я настолько? Хозяин спрашивает Альберта: - Ты вызвал скорую? Это была первая миссия Тайлера в роли террориста сферы обслуживания. Партизана-официанта. Низкобюджетного мстителя. Тайлер занимался этим годами, но любил повторять, что всё хорошо в разнообразии. Выслушав рассказ Альберта, Тайлер улыбнулся и сказал: - Круто. Вернёмся в отель, к моменту, когда лифт остановлен между этажами, и я рассказываю Тайлеру, как я чихал на "форель на осиновом пруте" на собрании дерматологов, и три человека сказали мне, что она пересолена, - а один сказал, что было очень вкусно. Тайлер стряхивает всё до остатка в супницу и говорит, что иссяк. Легче всего провернуть такое с холодным супом, "викхисуиз", или когда повара приготовят по-настоящему свежий "гаспачо". Это невозможно сделать с каким-нибудь луковым супом вроде того, у которого по краям корка расплавленного сыра. Если бы я здесь ел - то заказал бы именно его. У нас с Тайлером заканчиваются идеи. Всё, что мы творим с блюдами, начинает надоедать, - это уже как часть трудовой повинности. Потом я услышал, как один из докторов, адвокатов, или кого-то ещё, - рассказывал, что возбудитель гепатита может выжить на нержавеющей стали в течение шести месяцев. Представьте себе, сколько этот жучок может прожить в ромовом креме "шарлотта рюсс". Или в "лососе тимбаль" Я спросил доктора, - где бы нам раздобыть немного этих гепатитовых жучков, - и он был достаточно пьян, чтобы засмеяться. "Всё уходит на свалку медицинских отходов", - ответил он. И засмеялся. "Всё подряд". Свалка медицинских отходов похожа на достижение крайней черты. Положив одну руку на кнопку пуска лифта, я спрашиваю Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей кисти припух красным и блестит как пара губ, точно копирующих поцелуй Тайлера. Томатный суп, наверное, ещё не остыл, потому что согнутая штука, которую Тайлер запихивает в штаны, ошпаренно-красная, как большая креветка. Глава 11. В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие рыбки. У них острые цепкие плавники, которые выталкивают назад воду, поэтому рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и приготовились бы метать икру. Бывает много вещей хуже того, как мы проводим эту субботнюю ночь. - Нет ничего хуже того, - заметил Тайлер. - Что мы сделали с мамой Марлы. Я говорю: "Заткнись!" Тайлер говорит - французское правительство могло бы отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного аэрозоля. - Бывает и такое, - говорит Тайлер. - Почитай газеты. Самое худшее, - я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла сроком до рождества. Если они заберут его по договорной цене в двадцать баксов за кусок, - у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги, чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо будет заботиться о деньгах - я смогу уйти с работы. Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит. Люди говорят, что его мыло - самое лучшее. - Хотя могло быть и хуже, - замечает Тайлер. - Ты бы по ошибке съел маму Марлы. Со ртом, набитым "цыплёнком Кунга Пао", я могу выговорить только - "Заткнись к чертям!" Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем сиденье "импалы", модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьём пиво из банок, и переднее сиденье этой "импалы" побольше, чем диваны у некоторых. Эта часть бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такую стоянку называют "стоянкой движков", машины здесь стоят до двухста долларов, и целый день ребята-цыгане, которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалёку и курят длинные тонкие сигары. Все машины здесь - те драндулеты, на которых катались ребята во время учёбы в колледже: "гремлины" и "пэйсеры", "мэйверики" и "хорнеты", "пинто", грузовички-пикапы "интернешнл харвестер", "камаро" и "дастеры" с пониженной подвеской, "импалы". Машины, которые хозяева сначала любили, а потом выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, чёрной грунтовки на боках, с кусками замазки на корпусе, который никто уже не придёт полировать. Пластик под дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле "импалы" марки "Кинемаскоп". Написано - "США". Цена - девяносто восемь долларов. Изнутри она читается как "восемьдесят девять центов". Ноль, ноль, точка, восемь, девять. Америка просит вас позвонить. Большинство машин здесь продаются по цене около ста долларов, у каждой на лобовом стекле, у места водителя, прикреплено торговое соглашение - "КАК ЕСТЬ". Мы выбрали "импалу", потому что, если уж нам придётся провести ночь в машине, это должна быть машина с самыми большими сиденьями. Мы давимся китайской дрянью, потому что не можем вернуться домой. Было