Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   "Смена", 1988. Пер. - А.Корженевский.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   ...Вечеринка подходила к концу. Угощение удалось на славу: и  спиртное,
и мясо на ребрышках, поджаренное на углях, и салат, и особый соус, который
приготовила  Мег.  За  стол  они  сели  в  пять.  Теперь  часы  показывали
полдевятого, уже темнело; при большом количестве гостей настоящее  веселье
в это время обычно и начинается. Но их  было  всего  пятеро:  литературный
агент с женой, молодой, недавно прославившийся писатель, тоже с  женой,  и
журнальный  редактор,  выглядевший  гораздо  старше  своих  шестидесяти  с
небольшим. Редактор пил  только  минеральную:  в  прошлом  он  лечился  от
алкоголизма, о чем рассказал писателю литагент. Однако все это осталось  в
прошлом, как, впрочем, и жена редактора, отчего их, собственно  говоря,  и
было пятеро.
   Когда на выходящий к озеру  участок  позади  дома  писателя  опустилась
темнота, вместо веселья их охватило какое-то серьезное настроение.  Первый
роман молодого писателя  получил  хорошие  отзывы  в  прессе  и  разошелся
большим числом экземпляров. Ему повезло, и, к чести его, надо сказать,  он
это понимал.
   С  раннего  успеха  молодого  писателя  разговор,  приобретя  странную,
игриво-мрачную окраску, перешел на других писателей,  которые  заявляли  о
себе рано, но потом вдруг кончали  жизнь  самоубийством.  Вспомнили  Росса
Локриджа, затем Тома Хагена. Жена литературного агента  упомянула  Сильвию
Платт и Анну Секстон, после чего молодой писатель заметил, что не  считает
Платт интересным автором: она покончила с собой не из-за успеха, а  скорее
наоборот - приобрела известность после самоубийства. Агент улыбнулся.
   - Давайте поговорим о чем-нибудь  другом,  -  попросила  жена  молодого
писателя, немного нервничая.
   - А что вы думаете о безумии? - игнорируя ее, спросил агент.  -  Бывали
среди писателей и такие, кто сходил с ума от успеха. - Голосом и  манерами
он немного напоминал актера, продолжающего играть свою роль вне сцены.
   Жена писателя собралась снова перевести разговор в  другое  русло:  она
знала, что ее мужа интересуют подобные темы, и не только потому,  что  ему
доставляло удовольствие говорить об этом в  шутливом  тоне.  Напротив,  он
слишком много думал о таких вещах и от этого, может быть, пытался  шутить.
Но тут заговорил редактор, и сказанное им показалось  ей  таким  странным,
что она забыла про свой невысказанный протест.
   - Безумие - это гибкая пуля.
   Жена агента  взглянула  на  редактора  удивленно.  Молодой  писатель  в
задумчивости наклонился чуть вперед.
   - Что-то знакомое... - произнес он.
   - Конечно, - сказал редактор. - Эта фраза, вернее, образ "гибкой пули",
взят у Марианны Мур. Она воспользовалась им, описывая какую-то машину.  Но
мне всегда казалось, что он очень хорошо отражает состояние  безумия.  Это
нечто вроде  интеллектуального  самоубийства.  По-моему,  и  врачи  теперь
утверждают, что единственное истинное  определение  смерти  -  это  смерть
разума. А безумие - это гибкая пуля, попадающая в мозг.
   Жена писателя поднялась из кресла:
   - Кто-нибудь хочет выпить?
   Желающих не нашлось.
   - Ну, тогда я хочу, раз уж  мы  собираемся  говорить  на  эту  тему,  -
сказала она и отправилась смешивать себе новую порцию коктейля.
   - Как-то, когда я работал в "Логансе", - сказал редактор, -  я  получил
рассказ. Сейчас, конечно, "Логанс"  там  же,  где  "Кольерс"  и  "Сатердей
ивнинг пост", но мы протянули дольше их обоих. - В его голосе  послышались
нотки гордости. - Каждый год  мы  публиковали  тридцать  шесть  рассказов,
иногда больше, и каждый год четыре-пять из них попадали в антологию лучших
рассказов года. Люди читали  их.  Короче,  рассказ  назывался  "Баллада  о
гибкой пуле". Написал его человек  по  имени  Рег  Торп.  Молодой  человек
такого же примерно возраста, как наш хозяин, и примерно в такой же степени
известный.
   - Это он написал "Персонажи преступного  мира",  да?  -  спросила  жена
литературного агента.
   -  Да.  Удивительная  судьба  для  первого  романа.  Отличные   отзывы,
коммерческий успех и в твердой обложке, и в мягкой,  издание  Литературной
Гильдии, и все такое. Даже фильм оказался неплох, хотя, конечно, с  книгой
не сравнишь. До книги он просто не дотянул.
   - Мне она понравилась, - сказала жена писателя, втягиваясь  в  разговор
против своей воли. - Он  что-нибудь  еще  с  тех  пор  написал?  Я  читала
"Персонажи" еще в колледже, а это было... в общем, было слишком давно.
   - Нет, он ничего больше не написал, - сказал  редактор.  -  Кроме  того
рассказа, о котором я упомянул.  Он  покончил  с  собой.  Сошел  с  ума  и
покончил с собой.
   - О-о-о... - устало протянула жена писателя. - Опять _это_.
   - Рассказ публиковался? - спросил молодой писатель.
   - Нет, но не потому, что автор сошел с ума и покончил с собой. Он так и
не попал в печать, потому что сошел с ума и _чуть_  не  покончил  с  собой
_редактор_.
   Агент вдруг встал, чтобы налить себе еще, хотя  его  стакан  был  почти
полон. Он знал, что летом 1969  года,  незадолго  до  того,  как  "Логанс"
прекратил   свое   существование,   редактор   перенес   тяжелое   нервное
расстройство.
   - Этим редактором  был  я,  -  проинформировал  гостей  редактор.  -  В
определенном смысле мы с Регом Торпом сошли с ума вместе,  хотя  я  жил  в
Нью-Йорке, а он в Омахе, и мы никогда не встречались. Книга его  вышла  за
шесть месяцев до этого, и он перебрался в  Омаху,  чтобы,  как  говорится,
собраться с мыслями. Что произошло с ним, я знаю, потому что иногда вижусь
с бывшей женой Рега, когда она  заезжает  в  Нью-Йорк.  Она  художница,  и
довольно неплохая. Ей повезло. В том смысле, что он  чуть  не  взял  ее  с
собой.
   Агент вернулся и сел на место.
   - Теперь я начинаю  кое-что  припоминать,  -  сказал  он.  -  Там  была
замешана не только его жена. Он пытался застрелить еще двоих: один из  них
совсем мальчишка.
   - Верно, - сказал редактор, - Именно этот мальчишка его в конце  концов
и доконал.
   - Мальчишка? - переспросила жена агента. - В каком смысле?
   По выражению лица редактора  было  понятно:  он  не  хочет,  чтобы  его
торопили. Он расскажет все сам, но не будет отвечать на вопросы.
   - Свою же часть этой истории я знаю, - сказал он, -  потому  что  я  ее
прожил. Мне тоже повезло. Чертовски  повезло.  Интересное  явление...  эти
люди, которые пытаются покончить с  собой,  приставив  к  виску  пистолет.
Казалось бы, самый надежный способ, гораздо надежнее, чем  снотворное  или
перерезанные вены, однако это  не  так.  Когда  человек  стреляет  себе  в
голову, часто  просто  нельзя  предсказать,  что  произойдет.  Пуля  может
отлететь рикошетом от черепа и убить кого-то другого. Она  может  обогнуть
череп по внутренней поверхности и выйти с другой стороны. Может застрять в
мозгу, сделать вас слепым, но оставить в живых. Можно  выстрелить  себе  в
голову из "тридцать восьмого" и очнуться в больнице. А можно выстрелить из
"двадцать второго" и очнуться в аду... Если такое  место  вообще  есть.  Я
лично думаю, что это как раз здесь, на Земле, возможно, в Нью-Джерси.
   Жена писателя рассмеялась звонко и, пожалуй, чуть-чуть неестественно.
   - Единственный надежный  способ  самоубийства  -  это  прыжок  с  очень
высокого здания, но таким методом пользуются лишь крайне  целеустремленные
личности. Слишком уж потом все безобразно. Я это вот к чему говорю:  когда
вы стреляете в себя,  так  сказать,  гибкой  пулей,  вы  не  можете  знать
заранее, каков будет исход. В моем случае произошло то же самое: я  махнул
с моста и очнулся на замусоренном берегу. Какой-то водитель лупил меня  по
спине и так двигал мои руки вверх и вниз, словно ему приказали в  двадцать
четыре часа привести себя в  атлетическую  форму,  и  он  принял  меня  за
тренажер. Для Рега  пуля  оказалась  смертельной.  Он...  Однако  я  начал
рассказывать вам свою  историю,  хотя  у  меня  нет  уверенности,  что  вы
захотите ее выслушать.
   В сгущающейся темноте он посмотрел на всех вопросительно.  Литературный
агент и его жена неуверенно переглянулись. Жена  писателя  собралась  было
сказать, что на сегодня мрачных тем  уже  достаточно,  но  в  этот  момент
заговорил ее муж:
   - Я бы хотел послушать. Разумеется, если тебе это не будет неприятно по
каким-то личным мотивам...
   - Рассказ Торпа пришел, что называется, "самотеком", - начал  редактор,
- но в то время в "Логансе" уже не читали незаказанные рукописи. Когда они
все же приходили, секретарша просто клала их в конверт с обратным  адресом
и прикладывала записку  примерно  с  таким  текстом:  "Из-за  возрастающих
затрат и отсутствия возможности  у  редакторского  состава  справляться  с
постоянно возрастающим числом предложений  "Логанс"  рассматривает  теперь
только заказанные рукописи. Искренне желаем успеха  и  надеемся,  что  вам
удастся заинтересовать своим произведением кого-то  еще".  Надо  же  такую
белиберду придумать! Короче, - продолжил редактор, доставая  портсигар,  -
рассказ пришел. Девушка, занимавшаяся почтой,  достала  его,  подколола  к
первой странице бланк с отказом  и  уже  совсем  собралась  сунуть  его  в
конверт с обратным адресом,  когда  взгляд  ее  упал  на  фамилию  автора.
"Персонажей" она читала. В ту осень  все  читали  эту  книгу,  либо  ждали
очереди в библиотеке, либо рылись по книжным  полкам  в  аптеках,  ожидая,
когда она выйдет в мягкой обложке.
   Жена писателя, заметив мимолетное беспокойство на лице мужа, взяла  его
за руку. Тот ответил ей  улыбкой.  Редактор  щелкнул  золотым  "Ронсоном",
чтобы прикурить, и при вспышке  пламени  в  сгущающейся  темноте  все  они
заметили, какое старое у него лицо: висящие, словно из крокодиловой  кожи,
мешки под глазами,  испещренные  морщинками  щеки,  по-старчески  торчащий
подбородок,  похожий  на  нос  корабля.  "И  этот  корабль,  -  подумалось
писателю, - называется "Старость". Никто особенно не торопится в  плавание
на нем, но каюты всегда полны. И палубы, если уж на то пошло".
   Огонек зажигалки погас, и редактор в задумчивости затянулся сигаретой.
   - Девушка, которая прочла рассказ,  вместо  того  чтобы  отправить  его
обратно, теперь редактор в "Патнамз Санз". Как ее зовут, сейчас не  важно.
Важно то, что на большой координатной  сетке  жизни  вектор  этой  девушки
пересекся с вектором Рега Торпа в отделе корреспонденции журнала "Логанс".
Ее вектор шел вверх, его - вниз. Она отправила рассказ своему  боссу,  тот
передал его мне. Я прочитал, и мне  понравилось.  Чуть  длиннее,  чем  нам
нужно, но я уже видел, где можно без ущерба сократить пять сотен  слов,  и
этого вполне бы хватило.
   - О чем рассказ? - спросил писатель.
   - Об этом можно было бы и не спрашивать,  -  ответил  редактор.  -  Его
содержание отлично вписывается в мою историю.
   - О том, как сходят с ума?
   -  Вот  именно.  Чему  первым  делом  учат  в   колледжах   обучающихся
писательскому ремеслу? Пишите о том, что знаете. Рег Торп писал  об  этом,
потому что сходил с ума. И мне, возможно, рассказ понравился, потому что я
двигался в том же направлении. Вы можете,  конечно,  сказать,  что  меньше
всего читающей публике нужен рассказ на тему "В Америке мы сходим с ума со
вкусом". Популярная тема в литературе двадцатого века. Все великие  писали
на эту тему, и все писаки заносили над ней топор. Но рассказ был  смешной.
