине Иглы. Он видел, как Питер
поднял руки над головой и дважды скрестил их. Значит, послание будет. Это
удваивало - нет, утраивало риск, но он был рад.
Он настроился на ожидание, чувствуя, как медленно немеют ноги, и он
перестает их чувствовать. Ожидание казалось очень долгим. Глашатай прокричал
десять... потом одиннадцать... наконец, двенадцать часов. Тучи закрыли луну,
но воздух казался необычайно светлым - еще одна примета приближающейся
метели.
Он уже начинав думать, что Питер, должно быть, забыл о нем или изменил
свое решение, когда тот же силуэт опять появился у окна. Деннис выпрямился,
поморщившись от боли в шее, которая была вытянута в течение последних
четырех часов. Ему показалось, что он видел, как что-то высунулось из
окна... а потом силуэт Питера пропал. Мгновение спустя свет в окне погас.
Деннис посмотрел налево и направо, никого не увидел и, собрав всю свою
смелость в кулак, выбежал на площадь. Он отлично знал, что там может быть
кто-нибудь - например, более бдительный, чем вчерашний певец без слуха,
часовой, которого он не заметил, но сделать все равно уже ничего нельзя.
Помнил он и о тех мужчинах и женщинах, которые были обезглавлены неподалеку
отсюда. А что если их призраки все еще находятся поблизости и
подстерегают?..
Но от подобных мыслей не было никакого толку, и он попытался выбросить
их из головы. Более насущную задачу представляли поиски того предмета,
который бросил Питер. Пространство у подножия Иглы представляло собой
однообразное снежное поле.
Чувствуя себя ужасно открытым, Деннис начал шнырять вокруг, как
бестолковая охотничья собака. Он не был уверен в том, что то, что он видел,
блеснуло в воздухе - это продолжалось не более секунды - но выглядел предмет
массивно. Это понятно: Питер не бросил бы лист бумаги, который мог бы
улететь куда угодно. Но что это было и где это искать?
По мере того, как секунды шли за секундами, превращаясь в минуты,
Деннис впадал во все большее отчаяние. Он упал на четвереньки и начал
ползать вокруг, вглядываясь в следы, которые днем подтаяли до размеров
следов дракона, а теперь подмерзли вновь, затвердели и отливали голубым
блеском. И его начала мучить навязчивая идея - что на его плечо опустится
рука, и, обернувшись, он увидит перед собой ухмыляющуюся физиономию
королевского колдуна под темным капюшоном.
"Немного поздновато, чтобы играть в прятки, а, Деннис? - скажет Флэгг,
и, хоть его ухмылка станет еще шире, его глаза будут гореть зловещим,
дьявольским красным светом. "Что ты потерял? Может быть, помочь тебе
поискать?"
"Только не вспоминай его имя! Именем богов, не вспоминай его имя!"
Но остановиться было трудно. Ну где же эта вещь? Ну где же?
Деннис ползал в разные стороны, руки у него онемели точно так же, как и
ноги. То в одну, то в другую сторону. То в одну, то в другую... Ну где же?
Довольно плохо будет, если он не найдет это. Гораздо хуже, если снег не
пойдет до рассвета, и это найдет кто-нибудь другой. Только боги могут знать,
что там написано.
"Стоп, Деннис. Остановись, мальчик".
Это был голос отца, прозвучавший у него в голове слишком отчетливо,
чтобы его можно было с чем-нибудь спутать. Деннис стоял на четвереньках,
почти уткнувшись носом в землю. Сейчас он немного выпрямился.
"Ты же ничего не видишь, мой мальчик. Остановись и закрой глаза на
мгновение. А когда откроешь, оглянись вокруг. Просто оглянись".
Деннис сильно зажмурил глаза, а потом широко их открыл. На этот раз он
смотрел вокруг почти небрежно, прочесывая взглядом всю заснеженную,
затоптанную площадку у подножия Иглы.
Ничего. Совсем ничего...
"Стоп! Там! Вон там!"
Что-то блеснуло.
Деннис увидел изгиб металла, торчавшего из-под снега примерно на дюйм.
Возле этого предмета он увидел округлый отпечаток своего колена - он чуть не
прополз по этому предмету во время отчаянных поисков.
Он попытался вытащить это из снега, но при первой попытке лишь глубже
вдавил. У него слишком онемела рука, чтобы сомкнуть пальцы. Выкапывая из
снега металлический предмет, Деннис обнаружил, что если бы поста вил во
время поисков колено не рядом, а на сам предмет, то лишь втоптал бы его
глубже, даже не ощутив этого - ко лени у него потеряли чувствительность
точно так же, как и все тело. И тогда он вообще не нашел бы ничего. Так бы
эта вещь и осталась бы похороненной в снегу до весенних оттепелей.
Деннис потрогал предмет, с усилием заставил свои пальцы сомкнуться и
вытащил его. Это был медальон - медальон, который вполне мог оказаться
золотым, сделанный в форме сердца. К нему была прикреплена изящная цепочка.
Медальон был закрыт, но между его половинками был зажит свернутый лист
пергамента, очень старого пергамента.
Деннис вытащил записку и повесил медальон себе на шею. С хрустом в
костях он встал на ноги и побежал в тень. В некотором роде этот бег был для
него самой тяжелой частью всего предприятия. Он никогда не ощущал себя
настолько беззащитным и открытым за всю свою жизнь. С каждым его шагом
спасительные тени зданий на другой стороне площади, казалось, отступают в
свою очередь на шаг.
Очутившись в относительной безопасности, он немного постоял в тени,
тяжело дыша и дрожа всем телом. Отдышавшись, он вернулся в замок,
прокравшись по Четвертой аллее и подойдя по Поварскому переулку. У входа в
сам замок был часовой, но к своим обязанностям он относился не более
ревностно, чем его товарищ предыдущей ночью. Деннис подождал, в конце концов
часовой отошел куда-то. Деннис стрелой проскочил внутрь.
Двадцать минут спустя он уже был в безопасности в кладовой с
салфетками. Здесь он развернул послание и посмотрел его.
Одна страница была плотно исписана архаичным почерком. Писавший
использовал чернила странного ржавого цвета, и Деннис здесь ничего не понял.
Перевернув письмо другой стороной, он посмотрел на эту страницу
округлившимися глазами. Он достаточно легко узнал "чернила", использованные
для короткого послания на этой странице.
- Ах, король Питер, - простонал он.
Буквы были грязными и расплывались -"чернила" не успели просохнуть - но
он смог прочитать послание.
"Собирался бежать сегодня ночью. Буду ждать одну ночь. Не могу ждать
больше. За Беном не иди: нет времени. Слишком опасно. У меня есть веревка.
Тонкая. Может порваться. Слишком короткая. Придется прыгать в любом случае.
20 футов. Завтра в полночь. Помоги, если можешь, уйти. Безопасное место.
Могу покалечиться. Воля богов. Я люблю тебя, мой добрый Деннис. Король
Питер".
Деннис перечитал письмо трижды, а потом разразился слезами - слезами
радости. Тот свет, который ощутил Пейна, теперь ярко светил в сердце
Денниса. Это было хорошо, а скоро все будет хорошо.
Его взгляд вновь и вновь возвращался к строке "я люблю тебя, мой добрый
Деннис", написанные кровью короля. Ему не было необходимости добавлять эту
строку, поскольку это ничего не прибавляло к смыслу... и все же он написал.
"Питер, я отдал бы за тебя тысячу жизней", - подумал Деннис. Спрятав
послание под фуфайку, он улегся вместе с медальоном, так и висевшим у него
на шее. На этот раз очень много времени прошло, прежде чем сон одолел его. А
спать до неожиданного пробуждения ему пришлось очень недолго. Дверь в
кладовую открывалась - слабый скрип дверных петель казался Деннису
нечеловеческим криком. Прежде чем его еще не проснувшийся разум успел что-то
понять, он увидел, как над ним склоняется темная тень с горящими глазами.
Снег пошел примерно в три часа утра в тот понедельник - Бен Стаад
увидел первые снежинки, мелькавшие перед его глазами, когда они с Наоми
стояли на опушке королевского заповедника и смотрели в сторону замка. Фриски
села на задние лапы, тяжело дыша. И люди устали, и Фриски устала, но она
рвалась идти вперед - запах становился все свежее.
Она без особого труда довела их от фермы Пейны до пустого дома, где
Деннис провел около четырех дней, питаясь сырой картошкой и предаваясь
кислым мыслям о репе, которая оказалась столь же кислой, как и мысли. В этом
пустынном фермерском доме яркоголубой след, по которому она шла до сих пор,
был везде, и она возбужден но лаяла, перебегая из комнаты в комнату с
опущенным к полу носом, весело помахивая хвостом.
- Смотри, - сказала Наоми. - Наш Деннис что-то здесь сжег. - Она
показывала на камин.
Бен подошел посмотреть, но не увидел ничего, кроме хлопьев пепла,
распавшихся в пыль, когда он потыкал их. Конечно, это были первые варианты
письма Денниса.
- А теперь что? - спросила Наоми. - Отсюда он по шел в замок, это ясно.
Вопрос в том, идем ли мы дальше по следу или заночуем здесь?
Тогда было шесть часов вечера. На улице уже стемнело.
- Я думаю, что надо идти дальше, - медленно сказал Бен. - Ведь это ты
сказала, что нам нужен нос Фриски, а не ее глаза... а что касается меня, то
я перед лицом любого законного короля буду свидетельствовать, что у Фриски
благородный нос.
Фриски, сидевшая двери, гавкнула как бы желая сказать, что знает это.
- Хорошо, - сказала Наоми.
Он посмотрел на нее повнимательней. От лагеря изгнанников они прошли
большой путь, отдохнув совсем немного. Он понимал, что им надо бы
остаться... но осознание неотложности их дела приводило его в почти безумное
состояние.
- Ты можешь идти дальше? - спросил он. - Только не говори, что можешь,
если уже не в состоянии.
Она приложила ладони к своим губам и надменно посмотрела на него.
- Я смогу пройти еще сотню конеров от того места, где ты упадешь
замертво, Бен Стаад.
Бен усмехнулся.
- Пожалуй, ты получишь возможность это доказать, - сказал он. - Но
сначала давай чем-нибудь перекусим.
Они торопливо поели. После еды Наоми присела перед Фриски на корточки и
тихо сказала ей, что она опять должна взять запах. Фриски не надо было
просить дважды. Они втроем покинули дом. На спине Бена был большой мешок, и
Наоми несла мешок, который был лишь немного меньше.
Для Фриски запах Денниса был голубой меткой в ночи, яркой настолько,
насколько может быть яркой электрическая нить под напряжением. Она сразу же
пошла по следу, и когда ДЕВУШКА позвала ее назад, она была сбита с толку.
Потом она все поняла: если бы Фриски была человеком, то она хлопнула бы себя
по лбу и сокрушенно вздохнула бы. В своем нетерпении она начала вынюхивать
обратный след Денниса. К
полуночи она привела бы их обратно к дому Пейны.
- Ничего, Фриски, - сказала Наоми. - Не торопись.
- Да, конечно, - сказал Бен. - Возьми неделю, Фриски. Возьми месяц,
если хочешь.
Наоми кисло посмотрела на Бена. Тот замолчал - возможно, вполне
благоразумно. Они наблюдали, как Фриски водит носом сначала по дворику
фермы, а затем лайка побежала через дорогу.
- Потеряла, что ли? - спросил Бен.
- Нет, возьмет опять через одну-две минуты. - "Думаю" Наоми не
произнесла вслух. - Просто она нашла клубок запахов на дороге, и ей надо с
ними разобраться.
- Смотри! - с сомнением в голосе сказал Бен, ушла в поле, туда. Но
этого же не может быть?
- Не знаю. Он пошел бы в замок по дороге?
Бен Стаад хлопнул себя по лбу.
- Нет, конечно нет. Я болван.
Наоми добродушно улыбнулась, ничего не сказав.
В поле Фриски приостановилась. Она повернулась к ДЕВУШКЕ и ВЫСОКОМУ
ПАРНЮ и нетерпеливо гавкнула, призывая их следовать за ней. Андуанские лайки
были прирученными потомками больших белых волков, которые в прежние времена
были грозой жителей Северного графства, но, прирученные или нет, они были
прежде всего охотниками и следопытами. Фриски опять выделила эту яркоголубую
ниточку запаха, и теперь ей не терпелось пуститься в путь.
- Пошли, - сказал Бен. - Остается лишь надеяться, что она нашла именно
тот запах.
- Ну .конечно же нашла! Смотри!
Она показала, и Бен смог различить удлиненные, неглубокие следы на
снегу. Даже в темноте Бен и Наоми определили эти следы правильно - следы от
снегоступов.
Фриски еще раз гавкнула.
- Пойдем быстрее, - сказал Бен.
К полуночи, когда они уже приближались к королевско му заповеднику,
Наоми уже начинала сожалеть о своем высокомерном замечании, когда она
сказала, что сможет пройти сотню конеров с того места, где Бен свалится
замертво. Она начинала чувствовать, что скоро это случится с ней самой.
Деннис проделал тот же путь за короткое время, но Деннис ведь выходил
после четырехдневного отдыха, у него были снегоступы, и шел он не за
собакой, которая иногда теряла след, и ей приходилось искать его вновь. Ноги
у Наоми горели и были ватными. Ее легкие были охвачены огнем. В левом боку у
нее кололо. Она проглотила несколько горстей снега, но не смогла утолить
сильной жажды.
Фриски, бежавшая без поклажи, могла легко передвигаться по снежному
насту и не чувствовала ни малейшей усталости. Наоми была еще в состоянии
проходить по насту короткие расстояния, но потом она набрела на подтаявший
участок и провалилась через наст в мягкий снег до колен... потом несколько
раз - по бедра. Один раз она провалилась по пояс и барахталась в бессильной
ярости, пока к ней не подобрался Бен и не вытащил ее.
- Хочу... санки, - задыхаясь, проговорила она.
- ...желания... запряжены... в повозку нищего, - так же задыхаясь,
отшутился он, улыбнувшись, несмотря на свою собственную измотанность.
- Смешно, - судорожно выдохнула она. Тебе бы быть королевским шутом,
Бен Стаад.
- Здесь королевский заповедник. Меньше легче.
