Симон Кармиггелт. Из сборника "Несколько бесполезных соображений"
---------------------------------------------------------------
© Перевод: Е. Любарова.
© Издательство "Радуга", 1984 г.
OCR, spellcheck: Максим Иматоров (imatorov@mail.ru)
---------------------------------------------------------------
До Харлема я занимал в гаагском поезде один целое купе. Потом напротив
меня расположилась молоденькая мама с сынишкой. Светловолосый мальчуган лет
четырех имел при себе игрушечного медведя и, как вскоре выяснилось, леденцы.
Некоторое время он испытующе смотрел на меня, а затем сообщил:
- Я еду к бабушке в Гаагу. Ночевать.
Всегда я удивляюсь как подарку, когда при виде меня ребенок не
разражается рыданиями, а заговаривает со мной.
- Вот и отлично, - сказал я.
Он кивнул с широкой, удовлетворенной улыбкой, обозначившей на его щеках
две ямочки. Это было веселое, непосредственное создание, и у матери хватало
здравого смысла не одергивать его. Улыбаясь, она предоставляла ему полную
свободу действий.
- Ты тоже едешь в Гаагу? -- спросил он.
- Да, - ответил я.
- Тоже к бабушке?
- Нет, к маме.
- И к папе?
- Нет.
- Почему -- нет?
- Потому что мой папа давно умер.
- Его застрелили? -- поинтересовался он.
- Слава Богу, нет, - сказал я, - он просто умер.
Внезапно он бросился к окну и в восторге закричал:
- Будозер!
Мы проезжали мимо котлована, где вгрызался в землю огромный бульдозер.
- Дома у меня тоже есть будозер, - с гордостью сообщил он. И посмотрел
на меня. -- Леденец хочешь?
- Я не ем леденцов, - сказал я, - но от внука слыхал, что это очень
вкусно.
Он положил в рот леденец. До того огромный, что малыш полностью лишился
возможности продолжать беседу. Поезд остановился, в наше купе вошел средних
лет мужчина и сел рядом со мной. Мальчуган справился с леденцом и критически
оглядел нового пассажира. Потом с некоторым сочувствием в голосе заметил
мне:
- Теперь до самой Гааги тебе придется сидеть рядом с этим дядей.
Мужчина, шелестевший утренней газетой, вздрогнул от неожиданности и
сказал:
- Я с удовольствием посижу с твоим папой.
У спортсменов это называется "удар мимо ворот", но, возможно, мужчина
ошибся на целое поколение просто потому, что он плохо видел и носил очки.
- Почему ты с удовольствием посидишь с моим папой? -- спросил парнишка.
- Ну, потому, что мне приятно, - сказал мужчина.
- Ты что, знаешь моего папу?
- Нет, не знаю.
Даже на международных конференциях люди не проявляют такого полнейшего
непонимания.
- Посмотри, еще один будозер, - сказал я.
По счастливой случайности мы снова проезжали мимо котлована, на краю
которого возвышалась эта громадина. Мальчуган долго смотрел в окно. Потом
спросил:
- В Гааге ты поедешь на трамвае или на такси?
- Пойду пешком, - ответил я.
- А ты пойдешь по маленькой дорожке под мостиком? -- спросил он чуть ли
не с надеждой.
- Да, - кивнул я, потому что не хотел отбирать у него этот мостик.
- Мы там поедем на трамвае, - объяснил он. -- Когда увидишь меня в
окне, помаши, ладно?
Я обещал. В Гааге он помог поезду остановиться, изо всех сил тормозя
правой ногой. На перроне его мама пошла купить цветы. Когда я спускался по
лестнице, он окликнул меня. Широко улыбаясь и прижимая к груди медведя, он
сидел на корточках за прутьями решетки и махал мне вслед. Я тоже с улыбкой
оборачивался и махал в ответ до тех пор, пока не прошел через контроль. День
начался хорошо. У меня появился друг.
Из сборника "Сегодня хорошая погода".
---------------------------------------------------------------
Перевод Л. Шечковой.
Издательство "Радуга".
OCR & Spellcheck: Максим Иматоров (imatorov@mail. ru).