Я хочу сказать, просто уморительный.
   Никогда раньше я не читал ничего похожего, и позже тоже.  Ближе  всего,
может быть, стоят некоторые рассказы Скотта Фитцджеральда... и "Гэтсби". В
рассказе Торпа его герой сходит с ума, но сходит очень  забавным  образом.
Вас не оставляет улыбка, когда вы доходите до парочки мест - самое  лучшее
из них, где герой выливает белила на голову  одной  толстой  девице,  -  и
тогда вы просто смеетесь в  голос.  Но,  знаете,  смех  такой...  нервный.
Смеетесь, а  сами  поглядываете  через  плечо:  не  подслушивает  ли  кто.
Строчки, создающие это напряжение, исключительно  хороши:  чем  больше  вы
смеетесь, тем больше нервничаете. И чем  больше  нервничаете,  тем  больше
смеетесь... до того самого  момента,  когда  герой  возвращается  домой  с
приема, устроенного в его честь, и убивает жену и дочь.
   - А каков сюжет? - спросил агент.
   - Это не имеет значения, - ответил редактор. - Просто рассказ о молодом
человеке, который постепенно проигрывает в сражении с  успехом.  Детальный
пересказ сюжета просто скучен.
   Короче, я написал ему: "Дорогой Рег Торп, я только что прочел  "Балладу
о гибкой пуле" и думаю, что рассказ великолепен. Хотел бы опубликовать его
в "Логансе" в начале будущего года, если Вас это устроит. Что Вы скажете о
800 долларах? Оплата сразу по соглашению. Почти сразу".
   Редактор снова проткнул вечерний воздух своей сигаретой.
   - Новый абзац: "Рассказ немного великоват,  и  я  хотел  бы,  чтобы  Вы
сократили его  примерно  на  пятьсот  слов,  если  это  возможно.  Я  даже
соглашусь на две сотни: мы всегда можем выкинуть какую-нибудь карикатуру".
Абзац. "Позвоните, если захотите". Подпись. И письмо пошло в Омаху.
   - Вы все помните слово в слово? - спросила жена писателя.
   - Всю нашу переписку я держал в специальной папке, - сказал редактор. -
Его письма, копии моих. К концу их набралось довольно много, включая и три
или четыре письма от Джейн  Торп,  жены  Рега.  Я  часто  их  перечитывал.
Безрезультатно, конечно. Пытаться понять гибкую пулю - это все  равно  что
пытаться понять, почему у ленты Мебиуса только одна сторона. Просто так уж
устроен этот лучший из миров... Да, я  действительно  помню  все  слово  в
слово. Почти все.  Есть  же  люди,  которые  помнят  наизусть  "Декларацию
Независимости".
   - Готов спорить, он позвонил на следующий  же  день,  -  сказал  агент,
ухмыляясь.
   - Нет, не позвонил. Вскоре после выхода "Персонажей  преступного  мира"
Торп вообще перестал пользоваться телефоном. Это  сказала  мне  его  жена.
Когда Торпы переехали из Нью-Йорка в Омаху, они даже  не  устанавливали  в
новом доме аппарат. Он, понимаете ли, решил, что телефонная сеть на  самом
деле работает не на электричестве, а на радии. Считал,  что  это  один  из
нескольких наиболее строго охраняемых секретов в истории человечества.  Он
уверял, жену в том числе, что именно радий ответственен за растущее  число
раковых заболеваний, а вовсе не сигареты, выхлопные  газы  и  промышленные
отходы. Мол, каждый телефон содержит в трубке маленький кристалл радия,  и
каждый раз,  когда  вы  пользуетесь  телефоном,  ваша  голова  наполняется
радиацией.
   - Пожалуй,  он  действительно  свихнулся,  -  сказал  писатель,  и  все
рассмеялись.
   - Он ответил письмом, - продолжал редактор, отшвыривая окурок в сторону
озера. - В письме говорилось: "Дорогой Генри Уилсон (просто Генри, если не
возражаете). Ваше письмо меня взволновало и обрадовало. А  жена,  пожалуй,
была рада даже больше меня.  Деньги  меня  устраивают,  хотя,  признаться,
публикация на страницах "Логанса" - уже вполне  адекватное  вознаграждение
(но деньги я, разумеется, приму). Я просмотрел Ваши сокращения и  согласен
с ними.  Думаю,  они  и  рассказ  сделают  лучше,  и  сохранят  место  для
карикатур. С наилучшими пожеланиями, Рег Торп".
   После его подписи стоял маленький рисунок, скорее  даже  что-то  просто
начириканное, глаз в центре пирамиды, как на обратной стороне  долларового
банкнота. Только вместо "Novus Ordo Seclorum"  внизу  были  слова  "Fornit
Some Fornus".
   - Или латынь, или какая-то шутка, - сказала жена агента.
   - Просто свидетельство растущей эксцентричности Рега  Торпа,  -  сказал
редактор. - Его жена поведала мне, что Рег уверовал в  каких-то  маленьких
человечков, что-то вроде эльфов или гномов. В форнитов. Для него это  были
эльфы удачи, и он считал, что один из них живет в его пишущей машинке.
   - О господи, - вырвалось у жены писателя.
   - По  Торпу,  у  каждого  форнита  был  маленький  приборчик  наподобие
пистолета-распылителя,  заполненный...  Видимо,  можно  сказать,  порошком
удачи. И этот порошок удачи...
   - ...называется "форнус", - закончил за него писатель, широко улыбаясь.
   - Да, его жена тоже думала, что это  забавно.  Вначале.  Форнитов  Торп
придумал двумя годами раньше,  когда  планировал  "Персонажей  преступного
мира", и поначалу она думала, что Рег просто над  ней  подшучивает.  Может
быть, когда-то так оно и было. Но  потом  выдумка  развилась  в  суеверие,
потом в непоколебимую веру. Я бы это назвал...  гибкой  выдумкой,  которая
стала в конце концов твердой. Очень твердой.
   - В этом  деле  с  форнитами  имелись  и  забавные  стороны,  -  сказал
редактор. - В конце пребывания Торпов в  Нью-Йорке  пишущую  машинку  Рега
очень часто приходилось отдавать в ремонт, и еще чаще  она  оказывалась  в
мастерской после их переезда в Омаху.  Один  раз,  когда  его  собственная
машинка была в ремонте, Рег в той же мастерской взял машинку  напрокат,  а
через несколько дней после того, как он забрал свою домой,  ему  позвонили
из мастерской и сказали, что вместе со  счетом  за  ремонт  и  чистку  его
машинки Рег получит еще и счет за чистку той, которую он брал на время.
   - А в чем было дело? - спросила жена агента.
   - Там оказалось полно всяческой еды, -  сказал  редактор.  -  Маленькие
кусочки тортов и пирожных. На валике и на клавишах было намазано  ореховое
масло. Рег кормил форнита, живущего  в  его  пишущей  машинке.  И  на  тот
случай, если  форнит  успел  перебраться,  он  кормил  и  машинку,  взятую
напрокат.
   - О боже, - произнес писатель.
   - Как вы понимаете, ничего этого я тогда еще не знал. Поэтому я ответил
ему и написал, что очень  рад  его  согласию.  Моя  секретарша  отпечатала
письмо, принесла его мне на подпись,  а  потом  ей  понадобилось  зачем-то
выйти. Я подписал, - она все не возвращалась.  И  вдруг  -  даже  не  могу
сказать, зачем - я поставил под  своей  фамилией  тот  же  самый  рисунок.
Пирамиду. Глаз. И "Fornit Some Fornus". Идиотизм.  Секретарша  заметила  и
спросила, действительно ли я хочу, чтобы  она  отправила  письмо  в  таком
виде. Я пожал плечами и сказал, чтобы отправляла.
   Через два дня мне позвонила Джейн Торп. Сказала, что мое письмо привело
Рега в сильное возбуждение. Рег решил, что нашел родственную душу. Кого-то
еще,  кто  знает  про  форнитов.  Видите,  какая  сумасшедшая   получалась
ситуация? Тогда для меня форнит мог означать что угодно: от гаечного ключа
до ножа для разделки мяса. То же самое  касается  и  форнуса.  Я  объяснил
Джейн, что просто скопировал рисунок Рега. Она захотела узнать, почему. Я,
как мог, уходил от ответа: не мог же я ей сказать, что, подписывая письмо,
я был здорово пьян.
   Он замолчал, и над лужайкой  повисла  неуютная  тишина.  Присутствующие
принялись разглядывать небо, озеро, деревья, хотя ничего  интересного  там
за последнюю минуту-две не прибавилось.
   - Я пил всю свою взрослую жизнь и едва ли смогу  сказать,  когда  начал
терять контроль над этой  страстью.  Я  начинал  пить  во  время  ленча  и
возвращался в редакцию "на бровях", однако там я работал безупречно. А вот
выпивка после работы - сначала в поезде, потом дома, - именно  это  выбило
меня из колеи.
   У нас с женой и так хватало проблем, но пьянство  эти  проблемы  только
усложняло. Жена довольно долго собиралась уйти от меня,  и  за  неделю  до
того, как я получил рассказ Торпа, она все-таки ушла.
   Когда пришел рассказ, я как раз пытался справиться с этим  ударом.  Пил
слишком много. И вдобавок у меня наступило то, что сейчас  модно  называть
"кризисом середины жизни". Тогда,  однако,  я  знал  только,  что  угнетен
состоянием моей профессиональной жизни так же, как состоянием личной. Я  с
трудом  справлялся...  пытался  справиться  с  растущим   ощущением,   что
редактирование  рассказов  для  массового   потребителя,   которые   будут
прочитаны  лишь  нервными   пациентами   в   стоматологических   клиниках,
домохозяйками  да  изредка  скучающими  студентами  -  занятие  отнюдь  не
благородное. Я пытался сжиться с мыслью - все мы в "Логансе"  пытались,  -
что через шесть, или десять, или четырнадцать месяцев "Логанса", возможно,
уже не будет.
   И  вот  посреди  этого  серого  осеннего   ландшафта   средневозрастной
озабоченности  появляется,  словно  яркий  солнечный  луч,  очень  хороший
рассказ очень хорошего писателя - забавный, энергичный взгляд на  механику
сумасшествия. Я знаю, это звучит странно, когда говоришь  про  рассказ,  в
котором главный герой убивает жену и маленького ребенка,  но  вы  спросите
любого редактора, что такое настоящая радость, и он скажет вам, что это  -
неожиданно появляющийся блестящий роман  или  рассказ,  приземляющийся  на
вашем столе, словно  большой  рождественский  подарок.  Вы  все,  наверно,
знаете рассказ Ширли Джексон "Лотерея". Он кончается так плохо,  как  даже
нельзя себе представить. Я имею в виду, что там до смерти забивают камнями
одну добрую леди. И в убийстве  участвуют  ее  сын  и  дочь,  можете  себе
представить!  Но  это  великолепный  рассказ...  Готов  спорить,  редактор
"Нью-Йоркера",  который  первым  его  прочел,  в  тот  день  ушел   домой,
насвистывая.
   Я все это говорю к тому, что рассказ Торпа стал для  меня  лучшим,  что
случилось тогда в моей жизни. Единственным хорошим событием.  И  из  того,
что его жена сказала мне в тот день по телефону, я понял, что для Рега мое
согласие на публикацию рассказа тоже было единственным хорошим событием за
последнее время. Отношения  автора  и  редактора  -  это  всегда  взаимный
паразитизм,  но  в  нашем  с   Регом   случае   этот   паразитизм   достиг
неестественных размеров.
   - Давайте вернемся к Джейн Торп, - предложила жена писателя.
   - Да. Я в каком-то смысле отвлекся. Она  была  очень  рассержена  из-за
этих форнитов. Сначала. Я сказал ей, что начирикал символ  с  пирамидой  и
глазом под своей подписью, не имея понятия, что это  такое,  и  извинился,
если сделал что-то не так.