два выбора - либо переночевать здесь, либо проторчать всю ночь в ночном дэнс-клубе. Мы не пошли в ночной клуб. Тайлер говорит - музыка там настолько громкая, - особенно ритм-секция, - что она насилует его биоритмы. В последний раз, как мы туда ходили, Тайлер сказал, что громкая музыка его укатала. Плюс ко всему - в шуме невозможно разговаривать, - поэтому после пары стаканов любой посетитель начинает чувствовать себя центром внимания, - правда, полностью отрезанным от общения с окружающими. Ты - труп из таинственного английского детектива. Сегодня мы ночуем в машине, потому что Марла вломилась в дом и грозилась вызвать полицию, чтобы меня арестовали за то, что я приготовил её мать, потом с грохотом понеслась по комнатам, подняв крик, что я - вампир и каннибал, пиная стопки "Ридерс Дайджест" и "Нейшнл Джеогрефик", - и я оставил её там, в скорлупе дома. Сейчас, после инцидента с её умышленным самоубийством при помощи снотворного "Ксенекс" в Отеле Риджент, трудновато мне представить, как Марла будет звонить в полицию, но Тайлер сказал, что неплохо будет переночевать снаружи. Просто на всякий случай. На случай, если Марла сожжёт дом. На случай, если Марла выберется и вернётся с пушкой. На случай, если Марла осталась в доме. Просто на всякий случай. Я пытаюсь сосредоточиться: Глядя на белый лик луны, Звёзды никогда не злятся: Ля-ля-ля, конец. Сейчас, когда по бульвару проезжают машины, когда я сижу с пивом в руке в "импале", перед тяжёлым, холодным рулём марки "Бэйклайт", диаметром где-то в три фута, и потрескавшееся виниловое сиденье колет мне задницу сквозь ткань джинсов, Тайлер говорит: - Ещё разок. В точности расскажи мне, что произошло. Неделями я не обращал внимания, чем занимается Тайлер. Однажды я пошёл с ним в офис Вестерн Юнион и увидел, как Тайлер отправляет телеграмму матери Марлы. "УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК". Тайлер показал клерку читательский билет Марлы и подписался Марлой на телеграфном бланке, потом прикрикнул на клерка: мол, да, Марлой могут иногда звать и парня, а клерку следует заниматься своим делом. Когда мы выходили из Вестерн Юнион, Тайлер сказал, что если я ему друг - то должен ему доверять. Мне незачем знать, для чего всё это, сказал Тайлер и потащил меня в "Гарбонзо" на порцию горохового супа. На самом деле меня насторожила вовсе не телеграмма, а то, как это не клеилось с обычной манерой поведения Тайлера. Никогда и ни за что Тайлер не платил. Чтобы достать одежду, он просто шёл в тренажёрные залы и отели и забирал вещи из бюро находок, выдавая за свои. Это лучше, чем поступать как Марла, которая ходила в прачечную "Лаундромэтс" воровать джинсы из сушилок, и продавала их по двенадцать долларов за пару в пунктах скупки подержанного белья. Тайлер никогда не ел в ресторанах, - а у Марлы никогда не было морщин. Без всякой видимой причины Тайлер отослал матери Марлы пятнадцатифунтовую коробку шоколада. "Ещё одна вещь похуже сегодняшней субботней ночи", - рассказывает мне в "импале" Тайлер. - "Это бурый паук-крестоносец. При укусе он вводит не просто животный яд, а энзим или кислоту, которая растворяет ткань в области укуса, буквально растапливает тебе руку или лицо". Тайлер прятался с начала вечера, с начала всех этих происшествий. Марла показалась у дома. Даже не постучавшись, склоняется у парадного входа и кричит: - Тук-тук! Я читаю "Ридерс Дайджест" на кухне. Я полностью отчуждён. Марла орёт: - Тайлер, ты дома? Я кричу: "Тайлера дома нет". Марла орёт: - Не будь уродом! Тут я подхожу к парадной двери. Марла стоит в фойе с пакетом срочной почты "Федерал Экспресс" и говорит: - Мне нужно положить кое-что в твою морозилку. Я преграждаю ей дорогу на кухню и говорю: "Нет". "Нет". "Нет". "Нет". Не хватало ещё, чтобы она начала складировать в доме своё барахло. - Но, тыковка, - возражает Марла, - У меня же нет холодильника в отеле, а ты говорил - можно! Нет, не говорил. Ещё чего - чтобы Марла начала вселяться в дом, втаскивая по куску дерьма в каждый свой визит. Марла распечатывает пакет "Федерал Экспресс" на кухонном столе и вытаскивает что-то белое в упаковках вроде тех, в которые Стирофоум пакует арахис, и трясёт этой белой дрянью перед моим носом. - Это - не дерьмо, - заявляет она. - Так ты говоришь о моей матери, - поэтому пошёл ты! То, что Марла вытащила из пакета, похоже на те целлофановые кульки с белым веществом, из которого Тайлер вытапливал сало для приготовления мыла. - Могло быть и хуже, - говорит Тайлер. - Ты бы случайно съел то, что было в одном из этих кульков. Проснулся бы раз среди ночи, выдавил бы белую массу, добавил бы сухой смеси лукового супа "Калифорния", - и съел бы это всё одним духом, с картофельными чипсами. Или брокколями. Больше всего на свете, когда я и Марла стояли на кухне, мне не хотелось, чтобы Марла лезла в морозилку. Я спросил её - зачем ей эта белая дрянь? - Для парижских губ, - ответила Марла. - Когда стареешь - губы втягиваются в рот. Я сохраняю их при помощи коллагеновых инъекций. В твоей морозилке у меня будет почти тридцать фунтов коллагена. Я спрашиваю - ей нужны настолько большие губы? Марла отвечает, что её больше волнует сама операция. "Та вещь в пакете "Федерал Экспресс", - рассказываю я Тайлеру в "импале". - "Это то же самое, из чего мы делали мыло. С того времени, как силикон был признан опасным, коллаген стал самым насущным препаратом, инъекцию которого можно сделать, чтобы разгладить морщины или подкачать тонкие губы и впалые щёки. Как объяснила Марла, самый дешёвый коллаген можно получить из стерилизованного и обработанного говяжьего жира, но такой дешёвый коллаген не задерживается в теле надолго. Когда тебе делают инъекцию, к примеру, в губы, - твой организм отторгает его и начинает выводить из тканей. И через шесть месяцев у тебя снова будут тонкие губы". "Самый лучший коллаген", - рассказала Марла. - "Это твой собственный жир, откачанный из бёдер, обработанный и очищенный, и потом закачанный обратно в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится". Эта гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондом доверия Марлы. Каждый раз, когда у её мамочки наростал лишний жир, она его высасывала и упаковывала. Марла сказала, что этот процесс называют "подборкой". Если мамочке самой этот коллаген не был нужен - она отправляла пакеты Марле. У самой Марлы жира никогда не было, и её мама считала, что родственный коллаген для Марлы будет лучше дешёвого коровьего. Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговое соглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова "КАК ЕСТЬ". - Пауки, - говорит Тайлер. - Могут отложить яйца, а их личинки пророют ходы у тебя под кожей. Вот такой паршивой может стать твоя жизнь. Теперь мой "цыплёнок Элмонда" в горячем жирном соусе кажется на вкус чем-то откачанным из бёдер матери Марлы. Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, что делал Тайлер. "УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ". Я говорю: "Марла, тебе не стоит заглядывать в морозилку". Марла спрашивает: - Чего-чего не стоит? - Мы же не ели красное мясо, - говорит мне Тайлер в "импале", и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустело в кусок. - Эта вещь, - говорит Тайлер. - Принесла нам удачу. Этим коллагеном мы оплатили аренду дома. Я говорю - тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь она считает, что это сделал я. - Омыление, - говорит Тайлер. - Это химическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир не поможет, как и любой другой жир с избытком соли. - Послушай, - говорит Тайлер. - Нам нужно оплатить большой счёт. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, - и можно даже немного пирожных. "Не думаю, что теперь это сработает". В конце концов, Марла всё-таки заглянула в морозилку. Ну ладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь её остановить, и пакет, который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплёскивается по линолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращением поднимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, её тёмные волосы хлещут меня по лицу, её руки прижаты к бокам, а я повторяю снова и снова: "Это не я". "Это не я". "Я этого не делал". - Моя мама! Ты всю её разлил! "Нам нужно было приготовить мыло", - говорю я, уткнувшись лицом в её ухо. - "Нам нужно было постирать мои штаны, оплатить аренду, починить утечку в газопроводе. Это не я". "Это Тайлер". Марла кричит: - О чём ты говоришь? - и рвётся из своей юбки. Я на четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбку Марлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях "Филз" и крестьянской блузе рвётся к холодильнику, открывает его морозилку - и внутри нет коллагенового фонда доверия. Внутри только две старых батарейки для фонарика - и всё. - Где она? Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной, мои руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляет чисто вытёртую полосу на грязном полу. Я заслоняюсь юбкой, потому что не осмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю. Правду. Мы сварили мыло из этого. Из неё. Из матери Марлы. - Мыло?! "Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щёлоком. Получаешь мыло". Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку и бегу. Поскальзываюсь. Бегу. Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мы притормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы. Поскальзываемся. Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук на цветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаём, бежим дальше. Марла кричит: - Ты сварил мою маму! Тайлер сварил её маму. Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину. Тайлер сварил её маму. - Ты сварил мою маму! Входная дверь всё ещё нараспашку. И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проём позади меня. На бетонном тротуаре мои ноги перестали скользить, так что я просто бежал и бежал. Пока, наконец, я не разыскал Тайлера, - или он разыскал меня, - и не рассказал ему, что произошло. У каждого по банке пива, Тайлер и я раскинулись на сиденьях машины, - я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросается журналами в стены и орёт, какой я мудак и чудовище, двуличный капиталист, вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой и плотоядными вирусами. А тут, где я, - не так уж и плохо. - Когда в человека попадает молния, - рассказывает Тайлер. - Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка на ширинке намертво заваривается. Я интересуюсь: "Сегодня вечером мы уже достигли крайней черты?" Тайлер откидывается назад и спрашивает: - Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива - что бы она делала? Я говорю: "Спокойной ночи". С потолка свисает светильник, и Тайлер говорит: - Царапалась бы в крышку гроба. Глава 12. Мой босс подошёл прямо к моему столу со своей лёгкой улыбочкой, - губы сжаты и вытянуты, - его пах на уровне моего локтя. Я поднимаю взгляд от накладной, которую составлял для процедуры возврата. Такие бумаги всегда начинаются одинаково: "Это извещение прислано вам в соответствии с Национальным актом о безопасности моторных транспортных средств. Мы установили наличие дефекта..." На этой неделе я применил формулу подсчёта задолженности, и A умножить на B умножить на C получилось большим, чем стоимость возврата. На этой неделе виновата маленькая пластиковая защёлка на дворниках, удерживающая резиновую полоску. Хламовая штучка. Только две сотни машин пострадало. Ничто, если говорить о стоимости производства. На прошлой неделе был более характерный случай. На прошлой неделе дело было в какой-то кожаной обивке, обработанной небезызвестным тератогенным веществом, - синтетикой "Ниррет" или чем-то вроде, настолько нелегальным, что такие дубильные вещества используют сейчас только в странах третьего мира. Нечто настолько сильное, что может вызвать врождённые дефекты в зародыше любой беременной женщины, которая прикоснётся к нему. На прошлой неделе никто не звонил в транспортный отдел. Никто не устраивал возвратов. Новая кожа помножить на оплату труда помножить на административные расходы равнялось больше, чем доходы в нашем первом квартале. Если даже кто-то и обнаружит наш брак, мы всё равно сможем выплатить компенсации множеству обиженных семей, пока приблизимся к сумме стоимости замены кожаной обивки в шести сотнях салонов. Но на этой неделе у нас кампания по возврату. И на этой неделе ко мне вернулась бессонница. Бессонница, - и снова весь мир как будто замер, могилой навалившись на меня. Мой босс надел свой серый галстук, так что сегодня, наверное, вторник. Мой босс принёс листок бумаги к моему столу и спрашивает, не терял ли я чего-нибудь. Этот листок остался в копировальном автомате, говорит он, и начинает читать: - Первое правило бойцовского клуба - не упоминать о бойцовском клубе. Его глаза пробегают туда-сюда по бумаге, и он хихикает. - Второе правило бойцовского клуба - нигде не упоминать о бойцовском клубе. Я слышу слова Тайлера из уст моего босса, Мистера Босса средних лет, с семейным фото на рабочем столе и мечтами о раннем выходе на пенсию, мечтами о зимах, проведенных в трейлерном доме-прицепе где-нибудь в пустынях Аризоны. Мой босс, с экстра-крахмальными рубашками и причёсками по записи на каждый вторник после ланча, - он смотрит на меня и говорит: - Надеюсь, это не твоё? Я - Кипящая В Крови Ярость Джека. Тайлер просил меня отпечатать правила бойцовского клуба и сделать для него десять экземпляров. Не девять, не одиннадцать. Тайлер сказал - десять. А у меня бессонница и я не спал трое суток. Это, наверное, отпечатанный мной оригинал. Я снял десять копий и забыл забрать его. Копировальный автомат вспышкой папарацци освещает мне лицо. Бессонница ложится расстоянием между тобой и всем остальным, копия копии копии. Ты не можешь ничего коснуться, и ничто не может коснуться тебя. Мой босс читает: - Третье правило бойцовского клуба - в бою участвуют только двое. Никто из нас двоих и глазом не моргнёт. Мой босс читает: - Бои идут один за другим. Я не спал три дня и сейчас засыпаю. Мой босс трясёт бумажкой под моим носом. "Так что?", - спрашивает он. Это - та самая игра, на которую я трачу время компании? Мне платят за моё абсолютное внимание к работе, а не за трату времени на военные игрушки. И мне платят не за осквернение копировальных автоматов. Так что? Он трясёт бумажкой под моим носом. Что, по моему мнению, спрашивает он, - что должен делать он, если его сотрудник тратит время компании на какой-то мирок своей фантазии? Как бы поступил я на его месте? Как бы поступил я? Дыра у меня в щеке, тёмно-синие мешки под глазами, и припухший красный шрам от поцелуя Тайлера на тыльной стороне моей ладони, копия копии копии. Предположим. Зачем Тайлеру понадобилось десять копий правил бойцовского клуба? Корова в Индии. "На вашем месте", - говорю я, - "Я не стал бы лезть с этой бумагой к кому ни попадя". Я говорю - "Похоже, человек, написавший это, очень опасен, - и этот скрытый шизофреник в любой момент рабочего дня может сорваться, и начнёт бродить, - из офиса в офис, - с помповым полуавтоматическим карабином "Армалит AR-180". Мой босс только смотрит на меня. "Этот парень", - говорю я. - "Должно быть, сидит каждую ночь с маленьким напильничком, выпиливая крестики на кончике каждой пули в своём заряде. Ведь тогда, если одним прекрасным утром он придёт на работу и всадит заряд в своего ворчливого, бесполезного, мягкотелого, ноющего, вонючего, слащавого босса, - пуля из этого заряда треснет по пропиленным канавкам и раскроется в вас, как цветок пули дум-дум, выбросив здоровенную связку ваших вонючих потрохов сквозь вашу спину. Представьте, как ваша кишечная чакра раскрывается, подобно цветку, с замедленным взрывом из колбасок тонкого кишечника". Мой босс убирает бумагу из-под моего носа. "Давайте", - говорю, - "Почитайте дальше". "Нет, правда", - говорю я, - "Звучит потрясающе. Работа по-настоящему больного разума". И улыбаюсь. Маленькие сморщенные края дыры в моей щеке такого же тёмно-синего цвета, как дёсны собаки. Кожа, туго натянувшаяся на синяках у меня под глазами, кажется лакированной. Мой босс только смотрит на меня. "Давайте помогу", - говорю я. Потом говорю - "Четвёртое правило бойцовского клуба - бои идут один за другим". Мой босс смотрит в правила, потом опять на меня. Я говорю - "Пятое правило - перед боем снимать рубашки и обувь". Мой босс смотрит в правила, потом на меня. "Может быть", - говорю, - "Этот абсолютно больной ублюдок возьмёт карабин "Игл Апач", потому что в "Апаче" тридцатизарядный магазин при весе всего в девять фунтов. А в "Армалите" - только пятизарядный. Тридцатью выстрелами наш совершенно двинутый герой сможет пройти весь коридор красного дерева и пришить каждого вице-президента, при этом сохранив по патрону для каждого директора". Слова Тайлера вылетают из моего рта. А раньше я был таким милым и славным. Я просто смотрю на своего босса. У моего босса голубые, голубые, бледно-васильковые голубые глаза. "В полуавтоматическом карабине "Джей-энд-Эр-68" тоже тридцатизарядный магазин, а весит он всего семь фунтов". Мой босс только смотрит на меня. "Это страшно", - говорю я. Возможно, это кто-то, кого он знал годы. Возможно, этот парень знает всё о нём, - где он живёт, где работает его жена, и куда ходят в школу его дети. Всё это лишает сил и вдруг становится очень-очень скучным. И зачем Тайлеру понадобилось десять копий правил бойцовского клуба? Мне не нужно упоминать, что я знаю о кожаной обивке, вызывающей дефекты рождаемости. Я знаю о бракованных прокладках тормозов, которые показали себя хорошо и прошли через агента по закупке, но сдали после двух тысяч миль пробега. Я знаю о реостате кондиционера воздуха, который разогревается настолько, что воспламеняет дорожные карты, лежащие в ящике для перчаток. Я знаю, как многие люди сгорают заживо из-за вспышки в топливном инжекторе. Я видел людей, которым отрезало ноги до колена, когда турбонагнетатели рвались и их лопасти пробивали заслонку, вылетая в пассажирский салон. Я был на выездах и видел сгоревшие машины и отчёты, в которых в графе "ПРИЧИНА АВАРИИ" было помечено "неизв." "Нет", - говорю, - "Бумага не моя". Я беру лист двумя пальцами и выдёргиваю его из руки босса. Край бумаги, должно быть, порезал ему палец, потому что его рука взлетает ко рту, и он начинает усердно сосать его с широко открытыми глазами. Я комкаю лист в бумажный шарик и бросаю его в корзину около стола. "Может", - говорю я, - "Вам не стоит тащить ко мне каждый кусок мусора, который вы подобрали?" Воскресным вечером я иду в "Останемся мужчинами вместе", - а подвал Церкви Святой Троицы почти пуст. Здесь только Большой Боб и я, - вваливаюсь сюда, каждый мускул моего тела измучен внутри и снаружи, но сердце по-прежнему колотится, и мысли ураганом вьются в голове. Такова бессонница. Всю ночь твои мысли витают в эфире. Ночь напролёт ты думаешь: "Я сплю? Я спал?" Словно в насмешку над травмами, руки Большого Боба, обтянутые рукавами его футболки, вздуты мышцами и сияют мощью. Большой Боб улыбается, он так рад меня видеть. Он думал - я умер. "Ага", - говорю, - "Я тоже думал". - Ну, - говорит Большой Боб. - У меня хорошие новости. "Где все?" - Это и есть хорошая новость, - говорит Большой Боб. - Группу распустили. Только я заглядываю сюда, чтобы рассказать об этом парням, которые могут тут показаться. Я валюсь с закрытыми глазами на одну из клетчатых кушеток из магазина недорогой мебели. - Хорошая новость в том, - рассказывает Большой Боб. - Что открылась новая группа, но первое её правило - не упоминать о ней. Ох. Большой Боб продолжает: - И второе её правило - не упоминать о ней. Вот чёрт. Я открываю глаза. Дерьмо. - Группа называется бойцовский клуб, - говорит Большой Боб. - И она собирается в ночь каждой пятницы в закрытом гараже за городом. По ночам в четверг есть ещё один бойцовский клуб, который собирается в гараже неподалёку. Мне незнакомы оба эти места. - Первое правило бойцовского клуба, - говорит Большой Боб. - Не упоминать о бойцовском клубе. По ночам в среду, четверг и пятницу Тайлер работает киномехаником. Я видел его выручку за прошлую неделю. - Второе правило бойцовского клуба, - говорит Большой Боб. - Не упоминать нигде о бойцовском клубе. В ночь субботы Тайлер ходит в бойцовский клуб со мной. - В бою участвуют только двое. Воскресным утром мы приходим побитыми и спим весь день. - Бои идут один за другим, - говорит Большой Боб. По ночам в воскресенье и понедельник Тайлер обслуживает столы. - Драться без обуви и рубашек, - ночью в четверг Тайлер дома, готовит мыло, оборачивает его в бумагу с тиснением и отправляет заказчикам. Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит. - Бой продолжается столько, сколько нужно. Эти правила придумал парень, который изобрёл бойцовский клуб. Большой Боб спрашивает: - Ты его знаешь? Я сам никогда его не видел, - говорит Большой Боб. - А зовут его - Тайлер Дёрден. Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит. Знаю ли я его. "Чёрти...", - говорю, - "Может и знаю". Глава 13. Когда я добрался до Отеля Риджент, Марла стояла в вестибюле, одетая в халат. Марла позвонила мне на работу и спросила, не пропущу ли я тренажёрный зал и библиотеку, или прачечную, или куда я там собирался после работы, - и вместо этого наведаюсь к ней. Марла позвонила потому, что ненавидит меня. Она не сказала ни слова о своём коллагеновом фонде доверия. А сказала она - не сделаю ли я ей услугу? Марла лежала в постели этим днём. Марла жила на продуктах, которые служба "Еда на колёсах" привозила для её умерших соседей, - Марла забирала их продукты и говорила, что сейчас они спят. Так вот, сегодня Марла валялась в кровати в ожидание доставки "Еды на колёсах" между полуднем и двумя часами дня. У Марлы пару лет не было медицинской страховки, поэтому она забросила осмотры, но сегодня утром она проверялась и обнаружила что-то похожее на гниль и узелки у себя в груди, около руки, и сгусток какой-то одновременно твёрдый и мягкий, и она не может рассказать об этом никому из тех, кого любит, чтобы не напугать их, и она не может позволить себе пойти по врачам, а вдруг это ничего страшного, но ей нужно рассказать об этом кому-то, и кто-то другой должен посмотреть и проверить. Карие глаза Марлы цветом напоминают животное, которое нагрели в печи и потом бросили в холодную воду. Такой цвет называют вулканическим, гальваническим или калёным. Марла говорит, что простит мне выходку с коллагеном, если я помогу ей проверить. Мне ясно, что она не позвонила Тайлеру, потому что не хочет пугать его. А я с её точки зрения не мужчина, и я её должник. Мы поднимаемся в её комнату, и Марла рассказывает мне, что в дикой природе не найдёшь старых животных, потому что они не доживают до старости. Стоит им заболеть или утратить быстроту рефлексов - их убивает более сильное. Животным не положено стареть. Марла укладывается на кровать, развязывает пояс халата и говорит, что наша культура сделала из смерти что-то неправильное. Старые животные - неестественное исключение. Уроды. Марла дрожит и потеет, а я рассказываю ей, как однажды в колледже у меня вскочила бородавка. На пенисе, - правда, я сказал - "на члене". Я пошёл в медпункт, чтобы её убрали. Эту бородавку. Уже потом я рассказал об этом отцу. Это было годы спустя, и мой папа посмеялся и сказал мне, что я был дураком, потому что такие бородавки - как природный презерватив с рифлением. Женщины их любят, и Бог оказал мне услугу. Я на коленях у кровати Марлы, мои ладони по-прежнему холодны, я прощупываю её холодную кожу понемногу за раз, протирая немного Марлы в пальцах на каждом дюйме, и Марла говорит, что эти бородавки, которые как природный презерватив с рифлением, вызывают у женщин рак матки. Так вот, я сидел с бумажным поясом в комнате обследования в медпункте, пока студент-медик опрыскивал мой член из канистры с жидким азотом, и ещё восемь студентов-медиков пялились на это. Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки. Правда, они не называют его "член", - они говорят - "пенис"; но как ты его не называй, - когда обрабатываешь его жидким азотом, можно с тем же успехом прижечь его щёлоком, - это настолько больно. Марла смеётся над рассказом, пока не замечает, что мои пальцы застыли. Будто я что-то нащупал. Дыхание Марлы замирает, её живот напрягается как барабан, и её сердце колотит кулаком в этот барабан из-под тонкой кожи. Нет-нет, я остановился, потому что рассказываю, и потому, что на минуту мы оба исчезли из спальни Марлы. Мы оказались в медпункте, за много лет в прошлом, где я сидел на липнущей бумаге с горящим от жидкого азота членом, когда один из студентов-медиков увидел мою голую ступню и вылетел из комнаты в два больших шага. Он вернулся следом за тремя вошедшими в комнату настоящими врачами, и доктора оттеснили человека с канистрой жидкого азота в сторону. Настоящий врач схватил мою голую правую ступню и поднял её к глазам остальных настоящих врачей. Те трое повертели её в руках, установили на месте и нащёлкали "поляроидом" снимков ступни, как будто остальной моей личности, полуодетой с полузамороженным Божьим даром, просто не существовало. Только ступня, - и остальные студенты медики протиснулись посмотреть. - Как давно, - спросил врач. - Это красное пятно появилось у вас на ступне? Доктор имел в виду моё родимое пятно. На моей правой ступне есть родимое пятно, которое, как шутил мой отец, напоминает тёмно-красный силуэт Австралии с маленькой Новой Зеландией прямо рядом. Я сказал это им, и все резко выпустили пар. Мой член оттаивал. Все, кроме студента с азотом, ушли, - да и ему был смысл уйти; он был настолько расстроен, что не решался глянуть мне в глаза, когда брал мой член за головку и вытягивал его на себя. Из канистры вырывалась тоненькая струя, попадая на то, что осталось от моей бородавки. Настолько острое ощущение, что даже если закрыть глаза и представить свой член длиной в милю, всё равно больно. Марла смотрит на мою руку и шрам от поцелуя Тайлера. Я говорю студенту-медику - "Вы что тут - родимых пятен никогда не видели?" Это не так. Студент сказал, что все приняли моё родимое пятно за рак. Была такая новая разновидность рака, поражавшая молодой организм. Молодые люди просыпались с красным пятнышком на ступне или голени. Пятна не сходили, - они распространялись по всему телу и приводили к смерти. Студент сказал, что доктора и все остальные были в таком восторге, потому что думали, что у тебя этот новый рак. Пока им болеют очень мало, но число заболеваний растёт. Это было годы и годы назад. "Рак будет вроде того", - говорю я Марле, - "Могут быть ошибочные диагнозы, и, возможно, смысл в том, чтобы не забывать обо всём остальном себе, когда испортился лишь маленький кусочек". Марла отвечает: - Может. Студент с азотом завершил операцию и сказал, что бородавка окончательно сойдёт через несколько дней. На липкой бумаге возле моей голой задницы лежал невостребованный поляроидный снимок моей ступни. Я спросил - можно забрать фото? Этот снимок по-прежнему висит у меня в комнате, приклеенный в углу зеркала. Каждое утро я расчёсываю волосы перед тем, как пойти на работу, и вспоминаю, как однажды у меня был рак на десять минут, - даже что-то пострашнее рака. Я рассказываю Марле, что в День благодарения в том году мы впервые не пошли с дедом кататься на коньках, хотя лёд был почти в шесть дюймов толщиной. Моя бабушка носила повязки на лбу и на руках, где у неё были родинки, которые портили ей всю жизнь. Родинки вдруг разрастались неровными краями, или из коричневых становились синими или чёрными. Когда моя бабушка в последний раз вернулась из больницы, дедушка нёс её чемодан, и тот был таким тяжёлым, что дед пожаловался и сказал, что его перекосило. Моя французско-канадская бабушка была настолько скромной, что никогда не носила купальник на публике, а в ванной всегда открывала воду в раковине, чтобы скрыть любой произведённый в ванне звук. Возвращаясь из больницы Богоматери Лурдес после частичной мастэктомии, она переспросила в ответ: - Это тебя перекосило? Для моего деда эта история была суммой всех вещей: бабушки, рака, их свадьбы и дальнейшей жизни. Он смеялся всякий раз, когда рассказывал её. Марла не смеётся. Я пытаюсь развеселить её, чтобы разогреть. Чтобы она простила меня за коллаген, - я хочу сказать ей, что ничего не нашёл. Если она обнаружила что-то этим утром - то это была ошибка. Родимое пятно. У Марлы на руке шрам от поцелуя Тайлера. Я хочу рассмешить Марлу, поэтому я рассказываю ей о том, как я в последний раз обнимал Клоуи, - безволосую Клоуи, скелет, облитый жёлтым воском, с шёлковым шарфом, повязанным на лысой голове. Я обнимал Клоуи в последний раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа на пирата, и она засмеялась. Я сам, когда сижу на пляже, подгибаю правую ногу под себя. Австралия и Новая Зеландия, - или я зарываю её в песок. Я боюсь, что люди увидят мою ступню, и я начну умирать в их разумах. Рак, которого у меня нет, теперь повсюду. Этого я Марле не рассказываю. Есть многие вещи, которые мы не хотим узнать о тех, кого любим. Чтобы разогреть Марлу, чтобы заставить её рассмеяться, я рассказываю ей о даме из рубрики "Дорогая Эбби", которая вышла замуж за молодого привлекательного преуспевающего гробовщика, и потом, в первую брачную ночь, он продержал её в бадье с ледяной водой, пока её кожа не стала окоченевшей наощупь, потом заставил лечь на кровать абсолютно неподвижно и занимался любовью с её холодным застывшим телом. Что самое смешное - дама выполнила это как свой супружеский долг, потом продолжала делать то же самое в течение десяти лет их брака, и только теперь написала Дорогой Эбби и спрашивает, не знает ли Эбби, что это может значить? Глава 14. Я потому так любил группы психологической поддержки, что когда люди думают, что ты умираешь, они относятся к тебе с полным вниманием. Когда они, возможно, видят тебя в последний раз - они действительно видят тебя. А всё, что касается их счетов на чековой книжке, песен по радио и непричёсанных волос, - вылетает в трубу. Ты получаешь от них максимум внимания. Люди тебя слушают, а не просто ждут своей очереди заговорить. И когда они говорят - они не рассказывают тебе сказки. Когда двое из вас общаются, - вы создаёте что-то вместе, и потом каждый из вас чувствует себя немного изменившимся. Марла начала ходить в группы поддержки после того, как нашла у себя первый узелок. Наутро после того, как мы нашли у неё второй узелок, Марла припрыгала на кухню с обеими ногами в одном чулке и сказала: - Смотри. Я русалка. Марла сказала: - Это вовсе не похоже на то, как мальчики садятся задом наперёд на унитаз и изображают мотоцикл. Тут всё искренне. Незадолго до нашей с Марлой встречи в "Останемся мужчинами вместе" был первый узелок, а теперь второй. Кстати, следует заметить, - Марла ещё жива. По жизненной философии Марлы, как она сказала, она могла умереть в любой момент. Трагедия её жизни в том, что этого не происходит. Когда Марла нашла первый узелок, она пошла в клинику, где у трёх стен зала ожидания на пластиковых стульях сидели облезлые чучела-матери с мокрыми кукольными детьми, которых они укачивали в руках или клали у ног. У детей были впалые тёмные глазницы, как пятна на побитых подгнивших яблоках или бананах, и матери чесались на предмет перхоти от грибковой инфекции кожи головы, вышедшей из-под контроля. На тощем лице каждого посетителя клиники зубы выдавались так, что было видно: каждый зуб - лишь нужный для жевания кончик длинной кости, проросшей сквозь кожу. Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки. В лучшие времена, в прошлом, множество весёлых ребят хотело завести детей, - а теперь дети больны, матери умирают, а отцы уже умерли; и, сидя в блевотном больничном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивала каждую из матерей, - сколько та уже болеет, и какой вес она потеряла, и есть ли у её ребёнка живые родственники или опекуны, - Марла решила - нет. Если Марле и суждено умереть - она не хочет знать об этом. Марла свернула за угол клиники к городской прачечной и стащила все джинсы из сушилок, потом пошла к скупщику, который взял их по пятнадцать баксов за пару. Потом Марла купила себе несколько пар по-настоящему хороших чулок, - таких, которые не побегут. - Даже те, хорошие, которые не побегут, - говорит Марла. - Всё равно кошлатятся. Марла ходила в группы психологической поддержки вплоть с того момента, когда выяснилось, что это легче, чем быть чьим-то человеком-подтирашкой. У всех что-то не так. И на какое-то время её сердце будто бы успокоилось. Марла начинала работать в похоронной конторе, разрабатывала планы похорон