Он наклонился, упершись руками в колени, и судорожно глотнул воздух,
чтобы восстановить дыхание. Наоми вдруг почувствовала, насколько она была
эгоистичной и недостаточно доброй, думая только о своем самочувствии, в то
время как Бен должен бы быть гораздо ближе к полному истощению - он был
гораздо тяжелее ее, да и мешок у него был тяжелый. Он проваливался под наст
почти на каждом шагу, прыгая через длинные поля, как человек бежит по
глубокой воде, и несмотря на это, он еще ни разу не пожаловался и не
замедлил движение.
- Бен, ты в порядке?
- Нет, - прохрипел он и усмехнулся. - Но я дойду, милая крошка.
- Я не крошка! - сердито сказала она.
- Но зато милая, - сказал он. Приложив большой палец к кончику носа, он
помахал перед ней пальцами.
- Ах, ты... Ну я задам тебе за это... Ха-ха. снега...
- Позже, - выдохнул он. - Побежали к лесу. Вперед.
И они побежали, а впереди них по следу шла Фриски, и он обогнал ее, и
это взбесило ее больше, чем обычно... но одновременно она восхищалась им.
Теперь они стояли, глядя через семьдесят конеров открытого пространства
от опушки леса, где король Роланд однажды убил дракона, до стен замка, где
он был убит сам. Еще несколько снежинок, крутясь, спустились с неба... и еще
несколько... и
вдруг, как по волшебству, воздух наполнился снегом.
Несмотря на всю свою усталость, Бен переживал мгновение умиротворения и
радости. Он смотрел на Наоми и улыбался. Она попыталась нахмуриться, но ей
это не шло, и она тоже улыбнулась. Потом она высунула язык и попыталась
поймать снежинку. Бен тихо засмеялся.
- Как он туда пробрался, если, конечно, ему удалось? - спросила Наоми.
- Не знаю, - ответил Бен. Он вырос на ферме и не имел представления о
канализационной системе замка. - Может быть, наша чудо-собака сможет
показать, как он это сделал.
- Ты действительно думаешь, что он прошел, Бен?
- Ну конечно, - сказал Бен. - А ты, Фриски, что думаешь?
Услышав свое имя, Фриски вскочила на ноги, пробежала по следу несколько
футов и оглянулась на них.
Наоми посмотрела на Вена. Тот покачал головой.
- Еще немного, - сказал он.
Наоми ласково позвала Фриски, и та, поскуливая, вернулась.
- Если бы она могла говорить, она бы сказала тебе, что боится потерять
след. Снег его закроет.
- Мы подождем недолго. У Денниса были снегоступы, но у нас будет
кое-что, чего не было у него, Наоми.
- Что. же это?
- Прикрытие.
Несмотря на растущую нервозность Фриски, желавшую выйти на след, Бен
заставил их подождать еще минут пятнадцать. К тому времени воздух
превратился в шевелящуюся белую тучу. Снег покрыл каштановые волосы Наоми и
его светлую шевелюру; Фриски же была одета в горностаевую накидку. Они уже
не видели перед собой стен замка.
- Отлично, - тихо сказал Бен. - Пошли.
Вслед за Фриски они пересекли открытое пространство. Большая лайка
двигалась теперь медленно, все время уткнувшись носом в снег, постоянно
отфыркивая его маленькими холодными клубами. Яркоголубая дорожка запаха
становилась все более тусклой, покрываясь белым, ничем, не пахнущим
веществом с неба.
- Возможно, мы ждали слишком долго, - тихо сказала Наоми рядом с Беном.
Он ничего не ответил. Он сам это понимал, и осознание этого грызло его
сердце, как крыса.
В снежной белизне вдруг обрисовалась темная масса - стена замка. Наоми
слегка подалась вперед. Бен схватил ее за руку.
- Ров, - сказал он. - Не забывай. Он где-то здесь. Еще свалишься с
берега на лед и сломаешь себе ше...
Не успел он договорить, как в глазах Наоми блеснул тревожный огонек.
Она вырвала у него руку.
- Фриски! - шепотом позвала она. - Фриски! Опасность! Остановись! - бна
стрелой бросилась за собакой.
"Совершенно сумасбродная девчонка", - подумал Бен с оттенком некоторого
восхищения. Затем он стрелой бросился за ней.
Наоми напрасно волновалась. Фриски остановилась у края рва. Она
зарылась носом в снег и радостно виляла хвостом. Она только что схватила
что-то зубами и теперь тянула этот предмет из-под рыхлого снега. Она
повернулась к Наоми, как бы говоря взглядом: "Я хорошая собачка теперь? Как
ты думаешь?"
Наоми рассмеялась и обняла собаку.
Бен посмотрел в сторону стены замка.
- Тихо! - прошептал он. - Если тебя услышит охра на, то мы уж наверняка
попадем в каменоломню! Ты думаешь, мы где находимся? В твоем садике?
- Подумаешь! Да если и услышат что-нибудь, то поду мают, что это
снежные эльфы и побегут к своим мамочкам. - Но это она сказала тоже шепотом.
Потом она зарылась лицом в мех Фриски и опять сказала ей, какая она хорошая
собачка.
Бен почесал у Фриски за ухом. Благодаря снегу у них не было того
ужасного чувства открытости и беззащитности, которое было у Денниса, когда
он, сидя на этом самом месте, снимал снегоступы, которые только что нашла
Фриски.
- Божественный нос, точно, - сказал Бен. - Но что было после того, как
он снял снегоступы, а, Фриски? Может, он отрастил крылья и перелетел через
Западный редут? Куда он пошел отсюда?
Как бы отвечая на его вопрос, Фриски вырвалась от них обоих и,
барахтаясь и скользя, сбежала по крутому склону на лед рва.
- Фриски! - позвала Наоми негромко, но тревожно.
Фриски стояла на льду и смотрела на них. Она слегка повиливала хвостом,
а ее глаза умоляли их подойти к ней. Она не лаяла; каким-то образом она
почувствовала, что этого не надо делать, хоть Наоми и не предупреждала ее о
необходимости хранить тишину. Но она лаяла мысленно. Запах все еще был
здесь, и она хотела пойти по нему,
прежде чем он полностью исчезнет, что случится через несколько минут.
Наоми вопросительно взглянула на Вена.
- Да, - сказал он. - Конечно. Надо идти. Пошли, но держи ее у ноги, не
отпускай ее вперед. Здесь есть опасность. Я чувствую.
Он протянул ей руку. Наоми сжала ее, и они вместе съехали в ров.
Фриски медленно вела их через лед к стене замка. Теперь она буквально
выкапывала запах, бороздя носом снег. Он начинал перебиваться тяжелой,
неприятной вонью грязной теплой воды, помоев, нечистот.
Деннис знал, что лед будет опасно разрыхляться по мере его приближения
к сточной трубе. Даже если бы он этого и не знал, он смог бы разглядеть
примерно три фута открытой воды у стены.
Вену, Наоми и Фриски было сложнее. Они просто предположили, что если
лед имеет достаточную толщину у внешнего края рва, то он должен быть таким
же вплоть до другого края. А увидеть в густом снегопаде они могли немногое.
Из всех троих самые слабые глаза были у Фриски, а она шла вперед. У нее
был достаточно острый слух, и она слышала, как постанывает лед под
свежевыпавшим снегом... но запах занимал слишком большую часть ее существа,
чтобы обращать внимание на слабое поскрипывание... пока лед не раздался под
ней и она со всплеском не провалилась в ров.
- Фриски! Фр...
Бей закрыл ей рот рукой. Она пыталась вырваться от него. Но теперь Бен
видел опасность и держал ее крепко.
Наоми не стоило волноваться. Все собаки, конечно, умеют плавать, и
Фриски в своей толстой, жирной одежде в воде была в большей безопасности,
чем любой из людей. Она дошлепала почти до стены замка среди кусков рыхлого
льда и напоминающих взбитые сливки комьев снега, которые быстро превращались
в темные сгустки грязи и исчезали. Подняв голову, она принюхалась,
разыскивая запах... и, обнаружив, куда он уходит, она повернула обратно и
пошлепала к Бену и Наоми. Обнаружив край льда, она попыталась встать на него
передними лапами, но он подломился, и она сделала еще одну попытку. Наоми
вскрикнула.
- Тихо, Наоми, или к утру мы из-за тебя попадем в подземелье, - сказал
Бен. - Держи меня за лодыжки. - Он подождал, пока она подойдет, и растянулся
на животе. Наоми согнулась за его спиной и ухватилась за его башмаки.
Спустившись на лед, Бен услышал, как он поскрипывает и постанывает. "На
месте Фриски мог бы оказаться кто-то из нас, - подумал он, - и это была бы
действительно беда".
Он немного раздвинул ноги, чтобы более равномерно распределить свой
вес, и ухватил Фриски за передние лапы прямо под широкой, ильной грудью.
- Сейчас выберешься, девочка, - пробурчал Бен. - Надеюсь. - Потом он
начал тянуть.
Поначалу Бен думал, что лед просто разойдется под тяжестью Фриски,
когда он будет тащить ее к себе, а затем сначала он, а потом Наоми последует
за Фриски в ров. Переходя через этот ров по дороге в замок, когда он летним
днем шел поиграть со своим другом Питером, глядя на отражение голубого неба
и белых облаков в его воде, Бен всегда думал, что он красив, как на картине.
Он никогда и предположить не мог, что может умереть в нем однажды темной
ночью во время метели. И пахло от него очень неприятно.
- Тащи меня назад! - прорычал он. Твоя проклятая собака весит не меньше
тонны!
- Не говори гадостей про мою собаку, Бен Стаад!
От напряжения Бен закрыл глаза, а его губы разошлись над стиснутым
зубами.
- Тысяча извинений. Но если ты не начнешь тащить меня, то мне кажется,
я приму ванну.
Каким-то образом ей удалось это сделать, хоть Бен вместе с Фриски
весили, должно быть, раза в три больше нее. Распростертое, вывернутое тело
Вена пропахало борозду в свежевыпавшем снегу; между его ног выросла снежная
пирамида, подобно той, которая вырастает в углу, образованном сторонами
деревянного плуга.
Наконец - Бену и Наоми показалось, что "наконец", хотя все произошло в
считанные секунды - грудь Фриски перестала ломать лед, и она вползла на
него. Мгновение спустя ее задние лапы заскребли в поисках опоры. Потом она
встала на ноги и энергично отряхнулась. В лицо Бену полетели брызги грязной
воды из рва.
- фу! - утираясь, скривился он. - Большое тебе спасибо, Фриски!
Но Фриски не обратила на него никакого внимания. Она опять смотрела в
сторону замковой стены. Хотя лед и примерзал к ее меху грязными сосульками,
ее интересовал только запах. Она ощущала его отчетливо над собой, но
невысоко. Там было темно. Никакого белого, холодного, ничего не пахнущего
порошка там не было.
Бен поднимался на ноги, стряхивая с себя снег.
- Извини, что я так орала, - прошептала Наоми. - Если бы на месте
Фриски была любая другая собака... как ты думаешь, меня услышали?
- Если бы услышали, то нас бы окликнули, - прошептал Бен в ответ. - О,
боги,
еще чуть-чуть. - Теперь они видели открытую воду прямо перед древней
каменной стеной внешнего редута замка Дилэйн, потому что искали ее.
- Что нам делать?
- Мы не можем идти дальше, - прошептал Бен, - это ясно. Но онто что
сделал, Наоми? Куда он отсюда подевался? Может, полетел?
- Если мы...
Но Наоми так и не закончила свою мысль, потому что как раз в этот
момент Фриски взяла дело в свои лапы. Все ее предки были знаменитыми
охотниками, и это было у нее в крови. Она была привязана к этому волнующему,
соблазнительному, яркоголубому цвету и решила, что не может оставить его.
Поэтому она вжала задние лапы в лед, напрягла натренированные в упряжке
мускулы и прыгнула в темноту. Ее глаза, как я уже сказал, были наименее
чувствительной частью ее органов, и ее прыжок действительно был слепым; она
не могла видеть темного отверстия сливной трубы со льда.
Но она видела его с воды, а если бы даже и не видела, у нее был еще и
нос, и она знала, что вход там.
"Это Флэгг, - мелькнуло в еще не проснувшемся мозгу Денниса, когда
темный силуэт с горящими глазами склонился над ним. - Это Флэгг, он нашел
меня, и сейчас разорвет мне горло своими зубами..."
Он попытался вскрикнуть, но из его горла не раздалось ни звука.
Пасть пришельца открылась; Деннис увидел огромные белые зубы... а потом
большой теплый язык начал лизать его лицо.
- Уф! - произнес Деннис, пытаясь оттолкнуть от себя это существо. На
его плечи легли лапы, и он, как уложенный на лопатки борец, свалился спиной
на свое ложе из салфеток. Шлепшлеп. Плюхплюх. - Уф! - опять произнес Деннис,
и темный лохматый силуэт басо вито, дружелюбно гавкнул, как бы говоря: "Я
знаю, я тоже рада тебя видеть".
- Фриски! - окликнул тихий голос из темноты. - Успокойся, Фриски! Ни
звука!
Темный силуэт оказался вовсе не Флэггом; это была необычайно большая
собака
- собака, больше похожая на волка, подумал Дэнщ с. Когда прозвучал
голос девушки, собака отодвинулась и села. Она радостно смотрела на Денниса;
ее хвост глухо постукивал по постели Денниса из салфеток.
Еще две тени в темноте, одна выше, чем другая. То, что это не Флэгг,
было ясно. Тогда стражники. Деннис схватился за кинжал. Если боги будут
благосклонны, он сможет управиться с обоими. Если нет, то тогда он
постарается достойно умереть на службе короля.
Две фигуры остановились неподалеку от него.
- Подходите, - сказал Деннис и поднял свой кинжал (на самом деле это
был всего лишь довольно ржавый и совсем тупой карманный нож) отважным
жестом. - Сна чала вы оба, а потом ваша проклятая собака!
- Деннис? - голос звучал странно знакомо. - Деннис, неужели мы
действительно тебя нашли?
Деннис начал опускать свой кинжал, но тут же вновь поднял его. Это,
должно быть, уловка. Должно быть. Но голос так напоминал...
- Бен?-прошептал он. - Это Бен Стаад?