   Джейн подавила свое раздражение и рассказала мне о том, что происходило
с Регом.  Она,  видимо,  тревожилась  все  больше  и  больше,  потому  что
поговорить ей было совсем не с кем. Родители умерли, а все друзья остались
в Нью-Йорке. Рег не пускал в дом никого.  Они  все,  говорил  он,  или  из
налогового управления, или из ФБР, или из ЦРУ.  Вскоре  после  переезда  в
Омаху в их двери постучала маленькая девочка-скаут, продававшая  скаутские
пирожные для сбора средств. Рег наорал на нее, велел  убираться  к  черту,
поскольку он, мол, знает, зачем она здесь, и  все  такое.  Джейн  пыталась
спорить с ним, заметив, что девочке всего десять лет. На что Рег  ответил,
что у людей из налогового управления нет ни души,  ни  совести.  И,  кроме
того, эта маленькая девочка вполне могла быть андроидом. Андроиды якобы не
подлежат защите по законам о детском труде. Люди из налогового  управления
запросто  могут  подослать   к   нему   андроида-девочку-скаута,   набитую
кристаллами радия, чтобы вызнать, не прячет ли он каких-нибудь секретов, а
заодно и напулять в него канцерогенных лучей.
   - Боже правый, - произнесла жена агента.
   - Жена Торпа ждала дружеского голоса, и мой оказался первым. Я  услышал
историю про девочку-скаута, узнал о том, как ухаживать за форнитами и  чем
их надо кормить, услышал  про  форнус  и  про  то,  что  Рег  отказывается
пользоваться телефоном. Со мной  она  говорила  по  платному  телефону  из
аптеки, что в пяти кварталах от их дома. Джейн сказала мне, что  на  самом
деле Рег боится не чиновников из налогового управления и не людей  из  ЦРУ
или ФБР. Больше всего его беспокоило, что они  -  некая  анонимная  группа
лиц, которые ненавидят Рега, завидуют ему и не остановятся ни  перед  чем,
чтобы с ним разделаться, - узнают про форнита и захотят убить его. А  если
форнит умрет, не будет больше ни романов, ни рассказов, ничего  не  будет.
Чувствуете? Квинтэссенция безумия. Они собираются его прикончить. В  конце
концов главным пугалом стало даже не налоговое управление, устроившее  ему
адскую жизнь из-за  доходов  от  "Персонажей  преступного  мира",  а  они.
Типичная параноидная фантазия. Они хотели убить его форнита.
   - Боже, и что ты ей сказал? - спросил агент.
   -  Попытался  успокоить  ее,  -  ответил  редактор.   -   Можете   себе
представить, я только что после ленча с пятью мартини разговариваю с  этой
перепуганной женщиной, стоящей в телефонной будке  в  аптеке  в  Омахе,  и
пытаюсь убедить ее, что все в порядке, и она не должна  волноваться  из-за
того, что ее муж верит, что в телефонах полно  кристаллов  радия  или  что
какая-то  анонимная  группа  подсылает  к   нему   андроидов   в   обличье
девочек-скаутов собирать о  нем  информацию.  Уговариваю  не  беспокоиться
из-за того, что ее муж до такой степени отделил свой талант от собственных
способностей, что в конце концов поверил,  будто  в  его  пишущей  машинке
живет эльф.
   Я не думаю, что в чем-то ее убедил.
   Она просила меня - нет, умоляла, - чтобы я поработал с  Регом  над  его
рассказом, чтобы он  был  опубликован.  Она  едва-едва  не  признала,  что
"Гибкая пуля" - это, может быть, последний контакт Рега  с  тем,  что  мы,
смеясь, называем реальностью.
   Я спросил ее,  что  мне  делать,  если  Рег  снова  упомянет  форнитов.
"Подыграйте ему", - ответила  она.  Именно  так:  "Подыграйте  ему",  -  и
повесила трубку.
   На следующий день я  нашел  в  почте  письмо  от  Рега.  Пять  страниц,
отпечатанных через один интервал. В первом абзаце говорилось  о  рассказе.
Он сообщал, что второй  вариант  продвигается  успешно.  Предполагал,  что
сможет убрать семьсот слов из первоначальных десяти тысяч пятисот,  доведя
объем рассказа до плотных девяти тысяч восьмисот.
   Все остальное было про форнитов и форнус. Его собственные наблюдения  и
вопросы...
   - Что ты написал в ответ? - спросил агент.
   - Здесь-то и начались все неприятности, - медленно произнес редактор. -
Для нас обоих. Джейн попросила подыграть ему, что я и сделал. К несчастью,
слишком хорошо. Ответ на его письмо я писал дома, будучи сильно пьяным.  Я
сидел перед машинкой с заправленным в нее  бланком  и  думал:  "Мне  нужен
форнит. Пожалуй, даже мне нужно целую дюжину форнитов, чтобы они  посыпали
форнусом весь этот проклятый одинокий дом". В тот момент я был  достаточно
пьян, чтобы позавидовать помешательству Рега Торпа.
   Я написал ему, что у меня, конечно же, тоже  есть  форнит,  удивительно
похожий повадками на форнита Рега. Ведет  ночной  образ  жизни.  Ненавидит
шум, но, кажется, любит Баха и Брамса... Мне часто работается лучше  всего
после того, как я вечером послушаю их музыку,  -  так  я  ему  и  написал.
Написал также, что мой форнит определенно питает  слабость  к  киршнерской
колбасе. Пробовал ли Рег кормить своего этим  блюдом?  Я  просто  оставляю
кусочки около своего синего редакторского карандаша, который беру домой, и
наутро они почти всегда исчезают. Разумеется, если предыдущим  вечером  не
было шумно, как Рег и сам заметил. Я  поблагодарил  его  за  информацию  о
радии. Рассказал, что  мой  форнит  живет  у  меня  еще  с  колледжа.  Мое
собственное сочинительство так захватило меня, что я отпечатал почти шесть
страниц, добавив в самом конце  несколько  строк  о  рассказе,  чисто  для
проформы, и подписался.
   - А под подписью?.. - спросила жена литературного агента.
   - Разумеется, "Fornit Some Fornus". - Он  умолк  на  секунду.  -  Вы  в
темноте не видите, конечно, но я покраснел. Я был тогда жутко пьян и жутко
доволен собой... Утром я, возможно, опомнился бы, но к тому  времени  было
уже поздно.
   - Ты отправил письмо в тот же вечер? - пробормотал писатель.
   - Да, именно. А потом  полторы  недели  ждал  затаив  дыхание.  Наконец
получил  рукопись,  адресованную  в  редакцию   на   мое   имя,   но   без
сопроводительного письма. Он сократил все, о чем мы  договаривались,  и  я
решил, что теперь рассказ  просто  безукоризнен,  но  сама  рукопись...  Я
положил ее в свой кейс, отнес  домой  и  перепечатал.  Все  листы  были  в
странных желтых пятнах, и я подумал...
   - Моча? - спросила жена агента.
   - Да, я сначала тоже так подумал. Но оказалось, нет. Вернувшись  домой,
я обнаружил в почтовом ящике письмо от Рега. На этот раз десять страниц. И
из его содержания становилось ясно, откуда взялись  желтые  пятна:  он  не
нашел киршнерской колбасы и попробовал кормить форнита джорданской. Писал,
что форниту понравилось. Особенно с горчицей.
   В тот день я был более-менее трезв. Но его письмо в сочетании  с  этими
жалкими горчичными пятнами, отпечатавшимися на листах рукописи,  заставили
меня двинуться прямиком к бару. Как говорится: "Круг не  прошел  -  двести
долларов не получаешь. Двигайся прямо в бар" [правила игры в "Монополию"].
   - А что еще он писал? - спросила жена  агента.  Рассказ  все  больше  и
больше  завораживал  ее.  Она  наклонилась  вперед,   перегнувшись   через
собственный немалых размеров живот в позе, напомнившей жене писателя щенка
Снупи [персонаж мультипликационного фильма],  влезшего  на  свою  будку  и
изображающего горного орла.
   - На  этот  раз  всего  две  строчки  про  рассказ.  Мол,  вся  заслуга
принадлежит форниту... и мне. Идея с колбасой,  мол,  просто  великолепна.
Ракне от нее в полном восторге, и как следствие...
   - Ракне? - переспросил писатель.
   - Это имя форнита, - ответил редактор. - Ракне. И как следствие,  Ракне
серьезно помог ему с доработкой рассказа.  А  все  остальное  в  письме  -
настоящий параноидный бред. Вы такого в жизни никогда не читали.
   - Рег и Ракне...  Союз,  заключенный  на  небесах,  -  произнесла  жена
писателя, нервно хихикнув.
   - Вовсе нет, -  сказал  редактор.  -  У  них  сложились  чисто  рабочие
отношения. Ракне был мужского пола.
   - Ладно, расскажи нам, что было дальше в письме.
   - Это письмо я наизусть не помню. Для вас же, может быть,  лучше.  Даже
ненормальность начинает через некоторое время утомлять. Рег писал, что  их
молочник - из ЦРУ. Почтальон - из ФБР: Рег видел у него в сумке с газетами
револьвер с глушителем. Люди в соседнем доме просто какие-то шпионы: у них
фургон с аппаратурой для слежки. В угловой магазин за продуктами он больше
ходить не осмеливается, потому что его хозяин - андроид. Он, мол, и раньше
это подозревал, но теперь совсем  уверен.  Рег  заметил  перекрещивающиеся
провода у него на черепе под кожей в том месте, где хозяин магазина  начал
лысеть.  А  засоренность  дома  радием  в  последнее   время   значительно
повысилась: по ночам он замечает в комнатах слабое зеленоватое свечение.
   Письмо его заканчивалось следующими строками:  "Я  надеюсь.  Генри,  Вы
напишете мне и расскажете о Вашем отношении (и Вашего форнита) к _врагам_.
Уверен, что контакт с Вами - явление весьма не случайное. Я бы сказал, это
спасательный круг, посланный (Богом? Провидением? Судьбой? -  любое  слово
на Ваш выбор) в самый последний момент. Человек не может в одиночку  долго
сопротивляться тысяче _врагов_. Но вот наконец узнаешь, что ты не  один...
Видимо, я не сильно преувеличу, если скажу, что общность  происходящего  с
нами - это единственное, что спасает меня  от  полного  краха.  Мне  нужно
знать, преследуют ли _враги_ Вашего форнита так же, как моего? Если да, то
как Вы с ними боретесь? Если нет, то, как Вы  думаете,  почему?  Повторяю,
мне очень нужно это знать".
   Письмо было подписано закорючкой с девизом "Fornit Some Fornus",  потом
следовал  постскриптум   в   одно   предложение.   Одно,   но   совершенно
убийственное: "Иногда я сомневаюсь в своей жене".
   Я прочел письмо три раза подряд и по ходу дела "уговорил" целую бутылку
"Блэк Велвет". Потом начал раздумывать, что ему ответить. Я не сомневался,
что передо мной "крик  тонущего  о  помощи".  Какое-то  время  работа  над
рассказом держала его на поверхности, но теперь  она  завершилась.  Теперь
целостность его рассудка зависела от меня. Что  было  совершенно  логично,
поскольку я сам навлек на себя эту заботу.
   Я ходил туда-сюда по пустым комнатам. Потом начал  выключать  все,  что
можно, из сети. Я был пьян, вы понимаете, а  обильное  принятие  спиртного
открывает неожиданные перспективы внушению.
   Литературный   агент   ухмыльнулся,   но   атмосфера   общей   неуютной
напряженности сохранилась.
   - И пожалуйста, помните, Рег  Торп  был  исключительным  писателем.  Он
демонстрировал абсолютную убежденность в  том,  о  чем  писал.  ФБР,  ЦРУ,
налоговое управление. _Они.  Враги_.  Некоторые  писатели  обладают  очень
редким даром писать тем серьезнее и спокойнее,  чем  больше  их  беспокоит
тема. Стейнбек умел  это,  и  Хемингуэй...  И  Рег  Торп  обладал  тем  же
талантом. Когда  вы  входили  в  его  мир,  все  начинало  казаться  очень
логичным. И приняв саму идею форнитов, вполне можно было  поверить  в  то,
что  почтальон  действительно  держит  в  своей  сумке  пистолет  тридцать
восьмого калибра с глушителем.  Или  что  соседи-студенты  на  самом  деле
агенты КГБ с упрятанными  в  восковых  зубах  капсулами  с  ядом,  агенты,
посланные убить или поймать Ракне любой ценой.
   Конечно же, я не поверил в базовую идею. Но мне было так тяжело думать.
И я стал выключать из сети все подряд. Сначала цветной  телевизор,  потому
как  всем  известно,  что  телевизоры  действительно  что-то  излучают.  Я
отключил  телевизор,  и  мне  показалось,  что  мои  мысли   действительно
прояснились. Мне стало настолько лучше,  что  я  отключил  радио,  тостер,
стиральную машину и сушилку. Потом я вспомнил  про  микроволновую  печь  и
отключил ее тоже. Меня охватило  настоящее  чувство  облегчения,  когда  я
вырвал у проклятой  твари  зубы:  у  нас  стояла  печь  одного  из  первых
выпусков, огромная, как дом, и, возможно, действительно опасная. Сейчас их
экранируют гораздо лучше.
