Генрик Панас. Евангелие от Иуды
Апокриф
----------------------------------------------------------------------------
ББК 84.4П
П16
Перевод И. Колташевой
М., "Радуга", 1987
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Alii autem rursus Cain a superiore principalitate
dicunt; et Esau et Core, et Sodomitas, et omnes tales
cognatos suos confitentur, et propter hoc a factore
impugnatos, neminem ex eis male acceptos. Sophia enim illud
quod proprium ex ea erat, abripiebat ex eis et semetipsam.
Et haec Judam proditorem diligentercognovisse
dicunt, et solum prae caeteris cognoscentem veritatem
perfecisseproditionismysterium: per quem et terrena et
coelestia omnia dissoluta essent. Et confiictionem
afferunt hujusmodi, Judae Evangelium illud
vocantes.
(Ireneus, Contra Haer. I. 31, P.G. 7, 704)
Alii autem, quos Cainos vocant, et Cainum dicunt
superna auctoritate liberatum, et Esau et Corah et
Sodomitas, caeterosque omnes ejusmodi, cognatos
suos confitentur, eosque odio habitos a Creatore, sed
nihilab eo noxaeaccepisse. Sapientia enim quod in ipsis
habebat ab eis eripuit. Sed et proditorem Judam
solum ex omnlbus apostolis dicunt hanc cognitionem
habuisse, et ideo proditionis mysterium peregisss.
Proferunt etiam illius Evangelicum,
quod ipsi composuerunt, nam ille laqeum mox induit
mercedem proditionis. Et cum ea faciunt quae
sunt vetita, angell alicujus nomen invocant, tamquam
illi videlicet intemperantiam offerentes; atque hoc in
unaquaque impudicitiae specie faciunt. Esse enim pro
variis impudicitiae formis pari numero angeios quosdam
qui operibus ills coiuntur.
(Theodoretus, Haereticos fabul. 1, 15, P.G. 83, 368)
Иные же, напротив, утверждают, что Каин происходит от
некоего высшего начала, признают они Исава, Корея
{Здесь и далее см. примечания в конце книги.} и
содомитов, а также всех им подобных, родственными
себе, потому что создатель борется с ними, однако никого
из них не отвергает. Мудрость же отняла у них то, что
исходило от нее, и самое себя тоже. И возглашают, что
Иуда-предатель обо всем знал и, единственный из всех,
обладавший подлинным знанием, свершил тайное
предательство, из-за него же, Иуды, все земное и небесное
нарушилось. И ссылаются на такое полемическое
сочинение, которое Евангелием от Иуды называют.
(Ириней, Против ересей)
Иные же, прозванные каинитами, доказывают, что и
Каин силой небес получил прощение, и Исава, и Корея,
и содомитов, и всех иных подобных почитают
родственными себе, хоть они и ненавидимы создателем,
но им не наказаны. Ибо Мудрость лишила их того, что
в них имела. Также сказывают, что Иуда-предатель
единственный из всех апостолов имел это знание и
потому свершил мистерию предательства. Ссылаются
также на его евангелие, оное же сами написали, ибо он
вскорости петлю на себя накинул - как возмездие
за предательство. И сколь бы ни чинили запретного,
призывают некоего ангела, словно бы ему свою
невоздержность выказывая. И делают сие во всех
своих бесстыдствах, ибо для каждого бесстыдства
якобы соответствующее число ангелов имеется,
такими деяниями ангелам воздают хвалу.
(Феодорит, Басни еретиков)
Qui Caiani vulgo nuncupantur, haeresiam suam a Caino
cognoverunt. Hunc enim praedicant, et parentem suum
appeilant. Qui quidem variis, ut ita dicam, e fluctuum
jactationibus emersi, eodem in saio etprocelia conflictantur;
ac velut e spinis e vepribus eminentes, unaque spinarum strue
comprehensi duntaxat appelationibus discrepant. Nam
spinarum genera quidem varia sunt; sed ad pungendum
nocendumque vis omnibus est communlter insita.
Igitur Caiani a potentiori quodam virtute ac coelesti
auctoritate derivatum esse Cainum praedicant, necnon et
Esau, et Core cum suis, itemque Sodomitas; Abelum vero ab
imbecilliori virtuteprodiisse. Quamobrem illos omnes opinione
sua laudandosac secum necessitudine conjunctos asserunt,
deque ejusmodi cum Caino et Sodomitas, Core et Esau
cognatlone gloriantur, ac perfectae sublimiorique scientiae
illos ascribunt. Ideo mundi hujus opificem putant, cum ad
eos funditus profligandos incuberet, nocere nihil omnino
potuisse. Abeo quippe semetipsos occultasse, et in supremum
Aeonem esse commutatos; unde et fortissima illa virtus est.
Nam illos ad sese Sapientia utpote necessarios admisit.
Propterea Judam accurate omnia haec habuisse perspecta
memorant. Quem quidem affinem suum jactitant,
eidemque exceilentem quamdam vim cognitionis attribuunt.
Quod usque adeo defendunt, ut ejus nomine inscriptum
opusculum circumferant, quod Judae Evangelium appellant.
(Epiphanius, Haeretici, 38, I, P. G. 41, 653)
Прозванные повсеместно каинитами, они свою ересь ведут
от Каина. Его славят и родоначальником своим именуют.
Оные, поднявшись из разных, коли можно так сказать,
кипящих вод, перечат друг другу, в одной бурном море
будучи, как бы выглядывая из терний и шипов, и, все вместе
тернием объятые, между собой разнятся лишь прозваниями.
Ведь и тернии бывают разные. А к борениям и причинению
кривды все вместе имеют врожденную склонность.
Вот каиниты и возглашают, что Каин от некоей высокой
силы происходит, и Исав, и Корей со своими приверженцами, а
также и содомиты. Авеля же, их разумением, меньшая
сила породила. Потому и возглашают, упорствуя, что те,
их мщением, достойны хвалы, а они, каиниты, связаны
с ними родственными узами, и бахвалятся сими узами с
Каином и содомитами, Кореем и Исавом и высшее знание
им приписывают. И потому считают, что создатель
мира сего, когда хотел их искоренить, никакого вреда
не смог им причинить. Они же сами скрылись от него
и обратились самыми высокими демонами. Отсюда
и наивысшую силу имеют. Потому их, как необоримых,
осенила Мудрость. Вот и поминают, что Иуда все это
досконально провидел. Чванятся, что он их родич, и
признают за ним особое знание. Притом столь упорствуют,
что под его именем распространяют писание, именуют его
Евангелием от Иуды.
(Епифаний, Еретики)
Дорогой друг, слишком о многом любопытствуешь: трудно поверить, что
руководит тобой, как утверждаешь, обычная любознательность, свойственная
исследователям и любителям истории человеческой мысли. Жажда всезнания -
парадокс нашего разума (назначение коего, по моему мнению, - цели
практические), а в истории такое всезнание - неосуществимая мечта, хотя и
мужи наиобразованнейшие не находят сил отказаться от подобной пытливости.
Ведь и философ, взыскующий конечной истины мироздания, забывает: любое
слово в его умозаключениях есть понятие, а любое понятие абстрактно.
Абстракция уже ех definitione {По определению (лат.).} не является
реальностью, следовательно, наше знание о реальности - собрание понятий, не
являющихся реальностью.
Выбирая из двух позиций: либо реальность истинна, либо истинно наше
знание о ней, я склоняюсь к первому. История, конечно, не понесет ущерба,
ежели мы признаем, что она, история, есть лишь субъективное представление, в
любом случае исключающее достоверность.
Хуже, когда истории приписываем значение сущего - тогда рискуем впасть
в противоречие, о коем шла речь выше.
Заметить сие считаю необходимым, поскольку требуешь описать давно
минувшее, а оно, мне представляется, может иметь весьма серьезные
последствия для судеб мира, не намеренного вопреки злоречивым пророкам
завершить свое существование на нашем поколении.
На склоне лет все, ранее обязывавшее меня молчать, уже не существует,
потому собираюсь исполнить твою просьбу и оставить свидетельство событий, в
коих сам принимал участие либо о коих наслышан из достоверных источников.
Однако свидетельство - это еще не история, хотя оно в равной степени
сомнительно, ибо omnis homo mendax {Любой человек лжив (лат.).}, о чем знает
каждый судья. Нет двух одинаковых показаний по одному делу, даже случись оно
за день до того на рынке. Чего же стоят свидетельства о фактах давних, через
несколько десятков лет неожиданно оказавшихся весьма важными для нынешнего
поколения или для наших потомков?
Я не убежден в сугубой серьезности этого дела, но желание ответить на
твои вопросы склоняет меня к исполнению просьбы, при сем учитываю, кстати,
твой скептицизм насчет слухов, разглашаемых миссионерами секты, проникшими в
иудейские общины даже африканских, испанских и галльских провинций. Учитываю
также и злокозненные сплетни, устные и письменные, касательно моей особы,
говоря точнее, касательно моего alter ego; уверяю тебя, сплетни ничуть не
меняют мое отношение к самому делу, хотя, даже усмиренный летами, порой
прихожу от них в ярость.
Наговоры во множестве кружили среди простонародья, но до сего дня не
обращал внимания на клевету - были на то свои причины. Ныне причин этих нет,
а мои годы освобождают от когда-то добровольно принятых обязательств.
Болезнь эпохи, как понимаю из твоих сообщений, разрастается куда шире,
нежели я предполагал, и, быть может, все, что мы, современники, считаем
пустяками (я, кстати, не держусь такого мнения), поднимется огромным древом
и своей тенью омрачит всю империю.
Между нами говоря, мне все едино, будет ли сия тень губительна для
империи, хотя поистине не ведаю, что горше: деспотизм мирской или
священнический, ибо, как говорит Гораций: quidquid delirant reges,
plectuntur Achivi {За все безумства царей расплачиваются их подданные
(лат.).}.
Мысль об упомянутом недуге заставляет сомневаться, беспокоит, ибо,
случись так, вынужден признать: человек, о коем любопытствуешь, поистине был
мужем провидения. Вопреки известной максиме: умный не откажется изменить
свое мнение, - в жизни не любят отбрасывать привычные суждения, в мои же
годы, когда не за горами и столетие, не хочу переживать потрясений.
Хотя я вообще отказался (о чем тебе сказывал) от веры предков, с ходом
времени, когда старость уже мутит разум, порой является неуверенность, прав
ли был, поддавшись некогда искушениям эллинских мыслителей. Твоя просьба
лишний раз заставила взвесить все и преодолеть слабость: снова уверен я в
моей правоте. Надолго ли? Того не знаю. Сдается, времени достанет
упорядочить и написать все, что видел, о чем слышал, дабы мирно почить,
повторяя вслед за Екклесиастом: суета сует, - все суета!
Принимая во внимание очередность и великое число вопросов, все
свидетельства я изложил в твоей же последовательности, хотя поначалу имел
другие намерения.
Не уверен, пригодятся ли мои воспоминания, возможно, больше почерпнешь
от Иосифа, вольноотпущенника Флавиев - оный издавна возится с иудейскими
делами. Правда, написанное им еще не доказывает основательного понимания
событий давнишних, более давних, нежели пережитое им самим. Согласен,
писатель он дотошный, использует все, чуть ли не сплетни, однако ж весьма
небрежный компилятор, начисто лишенный прагматического чутья. Далеко ему до
Корнелия Тацита, тот наверняка станет для римлян новым Фукидидом.
У Иосифа мало найдешь об интересующем тебя предмете - едва несколько
кратких сообщений, слышанных, верно, от фарисеев, а значит, традиционных для
религиозной секты, к коей принадлежал. Мне же будет приятно, более того,
лестно, если в истории, которую намереваешься писать, используешь мои
воспоминания, ибо нимало не сомневаюсь, решаешься на труд лишь в интересах
истины, из чистого влечения, а потому создашь произведение достопамятное.
в коей сказывается о том,
как я свиделся с Иисусом Галилеянином впервые.
1. О воспитании в отчем доме. 2. Пребывание в Кариоте. 3. В Тивериаде.
4. Кем была Мария? 5.0 морали галилеян. 6. Тарихея. 7. Кем могла бы стать
Мария? 8. Отступление о Герме, о его секте и эротическом приключении Гермы с
двенадцатью девственницами. 9. Первая встреча с Марией и несбывшиеся
надежды. 10. Изгнание Марии из Тивериады. 11. Что произошло за городом. 12.
Всяческие самозванцы предводительствуют народом и сеют смуту в Палестине.
13. О мессиях. 14. Первые вести о равви Иисусе. 15. Мудрец Сиддхартха
Гаутама и его учение. 16. Что такое нирвана. Пути ее достижения. 17. По
следам братства Иисусова. 18. Встреча с Иисусом. Внешность Иисуса. 19.
Несколько замечаний о логиях, или речениях. 20. Долго ли можно выдержать
показательные риторические выступления. Симпозиум у Плиния Цецилия Младшего.
История Филоксена с Кифер. 21. Сцена экстаза. 22. Молитва кадиш. Братство
Иисусово и первые наблюдения его обычаев. 23. Разговор с Марией, предложение
супружества. Могло ли что-нибудь из этого получиться? 24. Отказ, причины
отказа, замечания о мифомании и абстрактных понятиях. 25. Обещание
сестринской любви. 26. Иисус и его община. 27. Иоанн, проповедник с Иордана,
его учение и устав. 28. Откровение Иисуса. О чем возвестил ему дух божий.
29. Позднейшие о сем факте россказни. 30. Отношение Иисуса к слухам о нем
среди простонародья. 31. Еще раз об Иисусе. Его отношение к женщинам, к
соблазнам телесным, коим не противились его последователи. 32.
Первоначальные трудности с общиной. Золотой ключ.
1. Случилось то в дни ранней юности - на щеках моих едва пробивался
первый пушок. Отец мой Симон Бар-Садок, банкир и совладелец крупного
александрийского торгового дома, позаботился о том, чтобы я получил
блестящее образование. И хотя в семье соблюдались традиции иудейские,
обширные связи с иноверцами не позволяли строго держаться многих стародавних
обычаев, напротив, иные из чужестранных, особенно греческие, почитались, и
весьма прилежно, ежели не хотел человек прослыть азийским выскочкой.
Обхождение римское надлежало знать всенепременно, хотя сие вовсе не было
обязательным предметом изучения, как у вас в Гадесе или вообще в западных
провинциях, где единственно культура римская почитается изысканной, а латынь
- языком людей просвещенных. В Александрии, и повсюду на Востоке, все
исходившее от Рима едва терпели - да и то сказать: мало приятны тяготы,
навязанные завоевателями.
У нас привился и по сию пору владычествует дух эллинский, и хотя не
столь безраздельно, сколь в дни моей юности, однако же свет его лучезарен и
поныне.
Итак, сошлось: помимо искуснейших учителей иудейских, коих стараниями
поднаторел я в науке и традициях нашего народа, о развитии моем заботились
греческие педагоги, хаживал я и в Мусеион.
Недолгое время приобщался науке славного Филона - ему поклонялся со
всем пылом юности, увлеченный замыслом учителя сочетать иудейскую метафизику
с платонизмом. И хотя взглядов Филона ныне уже не разделяю, вернусь к ним,
когда речь пойдет о доктринах различных иудейских сект - разумеется, коль
наберусь терпения толковать всевозможных путаников.
Питая дух свой столь разными и противоречивыми науками, я постоянно
пребывал между Сциллой и Харибдой, сомнения во множестве смущали меня, и
мало-помалу я преисполнился неверия во все, что не определялось строго
естественным порядком вещей. Однако еще прежде произошли некие события, и я,
как то свычно юности, очертя голову бросился в другую крайность, и с вящим
рвением, нежели в науку.
2. Интересы торгового дома требовали, дабы кто-нибудь из семьи пекся о
деле и в палестинских амбарах и конторах. Так очутился я в Кариоте, близ
горы Хеврон, - там находились наши большие зернохранилища. Убогий городишко,
ежели вообще того названия заслуживало селение, где, кроме нескольких
лупанаров и ночлежных домов, нет приличных строений, был обязан жалким своим
существованием нашей конторе, а вернее, каждодневным караванам со
всевозможными плодами земными, да еще погонщикам мулов и верблюдов,
носильщикам, одним словом, всякому отребью, пропивающему немалые заработки,
случись только подходящая оказия. Наведя сносный порядок на складах и в
счетных книгах, я принялся подыскивать честных людей на место шайки
прохвостов, а это, как известно, весьма нелегко.
3. Проживши в Кариоте год, перебрался я в Тивериаду, а после в
Кесарию-Панеас, или Кесарию-Филиппову, - города, по азиатским понятиям,
вполне цивилизованные. В Тивериаде приключилось со мной то, чего не избегнет
любой молокосос, вкушающий от запретного плода вдали семьи, да к тому же со
значительным капиталом. Как и все в нашем роду, я проявлял должную
воздержанность в личных расходах и финансовых операциях - ради приумножения
состояния. Таковые свойства, не благоприобретенные, а сугубо врожденные,
побуждали правление торгового дома без долгих околичностей доверять
ответственные должности молодым членам семьи, и доверять более охотно,
нежели старым, опытным работникам со стороны. Последние подвизались на ролях
советчиков, а тайно занимались изветом, в чем довелось убедиться совсем не
вовремя для моих планов. Однако об этом после.
4. В Тивериаде проживала некая девица красоты удивительной, хотя и
темного происхождения. Галилея повсеместно славилась людьми статными и
пригожими, быть может, вследствие неслыханного смешения рас и народов в
здешних местах. Потому, верно, иудеи и считали галилеян людьми без
роду-племени, а то и неиудеями вовсе, ежели блюсти чистоту крови.
В Марии, синеокой и златовласой, текла, верно, кровь кельтских или
германских воителей, а может, в ее роду проклюнулось нежданно-негаданно
семя, зароненное в стародавние времена каким-нибудь хеттским завоевателем.
Вообще в Галилее не больно-то ценили чистоту крови, а по вере и воспитанию
Мария была иудейкой. Бедность и красота привели ее на ложе римского
военачальника, ничего не скажешь, любил он ее, окружил роскошью, разумеется,
не из скромного своего жалованья, а с поборов, взимаемых без зазрения
совести с купцов да с пограничного сброда, что испокон веку промышляет
контрабандой.
5. Галилеяне народ своевольный, нрава строптивого, особенно здесь, на
западном берегу Генисаретского озера; однако явный блуд с римским офицером
несвычен был любому моралисту, Марию равно хулили фарисеи, книжники и
простолюдины. Совсем иное дело блудодейство с единоверцем - хоть и немалое
прегрешение, да не столь разительное; а уж телесная коллаборация с
завоевателем и на измену смахивала.
6. Мария родилась в Тарихее, на здешнем наречии именуемой
Магдала-Нумайя, что означает Башня Рыб. Небольшое селение находилось на
берегу Генисаретского озера, в двадцати восьми стадиях от Тивериады. Наш
торговый дом держал здесь соляные амбары и рыбные солильни, рыбу заготовляли
для военных поставок.
Незадолго до Иудейской войны, при кесаре Нероне, селение выросло в
портовый город - в гавани укрывалось до двухсот тридцати рыбачьих лодок.
Иосиф Флавий сообщает - в Тарихее, мол, насчитывалось тогда сорок тысяч
жителей. Не верь ему - десятькрат менее.
В этом селении и выстроил я виллу в греческом стиле, с пляжем и садами,
дабы иметь где достойно принять высоких гостей, с которыми доводилось вести
дела; усадьбой я мог распоряжаться по своему разумению, тем паче что
предусмотрительно занес владение в реестр на свое имя. Здесь бы и предаться
усладе душой и телом, да что поделаешь - никогда не ступила сюда нога той,
без кого дом утратил все свои соблазны. Так и не поселился я на вилле и не
продал усадьбы, хотя некий сирийский купец предлагал солидную сумму,
вознамерившись завести элегантный лупанар для высших военных чинов. Как
видишь, не только Иосиф Флавий впадал в крайности.
7. Девица, о коей речь, и в самом деле прельстительная, каждым
движением своим, каждым изгибом тела достойна резца греческих скульпторов; в
числе многих достоинств небо одарило ее, а сие и подавно редко случается,
разумом ясным и чистым - в полную противоположность древнему ее ремеслу.
Скверна не коснулась ее духа, чистого, склонного к экзальтации. Она могла бы
стать Аспасией, коли правду говорят, будто жена Перикла была гетерой;
воистину, склонись Мария ко мне, я нашел бы скульптора, и, как Пракситель
Фрину в Афродите Книдской, он запечатлел бы Марию в Афродите Анадиомене. Что
поделаешь - Мария отвергла все.
8. Встретился я с Марией ненароком, она возвращалась с купанья,
пригожая, будто нимфа речная. Увы, мне счастье не послужило, как послужило
некоему Герме (надо полагать, судьба лишь глупцов балует дарами). Герма,
египтянин, влюбился в свою госпожу, римскую даму именем Родэ, застав ее за
омовением. Ныне, слыхивал я, Родэ сделала Герму вольноотпущенником.
Повсеместно почитают его пророком, пребывающим в близости к самим
небожителям. Прочитал я недавно его книгу, называемую "Пастырь", усомнился,
имеют ли что общее с культом Иисуса явные плоды фантазии, плоские притчи и
откровения, ибо ни разу не упоминается в них имя Иисусово и не приводится ни
одной мысли из его учения. Зато иудейские доктрины в трактате Гермы вполне
явственны, а piatio {Искупительная жертва, очищение (лат.).} и ecclesia
{Церковь (греч.).}, каковые пытаются создать в Риме его почитатели, - просто
новая секта.
Сдается мне, творение Гермы использовали присные Симона-Кифы-Петра (в
иных общинах весьма влиятельного) с целью еще пуще возвеличить его.
Поразительно сходство бесталанных писаний Гермы с неким текстом,
уведомляющим, Иисус якобы обратился к Симону, парафразируя его прозвание: Ты
- Кифа-Петр (на здешнем языке Кифа - камень), и на сем камне воздвигнут
церковь мою. А я скажу не обинуясь, Иисус даже слишком хорошо знал, сколь
недалек этот добрый человек, дабы поверить ему подобную роль, к тому же
учитель и не думал об основании экклесии. А у Гермы в благоприятных условиях
идея церкви как определенного института уже явилась.
В его откровениях экклесия секты - башня, возводимая на камне ангелами.
С притворной наивностью спрашивает он своего проводника Пастыря: - Почему
камень сей так стар, а врата (церкви) новые? На что Пастырь ответствует: -
Слушай и разумей, глупец, камень и врата - се сын божий.
Толику далее Пастырь поучает: - Имя сына божия беспредельно и
могущественно, весь мир им держится.
Из этих и иных умствований вывод напрашивается единственный: церковь
Гермы - еще одна секта, либо не признавшая земного бытия Иисуса, либо имя
его по неведомым причинам утаившая.
Сдается, речь идет скорее о первом. Моим разумением, Герма сам и есть
автор упомянутой метафоры, выспренней и наивной в равной мере, а сподвижники
Симоновы уже после признали ее своею и приписали Иисусу.
На "Пастыре" задержался я небеспричинно: в сем громогласном сочинении
(и смех и грех читать!) описывается, к примеру, одна ночка, проведенная
Гермой в эротических шалостях одновременно с двенадцатью девственницами,
девицы же искусно ласкали его, подобно александрийским блудницам. Не
слишком-то сведущий в логике, богобоязненный муж невинность свою спешит
заявить: девицы, мол, добродетельны, одну из них и впрямь именует
Непорочностью. Хоть и славились девицы добродетелью, далее Герма признается:
дабы избежать искушения, молился всю ночь. И к чему бы? Ведь уступить
добродетели - не грешно, количество же искусительниц лишь упрочило бы
заслугу нашего многодоблестного мужа. А псевдопророк даже не замечает всех
своих несуразностей; однако оставим его и вернемся к Марии.
9. Прекрасная дщерь Галилеи окинула при встрече благосклонным взглядом
мою привлекательную юность, я столбом врос в землю, пораженный ее
грациозными прелестями. Может, улыбнулась она столь обольстительно, что и у
аскета задрожали бы колени, не помню наверное, а возможно, с любопытством
взглянула на меня; так или иначе, эта встреча побудила меня действовать.
Я прикинул что к чему, дабы поближе познакомиться с прелестницей. К
сожалению, она осталась верна военным доспехам и белокурой шевелюре варвара,
состоявшего на службе у Рима. Увы, и сегодня должно признать - офицер
принадлежал к типу воинов, что всегда и повсюду покоряют женские сердца, ибо
женщины в заблуждении своем полагают: кто ловко владеет мечом, столь же
ловко владеет и другим оружием.
С подобным положением дел я не мог примириться и не щадил сил моих -
сплавить бы подальше докучного воителя. Наш торговый дом по-прежнему вел
обширные дела с высокопоставленными римскими сенаторами и столь уважаем был
на бирже Города у Янусовых ворот, что в угоду мне строптивца быстрехонько
спровадили в Испанию. Звание, будь он и большим военачальником, а не просто
сотником пограничной стражи, не имело значения. Транслокацию произвели с
повышением, дабы усладить горькие слезы прощания - не люблю причинять лишних
огорчений.
Я уповал: покинутая любодеем Мария бросится за утешением в мои объятия,
довольно надежные во всех отношениях - закаленные постоянными упражнениями в
гимнасионе, ну, а в денариях оные объятия ценились в несколько миллионов, не
собственных, разумеется, однако предоставленных в мое полное распоряжение.
Да разве поймешь сердце женщины? Все мои достоинства не возымели ровным
счетом никаких последствий; мы оба даже отдаленно не предчувствовали, как ее
равнодушие отзовется в наших дальнейших судьбах... Оскорбленный, распаленный
любовью, я возлелеял хитроумный замысел: повергнуть неблагодарную в прах,
дабы затем, опозоренную и убитую горем, возвести до статуса моей наложницы.
10. За деньги без труда удалось подуськать чернь. Повсюду хватает
старых баб, ханжей и святош, что только и ждут случая затравить молодую и
красивую блудницу, коли та по неосторожности привлечет к себе внимание.
Женщин разной веры и свычаев трогательно роднит ненависть к гетерам.
Иудейки, гречанки и сирийки выказали завидное согласие в добродетельной
своей непримиримости. Они гнали Марию по городу, оплеванную, избитую, волосы
обкорнали ножницами для стрижки овец. Комья верблюжьего навоза, гнилые
фрукты и всяческая дрянь летели бедняжке вслед и довершали позор. С кровли
моей виллы я все видел: по лицу ее и телу растекалась смрадная жижа.
11. Моим людям было велено за городом отбить Марию, иначе гонимую
неминуемо закидали бы каменьями, и увезти в Тарихею; однако за стенами
города случай спутал все мои расчеты. Некий бродячий проповедник со своей
паствой из женщин и рыбарей опередил наймитов.
Позднее меня оповестили так: демоны служили проповеднику, они-то и
усмирили разъяренную чернь. А бродяга и присные его взяли Марию с собой и
потому, верно, не вошли в город, а заночевали в селенье поблизости.
Признаюсь, я растерялся и не предпринял никаких энергических мер,
просто велел своим соглядатаям следовать за сим божьим стадом и доносить обо
всем по мере надобности. Велел я также разведать, кто таков проповедник и
чью руку держит.
12. В те поры в Палестине куда ни кинь вещали бродячие моралисты,
пророки и проповедники, возводя свой краткий успех на легковерии темного
люда. Об иных шла громкая молва.
Некоего Иезекию признавал и синедрион - иудейский сенат, а точнее,
верховное судилище, ибо так надлежит перевести название: бет дин хаггадол.
Иезекия, свидетельствует Иосиф Флавий, вовсе не промышлял разбоем, а, будучи
духовным пастырем, объединил несколько тысяч верующих и, подобно Маттафии
Бар-Ионе, предку Маккавеев, вознамерился освободить иудеев от иноземного
владычества, разумеется, чтобы самому прибрать власть к рукам. Имена Иезекии
и сына его приводят на мысль славный род, чтивший традиции Израиля, хотя
промышляли они в Галилее, на границе с Сирией, в горах, изобильных
расселинами и пещерами, где смутьяны всегда могли найти убежище.
Иезекия затеял бунт против Ирода, сына инородца Антипы-идумеянина и
аравитянки Кипрос, в жилах оного Ирода не текло и капли иудейской крови
(хотя в таких делах ничего нельзя утверждать с полной уверенностью). Отец
назначил его наместником Галилеи. Сам Антипа правил Иудеей при этнархе и
первосвященнике Гиркане II. Оба властвовали милостью Рима и самого Юлия
Цезаря, посему народ ненавидел их, а иерусалимская знать и синедрион не без
основании опасались ловкого идумеянина, только и выжидавшего наследовать
Хасмо-неям.
Иезекия прослыл в простонародье посланником божиим, даже из-за имени
своего, означавшего: Яхве есть моя сила. Синедрион меньше опасался его,
нежели алчного сына Антипы. Однако двадцатипятилетний в ту пору Ирод
разгромил немалые силы Иезекии, а его самого и ближайших сподвижников казнил
без суда.
За позорную смерть отца встал отомстить сын Иезекии Иуда. С такими же
воззывами, что и отец, собрал он внушительные силы, изрядно вооружил
бунтовщиков противу Ирода и захватил царский замок в галилейском городе
Сепфорисе, положенном как раз на половине пути между Вифлеемом и Тивериадой.
Благодаря добытым трофеям - в Сепфорисе находились большие склады оружия -
он создал немалую армию, а себя провозгласил помазанником божиим - мессией.
Иуда этот весьма болезненной занозой застрял в боку Иродовом, а царя и так
извести старались с разных сторон, однако куда более невыносимо уязвил его
вскорости невольник по имени Симон, наперсник, коего царь сам поставил
главою стражников против Переи на границах Мертвого моря и с тем умыслом
поверил ему крепость близ Иерихона.
Симон снюхался с кочевниками Переи и вождями соседних племен, что
исповедовали культ Яхве, искаженный язычеством. Муж пригожий, в обхождении
учтивый, он сумел заслужить ласку Ирода, весьма скупого на милости. Слыл
Симон и воином доблестным, наделенным силой непомерной по образу и подобию
греческих героев.
А посему, достоинства тела и духа к пользе своей обративши, а также
вовремя слух распустив, царского-де он роду, снискал Симон доверие у
пограничных племен, они-то скорехонько и возгласили его царем.
Едва Ирод почил навеки и во всех пределах началось великое смущение,
Симон прежде всего захватил дворец, возведенный идумеянином под Иерихоном в
честь матери своей Кипрос. Богатейшая резиденция в греческом стиле, с агорой
для торговых нужд и собраний, банями и амфитеатром, блистала неслыханной
пышностью. Дворец Симон избрал постоянным обиталищем, в тронном зале
принимал послов, осенив чело свое монаршим венцом.
Недолго, однако, довелось Симону царить во дворце - подожженный
варварами-номадами, дворец сгинул в огне со всеми своими сокровищами. И
тогда Симон, уверенный в себе и войске, собранном под его стяги, принялся
воевать один за другим замки по обоим берегам Иордана и обосновался в этих
краях, нешуточно угрожая самой Иудее.
Архелай тогда пребывал в отсутствии - после Иродовой смерти отправился
в Рим присмотреть в столице за своими наследственными правами.
На беду себе затеял Симон смуту, в равной мере опасную и для
наследников Ирода, и для владычества римского. Римский военачальник, некий
Грат (не Валерий, будущий прокуратор Иудеи, а командующий наемным
самарянским войском), поелику Симоновы происки взбудоражили земли, его
попечению вверенные, двинул на самозванца все свое войско и гнал до самой
Переи, а загнав в горное ущелье, самолично отсек ему голову.
Вскорости явился в пустыне Иудейской новоявленный монарх по имени
Атронг; всего-навсего шейх кочевников, он огласил себя царем, а своих
четверых братьев - наместниками провинций, выкроенных из захваченных земель
Иудеи, Самарии и Переи. Держались его в основном набатеи, однако же
прислушивался к нему и иудейский плебс, не жаловавший ни Рима, ни Иродовых
потомков.
Прирожденный властодержец, Атронг, не имея ни малейшего понятия о
правлении страной, завладев царской короной, придерживался справедливости и
обуздал непокорные шайки номадов, оравы всяческого сброда и беглых воителей.
Грабил он только богатеев, потрошил римские отряды да пограничные посты
царской стражи, а добычу делил по совести среди бедняков и пастухов -
пустыня никогда не могла их накормить вдосталь; потому и низошел при нем на
страну лад и покой.
Царствовал Атронг благополучно несколько лет, в те времена во всех
Иродовых наследственных пределах, куда входили Идумея, Иудея, Самария,
Галилея, Перея, Батанея, Гавлан, Авран и Трахон, непрестанно разгорались
смуты и рыскало множество кандидатов на трон, мессий и тому подобных
честолюбцев. Водили они за собой толпы - порой и в тыщи - вооруженных
лиходеев, захватывали замки и города, бились с римлянами, не гнушались и
обычным разбоем. Повсеместный гнет самую мысль о мессии-освободителе делал
сладостной, тьма-тьмущая людей готова была головы сложить за очередного
взалкавшего славы претендента.
13. Бродячего проповедника, уведшего Марию, я счел поначалу (и не без
оснований) таким же пророком или мессией, только еще на пороге своей
карьеры. В священных книгах религиозного культа иудеев немало пророчеств о
посланнике божьем, что явится и спасет Израиль из неволи, в прах повергнет
врагов и воцарится одесную Яхве над всеми народами. Поскольку при возведении
на престол иудейских властителей и первосвященников свершалось помазание,
знаменовавшее божественное изволение, оного героя-спасителя на здешнем языке
метафорически именовали мешиха, сиречь помазанник.
14. По мере поступления новых вестей мне привелось сменить
первоначальное мнение. Равви (dominus, magister), чьи спутники позаботились
о Марии, благовестил учение, близкое доктринам известной мне общины сынов
света, разве что без их сурового устава, смягченное, напротив, всяческими
гуманными оговорками. Да и воинственных склонностей, по всей видимости, этот
равви чурался.
Из полученных донесений составил я мнение: в проповедях учителя
сказывались эллинские влияния, от Сократа и Платона до пифагорейцев и
Аполлония Тианского. Гораздо позднее вызнать случилось: не знал Иисус
философии, даже в иудейской доктрине не был сведущ, и все, чему учил,
излилось из сердца его.
Многажды убеждался я, что иные моральные истины присущи человеческой
натуре и являются в мир сами собой в разные эпохи.
15. Так, немало уж лет тому друг из Персеполя известил меня о неведомом
мыслителе именем Сиддхартха Гаутама, жившем не менее пяти столетий назад в
землях шакьев. Царского роду, в поисках истины он отрекся от власти, семьи и
жизненных утех, бродил с учениками своими и проповедовал, умер в преклонных
летах, отравившись свининой, а это, моим разумением, несообразно с мудростью
и аскетизмом, поелику мясо свиньи жирное, тяжелое для желудка, и мудрецу
пожилых лет пристало гнушаться подобных излишеств. И все-таки последователи,
именовавшие себя ариями, или святыми, нарекли его спасителем мира, точнее
Тем, Кто Проторил Путь к Спасению (на их языке - Татхагата).
Хоть и попрекнул я его невоздержанностью, надобно сознаться: наука
восточного мудреца отличима глубиной и проницательностью, удивления
достойными, ибо взросла в диком краю, о котором мало что ведомо - разве что
раскинулся где-то в окраинных пределах Индии, в сени поднебесных гор...
Главная доктрина Гаутамы изложена в одной из проповедей, а суть ее
примерно такова:
Вот благородная истина о страдании:
рождение есть страдание,
старость есть страдание,
и болезнь тоже страдание,
и смерть страдание;
приближение к ненавистному - страдание,
страдание - отсутствие наслаждения,
и всякое неудовлетворенное желание
тоже страдание.
Воистину, из всех пяти качеств индивидуального рождается страдание.
А вот благородная истина о пути,
что ведет к освобождению от страдания;
это благородный
срединный восьмеричный путь:
истинная наука, истинное слово,
истинная жизнь, истинное хотение,
истинная концентрация, истинная медитация,
полная света и мудрости,
что ведет к покою,
к нирване.
Философия Гаутамы премного напоминает мне Гераклита. Мир Сиддхартхи
полон страдания, преходящ и лишен души (самопознания). В нем нет вечной
сущности, обладающей истинным бытием. Все сущее и всякая вещь, хотя и
предстают нам неделимыми и вечными, на деле изменчивы и преходящи. Так и в
человеке компоненты индивидуальности его - тело, чувства, восприятие, разум
и сознание - беспрестанно меняются. Старец уже не тот, кем был в колыбели и
даже мгновение назад. Всякий момент человек прежний исчезает, на место его
является новый, имеющий в предыдущем свое начало. Существование - лишь
становление, эфемерная конфигурация событий. Непрерывное изменение - вот
сущность видимого мира, а все концепции постоянства бытия - лишь иллюзии
космического заблуждения, из коего возникают обманчивые призраки
индивидуальности.
16. Куда же ведет благородный путь Гаутамы? И что такое нирвана? Я
уразумел так: это угасание индивидуального, растворение в среде - в
сознании, сверхличностном до такой степени, что не является уже никаким
сознанием, в сем и заключена неограниченная полнота счастья, не подверженная
никаким переменам, состояние не-уничтожения и не-существования.
Основные этические идеи учения Гаутамы сводимы к двум элементам.
Первый, катарсис, еще при жизни позволяет достичь экстатических состояний
вплоть до освобождения от индивидуальности. Второй элемент, этическое
единство всего живого, майтри - бесстрастная приязнь к людям и животным, и
каруна - сострадание всему и вся перед лицом зла, греха, насилия, произвола.
Надеюсь, я не слишком утомил тебя, дорогой друг, столь обширным
отступлением, не имеющим прямого касательства до моего повествования, к тому
же и самой проблемы не исчерпывающим: просто-напросто вспомнился мне диспут
и наша последняя встреча на твоей роскошной вилле в Байях. Кому бы взошло на
ум, что все наши тяжкие и порой тщетные борения мысли уже пятьсот лет назад
обуздал и заключил в стройную систему мудрец, поедавший свинину в далекой
варварской стране.
17. Однако вернемся к Марии, Мои соглядатаи, простые деревенские
лавочники, не имеющие ни малейшего понятия о субтильной природе иных вещей,
приносили более плевел, нежели зерен, однако мелькало в их доношениях нечто,
разжегшее мое любопытство. А беспокойство за Марию, вожделение - оное буйно
пылало в ее отсутствие - склонили меня к решению и перевернули всю мою
жизнь.
Поверив дела старому опытному служителю Заведею, сам я препоясал чресла
и, одетый бедняком, пустился вслед за странниками, на крайний случай укрыв
под хламидой увесистый кошель с сестерциями и верительные грамоты в
отдаленные фактории - далеко не все наши служители меня хорошо знали: с
иными виделся мимоездом, с другими встретиться и вовсе не случалось оказии.
18. Ныне уже не упомню, в какой местности настиг проповедника с его
паствой. Где-то в рыбачьем селении на берегу Генисаретского озера; жили
здесь люди простые, доверчивые, развратной цивилизации непричастные.
Молчком присоединился я к толпе женщин и мужчин, окружавших равви. Он
стоял на холмике, опершись на пастуший посох. Возле него люди сидели на
корточках или опустились на колени, чтобы не заслонять учителя стоявшим
поодаль, и мне удалось рассмотреть его.
Потихоньку протиснулся я поближе сквозь плотно сбитую толпу, молчаливо
внимавшую глуховатому голосу; на меня никто и не глянул.
В наброшенном поверх гиматия плаще из верблюжьей шерсти с капюшоном на
манер римской пенулы, потертом и линялом, равви выглядел лет на сорок или
немногим больше. Годы избороздили морщинами бледное удлиненное лицо, не
тронутое загаром, - такие лица не встретишь среди простолюдинов.
Долго всматривался я в черты этого лица, желая распознать нрав учителя.
Профиль четкий и выразительный, а подбородок, окаймленный опрятной редкой
бородой, очерчен мягко. Легкая кроткая улыбка блуждала на губах, приоткрывая
здоровые зубы, явно не ведавшие изысканных блюд - от излишеств зубы гниют и
чернеют. В глазах, глубоких и серых, словно весенняя туча, светилось
невидящее вдохновение, примечаемое у пророков и одержимых. Когда глаза его
ненароком задержались на моем лице, мне сделалось не по себе под этим
невидящим взглядом.
19. Не упомню, о чем тогда поучал, верно, о чем всегда - о любви,
милосердии, о грядущем господнем дне, когда малым сим воздастся по
справедливости, а великие и богатые судимы будут. Может статься, и речение
привел из тех, что так охотно слушает люд в торговые дни, столпившись вокруг
уличных сказителей.
У меня в библиотеке хранятся писанные кем-то подобные логии.
Назидательные поучения во множестве слыхивал я и сам, иные, сдается, - лишь
чья-то досужая поделка либо переиначивание известных притчей, доселе
популярных в Палестине, где широко навыкли оглашать всенародно религиозные и
политические сентенции.
В Иисусовом окружении, пожалуй, никто не удосужился бы записывать его
поучения, да и вообще сомнительно, был ли кто, кроме нас с ним, знающий
грамоте. Десятилетия минули, а я досконально помню многие притчи, и другие
могли держать их в памяти и пересказать переписчикам. Одно пробуждает
сомнения: как отличить реченное Иисусом от измышленного другими. Ибо
собрание логий в моей библиотеке поражает множеством противомудрствований,
хотя Иисусова наука была довольно цельная, и даже когда события обратили его
в вожатая повстанцев, последователен остался в своих взглядах до конца.
20. А в тот день он проповедовал долго, много дольше, чем я привычен
выслушивать. По натуре своей не выношу любых, даже самых высоких словес -
делается невыносимо скучно. Человек образованный, я преимущественно читаю и
не люблю слушать, а посему весьма сочувствую моим римским друзьям,
обреченным многочасовым мукам на показательных риторических выступлениях:
из-за светских уложений они не в силах отказаться - либо неловко, либо
просто невозможно.
Навестивши последний раз столицу, я сам едва не пал жертвой моды,
приглашенный на домашний симпозиум Плинием Цецилием Младшим, который
удостоил своих друзей, в том числе и меня, чести выслушать его похвальную
речь в сенате во славу здравствующего кесаря. С Плинием я и по сей день в
добрых отношениях, случалось, вызволял его из серьезных финансовых
затруднений, а однажды спас от банкротства, хоть он и миллионер и Траянов
фактотум.
Да, пришлось-таки поюлить, лишь бы избежать неудобоваримого духовного
пиршества и не утратить дружбы или не оказаться в положении Филоксена с
Кифер, коего Дионисий Старший, тиран Сиракуз, за насмешки над монаршим
стихоплетством отправил в каменоломню. Вскорости владыка призвал Филоксена к
себе и снова зачел свои поэмы. Послушав немного, Филоксен поднялся и молча
направился к выходу. Когда Дионисий спросил, куда же он, мудрец
ответствовал: в каменоломню.
Знаменитую речь viri clarissimi {Славнейшего мужа (лат.).} я купил
позднее у Поллия Валерия, неподалеку от Форума Мира, и прочитал в тиши моей
библиотеки. Стилистически неплоха, да слишком пышнольстива. Предпочитаю уж
Иисусовы притчи, они всегда напоминают мне о годах прелестного
бродяжничества по берегам Генисаретского озера. А буколические края эти и
впрямь упоительны.
21. Вечером, о коем сказывал, солнце скрылось за горами, серебристая
зелень оливковых рощ на склонах холмов сгустилась до синевы, и глубокие воды
озера, подернувшись легкой рябью, фиолетово потемнели. Обширная прибрежная
долина, пересеченная каналами и протоками, представилась одним благодатным
садом. Дома и дворы многочисленных селений утопали в ореховых зарослях и
виноградниках, царственно возвышались финиковые пальмы, на межах росли
фиговые деревья, а тамариск и кипарисы окаймляли кладбища. Свежий ветер с
горы Хермон принес прохладу после знойного дня, птицы умолкли, и лишь цикады
без устали звенели в травах. Ученики приступили к Иисусу и, будто стадо
овец, доверчиво сбились вокруг своего пастыря.
Этот мирный идиллический вечер был нарушен неожиданным происшествием:
меня не предуведомили о том, что Иисус подвержен экстатическим состояниям -
так, мнили в общине, осенял его дух божий.
Я впервые наблюдал это непонятное явление, спервоначалу почудилось, что
учитель просто-напросто изнурен долгой речью - он внезапно побледнел, глаза
закатились, губы побелели, руки свела судорога, он закинул голову, дрожа
всем телом. Из горла вырывались тихие звуки, подобные предсмертному
хрипению.
Двое рыбаков подбежали и подхватили его под руки. Однако пароксизм был
столь силен, что оба рыбака, люди крепкие, дрожали вместе с ним, будто ветви
одного дерева.
По толпе прошло волнение, там и здесь закричали кликальщицы. Мария, моя
Мария, припала к коленам учителя, обняла его ноги и тихо стонала.
Исступленное возбуждение охватило людей, и, верно, только я один от
неожиданности не поддался наваждению.
22. Все прекратилось в одночасье. Очнувшись, Иисус сперва молча
взглянул на онемелых учеников своих, затем воздел к небесам руки и
прерывающимся голосом прочитал молитву кадиш:
Отче наш, сущий на небесах!
да святится имя Твое;
Да приидет Царствие Твое;
да будет воля Твоя и на земле,
как на небе;
хлеб наш насущный
дай нам на сей день;
И прости нам долги наши,
как и мы прощаем должникам нашим;
И не введи нас в искушение,
но избавь нас от лукавого;
ибо Твое есть Царство
и сила и слава во веки.
Аминь.
Из толпы раздавались возгласы - молили о чуде. Учитель будто не слышал.
В сопровождении близких учеников направился к селению неподалеку.
Люд валил за ним, громко рассуждая и комментируя происшествие, а также
потихоньку допытываясь, кто низошел в него на сей раз - ангел какой или сам
Илия, великий пророк израильский, в новое пришествие коего верили повсюду.
В толпе постоянную свиту Иисуса составляло полсотни учеников, остальные
случились здесь ненароком. Ученики тогда уже образовали братство или общину
- еду и достояние делили на всех поровну. Ночлегом размещались обычно
неподалеку от дома, где проводил ночь Иисус, ежели не находили приюта в
жилищах или амбарах у новообращенных. Небольшие рыбачьи селения не могли
вместить многочисленную общину, частенько с трудом приходилось добывать и
пропитание. (Только фруктов всегда было вдосталь.) Потому и явился обычай на
кострище печь купленного или подаренного барана и делить поровну все, что
удавалось купить или получить милостыней. Зачастую потчевались толикой
плохой рыбы, бобами или горохом, иногда лепешками. Пиршества учинялись в тех
редких случаях, когда равви обращал своей проповедью кого-нибудь из
состоятельных крестьян.
Так ли, иначе ли, в генисаретской долине маловато было людей
достаточных из-за дробных земельных наделов. Правда, пашня здесь самая
плодородная по всей Палестине, да плодородие передалось и людям, а вырваться
из сего circulus vitiosus {Здесь: порочного круга (лат.).} невозможно без
военных бедствий.
В тот вечер многие мужчины расположились под открытым небом. Я
присоединился к ним; никто не уделил мне внимания - пришельцы во множестве
подобным образом вступали в братство. Общество не отличалось особой
избранностью, в чем я легко убедился. Почти все здесь в некотором смысле
пребывали вне общества.
Элита состояла из вольных рыбарей и двоих-троих сборщиков податей,
увлекшись идеями учителя, они забросили свое непотребное занятие. А
остальные слушатели - батраки, поденщики, бродяги без всякого рукомесла,
нищие и, питаю подозрение, обычные воры и вообще лихие головушки, готовые на
любое вероломство. Весь этот беззаконный люд был остер на язык, груб
повадками, что и выступало на каждом шагу, как исконная профессия выступала
на поблекших до времени лицах у многих бродивших за Иисусом женщин.
Я скоро смекнул, в чем причина милосердия к Марии - оно глубоко таилось
в солидарности людей одного класса.
Но следует воздать им должное: я застал бродячее сообщество столь
совершенным, сколь это вообще мыслимо было во время оно, и то лишь среди
аскетических общин на побережье Мертвого моря. И только весьма наметанный
глаз мог усмотреть под покровом праведности позорное прошлое многих моих
собратьев.
Благотворное влияние учителя сказывалось бесспорно: воздержанные,
смиренные, в глубоком раскаянии, лишь изредка жестом или словом они выдавали
прежнее свое занятие. Случалось, неофит нарушал неписаный и зыбкий статус
братства; на первый раз прощалось, но сызнова изобличенного, его изгоняли из
общины, хотя по-прежнему он имел право, ежели хотел, следовать за учителем.
В разговорах братья и сестры не углублялись в свое прошлое, зачастую даже не
сказывали имени. Когда дело доходило до свар, старейшие умиротворяли
смутьянов, ссылаясь на учителя.
23. С Марией я переговорил тем же вечером. Уступая просьбам, она без
всяких опасений вышла ко мне на дорогу. Ее лицо под грубым холстяным платом
светилось красой юности и душевного покоя, едва обретенная добродетель и
свежий воздух будто смыли с ее ланит не только притирания и помады, но и все
следы блудодейства, неотвратимо въедающегося в черты лица, словно прозелень
на медной посуде.
Без обиняков я заявил: пришел, дескать, увести ее от этих бродяг в
иную, лучшую жизнь, достойную ее красоты и моей любви. В страстных словах
живописал ожидающее нас счастье, искренне обещая все вплоть до женитьбы,
хотя сие предприятие не так-то легко было осуществить, учитывая общественное
мнение - с ним я, в конце концов, мог не считаться и просто уехать
куда-нибудь, скажем, в Дамаск - и родовитость моей семьи, аристократической
не только происхождением, но и причисленной Римом к нобилям. Наш род,
предусмотрительно оставаясь в тени, не искал чинов или широкой огласки по
праву богачей, однако уже тогда, во времена потомков Августа, держал в руках
многих восточных царьков, с коими по своему усмотрению мог бы войти в любые
матримониальные отношения, и к тому же с б_о_льшим успехом, нежели род
египетского арабарха Александра Лисимаха, тоже искони иудейский, подобно
нашему роду. Можешь себе представить моих родителей, дядьев и братьев,
опозорь я семью подобной женитьбой. Верно, постарались бы они объявить меня
недееспособным и полностью лишить доходов. Однако, предвидя подобные
обстоятельства (и не без оснований!), я не ротозейничал насчет финансов и
обезопасил себя некоторыми тайными операциями на случай, коли придет кому в
голову лишить меня палестинских владений.
Весь мой капитал (оборотный, разумеется) не превышал пятисот тысяч
сестерциев. Впрочем, Мария не вызывала опасений на сей счет, хотя, в
общем-то, гетеры умеют иссушить золотой источник быстрее, чем ветер пустыни-
источник оазиса.
24. Мария, выслушав меня, покачала головой и тихо сказала: ничего-то ей
не надобно, близится день, когда справедливость низойдет с небес, и в ту
пору надлежит быть с ним, с ним - с учителем Иисусом.
Я не верил ушам своим, однако понял: дела мои обстоят неважно и ничего
не добиться ни денежными посулами, ни страстными признаниями.
Когда ныне, через несколько десятков лет, смотрю на юнца, на меня
тогдашнего, не могу не изумляться подобной мешанине здравого смысла и
наивности.
Возможно, впрочем, все это - лишь миражи памяти, которая есть не что
иное, как переоценка фактов, произведенная ех post. Сами же факты давно
канули в Лету, а то, что мы именуем воспоминанием, - не более чем
размышление о них, размышление о размышлениях и так далее.
Как я уже писал тебе, у меня нет доверия к наипростейшей истории. Мифы
рождаются ежедневно. Мы сами - миф, становимся собой - значит, становимся
мифом. "Я", которое говорит сейчас, явилось значительно позже, нежели
детское "он", нежели "ты".
Трудно определить, сколь ошибочна даже наша собственная мифомания, а уж
о попытке верификации мифов всеобщих - религиозных, государственных,
народных, то есть всего, из чего складывается история человечества, - и
говорить не стоит.
В ту пору я, разумеется, отнюдь не питал подобных сомнений, лелея в
сердце моем миф Марии - розы Сарона, нашей исконной идеи женской красоты. Я
молчал, она вдохновенно приобщала меня Иисусовой науке, повторяя его слова,
будто заучила их наизусть.
Рассеянно внимая ей, размышляя о всесилии этого сельского проповедника,
я дивился: в сколь краткий срок пугливое, легкомысленное создание обратилось
чудом премудрости. Елико возможно и в прошлой своей срамной жизни Мария была
мила и привлекательна, ныне же, когда произносила высокие слова, лик ее, вся
осанка дышали святостью, будто низошел на нее дух божий.
Я готов был пасть пред нею на колена, да, верно, так и поступил.
Прими во внимание, дорогой друг, пишу обо всем в прошедшем времени, и
просил бы оным способом понимать не только поступки и душевное состояние
действующих лиц, но и понятия абстрактные, ибо, не обладая конкретной сутью,
они детерминируются определенным местом в реке времени, обозначить же оное
возможно, только предварительно условившись, что оно принадлежит вполне
конкретному прошлому. Посему слова мои: святость, дух божий и тому подобное
- имели тогда религиозный смысл ритуала Яхве, а если применить их к сему
дню, надлежало бы точно объяснить, какое содержание вкладываю в них сейчас,
хотя, скорее всего, я попросту избегнул бы таких слов.
Тогда же, не колеблясь, и мыслил такими понятиями, и если не боготворил
Марию, то лишь оттого, что вожделел ее.
В отличие от греков и других народов для нас, иудеев, мысль о телесном
общении с божеством - ежели исходить из адекватности херувимов, то есть
явленной божьей мощи, богам других религий - кощунственна и просто
невозможна, потому-то, вожделея, я не мог боготворить, а присутствие в Марии
духа божия, пусть мгновенное, естественным порядком делало ее святой, а
посему и неприкосновенной.
25. Мария почувствовала мое отчаяние и мягко убеждала остаться с ними.