- Бен, - подтвердила фигура повыше, и сердце Денниса наполнилось
радостью. Фигура стала подходить поближе. Деннис, встревожившись, опять
поднял кинжал.
- Стой! У тебя есть огонь?
- Да, кремень и кресало.
- Высеки.
- Ладно.
Мгновение спустя большая желтая вспышка, явно небезопасная в этом
помещении, наполненном сухими хлопчатобумажными салфетками, озарила темноту.
- Подходи, Бен, - сказал Деннис, возвращая жалкий заменитель кинжала
обратно в ножны. Он поднялся на ноги, дрожа от радости и облегчения. Бен был
здесь. Каким чудом он здесь оказался, Деннис не знал - знал только, что это
каким-то образом произошло. Ноги у него запутались в салфетках, и он
пошатнулся, но не упал, потому что его подхватили руки Вена в крепком
объятии. Бен здесь, и все будет хорошо, подумал Деннис, и больше он ничего
не мог поделать, чтобы не разразиться совсем не мужскими слезами.
Затем последовал продолжительный обмен рассказами - думаю, вы уже
знаете большую их часть, а то, чего вы не знаете, нельзя рассказать быстро.
Прыжок Фриски попал в десятку. Она влетела прямо в трубу и затем
оглянулась, чтобы посмотреть, последуют ли за ней Наоми и Бен.
Если бы они этого не сделали, Фриски, возможно, спрыгнула бы обратно на
лед
- для нее это было бы большим разочарованием, но она не покинула бы
свою хозяйку даже ради самого волнующего запаха на свете. Фриски это знала;
Наоми же была не так уверена. Она даже не рискнула позвать Фриски обратно,
боясь, что какой-нибудь
часовой услышит. Она не оставит Фриски, а если Бен попытается ее
остановить, она уложит его прямым правым.
Ей не о чем было волноваться. В тот же момент, когда Бен обнаружил
трубу, он понял, куда подевался Деннис.
- Благородный нос у Фриски, - опять сказал он и обратился к Наоми. - У
тебя получится?
- Если отойду подальше и разбегусь, то получится.
- Не промахнись там, где лед рыхлый, а то окунешься. А одежда у тебя
тяжелая и затянет тебя под лед, пикнуть не успеешь.
- Не промахнусь.
- Давай я пойду первым, - сказал Бен. - Если придется, может, я тебя
поймаю.
Он отошел на несколько шагов и прыгнул так сильно, что чуть не снес
себе голову о верхний край трубы. Фриски гавкнула, выражая волнение.
- Заткнись, собака! - сказал Бен.
Наоми отодвинулась к краю рва, немного постояла (снег сейчас шел так
густо, что Бен ее не видел) и рванулась вперед. Бен затаил дыхание, надеясь,
что она не промахнется и оттолкнется от крепкого льда. Если она сделает
лишний шаг, прежде чем прыгнуть, ее не поймают даже самые длинные руки в
мире.
Но она рассчитала точно. Вену не пришлось ее ловить; единственное, что
ему пришлось сделать, это убраться с ее пути, когда она влетела в трубу. Она
даже не стукнулась головой, как это сделал Бен.
- Самое худшее во всем этом - запах, - сказала Наоми, когда они
рассказали свою историю пораженному Деннису. - Как ты только это выдержал?
- Просто я все время напоминал ему, что со мной случится, если меня
поймают, - ответил Деннис. - Каждый раз, как только я делал это, запах
начинал казаться немного терпимее.
Бен рассмеялся и кивнул, и Деннис посмотрел на него сияющими глазами.
Потом он перевел взгляд на Наоми.
- Впрочем, вонь была действительно ужасная, - согласился он. - я помню,
когда я был маленьким, вонь была сильная, но не настолько. Может быть,
ребенок просто еще не знает, насколько запах плохой. Или что-то в этом роде.
- Наверное, так и есть, - сказала Наоми.
Фриски лежала на кипе королевских салфеток, уткнувшись носом в передние
лапы, переводя глаза с одного на другого, когда они говорили. Она очень
немного понимала, о чем шла речь, но если бы понимала и умела говорить, то
она сказала бы Деннису, что его восприятие того, что такое по-настоящему
плохой запах, не изменилось с детства. То, что они ощущали, было, конечно,
последними выдыхающимися остатками "песка дракона". Для Фриски этот запах
был гораздо сильнее, чем для ДЕВУШКИ и ВЫСОКОГО ПАРНЯ. Запах Денниса все еще
оставался там, в основном в виде брызги капель на закругленных стенках (это
были те места, которых Деннис касался руками; нижняя же часть труб была
покрыта грязной теплой водой, смывшей все запахи). Это был все тот же
яркоголубой цвет с электрическим оттенком. Другой же запах имел мрачный
кожистозеленый цвет - Фриски его боялась. Она знала, что некоторые запахи
способны убивать, и знала, что не так давно это был как раз именно такой
запах. Но теперь он терял свою силу, и в любом случае запах Денниса уводил в
сторону от того места, где он был в самой большой концентрации. Незадолго до
того, как они добрались до решетки, через которую Деннис вышел из
канализации, она начала вообще терять зеленый запах - и Фриски никогда в
жизни не была так довольна тем, что теряет запах.
- Вы никого не встретили? Совсем никого? - взволнованно спросил Деннис.
- Никого, - ответил Бен. - Я прошел немного вперед, чтобы быть начеку.
Несколько раз я видел стражников, но у нас всегда было достаточно времени,
чтобы куда-то спрятаться, пока нас не увидели. По правде говоря, я думаю,
что мы могли бы пройти прямо сюда и миновать двадцать стражников, и нас
окликнули бы не больше двух-трех раз. Большинство из них были пьяными.
Наоми кивнула.
- Часовые, - сказала она. - Пьяные. И пьяные не на заставе на северных
границах какого-нибудь маленького вшивого баронства, о котором никто никогда
не слышал, а пьяные в замке. Прямо в замке!
Деннис, вспомнив сморкавшегося певца без слуха, мрачно кивнул.
- Думаю, что нам надо порадоваться. Если бы часовые несли бы сейчас
службу так же, как во времена Роланда, то мы бы уже были в Игле вместе с
Питером. Но я почему-то не могу радоваться.
- Я тебе вот что скажу, - негромко сказал Бен, - на месте Томаса я бы
трясся в своих башмаках, каждый раз глядя на север, если то, что мы видели
сегодня ночью, - это все, что у него есть.
При этих словах лицо Наоми омрачилось.
- Молю богов, чтобы до этого не дошло, - сказала она.
Бен кивнул. Деннис Протянул руку и погладил голову Фриски.
- Ведь ты прошла за мной всю дорогу от дома Пейны? Какая же ты все-таки
умная псина!
Фриски радостно застучала хвостом.
Наоми сказала:
- Я бы послушала историю о короле, расхаживающем во сне, Деннис, если
ты расскажешь еще раз.
Итак, Деннис рассказал свою историю, в основном так же, как рассказывал
Пейне и как я рассказывал вам, и они слушали зачарованно, как дети слушают
сказку про говорящего волка в бабушкином чепчике.
Когда он закончил, было семь часов утра. За стенами замка над Дилэйном
появился тусклый свет - тот сгущенный свет пурги был не более ярок в семь
часов, чем потом, в полдень, так как в Дилэйне мела самая большая метель той
зимы - а может быть, это была самая большая метель всех времен. Ветер
завывал над крышами замка, напоминая племя духов. Даже здесь, внизу, беглецы
слышали этот вой. Фриски подняла голову и неспокойно поскуливала.
- Что теперь будем делать? - спросил Деннис.
Бен, который читал и перечитывал короткую записку Питера, сказал:
- До вечера ничего. Сейчас замок просыпается, и у нас нет никакой
возможности выйти отсюда незамеченными. Мы поспим, восстановим силы. А
вечером, перед полуночью...
Бен говорил кратко. Наоми улыбнулась; у Денниса глаза загорелись от
волнения.
- Да! - сказал Деннис. - Клянусь богами! Ты просто гений, Бен!
- Ну, этого бы я не сказала, - вмешалась Наоми, но рот у нее расплылся
до ушей. Она потянулась, обхватила Вена руками и звучно его поцеловала.
Бен побагровел (вид у него был такой, будто у него вот-вот "мозги
лопнут", как говаривали в Дилэйне в те достопамятные времена) - но, впрочем,
должен вам сказать, вид у него был одновременно и довольный.
- А Фриски нам поможет? - спросил Бен, отдышавшись.
При звуке своего имени Фриски опять подняла голову.
- Конечно, поможет. Но нам понадобится...
Они обсуждали этот новый план еще некоторое время, а потом Бен зевнул
так широко, что казалось, будто у него исчезла нижняя часть лица. Наоми тоже
выглядела усталой. К этому времени, как вы помните, они не спали уже
двадцать четыре часа и проделали немалый путь.
- Все, хватит, - сказал Бен. - Пора спать.
- Ура! - сказала Наоми, начиная раскладывать салфетки в виде постели
возле Фриски. - У меня ноги будто... большой Вена и по Деннис деликатно
кашлянул.
- Что еще? - спросил Бен.
Деннис смотрел на их мешки меньше Наоми.
- Я не надеюсь, что у вас есть... но, может быть, все-таки...
что-нибудь из еды. а?
Наоми нетерпеливо сказала:
- Конечно, есть! Ты что думаешь... - Потом она вспомнила, что Деннис
ушел из дома Пейны шесть дней тому назад и с тех пор прятался и скрывался.
Вид у него был бледный и изголодавшийся, а лицо похудевшее с выступающими
скулами. - Ах, Деннис, извини, мы просто идиоты! Когда ты ел в последний
раз?
Деннис немного подумал.
- Точно не помню, - признался он. - Но в последний раз за столом я
обедал неделю назад.
- Почему же ты сразу не сказал, болван ты несчастный! - воскликнул Бен.
- Наверное, потому, что очень разволновался, когда вас увидел, -
ответил Деннис, улыбнувшись. Увидев, как они открыли свои мешки и начали
рыться в остатках своих припасов, он почувствовал, как у него громко
заурчало в животе. Его рот наполнился слюной. Потом вдруг его поразила одна
мысль.
- У вас ведь нет репы?
Наоми озадаченно посмотрела на него.
- Репы? У меня нет. А у тебя, Бен?
- Нет.
Лицо Денниса озарилось кроткой и в высшей степени счастливой улыбкой.
- Слава Богу, - сказал он.
Это была действительно ужасная пурга, и ее вспоминают в Дилэйне до
нынешних дней. Пять футов свежевыпавшего снега легло на землю к тому
времени, когда ватная, воющая темень легла на плавную башню замка. Пять
футов снега за один день - это страшно много, но ветер наносил сугробы,
которые были гораздо, гораздо больше. К тому моменту, когда стемнело, ветер
был уже не штормовой; это был ураган. Вдоль
стен замковых строений снега нанесло футов на двадцать пять, и снег
закрывал окна не только первого или второго этажей, но даже и окна на
третьих этажах.
Вы могли бы подумать, что это неплохо для осуществления плана побега
Питера, и так бы оно и было, если бы Игла не стояла одиноко посреди площади.
Но она именно так и стояла, и здесь ветер достигал наибольшей силы. Даже
сильный мужчина не смог бы выстоять на этом ветру: он бы так и покатился
кубарем, пока не врезался бы в первую же каменную стену на дальнем краю
площади. А еще ветер был как гигантский веник. По мере того, как падал снег,
ветер выдувал его с площади. К сумеркам у стен замка намело гигантские
сугробы, и большинство переулков к западу от грозной башни были засыпаны, но
сама площадь оставалась совершенно чистой. Здесь не было ничего, кроме
промерзших булыжников, ожидавших, когда на них захрустят косточки. Питера,
если веревка оборвется.
А теперь я должен вам сказать, что веревка Питера была обречена
оборваться. Когда он ее проверял, она выдерживала его вес... но был еще один
фактор, относившийся к тому таинственному "пределу напряжения", и Питер о
нем ничего не знал. И Юзеф тоже об этом не знал. Хотя погонщики быков это
знали, и если бы Питер у них спросил, они поведали бы ему одну старую
истину, известную морякам, лесорубам, швеям и всем остальным, кто только
имеет дело с нитками или веревками: чем длиннее веревка, тем скорее она
рвется.
Короткая пробная веревка выдержала Питера.
Веревка, которой он собирался доверить свою жизнь - очень тонкая
веревка - имела в длину почти двести шестьдесят пять футов.
Она была обречена оборваться, как я уже сказал, и камни у подножия
ожидали, когда он упадет на них, чтобы переломать его кости и лишить его
жизни.
В тот долгий день, когда свирепствовала буря, было много катастроф и
несчастий, равно как и множество героических поступков, некоторые из которых
увенчались успехом, в то время как другие были обречены на неудачу.
Некоторые фермерские дома во внутренних графствах были снесены ураганом,
подобно домам ленивых поросят, разрушенных голодным дыханием волка из старой
сказки про трех поросят. Некоторым из тех, кто вследствие этого остался
бездомным, удалось пробиться, связавшись веревками, через белые пустыни к
замку; другие же, сойдя с главной дороги Дилайна, потерялись в белой мгле, и
их замерзшие, обглоданные волками тела были найдены только весной.
Но около семи часов в тот вечер снег в конце концов стал реже, ветер
начал стихать. Волнениям пришел конец, и все обитатели замка рано улеглись
спать. Больше делать было нечего. Камины были потушены, дети укрыты
одеялами, выпиты последние чашки чая с травами, молитвы были произнесены.
Один за другим погасли огни. Глашатай кричал самым громким голосом,
каким только мог, но и в восемь, и в девять его голос был заглушен ветром, и
лишь в десять часов его опять можно было услышать, но к этому времени
большинство людей уже спало.
Томас тоже спал, но его сон был беспокойным. Рядом с ним не было
Денниса, чтобы остаться с ним и помочь ему скоротать эту ночь. Деннис все
еще болел и оставался дома. Томас несколько раз подумывал о том, чтобы
послать пажа справиться о нем (или даже самому сходить: он был очень
привязан к Деннису), но всякий раз что-то ему мешало - то бумаги на
подпись... то заслушать петиции... и, конечно, бутылочки с вином, которое
надо было выпить. Томас надеялся, что придет Флэгг и даст ему снотворного
порошка... но с того самого бесславного похода на север колдун стал каким-то
странным и отчужденным.