   Раньше я просто не  представлял,  сколько  в  обычном  зажиточном  доме
вещей, которые втыкаются в стену. Мне привиделся образ эдакого зловредного
электрического осьминога со змеящимися в  стенах  электропроводами  вместо
щупалец, которые соединены с проводами снаружи, идущими  к  энергостанции,
принадлежащей правительству.
   Редактор замолчал, отхлебнул минеральной и продолжил:
   - И пока я все это делал, мое мышление как бы раздвоилось. В основном я
действовал, подчиняясь суеверному  импульсу.  На  свете  множество  людей,
которые ни за что не пройдут под лестницей и не станут открывать зонтик  в
доме. Есть баскетболисты, которые  крестятся  перед  штрафным  броском,  и
игроки в бейсбол, которые меняют носки, когда игра не клеится. Я думаю,  в
таких случаях рациональный  разум  просто  играет  в  стерео-дисбалансе  с
иррациональным   подсознанием.   Если   бы   меня   попросили   определить
"иррациональное подсознание", я бы сказал, что это расположенная в мозгу у
каждого из нас маленькая, обитая изнутри мягким материалом,  комната,  где
стоит только один карточный столик, и на нем нет ничего, кроме револьвера,
заряженного гибкими пулями.
   Когда вы, идя по улице, сворачиваете, чтобы не проходить под лестницей,
или выходите из дома под проливной  дождь  со  сложенным  зонтиком,  часть
вашей цельной личности отделяется, заходит в эту комнату и берет со  стола
револьвер. Может быть, вы даже держите в  голове  одновременно  сразу  две
мысли: "Ходить под лестницей безопасно" и "Не ходить  под  лестницей  тоже
безопасно". Но как только лестница оказывается  позади  или  когда  зонтик
открывается - вы снова воссоединяетесь.
   - Очень интересная мысль,  -  сказал  писатель.  -  Я  надеюсь,  ты  не
откажешься развить ее чуть дальше. Когда, по-твоему, иррациональная  часть
личности прекращает баловаться с оружием и  приставляет  пистолет  себе  к
виску?
   - Когда человек  начинает  писать  в  газеты,  требуя,  чтобы  лестницы
запретили, потому что ходить под ними опасно.
   Все рассмеялись.
   - Короче, уже не сдерживаемый ничем, я пошел в свой кабинет,  напечатал
письмо Регу Торпу, вложил его в конверт, наклеил марку и отправил в тот же
вечер. На самом деле ничего этого  я  не  помню:  слишком  был  пьян.  Но,
видимо, я  все  это  действительно  сделал,  потому  что,  проснувшись  на
следующее утро, я обнаружил рядом с пишущей машинкой копию письма, марки и
коробку с конвертами. Содержание письма вполне соответствовало  тому,  что
можно ожидать от пьяного. Общий смысл  был  таков:  врагов  привлекают  не
только форниты, но еще и электричество, поэтому, когда  ты  избавишься  от
электричества, ты избавишься от врагов. В конце я приписал: "Электричество
влияет на то, что ты думаешь об этих вещах, Рег. Интерферирует  с  ритмами
мозга. Кстати, у твоей жены есть кухонный смеситель?"
   - Фактически, ты начал "писать письма в газету", - сказал писатель.
   - Да. Это письмо я  написал  в  пятницу  вечером.  В  субботу  утром  я
проснулся  около  одиннадцати  в  жутком  похмелье  и  с  очень   смутными
воспоминаниями о том, что это на меня вчера нашло. Втыкая электроприборы в
розетки, я ощущал мощные приливы стыда. И еще более мощные приливы,  когда
я увидел, что написал Регу. Я перерыл весь дом; разыскивая оригинал письма
в надежде, что все-таки не  отправил  его.  Но  оказалось,  что  отправил.
Остаток того дня я как-то пережил, приняв решение  справляться  с  ударами
судьбы, как мужчина, и завязать пить. Я был уверен, что сумею.
   В следующую среду пришло письмо от Рега. Одна страница, от руки,  почти
целиком изрисованная закорючками со словами: "Fornit  Some  Fornus".  А  в
центре - несколько предложений: "Ты был прав. Спасибо,  спасибо,  спасибо.
Рег. Ты был прав. Теперь все в порядке. Рег. Огромное спасибо. Рег. Форнит
чувствует себя отлично. Рег. Спасибо. Рег".
   Он получил мое письмо с утренней почтой в  понедельник.  В  полдень  он
отправился в местную контору энергокомпании и сказал, чтобы они  отключили
подачу электричества в его дом. Джейн Торп, конечно, закатила истерику. Ее
плита работала на электричестве, а  кроме  того,  еще  смеситель,  швейная
машинка, посудомоечно-сушильный агрегат... ну, сами  понимаете.  К  вечеру
понедельника, я уверен, она была готова меня убить.
   Только поведение Рега убедило ее в том, что я не псих, а чудотворец. Он
спокойно усадил ее в гостиной  и  вполне  рационально  объяснился  с  ней.
Сказал, будто понимает, что последнее время вел себя несколько странно,  и
знает, что она беспокоится. Сказал, что  без  электричества  он  чувствует
себя гораздо лучше и  будет  счастлив  помогать  ей  по  хозяйству,  чтобы
облегчить  хлопоты,  которые  вызвало  отключение  электроприборов.  Потом
предложил заглянуть поболтать к соседям.
   - К агентам КГБ с фургоном, набитым радием? - спросил писатель.
   - Да, к ним. Джейн это просто  ошеломило.  Она  согласилась  пойти,  но
призналась  мне  позже,  что  готовилась  к   какой-нибудь   действительно
некрасивой сцене: обвинения, угрозы, истерика. Она даже собиралась уйти от
Рега, если он не согласится на профессиональную помощь. В ту  среду  утром
Джейн сказала мне по телефону, что дала себе обещание: электричество - это
последняя капля. Еще что-нибудь в том же духе; и она уезжает  в  Нью-Йорк.
Джейн, понятно, начинала  бояться.  Все  менялось  так  постепенно,  почти
неуловимо... и она любила его, но даже ее терпению приходил  конец.  Джейн
решила, что, если Рег  скажет  этим  соседям-студентам  хоть  одно  резкое
слово, она уйдет. Гораздо позже я узнал, что она окольными путями пыталась
получить  информацию  о  том,  как  оформляется  в  Небраске  отправка  на
принудительное лечение.
   - Бедная женщина, - пробормотала жена писателя.
   - Но вечер, однако, прошел блестяще,  -  сказал  редактор.  -  Рег  был
обаятелен, как в лучшие свои дни, а если верить Джейн, это  значит,  очень
обаятелен. Она уже года три не  видела  его  таким  веселым.  Замкнутость,
скрытность - все исчезло. Он выпил пива и  охотно  разговаривал  на  любые
темы,  что  волновали  людей  в  те  сумеречные  дни:  война,  перспективы
добровольной  воинской  службы,  беспорядки  в  городах,   законы   против
марихуаны.
   Потом всплыло, что это Рег написал "Персонажей преступного мира", и они
все, как выразилась  Джейн,  "авторопели".  Трое  из  четверых  книгу  уже
читали,  и,  можете  быть  уверены,  четвертый  потом  пулей   понесся   в
библиотеку.
   Писатель рассмеялся и кивнул. Знакомая ситуация.
   - Итак, - сказал редактор, - мы оставим на какое-то время Рега Торпа  и
его жену без электричества, но гораздо счастливее, чем прежде...
   - Хорошо еще, что он печатал не  на  электрической  машинке,  -  сказал
агент.
   - ...и вернемся к вашему редактору. Прошло две недели. Кончалось  лето.
Ваш редактор, конечно, не удержался и несколько раз "развязывал",  хотя  в
целом ему удавалось сохранять респектабельность. Дни шли своим чередом. На
мысе Кеннеди готовились отправить человека на  Луну.  Вышел  свежий  номер
"Логанса" с Джоном Линдсеем на обложке и, как всегда, разошелся  плохо.  Я
сдал заказ на оформление рассказа "Баллада о гибкой пуле": автор Рег Торп,
право первой публикации, предполагаемая  дата  публикации  -  январь  1970
года, предполагаемый гонорар  -  800  долларов,  что  в  те  времена  было
стандартом для основного произведения в номерах "Логанса".
   Потом позвонил мой начальник, Джим Доуган. Не могу  ли  я  заглянуть  к
нему? Я поднялся в его кабинет к десяти утра, чувствуя себя в лучшем  виде
и всем своим видом это демонстрируя.
   Я сел и спросил, чем могу быть полезен. Не буду говорить, что имя  Рега
Торпа не приходило мне в голову: то, что мы заполучили его  рассказ,  было
для "Логанса" огромной удачей, и кое-кому полагались поздравления. Поэтому
можете себе представить, как я был ошарашен, когда он придвинул мне  через
стол два бланка заказов на  приобретение  произведений.  Рассказ  Торпа  и
повесть Апдайка, которую мы планировали на февраль 1970-го. На обоих стоял
штамп "ВОЗВРАТ".
   Я взглянул на  возвращенные  заказы,  потом  на  Джимми.  Я  ничего  не
понимал. В полном смысле слова не мог собраться с мыслями и сообразить,  в
чем тут дело. Что-то мешало. Я оглянулся и увидел маленькую электроплитку.
Секретарша Джима Джени приносила ее каждое утро и включала в  сеть,  чтобы
шеф всегда, когда захочет, мог пить свежий кофе.  Эта  процедура  вошла  в
правило года три или четыре назад. Но в то утро у меня в голове  вертелась
только одна мысль: "Если эту штуку выключить, я смогу думать. Я знаю, что,
если выключить эту штуку, я во всем разберусь".
   - Что это, Джим? - спросил я.
   - Мне чертовски жаль, Генри, что именно мне  приходится  тебе  об  этом
сообщать, - сказал он, - но с января 1970 года "Логанс" больше не печатает
беллетристику.
   У меня началась головная боль. Сначала совсем не сильная, и я вспомнил,
что у Джени Моррисон на столе стоит электрическая точилка для  карандашей.
Потом все эти  флюоресцентные  лампы  в  кабинете  Джима...  Обогреватели.
Торговые автоматы в конце коридора. Если  вдуматься,  все  здание  целиком
работало на электричестве. Я с удивлением подумал, как тут  вообще  что-то
удавалось сделать... И, наверно, в этот момент мне в голову заползла новая
мысль. О том, что "Логанс" идет ко дну, потому что никто  здесь  не  может
думать в полную силу. А причина этого в том, что  редакция  размещается  в
высотном здании, которое работает на электричестве. Все наши  мыслительные
процессы совершенно искажены.  Еще  подумал,  что,  если  сюда  пригласить
медика с машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала совершенно
дикие  кривые,  сплошь  состоящие   из   больших   пиковых   альфа-ритмов,
характерных для злокачественных опухолей в мозгу.
   От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я сделал еще  одну
попытку. Я попросил его  по  крайней  мере  поговорить  с  Сэмом  Вадаром,
главным  редактором  журнала,  чтобы  тот  разрешил  оставить  рассказ   в
январском  номере.  Хотя  бы  как  символ  прощания  с  беллетристикой   в
"Логансе". Последний рассказ журнала.
   Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:
   - Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то получится.  У
нас есть рассказ автора всего  одного  романа  и  рассказ  Джона  Апдайка,
который ничуть не хуже. Может быть, даже лучше, и...
   - _Рассказ Апдайка не лучше_! - не выдержал я.
   - Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать...
   - А Я И НЕ КРИЧУ! - заорал я.
   Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице, влетел к  себе
и, включив свет, схватил кейс. Вниз добрался лифтом, но при этом  я  зажал
кейс между ног и заткнул пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что
ехали со мной в лифте, посмотрели на меня  довольно  странно.  -  Редактор
сухо,  коротко  хохотнул.  -  Они  испугались.  Посади  вас  в   маленький
движущийся ящик с явным психом, вы тоже испугаетесь.
   - Что-то не очень правдоподобно, - сказала жена агента.
   - Отнюдь. Безумие должно начинаться  с  чего-то.  И  если  мой  рассказ
вообще о чем-то - при условии, что про человеческую жизнь  можно  сказать,
что она о чем-то, - тогда это история  генезиса  безумия.  Безумие  должно
где-то начинаться и куда-то идти.  Как  дорога.  Или  траектория  пули  из
ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа,  но  на  самом  деле
тоже уже шагал по этой дороге. Бесспорно.