---------------------------------------------------------------
Мы с сынишкой отправились в центр города, чтобы купить ему брюки и
рубашку. Захватили на дорогу печенья и бутербродов и пустились в путь, ведя
приятный разговор: "Видишь ту маленькую собачку? " или "А этот мужчина
смеется: хо-хо-хо".
На углу Спей стоял молчаливый продавец воздушных шариков.
- Ну, папа... Купи вон тот, зеленый.
Он весь так и лучился радостью, а я смотрел на него и ни капельки не
жалел о своих центах.
В магазине было полно народу, однако, когда наконец подошла наша
очередь, сын даже в этой давке не торопился сделать выбор из трех подходящих
брюк. Продавец уже начал переминаться с ноги на ногу, но тут он принял
решение.
- Эти!
Черные вельветовые брюки. Их, разумеется, необходимо было сразу же
надеть вместе с новой голубой рубашкой.
- Не хватает только ремня, - деликатно подсказал продавец, и я быстро
сдался при виде широкого кожаного корсета для затягивания следопытов и
охотников.
- Теперь ты совсем большой мальчик, - сказал я, когда он, совершенно
обновленный, подошел ко мне. Уже сама походка говорила о том, что он
согласен со мной. Он шагал спокойнее, угловатее, размашистее.
- Папа, - вдруг произнес он. -- Мне не нужен этот шарик.
- Почему? -- удивился я. -- Ведь тебе он очень нравился.
Он задумчиво посмотрел на весело танцующий шарик.
- Детская забава... Не для больших мальчиков...
И он подтянул брюки, вылезавшие из-под нового ремня.
- Значит, отпустим его? -- спросил я.
Он кивнул.
Так и случилось, что мальчик выпустил шарик из рук, не плача о потере.
Правда, он долго смотрел ему вслед. Ведь вместе с шариком улетало его
детство -- все выше и выше, пока окончательно не исчезло из виду.
Из сборника "Начнем с малого".
Издательство "Радуга".
Перевод К. Федоровой.
OCR & Spellcheck: Максим Иматоров (imatorov@mail.ru).
На приеме я был представлен одной даме, счастливая наружность которой
придала моему "очень приятно" известную двусмысленность. Но она не обратила
на это ни малейшего внимания, ибо по прихоти судьбы она была начисто лишена
чувства юмора. Она немедленно обрушила на мою голову целую публичную
библиотеку. Не прошло и пяти минут, как мы уже наперебой восторгались
Бальзаком и Камю - любо-дорого смотреть! Примитивный варвар вроде меня в
столь продолжительной беседе неизбежно должен был угодить впросак, но
как-никак я стреляный воробей, и потому у меня достало духа в критический
момент напрямик заявить:
- Клод Мерайон? Нет, такого не знаю.
Дама воскликнула, что это ужасная жалость. Он пишет такие возвышенные
стихи. Для нее лично в его строках заключено нечто столь существенное, столь
значительное, что можно сравнить разве только с той огромной нравственной
силой, заряд которой она ежедневно получает, наслаждаясь последним романом
Гастона Куртокле.
- Вы не находите, что это в своем роде шедевр? - в лоб спросила она
меня.
Черт бы побрал этого Гастона и всех его присных! Ну откуда мне знать
его романы. Однако нельзя же до бесконечности отрицательно покачивать
головой, я и так уж этим злоупотребляю, моя собеседница может в конце концов
удивиться: "Так чем же вы занимаетесь в свободные вечера?" И кто бы на моем
месте рискнул честно признаться? Чтобы окончательно не пасть в ее глазах, я
промямлил:
- Да, в самом деле. И главное - появилась она очень своевременно.
- Вот именно! - воскликнула она. - Я всем это твержу. Стиль, конечно,
мог бы быть поярче, но все же есть в ней что-то такое ...
Она запнулась, подыскивая нужное слово.
Я пришел ей на помощь:
- ...какой-то бальзам для души.
А что? Так ведь можно сказать почти о любой книге.
- Да, да! - с жаром подхватила дама. - Вы очень точно это
сформулировали. ЧтГЁ меня больше всего в ней привлекает, это как бы
атмосфера всеприятия, ненавязчивый оптимизм - aprГ╗s tous
1, понимание...