Это выглядело так, будто Флэгг знал, что что-то не так, но не мог
определенно сказать, что именно. Томас надеялся, что Флэгг появится, но
послать за ним не решался.
Как всегда, вой ветра напоминал Томасу о той самой ночи, когда умер его
отец, и он боялся, что ему будет очень тяжело заснуть... и что когда он
заснет, начнутся ужасные кошмары, сны, в которых отец будет кричать,
говорить и в конце концов исчезнет в языках пламени. Поэтому Томас поступил
так, как он уже привык: он провел день не выпуская из рук бокала с вином, и
если бы я сказал вам, сколько бутылок вина опустошил этот еще мальчик до
того, как отправился в десять часов вечера спать, вы, наверное, мне не
поверили бы - поэтому я и не скажу. Но много.
Томас печально лежал на своей кушетке, сожалея о том, что Денниса нет
на его обычном месте на печке, и думал: "Голова раскалывается, и живот
болит... Интересно, компенсирует ли все это королевское звание?" Возможно, и
вам это интересно, но прежде чем Томас успел еще порассуждать на эту тему,
он забылся тяжелым сном.
Он спал почти час... потом он поднялся и пошел. Он вышел из двери и
пошел по залам, похожий на призрак в своей белой ночной рубашке. В эту ночь
одна припозднившаяся горничная, нагруженная простынями, видела его, и он
настолько напоминал старого короля Роланда, что девушка бросила свои
простыни и убежала с
дикими воплями.
Пребывавший в загадочном сне рассудок Томаса слышал эти вопли, но
принял их за голос отца.
Он продолжал идти, свернув в редко посещаемый коридор. Немного
помедлив, он нажал секретный камень. Войдя в потайной ход, он закрыл за
собою дверь и прошел до конца коридора. Раздвинув панели, находившиеся
позади стеклянных глаз Нинера, хоть и будучи во сне, он приник лицом к
отверстиям, как бы глядя в кабинет своего покойного отца. И здесь мы оставим
на некоторое время несчастного мальчика, окруженного облаком винных паров,
из спящих глаз которого по щекам скатывались слезы раскаяния.
Иногда он бывал жестоким мальчиком, всегда печальным мальчиком, этот
ненастоящий король, и почти всегда он был слабым мальчиком... но даже теперь
должен вам сказать, что не верю, что он хоть Когда-нибудь был по-настоящему
плохим мальчиком. Если вы ненавидите его за то, что он делал -и за то, что
он позволял делать - я вас пойму; но, если вы при этом не испытываете к нему
ни капли жалости, я буду удивлен.
В четверть двенадцатого той знаменательной ночи буря издала свой
последний вздох. Холодный порыв ветра ужасающей силы пронесся по замку. Его
скорость значительно превышала сто миль в час. Он разорвал редеющие тучи
подобно взмаху гигантской руки. Пробился холодный, водянистый лунный свет.
На Третьей Восточной аллее стояла приземистая каменная башня,
именовавшаяся храмом Великих Богов; она стояла здесь с незапамятных времен.
Многие молились в ней, но сейчас она была пуста. Это было тоже неплохо.
Башня была не слишком высокой - ее нельзя было даже сравнить с Иглой - но
тем не менее она возвышалась над соседствовавшими с ней домами по и весь
день подвергалась экзекуции несокрушимой силой бури. Последний порыв
оказался слишком сильным для нее. Верхние тридцать футов - сплошной камень -
просто слетели, как шляпа слетает с пугала во время сильного ветра. Часть
обломков упала на улицу, часть - врезалась в близлежащие дома. Раздался
ужасный грохот.
Большинство обитателей замка, утомленные волнениями, вызванными бурей,
не заметили падения храма Великих Богов (хотя поутру они немало дивились
покрытым снегом обломкам). Большинство из них что-то пробормотали во сне,
перевернулись на другой бок и продолжали спать.
Некоторые из часовых - те, кто не настолько был пьян, чтобы ни на что
не обращать внимания - услышали, конечно, этот грохот и побежали посмотреть,
что случилось. Для остальных, кроме этих немногих, падение башни прошло в
основном незамеченным... но был и еще кое-кто, слышавший это, и к настоящему
моменту вы их всех знаете.
Бен, Деннис и Наоми, готовившиеся к попытке спасения своего законного
короля, услышали этот звук из кладовой с салфетками и переглянулись между
собой расширившимися глазами.
- Не обращайте внимания, - сказал Бен мгновение спустя. - Не знаю, что
это, но неважно. Давайте продолжим.
Безон и младшие надсмотрщики, будучи пьяными, не слышали звука падения
храма Великих Богов, но Питер слышал. Он сидел на полу своей спальни,
тщательно пропуская между пальцами свою плетеную веревку, и тщательнейшим
образом высматривал слабые места. Он поднял голову, когда до него донесся
приглушенный снегом грохот падающих камней, и быстро подбежал к окну. Он
ничего не увидел; что бы ни упало, произошло это вдалеке от Иглы.
Поразмыслив некоторое время, он вернулся к своей веревке. Приближалась
полночь, и он пришел в значительной степени к тому же заключению, что и его
друг Бен. Это не имело значения. Жребий брошен. Теперь он должен идти
вперед.
Глубоко во мраке потайного хода Томас услышал громовые раскаты от
падения башни и проснулся. Он услышал приглушенный лай собак внизу и с
ужасом осознал, где он находится.
И еще один, кто спал неглубоко и видел тревожные сны, проснулся при
звуке падения башни. Он проснулся, несмотря на то, что находился глубоко в
недрах замка.
- Катастрофа! - вскричала одна из голов попугая.
- Огонь, потоп и побег! - вскрикнула другая.
Флэгг проснулся. Я уже говорил вам, что зло иногда бывает необъяснимо
слепо, и так оно и есть. Иногда зло засыпает без всяких причин и спит.
Но сейчас Флэгг проснулся.
Из поездки на север Флэгг вернулся простывшим, с небольшой температурой
и встревоженным рассудком.
Что-то не так, что-то не так. Казалось, что сами камни замка
нашептывают ему эти слова... но будь Флэгг проклят, если он знал, что это.
Единственное, что он знал наверняка, так это то, что это "что-то не так"
имеет острые зубы. Оно как хорек крутилось у него в мозгу, кусая то там, то
здесь. Он точно знал, когда этот зверек
начал бегать и грызть: когда он вернулся из бесплодной экспедиции в
поисках мятежников. Потому что... потому что...
Потому что мятежники должны были быть там!
Их не было, а Флэгг терпеть не мог, когда его дурачат. Еще неприятней
для него было ощущение того, что он мог допустить ошибку. Если он ошибся в
определении местонахождения мятежников, то тогда, наверное, он допускал,
ошибки и в других делах. В каких? Он не знал. Но сны он видел плохие. Этот
маленький злобный зверек вертелся у него в голове, беспокоил его, настаивал
на том, что он забыл какие-то вещи, что какие-то дела происходят у него за
спиной. Это металось, грызло нарушало его сон. У Флэгга были лекарства,
которые могли бы избавить его от простуды, но ни одно из них ничего не могло
поделать с этим все увеличивающимся в размерах хорьком в его мозгу.
Что же все-таки может быть не так?
Он снова и снова задавал себе этот вопрос, и действительно казалось -
на поверхности по крайней мере - что ничего не может быть. В течение уже
многих веков древний черный хаос внутри него ненавидел любовь, свет и
порядок, царившие в Дилэйне, и он изрядно потрудился, чтобы разрушить все
это - снести все это, как последний ледяной порыв бури снес храм Великих
Богов. Всегда в его планы что-то вмешивалось - какая-нибудь Кайла Добрая,
какая-нибудь Саша, кто-нибудь, что-нибудь. Но теперь, куда он ни смотрел, он
не видел возможности вмешательства. Томас был полностью в его руках; если бы
Флэгг сказал ему шагнуть с самого высокого парапета замка, этот дурачок
спросил бы только, в какое время он должен это сделать. Фермеры стонали под
бременем убийственных налогов, которые Томас установил по настоянию Флэгга.
Юзеф говорил Питеру, что для людей, так же, как для веревок и канатов,
существует предел напряжения, и так оно и было - фермеры и купцы Дилэйна уже
почти достигли своего предела. Веревкой, на которой граждане тащат огромные
валуны налогов, является просто преданность - преданность королю, стране,
правительству. Флэгг знал, что если он сделает валуны налогов слишком
большими, то все веревки лопнут, и глупый бык-таким
ему представлялся народ Дилэйна - сорвется и понесется, все круша на
своем пути. Первый бык уже сорвался с привязи и собрался на севере. Сейчас
они называют себя изгнанниками, но Флэгг знал, что довольно скоро они
назовут себя повстанцами. Пейна удален, а Питер заточен в Игле.
Так что же может быть не так?
Ничего! Ничего, тысяча проклятий!
Но хорек продолжал бегать, кусать, крутиться и вертеться. Много раз за
последние три или четыре недели Флэгг просыпался в холодном поту, и не из-за
приступа лихорадки, а из-за какого-то страшного сна. В чем была суть этого
сна? Он ни разу не мог вспомнить. Он знал только, что из-за этого
просыпался, прижав левую руку к левому глазу, будто там была рана-и что в
глазу ощущалось жжение, хотя никаких повреждений он там обнаружить не мог.
В ту ночь Флэгг проснулся, когда сон еще не успел стереться из его
памяти, потому что он был разбужен до того, как сон закончился. Причиной его
пробуждения, конечно, было падение храма Великих Богов.
Уф! - вскрикнул Флэгг, выпрямляясь в кресле. Глаза у него были широко
раскрыты, а бледные щеки блестели от пота.
- Катастрофа! - вскричала одна из голов попугая.
- Огонь, потоп и побег! - вскрикнула другая.
"Побег, - подумал Флэгг. - Да, вот что все время вертелось у меня в
голове, вот что грызло меня".
Он посмотрел на свои руки и увидел, что они дрожат. Это привело его в
ярость, и он соскочил с кресла.
- Он собирается бежать, - пробормотал он, проводя руками по волосам. -
Как бы там ни было, он хочет попытаться бежать. Но как? Как? Кто ему
помогал? Клянусь, они заплатят за это головой... и они не отделаются одним
ударом топора, нет! От них будут отрезать по дюйму... по полдюйма... по
четверти дюйма... за один раз. Они обезумеют от боли задолго до того, как
умрут...
- Безумец! - завопила одна из голов. - Агония! - завопила в ответ
другая.
- Заткнитесь, наконец, и дайте мне подумать! - взревел Флэгг. Схватив с
ближайшего стола кувшин, наполненный темнокоричневой жидкостью, он швырнул
его в клетку попугая. Кувшин ударился и разлетелся; холодным светом
полыхнула яркая вспышка. Обе. головы попугая панически вскрикнули, и он упал
со своего насеста на дно клетки и лежал там, оглушенный, до утра.
Флэгг стал стремительно расхаживать по комнате. Его рот был оскален.
Руки непрерывно двигались, а пальцы боролись друг с другом. Башмаки высекали
зеленоватые
искры из покрытых спекшейся селитрой камней пола лаборатории; от этих
искр исходил запах летней грозы.
Как? Когда? Кто помог?
Он не мог вспомнить. Сон терял отчетливость. Но...
- Я должен знать! - шептал он. - Я должен!
Потому что это будет скоро; это-то он чувствовал. Это будет очень,
очень скоро.
Флэгг нашел связку ключей и открыл нижний ящик стола. Достав оттуда
украшенный красивой резьбой ящичек из железного дерева, он открыл его и
вытащил кожаный мешочек. Развязав тесемку мешочка, он извлек оттуда обломок
камня, светившийся, казалось, своим собственным, внутренним светом. Этот
камень был молочного цвета, напоминавшего бельмо старика. Он был похож на
кусок мыльного камня, но на самом деле это был кристалл - магический
кристалл Флэгга.
Он обошел комнаты, погасив лампы и затушив свечи. Вскоре его жилище
погрузилось в абсолютную тьму. Не смотря на темноту, Флэгг уверенно и быстро
вернулся к своему столу, легко обходя предметы, о которые вы или я ободрали
бы ноги или перелетели бы через них. Темнота не создавала никаких проблем
для королевского колдуна; он любил темноту и видел в ней, как кошка.
Он сел и прикоснулся к камню. Положив на него с двух сторон ладони, он
ощутил его неровные утлый ребра.
- Покажи мне, - пробормотал он. - Это мое повеление.
Сначала не появилось ничего. Потом понемногу кристалл начал светиться
изнутри. Сначала свет был слабым, рассеянным и бледным. Флэгг еще раз
потрогал кристалл, на этот раз кончиками пальцев. Он начал нагреваться.
- Покажи мне Питера. Это мое повеление. Покажи мне отродье, которое
смеет становиться у меня на пути, и покажи мне, что он собирается делать.
Свет становился все ярче... ярче... ярче. Флэгг, у которого мерцали
глаза, а тонкие жестокие губы разошлись, обнажив зубы, склонился над
кристаллом. В этот момент Питер, Бен, Деннис и Наоми узнали бы свой сон -
узнали бы они и свет, озарявший лицо колдуна, свет, источником которого была
не свеча.
Молочный оттенок кристалла вдруг исчез, переходя во все более яркое
свечение. Теперь Флэгг мог заглянуть в середину его. Его глаза
расширились... потом прищурились в замешательстве.
Это была Саша, на последних месяцах беременности, сидевшая у кроватки
маленького мальчика. Маленький мальчик держал в руках кусок грифельной
доски. На ней были написаны два слова: БОГ и ПЕС.
Флэгг нетерпеливо поводил руками над кристаллом, от которого теперь
исходили волны тепла.
- Покажи мне то, что я хочу знать! Это мое повеление!
Кристалл опять стал прозрачным.
Это был Питер, игравший с кукольным домиком покойной матери,
представляя, что домик и семья, жившая в нем, подверглись нападению
индейцев... драконов... или еще кого-то в этом роде. В углу стоял старый
король, наблюдая за сыном, желая присоединиться...
- Ба! - вскричал Флэгг, опять водя руками над кристаллом. - Почему ты
показываешь мне эти старые бессмысленные сказки? Я хочу знать, как он
собирается бежать... и когда! Теперь покажи мне! Я так велю!