Привела даже слова учителя: скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко,
нежели богатый войдет в грядущее царствие божие.
Такая вполне умеренная агитация не поколебала моих принципов в делах
денежных, но все же настроила благосклонно отнестись к предложению Марии. Со
временем обрыднут лишения, грязь и нищета кочевой жизни, уповал я, а в
совместных странствиях, возможно, уговорю ее вернуться в лоно
цивилизованного мира.
В те дни я мало представлял, сколь непостижимо влияние мистиков,
подобных Иисусу, на человеческую психику, особенно женскую, ведь женщины -
неизбывная опора религии, и вместе с материнским чувством передают детям
нечто иррациональное, присущее человеческой натуре. Неудобства нищенских
будней, подобно капле, продолбят камень, прикинул я, и Мария изменит
решение, надобно лишь уловить момент - ведь достанет же мне терпения и
здравого смысла.
Я просил Марию сохранить в тайне мое положение: не решаюсь, мол, сразу
остаться с этими людьми - слишком многим рискую; она же прибилась к ним, не
имея иного выбора. "Да, пойду с вами, а вот выдержу ли многотрудную стезю, -
толковал я, - нельзя установить наперед, среди простого люда могу показаться
барсом в овчарне". Мария уверяла: никто здесь не интересуется чужим прошлым,
все равны пред учителем. Правда, среди братьев не сыскать такого богача, но
это неважно, хотя, может, и лучше оставить в тайне мое происхождение, пока
не снищу себе всеобщего расположения, в чем она нимало не сомневается.
Обещала стать мне сестрой и возлюбить меня сестринской любовью, однако
взамен потребовала: да не приближусь к ней с мыслью нечистой, ибо напомню
тем давнюю неправедную жизнь и отдалю от царствия небесного. А она уповает -
вскоре, подобно остальным, взалкаю спасения и вместе с ними сподоблюсь
царствия небесного, ежели отрекусь от "златого тельца".
"Тельца" пропустил я мимо ушей, а нечистые мысли сами собой отхлынули
от меня далече далекого.
Наш странный разговор завершился, и мы расстались в безгреховности.
Я вернулся к огню, где братья пекли барашка. Получил свою долю, а
поскольку изрядно проголодался, никогда еще самые изысканные яства не
пробуждали такого аппетита, как в тот памятный вечер баранье ребрышко с
куском ячменной лепешки.
26. В последующие дни удалось понаблюдать за Иисусом, тем паче - пока
он не замечал меня; ничего странного в этом не было: по обыкновению, долее,
чем на сутки, мы не задерживались на одном месте, аудитория все время
менялась, постоянный круг учеников пополнялся новичками заместо тех, кто
уходил по разным делам, чтобы вновь, так случалось чаще всего,
присоединиться к общине при удобном случае.
Мы скитались вдоль берега от селения к селению, без всякого плана,
смотря по обстоятельствам и полученным приглашениям. Под вечер, когда
полевые работы прекращались и рыбари возвращались с лова, равви сказывал
проповеди в любом подходящем месте, где собирался народ.
Обычно после трапезы учитель устраивался в причаленной к берегу лодке
или где-нибудь еще, однако так случалось не всегда. Он не призывал и не
склонял слушать его. Если братья, изнемогши после целого дня ходьбы,
сморенные зноем, располагались на прибрежном песке и дремали, похрапывая, он
отходил в сторону, садился на камень или на вытащенную из воды лодку и
задумчиво вглядывался в глубь озера, одинокий и чуждый людской суете.
Все уважали его уединение. "Говорит с господом", - шептались те, кого
не сморил сон. Будто верные пастушеские псы, ждали они, пока учитель
взглянет на них. Тогда несмело, по двое, по трое, приближались, садились
подле и расспрашивали о том, ради чего шли за ним. Понемногу собирался круг,
а он начинал притчу: о царях и богачах, о малых сих, терпящих унижение, о
бедных и рабах, о любви и милосердии, заканчивал же обыкновенно аллегорией и
всегда подводил к судному дню господню.
Проповеди были кратки, на темы из Писания или из пророков, но редко по
примеру этих последних судил он с суровостию или устрашал геенной огненной,
чем весьма выгодно отличался противу весьма известного в те времена
иудейского пророка по имени Иоанн, что учил на Иордане, у брода на
караванном пути, ведущем из Иерихона через Иордан.
27. Был ли Иоанн из назореев - мужем, посвященным богу, - или просто
изгнанником секты сынов света, чья община находилась неподалеку, или
миссионером этой секты, сегодня трудно сказать с уверенностию. Коли судить
по его жизни, мог быть и тем, и другим, и третьим.
Иоанн не стригся, не ел вареного, не вкушал вина, что свидетельствовало
бы о назорейских обетах, да ведь Иисуса тоже нередко именовали назореем,
хотя уже много лет назад он выполнил свои обеты, принес жертвы в святилище и
бросил волосы в огонь.
С другой стороны, грозные Иоанновы обличения иерусалимских жрецов,
суровые обычаи, крещение, коему подвергал идущих за ним, подтверждали,
пожалуй, его принадлежность секте сынов света - о них речь еще впереди.
Сдается мне, вспыльчивость, даже озлобленность привели к конфликту со
старейшинами общины, после чего он и покинул секту.
Даже изгнанники, в силу страшного заклятия херем, не смели потреблять
ничего, кроме ритуально приготовленного, и по уходе из секты рисковали
обречь себя на голодную смерть, ибо лишь трапеза с братьями полагалась
чистой, правда, чистой понималась и натуральная пища, коей не касалась рука
человека, - манна, акриды, мед диких пчел.
Тем и питался Иоанн, что, право же, не способствовало потаканию
человеческим слабостям.
Иисус, о чем я узнал гораздо позже, некоторое время был учеником
Иоанна, а начав самостоятельное служение, отказался а priori от его
требований покаяния и умерщвления плоти. В устах Иисуса тот же самый бог
Яхве становился _богом бедняков: обожествленной любовью и милосердием_.
28. Мои разрозненные заметки не притязают, само собой разумеется, на
доскональное живописание учителя или истории его общины, пытаюсь припомнить
тогдашние впечатления, но минули многие годы, и наслоения позднейшие, опыт,
мысли и комментарии исказили мои наблюдения над предметом, тебя
интересующим, а посему опасаюсь, по силам ли мне оная задача вообще.
В памяти первых дней запечатлелось: Иисуса, изнуренного проповедями,
почти ежедневно посещал дух божий, однако не бился в конвульсиях, как
одержимые бесом, у него не выступала пена на губах, лицо и тело не корежили
судороги.
Правду говоря, божия мощь вполне может и увечье причинить пребывающему
в ее власти, о чем свидетельствует история Иакова, патриарха моего рода;
священные книги повествуют, боролся он однажды с богом в месте, нареченном
им самим Пенуэл. И повредил бог Иакову бедро, с тех пор Иаков хромал до
конца жизни.
Иисус, верно, не был в разладе с господом и никогда ни словом не
обмолвился о своих экстатических состояниях. Однажды только, случилось это
еще до моего появления в общине, сказывал ближайшим ученикам своим:
крестился он от Иоанна в Иордане, и дух божий посетил его, когда стоял в
реке, и слышал глас: ты сын мой возлюбленный, в коем мое благоволение.
Не знаю тогдашних обстоятельств, полагаю же, произошло это в самом
начале служения Иисусова, тогда, подобно другим прорицателям, желал он
упрочить свою миссию неземным авторитетом. Сам я не слыхивал ничего похожего
- учитель, человек скромного обхождения, болезненно ненавидел самохвальство
и любое возвышение над другими. Посему и одолевают сомнения, достоверно ли
передано Иисусово сообщение даже в той версии, какую слышал собственными
ушами, не упоминая о других, что и доселе плодят разные доморощенные
агиографы.
29. Один из них весьма ловко объективизирует этот якобы имевший место
факт и живописует как свершившийся на глазах многих свидетелей и самого
Иоанна: "и се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в
котором Мое благоволение".
Обрати внимание, вставивши (кстати, вполне логично) одно-единственное
слово "с небес" и заменив "ты" на "сей", он придал происшествию совсем иной
смысл.
Другой писака и вовсе распоясался и безо всякого смущения присовокупил
выдумку насчет духа божия, сошедшего в образе голубя. Забавнее же всего, сия
licentia poetica {Поэтическая вольность (лат.).} имеет вполне реальную
подоплеку: в скалистых местах, где Иисус принимал крещение, и впрямь
гнездились голуби, собственными глазами углядел их, и на много лет ранее,
чем записано свидетельство.
Что измыслят грядущие историки - предречь страшно, чаю, однако, коли
новая вера утвердится и начнет шириться (хотя это и сомнительно),
вышесказанные плоды мистического воображения за столетия обрастут, словно
колодезный камень, мхом самых неправдоподобных небылиц.
30. Надобно признать, зародились эти россказни еще при жизни Иисуса, он
сам отнюдь не ликовал по сему поводу, напротив, сурово бранил потворствующих
всяким слухам о его чудодеяниях. Понеже ты любопытствуешь и в этой материи,
о чудесах поведаю несколько далее.
31. О ту пору злоречивые вести про учителя ползли по всей округе,
явилась опасность нарушения порядка, однако братия Иисусова в отличие от
сообществ иных фанатиков вовсе не промышляла воровством, не вершила ничего
предосудительного противу нравственности. Оттого только муниципальные власти
и чиновники тетрарха терпели Иисусову секту. Римляне же, по тем временам
особенно, не вмешивались в религиозные распри, пока приверженцы той или иной
секты не хватались за мечи и ножи. У нас же братья хоть и не расставались с
остро наточенными кривыми ножами, припрятанными под хленой, да пускали их в
ход не иначе как для чистки рыбы.
Иисус не принадлежал к сонму мужей воинственных (тебя это, верно,
удивит), дела земные мало занимали его. В вопросах пола соблюдал
воздержанность, объяснимую отчасти возрастом и аскетизмом. Впрочем, кто
любит человечество, мало любит человека. Учитель же просто не замечал
женщин, хотя в общине, кроме испитых блудниц и рыбачек, истощенных работой,
находили прибежище красотки не хуже Марии. Все они стремились услужить
равви, упреждая любое его желание, ссорились и чинили сцены ревности. Иисус
умиротворял свары добрым словом, ровным, спокойным отношением и к
безобразным старухам, и к пригожим юницам. Порой, превысив всякую меру,
женщины выводили его из терпения. Тогда он отстранял виновную от услужения
на несколько дней, что почиталось самым суровым наказанием.
Среди одержимых религиозным покаянием людей иные, случалось, и не умели
воспротивиться телесным искушениям, прибивались и супружеские пары, а
кочевой образ жизни споспешествовал заключению новых союзов. Иисус
благословлял супружество, напутствуя лишь, дабы соблюдали верность и любовь.
Не спеши, однако, сделать отсюда поспешный вывод, будто и мне
посчастливилось с Марией. В условиях общинной жизни приходилось действовать
неторопливо, с большой осторожностью.
32. Несмотря на двухлетнее пребывание в Палестине, мне не дались
местные диалекты. К тому же все галилеяне, в том числе и Иисус, объяснялись
на здешнем наречии и не различали твердых горловых согласных, характерных
для языка Иудеи. Точности ради, под влиянием греческого и особенно латыни,
признаюсь, и я произносил эти звуки иначе, александрийский акцент выдавал,
что я из дальних краев, да и речь моя была литературна.
Но возникшее поначалу недоверие удалось сломить, раскрывая мошну всякий
раз, как оскудевало подаяние. Братья весьма быстро навыкли апеллировать к
моему кошелю, а Иисус, заметив щедрость, похвалил меня, не допытываясь,
откуда деньги. С тех пор он относился ко мне с явной доброжелательностию,
правда, я не уверен, не шепнула ли ему чего насчет меня Мария.
Вскоре среди братьев и сестер я обрел много друзей. Сдается, золотой
ключ отпирает и самые святые замки.
Впрочем, все они были хорошие люди. Бог с ними.
в коей сказывается о юности Иисуса и его происхождении.
1. Трудности в воссоздании эпохи и хронологии. 2. Важная дата жизни. 3.
Раздел Иродова наследия. 4. Иоанн обвиняет тетрарха Антипу и угрожает
аристократии. 5. Семейные осложнения потомков Ирода Великого. 6.
Кровосмесительные связи Антипы. 7. Арест и смерть Иоанна. 8. Андрей, ученик
Иоанна, вступает в общину Иисуса и приводит своих единомышленников. 9.
Безопасности ради Иисус полагает отправиться в Финикию. Женщины намереваются
сопровождать его. Благосклонность Иисуса ко мне; разговоры с Марией. 10.
Отступление по поводу Иисуса и Марии. О внешности Иисуса. О душе блудницы.
Любовные перипетии Эпикура с гетерой Леонтией. О том, как Мария относилась к
Иисусу и ко мне. Рухнувшие надежды. Ссора. 11. Сомнения по поводу философии
и нравственной программы Иисуса. 12. Размышления о любви. 13. Мои планы
завоевания Марии. 14. Семья Иисуса. Взаимоотношения в семье. 15. О причинах
враждебного отношения братьев к Иисусу. 16. Шаббат. 17. Описание прозеухе,
или синагоги. Власть имущие. 18. Службы и обряды. 19. Филон Александрийский.
20. О том, что произошло в синагоге. 21. Мнения разных людей об Иисусе. 22.
Детство и отрочество Иисуса. 23. Размышления о соферим и религиозном
воспитании. 24. Еще раз о юности Иисуса. 25. Ссора в семье. 26. О
назорействе. 27. Ессеи и сыны света. 28. Был ли Иисус у сынов света? 29.
Отношение Иисуса к Иоанну. 30. Возвращение в родную деревню. 31.0 царской и
божественной генеалогии. 32. Спор о мессии. 33. Зарождение легенды о
происхождении и юности учителя. 34. Критика одного писания. 35. Мнения
оппонентов-агиографов не убедительнее оного.
1. По мере углубления в события давно минувшие меня все более
беспокоит, понятны ли тебе, жителю Гадеса, хоть ты пуниец родом и в твоих
жилах течет восточная кровь (к тому же по многости своих торговых дел
бываешь в самых разных провинциях империи), так вот, понятны ли тебе
прихотливые меандры эллинско-иудейской культуры - ведь в редких случаях и
лишь по необходимости я предлагаю отрывочные и скупые пояснения. Коли
римский чиновник, давно отправляющий службу на Востоке, и то беспомощен
перед ее загадками, поймешь ли все тонкости ты, постоянно пребывающий в
кругу культуры латинской?
Однако из штудий и чтения ты многое знаешь теоретически и потому сам
заполнишь упущенное в моем повествовании, ибо не могу отягощать столь
обширный рассказ всеми достопримечательными событиями эпохи. Слишком хватает
забот и с другими сложностями, где уж тут уследить за всеми поворотами, да к
тому же с приличествующим теме вниманием. Ко всему прочему, нелегко и с
хронологией, в обращении с коей от хлопот тоже не избавишься; сколь отменно
в памяти запечатлелись пустяковые мелочи, незначащие происшествия, столь
трудно упомнить даты, тем паче имена и названия. Потому и обречен в своих
сообщениях на долгие поиски ощупью, пока не сыщу надлежащее место тому или
иному предмету в историческом порядке.
Усердствую для тебя, дорогой друг, ибо мне самому вполне довольно
поместить события между двумя придорожными камнями, коими означены вехи моей
жизни, хоть они никогда и не были приметны в истории, во всяком случае, я не
склонен приписывать моим делам большого значения.
2. Все поведанное ранее произошло накануне первой моей удачной сделки
на войне тетрарха Ирода Антипы с Аретой, царем Петры, и на походе Вителлия,
сирийского легата. В поставки Арете я вложил свой личный капитал, на чем и
утроил мое состояние. Такой размах не забывается до самой смерти.
Карательная экспедиция Вителлия так и не состоялась (и на том я ничего
не потерял) из-за смерти кесаря Тиберия. Отсюда вытекает: все столь тягостно
припоминаемое происходило в последние пятнадцать лет его царствования.
3. Дабы не затемнить повествования, надобно вкратце посвятить тебя в
сложные семейные отношения наследников Ирода Великого, по милости Рима
основателя династии, владычествующей в наших краях и поныне.
В ту пору, когда Август сослал Архелая, сына Ирода и самарянки Малтаке,
в Галлию, где он и окончил свои дни в Виенне, его владения (Идумея, Иудея и
Самария с городами Иерусалимом, Иоппией, Савастией и Кесарией приморской)
перешли во власть прокураторов.
Тетрарху Ироду Филиппу (Младшему) достались Батанея, Авран, Трахон, что
к востоку от верхнего Иордана, а также небольшая территория с городом
Панеас.
Тетрарх Ирод Антипа владел Галилеей и Переей, что на восток от нижнего
Иордана и Мертвого моря.
Кроме того, в сих пределах находился вольный союз греческих городов,
подчиненный сирийским легатам.
4. Политическое деление земель отнюдь не препятствовало свободному
передвижению бедняков - ведь им терять нечего, кроме своей головы, оной же
было все едино, чей меч над ней занесен, лишь бы вовремя уклониться. Коли
человеку угрожал закон, перейти пограничную межу не представляло труда - все
равно что курице шмыгнуть в соседний двор. Хуже, когда в соседний двор
опрометчиво проникал докучливый петух.
Довелось в том удостовериться Иоанну назорею, гласившему умерщвление
плоти на Иордане, который в низовьях служил границей между Иудеей и Переей.
Простодушный и вспыльчивый Иоанн, не разумеющий принципа veritas odium
parit, obsequium amicos {Правда порождает ненависть, уступки - друзей
(лат.).} и ведомый примером славных пророков Израиля, что смело противились
царям, он отборному поношению предавал тетрарха Антипу за кровосмесительные
матримониальные делишки, нимало не заботясь, что кукарекать приходится уже
за пограничной межой. Тетрарх, правда, правил в Тивериаде, однако мудрый
властитель повсюду имеет уши.
Суровые проповеди Иоанновы получили широкую огласку: он метал грозные
филиппики во всех власть имущих без исключения, особливо напирал на
Иерусалимскую аристократию, влиятельную в городе, но бессильную против
анахорета, вещавшего на границе Иудейской пустыни, где местные кочевники
почитали его святым. У аристократии, впрочем, хватало забот и без него - с
оппозиционными партиями фарисеев и зелотов, так что они вовсе не держали в
уме оголтелого фанатика.
Совсем иное дело Антипа. Соглядатаи не преминули донести: дерзкий, мол,
проповедник посягает на его величество, и без того не слишком-то уверенное в
себе и не чрезмерно уважаемое из-за семейных скандалов, кстати сказать, не
менее громких, чем в высокочтимом семействе Юлиев.
5. Антипа имел повод для беспокойства. Оный достойный сын своего
родителя Ирода, родной брат Архелая, соблазнил, будучи в Риме, жену своего
единокровного брата Ирода Филиппа (Старшего), рожденного Мариамной, дочерью
первосвященника - не спутай его с Филиппом-тетрархом, сыном Клеопатры, сей
единокровный брат Антипы позднее стал его же зятем, женившись на Саломее,
рожденной Иродом Филиппом (Старшим) в браке с Иродиадой, дочерью Аристовула,
опять же единокровного брата всех троих, рожденного Иродом Великим от
Мариамны (первой), внучки Гиркана II Хасмонея.
Право же, нелегко разобраться в этой семейной головоломке. Дабы еще
труднее было разгадать, кто есть кто и с кем, Антипа и вовсе запутал дело.
Иродиада, жена его брата, приходилась ему сначала невесткой и племянницей, а
потом стала и женой; по женской линии она наследовала династии Хасмонеев,
эллинизированной, но тем не менее чисто иудейской. А идумеяне, или
эдомитяне, чьим шейхом был Ирод, считались потомками Исава, брата Иакова, и
вели свой род от праотца Авраама, однако не были иудеями, хоть и чтили того
же бога.
Но вернемся к теме. Первый муж Иродиады, лишенный отцом наследства,
прозябал в Риме, что амбициозной матроне отнюдь не пришлось по вкусу. Брак
устраивал и Антипу, и Иродиаду: она наследовала своим предкам, Антипа
получал кровную поддержку родовитых властителей края. Я не оговорился -
именно родовитых, не законных, ибо Хасмонеи не были потомками Давида,
мессианского отца не существующей уже испокон веку династии, избранной
богом.
6. Заключая столь рискованный союз, Антипа пренебрег религиозным
иудейским законом, все связи между близкими родственниками полагающим
кровосмесительными, то есть сугубо греховными. Таким ходом дел надежды
остались втуне, а ни один государь не любит, чтобы его во всеуслышание
попрекали глупостью, да к тому же грозили карой божией.
7. Иоанн, подобно всем фанатикам, почитал лишь легендарное прошлое,
вовсе не знал нравов современных властителей и, когда неосмотрительно
перешел Иордан (а может, даже и не переходил), по приказу тетрарха был
схвачен пограничной стражей и помещен в узилище крепости Машерон, где
вскорости ему и отрубили голову. Этот радикальный шаг Антипы мог иметь и
другие причины, неизвестные согражданам, но с точки зрения властелина вполне
понятные и веские. Ведь совсем немного времени минуло со времен усмирения
бунта Иуды, захватившего Сепфорис, или восстания Симона, взявшего Иерихон и
провозгласившего себя царем, или того пастуха-кочевника Атронга, что увенчал
себя короной. На беспокойном пограничье каждый второй вожак разбойников
претендовал на корону, а порой самозванно и осенял ею свою бедовую голову.
Правда, Иоанн не промышлял разбоем, но чуть ли не все из его почитателей
напрашивались в каторжные работы без суда и следствия, стоило лишь взглянуть
на них. А понеже все они были люди святые, из патриотизма или религиозных
убеждений вошедшие в коллизию с правом, поистине следует признать: никогда
не причинили они кривды селянам или иному неимущему люду.
8. После заключения Иоанна - при сем, как и всегда, не обошлось без
волнений и стычек - лишенная поводыря паства рассеялась, оглашая заветы
учителя. Вернулись в отчий дом и многие галилеяне, а среди них владелец
рыбацких лодок из Капернаума по имени Андреас (на греческий лад), сын Ионы.
Верно, было у него и иудейское прозвание (когда подвизался у Иоанна, уж
наверняка), но мода на эллинизм, как видишь, просочилась и в низшие слои; ну
а если кто почитал себя лучше других, купцы, например, ремесленники и другие
предприниматели, они и вовсе скрывали свое иудейское происхождение, оставляя
родовое имя лишь для ритуальных надобностей.
Этот владетель лодок, брат Симона, прозванного Ки-фой, самого верного
почитателя Иисуса, финансировал первые шаги учителя и сыграл позднее в
истории секты важную роль.
Оба брата, горячего нрава плебеи, владели рыбацкими лодками и
многочисленной челядью и прослыли людьми состоятельными. Андрей еще среди
Иоанновых почитателей вершил не последнюю роль, малый был сообразительный и
быстрый, чего нельзя сказать о Кифе.
В Капернаум Андрей вернулся изрядно помятый солдатами, тем не менее
постоянно поддерживал сношения с собратьями, рассеянными по городам и весям.
Навещали его и какие-то подозрительные, себе на уме, жители побережья .
Восстав с одра болезни и понаслушавшись про науку и чудеса Иисусовы
(одно чудо учитель явил в его собственном доме), признал он Иисуса первым,
ибо Иоанн чудодеем не был.
Той порой чудотворцы во множестве бродили по стране, иные, по большей
части маги и знахари, пользовались громкой известностью, да никого не
поддерживала религиозная доктрина, утверждавшая чудо небывалое: конец
насилию и пришествие царствия божия.
Доктрина известная, не Иоанн и не Иисус ее придумали, но оба согласно
учили: грядет судный час, и вот-вот приидет время его.
К этой теме я позже вернусь, пока же довольно сообщить: собратья Андрея
не колеблясь пристали к нашей общине, обретши в Иисусе воплощение своих
мессианских чаяний, о чем он и сам до поры до времени не ведал.
9. Пора настала глухая - никаких надежд на бунт, и судьба Иоанна, и
появление в нашем кругу соглядатаев не сулили ничего хорошего. Иисус
почувствовал угрозу и под предлогом зимней непогоды распустил народ по
домам, впрочем, как и всякий год, наказывая нести его науку людям и
призывать имеющих уши, дабы слышали. Вернуться учитель обещал весной, когда
летняя аура облегчит кочевую жизнь и ночлеги под открытым небом.
В окружении оставшихся с ним женщин он отправился к финикийскому
побережью, где у Антипы руки были коротки добраться до него и где у одной
женщины проживали богатые родственники.
Среди избранных оказалась и Мария - существо независимое, без семьи и
очага, из-за нее и я вызвался сопровождать Иисуса. Он склонялся взять меня с
собой, полагаясь на мою сметливость в хозяйственных делах, подкрепленную,
как легко догадаться, полным кошелем и торговым опытом.
К тому же от равви не укрылось мое чувство к Марии. Он не только не
порицал меня, напротив, даже как бы покровительствовал влюбленности, и
потому Мария тоже относилась ко мне благосклонно.
10. Сейчас мне сдается, Мария переживала тогда разочарование, и хотя я
несколько удалюсь от темы, коей ты коснулся в письме, необходимо, дабы
возбудить твое любопытство, пояснить кое-что, ибо у меня все не идут из
памяти слова Овидия:
Oscula qui sumpsit, si non et caetera sumet
haec quoque, que data sunt, perdere dignus esr.
{Кто взял поцелуй и не взял остального, утратит и то, что ему было дано
(лат.).}
На первых порах, полагаю, благодарность за спасение от позорной смерти
расцвела в Марии восторженной любовью к Иисусу - такой любовью молодые
девушки часто дарят мужчин в расцвете сил, особенно так разительно непохожих
на окружающих.
Иисус к тому же был довольно красив: сложения хрупкого, стройный,
бодрый, он совсем не походил на рыбарей и селян, изнуренных ревматизмом,
малярией и нуждой. Руки, узкие и тонкие, явно не знали черной работы, словно
руки артиста или писателя. Лицо, обычно бледное, несмотря на постоянное
пребывание на свежем воздухе, в минуты вдохновения пылало ярким румянцем. На
скулах и на лбу проступали веснушки, но и они красили его. Summa summarum {В
общем итоге (лат.).} обаяние располагало к нему самых разных людей, и не
диво, что Мария оказалась во власти его притягательной внешности, ибо
духовному обаянию учителя она уступила давно. Не след забывать, у Марии, в
прошлом гетеры, мысль привязать к себе столь замечательного человека,
несомненно, являлась. Однако не учла в своей простоте: мужчина, даже самый
заурядный, ведомый великой целью, далек от любовных передряг. Иисус,
окруженный женщинами и привыкший к их услугам, стараний Марии просто не
замечал. Звал ее "дочь моя", и поистине такое обращение напрашивалось при
виде ее девичьей фигурки среди старых баб.
Едва ли это Марии нравилось, но, по-моему, и соблазнять учителя ей не
приходило на ум. Возможно, она жаждала очищающей любви, возможно, более
глубокой симпатии. Ведь женщины, тем паче блудницы, способны на идеальное
чувство, встреться в жизни человек выдающийся, только беда тому, кто ответит
взаимностью.
Подобные превратности судьбы испытал знаменитый Эпикур, чью запоздалую
любовь высмеивала гетера Леонтия, откровенничая со своей приятельницей
Ламнией:
"О, как меня измучил Эпикур, этот старый брюзга, вечно подозревающий
меня во всех смертных грехах. Клянусь Афродитой, будь он самим Адонисом, все
равно не смирилась бы с этим вшивцем и нытиком, к тому же щетиной оброс...
Живи в Афинах одни только Эпикуры, всех променяла бы на одного Тимарха, на
руку его, на один лишь ноготь на пальце руки. Слава Эпикура мне вовсе
безразлична, дай же мне, о Деметра, Тимарха, ведь я так его хочу".
Иисус не знал греческого мудреца, не слышал о нем и его старческих
любовных передрягах, не был философом, а служение свое понимал как
нравоучительствование; Марии не мог наскучить хотя бы потому, что никогда и
в помыслах не интересовался ею, впрочем, не исключаю, некие смутные желания
и таились в сердце ее.
Возможно, встревоженная нечистым помыслом либо намеком на таковой,
нуждаясь в очищении, она снизошла и до меня. Теперь на привалах мы
располагались рядом, я частенько касался коленом ее колен, брал за руку, и
даже, коли ничего не путаю, когда никто не видел, она позволяла иногда
обнять себя.
И вдруг разом, когда возникла надобность уйти в Финикию, Мария ни за
что не согласилась на мое присутствие в общине, более того, запретила и
думать об этом, по обыкновению женщин, не объясняя причин, из чего
неоспоримо вытекало, что я не стал для нее Тимархом.
Препираясь с нею, я уловил в глазах Марии не только гнев, но и
презрение и при всем отсутствии любовного опыта все-таки понял: это
поражение. Иной молокосос на моем месте устроил бы сцену ревности, в
отчаянии молил дозволения отправиться с ними. К счастью, я не сделал ни того
ни другого, не показал и виду, сколь болезненно переживаю ее отказ. Помог
торговый опыт: самое время устраниться из дела, что не сулит никаких
барышей. Некогда меня учили в сходных случаях: не сжигать за собой мостов,
довольно лишь плюнуть трижды и украдкой растереть плевок, что я и учинил,
решив покончить с Марией, Иисусом и всей братией.
11. Я удалился молча, провожаемый взглядом учителя - он не слышал
нашего разговора, но все видел и, клянусь, понял, что произошло. Возможно,
равви и пожалел меня, питая симпатию ко мне уже в ту пору, взаимностью я не
ответил - малая толика обиды пала и на него.
Я чувствовал себя обманутым. В науке равви я не видел ничего для себя
нового, не предугадывал (тогда!), к чему она приведет, считал возвещенную
мораль вполне приемлемой, но вряд ли пригодной для повсеместного приятия. С
Марией я признал бы пришествие царствия небесного, без нее и легионы
серафимов не убедили бы меня в оном.
12. Удивительное дело: одно-единственное лоно, не желающее нас принять,
вдруг становится целым миром с сонмом всех возможных божеств.
Многие полагают, безответная-де любовь стимулирует разум или пожирает
его, иные же уверены: мужчина ищет в женщине собственное величие, а находит
лишь унижение. К сожалению, подобные максимы не годятся на практике, даже
когда прибегнешь к ним в самый трудный момент, а отказаться от ненависти и
вовсе не помогут.
Я удалился, кощунствуя в душе, твердо порешив вычеркнуть из жизни все
напоминающее об этой блуднице. Да что поделаешь: меня коснулась истинная
любовь, дорогой друг, а посему и все решения были бесполезны.
Минуло несколько дней в бесплодных усилиях подавить чувство, наконец я
повелел себе: сокрушайся, но оставайся господином своих страстей - и все
горести обратил на невольного виновника несчастья. Не винил учителя, и все
же не без причины усматривал в нем источник печалей и усиленно обдумывал,
как бы его устранить. Предательства или преступления я чурался всегда, хотя
цена и тому и другому не превышала цены вола, но даже тень подобной мысли не
смутила моей души.
Мужчины в нашем роду искони подчиняли свои страсти жестокому расчету,
ведь повсюду ведомо: труднее всего подавить жажду власти и жажду любви;
именно поэтому наша родовая эмблема, червленый круглый щит, тисненный на
пергаменте, ценится на вес золота во всем цивилизованном мире, где сыщется
хотя бы один иудейский банкир. А где их нет? И посему, страдая от любовного
недуга, но не поддаваясь отчаянию, упорно искал разумного способа вернуть
Марию.
13. Лишь два пути, по здравом размышлении, могли привести к желанной
цели: низвести властителя ее души, лишив его ореола избранности, до обычного
смертного или обратить его влияние себе в выгоду. В такой последовательности
и начал я действовать.
У любого, даже великого человека есть своя тайна, раскрой ее, и человек
станет заурядным; коли повезет найти какую-нибудь слабинку и умело сыграть
на ней - опять-таки великий станет малым. Геракла погубило безумие, Ахилла -
уязвимая пята, иудейский герой Самсон лишился сил, когда Далила обстригла
ему волосы. Слабость Иисуса могла крыться в его прошлом - недаром он избегал
отчих краев: верно, было что скрывать. Никто без серьезных поводов не
отрекается (во всяком случае, у нас) от семьи и родичей. А община Иисусова
всегда блуждала вдалеке от его родных мест, правда, отдаленных от озера
более чем на двадцать римских миль, а с другой стороны, посуди сам, не столь
уж дальних - коли есть желание побывать у своих.
Догадки нуждались в подтверждении на месте, и я не медля собрался в
путь. Ныне не упомню название селеньица; люди довольствовались там одним
колодезем, зато, конечно же, мы держали в местечке постоянного торгового
агента, ведавшего скупкой и продажей разных товаров. После Иудейской войны
от селеньица осталось всего несколько домов да тот самый колодезь, но
недавно до меня доползли вести - местечко возродилось и вполне
благоденствует.
14. Сбросив пенулу и дорожную суму, я снова стал прокуристом торгового
дома и замешкался несколько, скрупулезно проверяя дела конторы. Наш агент
вызнал о семействе Иисуса всю подноготную. Семейство не занималось ни
землепашеством, ни торговлей. Братья Иисуса владели мизерным земельным
наделом и перебивались огородничеством. Зерно покупали у нас в количествах,
не заслуживающих упоминания.
Трое старших братьев, Иаков, Иосиф и Симон, и почти уже взрослые их
внуки состоятельностью не отличались, ставили дома и амбары за поденную
плату. Четвертый брат, именем Иуда, плотничал, держал мастерскую и
преуспевал. Мать, старушка преклонных лет, но весьма бодрая, жила у Иуды.
Отец моего торгового агента хорошо помнил ее мужа Иосифа, сына Иакова.
Иосифа прозвали Пантерой еще в пору войн с набатеями, в войске, где он
сооружал стенобитные машины. Немощный Иосиф (здоровье подорвал бивачной
жизнью и военными трудами) женился поздно. Вскорости после рождения младшего
сына, Иисуса, почил пятидесяти восьми лет от роду. Простой воин, Иосиф плохо
знал родное наречие, ибо четверть века провел в саперном корпусе, где вполне
обходились sit venia verbo {С позволения сказать (лат.).} военной латынью,
наполовину состоявшей из галльских и германских словечек. Оттого-то на
родине его и считали гоим, чужеземцем, но Менасс, отец моего агента, уверял,
что это пустые злоречивые толки, а Иосиф-коренной галилеянин.
15. Собрать информацию об Иисусе оказалось проще простого: братья
отзывались о нем с неприязнью, многое порассказали и другие селяне, знавшие
учителя в детстве. У Марии, его матери, почти ничего разузнать не удалось.
"Господин мой, - ответила Мария, - Иисус хороший сынок, да вот только где
он? Ходит по свету, и не чаю, увидят ли его когда мои старые глаза".
Тут вернулся Иуда и велел матери идти в дом. Я почувствовал его
враждебность и не хотел пускаться в словопрения со спесивцем, уже ранее
объявившим: его, дескать, ничуть не касаются делишки братца, коли натворил
чего плохого, а с ним всякое может статься, пусть сам и расхлебывает. "Не
летать верблюду в поднебесье, этот полоумный еще накличет на себя беду", -
заключил он тираду.
Я поинтересовался у Герцона, агента, отчего столь недоброжелательны
братья к Иисусу. Тут-то он и рассказал всю историю.
Года два тому пришел Иисус к родичам со своими учениками, но еще прежде
слухи о том, что подался в пророки и чудотворцы, ходили по селению. Никто
поначалу не верил россказням, порешили - обыкновенный-де богомольный маньяк;
и то сказать - плотник, не способный толком и бревно обтесать под кровлю!
Селяне посмеивались: коль дерево его не слушается, каких уж там демонов
укрощать. Однако все любопытствовали: а ежели на что и способен... Посему,
когда однажды днем Иисус пришел в селение, встретили его с почтением, как и
надлежит встретить человека после долгого отсутствия, хоть и своего, да
прибывшего гостем, который, несомненно, скоро покинет отчий дом. На
следующий день приходился шаббат, и все складывалось как нельзя лучше.
16. Здесь прерву рассказ Герцона и поясню тебе смысл последних слов. У
иудеев существует стародавний обычай праздновать каждый седьмой день в
память того, что бог, сотворив мир за шесть дней, на седьмой, в шаббат,
отдыхал от трудов. Обычай связан наверняка с лунным циклом и вавилонским
календарем, однако сама мысль ритмического празднования седьмого дня
несомненно иудейская и неизвестна другим народам. Отвлекаясь от чисто
религиозного смысла, в таком свычае заложена глубокая и гуманная мудрость: в
седьмой день строго запрещается любая работа, отдыхают и люди и животные. За
осквернение шаббата некогда грозила смертная кара, и доселе нарушение
запрета на тридцать девять видов работ считается тяжким прегрешением.
17. В шаббат, посвященный богу, все мужчины собираются в прозеухе для
ритуальных молебствий. Прозеухе - не святилище в римском понимании, а лишь
собрание; для молебствий нередко отводится публичное строение или чье-нибудь
жилье, ежели число верующих невелико.
Здешняя прозеухе, ныне все чаще именуемая синагогой, занимала строение
для такого небольшого селения довольно внушительное - трехнефовую базилику с
одним порталом и апсидой. Нефы разделены греческими колоннами. Напротив
входа в апсиде - святая святых, в ней ковчег, называемый тебуха. В ковчеге,
обернутые в дорогие ткани, священные свитки Писания. Сверху Закон, или
Пятикнижие Моисеево, под ним Книги Пророков. Поодаль от ниши кафедра, а
вдоль стен каменные сиденья для местных старейшин и людей владетельных.
Стены ничем не украшены, единственное убранство - семисвещники на двух
мраморных абаках.
Правление синагоги состояло из трех особ: старейшины, хазана и кантора.
Первая должность, разумеется, скорее почетна. Хазан соблюдал ритуальную
очередность, исполняя роль как бы распорядителя, и имел свое место близ
кафедры. Он же вынимал из ковчега священные свитки и вручал их избранному
для чтения. По обычаю назначали человека, ученого в Писании, то есть
посвятившего жизнь изучению Торы, или Закона, под опекой повсеместно
признанного раввина. В небольших селениях, где людей образованных маловато,
читали самоучки, поднаторевшие в обрядовой практике; пройдя заштатную школу
под рукой какого-нибудь раввина, они, столь прилежно корпевшие над книгами,
пользовались некоторым авторитетом. Этой-то должности домогался Иуда - по
всей видимости, религиозность глубоко укоренилась в семействе Иисуса.
Функции кантора ограничивались ритуальным пением; кроме
безукоснительного знания обрядов, кантору подобало владеть правильным
выговором и хорошим голосом. Безупречная репутация и внешняя
представительность - непременные требования для всех троих: человек увечный,
слабоумный или из скомпрометированной семьи не мог отправлять ни одной из
должностей. Разве что был первейшим богатеем.
18. Субботнее богослужение начиналось совместным чтением шемы - символа
веры:
Господь, Бог наш,
Господь един есть.
И люби Господа, Бога твоего,
всем сердцем твоим,
и всею душою твоею,
и всеми силами твоими...
Затем кантор становился лицом к ковчегу, и под его руководством все
вместе читали восемнадцать благословений. Затем хазан вынимал свитки и
вручал их тому, кого назначили на сей раз читать. Так каждый шаббат читали
очередной фрагмент Торы, а также отрывок из Книг Пророков. Книги, написанные
на древнееврейском, значительно отличаются от современного языка здешних
жителей и оттого не слишком-то понятны простолюдинам. Потому в каждом храме
толмач делал перевод ad hoc {Специально для этого случая (лат.).}. Часто
даже самая бедная община кичилась несколькими толмачами. Из них-то со
временем и взрастали так называемые ученые в Писании.
После чтения назначенных на данный день отрывков наступала очередь
проповеди на темы прочитанных текстов. Проповедь мог сказать любой,
приглашенный главой синагоги.
19. В Александрии в большой синагоге славой пользовались торжественные
службы Филона. Он читал Писание по-гречески и комментировал его в духе
эллинской философии. Когда расходилась весть, что будет сказывать знаменитый
мудрец, в колоссальной базилике собиралось до пяти тысяч народу, а за место
для сидения синагога взимала плату в целый золотой денарий, представляешь,
дорогой друг, какой доход получала синагога - ведь Филону не перепадало ни
обола, он довольствовался славой и присутствием знаменитостей, кои согласно
кивали главами всякий раз, когда мудрец вдохновенно облекал свою мысль в
метафорическое поучение, достойное того, чтоб его запомнить и позже
использовать самому (а поучения Филоновы расходились до самых окраин
империи).
Естественно, никто из присутствующих не осмеливался прервать столь
прославленного ритора или затеять с ним дискуссию, что отнюдь не
возбранялось в маленьких провинциальных синагогах, где каждый понаторевший в
Писании имел по любому поводу свое мнение и многочисленные спорщики обладали
горячим темпераментом.
Филон не был раввином, но знатный священнический род, поистине
эллинская софия доставили ему громкую славу среди евреев, прозелитов и даже
у греческих интеллектуалов, что держались Мусеиона.
20. Передаю, однако же, слово Герцону, дабы закончить рассказ о том
шаббате, когда Иисус толковал с кафедры.
Поначалу все сосредоточенно слушали. Благозвучным голосом Иисус говорил
проповедь согласно прочитанному тексту. Позже, сознательно ли, а может,
провидческие навыки одолели, начал пророчествовать о близком дне суда
господня и о пришествии царства божия и привел слова пророка Исайи, вовсе не
относившиеся к читанному.
Вот, Господь объявляет
до конца земли:
скажите дщери Сиона:
грядет Спаситель твой;
награда Его с Ним,
и воздаяние Его перед Ним.
Хазан тотчас же прервал Иисуса, вежливо попросив придерживаться темы.
Из толпы поинтересовались, кто возложил на него сию миссию, кто послал к
людям - Иоанн ли назорей, или Учитель праведности, или еще кто сильный в
Израиле. Он ответствовал:
- Вот что записано в Писании:
Дух Господа Бога на мне.
Господь помазал меня
благовествовать нищим,
послал меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение
и узникам - открытие темницы...
И многие усомнились, не переиначивает ли он слова пророка Исайи,
приступили к нему, допытываясь, он ли "святый живый", или кто другой (а
намекали на Илию). Иисус же отвечал: не тот и не другой, глаголет от
собственного имени, ибо исполнился волею божьей, дабы приумножить число
святых последнего дня.
И снова подступили к нему: посланный приносит знамение пославшего его,
и до них дошла весть, будто чудотворец он, однако, пока жил здесь, ничего
подобного не узрели; пусть же сотворит чудо, дабы и они знали, что истинно
дух господень с ним.
На это Иисус: воскреси я и мертвого, равно не уверуете, ибо пророк не
имеет чести в своем отечестве. Чудо же истинное станется, коли хоть один
пойдет за ним.
Да будет так: мы пойдем, только огласи, когда приидет судный день.
Никто сего не знает, ответствовал Иисус, ни ангелы божий, ни сын
человеческий, только господь единый, но скажу вам: не сойдет в могилу и одно
поколение, а царство света приидет.
Так препирались они довольно долгое время, собравшиеся разгневались,
однако не изгнали Иисуса из храма - не годилось оскорблять гостя, хоть, их
разумением, и заслуживал того. Задел всех глубоко, ибо, малым будучи и
убогих знаний, вел себя с ними как посвященный.
Наконец все отступились от него, пуще же других устыдился Иуда, а
старшие братья, люди недалекого ума, особого сраму не усмотрели в братней
проповеди, только масла в огонь подливали, оправдывая его тяжелым детством -
родил-де его отец на склоне лет.
Кто-то вспомнил, что Иуда всего на год старше Иисуса и лицом они схожи.
"Так ведь у Иуды, - ответили братья, - какова смекалка на барыш!"
После происшествия в синагоге Иисус не вернулся в дом к Иуде, где
остановился спервоначалу, заночевал у сестры Фамари, жены сапожника Иоаса, а
на рассвете следующего дня ушел, не согласившись чудодеянием посрамить
недоверчивых земляков. Сказал только, ни один лекарь не уврачует знающих
его.
21. По словам Герцона и некоторых ровесников Иисуса, вовсе не
посчитавших себя уязвленными, он и ребенком держал себя наособицу, во всяком
случае, не походил на остальных детей. Когда же я спросил, в чем та
особенность выявлялась, ничего толком не объяснили: одни считали, какой-то,
мол, не такой; другие - он-де самый лучший, и только сапожник Иоас, его
зять, высказался: "Господин хороший, коли дите растет без отца, так вырастет
или отпетый разбойник, или великий святой. А святой раз на тыщу лет
случается, ежели родится в свое время и на своем месте". "Ну, а ты-то сам
что думаешь?" - спросил я. "Да разве тут поймешь, - засомневался он, - и
откуда бы святому родиться в Галилее?.. - Поразмыслив, добавил: - Ну, а дух
божий все ж таки с ним".
22. Не стану говорить всего выведанного в течение зимы, проведенной в
селении под предлогом строительства новых складов и караван-сарая, что я и в
самом деле намеревался осуществить, ибо селение расположилось на пути от via
maris {Приморская дорога (лат.).} через Ездрилонскую долину на Тивериаду и
далее на Дамаск. Кажется, позднее и в самом деле кое-что там понастроили,
хоть и не уверен, с толком ли.
Люди здесь жили разговорчивые, и мне без труда удалось вытянуть из них
всю подноготную про Иисуса. Так по крупице разузнал я житие Иисуса в юности,
да не обнаружил и намека на что-нибудь предосудительное, напротив, множество
фактов уже тогда свидетельствовало о предначертанном ему богослужении.
По моему мнению, два важных обстоятельства определили его характер.
Во-первых, он не отличался здоровьем - сказался и преклонный возраст отца, и
нездоровье матери, истощенной многочисленными родами - Иисус был восьмым
ребенком в семье и таким немощным, что дали ему имя-заклинание: Иегошуа
переводится "бог спасет" (Иисус - греческая версия сокращения от Иегошуа -
Иешуа). У болезненного мальчика и детство сложилось совсем по-иному, чем у
его братьев.
Трое старших обучились плотницкому ремеслу, а после смерти отца
содержали мать и семью. Иуда, самый способный, уже двенадцати лет ладил в
мастерской двери, рамы, выполнял и другие столярные работы, не требующие
большой силы. А Иисуса мать в сердце своем назначила службе божией, чего
нельзя понимать дословно, ведь Иосиф не вел родословную ни от Аарона
(потомки его, разделенные на двадцать четыре череды, отправляли поочередно
жреческие функции в иерусалимском святилище), ни от Левита (оные исполняли
низшие услуги в храме). Впору сказать, не имел Иисус ничего общего и с родом
Давидовым, след коего совсем затерялся в истории; к этому вопросу я вернусь
в надлежащем месте.
23. Отсутствие священнического сана никогда не выставлялось
препятствием в службе господу, должности в синагогах, умелое чтение и
толкование Писания возлагались на ученых, по-иудейски соферим. Ученые вроде
Гилеля, Шамая или Гамалиеля и поныне слывут святыми мужами, а многие
первосвященники ничего, по себе не оставили, кроме худой памяти.
Уважаемого положения исконным обычаем добивались, пройдя хазанову школу
при синагоге. Учились поначалу читать и писать тексты арамейские, а после и
на языке священных свитков. Умение читать и знание свитков не было редкостью
даже среди простонародья, но учение быстро заканчивалось. Ученики уже с
четырнадцати лет трудились в поле или подмастерьями, чему успевали
выучиться, на том все и завершалось. Редко кто выказывал прилежание к науке,
необходимой только в ритуальных обрядах, тем более учителя, не имевшие
педагогической квалификации, недостаток оной возмещали розгами.
24. Иисус учился хорошо и пристрастие к науке сочетал с великим
благочестием. Верно, в его натуре сказалась религиозность матери и сестер.
Женщины любили его слепо, как любят в семье младших болезненных детей:
подобная любовь с годами становится невыносимой, мужчина на глазах
превращается в слюнтяя, если не в кого похуже. Иисуса от такой судьбы
уберегла натура, склонная к мистицизму, однако непрактичность в делах
житейских навсегда осталась его уделом. Рассказывали, ребенком он никогда не
принимал участия в мальчишеских шалостях и драках, а когда подрос,
сторонился ровесников обоего пола, хотя отличался привлекательной внешностью
и соседские девицы всячески исхитрялись привлечь его внимание.
Скорее всего, он не робел их, просто не желал входить в общение с
женщинами, коих в избытке хватало в собственном доме, а влекло его и слагало
характер иное - тяга к тайному знанию.
Старый хазан всемерно поощрял склонности мальчика и взял к себе в
помощники. Ученик переписывал тексты для школьных занятий и обучал самых
младших адептов. Конечно, хазан злоупотреблял рвением юноши, за работу не
платил, но труды не пропали втуне, Иисус углубил знание священных текстов и,
возможно, тогда и сделал списки со свитков для себя, если не всех, то
большей их части.
В кропотливых занятиях проводил Иисус дни, а постоянные набожные мысли
отнюдь не способствовали охоте к развлечениям. Оттого-то молодежь и
подшучивала над ним - грубоватым, буйным парням наука была ни к чему, а
поведение Иисуса казалось беспримерным чудачеством.
Насколько удалось уловить из иных признаний, девушки не разделяли
такого мнения, может, потому что Иисус держался от них подальше (поведение
для мужчины беспроигрышное), то ли оттого, что женщины инстинктивно
чувствуют людей божьих. Старухи говорили об Иисусе с глубоким почтением, а
когда удавалось вызвать их на воспоминания, не жалели похвал добродетелям и
благочестию его. Безупречный образ учителя в младые лета, сознаюсь, не
очень-то меня радовал, я упорно доискивался какого-нибудь забытого любовного
приключения, и случись хоть намек на это, всенепременно вышло бы все наружу,
ибо, как говаривал Сократ, женщине легче удержать на языке раскаленный
уголь, нежели тайну.
25. Через два года Иисус утратил своего учителя - старый хазан умер, а
новый не хотел держать умного помощника. Мать вознамерилась отправить его в
Тивериаду, в школу соферим, однако домашние обстоятельства
воспрепятствовали. Оба старших брата женились, обзавелись собственными
домами, третий копил деньги на женитьбу. Иуда не обинуясь объявил: не
желает, мол, впредь работать на дармоеда, пускай Иисус либо возьмется за
работу, либо убирается из дому. Тогда-то Иисус и выложил: дает обет
назорейства и удаляется в Иудейскую пустыню, дабы посвятить себя господу.
Что вскорости и осуществил.
26. Стародавний обет назорейства соблюдался в ритуальной
воздержанности. Употребленное мною латинское название - транскрипция
греческого, происходит же оно от древнееврейского слова назир, что означает
приблизительно то же самое, что consecratus {Посвященный богу (лат.).}. О
славном назорее божием Самсоне, иудейском Геркулесе, в Книге Судей написано
следующее: ангел господень возвестил ему, да не коснется бритва головы его и
да не вкусит он от виноградной лозы, не пьет вина и сикера, не ест
нечистого.
Обет давали на один, два, три и более лет, обряд сопровождался
дополнительными тайными клаузулами, в тайне сохранялась и причина посвящения
неофита. Приносили обет и разрешали от него в иерусалимском святилище, а
стоило сие немалых денег - сопровождалось принесением жертвы всесожжения.
Иосиф Флавий, вечно путающий самые простые вещи, упоминая о назореях - в
связи с возвращением Агриппы, после освобождения его из узилища Клавдием, -
сообщил: "По прибытии в Иерусалим принес (Агриппа) благодарственные жертвы,
не упустив ничего, предписанного Законом. Потому и повелел многим назореям
срезать волосы".
Ничего подобного Агриппа не мог повелеть, не восстановив против себя
весь народ, стрижение волос и возложение их на жертвенный огонь определялось
сроком обета. Решение же целиком зависело от назорея, а в сущности, от
самого бога, не от монарха, будь он самим римским кесарем; ни один назорей
не подчинился бы такому повелению, хоть четвертуй его: фанатики веры,
назореи предпочли бы смерть позору нарушения обета. Ну, а что до Флавия, не
стоит им заниматься, я и сам толком не понимаю, почему меня так раздражает
этот лжеугодник и предатель.
Избранные Иисусом путь совершенства и место пребывания отнюдь не были
капризом или случайностью. В те времена многочисленные предшественники
Иоанна, о коих уже сказывал, вели отшельническую жизнь в оазисах по берегам
Иордана и Мертвого моря, так что в пустынях проходу не было от анахоретов.
Отшельничать уходили из разных сект, в основном ессеи, о них Флавий сообщает
столь же многословно и путано, сколь и о прочем.
27. Так вот, ессеи не были единой сектой, фракции различались не только
философией, но и образом жизни. Назореи не женились, жили назорейским
укладом, в замкнутых общинах по окраинам цивилизованного мира.
Держались наставлений Иоанна, а с его кончиной объединились в
обособленную секту, впоследствии весьма недоброжелательную, даже враждебную
секте Иисусовой, возникшей после его смерти. Носрим, или назореи, название
свое вели не от обрядов, идентичных или по крайней мере близких ритуалам
назорейским, а от еврейского слова "назар", что значит "оберегать" (тайну).
После Иудейской войны, когда все понятия основательно смешались,
немногочисленных сторонников Иисуса тоже стали называть назореями - они
тщательно оберегали свою тайну, а возможно, и потому, что обе секты то и
дело объединялись. Именование привилось, пустило корни, так что в иных
греческих сочинениях частенько встречаю название по аналогии с ним селения,
где якобы родился Иисус, - Назарет. Наверняка измыслили сие люди, никогда в
Галилее не бывавшие. Я же ездил в упомянутое селение. И клятвенно заверяю
тебя, оно называлось совсем по-иному, а деревушка ничем не была
примечательна ни до, ни после Иудейской войны.
Центр ессеев (а главенство его признавали, мнится, все без исключения
секты) находился тогда в укрепленном строении, почти в десяти стадиях от
западного побережья Мертвого моря и в пятидесяти пяти стадиях на юг от
Иерихона. Старое строение, разрушенное землетрясением того года, когда
Октавиан разбил Антония при Акциуме, заново воздвигли.
Эремиты, отшельничавшие на берегу Мертвого моря, называли себя сынами
света или сынами правды, сынами милости, сынами благоволения божия, святыми,
сотоварищами, эвионим (бедными), избранными и так далее в том же духе. Вели
автаркическое хозяйство в ближайших оазисах, основали свою религиозную школу
и переписывали священные книги.
К этой теме я вернусь и займусь ею подробнее, пока же ограничусь
некоторыми замечаниями, дабы ты понял мотивы Иисусова решения. Так вот,
ессеи всех оттенков, особенно в самых ортодоксальных общинах, проповедовали
мессианские идеи, а пришествие мессии много зависело, их разумением, от
морального возрождения народа. В школе и текстах на все лады дискутировалась
эта проблема, и хотя их философию не признавали ни соферим, ни саддукеи, в
простонародье они пользовались большим уважением, тем паче сами ессеи - и
отшельники, и обитавшие в селениях - воплощали на деле свои моральные
установления.
28. Побывал ли Иисус у сынов света, не знаю, ни в самом начале, ни
позже не заметил, чтобы он пытался заимствовать их обычаи для своих присных.
Да и этика Иисусова совсем иного склада, на мой взгляд, даже
противопоставлена ессейским законам.
Разумеется, я имею в виду его оригинальные убеждения, а не то, что ему
ныне приписывают, и даже, смею упорствовать, он вполне сознательно уклонялся
от их философии, а посему допускаю, что Иисус некоторое время провел у
назореев.
Принеся в святилище обет, он, возможно, год, два или более провел на
Иордане у кого-нибудь из благочестивых анахоретов, иначе, один в пустыне, он
вряд ли выжил бы при своей неприспособленности. Позже, по истечении срока
обета, прельщенный общинной библиотекой и возможностью занятий, и еще
замешкался у сектантов. Однако весьма сомневаюсь, выдержал ли он весь
двухгодичный срок: тяжелый физический труд, обязательный у назореев, суровая
дисциплина иерархического послушания едва ли пришлись ему по нраву.
29. Подобные догадки - особо оговариваю, все сие одни только догадки -
навели меня на мысль, может, там-то Иисус и познакомился с Иоанном или
случайно услышал о новом пророке, который, по всей видимости, в начале своей
пророческой карьеры отличался либеральной снисходительностью, снискал,
особенно среди простого люда, немалую славу, иначе отколе бы взялись толпы
заступников его. Тяжко, однако, питаясь кореньями и акридами, изнемогая от
зноя и коченея холодными ночами, долго поддерживать спокойствие духа, буде к
тому же спокойствия нету в характере. Оттого, верно, Иоанн, ума язвительного
и негибкого, не терпел среди своих близких никакой оппозиции. У меня имелись
основания полагать, что тут-то и сидела заноза разногласий между ним и
Иисусом.
Вспоминая порой о сем коршуне пустыни, Иисус скупился на добрые слова,
чаще отмалчивался, а если что и говорил, то весьма саркастически.
Воспротивился он и крещению учеников своих, принятому и ессеями и Иоанном,
хотя приверженцы Иоанновы, приведенные к нам Андреем, усиленно домогались
оного.
30. В родное местечко вернулся Иисус после десятилетнего отсутствия.
Приняли его поначалу доброжелательно, как мужа в некоем смысле святого, пока
не начал он пророчествовать и проповедовать, будто по меньшей мере
взысканный самим Илией. За работу он снова не взялся, а время убивал, по
разумению людей деловых, на пустые тары-бары и снова оказался в разладе с
Иудой. К тому же хазан и старейшины синагоги завели интриги и попросту
ославили Иисуса маньяком. Об этом люди говорили со мной неохотно, намеками,
будто о чем постыдном, посему не стану приводить доводов ни за, ни против:
одно важно - Иисус быстро покинул родное селение и вконец разошелся с
земляками.
31. Ты верно, мой друг, заметил - до сих пор не коснулся я ни царской,
ни божественной генеалогии Иисуса, о чем трактуется подробно в сочинениях,
почитаемых Иисусовой сектой, дабы утвердить повсеместно его культ; однако в
ту пору, о коей речь, ни мне, ни кому другому и на ум не всходило, что через
два-три десятка лет доведется читать подобные бредни.
Ты любопытствуешь узнать сколь можно более - я привожу единственно мои
тогдашние мотивы розысков и их плоды. Я четко отделил весьма основательные
домыслы от собранных фактов; говоря языком юристов, их можно поставить под
сомнение как улики косвенные, но, с другой стороны, улики эти отнюдь не
высосаны из пальца.
В моей библиотеке собрано почти все, что до сей поры понаписали об
Иисусе. Это не литература в полном смысле слова, по моему заключению, списки
служат лишь на потребу разным общинам Иисусовой секты, а иные из них -
просто тайные писания, со тщанием укрываемые от непосвященных; однако все
идет к тому, что вскорости какой-нибудь историк нового культа вслед за
Плутархом из Херонеи, одарившим нас в "Сравнительных жизнеописаниях"
мифической историей достославных мужей, попытает свои силы в столь же
фантастичной биографии учителя. Я вознамерился разделаться со всем этим
вздором и анекдотами в свое время, да, может, и к лучшему именно сейчас
просветить тебя насчет темных писаний, собранных в библиотеке и у тебя и у
меня.
32. Начать, пожалуй, следует с того, что вся сия так называемая
литература буйно расцвела в спорах между правоверными иудеями и отщепенцами
на тему, был ли Иисус истинным мессией.
В те далекие времена мессия нес повинность всемерно споспешествовать
возрождению славы Израиля. И любого к сему причастного признали бы мессией,
хоть ошибись все древние пророки, вместе взятые. Ведь девяносто pro centum
пророчеств - энигматические головоломки, в них так ли, иначе ли нашли отзвук
устремления подневольного народа, и понять несусветную мешанину разных
чаяний разве только в ту пору и удалось бы, ныне же потому и спорят все
вкривь и вкось. К вопросу вернусь в надлежащее время.
Когда сектанты все смелее оглашали Иисуса тем самым предреченным
мессией (кстати, их доводы - плод весьма буйного воображения), все соферим,
прежде мимо ушей пускавшие мессианские идеи, а после трагедии Иудейской
войны и вовсе отложившие все надежды ad calendas graecas {До греческих
календ (лат.) - то есть на неопределенный срок.}, понуждаемые на этот раз
нелепостью писаний и распространением Иисусова культа, обрушили великий гнев
сразу на два фронта. Сперва тщательно собрали они все истинные и мнимые
пророчества касательно мессии; из оных два наиболее существенных - о
родословной из колена Давидова и возрождении Израиля (многое, и весьма
важное, за недостатком места оставляю в стороне). Далее, соферим взялись
осмеивать Иисуса, происходившего из амхаарцев, то есть из простонародья;
галилеяне а priori простолюдины, и потому Иисус не принимался серьезным
кандидатом в мессии, напротив, заслуживал всяческой хулы.
В подобных спорах не сыщешь сильнейшего оружия, нежели высмеять либо
очернить противника. Уже двадцать лет я наблюдаю этот поединок, и ведется он
с яростию, равной наивности, если не глупости, обеих сторон. Справедливо
судят: nomina stultorum scribuntur ubique locorum {Имена глупцов написаны
повсюду (лат.).}.
У соферим не нашлось почитателей Иисуса, его культ взрастал среди
бедняков и нищих, имевших весьма туманное представление об эсхатологии
ессеев. И только после Иудейской войны, когда перебили ессейских старейшин и
разрушили убежище сынов света на Мертвом море, рассеянные по всем землям
приверженцы обеих сект, уразумев идейную близость, обрели наконец общий
язык, а пастыри под давлением раввинских школ заинтересовались
пророчествами. Но ни они, ни противники их не ведали и самой малости о жизни
Иисуса - о его служении и бунтарстве. Величайшее злодеяние - Иудейская война
предала огню и мечу цветущий край, обратила в прах грады и веси, а людей
свободных - в рабов, все живое разметала по свету. Малочисленные очевидцы
жизни и учения Иисуса, уцелевшие в военных потрясениях, все, что ведали,
подчинили своеволию культа, ежели были сторонниками, противники же служили
его врагам худым словом, пагубными толками, злоречием, поношением.
33. Подробности поусердствую сообщить тебе в самом конце, коль успею,
пока же размыслим, когда могла явиться легенда о рождении и юности учителя.
Так вот, после смерти Иисуса, еще до войны, его учение робко принялось
в местечках и селеньицах на Генисаретском озере, в общинах, им основанных
наподобие ессейских. Пока Иисуса помнили, особой надобности в историографии
не замечалось - и так повсеместно веровали и посейчас верят в скорое его
пришествие.
Ученики и последователи весьма прилежали заветам учителя, а по существу
- собранию благородных речений стародавнего Закона. Из Иисусовых сентенций
охотнее вспоминали нравоучения и единственное гласимое им пророчество: о
грядущем дне господнем, о близости царствия божия...
Царствие божие естественно мыслилось этакой универсальной монархией под
эгидой Израиля (Imperium Judaicum), раскинувшейся по всему orbis terrarum
{Круг земли (лат.) - то есть весь земной мир.}, где кесарем явится сам Яхве.
Иисус в таковом миропорядке, вне всяких сомнений, себя не видел, положил
себе скромную роль мессии и ни о чем ином не помышлял.
Сорок лет спустя после военной катастрофы, когда свидетелей и
участников событий все менее и менее оставалось в живых, пробился первый
неуверенный миф о мессии. Изустно передаваемые вести утеряли понемногу
всякое правдоподобие, ибо наперед всего касались более важных дел -
неземных.
Тогда-то и явились первые записи Иисусова учения, о главной же тайне в
них покамест и намекать не отваживались.
В моих собраниях такие записи испещрены чудовищными ошибками, так что с
первого взгляда легко угадать их создателей или переписчиков. Ни в одном
свитке ничего не сыщешь о жизни Иисуса, отринуто все, кроме нравоучений,
добрую половину из них я вовсе не слыхивал, хотя возможно, Иисус и сказывал
нечто подобное.
Когда тайна разнеслась далеко окрест (невозможно удержать в узком кругу
столь захватывающую весть), тот же час ей воспротивились соферим - тогда-то
и сподобился Иисус биографии. Наивные историотворцы, имевшие в своем
распоряжении не слишком-то обильные сведения, прибегли к гениально простому
приему: ничтоже сумняшеся приладили факты к пророчествам либо стихам из
Писания.
Один из этих дилетантов подчистил для наипервейших нужд - и без всяких
скрупулов - предания о древних народных героях, а понеже недостало ему
знания ни истории, ни Писания, нагромоздил таких нелепостей, что даже его
последователи и доброжелатели Иисусовы не рискнули повторить сии
благоглупости, предпочитая свои собственные измышления, едва ли более
достоверные.
34. Оторопь берет, когда читаешь сообщение упомянутого мудреца.
Родословную Иосифа он возводит не только к царю Давиду, но и к патриарху
Аврааму. С истоками сей генеалогии еще так-сяк можно согласиться,
приблизительно до вавилонского пленения, а вот вторая - откровенно досужий
вымысел. Существуй хоть одно колено Давидово legitimi tori {От законного
брака (лат.). } во времена Хасмонеев, вырезали бы они всех представителей
оного не моргнув глазом, а уж Ироду Великому, идумеянину, даже и в голову не
пришло бы воздержаться от истребления сего колена.
Смею тебя заверить, подобной родословной не могла похвалиться ни одна
наивлиятельнейшая иудейская фамилия, не исключая и семейств
первосвященнических, им-то генеалогическое древо пришлось бы весьма кстати,
да и у них записи старше пятого-шестого поколений фабриковались без всяких
церемоний, ежели случалась в том потребность.
Будь Иосиф, прозванный Пантерой, потомком Давидовым, даже по боковой
ветви, и не по родословной, а лишь по семейному преданию, его сыновья уж
что-нибудь да знали бы об этом.
Тут наш автор явно перебрал и, как сейчас докажу, попался в свои же
силки. Ибо читаем у него далее:
Рождество Иисуса Христа
было так: по обручении Матери
Его Марии с Иосифом, прежде
нежели сочетались они, оказалось,
что Она имеет во чреве от
Духа Святого.
Последней фразой наш изобретательный чудодей перечеркивает собственные
предыдущие умозаключения, отрицая отцовство Иосифа, а тем самым и якобы
царско-Давидово происхождение Иисуса.
Можно согласиться - божественное происхождение поважнее земного, да
разве упустили бы пророки столь исключительную возможность?
В истории народа часто случались "сыны божий", мужи избранные,
взысканные духом божиим, только ни разу не опозорил себя бог грехом с земной
женой. Мысль эта чужда иудейскому пониманию бога, недопустима и богохульна.
Ни один пророк не решился бы утверждать что-либо подобное, и ни один мессия
не возгласил бы такого святотатства; столь сомнительная идея могла
возникнуть лишь в диаспоре, среди прозелитов, взращенных на греческих,
сирийских, египетских мифах, издавна презираемых философами, но и по сей
день бытующих среди простого люда. Пересаженная на почву секты, идея эта, к
вящей путанице, обратила бога в человека, а человека в бога.
Мой "историк" легкомысленно и неосторожно желает убить двух перепелов
одной стрелой: обожествить Иисуса по наилучшим эллинским рецептам и
одновременно воплотить пророчества. Посему далее сообщает:
Иосиф же, муж Ее, будучи
праведен и не желая огласить Ее,
хотел тайно отпустить Ее.
Размышляя о том, увидел Иосиф во сне ангела, что подтвердил признание
жены и при оказии сообщил:
Родит же Сына, и наречешь
ему имя: Иисус, ибо Он спасет
людей Своих от грехов их.
Далее биограф поясняет: случилось сие во исполнение пророчества Исайи:
Се Дева во чреве приимет
и родит Сына, и нарекут имя Ему:
Еммануил, что значит: с нами Бог.
После чего праведный Иосиф жену свою принял, однако не вожделел ее,
пока не родила сына, из чего следует - не слишком-то доверял Иосиф, mirabile
dictu {Как это ни удивительно (лат.).}, самому ангелу. Беспечный историк
умалчивает, почему же Иисусу не дали все-таки имени Еммануил; в простоте
своей не ведает он и того, что пророчество Исайи знатоки Писания относят к
зачатию Иезекии, сына Ахаза (читай в Книгах Царств), истину же взыскуя, и
сие отнюдь не наверняка. Иезекия хотя и восстановил в Израиле культ Яхве
после своего безбожного отца и тем хоть исполнил предначертание, однако и
ему не дано имени Еммануил, к тому же никогда не считали его мессией, да и
самое упомянутое пророчество никогда не числилось среди мессианских. Другие
же предсказания Исайи и впрямь занесены по этому ведомству.
А дальше весь анекдотец наш историк склепал из легенды о рождении
Самсона, упомянутого иудейского героя, о нем в Писании читаем:
И явился Ангел Господень
жене, и сказал ей: вот, ты неплодна
и не рождаешь; но зачнешь и родишь сына.
Подгоняя оригинальный текст Писания к распространенному на Востоке мифу
о божественном происхождении многих героев, автор из себя выходил, дабы
придать своей записи черты иудейские per analogiam {По аналогии (лат.).}.
Возможно, взял на себя нелегкий этот труд, памятуя о назорейских годах
Иисуса, ведь и Самсон был назореем, первым в истории Израиля.
Божественное зачатие не успокоило нашего невежду, он, видно, опасался,
а ну как от такого союза родится лишь полубог? Потому и отправил Иисуса к
Иоанну, дабы принял от него крещение, а предприятие понадобилось лишь для
подтверждения божественности Иисуса, ибо во время крещения небо разверзлось
и глас возвестил:
Сей есть Сын Мой Возлюбленный,
в Котором Мое благоволение.
После божественной адоптации сам диавол искушал Иисуса, диавол вопреки
двум божественным декларациям, подобно Иосифу, все никак не мог взять в
толк, кто перед ним, пока не выслушал весьма решительной отповеди: не
искушай господа бога твоего.
Прости, невмоготу мне и далее искать хоть крупицу логики в
благоглупостях, что понаписал сей поистине убогий духом человек о рождении
Иисуса. Вкратце сказываю: имен, видимо, собрание (допускаю сие)
псевдопророческих логий, писанных явно дилетантом, наш сочинитель
произвольно перекроил факты и приукрасил их самым фантастическим вымыслом.
Кабы свои писательские манипуляции провернул, не касаясь кое-каких событий
(что легко проверить), многое сошло бы еще с рук - хоть и выдумки, да
умелые; но когда, доказывая пророчество весьма сомнительного свойства, автор
сообщает об избиении в Вифлееме всех младенцев до двух лет - это уже верх
наивности, ибо ни один историк жестокого властелина и его многочисленных
злодеяний не преминул бы оповестить мир о неслыханном преступлении, а в
источниках избиение младенцев не упоминается ни словом. Не диво - историки
никакие пророчества в расчет не принимают.
35. Итак, оставим на время всех этих лжецов и взглянем на их
оппонентов.
Может случиться, противная сторона - книжники и понаторевшие в
казуистике - проявит больше здравого смысла, чем простаки, коих отчасти
оправдывает sancta simplicitas {Святая простота (лат.).}. Да где уж там!
Несут вздор, пожалуй, еще почище.
В моей обширной библиотеке, как упоминалось, довольно много
полемических сочиненьиц пера наших хахамин, то бишь мудрецов. В одной из
этих глупеньких историй рассказывается, как после дерзкого выступления
Иисуса спорили трое книжников: равви Наум, равви Мат-тат и равви Бар-Тимеос.
По равви Науму, дерзновенный - просто ублюдок, по разумению равви Маттата,
он - сын женщины, страдающей кровотечением, а Бар-Тимеос полагает, что Иисус
- и тот и другой вместе. Первые двое возразили: не может быть двух причин
одного явления. На что Бар-Тимеос объявил, что докажет свою правоту. и
отправился к матери Иисуса, торговавшей овощами на рынке.
Равви обратился к ней:
- Дочь моя, признаешься в одном деле, о коем спрошу, укажу тебе путь к
вечной жизни.
Женщина ответила:
- Поклянись!
И Бар-Тимеос поклялся, одновременно в сердце своем отменив клятву, и
спросил:
- От кого прижила ты сына, что так дерзко ведет себя?
Женщина:
- Когда вошла в супружеский альков, страдала кровотечением, и муж мой
удалился от меня. Сват взошел на мое ложе, от него мой сын.
Так и оказалось, что Иисус и ублюдок, и рожденный от страдающей
кровотечением.
В другом анекдоте похожий спор: равви Елиезер сомневается:
- Иисус сын Стады? Да он же сын Пантеры! На что равви Хста изрекает:
- Отцом считался Стада, прелюбодеем матери - Пантера.
Третий спорщик:
- Мужем его матери был Пафос, сын Иегуды, а Стада - мать.
А равви Елиезер на это:
- Родила его Мириам, цирюльница С-татхда, то есть неверная мужу.
Думаю, довольно насчет всяческих невежд. Сочтусь с ними окончательно,
представив тебе всю истину. Одно лишь смущает меня - не объявил бы ты мне,
как спартанцы самнитским послам: все сказанное поначалу мы позабыли, а
дальше не поняли, ибо не помним начала.
в коей сказывается о чудесах.
1. Маги и чудодействия. 2. Иисусов дар. Чему Иисус мог обучиться в
общине сынов света. Мнение врачевателей. Иисус не был обманщиком. 3. Его
отношение к чудесам. 4. Исцеление тещи Кифы-Петра. 5. Встреча с бесноватым
погонщиком мулов. Изгнание демонов. 6. Отношение Иисуса к чуду. 7. Что
произошло в Капернауме. Окрестности города. О сказителях легенд и
нравоучений. 8. Женщина с ножницами. 9. Иисус цитирует Книгу Иова и
изъясняет цель своей миссии. 10. Измышления и правда о чудесах. 11. О том,
как я сотворил чудо. 12. Тайный бунтарский союз. 13. Трудности с
пропитанием. Кто пополнял общинную казну. 14. Пристанище неподалеку
Вифсаиды. 15. Иисусовы сентенции. Еще раз о чуде, мною сотворенном. 16.
Рождение легенды. 17. О других чудесах. Отступление об Аполлонии Тианском.
Параллель к агиографии Иисуса. Распятый Клеомен. Иллюзорность правды.
1. Исстари молва о чудесах расходилась весьма далеко, и поныне чудесное
смущает людей не только в святилищах, но и окрест, в местах, не осененных
святостью. В одной только Александрии несколько чудодеев весьма рачительны к
своему ремеслу и ничуть не уступают знаменитому магу и философу Аполлонию
Тианскому, хотя, на мой взгляд, слава его весьма сомнительна.
Чудесники, о коих речь, многие лета изучали тайные книги - компендии
всех надлежащих заклятий, магических формул и физических законов
материального мира, снабженные руководствами по их использованию. Сомнений
нет: в своих штучках маги такого пошиба не чурались и самого пошлого
жульничества. Трактуя тебе сию тему, сознательно опускаю чудеса,
фабрикованные панегиристами в жизнеописаниях великих людей, особливо римских
кесарей, выслеживая со тщанием лишь происшедшее либо имевшее место по
достоверным слухам.
2. Ну, а Иисус, уверяю тебя, никогда не обманывал, не являл чудеса по
заказу или за мзду и вообще не навязывался с деяниями, хотя и обладал некоей
силой: учитель либо самою природой наделен был чудотворным даром, либо
долголетними упражнениями добился такового умения. В ту пору я верил:
Истинно Сущий (Яхве) благоволит ему во всем. Ибо, признавая бытие господа и
довлеющие ему судьбы мира, я последовательно допускал и форму проявления в
чуде бытия сего чрез мужей, им взысканных. Почитая и себя призванным тоже (о
предмете еще потолкую основательно), я беспрекословно и охотно принял
исключительную миссию Иисуса.
Много позже описываемых событий довелось узнать: сыны света,
уединившиеся на берегу Мертвого моря, и их апостолы много трудились
излечением немощных, понаторев в разных тайных приемах, молебнах и
медикаментах. Обучился ли Иисус искусству у них, рассудить трудно - ничего,
кроме аблюций, не признавал.
Знаменитые врачеватели допускали единодушно чудеса, самовидцем коих я
был, да к тому еще и сказывали: дивные дела творятся на белом свете; в
запредельных странах, к примеру, далекого Востока люди святые возносятся на
небо, ступают босыми ногами по горящим угольям, воскресают, будучи
погребенными.
Оставим до времени последнее и займемся чудотворением, или, коль
хочешь, квазичудотворением, а в сем и твой покорный слуга грешен, хоть после
того и невелико число чудес останется в списке, тобою составленном, однако ж
вполне довольно, дабы признать Иисуса чудотворцем, а не обманщиком.
3. Еще в те сроки, когда пристал к его ученикам, слыхивал я смутные
россказни - всегда много чего наслушаешься в общинах бродячих проповедников
и пророков. Шептались украдкой об исцелениях, говорить во всеуслышание
побаивались - Иисус, вопреки позднейшим наветам, строго-настрого возбранил
ширить любое смущение. Не тело врачевать, а души гонимые, увещевал учитель,
- для того я пришел в мир. Коль проведают в Галилее, сын-де человеческий
(так сказывал о себе учитель стилем древних пророков) ради хворых и
страждущих бежит от селения к селению, сберутся у городских ворот толпы
калек и бесноватых, и не хватит дня, и не хватит ночи, а после еще и
злоречием опутают. Не затем послал меня господь бог, чтоб суду его перечить,
но затем, дабы спрямить пути духа вашего.
4. Послушные воле его оберегали тайну. И все же молва бежала окрест, и
самые вздорные небылицы сопутствовали нам, я же с уверенностью изъявить
могу: исцелена была теща Кифы-Петра, лежавшая в горячке. Коснулся Иисус руки
ее с молитвою, и горячка оставила ее. Приключилось сие в мое отсутствие,
потому не сужу - чудом ли женщина исцелилась, естественной ли силой вещей.
Про иные чудотворения Иисусовы в Капернауме передавали, мол, чудо
вершилось в Гадаре, в Гадаре шептались насчет Тарихеи, где своим чередом
ссылались на Хоразин. Я не дознавался что и как, множество сомнений смущает
в таких сказах да пересказах, пока однажды не очутился самовидцем, а после и
соавтором, так сказать, чуда.
Перейдем к фактам.
5. Мы брели однажды к селению по другую сторону озера и повстречали
человека, одержимого бесами. Погонщик мулов, он когда-то жестоко обращался
со своими животными. Мул в тех сторонах считается животным нечистым,
ублюдком, чрез помесь кобылы и осла, оттого злые духи и находят в нем
временное пристанище. Несчастный, надо полагать, не ведал про это или
пренебрег опасностью, только как-то раз мул пребольно лягнул его в голову.
Через рану вторглись демоны в тело, и человек лишился разума. Поселился в
заброшенной конюшне далеко за городом, а когда демоны терзали его, кричал
мулом, пожирал траву и нечистоты, брыкался, лягал всякого, кто
подворачивался. Демоны, изрядно натешившись несчастным, оставляли его
наконец в покое, и он крепко спал в своей конюшне сутками. А после
становился покорным, будто ягненок, нанимался в люди и никого не обижал.
Беднягу хорошо знали в околотке, хозяева охотно давали ему работу -
платили по болезни мало, - а когда догадывались, что пришел его час, гнали
взашей подальше. Бедолага уходил в свою конюшню, запирался крепко-накрепко и
в одиночестве терпел адовы муки.
Я не удосужился возыметь собственное мнение насчет существования
метафизических субстанций, добрых и злых, а между тем надлежит человеку
разъяснить себе самому сверхъестественные явления хоть на скору руку, пока
не поймешь основательнее, что к чему.
Итак, мы направились берегом озера в страну Гадаринскую. Едва рассвело,
и легкие клочья тумана поднимались от воды к холмам. Вдали виднелся городок,
по дорогам и тропинкам пастухи гнали свои стада, грек-свинопас стерег свиней
- встретить грека в Десятиградье дело обычное. Мы распевали псалмы Давидовы,
звуки священных песнопений далеко разносились по росистым ущельям, и
скалистые обрывы вторили нам гулким эхом.
Долгие переходы мы всегда коротали пением - и время спорилось; и путь
не столь утомителен. В хоре выделялся приятный голос Марии, я по обыкновению
держался поодаль от нее, как всегда любящий, готовый броситься к ней по
первому зову. А она, она видела только учителя и вовсе не замечала меня.
Неподалеку от городка, привлеченный пением, подошел к нам бесноватый
погонщик мулов. Местные жители, кочевавшие с нами, узнали его и всячески
остерегали равви. Грязный, в лохмотьях, со всклокоченной бородой, безумец
приблизился. Беспокойный взгляд, резкие жесты сулили, что бесы вот-вот
одолеют его. Люди палками преградили нечестивцу путь - с невиданной силой он
раскидал всех, бросился к Иисусу и упал пред ним на колена. Косматая голова
его тряслась, из глаз лились слезы и, подобно каплям дождя, застревали в
бороде.
Успокоенные смирением несчастного, ученики Иисуса перестали его
отталкивать. Он воздел руки и на коленях, в дорожной пыли, подполз поближе к
Иисусу.
- Ты равви Иисус? - спросил он дрожащим голосом.
- Чего надобно тебе?
- Господин, господин, - рыдал одержимый, - смилуйся надо мной,
горемычным. Опять они меня одолеют, сделай милость, облегчи мои страдания.
Иисус спросил:
- Откуда знаешь, что могу помочь?
- Наслышался. Ты, мол, изгоняешь бесов. С вечера жду здесь, только не
совладать мне дольше с ними. Господин, смилуйся!
И человек рухнул к ногам Иисуса и плакал навзрыд, жаль было
несчастного; никто слова не молвил, но все с мольбой и ожиданием смотрели на
учителя. А он о чем-то сосредоточенно размышлял, вперив взгляд в восходящее
солнце.
Равви колебался недолго, склонился и положил ладонь на голову бедняги.
- Друг, веришь ли ты в божью силу? Веришь ли в господа нашего единого,
который и в небесах и на земле?
- Верю, равви, верю!
- Пусть свершится воля его, да святится имя его ныне и присно, аминь.
Вознесем же молитву, братья и сестры, ибо неведомы нам пути провидения.
Иисус опустился на колени и, приподняв с земли голову одержимого,
приблизил его лицо к своему, заглянул прямо в безумные, слезоточивые глаза и
начал читать псалом:
Помилуй меня, Боже,
по великой милости Твоей и по
множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего,
и от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда
предо мною.
Тебе, Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами
Твоими сделал, так что Ты праведен в при говоре Твоем
и чист в суде Твоем.
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня
мать моя.
Вот, Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня
явил мне мудрость.
Окропи меня иссопом, и буду чист;
омой меня, и буду белее снега.
Дай мне услышать радость и веселие,
и возрадуются кости. Тобою сокрушенные.
Отврати лицо Твое от грехов моих,
и изгладь все беззакония мои.
Сердце чистое сотвори во мне, Боже,
и дух правый обнови внутри меня.
Мы вторили словам учителя молитвенным припевом:
Не отвергни меня от лица Твоего,
и Духа Твоего Святого не отними от меня.
Возврати мне радость спасения Твоего,
и Духом владычественным утверди меня.
Тонкими белыми пальцами Иисус легонько касался висков несчастного, а
он, будто рыба, выброшенная на берег, судорожно разевал рот и едва слышно
стонал.
Закончив псалом, Иисус поцеловал страдальца и трижды возгласил:
- Аминь, аминь, аминь!
Все поднялись с колен, двое мужчин поддержали страждущего - он едва
держался на ногах и медленно приходил в себя.
Мы внимательно следили за ним: он закрыл руками лицо и мерно, будто все
еще слушал пение, покачивал головой, словно не мог очнуться от глубокого
сна; потом отнял руки и, внезапно разбуженный, осмотрелся. Лицо прояснилось,
покой наконец осенил его, а мы радостно возгласили осанну. Тогда и погонщик
мулов оживился, воздев руки, выкрикивал осанну, подпрыгивал и пританцовывал
вокруг Иисуса.
Внезапно в ликующий хор ворвался яростный крик. Грек-свинопас из
любопытства затесался в толпу и оставил на произвол судьбы свое стадо;
вспомнив о нем, оглянулся: свиньи что есть духу неслись к озеру и бросились
с крутизны в воду.
Кто-то отчаянно крикнул - бесы, дескать, вселились в свиней! Толпу
объял панический страх, все сбились вкруг Иисуса, женщины накинули на голову
платки, а самые храбрые из мужчин творили знамения, отгоняющие нечистую
силу. Мы запели:
Возвожу очи мои к горам,
откуда придет помощь моя.
Помощь моя от Господа,
сотворившего небо и землю.
Несомненно, злые духи, оставив тело грешника, вошли в нечистых
животных, а иные нерасторопные бесы наверняка замешкались, могли проникнуть
в наши тела, коли уста не слишком-то прилежно заняты священными словами.
Громогласно усердствовали мы в пении - испуганное стадо сгинуло в пучине.
Свинопас с воплями помчался за стадом, размахивая палкой: Иисусова
паства утвердилась - демоны преследуют его подобно осам.
Укрепив дух пением и сим поучительным происшествием, отправились мы в
город. Погонщик мулов весело бежал с нами, срывал цветы и бросал под ноги
чудотворящему - таков обычай у женщин и детей в день воскресения Адониса.
Больше я не встречал этого человека и не могу с уверенностью
утверждать, излечился он или снова впал в безумие. К общине не пристал,
несколько дней бродил с братией, пока мы не удалились от его родных мест.
Видно, так и не уразумел, почто с божественным пением обходим грады и веси,
исцеленный, он так и остался неопрятным шелудивым погонщиком мулов и куда
как больше понимал животных, нежели святых людей.
6. Случай этот впервые доставил мне возможность приметить отношение
учителя к чудотворению. Не знаю, как бывало с подобными казусами ранее, если
принять cum bona fide {На веру (лат.).}, что в полной славе его имели место
сверхъестественные деяния как цель направленного волевого акта. Я не спускал
с равви глаз и убедился - он вовсе не доверял силе своей, напротив, я не
усмотрел в нем и малой толики наглой уверенности, с какой маги приступают к
демонстрации престижем, не подметил и равнодушия жреца, возносящего молитвы,
дабы свершилось, чему надлежит свершиться.
Иисус вовсе не владел затверженными приемами по части чудотворения, он
бесхитростно и участливо выслушивал жалобы и мольбы бесноватого и немало
смутился верою несчастного во всемогущество свое - его самого часто
тревожили сомнения, хотя, несомненно, желал обладать сим даром. Равви истово
стремился творить благо ближнему своему, иными словами, верил: ему должно
оказывать божью силу, и неважно, сколь действенны были бы последствия. Я и
посейчас не убежден, разумел ли Иисус: измени ему сила воли иль молитва
вседержителю не приведи к добру, миссия его могла бы не шутя пострадать.
Потому и полагаю: в его натуре счастливо сочетались сдержанная
скромность и сердечный жар - добродетели, подавно несвойственные кудесникам,
коих за свою жизнь я повидал немало. Доброта его и скромность поистине
удивительны - ежели, по слухам, многажды исцелял он людей еще до излечения
бесноватого и ежели хоть десятая часть этих слухов правдива.
7. Не хочу отвлекать твое внимание, а в практике Иисуса случались дела
преудивительные, расскажу лишь об одном событии в Капернауме, изрядном
портовом селении, хоть и не столь многонаселенном, сколь соседняя Вифсаида,
коей тетрарх Филипп пожаловал статус города, возвел красивые постройки и
наименовал Юлиевой в честь Юлии, дочери Августа (кстати сказать, за
беспутство досточтимый отец сослал ее на остров Пандатарию). Капернаум,
рыбачий порт, не утратил значения: в устье Иордана - илистые воды его богаты
кормом - обильно ловилась рыба, и рыбари из Капернаума, расположенного с
западной стороны реки (девять миль к северу от Тивериады), тоже промышляли в
здешних местах.
В Капернаум мы наведывались чаще, чем в Вифсаиду, по двум причинам.
Во-первых, селение раскинулось у пограничных вод - Иордан разделял владения
тетрарха Ирода Антипы (Галилею) и тетрарха Филиппа (Гавлан), откуда всего
лишь несколько миль до имеющего многие автономные права греческого
Декаполиса, по крайности независимого от обоих тетрархов. В случае чего из
Капернаума легко перебраться через Иордан на лодке или проскользнуть озером
и оказаться во владениях другого господина.
Вторая, не менее важная причина: Кифа и Андрей давно уже обзавелись в
Капернауме небольшим рыбным хозяйством, оное нуждалось в присмотре, и один
из них обычно оставался дома на несколько дней - престарелый тесть Кифы уже
не мог подсобить. А ведомо: рыбацкая братия на всем белом свете в возлияниях
не знает удержу, посему работников и рыбарей надобно держать твердой рукой.
Находились и другие убедительные поводы навещать именно это селение: в
рыбацком предместье удавалось основательно запастись рыбой, население
отличалось гостеприимством, а всего в двух неполных милях к западу от города
в скалах бил источник, воду по высеченному в камне ложу отвели в селение.
Неподалеку источника мы всегда становились биваком: здесь, вдали от уличного
шума, в тенистой зелени, все способствовало нашей миссии.
Однажды пополудни, завершив дела в Капернауме и вкусив трапезу у
дружелюбных горожан, мы отправились обратно в оазис к источнику, за нами
увязалось чуть ли не все население предместья, человек двести-триста, среди
них и дети. Люди спешили послушать учителя - в этих сторонах он прослыл
лучшим толкователем интересных и возвышающих душу поучений.
Повсюду на Востоке - в Месопотамии, в Сирии, Палестине и Египте, да и в
близлежащих краях - изустное слово и посейчас слушается с неизбывным
интересом, так слушали, верно, Гомера во времена оны. Поучали не только
апостолы иерусалимского храма и миссионеры премногих сект. Сказы, легенды,
притчи, пословья и загадки до сих пор приносят неплохие доходы, когда
исполнитель одарен талантом. В больших городах на площадях, в винных
погребках и харчевнях нередко встретишь сказителя, окруженного толпой
досужих слушателей. На корточках, стоя или полулежа прямо на земле, жадно
внимают они сказаниям о героях, мореходах, путешественниках или святых
мужах. У ног сказителя глиняная чаша, всяк слушатель не откажется уплатить
свою лепту. Порой малолетний ученик, якобы сын или внук, услуживающий
сказителю, обходит всех с кружкой, и никто не уклоняется от дани.
Сознаюсь, рыночные проповедники занятны, их речи весьма далеки от
выступлений риторов в Риме - там еще и приплатишь, избежать бы занудства.
Иудеи особенно пристрастны к религиозным историям, любая притча учит
морали, почерпнутой из Торы или из Книг Пророков, только мораль эта является
в сказочно-волшебных приключениях, и толпа заслушивается, позабыв обо всем
на свете.
Иисус в совершенстве владел проповедническим даром и навык привлекать
слушателей. Видение Страшного суда и пришествие царства божия находили
отклик у гонимых и бедняков, звучали согласно политическим умонастроениям,
особливо же пророчества Иисусовы после мрачных и страшных посулов Иоанна
утоляли сердца добрым пониманием людских слабостей. От своих учеников равви
не домогался невозможного, призывал любить бога, любить ближнего своего.
Нечего дивоваться - бедняки охотно собирались послушать доброго равви, тем
боле за приятную и набожную беседу не взималась плата.
И в тот памятный день собралось множество народу. Женщины привели
детей, дабы Иисус похвалил их, благословил. И учитель охотно исполнял
таковые желания - любил детей, почитая их существами чистыми, не
оскверненными грехом. Понапрасну доброхоты старались блюсти хоть какой
порядок в тесно сбитой вокруг учителя толпе, казалось, даже воздух сгустился
от испарений потных тел; матери сварливо протестовали, дети пищали, все
говорили сразу, веселые, добродушные препирательства сменялись шутками,
однако нагнеталось экстатичное набожное настроение.
Иисус ласково и терпеливо улыбался, выслушивал восторженные признания;
но порой почитание, казалось, вот-вот обернется непочтительностью.
8. Внезапно около учителя сделалось замешательство, раздались крики:
нечистая! нечистая! Тесный круг женщин разомкнулся, возле Иисуса стояла на
коленях немолодая женщина с ножницами в руках, измученное лицо бледно от
испуга. В толпе тотчас послышались угрозы, самые рьяные размахивали палками.
Лишь присутствие учителя удерживало людей от расправы над несчастной, а она,
не шелохнувшись, так и стояла на коленях.
Иисус молча посмотрел на нее, знаком велел всем замолчать, потом
ласково спросил женщину, что привело ее сюда. Прерывисто всхлипывая, она и
слова не могла вымолвить. Учитель простер руки, как всегда, хотел погладить
ее по голове, тут кто-то крикнул:
- Не прикасайся к ней, равви, она - нечистая!
- А кто из нас чист пред всемогущим?
Люди перебивали друг друга: женщина, мол, уже двенадцать лет страдает
кровотечением, получила разводное письмо от мужа, извела все достояние свое
на лекарей - не иначе божья кара.
9. И сказал Иисус:
И отошел сатана от лица Господня,
и поразил Иова проказою лютою от подошвы
ноги его по самое темя его.
И взял он себе черепицу,
чтобы скоблить себя ею,
и сел в пепел.
И сказала ему жена его: ты
еще тверд в непорочности
твоей! похули Бога и умри.
Но он сказал ей: ты говоришь как одна из безумных;
неужели доброе мы будем принимать от Бога,
а злого не будем принимать?
И то правда, сказал Иисус, не ходит сын человеческий среди богачей, а
лишь среди бедных и страждущих, не гнушается нечистым телом, но бежит
нечистой души, ибо придет святой день господень, и прокаженные очистятся, но
кто опорочил дух свой и вовремя не очистился, во мраке останется на веки
вечные.
Говорил учитель долго. Потом возложил ладонь на голову рыдающей женщине
и снова вопросил, чего ищет.
В его голосе и прикосновении несчастная обрела силы и, подавив тревогу,
призналась: хотела, мол, незаметно, в толпе, отрезать кусок полотна от
Иисусовых одежд. И впрямь извела на лекарей все свое достояние; прикладывала
к природному месту что велено, да только ничего не помогло. Нет у нее ни
обола, а думала, берет Иисус, подобно прочим врачевателям, за исцеление
мзду, вот и решилась задаром обрести здоровье от силы его, сказывают:
прикоснешься к святому - исцелишься. Уверовала: добыв кусок полотна от его
одежд, излечится непременно.
Так говорила женщина.
Иисус улыбнулся и спросил: почто верует сыну человеческому, а не в
милость божию.
- С тобой она, милость эта, господин, потому и верую. Бог тебя
возлюбил, можешь сотворить чудо.
- Хочу помочь тебе. Благословенны верующие, ибо их царствие небесное.
Иные из вас бегут прикосновения нечистого, но я говорю вам: не то оскверняет
человека, что снаружи, а то, что из уст его, из сердца исходит, ибо в сердце
рождаются злые мысли - убийства, прелюбодеяния, воровство, лжесвидетельство,
богохульство, - оные оскверняют человека.
Взял Иисус у женщины ножницы, отрезал кусок полотна от своего хитона и
подал ей со словами:
- Веруй, иди домой и сделай все, надобное для очищения.
Потом обратился к общине:
- Преклоним колена, братья и сестры, дабы восхвалить господа, как
написано в книге Иова:
О, когда бы сбылось желание мое,
и чаяние мое исполнил Бог!..
Это было бы еще отрадою мне,
и я крепился бы в моей беспощадной болезни,
ибо я не отвергся изречений Святого...
К страждущему должно быть сожаление
от друга его, если только не оставил он
страха к Вседержителю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но прошу вас, взгляните на меня;
буду ли я говорить ложь пред лицем вашим?
Пересмотрите, есть ли неправда?
пересмотрите, - правда моя.
Вознеся молитву, он снова погладил женщину по лицу и велел идти домой,
и никто не смел противиться ему, хотя многие втайне сокрушались.
Женщина и вправду выздоровела, а когда мы снова оказались в Капернауме,
она пришла и осталась с нами до конца.
Звали ее Иоанна, жена Хузы.
10. Оба чуда я наблюдал самолично, да и во многих других трудно
усомниться, хотя справедливости ради замечу: тогда о них лишь робко
шептались. О воскрешении же умерших я сам никогда не слышал, а меж тем
уважаемые медики считают оное дело весьма возможным и практикуемым, как я
уже поминал мимоходом, в Индских краях; Иисус, по натуре своей не бывший
профессиональным чудотворцем, ничего подобного не совершал, а коли
принуждали его к чудесам верующие, все полагал в милости божией и духа
святого; в тех немногих случаях, когда я сам оказывался очевидцем, приходило
на ум: коли и чудодействовал - не вопреки природным законам, а лишь в
пределах естества.
Невероятные же истории про Иисусовы деяния, писанные агиографами и
толкуемые по сию пору, - единственно досужие небылицы; ум за разум заходит,
с какой быстротой чудеса множат и суету суетят все эти писаки, всякий
что-нибудь да присочинит.
Ныне повсюду разошлась весть: не один-де Иисус одарен был силой,
ученики его тоже не упускали оказии. В некоем сочиненьице, воспевшем деяния
Симона-Кифы, то бишь Петра, я вычитал: в один прекрасный день сей почтенный
муж оживил... соленую селедку. Да, не оскудевает хитроумие мудрецов.
11. Оставим до времени в стороне побасенки, расскажу тебе о квазичуде,
невзначай сотворенном мною самим, при сем не тешусь честолюбивыми замыслами
- на звание томатурга не притязаю, да и в памяти людской не нуждаюсь.
Случился сей казус позднее, незадолго до вооруженного выступления: вели
жаркую агитацию, исподволь готовили отряды в Галилее, Перее, Трахоме и на
пустынном пограничье иудейской земли, к слову молвить, всюду, где не угасло
еще зарево бунта после смерти Ирода Великого.
О причинах столь радикальных перемен в мирном миссионерском служении
Иисуса поведаю далее, пока же скажу кое-что о вышеупомянутом приключении.
12. В отличие от бунтовщицких ватаг самозваных царьков и явно
докучавших всем и вся мессий, наш штаб разработал досконально план тайного
союза примером системы ессейской, тайна скреплялась религиозным заклятием
херем, о коем ты, верно, понаслышке знаешь.
Иисус молчаливо одобрял наши дела, ибо ducunt volentem fata, nolentem
trahunt {Покорного судьбы ведут, непокорного тащат (лат.).}, и, казалось, не
прозревал всех последствий. Он по-прежнему скитался берегами Генисаретского
озера и проповедовал свою возвышенную доктрину, а мы тем временем, не
сказываясь и без лишнего шума, разрабатывали повстанческую тактику.
В каждой деревеньке, в каждом селении кроме набожных женщин всегда
находилось несколько мужей, а то и несколько десятков, веривших: Иисус есть
Тот, Кто Грядет, - а потому готовых выступить, подай только знак.
Агенты нашего торгового дома, давно уже осевшие во многих землях,
получили от меня доверительную инструкцию: не рискуя торговыми интересами
семьи, ширить повсеместно слух, явился-де муж необычный и явление сие многое
сулит. Особенно наказал передавать весть в великом секрете.
Агенты мои, всяк в своем селении, пользовались неограниченным влиянием,
куда большим, нежели старейшины синагоги, впрочем, многие, будучи людьми
солидными, заодно пестовали и должности старейшин, и потому учение нашего
духовного пастыря прививалось весьма успешно. У нас в пересказе новин лавки
и фактории заменяют римские термы - как тебе известно, средоточия всех
возможных сплетен.
13. Постоянная Иисусова община сильно выросла, к нам прибились номады,
пришельцы из земель, удаленных от обычного маршрута вокруг озера. Нет
необходимости пояснять - люди были все испытанные, фанатики идеи,
агитационные скитания тем боле освящали дело. Итак, воинство наше
насчитывало уже около ста пятидесяти человек.
Накормить такую ораву не так-то просто, хотя никто не привередничал,
довольствовались чем придется: двумя-тремя лепешками с луком или чесноком,
горстью сушеных фиников, вареными бобами или куском рыбы. Чаще всего наш
рацион состоял из овощей, изобильных в эту пору года, и фруктов: огурцы,
арбузы и дыни, салат, груши, репа и яблоки, сливы, фиги, виноград и плоды
хлебного дерева.
Бывало, местные крестьяне подносили в дар овцу или козленка, только
насытить голодную братию не хватило бы и вола.
Мы с Симоном подвизались на ролях снабженцев. Если располагались станом
где-нибудь у озера, Симон, знавший всех рыбарей в округе, уходил с ними на
промысел, а поскольку был сноровист и рачителен к ремеслу, улова хватало на
всех.
В удаленных от воды местах запасался продовольствием я - общинную мошну
доверили мне, а в ней позвякивали, увы, только мои собственные сестерции.
Однако долгом своим считаю сообщить: кроме меня в общине случались и
другие имущие люди, они не скупились. Среди них вдова Сусанна, владелица
обширных виноградников, женщина с ухватками торговки, богатая, но доброго
сердца; выше помянутая Иоанна, ее судьба после чудесного исцеления
переменилась - она получила в наследство постоялый двор, подобно заведениям
такого рода, он отчасти служил и притоном.
Помню Марию-рыбачку, Саломею-садовницу, равно и других женщин, не
слишком богатых, но охотно приходивших на помощь ближнему.
14. Однажды, когда мы снова оказались в окрестностях Капернаума,
общинная казна истощилась вконец, а на Иисусову проповедь собралось человек
до трехсот, и беспокойство меня одолевало по сему поводу немалое. Целый день
отдыхали в кипарисовой роще у источника, в нескольких стадиях от города.
Никто и не помышлял в зной пополудни отправиться за пропитанием, к тому же
Иисус оживленно сказывал удивительные истории и люди слушали затаив дыхание.
Многие сидели на берегу высеченного в камне отводного канала, опустив
ноги в воду, иные расположились в тени дерев, равви с увлечением благовестил
грядущие времена. Иисус живописал впечатляющие и красочные видения гибели
мира, однако день Страшного суда вовсе не пугал внимавших ему: ведь
праведным, а все слушатели уверены были - к сим принадлежат, - этот день
открывал небесные врата. Я записал иные его сентенции, намереваясь в будущем
упорядочить наброски и придать им законченную форму. Намерения мои не
осуществились, но кое-какие записи сохранились. Вот несколько наиболее
характерных, поверенных по разным поводам (многое уже приводил тебе по мере
надобности).
Нет ничего тайного, что не будет явным.
Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, а
когда найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он
будет царствовать над всем.
Не лгите, и то, что вы ненавидите, не делайте этого. Ибо все открыто
перед небом.
Вышел сеятель и сеял зерно. Иное упало при дороге, и налетели птицы и
поклевали. Иное упало на места каменистые и засохло, иное еще упало в
терние, и выросло терние и заглушило его. А немного упало на добрую землю и
принесло обильный урожай. Я сказал.
Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока он не запылает.
Благословен тот, кто имеет уши да слышит. Тот, кто обретет истолкование
этих слов, не вкусит смерти.
Тот, кто себя не познал, не познал ничего.
Придите ко мне, ибо иго мое - благо и власть моя кротка, и вы найдете
покой себе.
Не давайте того, что свято, собакам... Не бросайте жемчуга свиньям...
Когда вы истратите то, что имеете в себе, - то, что останется, спасет
вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете, умертвит вас.
Тот, кто ищет, найдет, и тому, кто стучит, откроют.
Те, которые здесь исполняют волю отца моего, они те, кто войдут в
царствие моего отца.
Сентенции сии, сугубо оригинальные, в Писании мне не удалось сыскать. О
других Иисусовых логиях речь пойдет в иной связи. До поры вернемся в
обильную зеленью долину, под сень пальм и кипарисов.
16. Покамест Иисусова паства располагалась, я смекнул, сколь удобно
местоположение для нас, пообвыкших к ночевкам под открытым небом в летние,
теплые и сухие ночи. В тех сторонах сами жители без всякой надобности
ночевали во дворе, на кровлях домов, в садах либо на улице. Община часто
проводила ночи под звездами, и даже я, не знавший спартанской закалки,
крепко спал, завернувшись в епанчу и положив охапку сена под голову, ежели
вовремя озаботился запастись ею. И на сей раз ночлег был обеспечен, заботило
только пропитание: ввечеру мало отягощенные запасами еды путники едва ли
утолят аппетит.
Хоть и припасено было два бочонка соленой рыбы (кстати, продукция нашей
солильни в Тарихее), сокрушенно признаюсь, пакость эту трудно представить
съедобной. Предназначенная для солдатских желудков, рыба в мирное время
сбывалась на прокорм невольникам, что тяжко трудились в рудниках, и самой
отпетой бедноте; представь себе - бывают же чудеса! - они сей злосмердящий
продукт находили даже вкусным (уж чего-чего, а соли у нас не жалели);
впрочем, потребляли они рыбу вместо соли или еще по какой причине,
утверждать наверняка не могу.
Эти два бочонка, влекомые покорными ослами, подарил нам некий помощник
кладовщика, да и он просто-напросто украл их. Слова Вергилия "Timeo Danaos
et dona ferentes" {Боюсь данайцев, и дары приносящих (лат.).} в этом случае
пришлись как нельзя более кстати. Я размышлял об ужасных последствиях
пиршества, буде оно состоится и придется пустить в дело дар кладовщика. Тут
никакого товара на всех не хватит, а мне, хочешь не хочешь, приходилось
убеждать братию в том, что сообщество наше отлажено до мелочей и в делах
организационных.
Приказал я потихоньку запрячь ослов и отправился в город, стараясь
улизнуть незаметно. В Вифсаиде большим складом нашего торгового дома ведал
Ефраим Бар-Себба, мой дальний родственник. Ему и поручил я к вечеру
раскинуть рынок со съестным неподалеку от кипарисовой рощи, а наперед
доставить лепешки, свежую рыбу и вино. Нахлопотался изрядно, особенно из-за
лепешек: заказали пекарю большой выпек, да к тому же велено ему было поспеть
ко времени.
Солидный и влиятельный купец от хлопот не отлынивает, надо - из-под
земли достанет. Ефраим пустил в ход свои связи и совладал с заданием.
Предусмотрел я и продажную цену, дабы ненароком не содрал Ефраим с
неимущей братии последнюю шкуру, к чему имел великую склонность, и, не
упреди я событий, не обговори все заранее, не сладил бы с собой мой
родственничек, дабы заработать пару неправых денариев. Потому наказал я ему
накрепко самое необходимое продавать с небольшой лишь выгодой и уступать до
себестоимости, начни кто торговаться; ну а деликатесы дозволялось сбыть по
собственному усмотрению.
Ефраим слыхивал то и се об Иисусовой общине и понимал - без крайней
нужды никто не допустит себе убытку, а потому лишних вопросов не задавал,
ответил только: "Ну, ежли надобность такая, то сделаем. Уважаемый братец
может почивать покойно".
Уладив дело, я без всяких иных треволнений вернулся к нашим. По
вечерней прохладе, согласно диспозиции, прибыл целый караван на ослах, и
люди Ефраима раскинули рынок на опушке рощи.
После Иисусовой проповеди голодной пастве захотелось подкрепиться:
развязали котомки, кто вытащил кусок лепешки, кто горсть бобов, а многие
оглядывались в полной растерянности. Тогда-то я и возвестил, где и что из
еды продается, а членам общей кассы выдал каждому полсестерция. Братия
устремилась к лоткам. В трех местах продавали хлеб, бобы, горох и рыбу,
можно сказать, за бесценок, а два лотка манили печеной бараниной, птицей,
сластями, сыром и вином. Торговля шла бойко, и я убедился, мой родственничек
себя не обидел и лакомствами возместил все убытки, понесенные на дешевых
лотках (не оставлять же себя внакладе), ибо там спорили и торговались до
хрипоты. Вскоре по берегам канала запылали костры, братья мои и сестры
улеглись вокруг огня, жадно уписывая доставшуюся им задешево еду.
Я сидел вместе со старейшими, неподалеку от учителя; он ел, как всегда,
мало, хотя женщины раздобыли у торговцев все самое вкусное. Обеспокоился
лишь, достанет ли еды на всех, и я заверил учителя - все сыты будут. Иисус
устал и больше ни о чем не допытывался.
Немного погодя Ефраим отвел меня в сторонку и зашептал на ухо,
осталось-де еще полторы корзины лепешек и немного рыбы, а что повкуснее, все
распродали. Тут меня и осенила блестящая мысль: везти в город остатки не
было никакого смысла, и я велел Ефраиму оповестить братию - кто не
насытился, может получить хлеба и рыбы задаром. Ефраимово предложение
приняли недоверчиво. Пошучивая, кое-кто все же не поленился подойти к лоткам
и не прогадал. Остальные по их примеру разобрали все до последней крошки.
Вдосталь накормленная братия развеселилась, пели и гомозились у огня до
полуночи.
Вот каким манером, вовсе того не желая, я оказался причастным к легенде
о чудесном насыщении нескольких сот людей. В тот вечер и родилось чудо,
новину о нем передавали из уст в уста, дополняли все новыми подробностями.
Никому и в голову не пришло воспротивиться всяческим россказням, хотя Симон
и другие братья прекрасно знали всю подоплеку дела.
Ныне, увековеченная записью, да к тому же в нескольких вариантах,
легенда эта не подлежит сомнению, ибо для простых людей слово писаное
достовернее самой действительности.
17. Насчет других чудес, в великом множестве пересказанных в биографии
Иисуса, не могу утверждать ничего определенного по той простой причине, что
собственными глазами не видел, своими ушами не слышал.
Не столь давно получил я обстоятельнейшие реляции об Аполлонии
Тианском, он, как тебе ведомо, тоже принялся спасать мир и творить чудеса.
Здесь в Александрии ходит множество анекдотов, завезенных купцами, о его
великой магической силе.
По некоторым версиям, он - воплощение бога Протея оплодотворившего его
мать. Передают еще, дескать, подобно Иисусу, ведет бродячую жизнь,
проповедует высокие догмы, воскрешает мертвых, обличает тиранов, все только
ждут, когда помрет, дабы воскреснуть.
Нет у меня ни здоровья, ни желания вникать в подобные бредни;
параллелизм агиографии Иисуса чересчур очевиден, чтобы счесть сходство
сверхъестественным стечением обстоятельств.
Оно вроде бы и понятно, что, используя язык школяров, кто-то тут с
кого-то "содрал", либо и того проще: обе стороны без особых церемоний
черпают из одного источника - из традиций других культов. В конце концов,
все уже было где-нибудь и когда-нибудь записано, надлежит лишь дать себе
труд покопаться в папирусах и свитках, чтобы найти подобное - не столь уж
давно, к примеру, распяли Клеомена, тоже царя и сына божия.
Ежели достанет сил, займусь этой историей, стоит ли, однако,
полемизировать с невеждами? Каким бы ни было наше деяние, минует всего одно
поколение, правда становится многоликой, и ни одного лика истинного.
в коей сказывается об уставе и обычаях
Иисусовой общины.
1. Рождение нового культа. Митраизм конкурирует с другими культами. И
солдаты способны на высокие чувства. 2. Истоки развития. 3. Что я видел в
Коммагене. 4. Митра, спаситель человечества, и сирийская Великая мать. 5.
Иисус подлинный и нынешнее положение дел. 6. Различия между официальным
яхвизмом и яхвизмом сектантским. 7. Кое-что о духовном облике Иисуса. 8.
Чаяния и надежды плебеев. 9. Взгляды Иисуса в начале и в конце его служения.
10. Иисус и сыны света. 11. О рукописи сынов света. 12. О несходстве в
убеждениях Иисуса и сынов света. 13. Община последователей Иисуса. 14.
Почему его учение привилось в народе. 15. Обычаи и заповеди. О Марии и
других женщинах. 16. Учение Иисуса и чистота нравов. Я и Мария. 17.
Отступление о царе Давиде.
1. Цицерон справедливо заметил: Omnium rerum principia parva sunt
{Начала всех вещей скромны (лат.).}. Кое-какие приметы уже ныне предвещают:
несколько сотен, а может, и тысяч сектантских общин, разрозненные пока что,
беспрестанно препирающиеся о сути и уставе нового культа, многажды
объединятся в религиозную организацию под эгидой первосвященников, и
распространится она на весь цивилизованный мир.
В нынешние же времена, мыслю, спорят равные силами два культа - Иисуса
и Митры; последний укрепился среди простых солдат. Некогда довелось мне
заниматься военными поставками и частенько бывать в казармах и на постоях
солдатских - с достоверностию утверждаю, иранское божество напрочь вытеснило
весь Олимп воинственной, активной этикой, энергично противоборствующей злу,
гласящей доблесть наивысшей добродетелью. Вопреки распространенному мнению
утонченных эстетов солдаты вовсе не столь дики и кровожадны - подобно рабам,
крестьянам и плебеям, они отнюдь не лишены высоких чувств. Напротив, чем
тягостнее ярмо, тем благороднее порыв к чистой одухотворенной жизни,
унижение порождает порыв к идеалу, коего философы достигают путем
многолетних умствований, любому же из этих униженных идеал ведом как
антитеза их собственному тяжкому бытию, как метафизическое проведение
красоты, лишь божественным промыслом возможной в этом грязном и
несправедливом мире.
2. В истории не редки случаи отчаянного противления угнетенных -
вспомни хотя бы исход евреев из Египта и Солонову сисахфию, реформаторское
движение Гракхов, бунт Спартака и Иудейскую войну, под эгидой свободы и
братства происходившие, а слова эти означали иножды одно, иножды другое.
Пожалуй, и любое совершенствование в отношениях людей сбывается не
прозрением рабовладельцев и владетелей латифундий, а натиском народных масс.
А будь люду чужды высокие чувствования, благородные идеи - понял бы оный, к
чему устремился, сделался бы движителем нашего строптивого цивилизованного
мира?
3. С культом Митры римские легионы познакомились (во всяком случае, я
держусь той мысли) во времена консульства Луция Л. Лукулла, М. Аврелия Котты
и войны с Митридатом Евпатором, царем Понта. Владыка Понта почитал себя
наследником древних персидских монархов и всеми силами насаждал в пределах
своего обширного государства иранскую религию (тебе ведомо, после длительной
войны римляне наголову разбили Митридата и государство его перестало
существовать).
Однажды я побывал в Коммагене (земли Верхнего Евфрата); на вершине
мощной горы, к северу от Самосаты, высилась гигантская фигура Митры,
окруженного божествами иранского пантеона. Огромные изваяния, воздвигнутые
не менее сотни лет назад, прекрасно сохранились. В более новых святилищах
Митры, высеченных в скалах, вершились таинственные мистерии, в коих и мне
довелось участвовать.
И хотя нашествие кельтских, нумидийских, иберийских, германских,
египетских и малоазийских богов создало острую конкуренцию, ни один из этих
богов не остановил триумфального шествия Митры повсюду, куда ступала нога
римского легионера.
Я полагаю большое будущее за митраистами: религия сия зиждется не
только на простодушной мифологии и мессианской идее, присущей и культу
Иисуса, но и на освященной веками мистерии - извечном ритуале принесения
святой жертвы с пылающими светочами, благовониями, пением, понтификальным
одеянием священнослужителей, значительно сильнее воздействующих на чувства
верных, нежели скромные и привычные вечерние молебствия поклонников Иисуса.
4. Коли уж я вновь уступил прихотям своей мысли и отвлекся от темы,
дозволь, дорогой друг, представить тебе вкратце верования митраистов в
пользу довода, что nihil novi sub sole {Ничего нового нет под солнцем
(лат.).}.
Так вот: Митра - не верховное божество, он посланник небес, призванный
оборонить род человеческий от темных сил. Из множества подвигов его самый
величественный - укрощение и ритуальное жертвоприношение быка, некоего
первобыка, ибо его первым создал Ахурамазда (Зевс-Юпитер). Плоть сего
первоживотного, если хочешь, первотворения, породила пастбища и хлеба,
сперма - полезных животных, а душа вернулась на небо, пребывает там и
посейчас пастырем-хранителем домашнего скота.
Подвигом Митра исполнил свое предназначение - демиурга в платоновском
смысле. Герой-спаситель, он боролся с темными силами, обороняя род людской.
Достигнув предела земной жизни, после торжественной вечери, вкушенной с
сотрапезниками (обрати внимание на сию деталь!). Митра вернулся на небо, но
по-прежнему покровительствует ратоборствующим со злом. Грядет час, на веки
вечные Добро одолеет Зло - тогда Митра вновь низойдет на землю и воскресит
мертвых.
Нет нужды боле утруждать тебя теологией и обрядами последователей
Митры. Коль поинтересуешься предметом, в Риме и в Капуе найдешь святилища
Митры, возведенные Титом. А недавно слуха моего достигла весть, дескать, в
Остии почитатели Великой матери Кибелы и митраисты совместными усилиями и на
одной площади возвели два равновеликих святилища. Моя мысль такова: обе
религии, сугубо женская и истинно мужская, взаимством оным весьма
обогащаемы...
5. Неприметлив я сделался - опять занялся разными разностями не по
делу, сдается, однако ж, не без пользы - в поисках ответа на твои вопросы
нежданно открылось мне: первоначальная вера плебейского братства ожидающих
Иисуса-мессию, преображенная в культ, адоптировала не только легенды и мифы,
но и литургию самых разных развитых религий.
Мыслю, ход дела был таков: ученики Иисуса о том и не думали, просто
уступили настояниям прозелитов и местным обычаям; домысел мой подтверждают
различия в обрядах, в оттенках веры между общинами египетскими,
малоазийскими и греческими. Не взяли бы сего в толк ни приверженцы Иисуса,
ни он сам, доведись им провидеть нынешнее положение дел: ни учителю, ни его
пастве в голову не приходило учредить новую религию, держались они завета,
не буквы его, но духа, полагали себя правоверными почитателями Яхве, доброго
и справедливого бога - ниспошлет-де вскорости в мир порядок и утвердит свое
царствие на земле.
Подобные заповеди не столь уж и оригинальны - их придерживаются все
иудейские секты, да и в законной доктрине, насаждаемой школами и книжниками,
хоть и оберегали крепко каждое слово Торы, все ж через головоломную
интерпретацию священных текстов искали в них божественный промысл. Потому и
не след разделять секты, шли-де разными путями, все они признавали Тору
нерушимой, в официальном кодексе коей утверждался не только перечень всех
слов, но и всех знаков, скрупулезно сочтенных, дабы ни малейший изъян не
вкрался в священный свиток. А меж тем в сектах с бережением хранили лишь
свое толкование, все иные признавались ложными. Споры да раздоры держались
авторитетами, всякий раз приводимыми в доказательство правоты.
6. Законная религия и секты, основанные людьми просвещенными,
признавали хохму - мудрость ученых, обретенную в многолетних штудиях. Секты
простолюдинов искали помощи у избранных мужей, божьих посланников.
Взысканными господом мужами были Иоанн, до него Учитель праведности -
основатель общины сынов Садока. К ним принадлежал и Иисус. Будучи
правоверными, все они предрекали в народе царствие божие, на деле же всяк
гласил своего Яхве: согласно Учителю праведности, Яхве - бог-мститель, по
Иоанновой мысли бог - суровый судия, а Иисус проповедовал бога-любовь.
Первого и второго еще можно кой-как замирить, Иисусов бог по сути отвергает
обоих; и тем не менее Яхве во всех трех его сущностях найдешь в иудейских
священных книгах, потому, прибиваясь только к одному из них, лишь слепец мог
не провидеть антиномии.
Иисус, хоть школу и не прошел, ни философскую, ни соферим, видел
антиномию и сделал из сего надлежащие выводы: отринул в Писании все, бывшее
помехою его собственному пониманию Яхве - прежде всего жестокость,
мстительность, деспотизм и прочее, уподоблявшее бога земным владыкам.
Но и не здесь сокрыта оригинальная мысль. Нечто подобное различаемо в
культе Ахурамазды, предварившем культ Митры, в философских идеях Сократа,
Гилеля, Филона, Эпикура и других мыслителей; Иисус же, как поминалось выше,
не знал никого из них, не знал и Гилеля, весть о коем, впрочем, могла
добиться и до него.
7. Иисус гуманистическую этику создал самостоятельно, ведомый лишь
силой чувства и прирожденным умом. Нынешние приверженцы, возжелав
обожествить его, создали образ недалекого, ограниченного лицемера, человека
неумного, простоватого, погрязшего в противоречиях. На деле же был он муж
прямодушный, умный и чистый, не чурался ничего человеческого, оттого, верно,
и питал глубокое отвращение к учению Иоанна, ортодокса похлеще, нежели сами
фарисеи - приверженные мертвой букве, они презирали народ. Иисус, напротив,
радел людям, свод религиозных заповедей хотел приноровить к обиходу.
Ныне, многое приняв в соображение, склоняюсь к мысли, что Иоанн
пребывал в оппозиции к сынам Садока; помнится, последователи, хоть и не
часто, именовали его Учителем праведным, сие могло значить одно из двух:
либо сам почитал себя воплощением легендарного основателя секты, либо
таковым считали его ученики, однако и то и другое преступало суровую
организационную иерархию сынов света: всякий раз новый глава из
священнослужителей пестовал титул, и никто за пределами секты не смел сим
титулом владеть.
С Иоанновым же характером и думать не приходилось о сане Учителя
праведности; упрямый и ограниченный, он повелительно требовал от своих
учеников аскезы жестокой, коей не выдерживало человеческое естество. После
его смерти прибились к нам его ученики - яростные фанатики; фанатизм и дал
губительные плоды - даже с самыми благородными побуждениями, он неизбежно
ведет к погибели.
Испытав на себе суровый Иоаннов устав, Иисус отверг его, но облек в
форму Иоанновых проповедей свою оригинальную мысль, столь притягательную для
простолюдинов и бедноты.
Бедняки, понеже терять им нечего, охотно объединяются в общины,
сообщество же рождает надежду на счастье. Чем безысходнее недоля, тем легче
распалить в простых людях бодрость и надежду на грядущий судный день. Но
всколыхнуть массы способен лишь некто, умеющий вдохнуть в людей веру в их
силы, внушить, сколь велика ценность племени человеческого пред лицом
господа. Быть может, придет пора, и бог для того не понадобится, но в мои
сроки люди в боге нуждались.
Иоанн не разумел плебейского аспекта своей миссии, не разумел - есть
люди бедные и богатые, гонимые и гонители, он видел иные противоположности:
праведник или грешник, святой или проклятый, патриот или предатель.
А потому - вот парадокс! - проповеди льва пустынь пользовались успехом
у владетельных религиозных маньяков, но не у люда земли, амхаарцев: ежели
воспретить бедняку и так невеликие доступные ему утехи - женщину, сытную
трапезу, хотя бы изредка, - что ему останется?
Зато все, кому богатство не дает сомкнуть глаз, вкушали очищения у
Иоанна, после какового в достаточной жизни только смаку прибывало.
8. Иисус в своем посланничестве провидел горести угнетенного народа. Я
в ту пору был весьма далек от его социальных умозрений, но доселе помню
разительное впечатление от первой проповеди. Слова Иисуса до сих пор звучат
в моей душе, хотя предреченное и не свершилось.
Блаженны нищие,
ибо ваше есть Царствие Божие.
Блаженны алчущие ныне,
ибо насытитесь.
Блаженны плачущие ныне,
ибо воссмеетесь.
Блаженны милостивые,
ибо они помилованы будут...
Напротив, горе вам, богатые!
ибо вы уже получили свое утешение.
Горе вам, пресыщенные ныне!
ибо взалчете...
Каким судом судите,
таким будете судимы;
и какою мерою мерите,
такою и вам будут мерить.
9. Спешу, однако, предуведомить тебя наперед, в начале своего служения
многое учитель приял иначе, нежели в конце. Сперва предпочитал идею
бога-любви, в чьи милосердные руки передавались сроки пришествия царства
божия, позже дело, им взлелеянное, подхватили фанатичные Иоанновы
последователи и вовлекли его вопреки натуре в повстанческое движение.
Кстати, и без Иоанновых учеников не миновал бы печальной неизбежности. Моим
разумением, такова закономерность всех освободительных движений: вдохнув
размаху, насильственные деяния ускоряют произвол судьбы.
10. Выше сказывал: есть кое-какие намеки, пребывал Иисус недолго в
эреме на Мертвом море; коли сей факт и имел место, из устава сынов Садока
усвоил немногое, лишь согласное его собственным наклонностям, и страстно
противился всему, чего не принял сердцем. Непримиримость его, даже
нетерпимость к суровому укладу сынов света, или сынов праведности, с коими я
познакомился значительно позже, и дает основания домыслить: на себе самом
познал учитель сей искус.
Ныне иронией судьбы обряды и обычаи сынов Садока, что Иисус
последовательно отрицал, вошли в ритуал его приверженцев во многих общинах;
наблюдая их, я никогда не был уверен, кто есть кто, особливо когда община
объединяла только иудеев.
История, мнится, сложилась приблизительно так: разметанные войной,
потерявшие образованных пастырей, некоторые ессеи разных мастей и сыны
Садока объединились с последователями Иисусовыми, провидя в нем Учителя
праведности. Мессианская идея привела к согласию всех, а обещанное
воскресение и скорое пришествие Иисуса в бедствиях, обрушившихся на иудеев,
прельщали более, нежели культ самого Учителя праведности, к тому времени
пошатнувшийся, эклектичный, обветшалый, хотя тоже лелеявший легенду о
возвращении.
О ту пору приверженцы последнего, сыны света или братья Нового союза,
подобно иным общинам ессев, фарисеев и зелотов, уже строго держались Закона.
Мелочные предписания не только в религии, но и во всех других сферах жизни,
не исключая плотских потребностей человека, запреты ритуальные, невыносимые
для просвещенных иудеев, не менее тяготили и простолюдинов.
Сыны Садока требовали от своих сторонников неукоснительной чистоты,
достижимой лишь в отречении от мира, а потому селились замкнутыми общинами в
деревнях, небольших местечках, где им не чинилось препятствий. Таково
положение было и в ессейских сектах, коих и посейчас встретишь то здесь, то
там. Жестокий ритуал чистоты отдавал братьев Нового союза в полный произвол
священнослужителям, неукоснительно охранявшим устав. Наследовать Учителю
праведности, стать меваккером, не смел никто, кроме священников. Не
признавали братья Нового союза и первосвященников из рода Маккавеева, считая
их (впрочем, справедливо) узурпаторами, Иерусалимский храм - оскверненным и
приносимые в нем жертвы - неугодными богу. Только потомки Садока, разумением
сынов света, могли сделаться истинными стражами дома господня, а они
пребывали далеко в Египте.
Верно, потому Иисус, взросший в Галилее, не уверенный в чистоте своего
происхождения, не царского и не жреческого рода, изначально испытывал
неприязнь к сынам света, первенство - более того, исключительное право -
отдававшим жреческим верхам. Иисус попросту не усматривал возможностей
реализовать свое призвание в этой общине, наипаче же оттого, что она не
занималась мессианским служением. Коли уж возлелеял высокую надежду дарить
людей истинной верой, логика требовала проповедовать не среди святых, так
именовали себя эремиты, а среди простых грешных людей, да и галилейское его
произношение хорошо понимали только на перифериях Иудеи, где презираемые
амхаарцы, эти полугоим, равно признавали и праздник пасхи, и праздник
воскресения Адониса-Таммуза. По-видимому, Иисус из личных побуждений
отказался от крайностей сынов света, но впал в другую крайность, по счастью
спасительную для его идеи, снискавшей ему сторонников среди огромного
большинства простонародья.
11. В библиотеке у меня есть списки законов и другие писания сынов
света (не дивись, называю их то так, то сяк - речь все о той же общине с
Мертвого моря). После Иудейской войны - прибежище их на Мертвом море было
уже разрушено, а уцелевшие последователи Садока разбрелись по белу свету - я
неожиданно, в поисках Иисусовых следов, набрел на некоего сына праведного,
аскетствовавшего у своих дальних родственников под Иерихоном, у него-то и
хранились ценные манускрипты.
Мне удалось выудить их, хоть и с превеликими трудностями - пришлось
нанять лиходеев для ограбления дома, где рукописи хранились. Ни один сектант
не отдал бы их ни за какие сокровища мира, даже ценой жизни, ибо закон
Нового союза составлял наисвятейшую тайну общины, а предательство
предотвращалось страшным заклятием - херем. Сомнительно, чтобы где-нибудь
сохранились подобные рукописи, но представься случай - раздобуду их для тебя
per fas et nefas {Путем праведным или неправедным (лат.).}.
Задержу еще немного твое внимание и подробнее представлю таинственную
фигуру Учителя праведности по двум важным соображениям, что дают мне повод
посвятить сему достопочтенному мужу более места и времени, нежели могу себе
позволить. Ты, разумеется, мигом прикинешь: сама судьба случайно свела и
связала легендарную эту личность с делом Иисусовым и моим, хотя во времена
оны я такой связи не усмотрел. Много позже, прочитав рукописи сектантов, я
заметил удивительные совпадения и, свободный от некогда довлевшего мне
мистицизма, не списал все на Fatutn, а отличил явственные религиозные
приметы, свойственные тогдашнему положению в Палестине, и проклюнулось семя
сомнения: столь ли бесспорно вмешательство божие в дела человеческие. Не
смею и думать, как ты отнесешься к моим выкладкам, особливо прочитав с
прилежанием рукописи - они уже переписаны для тебя с подлинников почти
двухсотлетней давности, что, пожалуй, доводится характером почерка вообще и
написанием иных букв особенно. Я велел подчеркнуть места особенно важные
касательно Учителя праведности.
Решительно нигде ты не найдешь ни имени этого человека, ни исторических
фактов, дабы хоть в приближении наметить время его служения. Увлекательная
цель - разгадать тайну, пришлось немало потрудиться над жизнью Учителя
праведного. Вот к чему я пришел: специфическая энигматика неоспоримо
доводит: описание событий следовало непосредственно по смерти Учителя, пока
его хорошо помнили сторонники, а вся история хранилась в тайне - сыны
праведности преследовались, что, впрочем, явствует из рукописей.
Итак, расположив сведения по порядку, узнаем из свитка, означенного
мною сигнатурой "А": бог ниспослал Учителя праведности триста девяносто и
еще двадцать лет спустя после разрушения иерусалимской святыни вавилонским
царем Навуходоносором, сиречь около 165 года, летосчисления ab Urbe condita
{С основания города Рима (лат.) - принятое летосчисление в Римской
империи.}.
Важные хронологические улики, будь они не заимствованы; одно число
взято из книги пророка Иезекииля:
И Я определил тебе годы беззакония их
числом дней: триста девяносто дней
ты будешь нести беззаконие
дома Израилева.
Второе число находим у пророка Неемии:
В месяце Кислеве,
в двадцатом году,
я находился в Сузах, престольном городе.
И еще раз:
В месяце Нисане,
в двадцатый год царя Артаксеркса.
Цитата из Иезекииля приведена в свитке почти дословно, число же
"двадцать" у Неемии относится к попыткам этого пророка возродить святыню.
Сомнения вызывает и еще одно указание, в моем свитке звучащее:
Со дня утраты Учителя Единого
и до покарания мужей войны,
что вернулись с мужем лжи,
истекло около сорока лет.
И в час сей возгорелся божий гнев
против Израиля; ибо записано:
многие дни пребудут сыны Израилевы,
лишенные царя и князя,
жертвы и кумира,
без ефода и без терафим.
У вышепомянутого Иезекииля читаем:
И сорок дней неси на себе
беззаконие дома Иудина,
день за год, день за год
Я определил тебе.
Сам я - а жизнь научила меня скепсису - мало доверяю ссылкам на
пророков и числовым их манипуляциям, имеющим свою тайную цель, однако весь
мир противу всем скептикам искони верил в пречудные пророчества и посейчас
верит, а потому нельзя а limine {"С порога", сразу же (лат.).} отбросить
иные прорицания лишь на том основании, что совпали с более поздними фактами.
Другое дело - хронист Учителя праведности ладно подогнал, а сие было весьма
желательно, к недавним историческим превратностям надобные цитаты с
надобными числами лет.
Хронисты сынов Садока, судя по рукописям, неплохо знали Книги Пророков
и занимались их толкованием для вящего обоснования собственной доктрины. В
оном искусстве поднаторели немало, искусство сие передал им Учитель,
священник из рода Садока, а значит, ведший родословную от первосвященников.
О высоком сане оного сказано и в толковании пророчества Аввакума
(свиток "Б").
Из Аввакума взят фрагмент:
Посмотрите между народами
и внимательно вглядитесь, и вы
сильно изумитесь;
ибо я сделаю во дни ваши такое дело,
которому вы не поверили бы,
если бы вам рассказали.
Толкование отрывка гласит. "Сие обиняком сказано о хитростию владеющих
людях, совместно с мужами лжи не верящих Учителю праведности - слову его,
что из уст божиих принял; сие и о хитростию порождающих недоверие к Новому
союзу, ибо не веруют завету господню и оскверняют святое божье имя; сие
обиняком сказано и о коварством действующих, до конца дней не верящих завету
и зло ему чинящих, не верящих и концу времен, что предсказано устами
СВЯЩЕННИКА, сердцу коего бог открыл мудрость, дабы изъяснил все слова его
слуг, пророков, и коему бог предрек, что ожидает его народ и его союз".
Надо бы обстоятельнее поразмыслить касательно Учителя праведности,
опасаясь, однако, наскучить тебе, ограничусь необходимыми сведениями из его
биографии.
Итак, Учителя праведности бог ниспослал, дабы вел иудеев, внимая голосу
сердца, не всех, однако же, только держащих его руку. Лишь внемлющие его
толкованию Торы, явленному Учителем в Новом завете, спасутся в судный день.
Накануне того дня Учитель воскреснет, все верные, то бишь святые, сойдутся в
великой радости.
А Учитель явится во славе, дабы судить грешников.
Эти мессианские поучения заслуживают пристальнейшего внимания - почти
целиком, дословно они перенесены в Иисусову агиографию, потому и пытаюсь
установить, кто таков был Учитель сынов Садока. С оной целью я раскопал еще
один побочный, но весьма конкретный случай. Из толкований Книги Аввакума и
кое-каких других текстов следует: Учителя праведности преследовал некий
безбожный жрец (и муж лжи), в начале своего правления призванный во имя
правды вести Израиль; но, великой гордыни человек, он взбунтовался против
бога и его закона, силою отнимал у людей их достояние, умножил и без того
великие богатства свои, вершил всяческое нечестие и тем омерзителен сделался
всему своему народу.
Безбожному жрецу воздастся по заслугам самими бедными (еще и так
именовались сыны Садока), верными закону. Судим будет богом и убит за кровь,
пролитую в городе, и насилия над краем, то есть Иерусалимом и Иудеей. По
сему поводу пророчество Аввакума гласит:
Ибо злодейство твое на Ливане
обрушится на тебя за истребление устрашенных животных...
А толкуется оно так: Ливан - это совет общины (сынов Садока), животные
- простецы Иудины.
Означай имя сие Иуду Маккавея, имелось бы еще одно хронологическое
указание, и эпоха и искомая личность не вызывали бы сомнений - речь могла
идти только об одном человеке, Онии III первосвященнике, жившем во время,
таинственно означенное числами триста девяносто и еще двадцать, а значит,
где-то около 575 года а. U. с., когда в Сирии царствовал Селевк IV и его
младший брат Антиох IV, которого в детстве отец Антиох III Великий Селевкид
отдал заложником в Рим, потерпев поражение в так называемой сирийской войне
под Магнесией близ горы Сипил. Позже Антиох выменял сына, Антиоха IV, на
внука Деметрия, сына вышеупомянутого Селевка IV. Оный Антиох IV осмелился в
подражание Птолемею V величать себя Теосом Епифаном, что в переводе на
латынь означает "бог явленный".
О ту пору престол первосвященника занял Ония III, муж святой,
благочестия необыкновенного, в отличие от своих предшественников (за
исключением прадеда Симона Справедливого) он не знался с иерусалимской
аристократией и богачами, опекал вдов и сирот и неукоснительно соблюдал
закон. Ония III был пастырем редкостным во времена всеобщего упадка веры и
нравов, удостоверяет сие, к слову, пречудная история, поведанная хронистом
эпохи Маккавеев во втором свитке.
Как то часто случается, своими добродетелями Ония весьма допек главу
святилища, некоего Симона из колена Вениаминова. Не знаю, то ли поддерживал
Симон сторонников эллинизации Иудеи, то ли оказался предателем, но,
возненавидев Онию, донес Аполлонию Кулигу, наместнику Келесирии и Финикии,
насчет святынной сокровищницы, хранителем коей был первосвященник. Допущение
маловероятно: первосвященник пекся о сокровищах, так сказать, морально, а
вот глава храма отправлял должность администратора, был и хранителем
сокровищ, распоряжался многочисленной стражей и вообще держал ответ за
неприкосновенность сокровищницы.
Моим разумением, дело обстояло несколько иначе.
Селевк IV, всегда безотлагательно нуждавшийся в деньгах для уплаты дани
римлянам, вознамерился обчистить сокровищницу, чьи легендарные богатства
были притчей во языцех. Не долго думая он отправил своего министра Гелиодора
потребовать от Симона выдачи сокровищ. Симон, по всей видимости, прикрылся
Онией, да, по правде говоря, едва ли он имел полномочия и мог отважиться на
столь серьезное решение самостоятельно. Скорее всего, таким способом Симон
хотел отомстить и избавиться от Онии и всю тяжкую ответственность взвалить
на первосвященника.
Как бы то ни было, Ония решительно отказался выдать сокровища, а в
помощь ему прямо на подворье святитилища явился чудесным образом страшный
всадник и поразил Гелиодора чуть не до смерти. Хронист сообщает:
богобоязненный Ония принес жертву за здравие потерпевшего, Гелиодору и в
самом деле полегчало, зато первосвященнику весьма навредило. Министр
выздоровел, восстановил силы, да столь отменно, что вскорости порешил своего
монарха; Онию же низложил Антиох IV Епифан. И все сие свершилось стараниями
упомянутого Симона из колена Вениаминова совместно с иными родичами этой
достославной семьи, судя по всему, боровшимися с первосвященническим родом
Садока, коему и принадлежал Ония.
Двоюродные братья Онии по женской линии, тоже из рода Вениаминова,
Иисус, именовавший себя на греческий манер Язоном, и Ония, назвавшийся
Менелаем, по очереди осаждали первосвященнический престол, без малейшего
смущения выкупая право у Антиоха. Главного интригана Язона вполне заслуженно
можно счесть _безбожным жрецом_, а Менелая - _мужем лжи_ (ежли вообще оба
они - не одно лицо), и тот и другой - сторонники эллинизации и узурпаторы,
на первосвященническом престоле в совершенстве овладели необходимыми
пороками и были ненавидимы народом, между прочим, и за разграбление
святилища. Учиняли многажды покушения на Онию; вынужденный покинуть страну и
бежать в Дафну близ Антиохии, он искал убежища в храме Аполлона.
Не престранно ли, столь богобоязненного человека оборонило чужое
божество, слывшее у иудеев языческим? Поимей в виду, правоверные никогда не
сомневались в бытии чужих богов и лишь почитали их низшими Яхве, а порой и
просто демонами. Ония отдался покровительству Аполлона, не поклоняясь ему и
не признавая его божественности, полагаю, надоумил его искать спасения в
Дафне сам Антиох, он не питал к Онии вражды, напротив того, хотел, верно,
иметь под рукой истинного родового наследника, дабы держать в страхе своих
ставленников. Те своим чередом весьма чувствительно ощущали у себя под боком
постоянную угрозу; когда же Менелаю удалось за солидную мзду спровадить в
изгнание ненавистного народу Язона и единолично завладеть престолом
первосвященника, он подослал в Дафну душегубов, хитростью выманивших Онию и
убивших его.
Судьба не пощадила обоих узурпаторов. Изгнанный Язон искал убежища за
Иорданом, где безрезультатно интриговал, алкая власти; добился лишь того,
что оказался в окружении войск аравийского царя Ареты; ускользнув, Язон
бежал от селения к селению, пока не нашел временного пристанища в Египте.
Отсюда он направился за помощью в Спарту, спартанцы-де сродни иудеям и не
откажут. Никто не знает, где нашел свою смерть. Плохо кончил и Менелай -
Антиох V Евпатор после заключения перемирия увел его из Иерусалима в
сирийский город Берею и велел сбросить с башни.
Иосиф Флавий, как известно, предатель своего народа, сообщает об этом
человеке лжи: "Подлый безбожник, он, дабы удержать власть, принуждал народ
нарушать свои законы". Странно только, Иосиф Флавий, столь ценимый историк,
молчит о святой жизни и трагической смерти Онии III - это Флавий-то,
дотошный в мелочах, сплетник, не упустивший ни одного сколько-нибудь
забавного анекдотца. Советую тебе проштудировать его биографию и обратить
внимание: в юности он тоже три года провел в Иудейской пустыне у анахорета
Баннуса. Я, к слову, слыхом не слышал о таковом, да кто знает, может, был
сыном света, а посему не исключено: Иосиф принадлежал к общине сынов Садока
и, подобно Иисусу, не совладал с суровыми требованиями устава. Если в его
жизни случилось нечто в таком роде, молчание об Учителе праведности и сынах
Садока понятно - от тайного заклятия херем, принесенного по необходимости,
не освободишься, разве отступишься от веры, отречешься от бога единого, а на
такое не мог решиться и Флавий.
Не уверен, обратил ли ты внимание: я прежде всего пытался осветить
фигуру Учителя праведности. Сознаюсь - увлекся несколько предметом, но
уверяю: сей муж заслуживает и самого обширного трактата.
Повод второй для рассуждения весьма лаконичен и не требует
комментариев: Ония III - мой прапрадед по прямой линии.
Вот и пристало время вернуться к началу - к заповедям и обычаям
Иисусовой общины. Исходя из вышеизложенного и досконально зная предмет,
настаиваю: Иисус ничего от устава Нового союза сынов Садока среди своей
паствы не насаждал; даже не зная тайных манускриптов, организацию, близкую
сей теории, он, конечно же, изучил на деле. Припоминая всю мою историю
знакомства с Иисусом, а помню все, безусловно утверждаю: он свои правила
въяве противуположил уставу Нового союза, правила ежели и не анархические,
все же последовательно демократичные, а то и попросту семейные и
патриархальные.
12. А вот застал ли я в Иисусовой общине обычаи иоаннитов, сынов Садока
или каких ессейских сект, либо они укоренились, когда прибавилось в общине
пришлого народу, не упомню. Одно достоверно: Иисус никогда не одобрял
нововведений, противных его идее бога-любви, и неуклонно отвергал все, что
рознило бы его учеников от остальных людей.
Ежели те почитали злом любое излишество, почти всегда чурались брачных
союзов и не допускали в свои общины женщин, Иисус учил лишь воздержанности,
а среди его паствы преобладали женщины.
Суровый устав Нового союза запрещал не просто избегать всякой работы по
субботним дням - сосуда не переставили бы на другое место, самые рьяные
воздерживались даже от естественных потребностей. Иисус не брал в
соображение таких преувеличений и не таясь сказывал: суббота для человека, а
не человек для субботы.
Сыны Садока, одержимые соблюдением чистоты, прикоснувшись к нечистому -
предмету ли, человеку, - омовение повторяли хоть бы и множество раз на дню.
Иисус не принимал подобных предписаний, да и крещению водой никого не
подвергал, хоть многие из его почитателей настаивали на таком очищении.
Позднейший обряд крещения в общинах введен был и вовсе вопреки воле Иисуса,
как, впрочем, и все остальное, ныне ставшее теологией и системой его культа.
Подлинный Иисус ничего общего не имеет с подобными обрядами, обширнее скажу
о том далее.
Иисус не почитал вещь нечистой оттого, что оная человеческой фантазией
обращалась в таковую. Он охотно делил трапезу с любым, кто приглашал, хотя
всегда ел и пил мало. В общем же, равви одобрял некоторые формы организации,
перенятые у ессейских неофитов, но при его жизни секту нельзя было
определить как sui generis {В своем роде (лат.).} союз, даже когда ступила
на путь мятежа.
13. По существу, паства Иисусова образовала лишь узкий круг
посвященных. Временами община увеличивалась - люди прибивались к нам на
время. В основном же бродили с нами бедняки с Генисаретского озера, то уходя
по своим делам, то снова приставая. Проповедническое служение равви среди
постоянных его учеников - братьев и сестер - естественно вырабатывало навыки
сплоченности, присущие приверженцам единой идеи и стремлений. Да видать,
основа оказалась хрупкой: вскорости после смерти учителя едва ли в пяти или
шести деревеньках удержались тайные сообщества его учеников, только в
Иерусалиме довольно многочисленная община изыскала убежище и продержалась до
самой войны. В диаспоре Иисусов культ привился позднее, уже после войны, под
влиянием беженцев, что исповедовали его учение.
В нашем тесном сообществе насчитывалось всего двадцать человек,
держались мы проповедью и общим достоянием. Все, женщины и мужчины,
агитаторствовали: предварительно разбредались в разные стороны, дабы
подготовить народ к прибытию учителя, наблюдали, коль случалась надобность,
порядок на сборищах. Не считали зазорным наняться к хозяевам: жатва ли
приспевала, сбор оливок, стрижка овец или мелиорационные работы - охотников
всегда недоставало, мы же брались за любое дело.
Сам я с удовольствием занимался физическим трудом, не только ради
incognito - хотелось знать, как добывается кусок хлеба. Посейчас с утехою
вспоминаю дух свежего хлеба, и, хотя без преувеличения могу назвать себя
столетним старцем, поныне своими руками обрабатываю несколько полос земли,
сажаю и собираю урожай: горох, бобы, чечевицу, лук, чеснок, засеваю
несколько пригоршней пшеницы. Как видишь, самая простая, грубая снедь. На
работы нанимались, когда иссякала общинная казна, а я не хотел явно
расточать деньги, дабы не выдать себя. Случалось, люди отказывались даже от
недвижимого имущества, убежденные Иисусовой проповедью о бренности земного
богатства, и передавали деньги в общинную кассу, хотя учитель ничего не
спрашивал и не ставил никаких условий, чем и отличался от ессеев, почитавших
общинную казну за дело чуть ли не первостепенной важности. Такими субсидиями
держались порой довольно долго, но весьма скромно - даяния новых братьев
тоже были невелики. Многие близкие Иисусу люди, Симон к примеру, продолжали
заниматься своим ремеслом или хозяйствовали на земле всей семьей, да еще и
внаймы трудились; в общинную кассу отдавали долю на свои же самые
необходимые нужды, а порой и больше, коль имели достаток. Местные
мессианские общины, из коих набирались сторонники Иисуса, заводили
наличность только на случай смертей да иногда вспомоществований; ежели
случалось какое несчастье, собирали обязательную для всех складчину.
14. Во всех моих прикидках не учитываю наших собратий в несколько тысяч
голов, коих надлежит трактовать слушателями - они держались несколько иных
обычаев, нежели члены общины. Будучи в самых различных сектах, они
признавали свои организационные формы, с нами связывала их теология,
особенно теодицея Иисусова и его эсхатология, коли не противоречили уставу
их секты. В основном не противоречили, понеже все секты признавали иудейский
мессианизм, а терпимое и либеральное толкование Торы, возмущавшее
ортодоксов, было неслыханно популярно среди простых галилеян, ибо прощало
грехи при неизбежном и постоянном нарушении изживших себя мелочных запретов.
Не забывай, презираемые фарисеями и другими правоверными в Иудее,
амхаарцы жили бок о бок с иноверцами и неизбежно подпадали под греческое
либо сирийское влияние, тем не менее горячо жаждали сохранить верность
своему богу. Безжалостные же ритуальные требования во всех проявлениях
жизни, требования, невыполнимые для бедняков, лишь на каждом шагу
напоминали, сколь тяжко грешат против господа.
Представь себе уличного торговца: он и хотел бы соблюсти ритуальную
чистоту, да в силу обстоятельств постоянно прикасается к вещам нечистым, ибо
имеет дело с инаковерящими. Именно поэтому терпимое отношение к требованиям
Торы, авторитет чудодея, вдохновленного самим богом, привлекали к Иисусу
более сторонников, нежели его путаная мистика - мистики в те времена хватало
повсюду, да и на все случаи - на любовь и мщение одновременно.
15. Итак, начало будущей секте положило совсем немного людей, бродивших
вместе с Иисусом постоянно, и мои заметки в основном относятся к ней. Мы
кружили от селения к селению, от местечка к местечку, порой собиралась
довольно большая толпа - когда, к примеру, мы повстречали бесноватого
погонщика мулов. На дорогах приходилось опасаться римских и муниципальных
патрулей. Лишь в праздник пасхи дозволялось с пением идти многочисленной
толпой.
В будни несколько человек отправлялось полевыми тропами в разных
направлениях, поразведать, нет ли где опасности, мимоходом же сказывали
людям о Иисусе и чудных делах его по околицам, на рыночных площадях, на
постоялых дворах - где случится оказия. К обеду собирались у кого-нибудь из
сторонников Иисуса, женщины варили еду. Хозяин по обыкновению не жалел вина
и садился с нами за трапезу; вечеря нередко завершалась пиршеством, но
излишества в еде и питии не допускались.
Порой Иисуса приглашали люди имущие - в дни праздников или на семейные
торжества. Он никогда не отказывался, коль принимали его с учениками,
учеников - ничего не поделаешь - приходилось выбирать по одежде, остальных
из-за плачевного состояния оной брать с собой на праздничное застолье не
годилось. Дабы никто не чувствовал себя ущемленным, выбранным одежда
заменялась лучшей, позаимствованной у тех, кто на сей раз не участвовал в
торжестве. Когда сандалии или плащ у брата приходили в полную негодность, я
покупал необходимое на общинные деньги, коли у пострадавшего своих не
водилось. Купленные вещи, разумеется, не претендовали на элегантность или
добротность.
Иисус одеждой не отличался от остальных, разве что платье его было
всегда опрятно - заботливые женщины стирали и латали, насколько могли;
большинство братьев заботами об одеянии вовсе не убивалось, и насекомые
частенько заводились у мужей праведных.
Вопреки нынешним поношениям в общине соблюдалось равенство, все -
мужчины и женщины - равно отправляли апостольские обязанности, то бишь
агитаторские. И только перед самым вооруженным выступлением, когда
сформировали воинство, кое-кого назначили старшими.
Равноправие женщин признавала единственно наша община. Кроме Марии и
двух-трех молодых женщин, остальные, уже в годах, не вводили в особое
искушение, а вот когда послушать Иисуса собиралась толпа и мелькало немало
милых, привлекательных лиц, да и проповедь затягивалась допоздна, в темноте
по укромным углам затевалась такая возня, что земля покряхтывала.
16. И хотя Иисус поучал: не вожделейте, ибо вожделение ведет к
нечестию, не сказывайте бесстыдных слов и не старайтесь узреть сокровенное
ни сверху, ни снизу, ибо сие ведет к прелюбодеянию, - да ведь говорил
поденщикам и усадебным девкам, погонщикам мулов и блудницам,
пьяницам-рыбакам и судомойкам из заезжих дворов, уличным торговцам халвой и
работницам с оливковой давильни, людям простым сказывал, они же, внимая
слову божию, оглаживали женские бедра, в досягаемости пребывавшие. Только я
так и не осмелился на вольное обращение с моей Марией, хотя, каюсь, при
удобном случае заглядывал сверху, где, прикрытая туникой, дышала грудь,
достойная Ависаги Сунамитянки, усладившей последние минуты царя Давида, из
рода коего и предречено было явиться мессии.
17. Вспомнив имя Давидово, не умею воздержаться от некоей исторьицы.
Оный царь, заглянув как-то сверху, и в самом деле сделался прелюбодеем.
Случилось, прогуливаясь однажды по террасам своего дворца, увидал он
Вирсавию, жену Урии-хеттеянина, в купальне. А значит, увидел куда больше,
нежели я при всех благоприятных случаях, вместе взятых. Верно, хороша была
чужеземка, медноволосая, с Голубыми очами, как все хеттеяне, коль взял ее к
себе царь Давид в наложницы, а мужа-военачальника (ох уж эти мне вояки!)
отослал в сражение на погибель, повелев оставить его в сече одного. Царю
Давиду повезло более, чем мне, - он женился на своей возлюбленной и родил
царя Соломона, строителя Иерусалимского храма, мужа семисот жен и трехсот
наложниц.
Как видишь, либерализм бога Давидова мог приохотить к снисходительности
гласителя благой вести; восхулив блудодеяние словом, Иисус никогда не
наказывал виновных: предпочитал не замечать оного.
Свободное отношение к многим запретам среди сторонников Иисуса вызывало
недовольство фарисеев и богатых, коим богатство попускало проявлять лживое
усердие к ритуальным предписаниям. Но Иисус избегал фарисеев, а фарисеи
избегали Иисуса.
в коей сказывается о том, как я встретил Иисуса.
1. Размышления о движителе истории. 2. Насчет логики мышления у
агиографов. 3. Двойственность человеческой натуры. 4. Род Садоков. 5.
Осквернение Иерусалимского храма. Святыня в Леонтополе. 6. Потомки Онии.
Легенда и ее конец. 7. Честолюбие моего отца. Почему я принял имя Иуды. 8.
Мое выступление перед надзорным советом. 9. Мне доверяют палестинский
филиал. 10. Вопросы дяди Елеезара. Цена престола. 11. Как я заработал
состояние. 12. Размышления о политике. 13. О намерении вернуть
первосвященнический престол. 14. На что притязал Иисус. Его теодицея. 15.
Мессианство Иоанновых учеников. Отщепенцы. 16. Общественно-политические
отношения при Тиберии. 17. Понтий Пилат. Осквернение святилища. 18. Народный
гнев. Цена популярности. О чувствах Марии. Размышления. 19. Две мистические
идеи. Попытка оправдания. 20. Временная отмена советом моих полномочий.
Реабилитация. Смерть дяди. 21. Как сочетать прибыли с революционной идеей.
22. Размышления о сообществах у насекомых. Что же такое справедливость? 23.
Иисус - муж провидения. 24. Что знали обо мне в общине? 25. Комментарий к
Иосифу Флавию. Кто такой Антоний Феликс. 26. Чего недоставало Иисусу. О
метафизике и магии слов. Можно ли было избежать конфликта с Римом. 27.
Ситуация в Иерусалиме. 28. Ход событий после смерти Иоанна. Военная
организация. 29. Споры старейшин. Spiritus movens {Движущий дух (лат.).}
заговора. О других. 30. Иисус насчет подушной подати кесарю. 31. Выдвижение
моей кандидатуры в военачальники. Отступление о военном искусстве. 32. Моя
речь. 33. Сентенции Иисуса. 34. Военные приготовления. 35. Об отношении Рима
к религиозным культам в покоренных странах. Разные истории о временах
владычества Ирода Великого. Народные восстания. 36. У Иисуса меняется
характер. 37. Прибытие в Иерусалим. На горе Елеонской. 38. Союзники. 39.
Военный совет. Трапеза. Проповедь Иисуса. 40. Дебаты и план выступления. 41.
Продолжение военного совета. Иисус в саду Гефсиманском. Теология. 42. Почему
мне следовало уйти. 43. Монолог Иисуса. 44. Пророчества Исайи. 45. Меня
отсылают прочь. 46. Миссия. 47. Почему в тайне? 48. Слово о Марии. 49.
Отчаяние Иисуса. 50. Господня ответственность. 51. Фатальная неизбежность
всякой теологии. 52. Ничего реального не существует. 53. Утверждение
Протагора. 54. Тайная вечеря. 55. Знаменательные слова Иисуса обо мне. 56.
Разлука.
1. Вот и пришла пора изложить важнейшие события в моей жизни -
постараюсь со всей возможной откровенностию поведать не только о моей роли в
жизни Иисуса, приоткрою хотя бы толику правды о его смерти. Вопрошаю себя,
стоит ли писать о том и другом - так незначительны оба сии факта пред
трагедией распятия всего иудейского народа тридцатью годами позже и
невероятного предательства Иосифа Флавия, коего тем не менее я понимаю, не
оправдывая духа предательства: мне самому довелось пережить разъедающие душу
сомнения, бывшие и его уделом; ведь и я сыграл роль в создании образа мессии
подобно тому, как он создавал образ своего повелителя, однако я не свершил
при том позорного поступка, не предал ни народ свой, ни человека.
Трагические последствия Иудейской войны затмили в памяти людей прежние
мятежи и восстание, в коем участвовал самолично; лишь ныне выясняется -
именно последнему судьба назначила важную роль в передрягах истории, будто
сие потрясение официального культа Яхве и Imperium Romanum высвободило тайно
дремавшие силы, подобные тем, что в пепел обратили Помпеи и Геркуланум.
А коли так, пишу не для собственного удовольствия - меня уже мало что
может потешить, - а ради торжества правды.
Я же лично - а что общего может иметь старец на краю могилы с юношей,
коим некогда был, - полагаю: не нуждаюсь в каких-либо оправданиях. И даже не
будь сам очевидцем, не затруднился бы опровергать версию, будто поцелуем
предал Иисуса в руки стражников.
2. Бездарные агиографы, не умеющие логически мыслить, о чем выше не
единожды упоминалось, в рукописи, коей ты располагаешь, поначалу изображают:
в Иерусалиме Иисуса встречают ликующие толпы, приветствуют долгожданного
мессию, затем он приводит всех в немалое замешательство, изгоняя из храма
продающих, покупающих и менял, а под конец оказывается столь таинственной
личностью, что является необходимость указать на него поцелуем! И зачем
поцелуем, а не просто - пальцем?
Трудно, будучи в здравом рассудке, представить эту сцену, слишком уж
простецки наивен сочинитель, ее изобразивший. Да сыщется ли где на свете
полиция, не имеющая наиподробнейшего донесения насчет популярного народного
трибуна? Даже никчемные сплетни скрупулезно берутся на заметку в реестрах
властей, стражей общественной безопасности, тем более ведомо все о
подстрекателе и бунтаре такого покроя, как Иисус. И окажись правдой все,
якобы учиненное Иисусом во дворе храма, стражники схватили бы его без
промедления, не дожидаясь указа сверху; так и выходит: не было ночи. Иуды и
поцелуя...
Во всей выдумке нет и крупицы правды иль логики, а посему оставим в
покое домыслы, попытаем свою память и восстановим имевшую место цепь
случайностей: и так не просто вернуться в реке времени и вспомнить минувшее,
дабы понять, сколь преобразился вожатай религиозного движения, гласивший
непротивление злу в самом прямом смысле, а после ставший во главе мятежа.
И здесь, предваряя факты, упреждаю: вопреки видимости (даже вроде бы
очевидности) он никогда не стал этим вторым и, подобно его великому
предшественнику и тезке Иисусу Навину, тому, что остановил солнце, не
осквернил себя прикосновением к мечу.
3. Пока суд да дело, вынужден поведать о собственной особе несколько
боле, нежли по сю пору сказано, - без меня вся история потекла бы в ином
направлении и даже, возможно, не возник бы культ.
В домысле, о коем поведано выше, я - один из главных актеров, без меня
не завязался бы трагический узел.
И то правда, только совсем иная, и о ней не мешкая сообщу.
В самом начале письма подробно расписал тебе о любви к Марии, ставшей
главной причиной моего странного решения прибиться к стаду Иисусову -
главной, однако не единственной. Моя безответная и верная до конца лет
любовь сколь нельзя лучше свидетельствует о двойственности человеческой
природы. Ты многие годы знаешь меня коммерсантом, а оный на склоне лет
оказался философом-скептиком.
К счастью, ты сам не менее богат и не осудишь меня за почтение к
деньгам - мы оба прекрасно знаем: пять наших чувств, познающих мир, ничего
не стоят без шестого, коим является богатство.
Как же объяснить - ведь за ответную любовь Марии еще и сегодня я отдал
бы все мое достояние, случись возможность вернуть ее с того света.
С нежной юности прививали мне уважение к деньгам, а также искусство
заключать выгодные сделки, но обучался я и философским наукам, будто
готовился стать вторым Филоном, он, между прочим, среди александрийской
аристократии в те поры считался достойным подражания образцом. Умный,
богатый (умеренно), славного рода, любимец толпы, он стал и моим идеалом,
отроком я стремился сделаться ему ровней. Увы, как говаривал Пифагор, трудно
идти в жизни сразу многими путями.
4. И еще одно обстоятельство сказалось в моей юношеской судьбе. Я уже
поминал, наш разветвленный род ведет начало от Садока, точнее, от Онии III,
последнего законного первосвященника, он-то, видимо, и основал общину сынов
света - о нем выше расписано весьма подробно. Малолетний сын его, Ония IV,
вместе с матерью нашел убежище в Египте, где и воспитывался под
покровительством Птолемея Филометора или его брата Птолемея, прозванного
Пузаном; происходило же все вскорости после победы римлян над Персеем
Македонским при Пидне.
5. Несколько лет спустя, во времена первосвященника-узурпатора Менелая,
был осквернен Иерусалимский храм, свершилось сие после возвращения Антиоха
IV Епифана из похода на Египет. В праздник Dies Solis {Дня солнца (лат.).},
в 585 году а. U. с. на месте жертвенника всесожжения установили алтарь в
честь Зевса и принесли в жертву поросят, животных сугубо нечистых. А потому
неудивительно, что Ония IV, считавший себя наследником первосвященнического
престола, а таковым и почитался египетскими иудеями, испросил у царя
Птолемея разрешение на строительство в Леонтополе святилища Яхве по образу
иерусалимского.
В доказательство Ония приводил прорицание из книги великого пророка
Исайи:
В тот день жертвенник Господу
будет посреди земли Египетской,
и памятник Господу -
у пределов ее.
И будет он знаменем и свидетельством
о Господе Саваофе в земле Египетской;
потому что они воззовут ко Господу
по причине притеснителей,
и Он пошлет им спасителя и заступника
и избавит их.
И Господь явит Себя в Египте;
и египтяне в тот день познают Господа,
и принесут жертвы и дары,
и дадут обеты Господу,
и исполнят.
Получив соизволение Птолемея, Ония возвел святыню и свершил весь обряд,
предписанный в Торе, назначив священников и левитов достойных родов. Так, в
чуждых пределах, силился Ония непрерывно вершить божию службу.
До конца Маккавеевых войн египетская диаспора признавала законность
святилища, после возрождения царства Хасмонеями и очищения Иерусалимского
храма леонтопольское святилище постепенно утратило свое значение, ибо в
глубь времен уходящая традиция, почитающая единственно иерусалимскую святыню
домом божиим, оказалась сильнее привязанности к династии Садока.
Тем не менее среди потомков Онии укоренилось убеждение, священники-де
Хасмонеи не имеют права на пестование священнического престола, являются
узурпаторами, а жертвы, ими приносимые, не угодны господу.
6. О секте сынов света, мнится, в Египте не много знали в то время, а
что до узурпаторов, то бедноте, разделенной на множество мелких сект, было
не до них, зато признавались все права вавилонских потомков Садока, коих
полонил Навуходоносор, они же не питали честолюбивых намерений на высокий
престол в Израиле.
В связи с этой историей в нашем роду бытовала легенда, поддерживаемая
пророчеством из цитированного Исайи: настанет время возвращения наследников
Ааронова жезла на первосвященнический престол.
Ныне легенду можно преспокойно числить среди сказок. Нет Иерусалима,
нет святыни в Леонтополе, согласно приказу Веспасиана разрушенной Лупом и
Паулином вскоре после поражения Израиля.
В ту пору, когда я приближался к порогу возмужания, многочисленные
родственники совершенно уверовали в исполнение пророчества.
Уверенность уважаемых людей, седобородых старцев, весьма подействовала
на мое воображение, тем боле все сулило нашему роду аристократическую
генеалогию, не менее почетную, нежли генеалогические мифы римских сенаторов.
Ты не хуже меня знаешь, какую слабость мы, банкиры, питаем к
аристократическим титулам.
Увлеченному блистательной личностью Филона, молодому человеку льстила
мысль о знаменитом происхождении и возможных преимуществах. Неведение и
тщеславие - сильнейшие движители, нежли разум, говаривал Сенека, но я был
слишком практичен, дабы безрассудно предаваться мечтам, ежели и отдавался,
то с оговоркой - за мысли еще не карают...
7. А поразмышлять было о чем: весьма честолюбивый отец нарек меня
Онией, имя по тогдашней моде эллинизировалось в Онеас, после на латинский
лад звучало уже Энеас, я же сам добавил, имея на то известные причины,
Проегменос. Столь быстрая смена прозваний несколько охладила пыл моего
родителя, стимулированный метафизикой отечественной веры. Быть может, он
попросту не решался, на какую квадригу поставить: иудейскую, греческую или
римскую, оттого и ставил на все три разом, сие весьма пригодилось - в нужный
час я пересаживался в ту, что гарантировала успешный финиш. Имя Иуда из
Кариота - первое пришедшее в голову, дабы сокрыть увлечение девицей легких
обычаев, оной не смел довериться, ибо, не зная близко ее, хорошо знал нравы
ей подобных, справедливо опасаясь вымогательств.
8. Семейный миф культивировался в секрете и признавался даже суровыми
деловыми людьми, входившими в надзорный совет фирмы; по достижении
восемнадцати лет отец представил меня совету напичканным всевозможными
науками, прежде всего знанием Торы, в чем я был исключением, ибо другие юные
претенденты преимущественно знали толк в счетах и в торговле, а иудеи, да и
греки, весьма почитая деньги, со столь же неслыханным почтением относятся к
науке и знаниям. Потому и мудрецы, пусть нищие, пользуются у них большим
уважением, нежели коронованные властелины. Нечего и говорить о мудрецах
богатых, подобных Филону или помянутому равви Шамаю, славному эрудиту, коего
принимают величайшим авторитетом наших времен, естественно, среди иудеев.
9. Некоторые уважаемые мои дядья по-любительски занимались штудиями
Торы. Они коротко проэкзаменовали меня, я без особого труда изумил их не
только основательным знанием священных книг, но и историей святилища в
Леонтополе, а также традициями рода Онии. Я и не догадывался, сколько
благоприятствовало мне знание оных предметов, особливо цитированного выше
пророчества Исайи насчет строительства святыни в Леонтополе. Обоснование
требовало софистических навыков, ибо de facto Тора решительно исключала
возможность иного, кроме иерусалимского, храма божия, и в этом пункте
правоверные иудеи являли невиданную бескомпромиссность.
Именно эта часть экзамена была решающей, и мне доверили после небольшой
практики в центральном правлении надзор за палестинским филиалом. В свои
восемнадцать лет я был довольно лукав и быстрехонько сообразил, с какой
целью доверяют молокососу столь солидное положение полномочного
представителя филиала, не самого выгодного в смысле доходов, но весьма
многозначительного в религиозном отношении. Как видишь, знание Торы имело
ценность, равную толковому ведению счетов, какового умения мне, кстати,
весьма недоставало.
10. Намерения совета на мой счет я уразумел из вопроса, походя
брошенного дядей Елеезаром, старшим братом отца, и вроде бы не имеющего
отношения к делу.
- Сын мой, - спросил он неожиданно, - представляешь ли ты, как семья
могла бы вернуть первосвященнический престол?
- Разумеется, - ответствовал я без малейшего смущения. - Престол
следует вернуть тем же способом, коим его утратили, - с помощью денег. Язон
отнял сан у нашего пращура за пятьсот девяносто талантов. Менелай удалил
своего брата Язона за девятьсот талантов. В пересчете на римскую валюту по
нынешнему курсу серебра это составляло около четырех миллионов денариев.
Полагаю, за пять миллионов ныне можно вернуть утраченное.
Сумма внушительная, однако вполне приемлемая для видавших виды
негоциантов, державших состояние десять-крат большее. Все же наши старейшины
не прониклись еще верою в целесообразность таковой трансакции, а может, не
устраивало изъятие из оборота столь солидного капитала: они прицокивали,
качали головой, но, уловив, что в этой материи уже принято решение и
рассчитывают на мою особу, я произнес речь следующего содержания:
- Достопочтенные старейшины, прошу преклонить слух ваш и внимание к
сыну и слуге вашему Онии. С неустанным усердием овладевал я хохмой,
мудростью наших предков, и практическими знаниями, необходимыми для
торгового дела. К замыслу, о коем сказываю, льзя ли приступить
незамедлительно? С моей стороны почел бы дерзостью что-либо вам
присоветовать, однако внутренний глас ведет мною - десяти-пятнадцати лет с
лихвой достало бы на подготовку. А случись добрые времена, как не начать
дело, коим не только умножится слава дома нашего, но и многажды возместятся
понесенные убытки. Ежли Александр Лисимах стал александрийским этнархом
всего за один миллион, а вы знаете, о досточтимые, сколь недоброжелателен
нам сей человек (к нему в полной мере относятся слова мудреца: чем менее
достоин своего положения, тем боле спесив становится), и тысячи талантов не
пожалеешь, дабы вернуть престол иерусалимский. Ибо что есть этнарх иудейский
сравнительно с первосвященником? Прах, не боле. Александр, признаться,
вкушает милостей кесаревой семьи и управляет кесаревым египетским имением,
да ведь милость монаршая своенравна, словно верблюд, и никто не сочтет
отсекновенных голов друзей кесаревых.
Пока дело дозреет, в Риме утвердится другой кесарь, а каждый римский
император более любит деньги, нежели дружбу. Деньги надобны на самые
первоочередные нужды армии, а кто узнает об этом ранее самого кесаря, кроме
вас, досточтимые члены совета?
В таком духе я сказывал долго и по сю пору диву даюсь, почему не
вытолкали меня за дверь. А старейшины наши слушали и смотрели на меня с
удовольствием, с коим старцы ищут в потомке исполнения собственных
несбывшихся желаний. Ничего определенного не было сказано, но палестинские
полномочия я получил. Не говорили и о кандидате в первосвященники. Полагаю,
прочили дядю Елеезара. Себя в те сроки во внимание не брал: слишком молод,
беден и незначителен, пусть и не лишен амбиций.
Больше на эту тему в совете речей не было, хотя не менее раза в год
отчитывался в качестве прокуриста палестинского филиала и, подобно всем
прочим управителям, представлял подробный отчет и о политическом положении в
моей провинции и близлежащих землях.
11. Коммерческие операции, неслыханно удачливые, еще до того как отец
удалился к прародителю нашему Аврааму, увеличили мою долю в оборотах фирмы
на следующих условиях: каждый член семьи получал в управление один
провинциальный филиал, большой или поменьше, в зависимости от возраста,
опыта и способностей кандидата. Несколько провинций принадлежало одному из
семи членов правления, они держали основные паи и руководили всеми делами.
Каждый управитель имел в распоряжении оборотные средства в миллион
денариев и больше и сеть самых разных предприятий, отдаваемых арендаторам. В
основном все предприятия были связаны с военными поставками - от добычи
металлических руд и до рыбачьих флотилий включительно; главные же интересы
нашего дома сосредоточились на банковском деле, приносящем прибыль от
пятидесяти до ста pro centum. Управители имели соответственно высокий
заработок, чистую прибыль сдавали в центральное правление, двадцать пять pro
centum от сданного шло на их личный вклад в основной оборот.
Если провинция приносила убытки (у меня такого не случалось),
управляющий покрывал половину из своей части, коли не хватало денег, вносил
недостающие деньги кто-либо из родственников или неудачник прекращал
пестовать свою должность.
И лишь в случае провалов на военных сделках убытки в основном капитале
покрывали филиалы, нажившиеся на войне. В отличие от греческих и римских
домов наш ведет дела анонимно, имея за пределами империи обширные
разветвления от Германии до реки Инда. Ты прекрасно знаешь, и поныне
половину римских негоциантов мы держим за горло, хотя безумства Нерона и
Калигулы основательно сказались и в наших делах.
12. Верно, ты задаешься вопросом, отчего же мы не воспользовались столь
блистательными возможностями, дабы упрочить положение нашей страны?
Смею тебя уверить: много трудов и денег стоили ликвидация кровавого
деспота Домициана и подкуп нужного кесаря, к коему мы держим все входы и
выходы. Я во всем этом уже не принимаю участия и даже несколько жалею, что
раньше вмешивался в государственные дела, хотя, говоря начистоту, и посейчас
не имею в этом вопросе определенного мнения. Эпикур сказывал некогда: мудрец
не станет заниматься политикой, разве что обстоятельства вынудят. Зенон же
считал: мудрец всегда займется политикой, разве что обстоятельства не
позволят.
13. Вернемся же к обстоятельствам, сложившимся несколько десятилетий
назад. Совсем молодой, я вполне отдавал себе отчет: с помощью денег можно
вернуть первосвященнический престол, а вот удержать его намного труднее.
Ставленник обязан обладать жизненной мудростью, а пуще всего надобно
народное признание, каким пользовался Филон Александрийский.
В нашей семье пока нет человека ему равного, да все впереди - подыщем
на такую роль соответствующее лицо. В мои задачи входило покамест держать
ухо востро и прибрать к рукам всех влиятельных особ, недоброжелательных к
иерусалимской аристократии.
Прибыв в Палестину, я и вовсе утвердился в своем мнении и возрадовался,
увидев, по какой причине семьи первосвященников-узурпаторов не пользуются
популярностью.
В обстановке я разобрался не сразу, но годика через два-три довольно
хорошо уяснил, что надлежит предпринять.
Приблизительно тогда встретился с Иисусом и открылись мне новые
возможности. Осознал их не сразу: год или два голова моя была занята, как
тебе ведомо, несчастным аффектом, а проповедническое служение Иисусово еще
ничем не напоминало серьезное общественное движение.
14. Никто и в мыслях не провидел в нем будущего мессию. Сам он притязал
только на роль учителя, пророка, гласил скорый день суда господня и
представлял его подобно катаклизму с землетрясением, потопом и другими
подобными явлениями.
Его пророчества ставили в затруднительное положение: проповедуя
бога-любовь, милосердного отца всех людей, он видел антиномию между любовью
и справедливостью, без коей суд не был бы судом. Ежли сам он прощал всех и
вся, а почитателей поучал прощать до семижды семидесяти раз, сколь же далеко
простиралось божие милосердие, по его учению беспредельное?
Выход для своей теодицеи он позаимствовал из фарисейской доктрины,
использовал софистику, непонятную непосвященным, а именно возгласил: день
суда станет днем воздаяния праведным, их вечным счастием, ибо узрят бога;
блаженны будут умершие, ибо воскреснут, люди злые не воскреснут - их земная
жизнь кончится, уйдут в небытие раз и навсегда, ибо не сделались детьми
божьими.
Иначе говоря, детьми божьими являются все - плохие и хорошие, до
смерти, то есть до судного дня, если кто доживет. Шанс остаться детьми
божьими навечно есть у всех, но, достигнув предела жизни, всяк свершил свой
выбор. Бог, видящий деяния людские, лишь проведет селекцию - призовет
святых.
В поучениях Иисус постоянно напоминал о двух путях - жизни (вечной) и
смерти (вечной). У меня записано несколько его сентенций касательно
моральных запретов и наказов. Вот они:
Господа бога твоего, который сотворил тебя, возлюби мыслью, словом и
делом.
Возлюби ближнего своего, как самого себя, и не причиняй ему того, что
не хотел бы, чтобы тебе причинено было.
Благословляйте проклинающих вас, ибо не заслуга - любить тех, кто тебя
любит.
Возлюби тех, кто тебя ненавидит, и не будешь иметь врагов.
Не возжелай, дабы возвратили тебе силой отнятую вещь, и так не получишь
ее обратно.
Если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему левую и будешь
совершенен.
Если вы собратья в том, что вечно, будьте ими и в делах человеческих.
Если делаешь доброе или чего-либо не делаешь, делай не из боязни, а из
любви к богу.
Таковы суть ступени, ведущие к смерти: убийство, прелюбодеяние,
вожделение, воровство, грабеж, лжесвидетельство, обман, двуличие, хитрость,
чванство, подлость, гордыня, жадность, распутство, зависть, дерзость и
похвальба.
Понесешь всю тяжесть ярма господня - будешь совершенен, не сможешь -
неси посильное на пути к святости.
Таковы приблизительно моральные заповеди, гласимые Иисусом в первые
годы служения, до пленения Иоанна, пророка на Иордане, о коем я тебе уже
сказывал.
15. Иоанна казнили, галилейские почитатели анахорета возвернулись по
домам. Иные вскорости прибились к нам, принеся с собой жестокое веяние
пустыни и пламенные угрозы проповедника. Это средь них пестовались
мессианские идеи отшельников с Мертвого моря: Страшный суд приурочен был к
появлению мессии - ведь в народных поверьях и легендах отзвуки многих
восстаний, начиная с Маккавеев, причудливо сплелись с образом мессии -
победоносного вождя и царя на престоле Давидовом.
Однако еще до первых попыток провидеть мессию в Иисусе много утекло
воды. Смерть Иоанна вызвала взрыв негодования во всем пограничье, он многими
почитался воплощением древнего пророка Илии.
Иисуса, всегда молчаливого, когда речь заходила о великом назорее,
потрясла его трагическая смерть, и теперь учитель страстно клеймил позорное
деяние тетрарха Ирода Антипы, а жил и учил в его пределах. Проповеди
собирали вокруг нас все больше и больше сторонников, а из пустыни то и дело
наезжали полудикие банды - в их памяти еще пылало зарево мятежей и волнений
после смерти Ирода Великого.
Десятилетиями ватаги бывших царских солдат, пастухов, зелотов и просто
разбойников не имели вожака, не было энергичной идеи, ничего, кроме весьма
неясного желания свободы и объединения небольшой страны, разорванной на
части тетрархиями, греческими селениями и кесаревыми провинциями, где на
каждом шагу взимались подати, пошлины и где не гнушались любыми средствами,
дабы выжать последний квадрант из тощих кошелей простолюдинов.
Обнищание сделалось всеобщим, к примеру, тетрархия не приносила Антипе
в год более двухсот талантов дохода. Столько же, почитай, выжимали для себя
сборщики податей.
16. В царствование Ирода Великого доходы с государства составляли около
двух тысяч талантов, и все же, сколь ни плох был сей владыка, страна не
бедствовала, а подати - все облагались равномерно, - худо ли, бедно ли,
выплачивались. Что ни говори, один лев не наделает столько бед, сколько стая
шакалов. Даже ненависть к римлянам в первое десятилетие правления Тиберия
весьма поостыла, в том числе и в кесаревых провинциях Иудее и Самарии -
прокуратор Валерий Грат не допускал религиозных провокаций; ненависть народа
обратилась против собственных вымогателей: Иродовых родичей, плутократии,
саддукеев, землевладельцев и самых безбожных кровопийц публиканов.
Главная причина зла усматривалась, однако, в падении нравов - не столь
в народе, но прежде всего в семействах первосвященнических, о чем ниже.
Здесь лишь замечу: Грат, взимая мзду (поначалу в сто талантов),
четырежды назначал и сменял первосвященников: видно, надобно было заключать
пакт с самим кесарем, дабы избежать прихотей или алчности прокуратора.
17. Господство Рима, мало ощутимое в других землях, в Иудее и Самарии
давало о себе знать: в Иудее заправлял ставленник Люция Элия Сеяна, некий
Понтий Пилат, подобно своему покровителю яростно ненавидевший Иудею. Его
антирелигиозные выпады напоминали народу: святой храм отдан на милость и
немилость захватчиков лишь потому, что стражи святыни - люди малодушные и
алчные.
Понтий в самом начале правления умудрился попрать дарованные Августом
привилегии и ввел в Иерусалим войска под стягами с изображением кесаря.
Перед храмом знамена развернули - так была осквернена святыня и нанесено
оскорбление самому Яхве, ведь известно, он запретил иудеям создавать
изображения людей и животных и даже смотреть на таковые.
Истоки запрета теряются во временах борьбы с идолопоклонством,
ограничивая развитие пластических искусств, запрет сделался мощным
противоядием и преградил путь влиянию других культов, в коих невозможно
обойтись без изваяний божеств. И потому иудеи полагали свою религию выше:
ибо не дано человеку выразить их бога или назвать его. Употребляемое мною
слово "Яхве" означает лишь Истинно Сущий и является определением господня
бытия.
Глупость Пилата едва не привела к кровопролитию - хасиды хлынули к его
резиденции в Кесарию и не разошлись, покуда прокуратор не отменил свой
богохульный приказ. На цирковой арене собралось до пяти тысяч, Понтий
пригрозил смертью, но люди не сдались - все обнажили шею в знак того, что
предпочитают гибель, но не нарушат заветы Торы. Ну и довольно об этом,
вернемся в Галилею.
18. Слава чудотворца и прорицания близкого царства божия пали на
возделанную почву. Все чаще и настойчивее кружила весть: плебейский
проповедник - тот самый божий муж, кого понапрасну ожидали столько лет.
Участники давних сражений сравнивали его с другими народными вожатаями - с
всяческими псевдомессиями, погибшими в неравной борьбе. Те были
всего-навсего воинами, водившими разбойничьи банды, никто не был славным
пророком и чудотворцем. В Палестине всегда находились проповедники самых
разных сект, в любом местечке обитал свой набожный равви, чудодей местного
значения, имевший своих почитателей, но среди них был только один одержимый
пламенной идеей, способной узкую религиозную доктрину переплавить в
социальное движение, воскресить надежду бедных и угнетенных.
Иисус прямо никогда не возвестил восстания, напротив, долгое время учил
непротивлению злу, но не мог равнодушно противостоять волнениям, им самим
вызванным.
Возбудив в людях надежду и веру в скорый судный день, будто
подхваченный морской волной, плыл туда, куда направлял его народный гнев.
Нелегко отказаться от однажды завоеванной популярности. Религиозный или
политический реформатор поначалу набирает сторонников своей собственной
программой, но ежели потрафит чаяниям людей и поведет их за собой, больше не
принадлежит себе, подчиняется их диктату. Иного пути нет: либо принять этот
диктат и, набрав мощи, стать деспотом, либо вовремя уйти - такого примера
история, однако, не знает.
Характер Иисуса изменился, хотя не так решительно, как могло
показаться, и, на мой взгляд, влияние оказал целый ряд обстоятельств. Тогда
я не усмотрел тонкой зависимости между событиями и переменами в душе
наставника. И лишь через полвека, когда без устали вдумывался в тайну культа
in statu nascendi {В состоянии зарождения (лат.).}, кое-что сумел себе
объяснить: смерть Иоанна направила судьбу Иисуса, но не только потому, что
изменилось личное положение учителя.
До той поры его деятельность протекала в буколическом согласии и лишь
изредка стычки с книжниками и фарисеями нарушали его. Муниципальные власти и
полиция тетрарха не проявляли ни малейшего интереса к религиозным распрям -
таковые были явлением повседневным. Но после казни Иоанна и кровавых мятежей
в пограничных землях толпы вокруг Иисуса, где бы он ни появился, насторожили
блюстителей порядка: возможно, подстегнуло их к тому и повеление владыки.
И хотя в деревнях военных гарнизонов и полицейских постов тогда не
размещали, а в города мы избегали заходить, местные представители тетрарха,
коим богатые крестьяне и ремесленники доносили о пламенных проповедях
учителя и все растущем его влиянии среди бедноты, весьма приметили проповеди
Иисусовы.
Его попытались схватить, готовили засады, пришлось постоянно менять
местопребывание, не ночевать в тех селениях, где учил Иисус. И наша миссия
стала понемногу конспиративной, небезопасной, особенно для Иисуса, а судьба
Иоанна теперь воспринималась предупреждением.
Поначалу он сносил преследования с душевным спокойствием, неожиданно
менял направление, петлял и с помощью почитателей легко избегал
преследований. Не единожды кольцо грозило сомкнуться, тогда на
неделю-другую, а порой на более долгий срок он уходил в Финикию или в Сирию.
Зимой вообще прекращал странствия - погода не благоприятствовала проповедям
под открытым небом и постоянным утомительным блужданиям. На время учитель
скрывался у кого-нибудь из испытанных друзей incognito и не давал о себе
знать. На три или четыре месяца, в зависимости от погоды, ближайшие
почитатели Иисуса расходились, возвращались к своим делам, ремеслу,
торговле. Снова собирались к празднику пасхи, то есть около четырнадцатого
дня иудейского месяца нисан, а по римскому календарю - за три-пять дней до
апрельских ид.
В праздник вся Палестина кочевала - каждый взрослый иудей на родине
обязан проводить пасху в Иерусалиме. Раз в году мы тоже направлялись к
святыне - в общем потоке людей и беспорядке легче всего сызнова приступить к
служению, не обращая на себя внимания чиновников и доносчиков. Через
несколько дней, проведенных в Иудее, где никто не вынюхивал и не следовал за
братией по пятам, возвращались к Генисаретскому озеру и до ноября вели
обычный кочевой образ жизни.
Со временем, а наша миссия продолжалась уже семь лет или восемь, все
чаще с уст Иисуса срывались горькие слова насчет птиц небесных, имеющих свои
гнезда, диких зверей, загодя находящих норы, и насчет сына человеческого,
коему негде голову приклонить.
Тон его притчей и сентенций утратил былую мягкость. Учитель как бы
разумел, что его мирное служение несбыточно во всеобщем брожении людских
масс, гонимых нуждой и угнетением, сдается, и многие перемены угнездились в
нем тем паче из-за постоянной опасности, неуверенности в завтрашнем дне, в
грядущей секунде.
Ведь и безропотные, покорные животные, ослы или верблюды, вкусив
случаем свободы, а после гонимые слугами хозяина под ярмо, - даже они
отбиваются от рук и становятся опасными.
Покуда Иисус свободно бродил по Генисаретскому озеру и ему не грозила
неволя, возвещал непротивление злу, но, испытав зло на себе, менее снисходил
к врагам, к угнетателям: никчемны философские доктрины, коль не утоляют
страдание.
Между моими уходами и возвращениями почти всегда утекало несколько
месяцев, а торговые дела оттачивали ум и усмиряли сантименты, оттого, верно,
вскорости я заметил явственные перемены в учителе и приписал их близкой
старости - ему минуло пятьдесят или даже более, что ничуть не притупило
чувств Марии: tempora mutantur et nos mutamur in illis {Времена меняются, и
мы меняемся с ними (лат.).}, - и ее преданная любовь оставалась все той же.
Из всех спутников Иисуса только она ничего не хотела для себя, не
питала никаких надежд, вела жизнь весталки, в коей никто бы не признал
бывшей блудницы.
Пример сей весьма красноречив: женщины верны лишь тому мужчине, кого не
смущает их очарование. С людьми, впечатлительными к женскому обаянию, как
раз все наоборот, ежели дозволишь, - вот мой вывод из собственного опыта:
чувственность не дает нам сохранять верность. любимые или нелюбимые, мы не
упустим оказии, стоящей греха, пусть в груди пылает хоть целый вулкан любви.
За все лета странствий с Марией, вернее, за лета постоянных кратких или
длительных разлук, я искал утешения и забытья в объятиях многих женщин, имея
на то деньги и нерастраченный запас сил.
И все же не нашел той, кого искал: одна Мария могла одарить меня
душевным покоем; к сожалению, все обстоит именно так - телесные потребности
можно утолить, но даже самое поразительное внешнее сходство (я испытал и
это) не заменит духовных достоинств любимой женщины; не ум, не красота
пробуждают любовь, а некое неуловимое, лишь единственной присущее сочетание
привлекательных черт. Потому и можно полюбить блудницу, гермафродита и даже
юношу, случается, и пол не принимается в расчет.
Возможно, сие "некое" в нас самих, совсем не в предмете поклонения,
этакое наваждение, и мы не спешим от него избавиться. Я, во всяком случае,
не спешил. А потому следовал за Марией и не мог ненавидеть того, кого она
любила. А любила она чуть ли не боготворя, пожалуй, иначе и не назовешь ее
чувство.
19. Под влиянием Марии и настроений среди братии я и сам уступил
внушению, что Иисус и есть Тот, Который Грядет.
Ученый в Завете и книгах пророков, я, однако ж, не сомневался: мессия
происхождение свое ведет expressis verbis {Здесь: несомненно (лат.).} от
колена Давидова, из иудейской земли, из Вифлеема, а между тем родословная
Иисуса, вернее, отсутствие оной, опровергала все представления, ведь нельзя
же всерьез относиться к разным сочиненьицам - авторы не удосужились даже
сопоставить Иисусову родословную с Книгами Царств. И, напротив, не могло ли
семя Давидово, обильно рассеянное по всему свету, прорасти где-нибудь в
Галилее, ведь только один из его сыновей, Соломон, имел тысячу женщин -
моавитянок, аммонитянок, эдомитянок, финикиек, хеттеянок. Вели же Хасмонеи
свой род от Маттафии, личности малозначительной. Ирод Великий, идумеянин, -
еще более сомнительного происхождения, а добыл престол Иуды и основал
династию. Однако всех помянутых с трудом можно считать мессиями или
помазанниками, они оставались всего лишь царями, а здесь речь шла о том, кто
ускорит или установит пришествие царства божия на земле и на небе.
Иисус, человек выдающийся несомненно, мог быть мессией; не удивляйся
моим сомнениям и помни: в те же сроки надобно мне было подготовить
возвращение первосвященнического престола роду Садокову, и, своим чередом,
предприятие сие расценивалось мною как собственное священное служение. Обе
мистические идеи не только не противоречили одна другой, напротив, взаимно
дополнялись.
Ныне с определенностью не смею утверждать, отдавал ли я себе отчет, что
обе идеи трудно исполнимы, подобно тому, как невозможно сказать, предвидел
ли Цезарь, переходя Рубикон, что он станет основателем Imperium Romanum.
Александр Великий в двадцать лет решился на более фантастическое предприятие
- создал универсальную монархию, из чего следует: глупы лишь мечты
неосуществленные. В своих калькуляциях египетские потомки Садока вполне
трезво учитывали возможности осуществления цели, коли сам я больше доверял
бы деньгам, нежели ангелам! Понтия Пилата ничего не стоило купить, и наша
фирма могла себе это позволить. К сожалению, в самую ответственную пору меня
лишили на время полномочий в палестинских делах, а попросту говоря,
отстранили от руководства.
20. Неприятность произошла по донесению осведомителя, коими
предусмотрительный надзорный совет всегда окружал молодых доверенных людей,
пока они собственным состоянием не могли гарантировать рискованные сделки,
которые, впрочем, не только дозволялись, но и всячески поощрялись. Молодой
финансист имел несколько таких опекунов, а порой и несколько десятков. Я
поначалу ничего не подозревал, ибо сии малозначительные люди не занимали
видного положения, бывало, исполняли таковые поручения и рабы. Мой странный
образ жизни, особливо же бродяжничество в обществе почитателей Иисуса, не
остался не замеченным сикофантами; с другой стороны, сам я не извещал совет
о моих намерениях, коих, говоря начистоту, поначалу вовсе и не было.
Значительно позже усмотрел возможность использовать мессианское движение в
религиозных целях, мне доверенных. А замысел мой выпестовался незадолго до
того, как меня лишили полномочий из-за несоблюдения, дескать, интересов
фирмы.
Разумеется, интересам нашего торгового дома не было нанесено ущерба.
Отправляясь в путь с братией, я давал четкие наставления, а через
многочисленную и хорошо отлаженную сеть факторий работники всегда могли
отыскать меня и получить необходимые инструкции. Таким образом, под моим
бдительным оком дела расцвели как никогда в этом диком краю, где проще было
лишиться жизни, чем заработать денарий. Инспекция доказала беспочвенность
обвинений, но миновало восемь месяцев, и, хотя мне снова передали полномочия
и задержанное вознаграждение за труды, план свержения узурпаторов силами
галилейских мятежников в надзорном совете не поддержали. Затея показалась
неподготовленной, а потому не стоящей финансирования, убоялись - попытка
такого рода неизбежно закончится раздором с Римом, следовательно, крахом.
Все это я и сам прозревал независимо от мистической стороны моего плана, в
успех коего вопреки всему свято верил: в стране, охваченной брожением, какой
бы оборот дела ни приняли, власть первосвященников-узурпаторов пошатнется
основательно, возникнут самые неожиданные комбинации, и, может статься,
удастся заменить их законной династией. Ergo {Итак (лат.).} следовало
поддерживать все, что ослабляло позицию властителей святилища.
Увы, мои патроны отказались от всяких притязаний, и случилось это из-за
смерти дяди Елеезара, главного претендента на первосвященнический престол.
Остальные никак не могли договориться, кому стать очередным преемником. И то
верно: среди этих торгашей и ростовщиков я не видел ни одного человека,
достойного высокого и почетного сана; сомнительно, что, завладев престолом,
сей избранник изменится, дабы снискать доверие народа и вершить праведный
суд.
Единственной особой, по уму и добродетелям подготовленной к пестованию
столь высокой роли, был Филон. Он вел родословную от жреческого рода (однако
не первосвященнического), философ и проповедник, человек с чистыми руками и
чистой совестью. Но Филон не знал древнего языка Священного писания, не знал
наречий Иудеи, Галилеи и Сирии. Иудей по рождению, он стал греком настолько,
что не смог сделаться, как его племянник, римлянином. Так кандидатура Филона
отпала сама собой, впрочем, насколько я знаю, он никогда не страдал
честолюбием и не помышлял о первосвященнической власти, напротив,
намеревался примирить иудейскую мистику с греческой философией. Подобное
сочетание, на мой взгляд, в дальнейшем породило бы столь бесплодную идею,
сколь бесплодно сочетание осла с кобылой: потомству от мула или лошака
воспротивилась сама природа.
21. Вернусь к моим делам. Наученный горьким опытом, но вовсе не
переубежденный, я не располагал больше капиталами нашего дома и все операции
ограничивал торговым оборотом; между тем наше движение оживило оборот, о чем
скажу в свое время, особенно в торговле оружием, боевым снаряжением, короче,
всем необходимым для ведения войны. Я действовал с чистой совестью - ведь
мои планы отвергли.
На свой счет открывал мануфактуры, естественно, за пределами отведенных
мне земель, воспользовался случаем и организовал контрабанду своих товаров,
зарабатывая сто, а то и более pro centum. Обрати внимание: будучи дельцом, я
не стал противником социальной революции, напротив, склонялся многим, если
не всем, пожертвовать ради нее. Столь сильно воздействовало на меня учение
Иисуса. Но и тогда скепсис уже заронил сомнение, люди плохие создают плохие
государства, почему же добрые люди не создают государства хорошие?
22. Ныне, вспоминая иногда свои сомнения, убеждаюсь: нормы общественной
жизни, каких хотели бы люди, должны бы ими усваиваться с материнским
молоком. Прошу понимать это дословно: любая социальная революция имеет своей
целью справедливый общественный порядок, а таковой можно наблюдать в
сообществе насекомых - муравьев, термитов или пчел. Эти творения являются на
свет уже с необходимым инстинктом, достойным всяческой хвалы, остается лишь
позавидовать; а ведь творения сии не обладают разумом, во всяком случае, они
не имеют идеи, ergo, поскольку появляются из личинки уже взрослым насекомым,
их общественные побуждения содержатся, видно, в питательном веществе
личинки, у пчел оно представляет собой разновидность молочка.
Сам я никогда не занимался бортничеством, но, страдая ревматическими
болями, по совету опытных лекарей провел несколько летних месяцев в горах
Армении, где подвергся драконовому, но весьма успешному лечению пчелиным
ядом. Я не только восстановил пошатнувшееся здоровье, но и познакомился с
развитием и обычаями пчел, на мой взгляд, эти насекомые сообразительностью
превосходят муравьев (кстати, муравьиный яд тоже лечит ревматизм, однако
пчелиный лучше).
Опять отвлекся - оставим же насекомых и вернемся к делам человеческим.
Выше я употребил слово "справедливый", которое со всеми производными от него
означает понятия, неприменимые к природе и являющиеся изобретением
человеческого разума. Что же такое справедливость? Думаю, это оценка
действия, беспристрастно заключающая: права одна из сторон.
Такая дефиниция ни точна, ни правильна, да полезна в повседневности.
Ежели ты согласен со мной, обрати внимание, всякий вершитель
государственного правосудия всегда защищает общественные установления. А
потому, разумеется, уже не беспристрастен и, естественно, потому не
справедлив. Опять я углубился в свои умозаключения и Мог бы тянуть канитель
без конца, а давно пора заняться кое-чем более существенным, прояснить
причины тогдашних моих поступков.
23. Ныне, стараясь понять, что толкнуло меня на столь рискованную игру,
я думаю: просто-напросто воспреобладала мистическая часть моей натуры; мое
глубокое убеждение - человек, изгонявший демонов, мог это делать только в
союзе с добрыми силами. А посему я уверился, и не удивительно, - человек сей
обладает надобными моральными качествами, дабы бог назначил его орудием
Израилева возрождения. Да, ему, сдавалось, дарована сила, как некогда
Самсону, Давиду или Иуде Маккавею. Он может, коли захочет, призвать небесное
воинство поддержать мечом мятежный народ.
Впрочем, мысль о воинстве ангельском крепла в нем весьма постепенно,
даже не столько в нем, сколь в его пастве, а я был слишком молод, чтобы не
увлечься ею.
Принимал я сии упования с большой осторожностью - был не из тех, кому
нечего терять, а может, по купеческому навыку, в любом деле видел две
стороны, светлую и темную, и моя трезвая вера предугадывала альтернативу:
ежели Иисусу назначено стать мессией, замысел безусловно увенчается успехом;
а коль нет - все решится, как не единожды решалось и прежде.
Ценил я весьма и мое собственное призвание - оно высоко и почетно не
только из-за дела, доверенного в Египте, но и оттого, что единственно я
способен организовать заговор.
24. Вопреки позднейшим оскорбительным вымыслам в разных сочиненьицах, я
пользовался немалым уважением, хотя никто не знал о принадлежности моей к
самому крупному банкирскому дому в этой части империи, в общине же
пересказывалось: из Египта-де я и высокого священнического происхождения.
Этот слух распустил я сам, открывшись под большим секретом Марии в полной
уверенности: никакие силы не заставят женщину сохранить тайну.
Не скрывал я, сколь основательно знаю Писание, одевался бедно и жил
подобно всем остальным, потому и прослыл человеком таинственным, да и
учитель выделял меня из братии. Ссылаясь в проповедях на тот или иной стих
из Торы, всегда взглядывал на меня, словно бы ожидая одобрения.
Разумеется, я никогда не позволил себе и малейшего намека, когда Иисус
ошибался, а он почти всегда путал тексты, из чего я умозаключил: учитель
Писание знает по искаженным, невыверенным спискам.
Все мои попытки выучиться просторечию сошли на нет, александрийский
акцент и произношение иных слов лишь подчеркивали мое непалестинское
происхождение.
25. Старания увенчались успехом - меня считали египтянином, а мне того
и было нужно, дабы всячески затемнить свое incognito; все пригодилось
позднее, когда расследование доказало, что мятежный главарь исчез.
Иосиф Флавий, писания коего имеешь в своей библиотеке, замечает: "В это
время прибыл в Иерусалим некий египтянин, выдававший себя за пророка, он
уговорил простолюдинов следовать за ним на гору Елеонскую, что находится
неподалеку от города - на расстоянии пяти стадиев. Оный египтянин утверждал,
оттуда-де покажет - по его приказанию рухнут иерусалимские стены, и так
откроет путь в город. Узнав о том, Феликс приказал солдатам взять оружие и,
выехав из Иерусалима со всадниками и пехотинцами, напал на египтянина и его
сторонников. Четыреста человек убил, а двести взял в плен. Сам египтянин
бежал с поля брани и исчез без вести".
И еще раз вспоминает Флавий в "Иудейской войне" об этом факте: под
рукой у того египтянина находилось тридцать тысяч человек.
Из контекста можно понять: сей факт имел место за десять-пятнадцать лет
до разрушения Иерусалима, то есть почти на четверть века позже событий, в
коих принимал я участие, и потому полагал бы, что речь идет о другом
египтянине, кабы не одно удивительное совпадение: десять-крат меньше
сказанные им цифры - и все сошлось бы в точности.
Даже в неправдоподобной похвальбе египтянина есть зернышко правды:
среди наших сторонников ходило убеждение - ежли много веков назад стены
Иерихона обрушились по приказу Иисуса Навина, почему же не пасть укреплениям
иерусалимским от силы нашего Иисуса, случись в том надобность. Великому
тезке нашего Иисуса, сказано в Писании, явился муж с обнаженным мечом и рек:
я вождь воинства господня, теперь пришел сюда.
Почему бы не явиться ему с воинством и к нам?
А вот насчет мятежа во времена Феликса не упомню, однако ж не
исключено, может, что и было - я той порой много путешествовал, и смута в
Палестине произошла в мое отсутствие.
Антония Феликса знавал лично - законченный негодяй и презренный
вольноотпущенник, родной брат всемогущего министра при кесаре Клавдии.
Феликсу везло - покровительствуемый кесарем, сделал блестящую карьеру,
трижды был женат на царских дочерях, разумеется, из семей
палестинско-заиорданских царьков, годовой доход коих не превышал ста
талантов.
Еще раз извини за постоянные отступления и меандры, коими изобилует мое
повествование. Старческий ум, пусть еще и бодрый на первый взгляд, то и дело
возвращается в прошлое, петляет, мысль устремляется многими потоками, будто
Нил при впадении в море, где и находит свой предел; разница лишь в том, что
река несет свои воды вечно, человеческое же бытие, достигнув предела,
прекращается абсолютно.
Болтовня престарелых - тщетное усилие удержать минувшее, отдаю себе
отчет в бесполезности подобных устремлений и не имею сил воздержаться от
них.
26. Тем не менее вернемся ad rem {К делу (лат.).}. У Иисуса вовсе
отсутствовали широкие политические горизонты, инстинкт вооруженной борьбы,
да и организатором был из рук вон - то есть он не обладал всеми качествами,
необходимыми вожаку повстанцев, дабы надеяться на успех; деревенский
проповедник, пророк и чудотворец, он знал свои земли, соседние с Иудеей и
Галилеей, о неизмеримой мощи Рима лишь смутно догадывался, как и большинство
иудеев из низов, и коли предался своей судьбе, то в неколебимом убеждении:
близок день божия суда, коему решать судьбы мира, а предварит день сей
мессия.
Вера в таковую судьбу Израиля и всех народов была движущей силой любого
иудейского восстания со времен Маттафии и до разрушения Иерусалима.
Увлеченный визионерством Иисуса, я разделял его веру, но с разными
практическими оговорками - позже многое подтвердилось и пошло мне на пользу.
Даже самый просвещенный человек не волен в метафизических чувствах, под
коими понимаю убеждения, не подтвержденные рациональным мышлением. Мы верим
в добрые и злые предсказания, в магическую силу Приапова фалла, встречу с
котом, особенно черным, почитаем дурным предзнаменованием, верим в чары и
заклятия, хотя видим отсутствие причинной связи между словами, вещами и
возможной случайностью.
Мы верим и сомневаемся одновременно, о чем прекрасно сказал Сенека:
умный человек надежду подстраховывает сомнением, ничего не ожидает, не
сомневаясь, и никогда не усомнится без надежды. Так надеялся и я:
столкновения с римлянами удастся избежать либо с помощью божией, либо с
помощью соответственно высокой взятки. И ничуть не сомневался, что свержение
саддукеев и захват синедриона возможны, особливо при поддержке фарисеев;
презирая галилеян с точки зрения чистоты веры, они, однако, ценили
готовность сих неофитов на любые жертвы, дабы защитить веру. Ну, а зелоты и
самые крайние - сикарии - ждали лишь сигнала, чтобы начать мятеж.
27. В пасхальные дни в Иерусалим устремлялись многотысячные толпы.
Преобладали бедняки, глубоко связанные с верой предков, чего вовсе нельзя
сказать о иерусалимском патрициате, основе партии саддукеев, и о четырех
первосвященнических семействах: Беота, Анны, Фиабия и Камита. Последнее,
между прочим, тоже происходило из Александрии, но к роду Садока не имело
отношения.
В оной элите господствовали весьма вольные нравы, дабы не назвать их
просто оскорбительными для иудейской религии.
Рыба начинает гнить с головы, так и в священном городе моральное
разложение началось с высоких духовных и светских сановников. Не в обиду
тебе будь сказано, иудеи не разделяют религиозной морали, хасидим, и морали
светской; для правоверных греко-римский стиль жизни, свободный от ритуальных
запретов, неприемлем, противоестествен и сегодня, в том числе в диаспоре.
Иерусалимские патриции, державшие первосвященническую власть и
богатства, как и повсюду, беспощадно притесняли верующих, прибывших на пасху
в город, не говоря уж о местном плебсе, угнетаемом повседневно.
Цены на жертвенных животных и на съестное взвинчивались непомерно,
харчевни, караван-сараи, ночлежные места, сады и площади и в городе и за
городскими стенами - все находилось в их руках, и потому из тощих кошелей
бедных паломников исчезали последние оболы.
Самым неприкрытым грабежом становился и обмен денег. На Востоке повсюду
были в обиходе греческие серебряные статеры и драхмы, римские денарии и
сестерции, азиатские монеты чеканки местных властителей, имеющих на то
разрешение Рима. Храмовая подать, достоинством в две драхмы, уплачивалась
только монетами иудейскими или тирскими. Столы менял находились в святилище,
в подворье храма, были меняльные лавки и в городе, и те и другие
принадлежали священническим семьям, а оные обирали верных без зазрения
совести и здесь и там.
На сию тему можно бы написать трактат, но твои познания по этому
вопросу не менее моих, потому, сдается, не стоит тратить времени на всякий
вздор.
Все перечисленное не вдохновляло любовь народную к иерусалимским
богатеям (scilicet {То есть (лат.).} священническим родам), тем более их
оппортунизм в римском вопросе воспринимался правоверными предательством не
только Израиля, а самого бога.
При таком положении дел хорошо слаженная вооруженная группа могла
поднять фанатиков, раздраженных всеместной обираловкой пилигримов, и
завладеть храмом; религиозная власть, само собой, перешла бы в другие руки,
однако при непременном условии невмешательства римлян. По многим причинам
надеяться на такой расклад не приходилось, коль предварительно не подкупить
коменданта крепости или самого прокуратора, случись он в Иерусалиме. Кроме
всего прочего, надобно учесть и естественные тенденции всякого иудейского
восстания, всегда направленного не только против своих, но в первую очередь
против иноземных угнетателей. Наше же движение взросло на сугубо религиозной
основе.
Иерусалимский гарнизон не представлял серьезной опасности - одна
когорта пехоты и эскадрон конницы, всего около восьмисот человек под
водительством трибуна. Гарнизон стоял в замке Антонии, что соседствовал с
храмовым подворьем, на пасху нес караул у военных объектов и стражу у
Иродова дворца, где привычно останавливался прокуратор. Замок, возведенный
на стыке северной и западной колоннад внешнего храмового двора, возвышался
настоящей крепостью, занять ее не так-то просто без осадных машин; однако
часть немногочисленного гарнизона, как я уже сказывал, несла стражу и
неожиданным ударом Антония оказалась бы у нас в руках; кстати, так и
случилось, тебе сие известно, во время Иудейской войны.
Ныне и сам не различу, где мои теперешние соображения, а где планы Иуды
из Кариота, или я все снова и снова пытаюсь оправдать мечтания того молодого
человека, не слишком-то приличествовавшие, на мой нынешний. умудренный
жизнью взгляд, ответственному представителю серьезной фирмы, посему
оставлю-ка лучше в стороне комментарии и перейду сразу к фактам.
О чем мечталось в те пасхальные дни, сейчас уже неважно. Я начал
действовать, никого не посвящая в свои замыслы - события развивались
сообразно моим предвидениям.
28. После смерти Иоанна почти ежедневно к нам являлись делегации
пограничных банд, выслушивали проповеди и притчи Иисусовы, а после задавали
неизменный вопрос: сей равви - мессия или нет? Иисус не отвечал, но и не
отрицал, а мы доверительно нашептывали: истинно мессия, и близится час.
Однажды, при молчаливом участии наставника, мы создали совет ближайших.
Тогда-то и возникла наполовину военная организация, во главе ее двенадцать
старших - столько племен израилевых насчитывалось во времена Exodus {Здесь:
исход евреев из Египта (лат.).}. Симон и Андрей стали вожаками, Иаков и
Иоанн, сыны Заведеевы, судьями, а Иаков, сын Алфея, заправлял
организационными делами, я ведал хозяйством, насчет остальных не упомню, что
и кому назначалось.
На совете утвердили и некое магическое число семьдесят и семь
военачальников, им надлежало принять когорты - оные, полагали мы, создадим
из людей, притекших в ряды повстанцев. Пока же начальники поддерживали связь
с заговорщиками в околичных деревнях и с ватагами пустынных изгоев.
29. Среди старейшин сразу же начались раздоры: кому доверить верховное
руководство. Иисус, молчанием одобрив весть об организации и ее целях,
отринул роль главы, не испытывая к сему ни малейшего призвания. Да никто и
не ожидал, чтоб святой муж и пророк ладил с мечом вопреки традициям.
Среди соискателей на звание главного вожака оказались Симон, Андрей, а
также Иоанн, сын Заведеев. Андрея в расчет не брали: признанный кочевыми
бандами, он отправился вести подготовку среди номадов. Муж жесткий и
упорный, многие годы проведший в пустыне у Иоанна, он знал почти всех
главарей и, сдается, после Иоанновой смерти стал их духовным наставником.
Кто знает, не он ли сделался spiritus movens вооруженного заговора; с его
появлением у нас начались мятежные разговоры, а когда выявилась мысль о
восстании, Андрей частенько и подолгу где-то пропадал, появлялся изредка,
будто проверяя, как обстоят дела с военной подготовкой.
Надобно признать, его деятельность принесла обильные всходы, когда
дошло до открытого выступления: под его началом действовали самые
мужественные заговорщики. После поражения ушел со своими отрядами и больше
никогда не вернулся к семье в Капернаум. Во всяком случае, он не погиб. Вел
и другие смуты, его имя не единожды слышали - имя шейха, чтимого средь
номадов Аравийской пустыни.
Симон, вожак оседлых групп, тоже мог претендовать на общее руководство;
среди рыбаков, а они составляли большинство в нашей общине, он был почитаем.
Самый первый Иисусов ученик, человек простой, даже ограниченный, он слепо
верил в божественное его назначение. Как-то по секрету признался мне - было
ему видение. Однажды вечером вместе с Иоанном и Иаковом они оберегали покой
учителя, который совершал вечернюю молитву, по обыкновению, sub coelo {Под
открытым небом (лат.).}. Глухой ночью Симон увидел (Иоанн и Иаков заснули)
свет, а в нем Моисея и Илию, наказавших ему слушаться равви. Тогда-то он и
уверовал, что Иисус - ожидаемый мессия.
Иоанн обладал умом ясным и прозорливым, самый молодой среди старейшин,
не претендовал на верховное руководство. Иисус любил его даже больше, чем
добряка Симона. Юношу стройного, приятного ликом, Иоанна любили все -
девушки, матроны и степенные мужи. Среди людей низкого звания редко
встречаются чувства, столь обычные у эллинской и римской аристократии, но и
у людей простых истинная красота вызывает восхищение, и неважно, девушка ли
ею наделена или юноша.
Иоанн носил свою красу с деликатным обаянием и не злоупотреблял ею - он
был из истовых хасидим; его все баловали, и - о диво! - это ничуть не
испортило нрав юноши, в получении же высокой должности могло помочь. Моложе
меня на два-три года, интеллигентный от природы и щедро ею одаренный - веди
он свой род от монархов, умелым поведением получил бы небольшое царство, -
он трезво оценивал свои преимущества, дабы не спотыкаться на колдобинах
будней; изящество, однако, отнюдь не способствовало политической карьере, к
чему, впрочем, Иоанн вовсе не стремился и не заявлял никаких притязаний.
Брат его Иаков, некрасивый обликом, но быстрого ума, не без оснований
рассчитывал: возвысится Иоанн, и он, Иаков, добьется значительных почестей,
и посему усиленно домогался Иоаннова выдвижения против Симонова, доводя
Иисуса до полного отчаяния: ведь Симон, верный как собака, по сю пору
считался главным в общине, а точнее - правой рукой учителя.
Иисус поначалу отделывался от намеков Иакова молчанием, что вообще
свойственно было его натуре, когда речь шла о делах бренных, не касавшихся
его морального учения, о политике же вообще высказывался неопределенно.
30. Однажды, к примеру, с лукавством приступили к нему: позволительно
ли иудею платить подушную подать кесарю, - а вопросил один из лицемерных
соферим, что в юридической софистике не уступают римским казуистам; Иисус
словно бы не приметил ловушки; скажи он - непозволительно, тут же его
кликнули бы крамольником. Разговор состоялся на городской рыночной площади в
стороне Гадаринской, в толпе зевак, городишко сей наполовину греческий, и
соглядатаев здесь водилось больше, чем блох на хребтине у осла; так вот,
скажи учитель, позволительно-де, и толпа, коей ненавистна была
несправедливая и позорная подать, возроптала бы незамедлительно. Возможно,
равви вовсе не думал о последствиях ответа, просто наитие гонимого
подсказало ему слова, поистине достойные Сократа. Велел подать римский
денарий и, показав изображение Тиберия, спросил: чье сие изображение?
Кесарево, ответили ему. А какой монетой платят подать во храме, иудейской
или тирской? Все едино, ответили ему. Отчего же сие? На тех монетах нет
изображений ни человека, ни вещи, запрещенных господом. Так вот: отдавайте
кесарево кесарю, а божие богу, - сказал Иисус и, вернув денарий, стал
сказывать одну из своих притчей совсем на другую тему.
Примерно таким же способом учитель усмирял наши споры касательно
главного руководства - по мере роста мятежного отряда вопрос требовал
немедленного решения.
31. Помнится, однажды вечером снова разгорелся спор о первенстве и
кто-то выкрикнул мое имя, до тех пор умалчиваемое; хотя я, бесспорно, на
голову превышал всех кандидатов, однако никогда не предлагал услуг через
своих приспешников. Из понятных соображений я сторонился всего и выжидал,
когда пробьет мой час; тебе не надо объяснять - ни малейшей склонности к
военной службе у меня не наблюдалось, а большинство вожаков почитает своим
священным долгом махать мечом, по моему же мнению, сие - последнее дело для
стратега.
Здесь, на Востоке, как, впрочем, и у других народов, военное искусство
как таковое не было известно, мужественный рубака сошел бы за хорошего
военачальника, сражайся он в первых рядах, правда, именно это часто решало
исход боя в ту ли, другую ли сторону. Римляне, между прочим, покорили весь
мир, ибо тщательно разработали теорию стратегии и тактики. Иное дело, основы
ее позаимствовали у твоих предков, пунийцев - купеческого народа, вожди
коего Гамилькар Барка и его сын Ганнибал ввели в бессмысленные побоища
элемент расчета и калькуляции, подкрепили их наукой военного гения великого
македонца. Деловой подход к сражению не чужд и мне, купцу, однако, изучив
историю Карфагена и его конец, я убедился: каждый человек пусть по
возможности держится своей делянки и не суется в чужой огород. К тому же не
надобно забывать: трофеи берет солдат, а богатеет поставщик.
32. Обеспокоенный ссорами да раздорами, я решил испечь двух баранов на
одном огнище - замирить свару и оставить свою особу в тени. А посему
поднялся и сказал:
- Оставим споры, все мы равны пред господом нашим. Должности поделили,
каждый получил по способностям, а не по старшинству. Установлен совет, и
голос двенадцати имеет такой же вес, как и один, - все будем решать сообща:
поддержание порядка, снабжение, военные дела, пока господь бог наш не
укажет: сей есть тот, кто возьмет решение нашей земной судьбы на свои
рамена. Быть может, господь укажет нам избранника гласом народным, когда
сберет воинство, возможно, явится ангел, когда пробьет час. Я же отказываюсь
провидеть судьбу и прошу не называть боле моего имени.
33. Выслушав меня, Иисус, доселе безмолвный, сказал:
- Кто ищет быть сильным, будет унижен. Были великие цари и властители,
а что после них осталось? Прах только. Исчезли египетские фараоны, погибли
монархи вавилонские и персидские.
Рассеялся род Давидов, захирело племя Хасмонеево, опозорил себя дом
Иродов.
Горе кесарям, горе монархам, горе царям, горе всем, кто алкает власти,
а не служит господу.
Как же хотите, дабы воцарилась справедливость и царство небесное, ежли
сегодня торги учинили - кто будет главный меж вами?
Смущенные, пристыженные, все замолкли, Иисус взглянул на меня ласково,
но ничего боле не сказал и удалился под сень дерев в саду, где мы сидели, и
молчал до самой ночи. Спорщики начали тихонько оправдываться - никто,
дескать, и не помыслил власть возыметь, просто надобно же руководствовать
советом, на что я предложил: всякий раз по очереди выбирать руководителя, на
сессию ли, на один ли день, а что до стратега, коли судьба, то бишь
провидение, не решит иначе, изберем его собранием всех старейшин, сотников и
начальников отрядов.
Так все и осталось по-прежнему, бесспорным влиянием пользовались Симон,
Иаков и Иоанн, я же поменьше говорил и побольше делал.
Торговлю военным снаряжением в те сроки запретили, однако на складах
нашей фирмы, подвизавшейся на военных поставках, хватало всякого оружия. Я
поручил втайне, без всяких ограничений продавать предъявителям табличек со
стилизованным инициалом "S" кривые ножи - sica, прямые короткие мечи, что
легко укрыть под плащом, наконечники к стрелам и копьям. Плавильни, кузни и
оружейные мастерские в Дамаске работали днем и ночью, выполняя заказы
палестинских оптовых складов. Для видимости я получил у сирийского легата
Вителлия заказ на большие поставки оружия легиону XII (Fulminata
{Молниеподобный (лат.).}) и предоставил ему кредит на два года. Несмотря на
льготный кредит, я с лихвой возместил убытки моего филиала, ибо Вителлий,
грабитель, как и все римляне, заказчиком был солидным. За солидные деньги он
получил и лучший в мире товар: дамасские мануфактуры пуще глаза берегли
тайну особой закалки металла, не было им равных в производстве оружия и
наступательного и оборонительного.
Наши эмиссары покупали оружие на сирийских складах оптом, небольшими
партиями, опаснее всего провезти оружие контрабандой через границу; втайне
везли не из-за пошлины - боялись, не насторожить бы публика-нов-доносителей.
Переправляли оружие через несколько границ - для безопасности выбрали дороги
пустынями в Трахоне и Батанее, где каждый второй житель промышлял сим
противозаконным ремеслом.
34. Занимался я и провиантом, накануне выступления в праздник пасхи
велел удвоить количество лавок и лотков на склонах Елеонской горы недалече
Иерусалима, где назначался сборный пункт. Ежегодно к празднику и
паломничеству в Иудее заготавливали тысячи мин зерна, муки, сушеных фруктов,
соленой рыбы, а также целые стала домашних животных и птицы, на сей раз я
лишь предупредил кладовщиков насчет оптовых закупок с соответствующей
скидкой для людей с табличкой. Не стоит пояснений - мои личные интересы
ничуть не пострадали.
Все члены совета были не менее активны. Десятки агитаторов готовили к
выступлению общины наших сторонников в деревнях и отряды кочевников,
сообщали пароли и опознавательные знаки. В Галилее, Иудее и при-иорданских
землях поднялся такой шум, что насторожились чиновники и соглядатаи, но в
сроки традиционного паломничества и всеобщего передвижения народа заговор
открыть не удалось.
35. Римляне, как тебе ведомо, никогда не мешались в религиозные дела
покоренных стран и даже относились к ним с уважением, за редкими
исключениями, достойными порицания, когда правители отдельных провинций
нарушали общие установления. Такие исключения частенько касались религии
иудеев еще и потому, что они особенно ортодоксальны и не допускали симбиоза
своего бога с другими божествами. А кто из победителей с легким сердцем
признает унижение собственного пантеона?
И все же римляне никогда не чинили препятствий в массовых религиозных
празднованиях, хотя случались и нарушения общественного порядка. Конфликты
вспыхивали лишь в редких случаях, когда имперская система, требуя
верноподданничества, схлестывалась с ригорическими запретами Торы и
вынуждала иудеев всемерно защищать свои обычаи.
Так в свое время Ирод Великий потребовал принести клятву верности себе
и Августу. Повелению сему воспротивились все: фарисеи, настроенные славным
раввином Шамаем, ессеи всех оттенков вместе со своим пророком Манахемом,
коего можно считать предшественником Иоанна. В общем, против клятвы восстало
почти пятнадцать тысяч преданных Яхве, и Ирод - властелин, жестокий деспот и
насильник - не воздал за сей отказ, последовал лишь небольшой денежный
штраф.
В правление того же Ирода - заслуг в утверждении культа Яхве на его
счету не боле, нежели позорных деяний, - имел место весьма выразительный
эпизод: Ирод, идумеянин и неофит, а заодно и сторонник эллинизации своего
государства, не понимал или не желал понять многих наказов Торы,
противоречащих греко-римской культуре. Отстроив храм господень, украсил его
с великой пышностью, но иудеи приняли его деяние с недоверием, и, как
выяснилось, не без оснований: царь велел водрузить над большими вратами
храма (sanctuarium sanctissimum {Святая святых (лат.).}) большого золотого
орла, видно, в качестве своего votum {Приношение (лат.).}.
Сам дар, изображающий живое творение, нарушал божию заповедь из третьей
книги Моисеевой:
Не делайте себе кумиров
и изваяний, и столбов не ставьте у себя,
и камней с изображениями
не кладите в земле вашей,
чтобы кланяться пред ними;
ибо Я Господь, Бог ваш.
В довершение беды орел считается творением нечистым, подобно ястребу,
сове, лебедю, цапле, журавлю, ворону, сойке, удоду и многим другим птицам. А
уж орел над входом в святилище - богохульство вдвойне. Первосвященник Маттия
не противился из трусости, ибо, столь сведущий в Писании, прекрасно понимал,
сколь недопустим подобный дар, к тому же отличался ригоризмом, чему примером
следующий случай.
Однажды ночью, в канун постного дня, ему приснилось, что
сожительствовал с женой, случилась поллюция, Маттия потерял чистоту, оная же
обязательна для священника, возносящего всесожжение господу. По его просьбе
в тот день назначили иного первосвященника, Иосифа, сына Еллемова.
Педант в мелочах, Маттия уклонился, как только пошло до принципов, на
стражу закона стали двое влиятельных фарисеев - Иуда, сын Сарифа, и Маттия,
сын Мергалота, почитаемые всем иерусалимским людом. Они и возмутили толпу: в
полдень люди ворвались в храм, сорвали орла с врат и изрубили его на куски.
Разумеется, кончилось столкновением с войском, в плен взяли четыре сотни
молодых людей. Ирод приказал сжечь всех живьем за оскорбление его
величества, но дело этим не обошлось. После смерти Ирода народ, оплакивающий
Иуду, Маттию и четыреста мучеников, чей пепел не был погребен с надлежащими
почестями, затеял в праздник пасхи смуту (правил страной Иродов наследник
Архелай), погибло три ты щи людей, и все по милости Архелая, оный с перепугу
бросил на пилигримов армию, не без оснований опасаясь уже не смуты, а
восстания.
Примеры тому бесчисленны, важно одно: любая акция, преднамеренная или
случайная, направленная против религиозных иудейских обычаев, могла привести
к взрыву. Прокураторы и легаты, даже столь враждебные Иудее, как Понтий
Пилат, испытавший, чего стоит играть с огнем, прекрасно понимали, чем грозит
провокация. В начале своего правления Пилат дважды ссорился с иудеями;
предупрежденный легатом Сирии Вителлием, он не задевал больше религиозных
чувств населения.
Подобную же взрывоопасную ситуацию создал безумец Калигула, приказав
водрузить свое золотое изваяние в Иерусалимском храме. Чуть не дошло до
народного восстания против римлян, и кровопролитие удалось предотвратить
только стараниями тогдашнего легата Сирии Публия Петрония; рискуя жизнью, он
оттягивал выполнение безумного приказа, пока кесарь Гай Калигула
собственноручным письмом не приказал Петронию покончить с собой. К счастью,
смерть вовремя настигла тирана, до получения письма Петронием - так легат
избежал исполнения первого и другого приказов.
На фоне таких исторических примеров у тебя могло бы сложиться ложное
представление о подготовке к восстанию, о силе нашего движения и значении
дальнейших событий. Наше движение, если вообще так следует именовать его, не
было широким даже в масштабах столь небольшой страны, как Палестина,
постоянствовавшей в отчаянных мятежах, а потому не примусь за описание
подготовки, тем боле намеревался рассказать, предал ли я Иисуса, и ты можешь
подумать, отвлекаюсь-де намеренно, лишь бы затемнить дело мелкими
отступлениями и отговориться побасенками. А я, напротив, хоть формально и
поставил под сомнение само обвинение, подробно прорисовываю фон и для
исчерпывающего ответа, ибо приключившееся слишком сложно, дабы ответить
однозначно - ведь просты лишь факты и никогда не просты их причины.
36. Так вот: Иисус вел себя к концу всей истории своеобычно и
двусмысленно - будто подменили человека. Проповеди сказывал воинственные,
чуть ли не революционные, не хуже Иоанна громил саддукеев и богачей, а
возвещая скорый день пришествия божьей справедливости, грозился, поминая о
каре, о великом плаче и скрежете зубовном тех, кто будут прокляты и ввержены
в огнь вечный. Приведу иные из его филиппик - я лишь диву давался, сколь
переменился этот человек. Вот некоторые сентенции:
Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока не воспылает.
Блажен тот лев, которого съест человек, ибо лев войдет в человека, и
проклят тот человек, коего пожрет лев, ибо лев станет человеком.
Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, а я говорю вам
- пришел бросить на землю огонь и войну...
Помнишь, некогда Иисус пророчил грешникам лишь исчезновение во мраке
вечности, и ученики не пугались его слов; ныне впечатляющая картина адовых
мук, не чуждая народным верованиям, вселяла ужас и все же вызывала у
верующих удовлетворение.
А на тайных наших собраниях во всякое время он молчал, не откликался на
споры, словно боялся чего лишиться. Среди нас он был символом Истинно
Сущего, дела земные не касались до него, и все-таки своим присутствием как
бы санкционировал наши решении.
Его тем более уважали, что в отрешенности своей он не совершал ошибок.
Все ожидали и верили: Иисус окажет свою силу, когда пробьет час. Даже я не
подозревал, сколь мучительно Иисус неспокоен был духом, колебался, отдаться
ли воле народной. В Галилее весной оного года равви единственный провидел,
или, вернее, знал: надежды, возлагаемые на него, не оправдаются.
37. В Иерусалим с Иисусом пришло не много. Сочинения о жизни Иисуса
(высказывался на их счет не единожды) об этом сообщают достоверно: нас
приветствовали толпы посвященных в тайну - назовем их так. Пальмовые ветви о
семи листах, условный знак нашего союза, колыхались по обеим сторонам
дороги. Столичный плебс, настроенный ко всему на свете весьма скептически,
услыхав тысячный клич: осанна! - признал в Иисусе учителя и чудотворца.
Слава его, говоря беспристрастно, едва докатилась до Иерусалима, но все же,
по разумению столичного простонародья, сей провинциальной особе надлежало
оказать почтение, дабы не обидеть соотчичей, встречавших этого человека с
энтузиазмом. У меня голова закружилась: у нас уже десятки тысяч сторонников!
Так семилистые опознавательные пальмовые ветви сыграли злую шутку -
семикратно увеличили наши силы в моих глазах. Ликующим крикам не было конца,
да надобно признать, так встречали многих чудотворцев. Сброд ликовал при
виде любого шествия, особливо когда прибывал какой-нибудь влиятельный
провинциальный начальник, будь он хоть пустым местом в делах религиозных.
Не было конца восторгам при торжественных въездах делегаций от
заморских общин - из Рима, Александрии, Афин, Коринфа и других городов
империи. Восторг охватывал толпы при виде вавилонян, везших плату за
священную жертву под тысячной стражей конных номадов, с диким гиканьем
потрясавших копьями.
Иисус принял приветствия сдержанно, с достоинством, но в глазах блеснул
несвойственный ему огонь. Улыбался и отвечал как посвященный, коему ведомо,
что от него ждут. И ему было сейчас невдомек: взяв на себя непосильную роль,
плохо ее сыграет и упустит другую роль, более ему свойственную, какую мог бы
исполнить хорошо. Последствия сказываются и сегодня - бесконечное множество
сект порождено несистематизированным учением.
Мы не остались в городе и, подобно другим пилигримам, расположились за
городскими стенами на горе Елеон-ской, в доме, скорее вилле, клиента нашей
фирмы. Хозяин постоянно проживал в Иерусалиме, здесь же наладил хозяйство с
оливковой давильней - так одной стрелой убил двух куропаток: выгодно
поместил капитал и проводил каникулы вдали от городской духоты.
Вокруг дома раскинулся сад в римском стиле, окруженный живой
кипарисовой изгородью. Фиговые дерева, оливы, тамариск и кипарисы,
виноградные лозы, вьющиеся по деревянной решетке вдоль аллеи, оберегали
прохладу и тишину. В небольшой пруд зимой стекали горные ручьи. Две
карликовые пальмы, диковина в резком иерусалимском климате, склоняли к самой
воде широкие листья, осеняя каменную скамью на берегу.
38. До праздника оставалось еще восемь дней, а вся гора и соседние
холмы расцветились шатрами разной формы и окраски. Выделялись черные шатры
кочевников. Днем вожаки являлись к Иисусу с визитами, в сопровождении личной
охраны - отчаянные головорезы, молчаливые, с загадочными лицами. На первый
взгляд мало чем отличавшиеся от арабов, они вели родословную от колен
израилевых Гада, Рувима и Менассии, сохранили патриархальный строй и
традиции исхода из Египта. Господство Рима и местных царей признавали лишь
de nomine {Номинально (лат.).}, выплачивая, а то и не выплачивая, небольшую
подать в зависимости от того, сколь долго пасли свои стада на одном месте.
По кочевым путям через пустыни, в стычках и замирениях с арабскими
побратимами, они добирались до самого Вавилона и на побережье океана, но
упорно возвращались в заиорданские края, на родину. Был то народ
воинственный, закаленный, постоянно воевал своим обычаем, по-разбойничьи,
охотно нанимался в воинскую службу к любому, кто в этих землях сражался:
римлянам, парфянам или набатеям.
Этих союзников и привел к нам Андрей.
39. Вечером в перистиле нашего дома состоялся совет с участием самых
почтенных шейхов. Не звали начальников оседлых заговорщиков из Галилеи и
Переи - их отряды, организованные по римскому образцу в когорты, центурии и
манипулы, получили бы инструкции позже. С номадами иное дело - у них каждый
шейх, удельный господин своей банды, не признавал иной власти, кроме своей.
Боевые качества соперничали с гордостью, а в их вере, преданной и горячей,
всегда сквозило что-то языческое.
Собралось человек десять - вожди племен, мужи крепкие и стройные,
словно кедры Ливана, в белых бурнусах, обвешанные амулетами. Запястья и
лодыжки украшены золотыми браслетами, за пазухой - кривой нож (sica), коим
владеют превосходно. От людей оседлых они выгодно отличались гордой
сдержанностью; когда расселись вдоль стен на подушках, долгое время тишину
нарушало лишь позвякиванье браслетов и амулетов. Молча взглянули на Иисуса,
когда вошел, с достоинством приветствовали его, приложив ладонь к груди и ко
лбу. Иисус ответил наклонением головы; задумчивый, словно душой был далеко,
- возможно, молился. Это произвело большое впечатление на кочевников,
впрочем, и на нас, хоть мы и попривыкли к замкнутости учителя. На лице его
читалось - наступил решающий час.
Я позаботился о скромной трапезе из печеной баранины, рыбы и лепешек,
из лакомств - немного сладкого печенья и сушеных фруктов. На каждом столике
амфоры с вином и водой.
Перед вечерей Иисус прочитал молитву кадиш о пришествии царства божия.
Я уже приводил ее, сейчас напомню лишь: молитва старше истории Израиля
и ведется от египетского гимна Осирису. В моем собрании есть папирус с этим
гимном, а список отнесен александрийскими антикварами к периоду династии
Рамессидов. Молитва кадиш не входила в законоположный состав Священного
писания и сохранилась лишь в некоторых ессейских общинах. Слова моления
прозвучали боевым призывом, все прониклись надеждой.
Мы торопливо ели и пили, дабы поскорее приступить к делу. Лишь Иисус,
безмолвный и замкнутый, время от времени отламывал кусочек опреснока и
подносил ко рту, будто возносил жертву. В конце трапезы сказал проповедь,
подбирая речения из Книг Пророков.
Ибо вот, придет день,
пылающий как печь;
тогда все надменные
и поступающие нечестиво
будут как солома,
и попалит их грядущий день,
говорит Господь Саваоф,
так что не оставит у них
ни корня, ни ветвей.
А для вас, благоговеющие
пред именем Моим,
взойдет Солнце правды
и исцеление в лучах Его,
и вы выйдете и взыграете,
как тельцы упитанные;
(так записано у пророка Малахии)
И будете попирать нечестивых,
ибо они будут прахом под стопами ног ваших
в тот день, который Я соделаю,
говорит Господь Саваоф.
Вот Я посылаю Ангела Моего,
и он приготовит путь предо Мною,
и внезапно придет в храм Свой Господь,
Которого вы ищете,
и Ангел завета, Которого вы желаете;
вот, Он идет, говорит Господь Саваоф...
Вероломно поступает Иуда,
и мерзость совершается в Израиле
и в Иерусалиме;
ибо унизил Иуда святыню Господню...
И того, кто делает это,
истребит Господь из шатров Иаковлевых
бдящего на страже и отвечающего,
и приносящего жертву
Господу Саваофу...
Главы его судят за подарки,
и священники его учат за плату,
и пророки его предвещают за деньги...
...зайдет солнце над пророками,
и потемнеет день над ними.
А я исполнен
силы Духа Господня,
правоты и твердости,
чтобы высказать Иакову
преступление его...
Господи!
по всей правде Твоей
да отвратится гнев Твой
и негодование Твое
от града Твоего, Иерусалима,
от святой горы Твоей;
ибо за грехи наши
и беззакония отцов наших
Иерусалим и народ Твой в поругании
у всех, окружающих нас.
И ныне услышь, Боже наш,
молитву раба твоего
и моление его,
и воззри светлым лицем Твоим
на опустошенное святилище Твое...
Господи, услыши!
Господи, прости!
Господи, внемли и соверши,
не умедли ради Тебя Самого,
Боже мой,
ибо Твое имя
наречено на городе Твоем
и на народе Твоем.
Последняя страстная апострофа взволновала всех, особенно шейхов, после
каждого акцентированного стиха они хором повторяли: аминь! аминь! - придавая
молитве грозное и торжественное звучание.
Иисус побледнел, измученный долгим чтением пришедших на память строф.
Хотел одиночества, его никто не удерживал, когда вышел в сад; все понимали:
негоже святому человеку брать участие в совете, цель коего - кровопролитие.
40. После ухода равви наступила тишина, но тотчас все заговорили
одновременно и начались дебаты, начало коим положил я в качестве хозяина.
Не скрою, отличился особенным красноречием, тогда-то и приметили мое
большое участие в подготовке задуманного, слушали тем охотнее, что не
выдавал притязаний на ведущую роль, как иные, и все отнеслись ко мне с
приязнию. К тому же я многое, даже в мелочах, знал о римской военной
организации и дельно высказался в вопросах первостепенной важности.
Прежде всего обсудили дислокацию наших сил в рощах и садах на Елеонской
горе, места доставало, чтобы все силы сосредоточить неподалеку. Я предложил
карту, гору разделили на секторы, учитывая наиболее выгодный боевой порядок
отрядов, списком подготовленных загодя.
С этой частью плана управились относительно легко, гораздо хуже было со
стратегией, о коей я не имел ни малейшего понятия и мог положиться лишь на
свой здравый смысл. Молча слушал выступления военачальников, и по мере того,
как вырисовывался ход действий, меня начало одолевать беспокойство.
Преимущества человека умного, говорит Гегесий из Магнесии, заключаются
в том, что он не столько выбирает доброе, сколько избегает злого. Пылкие
номады требовали прежде всего вырезать под корень римский гарнизон. Такой
шаг сразу поставил бы против нас всю военную мощь империи.
Правда, на земле Иудеи прокуратор имел в своем распоряжении всего около
трех тысяч наемных войск, но едва ли Агриппа откажется помочь римлянам, а в
его армии насчитывалось около пяти тысяч воинов. Недалеко в Сирии
квартировал легион XII Fulminata, его могли укрепить вспомогательными
войсками из соседних царств. По моим предварительным подсчетам, за весьма
короткое время против нас могло оказаться почти двадцать пять тысяч хорошо
обученных солдат.
Я объявил о своих подсчетах и потребовал: пока не решим внутренних дел,
нельзя ввязываться в войну с Римом. Андрей возразил: что значат двадцать
пять тысяч язычников и гоим, когда священный меч господень с нами.
- Не убоимся и двухсот пятидесяти тысяч, - убеждал он. - Поднимется люд
и все порабощенные народы Сирии. Не сказано ли у пророка Валаама:
...и восстает жезл от Израиля,
и разит князей Моава,
и сокрушает всех сынов Сифовых.
Разве мессия не в силах вызвать небесное воинство, дабы поразить врагов
господа нашего?
Громкими криками одобрили собравшиеся Андреевы слова, а меня укорили в
трусости и неверии.
- Не трусость и неверие руководят мной, - снова вмешался я, - а здравый
смысл. Пусть станется, как вы порешите, хочу одного: знайте, что нас ждет,
решись мы посягнуть на империю. Мощь господа воинств ангельских неизмерима,
однако Моисей, муж божий, сначала покорил Сигона и Ога, царей аморрейских,
после мадиамских, в землю же обетованную вошел не он, а Иисус Навин.
Сказываю ли я - делайте так и не делайте этак? Нет, вершите лишь неизбежное,
а неизбежно ныне, дабы народ взял власть, овладел храмом, скинул
священников-узурпаторов, низверг саддукеев и установил справедливость. Никто
не в силах жать единовременно ячмень и пшеницу, спервоначалу надобно жать,
что созрело.
Я высказался приблизительно в таком духе, хотя отнюдь не был уверен: а
не прав ли Андрей? Идеи общественного и народного освобождения могли
подвигнуть люд на деяние, превышающее силы человеческие. Всеобщая
неразбериха, а оную затеять сподручно, могла поставить под оружие сто или
даже двести тысяч фанатиков-пилигримов - довольно подать знак, кликнуть -
защитить, мол, веру отцов надобно; победу же удержать может истинный воин,
полководец, мессия воинствующий, кого предрекли пророки, и в нем неразрывны
святость и мужество, властелин и мудрец, лев и лис.
Иисус же и по сию пору не проявил полководческих талантов, напротив,
всячески избегал милитарных споров, оставляя нам порешить все насчет
возможных военных действий.
Увы, среди нас, мужей воинственных, я не видел прирожденного стратега и
диктатора. Легко взъярить толпу, она морским прибоем затопит берега, все
сокрушая на своем пути, но вести людей в долголетней освободительной войне -
дело многотрудное, превышающее военные способности шейхов. Так, бунт
Спартака, начатый едва ли не семьюдесятью гладиаторами, пожаром классовой
борьбы охвативший половину Италии, Красе подавил без особых усилий, а ведь
Спартак, этот фракийский князь, научился военному искусству у римлян, да и
мужества ему было не занимать. Думаю, не пади он на поле брани и продолжай
сражаться в первых рядах своего войска (ошибка, свойственная героям!), все
равно не добился бы полного успеха. Разные интересы иноземных и римских
невольников, освобожденных Спартаком и введенных в бой, отсутствие
теоретически обоснованной идеологии (идея мщения, свободы, понимаемой всеми
по-разному, - еще не идеология) предопределили поражение даровитого
полководца. Люди всегда жаждут свободы, да редко когда разумеют, свободы от
чего и для чего.
Установили четкую и определенную цель - из пророков позаимствовали, а
также теократическую структуру будущего устройства согласно божьей
справедливости, а до военной организации и отлаженности было далековато:
являли мы собой просто банду изгоев, да к тому же без Спартака. Одно дело -
главарь пары сотен забияк, и совсем иное - военачальник многотысячной армии,
буде таковая у нас сберется.
Опыт поставщика римской армии подсказал мне: регулярную войну вести
должно, ежели забеспечим тыловое хозяйство и доброе интендантство. Римляне
покорили мир и одерживали победы нередко малыми силами над десять-крат
сильнейшим противником, не только применяя свою несравненную тактику,
допрежь всего претщательно организовав поставки и интендантские службы.
Я самолично взялся бы обеспечить пятидесяти- и даже стотысячную армию,
да надобно не менее двух-трех лет и соответствующие кредиты. Наши же безумцы
рвались воевать с Римом немедля, имея в своем активе двести тысяч голодных
ртов, и то весьма проблематичных, в расчет же можно взять не более трех
тысяч человек; нельзя не посчитаться и с тем, что толпа останется толпой,
какие бы добрые намерения ни побудили ее действовать.
А коль нет опытного военачальника, люди разбегутся в первом же
сражении. На рубежах империи таких инцидентов не счесть было, и я отлично
понимал, чем закончится еще одно подобное выступление. Впрочем, известный
тебе ход Иудейской войны поясняет мою мысль: выступи мы против Рима,
приключилось бы то же и с нами.
И еще одно неотступно мучило и теснило меня: с нами ли божие
заступничество и явит ли бог свою силу нам в помощь?
И во дни своей юности я не был столь прост, как моя братия, не надеялся
на небесное воинство, что совершит бранные подвиги плечом к плечу с нашими
фанатиками. Такого не бывало ни при Моисее, ни при Иисусе Навине, но господь
все ж вывел Израиль из неволи египетской, все ж потопил войска фараоновы
близ Ваал-Цефона, все ж пред киотом завета господня рухнули стены Иерихона,
так почему, мыслил я, не подсобит господь и нам, ежели Иисус поистине
предстатель, коего обещал Яхве. Одолеть римлян - тут надобно чудо ратное,
тысячекратно великое, нежли изгнание бесов из одержимого, а наперед всего
моральное возрождение народа. Заметь, дорогой друг, коль все беды божьим
повелением настигли народ израилев за нечестие его, мог ли сей народ
одержать верх в ратном деянии, не искупив ране грехов своих. Наука
ессейская, кое-кого из фарисеев, и самого Иисуса, спору нет, вела к
очищению, да благочестие было лишь уделом малой части народа, и, только
свергнув узурпаторов-первосвященников и свершив религиозную и социальную
реформу, возымел бы народ право на помощь воинства господня.
Однако ж попытайся мы реализовать благую цель, неужели бог не укрепит
нас? Ведь утверждает же поэт Квинт Энний: spero, si speres quicquam
proedesse potis sunt {Питаю надежду, коли надежда может помочь (лат.).}.
Иные, увы, полагают, надежда - мать глупцов.
Смекнув, что и как, я представил военному совету свои умствования, само
собой, без последней версии: неверие в мессию оказалось бы гибельно для
заговора. Ну а что Иисус - мессия истинный, никто не усомнился, так сему и
надлежит остаться, доколе сама судьба не решит, таков ли промысл божий.
Мои доводы кое-как уняли ссоры: порешили римлян не атаковать, коль сами
не нападут. Надеялись, до того не дойдет.
41. Расквартированный в Иерусалиме гарнизон, усиленный на дни
праздника, доныне не вмешивался в раздоры да несогласия в больших
многолюдных подворьях храма. Римляне предоставляли эту честь
первосвященнической полиции, оная вполне управлялась со своевольной толпой.
Даже воителей тетрарха редко призывали в подмогу, пока стычки не
перекидывались на городские улицы и не тревожили оккупационные власти. Но
кто же мог предузнать, на кого падет гнев народный. Бывало, провокация
недалекого солдафона или клич злокозненных зелотов - и разгоралась заваруха.
Управляй я полновластно достаточными средствами, обошел и подкупил бы
притеснителя Пилата малым стараньем, годовое жалованье в шестьдесят тысяч
сестерциев дешевило прокуратора - много не затребовал бы. Миллионом-полутора
всего и обошлись - и притеснителя, и офицеров ублажили бы.
Да вот беда - в наличии у меня столько денег не водилось, а запустить
руку в казну нашего торгового дома опасался, сам понимаешь почему. Ныне же,
помышляя о несодеянном, убежден: обошлись бы невеликими задатками да
посулами больших богатств, передай они первосвященническую власть нам, а
тогда уже и посулы не пришлось бы исполнять, богохульно посягать на
сокровища святыни.
К тому же надзорный совет фирмы, осуществи мы планы, без колебаний
отвалил бы денег - самого кесаря Тиберия купить достало. В дни же моей
молодости, хоть и оборотист был, да зелен провернуть такую финансовую
операцию, убоялся к тому ж и себя деконспирировать. Впрочем, итак ведомо:
большие дела большого торжища требуют.
У кого кошель пуст, не метнет кости по самой высокой ставке, а ежели
выиграет, то лишь нищенские унции. Так и я не рискнул поставить свою
наличность на дело богоугодное, хоть меня и не одолевал скептицизм оного
лаконянина, возопившего при виде сборщика божией подати: не интересуюсь
богами, беднейшими меня! Я веровал не столь самозабвенно, сколь другие, и
все-таки веровал, хотя сегодня и не признаю сие разумным.
И здесь сызнова уснащу записи кое-какими подходами, дабы рассудить
вопросы основательные, уже в те дни повергшие душу мою в смятение и
породившие скептицизм. Мысли, и поныне столь же гадательные, с летами более
хладнокровны стали в постулатах категорических, однако же тревожат
непрестанно. Особливо в делах веры и неверия. Убеждения мои (сейчас) таковы:
естественная иерархия мироздания, как бы люди его себе ни представляли - а
есть философы, мировую иерархию почитающие лишь свойством ума, - так вот,
иерархия, сиречь порядок, или, напротив, хаос познаваемого мира, постулирует
всенепременно свою субъективную антитезу - мир идеальный, непознаваемый;
он-то, коль скоро в нашем мире мы не видим смысла бытия помимо бытия, и
обладает истинным смыслом. И коли желаем придать жизни хоть какой смысл лишь
благодаря нашей невидимой psyche, можно ль признать, мир-де сотворенный,
или, иначе, natura naturata {Природа порожденная (лат.).}, этого общего
смысла лишен? Per analogiam представить сие можно по непроявленной сути, то
есть psyche, о коей в принципе ничего достоверного сказать нельзя, но тем не
менее природе всех вещей некоим образом соответствующей.
Тезы подобного рода заложены в каждой религии. Люди решали эту проблему
по-разному, не имея ничего, кроме наивной веры, но да разумеет разумеющий:
наше знание о мире, зримом и познаваемом, сводимо в наипростейших элементах
к аксиомам, оные же суть не что иное, как порождения веры. Буде на аксиомах
Евклид всю геометрию видимого мира начертал, на других аксиомах подавно
возвести позволительно здание любой религии - сей геометрии мира незримого.
Иное дело, одна ли только Евклидова геометрия объясняет порядок вещей? Можно
ли положить, существует-де множество геометрий, подобно множеству религий? И
подобает ли положить, любая геометрия бесполезна в трактовке мироздания?
Или: возможно, любая геометрия вне нашего сознания не имеет бытия?
Человеческий разум не желает смириться с таковым допущением, и все же -
се есть истина, а ежли истина - она равно и к религии, и к ее предмету
относима.
Отсюда вывожу: вселенная явленная и вселенная непроявленная зависят от
акта веры, и посему обе можно признать равноценными, однако наше знание
видимого мира ничтожно, как песчинка в пустыне. Развитые же религии
(конечно, не секта, о коей ведем речь) владеют знанием полным, ибо предмет
их - мировая душа или абсолют, людьми именуемый богом или природой, -
непредставим.
Итак: мир нашего сегодняшнего естественного познания - некий иной,
совершенный, о сущности его мы не можем составить конкретного понятия,
положим лишь: мир сей совершенен, поскольку идеален, что и постулировал
Платон.
Я готов теоретически признать такой принцип, однако не уверен, применим
ли он на практике. Вправе ли мы предполагать мировую душу только потому, что
стремимся к этому? Надобно ждать чудесного подтверждения наших верований
чувствами; так и я ждал некогда, как ждал Моисей на горе Синайской, пока бог
явится ему в своей славе. О том и речь!
История знает много подобных примеров, и все же, сколь владычество
любого монарха в каждый миг ощутимо народом, так бог должен постоянно
подтверждать свое бытие соответственно своему категорическому совершенству.
В далекие годы блужданий с Иисусом религиозное чувство, видимо, под
влиянием иудейского воспитания, давало о себе знать весьма сильно, и я не
ждал от бога, дабы явил свою силу, и все же семена сомнения, посеянные
изучением греческих мудрецов, дали свои всходы, о чем и сказывал тебе в
начале записок. Разве что о ту пору я от сомнений устремлялся к атеизму,
ныне, на пороге могилы, устремляюсь напротив - от атеизма к сомнениям.
Причина метаморфозы: прирожденная вера в непознаваемое и у основ мира
видимого, и у основ мира идей - безусловное свойство нашего разума. Не
нуждайся мы в императивных поисках логической и математической гармонии,
никогда и не открыли бы, что гармония заложена в природе вселенной.
Внутренняя нужда в вере - видимый мир-де в подчинении у иного, совершенного
мира, и пусть не у мира Абсолюта, а просто Логоса {Здесь в переносном
значении: божественная сила (греч.).}, - равно сильна и безапелляционна у
всех, кто ее изведал. А коли наш духовный поиск уходит за горизонты видимого
мира, отчего ж сие не имеет означать: и невидимый мир существует? Впрочем,
все естественные науки, на коих держится любой атеизм, а также и
агностицизм, единственно достоверно утверждают то, что есть, и не вправе
судить о том, чего нет; и все же повторяю: утверждая существующее, исходят
из аксиом, сиречь постулатов веры. Так ли, иначе ли, без веры не обойдешься,
а за сим следует - не обойдешься и без религии. Я же полагаю: нужда в вере и
религии, прирожденная нашему мыслящему естеству, присуща человеку не затем,
чтобы он устремился познать невидимый мир и сделать его познаваемым и
видимым, а затем, дабы поступал достойно, то есть постепенно приближался бы
к идеалу. Ведь сознание того, что реальный порядок вещей - не бытие
окончательное, но только первая ступень вселенской лестницы, дает все
основания заключить: жить стоит наперекор всему опыту наблюдений над
животным миром, ибо опыт этот у существа мыслящего рано или поздно убивает
стремление жить, порождает пессимистическую картину мира и проистекающее из
нее стремление к смерти.
Итожу: такое сознание обходится без бога, вершащего наши судьбы, хотя и
не исключает абсолюта.
Во время оно мне надобен был бог, а не абсолют, надобен всем нам, кто
так ли, этак ли верил в Иисуса, да и ему бог надобился. И все же смею
твердить: среди многотысячной толпы, разбившей стан на Елеонской горе, и
даже среди старейшин только я имел четкое понятие абсолюта, свободное от
антропоморфических черт властелина мира, хотя иудейская теодицея и столь
дерзновенные планы, уже давшие обильные всходы в юношеской душе, отдалили
это понятие в туманные пределы.
На сем кончаю очередное отступление и возвращаюсь к вечере и военному
совету.
Обсудив кампанию в целом, наши военачальники занялись разработкой
тактических приемов, и мое участие весьма умерилось - в этой материи шейхи
имели куда больше опыта. Многие всю жизнь воевали города и крепости
хитростью либо осадой. В здешних краях - и в римских владениях, и в
пограничных царствах - года не проходило, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не
дрался за престол, за наследство, из мести, ради грабежа или ради славы.
Замыслы шейхов не вызывали серьезных возражений, план, вроде бы обдуманный,
мог увенчаться успехом, во всяком случае на первых порах, при захвате храма.
Успокоенный переговорами, я ушел под предлогом доставить еще вина и соленого
миндаля, до которого львы пустынь были весьма охочи - в этой части света все
соленое почитается большим деликатесом.
После жаркого дня вечер овевал приятным теплом, ночные холода еще не
пали. Я направился в густую темень сада к каменной скамье под пальмами, дабы
застать в тихом и пустынном месте Иисуса.
Он и впрямь сидел на скамье, услыхав шаги, обернулся. Луна осветила его
лицо, лунный блик заиграл на бороде цвета меди, засеребрились седые нити.
Казалось, глаза у него полыхают голубым пламенем, а может, это просто
блеснул лунный свет. У галилеян часто встречаются голубые глаза, а у Иисуса
они были голубые с серым оттенком, кожа белая. Мне всякий раз сдавалось -
вот наследие хеттеянской крови, светловолосых гигантов, коих завербовал к
себе на службу царь Давид.
Завидев меня, Иисус кивнул, я помедлил - учитель не любил, когда
нарушали его уединение. На этот раз он словно ждал меня - я поспешил
приблизиться, учитель велел сесть. Не расспрашивал. Я сам рассказал о
совете. Он слушал внимательно, не перебивая, после сказал:
- Пробил час, настал назначенный день. Что думаешь?
Я отвечал: станется так, как восхочет он, люди верят - он мессия,
явился свершить пророчества.
- А ты? Ты сам веришь ли?
- Знаешь меня, о равви, много лет я верно следую за тобой.
- За Марией, - уточнил Иисус.
- Она сказала тебе обо всем, равви?
- Да, сказала.
- Повели ей любить меня. Тебя она не ослушается.
- Да, не ослушается. И ты покинул бы меня.
Я не нашелся ответить, пробормотал, что никогда не думал об этом. Иисус
покачал головой.
- А я думал. И не хотел потерять тебя.
Так и сказал: не ее, а меня не хотел потерять. Sed nemo testis idoneus
in propria causa {Но недостойно быть свидетелем в свою пользу (лат.).}.
- Почему, равви? Даже случись такое, что значит один из тысяч?
- Неужли и тебе объяснять притчей? Где лучше увидишь себя - в мелком
пруду, где поят овец, иль в глубоком колодце?
- Я не оставлю тебя, равви.
- Недолго уже, многие оставят меня, а ты уйдешь первый.
- Чем заслужил столь плохое мнение? - спросил я удивленно и даже
обиженно.
Иисус печально улыбнулся и взглянул на меня.
- Уйдешь, так надобно. Одному тебе я велю уйти прямо сейчас, прежде чем
исполнится то, чему суждено исполниться.
- Ты ожидаешь худого, равви? Почто же велишь покинуть тебя?
- Пробил час, и свершиться судьбе сына человеческого.
- Ты сомневаешься, учитель? Сомневаешься в успехе нашего дела?
Он взял меня за руку и, глядя в глаза, сказал:
- Да. Коли спрашиваешь, отвечу тебе - да, колеблюсь. Ты и сам знаешь -
думаю надвое. Ты был моим зерцалом и судьей, всякое мое слово взвешивал на
весах, всякое деяние. Спервоначалу из-за Марии, а после... Скажи, Иуда, чего
ожидаешь сам?
- Неудача может сломить лишь того, кто дозволил успеху закружить себя,
а победа без предусмотренного поражения - победа бесславная.
- Ты считал меня простецом, - сказал учитель с легким упреком, - а ведь
Давид был пастухом, пока не стал царем. Сыновья Маттафии - погонщики
верблюдов и коз пасли. Кто знает, кого возлюбит господь, а чей ум смущают
демоны?
- Но тебя слушают, все верят: ты - мессия.
- Завтра иль послезавтра судьбы дадут ответ, - сказал он почти шепотом,
не выпуская моей руки. - Я не знаю. Душа моя в горести, знаю лишь - сочтены
дни мои, и тело мое выставят на позорище, а кости разнесут птицы. В книге
Даниила записано: "Предан будет смерти Христос, и не будет".
- Но ведь пророк говорит и так:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени;
но спасутся в это время
из народа твоего все,
которые найдены будут
записанными в книге.
И многие из спящих в прахе
земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди,
и обратившие многих к правде
- как звезды,
во веки веков, навсегда.
- Я молился, - сказал Иисус, - и господь сказал мне: "Есмь любовь, а
меня сделали богом жестокосердым, безжалостным и ненавистным. Боялись меня,
а не любили, и призывали, дабы в руки их предал врагов их. Я послал тебя
благовестить любовь, а с чем приходишь". "Я устал бежать, - ответил я
господу, - алкаю возвратиться, откуда пришел. Что должен совершить, дабы
свершилась воля твоя?"
Он возвестил мне: "Иди к своему предназначению. Жизнь человеческая -
молния от одной тьмы до другой".
И тогда я понял: скоро умру, дабы свершилось, что записано в книге
судеб. "Господи, - сказал я, - памятен мне этот стих:
С того времени, как выйдет повеление
о восстановлении Иерусалима,
до Христа Владыки семь седьмин
и шестьдесят две седьмины;
и возвратится "эрой
и обстроятся улицы и стены,
но в трудные времена.
И по истечении шестидесяти двух седьмин
предан будет смерти Христос,
и не будет".
- Но этот стих, - возразил я Иисусу, - по-иному толкуют: убит будет
Христос, но сие не принесет ему вреда. У пророков недели имеют символическое
значение, порой означают годы, а то и десятки лет, ты сам учил: не буквы
держаться, а мысли путеводной.
- Не знаю более того, что тебе поведал, - сказал он, - жизнь - молния
от одной тьмы до другой, подобно стреле, пущенной вседержителем, мчится к
своему предназначению, и путь ее неизменен. Что бы ни случилось, одно верно:
в господе начало и конец каждого бытия, все от него исходит и к нему
возвращается.
- Значит, и зло от него?
- Зло выдумал человек, природа вещей не злая, не добрая, это мы
измеряем вещи мерой нашего вожделения, потому и страдаем, дабы могли
радоваться. Ведь записано:
И сказал змей жене Еве...
Но знает Бог, что в день,
в который вы вкусите их,
откроются глаза ваши,
и вы будете, как боги,
знающие добро и зло.
И надлежит толковать сие: первые люди были невинны, подобно зверям,
господь оставил им выбор: пребывать в неведении или познать радость и боль.
И ведал господь - человек изберет самое тяжкое, и хотел того, ибо нет иного
пути к совершенству, кроме страдания.
- Ты говорил, бог есть любовь.
- Любовь причиняет страдание, любовь утоляет его. Что можем помыслить
еще о боге? Единственно - создать образ его по образу и подобию нашему.
Нуждаемся в нем и творим в мыслях своих...
- А ты, равви?
- Мало ль я сказывал до сей поры? Или ты усомнился - одно говорю,
другое помышляю?
Вопрос мой и вправду сорвался невместно, вопрошаемый никогда не
преступал узкой теодицеи Торы, но, коль в тот вечер я спросил Иисуса, была
тому своя причина: я надеялся, хотя бы в мыслях своих Иисус отошел от
антропоморфизма народных религий и приблизился к философскому понятию
божества как абсолюта, потому и поколебалась вера его в свое предназначение.
Однако ежели в моем уме, понаторевшем в точных науках, скепсис греческих
мудрецов подпадал наваждению народных мифов (как ни суди - не разум нас
направляет, а чувства), тем боле от учителя ждать иного ответа, чем сказал,
не приходилось на мой дерзновенный и неуместный вопрос. В смятении заговорил
я околично о делах своих.
42. - Почему, равви, хочешь, чтоб ушел?
- Сеял я семена в души людей гонимых, а не в тела, да все они помышляют
лишь о власти, овладев же ею, отвернутся от господа, как Маккавеи, и с его
именем на устах смерть засеют. Сам воззри, мыслит ли кто к господу? Я гласил
братство душ, равенство, незлобие, ел и пил с ними и никому не сказывал - ты
старший, а ты младший. А меж ними уж сегодня волнение - кому править да
управлять, с завистью и любочестием друг друга высматривают, ждут, кто
возвысится. И сие покуда я жив, а что станется, когда умру? Не есть ли
победа поражением, а поражение - победой? Ежли меня мукам предадут, кому
уберечь зерно любви в братстве Нового завета?
Не место здесь тебе. Иуда, в деле великой крови, и мне не место, да я в
воле божией, ты нет, коли погибну, по пути света поведешь правых, коли жив
останусь, вместе пойдем сызнова, с начала самого.
Я молчал в испуге - Иисус не примечал ничего вокруг; погодя заговорил
снова, будто оправдание искал своим словам, и не предо мною даже, перед
самим собой: отчего человеколюбивое его учение готовит кровопролитие
великое...
Не стану примером историков приписывать Иисусу слова - столько лет
миновало, и слова стали не более чем вымыслом; выше представлял наш разговор
в форме диалога, лишь когда память не подводила, подкрепленная цитатами из
Писания, а порой даже и мелочью незначительной, да в тот час имевшей
особенный смысл.
Не хотелось бы заронить в тебе сомнение, что и у меня, как в Платоновых
диалогах, невозможно понять, где Платон, а где Сократ. Посему восстановлю
лишь путеводную нить той долгой беседы; так проще мне, достовернее и для
тебя. А беседа с учителем была великого значения; сказывал, как мнит обойти
противоречия между своими принципами и требованиями пророков и простого
люда.
Я не вмешивался в этот спор с самим собой, молчал, пока Иисус мыслил
вслух, но мое присутствие, верно, кстати пришлось: он сказывал словно бы мне
и для меня, в моих глазах искал поддержки в неровном токе своих размышлений
- будто передавал мне философский завет, если возвести его суждения в
философию.
Мыслю, в тяжкую минуту он переживал настоятельную необходимость
передать другому, не дерзну - достойному, но в любом случае способному
понять его дилемму, - всякий человек, даже самый одинокий, в решительный час
не может не открыть свою душу. Так уж повелось: коль отчаялся на спор со
своей совестью наедине, веди его при свидетеле, каковой, хоть и молча,
судией становится двойственности нашей натуры.
43. Иисус тоже не был свободен от душевного разлада: мессия ли он, или
неправостью прельщает народ, как многие в тогдашние времена; ведь мессия,
согласно Писанию, - спаситель и воитель, призван бороться и убивать, вести в
бой или по крайности вдохновлять и благословлять неизбежное дело великой
крови - а значит, быть противу всего, что проповедовал о любви к ближнему,
даже к врагам своим...
Если господь воинства явил ему свою волю - в том Иисус ни на малую
толику не усомнился - и он благовестил истинного бога, отца всех людей, и
скорое пришествие царствия небесного, то вершил сие согласно Писанию,
согласно воле всемогущего, а потому: коли первое истинно, истинно и другое,
ибо проистекает из первого.
Так говорил он о своем боге Яхве, отце всех людей, а также боге только
иудейском, возвестившем пришествие мессии и царствия небесного.
Истинно ли этот бог отринул от себя все другие народы? Истинно ли лишил
их царства небесного? Нет, сами народы отвергли его, лишь племя Авраамово
крепко стояло за правую веру, оно хоть и отступалось, предавало, да снова
возвращалось к богу единому, ведомое пророками, послушное их науке.
Все народы имели великих пророков, гласивших имя господа единого каждый
на своем языке: египтяне, халдеи и мадианитяне, и едомитяне, и греки, и
римляне, и дикие народы пустынь, - да что, коль лукавством обозли святой
культ, умножая своих богов и поклоняясь демонам.
Иудеи сами нередко оскверняли господа бога своего, списывая на него
свою мстительность, войны, грабежи и убийства, свершаемые над другими
народами, о чем писано в Завете; кто имеет глаза, дабы читать сие, разумеет:
благоволение карой оборачивалось, добродетель - грехом, ибо кто сеет ветер,
пожинает бурю, кто несет пламя, вздымает пожар.
Почто бог-любовь, бог-милосердие попустил порчу да переиначивание?
Почто попустил зло? Восхоти он, и настал бы лад его божьей волею, но, давши
единожды человеку власть решать свою судьбу, когда вкусил тот в раю от древа
добра и зла, вмешательством лишил бы человека великого дара. Значит,
бог-творец дозволил человеку познать добро и зло, дабы шел своим путем к
совершенству иль к погибели.
Пути эти уготованы человеку, первый - ох как труден, второй - леготный.
Да не легостью совершен человек, а трудом и страданием.
Разумному ведомо: успех на дурное клонит, горе закалит, к трудам, нужде
приучит. После огня остудою сталь закаляется, так душа под бичом невзгод
закал принимает ко всем лишениям. Потому и выстрадал столь много народ
Израилев, что истинной верой взыскан был, дабы указать и другим путь к
вечному счастью, и путь сей не заказан всем народам, всем людям.
Много святых есть и средь язычников, много язычников и средь иудеев,
чтут бога устами, а в сердце - демонам радеют. Много призванных, мало
избранных, но, вздохни кто по богу единому перед смертию, прощен будет за
всю жизнь - ведь бог есть любовь.
Сказывают: бог есть справедливость. И сие верно. Только иная
справедливость божеская, иная - человеческая.
Человек справедливый зло покарает, добро награждает; бог прощает
всякого, кто прощения взалчет. А кто не восхочет прощения, обратится в прах,
когда приидет царство божие.
Вот и пересказал я напоследок кое-что из речей Иисусовых, с бережением
пересказал, только вот противу всем моим стараниям не отыскал ничего из
речей в саду Гефсиманском, чего бы я допрежь тебе не сообщил. Одно скажу: от
речи его веяло беспредельной печалью, самоотречением, поистине предсмертные
речи.
44. Безысходность, звучавшая в монологе, подавила меня. Я никогда не
относился с доверием к метафизике, хотя и подпадал ее влиянию. Не скрою, моя
ставка на мессию-победителя сильно пошатнулась, и все же энигматические
пророчества Даниила по-прежнему занимали воображение. И как бы
интерпретировать, к примеру, такие слова:
А город и святилище
разрушены будут народом вождя,
который придет,
и конец его будет как от наводнения,
и до конца войны
будут опустошения.
И утвердит завет
для многих одна седьмина,
а в половине седьмины
прекратится жертва и приношение,
и на крыле святилища
будет мерзость запустения,
и окончательная предопределенная гибель
постигнет опустошителя.
Я знал все книги Писания и помнил все стихи касательно грядущего
мессии. Все, начиная с книг Моисеевых, книги Амоса, Осип, Исайи, Михея,
Софонии, Наума, Аввакума, Иеремии, Иезекииля, Аггея, Захарии, Малахии,
Авдия, Иоиля и Ионы, а также Даниила, коего выше цитировал.
Сомнения весьма одолевали меня насчет трактовки загадочных стихов,
слыхивал я и доводы светлых разумом, многие, мол, стихи относятся к событиям
и личностям еще времен пророчеств. И все же, подобно большинству иудеев,
верил или, вернее, хотел верить: сии баламутные, часто противоречивые
предсказания (быть может, из-за поэтической образности?) таят зерна святой
правды.
Большинство народа, все правоверные измыслили себе тот день и грядущее
событие как триумф Израилев (что легко поддерживается соответствующими
цитатами), сиречь дело сынов Яхве, бога племени; но еще до Иисуса, у Исайи,
самого глубокого из пророков, универсальная идея выражена недвусмысленно:
И вот приду собрать все народы
и языки,
и они придут и увидят славу Мою.
И положу на них знамение,
и пошлю из спасенных от них
к народам: в Фарсис, в Пулу и Луду,
к натягивающим лук,
в Тубалу и Явану,
на дальние острова,
которые не слышали обо Мне
и не видели славы Моей;
и они возвестят народам
славу Мою.
Увы, и у этого пророка не обходится без предречений:
Он истязуем был,
но страдал добровольно,
и не открывал уст Своих;
как овца, веден был Он на заклание,
и, как агнец пред стригущим Его безгласен,
так Он не отверзал уст Своих.
От уз и суда Он был взят;
но род Его кто изъяснит?
Ибо он отторгнут от земли живых;
за преступления народа Моего претерпел казнь.
Ему назначили гроб со злодеями,
но Он погребен у богатого,
потому что не сделал греха,
и не было лжи в устах Его.
Но Господу угодно было поразить Его,
и Он предал Его мучению;
когда же душа Его принесет
жертву умилостивления,
Он узрит потомство долговечное,
и воля Господня благоуспешно
будет исполняться рукою Его.
На подвиг души Своей
Он будет смотреть с довольством...
Посему Я дам Ему часть
между великими,
и с сильными будет делить добычу,
за то, что предал душу Свою на смерть,
и к злодеям причтен был, тогда как
Он понес на Себе грех многих
и за преступников сделался ходатаем.
Вспомнилось мне это предсказание, хоть и вызывало обычное иудейское
неприятие: мессии положено быть царем Израиля и божией славы. И все же в
круговерти различных противоречивых пророчеств я уловил некую нить
единственную, что позволила бы мне найти роль для себя.
Если Иисус - мессия и царь и уготовано ему погибнуть в позоре, а меня
избрал продолжателем своего дела, значит, провидел во мне наследника
престола Ониева, последнего из законных первосвященников. А ведь о
родословной моей он ничего не знал, и лишь внутренний голос направил такой
выбор.
Наша общая ошибка выяснилась позже; а того вечера мы оказались во
власти, чтоб не сказать более - в абсолютной зависимости одного видения, и
не прозревали ближайших событий, хотя сомнения, терзавшие нас обоих, могли
бы подготовить к наихудшему.
А мне, замороченному семейной идеей, не хватило и той малости разума,
дабы понять: покорного судьбы ведут, непокорного тащат.
45. Иисус, словно читая в мыслях моих, с горечью сказал: знает, что ему
уготовано, и сослался на то же пророчество Исайи - "Но Господу угодно было
поразить его". После заключил: коли отдалит горькую чашу, противен станет
сам себе, потому умрет, а я должен жить. Уйти должен сего же утра, не
сказываясь, тайно, и ожидать вести.
46. Я спросил, какого знака ждать, учитель ответил: - В сердце своем
узришь знак, святый и ясный. Узришь свет, и голос возвестит. Останусь с
тобой живой или мертвый, в тебе оживу.
И я вовсе не удивился такой миссии: многие годы размышлений о нашей
семейной метафизической легенде научили меня ответственности - я чувствовал
себя призванным осуществить сию легенду на деле. Между прочим, в тогдашнее
время живо принималась версия двух мессий - царя и священника, согласно
народной традиции, - в теократической практике иудейского государства
первосвященники тоже были помазанниками божьими. Версия эта не
подтверждалась в Книгах Пророков, за исключением Иеремии:
Ибо так говорит Господь:
не прекратится у Давида муж,
сидящий на престоле дома Израилева,
и у священников-левитов
не будет надостатка в муже пред лицем Моим,
во все дни возносящем всесожжение,
и сожигающем приношения
и совершающем жертвы.
Держусь мысли, версия двух мессий явилась во дни унижения
первосвященников, когда мой предок возводил святилище в Леонтополе. Наша
родовая легенда не упоминает об этом предмете, однако культивировали ее сыны
Садока, что и вычитал я в их писаниях.
47. Итак, спокойно приняв преемство великого дела, спросил у Иисуса,
почему уходить тайно и одному ли.
Оказалось, Иисус разумел в земных делах более, чем я полагал, и,
далекий от всего, провидел будущее глубже, чем все мы.
Я склоняюсь к тому, что, подобно оракулам, обладал редким даром
провидения temporum futurorum {Времена грядущие (лат.).}, даром
небезупречным, как то повсеместно случается, в прозрении собственной судьбы
или судеб близких людей. Мнится, здесь ясность видения заслоняют личные
волнения или интересы.
На мой вопрос Иисус ответил: столкновения с римлянами не избежать и
нельзя борьбы с ними отделить от службы божией. Бой примем неравный,
погибнут многие, уцелеть должен некто незаурядных знаний и энергии, дабы
сберечь ковчег Нового завета. У Даниила записано, война будет
опустошительной и долгой, до конца времен назначенных, посему, останься я в
ратном стане его, Иисуса, преемником, мне грозит гибель раньше других.
Хотя пророк Даниил уцелел и во рву львином, ибо так восхотел господь,
он не по своей воле сошел туда. Не годится идти наперекор назначению и
сложить голову, коли ей не то предначертано.
- Ты не воитель, - закончил Иисус, - потому и уйдешь, и будешь ждать.
- Мне одному уходить? - повторил я.
48. Ответил - нет. Уйдут все женщины, нельзя, однако, чтоб меня видели
с ними. Может быть, через Марию, коли будет жив, а день его смерти не первый
и не второй, чрез нее даст мне знать.
- Ты все еще любишь ее? - спросил неожиданно. - Да, равви...
- Ей не проговорись. Всему свой черед. Я призвал тебя к целям высшим, а
если господь возжелает, род твой продолжится, подарит народу святых слуг
божьих (вот и еще одно неисполненное его прорицание!).
49. Я молчал, а Иисус торопливо учил, что делать, случись ему умереть.
Говорил о смерти неопределенно, будто не столь надеялся уцелеть, сколь
сомневался, так ли понимает предречения пророков. Сказывал о всемогуществе
господнем, о воинстве ангельском и возможном великом чуде.
И он в тяжкое мгновение своей жизни, в ожидании того, к чему готовился,
пытался перемочь контроверзы святых книг, которые, подобно дельфийскому
оракулу, возвещали будущее в словах, толкование коих к двойственным выводам
толкает. Порой в экстазе забывал, каким был его бог, и тогда в его речах
являлся грозный Яхве Израиля во всем своем суровом величии.
50. Так вот, дорогой друг, лишь много лет спустя я понял правду: нет
власти без великой крови, нет владычества без страха. Всякий властелин
вынужден убивать, и боги подневольны тому закону, все, даже самые добрые,
каких может измыслить человеческий разум.
Признавая, что этот мир сотворен богом, пусть богом философов, теургом,
не причастным делам мира сего, мы превращаем Абсолют в великого убийцу,
повинного за все злодеяния, совершаемые на orbis terrarum искони и до конца
времен.
И никакая софистика самой высокой религии не снимет с него этой вины,
ибо каждая религия, будучи религией, вменяет Абсолюту а limine участие во
всех деяниях.
51. Фатальное свойство любой теологии принимал в соображение гениальный
Платон, сын Аристона, отмежевывая реальный мир и превознося совершенный мир
идей. Не напрасно первой идеей он считает абсолютное благо. Прекрасно сие
выглядит в диалогах "Менон", "Федон", "Политик", "Федр", но лично я не
доверяю гениям-педерастам, хотя бы и творцам высоких теорий, мне в подобной
околичности вспоминается поговорка: блюдо, приготовленное прокаженным,
породит болезнь и через семь лет.
Что до концепции Платона, то и она не разрешила проблемы
ответственности, от коей ни один бог не застрахован. По-прежнему держусь
своего убеждения, даже стоя на краю могилы: природа, коей приписываем все
свойства божества, не знает даже того, что она есть, ergo - не является
ответственной.
Иисус, чуждый всем меандрам своей теодицеи, верно, бессознательно
чувствовал их путаность и потому страдал. Страдал под бременем религиозной
традиции, без всяких логических скрупулов издавна наделившей все божества
взаимоисключающими противоречиями, страдал, ибо любил человека и
бессмысленные несчастия людей, всего народа не желал объяснить божеской
жестокостью, тогда как его собственное сердце исполнено было
малосвойственных людям доброты и милосердия.
52. Сегодня мнится: запутавшись в тенетах противоречий, усомнился в
своем боге, коего благовестил, или даже взбунтовался против него, против
миропорядка, алкал неотложного пришествия царства справедливости, дабы
утвердить: бог таков, каким быть должен.
Я далек от мысли уверять тебя, так ли именно обстояло дело с Иисусом. В
мире видимом нет никакой достоверности, сказывал Горгий в Платоновом
диалоге. Вне нас ничего нет, а если и есть, то сие непознаваемо, ибо,
утверждает он, бытие - это одно, а познание - нечто совсем иное.
Где гарантия того, что, будучи убежденным в наличии некоей вещи, я могу
что-либо утверждать о ней с достоверностью? И даже имей я возможность
познания ее, как передам свое знание другим (хотя и пытаюсь)? Как свои мысли
передать другому? Другой всегда остается замкнут в своих убеждениях, как я в
своих, никто, ясное дело, из своей шкуры не выскочит. Есть только диалоги,
удачные либо неудачные.
53. Или, как утверждает Протагор, друг Перикла, Еврипида и Анаксагора:
никто ни в чем не убедит другого, каждый замкнут в своем мире, им самим
созданном. Есть ли что-нибудь в реальности, кроме обособленных миров
отдельных людей?
Для меня реально одно, для тебя нечто совсем иное. Мы с тобой есть мера
вещей, наше познание не зависит от их реального существования. Мое видимое
лишь для меня, твое видимое - лишь для тебя. Кажется, будто глаза
человеческие видят одно и то же, однако всякие глаза видят по-своему, иначе,
нежели другие, каждый держится своего мнения, зачастую противоположного, и
все же оба думают об одной и той же вещи.
Насчет каждой вещи мнения могут быть противоположны. Это - правда для
меня, то - правда для тебя. Итак, нет мнений, приближающихся к сути предмета
или удаляющихся от нее. Есть мнения хорошо или плохо выраженные.
От себя дополню - вышеприведенное сказано Протагором, - что весьма
сомневаюсь, дабы человечество в оном вопросе еще что-нибудь придумало, а
потому предпочитаю цитировать, нежели еще раз печь уже испеченного барана.
Всю мою беседу с Иисусом пытался передать возможно точнее, хорошо ли,
плохо ли воссоздав диалог - это уже другое дело.
Беседовали мы долго, потом учитель попросил оставить его одного. Я
вернулся в дом, совет между шейхами и старейшинами продолжался.
54. Ничего достойного внимания я не уловил, коль в памяти не осталось
ничего интересного. Не стану описывать и дальнейшую подготовку к
выступлению, прямоходом приступлю к событиям, быть может, создавшим мнение
об Иуде-предателе. Женщин с горы Елеонской удалили; в четверг четырнадцатого
дня месяца нисан, в канун мятежа, собрались на последнюю, как оказалось,
вечерю. Самые испытанные с двунадесятью ближайшими, многие уже избраны были
старейшинами. Шейхи остались в кругу своих, дабы патриархальным обычаем с
ними разделить пасхальный пир. В нашей трапезе пастырем был Иисус.
Вечеря текла ровным током согласно извечному ритуалу. На столе
пасхальные блюда: горькие травы, опресноки, в глиняной миске - густой взвар
из яблок, орехов, фиг и вина, званый харосетх, посередине на столе в медном
блюде печеный барашек, в кувшинах вино и слабый уксус.
Иисус, благословив вино, огласил благодарственную молитву. Потом отпил
глоток и передал чашу по кругу, дабы и мы пили согласно обычаю. Лица
серьезные - все то и дело возвращались мысленно к завтрашнему дню, никому и
на ум не приходило, сколь трагичен займется этот день. Убогие знали
пророчества в самой доступной форме: помазанник божий победит детей Велиала
и уготовит пришествие царства божия.
Всевозможные тонкости в толковании Писания были им недоступны, и все же
вооруженное выступление вызывало озабоченность, омрачало радостный праздник.
Иисус, омыв руки, благословил чередой все блюда, затем вкусил горьких
трав, омоченных во фруктовом взваре с вином. Мы последовали его примеру.
Ритуал требовал далее сказать пасхальную хаггаду об исходе из Египта.
55. Долго и красноречиво говорил учитель и закончил речь epithafium
Моисею-законодателю, что вывел Израиль из неволи, установил закон Завета, но
так и не ступил в землю обетованную.
Никто, кроме меня, не понял аллюзии.
Потом запели халлель хаггадал и снова испили вина из общей чаши. Иисус
сказал:
- Уста мои еще не коснутся чаши, как исполнится воля божия. И пойдет
сын человеческий, согласно предрешению, да исполнится воля господня.
Все сочли слова Иисусовы обещанием успеха в деле.
До сего момента, согласуясь с церемонией трапезы, все мы стояли и
только теперь, омыв ноги и руки, возлегли на лавах, дабы приступить к
пиршеству. Здесь-то и произнес Иисус знаменательные слова, превратно
истолкованные впоследствии.
- Один из вас избран, дабы уйти, прежде чем станется, чему статься
начертано.
- А почему, - спросил Симон, - кто это?
- Пробил час, и пусть брат не знает брата, дабы не предать его.
Возможно, придется бежать в пустыню, ибо на войне всякое бывает.
- Так мы же не проиграем? - спросил кто-то с беспокойством.
Иисус ответил пророчеством Даниила:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа Твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени.
И многие из спящих
в прахе земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди.
и обратившие многих к правде -
как звезды, вовеки, навсегда.
Все поняли, се - пророчество о последнем суде, кто-то спросил дрожащим
голосом, когда исполнится предречение. Иисус ответил опять словами Даниила:
К концу времени и времен
и полувремени
и по совершенном низложении
силы народа святого
все это совершится.
- А я говорю вам, - сказал Иисус вдохновенно, - не минует этот век, и
совершится. Тогда приближайте царство божие, дабы узреть его.
Сего вечера он пророчествовал и сам, давая понять, сколь тяжкие времена
наступают, дабы не надеялись - в три дня вершатся судьбы мира. Еще раз
напомнил Моисея: вел иудеев велением господа в страну обетованную, сам же не
обрел ее. В конце беседы напомнил пророчество Исайи. Все помрачнели, тогда
учитель зачел оптимистичный финал книги оного мудреца:
Выслушайте слово Господа,
трепещущие пред словом Его:
ваши братья, ненавидящие вас
и изгоняющие вас за имя Мое,
говорят:
"Пусть явит Себя в славе Господь,
и мы посмотрим на веселие ваше".
Но они будут постыжены.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ибо как новое небо
и новая земля,
которые Я сотворю,
всегда будут пред лицем Моим,
говорит Господь,
так будет и семя ваше
и имя ваше.
56. Вечеря не затянулась - выступление назначили на час ночи, как
только откроют ворота города и толпы верных потекут из околичных мест к
святилищу. Разошлись на отдых, мне сдавалось, никто не видел, сколь сердечно
расстались мы с Иисусом, а может, кто и видел нас в саду, из того сообщения
и родился домысел о предательском поцелуе.
Сознаюсь, меня все сие мало трогает, не дивлюсь я и ненависти,
окружающей в иных писаниях секты того Иуду, у коего от меня одно лишь имя,
ибо, как справедливо замечает Тацит, proprium humani ingenii est odisse,
quem laeseris {Человеку свойственно ненавидеть того, кому причинил
несправедливость (лат.).}.
Я расстался с Иисусом еще до полуночи и, миновав стражу, спустился с
горы Елеонской в долину Кедрона дорогой от Иерихона в Иерусалим. Обогнув
стену, я остался заночевать неподалеку от Овечьих ворот, у работника нашей
семьи, некоего Ашера, сына Баруха, - его о моем прибытии известили.
Оставаться здесь на весь следующий день не намеревался, в городе меня ждала
собственная вилла со всеми удобствами, где я без оглядки снова мог сделаться
мирным и уважаемым финансистом.
в коей сказывается о смерти Иисуса.
1. Утро у городских ворот. 2. Немного о топографии города. Голгофа. 3.
У себя дома. 4. Об устройстве жилой части виллы. 5. Чтение Филонова
трактата. 6. Еще о Филоне и его семье. 7. Об основах возможной универсальной
религии. 8. О мастере-шатернике из Киликии. 9. Наблюдения с безопасной
дистанции. 10. Первые новины. 11. Беспорядки в святилище. 12. Плебейский
псалом. 13. Грабеж в конторах и разгром меняльных столов. 14. О Галилее. 15.
Где находился Иисус во время беспорядков. 16. Каиафа призывает римлян. 17.
Рапорт тайной полиции. 18. Самарянин-мессия. Кто такие самаряне. 19. Пилат
учиняет резню. Вителлин лишает Пилата полномочий. 20. Интервенция римлян.
21. Вооруженные столкновения на горе Елеонской. 22. Казнь. 23. Рассказ
солдата о смерти псалмопевца. 24. Был ли это Иисус? 25. Рассказ сторожа. 26.
Еще раз о псалме. 27. Комментарий. 28. Дальнейшие известия о казни. 29. Еще
одна гипотеза.
1. Остаток ночи я провел без сна в ожидании трубного гласа, означающего
открытие ворот: хотелось поскорее оказаться в городе и до беспорядков
укрыться у себя дома. Не только в ожидании трубы не сомкнул я глаз,
надобность провидеть любое осложнение, любую опасность гнала прочь сон; а
ежели честно припомнить тогдашние мои тайные мысли (в общем-то, сие не
является моей обязанностью, да и ни один автобиограф такого не практикует) ,
пусть это отчасти и ославит молодого Иуду, не по своей воле очутившегося вне
событий, я испытал несказанное облегчение, будто сбросил неосмотрительно
взваленный на себя тяжкий груз - ведь любое легкомыслие оборачивается
тяготами, а по справедливости оцениваем мы свое деяние, лишь когда терпим
поражение или радуемся, счастливо избежав оного. Меня поджидало второе, и я
испытал чувство пьяницы, вышедшего из духоты пиршественных возлияний в
холодную ночную тишину, и знает он - самое время идти спать, да все еще
влечет его к веселым сотрапезникам.
Да, я попросту раздумывал, не ретироваться ли мне, пока есть время, из
этого дела, даже если на первых порах все сойдет удачно. Одолела меня
обыкновенная трусость, правда, я никогда и не почитал себя героем;
придерживаясь максимы мудреца на троне, царя Соломона: псу живому лучше,
нежели мертвому льву, склонялся потерять деньги, но не голову, а пребывая у
Овечьих ворот, поминутно подвергался опасности - Овечьи ворота в неполных
двух стадиях от Золотых ворот, которыми повстанцы намеревались просочиться в
город, прямо на подворье святилища. К тому же домой мне надобно добираться
нижним городом, мимо замка Антонии, где квартировали главные силы римлян.
2. Я обдумывал (кто не оказывался в столь критической ситуации), не
обойти ль мне город вдоль северной стены до Рыбных ворот или даже до
Ефраимовых - мое жилище находилось неподалеку от них. В ту пору не была еще
застроена Весефа - ее возвел и окружил стеной Ирод Агриппа, городская
околица, дикая в этих местах, пересеченная каменистыми тропинками,
петляющими в лабиринтах садов, в ночной темноте доставим все возможности
расстаться не только с одеждой, но и с жизнью.
За Ефраимовыми воротами находилось место казни, тела преступников
сбрасывали в скалистые расселины и засыпали камнями. Нередко из-под камней в
расселине белели кости и черепа несчастных; эту гору казни называли еще
Живодерней - подобным же образом городские живодеры погребали здесь
животных; из-за белевших там и сям черепов народ, возможно, и звал эту гору
Голгофой, то есть черепом. Иные толкуют - холм своими очертаниями округлыми
напоминал череп, вот и прозвали его этим именем. Так или иначе, но Голгофа
не привлекала, одиноких путников - великое множество народу окончило свою
жизнь в черных пропастях!
Имея в перспективе столь приятное развлечение, едва лишь избегнув
другого, я предпочел рискнуть (опять риск!) пробраться домой северной,
внутренней стороной городской стены - мимо пруда и замка.
3. Без всяких приключений, еще до рассвета, я оказался дома - только
здесь обрел, наконец, равновесие и ощущение безопасности. Но не успокоился,
напротив - и не помыслил об отдыхе; справедлива догадка людей оборотистых:
опасно там, где уверен в полной безопасности, а рискуешь тем более, чем
вернее заключенная сделка. Памятуя об этом, я лишь принял горячее купанье, с
помощью массажиста изгнал из тела усталость и приказал подать чашу с
эфиопским напитком, обладающим поразительным бодрящим действием, сильнейшим,
нежели вино с горы Кармил, прославленной деяниями пророков Илии и Елисея.
Виноград, взращенный на известняковых склонах, отсутствие влаги или обилие
солнца, а может, и то и другое вместе, дают крепкому лечебному вину легкий
горьковатый привкус; напиток, что сытят на пару эфиопскими жареными
орешками, пожалуй, менее вкусен, зато заборист, лекарь рекомендовал мне
ежедневно две чаши - утром и пополудни, чудодейственный этот напиток столь
сильно гонит кровь по жилам, что и посейчас после него ощущаешь сладостное
волнение.
4. Мой дом невелик и с улицы неказист, в жилой части отделан на
греческий лад, помещений и здесь много, хотя меньше, и они не столь удобны,
как в вилле на озере в Тарихее, где я позволил себе расположиться с
роскошью. Наша фирма неукоснительно требовала: не вылезать там, где не
надобно, не кичиться богатством, где оно легко может стать добычей владык
или черни.
Немало моих римских друзей пренебрегли сей мудростью и утратили
состояния, обогащая вечно жадную и пустую казну Нерона, Калигулы или
Домициана. Так многие иерусалимские богачи расстались со своей фортуной во
время Иудейской войны, а я коли что и потерял, мелочь сия не стоит и
упоминания.
5. Подкрепив тело и дух напитком, я съел немного фруктов, кусок рыбы и
выпил чашу козьего молока - ученики Гиппократа уверяют, козье молоко
сохраняет ясность ума, - и направился в библиотеку, где издавна ждал меня
свиток с трактатом Филона под названием "О предназначении" - тема как раз
впору. Насколько помню, в начале записок я не раз вспоминал о знаменитом
александрийце, выступления коего не единожды слушал в синагоге.
6, Филон вел свою родословную тоже от жреческого рода, но род его
эллинизировался и даже латинизировался. Эта аристократическая семья близко
сносилась с кесаревым двором. Племянник Филона Марк обручился с Вереникой,
дочерью царя Агриппы, другой племянник, Тиберий Александр (обрати внимание
на имя!), через десять лет после изложенных мною событий пестовал
прокураторство в Иудее, а иудейское свое происхождение предал забвению.
Несколькими годами позже я встретился с ним - он воспарил до чина
начальника штаба армии, - тогда готовился парфянский поход; мы с ним нашли
общий язык - он хоть и избавился от внешних иудейских примет, но в сделках
проявлял иудейскую смекалку. Позже стал префектом и наместником царя в
Египте, а в Иудейской войне возглавил штаб в войске кесаря Тита. Так что я
не единственный (ты меня порой деликатно упрекаешь), кто предпочел ad usum
cotidianum {На каждый день (лат.).} римскую культуру греческой, и, весьма
ценя эллинскую древность, будущее вижу, правда по-старчески брюзжа, за
Римом.
Пуп земли неуклонно перемещается к западу - после Вавилонии, ежели
первоначально не пребывал где-то в краях восходящего солнца, через Египет,
Грецию, все далее на запад; это похоже на некую закономерность истории, так
вот, ежели и в самом деле мир - это круг, или, как полагают иные, шар, то
через тысячи лет пуп земли вернется на свое давнее место. Мы же, вернувшись
к Тиберию Александру - он не на шутку засел у меня в печенках, ибо относился
ко мне с великосветским, свойственным выскочкам высокомерием, но что бишь я
хотел о нем сказать... да, после войны за ним признали ornamentaj iumphalia
{Регалии военачальника, совершающего триумфальный въезд в Рим (лат.).} и
статую его установили на Forum, да судьба распорядилась иначе: излишества и
разврат вскорости свели его в могилу.
А Филон, его дядя по отцу, слыл мужем воздержанным мудрецом, коего
достойно сравнить с Платоном, или скорее, с Сократом, в зависимости от того,
что ценить прежде: норов ли его или интеллект. Философская попытка
синтезировать иудейский мистицизм с эллинским идеализмом весьма привлекала
меня в юности, потому и принялся я за трактат "О предназначении", многажды
полезный в сложившихся обстоятельствах; моя мысль, послушно следуя за
стилистическими изощрениями, воспарила от дня сего ad abstractum {К
абстракции (лат.).}.
Верно, ты не слишком наслышан об этом эклектике, коего ни иудеи, ни
греки не признают за своего, однако ныне он в зените славы среди
прозелитских общин диаспоры, где новая секта стяжала себе много сторонников.
Спервоначала эллинизированные, затем приверженцы иудаизма, эти азиаты
образуют духовную mixtum compositum {Сложную смесь (лат.).} и Филоновы
умозаключения почитают (справедливо) основой монотеизма, позволяющего
примирить скепсис Ксенофана, Пифагора, Сократа и Платона с Иисусовой
абстракцией бога-любви (наивной, но тем не менее).
7. Жаль, не случилось оказии нашим мудрецам, утонченному эрудиту и
самоучке-практику, обменяться взглядами, а еще лучше совместно заложить
начала универсальной религии.
8. Не исключено, совершит сие некто третий - представляешь, нечто
подобное пытался создать мой поставщик, мастер-шатерник из Киликии. У
бедняги энтузиазм бил через край, да образования не хватало, дабы
осуществить добрые намерения.
Коль успею, постараюсь рассказать тебе о нем, ибо, не исключаю, именно
его трудами культ Иисуса продвинут с задворков иудаизма в большой мир
Римской империи, может, и переоцениваю его, одно несомненно - индивид был
презанятный. Останется время, да не подведет здоровье, вернусь еще и к нему
и к Филону, а сейчас о событиях, от коих опять незаметно отвлекся.
9. Забыл сообщить тебе: еще до умиротворяющего чтения я вызвал
начальника конторы и велел послать ловкого служаку, а лучше двоих, дабы по
очереди доставляли вести из храма. Людей я всегда подбирал со тщанием,
Менахем, управляющий иерусалимской конторой, издавна работал в фирме, мужем
был смекалистым и предусмотрительным, о чем свидетельствует один факт: когда
меня на время лишили полномочий, он не убоялся написать мне, соболезнуя и
заверяя, он, мол, в этом деле ни сном ни духом не виноват и уверен, проверка
выявит мои способности к ведению дел. Кстати, предложил основать новую
компанию с расчетом выдать за меня младшую дочь, привлекательную девушку по
имени Мириам (имя то же, что и Мария).
Когда фортуна вскорости повернулась ко мне своим ликом, он не
возобновил предложений, сочтя их неуместными, дочь же выдал за человека,
присоветованного мной, и все сложилось как нельзя лучше - я умею быть щедрым
к преданным людям.
Выслушав поручение, он спросил, нет ли предвестий смуты; я ответил
неопределенно - меня-де не удивили бы беспорядки в городе.
- Склады почти пусты, - сообщил он, - однако сдается мне, не мешало бы
к празднику удвоить милостыню беднякам в нашем околотке.
Я не видел в том особой необходимости, но любой толковый совет
выслушиваю со вниманием, если не слишком накладисто обходится, и спросил,
сколько этих бедняков. Постоянных подопечных оказалось около ста человек.
Трудоспособные возмещали подаяние, когда зарабатывали толику. Впрочем,
заметил он, все едино раздается продукт, порченный крысами или подгнивший -
его даже набатейскому войску не сбыть.
Подумав, я велел выдать праздничную меру безвозмездно, Менахем даже
бровью не повел - постоянная милостыня, одна pro mille {Тысячная (лат.).} от
оборота, засчитывалась в себестоимость. Только в моем филиале.
Менахем занес поручение на табличку, между прочим сообщил:
10. - Нынче, господин, много вооруженных галилеян.
- Что говорят на сей счет?
- Со вчерашнего дня стража у Золотых ворот проверяет всех пришельцев.
- Таковая мера не легче, чем выхолостить стаю голодных львов.
- Проверяют для видимости, господин, только неспроста это, - ответил
Менахем. - Торговцы, промышляющие во дворе язычников, обеспокоены. У них-то
нос всегда по ветру...
- Ну так пошли кого-нибудь безотлагательно. Мне надобны все новости из
первых рук.
Менахем вышел, невыносимые сомнения охватили меня. Совершенно ясно,
мятежные настроения в городе не скроешь: тайные агенты - царские, римские,
первосвященнические - всегда шныряли в толпе прибывших на праздник. И пусть
заговорщики связаны присягой и исступленно преданы делу, одного
неосторожного слова довольно, чтобы гончие псы взяли след...
Иисус, широко известный в Галилее и Перее, здесь, где всякая группа
пилигримов имела своего духовного учителя, не вызывал всеобщего внимания,
тем не менее агенты, несомненно, присматривали за ним. Почитался пророком и
чудотворцем, а сие уже настораживало.
С несказанным облегчением обвел я взглядом стены моей библиотеки и
принялся за чтение.
Донесения поступали беспрерывно день и ночь, до рассвета следующего
дня. Увы, я не записал их, а весьма пригодились бы ныне, иные все-таки, как
и разговор с Менахемом, запомнились по капризу памяти весьма обстоятельно,
большинство же околичностей кануло бесследно, и смутная дымка воспоминаний
лишь вызывает грусть.
11. Итак, беспорядки начались около полудня, когда заговорщики
пробрались в стены храма и приготовились действовать. Заранее назначенные
крикуны завели громкие поношения угнетателей, богачей и правителей.
Заговорщики пели издевательский псалом анонимного автора, популярный среди
гонимых и отверженных.
12.
О, горе мне от рода Боетова,
горе мне от их батожины.
О, горе мне от рода Кантарова,
горе от записей долговых.
О, горе мне от рода Анны,
горе от шипения их змеиного.
О, горе мне от Исмаила, сына Фиабова,
горе от десницы железной их.
Все они первосвященники,
казнохранители - их сыновья,
тести их служат во храме,
а невольники их приходят,
дабы нас бить батожьем.
13. Плебс, во все времена охотно слух преклоняющий к подстрекателям,
сразу обратил свою ненависть на тех, кто под рукой, - на менял и торговцев,
надобно признать, обирали они люд немилосердно, своим чередом обираемые
узурпаторами святилища.
В тысячных толпах людей, скученных в громадном храме, несколько сот
номадов и галилейских крестьян, оторопев от криков и шума, потеряли
инициативу. Вряд ли они учинили грабеж иль опрокинули меняльные столы,
впрочем, кто ведает, обуянные алчностью, не смутились ли, не запамятовали
свое высокое предназначение ради цели низкой.
Я тому не удивился бы и не осудил - все они были либо экс-разбойники
пустынь, либо нищие, нищие дословно, не имеющие зачастую чем прикрыть
бренное свое тело.
Заманчивый случай и порядочного человека соблазнит, только малое
воровство карается по всей суровости закона, крупным же преступникам
возводятся статуи.
14. Галилея - край плодородный, изобильный пастбищами, лесами и рощами.
В мои дни любой участок земли любовно обрабатывался и давал высокий урожай.
Города и местечки, коих насчитывалось свыше двухсот, кишели трудолюбивыми
жителями. Более двух миллионов людей обитало в небольшом краю, и потому
здесь, хоть и плодоносила земля, толклось больше бедняков, чем в иных
местах. В большинстве свободные люди: батраки, ремесленники, рыбари, наемные
работники на день, на час, слуги, возчики и владельцы мулов, нищие, воры и
бродяги. Они не были рабами, а жили хуже невольников - их dominus {Владелец
(лат.).} все-таки кормил и одевал. Можно ли ожидать от этих несчастных
добродетели, раз представился случай безнаказанно кое-чем поживиться?
Не обвиняю наших повстанцев, лишь нахожу: и такие привходящие
случайности обрекают на провал восстание.
15. Каково в этом хаосе насилия и бесправия чувствовал себя Иисус,
тяжко представить; если и восхотел бы призвать на помощь небесные силы, не
удалось бы сего сотворить: и меньшее чудо требовало напряженного и
молчаливого ожидания толпы, безграничного доверия к нему и веры в господа. А
здесь люди, алчущие грабежа, неистово вопящие, истребляющие друг друга, не
могли поддержать его; он остался бессилен.
Все это лишь пустопорожние домыслы, не знаю даже, был ли он в этой
толпе или молился на горе Елеонской за успех дела - таковую версию тоже
слышал.
16. Тем временем первосвященническая стража начала действовать. На
период праздников обычно вербовали несколько сотен наемников, сильных,
обученных держать порядок. Вооруженные палицами и бичами, они помогали
полиции усмирять мелкие беспорядки и вылавливать воришек. На сей раз им не
удалось обуздать возмущенный люд, и комендант храмовой стражи по приказу
первосвященника Иосифа Каиафы обратился за помощью к трибуну когорты,
стоящей в Антонии. Трибун не мог вмешаться без приказа прокуратора Понтия
Пилата, из окна башни с удовлетворением наблюдавшего беспорядки. Человек
вспыльчивый, легко проливавший кровь, после казни Сеяна, своего патрона, он
стал осторожнее - кесарь Тиберий не простил ему одного дельца. Потому он не
вмешивался в религиозные иудейские распри, в коих обнаруживались вдруг самые
неожиданные повороты, а простоватый ум Понтия не улавливал тонкостей. Глядя
из окна башни, вспомнил, верно, солдатскую поговорку: кто мирит
поссорившихся друзей, становится врагом обоим. А может, просто побаивался
сирийского легата Вителлия, который отнюдь не покровительствовал ему.
17. И только получив письменный рапорт тайной полиции: во главе
заговора, дескать, самозваный искатель престола, а происходящее в подворьях
храма - вооруженное выступление, угрожающее римскому господству, - имея
такой документ, Пилат начал действовать со всей жестокостью, присущей вообще
его правлению, и с коварством опытного воителя.
За этим негодяем следует признать знание военного искусства, хотя о
правлении провинцией не имел ни малейшего понятия. Алчность и желание добыть
- как и чем угодно - состояние лишили его солдатской славы, а славу вполне
мог заслужить на войне.
Через два или три года после описанных событий он свершил роковую
ошибку, доказавшую его полную политическую недальновидность. Не исключено,
именно наше восстание вдохновило его на такой шаг. На сей раз дело тоже
касалось пророка-мессии, не иудейского, а самарийского, а история весьма
схожая.
18. Самарян не признавали иудеями более, чем галилеян, скорее считали
антииудеями, хотя они тоже чтят Яхве и являются потомками жителей северных
земель, отделившихся, когда Соломоново владение распалось на два отдельных
государства: иудейское и израильское. Шестой царь Израиля, Давидов потомок
Омри, приобрел владение в тридцати римских милях от Иерихона, возвел город и
дал ему имя своего предшественника, владыки Самарии, - ныне зовется
Севастией. Со временем Самарией стали называть всю провинцию, населенную
тогда иудейским поколением Ефраима.
После падения израильского царства, в состав коего входили владения
десяти колен или родов иудейских, за исключением Иуды и Вениамина (всего
двенадцать), ассирийский царь Саргон выселил почти всех жителей и на их
место привел язычников из Вавилона, Кут, Аввы, Гамата, Арпада и других
земель. Пришельцы смешались с местным населением и дали начало новому
народу, религию приняли иудейскую, однако сильно подпорченную другими
культами.
Так, к примеру, некоторое время чтили Яхве в образе быка, давно уже
заклейменного законодателем Моисеем, - золотого тельца, обожествляемого
иудеями, он собственноручно стер во прах, а поклонников изрубил мечом.
Позже самаряне отказались от столь позорных деяний и приняли очищенный
культ Яхве, возвели собственное святилище на горе Гаризим близ Сихем.
Святилище разрушил Иоанн Гиркан Хасмрней, считавший самарян отщепенцами.
Но самаряне и впредь продолжали чтить место святыни, совершают туда
паломничество и по сю пору. Первосвященники самарянские происходят из рода
Ааронова, брата Моисея, следовательно, религия их закреплена в Пентатеохос -
Пятикнижии Моисеевом, потому и считают они себя правоверными поклонниками
Яхве. Даже имя свое шомрим взяли из сокращенного шомроним, а значит сие -
стражи, надо полагать, закона Моисеева. Верят в приход мессии, коего зовут
Тахев - Тот, Кто Возвращается.
Теперь ты понимаешь, почему их считали и считают антииудеями, лично я
придерживаюсь мысли: взаимная ненависть лишена всякого смысла. Впрочем,
сегодня все в прошлом: во время Иудейской войны самаряне тоже поднялись, и
военачальник пятого легиона (Cerealis) вырубил под корень самый цвет народа
на многонесчастной горе Гаризим. Погибло около двенадцати тысяч мужей.
19. При Пилате тоже имела место резня, правда, чуть в меньших
масштабах. Самарянский пророк уговорил множество народу пойти на гору
Гаризим, где обещал показать священный сосуд, сокрытый якобы самим Моисеем.
Наверное, пророк обещал еще что-нибудь - люди пошли с оружием. Пилат,
получив донесение, выслал конницу и пехоту и сразился с мятежниками, разбив
их наголову. Несколько сот пленников приказал распять.
Пилатово дело вызвало негодование в армии сирийского легата Вителлия, у
него (в войске тетрарха) тоже служило много самарян. Не считая иудеями, их
не освобождали по эдикту Долабеллы от военной службы, да они и не
уклонялись, будучи народом воинственным, охотно служили наемниками и
дослуживались, бывало, до офицерских чинов.
Вителлий лишь ждал подходящего случая; получив же столь серьезный
козырь - не боле и не мене ослабление военной дисциплины, - приказал Пилату
сложить полномочия и ехать в Рим, дабы держать ответ за свои провинности
перед кесарем Тиберием.
Что с ним сталось, неведомо, я не интересовался судьбой подобного
мерзавца, но, зная Тиберия, легко догадаться - ничего хорошего: кесарь не
любил без особой надобности истреблять своих подданных, дабы не уменьшились
доходы с провинций.
20. В дни нашего мятежа Пилат еще не имел опыта, зато ему не терпелось
отомстить за прежние поражения, в сути же религиозных иудейских распрей он
вовсе не разбирался, даже не различал противников. Вникни он в дела получше,
скорее помог бы нам, чем иерусалимским плутократам.
Имея донесение и жаждая расправы, он не медлил с приказом. Три манипула
пехоты, то есть шестьсот тяжеловооруженных воинов, начали теснить народ с
подворья язычников, медленно спускаясь по лестнице из Антонии. Пилат
сообразил: нельзя осквернить храм массовой резней, за что его могли тяжко
наказать, потому манипулы избегали открытой схватки - в сомкнутом quadratum,
заслонившись щитами, ощетинившись копьями, вытесняли толпу с подворья, не
причиняя никому особого вреда.
Мятежники так и не сумели что-либо предпринять. Без стрел и луков,
только с кривыми короткими ножами - ничего больше в одежде не укроешь, -
номады чувствовали себя беспомощными, остальные и подавно утратили весь
боевой пыл, ибо готовились совсем к иному. И отступили через Золотые ворота,
куда вошли, отдаленно не предвидя маневра римлян.
21. Гарнизон Антонии состоял из одной когорты и декуриона - личной
охраны прокуратора, всего тысяча двести человек. Два манипула и двести
конников, незаметно обойдя пруды около Овечьих ворот, окружили Елеонскую
гору с севера. Решающее сражение разыгралось под вечер, когда все три
манипула, очистив храмовое подворье язычников, заняли позиции у подножия
горы по дороге на Иерихон.
Повстанцев врасплох не захватили, они мужественно бились, но, будь их и
десять-крат больше, они не могли противостоять отрядам регулярной римской
армии, ее отработанной тактике. Все произошло так, как я и предвидел,
понапрасну стараясь убедить на совете моих сообщников.
Увы, господне воинство тоже не оборонило нас, солнце не остановило свой
бег, и никакого иного чуда не произошло. Четыреста человек полегло на
склонах и в садах горы Елеонской, двести бросили в застенок.
По всей видимости, Иисус находился в их числе.
22. Я говорю - по видимости, ибо не было никакого следствия, тайная
полиция первосвященников не получила доступа к пленным. Понтий Пилат, сам он
операцией не руководил, после столь легкой победы не вникал в дело и
приказал захваченных казнить той же ночью, будто опасаясь, что, одумавшись,
иудеи попытаются защитить несчастных. Не будь такой спешки, мне наверняка
удалось бы выкупить Иисуса за небольшую мзду, но я не успел что-либо
предпринять, все было кончено.
Схваченных старейшин Пилат приказал распять на крестах, всегда стоявших
наготове за городом на Голгофе.
На рассвете несчастным раздробили голени и сбросили в расселину, куда
столкнули и остальных пленников, избежавших креста и пронзенных копьями.
Скалистую щель завалили каменьями, дабы трупный смрад не отравил воздух.
23. Через несколько дней я получил донесение, раздобытое у пьяного
вояки, участника экзекуции, похвалявшегося, самолично, мол, прикончил
восемнадцать бунтовщиков.
Солдат рассказал: распятые главари держались достойно и мужественно.
Многие оставались в полном сознании и после пыток, один пленник пел, когда
его снимали с креста; перестал петь лишь после того, как ему раздробили
кости. Не отличался крепким сложением и не походил на человека простого
звания. Мой посланец имел подробное описание внешности Иисуса и начал
выспрашивать у солдата подробности, но пьяница ничего не помнил, только
первые слова песни, на его слух звучавшие: "Или! Или! ламма савахфани".
Я без труда узнал слова псалма:
Боже мой! Боже мой!
для чего Ты оставил меня?
Далеки от спасения моего
слова вопля моего.
Боже мой! я вопию днем - и Ты не внемлешь мне,
ночью - и нет мне успокоения.
Но Ты, Святый, живешь среди славословий Израиля.
На Тебя уповали отцы наши;
уповали, и Ты избавлял их.
К Тебе взывали они и были спасаемы;
на Тебя уповали и не были в стыде.
Я же червь, а не человек,
поношение у людей и презрение в народе.
Все, видящие меня, ругаются надо мною;
говорят устами, кивая головой:
"Он уповал на Господа - пусть избавит его;
пусть спасет, если он угоден Ему".
Но Ты извел меня из чрева,
вложил в меня упование у грудей
матери моей.
На Тебя оставлен и от утробы,
от чрева матери моей Ты - Бог мой.
Не удаляйся от меня;
ибо скорбь близка, а помощника нет.
24. Не знаю, Иисус ли пел этот псалом, быть может, и он - есть тому
косвенное подтверждение. Минули месяцы, а я не уставал разыскивать по крохам
правду; однажды ко мне привели человека, случившегося на горе Елеон-ской в
тот достопамятный день, - он сторожил по найму давильню оливок, рощу и
строения от путников, в праздничные дни раскидывавших стан на склоне горы и
могущих нанести ущерб хозяйству. Человек сей свидетельствовал:
25. Ближе к вечеру около давильни собрались оставшиеся в живых
повстанцы, человек сорок, почти все раненные, в окровавленной одежде. В
соседних садах еще продолжалась сеча, раздавались стоны, крики, проклятия,
звон оружия; сюда римляне пока не добрались.
Собравшиеся окружили какого-то человека и умоляли его бежать. Он не
походил на главаря или на важного господина, судя по одежде, был, верно,
священником или пророком мятежников.
Ответа его сторож не слышал, но видел - человек воздел руки и запел
псалом: "Или! Или! ламма савахфани", по обычаю исполнявшийся на утро
праздничного дня.
Сторож удивился - вечерело, и псалом звучал неуместно, - но,
прислушиваясь, он понял, почему пели эту торжественную песнь. После - пение
еще не утихло - он увидел солдат, перепрыгивающих изгородь, и схоронился на
кровле, втянув наверх лестницу. Римляне разгромили помещение с давильными
прессами, о кровле же позабыли, и сторож остался жив.
Что сталось с бунтовщиками, не знает: лежал на кровле и скрывался за
низеньким возвышением.
Во дворе не дрались, бунтовщики разбежались, а может, их захватили в
плен - из выкриков и разговоров немного мог заключить.
Когда на рассвете спустился с крыши, во дворе лежало трое убитых, на
стенах и на земле повсюду виднелась кровь. Пророка сторож не сумел описать,
сказал лишь - человеку тому было лет пятьдесят.
26. Это единственная правдоподобная весть о том, как схватили Иисуса,
думаю, так оно и было, бежать он наверняка не пытался.
Хотелось бы еще раз вернуться к псалму, известному любому правоверному
иудею, содержание его соответствовало происшедшему. Дозволь привести его
тебе целиком, кроме фрагмента, уже цитированного. Псалом нуждается в
объяснении, дабы интерпретировать писания, распространяемые сектой среди
посвященных в культ.
Множество тельцов обступили меня;
тучные Васанские окружили меня,
раскрыли на меня пасть свою,
как лев, алчущий добычи и рыкающий.
Я пролился, как вода;
все кости мои рассыпались;
сердце мое сделалось как воск,
растаяло посреди внутренности моей.
Сила моя иссохла, как черепок;
язык мой прильнул к гортани моей,
и Ты свел меня к персти смертной.
Ибо псы окружили меня,
скопище злых обступило меня,
пронзили руки мои и ноги мои.
Можно было бы перечесть все кости мои,
а они смотрят и делают из меня зрелище;
делят ризы мои между собою,
и об одежде моей бросают жребий.
Но Ты, Господи, не удаляйся от меня;
сила моя! поспеши на помощь мне;
Избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою.
Спаси меня от пасти льва
и от рогов единорогов, услышав, избавь меня.
Буду возвещать имя Твое братьям моим,
посреди собрания восхвалять Тебя.
Боящиеся Господа! восхвалите Его.
Все семя Иакова! прославь Его.
Да благоговеет пред Ним все семя Израиля!
Ибо Он не презрел и
не пренебрег скорби страждущего,
не скрыл от него лица Своего,
но услышал его, когда сей воззвал к Нему.
О Тебе хвала моя в собрании великом;
воздам обеты мои пред боящимися Его.
Да едят бедные и насыщаются;
да восхвалят Господа ищущие Его;
да живут сердца ваши во веки!
Вспомнят и обратятся к Господу
все концы земли,
и поклонятся перед Тобою
все племена язычников,
ибо Господне есть царство,
и Он - владыка над народами.
Будут есть и поклоняться
все тучные земли;
преклоняться пред Ним
все нисходящие в персть
и не могущие сохранить жизни своей.
Потомство мое будет служить Ему
и будет называться Господним вовек:
Придут и будут возвещать
правду Его людям.
которые родятся, что сотворил Господь.
27. Этот псалом приписывается царю Давиду и никогда не значился
мессианским пророчеством, да никому и в голову раньше не приходило в
поэтических метафорах искать реальное содержание. Пели поутру эту песнь,
исполненную веры и надежды в мощь Яхве.
А недавно в одном из агиографических сочинений, обильно изготовляющихся
ныне, я обнаружил описание Иисусовых страстей, в коем, к моему вящему
удивлению, прочитал следующее:
Распявшие же Его
делили одежды Его,
бросая жребий.
В другом писании, совсем свежей даты, речь идет об одном из двунадесяти
старших по имени Дидим (я не припомню такого имени), оный, усомнившись в
воскресении Иисуса, говорил: пока не увижу на руках его ран от гвоздя, не
вложу перста в сии раны, не вложу руки моей в рану под ребром его, не
уверую.
В заявлении Дидима есть аллюзия на один стих упомянутого псалма:
"пронзили руки мои..."
Кстати, насколько мне ведомо, к мятежникам не применили казни,
введенной Нероном на аренах, дабы возбудить толпу, всегда алчущую крови и
мук; обычно наказуемых привязывали к столбу боком и в сидячем положении, что
еще увеличивало мучения, ибо приговоренный не терял сознания, когда его
бичевали и пронзали копьями, а боль от перебиваемых костей столь сильна, что
пытаемый то и дело теряет сознание и вообще перестает что-либо чувствовать.
Поскольку вместе с таковыми подробностями я нашел и упоминания о
псалме, пожалуй, распространяя полученное сообщение о смерти Иисуса, я сам
обратил внимание писак на этот псалом.
Признайся, они сделали из сего факта довольно стройные выводы, как,
впрочем, из многих других якобы пророчеств, к коим подтасовывали биографию
Иисуса.
28. В других донесениях, когда мои люди выспрашивали за чашей вина
солдат из карательного манипула, кроме описаний страстей не удалось
почерпнуть ничего нового, подтвердилось лишь: приговоренные до конца вели
себя достойно и мужественно.
Правда, некий нижний чин утверждал, главный, мол, заправила исчез
невредимым - египетский маг, он опутал простых людей колдовством.
Относилось ли оное мутное сообщение к Иисусу или должно приписать его
моей особе, трудно решить, но среди братии многие чуяли во мне, и не без
оснований, особу весьма важную. Я был египтянином, правда, не чудотворцем,
возможно, римский солдафон просто перепутал разные варианты, полученные на
допросах. И все-таки его россказни оставили недоумение - а умер ли Иисус в
самом деле, хотя у меня на сей счет нет ни малейших сомнений.
Сумятица, в коей я и далее пытался прилежно разобраться, не дает
оснований верифицировать убеждение, вернее, просто гипотезу, построенную на
возможных, но до конца не выясненных обстоятельствах.
29. Прежде чем займусь делами дальнейшими, обращаю твое внимание на
заметку в книге Иосифа Флавия. В "Иудейской войне" сообщает: за четыре года
до начала войны в праздник кущ прибыл некто Иисус, сын Анана, крестьянин
необразованный; неподалеку от святыни он вдруг начал возглашать: горе
Иерусалиму и храму, горе всему народу! Гласил сие днем и ночью, обегая улицы
города. Многие высокородные жители, разгневанные грозными прорицаниями,
схватили его и весьма ощутимо побили. Он не оправдывался и не жаловался на
своих мучителей. Приведенный к старейшине Альбину, приказавшему бичевать
его, был признан безумцем и отпущен. Иисус продолжал предрекать горе в
течение семи лет и пяти месяцев. Во время осады города обходил стены,
возглашая, что и прежде; однажды дополнил: горе и мне. В эту же минуту попал
в него камень из осадного орудия и убил.
Я лично ничего не слышал об этаком чудаке, а одно лишь имя, весьма
распространенное, не дает оснований для домыслов, однако теоретически
возможно: Иисус не погиб, чудом уцелел, сокрушенный духом, несколько лет
скрывался в пустыне, переживал в одиночестве горечь своего поражения. Из
депрессии развилось безумие, не лишенное, как следует из Флавия, пророческих
видений. Я не судия в этих делах, хотя прежде заметил, не сомневаюсь-де в
его смерти. Ты же решай, как знаешь, довольствуясь тем немногим, что мне
удалось вспомнить.
в коей сказывается о воскресении Иисуса, и сим венчается дело.
1. Тревога за Марию. Новые вести о сражении. 2. Настроения в
Иерусалиме. 3. Болезнь Марии. Видения. 4. Что видели и слышали женщины после
сражения. 5. Вознесение Иисуса. 6. Последняя гипотеза. 7. Судьба Марии. 8.
Душевная болезнь. 9. Олимп пуст. 10. Надежда. 11. Депрессия. 12. Мария
отправляется в Галилею. 13. Дальнейшая судьба Марии. 14. Моя слабость. 15.
Каиниты.
1. Ты, верно, не слишком удивишься, друг мой, если напомню -
беспокоился я за судьбу еще одного человека, и, по чести говоря, более,
нежели за судьбу учителя.
Меня страшила мысль: а что, коль Мария, красавица Мария, любящая
Иисуса, осталась поблизости и могла стать жертвой насилия, ибо озверевшая в
кровавом сражении солдатня, имея подходящий случай надругаться над многими
женщинами, избирает одну и издевается над ней, нередко до смерти.
Я не слишком и знаком был с нравами, царившими в войсках, лишь после
войны, разъезжая по разоренной стране и слушая устрашающие рассказы о
жестокости победителей, уразумел весь ужас подобных преступлений, но и того,
что знал, было довольно, остальное довершало воображение, и я приходил в
отчаяние, к счастью ненадолго, ибо не принадлежу к типу людей, теряющих
рассудок под влиянием сильного чувства.
Еще до получения вестей с горы казней я послал смелого и ловкого
прислужника в усадьбу моего клиента, где состоялся последний совет и куда
отправили женщин - оставаться в лагере, как ты помнишь, им запретили.
Управителя знал как человека расторопного и умеющего держать язык за зубами.
Осведомленный, что я господин его господина, он не показывал этого, когда
говорили при посторонних; не любопытствовал, держался скромно, закрывал
глаза на происходившее в вилле и, коль не был во время бранных дел в
отлучке, наверняка знал, что с женщинами, буде сам остался жив в
последовавшей суматохе.
Известия, полученные ночью, неясные и хаотичные, не прояснили, где
именно на Елеонской горе шло сражение и оказалась ли усадьба в пределах
военных действий; я пережил долгие мучительные часы беспокойства за Марию,
горько попрекая себя - не озаботился ее безопасностью, хоть наперед
предвидел ставшееся.
Когда наутро слуга принес известие: все женщины живы и невредимы и до
сих пор живут в усадьбе, - я вздохнул наконец с облегчением.
Буря миновала моего клиента - сражение сосредоточилось вдоль дороги на
Иерихон, потому как оставшиеся в живых повстанцы пытались уйти этой дорогой
в пустыню.
Женщины то ли не знали о беде, то ли, подавленные недобрыми вестями,
растерялись; на счастье, во всеобщем смятении никто ими не интересовался,
управитель же, передавая мне добрые пожелания, ожидал распоряжений.
Я велел содержать всех на мой счет, пока сами захотят оставаться на
месте, но решил на всякий случай не показываться.
Марии написал, дабы по крайней мере несколько дней не выходила из дому,
покуда не получу новости о судьбе Иисуса, и заверил, что здесь безопасно:
управителю же наказал - держать Марию силой, если захочет уйти.
Успокоенный немного насчет Марии, я занялся другими делами.
Вопреки моим представлениям о размахе движения, мятеж был всего лишь
инцидентом и исчерпал себя еще до конца пасхи, словно кровопускание охладило
горячие головы. Единственным ощутимым следствием оказался лишь отъезд
зажиточных пришельцев, до времени покинувших город.
Отлив пилигримов пятнадцатого числа месяца нисан был столь массовым,
что продажа товаров сократилась на пятьдесят pro centum. Многие наши мелкие
торговцы понесли убытки, а иерусалимское отделение получило доходов на
двадцать пять тысяч денариев ниже среднего. Римляне, поначалу сохраняя
боевую готовность, вернулись к обычной гарнизонной службе, успокоенные
быстрым отбытием праздничных толп из города.
Я надеялся, у Понтия Пилата достанет ума начать следствие, естественное
после происшедшего, но этот воитель думал только с помощью меча, и теперь,
когда меч больше не понадобился, коротал время в Антонии с какой-то
сирийкой, красоты якобы необыкновенной, к тому же не гетерой, а дамой
хорошего рода, которая направлялась в Ен-Геди на Мертвом море принимать не
то лечебные, не то косметические купания, ибо вода в озере, насыщенная
асфальтовыми смолами, считается прекрасным целительным средством против
кожных заболеваний и даже против некоторых легких форм проказы.
Подозреваю, энергичная акция Пилата против повстанцев была
спровоцирована желанием завоевать симпатии сирийской госпожи, которая
привезла рекомендательные письма от Вителлия, пребывавшего с ней в добром
согласии. Словом, старая истина: женщина всегда охотнее ляжет в постель с
победителем, будь он похож хоть на обезьяну, нежели с трусоватым
красавчиком.
Пилат красотой не блистал, ну и довольно о нем, желчность - не лучший
советчик, да уж больно сильна у меня неприязнь к солдафонам.
Удостоверившись, что со стороны римлян опасность миновала, я сделал
попытку кое-что поразузнать у первосвященника Иосифа Каиафы и в синедрионе,
где меня весьма привечали в качестве представителя уважаемой фирмы, пусть и
неподобающе молодого. Смерть нескольких сотен галилеян и номадов не
произвела на достопочтенных мужей ни малейшего впечатления. К полицейским
рапортам насчет пророка, а может, самого мессии отнеслись с полным
небрежением. Даже имени Иисуса не ведали. Некий рассудительный человек из
первосвященников, владелец больших земельных угодий, лишь пожал плечами:
- Дорогой мой, в этой Галилее года не проходит, чтоб не объявился
очередной безумный мессия. На сей счет пускай у римлян голова болит - они
быстрехонько бунтовщиков призовут к порядку.
Я намекнул, не ровен час толпа могла захватить храм; собеседник
возразил, святилище, дескать, постоянно под угрозой, рано или поздно
разразится несчастье, да предотвратить нельзя, разве что вовремя призвать
войско.
И спросил, не держусь ли иной мысли. Я не нашелся, и он привел
Соломоновы притчи: бич для коня, узда для осла, а палка для глупых. Где нет
больше дров, огонь погаснет; и где нет наушника, раздор утихает. Как пес
возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою.
- Заниматься бунтовщиками - жить некогда будет. Куда больше тревожат
иерусалимские зелоты да сикарии, а банды дикарей - что они могут? Мотыгой на
солнце замахиваются. Но ежели, не приведи господи, соединиться задумают, вот
тогда от лиха не уйдешь.
Поистине пророческие слова, да на уме я совсем иное держал.
Немного погодя получил я доступ к полицейским донесениям, тогда-то и
убедился, сколь отлажена была у заговорщиков конспирация. Иисус числился в
списках бродячих общин лишь проповедником и чудотворцем из Капернаума, до
самого конца в нем так и не признали вождя мятежников. В самом важном доносе
излагались события на храмовом подворье и сообщалось, среди приговоренных
оказался-де некий самозваный мессия. Насчет египтянина я ничего не сыскал,
немного спустя услышал лишь нечто подобное от фарисеев, и, уверяю тебя,
самый фантастический вымысел.
3. Дня через два мне сообщили, заболела Мария. Презрев опасность,
сопровождаемый двумя рабами, я отправился на Елеонскую гору в закрытой
лектике; безбородый, в тоге - пригодилось и мое римское гражданство, -
преобразился до неузнаваемости. Даже признай меня кто-нибудь и попытайся
обвинить, вызвал бы лишь насмешки. Да едва ли мне что грозидо. А знавшие
меня близко или гнили в расселинах Голгофы, или бежали в пустыню.
Кроме Марии из Иисусовой общины остались лишь две старые женщины, у них
не было сил пробираться в Галилею. Впрочем, никто их там не ждал - ни мужья,
ни сыновья, ни братья, эти нищие старухи жили милостыней, и община спасала
их от голодной смерти.
Они занимали каморку при овчарне, благословляли милость господина,
давшего им пищу и угол, и всячески прислуживались, дабы остаться коротать
здесь свой век: коль неизвестный добродетель по сей час их не выбросил,
может, по милосердию своему и впредь станет держать в благоденствии.
Старухи рассчитали как надо: я подтвердил распоряжения насчет них -
благословения же бедняков предпочитаю заочные: никто искренне не любит своих
благодетелей, а безымянный дар принимают как милость небес и господу
возносят благодарность свою.
Если и есть вседержитель на небесах, нисходящий к бренным земным делам,
то у нас должником пребывает, ибо инкассировал нашу собственность; коли же
нет никого, то самое умиление собственным бескорыстием компенсирует убытки,
проистекающие от щедрости.
Не выношу богатых скупцов, равно и расточителей - и в том и в другом
надобно чувство меры, сам придерживаюсь умеренности, дать приют двум
нищенкам - не бог весть какое благодеяние.
Я велел сообщить им: пусть живут в каморке, сколь отпущено волею небес,
к моему прибытию распорядился перенести Марию в лучшую комнату, добыть
лекаря, облачить ее в чистые одежды.
Застать Марию на завшивленной подстилке, в смраде и грязи, что всегда
сопутствует болезням бедняков, увидеть ее униженной, одинокой - я, и мысли
не допускал, любовь не допускала того; отдав подробные распоряжения, я
несколько замешкался, дабы прибыть в надлежащий час.
Мой клиент самолично отправился в усадьбу присмотреть за делами, не
рассчитывая на расторопность своего управителя. Управитель, простой
крестьянин, лишь недавно заступил на должность, с него и спрос был невелик,
разве насчет сбора урожая да ухода за скотом, потому мой клиент и отправился
сам исполнить поручение, чем я вполне удовольствовался - этот
эллинизированный иудей понимал, что к чему, сам владел весьма изысканной
виллой. Я не запамятовал о его заботливости и внимании: когда во время
Иудейской войны он потерял свое довольно солидное состояние, назначил его
управителем всей Селевкией. Пребывая в интимных отношениях с его вдовой
дочерью, я на некоторое время поселился с нею в Дамаске, что было ему
известно, однако вовсе не вменяло мне отдавать в управление банкроту свой
лучший округ.
Подвигнуть меня на великодушие могло лишь одно: воспоминание о Марии.
Именно потому сей человек живо запечатлелся в памяти, хотя и позабыл его
имя, а тогда он прекрасно исполнил все поручения.
Я прибыл на виллу, когда лекарь настоем несколько утолил у Марии
горячку, больная очень ослабела из-за несчастий последних дней. Красивая,
хоть давно минуло ей тридцать и красота ее слегка поблекла, она казалась мне
прекрасней, чем раньше: бледное лицо и беломраморная шея утопали в облаке
золотистых волос. В Галилее, народ коей фарисеи считали амхаарцами -
нечистокровными, нередко встретишь рыжеволосых или белокурых детей,
повзрослев, златорунные дети становились черноволосыми; но когда со светлыми
волосами сочетались голубые или зеленые глаза (явное вмешательство какой-то
северной расы), цвет волос не менялся. Впрочем, сие слишком широко известно:
светловолосые и белокожие люди, что объясняется недостатком солнца в
гиперборейских странах, для нас, южных людей, особенно привлекательны,
свидетельством тому цена на молодых невольников обоего пола - галлов,
германцев, венедов, предназначенных для любовных утех.
По-моему, мода среди римских матрон красить волосы и посыпать голову
золотым порошком, их усилия избежать солнца и с помощью белил придать коже
светлый оттенок родились из восхищения нежной кожей рабынь, полоненных в
варварских странах.
Мария, постоянно бродившая с Иисусом, не пряталась ни от солнца, ни от
ветра, кожа на лице других женщин становилась темно-бронзовой, а ее лицо
покрывалось легкой золотистой патиной, чуть более темной, чем волосы,
золотисто-пепельные, словно кора оливковых дерев. Едва заметные морщинки
лишили Марию очарования юности, да меня это не заботило - никогда не
разлюбил бы, будь ее лицо не в морщинках, а в язвах от лепры.
Взволнованный, молча смотрел я в ее блестящие глаза и ждал, пока она
заговорит, как всегда, медленно и отчетливо выговаривая слова, слегка как бы
цедя их капризно, обычаем элегантных гетер, - от такой манеры она не
избавилась, как я от александрийского акцента. Я обожал эту едва уловимую
напевность ее речи, в сравнении со стремительным кудахтаньем крестьянок
медлительная напевность ласкала слух, и сегодня слышу ее говор, хотя едва
улавливаю звуки из внешнего мира; слух у меня изрядно притупился, может,
именно потому столь отчетливо эхо голосов прошлого.
Мария была явно взбудоражена, но не моим появлением, в ее возбуждении
не чувствовалось того, чего я столь жаждал, - нашей близости. Я не питал
иллюзий и любил без надежды; вдруг беспокойно пронеслось: а не дал ли ей
Иисус тайных поручений снестись со мной?
Она долго молчала, словно никак не решалась перемочь неуверенность,
дабы открыть нечто, что должно сокрыть. Я наблюдал эту борьбу в лице ее, в
глазах, в губах, готовых поверить тайну, но не помог ей ни жестом, ни
словом, лишь с любовью всматривался в ее лицо. Она схватила мою руку,
прижала к своей груди - увы, вовсе не любовно, что я тут же разочарованно и
отметил, - привлекла меня поближе, дабы сел возле нее на ложе. Затянувшееся
молчание обещало тайну, нечто неслыханно важное, уму неподвластное. Хорошо
помню ее шепот - я впивал его и слухом, и взглядом, дыханием своим впивал ее
горячее дыхание.
- Я видела его, вчера видела его.
- Так, значит, он не погиб?
Она пожала плечами и ответила тихо, но четко произнося слова, будто
опасаясь, пойму ли ее:
- Я знаю только: видела его. Он вознесся в небо. Веришь ли мне?
- Расскажи, что случилось, - ответил я мягко, глядя ей в глаза.
Взгляд ее был ясный, чуть горячечный, но сомневаться, в рассудке ли
она, не приходилось; верно, Мария заметила мое беспокойство или сомнение, а
пожалуй, сомнение прозвучало в моем ответе, она настойчиво повторила вопрос,
словно и сама сомневалась, словно загодя была уверена: видению ее нельзя
поверить. Поэтому я продолжал:
- Много чудесного случалось на белом свете. Иона живым вышел из чрева
китова, Даниил уцелел в львином рву. Коли ты говоришь, видела его, значит, и
верно видела. Успокойся и скажи все как было, по порядку.
Тонкие пальцы впились в мою ладонь, она то стискивала мою руку, то
отпускала, речь ее прерывалась, Мария тихонько стонала и всхлипывала. Я
терпеливо пытался уловить смысл нескладного рассказа, в коем, разумеется, не
было логики, все тонуло в несущественных отступлениях - она хотела
одновременно сообщить и о том, что чувствовала, и о том, что было
реальностью, вернее, казалось ей реальностью, но, признаю, слушал
поверхностно: меня интересовала история и все сопутствующие трагические
обстоятельства, а в голове царил полный сумбур - слишком близко от ее груди
покоилась моя рука.
Сокрушенно каюсь, сей факт запечатлелся в моей памяти намного тверже,
нежели все, о чем сказывала Мария; когда доживешь до моих лет, убедишься:
самые живые воспоминания оставляет в нас Эрос, пожалуй, они только и
остаются.
Согласен, мысли, мельтешившие в голове, в высшей степени не
соответствовали минуте, но не написать об этом - значит представить себя в
более выгодном свете, чем то было на самом деле.
4. Так вот, из рассказа Марии я узнал: женщины, не все, лишь немногие,
видели схваченных пленников, когда их вели в город. Видели тоже Иисуса, в
разорванных одеждах, окровавленного, руки стянуты за спиной, вервием был
связан со своими соратниками.
Женщины схоронились за стеной, огораживающей оливковую рощу от дороги,
и боялись выйти; вечерело, за стражниками двигалась пехота, за ней конница,
они не отважились даже громко плакать. Когда колонна спустилась в долину
Кедрона, разразились рыданиями - рвали волосы, проклинали римлян, пока не
отупели от усталости. В темноте не пошли разыскивать, кто из близких погиб,
и прикрыть тела, чтобы не обезобразили шакалы и птицы.
В слезах и горести провели ночь в усадьбе, никто из мужчин так и не
пришел успокоить их и ободрить, все бежали в пустыню, даже раненые, если
могли идти, - тех, кто не мог подняться, солдаты добили мечом.
Утром и днем женщины видели, как работники и садовники, чьи сады и рощи
стали ареной боя, выволакивали искалеченные трупы. Убитых без всякого обряда
поспешно похоронили чужие люди - лишь бы поскорее замести следы, не
заподозрили бы в чем владетелей рощ и садов.
Одна женщина ходила в город и слышала разговоры на улицах; около
полудня узнали о казни - факт вопиющий, да, к сожалению, так оно и сталось.
Молва бежала из уст в уста, один слух опровергал другой, спервоначалу
сказывали, что с мятежниками расправились на Елеонской горе; того же дня
ввечеру шептались: убили всех в подземельях Антонии, все чаще и чаще
говорили об экзекуции на Голгофе.
Презрев опасность, женщины побежали туда, где всегда несколько stauros
{Крест (греч.).} в форме буквы "Т" поджидало преступников. Округлая вершина
пустовала, кресты тоже, но в выбоинах на сухой земле засохла кровь - значит,
казнь свершилась здесь. Тлетворный дух отравлял воздух, коршуны стаей сидели
на скалах вокруг заваленной камнями расселины, куда сбросили казненных.
Птицы копошились и в расселине, склевывая останки человеческой плоти,
засовывали клювы в щели между камнями, когтями пытались отвалить каменья,
откуда несло трупным смрадом.
Мария, с ней еще три или четыре женщины остались у подножий крестов,
оплакивая умерших. Никто не мешал им, редкие прохожие спешили миновать
проклятое и страшное место, только птицы, громадная стая, настороженно
наблюдали за плакальщицами, терпеливо дожидаясь своего часа и не тревожась
громкими причитаниями. Птицы вели себя агрессивно, будто прикидывали, на
напасть ли на живых, коль не добраться до засыпанных мертвых тел, точили
клювы об острые скалистые края, и все теснее смыкался их круг...
А женщины, хоть и убеждали себя, что коршуны не нападут на здоровых
людей, спуститься в расселину не осмелились, да и отвалить огромные камни
было им не под силу.
Под вечер ушли в усадьбу, Мария еще несколько дней ходила на Голгофу -
не могла поверить, что ее равви умер и лежит, засыпанный камнями вместе со
злодеями.
Она не пила и не ела, целыми днями просиживала на выступе скалы без
сил, не слыша зловещих криков стервятников, не чувствуя зноя, кровопийц-мух,
что роились в расселине. Она усмотрела один крест, сердцем угадав, этот
Иисусов, и целыми часами обнимала подножие, где капли смолы смешались с
каплями засохшей крови. Под крестами в трещинах на иссушенной зноем земле
темнели ржавые пятна, кровь тех, кто не погиб в муках на кресте, кому не
раздробили голени, а просто убили копьями.
5. Три дня приходила Мария на Голгофу, а вчера, перед заходом солнца,
когда спешила в город к Ефраимовым воротам, увидела в отдалении знакомую
фигуру.
Дорога поднималась в гору на невысокий холм. В лучах заходящего солнца
на фоне неба она отчетливо видела Иисуса. На нем был светло-коричневый
бурнус с капюшоном (похожий на пенулу), в каком его схватили.
Волосы, посеребренные сединой, слегка шевелил легкий ветер - об эту
пору всегда дует из Иудейской пустыни.
На верху холма Иисус оглянулся на Марию, потрясенная, она остановилась,
тогда он махнул рукой; что хотел сказать, Мария не уловила - знак мог
означать и приветствие, и прощание или предложение поторопиться. Потом Иисус
повернулся и пошел в город.
Мария с криком побежала вниз, в долину, между горой и холмом, а когда
поднялась на холм, никого не было видно до самых ворот.
В отчаянии пала она на колени у камня, возле которого, как ей
показалось, стоял учитель (насчет камня сначала речи вообще не было), с
плачем и мольбой обратила взор к небу и увидела розовое облачко, одинокую
кудрявую тучку, похожую на агнца, а не было этой тучки на небе...
И тогда Мария уразумела: равви ступил на облако.
Осторожно и мягко допытывался я у Марии, не привиделось ли ей все -
ведь учитель умер, уже получены почти достоверные сведения; погиб и погребен
вместе с другими, как же мог явиться?
- Разве что ты видела дух его, - сказал я, лишь бы не перечить ей и не
разубеждать.
Она решительно воспротивилась такому объяснению, уверяла, равви
выглядел как всегда, уж она-то хорошо его знает и не могла ошибиться днем
всего на расстоянии оклика.
Не хотелось лишать Марию последней надежды, хотя сомневаться не
приходилось: голод, горячка и экзальтация породили это видение, и потому я
осторожно спросил, может быть, учитель не погиб, чудом спасся от смерти?
Ответила:
- Знаю только, видела его, как тебя сейчас.
На мой вопрос об исчезновении ответила, подумав:
- Вознесся на небо. Про то и знак давал.
6. Мы долго говорили о странном явлении, а горячая ее убежденность
поколебала даже мой скептицизм.
Ежли Иисус и в самом деле посланник божий - о том немало
свидетельствовало - и, предвидя свою горестную судьбу, пошел ей навстречу
вопреки всем своим убеждениям, может, и свершилось сие по воле господа,
приговоры его неисповедимы. Ведь случилось же чудо с Илией, великим пророком
Израиля, о чем сообщает его ученик Елисей:
И когда они шли и дорогою разговаривали,
вдруг явилась колесница огненная
и кони огненные, и разлучили их обоих,
и понесся Илия в вихре на небо.
Иисуса ангел тоже мог вывести из скалистой расселины, дабы воскресить
из мертвых и, подобно Илии, вознести на небо.
Не подумай, что и ныне считаю вознесение возможным, так считал недолгое
время, пока не освободился от Марии.
Мистическая вера изначально была присуща мне, как и любому иудею,
изучившему Тору и веровавшему в бога Яхве, но посеянное эллинскими
мыслителями уже в те лета научило меня, дало свои всходы: я умел реально
оценить божественное вмешательство в дела человеческие. Едва оставив Марию и
обдумав ее видение обратной дорогой в лектике, я извлек лишь одну гипотезу,
заслуживающую внимания: Иисус стечением обстоятельств не погиб и скрывался
где-то либо в самом городе, либо в околице.
Идея восстания потерпела крах, учителю грозила опасность, он,
естественно, избегал встречи с братией, если и показался Марии, вовсе не для
утешения, а лишь затем, чтобы дать знак мне: он жив. Памятуя о нашем
последнем разговоре, использовал Марию, зная, как дорога она мне, и от нее я
всенепременно узнаю о его судьбе.
Я прекрасно понимал, сколь эфемерна моя гипотеза, и все же возможность
сия не исключена, и даже без всякого вмешательства небесных сил. У меня,
однако, не хватало решимости извериться в них, хотя и обманули нас, когда мы
более всего в том нуждались; я допускал, что крах мятежа - предостережение;
не этим путем приблизить можно царство божие; се знак и предостережение - и
самому Иисусу, и тем немногим, кто поддерживал его первоначальную идею. А
потому бог ниспослал ему испытание, указуя истинный путь, от коего под
недобрым влиянием уклонился, а значит, мог спасти учителя, дабы выполнил
свою миссию.
Сегодня трудно припомнить, понимал ли я, сколь наивны были мои домыслы
и метафизический сумбур, с ними связанный, но довольно долго, недели две,
мне представлялось, будто Мария и в самом деле имела видения.
7. Написал "видения", ибо после нашей встречи Мария, оправившись от
горячки, целыми днями бродила по дорогам и городским улицам и несколько раз
видела Иисуса в подобных же обстоятельствах. Однажды учитель дозволил ей
даже приблизиться, но не велел касаться его. И она не осмелилась.
А однажды на Елеонской горе, когда учитель так же исчез, Мария
встретила двоих мужей, столь прекрасных и в таких красивых одеяниях, что
едва осмелилась заговорить с ними. Они сказывали: Иисус направился в
Галилею, дорога же в этих местах, с обеих сторон обнесенная изгородями и
стенами, вилась между рощами и садами на тракт к Иерихону, и лишь оттуда
ответвлялся, минуя Самарию, большак на Галилею.
Чужие люди не могли знать, куда шел Иисус - в Иерихон ли, в Галилею ли,
и Мария твердила: сами ангелы, приняв человеческий облик, возвестили ей, где
искать равви.
Она непрестанно говорила только о своих видениях, а я с ужасом
убеждался - меланхолия и безумие овладевают Марией неотвратимо. Она ничем не
интересовалась, ею владела одна навязчивая мысль - об учителе, она даже не
поинтересовалась, почему я тогда исчез в самый решительный момент. Наказывал
ли ей что-нибудь Иисус насчет меня, выяснить не удалось- конкретные вопросы
не доходили до ее сознания, на все мои предложения оставить усадьбу и
дозволить позаботиться о ней она молчала.
8. Безучастная, ушедшая в свой мир, Мария таяла на глазах. К еде не
притрагивалась - все отдавала двум старухам, они лакомились блюдами, по
моему указанию готовленными женой управителя. Обычно всегда опрятная, даже в
утомительных блужданиях она заботилась о своей внешности, теперь перестала
обращать на себя внимание, и если ежедневно не подавали бы свежей одежды,
так и ходила бы в лохмотьях.
Лекари единодушно твердили - больна не телом, больна душой - и
советовали призвать мага, изгоняющего злые силы. Я не доверял такого рода
подозрительным специалистам - от наваждения Марию мог бы излечить лишь тот,
от кого исходило, но я уже убедился, Иисус умер, а дух его, коли и знал что,
не мог вмешаться, кабы и хотел.
9. В эти страшные дни я исчерпал веру во всемогущество неземных сил до
дна, а лучше сказать - до вершины, ибо убедился: вершина сия, подобно
Олимпу, пуста.
Пуста, но вовсе не ужасна, ежели достанет сил вернуться к людям. Но
горе тому человеку, кого одиночество возведет на вершину в поисках бога;
убедившись, что бога нет, он не найдет пути обратно; и тогда человек
останется поистине одинок, в пустоте абсолютной.
Пока чувствуешь себя частью живого мира, одиночество не грозит, но
ежели замкнешься в себе, отчаяния не миновать.
10. Болела Мария почти месяц; коли болезнь - лишь телесные страдания,
усилия врачей сказались только в одном: миновала глубокая прострация,
убеждения порой достигали ее помраченного разума, во всяком случае,
появилось желание жить, а вернее, естественные потребности взяли верх; она
не отказывалась более от еды и питья, содержала себя в опрятности, не
заботясь, конечно, о своей красоте, но вернулось даже ее естественное
обаяние.
Поначалу сдавалось, восстановив здоровье физическое, обретет и духовное
- в бытовых делах в ней словно бы возобладала рассудительность; к несчастью,
все оказалось иллюзией - явление обычное у страдающих манией; ведут себя
здраво, осмысленно отвечают, пока мысль внезапно не перескочит на постоянную
навязчивую идею.
11. Мария не сомневалась, что Иисус жив, по-прежнему бродила улицами и
окрест города в надежде встретить его еще раз. Но учитель больше не
появлялся, из-за чего Мария впадала в тяжкую депрессию, переставала
разговаривать и призывала только меня; в усадьбе понимали сие преврат- -но,
не ведая: лишь мне одному она доверила свою тайну, а потому могла
предаваться отчаянию только в моем присутствии.
12. Я спешил по первому зову и терпеливо выслушивал - в который раз! -
все то же, пока однажды в ее больном уме не родилась новая мысль - ангелы,
возвестив, Иисус, мол, отправился в Галилею, призывали ее туда же.
Назавтра она решила отправиться в путь, никакие доводы не помогли.
Можно было удержать силой, но я знал, ни к чему хорошему это не
приведет: снова тяжелая меланхолия овладеет Марией и при подорванном
здоровье ускорит ее гибель, а я, мучимый угасанием любимого существа, стану
корить себя за то, что удержал ее. Чувствовал я себя не наилучшим образом -
сказалось напряжение последнего времени и бессилие перед ее и моим горем.
Припомнились слова Менандра - живем мы не так, как хотели бы, а так, как
можем, - и я решил оставить Марию в покое, ни к чему не принуждать и лишь
незримо опекать в ее странствиях по Галилее. Разумеется, сам я не мог
отправиться с ней; размышляя, как лучше все устроить, вспомнил о двух
старухах, проживающих в усадьбе и тоскующих по своему краю. Через клиента -
сам я опасался показываться им на глаза - они получили деньги, доверительные
письма к управителю моими владениями в Тарихее, а также обещание безбедней
старости, где бы ни вздумалось им осесть. Щедрость моя не простиралась столь
обширно, сколь хотелось бы, но и предложенное превосходило все мечты
несчастных.
13. Особым письмом поручил управителю поселить их так, чтобы он мог
приглядывать за Марией, - лучше в каком-нибудь нашем помещении, если уж не
на вилле. Заблуждаться не приходилось - едва ли мои планы были исполнимы;
так оно и сталось.
Втроем женщины бродили по дорогам наших былых странствий, судя по
донесениям, все складывалось даже лучше, чем ожидалось.
Спустя несколько месяцев, будучи incognito в тех краях, я разузнал:
женщины оповещают поклонников Иисуса о его воскресении и вознесении на небо,
ссылаясь на видения Марии - среди своих тайну не оберегала. Так довелось мне
узнать: безумие ее, подогретое верой простых людей в ее якобы встречи с
Иисусом, лишь углубилось.
Я не встречался с Марией и не стремился к тому. Лишь через год-два
повидался с ней, грустно убедившись, что время отдаляет ее от меня, а меня -
увы! - не лечит. Оба остались верны каждый своей любви, с одной лишь
разницей: Мария по-своему испытывала счастье, уходя in abstracto, а мои
попытки найти счастье не приносили ничего, кроме глубокой опустошенности.
Завершилась эта грустная история следующим образом: в поисках забвения
я много путешествовал, как-то, вернувшись из Персеполя, я не нашел Марии,
розыски ничего не дали, удалось лишь узнать, что постоянно скиталась в
окрестностях озера, нередко бывала у сектантов; однажды исчезла - не
появлялась даже у тех, кого любила больше других. И хотя в кругу Иисусовых
сторонников ее считали святой, исчезновением Марии никто не обеспокоился.
Увы, приехал слишком поздно, впрочем, случись я и на месте, ничего не
изменилось бы - не поймаешь солнечный луч в горсть, не удержишь ветер в
руке...
Поистине, такой конец недостоин истории моей любви, да ведь только в
литературе epilogus логически вытекает из повествования, а жизнь не
слишком-то считается с логикой.
14. Исчезновение Марии - кстати, сие вовсе не значило, что она умерла,
- я принял спокойно, даже с облегчением; судьба оберегала меня: не видел,
что сталось с прелестным существом, чей идеальный образ живет в моей памяти,
и, лишь безвозвратно утратив последнюю надежду, мое чувство загорелось огнем
чистой любви.
Когда мы встретились, образ Марии преследовал меня во сне, в грезах,
ибо я вожделел ее, после установились отношения духовные, такими они и
остались до конца. Я не уподобился Пигмалиону, царю кипрскому: полюбив
статую, он укладывал ее к себе в постель.
Года через два-три после Иудейской войны я купил на невольничьем рынке
в Никомедии молодую рабыню с диким именем, удивительно похожую на Марию. Но
она не заменила мне Марии, хотя звал ее этим именем.
Существует некая связь между внешним обликом человека и его характером:
у этой девушки были склонности гетеры. Горячая почитательница Адониса по
сирийскому обряду (культ Адониса в других землях империи несколько отличен),
ежегодно весной Мария оплакивала своего погребенного бога (в земле почило
его деревянное подобие), а следующие три дня с завидным постоянством
участвовала в процессиях в честь его воскресения.
Я не мешал ей выполнять обряды и даже полюбил предпраздничные дни,
когда в горшочках и корзинках с землей на окнах выращивались сады Адониса -
Мария засевала пшеницу, ячмень, фенхель, дающие быстрые всходы. Полюбил, ибо
сады Адониса создавали праздничное семейное настроение в доме, но Мария II
так никогда и не заменила мне ту, мою Марию, хотя привязанность к этой
женщине простерлась столь далеко, что я подарил ей свободу.
Она вышла замуж за юношу, коего ей указал, за моего внука illegitimi
tori {От незаконной связи (лат.).}, о чем оба не подозревают. У них уже
несколько детей, в том числе и Мария (III). Ты, конечно, догадываешься - это
моя любимица.
И опять отступление... А писать хотел совсем о другом: тема завершена,
пора поставить точку в моих записках. Пожалуй, еще надобно объяснить, хоть
ты и не спрашивал, исполнил ли я заветы Иисуса. Ответ на сей раз и вправду
краток.
Так вот, вопреки всем превратностям жизни, я пытался исполнить их.
15. Я основал общину и коротко поведал истину об Иисусе. Братья мои и
сестры были люди просвещенные, и все же их прозвали каинитами, что
несправедливо и оскорбительно.
Они почитали своим учителем Иисуса. Я не претендовал на такое звание.
Увы, истина, если вообще что-либо может считаться истиной, не является
началом активным. Во всяком случае, та истина, о коей поведал.
Mundus vult decipi! {Мир хочет быть обманутым! (лат.)}
в книге Генрика Панаса "Евангелие от Иуды"
Генрик Панас (1912-1985) - польский писатель, создавший много рассказов
и повестей, но вошедший по-настоящему в литературу благодаря одной книге -
"Евангелию от Иуды", подготовка которой, по его собственному признанию,
заняла у него несколько десятилетий.
Г. Панас родился во Львове, окончил Львовский университет, в годы
второй мировой войны сражался против фашистской Германии в составе войск
союзников (в частности, участвовал в сражении под Монте-Кассино). После
войны обосновался в Олыитыне, на северо-западе Польши; известный культурный
деятель, он хорошо знал жизнь этого края и его историю и описывал их во
многих своих произведениях. Подлинную известность принес ему роман об Иуде,
впервые опубликованный в 1973 г. Книга получила премию еженедельника
"Культура" и - уже в восьмидесятые годы - премию газеты ЦК ПОРП "Трибуна
люду". Патриарх современной польской литературы Ярослав Ивашкевич дал
высокую оценку роману Панаса и отметил, что тот "старается использовать,
кроме Библии, все имеющиеся источники, а также опыт писателей, занимавшихся
жизнью Иисуса... В результате получилась смелая и неординарная книга,
ставшая незаурядным явлением в нашей современной литературе...".
Сам автор назвал свое произведение апокрифом; название это имеет
глубокий смысл. Апокрифами христианская церковь именует писания, не
признанные ею священными, считая многие из них подложными, т.е. написанными
от имени лиц, которые на самом деле к созданию этих писаний никакого
отношения не имели. В первые века существования христианства среди
последователей нового учения распространялись различные сочинения, авторство
которых приписывалось ученикам Иисуса или ученикам его учеников. Кроме
евангелий, вошедших со временем в собрание священных христианских книг -
Новый завет (евангелия от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна), были
евангелия от Петра, от Фомы (в настоящее время известно два совершенно
отличных друг от друга евангелия этого имени), от Филиппа, Евангелие от
Матфея на арамейском языке и другие. Христианские писатели II-V веков
(Ириней, Епифаний, Феодорит) сообщают о сектах, которые почитали Евангелие
от Иуды: имелся в виду именно Иуда Искариот, по каноническим писаниям
предавший Иисуса. Эти приведенные писателем в качестве эпиграфов сообщения
дали основание Генрику Панасу создать книгу, написанную как воспоминание
Иуды, обращенное к другу; подобный жанр был довольно распространен в
античную эпоху: достаточно сказать, что каноническое Евангелие от Луки
начинается с обращения к некоему Феофилу, которому автор вознамерился все
"по порядку описать".
В своем произведении Генрик Панас сразу дает понять читателям, что его
рассказ не претендует на подлинность, это лишь версия событий, как она могла
бы быть изложена Иудой - не евангельским, а таким, каким его представляет
современный автор. Под апокрифом Панас понимает, как он сам говорит в
послесловии, произведение, выпущенное в свет под именем давно умершего
автора или под видом документа древнего творчества. Читатель, вероятно,
заметил авторский прием - стилистическое разнообразие книги; в архаическую
стилизацию вплетается лексика современная - деловая, философская и даже
разговорная, нам как бы напоминается о том, что это не просто апокриф, а
роман-апокриф, многослойное повествование, содержание которого пропущено
через восприятие писателя, живущего в XX веке, и через восприятие главного
героя, который тоже творит свою версию. Этим же целям служат некоторые
географические неточности и анахронизмы. "История есть лишь субъективное
представление, в любом случае исключающее достоверность", - сказано в самом
начале романа; мифы рождаются ежедневно, говорится далее, "мы сами - миф"...
И Панас создает свою легенду об Иуде, создает его устами. Но - и в этом
достоинство книги - авторский вымысел, фантазия, легенда разворачиваются в
исторической реальности, описание которой основано на детальном,
многолетнем, скрупулезном изучении источников, В книге много отступлений,
которые позволяют ввести читателя в историческую обстановку Палестины I в.
н.э., представить политические и религиозно-философские течения того
времени. Писатель хорошо знает публикации, связанные с находками в районе
Мертвого моря; находки эти, прежде всего многочисленные рукописи, отражали
жизнь небольшой замкнутой иудейской секты, существовавшей во II в. до н.э. -
I в. н.э. Учение этой секты (в научной литературе ее обычно называют по
месту расположения - Кумранской общиной) оказало большое влияние на
формирование христианства, с нею, по мнению большинства ученых, был связан
Иоанн Креститель. В то же время в древнейших пластах христианских писаний
прослеживается полемика с учением кумранитов, главным образом направленная
против их замкнутости, что и дало основание Панасу противопоставлять членов
Кумранской секты Иисусу и его ученикам.
Очень точно передает автор отношение римлян к религиозным спорам, в
которых их, новых властителей Палестины, волновал только политический
аспект. В романе упомянут целый ряд исторических личностей, характеристика
которых дана в соответствии с источниками: Ирод, царь Иудеи, его сын Ирод
Антипа, Понтий Пилат и другие. Исторически достоверно дан образ Иоанна,
называемого христианами Крестителем. Об Иоанне сохранились сведения не
только в евангелиях, но и в произведении иудейского писателя Иосифа Флавия
"Иудейские древности". Панас вообще очень широко пользуется данными Иосифа
Флавия, но при этом устами своего героя резко осуждает его за предательство
(Иосиф участвовал в восстании против римлян 66-70 гг., затем сдался
завоевателям, оказался в окружении императора Веспасиана и всячески
прославлял его) и даже ставит под сомнение достоверность некоторых его
данных - своеобразный художественный прием, подчеркивающий и субъективизм
Иуды, и то, что автор пишет не историю, а беллетристическое произведение, в
котором возможны любые переосмысления.
Что касается судеб главных героев - Иуды, Марии и Иисуса, то здесь
автор творит историю произвольно, используя отдельные исторические намеки и
заполняя лакуны собственной фантазией романиста, Большинство современных
ученых, как зарубежных, так и советских, признают историчность проповедника
Иисуса, с именем которого было связано возникновение нового религиозного
течения, первоначально в рамках иудаизма. Но сведения о нем в нехристианских
источниках отрывочны и скудны. У Иосифа Флавия есть упоминание о казни
Иакова, "брата Иисуса, именуемого Христом" (т.е. мессией, "Христос" -
перевод на греческий язык слова "машиах", помазанник). В арабском переводе
отрывка из "Иудейских древностей", сделанном средневековым христианским
епископом Агапием, об Иисусе сказано следующее: "...в это время был мудрый
человек по имени Иисус. Его образ жизни был похвальным, и он славился своей
добродетелью; и многие люди из иудеев и других народностей стали его
учениками, Пилат осудил его на распятие и смерть. Однако те, кто стали его
учениками, не отреклись от своего ученичества. Они рассказывали, будто он
явился им на третий день после своего распятия и был живым. В соответствии с
этим он-де и был мессия, о котором возвестили пророки..." Отрывок этот
малоинформативен, поскольку в нем нет ни биографии Иисуса, ни основ его
проповеди. Антихристианская традиция оценки Иисуса, сложившаяся среди
иудеев, передана писателем Цельсом во II в. н.э. Отрывки из его сочинения
"Правдивое слово" дошли до нас в цитатах и пересказе христианского писателя
Оригена, Согласно Цельсу, Иисус был сыном бедной пряхи Марии, жены плотника.
Но она родила Иисуса не от мужа, а от римского дезертира, солдата Пантеры.
Иисус был поденщиком в Египте, научился колдовству и, вернувшись, объявил
себя богом. С десятью или одиннадцатью приверженцами, "самыми отпетыми
людьми", он бродил по Палестине, Когда иудеи его обличили и приговорили к
казни, он был взят, преданный своими учениками. Об Иисусе содержатся
сведения и в Талмуде, в основном соответствующие версии Цельса. Нетрудно
заметить, что Панас своеобразно использует эти сведения: он переносит
прозвище "Пантера" на Иосифа, мужа Марии и отца Иисуса (следует отметить,
что в евангелиях первых христианских групп, впоследствии не признанных
церковью, не было легенды о непорочном зачатии, Иисус считался сыном Иосифа
и Марии).
Используя отдельные детали и намеки канонических писаний и
апокрифических сочинений, Панас конструирует эпизоды из жизни Иисуса - так
же как конструировали ее древние евангелисты, развивая и переосмысляя устные
рассказы о жизни и проповедях основателя христианства. Только эту
реконструкцию он пропускает не через пылкое восприятие верующего, а через
рационалистически-скептическое сознание своего Иуды, и это дает романисту
возможность критически отнестись к основным христианским догмам. Так,
например, в Новом завете поименно упоминаются братья Иисуса, среди которых
один звался Иудой. Там же сказано, что в родном селении Иисуса Назарете его
не признали и он не смог совершить чудес (Евангелие от Марка). Эти намеки,
восходящие к устным рассказам первых христиан, писатель кладет в основу
рассказа о семейной жизни Иисуса, о конфликте с ним брата Иуды - не случайно
из всех имен братьев (их названо четыре) выбрано именно это имя: на нем
лежит налет враждебности к Иисусу; можно подумать, хотя Панас прямо этого и
не говорит, что отрицательное отношение к разным Иудам слилось потом в
едином мифе об Иуде-предателе.
Подобный метод характерен для всей книги Панаса; как отмечал один из
польских критиков, в нее "вписана мысль об истории как пространстве - скажем
так - широко разбросанной фактографии, где данные, обладающие высокой
степенью вероятности, как верстовые вехи, разделены огромными белыми
пятнами. В зависимости от интерпретации этих белых пятен, заполнения их
всевозможными гипотезами меняют свой смысл и аксиомы истории... История
представлена здесь как действительность текучая, такая, в которой не хватает
стабильных точек". Такая нестабильность позволяет творить мифы
последователям Иисуса, а самому Панасу - творить свой апокриф.
Наименее вероятным в заполнении исторических лакун представляется
рассказ о мятеже приверженцев Иисуса, в котором он сам принял участие. Не
потому, что подобный мятеж был теоретически невозможен, - римляне никак не
могли замирить Иудею, выступления народных масс были там обычным явлением.
Но потому, что источники не дают для такой гипотезы каких бы то ни было
оснований (кроме того, что среди учеников Иисуса в евангелиях упомянут
"зелот" - т.е. человек, принадлежащий к радикальной группе зелотов,
сыгравших затем основную роль в Иудейском восстании), Ни в христианской, ни
в антихристианской традициях нет данных об участии Иисуса в мятеже; он явно
избегал конфронтации с властями, его главной идеей было духовное очищение
каждого человека в преддверии конца мира. На этой почве основаны, судя по
отдельным намекам в новозаветных евангелиях, расхождения между Иисусом и
учениками Иоанна Крестителя, который требовал строгого аскетизма (ученики
Иоанна упрекали Иисуса в том, что он сам и его ученики не постятся) и резко
выступал против Ирода.
Но для Панаса эпизод с мятежом имеет принципиальное значение, это
кульминационный момент в романе и для судьбы Иисуса, и для судьбы и образа
Иуды, В восприятии последнего Иисус проповедует любовь и терпимость (гораздо
большую, чем Иисус канонических евангелий) в противоположность замкнутости и
нетерпимости членов Кумранской секты. Но проповедь его неосуществима - уже в
его окружении происходит то, что в далеком будущем произошло со всем
христианским движением: его ученики перешли к насилию, к спорам о
главенстве. Ученики Иисуса решают поднять восстание против иерусалимского
жречества, однако неподготовленный заговор - как и многие другие
предшествующие выступления - неизбежно терпит крах. Эту неизбежность
понимает Иисус - и остается тем не менее со своими обреченными
последователями и гибнет вместе с ними.
Рассказывая об Иисусе, Панас не передает сколько-нибудь стройного,
систематизированного учения - такового не было, по всей вероятности, и у
исторического проповедника, воздействие его личности было прежде всего
эмоциональным. Автор вкладывает в уста Иисуса слова, содержащиеся в
древнейших пластах канонических и апокрифических евангелий, в том числе в
открытом уже после второй мировой войны в Египте (наряду с другими
религиозными сочинениями на коптском языке) Евангелии от Фомы, Панас тонко
использует несоответствия в описании крещения в новозаветных евангелиях и
древних апокрифах (евангелиях, составленных первыми христианами из иудеев),
чтобы показать процесс мифотворчества вокруг Иисуса: Иуда обращает внимание
на то, как замена слов, послышавшихся Иисусу: "Ты - сын мой возлюбленный"
(вариант апокрифа), на слова: "Сей есть сын мой возлюбленный" (вариант
Евангелия от Матфея) - меняет смысл, превращает провозглашение Иисуса сыном
божиим и мессией в публичное чудо. Подобных примеров в книге много; в одних
случаях критика мифа и выявление его основы кажутся вероятными, в других -
возможными, в третьих - неубедительными, но такова позиция автора -а он
хорошо знает источники, которые использует и с которыми полемизирует.
Если Иуда в книге старается показать, как фантазия учеников создавала
миф об Иисусе, то фантазия самого автора творит новую историю Иуды, образ
которого здесь ничего общего не имеет с Иудой Нового завета. Сведения об
Иуде в евангелиях скудны; неясно даже значение его прозвища "Искариот";
существует несколько возможных объяснений: "человек из Кериота"
(по-видимому, речь идет об иудейском городке Кириафе) или от греческого
"сикарий" (сикариями - кинжальщиками - называли крайнюю радикальную
оппозиционную группу в Иудее, которая прибегала к убийствам своих
противников) и другие.
Согласно евангельской версии, Иуда ведал скудной казной последователей
Иисуса. Когда Иисус с учениками прибыл в Иерусалим, Иуда отправился к
первосвященнику с предложением выдать Иисуса, за что ему предлагают
"тридцать сребреников". На тайной вечере - совместной пасхальной трапезе -
Иисус сказал в присутствии Иуды: "Один из вас предаст меня". Затем после
слов Иисуса: "Что делаешь, делай скорее" - Иуда уходит. Он приводит толпу и
отряд к месту, где находился учитель, и целует его, тем самым показывая, кто
в группе апостолов есть Иисус. Но после осуждения Иисуса раскаивается,
возвращает деньги и кончает жизнь самоубийством (удавился - по Евангелию от
Матфея, низринулся - по "Деяниям апостолов"; есть версия, что он умер от
какой-то страшной болезни). Характерно, что создатели древних христианских
писаний не знали определенно, чем кончил Иуда, как не могли они объяснить и
мотивов предательства (кроме корыстолюбия, внушенного дьяволом). Неясно
также, зачем вообще понадобилось предательство: ведь Иисус и его ученики не
скрывались, его можно было легко взять на улицах Иерусалима при свете дня.
Уже в древности образ Иуды привлекал к себе внимание: во II веке была
основана секта каинитов, которые почитали Иуду и рассматривали его
предательство как высшее служение, которое было совершено по предписанию
самого Христа для принесения искупительной жертвы.
В одном мусульманском средневековом трактате приводится версия о том,
что Иуда выдал вместо Христа другого человека, а когда того казнили, он в
ужасе от содеянного убил себя, Об Иуде много писали и в новое время:
загадочность и неясность этого образа, недостаточная мотивация его поступков
всегда привлекали внимание писателей, в том числе и русских. В известном
рассказе Леонида Андреева "Иуда Искариот" герой страстно любит Христа и
доносит на него, чтобы вызвать народные массы и учеников на решительные
действия. И вот теперь перед нами образ Иуды, созданный польским писателем
уже в наше время. Его Иуда - рационалист и скептик, человек весьма
образованный; его способ мышления гораздо ближе современной эпохе, чем той,
в которой он якобы живет (не забудем, что перед нами роман-апокриф). Он
честолюбив, не всегда разборчив в средствах (вспомним, как он натравил людей
на Марию, чтобы выступить ее спасителем), но в то же время способен на
сильное чувство к Марии, испытывает глубокую симпатию к Иисусу; по существу,
он - единственный, кто понимает Иисуса, ибо все остальные творят каждый свой
собственный миф, связанный с ним. Иуда - не злодей и не герой, это
определенный этический тип. Он наблюдает, анализирует, направляет (во всяком
случае, стремится направлять) события, но сам в них не участвует. Он не
предал Иисуса в буквальном смысле слова, Иисус сам отослал его - и он,
активно готовивший выступление, ушел, а Иисус, заранее знавший, что оно
безнадежно, остался... И Иуда потерпел поражение: его честолюбивые замыслы
не осуществились, он потерял Марию, он ничего не смог узнать о судьбе
Иисуса, ученики Иисуса называли его предателем...
Рассказ Иуды не только простое воспоминание о минувших днях, но и
попытка оправдаться перед самим собой. Даже в глубокой старости, хотя Иуда
сознает, что Иисус погиб, его не оставляет крохотная надежда, что, может
быть, все-таки тогда, во время мятежа, учитель каким-то образом спасся.
Иуда основал секту, состоявшую из людей образованных. Характерно, что о
ней он ничего не пишет, кроме того, что она не приобрела популярности, - и в
этом он потерпел поражение. И неудивительно: эта секта была основана не из
религиозной убежденности, а отчасти ради оправдания того, давнего ухода...
Может быть, читатель увидел что-то еще в образе Иуды - это вполне
естественно: роман-апокриф дает возможность для разных интерпретаций, а
Генрик Панас, хотя и назвал себя в одном из интервью моралистом, нигде прямо
не морализирует. Он побуждает читателя задуматься над историей и мифом, -
над ролью человека в их творении. В этом - достоинство книги Генрика Панаса.
И. Свенцицкая
Исав - в ветхозаветном предании брат Иакова, вечный его соперник, в
отличие от Иакова неугодный господу.
Корей - священнослужитель, по ветхозаветному преданию восставший против
Моисея, за что был наказан господом.
Ириней (ок. 126-ок. 202) - христианский писатель, епископ Лугудуна
(Лиона), распространявший христианство. Согласно легенде, принял
мученическую смерть в период гонений на христиан при римском императоре
Септимии Севере.
Феодорит (ок. 386-не ранее 457) -историк христианской церкви, активный
участник внутрицерковной борьбы, епископ Кипра.
Епифаний (310 или 332-403) - христианский писатель, с 367 г. епископ
Кипра. В своих сочинениях боролся против дохристианских и христианских
ересей.
...quidquid delirant reges, plectuntur Achivi. - Точный смысл цитаты -
"...что б ни творили цари-сумасброды, страдают ахейцы". В сносках дается,
как это оговорено у автора, свободный смысловой перевод латинских стихов и
изречений.
...Иосифа, вольноотпущенника Флавиев... - Флавий Иосиф (37-ок. 100) -
иудейский аристократ, один из руководителей иудейского восстания 66-73 гг.
Изменил повстанцам и перешел на сторону римлян. Император Веспасиан вернул
ему свободу и разрешил носить родовое имя - Флавий. В 75-79 гг. Иосиф Флавий
написал "Историю Иудейской войны", а в 93-94 гг. - "Иудейскую археологию"
("Иудейские древности") и автобиографию. Получил римское гражданство, в Риме
ему была поставлена статуя. Сочинения Иосифа Флавия - важный источник по
истории Рима периода ранней империи.
фарисеи - а также саддукеи - религиозно-политические секты в Иудее (II
в. до н.э. - II в.). Различались толкованием некоторых догматов и
политической ориентацией (фарисеи выражали интересы средних слоев, саддукеи
- знати и, кроме того, поддерживали римлян).
Гадес - город на юге Испании, современный Кадис. Один из центров первых
христиан.
Фипон Александрийский (ок. 25 до н.э.-ок. 50) - крупнейший
древнееврейский философ-идеалист, пытался сочетать иудаизм с эллинской
философией, оказал большое влияние на формирование христианского вероучения.
Кариот - город в Иудее. Прозвище Иуды (Искариот) можно перевести с
арамейского как "человек из Кариота" (Кириафа). Существовал также другой
город с тем же названием - на восточном побережье Мертвого моря.
...в Кесарию-Панеас, или Кесарию-Филиппову... - Поскольку городов с
названием Кесария было много, к нему прибавлялось какое-нибудь уточнение.
Речь идет о Кесарии, которая в 4 г. до н.э., при разделе царства Ирода I
Великого между тремя его сыновьями, досталась Филиппу.
...как Пракситель Фрину в Афродите Книдской, он запечатлел бы Марию в
Афродите Анадиомене. - Знаменитая афинская гетера Фрина послужила образцом
Праксителю (IV в. до н.э.) для статуи Афродиты Книдской. Афродита Анадиомена
("выходящая из воды", греч.) - канон изображения этой богини.
Герма (Герм) - автор раннехристианского сочинения "Пастырь",
относящегося к жанру откровений.
Аполлоний Тианский (I в.) - древнегреческий философ неопифагорейской
школы. Проповедовал аскетический образ жизни. Основал философскую школу в
Эфесе, где и умер, дожив почти до ста лет.
Сиддхартха Гаутама (623-544 до н.э.). - Будда, полулегендарный
основатель первой мировой религии - буддизма, по преданию происходил из
царского рода племени шакьев в Северной Индии.
...Плиний... Траянов фактотум... - Знаменитый писатель Древнего Рима
Плиний Младший (62-114) был близким другом императора Марка Ульпия Траяна.
Фактотум ("делай все", лат.) - доверенное лицо.
Арабарх - высший таможенный чиновник в Восточном Египте.
Секта сынов света - известна из рукописей, обнаруженных в 1947 г. в
одной из пещер на берегу Мертвого моря в местности Вади-Кумран. "Сыны света"
(как называли себя члены общины) или кумраниты (как их принято называть в
научной литературе) придерживались религиозного учения, близкого к
христианству, выступали против накопления богатств, совершали священные
омовения и т.п. Община была замкнутой, управлялась старейшинами - "сынами
Садока" (Цадока). Основатель общины назван в рукописях "Учителем
праведности", он, возможно, подвергался гонениям и был казнен в I в. до н.э.
Кумраниты верили в его возвращение на землю, с которым связывали победу над
"сынами тьмы" и уничтожение зла и несправедливости. Некоторые ученые
полагают, что это одна из общин известной секты ессеев. - См. прим. к с. 64.
Сикер (церковн.) - пьянящий, броженый напиток.
Ессеи (эссены; возможно, от сирийск, "праведный") - иудейская
полумонашеская секта (II в. до н.э.-I в.), сыгравшая большую роль в
становлении христианства. См. также прим. к с. 38.
Автаркическое хозяйство (греч.) - замкнутое, самодостаточное хозяйство.
Иссоп (греч.) - пахучая трава, содержащая эфирное масло.
Покорного судьбы ведут, непокорного тащат - изречение древнегреческого
философа-стоика Клеанфа (III в. до н.э.), переведенное на латинский язык
римским философом и политическим деятелем Сенекой (4 до н.э. - 65).
Приводимые высказывания Иисуса имеют основой апокрифическое Евангелие
от Фомы (русский перевод выполнен М. К. Трофимовой, см.: Трофимова М. К.
Историко-философские вопросы гностицизма. М., Наука, 1979, с. 160-170).
Сентенции, согласно тексту романа, несколько упрощены.
"Боюсь данайцев, даже дары приносящих" - слова жреца Лаокоона,
относящиеся к огромному деревянному коню, сооруженному греками ("данайцами")
при осаде Трои, - из поэмы Вергилия "Энеида".
...не столь уж давно, к примеру, распяли Клеомена, тоже царя и сына
божия. - Имеется в виду Клеомен III (ок. 260-219 до н.э.), спартанский
царь-реформатор, войска которого были разбиты в 222 г, до н.э. македонским
царем Антигоном Досоном. Клеомен III бежал в Египет, где и погиб. По одной
из версий, тело его было распято на кресте, а затем на месте казни стали
происходить чудеса, привлекавшие и потрясавшие толпы народа.
Солонова сисахфия - реформы (594 до н.э.) афинского архонта Солона,
ускорившие ликвидацию пережитков родового строя.
Гилель - иудейский раввин, о жизни которого сохранились только легенды
(I в. до н.э.). Был главой школы раввинов, отличавшейся мягкостью требований
в противоположность другой школе, раввина Шамая (I в. до н.э.). Гилелю
приписывается ряд изречений, близких по смыслу к евангельским высказываниям
Иисуса Христа.
...Учитель праведности - основатель общины сынов Садока... - См. прим.
к с. 38.
Эрем (греч.) - пустыня.
...сиречь около 165 года, летосчисления ab Urbe condita. - Согласно
вычислениям древнеримского ученого Варрона, Рим был основан в 753 г. до
н.э., а Иерусалимский храм был разрушен войсками Навуходоносора II около 586
г, до н.э., что приблизительно соответствует упоминаемой Иудой дате- 165 г.
"от основания города" (Рима).
Ефод - верхняя одежда иудейского первосвященника.
Терафим - древние идолы, домашние божества в виде человеческих фигурок.
...ведь и я сыграл роль в создании образа мессии, подобно тому, как он
создавал образ своего повелителя... - Имеется в виду римский император
Веспасиан, которого Иосиф Флавий объявил в своих сочинениях мессией. См.
также прим. к с.13.
Проегменос (греч.) - предстоящий, предтеча; в другом толковании -
выдающийся. В стоической философии этим термином обозначалось существовавшее
прежде добра и зла.
Элий Сеян - начальник преторианской гвардии при императоре Тиберии
(14-37). Казнен в 31 г. за участие в убийстве императора. См. также с. 202.
Мы верим... в магическую силу Приапова фалла... - Приап (греч.,
мифолог.) - бог плодородия, покровитель садов и стад.
Подобные высказывания Иисуса содержатся в апокрифическом Евангелии от
Фомы. См. прим. к с. 92.
Гегесий из Магнесии (ок. 300 до н.э.) - греческий историк и ритор,
упоминается многими древними авторами (Цицероном, Плутархом и др.). Написал
историю Александра Македонского, которая не дошла до нашего времени.
...мастер-шатерник из Киликии. - Имеется в виду апостол Павел,
крупнейший проповедник раннего христианства, который, по преданию, в юности
изучал ткацкое дело.
Праздник кущ (или суккот, др.-евр.) - семидневный осенний праздник,
когда по ритуалу требовалось жить не в доме, а в особых шалашах (кущах).
Ф. Михайловский
Last-modified: Sat, 10 May 2003 07:03:24 GMT