- ...которое отнюдь не превращается в сухую назидательность и не
утрачивает тесной связи с живой жизнью, - сделал я очередной ход, чувствуя,
что пасовать нельзя.
На даме было красивое фиолетовое платье с очень милой плиссированной
оборочкой...
- Вот-вот! - воскликнула она, восторженно сжав руки. - О, как это
прекрасно, что наши мнения совпадают, тем более, что... Одну минутку...
Она оглянулась, затем подхватила меня под руку и потащила к группе
мужчин - упитанных сорокалетних господ в костюмах от дорогого портного, с
вовремя запломбированными зубами, - эти господа, обделывая свои дела,
подсовывают друг другу кусочки получше.
- Вим, послушай-ка!
Она потеребила за плечо детину с квадратной спиной. Тот обернулся.
- Мой муж, - небрежно бросила она. - Ты называешь роман Куртокле
занудством, да? А вот послушай этого господина, он полностью согласен со
мной и считает, что в нем столько тепла и участия - точно, как я тебе
говорила...
- Анни, ты не поможешь мне? - окликнула даму хозяйка, появившаяся в
дверях.
Моя эрудированная новая знакомая поспешила к ней, а я остался стоять,
как кролик перед четырьмя удавами, впрочем, эти типы больше смахивали сейчас
на мальчишек, которых оторвали от любимого развлечения.
- Видите ли... - начал я, преодолевая неловкость, - не такое уж это
значительное произведение. Так, рядовая книга. Не знаю, как вы, а...
Господин, которого дама назвала Вимом, испытующе оглядел меня, потом
доверительным жестом положил руку мне на локоть: мол, между нами,
мужчинами...
- Послушайте, не морочьте себе голову. Я ее тоже не читал.
[1] AprГ╗s tous - в конце концов (фр.).
Перевод Е. Макаровой.
Когда я в одном из провинциальных городков выбрался на вокзальный
перрон, амстердамский поезд уже отошел. "Проворонил" - так говорили раньше
комментаторы о вратарях, но сейчас этот термин не в ходу. Из расписания я
узнал, что следующий поезд отправится через полчаса. На перроне
свирепствовал осенний ветер, и я счел за благо скоротать время в
ресторанчике за чашечкой кофе. На столике, за который я сел, лежала карточка
с отпечатанным на машинке напыщенным объявлением, что здесь проводится
"Староголландский фестиваль лакомок", а в стеклянной посудине на буфете
доживали свой век два тоненьких бутерброда с сосисками. У старого официанта
сил хватало, только чтобы смотреть в окно. Хотя в ресторане было довольно
много посетителей, он стоял сложа руки, а заметив, что кто-то жестом
подзывает его, брюзгливо ворчал:
- Спокойно! Не раздвоиться же мне!
И слава богу, что он не мог раздвоиться, потому что ничего хорошего это
не сулило. Поодаль от меня, за столиком у самой двери, отчаянно размахивая
руками, оживленно беседовали двое мужчин. "Итальянцы, - подумал я. - Какая у
них все же богатая жестикуляция по сравнению с голландцами. Ведь мы
объясняемся одними только звуками и не пошевелим даже мизинцем. Что ж, в
этом наш национальный характер".
Место напротив меня заняла дама, излучавшая такую устрашающую силу
воли, что я даже немного испугался и решил отказаться от кофе. Подобные
персонажи встречаются среди обоих полов. Они настолько подавляют, что нельзя
сидеть рядом без напряжения. Я встал и направился в сторону итальянцев,
которые по-прежнему размахивали руками. "Вот это народ", - подумал я даже с
некоторым восхищением. Но, поравнявшись с их столом, к своему удивлению,
увидел там обычные голландские газеты и не услышал ни единого звука, потому
что там были совсем не трещотки итальянцы, а глухонемые голландцы. Я
выбросил из головы свои яркие мысли о разнице национальных характеров и
вышел на перрон. Мои выводы редко бывают верны, но я продолжаю наблюдать.
На перроне все так же свирепствовал ветер. Объектов для наблюдения не
было.
Я сел на деревянную скамью и стал разглядывать дома провинциального
городка. В крохотном садике какой-то человек вяло помахивал мотыгой. По
всему было видно, пенсионер. "Какой счастье, что Ян без ума от своего
садика!"