Кристалл нагревался все сильнее. Флэгг знал, что если он не позволит
кристаллу погаснуть в ближайшее время, тот рассыплется на куски навсегда, а
найти магические кристаллы непросто - чтобы отыскать этот, ему потребовалось
тридцать лет. Но Флэгг не сдастся раньше, чем кристалл рассыплется а миллион
осколков.
- Я так велю! - повторил он еще раз, и в третий раз пропал молочный
цвет кристалла. Флэгг склонился над ним, хоть жар и заставил слезиться его
глаза. Он прищурился... а потом, невзирая на жар, пораженный и взбешенный,
открыл их широко.
Это был Питер. Питер медленно спускался по стене Иглы. Это явно было
какое-то изощренное колдовство, поскольку, хоть он и перебирал рукам",
никакой веревки не было видно...
Или... она была?
Флэгг помахал рукой перед глазами, разгоняя жару на короткое время.
Веревка? Точно нет. Но что-то есть... что-то вроде паутины... выдерживающее
тем не менее его тяжесть.
- Питер, - выдохнул Флэгг, и при звуке его голоса крошечная фигурка
оглянулась.
Флэгг подул на кристалл, и его яркий, переливающийся свет погас. Сидя в
темноте, он видел перед глазами его остаточное свечение.
Питер. Бежит. Когда? Судя по изображению в кристалле, была ночь, и
Флэгг видел кружащиеся, колючие потоки снега, обдававшие крошечную фигурку,
спускающуюся вниз по закругленной стене. Это случится сегодня ночью попозже?
Завтрашней ночью? В одну из ночей на следующей неделе? Или...
Флэгг оттолкнулся от стола и встал, пошатываясь. Горящими глазами он
огляделся
в своих темных и затхлых подвальных апартаментах.
...или это уже произошло?
- Хватит, - выдохнул он. - Во имя всех богов, бывших и будущих, хватит.
Он скользнул через затемненную комнату и схватил огромное орудие,
висевшее на стене. Оно было громоздким, но держал он его легко и привычно.
Привычно? Ну конечно привычно! Он много раз взмахивал им, когда жил здесь и
выполнял обязанности в качестве Билла Хинча, самого страшного палача, какого
когда-либо видывал Дилэйн. Этот ужасный клинок разрубил сотни шей. Над
клинками, изготовленными из андуанской стали двойной ковки, было собственное
усовершенствование Флэгга - утыканный шипами железный шар. Каждый шип был
смочен ядом.
- ХВАТИТ! - опять закричал Флэгг, впав в неистовое состояние из-за
ярости, разочарования и страха. Даже двуглавый попугай, несмотря на свое
состояние, в ответ на этот вопль издал стон откуда-то из глубин своей
бессознательности.
Флэгг сорвал с крючка плащ, набросил его на плечи и застегнул пряжку -
скарабея кованого серебра - у горла.
Чаша терпения переполнена. На этот раз никто не помешает исполнению его
планов, и уж не какой-то ненавистный мальчишка. Роланд мертв, Пейна лишился
поста, знать изгнана в леса. Нет никого, кто возопил бы над мертвым
принцем... особенно тем, который сам убил своего отца.
"Если ты еще не сбежал, мой милый принц, то тебе это никогда и не
удастся - а что-то подсказывает мне, что ты все еще в клетке. Но часть тебя
выйдет оттуда сегодня ночью, я тебе обещаю - эту часть я вытащу за волосы".
И, шагая по коридору по направлению к Тюремным воротам, Флэгг
захохотал... и от этих звуков даже каменной статуе приснились бы дурные сны.
Интуиция не обманывали Флэгга. Питер закончил осмотр своей сплетенной
из ниток веревки, но все еще оставался в своей камере, ожидая, когда
глашатай прокричит полночь. В это время из ворот выскочил Флэгг и через
площадь направился к Игле. Храм Великих Богов обрушился в четверть
двенадцатого; без четверти двенадцать кристалл показал Флэггу то, что он
хотел знать (и, наверное, вы со мной согласитесь, что кристалл пытался
сначала показать ему правду двумя другими способами), а когда Флэгг двинулся
по площади, до двенадцати оставалось еще десять минут.
Тюремные ворота находились к северо-востоку от Иглы. С юго-западной
стороны был небольшой проход в замок, известный под названием Ворота
разносчиков. Между Тюремным воротами и Воротами разносчиков можно было
провести прямую диагональную линию. Ну, а точно в середине этой линии
находилась, естественно. Игла.
Почти одновременно с выходом Флэгга из Тюремных ворот из Ворот
разносчиков вышли Бен, Наоми, Деннис и Фриски. Не подозревая об этом, они
двигались навстречу Друг Другу. Их разделяла Игла, но ветер стих, и команда
Вена должна была услышать лязг и скрежет, издаваемый башмаками Флэгга на
каменной мостовой; Флэгг же должен был услышать слабое поскрипывание
несмазанного колеса. Но все они, включая Фриски (которая вновь вернулась к с
оей старой работе в качестве ездовой собаки), были поглощены своими
собственными мыслями.
Бен и его спутники добрались до Иглы первыми.
- А теперь... - начал было Бен, но в этот момент с другой стороны,
меньше чем в сорока шагах от них вдоль окружности башни, Флэгг начал
молотить в закрытую на три засова дверь надзирателей.
- Открывайте! - кричал Флэгг. - Открывайте именем короля!
- Что... - начал Деннис, но Наоми тут же зажала ему рот рукой и
посмотрела на Вена перепуганными глазами.
Этот голос по холодному послеметельному воздуху донесся до Питера. Этот
голос звучал слабо, но совершено отчетливо.
- Открывайте именем короля!
"Открывайте именем преисподней, ты хотел сказать", - подумал Питер.
Храбрый мальчик стал отважным мужчиной, но при звуке этого хриплого
голоса он вспомнил узкое, мертвенно бледное лицо и эти красноватые глаза,
всегда бывшие в тени от капюшона, и у него внутри все похолодело, и он
почувствовал слабость в животе. Во рту у него пересохло, язык прилип к небу.
Волосы встали дыбом. Если кто-нибудь Когда-нибудь скажет вам, что быть
храбрым - это значит никогда ничего не бояться, то это не так. В этот момент
Питер испытывал такой страх, какого у него не было никогда в жизни.
"Это Флэгг, и он пришел за мной".
Питер поднялся и какое-то время думал, что упадет, поскольку у него
подогнулись ноги. Это была его судьба там, внизу, колотящая в дверь,
требующая, чтобы ее впустили.
- Открывайте! Вставайте, вшивые пьяные вонючки! Безон, сукин сын!
"Не спеши, - сказал себе Питер. - Если ты поспешишь, то сделаешь ошибку
и поможешь ему. Пока еще никто не вышел, чтобы впустить его. Безон пьян - он
уже за
ужи ном был под градусом, а когда пошел спать, наверное, был уже в
бесчувственном состоянии. У Флэгга нет ключа, иначе бы он не тратил время,
колотя в дверь. Так что... все по порядку. Как планировал. Ему надо войти, а
потом взобраться по этим ступенькам
- по всем трем сотням. Ты еще можешь его обойти".
Он пошел в спальню и вытащил грубый железный костыль, удерживавший
неуклюжий каркас кровати. Кровать развалилась. Питер схватил одну
металлическую стойку и принес ее в другую комнату. Он уже тщательно измерил
эту стойку и знал, что она длиннее окна, и хотя снаружи она была ржавой, он
считал, что в середине она еще прочная. "Хорошо, если выдержит, - подумал
он. - Это будет действительно горькая шутка, если моя веревка выдержит, а
якорь сломается".
Питер выглянул в окно. Сейчас он не видел никого, но незадолго до
шумного появления Флэгга он наблюдал три фигуры, двигавшиеся по площади в
сторону Иглы. Значит, Деннис привлек друзей. Был ли один из них Бен? Питер
надеялся на это, но не смел верить. А кто же третий? И зачем телега?
- Ах вы, псы! Открывайте дверь! Открывайте, именем короля! Открывайте,
именем ФЛЭГГА! Открывайте дверь! Открывайте...
В предполуночной тишине, далеко внизу Питер услышал громыханье
отодвигаемых железных засовов в руку толщиной. Он предположил, что дверь
открылась, но не услышал этого. Тишина...
...а потом булькающий сдавленный крик.
Несчастный младший надсмотрщик, наконец откликнувшийся на вопли Флэгга,
прожил не более четырех секунд, после того как открыл третий засов на
входной двери. Перед ним, как в кошмаре, мелькнуло белое лицо с горящими
красными глазами и черный плащ, раздуваемый легким ветерком, как крылья
ворона. Он закричал. Затем воздух прорезал сухой свистящий звук. Все еще
полупьяный младший надсмотрщик поднял глаза как раз в тот момент, когда
боевой топор Флэгга расколол его голову надвое.
- В следующий раз, когда кто-то стучится именем короля,
пошевеливайтесь, и тогда не придется убирать мусор по утрам! - проревел
Флэгг и, дико расхохотавшись, отшвырнул в сторону тело и помчался по
коридору к лестнице. Пока все шло отлично. Он вовремя проснулся, почуяв
опасность. Он знал это.
Он чувствовал это.
Открыв дверь справа, он вошел в главный коридор, который вел от зала
суда, где Анд ере Пейна когда-то вершил правосудие. В конце коридора
начиналась лестница. Он посмотрел вверх с ужасной, акульей ухмылкой.
- Я иду, Питер! - радостно закричал он. Его голос, отражаясь эхом и
перекатываясь по стенам, поднимался по спирали все выше и выше, пока не
дошел до Питера, готовившегося привязать тонкую веревку к стойке, выломанной
им из кровати. - Я иду, дорогой Питер, чтобы сделать то, что нужно было
сделать уже давным-давно!
Усмешка Флэгга стала еще шире, и теперь у него был воистину дьявольский
вид
- он напоминал демона, выбравшегося только что из какой-нибудь
дымящейся расселины в недрах земли. Он поднял палаческий топор; капли крови
убитого надсмотрщика падали на его лицо и стекали по щекам, как слезы.
- Я иду, дорогой Питер, чтобы снести твою голову! - вскричал Флэгг и
начал взбираться по ступенькам. Одна. Две. Шесть. Десять.
Трясущиеся руки Питера что-то сделали не так. Узел, который он перед
этим вязал тысячу раз, почему-то распался, и ему пришлось начинать заново.
"Не дай ему напугать тебя".
Это было просто идиотством. Да, он боялся, верно: боялся ужасно. Томас
был бы потрясен, если бы узнал, что Питер всегда боялся Флэгга; Питеру
просто лучше удавалось это скрывать.
"Если он собирается убить тебя, заставь ЕГО сделать это! Не делай этого
за него!"
Эта мысль появилась откуда-то из глубины сознания... но звучала как
голос его матери. Руки у Питера немного успокоились, и он снова начал
привязывать к стойке конец веревки.
- Я буду возить твою голову у седла тысячу лет! - кричал Флэгг. Все
выше и юное, один виток лестницы за другим. - О, какое прекрасное украшение
из тебя получится!
Двадцать. Тридцать. Сорок.
Каблуки его башмаков высекали из камней зеленые искры. Глаза сверкали.
В улыбке таился яд.
- Я ИДУ, ПИТЕР!
Семьдесят - осталось пройти еще двести тридцать ступенек.
Если вы посреди ночи проснетесь в незнакомом месте, то вы поймете, что
оставаться одному в темноте уже достаточно страшно; а теперь попробуйте
представить, что вы проснулись в потайном ходе, заглядывая через потайные
отверстия в ту самую комнату, в которой убивали вашего отца!
Томас закричал. Никто его не услышал (разве что собаки внизу, но я в
этом сомневаюсь - они были, старые, глухие и сами производили слишком много
шума).
А теперь следует сказать, что в Дилэйне ходило одно поверье о лунатиках
-да ив нашем мире так частенько считают. Это поверье состояло в том, что
если лунатнк пробуждается до того, как он вернулся в свою постель, то он
сходит с ума.
Томас мог слышать об этом. Если и так, то он мог засвидетельствовать,
что это вовсе не так. Он сильно испугался, он вскрикнул, но даже и близко не
был к сумасшествию.
В действительности его первоначальный испуг прошел довольно быстро -
гораздо быстрее, чем кое-кто из вас мог бы подумать - и он опять заглянул в
эти смотровые отверстия. Комуто это может показаться странным, но вы должны
помнить, что перед той страшной ночью, когда после ухода Питера Флэгг пришел
к Роланду со своим стаканом вина, Томас несколько раз приятно проводил время
в этом темном проходе. Эти приятные минуты имели горьковатый привкус вины,
но в то же время он ощущал близость к отцу, испытывал странное
ностальгическое чувство.
Он видел, что комната практически не изменилась. Головы чучел
по-прежнему были здесь - лось Бонзи, рысь Крэкер, белый медведь с севера
Снэппер. И, конечно, дракон Нинер, через глаза которого он сейчас смотрел,
над которым висел лук Роланда и стрела Смерть Врага.
Бонзи... Крэкер... Снэппер . Нинер.
"Я помню их всех по имени, - с некоторым удивлением подумал Томас. - И
тебя я помню, отец. Как бы я хотел, чтобы ты сейчас был жив, а Питер -
свободен, даже если бы это и означало, что никто не вспомнит о моем
существовании. Тогда по крайней мере я смог бы спать по ночам".
Некоторые предметы обстановки были закрыты от пыли белым полотном, но
большая часть - нет. Камин был остывшим и темным, но дрова там лежали. Со
все возрастающим удивлением Томас увидел, что даже старый халат отца был все
там же, на своем обычном месте у двери в ванную. Камин был холодным, но
нужно было лишь зажечь спичку и поднести ее к растопке, чтобы он ожил и
загудел, распространяя тепло; комнате же нужен был только отец, чтобы то же
самое сделать для нее.
Томас вдруг ощутил странное, почти сверхъестественное желание: ему
захотелось войти в эту комнату. Он хотел разжечь огонь. Он хотел надеть
халат отца. Ему захотелось выпить стаканчик меда из отцовских запасов. Ему
хотелось его выпить) даже если он стал горьким и испортился. Он понимал...
он подумал, что может поспать там.
Слабая, усталая улыбка озарила лицо юноши, и он решил так и сделать.
Его даже не пугал призрак его отца. Он почти надеялся, что увидит его. Если
так случится, ему есть что рассказать отцу.
Он мог сказать отцу, что раскаивается.
- Я ИДУ, ПИТЕР! - ухмыляясь, вскрикивал Флэгг. От него исходил запах
крови и рока; его глаза горели смертоносным огнем. Топор палача посвистывал
и повизгивал, и с лезвия слетели последние капли крови и разбрызгались по
стенам. - ИДУ! Я ИДУ ЗА ТВОЕЙ ГОЛОВОЙ!
Вверх по кругу, вверх по кругу, выше и выше. Это был дьявол, на уме
которого было только убийство.
Сто. Сто двадцать пять.
- Быстрее, - бросил Бен Стаад Деннису и Наоми. Опять начинало холодать,
но все трое были мокрыми от пота. Частично это можно было отнести за счет
напряжения - им приходилось нелегко. Но по большей части они вспотели от
страха. Они слышали вопли Флэгга. Даже Фриски, несмотря на свое храброе
сердце, испытывала страх. Она немного подалась назад и, поскуливая, присела
на задние лапы.
- Я ИДУ К ТЕБЕ, ЩЕНОК! Уже ближе - голос звучал уже не так раскатисто.
-ИДУ, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ДАВНЫМ ДАВНО ДОЛЖЕН БЫЛ СДЕЛАТЬ!
Обоюдоострое лезвие посвистывало и повизгивало.
На этот раз узел держался.
"Да помогут мне боги", - подумал Питер и оглянулся еще раз на звук
усиливающегося, визгливого голоса Флэгга. "Да помогут мне теперь боги".
Питер высунул ногу в окно. Теперь он сидел верхом на подоконнике, как
на пеонийском седле, стоя одной ногой на полу камеры, а другой болтая на
весу. Моток
веревки и железная стойка от кровати были у него на коленях. Швырнув
веревку из окна, он наблюдал, как она падает. Она запуталась и зацепилась на
полпути вниз, и ему пришлось потратить еще некоторое время, чтобы потрясти
веревку, как рыболовную снасть, пока она не распуталась и не повисла
свободно.
Затем, произнеся последнюю молитву, он схватил железную стойку и
установил ее поперек окна. От середины железки свисала веревка. Питер
перекинул вторую ногу из комнаты через подоконник, повернулся верхней частью
туловища, чтобы держаться за стойку. Теперь только его бедра были на
подоконнике. Он слегка повернулся, чтобы холодный внешний край подоконника
касался его живота. Ноги свисали вниз. Железка крепко держалась поперек
окна.
Питер отнял от нее левую руку и ухватился за тонкую салфеточную
веревку. На мгновение он застыл, чтобы перебороть страх.
Потом он закрыл глаза и отпустил правую руку. Теперь вся его тяжесть
приходилась на веревку. Жребий брошен. Как бы там ни было, но теперь его
жизнь зависела от салфеток. Питер начал спускаться.
- Я ИДУ... Двести. - ...ЗА ТВОЕЙ ГОЛОВОЙ... Двести пятьдесят. - ...МОЙ
ДОРОГОЙ ПРИНЦ! Двести семьдесят пять.
Бен, Денниси Наоми видели темный силуэт Питера на фоне закругленной
стены Иглы высоко над их головами - гораздо выше, чем даже самый смелый
акробат решился бы забраться.
- Быстрее, - выдохнул, почти простонал Бен. - Ради своего спасения...
ради его жизни!
Они продолжали опустошать повозку еще быстрее... но, по правде говоря,
все, что они могли, было уже почти сделано.
Флэгг карабкался по ступенькам; его капюшон упал с головы, прямые
темные волосы развевались над восковым лбом. Уже почти добрался - почти
добрался.
Ветер был легкий, но очень холодный. Он обдувал открытые щеки Питера,
его незащищенные руки, отчего они немели. Он опускался медленно-медленно, с
неторопливой осмотрительностью. Он знал, что если перестанет контролировать
спуск, то упадет. Перед его глазами постоянно уходили вверх скрепленные
известковым раствором огромные каменные блоки - довольно скоро ему стало
казаться, будто он неподвижен, а движется сама башня. Его дыхание было
прерывистым. По лицу бил холодный снег. Веревка была очень тонкой - если
руки у него занемеют еще больше, он вообще перестанет ее чувствовать.
Насколько он уже опустился?
Он не осмеливался посмотреть вниз.
У него над головой в отдельных прядях веревки, сплетенной так же
искусно, как женщины заплетают косы, начали лопаться нити. Питер об этом не
знал, что, возможно, было и к лучшему. Предел напряжения был почти
достигнут.
- Быстрее, король Питер! - шептал Деннис. Они втроем уже освободили
повозку от груза; теперь им оставалось лишь наблюдать. Питер спустился
примерно на половину высоты.
- Он так высоко, - простонала Наоми. - Если он упадет...
- Если он упадет, то разобьется, - ровным голосом сказал Бен, как бы
поставив точку, и никто больше не проронил ни слова.
Флэгг миновал последнюю ступеньку и побежал по коридору, грудь его
вздымалась, он жадно хватал воздух. Все его лицо было залито потом. Его
широкая усмешка была ужасна.
Он опустил свой огромный топор и отодвинул первый, из трех засовов на
двери в место заточения Питера. Он отодвинул второй... и остановился. С его
стороны будет не слишком-то разумно просто так влететь внутрь, о нет, совсем
неразумно. Возможно, именно сейчас птичка пытается улететь из клетки, но
ведь он может стоять и за дверью, готовый чем-нибудь вышибить мозги из
Флэгга в тот самый момент, когда он ворвется.
Открыв смотровое отверстие на двери и увидев стойку от кровати Питера
поперек окна с привязанной к ней веревкой, он понял все и взревел от ярости.
- Не все так просто, моя маленькая птичка! - взвыл Флэгг. - Посмотрим,
как ты будешь лететь с перерезанной веревкой!
Флэгг рывком открыл третий засов и влетел в комнату Питера с высоко
занесенным над головой топором. Но одного беглого взгляда в окно было
достаточно, чтобы на его лице вновь заиграла ухмылка. Он решил все же не
рубить веревку.
Питер опускался все ниже и ниже. Мышцы его рук уже дрожали от
перенапряжения. Во рту было сухо; ему никогда не хотелось пить так сильно,
как сейчас. Ему казалось, что он уже долго долго находится на этой веревке,
и в душу к нему закрадывалась странная уверенность - что ему никогда не
попить воды, которой ему так сейчас хотелось. В конце концов ему суждено
умереть, но это было еще не самое страшное. Он умрет изнемогающим от жажды.
В данный момент именно это казалось ему самым страшным.
Питер все еще Не осмеливался посмотреть вниз, но зато испытывал
странный позыв - настолько же сильный, как и непреодолимое желание его брата
войти в комнату отца - посмотреть вверх. Он подчинился этому побуждению - и
примерно в двухстах футах над собой увидел бледное кровожадное лицо Флэгга
ухмылявшегося ему.
- Привет тебе, моя маленькая птичка, - весело крикнул вниз Флэгт. - У
меня с собой топор, но по здравому размышлению я решил им не пользоваться. Я
отложил его в сторонку, видишь? - И колдун высунул из окна свои ничем не
вооруженные руки.
Силы чуть не покинули руки Питера - это сделал один лишь вид
ненавистной физиономии Флэгга. Но он сосредоточился, чтобы удержаться. Он
уже не чувствовал тонкую веревку - но знал, что все еще держится за нее,
потому что видел, как она проходит через его кулаки, но это было все.
Горячее дыхание с хрипом вырывалось из его горла.
Теперь он посмотрел вниз... и увидел белые, запрокинутые пятна трех
лиц. Эти округлые пятна были очень-очень маленькими - он был не в двадцати
футах от мерзлых булыжников мостовой и даже не в сорока; он все еще
находился на высоте сто футов, то есть примерно на высоте четвертого этажа
наших зданий.
Он попытался двигаться и понял, что не может - если он двинется, то
упадет. Так что он висел у стены башни. Холодный колючий снег хлестал его
лицо, а из тюрьмы сверху раздавался смех Флэгга.
- Почему же он не двигается? - вскрикнула Наоми, крепко вцепившись
рукой в варежке в плечо Вена. Она не отрывала взгляда от раскачивающегося
силуэта Питера. То, как он там висел, медленно поворачиваясь, ужасно
напоминало тело повешенного. - Что случилось с ним?
Над ними, вверху, вдруг умолк сухой смех Флэгга.
- Кто там? - закричал он. Его голос звучал громовыми раскатами, как
голос судьбы. - Отвечайте, если хотите сохранить свои головы! Кто там?
Фриски заскулила и прижалась к Наоми.
- О, боги, вот это и случилось, - произнес Деннис. - Что нам теперь
делать, Бен?
- Ждать, - угрюмо сказал Бен. - А если колдун спустится вниз, то
сражаться. Подождем, что будет дальше. Мы...
Но долго им ждать не пришлось, потому что в течение нескольких
последующих секунд многое - не все, но значительная часть - разрешилась.
Флэгг увидел тонкость веревки Питера, ее белизну - и в одно мгновение
понял все от начала до конца, включая салфетки и кукольный домик. Все это
время Питер готовил побег у него под носом, а он чуть не упустил его. Но...
он видел и еще кое-что: обрывки волокон, где пряди не выдержали, примерно в
пятнадцати футах ниже по натянутой веревке.
Флэгг мог повернуть железную стойку, на которой лежала его рука, чтобы
Питер полетел вниз, а за ним последовал бы якорь, который, возможно,
разобьет ему голову, когда тот упадет вниз на землю. Мог он и взмахнуть
своим топором и разрубить непрочную веревку.
Но он предпочел позволить событиям идти своим чередом, и через секунду
после того, как он ответил на голоса, события пошли своим чередом.
Предел напряжения веревки был достигнут. Она разорвалась со звуком
лопнувшей струны лютни, которая была перетянута на своем колке.
- Прощай, птичка, - радостно кричал Флэгг, далеко высунувшись из окна,
чтобы понаблюдать за падением Питера. Он хохотал. - Про...
Тут его голос осекся, а глаза расширились так же, как и тогда, когда
он, глядя в кристалл, видел крошечную фигурку, спускавшуюся вдоль стены
Иглы. Широко разинув рот, он завыл от ярости. Этот ужасный крик разбудил
больше людей в Дилэйне, чем падение башни.
Питер услышал этот отрывистый звук и почувствовал, что веревка
порвалась.
Холодный ветер проносился мимо его лица. Он попытался приготовиться к
падению, зная, что это произойдет меньше чем через секунду. Самое страшное -
это боль, если он не умрет сразу.
И именно в этот момент Питер рухнул в толстый, глубокий сугроб из
королевских салфеток, которые Фриски притащила из замка через площадь в
краденой повозке - королевских салфеток, которые так лихорадочно выгружали
Бен, Деннис и Наоми. Размеры этой кучи, похожей на отмытый добела стог сена,
навсегда останутся неизвестными, поскольку у Вена, Денниса и Наоми были
разные мнения на этот счет. Возможно, наиболее точна оценка самого Питера,
упавшего точно в середину этой кучи - он считал, что эта беспорядочная,
чудесная, спасительная кипа салфеток должна была иметь по меньшей мере
двадцать футов высоты, и пожалуй, он прав.
Как я уже сказал, Питер упал точно в середину. Потом он перевернулся на
спину и застыл в неподвижности. Бен слышал яростный рев Флэгга и подумал:
"Нечего тебе надрываться, все складывается для тебя, колдун, лучшим образом.
Все равно он умер, несмотря на все наши старания".
Потом Питер поднялся и сел. Вид у него был ошеломленный, но очень
живой. Не обращая внимания на Флэгга, несмотря на то, что в любой момент к
ним могут подбежать стражники, Бен Стаад издал радостный вопль. Это был крик
победы. Он схватил Наоми в охапку и поцеловал ее.
- Урра! - закричал Деннис, ослепительно улыбаясь. - Ура королю!
Высоко вверху раздался пронзительный крик Флэгга - клекот стервятника,
обманутого своей жертвой. Радостные вопли, поцелуи и крики "ура" сразу же
прекратились.
- Вы поплатитесь своими головами! - вопил Флэгг. Он был вне себя от
ярости. - Вы поплатитесь своими головами, вы все! Стражники, сюда, к Игле!
Убийца короля бежал! К Игле! Убейте принца-убийцу! Уничтожьте шайку! Всех
убейте!
И в окнах замка вокруг площади стали загораться огни... а с двух сторон
послышался топот бегущих ног и бряцанье доставаемых из ножей мечей.
- Убейте принца! - страшным голосом вопил Флэгг с вершины башни. -
Уничтожьте шайку! ВСЕХ ИХ УБЕЙТЕ!
Питер попытался встать, запутался и упал снова. Часть его рассудка
кричала о том, что он должен подняться на ноги, что он должен скрыться или
будет убит... но другая часть убеждала его в том, что он уже мертв или
серьезно покалечен, а все происходящее - лишь плод его угасающего
воображения. Ему казалось, что он приземлился в кровать из тех же самых
салфеток, которые занимали все его мысли в течение последних пяти лет... а
разве такое может быть чем-нибудь иным, кроме сна?
Сильные пальцы Вена вцепились в его руку, и он понял, что все
происходит на самом деле, в реальности.
- Питер, с тобой ничего не случилось? Ты точно в порядке?
- Ни единой царапины, - ответил Питер. - Нам надо уходить отсюда.
- Мой король! - воскликнул Деннис и упал на колени перед оглушенным
Питером, улыбаясь все той же сияющей, глуповатой улыбкой. - Приношу клятву
вечной верности! Я клянусь...
- Потом поклянешься! - воскликнул Питер, рассмеявшись против своей
воли. Так же, как Бен перед этим поднял его на ноги, так же и Питер сейчас
поднял Денниса. - Бежим отсюда!
- В какие ворота? - спросил Бен. Он знал - как и Питер - что Флэгг уже,
наверное, спускается вниз. - Судя по звуку, они идут со всех сторон.
Если честно, то Бен считал любое направление подходящим для битвы, в
которую неизбежно придется ввязаться, результатом чего будет гибель их всех.
Но Питер, независимо от своего состояния, отлично знал, куда идти.
- К Западным воротам, - сказал он, - и побыстрее! Бегом!
Все четверо побежали, и Фриски за ними.
До Западных ворот еще оставалось ярдов пятьдесят, когда Питер и его
спутники наткнулись на группу из семи заспанных, не понимающих, что к чему,
стражников. Большинство из них укрывались от пурги в замке, в одной из
теплых нижних кухонь, попивая мед и восклицая, что им будет о чем рассказать
своим внукам. Они не знали второй половины того, о чем будут рассказывать
своим внукам, когда это произошло. Их начальником был юноша лет двадцати,
всего лишь "ястреб" по чину... я думаю, что у нас это соответствует примерно
капралу. Он, однако, не пил и был вполне бдителен. Вдобавок он был
преисполнен решимости выполнить свой долг.
- Стойте, именем короля! - крикнул он, когда группа Питера приблизилась
к его несколько большему отряду. Он попытался скомандовать громовым голосом,
но рассказчик должен быть предельно правдивым, и должен вам сказать, что
голос "ястреба" напоминал скорее писк, чем раскаты грома.
Питер, конечно, был безоружен, но у Вена и Наоми были короткие мечи, а
Деннис был вооружен своим ржавым кинжалом. Все трое моментально встали
плечом к плечу перед Питером. Руки Вена и Наоми легли на рукояти, а Деннис
уже извлек свой кинжал.
- Остановитесь! - прогремел Питер; в его голосе звучали раскаты грома.
- Не вынимайте оружие!
Бен удивленно - даже изумленно - посмотрел на Питера.
Питер вышел вперед. В его глазах отсвечивал лунный свет, борода
шевелилась от легкого, колючего ветерка. Одет он был в грубое одеяние
заключенного, но лицо его было повелительным и царственным.
- Вы сказали "Стойте, именем короля", - произнес Питер. Он хладнокровно
подходил к перепуганному "ястребу", пока между ними осталось не более шести
дюймов. Стражник отступил на шаг, несмотря на то, что держал обнаженый меч,
а руки Питера были пусты. - И тем не менее я говорю тебе, "ястреб": я -
король.
Стражник облизнул губы. Он оглянулся на своих людей.
- Но... - начал он!- Вы...
- Как тебя зовут? - спокойно спросил Питер.
"Ястреб" разинул рот. Он мог бы в мгновение ока проткнуть Питера
насквозь, но вместо этого он лишь беспомощно хватал воздух ртом, как рыба,
вытащенная на берег.
- Твое имя, "ястреб"!?
- Милорд... я хочу сказать... заключенный... вы... я... - молодой
солдат заикнулся еще раз и беспомощно сказал: - Мое имя Гален.
- А как ты думаешь, кто я?
- Да, - прорычал другой воин. - Мы знаем тебя, убийца.
- Я не убивал своего отца, - спокойно сказал Питер. - Это сделал
королевский колдун. Теперь он гонится за нами по пятам, и я советую вам -
очень настоятельно советую - остерегаться его. Скоро он не будет больше
тревожить Дилэйн; я обещаю вам это, именем моего отца. Но сейчас вы должны
пропустить меня.
Наступило долгое молчание. Гален опять поднял меч, как бы желая
проткнуть Питера. У Питера не дрогнул ни единый мускул. Боги сохранили ему
жизнь: это был его долг перед ними с тех пор, как он кричащим голеньким
ребенком появился на свет из чрева своей матери. Это был долг, который
обременяет всех живущих. Если сейчас он должен вернуть этот долг, да будет
так... но он был законным королем, не мятежником, не узурпатором, и он не
побежит, не отступит в сторону и не позволит своим друзьям тронуть этого
парня.
Клинок покачивался на весу, но потом Гален опустил его, пока острие не
коснулось булыжников мостовой.
- Пропустите их, - пробормотал он. - Может, он убил, может, не убивал -
я знаю только, что это грязные королевские дела, и я не буду в них влезать,
чтобы не утонуть в этом болоте из королей и принцев.
- Мудрая мать у тебя была, "ястреб", - мрачно сказал Бен Стаад.
- Да, пусть идут, - неожиданно сказал другой голос. - Клянусь богами, я
не подниму на него свой клинок - от одного его вида у меня рука отсохнет.
- Вы не будете забыты, - сказал Питер. Он оглянулся на своих друзей. -
Теперь идите за мной, - сказал он, - и побыстрее. Я знаю, что мне нужно, и
знаю, где это взять.
В это мгновение из подножия башни вырвался Флэгг, и в ночи раздался
такой вопль неистовства и ярости, что юные воины дрогнули. Они попятились,
повернулись и припустились бежать на все четыре стороны.
- Вперед, - сказал Питер. - За мной. К Западным воротам!
Флэгг никогда так не бегал. Он чуял надвигающееся крушение всех его
планов буквально в последний момент. Это не должно произойти! И он знал не
хуже Питера, где все это должно закончиться.
Он миновал съежившихся от страха стражников, даже не оглянувшись. Они
вздохнули с облегчением, решив, что он, должно быть, не заметил их... но
Флэгг заметил. Он видел их всех и запомнил каждого: после смерти Питера их
головы украсят стены замка на год и один день, подумал он. А что касается
этого ублюдка, старшего этого патруля-то он будет сначала умирать тысячей
смертей в застенке.
Он вбежал под арку Западных ворот и по главной Западной Галерее - в сам
замок. Сонные люди, повылезавшие прямо в своих ночных одеяниях на улицу,
чтобы посмотреть, из-за чего весь шум, шарахались в сторону при виде
мертвенно бледного лица, скрещивая в его сторону большие и указательные
пальцы, чтобы отогнать зло... поскольку сейчас Флэгг выглядел именно тем,
чем он и был: демоном. Он перепрыгнул через перила первой же лестницы, к
которой подбежал, приземлился на ноги (подковы на его каблуках высекли
зеленые искры, напоминающие глаза рыси) и помчался дальше.
К покоям Роланда.
- Медальон, - с трудом переводя дыхание на бегу, Питер бросил Деннису.
- У
тебя еще остался медальон, который я бросил вниз?
Деннис схватился за шею и нащупал золотое сердечко - на кончике его
засохла кровь Питера - и кивнул.
- Дай его мне.
Деннис передал медальон на бегу. Питер не стал вешать цепочку на шею, а
оставил ее свисать из кулака, и, пока они бежали, сердечко покачивалось и
закручивалось, отливая цветом червонного золота в свете настенных
светильников.
- Немного осталось, друзья, - проговорил, задыхаясь Питер.
Они завернули за угол. Впереди Питер видел дверь в покои своего отца.
Именно здесь он видел Роланда в последний раз. Роланд был королем,
отвечающим за жизнь и благополучие тысяч людей; но был он и просто пожилым
человеком, радующимся стаканчику согревающего вина и нескольким минутам
разговора с сыном. Именно здесь всему этому пришел конец.
Когда-то в незапамятные времена его отец убил дракона стрелой, носившей
имя Смерть Врага.
"Теперь, - думал Питер, в то время как пульс бился у него в висках, а в
груда изо всех сил колотилось сердце, - я должен попытаться убить другого
дракона - еще более огромного - этой же стрелой".
Томас зажег огонь, облачился в отцовский халат и придвинул к очагу
кресло Роланда. Он чувствовал, что скоро он заснет здоровым сном, и это было
хорошо. Но пока он здесь сидел и клевал носом, разглядывая развешанные по
стенам трофеи, стеклянные глаза которых загадочно блестели отраженным
пламенем, ему пришло в голову, что он хочет еще две вещи, вещи почти
священные, то, к чему он никогда не посмел бы прикоснуться им жизни отца. Но
Роланда не было в живых, так что Томас взял еще один стул, чтобы встать на
него, и снял со стены лук своего отца и огромную отцовскую стрелу Смерть
Врага, висевшие над головой Нинера. Какое-то мгновение он смотрел прямо в
зеленовато-янтарные глаза дракона. Он много раз смотрел через эти глаза, но
теперь, глядя в "их, он не видел ничего, кроме своего собственного бледного
лица, напоминавшего лицо узника, выглядывающего из своей темницы.
Хотя от всего находящегося в комнате несло немым холодом (огонь согреет
вещи, по крайней мере вокруг камина, но это займет некоторое время), Томасу
показалось, что от стрелы исходит странное тепло. Он смутно вспомнил одну
старую сказку, которую слышал в далеком детстве. В ней говорилось, что
оружие, которое использовалось, чтобы убить дракона, навсегда сохраняло
тепло дракона. "Кажется, эта сказка была правдой", - сонно подумал Томас. Но
в теплоте стрелы не было ничего пугающего; казалось, она действует даже
успокаивающе. Томас уселся, не очень крепко сжимая в одной руке лук, а
другой держа стрелу, согревающую ладонь странным, убаюкивающим теплом, не
подозревая, что сюда идет его брат в поисках именно этого оружия и что Флэгг
- виновник его рождения и Главный надсмотрщик всей его жизни - преследует
Питера по пятам.
У Томаса даже и мысля не было о том, что делать, если дверь в покои
отца была бы закрыта на замок, и Питер об этом тоже не подумал, потому что в
старые времена она никогда не запиралась; и оказалось, что она не была
заперта и теперь.
Питеру пришлось лишь поднять щеколду. Он "летел в комнату, а вслед за
ним - и все остальные. У оглушительно лаявшей Фриски шерсть стояла дыбом.
Уверяю вас, Фриски лучше всех поняла истинное положение вещей. Что-то
преследовало их, нечто с черным запахом, напоминающим ядовитые испарения,
становившиеся иногда причиной смерти рудокопов Восточного графства, если их
штреки слишком глубоко уходили в землю. Фриски вступила бы в схватку с
обладателем этого запаха, если бы это от нее потребовалось; она была готова
не только сразиться, но даже и умереть. Но если бы Фриски умела говорить,
она сказала бы, что преследующий их черный запах принадлежит не человеку: их
преследовало чудовище, какое-то ужасное Нечто.
- Питер, что... - но Питер не обратил на него внимания. Он знал, что
ему нужно. Он пробежал через комнату на обессилевших, дрожащих ногах, глядя
поверх головы Нинера, и потянулся за луком и стрелой, которые всегда висели
над головой дракона. Его рука дрогнула.
Там не было ни того, ни другого.
Деннис, вбежавший последним, закрыл за собой дверь и задвинул засов.
Мощный удар снаружи потряс дверь. Массивные панели из тяжелого дерева,
усиленного железными полосами, загудели от этого удара.
Питер посмотрел через плечо, глаза у него расширились. Деннис и Наоми
слегка отступили. Фриски рычала, стоя перед своей хозяйкой. Ее серозеленые
глаза были широко раскрыты.
- Впустите меня! - ревел Флэгг. - Впустите меня в дверь!
- Питер! - крикнул Бен, обнажив свой меч.
- Отойдите! - закричал Питер в ответ. - Если вам дорога жизнь,
отойдите! Все отойдите!
Они отступили назад как раз в тот момент, когда кулак Флэгга, теперь
отсвечивающий голубым пламенем, опять обрушился на дверь. Щеколды, засов,
железные полосы - все сгорело одновременно со звуком выстрелившей пушки.
Голубой огонь узкими лучами пробивался сквозь трещины в досках. Затем
массивные доски лопнули, став кучей деревянных обломков. Они рухнули в
комнату со звуком, напоминающим хлопок в ладоши.
В коридоре стоял Флэгг. Его капюшон упал на спину, его лицо было
бледновосковым. Рот был оскален; раздвинутые губы напоминали две полоски.
Глаза горели дьявольским огнем.
В руке он сжимал свой тяжелый палаческий топор.
Помедлив мгновение, он вошел внутрь. Посмотрев налево, он увидел
Денниса. Посмотрев направо - Вена и Наоми, а рядом с ними рычащую, присевшую
на задние лапы Фриски. Его глаза отметили их... занесли в список, чтобы
разобраться потом, и... перестали обращать на них внимание. Он шагнул через
обломки двери, глядя теперь только на Питера. - Ты упал, но не умер, -
сказал он. - Ты можешь подумать, что боги сжались над тобой. Но я говорю
тебе: Это мои собственные боги сберегли тебя для меня. Молись теперь своему
богу, чтобы твое сердце разорвалось у тебя в груди, падай на колени и молись
за это, потому что твоя смерть будет гораздо страшнее, чем все, что ты
можешь представить.
Питер стоял неподвижно между Флэггом и креслом своего отца, где сидел
Томас, пока еще никем не замеченный. Питер без страха встретил горящий
адским пламенем взгляд Флэгга. На какое-то мгновение казалось, что Флэгг не
выдержит этого твердого взора, но затем его нечеловеческая ухмылка стала еще
шире.
- Ты со своими друзьями, мой принц, доставил мне немало хлопот, -
прошептал Флэгг. - Немалых хлопот. Мне уже давно следовало бы разделаться с
твоей ничтожной жизнью. Но теперь все неприятности закончатся.
- Я знаю тебя, - ответил Питер. Хоть он и был безоружен, его голос
звучал твердо и бесстрашно. - Я полагаю, что мой отец тоже тебя знал, хоть и
был слабым человеком. Теперь я принимаю на себя свое королевское звание и
приказываю тебе, демон!
Питер выпрямился во весь рост. Огонь от камина отражался в его глазах,
и они сверкали. В этот момент Питер был истинным королем Дилэйна.
- Убирайся отсюда. Оставь Дилэйн навсегда. Ты изгнан. УБИРАЙСЯ!
Последнее слово прогремело громовым раскатом, превышающим возможности
его собственного голоса. В его голосе слышались многие голоса - голоса всех
королей и королев, которые когда-либо правили Дилэйном, начиная с того
времени, когда замок был лишь скоплением глинобитных хижин, а люди в страхе
прижимались друг к другу вокруг своих очагов темными зимними вечерами, в то
время как в заповедных лесах того достопамятного времени завывали волки,
визжали и курлыкали тролли.
Опять показалось, что Флэгг дрогнет... даже съежится. Но он двинулся
вперед - медленно, очень медленно. В левой руке у него покачивался огромный
топор.
- Можешь приказывать на том свете, - прошептал он. - Своим побегом ты
сыграл мне на руку. Если бы я думал об этом - а рано или поздно мне пришлось
бы это сделать - я бы сам организовал твой ложный побег! О, Питер, твоя
голова скатится в камин, и ты почувствуешь" как горят твои волосы, прежде
чем твои мозги поймут, что ты мертв. Ты сгоришь так же, как сгорел твой
отец... а мне за это дадут орден на площади! Разве не ты убил своего отца
ради короны?
- Ты убил его, - сказал Питер.
Флэгг рассмеялся.
- Я? Я? Ты спятил, сидя в Игле, мой мальчик, - сочувственно сказал
Флэгг. Глаза у него сверкнули. - Но предположим - только на мгновение -
предположим, что я. Кто этому поверит?
Цепочка медальона все еще была намотана на правую руку Питера. Теперь
он вытянул эту руку вперед со свисающим из нее, завораживающе покачивающимся
медальоном, отбрасывающим красноватые блики на стены. При виде его глаза у
Флэгга расширились, и Питер подумал: "Он узнает его! Клянусь всеми богами,
он узнает его!"
- Ты убил моего отца, и это был не первый раз, когда ты устраивал свои
дела подобным образом. Ты уже забыл? Я вижу ответ в твоих глазах. Когда на
твоем пути стоял Ливен Валера в черные времена Алана Второго, его жену нашли
отравленной. Обстоятельства были таковы, что Валеру безоговорочно признали
виновным... точно так же, как и моя виновность азалась несомненной.
- Где ты взял это, ты, маленький ублюдок? - прошептал Флэгг, а Наоми
открыла рот от изумления.
- Да, ты забыл, - повторил Питер. - Думаю, что рано или поздно ты или
тебе подобные начинают повторяться, потому что такие, как ты, владеют лишь
несколькими примитивными приемами. Спустя некоторое время кто-нибудь
непременно их раскусит.
И я думаю, что именно это всегда нас спасает.
Медальон продолжал покачиваться в свете камина.
- Кому теперь до этого дело? - спросил Питер. - Кто поверит? Многие.
Даже если они ничему не поверят, их сердца подскажут, насколько ты стар,
чудовище.
- Отдай его мне!
- Ты убил Элинор Валера, и ты же убил и моего отца.
- Да, я принес ему вино, - сказал Флэгг, сверкнув глазами, - и я
смеялся, когда горели его потроха, и еще больше я смеялся, когда тебя
притащили по ступенькам на вершину башни-Иглы. Но те, кто слышит меня в этой
комнате, скоро все умрут, и никто не видел, что я приносил вино в эти
комнаты! Ведь видели только тебя?
И вдруг из-за спины Питера раздался еще один голос. Он не был сильным;
он был настолько тихим, что был едва слышен, и он дрожал. Но он потряс их
всех, включая Флэгга, и заставил онеметь от изумления.
- Был тот, кто видел, - произнес из темной глубины отцовского кресла
брат Питера Томас. - Я видел тебя, колдун.
Питер сделал шаг в сторону и повернулся вполоборота, все еще держа
свисающий медальон в вытянутой руке.
"Томас!" - хотел он сказать, но не смог вымолвить ни слова - настолько
он был поражен и испуган переменами, происшедшими в облике его брата,
который растолстел и как-то постарел. Он всегда был больше похож на Роланда,
чем Питер, а теперь это сходство было настолько велико, что казалось
сверхъестественным.
"Томас!" - еще раз попытался он произнести, но тут обнаружил, почему
лука и стрелы не было больше над головой Нинера. Лук был в руках у Томаса, а
стрела была наложена на тетиву.
И именно в этот момент Флэгг завопил и бросился вперед, подняв над
головой огромный палаческий топор.
То был вопль не ярости, но страха. Белое лицо Флэгга было перекошено;
волосы стояли дыбом, губы тряслись. Питер был поражен сходством, но он знал
своего брата; Флэгг же был совершенно сбит с толку мерцающим пламенем и
глубокими тенями, отбрасываемыми подлокотниками кресла, в котором сидел
Томас.
Он забыл о Питере. Его атака была направлена на эту фигуру в кресле. Он
ведь уже убил однажды старика с помощью яда, а он все равно здесь, в своем
провонявшем медом халате, держит в руках лук и стрелу, смотрит на Флэгга
непокорным, .обвиняющим взглядом.
- Призрак! - вскричал Флэгг. - Призрак или дети из преисподней - мне
все равно! Я убил тебя однажды! Я еще раз убью тебя! Айуююиии!..
Томас всегда был отличным стрелком. Хоть он я редко выезжал на охоту,
тем не менее он часто бывал на стрельбище, пока Питер находился в заточении.
Вдобавок у него, был ли он пьяным или трезвым, глаз был отцовским. У него
был свой прекрасный тисовый лук, но никогда он не держал в руках такого, как
этот, легкий и гибкий, и Томас ощущал поразительную силу этой копьеобразной
стрелы. Лук представлял из себя огромное, но изящное орудие, имевшее восемь
футов в длину, и Томасу не хватало пространства, чтобы, сидя, натянуть
тетиву полностью; но ему тем не менее удалось натянуть тетиву без всякого
усилия.
Смерть Врага была, вероятно, самой большой из всех когда-либо
изготовленных стрел; ее древко было из самого легкого дерева, три пера были
выдернуты из крыла андуанского сокола, а наконечник был изготовлен из
сверкающей стали. По мере того, как Томас натягивал лук, становилась все
горячее; он чувствовал, что жар от обжигает его лицо, как огонь из открытого
очага.
- Ты все время лгал мне, колдун, - тихо произнес Томас и отпустил
тетиву.
Стрела слетела с лука. Пролетая по комнате, она попала точно в середину
медальона Ливена Валеры, который в еще покачивался в застывшей руке Питера.
Золотая цепочка разорвалась с легким звоном.
Как я уже говорил вам, с той самой ночи, когда Флэп и возглавляемый им
отряд расположились лагерем в севных лесах после безуспешных поисков
изгнанников, Флэп часто мучил сон, который он не мог вспомнить. Он всегда
просыпался от этого сна, прижимая руку к левому глаз как будто там была
рана. Глаз жгло в течение еще нескольких минут после пробуждения, хотя он не
мог найти никаких видимых повреждений.
Теперь же стрела Роланда, неся на кончике медальон Валеры, пролетела
через комнату Роланда и вонзилась именно в этот глаз.
Флэгг закричал. Из его руки выпал обоюдоострый топор, проливший немало
крови, и при падении на пол его рукоять сломалась навсегда. Флэгг отступил
назад, глядят одним глазом на Томаса. Вместо другого глаза было золотое
сердечко с высохшей кровью Питера на кончике. Со всех сторон этого сердечка
какая-то черная вонючая
жидкость - явно не кровь - сочилась наружу.
Флэгг вскрикнул еще раз, упал на колени...
...и вдруг исчез.
Глаза Питера расширились. Бен Стаад вскрикнул. Еще мгновение одежда
Флэгга сохраняла форму его тела; еще мгновение стрела висела в пустоте
вместе с наколотым на нее сердечком. Потом одежда упала бесформенной кучей,
а стрела звякнула о каменный пол. От ее стального наконечника шел дымок.
Наконечник дымился точно также, когда много лет тому назад Роланд вытащил
стрелу из драконьего горла. Медальон еще некоторое время светился
темно-красным светом, а затем его очертания навсегда отпечатались в камне,
куда он упал после исчезновения колдуна.
Питер повернулся к брату.
Сверхъестественное спокойствие Томаса куда-то исчезло. Больше он не
напоминал Роланда: он выглядел всего лишь испуганным и страшно уставшим
мальчишкой.
- Питер, я виноват перед тобой, - сказал он и начал плакать. - Я
виноват гораздо больше, чем ты только можешь себе представить. Наверное, ты
меня сейчас убьешь, и я этого заслуживаю, - да, я знаю, что заслуживаю - но
перед тем, как ты это сделаешь, я скажу тебе одну вещь: я заплатил за все.
Да, заплатил. Все время расплачивался и расплачивался. А теперь убей меня,
если таково твое желание.
Томас запрокинул голову и закрыл глаза. Остальные затаили дыхание.
Питер же осторожно извлек брата из отцовского кресла и обнял его.
Питер сжимал в объятиях своего брата, пока у того не прошел поток слез,
и говорил ему, что любит его и всегда будет любить; потом они оба заплакали,
стоя под головой дракона, а в ногах у них лежал отцовский лук; в какой-то
момент все незаметно выскользнули из комнаты, оставив братьев одних.
И что же, с тех пор они жили счастливо?
Нет, ни одному из них это не удалось, что бы там ни рассказывали.
Бывали у них и хорошие времена, как и у вас, пережили они и нелегкие дни,
как вы уже знаете. Были у них победы, как и у вас, и поражения тоже бывали,
и об этом вы тоже уже знаете. Бывали у них времена, когда они стыдились
самих себя, зная, что поступают не лучшим образом, а иногда оця понимали,
что поступают именно так, как предначертано Богом. Я хочу сказать лишь то,
что жили они как могли; кто-то из них прожил дольше другого, но все они жили
достойно и красиво, и я их всех люблю и не стыжусь своего чувства.
Томас и Питер вместе пошли к новому верховному судье Дилэйна и Питер
был вновь доставлен в свою темницу. Его второй срок в качестве узника
королевской тюрьмы оказался гораздо короче первого - всего два часа. Томасу
потребовалось лишь пятнадцать минут, чтобы поведать всю историю, а
верховному судье, маленькому робкому созданию, назначенному с одобрения
Флэгга, понадобились еще час и три четверти, чтобы убедиться, что страшного
колдуна действительно больше не существует.
Тогда все обвинения были опровергнуты.
В тот вечер все они - Питер, Томас, Бен, Наоми, Деннис и даже Фриски -
встретились в старых покоях Питера. Питер налил всем вина, плеснув даже
Фриски и маленькую мисочку. Лишь Томас отказался от пьянящего напитка.
Питер хотел, чтобы Томас остался с ним, но Томас утверждал - вполне
обоснованно, как ему кажется - что если он останется, то граждане разорвут
его на куски за все, что он допустил.
- Ты был всего лишь ребенком, - сказал Питер, - и тобой управляло
могущественное создание, которое запугало тебя.
С печальной улыбкой Томас ответил:
- Отчасти это так, но люди это не вспомнят, Пит. Они вспомнят Томми
Налогоносца и придут за мной. Дум ю, они меня из-под земли достанут. Флэгга
нет, но я здесь. Голова у меня не слишком умная, но я решил сохранить ее на
плечах еще на некоторое время. Он помолчал, ожидая возражений, а затем
продолжил: - Мне лучше уйти. Мои ревность и злоба были как лихорадка. Теперь
их нет, но через несколько лет пребывания в тени твоего правления это может
повториться. Как видишь, я немножко узнал себя. Да, немножко. Нет, я должен
уйти, Питер, и сегодня же. Чем скорее, тем лучше.
- Но... куда ты пойдешь?
- На поиски, - просто ответил Томас. - Думаю, на юг. Может, мы с тобой
еще встретимся, а может, и нет. Я уйду на юг на поиски... На моей совести
много грехов, которые надо замаливать.
- На поиски чего? - спросил Бен.
- Искать Флэгга, - ответил Томас. - Он где-то там. В этом мире или в
каком-то другом, но он где-то там. Я знаю это; я чую запах яда в воздухе. Он
ушел от нас в последнюю секунду. Вы все это знаете не хуже меня. Я найду его
и убью. Я отомщу ему за отца и смою с себя свой собственный огромный грех. И
сначала я пойду на юг, потому что чувствую, что он там.
Питер сказал:
- Но кто пойдет с тобой? Я не могу - здесь слишком много дел. Но я и не
хочу
отпускать тебя одного! - Он выглядел очень озабоченным, и если бы вы
видели географические карты тех времен, вы бы поняли его озабоченность,
поскольку юг обозначался на картах лишь большим белым пятном.
Удивив их всех, Деннис сказал:
- Я пойду, ваше величество.
Братья изумленно посмотрели на него. Бен и Наоми тоже повернулись к
нему, и Фриски подняла голову от своей мисочки с вином, которое она лакала
весело и охотно (ей нравился запах, который имел прохладный пурпурный
оттенок; вкус был не настолько хорош, но все же).
Краска бросилась в лицо Деннису, но он не сел.
- Вы всегда были хорошим господином, Томас, и - прошу прощения, король
Питер - что-то мне подсказывает, что вы все еще - мой господин. А поскольку
я был именно тем человеком, который обнаружил ту самую мышь и из-за которого
вы попали в Иглу, мой король...
- Чепуха! - сказал Питер. - Все уже забыто.
- Но зато я ничего не забыл, - упрямо сказал Деннис. - Вы можете
сказать, что я тоже был слишком молод и не знал, что к чему, но, наверное, я
должен сам расплачиваться за свои ошибки.
Он робко посмотрел на Томаса.
- Я пойду с вами, милорд Томас, если вы не возражаете; я буду рядом с
вами во время ваших странствий.
Чуть не расплакавшись, Томас сказал:
- Я буду только рад, если ты останешься со мной, мой добрый старина
Деннис. Надеюсь только, что ты готовишь пищу лучше меня.
Они вышли в ту же ночь под покровом темноты - две пешие фигуры,
нагруженные припасами в тяжелых мешках, отправившиеся в дорогу в ночь. Они
оглянулись лишь однажды и помахали.
Трое оставшихся помахали в ответ. Питер горевал так, будто его сердце
должно разорваться; он и в самом деле так думал.
"Я никогда больше его не увижу", - подумал Питер.
Ну что ж, может, они встретились, а может, и нет, но я, как вы
понимаете, думаю, что все-таки встретились. Теперь мне осталось сказать вам
лишь то, что Бен и Наоми в конце концов поженились, что Питер правил долго и
успешно и что Томас и Деннис после многих необычайных приключений вновь
встретились с Флэггом и вступили с ним в схватку.
Но время уже позднее, и все это - другая история, которую я расскажу
вам как-нибудь в другой раз.
Стивен Кинг

Last-modified: Sat, 10 May 2003 06:18:15 GMT
Оцените этот текст: