ди Брэнсон становится Одой Мэкстон. Родителей того Адама Мэкстона тоже звали Адам и Ода Мэкстон до тех пор, пока у их недавно женившегося сына и его жены не появлялся ребенок. После этого к обоим членам старшей супружеской пары следовало обращаться Старейшина Мэкстон. В большинстве семей к моменту, когда у первого сына родится первый ребенок, мать умирала, потому как рожала детей одного за другим. Практически все церковные старейшины были мужчинами. Мужчина мог стать старейшиной в тридцать пять лет, если он достаточно шустрый. Это было не сложно. Это совсем непохоже на внешний мир с его иерархией родителей, дедушек, бабушек, прадедушек, прабабушек, теть и дядь, племянниц и племянников, у каждого из которых есть свое имя. В Правоверческой культуре имя говорило всем о твоем положении. Тендер или Бидди, Адам или Ода. Или Старейшина. Имя говорило о том, как пройдет твоя жизнь. Люди спрашивают, был ли я когда-нибудь в ярости от того, что меня лишили права на собственность и права создать семью только из-за того, что мой брат обогнал меня на три с половиной минуты. И я научился отвечать им да. Ведь именно это люди во внешнем мире хотят услышать. Но это неправда. Я никогда не был в ярости. С таким же успехом можно злиться по поводу недостаточно длинных пальцев, из-за которых ты не сможешь стать профессиональным скрипачом. Это все равно что хотеть, чтобы твои родители были более высокими, худыми, сильными и счастливыми. Есть такие вещи, которые ты не в силах изменить. Правда в том, что Адам был первенцем. Возможно, он завидовал мне, потому что я должен был уехать и увидеть внешний мир. Когда я собирал вещи в дорогу, Адам готовился к свадьбе с некой Бидди Глисон, которую он почти не знал. В совете церковных старейшин хранились сложные схемы, где было сказано, кто на чьей бидди женился, так что люди, которых во внешнем мире назвали бы двоюродными братом и сестрой, никогда не могли пожениться. Как только каждое поколение Адамов достигало семнадцати лет, церковные старейшины встречались, чтобы назначить им жен из семей, как можно более далеких от их родословной. В каждом поколении был сезон свадеб. В церковном семейном округе было почти сорок семей, и в каждом поколении почти в каждой семье проходили небольшие свадебные торжества. А тендерам и бидди оставалось лишь подглядывать в щелочку. Если тебя звали бидди, ты хотя бы могла мечтать о свадьбе. Если тебя звали тендер, ты не мечтал. 40 В эту ночь мне звонят так же, как всегда. Полнолуние. Люди готовы умереть из-за плохих оценок в школе. Из-за семейных неурядиц. Из-за проблем с бойфрендами. Из-за маленьких дрянных работенок. В это самое время я пытаюсь приготовить две украденных бараньих отбивных. Люди звонят издалека, и оператор спрашивает, возьму ли я на себя расходы за очередной анонимный телефонный крик о помощи. В эту ночь я пробую новый способ поедания лосося en croute, эффектный поворот запястья, маленький показной жест для людей, на которых я работаю, чтобы они смогли поразить остальных гостей на следующем званом обеде. Маленький светский трюк. Эквивалент бальных танцев в этикете. Я придумал, как красиво поднести ко рту лук в сметане. Я довел почти до совершенства свою беспроигрышную технику собирания с блюда остатков шалфейного соуса, когда зазвонил телефон. Опять. Звонит второкурсник, чтобы сказать, что он провалил экзамен по алгебре. Просто ради практики я говорю: Убей себя. Женщина звонит и говорит, что ее дети от рук отбились. Не снижая темп, я говорю ей: Убей себя. Мужчина звонит, чтобы сказать, что у него не заводится машина. Убей себя. Женщина звонит, чтобы спросить, во сколько начинается последний киносеанс. Убей себя. Она спрашивает: "Это 555-13-27? Это кинотеатр Мурхаус?" Я говорю: Убей себя. Убей себя. Убей себя. Девушка звонит и спрашивает: "А умирать очень больно?" Ну, дорогая моя, говорю я ей, да, но продолжать жить еще больнее. "Я просто интересуюсь, - говорит она. - На прошлой неделе мой брат совершил самоубийство". Это должна быть Фертилити Холлис. Я спрашиваю, сколько лет было ее брату? Я делаю голос ниже, изменяю его настолько, что, надеюсь, она не узнает меня. "Двадцать четыре," - говорит она безо всякого плача и подобных вещей. В ее голосе нет даже грусти. Ее голос заставляет меня думать о ее губах думать о ее дыхании думать о ее груди. Первое к Коринфянам, Глава Шестая, Стих Восемнадцатый: "Бегайте блуда ... блудник грешит против собственного тела". Своим новым, низким голосом я прошу ее рассказать о том, что она чувствует. "Я еще не определилась по времени, - говорит она. - Я не могу решиться. Весна почти закончилась, а я действительно ненавижу свою работу. У договора аренды квартиры скоро закончится срок. Документы на машину через неделю будут просрочены. Если я когда-нибудь соберусь покончить с собой, то сейчас самое подходящее время ". Есть много прекрасных причин, чтобы жить, говорю я и при этом надеюсь, что она не попросит огласить ей весь список. Я спрашиваю, нет ли кого-то еще, кто разделяет ее печаль по брату? Может, старый друг ее брата, который помог бы ей пережить эту трагедию? "Вообще-то нет". Я спрашиваю, приходит ли кто-то еще на могилу ее брата? "Нет". Я спрашиваю: что, вообще никто? Никто даже не кладет цветы на его могилу? Никто из старых друзей? "Нет". Похоже, я произвел большое впечатление. "Нет, - говорит она. - Хотя постойте. Был там один странный тип". Здорово. Я странный. Я спрашиваю, что она имеет в виду под странным? "Ты помнишь тех фанатиков, которые все поубивали себя? - говорит она. - Это было примерно семь или восемь лет назад. Весь их город, все они пошли в церковь и выпили яд, и ФБР нашло их мертвыми, они лежали на полу, держась за руки. Этот парень похож на них. Не столько его дурацкая одежда, сколько прическа, как будто он сам стриг себе волосы, закрыв глаза". Это случилось десять лет назад, и единственное мое желание - повесить трубку. Вторая книга Паралипоменон, Глава Двадцать Первая, Стих Девятнадцатый: "... выпали внутренности его ..." "Алё, - говорит она. - Ты еще там?" Да, говорю я. Что еще? "Всё, - говорит она. - Он просто пришел к склепу моего брата с большим букетом цветов". Вот видишь, говорю я. Именно такой любящий человек ей нужен в этой кризисной ситуации. "Я так не думаю," - говорит она. Я спрашиваю, замужем ли она. "Нет". А встречается с кем-нибудь? "Нет". Тогда узнай этого парня получше, говорю я ей. Пусть ваша общая потеря сведет вас вместе. Роман будет для нее большим шагом вперед. "Я так не думаю, - говорит она. - Во-первых, ты просто не видел того парня. Я имею в виду, мне всегда было интересно, а не гомосек ли мой брат, и тот таинственный парень с цветами только подтверждает мои подозрения. Кроме того, он не достаточно привлекателен". Плач Иеремии, Глава Вторая, Стих Одиннадцатый: "... волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя ..." Я говорю: Может, ему нужно получше подстричься. Ты можешь ему в этом помочь. Переделай его. "Я так не думаю, - говорит она. - Этот парень жуткий урод. У него кошмарная стрижка, а бакенбарды идут аж до самого рта. Знаешь, бывает, парни специально отращивают волосы на лице, чтобы скрыть двойной подбородок или неправильные скулы. Типа, как женщины используют макияж. Но в его случае надо все лицо скрывать. К тому же, он педик". Первое к Коринфянам, Глава Одиннадцатая, Стих Четырнадцатый: "Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него?" Я говорю, что у нее нет доказательств, что он голубой. "Какие тебе нужны доказательства?" Я говорю: спроси его. Она ведь собирается увидеться с ним снова? "Ну, - говорит она, - Я сказала ему, что встречусь с ним у склепа на следующей неделе, но я не знаю. Я не имела это в виду. Я просто так сказала, чтобы отделаться от него. Он был такой убогий и жалкий. Он битый час таскался за мной по всему мавзолею ". Но она просто обязана встретиться с ним, говорю я. Она обещала. Пусть она подумает о бедном мертвом Треворе, ее брате. Что бы Тревор подумал, если бы узнал, что она бросила единственного его друга? Она спросила: "Откуда ты узнал его имя?" Чье имя? "Моего брата, Тревора. Ты назвал его имя". Должно быть, она сказала его первой, говорю я. Всего лишь минуту назад она произнесла его. Тревор. Двадцать четыре. Совершил самоубийство неделю назад. Гомосексуалист. Возможно. У него был тайный любовник, который отчаянно нуждается в том, чтобы поплакаться на ее плече. "Ты все это запомнил? Ты хорошо умеешь слушать, - говорит она. - Я потрясена. А как ты выглядишь?" Урод, говорю я. Отвратительный. Уродливые волосы. Отвратительное прошлое. Она на меня даже смотреть не захочет. Я спрашиваю о друге ее брата, или любовнике, или вдовце, собирается ли она с ним встретиться на следующей неделе, как обещала? "Я не знаю, - говорит она. Возможно. Я встречусь с придурком на следующей неделе, если ты сделаешь кое-что для меня прямо сейчас". Но помни, говорю я ей. У тебя есть шанс внести разнообразие в чье-то одиночество. Это превосходный шанс дать любовь и поддержку мужчине, который отчаянно нуждается в твоей любви. "К черту любовь, - говорит она, и ее голос понижается, становится похож на мой. - Скажи что-нибудь, чтобы я кончила". Я не понимаю, что она имеет в виду. "Ты знаешь, что я имею в виду," - говорит она. Бытие, Глава Третья, Стих Двенадцатый: "... жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел". Слушай, говорю я. Я здесь не один. Вокруг меня заботливые добровольцы, выполняющие свой долг. "Давай, - говорит она. - Оближи мои сиськи". Я говорю, что она злоупотребляет моей врожденной заботливостью. Я говорю ей, что повешу трубку прямо сейчас. Она говорит: "Возьми меня в рот". Я говорю: Я вешаю трубку. "Быстрее, - говорит она. - Давай же, быстрее. Быстрее. Поимей меня, - она смеется и говорит, - Лижи меня. Лижи меня. Лижи меня. Лижи. Меня". Я говорю: Я вешаю трубку. Но я этого не делаю. Фертилити говорит: "Ты знаешь, что хочешь меня. Скажи, что бы ты хотел, чтобы я сделала. Ведь ты хочешь этого. Заставь меня сделать что-нибудь отвратительное". И прежде чем я успел очнуться, Фертилити Холлис испустила хриплый вой, словно порнозвезда в момент оргазма. Я повесил трубку. Первое к Тимофею, Глава Пятая, Стих Пятнадцатый: "Ибо некоторые уже совратились вслед сатаны". Я чувствую себя использованной дешевкой, грязной и униженной. Грязной и кинутой. Телефон звонит. Это она. Это должна быть она, поэтому я не снимаю трубку. Телефон звонит всю ночь, а я сижу, чувствуя себя обманутым, и не смею ответить. 39 Около десяти лет назад я впервые пообщался один на один с социальной работницей. Это живой человек, у нее есть имя и офис, и я не хочу, чтобы у нее были проблемы. У нее куча своих собственных проблем. Она получила диплом специалиста по социальной работе. Ей тридцать пять лет, и мужчины у нее не задерживаются. Десять лет назад ей было двадцать пять, она только что закончила колледж и уже задолбалась собирать всех клиентов, переданных ей в рамках новенькой федеральной Программы Удерживания Уцелевших. Случилось так, что к двери дома, в котором я тогда работал, подошел полицейский. Десять лет назад мне было двадцать три, и это было мое первое и единственное место работы, потому что я все еще работал на износ. Я не знал ничего лучшего. Газон вокруг дома всегда был влажным и темно-зеленым, ровно подстриженным, и казался таким мягким и идеальным, будто зеленая норковая шуба. Внутри дома всё и всегда выглядело идеально. Когда тебе двадцать три, ты думаешь, что можешь поддерживать все на таком уровне вечно. В стороне от полицейского, подошедшего ко входной двери, были еще двое полицейских и соц.работница. Они стояли на дороге около полицейской машины. Вы просто представить себе не можете, как хорошо мне работалось до того, как я открыл дверь. Моя жизнь шла в гору, я стремился к этому, к крещению и к работе по уборке домов в порочном внешнем мире. Когда люди, на которых я работал, послали церкви плату за мои первые месяцы работы, я просто сиял. Я искренне верил, что помогаю создавать Рай на Земле. Как бы люди ни глазели на меня, я носил предписанную церковью одежду повсюду: шляпу, мешковатые брюки без карманов. Белую рубашку с длинными рукавами. Как бы жарко ни было, но я надевал коричневое пальто, когда выходил на улицу. Не важно, какие глупости люди говорили мне. "Как случилось, что ты стал носить рубашки с пуговицами?" - мог поинтересоваться кто-нибудь в магазине скобяных изделий. Просто я не Аманит. "Тебе приходится носить особое нательное белье?" Думаю, они имели в виду Мормонов. "Жить вне колонии - против твоей религии?" Это больше похоже на Менонитов. "Я никогда раньше не встречал Гуттерита". Ты и сейчас его не встретил. Прекрасно было чувствовать, что ты отличаешься от остального мира, таинственный и набожный. Ты был на виду у всех. Ты стоял за справедливость, будто воспаленный большой палец. Ты был единственным святым человеком, который удерживал Бога от разрушения всех Содомов и Гоморр, кипящих вокруг тебя в Торговом Центре Valley Plaza. Ты был спасителем для всех, знали они об этом или нет. В жаркий день в своем тяжелом пальто непонятного цвета, ты был мучеником, сжигаемым на костре. Еще восхитительнее было встретить кого-то, кто был одет, как и ты. Коричневые брюки или коричневое платье, все мы носили одинаковые неуклюжие коричневые башмаки-картофелины. Вы двое подходили друг к другу для тихой беседы. Во внешнем мире нам дозволялось говорить совсем немного. Можно было сказать только три или четыре фразы, поэтому мы начинали говорить не сразу и не спешили произносить их. На людях можно было показываться только во время походов в магазин, и это только в том случае, если тебе доверяли деньги. Если ты встречал кого-то из церковного семейного округа, ты мог сказать: Посвяти служению всю свою жизнь. Ты мог сказать: Возблагодарим и восславим Господа за день трудов наших. Ты мог сказать: Пусть наши усилия помогут всем остальным попасть в Рай. И ты мог сказать: Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу. Вот такое ограничение. Когда ты видел кого-то другого, праведного и вспотевшего в костюме, предписанном церковью, ты прокручивал этот небольшой набор фраз в голове. Вы спешили друг к другу, но касаться друг друга не дозволялось. Никаких объятий. Никакого пожатия рук. Ты произносишь один разрешенный кусочек. Она произносит другой. Так оно и продолжается, пока каждый из вас не скажет по две фразы. Затем вы склоняете головы и возвращаетесь каждый к своей работе. Это была лишь мельчайшая часть мельчайшей части всех тех правил, которые надо было держать в голове. Если ты рос в церковном семейном округе, половина твоих знаний касалась церковной доктрины и правил. Другая половина - работы. Работа включала садоводство, этикет, заботу о тканях, чистку, плотницкие работы, шитье, уход за животными, арифметику, выведение пятен и преодоление трудностей. Правилами поведения во внешнем мире предписывалось каждую неделю писать старейшинам церковного округа письма с исповедью. Ты должен был воздерживаться от употребления сладостей. Спиртное и курение были под запретом. Внешний вид всегда должен быть опрятным и соответствующим правилам. Ты не мог баловаться развлечениями вроде радио и телевидения. Ты не мог вступать в сексуальные отношения. Лука, Глава Двадцатая, Стих Тридцать Пятый: "А сподобившиеся достигнуть того века ... ни женятся, ни замуж не выходят". Старейшины Правоверческой церкви говорили о целибате, как будто это запрет играть в бейсбол. Просто скажи нет. И было еще очень много правил. Не дай Бог ты когда-нибудь начнешь танцевать. Или есть сахар-рафинад. Или петь. Но самое главное правило звучало так: Если жители церковного семейного округа будут призваны Господом, возрадуйся. Когда апокалипсис станет неизбежен, празднуй. И все Правоверцы обязаны отправиться к Богу. Аминь. И ты должен был этому следовать. Не важно, как далеко ты от них. Не важно, как долго ты работал за пределами семейного округа. Но поскольку просмотр телепередач был под большим запретом, на то, чтобы все члены церкви узнали об Отправке, могли уйти годы. Церковная доктрина называла это так. Отправка. Полет в Египет. Полет из Египта. В Библии люди все время перемещаются из одного места в другое. Ты мог не знать об этом годы, но в тот момент, когда ты об этом узнал, ты был обязан найти оружие, выпить какой-нибудь яд, утопиться, повеситься, вскрыть вены, выпрыгнуть. Ты должен был отправить себя в Рай. Вот поэтому трое полицейских и соц.работница пришли меня брать. Полицейский сказал: "Тебе будет непросто об этом услышать". И я понял, что - вот оно. Это был апокалипсис, Отправка, несмотря на все мои труды и все деньги, которые я заработал для общего дела. Рай на Земле не собирался наступать. Не успел я все это осмыслить, как вошла соц.работница и сказала: "Мы знаем, на что ты запрограммирован. Мы готовы забрать тебя под наблюдение, чтобы предотвратить это". Когда церковный семейный округ провозгласил начало Отправки, по стране насчитывалось около 1500 членов церкви, направленных на работу. Через неделю их стало шестьсот. Через год - четыреста. За прошедшее время даже пара социальных работников совершили самоубийства. Власти нашли меня и большинство других уцелевших по нашим исповедальным письмам, которые мы посылали в церковный семейный округ каждый месяц. Мы не знали, что пишем и отправляем свои заработки церковным старейшинам, которые были уже мертвы и в Раю. Мы не могли знать, что социальные службы читают наши ежемесячные подсчеты того, сколько раз мы клялись или имели нечестивые мысли. Мне нечего было сказать соцработнице, она и так уже все знала. Прошло десять лет, но уцелевших членов церкви никогда не удавалось увидеть вместе. К уцелевшим, которые встречаются друг с другом, у меня не осталось ничего, кроме смятения и отвращения. Мы потерпели неудачу в последнем причастии. Мы стыдимся себя. Нам отвратительны все остальные. Уцелевшие, которые все еще носят церковную одежду, делают это, чтобы выставлять свои страдания напоказ. Холщовая одежда и пепел. Они не могли спастись. Они были слабыми. Исчезли все правила, и всё потеряло смысл. Когда-нибудь мы все попадем спец.доставкой прямо в Ад. И я был слаб. Поэтому я поехал в центр города на заднем сидении полицейской машины. И, сидя рядом со мной, соц.работница сказала: "Ты был невинной жертвой ужасной тоталитарной секты, но мы поможем тебе встать на ноги". Все больше и больше минут отделяло меня от того, что я должен был сделать. Соц.работница сказала: "Насколько мне известно, у тебя проблемы с мастурбацией. Ты хочешь поговорить об этом?" С каждой минутой мне было все труднее сделать то, что я обещал сделать при крещении. Застрелиться, вскрыть вены, задохнуться, истечь кровью, выпрыгнуть. Мир за окнами машины пролетал так быстро, что у меня закружилась голова. Соц.работница сказала: "Твоя жизнь до этого момента была жалким кошмаром, но все уладится. Ты меня слушаешь? Наберись терпения, и все будет в порядке". Прости ее, Господи, ибо не ведает, что творит. Это случилось почти десять лет назад, а я все еще жду. Перепрыгиваем вперед на десять лет, и мало что изменилось. Десять лет терапии, а я на прежнем месте. Вряд ли здесь есть что праздновать. Мы по-прежнему вместе. Сегодня у нас еженедельная встреча номер пятьсот какая-то, и проходит она в синей гостевой ванной. Есть еще зеленая, белая, желтая и сиреневая ванные комнаты. Вот сколько денег у людей. Соц.работница сидит на краешке ванны, опустив голые ступни в теплую воду. Ее туфли стоят на опущенной крышке унитаза возле бокала мартини с гранатовым сиропом, колотым льдом, сахарной пудрой и белым ромом. После каждой пары вопросов она принимается что-то писать, и при этом держит бокал за ножку. Ножка бокала и шариковая ручка перекрещиваются как китайские палочки. Она сказала, что последний ее бойфренд сошел со сцены. Не дай Бог она предложит мне помощь в уборке. Она делает глоток. Ставит бокал назад, пока я отвечаю. Пишет в желтом блокноте, лежащем на коленях, задает еще один вопрос, делает еще глоток. Кажется, ее лицо заасфальтировано слоем макияжа. Ларри, Барри, Джерри, Терри, Гэри, все ее ушедшие бойфренды. Она говорит, что клиентов и бойфрендов она теряет примерно с одинаковой скоростью. На этой неделе количество опять снизилось, сто тридцать два уцелевших по всей стране, но темп самоубийств идет на спад. Согласно ежедневнику, я чищу строительный раствор между маленькими шестигранными синими плитками на полу. Там более триллиона миль раствора. Раствором из этой ванной комнаты можно было бы выложить путь до Луны и обратно десять раз, и весь он изгажен черной плесенью. От дыма сигарет и аммиака, в который я макаю зубную щетку, у меня сильное сердцебиение и усталость. А может, я немножко не в себе. Аммиак. Дым. Фертилити Холлис звонит мне домой. Я не решаюсь поднять трубку, но я уверен, что это она. "Ты контактировал с какими-нибудь незнакомцами за последнее время?" - спрашивает соц.работница. Она спрашивает: "У тебя были телефонные звонки, которые ты мог бы расценить как угрозу?" Соц.работница произносит все это, не выпуская изо рта сигарету. Она похожа на собаку, которая сидит, пьет розовый мартини и лает на тебя. Сигарета, глоток, вопрос; вдыхание, питье, разговор - демонстрация всех основных применений для человеческого рта. Она никогда не курила, но все чаще и чаще говорит мне, что не может смириться с мыслью о том, что доживет до глубокой старости. "Ну только если хоть что-то в моей жизни сложится удачно," - говорит она новой сигарете, зажигая ее. Затем что-то невидимое начинает бип-бип-бип, и она нажимает кнопку на часах, чтобы остановить это. Она наклоняется, чтобы достать свою большую хозяйственную сумку с пола рядом с унитазом и вынимает пластиковую бутылочку. "Имипрамин, - говорит она. - Извини, тебе я его предложить не могу". Когда программа удерживания только начиналась, всем уцелевшим пытались давать лекарства: Ксанакс, Прозак, Валиум, Имипрамин. План провалился, потому что слишком многие клиенты пытались накапливать свои дозы за три, шесть, восемь недель, в зависимости от веса тела, а затем глотали весь запас и догонялись скотчем. Ну а когда соц.работники поняли, что уцелевшим лекарства давать бесполезно, они стали потреблять их сами. "Тебя никто не преследует? - спрашивает соц.работница, - кто-нибудь с пистолетом или с ножом, ночью или когда ты возвращаешься домой с автобусной остановки?" Я чищу стыки между плитками, делая их из черных коричневыми, а затем белыми, и спрашиваю, почему она задает такие вопросы. "Просто так," - отвечает она. Нет, говорю, мне не угрожали. "Я пыталась до тебя дозвониться на этой неделе, но мне никто не ответил, - говорит она. - В чем дело?" Я говорю, что ни в чем. На самом деле, я не отвечаю на звонки, потому что не хочу разговаривать с Фертилити Холлис до того, как увижу ее вживую. По телефону она казалась такой сексуально озабоченной, что я не могу рисковать. Здесь я борюсь сам с собой. Я не хочу, чтобы она влюбилась в меня как в голос, но при этом бросила меня как реального человека. Лучше, если мы вообще никогда не будем общаться по телефону. Живой дышаший жуткий отвратный уродливый я не дотягивал до ее фантазий, поэтому у меня есть план, ужасный план как заставить ее ненавидеть меня и в то же время влюбиться. Я не буду ее совращать. Не буду притягивать. "Когда ты уходишь из дома, - спрашивает соц.работница, - кто-нибудь имеет доступ к пище, которую ты ешь?" Завтра днем я снова встречусь с Фертилити Холлис в мавзолее, если она появится. И можно будет приступать к первой части моего плана. Соц.работница спрашивает: "Ты получал какие-нибудь угрозы или странные письма?" Она спрашивает: "Ты меня слушаешь?" Я спрашиваю, к чему все эти вопросы? Я говорю, что выпью эту бутылку аммиака, если она не ответит, что происходит. Соц.работница смотрит на часы. Она постукивает ручкой по блокноту, и я жду, пока она затянется сигаретой и выпустит дым. Если она действительно хочет помочь мне, говорю я и даю ей зубную щетку, то пусть начнет чистить. Она отрывается от бокала и берет зубную щетку. Водит вперед-назад по паре сантиметров строительного раствора на плиточной стене сбоку от нее. Останавливается, смотрит, еще немножко трет. Опять смотрит. "О, боже, - говорит она. - Получается! Посмотри, как стало чисто". Соц.работница все еще сидит, погрузив ноги в небольшой слой воды в ванной, и поэтому ей приходится поворачиваться, чтобы лучше достать до стены, и чистит дальше. "Боже, я забыла, как замечательно чего-то добиваться". Она не замечает, но я остановился. Я сижу на пятках и слежу за ее яростной битвой с плесенью. "Слушай," - говорит она, двигая щеткой в разных направлениях, чтобы достать до раствора вокруг каждой маленькой синей плиточки. "Может, все это и неправда, - говорит она, - но лучше, если ты будешь знать. Ситуация может начать становиться слегка опасной для тебя". Ей не положено говорить об этом мне, но некоторые из самоубийств уцелевших выглядят немножко подозрительно. С большинством самоубийств все в порядке. Как правило, это нормальные заурядные каждодневные обыкновенные самоубийства, говорит она, но были и несколько странных случаев. К примеру, правша застрелился, держа пистолет левой рукой. В другом случае, женщина повесилась на поясе от купального халата, но одна из ее рук была вывихнута, а на обоих запястьях обнаружены синяки. "И это не единственные случаи, - говорит соц.работница, продолжая чистку. - И у них есть сходство". Поначалу никто в программе не обращал на это внимания, говорит она. Самоубийства есть самоубийства, особенно среди этих людей. Клиенты убивают себя группами. Массовое бегство. Спустит курок один - умрут двадцать. Лемминги. Желтый блокнот падает с ее коленей на пол, и она говорит: "Самоубийство - штука очень заразная". Сходство всех этих новых ложных самоубийств в том, что они в основном случаются тогда, когда волна обычных самоубийств заканчивается. Я спрашиваю, что она имеет в виду под ложными самоубийствами. Я тайком пью ее мартини, и у него странный вкус жидкости для полоскания рта. "Убийства, - говорит соц.работница. - Возможно, кто-то убивает уцелевших и делает так, чтобы это было похоже на самоубийство". Когда волна настоящих самоубийств идет на спад, требуются убийства, чтобы все началось заново. После трех или четырех убийств, выглядящих как самоубийства, новые самоубийства кажутся очень свежими и привлекательными, и еще дюжина уцелевших, следуя моде, сводит счеты с жизнью. "Легко представить себе убийцу, одного человека или даже церковный спецназ, который следит за тем, чтобы все отправились в Рай вместе, - говорит соц.работница. - Звучит глупо и параноидально, но вполне логично". Отправка. Ну и зачем же она задавала мне все эти вопросы? "Потому что сейчас все меньше и меньше уцелевших убивают себя, - говорит она. - Волна обычных самоубийств спадает. Кто бы это ни был, но он будет продолжать убивать, чтобы снова поднять темп самоубийств. Похожие убийства случаются по всей стране". Она чистит цемент зубной щеткой. Опускает ее во флягу с аммиаком. В другой руке держит сигарету, и все чистит, чистит. "Кроме времени, когда они происходят, у этих убийств нет сходства. Убивают мужчин. Женщин. Молодых. Старых. Тебе следует быть осторожным, потому что следующим можешь оказаться ты". Единственный новый человек, которого я встретил за многие месяцы, это Фертилити Холлис. Я спрашиваю у соц.работницы, просто потому что она женщина, и все такое: Что женщине нравится во внешности мужчины? Что она ищет в сексуальном партнере? После себя она оставляет изогнутый след белого чистого строительного раствора. "И помни еще одну вещь, - говорит соц.работница. - У всего этого может быть вполне нормальное объяснение. Может, никто и не собирается убивать тебя. Возможно, тебе совершенно не о чем волноваться". 38 Часть моей работы - садоводство, поэтому я опрыскиваю все ядом в два раза больше, чем следует, - и сорняки, и растения. Затем я выпрямляю посадки искусственных шалфея и алтея розового. В этом сезоне я стараюсь создать деревенский садик. В прошлом году я устраивал французские партеры из искусственных цветов. Перед этим был японский сад, весь из пластиковых растений. Моя работа состоит в том, чтобы выдергивать все цветы. Сортировать их и втыкать обратно в землю по новой схеме. Обслуживание - легкая работенка. Блеклые цветы исправляются при помощи баллончиков с красной или желтой краской. Покрытие из прозрачного мебельного лака или лака для волос защищает цветы от изнашивания по краям. Поддельные тысячелистники и пластиковые настурции нуждаются в поливке из шланга, чтобы смыть грязь. Пластиковым розам, нанизанным на отравленные мертвые скелеты настоящих розовых кустов, нужно немного запаха. Какие-то синие птицы разгуливают по лужайке с таким видом, будто они ищут потерянные контактные линзы. Чтобы опрыскать розы, я выливаю яд из распылителя и заливаю туда литр воды и половину пузырька Eternity от Калвина Кляйна. Я опрыскиваю поддельные маргаритки Шаста раствором ванили, взятой на кухне. Искусственные астры получают White Shoulders. Для большинства других растений я использую цветочный освежитель воздуха. Искусственный лимонный тимьян я опрыскиваю полиролью Лимонный Аромат. Часть моей стратегии ухаживания за Фертилити Холлис состоит в том, чтобы выглядеть как можно более уродливым, и для начала я должен испачкаться. Выглядеть неограненным. Если работаешь в саду, но не прикасаешься к земле, испачкаться сложно, зато моя одежда пахнет ядом, а нос слегка обгорел на солнце. Проволочным каркасом пластиковой каллы я выковыриваю горсть мертвой почвы и втираю себе в волосы. Загоняю грязь под ногти. Не дай Бог я попытаюсь лучше выглядеть ради Фертилити. Худшая стратегия, которую я мог выбрать, это самосовершенствование. Было бы большой ошибкой принарядиться, приложить все усилия, причесаться, может даже позаимствовать какую-нибудь шикарную одежду у человека, на которого я работаю, что-нибудь из 100-процентного хлопка и пастельных тонов, почистить зубы, побрызгаться тем, что они называют дезодорантом и пойти в Колумбийский Мемориальный Мавзолей во второй раз, все еще выглядя уродливо, но пытаясь показать, что я действительно старался выглядеть лучше. Поэтому вот он я. Лучше не будет. Бери или уходи. Как будто мне плевать, что она подумает. Выглядеть хорошо не входит в мои планы. Я хочу выглядеть неиспользованным потенциалом. Я должен выглядеть естественным. Настоящим. Я должен смотреться как сырой материал. Не отчаянным и убогим, а зрелым и с хорошим потенциалом. Не жаждущим. Конечно, я хочу выглядеть так, будто надо мной имеет смысл работать. Выстиранным, но не отутюженным. Чистым, но не отполированным. Уверенным, но скромным. Я хочу выглядеть правдоподобно. Правда никогда не блестит и не сияет. Это пассивная агрессия в действии. Идея в том, чтобы заставить мое уродство работать на меня. Установить низкую планку, для контраста с тем, что будет потом. До и После. Лягушка и принц. Среда, два часа дня. Согласно ежедневнику, я вращаю Восточный ковер в розовой гостинной, чтобы на нем не было следов износа. Всю мебель надо перетащить в другую комнату, в том числе и пианино. Свернуть ковер. Свернуть подкладку под ковром. Пропылесосить. Вымыть пол. Ковер четыре на пять метров. Затем взять подкладку и развернуть ее. Взять и развернуть ковер. Затащить мебель назад. Согласно ежедневнику, это не должно у меня занять более получаса. Вместо этого я просто разглаживаю борозды и следы ног, и развязываю узелок на бахроме, сделанный людьми, на которых я работаю. Я завязываю узел на противоположной стороне ковра, чтобы все выглядело так, будто ковер вращали. Я слегка сдвигаю всю мебель и кладу лед в маленькие ямки, оставленные на ковре. Когда лед растает, спутанные ворсинки снова распрямятся. Я счищаю блеск со своих ботинок. Глядя в зеркало туалетного столика женщины, на которую я работаю, я крашу ее тушью волосы у себя в носу, пока те не становятся толстыми и заметными. Затем я сажусь на автобус. Еще одна льгота Программы Удерживания Уцелевших - бесплатный проездной на автобус каждый месяц. Штамп на обратной стороне проездного говорит: Собственность Департамента Людских Ресурсов. Без права передачи другому лицу. Весь путь до мавзолея я убеждаю себя, что мне плевать, появится Фертилити или нет. Куча полузабытых правоверческих молитв воскресают в памяти. Моя голова - это просто склад старых молитв и ответствий. Позволь мне отдаться служению полностью и беспредельно. Пусть каждая работа будет для меня благодатью. В любом труде лежит мое спасение. Да не будут мои усилия растрачены впустую. И пусть трудами своими я спасу мир. На самом деле я думаю: ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста, пусть сегодня днем там будет Фертилити Холлис. У входных дверей мавзолея слышатся обычные дешевенькие записи по-настоящему прекрасной музыки, и ты не чувствуешь себя таким одиноким. Одни и те же десять мелодий, только музыка и никакого пения. Их включают только по некоторым дням. В некоторых старых галереях в крыльях Искренности и Новой Надежды никогда не бывает музыки. А если не прислушиваться, ее и вовсе не услышишь. Эта музыка - фон, приспособление, как Прозак и Ксанакс, чтобы контролировать твои чувства. Музыка как аэрозоль из освежителя воздуха. Я иду по крылу Безмятежности и не вижу Фертилити. Я иду по Вере, Радости и Спокойствию, а ее все нет, и я краду несколько пластиковых роз с чьего-то склепа, чтобы хоть с пустыми руками не идти. Я чувствую ненависть, злость, страх и смирение, и там, возле Склепа 678 крыла Удовлетворенности, стоит Фертилити Холлис со своими рыжими волосами. Она ждала, пока я к ней подойду, в течение двухсот сорока секунд, и лишь затем повернулась и сказала привет. Она не может быть той же самой женщиной, которая кричала в момент оргазма по телефону. Я говорю: Привет. У нее в руках букетик поддельных оранжевых цветов, довольно милых, но не таких, которые я украл бы. Ее сегодняшнее платье сделано из того же вида парчи, из которого делают шторы, белый рисунок на белом фоне, оно выглядит жестким и огнеупорным. Устойчивым к появлению пятен. Несминаемым. Скромная, как мать невесты, в плиссированной юбке и с длинными рукавами, она говорит: "Ты тоже скучаешь по нему?" В ней нет ни капли страданий. Я спрашиваю: По кому скучаю? "По Тревору," - говорит она. Она стоит босая на каменном полу. Да, точно, Тревор, говорю я себе. Мой тайный голубой друг. Я забыл. Я говорю: Да. Я тоже по нему скучаю. Ее волосы похожи на пучки сена, прикрепленные к голове на просушку. "Он когда-нибудь рассказывал тебе о круизе, в который взял меня?" Нет. "Это было полностью незаконно". Она переводит взгляд со Склепа Номер 678 вверх на потолок, где расположены маленькие динамики, из которых льется музыка. Рядом - намалеванные облака и ангелы. "Сначала он заставил меня брать уроки танцев вместе с ним. Мы выучили все бальные танцы, называемые Ча-Ча и Фокстрот. Румба и Свинг. Вальс. Вальс танцевать просто". Ангелы играют свою музыку над нами около минуты, пытаются сказать что-то, а Фертилити Холлис слушает. "Вот," - говорит она и поворачивается ко мне. Она берет мои цветы и ее и кладет их у стены. Она спрашивает: "Ты ведь умеешь вальсировать, правда?" Неправда. "Я не могу поверить, что ты знал Тревора и не знаешь, как танцуют вальс," - говорит она и качает головой. У нее в голове картинка, как мы с Тревором танцуем вместе. Смеемся вместе. Занимаемся анальным сексом. Для меня это помеха, а также мысль о том, что я убил ее брата. Она говорит: "Руки в стороны". И я делаю так. Она встает ко мне вплотную, лицом к лицу, и кладет одну руку на мою шею. Другая ее рука хватает мою руку и тянет ее далеко в сторону от нас. Она говорит: "Другую свою руку положи мне на лифчик". Я делаю так. "Мне на спину! - говорит она и выскальзывает в сторону. - Положи руку в то место, где лифчик пересекается с позвоночником". Я делаю так. Что же касается ног, она показывает мне, как делать шаг вперед левой ногой, затем правой, потом поставить ступни вместе, в то время как она делает все то же в противоположном направлении. "Этот шаг называется коробочка, - говорит она. - Теперь слушай музыку". Она считает: "Раз, два, три". Музыка играет: Раз. Два. Три. Мы считаем снова и снова, считаем каждый шаг и танцуем. Цветы на склепах по всем стенам нависают над нами. Мраморный пол шлифуется нашими ногами. Мы танцуем. Свет проходит через витражи. Статуи вырезаны в нишах. Музыка, доносящаяся из динамиков, слабая; отражаясь от камней, она бродит туда-сюда потоками, ноты и аккорды окружают нас. И мы танцуем. "Что я помню насчет круиза, - говорит Фертилити, и ее рука согнута, потому что она длиннее моей руки. - Я помню лица последних пассажиров, когда их спасательные шлюпки опускались мимо окон танцевального зала. Оранжевые спасательные жилеты окаймляли их головы так, что головы казались отрезанными и положенными на оранжевые подушки. И они смотрели на нас с Тревором широко раскрытыми глазами, а мы остались в танцевальном зале корабля, когда тот начинал тонуть". Она была на тонущем теплоходе? "На корабле, - говорит Фертилити. - Он назывался Океанская Экскурсия. Попробуй произнести это быстро три раза". И он тонул? "Он был прекрасен, - говорит она. - Работница туркомпании предупредила, чтобы мы потом к ней не ходили плакаться. Это старый французский лайнер, предупредила работница, только сейчас его продали какой-то южноамериканской фирме. Яркий представитель стиля ар деко. Хлам. Небоскреб Крайслера, которой плавает на боку туда-сюда вдоль атлантического побережья Южной Америки, набитый людьми ниже среднего класса из Аргентины, с женами и детьми. Аргентинцы. Все светильники на стенах - из розового стекла, ограненные бриллиантовой огранкой "маркиз". Все на корабле было освещено розовым бриллиантовым светом, а ковры были с пятнами и проплешинами". Мы танцуем на месте, а затем начинаем кружить. Раз, два, три, шаг коробочка. Нерешительные шаги вперед-назад. Подъем пятки по-кубински, шаг-два-три, я кружусь вместе с Фертилити Холлис, откинувшейся в моих объятиях. Мы кружимся снова и снова, мы кружимся, кружимся, кружимся. И Фертилити рассказыв