Когда-нибудь я тоже буду от чего-либо без ума. Человек оперся на мотыгу
и долго стоял, глядя прямо перед собой. Осенний ветер трепал его волосы.
Вдруг он вытащил из внутреннего кармана бутылочку и жадно хлебнул их нее.
Что ж, возможно, там рыбий жир. После конфуза с итальянцами я стал
осторожней. Я вижу, вижу то, чего не видишь ты, но дело тут вовсе не в этом.
Дверь в садик отворилась, и появилась седая женщина с чашкой кофе. Она
что-то крикнула, и мужчина медленно побрел к ней. Видно, она тоже была из
тех, кто не умеет раздваиваться. Мужчина взял у нее чашку, но, как только
она скрылась в доме, выплеснул содержимое чашки в траву. Я решил больше на
него не смотреть. Отвернулся в другую сторону и обнаружил у входа на перрон
будочку-автомат, где за три гульдена можно получить четыре разные паспортные
фотографии. Учитывая, что время у меня еще оставалось, а фотографии - штука
полезная, всегда пригодятся, я встал и пошел к автомату. Занавеска была не
задернута, но там уже кто-то сидел.
Это был мужчина лет пятидесяти в мятом плаще. У ног его стоял вытертый
от долгого употребления портфель. Он только что опустил в автомат три
гульдена. Замигали лампы. Возможность получить четыре разные фотографии он
не использовал. Просто сидел, неподвижно и мрачно уставясь в объектив. Когда
процедура закончилась, он с табуретки не встал, а дождался, пока сбоку
появятся фотографии. Я хорошо их видел - печальная физиономия в четырех
экземплярах. Не вылезая из автомата, мужчина внимательно рассмотрел
карточки. Держал он их почти у самого носа, и они ему явно не понравились.
Со вздохом он сунул в прорезь еще три гульдена. Снова замигали лампы. Но
вторая серия никак не могла получиться более привлекательной, потому что он
смотрел в аппарат с видом приговоренного к смерти. "Чего он хочет? -
подумалось мне. - Симпатичный портрет, чтобы отдать его после увеличить? Но
таким манером он ничего не добьется. Этот парень не иначе как псих".
Подержав у носа вторую серию, он нагнулся, вынул из портфеля ключ,
открыл им автомат и начал орудовать отверткой в его внутренностях. Монтер!
Монтеры автоматам не улыбаются, так же как и техники на телестудии. Конечно,
пришлось отказаться от мысли, что он псих. И от фотографий тоже. А немного
погодя я уже был в поезде. Дама из ресторана опять села напротив меня. Мы
разговорились, и она оказалась очень милым человеком.
Да, с наблюдениями и выводами пора кончать.
Перевод С.Белокриницкой.
Симпатичные люди эти Флоодорпы, но, после того как мы с женой просидели
у них два часа, я все-таки подумал, что где-нибудь в другом месте было бы
веселее. Меня стало грызть жгучее беспокойство. Мне казалось, что именно
сегодня вечером во всех винных погребках происходят какие-то особенные
вакханалии, а я в это время столь бездарно трачу здесь часы своей и так уж
слишком короткой жизни. Серебристый колокольный перезвон поплыл по комнате:
настенные часы возвестили, что уже одиннадцать - последнее предупреждение!
Если мы засидимся, всякая надежда приятно закончить день будет потеряна -
везде уже будет закрыто. Надо постараться как можно скорее выбраться
куда-нибудь в другое место, но каким образом? Ведь Флоодорпы всегда
пресекают попытки ретироваться, восклицая: "Как, вы уже уходите?" - и
притаскивая их кухни все новые виды пирогов и печенья.
В полдвенадцатого я придумал выход.
- Нам пора, - сказал я, вставая. - А то опоздаем на поезд.
Жена изумленно посмотрела на меня, но я выразительным взглядом дал ей
понять, чтобы она не вмешивалась.
- На поезд? В такое время? - спросила мефрау Флоодорп.
- Да, завтра утром, совсем рано, нам надо быть у нотариуса в Утрехте, -
продолжал я врать. - Поэтому лучше подскочить туда сейчас, по крайней мере
не опоздаем.
Историю я придумал дурацкую, но правдивые истории тоже иногда бывают
дурацкими. Я чуть-чуть опасался, что жена скажет: "Садись и не шути так
пошло, не надо нам ни в какой Утрехт", но, к счастью, она держала язык за
зубами и тоже встала, озабоченно наморщив лоб.
- Жаль, что пришлось так скоро уходить, - сказал я в прихожей.
И тут я заметил, что Флоодорп тоже надел пальто.
- Что ты делаешь?
- Я отвезу вас на машине на Амстелский вокзал, - сказал он сердечно.
- Не надо...- начал было я, но он такой: уж если делает что-нибудь
сердечное,
его не остановишь.
Пока он обходил машину, чтобы сесть впереди, жена прошипела:
- Ненормальный, что мы будем делать ночью на вокзале?
- Тише, не мешай... - прошептал я.
Флоодорп сел за руль.
- На двенадцатичасовой? - догадался он. - Это последний поезд.
- Что поделаешь, - сказал я. - По крайней мере завтра не опоздаем.
Получилось это у меня неубедительно. В какой-то мере я чувствовал себя
как актер, который правдами и неправдами выбил себе роль, но знает, что вся
труппа считает его бездарностью. Мы молча ехали по тихим улицам, и вот перед
нами возникло здание Амстелского вокзала, напоминающее дом великана, давно
умершего и забывшего перед этим погасить свет.
- Ну, огромное тебе спасибо, - начал я, когда мы вылезли из машины, но
он не захотел пожать протянутую мною руку. Как настоящий верный товарищ, он
потащился со мной к кассе. Ладно, два билета до Утрехта всегда можно
вернуть. Протягивая деньги в окошечко кассы, я сказал, избегая смотреть на
жену:
- Ну, дружище, до скорой встречи, тогда снова...
Но он возился у дребезжащего автомата. И вот уже семенит обратно и
говорит с вялым смешком:
- Я взял перронный билет.
Мы вышли на платформу, и у нас еще была "уйма времени". Мы мрачно
просидели его в пустом ресторане. Светская беседа рыбьей костью застревала в
горле.
- Очень хорошее сообщение, - выдавил из себя Флоодорп.
- Да, раз-два - и ты на месте, - сказал я.
Моя жена сидела с таким видом, будто только что получила сразу очень
много извещений о смерти родных и знакомых. Все удрученно молчали, и в это
время подали поезд.
- Точно по расписанию, - похвалил наш друг.
- Что да, то да, - сказал я.
Я еще думал: может, закричать "Ха-ха, нам вовсе и не надо в Утрехт, я
пошутил, а ты поверил как дурак", но что бы это дало? Внезапный обморок -
тоже не выход, тогда меня отнесут в больницу, а как я оттуда выберусь? Нет,
никуда не денешься, надо садиться в поезд.
- Пока! - махал рукой наш славный Флоодорп.
Поезд тронулся.
- Ну, ты у нас просто гений! - начала жена.
- Помаши же ему, - умолял я.
Впрочем, оказалось, что провести ночь в утрехтской гостинице тоже
неплохо - приятное разнообразие...
Издательство "Радуга".
Перевод К. Федоровой.
Когда я в одиннадцать часов зашел в кафе, где деловые люди пьют кофе, с
заговорщическим видом обмениваясь информацией или просто укрывшись от
общества за утренними газетами, Вим был уже там и пил херес.
- Выпьешь? - спросил он.
Но я предпочел бульон, потому что, если начать спозаранку, весь день
пойдет псу под хвост.
- Мне еще один, - рявкнул Вим кельнеру.
Так он и сидел, в полной прострации, бессмысленно уставясь перед собой.
Я удивился. На Вима это непохоже. Он из числа людей, у которых все в жизни
строго рассчитано, для случайностей там просто нет места. Ему принадлежало
некое весьма процветающее заведение - бюро обслуживания, что ли, - где он и
трудился не покладая рук. Я не раз встречал его в ресторанах и кафе в
компании упитанных мужчин в отлично сшитых костюмах; грозно подняв вверх
указующий перст, он в чем-то их убеждал.
- Так ты не выпьешь со мной? - спросил он.
- У меня же бульон, - сказал я.
Мы с ним знакомы уже не первый год. Когда-то он был женат на очень
темпераментной особе по имени Мис, которая подарила ему сына, но вскоре
увлеклась другим, этаким подобием Кларка Гейбла, только с вялым подбородком,
- она брала у него уроки вождения машины. После развода он увез ее в Канаду,
с глаз долой. Виму остался сынишка Аатье. Ему теперь, должно быть, лет
шесть, очень славный, складненький мальчуган с вьющимися белокурыми волосами
и немножко грустной улыбкой. Иногда я встречаю его по воскресеньям - они
прогуливаются с папой. Вим строго блюдет эту традицию. "Воскресенье
принадлежит ребенку", - любит он повторять. В другие дни забота об этом
сокровище ложится на плечи экономки, крепкой женщины лет пятидесяти с
хвостиком. Так что для Вима он не обуза.
- У тебя что-нибудь случилось? - спросил я, когда он поднес к губам
третью рюмку.
- А-а... - отмахнулся он.
Но потом, немного поколебавшись, начал рассказывать:
- Что ни говори, а хорошего мало - одному с ребенком остаться.
Понимаешь, и мне не повезло, но и ему тоже.
Он скорбно покачал головой и продолжал:
- Недавно я получил от матери в подарок серебряную шкатулку. Красивая
такая. Для сигарет. Я поставил ее на письменном столе. У меня страсть к
подобным вещицам. Тебе это, может, смешно...
- Да нет, почему же.
- Ну вот, прихожу я вчера домой, кладу на стол папки. И что же я вижу!
Вся шкатулка исцарапана чем-то острым. Кошмар! Я здорово устал, на работе мы
целый день заседали, а тут на тебе... Я совершенно вышел из себя, заорал
истошным голосом: "Кто это сделал?" Конечно же, Аатье.
Он отхлебнул еще хересу и снова помотал головой.
- Я позвал его в кабинет и накричал на него. Здорово ему досталось...
Да, неблагоразумно, конечно, никогда я себе такого не позволял. Он страшно
испугался и прямо зашелся в плаче. Тут я и сам струхнул не на шутку и решил
сбавить тон. "Зачем же ты это сделал?" - спрашиваю. Молчит и только
всхлипывает. И так мне жалко его стало! Подхожу я к нему и говорю: "Что,
черт возьми, ты хотел там нацарапать?" Знаешь, что он мне ответил?
Сами собой, я не имел ни малейшего понятия, но живо представил себе эту
картину.
За письменным столом крупный, внушительного вида мужчина, голос как из
бочки, а на стуле перед ним бледненький, всегда немного грустный мальчик.
Дрожащими от слез голосом он произносит ответ, из-за которого Вим сегодня с
утра хлещет херес:
- Я хотел написать: "Здравствуй, дорогой папа".
Издательство "Прогресс".
Перевод С. Белокриницкой.
В городе он купил программу и в автобусе по дороге домой внимательно
изучал, что сегодня вечером по телевизору. На конечной остановке он вылез и
зашагал по темным прямым улицам нового района; они привели его к высокому
многоквартирному дому, на шестом этаже которого он жил ("Симпатичное
гнездышко для парочки симпатичных голубков""). Он отпер дверь и вошел.
Квартира состояла из трех комнатушек, кухни и кабинки с душем. ("Наши
квартирки невелики, но в них хватит места для вашего маленького счастья".)
Мебели почти не было, только стол, стул, кровать и верстак. Он сел на стул и
произнес:
- Дамы и господа, полюбуйтесь на жалкие обломки безумной страсти!
Из окна открывался вид на точно такой же дом через улицу. Сплошь
симпатичные комнатки для симпатичных парочек, с симпатичными книжными
полками, и симпатичными стегаными чехольчиками на чайник, и симпатичными
телевизорами. Скоро на всех этажах замерцает голубой экран - всевидящее око
телецентра в Бюссуме. ("Дедушка зайдет посмотреть, счастливы ли вы, детки".)
Лиза тоже обожала все это до того, как удрала, прихватив свое драгоценное
барахло. Счастье... Она беспрестанно талдычила про счастье. Его неописуемо
раздражали эти разговоры. Он теперь сам диву дается, как умудрился вытерпеть
целый год в роли симпатичного голубка. В свое время он женился на Лизе,
считая, что так положено. Ему было уже за сорок, и значит - теперь или
никогда. Ведь все кругом женаты. Let's do it. (Здесь: чем я хуже
(англ.)). И первое время он ценил в Лизе несколько удивлявшую его
способность любить его взволнованной, тревожной любовью. Но скоро и это
стало вызывать в нем тупое раздражение. Он задыхался, сидя с ней, и
спрашивал себя: "Зачем?" Этот дурак - ее прежний хахаль - оказался
настойчивым и принес избавление. Когда она убежала с ним (а какой идиотское,
патетическое послание она оставила на столе!), муж почувствовал прежде всего
облегчение. Правда, некоторые неудобства причиняло то, что она вывезла все
барахло. У него осталось лишь самое необходимое. Но он не пытался ничего
изменить. Намеренно ограничивал себя. Это было гордое существование,
свободное от власти вещей.
В дверь позвонили. Открыв, он увидел господина средних лет с листом
бумаги в руке.
- Моя фамилия Мейерс, - сказал этот господин. - Я живу тут, в доме. Я
обхожу всех жильцов и собираю подписи против типографии на первом этаже.
Наборщик все время работает по вечерам, а мы не можем смотреть телевизор,
такие из-за этого ужасные помехи. Правда, он утверждает, что помехи не из-за
этого, но у нас свое мнение. - Он вынул авторучку. - Вы не подпишете?
- Гм, у меня больше нет телевизора, - ответил брошенный муж. - Так что
не знаю, вправе ли я принять участие в таком деле.
Пожилой господин подумал и сказал:
- Да, верно. Простите, что побеспокоил.
- Ну что вы, ерунда.
Брошенный муж любезно поклонился, закрыл дверь и ухмыльнулся. Вот
здорово, просто замечательно! Они думают, что их вечернее счастье разрушает
трудолюбивый наборщик. Вообще-то надо было подписать. Для полноты злодеяния.
И им не обязательно знать, что Лиза забрала симпатичный телевизор в свое
новое гнездышко. Он посмотрел на часы. Половина восьмого. Начинаются
новости. Он выключил свет в комнате и подошел к окну. Ну да, вот зажглись
голубые экраны. Три на первом, четыре на втором и два на третьем. Прелестно
- сейчас вечером телеобслуживанием охвачена масса народу. Сейчас в качестве
прелюдии он угостит их электробритвой и кофемолкой. Он сунул вилку в розетку
и прикрыл электроприборы подушкой, чтобы заглушить их жужжание. Подтащил
стул к окну, сел и стал смотреть в свое удовольствие. Во всех комнатах
одинаково засуетились. Симпатичный Вим вскочил с симпатичного кресла и
завертелся у симпатичного аппарата. Вместо изображения по экрану пошли
дрожащие полосы, а звук заглушался ревом горного потока.
Когда начнется пьеса, он включит электродрель. А моторчик оставит
напоследок, чтобы забросать снежными хлопьями религиозную передачу.
Раньше всех выключили телевизор на третьем этаже. Потом сдался первый.
Но один тип на четвертом этаже стоял насмерть. Он был их тех, кто не
отступил ни перед чем.
Так продолжалось до десяти вечера. К этому времени дрель подавила все
телевизоры. Брошенный муж выключил дрель, надел пальто и пошел в маленькое
кафе на углу выпить пива.
- Ну как, было что-нибудь интересное сегодня по телевизору? - спросил
он буфетчицу.
- Опять целый вечер как будто снежные хлопья валили
- Какое безобразие!
Пиво он пил с наслаждением.
Перевод С. Белокриницкой.
Все права на публикацию принадлежат издательству "Радуга".
OCR & Spellcheck: Максим Иматоров (imatorov@mail.ru).
Юфрау Фредерикс.
Примерно год назад нашей бледненькой юфрау Фредерикс вдруг стало
нехорошо за окошком, где она работала. Ее отправили домой на такси, и
мамочка тут же уложила ее в постель. Пришел врач, стал ее выстукивать и
выслушивать и наконец объявил, что дело может затянуться.
И оно затянулось. В первое время дамы из нашего отдела несколько раз
навещали ее, покупали ей картонные коробки со спелым виноградом в белой
древесной стружке. "Пока все без изменений", - всякий раз говорила юфрау
Фредерикс. Очень уж это однообразно. Скоро ее стали навещать реже, и под
конец не заглядывал уже почти никто. Тогда мамочка решила передвинуть ее
кровать к окну, чтобы она могла смотреть на улицу.
- Так хоть можно что-нибудь увидеть, - объяснила юфрау Фредерикс.
Мы кивнули, мы все прекрасно понимали. Наша коробка с виноградом стояла
на столике с флаконом одеколона и стопкой библиотечных книг в серых
обертках. Мы не собирались сидеть долго, и это носилось в воздухе, пропахшем
одеколоном.
- А что теперь говорит врач? - спросила моя жена.
За окном башенные часы пробили один раз.
- Господи, уже четверть шестого? - встрепенулась юфрау Фредерикс и
поспешно повернулась к окну.
Вскоре на улице появился молодой человек на велосипеде. Самый
обыкновенный парень, с белобрысой челкой, в плаще. Я думаю, он возвращался
со службы, потому что ехал в нетерпеливом темпе, как человек, который жаждет
наконец-то оказаться дома. Поравнявшись с окном, он улыбнулся, взглянул
вверх и помахал рукой.
- Привет! - закричала юфрау Фредерикс.
Она тоже махала рукой, да так, что чуть не вывалилась из кровати.
И он проехал мимо.
- Господи, это еще кто такой?
- Не знаю, - ответила она, - но каждый день в четверть шестого он
проезжает мимо.
Лицо ее вдруг сделалось вполне счастливым и юным.
- Как мило с его стороны, - заметила моя жена.
- Он всегда машет мне, - кокетливо произнесла юфрау Фредерикс. - Ну а я
что, я просто отвечаю. И даже не знаю, кто это такой.
Она много размышляла над этим, как сказал нам потом ее мамочка. Каждый
вечер перед сном она говорила о таинственном велосипедисте. Она считала, что
ему подходит имя Джек, и долгое время думала, что он служит в страховой
конторе, но однажды мамочка подошла в пять часов к подъезду конторы и
убедилась, что оттуда он не выходил. Ну ладно, значит, он служит где-нибудь
еще. Главное, что он каждый день проезжает мимо и машет рукой, верный, как
ангел.
- Состояние удовлетворительное, - сказал однажды врач.
Это была добрая весть. Значит, придет все-таки конец пропахшему
одеколоном наблюдательному пункту у окна, винограду в картонных коробках и
библиотечным книгам, где можно лишь прочесть про чужую жизнь. Скоро она,
юфрау Фредерикс, снова станет сама участвовать в жизни по ту сторону окна.
- Не торопись, - советовала мамочка. - Для начала походи часок, по
утрам.
К пяти она снова укладывалась в постель, чтобы помахать Джеку. Раз уж
она его так окрестила.
Но когда ей разрешили в первый раз выйти на улицу, она выбрала конец
рабочего дня. Оделась очень тщательно и чуть ли не целый час причесывалась,
потому что он долгого лежания на подушке волосы стали непослушными. В пять
минут шестого она спустилась по лестнице и стала у подъезда - ноги у нее все
еще были немного ватные.
Все было рассчитано по минутам. Мамочка уже заварила чай, и сигареты в
доме тоже были.
"Джек?" - скажет она улыбаясь, когда он, изумленный, соскочит с
велосипеда. "Да, а откуда вы знаете?"
Она счастливо смеялась в душе, предвкушая, какое у него при этом будет
лицо.
Дрожь пробрала ее, несмотря на теплое зимнее пальто, когда она завидела
его в конце улицы - самого обыкновенного молодого человека, с белобрысой
челкой, в плаще, спешащего домой. Она приближался. Находясь с ним на одном
уровне, она сочла его столь же привлекательным, как и при взгляде сверху
вниз. Поравнявшись, он скользнул по ней безразличным взором. Глаза его
устремились вверх к окну, где белела кровать, ласковая улыбка осветила его
лицо, и помахал рукой.
И проехал мимо.
Last-modified: Thu, 06 Feb 2003 19:26:41 GMT