   Куда-то нужно было идти, и я пошел к "Четырем Отцам", к бару  на  Сорок
Девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал,  потому  что  там  не  было  ни
обильного освещения, ни музыкального автомата, ни телевизора.  Помню,  как
заказал первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор, пока  не
очнулся на следующий день у себя дома в постели.  На  полу  высыхала  лужа
блевотины, а в простыне, которой я накрывался, зияла  огромная  прожженная
окурком дыра. Видимо, я чудом избежал сразу  двух  ужасных  смертей  -  не
захлебнулся и не сгорел. Хотя вряд ли я что-нибудь почувствовал бы.
   - Отключка, - продолжил редактор,  -  первая  в  моей  жизни  настоящая
отключка. Это всегда преддверие конца: редко кто испытывает подобное много
раз. Так или иначе, это вскоре кончается. Любой алкоголик скажет вам,  что
"отключка" - это совсем не то  же  самое,  что  "отруб".  Жизнь  стала  бы
гораздо проще, если бы это было так. Но дело в том, что отключаясь,  алкаш
продолжает что-то делать. Алкаш в отключке ведет себя, словно  неугомонный
бес. Что-то вроде зловредного форнита. Он  может  позвонить  своей  бывшей
жене и оскорбить ее по телефону, а может, выехав на противоположную полосу
шоссе, врезаться в машину, полную детей.  Может  бросить  работу,  украсть
что-нибудь в магазине или  отдать  кому-нибудь  свое  обручальное  кольцо.
Одним словом, неугомонный бес.
   Я, однако, как потом выяснилось, придя домой, написал письмо. Только не
Регу, а себе. И судя по этому письму, написал его как бы не я.
   - А кто? - спросила жена писателя.
   - Беллис.
   - Кто такой Беллис?
   - Его форнит, - произнес писатель в  оцепенении.  Тусклый  взгляд  его,
казалось, сосредоточился на чем-то очень далеком.
   - Да. Именно, - сказал редактор немного удивленно, потом  снова  прочел
им по памяти то письмо. - "Привет от Беллиса.  Твои  проблемы  вызывают  у
меня искреннее сочувствие, мой друг, но я хотел бы сразу заметить, что  ты
не единственный, кому трудно. Мне тоже досталась не самая легкая работа. Я
могу посыпать пишущую машинку форнусом до конца твоих дней, но нажимать на
клавиши придется тебе. Именно для  этого  Бог  создал  людей.  Так  что  я
сочувствую, но не более того.
   Понимаю твое беспокойство по поводу Рега Торпа. Однако  гораздо  больше
меня волнует положение моего брата Ракне. Торп беспокоится о  том,  что  с
ним станет, если Ракне его покинет, но лишь потому, что он  эгоистичен.  С
писателями всегда такая беда: они все эгоистичны. Его совсем  не  волнует,
что будет с Ракне, если Торп покинет его. Или станет el bonzo seco.
   Это никогда, видимо, не трогало его чувствительную душу. Но, к счастью,
все наши тягостные проблемы имеют одно  и  то  же  промежуточное  решение,
поэтому я напрягаю свои крошечные руки и тело, чтобы предложить его  тебе,
мой пьяный друг. Ты можешь  пожелать  узнать  окончательное  решение,  но,
уверяю тебя, его нет. Все раны смертельны. Принимай то, что есть.  Веревка
иногда бывает слабо  натянута,  но  у  нее  всегда  есть  конец.  Так  что
благодари судьбу за лишние секунды и не трать время,  проклиная  последний
рывок. Благодарное сердце знает, что в конце концов всем нам висеть.
   Ты должен заплатить ему за рассказ сам. Но не своим чеком. Торп,  может
быть, и страдает серьезным и опасным расстройством ума, но это ни  в  коем
случае не означает глуппость". - Редактор произнес это  слово  по  буквам:
"Г-л-у-п-п-о-с-т-ь", потом продолжил: - "Если ты пошлешь ему чек от своего
имени, он раскусит тебя в пять секунд. Сними  со  своего  счета  восемьсот
долларов с мелочью, и пусть твой банк откроет для тебя новый счет  на  имя
"Арвин Паблишинг Инкорпорейтед". Дай  им  понять,  что  тебе  нужны  чеки,
выглядящие серьезно, по-деловому.  Никаких  там  картинок  с  пейзажами  и
прочей  ерундой.  Выбери  друга,  которому  ты  доверяешь,  и  оформи  его
сотрассантом [лицо, имеющее право снимать со  счета  деньги  и  переводить
другому лицу наряду с основным вкладчиком]. Когда все будет готово, выпиши
чек на восемьсот долларов, и пусть этот  друг  его  тоже  подпишет.  Потом
отправь чек Регу Торпу. На какое-то время это его выручит".
   Все. Дальше стояла подпись "Беллис". Но не от руки, а на машинке.
   Писатель присвистнул.
   - Первое, что я заметил проснувшись, была машинка. Выглядела  она  так,
словно кто-то старался сделать  из  нее  пишущую  машинку,  принадлежавшую
привидению. Днем раньше у меня стоял черный конторский  "Ундервуд".  Когда
же я проснулся - с головой размерами с Северную Дакоту - машинка приобрела
странный грязно-серый оттенок. Последние несколько  предложений  в  письме
выглядели сжато и бледно. Мне хватило одного взгляда,  чтобы  понять,  что
моему старому доброму "Ундервуду", по  всей  видимости,  пришел  конец.  Я
попробовал порошок на вкус и двинулся на кухню. На  столе  стоял  вскрытый
пакет сахарной пудры с воткнутой в него ложкой. А по дороге  от  кухни  до
закутка, где я в те дни работал, сахарная пудра была  рассыпана  буквально
везде.
   - Ты кормил своего  форнита,  -  сказал  писатель.  -  Беллис  оказался
сладкоежкой. По крайней мере ты так думал.
   - Да. Но даже с такого жуткого похмелья я знал  совершенно  точно,  кто
этот форнит.
   Он начал загибать пальцы.
   - Во-первых, Беллис - это девичья фамилия моей матери. Во-вторых, фраза
el bonzo seco. Этой фразой  мы  с  братом  в  детстве  обозначали  психов.
В-третьих - и это самое главное, - написание слова "глупость". Это как раз
одно из тех слов, в которых я обычно делаю опечатки. Я  как-то  работал  с
одним в высшей степени грамотным человеком, который  писал  "рефрижератор"
через "д" - "рефриджератор" - независимо от того,  сколько  раз  корректор
это слово исправлял. Был  еще  один  доктор  наук  из  Принстона,  который
неизменно писал "женьщина" вместо "женщина".
   Жена писателя неожиданно рассмеялась:
   - Я тоже так пишу.
   - Я, собственно, хотел сказать, что опечатки или описки человека -  это
нечто вроде его письменных  отпечатков  пальцев.  Можете  спросить  любого
корректора, который занимался произведениями одного  и  того  же  писателя
несколько раз.
   Короче, мы с Беллисом  были  одним  лицом.  Однако  совет  он  мне  дал
чертовски хороший. Я решил, что он  просто  великолепен.  Потом  я  так  и
поступил. Но тут есть кое-что еще: подсознание,  конечно,  оставляет  свои
следы, но в нем живет и совершенно незнакомый человек. Очень странный тип,
который знает чертовски много. Я,  например,  никогда  в  жизни,  как  мне
казалось,  до  этого  не  встречал  выражения  "сотрассант",  однако   оно
присутствовало в письме, казалось уместным, и позже  я  узнал;  что  банки
таким термином пользуются.
   За трехнедельный период я написал Регу Торпу и его жене по паре  писем.
Помню, как писал ей, но не ему. Как и письмо от Беллиса, я  написал  их  в
периоды "отключки". Но, даже впадая в  полную  невменяемость,  я  сохранял
свои рабочие навыки, так же как и привычные опечатки. Я ни разу  не  забыл
сделать второй экземпляр под копирку и, очухавшись утром,  всегда  находил
копию где-нибудь рядом с машинкой.  Потом  читал  все  написанное,  словно
письмо  от  другого  человека.  Не  то  чтобы   они   выглядели   письмами
сумасшедшего. Нет. То, которое я закончил постскриптумом насчет смесителя,
было гораздо хуже. Эти казались... почти здравыми.
   В  этот  короткий  период  я  получал  ответные   письма,   удивительно
светлые...  Хотя  этот  солнечный  свет  казался  мне  каким-то  странным,
финальным.  Словно...  Впрочем,  не  обращайте  внимания.  Когда  у   меня
оформится то, что я хотел сказать, я скажу. После.
   Рег каждый вечер играл в карты со студентами, жившими по соседству, и к
тому времени, когда начали опадать листья, они  считали  его  чуть  ли  не
богом, спустившимся с небес. Если они не играли в карты или во фризби, они
разговаривали о литературе, и Рег ненавязчиво помогал  им  осваивать  этот
мир. Он  взял  щенка  в  местном  отделении  общества  защиты  животных  и
прогуливался с ним каждое  утро  и  каждый  вечер,  встречаясь  с  другими
соседями. Люди, решившие было, что Торпы - очень  странная  семья,  начали
менять  свое  мнение  о  них.  Когда  Джейн  предложила  нанять  прислугу,
поскольку справляться с домашним хозяйством без электричества ей оказалось
не под силу, Рег сразу же согласился. Его  беззаботное  отношение  к  этой
идее крайне удивило Джейн. Дело  было  не  в  деньгах:  после  "Персонажей
преступного мира" денег им хватало. Дело, по мнению  Джейн,  было  в  них.
Они, как заявлял ранее Рег, скрывались везде, а что может быть  лучше  для
их агента, чем приходящая прислуга, женщина, которая может ходить по всему
дому,  заглядывать  под  кровати,  в  шкафы  и,  возможно,  даже  в  ящики
письменного стола, если они не заперты или не заколочены накрепко.
   Однако он  дал  ей  добро,  сказав,  что  чувствует  себя  бессовестным
эгоистом, потому что не додумался до этого сам раньше,  хотя  он  -  Джейн
специально об этом упомянула - выполнял почти всю тяжелую домашнюю  работу
вроде стирки и тому подобного. Рег поставил только одно условие: чтобы эта
женщина не смела заходить в его кабинет.
   Лучше всего - с точки зрения Джейн - и наиболее обнадеживающе было  то,
что Рег вернулся к работе, на этот  раз  над  новым  романом.  Она  прочла
первые три главы и решила, что они просто великолепны.  Все  это,  сказала
она, началось, когда я взял "Балладу о гибкой пуле" для "Логанса": до того
момента  он  практически   ничего   не   писал.   Джейн   меня   буквально
благословляла.
   Джейн договорилась  с  темнокожей  среднего  возраста  женщиной  насчет
работы по дому, потом  решилась  на  более-менее  откровенный  разговор  о
странностях  своего  мужа.  Женщина,   которую   звали   Гертруда   Рулин,
рассмеялась и сказала, что ей приходилось работать у людей и гораздо более
странного поведения. Первую неделю, после  того  как  Рулин  приступила  к
своим обязанностям, Джейн провела примерно так же, как и  первый  визит  к
живущим по соседству молодым  людям  -  в  ожидании  какого-нибудь  дикого
взрыва. Но Рег очаровал прислугу с такой же легкостью, с какой  расположил
к себе соседей-студентов: разговаривал с ней о ее  работе  для  церкви,  о
муже и о младшем сыне Джимми, по сравнению с которым, по словам  Гертруды,
Грозный Деннис [герой  детской  телепередачи]  выглядел  просто  паинькой.
Всего у нее было одиннадцать детей, но между Джимми и предыдущим  ребенком
прошло девять лет. Справлялась она с ним с трудом.
   Рег, казалось, поправлялся. По крайней мере, если смотреть на вещи  его
глазами. Но на самом деле он оставался таким же сумасшедшим, как и всегда.
И я, конечно, тоже. Безумие можно  сравнивать  с  гибкой  пулей,  и  любой
специалист по баллистике скажет вам, что двух одинаковых пуль не бывает. В
одном из писем ко мне Рег рассказал немного о новом  романе,  потом  сразу
перешел к форнитам. К форнитам вообще и к Ракне в частности.  Рассуждал  о
том,  действительно  ли   _они_   хотят   захватить   их   и   подвергнуть
исследованиям. Письмо заканчивалось словами: "С  тех  пор  как  мы  начали
переписываться, мое отношение к жизни заметно  улучшилось.  Возрос  и  мой
интерес к ней. Я очень это ценю, Генри. Очень признателен  тебе.  Рег".  А
ниже  постскриптум  с  неназойливым  вопросом:  определили   ли   мы   уже
художника-иллюстратора для работы над его рассказом? Вопрос вызвал у  меня
очередной приступ вины и острую необходимость оказаться рядом  с  домашним
баром...
   Рег помешался на форнитах, я - на электричестве.
   В моем ответном письме  форниты  упоминались  только  мельком:  к  тому
времени я действительно _подыгрывал_ Регу, по крайней мере в этом вопросе.
Эльф с девичьей фамилией моей матери и мои собственные опечатки  волновали
меня мало.
   Но с течением времени я все  больше  и  больше  начинал  интересоваться
электричеством,  микроволнами,  радиочастотами,  воздействием   радиоволн,
излучаемых бытовыми электроприборами, микродозами радиационного  излучения
и бог знает чем еще. Я пошел в библиотеку и набрал книг на эти  темы.  Еще
несколько книг купил. Обнаружил там массу пугающей информации...  Конечно,
именно эту информацию я и искал.
   Я распорядился, чтобы у меня сняли телефон и отключили электричество.
   Когда я получил  письмо  от  Джейн  Торп,  где  она  писала  про  новое
"открытие" Рега - фольгу, одна часть моего разума восприняла сообщение как
еще один признак безумия Рега, и эта часть знала, что я должен отнестись к
новому факту так, словно я _целиком_  понимал  правоту  Джейн.  Другая  же
часть - к тому времени гораздо большая - подумала: "Замечательная идея!" И
на следующий день я закрыл в своей квартире  розетки  фольгой.  Это  я-то,
который, как вы помните, в принципе помогал Регу Тропу. В некотором смысле
это даже забавно.
   В ту ночь я решил уехать из Манхэттена. Я мог поехать в старый семейный
дом в Адирондаксе, и эта мысль показалась мне удачной.  Единственное,  что
удерживало меня в городе, - это рассказ Рега Торпа. Если "Баллада о гибкой
пуле" служила Регу своего рода спасательным кругом в водах безумия, то тем
же самым она стала и для меня: я хотел  поместить  ее  в  хороший  журнал.
Сделав это, я мог бы уехать.
   Таково было состояние бесславной  переписки  Уилсона  и  Торпа  к  тому
моменту, когда все действительно пошло вразнос. Мы с ним сильно напоминали
двух умирающих наркоманов, обсуждающих сравнительные достоинства героина и
транквилизаторов. У Рега завелись форниты в пишущей машинке, у  меня  -  в
стенах, и у обоих у нас форниты завелись в голове.
   Он  замолк,  погасил  сигарету  и  взглянул  на  часы.  Затем,   словно
проводник, объявляющий о прибытии поезда в  какой-то  значительный  город,
сказал:
   - А теперь - необъяснимое.
   Именно эта часть рассказа больше всего интересовала двух  психиатров  и
других сотрудников клиники, с которыми я  общался  в  течение  последующих
тридцати месяцев своей жизни. Собственно говоря, они добивались  отречения
только от этой части, что доказывало бы им мое выздоровление.  Как  сказал
один из них: "Это единственный  эпизод  истории,  который  не  может  быть
объяснен.  После,  разумеется,  восстановления  вашей  способности  здраво
рассуждать". В конце концов я отрекся, потому что знал - врачи тогда этого
еще не знали, - что _действительно_ выздоравливаю,  и  мне  с  невероятной
силой хотелось поскорее вырваться из клиники. Мне казалось, что, если я не
выберусь оттуда вовремя, я снова свихнусь. И я отрекся - Галилей тоже  так
поступил, когда его пытали огнем, - но я никогда не отрекался внутренне. Я
не стану говорить, что  события,  о  которых  я  хочу  сейчас  рассказать,
действительно произошли. Скажу только, что я до сих пор в это верю.
   Итак, друзья мои, необъяснимое!
   Последние два дня я  проводил  в  сборах.  Кстати,  мысль  о  том,  что
придется вести машину, не волновала меня нисколько. Будучи еще ребенком, я
вычитал где-то, что машина - это самое безопасное место  во  время  грозы,
потому что резиновые шины являются почти  идеальным  изолятором.  Я  ждал,
когда наконец заберусь в свой старенький  "шевроле",  закрою  все  окна  и
покину этот город, который начал  казаться  мне  сплошным  заревом  огней.
Однако, готовясь к отъезду, я вывинтил лампочку под крышей салона, залепил
гнездо изолентой и вывернул регулятор мощности фар до упора  влево,  чтобы
перестала светиться приборная панель.
   Когда я вернулся домой, чтобы провести последнюю ночь в  квартире,  там
не оставалось  уже  ничего,  кроме  кухонного  стола,  кровати  и  пишущей
машинки. Машинка стояла на полу. Я не собирался брать ее с собой:  слишком
много недобрых воспоминаний она у меня вызывала,  и,  кроме  того,  у  нее
постоянно заедали литеры.  "Пусть  она  достанется  следующему  жильцу,  -
подумал я. - Она и Беллис тоже".
   Солнце садилось, и всю квартиру заливало  удивительным  светом.  Я  уже
довольно сильно набрался, а в кармане пальто лежала еще одна  бутылка.  На
ночь. Я вышел из своего закутка, направляясь, кажется, в спальню.  Там  я,
наверно, сел бы  на  кровать  и  думал  бы  о  проводах,  электричестве  и
радиации, напиваясь все сильнее, пока не напился бы до  такого  состояния,
когда смог бы наконец уснуть.
   То, что я называю "закутком", на самом деле было самой лучшей  во  всей
квартире жилой комнатой с видом на запад до самого горизонта,  а  это  для
квартиры на пятом этаже в Манхэттене почти чудо. Почему я,  собственно,  и
выбрал эту комнату для  своего  кабинета.  Не  удивляясь  чуду,  я  просто
наслаждался им. Комнату даже в дождливые дни  наполнял  чистый,  радостный
свет.
   Но в тот вечер свет казался мне каким-то странным. От лучей  заходящего
солнца стены окрасились в красный  цвет.  Цвет  пламени  в  топке.  Пустая
комната казалась слишком большой. Звук шагов по деревянному полу отдавался
коротким эхом.
   Машинка стояла посреди комнаты на полу, и, обходя ее, я вдруг заметил в
каретке неровно оторванный кусок бумаги. Я вздрогнул от  испуга:  когда  я
последний раз выходил за новой бутылкой, бумаги в машинке не было.
   Я начал озираться, решив, что в квартире  есть  кто-то  еще.  Взломщик,
например. Хотя, признаться, на самом деле я испугался тогда не взломщиков,
грабителей или одуревших наркоманов... Я подумал о призраках.
   Потом я заметил ободранный участок на стене  слева  от  спальни,  и  по
крайней мере стало понятно, откуда взялась бумага: кто-то  просто  оторвал
кусок старых обоев.
   Я все еще смотрел на стену, когда за  моей  спиной  раздалось  "клац!".
Подпрыгнув, я обернулся и почувствовал, что сердце у меня колотится  почти
под самым горлом. Испугался я ужасно, но я знал, что это за звук.  Никаких
сомнений. Когда работаешь со словами всю свою жизнь,  звук  удара  пишущей
машинки по бумаге узнается мгновенно, даже в пустой  комнате  в  сумерках,
когда некому нажимать на клавиши.
   Белые размытые пятна лиц смотрели на редактора из темноты,  все  сидели
молча, чуть сдвинувшись друг к другу. Жена писателя крепко держала  своего
мужа за руку.
   - Я чувствовал, как... реальность ускользает от меня. Может быть, это и
положено чувствовать, когда подходишь наконец к границе  необъяснимого.  Я
медленно приблизился к машинке. Сердце продолжало бешено биться  у  самого
горла, но сам я сохранял спокойствие. Ледяное спокойствие.
   "Клац!" Мелькнул еще один рычажок. На этот раз я даже заметил, от какой
клавиши.
   Очень медленно я опустился на колени, но потом мышцы ног у меня как  бы
обмякли,  и  я  полусел-полуупал  перед  машинкой.  Мое   грязное   пальто
расстелилось по полу, словно юбка девушки, присевшей в глубоком  книксене.
Машинка быстро клацнула еще два раза, замолчала,  потом  еще  раз.  Каждый
удар отдавался в квартире таким же коротким эхом, как мои шаги.
   Обои были заправлены в машинку стороной с высохшим клеем наружу,  и  от
этого буквы получались морщинистые  и  бугристые,  но  я  сумел  разобрать
напечатанное слово - "ракне".
   - Тогда... - Редактор прочистил горло и сдержанно улыбнулся. - Даже  по
прошествии стольких лет мне трудно об  этом  говорить...  Трудно  вот  так
сразу... Впрочем, ладно. Все дело вот в чем:  я  увидел,  как  из  машинки
высунулась рука. Невероятно  маленькая  рука.  Она  пролезла  между  двумя
клавишами в нижнем ряду, сжалась в кулачок и ударила по  клавише  пробела.
Каретка сдвинулась на один шаг, издав короткий икающий звук, и рука  снова
исчезла.
   Жена агента пронзительно захихикала.
   - Угомонись, Марша, - сказал агент мягко, и она замолчала.
   - Удары посыпались чаще, - продолжал редактор, - и через какое-то время
мне начало казаться, что я слышу, как это  маленькое  существо,  двигающее
рычаги клавишей, пыхтит, словно человек, который выполняет тяжелую  работу
уже на пределе своих сил. Потом машинка перестала печатать. На большинство
литер налип старый обойный клей, но прочесть выдавленные на  бумаге  буквы
мне удалось. Машинка остановилась на "ракне умира", когда следующая литера
прилипла к клеевой стороне обоев. Я просто смотрел на нее какое-то  время,
потом протянул руку и высвободил клавишу. Не уверен, что  Беллис  смог  бы
справиться  сам  с  этой  задачей.  Думаю,  нет.  Но  я  не   хотел   быть
свидетелем... его жалких попыток. Одного вида его  кулачка  мне  оказалось
достаточно. Наверно, если бы я увидел эльфа, так сказать,  целиком,  я  бы
свихнулся тут же. А подняться и убежать я не  мог:  ноги  меня  просто  не
слушались.
   "Клац-клац-клац". Крошечные всхлипы и вздохи,  кулачок,  высовывающийся
после каждого  слова,  чтобы  нажать  пробел.  Я  не  помню,  сколько  это
продолжалось. Минут семь, может быть. Может, десять. Или вечность.
   Но в конце концов клацанье прекратилось, и я понял, что  уже  не  слышу
его дыхания. Может быть, он потерял сознание,  или  просто  бросил  все  и
ушел, или умер. От сердечного приступа  или  еще  от  чего.  Послание  его
осталось незаконченным. Весь  текст  состоял  из  прописных  букв:  "ракне
умирает это все мальчишка джимми торп не знает  передай  торпу  что  ракне
умирает мальчишка джимми убивает ракне белл".
   Я нашел в себе силы подняться на ноги  и  пошел  из  комнаты,  двигаясь
большими шагами на цыпочках, как будто Беллис уснул, и я  боялся,  что  он
проснется, если в комнате опять раздастся отдающийся сухим эхом звук шагов
по голому полу. Проснется и снова примется печатать. Мне казалось,  что  я
не выдержу и закричу, если услышу хотя бы еще один "клац". И буду  кричать
до тех пор, пока у меня не разорвется сердце или голова.
   Мой  "шевроле"  ждал  на  стоянке  неподалеку  от  дома,  заправленный,
загруженный и готовый в путь. Я сел за руль и вспомнил о бутылке в кармане
пальто. Руки у меня тряслись так сильно, что  я  выронил  ее,  но  она  не
разбилась, упав на сиденье.
   Я вспомнил про отключки, друзья мои, но отключка тогда была как раз то,
чего я хотел и что в  конце  концов  получил.  Помню,  как  сделал  первый
глоток, второй, как повернул ключ зажигания и поймал песню Фрэнка  Синатры
"Древняя  Черная  магия",  которая,  как  мне  тогда   показалось,   очень
соответствует обстоятельствам. Помню, как пел вместе с ним и прикладывался
к бутылке. Машина моя стояла в последнем  ряду  автостоянки,  и  оттуда  я
видел  равномерно  переключающиеся  огни  светофора  на   перекрестке.   Я
продолжал размышлять о коротких клацающих  звуках,  раздавшихся  в  пустой
квартире, и тускнеющем красноватом свете, льющемся через окно кабинета.  О
пыхтении, при воспоминании о  котором  мне  представился  эльф-культурист,
выполняющий упражнения внутри моей старой пишущей машинки. Снова и снова я
видел перед  собой  шероховатую  поверхность  оторванного  куска  обоев  с
налипшими песчинками. Я невольно представлял, что происходило  в  квартире
до  моего  прихода...  Мысли  сами  возвращались  к  воображаемой   сцене,
показывая, как он, Беллис, подпрыгивает, хватается  за  оторванный  уголок
обоев у двери в спальню, потому что в квартире не осталось  ничего  более,
похожего на бумагу, повисает на нем, отрывает в конце  концов  и  несет  к
машинке на голове, как огромный лист пальмы. Я  пытался  понять,  как  ему
удалось заправить лист  в  каретку...  Мысли  крутились,  но  отключка  не
наступала, и я продолжал пить. Фрэнк Синатра кончил петь,  пошла  реклама,
потом Сара Вон запела "Я сяду и  напишу  себе  письмо",  и  это  опять  же
относилось ко мне потому что совсем недавно я сделал то же  самое  или  по
крайней мере я  _думал_  что  сделал  это  до  сегодняшнего  вечера  когда
случилось нечто заставившее меня изменить свое мнение по этому поводу  так
сказать и я снова пел вместе со старой доброй Сарой Соул и видимо как  раз
тогда я достиг "скорости отрыва" потому что в середине второго припева без
всякого перерыва меня вдруг начало рвать потом кто-то двинул  ладонью  мне
по спине поднял мои руки за локти и снова отпустил хлопнул ладонью  поднял
руки и отпустил... Это был шофер грузовика. Каждый раз, когда он бил  меня
по спине, я  чувствовал,  как  у  меня  из  горла  поднимается  и  тут  же
собирается упасть обратно огромный глоток жидкости, но в этот момент шофер
задирал мои локти вверх, и каждый раз, когда  он  это  делал,  меня  снова
рвало и вовсе не виски, а обычной речной водой. Когда я наконец  пришел  в
себя настолько, что смог поднять голову и оглядеться, было уже шесть часов
вечера тремя днями позже, и я лежал на  берегу  реки  Джексон  в  западной
Пенсильвании, примерно в шестидесяти милях от  Питтсбурга.  Мой  "шевроле"
торчал багажником из воды, и со своего места я даже мог разглядеть  стикер
с фамилией Маккарти на заднем бампере...  У  тебя  еще  есть  минеральная,
дорогая? Совсем в горле пересохло.
   Жена  писателя  молча  принесла  ему  стакан  воды,  и,  подавая,   она
неожиданно для себя наклонилась и поцеловала его в сморщенную,  как  шкура
аллигатора, щеку. Он улыбнулся, и в темноте  заблестели  его  глаза.  Это,
однако, не обмануло ее: от веселья глаза никогда не блестят именно так.
   - Спасибо, Мег.
   Он сделал несколько крупных глотков, закашлялся и жестом  отказался  от
предложенной сигареты.
   - На сегодняшний вечер мне хватит. Собираюсь совсем  бросить.  В  моем,
так сказать, следующем воплощении.
   Конец этой истории в общем-то я мог бы не рассказывать. Если  и  бывает
за подобными историями какой грех, так это предсказуемость  развязки...  В
моей машине нашли около сорока бутылок "Блэк Велвет", большинство  из  них
пустые. Я нес что-то  про  эльфов,  электричество,  форнитов,  плутониевые
рудники, форнус и, видимо,  казался  им  совершенно  чокнутым.  Собственно
говоря, я и был совершенно чокнутым.
   А вот что произошло в Омахе,  пока  я  колесил,  судя  по  найденным  в
отделении для перчаток корешкам чеков за бензин, по пяти  северо-восточным
штатам. Все это, как вы понимаете, я узнал от Джейн Торп в ходе долгого  и
болезненного  периода   переписки,   закончившегося   нашей   встречей   в
Нью-Хейвене, где она теперь живет. Мы встретились после того, как  меня  в
награду за отречение  выпустили  из  клиники.  В  конце  этой  встречи  мы
буквально плакали друг у друга на плече, и именно тогда я  поверил  в  то,
что у меня еще будет настоящая жизнь и даже счастье.
   В тот  день  около  трех  пополудни  в  дверь  дома  Торпов  постучали.
Посыльный с телеграфа принес телеграмму от меня - последний образчик нашей
злополучной  переписки.  Там  говорилось:  "РЕГ   РАСПОЛАГАЮ   ДОСТОВЕРНОЙ
ИНФОРМАЦИЕЙ ЧТО РАКНЕ УМИРАЕТ ПО СЛОВАМ БЕЛЛИСА ВО ВСЕМ ВИНОВАТ  МАЛЕНЬКИЙ
МАЛЬЧИШКА БЕЛЛИС СООБЩИЛ ЧТО ЕГО ЗОВУТ джимми РОРМГГ ЗОМЕ говшз ГЕНРИ".
   Если вам в голову пришел классический вопрос: "Откуда я  это  знал?"  -
сразу скажу: я знал, что Джейн наняла прислугу, но узнать о  ее  маленьком
чертенке-сыне по имени Джимми я (кроме как через Беллиса)  никак  не  мог.
Видимо, вам придется поверить  мне  на  слово,  хотя  справедливости  ради
должен добавить, что психоаналитики, работавшие надо мной в течение двух с
половиной лет, так мне и не поверили.
   Когда принесли телеграмму, Джейн была в  бакалейной  лавке.  Бланк  она
нашла уже после смерти Рега в заднем  кармане  его  брюк.  На  нем,  кроме
времени передачи и доставки, стояла также  приписка:  "Вручить  лично.  По
телефону не передавать". Джейн сказала, что, хотя прошел всего один  день,
телеграмма выглядела такой затрепанной, словно она пробыла  у  Рега  целый
месяц.
   В определенном смысле эти  двадцать  пять  слов  и  стали  той  "гибкой
пулей", которой я выстрелил прямо в голову Торпу аж из  самого  Патерсона,
штат Нью-Джерси, будучи настолько пьяным, что даже не помнил этого.
   Последние две недели своей жизни Рег прожил так, что казалось, будто он
сама нормальность. Он вставал в шесть, готовил завтрак себе и жене,  потом
час писал. Около восьми запирал кабинет,  уходил  из  дома  и  неторопливо
прогуливался с собакой по окрестностям. Вел он себя во время этих прогулок
очень общительно, останавливаясь поболтать  с  каждым  желающим;  заходил,
привязав собаку снаружи, в кафе  неподалеку,  где  выпивал  чашечку  кофе,
потом отправлялся бродить дальше.  Раньше  полудня  он  возвращался  домой
редко, чаще в двенадцать тридцать, а то  и  в  час.  Джейн  полагала,  что
отчасти это делалось, чтобы избежать  встреч  с  шумной  Гертрудой  Рулин,
потому что такой распорядок установился у Рега через пару дней после того,
как она начала работать в их доме.
   Возвратившись домой, он съедал легкий ленч, отдыхал около  часа,  потом
поднимался и писал еще два-три часа. Иногда вечерами отправлялся навестить
молодых людей, живущих по соседству, с Джейн или  один.  А  иногда  они  с
Джейн ходили в кино или просто сидели в гостиной и читали. Спать  ложились
рано, Рег - обычно раньше Джейн. Она писала, что интимная сторона их жизни
не отличалась особым богатством, а то редкое, что  между  ними  случалось,
как правило, было неудовлетворительно для обоих. "Но секс для  большинства
женщин не так важен, - писала она, - а Рег снова работал в полную силу,  и
для него работа служила вполне приемлемой заменой. Я бы сказала, что  даже
при всех прочих  обстоятельствах  эти  две  недели  были  для  нас  самыми
счастливыми за последние пять лет". Я  чуть  не  плакал,  когда  читал  ее
письмо.
   Я ничего не знал о Джимми. Но Рег  знал.  Он  знал  все,  кроме  самого
главного - что мать Джимми, приходя  работать,  стала  брать  мальчишку  с
собой. В какую, должно быть, Рег впал ярость, когда получил мою телеграмму
и начал понимать! Опять _они_! И его собственная жена определенно одна  из
_них_, потому что только она бывала дома, когда там находились Гертруда  и
Джимми, но ничего ему не сказала. Еще раньше  он  писал  мне  в  одном  из
писем: "Иногда я сомневаюсь в своей жене".
   Вернувшись домой в тот день, когда пришла телеграмма, Джейн не  застала
Рега, но на кухонном столе лежала записка от него: "Дорогая, я  в  книжном
магазине. Буду к ужину". Записка совершенно не встревожила Джейн...  Хотя,
знай она о моей телеграмме, именно ее нормальность, я думаю,  испугала  бы
Джейн до смерти. Она бы поняла, что Рег решил, будто она  перекинулась  на
_их_ сторону.
   Рег, однако, и не думал ходить за книгами.  Он  направился  прямиком  в
оружейный салон "Литлджонс"  на  окраине  города  и  купил  автоматический
пистолет сорок пятого калибра и две тысячи патронов. Наверное, он купил бы
себе "АК-70", если бы их разрешали продавать в "Литлджонсе".  Он  собрался
защищать своего форнита. От Джимми, от Гертруды, от Джейн. От _них_.
   На следующее утро  все  происходило  в  соответствии  с  установившимся
порядком. Джейн, правда, показалось, что Рег надел слишком толстый  свитер
для такого теплого дня, но она ничего ему не сказала.  Свитер  Рег  надел,
разумеется, из-за пистолета, который он,  отправляясь  гулять  с  собакой,
сунул за пояс брюк.
   Все происходило по-прежнему, за исключением того, что Рег дошел  только
до кафе, где он обычно пил кофе, причем  на  этот  раз  он  двинулся  туда
прямиком, не сворачивая и не останавливаясь поболтать. Он  отвел  щенка  к
задней двери, привязал поводок к перилам  и  околицей  вернулся  к  своему
дому.
   Хорошо представляя  себе  распорядок  дня  своих  молодых  соседей,  он
заранее знал, что их не будет дома. Кроме того, он знал,  где  они  держат
запасной ключ. Открыв дверь и поднявшись наверх, Рег принялся наблюдать за
своим домом.
   В восемь сорок он увидел, как прибыла Гертруда Рулин. Не  одна.  С  ней
действительно был маленький мальчишка.  Совершенно  неукротимое  поведение
Джимми Рулина в первом классе почти мгновенно убедило учителя и  школьного
воспитателя, что для всех будет лучше (кроме, может быть,  матери  Джимми,
которая не отказалась бы отдохнуть от него), если  он  подождет  еще  год.
Джимми повторно оказался в детском саду, и на первую  половину  следующего
года его записали в послеполуденную смену. Два детских сада в том  районе,
где жила Гертруда, были  переполнены,  а  договориться  с  Торпами,  чтобы
работать у них после полудня, она не могла, так  как  с  двух  до  четырех
работала еще в одном доме на другом конце города.
   Джейн без особой охоты, но все же разрешила Гертруде приводить Джимми с
собой до тех пор, пока она не сумеет его куда-нибудь пристроить, или  пока
об этом не узнает Рег, что рано или поздно наверняка случилось бы.
   Она думала, что Рег, _может быть_, не станет возражать: он так мило все
воспринимал в последнее время. С  другой  стороны,  с  ним  мог  случиться
приступ, и, если это произойдет, Гертруде _придется_ куда-то  пристраивать
Джимми. Гертруда сказала, что все  понимает.  "И  ради  бога,  -  добавила
Джейн, - пусть он ни в коем случае не трогает никакие вещи Рега". Гертруда
сказала, что все будет в  порядке:  кабинет  хозяина  заперт  и  останется
запертым...
   Торп, должно быть, пересек два двора,  как  снайпер,  пробирающийся  по
ничейной земле. Он видел, что Гертруда и Джейн стирают постельное белье на
кухне, но не видел мальчишку.  Подобравшись  к  дому,  он  двинулся  вдоль
боковой стены. В гостиной никого... В спальне никого... Джимми оказался  в
кабинете, где Рег с  мрачной  уверенностью  и  ожидал  его  увидеть.  Лицо
мальчишки горело от возбуждения, и Рег, видимо, впрямь  решил,  что  перед
ним наконец-то их настоящий агент.
   Мальчишка держал в руке игрушечный лучемет,  направляя  его  в  сторону
стола, и Рег слышал, как внутри машинки кричит Ракне.
   Вы  можете  подумать,  что  я  приписываю  умершему  свои  субъективные
домыслы, другими словами, выдумываю. Но это не так. С кухни и Гертруда,  и
Джейн отчетливо слышали завывание пластмассового  "космического  бластера"
Джимми... Он носился с ним по  дому,  стреляя  во  все  подряд,  с  самого
первого дня, и  Джейн  с  надеждой  ожидала,  что  у  него  вот-вот  сядут
батарейки. Звук они узнали безошибочно. И безошибочно  определили,  откуда
он доносится - из кабинета Рега.
   Мальчишка был настоящим сорванцом. Знаете такой тип? Если в  доме  есть
комната, куда ему нельзя заходить, то он или попадет туда,  или  умрет  от
любопытства. На то, чтобы узнать, что Джейн держит ключ от  кабинета  Рега
на каминной полке в гостиной, у него ушло немного времени. Бывал ли он там
раньше? Думаю, да. Джейн припомнила, как  она  тремя  или  четырьмя  днями
раньше дала Джимми апельсин, а потом обнаружила  апельсиновую  кожуру  под
маленьким диванчиком в кабинете. Сам Рег апельсины не ел, уверяя, что  они
вызывают у него аллергию.
   Джейн бросила  обратно  в  раковину  простыню,  которую  в  тот  момент
полоскала, и бросилась в кабинет. Она слышала "вау-вау-вау"  "космического
бластера" и крик Джимми: "Попался! Теперь не убежишь! Я  вижу  тебя  через
стекло!" И она говорила... Она говорила, что слышала  еще  какой-то  крик.
Тонкий, отчаянный, столь наполненный болью, что он был почти непереносим.
   "Когда я услышала это, - сказала она, - я поняла, что мне придется уйти
от Рега независимо от того, что случилось в действительности,  потому  что
все эти старушечьи  сказки  оказались  верными...  и  безумие  -  заразная
болезнь. Потому что я сама слышала Ракне. Каким-то образом  этот  паршивец
расстреливал Ракне, убивая его из двухдолларового игрушечного лучемета.
   Дверь в кабинет была открыта, в замке торчал ключ. Позже в тот  день  я
обратила внимание, что один из стульев в гостиной стоит у каминной полки и
все сиденье выпачкано следами кроссовок Джимми. Сам он стоял, склонившись,
у стола Рега. Рег пользовался старой конторской моделью пишущей машинки со
стеклянными  окошечками  по  бокам  корпуса.  Джимми  прижал  дуло  своего
бластера к одному из окошек и палил внутрь пишущей машинки. "Вау-вау-вау",
фиолетовые отсветы пламени из машинки - все это  внезапно  заставило  меня
понять то, что Рег говорил об электричестве, потому что,  хотя  эта  штука
работала на самых обычных безобидных  батарейках,  я  действительно  вдруг
почувствовала себя так, словно из  лучемета  вылетают  волны  губительного
излучения, проникают мне в голову и выжигают мозг.
   - Я вижу тебя!  -  кричал  Джимми.  Лицо  его  светилось  самозабвенным
мальчишеским ликованием - зрелище одновременно красивое,  но  и  в  чем-то
страшное. - Ты не  скроешься  от  Капитана  Фьюче!  [фантастический  герой
комиксов и детских радиопередач] Ты умрешь, пришелец!
   И жалобный крик становился все слабее и тоньше.
   - Джимми, немедленно прекрати! - взвизгнула я.
   Он подскочил от неожиданности.  Потом  повернулся,  взглянул  на  меня,
высунул язык и, прижав бластер к стеклянному окошку, снова начал стрелять.
Снова "вау-вау-вау" и этот мерзкий фиолетовый свет.
   По коридору бежала Гертруда, крича, чтобы  он  прекратил  и  немедленно
убирался, и обещая ему трепку, какой он еще в жизни  не  получал...  Но  в
этот момент входная дверь  отлетела  в  сторону,  и  в  прихожую  с  ревом
ворвался Рег. Я взглянула на него всего один раз и тут же поняла,  что  он
сошел с ума. В руке он держал пистолет.
   - Не стреляйте в моего мальчика!  -  завизжала  Гертруда  и  попыталась
остановить его, но Рег одним ударом руки отбросил ее в сторону.
   А  Джимми,  казалось,  даже  не  замечал,  что  происходит.  Он  просто
продолжал стрелять в пишущую машинку. Я видела, как пульсирует  в  темноте
между клавишами машинки фиолетовый свет, и это напомнило мне электрическую
дугу, про которую говорят, что на  нее  нельзя  смотреть  без  специальных
очков, потому что можно сжечь сетчатку глаз и ослепнуть.
   Рег вбежал в кабинет, сбив меня с ног.
   - РАКНЕ! - закричал он. - ТЫ УБИВАЕШЬ РАКНЕ!
   И  когда  он  бросился  через  комнату,  намереваясь,   видимо,   убить
мальчишку, я еще успела  подумать:  "Сколько  же  раз  он  побывал  здесь,
стреляя из своего бластера, пока мы с его матерью меняли постели на втором
этаже или развешивали белье во дворе, где мы не могли  слышать  ни  звука,
издаваемого его игрушкой, ни крика этого существа... этого форнита..."
   Джимми не остановился, даже когда Рег ворвался  в  кабинет.  Он  просто
продолжал стрелять в пишущую машинку, словно знал, что это  его  последний
шанс, и с тех пор я иногда думаю, может быть, Рег был  прав  насчет  _них_
тоже? Только _они_ вроде как  плавают  вокруг,  время  от  времени  ныряют
кому-нибудь в голову и заставляют этого  человека  делать  всякую  грязную
работу, а потом выскакивают, и тот человек, в котором _они_ жили,  говорит
удивленно: "Я? Что я сделал?"
   За секунду до того, как Рег добрался до Джимми, крик,  доносившийся  из
пишущей машинки, превратился в короткий пронзительный вопль, и  я  увидела
на  внутренней  стороне  стекла  разбрызганную  кровь,  словно   то,   что
находилось там внутри,  наконец  просто  взорвалось,  как,  люди  говорят,
должен взорваться живой зверек, если посадить его в микроволновую печь.  Я
знаю, как это дико звучит, но я  видела  кровь:  она  ударила  сгустком  в
стекло и начала стекать вниз.
   - Готов, - удовлетворенно произнес Джимми. - Я его...
   В этот момент Рег отшвырнул его через всю комнату,  и  он  ударился  об
стену. Бластер выпал у мальчишки из рук, грохнулся об  пол  и  раскололся.
Внутри, конечно, ничего, кроме пластика и батареек, не оказалось.
   Рег заглянул в машинку и закричал. Не от боли или ярости, хотя ярости в
этом крике тоже хватало. Сильнее всего в крике звучало отчаяние. Потом  он
повернулся к мальчишке. Джимми  упал  на  пол,  и  чтобы  там  в  него  ни
вселялось, если в него _действительно_ что-то  вселялось,  теперь  он  был
всего  лишь  испуганным  шестилетним  мальчишкой.  Рег  направил  на  него
пистолет, и это последнее, что я помню".
   Редактор допил содовую и осторожно поставил стакан в сторону.
   -  Гертруда  Рулин  и  Джимми  помнили,   однако,   достаточно,   чтобы
восстановить картину происшедшего, - сказал он. - Джейн  закричала:  "Рег,
НЕТ!" Когда он обернулся, она поднялась на ноги и  бросилась  к  нему.  Он
выстрелил, раздробив ей левый локоть, но она так и не  отпустила  Рега,  а
пока она пыталась  удержать  мужа,  Гертруда  Рулин  позвала  сына,  и  он
бросился к ней.
   Рег оттолкнул Джейн и снова выстрелил. Пуля царапнула по левой  стороне
ее черепа, и, пройди она на  долю  дюйма  правее,  Джейн  была  бы  убита.
Впрочем, если бы ока не вмешалась,  Рег,  без  сомнения,  убил  бы  Джимми
Рулина и, возможно, его мать.
   Он выстрелил в мальчишку, когда тот бросился на руки  матери  в  дверях
кабинета. Пуля прошла через его левую ягодицу вниз,  вышла  из  бедра,  не
задев кости, и зацепила лодыжку Гертруды Рулин. Было много крови, но никто
серьезно  не  пострадал.  Гертруда  захлопнула  дверь  и  потащила  своего
кричащего, истекающего кровью сына через коридор на улицу.
   Редактор снова замолчал, задумавшись.
   - Джейн или потеряла сознание к тому времени, или просто заставила себя
забыть, что произошло дальше. Рег  сел  в  кресло,  приставил  пистолет  к
середине лба и нажал на курок. Пуля не прошла сквозь мозг, оставив его  на
всю жизнь "растением", и не скользнула по внутренней  поверхности  черепа,
вылетев без  вреда  с  другой  стороны.  Несмотря  на  гибкость  фантазии,
последняя пуля оказалась твердой, как ей и  положено  быть.  Мертвый,  Рег
упал на свою пишущую машинку.
   Когда ворвалась полиция, они его так и нашли. Джейн  сидела  в  дальнем
углу в полубессознательном состоянии. Всю пишущую машинку  залило  кровью,
внутри, видимо, тоже была кровь:  при  попадании  в  голову  всегда  много
крови.
   Но вся кровь, как оказалось, группы "О".
   Группы Рега Торпа.
   И это, леди и джентльмены, конец моего рассказа. Я уже не могу говорить
- действительно, голос редактора превратился в хриплый шепот.
   Вечер закончился без обычной легкой  болтовни  напоследок  и  даже  без
неестественно веселых разговоров, которыми люди, бывает, пытаются прикрыть
чрезмерную откровенность, возникшую за коктейлями,  или  по  крайней  мере
замаскировать тот факт, что в  определенный  момент  разговор  стал  более
серьезным, чем допускает обстановка вечеринки.
   Однако, провожая редактора до машины, писатель не  смог  удержаться  от
последнего вопроса:
   - А сам рассказ? Что случилось с рассказом?
   - Ты имеешь в виду рассказ Рега?..
   - Да.  "Балладу  о  гибкой  пуле".  Рассказ,  из-за  которого  все  это
произошло. Он, собственно, и явился той "гибкой пулей", по  крайней  мере,
если не для него, то для тебя. Что  же,  черт  побери,  случилось  с  этим
великим рассказом?
   Редактор открыл дверцу своего маленького голубого "чеветта" с наклейкой
на заднем бампере: "Настоящие друзья не позволят пьяному  гостю  сесть  за
руль".
   - Он не  был  опубликован.  Если  Рег  держал  копии,  то  он,  видимо,
уничтожил их, получив мое согласие на публикацию. Что, приняв во  внимание
параноидные фантазии про _них_, вполне вписывается в его характер.
   Когда я свалился в Джексон-Ривер, у меня оставался оригинал рассказа  и
три фотокопии, все в картонной коробке. Если бы я положил ее  в  багажник,
рассказ бы сохранился, потому что багажник машины даже не ушел  под  воду.
Впрочем, если бы это случилось, листки бы потом высохли. Но я хотел, чтобы
рассказ лежал рядом со мной, и положил коробку на соседнее с  водительским
сиденье. Когда я свалился в реку, окна машины были открыты, и листки...  Я
полагаю, они просто уплыли, и их  унесло  к  морю.  Мне  гораздо  легче  и
спокойнее верить в это, чем в то, что они сгнили вместе со всей  остальной
дрянью на дне реки, или что их сожрала рыба, или еще что-нибудь  столь  же
эстетически непривлекательное. Верить в то, что их унесло  в  море,  более
романтично, хотя это и менее вероятный исход. Но, выбирая, во что  верить,
я все-таки сохраняю гибкость. Так сказать.
   Редактор сел в машину и уехал. Писатель стоял, глядя  ему  вслед,  пока
огни машины не скрылись  вдали,  потом  обернулся.  Мег  стояла  у  начала
садовой дорожки, крепко обхватив себя руками, хотя в  ночном  воздухе  все
еще держалось тепло.
   - Мы последние, - сказала она, нерешительно улыбаясь ему.  -  Пойдем  в
дом?
   - Конечно.
   На полпути к дому она остановилась и спросила:
   - В твоей пишущей машинке нет форнита, Поль?
   И писатель, который иногда, хотя не так уж и редко, задумывался о  том,
откуда же все-таки к нему приходят нужные слова, храбро ответил:
   - Решительно нет.
   Рука об руку они прошли в дом и закрыли за собой  дверь,  оставив  ночь
снаружи.

Last-modified: Sun, 04 Mar 2001 20:42:09 GMT

Оцените этот текст: