Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     ╘ Laura Esquvel, 1989.
     ╘ П. Грушко, перевод, 1993.
     OCR: Phiper
---------------------------------------------------------------


     Глава I ЯНВАРЬ
     РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ПИРОГИ
     ПРОДУКТЫ:
     1 банка сардин,
     1/2 сардельки,
     1 луковица,
     душица,
     1 банка индейских перчиков,
     10 галет.

     Способ приготовления:
     Мелко  накрошить луковицу. От себя  посоветую  вам  положить  маленький
кусочек лука на  темя  --  этим вы  избежите слезотечения, которое случается
всякий раз, когда начинаешь резать лук. Что касается слез, то беда не в том,
что они льются, едва приступишь к резке, а в том, что иногда начнешь плакать
от рези в глазах и не в  силах остановиться. Не знаю, как  с вами, а со мной
это, по правде сказать, бывало. И не  один раз.  Мама говорила,  потому это,
что к луку я чувствительна, как Тита -- моя двоюродная бабка.
     А Тита, рассказывают, была настолько  чувствительной, что, еще находясь
в  утробе моей прабабки, когда та резала лук, плакала, уему ей не было, -- и
плач ее был  весьма громким, так что  Нача, кухарка,  а была  она наполовину
глухая,  могла слышать его, не  напрягаясь. Однажды рев  стал таким сильным,
что  вызвал  преждевременные  роды.  Прабабка  и  пикнуть  не  успела,   как
недоношенная Тита  родилась на  свет  Божий  прямо  на кухонном столе  среди
запахов  кипящего  вермишелевого супа, тимьяна, лавра, кориандра, кипяченого
молока,   чеснока  и,  само   собою,  лука.  Как  вы,  наверно,  догадались,
непременный  шлепок  по  заднюшке тут  не понадобился -- новорожденная  Тита
ревмя ревела еще до это-
     го, --  может быть, знала загодя, что ей на роду написано прожить жизнь
незамужней. Нача говорила, что Титу прямо вынесло на свет невиданным потоком
слез, которые растеклись по столу и залили чуть ли не весь пол.
     Вечером, когда страхов  поубавилось и влага стараниями  солнечных лучей
испарилась, Нача замела  с  покрытого красной плиткой кухонного пола то, что
осталось от слез. Этой солью она засыпала доверху пятикилограммовую торбу, и
для  готовки  ею  пользовались  довольно  долго.  Столь редкостное  рождение
объясняет,  почему  душа  Титы  прикипела  к кухне, на которой она и провела
большую часть своей жизни с самого что ни на есть  появления на свет. К тому
же, когда  ей  было два дня от роду, ее  отец, то бишь мой прадед,  умер  от
сердечного  удара. От нервного потрясения у  Матушки  Елены  пропало молоко.
Поскольку в ту пору порошкового молока или чего-то ему подобного не было и в
помине, а кормилицу найти никак не могли,  положение  создалось прямо аховое
-- ведь голодную девочку надо было как-то кормить. Нача, которая по кухонной
части знала все досконально да  еще  сверх того всякое  разное,  к  делу  не
относящееся, вызвалась заняться  питанием Титы, считая себя  самой пригодной
для  того,  чтобы  "наладить  желудок  невинной  крошки",  хотя  сама   была
незамужняя и бездетная. Она не  умела ни читать, ни  писать,  но уж стряпуха
была знаменитая. Матушка Елена ее предложение приняла с удовольствием, --
     печалей у нее хватало и без того, да и заботам по непростому управлению
ранчо не было конца-краю, -- где уж тут  должным образом заниматься питанием
и воспитанием детей, а еще и надлежащим кормлением новорожденной.
     Поэтому-то Тита с того дня и осталась жить при кухне, где среди киселей
и  чаев  выросла  на  зависть  здоровой  и привлекательной.  Надо  ли теперь
объяснять, почему у  нее  развилось  шестое чувство, связанное  со всем, что
относится к еде, и почему все ее жевательные инстинкты определялись кухонным
распорядком? Едва  поутру Тита чуяла, что фасоль сварилась,  либо в  полдень
слышала, что  вода как  раз  вскипела и  пора ощипывать кур,  либо под вечер
унюхивала, что пекут хлеб  к ужину, как тут же смекала: пора и ей  требовать
кормежки.
     Порою она плакала безо всякого повода -- это когда Нача крошила лук, но
так как обе о причине этих слез знали,  то и  за плач  это не  считали. Даже
превращали его в игру, так  что в детстве Тита не различала, какие  слезы от
смеха, какие от горя. Для нее и смех был своего рода плачем.
     По той же причине наслаждение едой она принимала за наслаждение жизнью.
Да и легко ли для существа, познавшего жизнь через  кухню,  постигать мир за
ее  пределами.  Этот  огромный мир уходил от  порога кухни в сторону  комнат
дома,  потому  что мир,  граничивший  с  задней  дверью  кухни,  за  которой
находились двор, садик и огород, принадлежал ей целиком,
     здесь она была хозяйкой. И этим отличалась от  сестер,  которых  мир за
пределами дома страшил самыми неведомыми опасностями. Игры на кухне казались
им глупыми и рискованными, но Тита  убедила их однажды, что нет удивительней
зрелища, чем танец капель на хорошо раскаленном глиняном круге для выпекания
маисовых лепешек  -- комале.  Все  то  время, что  Тита распевала,  ритмично
взмахивая  мокрыми  руками, с которых капли  воды  срывались  "поплясать" на
круге,  Росаура сидела  в  углу,  оторопело  глядя на  дивное представление.
Гертрудис, наоборот,  как всегда, когда дело  касалось  ритма, движений  или
музыки,  целиком и с радостью отдалась игре. И Росауре не оставалось  ничего
другого, как попытаться сделать то же  самое,  но так как руки она  намочила
еле-еле и делала все с опаской, желаемого не добилась. Тогда Тита  решила ей
помочь  и  силком  придвинула  ее   руки  к  самому   кругу.  Росаура  стала
сопротивляться, и эта борьба продолжалась до той поры, пока разозленная Тита
не отпустила  ее рук, -- по инерции они упали на раскаленный  глиняный круг!
После знатной взбучки Тите было заказано впредь играть с сестрами на  кухне.
И подругой Титы по играм стала Нача. С той поры они вместе придумывали новые
игры и занятия,  всякий  раз связанные  с  кухней.  Так  однажды, увидев  на
городской  площади, как  торговец  мастерил фигуры животных из продолговатых
воздушных шаров, они решили заняться тем же  самым, используя  фаршированные
колбаски. Из-под их  рук  вышли не только всем известные,  но  и  диковинные
животные с лебедиными шеями, собачьими ногами и лошадиными хвостами, -- всех
не перечесть.
     Трудности возникли, когда надо было колбаски жарить. Чаще всего Тита не
давала расчленять  свои  создания. А соглашалась на это, причем добровольно,
лишь  когда  начинали делать, рождественские пироги -- их она любила  больше
всего на  свете. И  не  только  разрешала  своих животинок резать,  но  и  с
удовольствием наблюдала, как их поджаривают.
     А жарить  колбаски для пирогов необходимо крайне  внимательно, на малом
огне,  чтобы они не остались сырыми, но и не подгорели. Сразу же после того,
как их  снимают  с  огня,  к  ним подкладывают сардины,  из которых  заранее
удалены косточки. Перед этим надо соскрести ножом черные  пятнышки, которыми
усыпана их кожица. Помимо сардин, в пирог кладут лук, нарубленные  индейские
перчики и молотую душицу. Прежде чем приняться за дело, надо, чтобы  начинка
немного постояла.
     Тита испытывала  тогда огромное наслаждение: так  приятно, пока начинка
еще не в пироге,  вбирать в  себя ее духовитый аромат,  ведь запахи имеют ту
особенность, что навевают воспоминания о прошлом  с его звуками и ароматами,
несравнимыми с теми, что  тебя окружают в  настоящем.  Тите нравилось делать
эту душистую ингаляцию,  переноситься вместе с дымком и столь  неповторимыми
запахами в закоулки памяти.
     Как ни  пыталась она  вспомнить,  когда  впервые  услыхала  запах  этих
пирогов, сделать это ей так и не удалось: скорее всего, еще до того, как она
родилась. Может быть  даже, именно редкостное сочетание сардин с  колбасками
настолько привлекло ее внимание, что вынудило решиться покинуть покой эфира,
избрать чрево Матушки  Елены,  которая, став  ей матерью,  приобщила ее  тем
самым к роду Де ла Гарса, где так изысканно питались и таким особым способом
пекли пироги. На ранчо Матушки Елены приготовление колбасок было чуть  ли не
ритуальным действом.  За день до этого начинали чистить чеснок, мыть перчики
и молоть специи. В работе надлежало участвовать  всем женщинам дома: Матушке
Елене,  ее дочерям Гертрудис, Росауре и Тите, кухарке Наче и служанке Ченче.
Под вечер  они усаживались в столовой, за разговорами и шутками время летело
незаметно, пока не начинало  смеркаться  и  Матушка Елена не говорила: -- На
этом сегодня и кончим. Второй раз повторять не приходилось: после этой фразы
все знали, что им делать. Сперва сообща прибирали на столе, а там уж  каждая
занималась  своим: одна  загоняла кур,  другая набирала воду  из  колодца  и
разливала ее по кувшинам  для завтрашнего  стола, третья приносила дрова для
камина.  В  этот  день  не  гладили,  не  вышивали,  не  кроили.  Затем  все
расходились по своим  комнатам, читали и, помолившись,  отходили ко  сну.  В
один из таких вечеров, перед тем как Матушка Елена разрешила подняться из-за
стола, Тита, которой тогда было  пятнадцать  лет, дрожащим голосом объявила,
что Педро Мускис хочет прийти поговорить с нею.
     -- О чем же этот  сеньор  станет со мной  говорить? -- спросила Матушка
Елена  после бесконечно  долгого  молчания, от  которого у Титы  душа ушла в
пятки. Еле слышно она ответила:
     -- Не знаю.
     Матушка Елена смерила Титу взглядом, напомнившим ей о бесконечно долгих
годах муштры, которая царила в их семействе, и сказала:
     --  Так  передай  ему,  если он  хочет  просить твоей  руки,  пусть  не
приходит.  Понапрасну потратит свое  и мое время. Тебе хорошо известно:  как
самая младшая из женщин этого дома, ты должна  будешь ходить за  мной до дня
моей смерти.
     Сказав  это, Матушка Елена  спрятала в карман  передника очки  и тоном,
близким к приказу, повторила:
     -- Сегодня на этом и кончим!
     Тита прекрасно  знала:  правила общения в доме не допускали диалога, и,
однако, первый раз в жизни она решилась поперечить матери.
     -- Все же я думаю, что...
     -- Ничего ты не думаешь, и точка! Никто  ни в  одном из поколений нашей
семьи никогда не шел против этого правила, не хватало еще, чтобы это сделала
одна из моих дочерей.
     Тита  опустила  голову, и  с той же неотвратимостью,  с  какой ее слезы
упали на стол,
     Как nf i3 на нее свой удар. С этого /а она и стол поняли, что ни смогут
изменить направление неыx  сил, которые принуждают его дес  Титой ее судьбу,
принимая на себя с того самого дня, как она родилась, ее горючие слезы, а ее
-- смириться с непостижимым решением матери. Как бы там ни было, Тита была с
ним  несогласна.  Множество сомнений  и  вопросов  теснилось в ее  голове. К
примеру, она не прочь была бы узнать, с кого началась эта семейная традиция.
Неплохо  было  бы  растолковать столь  изобретательной  персоне,  что  в  ее
безукоризненном замысле -- обеспечить спокойную старость женщинам их рода --
имелся небольшой изъян. Если допустить, что Тита не может выйти замуж, иметь
детей, -- кто будет тогда заботиться о ней самой, когда она одряхлеет? Какое
решение в  этих  случаях считалось  бы  приемлемым? Или  предполагалось, что
дочери, которые останутся  присматривать за  своими матерями, не намного  их
переживут?  А что сталось с женщинами, которые, выйдя замуж, не имели детей?
О  них-то  кто  позаботился?  Более   того,   она  хотела  бы  знать,  какие
исследования привели к заключению, что более сноровисто ухаживает за матерью
младшая, а не старшая дочь? Принимались  ли когда-нибудь  во внимание доводы
ущемленной стороны?  Позволялось  ли, по  крайней  мере,  не  вышедшим замуж
познать любовь? Или даже это не допускалось?
     Тита прекрасно понимала, что все эти мысли неизбежно лягут в архив, где
хранятся  вопросы  без  ответов.  В  семействе Де ла  Гарса подчинялись -- и
точка.  Матушка  Елена,  не  удостоив  больше  Титу  ни малейшего  внимания,
взбешенная покинула кухню и за всю неделю ни разу не обратилась к ней.
     Возобновление прерванных отношений произошло, когда, просматривая шитье
чад  и  домочадиц.  Матушка Елена  отметила, что,  хотя  работа  Титы  самая
распрекрасная, она не наметала шитье перед тем, как его прострочить.
     -- Поздравляю тебя,  -- сказала она. -- Стежки безукоризненные, но надо
было их сперва наметать, не так ли?
     --  Зачем? -- возразила  Тита,  пораженная тем, что наказание молчанием
отменено.
     -- Придется  все распороть.  Наметаешь  и прострочишь заново,  а  после
придешь показать. Чтобы не  забывала: ленивый да скупой дважды путь проходят
свой.
     --  Ведь это  когда  ошибаются,  а вы сами только  что сказали, что мое
шитье самое...
     -- Снова бунтуешь? Да как ты осмелилась шить не по правилам!..
     -- Прости меня, мамочка. Я больше не буду.
     Этими-то словами ей и удалось унять гнев Матушки Елены.  Слово  мамочка
она произнесла с особым старанием в надлежащий момент и  надлежащим голосом.
Мать  считала,  что  слово  матушка  звучит  несколько  пренебрежительно,  и
приучила  дочерей с  самого  детства при обращении к ней пользоваться только
словом мамочка.  Единственная,  кто противилась  этому  или произносила  это
слово неподобающим
     тоном, была Тита, из-за чего она схлопотала бессчетное число оплеух. Но
как  хорошо  она  произнесла  его  на  этот  раз!   Матушка  Елена  испытала
удовлетворение  при  мысли о  том, что,  скорее  всего, ей  удалось  сломить
упрямство младшей дочери. Однако эта уверенность просуществовала недолго: на
следующий день в доме появился  в сопровождении своего отца  Педро Мус-кис с
намерением испросить руки  Титы. Их приход вызвал  большой переполох. Визита
не ждали.  За  несколько  дней  до этого с  братом Начи  Тита  послала Педро
записку с  просьбой отказаться  от  его намерений.  Брат Начи поклялся,  что
послание дону Педро передал. И все же  они  заявились. Матушка Елена приняла
их в гостиной, держалась она весьма любезно и  изложила им  соображения,  по
которым Тита не может выйти замуж.
     -- Конечно, Вы  желаете,  чтобы Педро  женился, и я  хотела бы обратить
Ваше  внимание на мою  дочь  Росауру, она  старше  Титы  лишь  на два  года,
никакими обязательствами не связана и готова выйти замуж...
     Услыхав это, Ченча  едва не опрокинула на Матушку Елену поднос с кофе и
печеньем, которые она принесла,  чтобы угостить дона  Паскуаля  и  его сына.
Извинившись,  она  поспешно  ретировалась  на  кухню, где  ее ожидали  Тита,
Росаура и Гертрудис, и подробнейшим образом поведала им то, что происходит в
гостиной. Она ворвалась, как тайфун,  и все тут же прекратили  свои занятия,
чтобы не упустить ни словечка.
     На  кухне  они собрались, чтобы приняться за рождественские  пироги. Из
самого   названия  явствует,  что  пироги  эти  пекутся   на  рождественские
праздники,  но  на  этот раз  их делали  на день  рождения Титы.  Тридцатого
сентября  ей   исполнялось  шестнадцать  лет,  и  она  хотела  отпраздновать
годовщину одним из своих наилюбимейших блюд.
     -- Это  как же! Матушка-то  ваша  что  говорит, будто готова к свадьбе,
словно это пирог какой с перцем испечь! Надо же!  А это все не одно и то же!
Взять да заменить лепешки на пирожки, ну дела!..
     Ченча так и сыпала всякого рода  замечаниями,  пересказывая им, на свой
манер, конечно,  сцену, при  которой  она  только  что присутствовала.  Тита
знала, какой выдумщицей и вруньей бывала Ченча, поэтому не  позволила печали
овладеть  своим  сердцем.  Она   отказывалась  верить  тому,  что  услышала.
Выказывая безразличие,  она продолжала разрезать свежеиспеченные  хлебцы для
сестер и Начи, которые готовились их начинять.
     Лучше всего печь хлебцы дома, а когда это не представляется  возможным,
самое верное -- заказать их в  пекарне, но размером поменьше: большие не так
подходят для этого блюда. После начинки хлебцы минут на десять ставят в печь
и  подают  к  столу  горячими. Но  лучше оставить их на ночь  завернутыми  в
тряпицу -- тогда хлебец лучше пропитается жиром колбаски.
     Тита заканчивала начинять пироги, которые  готовились к следующему дню,
ког-
     да Матушка Елена вошла  в кухню сообщить, что она согласна  на женитьбу
Педро, но -- только на Росауре.
     Услышав  подтверждение  новости,  Тита  ощутила, будто  во всем ее теле
вдруг наступила зима: мороз был таким сильным и сухим,  что ей обожгло щеки,
они стали красными-красными, точь-в-точь как лежавшие перед ней яблоки. Этот
охвативший Титу холод еще долго не отпускал ее, ничто не могло его смягчить,
даже  слова  Начи, пересказавшей  подслушанный  ею  разговор  дона  Паскуаля
Мускиса и  его сына,  когда она  провожала  их  к воротам  ранчо.  Нача  шла
впереди,  стараясь  делать шаги поменьше,  чтобы лучше слышать беседу отца с
сыном.  Дон  Паскуаль  и Педро шли  медленно  и  говорили  тихими  голосами,
сдавленными от раздражения.
     -- Зачем ты это сделал,  Педро? Согласившись  на  брак  с  Росаурой, мы
оказались  в смешном положении.  Где же любовь,  в которой  ты  клялся Тите?
Выходит, ты не хозяин своему слову?
     -- Да  хозяин я  слову!  Но если тебе  напрочь отказывают в женитьбе на
любимой девушке и единственный выход,  который тебе оставляют,  чтобы быть к
ней как можно ближе, это женитьба на ее сестре, -- разве Вы не приняли бы то
же самое решение, что и я?
     Наче удалось расслышать не весь ответ -- в этот момент  их пес Пульке с
лаем помчался  за кроликом, которого он принял за кошку, --  а только  конец
фразы.
     -- Выходит, ты женишься не по любви?
     -- Нет, отец,  я  женюсь  именно потому,  что испытываю безграничную  и
неувядающую любовь к Тите.
     С  каждым  шагом становилось все труднее слышать их голоса, заглушаемые
шорохом сухой листвы  под  ногами.  Было странно,  что  Нача, которая к тому
времени была  изрядно глуховата, расслышала их беседу.  Конечно, Тита в душе
поблагодарила ее  за рассказ,  однако с той  поры она  относилась к Педро  с
холодной уважительностью.  Говорят,  глухой  не  слышит,  но сочиняет. Может
быть,  Наче припомнилось то, что и сказано-то не было. В эту  ночь  ничто не
могло заставить Титу уснуть, она не знала, как  выразить то, что испытывала.
Жаль, что  в ту пору в космосе еще  не были  открыты черные дыры, потому что
тогда она могла бы очень просто объяснить, что в ее груди черная дыра, через
которую в нее и просачивался бесконечный холод.
     Всякий раз, когда  она закрывала  глаза,  перед  ней явственно вставали
картины  той рождественской ночи, год  назад, когда Педро  и  его семья были
впервые  приглашены  к ним в  дом  на ужин,  --  при этом мороз  в  ее  душе
усиливался.  Несмотря на то, что прошло время, она могла отчетливо вспомнить
звуки, запахи, шуршание праздничных платьев по только что навощенному полу и
беглые, поверх плеча,  взгляды Педро...  Ах, эти взгляды!  Она несла к столу
поднос  со  сладким желточным  желе,  когда ощутила жаркий, прожигающий кожу
взгляд. Она оглянулась,  и  ее глаза  встретились  с глазами Педро.  В  этот
момент она ясно  поняла, что должен  испытывать пончик при соприкосновении с
кипящим маслом. Было  настолько реальным ощущение жара, охватившего  все  ее
тело, что в страхе от того, не высыпят ли у нее, как у пончика, пупырышки по
всему  телу, -- на  лице,  животе, на  сердце, на  грудях, -- Тита не смогла
выдержать  этот  взгляд  и,  опустив  глаза,  быстро  пересекла  гостиную  в
противоположном направлении,  в ту  сторону, где Гертрудис  педалировала  на
пианоле  вальс "Юные очи".  Она оставила поднос на столике посреди гостиной,
рассеянно взяла попавшийся ей по пути бокал с ликером "Нойо" и присела возле
Пакиты Лобо  с соседнего ранчо. Установившаяся дистанция между ней  и  Педро
ничуть не помогла --  Тита чувствовала,  как струится по ее жилам охваченная
пламенем кровь. Густой румянец  покрыл ее щеки, она не знала,  куда спрятать
взгляд. Пакита  заметила,  что  с ней происходит нечто странное,  и,  весьма
озабоченная этим, завязала с ней разговор:
     -- Вкусный ликерчик, не правда ли?
     -- Простите?..
     -- Тита, ты рассеянная какая-то. Что
     С тобой?
     -- Да, да... Большое спасибо.
     -- В твоем возрасте порой не  зазорно пригубить немного ликера, птичка.
Но скажи, твоя матушка разрешает тебе  это? Мне кажется, ты возбуждена и вся
дрожишь, -- и заботливым тоном добавила:  -- Лучше  не пей больше, а то цирк
получится.
     Только  этого  не хватало! Чего доброго, Пакита  Лобо  решит, будто она
пьяна.  Тита не могла допустить, чтобы у той осталась хотя бы тень сомнения,
-- еще нашушукает  про  это  Матушке Елене. Страх  перед ней заставил ее  на
время забыть о существовании Педро, и она постаралась  вести себя так, чтобы
Пакита ни на миг не усомнилась в ясности ее рассудка и в живости ее ума. Она
поболтала  с  ней  о  некоторых слухах  и  разных пустяках. Сверх  того  она
поведала Паките рецепт ликера "Нойо", которым та  восхитилась. На этот ликер
уходит  четыре  унции  косточек  абрикоса  альберчиго  и  полфунта  косточек
простого абрикоса, все  это  заливают  одним  асумбре воды  и  оставляют  на
двадцать четыре часа,  чтобы косточки размякли, после чего их перемалывают и
настаивают на двух  асумбре водки, срок выдержки пятнадцать дней. После чего
делается перегонка.  Когда  два  с половиной фунта хорошо  толченного сахара
растворятся  в  воде,  добавляют четыре  унции  апельсинного цвета,  все это
перемешивается и процеживается. И, чтобы у  Пакиты не оставалось сомнения по
поводу  физического  и  умственного  состояния Титы,  она  как  бы  вскользь
напомнила ей, что один асумбре содержит 2,016 литра, ни больше ни меньше.
     Так что, когда Матушка Елена подошла, чтобы спросить  Пакиту, хорошо ли
о ней заботятся, та с воодушевлением ответила:
     -- Я чувствую себя превосходно! У тебя чудесные дочери. И  беседовать с
ними одно удовольствие!
     Матушка Елена  велела  Тите отправиться  на кухню  за сандвичами, чтобы
обнести  ими  присутствующих.  Педро,  который  совсем не  случайно оказался
рядом, вызвался  помочь ей. Не зная, что ответить,  Тита  торопливо пошла  в
сторону  кухни.  Близость Педро заставила ее нервничать. Она вошла в кухню и
стремительно  направилась  к  подносу с аппетитными сандвичами,  которые  на
кухонном столе покорно ожидали своей участи -- быть съеденными.
     Навсегда запомнила она случайные касания их рук, когда оба в одно и  то
же время нескладно ухватились за поднос.
     Именно тогда Педро и объяснился ей в любви.
     -- Сеньорита Тита, я хотел воспользоваться случаем  поговорить с Вами с
глазу на глаз и  сказать, что я очень люблю Вас. Я знаю, что это  объяснение
самонадеянно и поспешно, но так трудно приблизиться к Вам, и я решил сделать
это не позднее сегодняшнего вечера. Единственное, о чем я Вас прошу, так это
чтобы Вы мне сказали, могу ли я надеяться на Вашу взаимность?
     -- Я не знаю, что Вам ответить, дайте мне время подумать.
     -- Нет, никак не  могу,  я  нуждаюсь в ответе именно  сейчас. Любовь не
размышляет, ее чувствуешь  или не чувствуешь.  Я человек немногих, но  очень
твердых  слов. Клянусь  Вам,  что моя любовь будет с Вами вечно. А Ваша?  Вы
испытываете то же самое по отношению ко мне? -- Да!
     Конечно, тысячекратно "да"! С этого вечера она полюбила его навсегда. И
вот теперь она должна  была от  него отказаться. Нельзя желать будущего мужа
своей сестры.  Она должна была каким-то образом изгнать его из своих мыслей,
чтобы  уснуть.   Она  принялась  есть  рождественский  пирог,  который  Нача
поставила  ей на ночной столик вместе со  стаканом  молока. Множество раз до
этого  пирог давал блестящие результаты. Нача с ее огромным опытом знала: не
было  такой  печали,  которая  бы  не улетучивалась, едва  Тита  бралась  за
вкуснейший  рождественский пирог.  Но  на  этот  раз  было не так.  Пустота,
которую  она ощущала в желудке,  не исчезала.  К тому  же она  почувствовала
приступ  тошноты.  И поняла: пустота не от голода -- скорее всего,  это было
леденящее чувство боли.  Надо было как-то освободиться от этого беспокоящего
холода.  Перво-наперво  она надела шерстяное  белье  и  залезла под  тяжелое
одеяло. Но холод не исчез. Тогда она натянула связанные из шерсти башмачки и
накрылась  еще  двумя  одеялами. Напрасные  усилия.  Наконец она достала  из
своего швейного столика покрывало, которое начала вязать в день, когда Педро
заговорил  с ней о  браке.  Такое  вязанное  крючком  покрывало  можно  было
закончить   приблизительно  за  год.  Как   раз  за  то   время,  какое,  по
предположению Педро и Титы, должно было пройти до  их  вступления в  брачный
союз.  Она решила закончить  вязанье: зачем  пропадать  шерсти! И  принялась
яростно  вязать:  вязала и  плакала, плакала  и  вязала,  пока к рассвету не
закончила покрывало и не  накрылась им.  И это не помогло. Ни в эту ночь, ни
во все последующие ночи ее жизни она так и не могла согреться.
     Продолжение следует...

     Очередное блюдо:
     Пирог Чабела (Свадебный).





     175 граммов сахарного песка
     высшего сорта,
     300 граммов муки высшего сорта,
     три раза просеянной,
     17 яиц, 1 лимон, натертый

     Способ приготовления:
     Пять  яичных  желтков,  четыре  целых яйца  и  сахар взбивать, пока  не
загустеют.  Добавить  еще два  целых  яйца.  Когда  масса  снова  загустеет,
добавить два новых яйца,  продолжая делать то же самое, пока не будут взбиты
все яйца, разбиваемые  каждый раз  по два. Чтобы приготовить пирог к свадьбе
Педро и Росауры, Тита и Нача должны были увеличить составные части рецепта в
десять  раз, потому что  вместо пирога  на семнадцать гостей им надобно было
приготовить пирог на сто восемьдесят гостей.  Итого -- сто  семьдесят яиц! А
значит, надо было заранее  собрать это количество яиц отменного  качества  к
одному дню.
     Для этого за много недель до свадьбы они позаботились о сохранении яиц,
которые несли самые лучшие их куры. Подобный способ использовался на ранчо с
незапамятных времен, когда  хотели  запастись на  зиму  столь питательным  и
незаменимым продуктом.  Лучше всего это делать в  августе  и сентябре. Яйца,
отобранные  для  сохранения,  должны  быть очень свежими. Нача предпочитала,
чтобы они  были  снесены  в  один  и тот же  день. Яйца  кладут в  посуду, и
заливают  растопленным  бараньим жиром, который  должен,  застыв, покрыть их
целиком. Это гарантирует их свежесть на протяжении нескольких  месяцев. Если
хотят сохранить их на год и  дольше, яйца кладут в большой глиняный сосуд  и
заливают известковым  раствором, одна часть  извести  на десять частей воды.
Затем, чтобы перекрыть доступ воздуха, их как следует  укутывают  и ставят в
погреб.  Тита  и  Нача остановили свой выбор на первом способе,  потому  что
сохранять яйца в течение стольких месяцев необходимости не было. Яйца стояли
тут же под кухонным  столом в  сосуде, куда они их положили и  откуда они их
доставали, делая пирог.
     Недюжинные  усилия, затрачиваемые на  взбивание стольких  яиц, едва  не
лишили Титу рассудка, когда было покончено лишь с первой сотней яиц. Цифра в
сто семьдесят яиц казалась ей недостижимой.
     Тита взбивала  яйца,  а разбивала  скорлупу  и выливала их  Нача. Дрожь
пробегала по  всему телу  Титы,  а кожа буквально становилась гусиной каждый
раз, когда разбивалось очередное яйцо. Она  вспоминала яички цыплят, которых
они  кастрировали  за  месяц  до   этого.  Петушков,  которых  кастрируют  и
откармливают, называют каплунами. Это блюдо для свадьбы было избрано потому,
что  считалось наиболее  престижным для благородных застолий не только из-за
усилий, которые  тратились  на  приготовление, но также из-за  исключительно
нежного вкуса каплунов.
     Как только  назначили  на  двенадцатое  января свадьбу, послали  купить
двести  цыплят,  над  которыми  проделали  вышеуказанную операцию, и тут  же
начали их откармливать.
     Выбрали  для  этого  Титу  и  Начу.  Начу -- за ее опыт, а  Титу  --  в
наказание за то, что она, сославшись на мигрень, не захотела быть со всеми в
день, когда была назначена свадьба Росауры.
     -- Я не допущу никаких твоих ослушаний, -- сказала ей Матушка Елена. --
А также, чтобы ты испортила своей сестре свадьбу, разыгрывая из себя жертву.
С этой минуты  ты займешься подготовкой к банкету, и упаси тебя Бог,  если я
увижу страдальческое лицо или хоть одну слезинку, ты слышала?
     Приступая к  первой  операции,  Тита  старалась  это предупреждение  не
забывать.  Кастрирование  сводится  к  тому, что делают  надрез  на  кожице,
обволакивающей яички цыпленка:  туда просовывают палец,  нащупывают яички  и
вырывают их. После чего  ранку зашивают и натирают свежим маслом либо  жиром
птичьего яичника. Тита была близка к обмороку, когда запустила палец и стала
тянуть  яички у  первого цыпленка. Руки  у  нее  дрожали, на  лице  выступил
обильный пот, а  желудок  дрыгался,  как воздушный  змей  на ветру.  Матушка
Елена, пронзив ее строгим взглядом, сказала:
     -- Что с тобой? Почему ты дрожишь? Снова за свое?
     Тита подняла голову и посмотрела на мать. Ей  захотелось крикнуть:  да,
снова за свое, для кастрации она  выбрала не ту,  лучше  всего делать это ей
самой.  Крикнуть так она имела  полное  право:  разве не ей  было отказано в
замужестве, разве не ее место рядом с человеком, которого она любила, заняла
Росаура? Матушка  Елена, прочитав все это в ее взгляде, пришла  в бешенство.
Она отвесила Тите такую увесистую пощечину, что та покатилась по полу вместе
с цыпленком, который окочурился в результате плохо проведенной операции.
     Разъяренная Тита взбивала и взбивала яйца, желая как можно скорее раз и
навсегда покончить  с этой  пыткой. Оставалось взбить еще два яйца,  и масса
для пирога была  бы готова. Не хватало лишь этого,  все остальное  -- в  том
числе  посуда для обеда  из двадцати  блюд и  холодная закуска  -- было  уже
приготовлено для  банкета. На  кухне оставались только Тита,  Нача и Матушка
Елена. Ченча, Гертрудис  и  Росаура заканчивали хлопотать  возле  свадебного
одеяния. Нача  с большим облегчением  взяла  предпоследнее  яйцо,  чтобы его
разбить. Но Тита остановила ее криком:
     -- Нет!
     Она  отбросила  ложку для взбивания и  взяла  яйцо в  руки.  Совершенно
явственно услышала она, как внутри яйца пискнул цыпленок. Она поднесла  яйцо
к  уху  и  еще  яснее  различила   писк.  Матушка  Елена,   прервав  работу,
начальственным голосом вопросила:
     -- Что  происходит?  Почему  ты кричишь?  --  Потому  что  внутри  яйца
цыпленок! Нача не может этого услышать, куда ей, но я-то могу.
     -- Цыпленок?  Ты с  ума  сошла? Никогда  не бывало такого  с  подобными
яйцами! В два прыжка она подскочила к Тите, вы-
     рвала у нее из рук яйцо и разбила его. Тита что было сил зажмурилась.
     -- Открой глаза и погляди на своего цыпленка!
     Тита  медленно  открыла глаза. С  удивлением она  увидела: то,  что она
посчитала  цыпленком,  было  всего-навсего  жидким  содержимым яйца, к слову
сказать, достаточно свежего.
     --  Хорошенько  слушай  меня,  Тита:  еще  немного,  и у  меня кончится
терпение, я не позволю, чтобы ты снова начала свои выходки. Эта последняя!
     Тита потом так и не могла объяснить, что произошло в тот вечер: было ли
услышанное плодом ее  усталости или галлюцинацией? Как бы там ни было, самым
благоразумным было закончить  взбивание.  Ей  вовсе не  хотелось  испытывать
материнское терпение.
     После  взбивания  яиц  добавляется  протертый  лимон,  когда  же  масса
достаточно  загустеет, взбивание прекращается и добавляется просеянная мука,
которую медленно перемешивают  деревянной лопаткой. После того  как  вся она
будет перемешана,  противень смазывают маслом,  припудривают  мукой, и тесто
выкладывается на него. Выпекание в печи длится тридцать минут.
     Нача,  наготовившая  за три  дня  двадцать  различных  блюд,  настолько
устала,  что  не  могла дождаться  момента, когда пирог поставят  в печь: уж
больно  ей  хотелось  отдохнуть.  На  этот  раз  Тита  была не очень хорошей
помощницей. Она ни разу не выразила неудовольствия, испытующий взгляд мате-'
     ри  не  позволял  ей  этого,  но  едва  Матушка  Елена, покинув  кухню,
направилась в комнаты, из груди Титы вырвался протяжный стон. Нача, стоявшая
рядом, ласково отобрала у нее деревянную лопатку, обняла ее и сказала:
     --  Доченька, на  кухне никого  нет, поплачь, дорогая, потому что я  не
хочу,  чтобы завтра  тебя видели в  слезах! А меньше всего, чтобы это видела
Росаура!
     Нача  перестала  взбивать  яйца,  смекнув:  с  Титой  вот-вот  случится
истерика.  Конечно, она не знала таких слов, но благодаря своей безграничной
мудрости понимала: еще немного, и Тита не выдержит. Сказать по правде, и она
тоже. Росаура с Начей никогда не были близки. Начу раздражало, что с детства
Росаура была разборчива в еде: оставляла пищу  нетронутой, а то и потихоньку
бросала  ее  Текиле -- родителю Пульке (В кличках  собак  заключена  ирония:
текила  --  водка из агавы, пульке  --  низкосортный  алкогольный  напиток),
собаке с их ранчо.  Нача  ставила  ей в пример Титу, которая всегда не прочь
поесть и уплетает все до последней крошки. Конечно, было одно блюдо, которое
Тита не выносила, -- яйца всмятку. Матушка Елена  заставляла ее есть их чуть
ли не силком.
     После  того  как  Нача занялась ее кулинарным воспитанием, Тита ела  не
только обычные блюда, но еще и хумйлес (Насекомые, водящиеся на мексиканских
озерах;  индейцы  употребляют их в  пищу высушенными  или  поджаренными),  и
личинки (Ракообразные, водящиеся в реках  и озерах Мексики; индейцы  едят их
вареными и  жареными) с  магея (Большие личинки, обитающие  на дереве магей,
продаются  на  рыках;  на  столичных   базарах  лепешки  с  этими  личинками
пользуются  большим спросом), и акосилес и тепескуйнтлес,  и  броненосцев, и
прочих "монстров >>, к великому ужасу Росауры. Тогда-то и родились неприязнь
Начи к Росауре и соперничество  между двумя  сестрами, которое заканчивалось
свадьбой Росауры с человеком, любимым  Титой. Чего Росаура не знала,  хотя и
подозревала  это, --  так это того, как  был безумно  влюблен  в Титу Педро.
Разве  не  понятно теперь, почему  Нача взяла  сторону  Титы и,  как  могла,
старалась  избавить ее от волнений?  Нача  вытерла передником  слезы, градом
катившиеся по лицу Титы, и сказала:
     -- Ничего, доченька, самая малость осталась.
     Но провозились они дольше обычного: тесто никак не хотело замешиваться,
а причиной тому были пролитые Титой слезы.
     Бот так, обнявшись, они и ревели ревмя, пока у Титы не вышли все слезы.
Тогда она принялась плакать  всухую,  а  ведь известно, как  это  больно  --
словно рожать  всухую, но теперь, по крайней мере, она не  мочила  тесто для
пирога, так что можно было приступить к следующей операции, то есть

     К начинке.
     НАЧИНКА:
     150 граммов абрикосовой пасты,
     150 граммов сахарного песка.

     Способ приготовления:
     Два абрикоса в небольшом  количестве воды  поставить на огонь,  довести
воду  до кипения  и пропустить отвар  через  мелкое  решето, вместо которого
может  быть использован любой фильтр.  Полученную пасту положить в кастрюлю,
добавить сахар и снова поставить на огонь, постоянно перемешивая, пока отвар
не приобретет вид  варенья. Снять с огня и подождать, пока  остудится, после
чего  начинить пастой  пирог, который, само  собой  разумеется,  должен быть
заранее надрезан.
     К счастью, за месяц до свадьбы  Нача и Тита приготовили несколько банок
варенья из абрикосов, инжира и батата с ананасом. Благодаря этому им не надо
было теперь возиться с приготовлением варенья.
     Они привыкли запасать огромные количества варенья. Варили его в большом
котле,  который  устанавливали во  дворе,  едва начинался сбор плодов. Котел
взгромождали на очаг  и, чтобы размешивать варенье, обматывали руки  старыми
простынями,  что  предохраняло  от  булькающих пузырьков,  которые, брызнув,
могли обжечь кожу.
     Едва Тита открыла банку,  как запах абрикосов  заставил  ее перенестись
мыслями в тот вечер, когда они варили  варенье. Тита шла из сада, неся плоды
в подоле, так как  забыла взять корзину. Она  входила в  кухню с подобранной
юбкой  и тут неожиданно  для себя  столкнулась с Педро.  Он  направлялся  на
задний двор, чтобы запрячь лошадей в коляску:  надо было  поехать  в город и
там развезти  приглашения, а так  как  конюшенный  в  этот день на ранчо  не
пришел, то запрягать ему  пришлось  самому. Как  только Нача увидела, что он
входит  в   кухню,   она  выбежала,  сказав,  что  должна  нарвать   эпасоте
(Ароматическая  трава)  для  фасоли.  Тита,  застигнутая  врасплох,  уронила
несколько абрикосов на пол.  Педро стремительно подбежал, чтобы  поднять их,
и, нагнувшись, увидел часть ее ноги. Тита, устыдившись его взгляда, опустила
юбку. Едва она сделала это, как несколько абрикосов упали ему на голову.
     -- Простите меня, Педро. Вам больно?
     -- Сравнится ли эта боль с той, которую  я причинил Вам.  Позвольте мне
сказать по этому поводу...
     -- Я не прошу у Вас никаких объяснений.
     -- Необходимо, чтобы Вы позволили мне сказать Вам несколько слов...
     -- Однажды  я  позволила, но все кончилось  обманом. Я не  хочу  больше
никого слышать...
     И,  сказав это,  Тита выбежала  из кухни  в  сторону залы, где  Ченча и
Гертрудис  вышивали  брачное  покрывало.  Посередине этого белого  шелкового
покрывала  они делали тонкую вышивку вокруг отверстия, предназначенного  для
того, чтобы  в интимные моменты соития  не надо было обнажать  неблагородные
части  невестиного   тела.  Росауре   повезло,   в  эту  пору   политической
нестабильности  им  удалось  сыскать  настоящий  французский шелк. Революция
делала опасными любые  передвижения по стране, так  что,  не  будь  китайца,
занимавшегося контрабандой, вряд ли бы они нашли нужную ткань: Матушка Елена
никогда бы не позволила дочерям совершить  рискованный вояж в столицу, чтобы
купить все необходимое для  свадебного  платья и  приданого Росауры.  Китаец
этот был довольно проворным: в столице он брал за товар деньги революционной
Северной армии, обесцененные  и  почти  не имевшие хождения. Принимал он их,
разумеется, по смехотворно низкой котировке  и с этими бумажками откочевывал
на Север, где ассигнации приобретали их  реальную стоимость и где он покупал
на них товар.
     Само собой разумеется, что на Севере он принимал  по самым низким ценам
ассигнации, которые  печатались в  столице. За  этим занятием он провел  всю
революцию, заделавшись к ее окончанию миллионером. Но главное, благодаря ему
Росаура  обладала  теперь  самыми  тонкими  и  очаровательными  тканями  для
свадебного  обряда -- лучших и  не надо  было. Тита обмерла,  когда  увидела
белизну  покрывала.  Длилось  это всего  лишь несколько  секунд, но их  было
достаточно, чтобы  она словно бы ослепла! Куда  бы она ни направляла взгляд,
всюду  она различала один только белый цвет. Росаура, сидевшая  за  столом и
писавшая  приглашения,  показалась  ей белым  привидением.  Тита постаралась
скрыть от посторонних то, что  с  ней творится, и  никто не  обратил  на это
внимания.
     Она  не  хотела вызвать  новые нарекания Матушки Елены. Так  что, когда
семья  Лобо пришла вручить свой свадебный  подарок, Тита должна была напрячь
зрение, чтобы определить,  с  кем  именно она здоровается:  она  теперь всех
воспринимала как персонажей театра китайских теней, словно все были  покрыты
белыми простынями.  К счастью, писклявый голос Пакиты дал ей ключ к отгадке,
что позволило Тите приветствовать гостей без особых затруднений.
     Позже, когда она провожала дарителей к выходу с их ранчо, она заметила,
что даже ночь стала выглядеть по-иному,  будто  пронизанная невиданно  яркой
белизной.
     Она испугалась:  не  произойдет ли с ней то  же самое, что происходило,
когда  она  никак  не могла  сосредоточиться  на  приготовлении глазури  для
пирога?  Ее страшила белизна  сахарного песка, она чувствовала,  что вот-вот
белый  цвет   овладеет  всем  ее  сознанием,  чему   она  никак   не  сможет
воспрепятствовать.  Наплывали  белоснежные  образы  детства,  когда  майским
утром, одетую в белое платьице, ее  водили  возлагать белые цветы к изваянию
Богородицы.  Она шла  к  алтарю между рядов девочек  в белоснежных нарядах и
видела столько  белых  свечей  и цветов, освещенных  небесным белым сиянием,
сочившимся сквозь  витраж белой приходской церкви! Не было случая, когда бы,
входя в  церковь, Тита не мечтала о том, что однажды войдет в нее под руку с
мужчиной. Она должна была выбросить из головы не только это, но и все другие
воспоминания, которые причиняли ей боль: ведь
     ей надо было закончить приготовление глазури для свадебного пирога.


     ДЛЯ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
     ГЛАЗУРИ:
     800 граммов сахарного песка,
     60 капель лимона,
     вода для растворения сахара.
     Способ приготовления:
     Залив сахар водой, поставить кастрюльку на огонь, помешивать, пока вода
не закипит. Процедить  и  снова  поставить  на огонь,  положив  целый лимон.
Кипятить, пока он не размягчится. Обмахивать края кастрюли влажной тряпицей,
чтобы не образовывалась  сахарная корочка. Переложить смесь в другую влажную
кастрюльку, слегка обрызгать водой и остудить. Взбивать деревянной лопаткой,
пока масса не сгустится. Влив ложку молока,  снова поставить смесь на огонь,
добавив каплю кармина, и полить пирог.
     Нача догадалась, что Тита чувствует себя  плохо,  когда та спросила, не
пора ли капнуть кармин.
     --  Доченька, я ведь только что его  капнула, неужто не видишь розового
цвета?
     -- Нет...
     -- Отправляйся-ка спать,  а халву я  закончу сама. Что кипит  в чугуне,
знать хозяйке, а  не мне, но я-то догадываюсь,  что в нем, так что перестань
плакать, ты мне всю глазурь зальешь, и она испортится! Ступай, ступай...
     Нача осыпала Титу поцелуями и вытолкала ее из кухни. Бог  весть, откуда
девчонка  взяла  новые слезы, но они появились и  испортили глазурь. Теперь,
чтобы  довести ее  до  ума, Нача должна была потратить  вдвое больше сил. Ей
одной пришлось теперь корпеть над ней да поторапливаться -- пора было спать.
     Когда с глазурью было покончено, ей пришло на ум запустить в нее палец,
чтобы убедиться, не испортила ли Тита слезами ее вкус. Нет, на первый взгляд
вкус  не изменился,  однако  неизвестно почему  Нача почувствовала  внезапно
щемящую тоску. Один за другим вспомнила  она все  свадебные банкеты, которые
она готовила  для  семейства  Де ла Гарса в надежде, что следующим  будет ее
банкет. В восемьдесят  пять лет не следовало плакать, пенять  на то, что она
так никогда и не дождалась ни долгожданного банкета, ни вожделенной свадьбы,
хотя  жених-то появился, -- да когда  это было! Мать Матушки  Елены,  та  уж
позаботилась, чтобы спугнуть его. С той поры Нача довольствовалась лишь тем,
что  радовалась  чужим свадьбам, и безропотно  хлопотала,  устраивая  их  на
протяжении долгих лет. Нача  не понимала, почему она возроптала  сейчас? Вот
уж  глупость, думала она,  а поделать с этим ничего не могла. Она как нельзя
лучше  покрыла  глазурью  пирог  и отправилась  в свою комнатенку, испытывая
сильную боль в груди. Она проплакала всю ночь,  а наутро у нее недостало сил
присутствовать  на свадьбе. и Тита все бы  отдала, чтобы оказаться  на месте
Начи,  ведь  она не только должна  была  находиться  в центре праздника, как
плохо она бы себя ни чувствовала, но еще и опасаться, не выдаст ли она лицом
то,  что творится у нее на душе. Тита  считала, что выдержит испытание, если
только ее взгляд  не встретится со взглядом Педро. Это бы поколебало внешнее
спокойствие, которое она выказывала всем своим видом.
     Тита  знала:  не  Росаура,  а она была  центром  внимания. Приглашенные
больше, чем  людей  посмотреть  и  себя показать,  хотели  упиться  видом ее
страданий, но только она не доставит  им этого удовольствия, пусть  не ждут!
Пересекая гостиную, она спиной чувствовала щекочущие шушуканья гостей.
     --  Видела Титу? Бедняжка,  сестренка  выходит  замуж за ее  жениха!  Я
встретила  как-то  Титу и Педро на площади в городе, шли, взявшись за  руки.
Какими счастливыми они выглядели!
     -- Что  ты, что ты!  Пакита говорит,  она видела,  как однажды  даже на
мессе Педро передавал Тите любовное письмо, надушенное и все такое!
     -- Говорят, они под одной крышей жить будут! По мне, так Елена этого ни
в жизнь не допустит!
     -- Не думаю, что она это  позволит. Наплетут всякое! Тите совершенно не
нравились  эти  пересуды. Роль проигравшей  была написана не  для  нее.  Она
должна  была  выглядеть   победительницей!  Как   большая  актриса,  Тита  с
достоинством играла  эту  трудную  роль, стараясь  занять свой  ум свадебным
маршем, словами священника и обрядом с кольцами. В мыслях  она перенеслась в
тот день, -- а было ей в ту пору девять лет, -- когда с подружками сбежала с
уроков. Ей было запрещено  играть с мальчиками, но игрой с сестрами  она уже
была сыта по горло. Девочки пошли на берег большой реки, чтобы выяснить, кто
быстрее ее переплывет. Какую радость испытала Тита в тот  день от того,  что
вышла победительницей!
     Другой подвиг, а это был действительно подвиг, она совершила в городе в
один  из спокойных  воскресных дней. Было ей четырнадцать лет,  она спокойно
ехала с сестрами в коляске, когда где-то неподалеку ребята запустили ракету,
и испуганные лошади понесли. На выезде из города они закусили удила, и кучер
никак не мог их остановить.
     Оттолкнув его,  Тита одна сумела справиться с четверкой лошадей.  Когда
несколько  всадников, жителей города, настигли  их,  чтобы помочь,  все  они
восхитились мужеством Титы.
     В городе ее встретили как героиню.
     Эти и многие  другие похожие воспоминания занимали ее  в  течение  всей
церемонии,  позволив гостям любоваться  ее  смиренной улыбочкой  разомлевшей
кошки, покамест  в  момент поздравлений  она не  должна  была обнять сестру.
Педро, стоявший рядом, сказал Тите:
     -- А меня Вы не поздравите?
     -- Конечно, конечно. Будьте счастливы! Обняв  ее гораздо крепче, нежели
это   допускалось   правилами   приличия,  Педро  использовал   единственную
представившуюся ему возможность, чтобы шепнуть Тите на
     ухо:
     -- Я  уверен,  так оно  и  будет,  этой свадьбой я добился того, о  чем
мечтал: быть рядом с Вами, рядом с женщиной, которую я на  самом деле только
и люблю...
     Слова Педро были  для  Титы как освежающий ветерок,  который  раздувает
угольки погасшего костра. Ее лицо, на  котором в течение  долгих месяцев  не
было  и тени обуревавших ее  чувств, без ее на то воли преобразилось, на нем
появилось  выражение крайнего успокоения и блаженства. В один единый миг все
ее угасшее внутреннее возбуждение было  оживлено пылким дыханием Педро на ее
шее, его  горячими руками на ее спине, его порывистой грудью, касавшейся  ее
грудей...  Она бы хотела  так и остаться навсегда, если бы не колючий взгляд
Матушки  Елены,  заставивший  ее  быстро от  него  отпрянуть. Матушка  Елена
приблизилась к Тите и спросила:
     -- Что тебе сказал Педро?
     -- Ничего, мамочка.
     -- Меня-то  ты не обманешь. Куда ты идешь сейчас, там  уж я побывала да
не один раз.  Не прикидывайся  тихоней. Увижу тебя  еще  раз рядом с  Педро,
пеняй на себя...
     После этих угрожающих слов Матушки Елены Тита постаралась держаться как
можно дальше от Педро. Но чего она никак не  могла,  так это прогнать с лица
открытую  улыбку удовлетворения. С этого  момента  свадьба приобрела для нее
совсем другое значение. Теперь ее не задевало, когда она видела, как Педро и
Росаура переходили от  стола к столу, чокаясь с приглашенными, или танцевали
вальс,  или чуть позже разрезали пирог. Теперь-то Тита  уверилась:  Педро ее
любит. Ей до смерти хотелось, чтобы банкет  как можно скорее  окончился, она
бы  тогда  бросилась к Наче и все ей  рассказала.  Тита  не могла дождаться,
когда гости съедят ее пирог  и разъедутся по домам. Руководство  по хорошему
тону  Карреньо мешало ей уйти раньше других,  однако  не  запрещало витать в
облаках и торопливо уминать при этом пирог. Она настолько погрузилась в свои
мысли, что не заметила то странное, что происходило  вокруг. Неуемная  тоска
овладела  всеми  присутствующими,  едва  они попробовали пирог.  Даже Педро,
который  всегда хорошо владел  собой,  делал огромные усилия, чтобы сдержать
слезы. И Матушка Елена, не пролившая  ни  одной горючей слезинки, когда умер
ее муж, сейчас потихоньку утирала слезы. Но это было только начало, плач был
лишь первым симптомом  странного заражения, чем-то походившего  на  глубокую
меланхолию и чувство безнадежности, которые будто  сковали  приглашенных,  и
это  привело  к тому,  что все  присутствующие  на  дворе,  в  птичнике и  в
туалетах,  рыдая, вспомнили  первую  свою  любовь.  Никто  не  избежал  этой
напасти, лишь  немногие счастливчики  вовремя поспели в  туалет,  а  кто  не
поспел, стал участником всеобщего, посреди  двора, блевания. Не подействовал
пирог на  одну Титу,  Закончив его  есть,  она  покинула празднество. Ей  не
терпелось  сказать  Наче: ты  была права, когда говорила,  что  Педро  любит
только  меня.  Представляя,  каким  счастливым  будет лицо у  Начи,  Тита не
обратила  внимания на разраставшееся вокруг нее бедствие, достигшее поистине
угрожающих  размеров.   Росаура,  донимаемая  позывами   рвоты,  еще  раньше
вынуждена была покинуть свое почетное место за столом.
     Всеми  силами  она  пыталась  сдерживать  тошноту,  но  последняя  была
сильнее,  чем  она. Росаура  во  что  бы  то ни  стало  хотела  спасти  свое
подвенечное  платье  от  блевотины  родственников и друзей, но  при  попытке
пересечь двор поскользнулась, так что на  ее платье не осталось ни малейшего
места, которое  бы  не  было  облевано.  Мощный  обильный поток  подхватил и
проволок ее несколько  метров, так что она, не в силах  больше сдерживаться,
извергла, подобно вулкану, шумную лаву рвоты  перед лицом содрогнувшегося от
этой картины Педро. Впоследствии Росауру невероятно удручали воспоминания об
этом  происшествии, обесславившем ее  свадьбу,  причем не было  такой  силы,
которая изгнала бы  из ее сознания мысль о том,  что Тита подмешала  в пирог
какое-то зелье.
     Всю ночь Росаура провела в стонах и  терзаниях,  страшась  одной только
мысли, что она может  испортить  покрывало,  которое вышивала  столь  долгое
время.  Педро поспешно предложил ей отложить на завтра кульминацию свадебной
церемонии. Но прошли еще месяцы, прежде чем Педро  счел уместным сделать это
после того, как Росаура  решилась сказать, что  чувствует себя  здоровой.  К
этому  моменту Педро  понял, что ему  никак  не  уклониться от  обязанностей
племенного жеребца. Уткнувшись в брачное покрывало, он встал на колени перед
кроватью и на манер молитвы изрек:
     -- Господи, не похоти ради, а только в мыслях о чаде.
     Тита и представить не могла, что бракосочетание, о котором было столько
разговоров, затянется на столь  долгое время. Ей даже неважно было,  ни  как
оно  прошло,  ни  тем  более  совпало  ли  оно  с  каким-нибудь  религиозным
праздником или нет.
     Больше всего она  думала о  том,  как спасти собственную шкуру.  В ночь
праздника Матушка Елена устроила  ей  знатную взбучку, ни до этого, ни после
ее так не били палкой. Две недели провела Тита в постели, отходя от ссадин и
синяков. Поводом для столь сурового наказания была уверенность Матушки Елены
в том, что в злостном сговоре с Начей Тита, загодя замыслив сорвать  свадьбу
Росауры, подмешала в пирог  какое-то  рвотное.  Тита так никогда и не смогла
убедить  ее,  что единственной  посторонней приправой в кушанье  были слезы,
которые она проливала,  готовя его. А  Нача ничего не  могла показать  в  ее
пользу, потому что, когда  Тита прибежала к ней в  день свадьбы Росауры, она
была  мертва. Глаза ее были открыты, на лбу -- пропитанный салом компресс, а
в руках -- фото ее давнего жениха.

     Продолжение следует... Очередное блюдо: Перепелки в лепестках роз.


     Глава III
     МАРТ
     ПЕРЕПЕЛКИ В ЛЕПЕСТКАХ РОЗ
     ПГОДУКТЫ:
     12 роз, желательно красных,
     12 каштанов,
     2 ложки масла,
     2 ложки маисового крахмала,
     2 капли розовой эссенции,
     2 ложки аниса,
     2 ложки меда,
     2 головки чеснока,
     6 перепелок,
     1 питайя (кисло-сладкий плод кактуса того же названия)

     Способ приготовления:
     Со  всеми предосторожностями оборвать лепестки  роз, с  таким расчетом,
чтобы  не  поранить  пальцы.  Помимо  того,  что  уколы  крайне  болезненны,
пропитавшиеся  кровью  лепестки могут не только изменить вкус мясного блюда,
но и вызвать небезопасную химическую реакцию.
     Но разве могла Тита помнить об этой маленькой детали, испытывая сильное
волнение после  того, как получила  из рук Педро букет роз! Это было  первое
глубокое  переживание со дня  свадьбы ее сестры, когда она услышала любовное
признание  Педро, услышала  о его чувствах  по отношению  к ней, которые  он
скрывал  от  сторонних  глаз.  Матушка  Елена с  присущей ей  сметливостью и
живостью  ума  догадывалась,  что могло  произойти, если  бы  Педро  и  Тита
получили   возможность   остаться   наедине.   Вот    почему,   являя   верх
изобретательности, она делала все возможное, чтобы держать обоих подальше от
взглядов  и рук друг  друга.  Не учла  она лишь  одну  маленькую деталь.  Со
смертью Начи Тита оставалась единственной женщиной в  доме, способной занять
ее место на кухне,  а именно здесь от недреманного  ока матери ускользали не
только запахи кушаний и то, какие они на вкус и на вид, но и то, какие
     чувства ОНИ МОГЛИ вызывать.
     Тита была последней в  длинном ряду  кухарок,  с доколумбовских  времен
передававших  из  поколения  в  поколение  секреты  кухни, -- она-то и  была
выбрана жрицей в древний храм кулинарии. Назначение  ее официальной кухаркой
ранчо  было   встречено  домашними  очень  хорошо.   Тита  приняла  пост   с
удовольствием, несмотря  на  то  что ее  так  печалило  отсутствие  Начи. Ее
неожиданная  смерть  повергла Титу  в  крайнее  уныние.  Со смертью Начи она
почувствовала себя крайне одинокой, словно умерла ее настоящая мать.  Педро,
желая  помочь  ей  выйти  из этого  состояния, решил,  что было  бы  неплохо
принести ей  букет роз в  первую  годовщину ее  воцарения  на  кухне  ранчо.
Совершенно по-другому поняла его поступок жена, ожидавшая первенца, и, когда
Росаура  увидела Педро с букетом в руках, подносящего этот  букет не  ей,  а
Тите, она разразилась рыданиями и тут же покинула залу.
     Хватило  одного  начальственного  взгляда  Матушки  Елены,  чтобы  Тита
сообразила: из-за стола  выйти,  цветы  выбросить! Педро  догадался  о своей
дерзости  слишком  поздно.   Матушка  Елена,  наградив  его  соответствующим
взглядом,  дала  понять,  что  еще не  поздно  загладить  вину, и он тут же,
попросив прощения, бросился искать  Росауру. Тита с такой страстью прижимала
букет, что,  когда  она пришла на кухню, цветы,  изначально розового  цвета,
стали красными  от  крови, сочившейся из ее рук  и грудей. Надо было  быстро
придумать, что с ними делать. Они были такие красивые!
     Невозможно  было выбросить их  в мусорный  ящик потому, во-первых,  что
никогда раньше  она  не  получала  цветов, а во-вторых,  потому,  что их  ей
подарил Педро.  Внезапно она  услышала внятный голос Начи, диктующей один из
доколумбовских рецептов с использованием лепестков розы. Тита когда-то знала
его, но тут требовались фазаны, которых на ранчо никогда не выращивали.
     Зато были  перепелки, и она решила  немного  подправить  рецепт,  чтобы
непременно использовать цветы Педро.
     Не думая  больше ни о чем, она  вышла  на двор и принялась гоняться  за
перепелками. Поймав семь из  них,  Тита запустила их в кухню и приготовилась
забивать, что было для  нее весьма не простым делом, если учесть, что она их
выращивала и выкармливала в течение долгих дней.
     Набрав побольше воздуха в грудь, она  схватила первую перепелку  и  без
охоты  свернула ей шейку, вспоминая, как это столько раз на ее глазах делала
Нача,  но усилия к этому она  приложила слабые, так что несчастная перепелка
не  умерла, а  принялась  с жалобным писком носиться по кухне  со  свисающей
набок головкой. Эта картина ее ужаснула. Она поняла: нельзя быть малодушной,
когда убиваешь, делать это надо уверенно, чтобы не причинять живому существу
излишних  мучений.  И она подумала, как было  бы хорошо  иметь силу  Матушки
Елены -- та  убивала сразу, одним махом, безо всякой  жалости. Впрочем, если
хорошенько подумать, то нет.  Она, Тита, является  исключением: разве  ее не
начали  убивать с детства, мало-помалу, все еще  не нанося смертельный удар?
Разве  свадьба  Педро  с  Росаурой  не  превратила ее  в  ту же перепелку  с
полуоткрученной  головой  и разбитой душой?  И прежде, чем  позволить, чтобы
перепелка испытала те же муки, что и она, движимая состраданием, она со всей
решимостью быстрехонько  ее прикончила.  С другими дело пошло  куда быстрее.
Она  лишь  старалась убедить  себя, что  каждая  перепелка  подавилась яйцом
всмятку,  вот она из жалости и  освобождает  ее  от  страданий -- раз!  -- и
головка откручена. Когда Тита была маленькой, ей много раз хотелось умереть,
только бы не  есть на завтрак обязательное яйцо  всмятку. Матушка Елена была
непреклонна. Тита  чувствовала, как сильным  спазмом схватывало  пищевод, не
способный  продвигать какую-либо пищу, пока мать не заставляла ее проглотить
кусочек хлеба, что оказывало чудотворное действие: спазм исчезал, и яйцо как
ни  в  чем  не  бывало проскальзывало  в  пищевод.  Она  почувствовала  себя
спокойнее и действовать стала с большей расторопностью. Казалось, сама Нача,
вселившись в нее, ощипывает птиц, потрошит их и ставит жарить.
     После ощипывания и потрошения их укладывают на противень и связывают им
лапки, чтобы придать жертвам более достойную позу, после чего жарят в масле,
поперчив и посолив по вкусу.
     Ощипывать   следует  всухую,  потому  что  при  ошпаривании  вкус  мяса
меняется.  Это  один  из   бесчисленных  секретов  кухни,  приобретаемых  на
практике.  Так  как Росауру никогда не тянуло на кухню  с того дня, как  она
сожгла руки, то, естественно, она не  ведала ни  об этой, ни о многих других
гастрономических  премудростях. Однако  то ли для  того,  чтобы  понравиться
своему  супругу,  то ли  для того,  чтобы посостязаться с  Титой  на  ее  же
территории, а только однажды она попыталась стряпать. Когда Тита хотела дать
ей несколько дружеских советов,  Росаура оскорбилась и попросила оставить ее
на кухне одну.
     Нетрудно  догадаться, что рис в этот день слипся, мясо было пересолено,
а  сладкое  пригорело.  Никто  за  столом  не  решился  выказать  какое-либо
неудовольствие после  того,  как  Матушка  Елена  задумчиво  опередила  всех
следующим умозаключением:
     --  Росаура стряпала  впервые, и  я думаю,  что  все  это  приготовлено
неплохо. Как Вы считаете, Педро?
     Педро,  сделав  героическое  усилие, ответил,  никак  не  желая  задеть
супругу.
     -- Что ж, для первого раза не так уж и плохо...
     Разумеется, в  тот вечер вся семья  маялась животами,  что  было  сущей
напастью,  однако  не такой,  какая  обрушилась  на ранчо теперь. Соединение
крови  Титы  с  лепестками роз,  подаренных  ей  Педро,  оказалось  поистине
вредоносным.
     Когда садились за стол, некоторая напряженность ощущалась,  но все было
относительно  спокойно  до   той   поры,   пока  не   подали  перепелок.  Не
удовольствовавшись  тем,  что вызвал  ревность жены,  Педро, отведав  первый
кусочек мясного, не мог удержаться, чтобы  не воскликнуть, закатив  глаза от
истинного наслаждения:
     -- М-м-м! Пища богов!
     Матушка Елена,  хотя  и признала рагу  вкусным,  недовольная  обмолвкой
Педро, сказала:
     --  Соли  многовато.  Росаура,  сославшись  на  тошноту  и   обморочное
состояние, не  проглотила  и  трех  кусков. А  вот  с  Гертрудис,  наоборот,
произошло нечто странное.
     Похоже,  что еда, которую  она отведала, вызвала в ней крайнюю  степень
полового возбуждения. Внезапно она ощутила в ногах нарастающий жар. Какой-то
зуд в самом  центре тела не  позволял ей сидеть смирно.  Она начала потеть и
воображать, что испытывала бы,  сидя верхом на  лошади в обнимку с  солдатом
армии  Панчо  Вильи --  одним  из тех,  кого она неделей раньше заприметила,
когда он  въезжал на городскую  площадь, распространяя  запах  пота,  земли,
тревожных  и неясных рассветов, жизни и смерти. Она  направлялась на рынок в
компании со  служанкой  Ченчей,  когда  увидела, как он въезжает  на одну из
площадей  города Пьедрас-Неграс.  Он  двигался впереди  отряда  и,  по  всей
видимости, был командиром. Их взгляды встретились, и то, что она прочитала в
его глазах, заставило  ее содрогнуться. Она увидела в них множество  ночей у
костра, желание быть. с женщиной, которую бы  он мог  целовать, с  женщиной,
которую  бы он мог обнимать,  с женщиной...  вроде нее.... Гертрудис достала
платок в надежде, что вместе с потом она удалит и все свои греховные мысли.
     Напрасно! Что-то необъяснимое творилось с ней. Она хотела найти опору в
Тите, но у той был отсутствующий вид,  и, хотя она прямо сидела на стуле,  в
ее  глазах не было признаков жизни. Казалось, что под воздействием какого-то
странного алхимического эффекта все ее существо растворилось в  подливке  из
роз,  в  перепелиных тушках,  в вине, в каждом из запахов  душистого  блюда.
Вместе  с ними  она  проникала  в  тело Педро -- сладострастная,  ароматная,
жаркая, бесконечно чувственная.
     Казалось,  что они  открыли некий новый  шифр любовной связи: Тита была
передатчиком,  Педро --  приемником,  а  Гертрудис той счастливицей, которой
через еду удалось перехватить эти дивные сексуальные волны.
     Педро  не  оказывал  сопротивления, он  позволил  Тите  дойти  до самых
потаенных уголков  своего существа,  при этом  они не могли отвести друг  от
друга взгляда. Он сказал ей:
     -- Никогда не пробовал ничего более изысканного. Большое спасибо.
     В самом деле, рагу было  восхитительным. Розы  придали ему поразительно
тонкий вкус.
     Когда лепестки оборваны, их толкут с анисом в  большой трехногой ступе.
Каштаны по отдельности выкладывают на комале для поджарки, очищают от кожуры
и варят. Затем из них делают кашицу. Отдельно поджаривают  мелко накрошенный
чеснок. Когда он приобретет вид цуката, к нему  добавляют каштановую кашицу,
перемолотую питайю, мед, лепестки розы и соль по вкусу. Чтобы соус несколько
загустел, можно добавить  две ложечки маисового крахмала. И наконец все  это
пропускают  через  сито с  добавлением  не  более  чем  двух капель  розовой
эссенции, -- ни  в коем  случае не  больше:  от чрезмерно  сильного  аромата
кушанье может потерять надлежащий вкус. После того как все это поспеет, соус
снимают с огня.  Перепелки погружаются  в соус только на десять  минут, лишь
для того чтобы они пропитались запахом, после чего они из соуса вынимаются.
     Аромат розовой эссенции был настолько крепок, что ступа, в которой Тита
истолкла лепестки, пахла еще несколько дней.
     Гертрудис должна была  вымыть ее вместе с другой кухонной  утварью. Эту
работу она каждый раз  после еды проделывала на дворе, где  бросала живности
то,  что оставалось  в кастрюлях. Так как  кастрюли и  казаны  были  больших
размеров,  лучше  всего  было мыть  их под краном  дворового  слива.  Однако
сегодня, когда на обед было подано рагу из перепелок, она попросила об  этом
Титу. Гертрудис чувствовала,  что сделать  это ей будет не под силу. На всем
ее теле выступил обильный пот, он  был розового цвета  и  источал приятный и
дурманящий запах роз. Она испытала неодолимое желание принять душ и побежала
сделать необходимые приготовления.
     В  свое время  на задней части  двора, рядом  с  птичником  и  амбаром,
Матушка Елена приказала устроить временный душ. Это было небольшое  строение
из досок с изрядными щелями,  сквозь которые  всегда7 можно было разглядеть,
кто принимает, душ. В любом  случае, это был первый душ,  о котором узнали в
округе. Его придумал племянник Матушки Елены, живший в  городе  Сан-Антонио,
что в Техасе. Это был двухметровой высоты куб, вмещавший около сорока литров
воды.  Воду надо было  наливать  заранее,  и уж она  сама  текла по  законам
земного тяготения. Стоило довольно больших усилий  поднимать полные бадьи по
деревянной лестничке, зато потом было настоящим наслаждением одним поворотом
крана  пускать воду и  ощущать, как она обдает все тело сразу,  а не  малыми
порциями, как это бывало,  когда мылись, окатываясь водой из  ковшика. Через
несколько   лет  американцы,  заплатив   племяннику  сущую  мелочь  за   его
изобретение,  этот душ  приобрели и усовершенствовали. Они  произвели тысячи
таких  душей,  правда, без  присовокупления  к  ним  упомянутого резервуара,
поскольку для подачи воды использовали водопроводные трубы.
     Если бы Гертрудис знала об этом! Бедняжка раз десять карабкалась к баку
с пол-;
     ными  бадьями  воды. Она  едва  не  потеряла  сознание,  так  как  этот
нечеловеческий труд усилил всеохватывающее жжение, которое она испытывала.
     Единственное, что  ее воодушевляло, так это мечта  об освежающем  душе,
который вознаградит ее за все труды, но, к несчастью, воспользоваться им она
не  смогла: капли воды, летевшие из душа, не достигали ее кожи,  так  как на
лету испарялись, не коснувшись ее. Жар, исходивший от ее тела, был настолько
сильным, что древесина начала потрескивать и тлеть. Испытывая  ужас от того,
что, охваченная языками пламени, она может  погибнуть, Гертрудис в  чем мать
родила выскочила из этой каморки.
     К этому времени запах роз, источаемый ее телом, унесся  далеко-далеко к
предместью  города,  где  революционеры  и  федералисты   завязали  жестокое
сражение.  Среди них  выделялся храбростью  тот самый  панчовильист, который
неделей раньше, въезжая в Пьедрас-Неграс, столкнулся с Гертрудис на площади.
Розовое облако  достигло его, обволокло  и повлекло в сторону ранчо  Матушки
Елены,  куда он и  поскакал  во  весь  опор.  Хуан, а именно так звали этого
субъекта,  оставив  недобитым полуживого  противника, покинул поле сражения,
совершенно не соображая,  для чего он это делает. Неведомая  сила направляла
его действия. Им  двигало  мощное желание  как  можно  скорее  неведомо  где
достичь встречи с неведомо чем. И это ему было нетрудно. Его вел запах  тела
Гертрудис. Он поспел  в самое время и  приметил, что  она бежит через  поле.
Тогда-то  он и  понял,  для чего  примчался  сюда.  Эта женщина  неотвратимо
нуждалась в мужчине, который погасил бы всеохватывающий огонь, разгоравшийся
в глубине ее тела.
     В мужчине, который, как и она, нуждался бы в любви, в мужчине, подобном
ему.
     Гертрудис  остановилась,  едва  увидела,  что  он  приближается к  ней.
Обнаженная,  с  распущенными,  спадавшими   до  пояса  волосами,  излучающая
негасимое сияние -- в ней  как бы слились ангелица и  дьяволица. Тонкость ее
лица  и  совершенство   девственно-непорочного   тела   контрастировали   со
сладострастной чувственностью, порывисто  исторгавшейся из ее глаз, изо всех
ее пор. Это стремление, соединившись с похотливым желанием, которое Хуан так
долго сдерживал, воюя, сделало их встречу поистине захватывающей.
     Не  переставая  галопировать,  дабы  не терять понапрасну время,  Хуан,
перегнувшись, обхватил ее за талию,  поднял и усадил  в седло впереди себя и
лицом  к себе, поудобнее  устроил ее и помчал. Лошадь, по  всей вероятности,
также  ведомая наущениями свыше, продолжала скакать галопом,  как если бы  в
точности  уяснила конечную диспозицию,  хотя Хуан  и отпустил поводья, чтобы
как  можно  крепче обнимать и как можно горячее целовать Гертрудис. Движения
лошади сопряглись  с движениями их  тел в момент совершения ими  их  первого
прелюбодейственного
     акта во весь опор по пересеченной местности.
     Все произошло  так стремительно, что  эскорт,  сопровождавший  Хуана  и
пытавшийся  его перехватить, так  и  не  смог этого сделать. Потеряв  всякую
надежду, соратники сделали полуразворот и ускакали, и сообщение, которое они
привезли,  гласило, что капитан  неожиданно  спятил во  время  сражения,  по
каковой  причине дезертировал  из армии. Так, в  основном, и пишется история
через  посредство  показаний   очевидцев,  что   не   всегда   соответствует
действительности. Точка  зрения  Титы,  к  примеру,  по  поводу случившегося
решительно опровергала мнение революционеров. Перемывая кухонную утварь, она
могла видеть  со  двора, где  находилась, абсолютно все. Она  не упустила ни
одной  детали,  несмотря  на то что  взгляд ей застили туча  розового пара и
языки пламени от загоревшегося  банного закутка. Стоявший рядом с  ней Педро
также имел прекрасную возможность наблюдать за этим спектаклем, когда, желая
совершить моцион, вышел во двор в поисках своего велосипеда.
     Словно зачарованные зрители в  кино,  Педро и Тита со слезами на глазах
следили  за отважной  четой,  предававшейся любви,  которая  им  самим  была
заказана. Был  момент,  один  только  миг,  когда Педро  мог переменить  ход
истории. Взяв Титу за руку, он решился произнести:
     -- Тита...
     Только это. Ему  не хватило времени, чтобы  сказать еще что-то.  Грубая
действительность   помешала    этому:   послышался   крик   Матушки   Елены,
спрашивающей, что происходит. Если бы  Педро попросил Титу бежать с ним, она
не задумалась бы  ни  на одну секундочку, но он  этого не  сделал,  поспешно
оседлав велосипед и выместив свое бешенство на педалях. В его сознании никак
не мог стереться образ Гертрудис,  бежавшей по  полю в чем  мать  родила! Ее
огромные груди,  болтавшиеся  из стороны в  сторону, зачаровали его. Никогда
прежде не видел он нагую женщину. В интимных связях с Росаурой он ни разу не
испытал желания увидеть или приласкать ее обнаженное тело. В этих случаях он
неизменно использовал брачное покрывало,  которое  оставляло  для  обозрения
лишь благородные части супружеского тела. Закончив свое дело,  он удалялся в
заднюю  комнату,  прежде чем  жена раскрывалась. И  сейчас в  нем проснулось
назойливое желание видеть Титу как можно дольше без какой-либо одежды.
     Чтобы вызнать, высмотреть до последнего сантиметра  кожи: каким было ее
статное влекущее тело? Скорее всего,  она походила  на Гертрудис -- ведь они
сестры.
     Единственной частью тела Титы, знакомой ему, помимо ее лица и рук, была
плотная икра, которую ему довелось увидеть.  Это  воспоминание мучило его по
ночам. Ему страстно  хотелось обласкать это  место, потом все  тело, подобно
тому,  как у  него  на глазах  это сделал человек, похитивший  Гертрудис, --
жарко, необузданно, сладострастно!
     Со своей стороны Тита попыталась крикнуть Педро, чтобы он подождал ее и
увез подальше отсюда -- туда, где им не мешали бы любить друг друга, где еще
не  изобрели правил,  которым надо следовать и которые надо уважать,  где не
было бы матери, -- но с губ ее не слетело ни единого звука. Слова, застревая
в горле, одно за другим умирали, прежде чем зазвучать.
     Она  чувствовала  себя  такой  одинокой,   такой  покинутой!  Последний
индейский перчик  в соусе из орехов и пряностей, оставшийся на подносе после
большого приема гостей,  не  чувствовал бы себя так  отвратительно.  Не один
раз,  когда  на кухне никого не  было,  Тита  заставляла  себя  уминать  эти
деликатесы,  не  допуская и мысли, что  они попадут в  мусорное ведро. Гости
деликатно оставляли на подносе  несъеденный перчик,  чтобы  не выказать свое
обжорство,  и,  хотя  им  очень хотелось бы его слопать,  никто  на  это  не
решался. Пройти мимо аршированного перчика, содержащего все мыслимые запахи,
сладкого,   как   аситрон   (Конфитюр   из  кактусового  растения  биснага),
пикантного, как перец-чиле, тонкого по вкусу, как соус из ореха и пряностей,
освежающего, как гранат,  -- замечательного  перчика  под соусом из орехов и
пряностей!  Пропитанного  всеми тайнами любви,  но оставленного  на  подносе
из-за каких-то правил приличия!
     Да будут прокляты эти правила вместе с  руководством Карреньо! Не по их
ли милости ее телу  суждено медленно увядать без всякой надежды на леремену?
Будь   проклят   Педро,  такой   добропорядочный,   такой   вежливый,  такой
мужественный, такой... такой любимый!
     Если  бы  Тита  ведала в  тот  день, что  недолго ждать поры, когда она
познает любовь плотскую, она бы так не убивалась.
     Новый окрик  Матушки Елены  пресек ее мудрствования и заставил поискать
приличествующий  ответ.  Она не  знала  еще, что сказать матери: сказать  ли
сперва,   что  горит  задняя  часть  двора  или  что  Гертрудис   удрала   с
панчовильистом на лошади и при том... вся раздетая?
     Она  решилась  на версию,  по которой  ненавидимые  Титой  федералисты,
налетев гурьбой, подожгли душ и умыкнули Гертрудис.
     Матушка Елена во всю эту историю поверила и от горя слегла, но она едва
не  преставилась, когда через неделю узнала из уст отца Игнасио, приходского
священника из города (а  как  он об этом  проведал, известно одному  Господу
Богу), что Гертрудис работает в борделе на Границе (Имеется в виду северная,
граничащая  с  США  область Мексики).  С  той поры  Матушка  Елена запретила
упоминать имя дочери  и приказала  сжечь все ее фотографии и свидетельство о
рождении.
     Однако ни огонь, ни годы не  смогли вытравить всепроникающий запах роз,
источаемый тем местом, где когда-то был душ, а ныне расположена автостоянка.
Точно так  же  ни огонь,  ни  годы не смогли  стереть  в памяти Педро и Титы
картину, свидетелями которой они  были. С этого  дня перепелкам в  лепестках
роз  неизменно  сопутствовало  немое  воспоминание  о  столь   захватывающем
событии. В ознаменование  свободы,  которую  обрела ее сестра, Тита готовила
это яство каждый год, уделяя особое внимание декорированию перепелок.
     Перепелки выкладываются на большое блюдо и поливаются соусом,  в центре
помещается  целая роза, а вокруг -- лепестки; можно  подавать перепелок всех
вместе  на  общем  блюде, а можно на  тарелках  по отдельности. Тите  второй
способ нравился  больше, ибо  при этом, когда надо было  взять перепелку, не
нарушалась  гармония  целого.  Именно так она  и описала  это  ку-,  шанье в
кулинарной тетради, которую начала заполнять  в ночь после того, как связала
добрый  кусок  покрывала.  Пока  Тита  вязала,  в  ее  голове  проносился  и
проносился образ бегущей по полю Гертрудис, перемежаемый домыслами по поводу
того, что  могло происходить  после,  когда сестра  совсем исчезла  из виду.
Разумеется, воображение  Титы в  этом  смысле было достаточно  ограниченным,
учитывая отсутствие какого-либо опыта.
     Девушку снедало  любопытство:  носит ли теперь Гертрудис  поверх наготы
какую-нибудь одежду  или  по-прежнему  ходит...  нагишом!  Ее беспокоило, не
зябнет  ли  Гертрудис,  как она сама, и пришла  к  заключению,  что  нет, не
зябнет. Скорее всего, где-нибудь поблизости есть огонь, а так как
     она находится в объятиях своего мужчины, то уж точно не должна зябнуть.
     Внезапная  мысль, поразившая ее, заставила Титу вскочить и поглядеть на
звездное  небо. Она знала, каким могущественным может быть пламенный взгляд,
-- не ее ли собственная плоть испытала это?
     Такой взгляд может воспламенить само солнце.  А если так, что произошло
бы, если  бы Гертрудис поглядела  на  одну  из звезд? Да уж  конечно, жар ее
воспламененного  любовью  тела  вместе  с ее взглядом,  не потеряв  энергии,
одолел бы беспредельный простор, пока не  коснулся бы звезды, на которую она
глядела. Разве огромные звезды  не прожили миллионы  лет благодаря тому, что
старались  улавливать  пылающие  лучи,   которые   ночь  за  ночью  посылают
влюбленные   всего  мира?  Благодаря  этому  они  накапливают  внутри  такое
количество тепла,  от которого давно могли бы разлететься на тысячи  кусков.
АН нет -- настигнутые каким-нибудь взглядом, они тут же  его  и отбрасывают,
отражают в  сторону земли, что твое зеркало. А иначе разве смогли бы они так
мерцать  ночами!  И Тита  стала  надеяться,  что, сыскав  среди  всех  звезд
небосклона ту,  на  которую сейчас глядит ее  сестра,  получит хоть немножко
отраженного тепла, которого у той было в избытке.
     Что  поделать,  такой  была   ее  мечта,   но  сколько  бы  девушка  ни
вглядывалась то  в одну,  то в другую звезду на небе,  она  так и не ощутила
никакого тепла,  скорее наоборот. Дрожа от холода, Тита вернулась в постель,
ни чуточки не сомневаясь в том, что Гертрудис сладко спит с крепко закрытыми
глазами, из-за  чего, само  собой разумеется, опыт  и не  удался. Тогда  она
накрылась  покрывалом,  которое  к  этому  времени  складывалось  втрое,  и,
пробежав глазами записанный рецепт, чтобы убедиться, не пропустила ли  чего,
добавила: "Сегодня, когда мы съели это блюдо, убежала из дома Гертрудис..."
     Продолжение следует...  Очередное  блюдо: Рагу из индюшки с миндалем  и
кунжутом.

     Глава IV АПРЕЛЬ
     РАГУ ИЗ ИНДЮШКИ С МИНДАЛЕМ И КУНЖУТОМ

     1/4 перца-мулата,
     3 перца-пасйлья,
     3 широких перца,
     1 горсть миндаля,
     1 горсть кунжута,
     индюшачий отвар,
     1/3 арахисового бисквита,
     1/2 луковицы,
     вино,
     2 ломтика шоколада,
     анис,
     топленое сало,
     гвоздика,
     корица,
     перец, сахар,
     зерна перца,
     5 зубчиков чеснока
     Способ приготовления:
     Индюшек  потрошат  и варят  в соленой воде на третий день после  забоя.
Индюшачье  мясо отличается нежным вкусом, если за  птицей будет особый уход.
Для этого птичник содержат в чистоте, а индюшек щедро откармливают и поят.
     За  пятнадцать дней до забоя их начинают кормить маленькими  орехами: в
первый  день  один  орех,  на  следующий день  два,  и  так  последовательно
увеличивают рацион вплоть до дня забоя, когда им дают вдосталь маиса.
     Тита уделила большое  внимание надлежащему откорму индюшек. Она  желала
всей  душой,  чтобы  столь  важное событие, ожидаемое  всеми  на  ранчо, как
крестины ее племянника, первенца  Педро  и Росауры,  прошло  безукоризненно.
Подобное торжество заслуживало большого обеда с непременным индюшачьим рагу.
По этому случаю заказали специальную глиняную посуду с именем Роберто -- так
назвали премиленького младенца, которого ,без конца одаряли знаками внимания
и подарками родные и друзья дома. Тита, вопреки тому, что следовало ожидать,
испытывала особую, безграничную нежность к новорожденному, словно забыв, что
он был плодом брака ее сестры и Педро, которого Тита любила больше жизни. За
день до  крестин она  с головой ушла в  приготовление праздничного рагу. Шум
стряпни,  доносившийся в гостиную, вызывал у  Педро новые для него ощущения.
Стук кастрюль, запах поджариваемого  на противне-комале миндаля,  мелодичный
голос Титы, которая напевала во время готовки, пробудили  в нем  сексуальное
чувство. Подобно тому, как влюбленные узнают о  приближении момента интимной
связи   по  аромату  любимого  существа,  подобно  тому,  как  их   близости
предшествуют  взаимные ласки  любовной  игры,  все  эти  звуки  и  запахи, в
особенности  запах жареного  кунжута,  возвещали Педро приближение истинного
гастрономического наслаждения.
     Как  только   что   было  сказано,  миндаль  и  кунжут  поджаривают  на
противне-комале. Широкие перцы,  очищенные от прожилок, также поджариваются,
но  несильно,  иначе они  будут  горчить.  Проделывается  это  на  отдельной
сковороде,  куда кладут немного топленого жира, после  чего перцы перетирают
вручную  на широком  камне-метате вместе с  миндалем и кунжутом. Л  Стоя  на
коленях над камнем-метате, Тита  ритмично раскачивалась, перетирая миндаль и
кунжут.
     Под блузкой  свободно колыхались ее  круглые тугие груди,  не ведавшие,
что такое бюстгальтер, и в желобке  между ними исчезали скатывавшиеся по шее
капельки пота. Не  в силах противиться запахам, струящимся  из кухни, Педро,
войдя в нее,  окаменел в дверях -- столь чувственной была поза, в которой он
застал Титу.
     Не переставая двигаться, она подняла  голову, и ее  глаза встретились с
глазами Педро. В то же  мгновение их пылкие взгляды соединились, так что  со
стороны могло показаться, будто  она и он -- единый взгляд, одно ритмическое
и  чувственное  движение,  одно  общее  возбужденное дыхание,  одно  слитное
желание. :
     В этом любовном экстазе они пребыва-: ли, пока Педро, опустив глаза, не
вонзил их в бюст  Титы. Она перестала работать, распрямилась и гордо подняла
груди,  дабы  Педро  мог  обозреть их  целиком.  Изучение  объекта  навсегда
переменило  характер  их  отношений.  После такого обжигающего, проникающего
сквозь ткань блузки  взгляда могло ли все оставаться по-прежнему! Всей своей
плотью Тита постигла, почему контакт с огнем возбуждает  природные вещества,
почему кусок теста превращается в лепешку, почему грудь, не прошедшая сквозь
огонь  любви, остается  грудью  безжизненной, простым комом  бесчувственного
теста. В одно короткое мгновение, даже и не коснувшись  их, Педро преобразил
груди Титы из целомудренных в сладострастные.
     Не  появись Ченча,  вернувшаяся с рынка, где купила широкие  перцы, кто
знает, что могло  бы произойти между Педро и Титой. Возможно, Педро  стал бы
тут же без устали месить ее груди, которые она  ему безропотно отдавала, но,
к несчастью, случиться этому было не суждено. Сделав вид, будто он пришел за
лимонадом с  чиа (Семена одной из разновидностей мексиканского растения  чиа
(Salvia chian): настаиваются на сладкой воде с лимоном),  Педро быстрехонько
схватил стакан и ся прочь из кухни.
     Дрожащими  руками Тита,  словно ничего не произошло, снова принялась за
рагу. Когда  миндаль  и  кунжут как  следует перетерты,  их  перемешивают  в
полученном от  варки индюшек бульоне, который присаливают по  вкусу. В ступе
перемалывают гвоздику, корицу, анис  и добавляют арахисовую галету,  которую
до этого крошат  и поджаривают на  свином  жиру вместе с нарезанным  луком и
чесноком.
     Все это, перемешанное с вином, присоединяют к остальному.
     Перемалывая специи,  Ченча  понапрасну  старалась  отвлечь  Титу  от ее
мыслей.  Как ни приукрашивала она событие, случившееся на городской площади,
как   ни   сдабривала   бесчисленными   подробностями   жестокое   сражение,
произошедшее  в  городе,  она  привлекла  внимание  девушки лишь  на краткое
мгновение.
     Ее голова сейчас  была занята лишь испытанным  только что переживанием.
При всем при этом  она прекрасно понимала, что движет Ченчей, рассказывающей
все эти страсти: так как  Тита давно уже не была маленькой девочкой, которая
ужасалась разным историям о Хныкалыцице (Наваждение, пугающее людей, которые
принимают его  за кающуюся душу), о Ведьме, высасывающей  кровь  у  детей, о
Буке и о других ужасах, то Ченче не оставалось ничего другого, как пугать ее
россказнями о повешенных и расстрелянных, о зарубленных и зарезанных, а то и
принесенных в  жертву -- у них вырезали сердца прямо  на поле  боя! В другое
время  Тита  была  бы  рада-радехонька  отдаться  чарам диковинных  Ченчиных
историй и  даже поверить в некоторые из  небылиц вроде той, в  которой Панчо
Вилье доставляют  окровавленные сердца врагов,  а он их съедает, -- да разве
сейчас ей было до этого!
     Взгляд  Педро  вновь  заставил  Титу  поверить в  любовь,  которую  она
испытывала к нему. Целые месяцы девушку угнетала мысль о том, что Педро либо
обманул ее в день своей свадьбы, сказав о любви к ней  лишь  для того, чтобы
она  не  страдала,  либо  со  временем  и  впрямь влюбился  в  Росауру.  Эта
неуверенность родилась, когда  он невесть отчего  перестал  превозносить  ее
кушанья. Тита в отчаянии усердствовала, готовя с  каждым разом все вкуснее и
вкуснее. Страдая по ночам, она придумывала какой-нибудь  новый рецепт  (само
собой разумеется, лишь после того, как  заканчивала вязать  очередной  кусок
покрывала)  в надежде  восстановить отношения,  установившиеся  между нею  и
Педро с помощью еды. В эту пору страданий родились лучшие ее рецепты.
     Точно так  же,  как поэт  играет словами,  играла она по  своей прихоти
ингредиентами и дозами,  добиваясь сказочных результатов. И хоть бы что! Все
ее усилия были напрасны, она не могла вырвать из уст Педрони единого доброго
словца. Чего  она  не  знала,  так это того,  что Матушка Елена настоятельно
"попросила" Педро впредь воздерживаться от  восхваления блюд, -- не  хватало
еще, чтобы Росаура, которая и без того  чувствовала себя  не в своей тарелке
по причине  беременности,  сделавшей ее  бесформенной толстухой, выслушивала
комплименты,  которые ее  муж  делает Тите под тем предлогом, видите ли, что
она чудеснейшим образом готовит.
     Крайне одиноко  чувствовала себя Тита  в  ту  пору. Ей  так недоставало
Начи! Она ненавидела всех, и Педро  не был исключением. Она  была  убеждена:
никогда, никогда  больше она не будет  любить. Разумеется, все эти убеждения
улетучились как дым, едва она взяла на руки ребенка Росауры.
     Прохладным  утром  она  собирала  в  птичнике  к  завтраку  только  что
снесенные куриные яйца. Некоторые были еще  теплые,  и она засовывала их под
блузку, прижимая  к груди, чтобы как-то смягчить  вечный  холод, который она
испытывала и который в последнее время донимал ее все больше.
     Обычно  она поднималась  первой,  а  в  это утро встала даже на полчаса
раньше:  надо  было  уложить чемодан  с  одеждой  для  Гертрудис. Она решила
воспользоваться тем, что Николас отправлялся пригнать стадо, и хотела тайком
от матери попросить его доставить  чемодан  сестре.  Тита делала это, потому
что  ее  не  покидала  мысль,   будто  Гертрудис   все  еще  ходит  нагишом.
Естественно, Тита не допускала,  что  того непременно  требовала  работа  ее
сестры в борделе  на  Границе,  -- скорее всего, бедняжке просто нечего было
надеть.
     Она быстро  передала Николасу чемодан с  одеждой  и  конверт  с адресом
заведения, где, возможно, обреталась  Гертрудис, и вернулась, чтобы заняться
обычными делами.
     Тут  она  услышала,  как  Педро   закладывает  повозку.  Ей  показалось
странным, что он это делает в такой ранний час. Но увидев солнечный свет  за
окном, поняла, что припозднилась и что укладывание для Гертрудис вместе с ее
бельем части  их прошлого  заняло  больше времени, чем она предполагала.  Не
просто было уместить  в  одном  чемодане день, когда все втроем  они приняли
свое  первое причастие.  А вот  свеча,  книга  и  фотография  на фоне  храма
поместились  свободно.  Совершенно  не   помещались  запахи  тамаля  (Тонкая
кукурузная лепешка с различного рода
     начинкой и специями) и атоле (Маисовый кисель) которые Нача готовила им
и  которые они ели в компании с друзьями и  близкими.  Поместились  косточки
пестрого абрикоса, чего нельзя  было сказать об  улыбках во время игры этими
косточками на школьном дворе и  об  учительнице Ховите,  о качелях, о запахе
спальной комнаты,  о свежевзбитом шоколаде. Хорошо, что не поместились также
тумаки  и  ругательства  Матушки  Елены  -- просто Тита очень крепко закрыла
чемодан, так что им туда было напопасть.
     Она вышла во двор в тот самый момент, когда Педро с отчаянием в  голосе
позвал ее. Он обыскался ее, потому что ему надо было срочно ехать в Игл-Пасс
за  доктором  Брауном,  пользовавшим  всю  их  семью:  у   Росауры  начались
предродовые схватки.
     Педро умолял Титу побыть возле сестры, пока он не вернется.
     Только Тита и могла сделать это -- в доме не оставалось никого. Матушка
Елена и Ченча отправились на рынок с намерением  пополнить запасы провизии и
вещей в связи со скорым рождением ребенка, дабы в доме было все необходимое.
Они не могли заняться этим раньше из-за появления в округе федералистов и их
опасных  действий  в  городе. Покидая ранчо,  женщины  не предполагали,  что
ребенок может появиться на свет раньше, чем они думали: едва они уехали, как
Росаура принялась за нелегкий труд деторождения.
     И не оставалось Тите ничего другого, как быть повитухой, в надежде, что
продлится это недолго.
     Ей было все едино, мальчик это будет, девочка или неведомо кто еще.
     Но  она  никак  не  ожидала,  что  Педро схватят  федералисты,  которые
бессовестно  воспрепятствуют  тому,  чтобы  он  добрался  до доктора, и  что
Матушка  Елена  с Ченчей  не смогут  вернуться  из-за  перестрелки,  которая
завязалась в городе, заставив их укрыться в доме семейства Ло-
     бо. Вот  и вышло, что единственная, кому выпало находиться при рождении
племянника, была она, именно она!
     За часы, проведенные возле сестры, Тита узнала больше, чем за все  годы
учебы в городской школе. И она, как никогда  до этого, проклинала учителей и
мать за то, что они  не нашли  случая  рассказать ей, что надлежит делать во
время  родов.  К  чему  ей  было  в  этот  момент знать  названия  планет  и
наставления  Карреньо,  все эти "от" и "до", если  ее  сестра  была на  краю
гибели, а  она  ничем  не  могла ей  помочь. За  время беременности  Росаура
прибавила  в  весе  тридцать  килограммов,  что  отнюдь  не  облегчало  муки
первородящей.  Помимо  того,  что  сестра  и  так  была  крайне толста, Тита
увидела, как тело ее начинает странно  вздуваться -- сперва ноги, затем лицо
и руки. Она  отирала  ей  со лба  пот и пыталась ее подбодрить, но  Росаура,
казалось, ее не слышит.
     Тита видела, как рождаются некоторые животные, но сейчас этот опыт вряд
ли  мог  ей пригодиться.  В те  разы она  была лишь  зрительницей.  Животные
прекрасно  знают, что они должны  делать,  а Тита не знала ничегошеньки. Она
приготовила  простыни, горячую  воду, прокипятила ножницы.  Она  знала,  что
должна будет перерезать  пуповину, но не знала, как, когда и в  каком месте.
Знала,  что надо будет как-то позаботиться о младенце, когда он  появится на
свет, но не знала, как именно. Единственное,  что она точно  знала, так это,
что сперва  он  должен  родиться, но  вот когда? Тита то и дело  заглядывала
сестре между ног --  ничего такого:  на  нее глядел  темный, тихий, глубокий
тоннель. Стоя на коленях перед  Росаурой, она  в крайнем отчаянии  попросила
Начу хоть как-то надоумить ее.
     Если уж она  посвящала ее в кухонные рецепты, то  могла бы пособить и в
этом трудном  деле! Кто-то ведь должен  помочь Росауре свыше, коли ее сестра
этого не умеет.  Она и сама не знала, долго ли  молилась, стоя на коленях, а
когда наконец  открыла глаза,  темный тоннель  -- целиком -- неожиданно стал
превращаться  в  красную реку, в мощный  вулкан,  в  рвущуюся  бумагу. Плоть
сестры отверзалась, открывая дорогу жизни. Тита до конца дней своих не могла
забыть  этот звук  и  то,  как  выглядела  головка  племянника,  выходившего
победителем из борьбы за жизнь.  Эта  головка была  не ахти, скорее всего, у
нее была форма продолговатой гири из-за давления, которому  были  подвержены
косточки все эти долгие часы. Но Тите она показалась самой красивой из всех,
которые она когда-либо видела.
     Плач  ребенка  заполонил  все одинокие  уголки ее сердца.  Тогда  она и
поняла,  что  заново  любит  жизнь, этого дитенка к Педро, даже свою сестру,
ненавидимую столь долгое время.  Она взяла ребеночка на руки, поднесла его к
лицу Росауры, и вместе они  всплакнули, нежно обнимая его. С этого  момента,
следуя наставлениям,  которые нашептывала  Нача, она  прекрасно  знала,  что
должна делать: перерезать своевре-
     менно и в нужном  месте пуповину,  протереть  тельце миндальным маслом,
перевязать пупок и  одеть новорожденного. Не испытывая ни малейших сомнений,
она сперва надела на него распашонку, затем рубашечку, после чего перетянула
пупок  свивальником,   подложила  подгузник,  натянула  носочки   и  вязаные
ботиночки и  стянула  ему  ножки одной пеленкой, а другой, фланелевой,  туго
спеленала  его, уложив на  груди ручки, чтобы не царапал личико, после  чего
упрятала в пеньюар и укрыла плюшевым одеялом. Когда к ночи вернулись Матушка
Елена  с  Ченчей,  сопровождаемые  женщинами  из семейства  Лобо,  они  были
поражены  профессиональной  работой  Титы.  Спеленутый, как полешко, ребенок
спокойно спал.
     Педро привез  доктора  Брауна только  на следующий день, после того как
его  освободили.  Возвращение  Педро всех успокоило. Они  страшились за  его
жизнь. Теперь им оставалось беспокоиться лишь  за здоровье Росауры,  которая
все  еще находилась  в критическом состоянии и  была очень распухшей. Доктор
Браун самым  тщательным  образом обследовал  ее. Только сейчас  они  поняли,
сколь  опасными  были  роды.  По  словам  доктора, Росаура испытала  приступ
острого токсикоза, который  мог убить ее. Он  тоже  удивился  хладнокровию и
решительности   Титы,  которая  помогла  роженице  в  столь  неблагоприятных
обстоятельствах. Впрочем, неизвестно, что больше привлекло его внимание: то,
что Тита, не имея  ни малейшего опыта, смогла управиться  одна, или внезапно
сделанное им  открытие,  что  Тита,  эта  зубатая девчушка,  превратилась  в
прелестную молодую женщину, на  которую он до этого не обращал внимания.  Со
дня  смерти жены, произошедшей  пять лет назад, доктор ни разу не  испытывал
влечения к женщине. Боль потери любимой спутницы жизни оставляла его все эти
годы бесчувственным к любви. Разглядывая  Титу, он почувствовал,  как у него
забилось  сердце. Мурашки пробегали по его телу, пробуждая и оживляя все его
спящие чувства. Он смотрел на нее так, будто видел впервые. Такими приятными
казались ему  сейчас ее зубы, которые обрели дивную соразмерность в чарующей
гармонии тонких и нежных черт лица.
     Голос Матушки Елены прервал его размышления,
     -- Доктор, не будете ли Вы  столь любезны посещать нас два раза на день
все то время, что моя дочь будет находиться в опасном состоянии?
     --  Непременно!  Во-первых, это мой  долг, а  во-вторых,  посещать  Ваш
чудный дом одно удовольствие.
     К счастью Матушка  Елена, озабоченная  здоровьем  Росауры,  не обратила
внимания на  блещущие восторгом  глаза Джона Брауна, заглядевшегося на Титу.
Заметь  она  это, не распахнула  бы перед ним столь  доверчиво двери  своего
дома.
     А  так  доктор  не вызывал  у  нее  никакой  тревоги,  единственное  ее
беспокойство со-
     стояло в том, что у Росауры не было молока.
     Слава Богу, в городе сыскалась кормилица, которая согласилась приходить
к  ребенку.  Это  была  родственница  Начи,  она только что  родила восьмого
погодка и  с готовностью приняла лестное приглашение вскормить внука Матушки
Елены. Целый месяц она это прекраснейшим образом делала, пока однажды утром,
отправившись  в  город проведать семью,  не была настигнута шальной пулей во
время перестрелки  между  повстанцами  и  федералистами.  Ранение  оказалось
смертельным. Один  из родственников принес это известие  на ранчо в то самое
время, когда Тита и Ченча перемешивали в большой глиняной посудине составные
части рагу.
     Делают  это  в самую последнюю очередь, когда,  как было сказано ранее,
перемолоты все ингредиенты.  Они  перемешиваются  в  большой  кастрюле, куда
добавляют куски индюшатины, ломтики шоколада и сахар по вкусу. Когда все это
загустеет, варево снимают с огня.
     Тита  завершала приготовление рагу  одна: Ченча, едва  услышала горькую
весть, тотчас отправилась в город  поискать другую  кормилицу. Вернулась она
глубокой  ночью,  так  никого  и  не  сыскав.  Ребенок  без  умолку  плакал.
Попытались было напоить его коровьим молоком, но он  его пить не стал. Тогда
Тита надумала дать ему чай, точно так же, как это проделывала с ней Нача. Не
тут-то было: ребенок отклонил и чай. Ей пришло в голову накинуть шаль,
     забытую Лупитой,  кормилицей, полагая,  что  мальчик успокоится, почуяв
знакомый  запах, исходивший  от этой шали,  но он заплакал еще пуще --  этот
запах  указывал, что скоро  он получит пищу,  и  он не  понимал, почему  еда
опаздывает. В отчаянии младенец  искал свое молоко  между грудей Титы. Самым
непереносимым  для  нее всегда  было, когда голодный  человек просил  у  нее
поесть, а она не могла его покормить. Это бесконечно ее огорчало. Не в силах
больше терпеть, Тита,  расстегнув  блузку, предложила  ребенку  свою  грудь.
Девушка  знала, что  грудь совершенно  суха,  но,  может быть,  она послужит
мальчику соской и как-то займет его, пока найдется способ утолить его голод.
     Ребенок с остервенением отловил  сосок и засосал  с такой поразительной
силой, что извлек  из груди молоко. Когда  Тита увидела,  что лицо  младенца
мало-помалу  обретает  спокойствие,   и  услышала,   как   он  чмокает,  она
заподозрила нечто странное.  Неужто он  питается от нее?  Чтобы  убедиться в
этом,  она отняла ребенка  от  груди и увидела струйку молока. Тита никак не
могла понять, что происходит. Разве возможно, чтобы у бездетной было молоко?
Сверхъестественное  это  событие  не  имело  объяснения. Как  только ребенок
почувствовал, что  его  лишают пищи, он  зашелся плачем. Тита позволила  ему
снова найти грудь и  не  отнимала ее, покуда он полностью не  утолил  своего
голода  и,  довольный, не забылся ангельским  сном.  Она  была так поглощена
созерцанием  ребенка, что  не услышала, как  вошел  Педро. Тита явилась  ему
воплощением самой  Цереры  (В  римской  мифологии  --  богиня  плодородия  и
земледелия,  божество созревания хлебов;  иносказательно "плоды  Цереры"  --
пища).  Педро ничуть  не удивился и не  нуждался  ни в каком объяснении. Как
зачарованный, улыбаясь,  он приблизился к ним, наклонился и поцеловал Титу в
лоб. Та отняла у ребенка грудь,  и Педро натурально увидел  то, что до этого
лишь обрисовывала ее одежда, -- пышные груди Титы. Она поспешила спрятать их
под блузку. Педро  молча,  с большой нежностью помог  ей сделать  это. Вихрь
противоречивых чувств овладел ими: любовь, желание,  нежность, похоть, стыд,
страх,  что  их застанут  вместе. Скрип  половиц  под  ногами  Матушки Елены
вовремя предупредил  их  об опасности. Тита успела должным  образом оправить
блузку, а  Педро  -- отстраниться прежде, чем вошла Матушка Елена.  Так что,
открыв дверь,  она,  исходя из дозволенных  норм общественного поведения, не
могла найти ничего такого, что могло бы  ее насторожить. Педро  и  Тита были
совершенно спокойны.
     И все же что-то ее встревожило, и она навострила  все чувства в надежде
понять причину своего беспокойства.
     -- Что с ребенком, Тита? Тебе удалось его накормить?
     -- Да, мамочка, он выпил свой чай и уснул.
     -- Хвала Господу! Что же ты ждешь, Педро, неси ребенка к жене.  Дети не
должны удаляться от матери.
     Педро  унес ребенка,  а  Матушка  Елена  все еще  не отводила пытливого
взгляда  от Титы, в глазах  которой мерцала  еле заметная  растерянность, не
понравившаяся матери.
     -- Ты приготовила чампуррадо1 для сестры?
     -- Да, мамочка.
     -- Дай мне его, я отнесу. Чтобы появилось молоко, Росауре надо пить его
днями
     И ночами.
     Но сколько та ни пила чампуррадо, молоко у нее  так и не появлялось.  А
вот у Титы  с этого дня  молока было  столько, что если бы  она захотела, то
могла бы прокормить не одного Роберто, а еще двух младенцев. Так как Росаура
все  еще была слаба,  никого  не  удивило, что  Тита озаботилась  кормлением
племянника, однако никому и в  голову  не  приходило, как  она  это  делает,
настолько  они  с Педро  осторожничали,  дабы никто ее за  этим  занятием не
застал.
     Вот почему ребенок, вместо того чтобы стать поводом для их  разлуки, на
самом деле  сблизил их. И казалось, что  матерью ребенка была  не Росаура, а
Тита.  Она  это и  впрямь чувствовала и чувств  своих  не скрывала. С  какой
гордостью носила Тита племянника в день крестин, показывая его приглашенным!
Росаура  смогла присутствовать лишь в  храме, она все  еще  чувствовала себя
неважно, и Тита заступила ее место на банкете.
     1 Распространенный в Мексике напиток -- смесь киселя-атоле и шоколада.
     Доктор Джон Браун не мог налюбоваться на Титу. Он буквально  не отводил
от  нее взгляда. Джон  приехал  на  крестины лишь  для  того,  чтобы, улучив
момент, поговорить с нею с глазу на глаз. Хотя они и виделись каждый день во
время   врачебных   визитов,   которые   Браун   наносил  Росауре,  ему   не
представлялась   возможность   свободно   поговорить    с   Титой   наедине.
Воспользовавшись  тем,  что Тита проходила вблизи от  стола,  за  которым он
находился, Джон поднялся и подошел к ней под предлогом поглядеть на ребенка.
     -- Как мило выглядит младенец рядом с такой красивой тетушкой!
     -- Спасибо, доктор.
     --  Могу  представить,  какой счастливой  Вы  были  бы,  будь  ребенок,
которого Вы держите на руках, Вашим.
     Тень печали легла на ее лицо. Заметив это, Джон извинился:
     -- Простите, похоже, я сказал что-то неуместное.
     -- Нет, вовсе нет... Просто я не могу выйти замуж и иметь детей, потому
что должна ухаживать за матерью, пока она не умрет.
     -- Что Вы такое говорите! Вот нелепица...
     -- Но это действительно так. А теперь прошу Вас меня простить, мне надо
уделить внимание гостям.
     Тита поспешно отошла, оставив Джона в полной растерянности. То же самое
происходило и с ней, однако едва она снова взяла на руки Роберто, как тут же
об-
     рела  спокойствие.  Какое  ей  дело до чужой  судьбы,  когда она  может
прижимать  к груди младенца, принадлежащего ей, как  никому  другому. Она по
праву занимала  место матери,  пусть и  не  владея  официально этим титулом.
Педро и Роберто принадлежали ей, а большего в жизни ей не надо.
     Тита  была счастлива и поэтому не обратила  внимания  на  то, что мать,
точно так же, как  Джон (хотя  он-то --  по другим соображениям), ни на одно
мгновение не  теряет ее из виду, уверенная в том,  что между  ними что-то да
есть. Занятая этой мыслью, Матушка Елена не съела ни крошки и была настолько
занята своей следственной деятельностью, что проглядела успех праздника. Все
сходились на том, что в  наибольшей степени он удался  благодаря Тите: рагу,
ею  приготовленное,  было  восхитительным!  Она  не  переставала   принимать
комплименты. Тита, отвечая на вопросы, говорила, что секрет лишь  в том, что
рагу она готовила с огромной любовью.  Педро в это время  находился рядом, и
они  обменялись мгновенными  взглядами  заговорщиков,  вспоминая,  как  Тита
перетирала на камне-метате  специи.  Тут-то,  к  несчастью,  орлиный  взгляд
Матушки  Елены  с  двадцати  метров  и  засек  блеск  в  их глазах,  что  ее
глубочайшим образом задело.
     Среди-  присутствующих она действительно была самой озабоченной,  и для
этого были основания, так  как странным образом после  рагу все гости  вышли
из-за  стола в  состоянии эйфории,  обуреваемые  приступами  веселья  весьма
необычного свойства. Они  смеялись и галдели, как никогда до этого, и должны
были  пройти  долгие  годы,  прежде  чем  снова  им  улыбнулось бы  счастье.
Революционная  война несла  голод и смерть.  Но казалось, что в эти часы все
хотели забыть про пальбу на улицах.
     Только Матушка  Елена  не  утратила  выдержки, хотя  и сдерживала  свое
раздражение с большим  трудом.  Воспользовавшись  моментом, когда  Тита была
достаточно  близко, чтобы  не  пропустить  ни единого  слова, Матушка  Елена
громко высказала отцу Игнасио свои соображения:
     -- По тому, святой отец, как складываются дела, я  опасаюсь, что в один
прекрасный день Росауре потребуется помощь  врача и  мы  не сможем  привезти
его,  как  в  день  родов. Думаю, самое уместное, когда у нее появятся силы,
отправить  ее вместе с мужем и  сыном в  Сан-Антонио, что в Техасе,  к моему
племяннику. Там она будет располагать лучшей медицинской помощью.
     -- Не могу согласиться с  Вами, донья  Елена.  Именно в  силу того, как
складывается политическая ситуация, Вам понадобится мужчина, надо же кому-то
защищать дом.
     -- Никогда я в нем не нуждалась, для чего он, если я сама управлялась с
моим  ранчо и  моими дочерями? Мужчины не так уж и важны  для жизни,  святой
отец, -- сказала  она со  значением. --  А революции не так  страшны, как их
малюют. И перец -- не беда, коли есть вода!
     -- Уж  это точно! -- ответил священник, смеясь. -- Ну и донья Елена! Не
в бровь, а  в  глаз. А скажите. Вы подумали, где  Педро мог  бы  работать  в
Сан-Антонио?
     --  А  хотя бы счетоводом  в  компании  моего племянника. Тут  не будет
проблем, он ведь английским владеет в совершенстве.
     Слова, услышанные  Титой, прозвучали в ее  ушах как орудийный залп! Она
не  могла позволить, чтобы это произошло. Невозможно, чтобы именно  сейчас у
нее отняли ребенка. Она должна воспрепятствовать этому любой ценой. Все-таки
Матушке Елене удалось испортить праздник! Первый праздник в жизни,  которому
она радовалась всем сердцем...

     Продолжение следует...

     Очередное блюдо: Колбаски по-северному.

     Глава V I
     МАЙ КОЛБАСА ПО-СЕВЕРНОМУ
     ПРОДУКТЫ:
     8 килограммов свиного филе,
     2 килограмма говяжьей вырезки,
     1 килограмм широких перцев,
     60 граммов тмина,
     60 граммов душицы,
     30 граммов перца,
     60 граммов гвоздики,
     2 чашки чеснока, 2 литра яблочного уксуса, 1/4 килограмма соли

     Способ приготовление:
     Уксус  ставят на огонь и добавляют стручки перца, из  которых  до этого
удаляют  зерна. После кипячения кастрюлю снимают с огня и накрывают крышкой,
чтобы
     Перцы размякли.
     Управившись с перцами,  Ченча  ринулась  в  сад  помогать  Тите  искать
червей. С минуты  на минуту  в  кухню должна была нагрянуть  Матушка  Елена,
чтобы проверить,  приготовлена ли колбаса  и греется  ли вода для купания, а
они с  обоими заданиями изрядно припоздали.  Тут  надо  сказать, что  с того
самого дня, как Педро, Росаура и ребеночек переехали жить в Сан-Антонио, что
в Техасе, Тита утратила какой бы то ни было интерес к жизни, кроме разве что
чувства сострадания к беззащитному птенцу, которого она кормила червяками. А
там дом мог хоть сгореть -- она не обратила бы на это никакого внимания.
     Вдруг Матушка Елена  прознает, что Тита  устранилась  от  приготовления
колбасы? Ченча боялась и подумать о последствиях.
     А  запасти колбасу Матушка Елена решила, поскольку так можно было лучше
всего и наиболее экономно использовать свиное мясо, которое обеспечило бы на
длительное время хорошее пропитание без боязни, что оно испортится. До этого
они успели припасти немалое количество коп-
     ченого  мяса,  окорока,  шпика  и топленого  жира.  Оставалось  извлечь
максимальную  пользу  из  свиньи,  одного из немногих  животных,  переживших
посещение представителей революционной армии, чему они сподобились незадолго
до этого.
     В  тот день,  когда заявились  повстанцы,  на ранчо  находились  только
Матушка  Елена,  Тита,  Ченча да два пеона -- Росалйо и  Гуадалупе. Николас,
управитель,  все  еще  не  вернулся  со  скотиной,  которую  он  по  крайней
необходимости  отправился прикупить, -- из-за скудости питания они вынуждены
были бы забить последнюю живность, которая у них оставалась, вот и надо было
подумать  о  восполнении  стада.  Помогать  Николасу отправились  двое самых
расторопных помощников.  Присматривать  за  ранчо  он  оставил  своего  сына
Фелипе, но  Матушка  Елена  взяла  командование  в свои  руки,  дабы  Фелипе
отправился  в  Сан-Антонио, что в Техасе, добывать известия  о Педро  и  его
семье. Они опасались, не стряслось ли чего: со дня их отъезда от них не было
ни слуху ни духу.
     Когда Росалйо  примчался галопом с  вестью, что  к  ранчо  приближается
отряд,  Матушка Елена достала ружье  и, пока  его  чистила,  все думала, как
утаить  от прожорливых и похотливых визитеров самое ценное из того, что было
на ранчо. Сведения  о революционерах, которыми она располагала, не содержали
ничего обнадеживающего. Сказать по  правде, эти сведения не вызывали особого
доверия,  ибо исходили  от отца Игнасио и  от  главы  муниципалитета  города
Пьедрас-Неграс. От них она узнала, что эти люди, врываясь в дома, грабят что
ни попадя, а девушек насилуют.  Исходя из  этого, она и приказала ненадежнее
спрятать в подвале Титу, Ченчу и свинью.
     Когда  .революционеры нагрянули,  Матушка Елена встретила их  у входа в
дом. Ружье она спрятала под юбками,  рядом  стояли  Росалйо и Гуадалупе.  Ее
глаза  встретились  с  глазами  капитана, командира этого  отряда,  и  по ее
твердому взгляду он сразу понял, что женщина эта -- крепкий орешек.
     -- Добрый вечер, сеньора. Вы хозяйка ранчо?
     -- Она самая. Что Вам угодно?
     -- Мы прибыли, чтобы по-хорошему договориться с Вами о сотрудничестве.
     -- А я по-хорошему говорю Вам: забирайте все, что вашей душе угодно, из
провизии,  какую найдете в амбаре и  в сарае. Но  не  советую прикасаться  к
чему-либо в доме, понятно? Это для моего личного пользования.
     Капитан шутливо отдал ей честь и ответил:
     -- Понятно, мой генерал.
     Солдатам  шутка пришлась по  душе, и  они шумно приветствовали  ее,  но
капитан смекнул, что  с Матушкой Еленой шутки плохи: она говорила  серьезно,
очень серьезно. Стараясь не выказать замешательства под ее властным недобрым
взглядом, он приказал обыскать ранчо. Нашли они  не бог весть  что:  немного
маиса в початках
     и  восемь  кур.  Один  из  сержантов,  весьма  недовольный,  подойдя  к
капитану, сказал:
     -- Старуха, видать, все в доме припрятала, прикажите поискать внутри!
     Матушка Елена, положив палец на спусковой крючок, предупредила:
     -- Я ведь не шутки шучу, ясно сказано, в мой дом не войдет никто!
     Сержант,  похохатывая  и  размахивая  зажатыми  в  обеих руках  курами,
попытался  направиться к  входу.  Матушка Елена  вскинула ружье, оперлась  о
стену, чтобы отдача не свалила ее с ног, и выстрелила в кур. Во  все стороны
полетели ошметки мяса, запахло палеными перьями.
     Росалио и  Гуадалупе вытащили свои  пистолеты, тот  и  другой  дрожали,
совершенно  уверенные,  что  это их последний  день  земной  жизни.  Солдат,
стоявший рядом с капитаном, хотел было пальнуть в Матушку Елену, но  капитан
жестом воспрепятствовал этому. Все ждали его сигнала для штурма.
     --  У  меня  очень  хорошее чутье  и  очень  плохой  характер, капитан.
Следующий выстрел -- для Вас, и уверяю, что я успею  выстрелить  прежде, чем
меня убьют.  Так не лучше ли нам уважать друг друга, ведь если мы умрем, обо
мне никто  и не вспомнит, но уж наверняка  вся нация будет оплакивать потерю
такого  героя, как  Вы,  не  так ли?  И  впрямь,  взгляд Матушки Елены  было
довольно  трудно  выдержать  даже  капитану.  Было  в  этом  взгляде  что-то
пугающее.  Неописуемым страхом  только и можно было назвать чувство, которое
он вызывал у тех,  кто с ним сталкивался:  люди не  только чувствовали  себя
приговоренными к смерти  за неведомое  преступление, но  чудилось им,  будто
приговор этот вот-вот приведут в исполнение. Детский ужас перед безграничной
материнской властью овладевал людьми.
     -- Да, Вы правы. Но не бойтесь, никто Вас  не убьет, никто не оскорбит,
этого еще не хватало. Столь храбрая, как  Вы,  женщина  может вызывать  одно
только восхищение! -- И,  обращаясь к солдатам, добавил: -- Никому  в дом не
входить. Посмотрите, что еще можно здесь взять, и в дорогу.
     Нашли они лишь большую голубятню, занимавшую весь просторный чердак под
двускатной крышей огромного  дома.  Чтобы добраться  до голубятни, надо было
вскарабкаться по семиметровой лестнице. Три повстанца, поднявшись,  разинули
рты,  не  в  силах  сдвинуться  с  места,  пораженные  размерами  полутемной
голубятни  и  курлыканьем множества  голубей,  влетавших  и вылетавших через
маленькие боковые  окошки. Прикрыв дверь и окошки, чтобы ни одна из птиц  не
могла улизнуть, они принялись хватать птенцов и голубок.
     Набрали они такое  количество птиц, что батальон теперь мог  объедаться
целую неделю.  Прежде чем отступить,  капитан  объехал задний  двор, глубоко
вдыхая стойкий запах роз, все  еще державшийся в этом месте. Он закрыл глаза
и  на какое-то мгновение  словно  окаменел. Вернувшись к  Матушке  Елене, он
спросил:
     -- Я так понимаю, что у Вас три дочери, где же они?
     -- Старшая и младшая живут в Соединенных Штатах, а третья умерла.
     Похоже, это  заявление взволновало капитана.  Еле  слышным  голосом  он
промолвил:
     -- Жаль, очень жаль. Он простился с Матушкой Еленой,  отвесив ей низкий
поклон. Уехали они так же мирно,  как и приехали, и  Матушка Елена была даже
обескуражена  их  поведением   по   отношению  к  ней:   оно  совершенно  не
соответствовало образу хладнокровных  головорезов, коих она ожидала увидеть.
С того дня она предпочитала не высказывать своего суждения о революционерах.
Откуда ей было знать, что капитан этот был не кем иным, как тем самым Хуаном
Алехандресом, за несколько месяцев до этого умыкнувшим ее дочь Гертрудис.
     И все  же  от  внимания капитана,  хотя  он был совсем близко от  этого
тайника, ускользнуло,  что  на заднем  дворе у Матушки  Елены  схоронены под
золой  целых   двадцать  кур,   забитых  перед   самым   их   налетом.  Куры
откармливаются пшеницей  или овсом и как есть, с перьями,  помещаются внутрь
большого  глиняного сосуда.  Сосуд покрывают тряпкой. При этом способе  мясо
останется свежим в течение целой недели.
     Так поступали на ранчо с незапамятных времен, когда надо было сохранить
дичь после охоты.
     - По выходе из  укрытия  Титу  прежде  всего  поразило  то, что она  не
услышала вор-
     кования голубей, которое с тех пор,  как она себя помнила, было  частью
ее  повседневной жизни.  Это  внезапное безмолвие  заставило  ее  еще острей
почувствовать свое одиночество.  Именно в  этот момент у нее особенно сильно
защемило  сердце при  мысли о  том, что  Педро, Росаура и  Роберто  покинули
ранчо.  Она  быстро   поднялась  по   ступенькам   большущей  лестницы,   но
единственное, что нашла на голубятне, так это ковер из перьев да обычную для
этого места грязь.
     Ветер,  проскальзывавший  в  открытую  дверку,   поднимал  какое-нибудь
перышко, которое тут же  безмолвно опускалось на ковер из перьев. Неожиданно
до ее слуха донесся еле  слышный  писк -- маленький, только что вылупившийся
птенчик  чудом избежал побоища. Тита  подняла  его и  решила спуститься,  но
сперва  на  миг  задержалась у окошка, вглядываясь  в пыль, которую оставили
кони  солдат, только  что покинувших ранчо. Ее крайне удивило, почему они не
причинили матери никакого вреда. Все то время, что она находилась в укрытии,
она молилась, чтобы с Матушкой Еленой не случилось ничего  плохого, и все же
где-то глубоко-глубоко в душе у нее теплилась надежда, что когда она выйдет,
то найдет ее мертвой.
     Тита  устыдилась подобных  мыслей.  Она уместила  птенца  между грудей,
чтобы освободить руки, и, крепко держась за опасную лестницу,  спустилась на
землю. С этого дня кормить заморыша-птенца стало  ее главной заботой, только
это давало ее  жизни какой-то  смысл,  конечно,  несравнимый  с той полнотой
чувств,  которую  она  испытывала,  кормя  грудью человеческое  существо, но
каким-то образом на эти чувства похожий.
     Горе, причиненное разлукой с племянником, иссушило ее груди. Покуда они
с Ченчей  искали  червей для птенца,  Тита  все  думала,  кто и  как  кормит
Роберто. Эта  мысль  терзала ее  днем и  ночью. За весь  месяц  она не могла
заснуть ни на  мгновение.  Единственное, чего она добилась за это время, так
это чуть ли не пятикратного увеличения своего огромного покрывала.
     Ченча,  желая избавить Титу от страдальческих  мыслей, силком вытолкала
ее  на  кухню,  усадила  перед  ступой-метате и  заставила перетирать специи
вместе  с перцами. Для  облегчения этой  работы неплохо по  мере перетирания
подливать немного уксуса.  Под конец мелко  нарубленное  и перемолотое  мясо
смешивается  с  перцами  и  специями,  после  чего  фаршу  дают  выстояться,
желательно в течение ночи.
     Едва  они  начали  перетирку,  как  на  кухню  влетела  Матушка  Елена,
спрашивая,  почему до сих пор  не  наполнена лохань  для ее  купания.  Ей не
нравилось  купаться слишком поздно, потому что волосы тогда не  успевали как
следует просохнуть.
     Для  Матушки Елены  подготовка к купанию была  равнозначна подготовке к
какой-нибудь  важной  церемонии.  Вода  должна  была  кипятиться  с  цветами
лаванды, этот аромат Матушка Елена предпочитала любому другому.  После отвар
процеживался  через  чистое  полотно  и в него  добавлялось несколько капель
водки.  Наконец,  надо  было натаскать  много  ведер горячей  воды  в темный
закуток, находившийся в самом конце дома рядом с кухней. За отсутствием окон
в этой каморке почти не было света, который лишь изредка просачивался сквозь
узкую дверь.  Чуть ли не  половину  комнаты занимала  большая лохань.  Рядом
стоял   свинцовый  сосуд  с  водой  "ши-ши"  (Индейское  название  одной  из
мексиканских агав, мясистые листья  которой обладают моющими свойствами) для
мытья волос.
     Только  Тита, сподобленная ухаживать  за матерью до  самой ее  кончины,
допускалась к ритуалу  и  могла видеть ее  голой.  Никто  больше. Поэтому  и
выстроили комнатенку,  которая  избавляла Матушку Елену  от  сторонних глаз.
Сначала Тита мыла ей тело, затем волосы и наконец оставляла ее  на некоторое
время отдохнуть. Пока  та наслаждалась водой, она  успевала выгладить белье,
которое Матушка Елена надевала по выходе из лохани.
     По знаку матери Тита помогала ей вытереться и как можно быстрее  надеть
хорошо проутюженное белье, что уберегало ее от простуды. После этого Тита на
миллиметр  приоткрывала дверь,  и  комната едва заметно охлаждалась, так что
Матушка  Елена не замечала смены температуры. А Тита расчесывала ей волосы в
слабых  лучах света,  который едва  проникал  через дверную  щель, волшебным
образом  оживляя  причудливые наплывы  водяного  пара.  Она  расчесывала  ей
волосы, пока они не становились совершенно сухими, и тогда она заплетала  ей
косу. Этим и завершался ритуал.  Тита всегда благодарила Господа Бога за то,
что Матушка  Елена мылась лишь  раз в  неделю. В противном случае жизнь Титы
была бы настоящей мукой.
     По мнению Матушки Елены, с купанием у Титы происходило то же,  что и со
стряпаньем:  чем больше дочь старалась, тем  больше совершала  ошибок. То на
рубашке  оказывалась складочка, то вода была недостаточно согретой,  то коса
была  заплетена  криво.   В  общем   и  целом   казалось,  что  единственным
достоинством  Матушки  Елены было  находить  недостатки. Но  никогда  она не
находила  их столько, сколько в  этот день. Впрочем, Тита и впрямь  проявила
небрежность чуть  ли  не в  каждом  из пунктов церемониала.  Вода была такой
горячей, что Матушка Елена, ступив в лохань, обожгла ногу. Забыла Тита и про
ароматное "ши-ши" для мытья волос, сожгла нижнюю юбку и рубашку,  к  тому же
слишком  широко открыла дверь -- вот и дождалась того, что  Матушка Елена ее
отчитала, выгнав из ванного застенка.
     Тита  поспешила  на  кухню  с  грязным бельем  под  мышкой,  удрученная
внушениями матери и своими грубейшими промашками. Больше  всего ее угнетало,
что придется заново корпеть над сожженным бельем. Такое злосчастье случилось
с  ней лишь однажды.  И  теперь  она должна была окунуть  рыжие  пятнышки  в
раствор хлората поташа и в  легкий щелочной раствор, ополоснув разок-другой,
пока пятна не исчезнут, перемежая эту занудную работу стиркой черного платья
матери.  Для  этого она  должна  была растворить  бычью  желчь  в  небольшом
количестве кипящей воды, смочить мягкую губку и, увлажнив всю одежду, тут же
прополоскать ее в чистой воде и повесить для просушки.
     Тита не разгибая спины стирала и стирала белье, подобно тому как делала
это не раз с  пеленками Роберто, отстирывая их до белизны. Она кипятила их в
небольшом  количестве мочи,  куда опускала  на  несколько  мгновений грязное
место,  после  чего  простирывала  пеленку  в  чистой  воде. Таким  нехитрым
способом  и удавалось избавиться от пятен. Однако  сейчас, как ни макала она
пеленки в  мочу, их ужасающая чернота  и не думала  исчезать. Внезапно  Тита
поняла, что бьется  она  не  над  пеленками Роберто, а над  одеждой  матери,
старательно  погружая  ее  в  ночной горшок, который поутру забыла  вымыть у
дворового  стока. Окончательно  расстроившись,  она  начала исправлять  свою
оплошность.
     Оказавшись  на  кухне, Тита  попыталась  сосредоточиться  на  том,  что
делает.  Во  что  бы то ни  стало  надо  было отрешиться  от  терзавших душу
воспоминаний, иначе ярость Матушки Елены могла обрушиться на нее с минуты на
минуту.
     Перед  самым купанием  матери Тита  завершила приготовление  фарша  для
колбасок,  он  выстоялся,  так что  теперь можно было  приступить к  набивке
кишок.
     Это должны быть коровьи кишки, обязательно целые и хорошо промытые. Для
набивки пользуются воронкой. Кишки  туго перевязывают на расстоянии в четыре
пальца и протыкают иголкой, чтобы внутри не оставалось воздуха,  из-за  чего
колбаски могут испортиться. Набивать надо как можно плотнее, без пустот.
     Как  ни старалась  Тита избежать  воспоминаний,  они наплывали  на  нее
чередой, заставляя совершать одну  оплошность за другой.  Да и как она могла
прогнать их, если обминала в  руках толстенную  колбаску, навевавшую видение
душной летней ночи, когда все домашние вышли  спать во двор. В  жаркую пору,
когда  зной  делался  невыносимым,  во дворе  развешивали  гамаки.  На  стол
ставился большой жбан со льдом, в который клали куски арбуза на случай, если
ночью кто-то встанет, испытывая жажду, -- свежий ломоть как раз ее и утолит.
Матушка Елена была большая мастерица разрезать арбузы: взяв остро заточенный
нож,  она  вонзала  его  кончик  точно  на  глубину  зеленой корки, оставляя
нетронутой внутренность арбуза.
     Сделав  на  кожуре  несколько математически точных надрезов,  она брала
арбуз и наносила  им один  удар по камню -- особым, ей одной ведомым местом:
как по волшебству арбуз раскрывался, подобно бутону цветка, являя изумленным
зрителям нетронутый ножом  красный шар. Что и говорить, по части разбивания,
разрушения,  расчленения,  разора,  разлучения,  разрезания,  расстраивания,
разгона Матушке  Елене  не было равных. После ее смерти никому не  удавалось
повторить этот ее фокус.
     Лежа в гамаке,  Тита  услышала, как кто-то, проснувшись,  отправился за
куском  арбуза. Ей захотелось в туалет. Весь  день она  пила пиво --  не для
унятия жажды, а чтобы накопить побольше молока для племянника.
     Тот  преспокойненько  спал  рядом  с  ее  сестрой. Тита  поднялась  и в
кромешной темноте на ощупь побрела в сторону туалета, пытаясь вспомнить, где
находятся гамаки, чтобы, паче чаяния, не потревожить спящих.
     Педро, сидя в своем гамаке, ел арбуз и думал о Тите. Сознание того, что
она  спит где-то поблизости, не давало  ему покоя. Он не  мог сомкнуть глаз,
думая о том, что находится всего в нескольких шагах от  нее...  и от Матушки
Елены, разумеется. На миг он перестал дышать, услышав в темноте  звук шагов.
Вне всякого сомнения, это была Тита --  особый  аромат, распространившийся в
воздухе, смесь жасминного запаха и запахов  кухни,  мог  принадлежать только
ей. А что, если Тита  поднялась,  чтобы отыскать  его! Шум ее приближающихся
шагов был заглушен яростным биением его сердца. Нет, теперь шаги удалялись в
сторону туалета. Педро бесшумно вскочил и по-рысьи в два прыжка настиг ее.
     Почувствовав, что кто-то притягивает ее к  себе и зажимает ей рот, Тита
не на шутку перепугалась,  но тут же догадалась, кому принадлежали эти руки,
и  безо всякого сопротивления позволила одной из них скользнуть по ее  шее и
груди,  а затем  -- для более полного  обследования --  пропутешествовать по
всему ее телу.
     Пока она обмирала, осязая губами  поцелуй Педро, он,  схватив  ее руку,
пригласил Титу  ознакомиться  с его  телом. И она  робко  коснулась  твердых
мускулов его предплечья и груди. Ниже трепетала под бельем пылающая головня.
В страхе она отдернула руку, напуганная  не столько своим открытием, сколько
криком Матушки Елены.
     -- Ты где, Тита?
     -- Здесь я, мамочка, в туалет ходила.
     Боясь, как бы  мать не  почуяла неладное, Тита быстрехонько вернулась в
свой гамак, где и промаялась всю ночь, терзаемая нестерпимой нуждой, которая
сопровождалась  еще одним,  весьма  схожим желанием.  Но все  ее жертвы были
напрасны: на следующий день Матушка Елена, которая, казалось, запамятовала о
своем  намерении  отправить Педро и  Росауру  в Сан-Антонио,  что  в Техасе,
ускорила  их отъезд,  так что и  трех дней не прошло, как  ее стараниями они
покинули ранчо.
     С появлением на кухне  Матушки Елены ее воспоминания  как ветром сдуло.
Тита выронила из рук колбаску. Она всегда подозревала, что мать умеет читать
ее мысли. Следом на кухню вбежала без удержу  плачущая  Ченча.  -- Не плачь,
голубка!  --  сказала Матушка  Елена.  --  Не могу  видеть твоих  слез.  Что
стряслось?
     -- Да Фелипе возвернулся и г'рит, переставился он!
     -- О чем ты? Кто преставился?
     -- Да малыш!
     -- Какой малыш?
     --  Какой же еще! Внучонок твой! Что  ни  ел, боком ему  выходило, вот,
вишь, и переставился!
     Тита  почувствовала,  будто  в  голове у нее обрушился шкаф с рухлядью.
Вслед  за этим  раздался  грохот  разбивающейся  на тысячи  кусков  глиняной
посуды. Словно подброшенная пружиной, она вскочила.
     --  А ты садись и работай! Не желаю никаких слез!  Надеюсь,  Господь не
оставит бедняжку своей милостью. Но нам горевать некогда, вон сколько дел не
переделано. Сперва закончи  все, а  после делай что вздумается. Но только не
плакать! Слышишь?!
     Тита   почувствовала,   как  всем  ее   существом   овладевает  бешеное
возбуждение: она  бестрепетно выдержала взгляд матери,  руки ее снова  нежно
тискали  колбаску,  и,  вместо того  чтобы подчиниться материнской воле, она
вдруг схватила все  бывшие  под рукой колбаски и, вопя как зарезанная, стала
их крошить на мелкие кусочки.
     -- Вот! Глядите, что я делаю со всеми Вашими  приказами! Хватит с меня!
Устала я Вам подчиняться!
     Матушка Елена схватила деревянную поварешку и, подойдя к Тите,  нанесла
ей удар по лицу.
     --  Вы виноваты в смерти Роберто! -- крикнула Тита вне себя от ярости и
выбежала из кухни, вытирая обильно льющуюся  из носа кровь. Схватив птенчика
и баночку с червяками, она забралась на голубятню.
     Матушка Елена велела убрать  лестницу, чтобы Тита осталась  там на  всю
ночь. Вместе с Ченчей она в полном молчании закончила набивать колбаски. Как
старательно  она  это  ни делала, как ни следила, чтобы внутри  колбасок  не
оставалось  воздуха, никто  не  мог понять, почему по  прошествии  недели  в
подвале, где они сушились, колбаски так и кишели червями?
     На следующее утро Матушка Елена приказала Ченче, чтобы та вернула Титу.
Сама она не могла сделать этого: была  вещь, которой она боялась  пуще всего
на свете,  и  это был страх перед высотой. Она и мысленно не могла подняться
по семиметровой  лестнице  да  еще, открыв наружу  маленькую  дверку,  лезть
внутрь  голубятни! Она  предпочла выказать еще  большую гордыню и послать за
Титой кого-нибудь другого,  хотя и испытывала огромное желание забраться  на
чердак и самой стащить ослушницу за волосы вниз.
     Ченча застала Титу с птенчиком в руках. Похоже, она не понимала, что он
сдох. Она все еще пыталась  кормить его червями. Несчастный, видать,  околел
от  несварения, Тита перекормила его. У нее  был отсутствующий  взгляд, и на
Ченчу  она глядела  так, будто видела ее впервые. Ченча  спустилась, сказав,
что Тита вроде как спятила и не хочет докидать голубятню..
     --  Ладно, коли она спятила, то пусть отправляется в сумасшедший дом. А
этот дом не для сумасшедших!
     Матушка  Елена не шутила  --  она  тут же  послала Фелипе  за  доктором
Брауном, чтобы тот отвез Титу в сумасшедший дом. Доктор не замедлил явиться.
Он  выслушал версию этой истории, как ее поведала ему Матушка Елена, и решил
подняться на голубятню.
     Он нашел Титу голой,  с расквашенным носом,  тело ее  было  перепачкано
голубиным пометом. Несколько перышек приклеились к ее коже и волосам. Увидев
доктора, она отпрянула в угол и свернулась в позе зародыша.
     Никто  не знает, о чем она беседовала с доктором Брауном  на протяжении
долгих часов, которые он провел с нею на чердаке, но к вечеру он спустился с
ней, уже одетой, усадил ее в свою коляску и увез.
     Ченча,  в слезах бежавшая рядом, едва успела набросить ей на  плечи  ее
длиннющее покрывало, которое Тита вязала долгими бессонными ночами. Оно было
велико, тяжело и не уместилось внутри коляски.  Тита запахнулась в него  так
плотно, что не  оставалось ничего  другого,  как  позволить ему  волочиться,
подобно  огромному  шлейфу  невесты,  покрывшему чуть ли  не  целый километр
дороги. Так как Тита  использовала для  своего покрывала  любую пряжу, какая
попадалась ей под руку, не обращая никакого внимания на колер, покрывало это
являло смесь  самых  разных оттенков,  текстур  и форм,  которые,  словно по
волшебству, то  всплывали, то  исчезали среди огромных клубов стелившейся за
ним пыли.

     Продолжение следует,
     Очередной состав:
     Смесь для изготовления спичек.


     Глава VI
     июнь
     СМЕСЬ ДЛЯ ИЗГОТОВЛЕНИЯ СПИЧЕК
     СОСТАВ:
     1 унция селитряного порошка,
     1/2 унции сурика,
     1/2 унции порошка гуммиарабика,
     1/4 унции фосфора,
     шафран, картон

     Способ изготовления:
     Гуммиарабик разводят в горячей воде до состояния не очень густой массы,
в  которой  затем  растворяют  фосфор  и  селитру.  После  этого  для колера
добавляется необходимое количество сурика.
     Тита   наблюдала,  как  доктор  Браун  в  тишине  осуществлял  все  эти
манипуляции.
     Она  сидела  у  окна   маленькой  лаборатории,   которая  находилась  в
пристройке на заднем дворе докторского дома. Свет, проникавший в окно, падал
ей на спину, но  Тита почти не  чувствовала его  тепла,  настолько  оно было
слабым.  Ее хроническая зябкость не давала ей согреться, хотя она и куталась
в свое тяжелое шерстяное покрывало. По ночам она продолжала его довязывать с
одного края из пряжи, которую ей купил Джон.
     Это был их самый любимый уголок.  Тита  открыла его  через неделю после
прибытия в дом доктора  Джона Брауна.  Потому что Джон, вопреки тому,  о чем
Матушка Елена его просила, -- поместить Титу в сумасшедший дом, -- привез ее
пожить  рядом  с  ним.  И Тита  не переставала  благодарить  его  за  это. В
сумасшедшем доме  она бы  и, впрямь сошла с ума.  А тут,  окруженная теплыми
словами  и заботой  Джона,  она  чувствовала себя с каждым днем все  лучше и
лучше.  Свое  прибытие в этот дом она  помнила  смутно,  как во  сне.  Среди
неясных образов она хранила в памяти бесконечную боль, когда доктор вправлял
ей нос.
     После этого большие  и ласковые руки Джона, сняв с нее одежду, искупали
ее, ос-торожно  освободили  от  голубиного  помета, вернув  телу  чистоту  и
благоухание.  Наконец, он нежно расчесал  ей волосы  и уложил в постель, где
Тита утонула в крахмальной белизне простынь. Эти  руки избавили ее от ужаса,
и она  никогда  об этом не  забудет. Однажды, когда  у нее появится  желание
говорить,  Тита  хотела  бы,  чтобы  Джон  узнал  об  этом,  но  покуда  она
предпочитала молчать. Она должна была привести в  порядок мысли и все еще не
находила нужных слов, чтобы выразить чувства, обуревавшие ее с той поры, как
она покинула  ранчо.  Она испытывала большую неуверенность  в себе. В первые
дни она  даже не хотела выходить из своей комнаты, еду  туда ей носила  Кэт,
американка  лет семидесяти,  которая, помимо  того  что  занималась  кухней,
ухаживала  за  Алексом, маленьким  сыном  доктора. Его мать умерла  сразу же
после  его рождения. Тита слушала, как  Алекс  смеется, бегая по двору,  без
желания познакомиться с ним.
     Иногда Тита даже не  притрагивалась к еде,  ее огорчало,  что она такая
безвкусная.  Вместо   того  чтобы  есть,  она   предпочитала  целыми  часами
разглядывать свои руки. Как маленькая, она изучала их и  начинала признавать
за свои  собственные.  Она могла двигать ими  по своему  желанию, но пока не
знала, что с ними делать, -- разве что вязать. Никогда у нее не было времени
задуматься  над  такими вещами.  Подле матери все,  чем ее руки должны  были
заниматься, было жестко предопределено. Она должна была вставать, одеваться,
разжигать огонь  в  печке, готовить завтрак, кормить домашних животных, мыть
посуду, стелить постель, готовить обед, мыть посуду, гладить белье, готовить
ужин, мыть  посуду -- и так день за днем, год за годом. Не останавливаясь ни
на миг, не думая, это ли ей  надлежит делать в жизни. Сейчас, когда ее  руки
были неподвластны приказам матери, она не знала, о чем попросить их, что они
могли  для нее сделать, -- никогда она не могла решить это сама. Вот бы руки
ее  стали  птицами и взлетели! Она  была бы рада,  если бы они унесли ее как
можно  дальше, дале-ко-далеко.  Подойдя  к  выходившему  во  двор окну,  она
вскинула руки  к небу,  ей  захотелось улететь  от самой себя, она не хотела
думать, какое решение ей принять, она не хотела  больше говорить. Не хотела,
чтобы слова кричали о ее боли.
     Всей  своей душой  она возжелала, чтобы  ее руки вознесли ее.  Так  она
постояла какое-то  время,  разглядывая  синюю  высь небес сквозь неподвижные
пальцы. Она было решила, что чудо свершается, когда заметила,  что ее пальцы
обволакиваются слабым, утекающим в  небо  струением. Она  уже  приготовилась
воспарить,  влекомая  высшей силой, но  ничего  такого  не  произошло.  Тита
разочарованно открыла, что струение это исходит не от нее.
     Дымок  выбивался  из маленькой комнаты  в  глубине двора.  Струйка эта,
распространявшая вокруг дивный и одновременно такой родной аромат, заставила
открыть окно,  чтобы глубже вдохнут его.  Закрыв глаза, она тут  же  увидела
себя  сидящей  рядом с  Начей  на полу  кухни  и делающей  маисовые лепешки,
увидела  кастрюлю, в которой кипело ужасно ароматное  варево, а рядом фасоль
испускала свое первое бульканье... Не задумываясь, она решила разузнать, кто
готовит. Это  не могла быть Кэт. Существо, которое  сотворяло кушанья такого
рода, -- уж  оно должно было  знать толк  в  стряпание. И не видя  его, Тита
угадывала  в   этом  существе,  кем  бы  оно  ни  было,   что-то  бесконечно
родственное.
     Она порывисто пересекла  двор, открыла дверь и увидела приятную женщину
лет  восьмидесяти  от  роду,  которая  очень  походила   на   Начу.  Длинная
заплетенная  коса  была  аккуратно уложена на голове, женщина отирала пот со
лба передником.  Б ее  лице угадывались  явные индейские черты. Она кипятила
чай в глиняном горшочке.
     Женщина подняла; взгляд  и сердечно улыбнулась Тите, приглашая ее сесть
рядом с ней. Тита так и сделала. Тут же ей предложили чашечку чудесного чая.
Тита  сделала маленький глоток, всем  своим  существом  вбирая  дивный  вкус
неведомыж и очень знакомых трав. Тепло и вкус этого отвара пробудили в  всей
невыразимо приятные чувства.
     Она не сразу рассталась с этой сеньорой. Та тоже молчала -- в словах не
было необходимости. С  самого начала между ними возникла связь, которая была
красноречивее всех слов.
     С той поры Тита  ежедневно ее навещала. Но мало-помалу вместо нее стала
встречать там доктора Брауна. Б  первый раз  это показалось ей странным. Для
нее  было  неожиданным  не  только  заставать его  там,  но  также и  видеть
изменения  в  самом  устройстве  этого  места,  где  появилось много  разных
аппаратов, змеевиков, ламп, термометров и других приборов... Из его кабинета
в угол  этой комнаты перекочевала  маленькая  печурка. Тита чувствовала, что
это вторжение было несправедливым, но, так как ока не хотела, чтобы с ее губ
сорвался хотя бы один звук,  она отложила на  будущее как свое  суждение  по
этому поводу, так  и  вопрос о местонахождении изгнанницы и  о том, кто она.
Сказать  по  правде,  Тита  не  тяготилась  присутствием Джона. Единственное
различие заключалось  в  том,  что  он  разговаривал  и, вместо  того  чтобы
стряпать, производил научные опыты, призванные  подтвердить правильность его
теоретических взглядов.
     Эту страсть к экспериментам  он  унаследовал от  своей  бабки, индианки
племени кикапу,  которую дед  выкрал  у ее  соплеменников.  При том,  что он
официально на ней  женился, его заносчивая и крайне  американская родня  так
никогда  и не  признала  ее  как  его  жену.  Тогда-то  дед  и соорудил  эту
пристройку, где  бабушка Джона проводила чуть-ли не весь день, посвящая себя
занятию,  которое  больше всего ее  интересовало,  -- исследованию  лечебных
свойств растений.
     Помимо  этого,  ее  комната  служила  ей  укрытием  от  нападок  семьи.
Перво-наперво ей дали  кличку "Эй-кикапу",  чтобы,  упаси Бог,  не  окликать
индианку ее настоящим именем: они  полагали, что  этим смогут ей  досаждать.
Для Браунов слово "кикапу" заключало в себе все самое пакостное в этом мире,
но "Свет-рассвета" (именно таким было  ее индейское имя) на этот  счет  была
другого мнения. Для нее имя ее было поводом для безграничной гордости.
     Это  был  лишь  маленький пример  той  разницы  во мнениях и  взглядах,
которая существовала  между представителями двух столь  разных  культур, что
делало крайне  затруднительным сближение  Браунов с  привычками и традициями
Свет-рассвета. Должны были пройти  годы и  годы, прежде чем  они хоть как-то
стали понимать культуру таинственной Эй-кикапу. Это случилось, когда прадеда
Джона,  Питера,  стали  донимать  бронхи.  От  приступов  кашля  он  делался
фиолетовым. Воздух  не мог свободно проникать в его  легкие. Жена его, Мэри,
которая,  будучи  дочерью  врача,  гордилась своими познаниями  в  медицине,
знала,  что  в  этих  случаях   организм  больного  вырабатывает  избыточное
количество  красных   телец,   для   избавления   от   коих  рекомендовалось
кровопускание, дабы  избыток этих частиц не привел к  разрыву сердца  или  к
образованию тромбов, любой из которых чреват летальным исходом.
     В один  из дней бабушка Джона, Мэри, хлопотала над пиявками, с  помощью
которых   хотела  сделать   мужу  кровопускание.  Она   испытывала   чувство
неподдельной  гордости при мысли о том,  что  находится на  уровне передовых
научных познаний,  позволяющих заботиться о  здоровье  семьи,  используя при
этом наиболее современные и соответствующие  каждому отдельному  недомоганию
методы, а не травы, как это делает Эй-кикапу!
     Пиявки  на один час оставляют в стакане, на  полпальца  залитом  водой.
Часть  тела,  на  которую  надлежит  поместить  пиявки,  промывается  теплой
подслащенной  водой.  Перед  этим они перекладываются  из стакана  на чистую
тряпицу и  ею  же накрываются. После  чего их помещают  на ту часть тела,  к
которой  они должны  присосаться, приматывая  поплотнее тряпкой  и  легонько
придавливая, чтобы  они  не присасывались  к  другим местам. Если  после  их
снятия  сочтут уместным  продлить истечение  крови, этому  помогает омовение
горячей  водой.  Чтобы остановить  кровь и закрыть ранки, к ним прикладывают
кусочки  тополиной  коры  или  тряпочку,  а  после  --  распаренный  катышек
смоченного  в  молоке  хлеба,  который  отлепляют,   когда  ранки  полностью
затянутся.
     Мэри делала  это, следуя  всем  предписаниям, но  вышло  так, что после
снятия пиявок рука Питера начала сильно кровоточить и никак не удавалось это
кровотечение остановить.  Когда Эй-кикапу услышала из дома  крики  отчаяния,
она тут же прибежала поглядеть,  что произошло. Подойдя к больному,  она тут
же возложила руку на рану, чем добилась моментальной остановки кровотечения.
Все были поражены. Тогда она учтиво попросила оставить ее наедине с больным.
Никто не  решился  ей перечить  после  того, чему  все  они только что  были
свидетелями.  Она провела  рядом  со  свекром  весь вечер, напевая  странные
мелодии и  накладывая припарки из трав,  перемежая свои действия воскурением
ладана и  камеди пальмы-копаля. Лишь  глубокой  ночью  она  открыла  двери в
комнату и вышла  от больного, окруженная клубами воскурений. За нею в дверях
появился совершенно здоровый Питер.
     С  того дня Эй-кикапу стала  врачевать  их  семейство  и была  признана
чудесной  целительницей всей  американской общиной.  Дед хотел  отстроить ей
комнату побольше, где бы ей было  удобнее проводить ее исследования,  но она
отказалась.   Во  всем   доме  не  было  лучшего  места,  чем  ее  маленькая
лаборатория.  В ней Джон провел  большую часть своего  детства и отрочества.
Поступив   в  университет,  он  стал  реже  заглядывать   к  ней:  передовые
медицинские  теории,  которые там преподавали, совершенно не соответствовали
познаниям бабушки  и тому, что он до этого узнал от нее. Но по мере развития
медицины он снова стал возвращаться к премудростям,  коими бабушка  наделила
его в  детстве, и сейчас, после  долгих лет учебы и работы, вновь вернулся в
бабушкину  лабораторию, убежденный,  что только там  он и будет  на переднем
рубеже  медицины. Само собой  разумеется,  что  он  сделает  это  достоянием
общества,  как  только научно  обоснует все  магические  приемы  врачевания,
которыми владела Свет-рассвета.
     Для Титы было большим наслаждением видеть, как он работает. Рядом с ним
всегда  было  что  узнать,  чему  изумиться.  Вот  и  сейчас  одновременно с
изготовлением спичек он  прочитал ей  чуть ли не  целый курс о  них  и об их
свойствах.
     --  В  1669 году гамбургский химик Брандт  в поисках философского камня
открыл фосфор. Он полагал,  что, соединив экстракт мочи с одним из металлов,
он добьется превращения его в золото.  А получилось самосветящееся вещество,
которое  горело с невиданной до той поры  быстротой. Длительное время фосфор
получали при сильном  обжиге  остатков выпаренной мочи в  глиняной  реторте,
горлышко  которой  догружалось  в  воду.  Сегодня  его  добывают  из  костей
животных, содержащих фосфорную кислоту и известь.
     За беседой доктор словно и не уделял внимания изготовлению  спичек. Для
него  не составляло труда говорить и  заниматься физическими опытами. Он мог
бы философствовать о самых глубоких  проблемах жизни, и даже тогда  его руки
не  совершили  бы ни  единой  промашки,  не истратили  бы ни  единой  лишней
секунды.   Продолжая   делать  спички,   он  посвящал  Титу  в  тонкости  их
изготовления.
     -- Когда масса для  спичек  готова, следует заняться палочками.  В двух
стаканах воды  растворяется селитра, к ней добавляется шафран, который  дает
необходимый цвет, и в  этом растворе  смачивают  картон. Когда он просохнет,
его  нарезают  на  узенькие  палочки,  на  концы которых наносится небольшое
количество горючей массы. Для просушки спички присыпают песком.
     Пока палочки подсыхали, доктор показал Тите опыт.
     --  Хотя  при   обыкновенной   температуре   фосфор  не  соединяется  с
кислородом, он воспламеняется при высокой температуре, вот, смотрите...
     Доктор поместил маленький кусочек, фосфора  в наполненную ртутью колбу.
Утопив  фосфор,  он приблизил колбу  к  пламени  свечи.  Затем  из пробирки,
наполненной кислородом, он  понемногу  впустил  газ  в сосуд. Едва  кислород
достиг верхней части колбы, где  находился  растворенный  фосфор,  произошла
мгновенная реакция, ослепившая их подобно молнии.
     -- Видите ли, в каждом  из нас содержится фосфор. Более того, позвольте
поделиться с Вами тем, что я пока никому не рассказывал. У моей бабушки была
весьма  любопытная  теория:  она считала,  что  все  мы рождаемся с коробком
спичек внутри, а так как мы не можем их зажигать сами, то нуждаемся, как это
происходит во время эксперимента, в  кислороде и  в пламени свечи. Правда, в
этом случае кислородом,  например, может  быть дыхание любимого  существа, а
свечой  -- любой вид пищи, ласка или голос,  взрывающие детонатор, вот так и
воспламеняется  одна  из  наших  спичек.  На  мгновение  мы  чувствуем,  что
ослеплены горячим  чувством. Внутри нас возникает приятный пыл,  мало-помалу
исчезающий, покамест новый  взрыв не вернет его сызнова нашему  телу. Каждый
должен уяснить, какие у  него запалы, детонаторы, только так он сможет жить,
ведь жар, который возникает от возгорания одного из  них, это то, что питает
энергией душу.  Иными словами, эта  горючая смесь -- то, чем  вы  питаетесь.
Если кто-то вовремя не узнает, какие у него запалы, коробок спичек отсыреет,
и уже никогда мы не  сможем зажечь ни  одной спички.  Когда это  происходит,
душа  покидает наше  тело и одиноко блуждает в безлюдных потемках,  напрасно
пытаясь  найти  для  себя  утраченную  смесь,  не  ведая, что  только  тело,
покинутое ею, осиротевшее без души-хозяйки и выстуженное, только оно и может
дать успокоение.
     Какие верные слова! Никто не мог их оценить лучше Титы.
     К несчастью, она должна  была признать, что  ее  спички  заплесневели и
отсырели. Ничто не могло воспламенить хотя бы одну из них.
     Самое печальное  заключалось в том, что она-то  знала  свои запалы.  Но
всякий раз, как она пыталась зажечь спичку, ее непременно гасили!
     Джон, словно читая ее мысли, добавил:
     -- Поэтому надо держаться подальше от людей с холодным  дыханием.  Одно
их  присутствие  может погасить  самый  жаркий  огонь, мы  ведь это знаем из
опыта. Чем дальше мы будем от таких людей, тем проще нам будет защититься от
их дыхания.
     Взяв руку Титы в свои руки, он доверительно добавил:
     --  Есть много способов  высушить намокший спичечный коробок, и, можете
быть уверены, всегда найдутся средства, чтобы сделать это.
     Тита не могла удержать слезинок, выкатившихся из глаз. С нежностью Джон
вытер их своим платком.
     -- Конечно, всегда надо быть очень внимательной, когда спички зажигаешь
одну за другой. Ведь если из-за очень сильного  волнения загорятся сразу все
спички, находящиеся в нас, они произведут такую сильную вспышку, что осветят
даль, которую мы обычно  не в  силах охватить взглядом, и тогда перед нашими
глазами  как  бы  откроется  сияющий туннель, который  показывает  нам путь,
забытый  нами  при  рождении и  зовущий  нас  найти  заново  наше утраченное
божественное начало.  Так душа стремится  заново обрести  место, откуда  она
происходит,  а для  этого навсегда покинуть  лишенное  чувств тело...  С той
поры, как  умерла моя  бабушка,  я  пытаюсь научно подтвердить  ее  взгляды.
Возможно, однажды я этого и добьюсь. Что Вы думаете по этому поводу?
     Доктор  Браун  умолк, чтобы  позволить  высказаться  Тите,  если  бы та
пожелала. Но она как воды в рот набрала.
     --  Ну хорошо,  не  буду утомлять Вас  своими разговорами. Отдохнем, но
прежде я хотел бы показать Вам игру, в которую мы с бабушкой  часто  играли.
Здесь мы  проводили большую часть дня, и за играми она передала мне все свои
познания.  Она  была  молчуньей.  Сядет  перед этой печуркой, поправит  свою
большую  косу и  угадывает  мои  мысли. Я хотел научиться  делать это, часто
приставал к  ней, и однажды  она дала мне  первый урок.  Используя невидимое
вещество, так что я  не  мог этого видеть, она писала какую-нибудь фразу  на
стене. Когда ночью  я  смотрел  на стену, то я угадывал, что она мне писала.
Хотите, попробуем?
     Так Тита поняла, что женщина, с  которой  он  часто  бывал  вместе,  --
покойная бабушка Джона. Теперь уже не было надобности спрашивать об этом.
     Доктор ухватил тряпицей кусочек фосфора и передал его Тите.
     -- Я не желаю нарушать Ваш обет молчания, так что хочу попросить Вас, и
пусть  это останется нашим  секретом. Пожалуйста, напишите для  меня на этой
стене,  когда  я  выйду,  почему  Вы  молчите. Согласны?  Завтра я  в  Вашем
присутствии отгадаю Ваш ответ.
     Конечно, доктор не стал  сообщать  Тите, что одно  из  свойств  фосфора
позволит ему увидеть ночью то, что она напишет на стене  днем. Разумеется, к
этой уловке  он прибегнул не для того, чтобы вызнать,  о чем  она думает. Он
надеялся,  что это будет  первым шагом к тому, чтобы  Тита заново установила
сознательную связь с миром, хотя бы и с помощью письма. Джон чувствовал, что
она готова к этому. Как  только доктор вышел, Тита взяла  фосфор и подошла к
стене.
     Заглянув ночью в  лабораторию, Джон удовлетворенно  улыбнулся. На стене
твердыми  фосфоресцирующими буквами  было  написано: "Потому  что  не хочу".
Этими четырьмя словами Тита сделала первый шаг к свободе.
     Тита, устремив взгляд к  потолку,  не переставая думала о словах Джона.
Сможет  ли она снова заставить свою душу трепетать? Всем своим существом она
возжелала этого.
     Она непременно должна найти того, кто смог бы зажечь в ней это желание.
     А если бы  таким человеком стал Джон? Она вспомнила блаженное  чувство,
охватившее ее,  когда  он взял  ее за руку  в лаборатории. Нет, она не могла
судить об этом с уверенностью. Единственно, в чем она была убеждена, так это
в том, что  не хочет возвращаться на ранчо. Отныне она не желала больше жить
рядом с Матушкой Еленой.

     Продолжение следует...
     Очередное блюдо:
     Отвар из говяжьих хвостов.

     Глава VII ИЮЛЬ
     ОТВАР ИЗ ГОВЯЖЬИХ
     хвостов
     ПРОДУКТЫ:

     2 говяжьих хвоста,
     1 луковица,
     2 зубчика чеснока,
     4 помидора-хитомате,
     1/4 килограмма фасоли-эхотес,
     2 картофелины,
     4 перца-морйтас

     Способ приготовления:
     Нарезанные говяжьи хвосты  варят  с  луком, зубчиками чеснока,  солью и
перцем по вкусу. Лучше налить немного больше  воды, чем обычно при варке, --
ведь  речь  идет  об  отваре. А достойный отвар должен быть наваристым,  при
этом, конечно, и не водянистым.
     Отвар   --   целебное   средство  при  любом  физическом  или  душевном
недомогании, по крайней  мере так считала Ченча, а после и  Тита, которая на
протяжении  долгого времени не придавала этому  нужного значения. Сейчас, во
всяком случае, она не стала бы это отрицать.
     Три месяца назад, отведав ложку приготовленного  Ченчей отвара, который
та принесла ей в дом доктора Джона Брауна, Тита окончательно пришла в себя.
     Прижавшись  к  оконному  стеклу мансарды,  она смотрела, как  маленький
Алекс гоняется по двору за голубями.
     Она услышала шаги Джона на лестнице. Этот его обычный визит она ожидала
сегодня с большим волнением. Голос Джона был единственной ее связью с миром.
Если бы она могла говорить, если бы могла сказать ему, как важны для нее его
посещения  и беседы  с нею! Если бы  могла выбежать во  двор  и  расцеловать
Алекса,  как сына, которого  у  нее не было, если  бы могла  играть с ним до
изнеможения, если бы  могла вспомнить наконец, как готовить, ну хотя бы  как
сварить  пару  яиц,  если  бы  могла насладиться  каким-нибудь, пусть  самым
немудрящим, блюдом, если бы она могла... вернуться к  жизни! Запах,  который
Тита  неожиданно  услышала,  потряс ее.  Он  был чуждым для этого дома. Джон
открыл  дверь и появился... с подносом, на котором стояло блюдо с отваром из
говяжьих хвостов!
     Отвар из говяжьих хвостов! Она не могла этому поверить. Вслед за Джоном
вошла  рыдающая  Ченча. Их объятие было коротким --  не хватало  еще,  чтобы
отвар  остыл!  Едва она сделала первый  глоток, как  объявилась Нача. Покуда
Тита ела,  она  гладила  ее по голове и без остановки целовала ее в лоб, как
делала это в детстве, когда Тита хворала. А вместе с Начей появились игры ее
детства  на  кухне,  выходы  на  базар,  свежеиспеченные  лепешки,  косточки
пестрого  абрикоса,  рождественские пироги.  Начин  дом,  ароматы кипяченого
молока, сдобного хлеба, смеси атоле  с  шоколадом,  запахи тмина,  чеснока и
лука. И как всегда, на протяжении всей ее жизни, не успела она почувствовать
(пусть и одним только сознанием) запах лука, из глаз ее брызнули слезы!  Эта
долгая немая беседа с Начей была поистине чудодейственной, так не раз бывало
и в  прежние добрые времена, когда Нача  еще была  жива  и  когда они вместе
столько  раз  готовили отвар  из  говяжьих  хвостов. Сейчас они  смеялись  и
плакали,   оживляя   в  памяти  эти  моменты  и  споря,   в   какой   именно
последовательности надобно готовить это  блюдо.  Так Тита  вспомнила наконец
первый из  забытых  за  время  болезни рецептов,  и  толчком  к  этому  было
воспоминание о резке лука.
     Мелко нарезанные лук и чеснок жарят в небольшом количестве масла. Когда
они  слегка  подрумянятся, к  ним добавляют  картофель, эхотес и порубленный
хитомате, все это держат на огне, пока овощи не пустят сок.
     Ее воспоминания  были  прерваны вторжением  в мансарду Джона,  которого
крайне встревожил стекавший вниз по лестнице поток.
     Когда он сообразил,  что оскальзывается на  слезах Титы, он благословил
Ченчу и ее отвар из говяжьих хвостов за результат, коего  не мог добиться ни
одним   из  своих  лекарств:   Тита  плакала!  Смущенный  своим   неуместным
вторжением,  он  было  решил  ретироваться.  Голос  Титы  остановил  его  --
мелодичный голос, который безмолвствовал на протяжении шести долгих месяцев:
     -- Джон! Не уходите, прошу Вас!
     Джон остался рядом с нею и стал свидетелем того, как слезы на лице Титы
сменились  улыбкой.  Из  уст Ченчи он услышал немало сплетен  и  слухов. Так
доктор узнал о том, что Матушка Елена запретила навещать Титу. В семье Де ла
Гарса  иногда  прощали  некоторые  проступки,  но неповиновение и обсуждение
родительских указаний не прощалось никому и никогда.
     Могла ли  Матушка Елена  простить дочери, что та, в  здравом  уме или в
безумстве, обвинила ее в смерти внука! По отношению к Тите она была столь же
непреклонна, сколь  и  по  отношению  к  ее сестре  Гертрудис,  имя  которой
запрещено было  даже произносить. Тут надо вспомнить, что  Николас незадолго
до этого принес вести от беглянки.
     Он и вправду отыскал ее в одном борделе. Передал ей одежду, а Гертрудис
послала  с  ним сестре  письмо. Ченча вручила послание Тите, и  та молча его
прочитала.
     Дорогая Тита!
     Ты и  представить себе  не  можешь, как я тебе  благодарна за  присылку
одежды.  К счастью, я все еще нахожусь здесь, так  что  могла  получить  ее.
Завтра я покидаю это место, так как оно недостойно меня. Не знаю, есть ли на
земле  место, меня  достойное, но  я попытаюсь найти его. А  сюда  я  попала
потому,  что  чувствовала очень сильный  огонь, который сжигал меня изнутри.
Человек, похитивший меня тогда в поле, буквально спас мне жизнь. Вот бы  мне
его  встретить еще когда-нибудь. Он  оставил меня потому, что  рядом со мной
совсем обессилел,  хотя так и не  смог погасить мой внутренний огонь. Как бы
там ни было, сейчас, после бессчетного  количества  мужчин,  которые  прошли
через меня, я чувствую большое облегчение. Возможно, однажды я вернусь домой
и сумею тебе все это объяснить получше. Любящая тебя сестра Гертрудис.
     Тита спрятала письмо в  сумочку,  не обмолвившись ни единым словом. То,
что  Ченча ничего не спросила о его содержании,  свидетельствовало,  что она
его прочитала вдоль и поперек.
     Позже Тита, Ченча и Джон вытерли лестницу и нижний этаж.
     Прощаясь с  Ченчей, Тита сказала ей о своем  решении никогда  больше не
возвращаться на ранчо и попросила, чтобы та  передала это матери. Пока Ченча
в который уже раз, даже не замечая  этого, пересекала мост между  Игл-Пасс и
Пьедрас-Неграс,  она ломала  голову,  как  поскладнее  выложить все  Матушке
Елене.  Пограничники  обеих  стран беспрепятственно пропустили  ее, так  как
знали ее еще девчонкой. К  тому же их потешало, как она бредет, разговаривая
сама с собой  и  покусывая  кончик  шали.  Такая сметливая обычно, она  была
буквально скована страхом, чувствовала это и еще больше нервничала.
     Какую бы историю  она ни  измыслила, можно  было  заранее  сказать, что
Матушка Елена на Ченчу взъярится. Она должна была выдумать нечто такое, что,
по крайней мере, позволило бы самой выйти сухой из воды. Для этого надо было
найти оправдание их  встрече с Титой. Матушку Елену не утешила бы ни одна из
тех  выдумок,  что приходили на ум Ченче. Она  знать  не хотела  Титу! И еще
больше  возненавидела бы  ее за то, что  та имела дерзость  не  вернуться на
ранчо. Вот бы и Ченче решиться на такое, но она и думать об этом страшилась.
С малых лет она только и слышала про то, как худо  бывает женщинам, которые,
ослушавшись  родителей   или  хозяев,  покидали  дом.  Оканчивали  они  свои
распутные дни где-нибудь на дне жизни. Нервничая, она крутила и крутила свою
шаль,  пытаясь выжать из нее наилучший из своих  обманов.  Не  было  случая,
чтобы шаль ее подвела. Обычно, крутнув  шаль  раз  эдак сто, она  непременно
находила подходящий  для  случая  вымысел.  Для Ченчи  вранье было  способом
выживания,  который она усвоила  со  дня прихода  на ранчо.  Куда лучше было
сказать, к примеру, что отец Игнасио заставил ее собирать милостыню на храм,
нежели признаться, что молоко у  нее скисло из-за того, что она  заболталась
на рынке с кумушками. Наказание тогда было совсем иное.
     В конце концов, не имело значения, правду она говорила или ложь, -- все
зависело от  того,  верила  ли  она  сама в свою ложь  или нет. Тут, однако,
следует  заметить: все, что  она  до  этого  нафантазировала о  судьбе Титы,
оказалось-то только фантазией.
     Все эти  месяцы  ее  угнетала  мысль о мытарствах Титы вдали от  родной
кухни в окружении сумасшедших,  которые осыпают ее  грязными ругательствами.
Связанная  смирительной рубашкой, она наверняка  ест вдали от дома бог весть
какие помои. Ченча пыталась представить, чем кормят в сумасшедшем (тем более
американском!)  доме:  должно быть, ужасней пищи не  сыскать  на всем  белом
свете.  Эта мысль не  давала ей покоя.  А на деле вышло, что  Тита выглядела
весьма недурно, она  и не переступала вовсе  порог  сумасшедшего дома. Сразу
было видно, что у доктора  обходятся с ней ласково и она не ест здесь ничего
плохого, даже прибавила на вид несколько  килишек в весе. Но уж и  то верно,
что, сколько бы она  здесь ни ела, ни пила, никогда ей не давали ничего даже
отдаленно похожего  на отвар из  говяжьих  хвостов.  В этом  молено было  не
сомневаться. А не то стала  бы она так  горько  плакать над тарелкой? Бедная
Тита! Наверняка сейчас, когда она оставила ее  в чужом доме,  голубка  снова
обливается слезами,  терзаясь воспоминаниями,  печалится о том, что  никогда
больше не возвернется на кухню стряпать с нею  рядом. И уж страдает, должно,
--  не передать словами! Ченче и в голову не могло  прийти, что в  это самое
время красивая, как никогда, Тита в атласном с муаровыми переливами платье в
кружевах, ужиная при свете луны, может слушать объяснения в любви. Далее для
фантазирующего сознания страдалицы-Ченчи это было бы слишком. Между тем Тита
сидела возле  жаровни, поджаривая рыбешку.  А находившийся рядом с ней  Джон
Браун предлагал ей  свою руку и  сердце. Тита согласилась сопровождать Джона
на  одно из  соседних ранчо,  чтобы  отпраздновать  там  свое  окончательное
выздоровление.  В  честь  столь  знаменательного события Джон и  подарил  ей
прелестное  платье,  которое незадолго  до  этого купил в Сан-Антонио, что в
Техасе.  Его радужная расцветка напомнила Тите переливчатое оперение на шеях
голубей,  воспоминание  о  которых,  однако, не  пробуждало  в  ней  никаких
болезненных  чувств,  связанных  с тем  далеким  днем, когда она заперлась в
голубятне. Она действительно  поправилась и была  готова начать новую  жизнь
рядом с Джоном. Нежным поцелуем они скрепили взаимное согласие стать мужем и
женой.  Хотя  Тита и  не ощутила оторопи,  как в тот миг,  когда  ее впервые
поцеловал Педро, она решила, что ее  душа, так долго  пребывавшая в сырости,
рано  или поздно  от близости со  столь замечательным  человеком  непременно
воспламенится.
     После  трех часов  безостановочной ходьбы  Ченча  наконец-то  придумала
оправдание! Как  всегда,  она нашла наиболее достоверную  ложь.  Она  скажет
Матушке Елене, что, прогуливаясь по Игл-Пассу, увидела на углу попрошайку  в
грязной, изодранной одежде. Сострадание заставило ее подойти,  чтобы бросить
ей десять сентаво. Каково  же было ее изумление, когда она увидела,  что это
Тита!  Несчастная удрала из  сумасшедшего дома  и  скиталась по  белу свету,
расплачиваясь  за свою вину -- оскорбление  родной матери.  Ченча,  конечно,
предложила  ей  вернуться,  но Тита отказалась.  Она не сочла себя достойной
снова  жить рядом  со  столь замечательной матерью.  И попросила  ее, Ченчу:
пожалуйста,  скажи моей  маме,  что  я очень ее люблю  и никогда не позабуду
всего, что она для меня  сделала.  А еще  пообещала,  что когда опять станет
достойной женщиной, то  вернется под крыло Матушки Елены, чтобы окружить  ее
всею своею любовью и уважением, которых та заслуживает.
     Ченча  рассчитывала,  что благодаря  этому  вымыслу  она  покроет  себя
славой, да только, к несчастью, вышло по-иному. Ночью, когда она подходила к
ранчо, на  нее напала шайка бандитов.  Ченчу изнасиловали, а Матушку  Елену,
которая бросилась отстаивать ее честь, сильно ударили по спине,  что вызвало
параплегию (Паралич обеих рук или  ног), которая парализовала ее от поясницы
книзу. После  всего разве  могла  Матушка  Елена воспринять  подобного  рода
сообщение, и Ченча так и не смогла обнародовать свою байку.
     С другой стороны, даже хорошо, что она не отважилась ничего рассказать,
ибо после  спешного  возвращения Титы на  ранчо  тут же после  того, как она
узнала  о несчастье, милосердная  ложь Ченчи лопнула бы  как  мыльный пузырь
перед  ослепительной  красотой  Титы  и  ее   энергией.  Мать  встретила  ее
молчанием. Тита впервые в жизни твердо выдержала ее взгляд, а  Матушка Елена
отвела свой -- таким странным светом лучились глаза дочери.
     Матушка  Елена  не узнавала ее. Без слов высказали они  друг другу свои
красноречивые попреки. Так разорвались  узы  крови и  повиновения,  которые,
казалось,  неразрывно их соединяли и  которым теперь никогда уже не  суждено
было соединиться.
     Тита прекрасно  понимала, сколь глубокое  чувство  унижения  испытывала
мать,  вынужденная  смириться  с ее возвращением на ранчо. И если бы  только
это! Разве не унизительно было после их разрыва нуждаться в дочерней заботе,
от которой зависело ее выздоровление? А дочь, похоже,  того только и желала,
чтобы как можно лучше ухаживать за ней.  С большим тщанием  она готовила для
матери еду, в  особенности отвар из говяжьих хвостов, нимало  не сомневаясь,
что от этого только и зависит полная поправка.
     Колдуя над  отваром, уже доспевшим  вместе с  картофелем  и эхоте,  она
перелила его в большую кастрюлю, куда положила вариться говяжьи хвосты.
     Необходимо, чтобы все это вместе с  полчаса  покипело,  а уж там варево
снимают с огня и подают как можно более горячим.
     Тита налила отвар в тарелку  и понесла его матери на  дивном серебряном
подносе, покрытом тщательно отбеленной и накрахмаленной полотняной салфеткой
с красивейшей мережкой.
     Тита  с  глубоким волнением ждала одобрения матери  после того,  как та
сделает первый глоток, но вопреки ее ожиданию Матушка Елена, выплюнув еду на
покрывало, с воплями велела Тите немедленно убрать поднос с ее глаз.
     -- Но почему?
     --  Потому что отвар горький до противности! Видеть его не желаю! Унеси
его! Ты
     ЧТО, оглохла?!
     Тита  не  спешила потакать  капризу, она только  отвернулась, чтобы  не
потрафить матери внезапным чувством горького разочарования,  затуманившим ее
глаза. Она не понимала  поведения Матушки Елены. Никогда она ее не понимала.
У  Титы никак  не укладывалось в  сознании,  что  родное  существо вот  так,
беспричинно   и  беспардонно,  отвергает  чистосердечную  заботу.  Отвар  --
пальчики оближешь.  Она сама отведала  его,  прежде  чем отнести его  наверх
матери.  Да  разве могло  быть иначе,  разве  она  не  приложила с  избытком
стараний, хлопоча у плиты?
     Тита ругала себя  на чем свет стоит:  только такая дура, как она, могла
вернуться на ранчо ухаживать за матерью. Самое лучшее было оставаться в доме
Джона, не задумываясь о судьбе  Матушки Елены. Конечно, угрызения совести не
оставили  бы  Титу в  покое. Единственным, что избавило  бы ее от строптивой
больной,  была бы  ее смерть, но Матушка Елена не давала надежды на подобный
исход.
     Тита  испытала  желание убежать  далеко-далеко отсюда, чтобы уберечь от
леденящего  присутствия  матери  робкий  внутренний  огонек,  который  Джону
удалось  затеплить с  таким  трудом. Казалось, плевок Матушки  Елены  угодил
прямо  в середину этого  едва народившегося костерка и погасил  его. Горький
дымок заструился  изнутри  к  горлу  Титы и  завился там  в  плотный сгусток
темноты, мало-помалу застилавшей глаза, из которых выкатились первые слезы.
     Она резко открыла дверь и выбежала как раз в тот самый момент, когда по
лестнице поднимался  Джон,  спешивший к Матушке Елене с  очередным врачебным
визитом.  Они столкнулись и от неожиданности оторопели. Джон еле-еле удержал
Титу, непроизвольно сграбастав ее  и, возможно, лишь  этим  избежав падения.
Его жаркое объятие  избавило  Титу от  полного  замерзания. Объятие  длилось
недолго,  но  и  этих  кратких  мгновений  было достаточно,  чтобы  укрепить
душевное состояние Титы,  терявшейся в догадках, что есть  истинная  любовь:
чувство покоя и  уверенности,  которые  сообщал  ей  Джон, или те пылания  и
мучения, которые она испытывала  рядом  с Педро.  Большого усилия  стоило ей
покинуть объятия Джона, после чего тут же выбежала вон из дома.
     -- Тита, вернись! Я велела тебе убрать эту отраву!
     -- Донья Елена, пожалуйста, успокойтесь,  -- примирительно сказал Джон.
-- Вам  вредно  волноваться. Я уберу  поднос,  но скажите,  разве у  Вас нет
желания поесть?
     Матушка  Елена  попросила  доктора  запереть  дверь  на  ключ  и  почти
конфиденциально изложила ему свои подозрения по поводу горечи  в  еде.  Джон
ответил,  что,  скорее  всего,  это  объясняется  действием  принимаемых  ею
лекарств.
     -- Никоим образом, доктор! Если  бы все дело  было в лекарствах,  я  бы
чувствовала  этот  привкус   постоянно.   Здесь  другое.  Что-то  такое  мне
подмешивают в еду.
     Самое любопытное, что началось это с возвращением  Титы. Я хочу,  чтобы
Вы провели расследование.
     Джон,  улыбнувшись по поводу столь злокозненного навета, подошел, чтобы
отведать отвар  из  говяжьих хвостов,  который так и  остался нетронутым  на
подносе.
     -- Ну-ка, ну-ка, поглядим, что Вам такое подмешивают в  еду. М-м-м, как
вкусно! Сюда входят эхотес, картофель, перцы  и мясо... Вот только не пойму,
какое.
     -- Я с Вами не шутки шучу, разве Вы не чувствуете горький привкус?
     -- Нет, донья  Елена,  ничего  такого. Однако, если  Вы  настаиваете, я
отошлю отвар в лабораторию. Я вовсе не хочу, чтобы это стало предметом Ваших
огорчений. А пока пришлют  результат, прошу Вас, не отказывайтесь  от приема
пищи.
     -- Тогда найдите мне дельную кухарку.
     -- Что Вы! Разве не  у Вас в доме находится лучшая в  мире  повариха? Я
так разумею, что Ваша дочь выдающаяся мастерица. На днях я  попрошу у Вас ее
руки.
     -- Вам известно,  что она не может выйти  замуж! -- воскликнула Матушка
Елена, охваченная яростным возбуждением.
     Джон промолчал. Не в его интересах было сердить Матушку Елену. Впрочем,
стоило  ли  придавать ее словам какое-либо  значение,  когда он окончательно
решил жениться на Тите, будет на то согласие матери или  нет. Знал он, что и
Тите отныне совершенно безразлично,  что ее обрекают  на  такую  несусветную
долю.  Как только ей исполнится восемнадцать  лет, они тут  же поженятся. Он
закончил визит  милостивой  просьбой успокоиться  и пообещал, что завтра  же
пришлет новую  кухарку.  Свое  обещание он выполнил,  хотя Матушка Елена  не
соизволила  даже  принять новенькую.  Обмолвка доктора  по  поводу намерения
просить руки Титы открыла ей глаза на многое.
     Наверняка между ними возникла  любовная связь.  Матушка Елена  и раньше
подозревала,  что Тита только  того  и желает, чтобы она поскорее сгинула, и
тогда  Тита беспрепятственно выйдет  замуж. А  этого  ей  наверняка хотелось
больше  всего  на  свете. Матушка Елена  всеми  порами  ощущала  злой умысел
дочери, постоянно  сквозивший при  их  общении в  каждом касании,  в  каждом
слове, в каждом взгляде. Сейчас-то у нее не осталось ни малейшего сомнения в
том,  что Тита замыслила мало-помалу  свести  ее  в  могилу, а  уж  там -- и
свадьбу с доктором сыграть!  Поэтому-то Матушка  Елена и отказалась  наотрез
есть что-либо  приготовленное Титой. Поэтому  и велела  принять  обязанности
кухарки Ченче, которой единственно и дозволяла теперь приносить  и пробовать
в своем присутствии еду, когда удостаивала ее внимания.
     Новое   сумасбродство  ничуть  не   покоробило  Титу.   Наоборот,   она
почувствовала облегчение, узнав, что на  Ченчу возложена маетная обязанность
ухаживать за  матерью: наконец-то  Тита  могла спокойно  заняться вышиванием
простыней для своего приданого. Обвенчаться с  Джоном она решила, как только
мать пойдет на поправку.
     Ченча, та  действительно  пострадала  из-за  каприза  хозяйки. Она едва
начала приходить в себя душой и телом после зверского нападения насильников.
Хотя  со стороны  и казалось,  будто она лишь  выиграла  от того, что  у нее
теперь  не  стало  никаких  иных  дел, как только стряпать да  относить  еду
Матушке Елене, -- куда  там!..  Поначалу  она обрадовалась этой перемене, но
как только начались крики и попреки, она тут же смекнула, что все это выйдет
ей боком.
     Однажды, когда Ченча отправилась к доктору Брауну,  чтобы он  снял швы,
которые вынужден  был  наложить  по поводу разрывов  во время изнасилования,
Тита приготовила еду вместо нее.
     Они думали, что без особого труда обведут  Матушку Елену вокруг пальца.
По возвращении от доктора Ченча отнесла  еду и по обыкновению попробовала ее
под приглядом страждущей. Но едва Матушка Елена прикоснулась к пище, как тут
же ощутила  во рту горький привкус.  С яростью  швырнув  поднос  на пол, она
выгнала   Ченчу   из  дому   за  попытку  надсмеяться   над   собой.   Ченча
воспользовалась  этим поводом, чтобы отправиться на несколько дней  в родное
селение.  Ей  надо  было забыть  об изнасиловании и  о  самом  существовании
Матушки Елены.
     Тита попыталась  убедить ее не принимать близко  к  сердцу  материнские
причуды.  Она провела  не  один  год  рядом  с  Ченчей  и знала,  как на нее
воздействовать. А та кипятилась:
     -- Оно,  конечно, крошка, только мне-то за что вся эта отрава? Еще рагу
швыряет! Ты уж пусти меня, не будь занудой.
     Тита  ее  обняла  и успокоила, как после возвращения делала  это теперь
каждый  раз перед сном.  Она  не видела иного способа вытащить  Ченчу  из ее
депрессии и  неверия в то, что кто-то захочет жениться  на  ней после дикого
нападения бандитов.
     -- Знаешь,  какие они, мужчины. Даже  на том  свете не сыскать, кому  я
теперь нужна, а уж на этом и подавно!
     Видя  ее  отчаяние,  Тита решила  отпустить ее.  Чутье подсказывало ей:
останься Ченча на ранчо и узнай об этом  Матушка Елена -- грозы не миновать.
Только на расстоянии зарубцуется эта рана. Наутро в  сопровождении  Николаса
она отправила Ченчу домой.
     Тите не оставалось ничего другого, как нанять новую кухарку. Но та ушла
через три дня, не вынеся капризов и грубости Матушки Елены. Подыскали другую
-- эта  продержалась  целых  два  дня,  --  а там третью  и еще одну, пока в
городке не стало женщин, которые были бы согласны  маяться в их доме. Дольше
других пробыла глухонемая девушка: проработав пятнадцать дней, она ушла, так
как Матушка Елена объяснила ей жестами, какая она тупица.
     Теперь Матушке Елене не осталось ничего другого, как  смириться с  тем,
чтобы пищу готовила Тита, хотя  по-прежнему была  настороже. Помимо того что
она  требовала от  Титы пробовать  еду перед тем, как  есть  самой, она  еще
просила подавать ей перед каждой  трапезой стакан теплого молока,  который и
пила как противоядие  от горького зелья, потребляемого ею, как она полагала,
вместе  с  едой. Иногда этого было вполне достаточно,  но  порою ее донимали
рези в желудке, и тогда  она сверх того испивала глоток  вина  из ипекакуаны
(Южноамериканское растение семейства мареновых, корень которого используется
в медицине)  и глоток вина  из мексиканского лука,  служивших  рвотным.  Это
продолжалось  недолго. Месяц спустя Матушка  Елена умерла в страшных корчах,
которые сопровождались  сильными спазмами  и конвульсиями.  Поначалу  Тита и
Джон не  могли объяснить  столь  странную  смерть,  ибо,  помимо параплегии,
Матушка  Елена,  как  показало  вскрытие,   не  страдала  никакими   другими
заболеваниями. Лишь  найдя  при осмотре ночного  столика  фляжку с  вином из
ипекакуаны, они пришли к выводу, что, скорее всего, Матушка Елена потихоньку
его   попивала.   Тогда-то   Джон   и   высказал   предположение,   что  это
сильнодействующее рвотное могло стать причиной ее смерти.
     Во  время ночного бдения  Тита не  могла отвести взгляд от лица матери.
Только  теперь, после ее кончины,  она  впервые разглядела  его и начала  ее
понимать. Глядя со стороны, можно было  принять испытующий  взгляд  Титы  за
взгляд, исполненный горя, но она не чувствовала ничего такого. Почему-то  на
ум ей пришла  присказка  "свежей  капустного  листа" и  новый ее  смысл: так
странно  и  одиноко,  подумала она,  должен  себя чувствовать лист, внезапно
расстающийся  с  другим листом,  рядом  с которым он  вырос.  Было бы нелепо
думать, что она страдает, отделяясь от кочна, с которым  никогда не могла ни
объясниться,  ни  установить  какие-либо отношения, будучи  знакомой лишь  с
верхними листьями, в полном неведении, какие еще листья  таятся  внутри. Она
не могла вообразить, что этот рот с горькой складкой страстно целовал другой
рот, эти пожелтевшие щеки розовели в пылу любовной утехи. И однако так было.
Лишь  теперь, с большим опозданием и  совершенно случайно, Тита убеждалась в
этом. Наряжая мать для  отпевания, она сняла с  нее огромную  связку ключей,
которая,  словно цепь, опоясывала ее  сколько Тита себя помнила. В  доме все
было под замком и  строгим контролем. Без милостивого согласия Матушки Елены
ни одна чашка сахара не могла быть взята из кладовой. Тита знала, какой ключ
от какой  двери или рундука. Но кроме  этой тяжелой грозди ключей,  на груди
матери  она обнаружила маленький, в форме  сердца, медальон, внутри которого
находился крошечный ключик, тут же привлекший внимание Титы.
     Размер  ключика  навел ее на мысль о соответствующей замочной скважине.
Она вспомнила, как в детстве, играя с сестрами в прятки, с  ногами забралась
однажды в шкаф Матушки  Елены, где наткнулась на спрятанный  под кипой белья
маленький сундучок.  Пока Тита отсиживалась в шкафу, она безуспешно пыталась
открыть этот запертый на ключ тайник. Матушка Елена, хотя и не участвовала в
игре,  обнаружила  ее в шкафу, куда заглянула, чтобы достать то ли простыню,
то ли еще что-то. Застав  дочь на месте  преступления, она в  виде наказания
заставила  ее  облущить в  амбаре целую  сотню  маисовых початков.  Тита  не
понимала, почему ее проступок заслуживал столь большого наказания: залезла в
шкаф с чистым бельем -- только-то и всего. Лишь теперь, когда матери  уже не
было в живых, читая  вынутые из сундучка  письма, она  поняла, что наказание
было оправданным, что  она была  наказана  совсем  за другое --  за  попытку
ознакомиться с содержимым сундучка.
     Нездоровое любопытство побудило Титу отпереть сундучок. В нем она нашла
связку  писем от  некоего Хосе  Тревиньо  и материнский дневник. Письма были
адресованы Матушке Елене.  Тита  сложила их  по датам  и  узнала  историю ее
истинной  любви:  всю  свою жизнь она  любила  одного  только  Хосе.  Ей  не
позволили выйти за него, так как в  его жилах текла негритянская кровь. Одна
из негритянских колоний, бежавшая во время гражданской войны в США от угрозы
линчевания,  решила   обосноваться  вблизи   их  городка.  Хосе  был  плодом
незаконной любви  Хосе Тревиньо-отца и красавицы-негритянки. Когда  родители
Матушки Елены прознали, что  их дочь влюблена в мулата, движимые ужасом, они
заставили ее незамедлительно выйти замуж за Хуана Де ла Гарса, отца Титы.
     Этим,  однако, они не  смогли воспрепятствовать тому, что,  даже будучи
замужем, она продолжала вести тайную  переписку с Хосе, и  похоже было,  что
она не  удовольствовалась  лишь этим  видом  связи, ибо,  как  явствовало из
писем, Гертрудис была дочерью не их отца, а Хосе.
     Поняв,  что  забеременела,  Матушка  Елена предприняла попытку бежать с
возлюбленным, но,  ожидая его под покровом ночи в глубине балкона, она стала
очевидицей  трагедии:  неизвестный,  выскользнувший  из  ночного мрака,  без
какого-либо видимого  повода напал  на  Хосе,  смертельно  ранив его.  После
долгих  переживаний  Матушка Елена,  смирившись,  вернулась в дом  законного
мужа.  Хуан Де  ла  Гарса на протяжении многих  лет  ничего не знал  об этой
истории,  а  узнал  о  ней  как  раз в  тот день, когда  родилась  Тита.  Он
отправился в таверну отпраздновать с друзьями рождение третьей дочери, и там
какой-то острослов обмолвился о том, чего он не знал. Страшная новость стала
причиной сердечного удара. Этим все и завершилось.
     Тита чувствовала себя виноватой в том, что проникла в эту тайну. Она не
знала, как  поступить с письмами. Сжечь их?  Но если уж  мать не решилась на
такое, имеет  ли  право она уничтожать  их.  И,  спрятав  письма и дневник в
сундучок, Тита поставила его на прежнее место.
     Во время похорон  Тита чистосердечно  оплакала  мать. Нет,  не женщину,
превратившую всю ее жизнь в ад, а  страдалицу, которая  испытала несбывшуюся
любовь.  И она поклялась перед материнской могилой, что никогда, ни по какой
причине не отступится от своей любви. В эти мгновения она была убеждена, что
истинной  ее  любовью  был  Джон,  человек, который находился рядом с  ней и
безоговорочно  ее  поддерживал.   Но  стоило  ей  заметить,   что  к  склепу
приближается группа людей, и различить в этой группе сопровождавшего Росауру
Педро, как тут же засомневалась в истинности своих чувств.
     Росаура  дефилировала,  обремененная огромным животом. Увидев Титу, она
подошла и, безутешно рыдая, обняла сестру. Настал черед Педро. Едва он обнял
ее,  как  тело  ее  затрепетало,  подобно бланманже.  И  Тита возблагодарила
покойницу-мать за  то, что она дала  ей повод вернуться,  увидеть  и  обнять
Педро. Впрочем, она  тут же решительно  высвободилась и отошла. Педро не был
достоин ее горячей любви. Не он ли выказал слабость, уехав от нее? Этого она
не могла ему простить.
     Когда  все  возвращались на ранчо,  Джон  взял  Титу  под  руку,  и она
прильнула  к  нему,  давая  понять, что их связывает  нечто  большее, нежели
дружба. Она хотела, чтобы Педро  почувствовал  ту  же боль, что и она, когда
видела его рядом со своей сестрой.
     Педро проводил их насупленным взглядом. Ему совершенно не  понравилось,
как Джон фамильярничает с Титой,  как она шепчется  с  ним. О чем  он думал?
Тита принадлежала  ему, и он не допустит, чтобы ее у него отняли. Тем  более
сейчас, когда исчезла главная помеха для их союза -- Матушка Елена.

     Продолжение следует...
     Очередное блюдо:
     Чампандонго.

     Глава VIII
     АВГУСТ ЧАМПАНДОНГО
     ПРОДУКТЫ:
     1/4 килограмма перемолотой говядины,
     1/4 килограмма перемолотой свинины,
     200 граммов орехов,
     200 граммов миндаля,
     1 луковица, 1 цитрон,
     2 хитомате,
     сахар,
     1/4 килограмма сливок,
     1/4 килограмма ламанчского сыра,
     1/4 килограмма рагу,
     тмин,
     куриный бульон,
     маисовые лепешки,
     растительное масло


     Способ приготовления:
     Мелко  нарубленный  лук жарится  вместе с мясом  в небольшом количестве
растительного масла. Во время жарки добавляют молотый тмин и ложечку сахара.
     По  обыкновению,  кроша  лук,  Тита плакала. Глаза  ее  были  настолько
затуманены,  что  она  порезала  палец. Она вскрикнула  и  чертыхнулась,  не
прерывая приготовление  чампандонго. Тут нельзя терять ни секунды, а порезом
можно заняться и после.  Вечером Джон  должен был прийти просить  ее руки, и
ужин надо было  успеть  сготовить  за какие-нибудь полчаса.  А  Тита,  когда
стряпала, спешить не любила.
     Готовке она всегда уделяла достаточное время и старалась вести кухонные
дела таким  образом, чтобы заниматься ими совершенно спокойно, -- только это
и  позволяет как следует приготовить по-настоящему изысканное блюдо. Сегодня
она припаздывала, отчего движения  ее были суматошны  и торопливы,  -- вот и
порезала палец.
     Главной виновницей опоздания была ее обожаемая-трехмесячная племянница,
родившаяся,  подобно  самой Тите,  недоношенной. Смерть  Матушки  Елены  так
подействовала на Росауру, что она, разродившись раньше времени, не  находила
сил для кормления малютки. На этот раз Тита не  могла, да и  не желала взять
на себя обязанности кормилицы, как это было при  рождении племянника.  Она и
не попыталась предлагать ей грудь, памятуя о потрясении, которое ей довелось
пережить, когда  ее  разлучили  с несчастным  ребенком.  Жизнь  учила ее  не
привязываться к детям: чужие дети -- не свои.
     Маленькой Эсперансе  она  предпочла  давать  ту же пищу,  которую  Нача
использовала, кормя ее, когда она была беззащитной крохой, -- кисель-атоле и
разные чаи. Эсперансой  девочку  назвали по просьбе Титы.  Педро  настаивал,
чтобы  ее нарекли  Хосефитой  --  одной из ласкательных разновидностей имени
Тита.  Но  та  решительно  воспротивилась.  Она  не  хотела,  чтобы ее  имя,
связанное с ее  судьбой, хоть как-то омрачило судьбу девочки. Хватит и того,
что  при  рождении  крошки  у роженицы были серьезные осложнения, понудившие
Джона  сделать  срочную  операцию,  --  только этим можно  было спасти жизнь
матери, хотя и ценой того, что она никогда больше не сможет рожать.
     Джон  объяснил Тите, что  в  отдельных случаях, по  причине  аномальных
явлений,  плацента не только прирастает  к матке, но и  вживляется в нее,  в
результате чего во время родов не может отделиться. Она настолько врастает в
матку, что если неопытный человек  пытается помочь роженице извлечь плаценту
за пуповину, то вместе с нею может быть вырвана и самое матка. Вот  почему в
подобных  случаях  приходится   прибегать   к  немедленной  операции  по  ее
иссечению, что и лишает пациентку возможности когда-либо зачать ребенка.
     Росаура   была  подвергнута  хирургическому   вмешательству  не   из-за
отсутствия у Джона  опыта  --  просто  не оставалось ничего  другого. Вот  и
выпала  Эсперансе  доля быть  единственной  и, как назло,  навсегда  младшей
дочерью,  что,   согласно  семейной  традиции,  могло  принудить  страдалицу
ухаживать за родительницей до ее могильной плиты. Может, Эсперанса потому  и
вживлялась в материнское нутро, что загодя знала о своей судьбе? Тита в душе
молилась, чтобы Росауре не взбрело на ум продлить эту жестокую традицию. Вот
почему Тита и  не хотела делиться с малышкой своим именем. Дни напролет  она
упрямо стояла на своем, пока девочке не дали наконец имя Эсперанса.
     И  все  же  ряд совпадений  делал  схожими  судьбы  Эсперансы  и  Титы:
например,  то,  что  по  чистой  необходимости  большую  часть  дня  малышка
проводила  на кухне.  Мать была  не в силах  ею  заниматься, а  тетка  могла
оказывать ей внимание лишь здесь,  так что, при чаях и  киселе-атоле,  среди
ароматов и  запахов этого жаркого райского  уголка  девчушка  подрастала  на
удивление здоровенькой и веселой.
     Кому совсем  не  нравилась эта, скажем так, затея, так это Росауре:  ее
забирало за живое, что Тита лишает ее общения с дочерью. Едва оправившись от
операции,  в  одно прекрасное утро она потребовала,  чтобы  после  кормления
девочку  немедленно принесли к ней в комнату, где бы она и спала впредь, как
ей надлежит, рядом  с  матерью. Это  распоряжение поспело  слишком поздно --
девочка  уже настолько привыкла  находиться на кухне, что вытащить ее оттуда
оказалось делом куда как  не простым. Как только  она  чувствовала,  что  ее
удаляют от жара плиты, она начинала  плакать навзрыд, да так, что Тите, дабы
обмануть бдительность  племянницы, приходилось  нести  в  комнату к  Росауре
рагу, которое она в это  время  готовила:  только чувствуя поблизости  тепло
Титиной  кастрюли, плутовка нисходила до сна.  Лишь  после этого  Тита могла
снести обратно на кухню тяжеленную посудину и продолжать приготовление еды.
     Но  сегодня девочка отличилась -- скорее всего,  она учуяла,  что тетка
надумала выйти  замуж  и покинуть  ранчо, в  результате чего она останется с
носом.  Как  бы там ни было,  а плакала  она в этот  день с  утра до  самого
вечера. Тита  как  заведенная моталась по  лестницам, таская туда и  обратно
кастрюли  с едой. Покуда не  случилось то,  что  и  должно  было  случиться:
повадился  кувшин по воду  ходить,  тут  ему  и голову  сложить.  Когда Тита
спускалась по  лестнице в восьмой  раз,  она споткнулась и скатилась вниз по
ступеням вместе с кастрюлей, содержавшей фарш для приготовления чампандонго.
Пропали  четыре  часа  напряженной резки и  перемалывания  составных  частей
жаркого.
     Обхватив  руками голову,  Тита  уселась на пороге кухни подышать свежим
воздухом. В этот день, чтобы домашняя суета не захватила ее, она поднялась в
пять часов  утра,  и  вот,  как  назло,  все пошло  прахом.  Теперь придется
готовить  жаркое заново. Педро не  мог выбрать  более неудачного момента для
выяснения отношений  с  Титой. Полагая, что застал ее  на крыльце  в  момент
обычного  отдыха,  он подошел  к  ней  с  твердым намерением  убедить  ее не
выходить замуж за Джона.
     -- Тита, хотел  бы заметить Вам, что считаю  непоправимой ошибкой  Ваше
намерение   повенчаться  с  Джоном.  Еще  есть  время  отказаться  от  этого
ошибочного шага. Пожалуйста, не выходите замуж!
     -- Кто  Вы такой, Педро, чтобы указывать, что я должна делать, а что не
должна? Когда женились  Вы,  я  не  просила Вас  не  делать этого, хотя Ваша
свадьба  чуть не доконала меня. Вы устроили Вашу жизнь,  позвольте  теперь и
мне спокойно устроить мою!
     --  Видит  Бог,  этот  мой  поступок  заставляет меня  сегодня  жестоко
раскаиваться. Но припомните хорошенько, Вы ведь  знаете причину, соединившую
меня с Вашей сестрой! Как бы там ни было, ничего хорошего из этого не вышло.
Сейчас я думаю, не лучше ли было мне тогда бежать с Вами?
     -- Поздно  Вы  об  этом задумались. Теперь  ничего не изменишь. И прошу
никогда больше не докучать мне. Упаси Вас Господь хоть однажды повторить то,
что  Вы мне  только что сказали. Недоставало еще, чтобы это услышала сестра!
Зачем еще кому-то страдать в этом доме. Пустите меня!.. Да, и советую, когда
Вы влюбитесь в очередной раз, не будьте таким трусливым!
     Тита, с яростью  схватив  кастрюлю, ушла на кухню. Под скрежет и грохот
кухонной утвари она  покончила с  жарким и, пока варево  поспевало, занялась
приготовлением чампандонго.
     Когда мясо подрумянивается, к нему добавляют нарезанный хитомате вместе
с цитроном, орехами и мелко накрошенным миндалем.
     Жаркий пар из кастрюли перемешивался с  испариной ее тела. Раздражение,
которое  она ощущала,  походило  на  дрожжи в  тесте. Она  чувствовала,  как
раздражение  это поспешно взбухает, заполняя  все уголки ее тела,  и,  точно
тесто из тесной квашонки,  жарко выпрастывается наружу через  ее уши, нос  и
все поры тела.
     Этот безграничный  гнев  в  наименьшей степени  был вызван их  спором с
Педро, в  чуть большей -- падением с лестницы и утомительной возней у плиты,
а в наибольшей -- словами Росауры, оброненными ею несколько дней назад.
     Они находились в комнате сестры --  Тита, Джон и маленький  Алекс. Джон
взял сына с собой на время врачебного визита, так как малыш тосковал по Тите
и  хотел во  что бы  то  ни стало ее повидать. Мальчик  заглянул в колыбель,
чтобы  познакомиться  с Эсперансой,  и пришел в восторг  от ее  красоты. Как
любой мальчик его возраста, незнакомый с притворством, он воскликнул:
     -- Папочка, слышишь, и я хочу жениться! Как ты! Вот на этой девочке.
     Все  засмеялись  милой   откровенности,   но,   когда   Росаура   стала
втолковывать Алексу, что это невозможно, поскольку Эсперансе надлежит ходить
за  ней до  самой  ее смерти, Тита почувствовала,  как  у  нее  зашевелились
волосы. Только  ее  сестрице  могла  взбрести на ум подобная несусветица  --
увековечить столь бесчеловечную традицию!
     Лучше  бы Росаура проглотила язык! Чтобы никогда ее рот не мог обронить
такие   поганые,   дурно   пахнущие,    нелепые,   тошнотные,    бесчестные,
отвратительные слова.  Подавилась бы она ими, держала бы в самой глуби своей
души, покуда они не сгниют и не зачервивеют. Вот бы дал Господь Тите прожить
как можно дольше -- уж она бы не дала сестре осуществить столь злонамеренный
замысел!
     Она сама  не понимала, почему ее должны заботить все эти неприятности в
ту самую  пору,  которая  должна  стать  счастливейшей  порой ее  жизни,  не
понимала, почему  ей так  не  по  себе. Возможно,  ее  заразил своим  дурным
настроением  Педро?  С того самого момента,  когда, вернувшись  на ранчо, он
проведал,  что  Тита  намерена  выйти  замуж за Джона,  словно тысячи чертей
вселились в сердце Педро. Ему нельзя было  сказать ни слова. С утра пораньше
он отправлялся  на  коне осматривать  ранчо. Возвращался  под вечер, точно к
ужину, после которого сразу запирался в своей комнате.
     Никто не мог  объяснить его поведение. Некоторые полагали, что причиной
этого является потрясение от мысли, что у него не будет больше детей. Чем бы
это ни  было вызвано,  но могло  показаться,  что  злость  движет мыслями  и
поступками чуть ли не всех обитателей дома.  Тита чувствовала себя буквально
как  шоколад на  крутом  кипятке. Ее  прямо распирало от  злости. Даже столь
милое ее сердцу воркование голубей, вновь воцарившихся под крышей  их дома и
усладивших  ее сердце в день возвращения на ранчо, раздражало ее сейчас. Она
боялась, что ее голова лопнет, как маисовый початок на раскаленном противне.
Испугавшись, она сжала виски руками.
     Легкое  прикосновение  к  плечу  заставило Титу подпрыгнуть с  желанием
ударить того, кто дотронулся  до  нее, скорее всего,  чтобы попусту отнять у
нее время. Каково же было ее изумление, когда она увидела перед собой Ченчу.
Прежнюю  Ченчу, счастливую, с  улыбкой во весь рот.  Никогда прежде Тите  не
доставляло  такого  удовольствия  видеть  ее, даже  в тот  день, когда Ченча
навестила ее в доме Джона. Как всегда, Ченча словно с неба упала в тот самый
момент, когда Тита больше всего в ней нуждалась.
     Поразительно, как  хорошо она выглядела. И следа не осталось от тоски и
отчаяния, сквозивших в ее взгляде, когда она уезжала  домой после пережитого
потрясения. А рядом с  ней стоял человек,  которому  удалось избавить  ее от
страданий,
     на его  лице сияла широкая белозубая улыбка. За  версту было видно, что
человек это честный  и не  болтун.  Добрый ли  -- бог  его  знает.  Как  тут
догадаешься,  когда Ченча только и дозволила ему представиться  Тите: "Хесус
Мартинес,  Ваш  покорный  слуга".  После  чего  она по  обыкновению  целиком
завладела разговором и, побив все рекорды скорости, управилась за две минуты
с последними событиями своей
     жизни.
     Значит, так,  Хесус был  ее первым женихом и никогда о  ней не забывал.
Ченчины родичи, стало быть, наотрез отказались признавать их любовь, и ежели
бы не возвращение Ченчи в селение, и ежели бы он сызнова ее не увидал, он бы
и знать не знал, где  ее сыскать. Само собой, наплевать ему было, что  Ченча
не девушка, так что он тут же на ней и женился. А пришли они на ранчо вдвоем
в надежде начать здесь новую жизнь,  раз Матушка Елена померла,  и замыслили
народить побольше детей и быть счастливыми до гроба...
     Дойдя  до  посинения,  Ченча  умолкла,  чтобы  перевести  дух,  и  Тита
воспользовалась  этой случайной  паузой, чтобы  сказать ей, не  так  быстро,
конечно,  но все же,  что  в  восторге от  ее  возвращения,  что  завтра они
поговорят о найме  Хесуса, а  сегодня придут  просить руки  Титы,  поскольку
скоро она выходит замуж, но она не управилась с ужином, так что просит Ченчу
заняться им, чтобы Тита могла прийти в себя, спокойно принять холодную ванну
со льдом  и,  таким образом, обрести достойный  вид к приходу Джона, который
может явиться с минуты на минуту.
     Ченча  буквально вытолкала Титу из кухни и незамедлительно взяла в руки
бразды  правления.  Что-что,  а уж  чампандонго-то  она  может  сготовить  с
завязанными глазами и скованными руками.
     Когда мясо  готово  и  слит  отвар, можно  печь  на растительном  масле
маисовые лепешки, но не пережаривать их, чтобы не затвердели. После этого на
противень, который будет задвинут  в плиту, выкладывают  слой сметаны, чтобы
пирог не  прилипал, потом слой  лепешек, на  них  --  слой рубленого мяса, а
затем рагу,  и  все это  покрывается ломтями  сыра и сметаной. Выкладывается
столько  пирогов, сколько  позволяет величина противня,  который вынимают из
духовки, когда сыр расплавится,  а лепешки размягчатся. Подается это блюдо с
рисом и фасолью.
     Только теперь,  зная, что на кухне  находится Ченча, Тита почувствовала
истинное облегчение. Наконец-то она  могла заняться собой.  Она стремительно
пересекла двор, чтобы принять  душ. На все  про все у  нее  оставалось минут
десять,  а еще надо было принарядиться, надушиться и приличествующим образом
причесаться. Она так спешила, что не заметила в  другом  конце двора  Педро,
ковырявшего носком ботинка землю.
     Тита освободилась от одежды,  залезла в закуток и подставила голову под
струи  холодной воды. Боже, какое  наслаждение! Когда закрыты глаза, чувства
обостряются: она могла осязать каждую каплю холодной воды,  стекавшей  по ее
телу. И чувствовала, как от соприкосновения с влагой твердеют соски. Струйка
воды  стекала по  ее спине и дугообразным веером омывала выпуклые округлости
ягодиц, облегая  до самых пят ее крепкие ноги. Мало-помалу плохое настроение
как рукой сняло, головная боль  прошла. Внезапно она почувствовала, что вода
теплеет  и, становясь с каждым разом все горячей, начинает обжигать ей ноги.
Это и раньше бывало, когда в зной вода в баке целый день нагревалась жаркими
лучами солнца,  но, во-первых, сейчас не лето,  а  во-вторых, дело-то идет к
ночи. Уж не  загорается ли  снова  душевая выгородка?  Забеспокоившись,  она
открыла  глаза и  увидела по  другую  сторону  досок не что иное, как фигуру
Педро, пристально ее разглядывающего.
     Глаза  Педро  мерцали  так ярко, что было невозможно не различить их  в
полумраке, -- точно  так же, как с первыми лучами солнца не  могут  остаться
незамеченными  две робкие росинки, укрывшиеся в густых  зарослях.  Проклятый
Педро  -- ишь  как уставился!  Проклятый плотник -- заново сколотил  душевую
пристройку на  манер старой, с широкими щелями между досок!  При виде Педро,
который надвигался на нее  с явно похотливыми намерениями, Тита выскочила из
закутка,  едва  сумев прикрыться. Запыхавшись, она  влетела в свою комнату и
заперлась в ней.
     Не успела  она кое-как привести себя в порядок, а уж Ченча возвестила о
приходе Джона, который ожидал ее в гостиной вместе с Росаурой и Педро.
     Она не  могла  тут  же  к  ним присоединиться,  потому  что  не  успела
приготовить стол. Перед тем как покрыть его скатертью, необходимо  постелить
снизу подкладку  во избежание  стука бокалов и приборов  о столешницу. Лучше
всего  использовать  для   этого  белую  байку,  которая,   помимо  прочего,
подчеркивает белизну скатерти. Тита  осторожно  расправила  ее  на  большом,
рассчитанном  на  двадцать  персон  столе,  который  использовали  только  в
торжественных случаях. Она старалась  не  производить шума и даже не дышать,
чтобы услышать, о чем беседуют Росаура, Педро  и Джон. Гостиную  от столовой
отделял  длинный  коридор, так  что до слуха Титы долетал лишь рокот мужских
голосов,  но при всем  при том она уловила нотки  спора.  Не дожидаясь, пока
страсти распалятся, она молниеносно  расставила тарелки, серебряные приборы,
бокалы,  солонки  и  подставки  для  ножей. Затем  быстрехонько  укрепила на
буфетном  столе  свечи  под нагревателями для  тарелок, предназначенных  для
первых, вторых и третьих блюд.  Сбегала  на кухню за  несколькими  бутылками
бордо,  которые  Ченча  загодя поставила  в  теплую  воду.  Бордо достают из
подвала за несколько  часов до подачи на стол и помещают в  теплое место,  с
тем чтобы легкий разогрев выявил  букет, а так как Тита  забыла  сделать это
заблаговременно, пришлось заменить эту процедуру уловкой. Теперь  оставалось
лишь поставить в центре  стола бронзовую позолоченную корзину для цветов, но
так как для того, чтобы была больше видна их натуральная свежесть, класть их
надо перед  самым рассаживанием гостей, Тита поручила заняться этим Ченче, а
сама  настолько  быстро,  насколько  ей  позволяло   накрахмаленное  платье,
поспешила в гостиную.
     Первое, что она услышала, распахнув двери, это разгоряченный спор Педро
и  Джона  о  политическом  положении  в  стране.  Казалось,  оба  забыли  об
элементарных правилах приличия, гласящих, что на приемах не следует касаться
личностей,  печальных  тем и  трагических  событий,  религии  и  политики. С
приходом Титы спор  прервался и  беседа вошла в  более  или  менее спокойное
русло.
     В этой напряженной атмосфере Джон и позволил себе смелость просить руки
Титы. Педро как глава дома сухим тоном дал согласие. Вслед за этим перешли к
обсуждению деталей  бракосочетания. Когда  заговорили  о  дне  свадьбы, Тита
узнала  о  намерении Джона  немного отложить  ее,  что  даст ему возможность
отправиться на  север Соединенных Штатов  за  последней оставшейся  в  живых
тетушкой, которая пожелала присутствовать на  свадебной  церемонии. Для Титы
это представило серьезное  затруднение:  она  намеревалась как  можно скорее
покинуть ранчо и этим избавиться от домогательств Педро. Договоренность была
скреплена  вручением  Тите  очаровательного  кольца   с  бриллиантами.  Тита
залюбовалась его сиянием на своей руке. Испускаемые им вспышки заставили  ее
вспомнить недавний блеск  в глазах Педро, когда он разглядывал ее  наготу, и
ей пришло  на память стихотворение  индейцев-отоми, которому  ее  в  детстве
выучила Нача:
     В росинке сверкает солнце,
     капля росы высыхает,
     ты блещешь в моих глазах,
     и я живой, я живой...
     Росаура растрогалась, увидев в глазах сестры слезы, которые она отнесла
на счет радостного волнения Титы, и  почувствовала некоторое облегчение, ибо
испытывала  угрызения  совести  от  того,  что,  выйдя  замуж за  ее жениха,
заставляла ее порой страдать. Обрадованная этим, она обнесла всех бокалами с
шампанским  и предложила тост за счастье жениха и невесты. Когда все четверо
сошлись в центре гостиной, Педро чокнулся  своим бокалом с такой  силой, что
разбил вдребезги  и свой бокал, и бокалы присутствующих,  так что шампанское
выплеснулось на их лица и праздничную одежду.
     Напряженную атмосферу разрядило появление Ченчи, произнесшей магические
слова "Кушать  подано", которые подействовали на всех  успокоительно, вернув
торжественному  событию   едва   не  утраченную,   приличествующую   моменту
тональность.  Когда  речь  заходит   о  еде,  предмете  во  всех  отношениях
немаловажном, только глупцы и больные не уделяют ей заслуженного внимания. А
так как в данном обществе таковых не было, то все в добром расположении духа
направились в столовую.
     За ужином все пошло своим чередом, чему способствовали и милые старания
прислуживавшей за столом Ченчи. Пища была не столь пленительна, как в других
случаях,  может  быть, потому,  что Тита готовила  ее  в  дурном настроении,
однако  никак нельзя  было  сказать,  что  она  никуда  не  годилась.  Да  и
чампандонго -- блюдо  столь  изысканное,  что вкус,его не удастся  испортить
никакому дурному расположению духа. По окончании  ужина Тита проводила Джона
к  выходу,  и  там  они  горячо  расцеловались  на прощание.  Назавтра  Джон
намеревался  отправиться в  путь,  чтобы  как  можно  быстрее  привезти свою
американскую тетушку.
     Вернувшись на кухню, Тита послала Ченчу стелиться и прибрать в комнате,
где она  будет жить с Хесусом, поблагодарив  ее  за  неоценимую  помощь. Она
наказала  ей,  прежде чем они  лягут, удостовериться, нет ли  в  их  комнате
клопов.  Последняя  служанка,  спавшая  там,  буквально  наводнила ее  этими
чудищами, а Тита  так  и  не удосужилась  их  вывести  из-за  множества дел,
которые выпали на ее долю с рождением у Росауры дочери.
     Лучшее средство  для изничтожения клопов --  смесь  из  стакана винного
спирта с  половиной унции  скипидарного уксуса и  половиной унции камфарного
порошка. Жидкость разбрызгивают в местах скопления насекомых, что приводит к
их полному исчезновению.
     Тита,  прибравшись на  кухне,  начала расставлять по  местам  утварь  и
посуду.  Ей не  хотелось  спать,  и  она  предпочла  это занятие  тягостному
ворочанию в постели. Она испытывала  противоречивые  чувства, и  лучше всего
было упорядочить  их наведением порядка в кухне.  Она взяла большую глиняную
миску, чтобы отнести ее туда, где теперь было помещение для хранения утвари,
бывшее до этого темной комнатой. После смерти Матушки Елены, поскольку никто
не думал использовать ее как банное помещение, предпочитая  мыться в душевом
закутке на дворе, каморку эту превратили в кладовую.
     В одной руке Тита несла миску, в другой -- керосиновую лампу. Она вошла
в комнатенку, стараясь на задеть гору  вещей на пути к  полке, где хранились
кастрюли,  которыми  пользовались  лишь  изредка.  Свет   лампы  помогал  ей
продвигаться, но  его было недостаточно, чтобы заметить молчаливо крадущуюся
за ее спиной тень, осторожно прикрывшую изнутри дверь каморки.
     Почувствовав  постороннее присутствие,  Тита  повернулась  и при  свете
лампы ясно различила фигуру Педро, задвигавшего щеколду.
     -- Педро! Что Вы здесь делаете?
     Не говоря ни  слова,  Педро подошел  к ней, задул лампу,  повлек  ее на
латунную кровать, принадлежавшую  прежде  ее  сестре Гертрудис, и,  повалив,
заставил ее лишиться девственности и познать силу истинной любви.
     В своей  спальне Росаура  пыталась  убаюкать  неумолчно  плачущую дочь.
Безуспешно  слонялась она с ней  из угла в  угол. Проходя мимо окна, Росаура
увидела в темной комнате странный свет. Фосфоресцирующие завитки уносились в
небо, подобно слабым искрам бенгальского огня. Тревожные призывы, обращенные
к Тите  и Педро, просьба поглядеть, что происходит, имели своим последствием
лишь  появление Ченчи, которая  проходила мимо  в  поисках смены постельного
белья. Узрев невиданное явление, Ченча в первый  раз за всю жизнь онемела от
изумления -- с ее губ  не сорвалось ни звука.  Даже малютка Эсперанса, чтобы
не  упустить ни  единой  подробности, перестала  плакать. А  Ченча, упав  на
колени, стала молиться, осеняя себя крестными знамениями.
     -- Пресвятая дева, царица небесная, прими душу моей госпожи Елены, чтоб
не маялась она, бедняжка, во мраке чувствилища!
     -- Ченча, о чем ты, что ты бормочешь?
     --  О чем,  о чем!  Не видите,  что  ль, привидение усопшей! Должно, за
что-то расплачивается бедная! Со  мной теперь  что хотите делайте, носа туда
не суну!
     -- Я тоже...
     Если  бы  знала Матушка  Елена, что и после смерти продолжает  наводить
страх на Ченчу  и Росауру, что этот их страх  столкнуться  с нею предоставил
Тите и Педро идеальную возможность  бесстыдно  глумиться  над ее излюбленным
банным  местом, похотливо кувыркаясь на кровати Гертрудис, она бы умерла еще
сто  раз! Продолжение следует...  Очередное  блюдо:  Шоколад  и  Королевский
крендель.








     Глава IX СЕНТЯБРЬ


     ПРОДУКТЫ:
     2 фунта какао-соконуско, 2 фунта какао-маракаибо,
     2 фунта какао-каракас, 4--6 фунтов сахара по вкусу
     Способ приготовления:
     Перво-наперво   зерна   какао   поджаривают.   Для   этого   желательно
использовать  вместо  комаля железный противень, чтобы  выделяемое  из зерен
масло не ушло в  поры каменной жаровни. Крайне важно придерживаться подобных
указаний, так как  замечательные свойства шоколада зависят от трех вещей: от
того,  не  испорчены  ли, доброкачественны  ли зерна, от  того,  какие сорта
используются в смеси, а также от степени прожарки.
     Наилучшая  степень  --  это когда какао начинает  выделять  масло. Если
зерна  снять  с  огня раньше  времени,  то  шоколад  не только  будет  иметь
бесцветный,  непривлекательный  вид,  но   будет   и  неудобоварим.  А  если
передержать какао на огне, часть зерен может подгореть, что придаст шоколаду
горечь и грубость.
     Тита зачерпнула пол-ложечки масла какао, чтобы, смешав его с миндальным
маслом,   приготовить  особую  губную  помаду.  Зимой   ее   губы  неизменно
трескались, какие  бы средства  она ни применяла.  Когда она была маленькой,
это ей сильно докучало:  стоило ей засмеяться,  как ее  пухлые, растянутые в
улыбке губы начинали кровоточить, причиняя нестерпимую боль. Со временем она
с этим  смирилась. А так как у  нее не было особых поводов для  смеха, то со
временем это и вовсе перестало заботить девушку.  Она спокойно ждала прихода
весны,  когда трещинки  сами  собой  подживали. На  приготовление помады  ее
подвигло  единственно то, что  вечером на Королевский  крендель должны  были
прийти гости.
     Не потому, что она  намеревалась много смеяться, а бог  весть почему ей
захотелось, чтобы во время  приема  губы  у  нее были  мягкие  и лоснящиеся.
Опасение,  не  забеременела  ли  она,  не располагало  к  улыбкам. Подобного
исхода, насыщаясь  любовью  с  Педро,  Тита  не  предполагала.  Она пока  не
сообщала  ему об  этом, намеревалась  сделать  это сегодня  ночью, только не
знала, каким образом.  Как  поведет себя Педро, как разрешится эта незадача,
было ей совершенно неведомо.
     Она  предпочла не терзать себя больше  и заняться чем-нибудь обыденным,
вроде изготовления помады. А для этого нет ничего лучше, нежели масло какао.
Но  прежде  чем  приступить к ее изготовлению, необходимо  было покончить  с
приготовлением самого шоколада.
     Когда  какао указанным  способом  поджарено,  зерна  очищают  с помощью
решета, в  котором  скорлупа  отлущивается от ядер.  Под ступой-метате,  где
будут перетираться  зерна, ставится небольшая  жаровня,  и, когда метате как
следует прогреется, начинают молоть  зерна. После этого к порошку  добавляют
сахар, и эта  масса одновременно перемалывается и растирается пестом. Тут же
ее делят на куски. Ру-
     ками лепят плитки,  округленные или  удлиненные, кому  как нравится,  и
выкладывают их для просушки. Острием ножа  можно по  собственному усмотрению
наметить  разделительные бороздки. Придавая  плиткам  форму,  Тита с грустью
вспоминала день Богоявления, когда она была маленькой  и у нее не было столь
серьез-, ных забот. Больше  всего ее в  подобные дни заботило, почему Волхвы
приносят не то, что она просит, а то, что Матушка Елена считает больше всего
для нее  подходящим. Лишь однажды сбылась ее мечта, хотя через несколько лет
она  и догадалась, что  этим чудом обязана была лишь стараниям Начи, которая
какое-то время выкраивала  из своих заработков деньги на покупку  "кинишка",
увиденного Титой в  витрине  одной  из  городских лавчонок. "Кинишком"  этот
аппаратик  называли потому,  что тот отбрасывал  на стену  разные картинки с
помощью  керосиновой лампы,  служившей  источником света,  и этим  напоминал
всамделишное   кино,  хотя  настоящее  название  этого  приспособления  было
"зоотроп". Тита  неописуемо обрадовалась, когда, проснувшись поутру, увидала
его  рядом  со своей туфелькой. Долгими вечерами сестры наслаждались чередой
картинок,  которые  были  нанесены  на  полоски  стекла  и  содержали  самые
разнообразные увлекательные сюжеты. Какими  далекими  казались ей  сейчас те
счастливые  дни, когда рядом была Нача!.. Нача! Тита  все  бы  отдала, чтобы
снова  услышать, как она пахнет фасолевым супом, чилакйлес (Рагу из крошеных
маисовых   лепешек,   сваренных  в   соусе  из  перцев  на  мясном  отваре),
чампуррадо2,  перетертыми  в каменной  ступе-молкахете  специями,  хлебом на
сливках,  былыми  временами. Навсегда  останутся  непревзойденными  вкус  ее
маисового киселя-атоле, ее отвары, ее катышки жира на висках от мигрени, то,
как она заплетала ей волосы, укрывала на ночь,  ухаживала за ней, когда Тита
болела, готовила, что только Тите ни взбрело бы на ум, молола какао! Если бы
Тита  могла хоть  на  миг вернуться в ту пору да  прихватить по  возвращении
чуточку  той радости, испечь  Королевский крендель с той  же охотой! Если бы
потом она могла лакомиться им вместе с сестрами, как в те добрые времена, за
шутками  и прибаутками,  когда еще она и Росаура  не  должны были оспаривать
любовь одного и  того  же мужчины, когда она еще не догадывалась, что  ей на
всю жизнь заказано замужество, а Гертрудис не знала не ведала, что убежит из
родного  дома  и  будет  работать  в  борделе,  когда,  вытащив  из кренделя
фарфоровую  кукляшку,  она от всей  души  верила, что  как загадает, так все
точь-в-точь и исполнится. Жизнь научила ее понимать: не все так просто,  как
кажется,  далеко не всем, даже из  тех, кто считает себя сметливым,  удается
достичь  задуманного,  какие  бы усилия они  к тому  ни прилагали, и,  чтобы
добиться права  распоряжаться своей  собственной жизнью, придется  приложить
куда больше стараний, чем она предполагала. И больше всего  ее удручало, что
эту борьбу  она  должна будет вести одна. Хоть бы Гертрудис была рядом!  Но,
кажется, скорее мертвый  воскреснет, чем  Гертрудис  вернется  домой. С  той
поры, как Николас передал ей в борделе ее одежду, о ней не было ни слуху ни
     духу.
     На  эти воспоминания ушло как  раз то  время, которое было  необходимо,
чтобы остудить  плитки шоколада, так  что Тита  могла  наконец приступить  к
изготовлению Королевского кренделя.


     30 граммов свежих дрожжей,
     1,25 килограмма муки,
     8 яиц,
     1 ложка соли,
     2 ЛОЖКИ ЛИМОННОЙ ВОДЫ,
     1,5 чашки молока, 300 граммов сахара, 300 граммов сливочного масла, 250
граммов неочищенных фруктов, 1 фарфоровая фигурка.
     Способ приготовления:
     Руками или с помощью  вилки  раскрошить  дрожжи  в  четверти килограмма
муки, постепенно вылив  в  муку  полчашки теплого молока.  Все  это,  слегка
замесив, скатать в ком и подождать, пока тесто увеличится вдвое.
     Не  успела  Тита  замесить  тесто, как в  кухне появилась  Росаура. Она
пришла  попросить  Титу помочь ей с диетой,  которую  прописал Джон. Вот уже
несколько недель, как у нее серьезные проблемы с  пищеварением, ее  донимают
газы, а во рту появился дурной запах. Эти расстройства так  ее удручают, что
она даже приняла решение  спать с  Педро в разных комнатах. По крайней мере,
так  она  будет меньше  смущаться  при  неизбежном  испускании  газов.  Джон
рекомендовал ей воздерживаться от  употребления в  пищу корнеплодов и других
овощей и советовал как можно больше двигаться и работать по  дому. Последнее
затруднялось  ее чрезмерной полнотой.  Трудно было  объяснить, почему со дня
возвращения на ранчо Росаура стала  так толстеть, ведь ела она то же, что  и
всегда. Неимоверного  труда стоило ей приводить в  движение свое громоздкое,
студенистое  тело. Все эти несчастья  доставляли ей  массу неприятностей, из
коих наихудшей было то, что Педро все больше и больше от нее отдалялся. Нет,
Росаура не винила его,  она и сама едва выносила источаемый ею смрад. И надо
было что-то предпринять -- она, что называется, дошла до точки.
     Впервые  Росаура  раскрывала  перед Титой  душу,  да еще  касаясь столь
стыдной темы. Она даже призналась, что раньше не
     обращалась к ней ни с чем подобным, так как ревновала.  Она думала, что
между  Титой  и   Педро  существует  скрытая  любовная  связь,  прикрываемая
видимостью  семейной дружбы. Но сейчас,  видя, как  Тита влюблена в Джона  и
насколько  близко ее замужество,  она  поняла всю  абсурдность  ревности.  И
считала, что самое время восстановить добрые отношения.
     А  отношения между  Росаурой и Титой  до  последнего времени  и  впрямь
напоминали отношения воды  и раскаленной  сковородки!  Со  слезами на глазах
Росаура умоляла не держать на нее зла в сердце за то, что она вышла замуж за
Педро.  И просила  совета: чем возместить нанесенный сестре ущерб. Как будто
Тита  могла ей  дать такой совет!  С горечью поведала Росаура о том, что вот
уже несколько месяцев Педро не выказывает ни малейшего желания  спать с ней.
Практически он избегает ее. Это не  очень ее заботит -- Педро никогда не был
сексуально  одержимым.  Но  в  последнее время  в  его  действиях  появилась
открытая неприязнь к ней.
     Более  того, она могла точно  сказать, с каких пор, так  как  прекрасно
помнила это: с той самой ночи, когда начал появляться призрак Матушки Елены.
Она не  спала, ожидая, когда вернется с  прогулки  Педро.  По возвращении он
почти не уделил внимания ее рассказу  о призраке, вид  у него  при  этом был
отсутствующий.  Всю  ночь  она делала  попытки его обнять, но он  или  очень
крепко спал, или притворялся спящим, так  как совершенно не реагировал на ее
намеки. Чуть позже она услышала его еле слышный плач и тоже сделала вид, что
не замечает этого.
     Она чувствовала, что ее полнота, газы и  дурной запах  изо рта с каждым
днем все больше отдаляют от  нее  мужа, и не видела  выхода  из создавшегося
положения. Поэтому-то она и  прибегла  к помощи  сестры, в которой нуждалась
как  никогда и которую  никто, кроме нее,  не сможет  ей  оказать. Положение
Росауры становится все более  тяжелым. Она не знает, что делать. Если  вдруг
заговорят,  что  Педро  бросает  ее,  она не переживет  этого.  Единственное
утешение для нее -- дочурка  Эсперанса, которая, к счастью, обязана быть при
ней до  самой ее -- Росауры  --  смерти.  До этого  места все шло как нельзя
лучше,
     хотя первые слова Росауры и покоробили  Титу, но, когда  она  во второй
раз услышала, какая судьба уготована ее племяннице,  ей пришлось сделать над
собой поистине нечеловеческое  усилие, чтобы не  крикнуть сестре: это  самая
вздорная идея из всех, какие ей доводилось когда-либо слышать! Однако сейчас
не время  было вступать в  спор,  который лишил бы ее возможности восполнить
Росауре  (а  она  от  всей души хотела этого)  ущерб,  греховной  виновницей
которого она себя чувствовала. Не распространяясь на эту тему, она пообещала
составить  специальную  диету,  с  тем  чтобы  сестра  могла сбавить  вес. И
дружелюбно подсказала ей домашний способ избавления от дурного запаха изо
     рта.
     Истоки дурного  запаха --  в  желудке,  а причин, способствующих этому,
несколько. Чтобы  избавиться от него, надо начать с полосканий горла соленой
водой с несколькими каплями камфарного уксуса, втягивая  ее также через нос.
Кроме  того,  надо постоянно жевать листки мяты. Придерживаясь этого,  можно
избавиться даже от самого неприятного запаха.
     Росаура  горячо поблагодарила  сестру за доброе участие  и со всех  ног
бросилась в сад нарвать листьев мяты, не забыв прежде попросить Титу держать
все это в секрете. На лице Росауры было написано большое облегчение. А Тита,
наоборот, чувствовала себя разбитой. Что она натворила! Как она искупит вину
перед Росаурой, Педро,  Джоном, ею самой? С каким лицом она встретит жениха,
когда  он  через  несколько  дней  вернется  из своей поездки, --  Джона,  к
которому  она  должна испытывать одно  только чувство благодарности,  Джона,
который   вернул  ей  рассудок,  Джона,  который  показал  ей   путь  к   ее
освобождению!
     Джон   --   само   спокойствие,   выдержка,  здравомыслие...   Вот  уж,
действительно,  кто не заслужил такого!  Что сказать ему?  Что  ей  надлежит
делать?  Как  бы там ни  было,  надо  было заняться  Королевским  кренделем:
дрожжевое тесто, подходившее все то время, что она разговаривала с Росаурой,
было готово для дальнейших манипуляций.
     Килограмм муки  высыпается  в  центре стола,  и на  нее выкладывают все
ингредиенты, которые мало-помалу замешивают, начиная с центра и  прихватывая
муку,  пока  она вся не  замесится. Когда  ком  дрожжевого теста  увеличится
вдвое,  его  надо снова  как  следует  вымесить  с только что приготовленной
заправкой, пока оно не станет легко отлипать от ладоней. Скребком отдирается
и  тесто,  прилипшее к  столу; оно также добавляется к общей массе.  Все это
выкладывается в  круглую  смазанную  маслом посуду,  накрывается салфеткой и
оставляется, пока тесто вновь не увеличится вдвое. При этом надо  учитывать,
что тесто  удваивает  свой объем не раньше чем  через два часа, а перед тем,
как ставить его в печь, надо, чтобы это произошло трижды.
     Когда  Тита  накрыла салфеткой  посуду, в которой  она оставила  тесто,
сильный порыв  ветра ударил в  дверь, распахнув  ее настежь и наполнив кухню
холодом.  Салфетка улетела, и  по спине Титы  пробежали  мурашки. Она  резко
повернулась   и  ужаснулась,  увидев  перед   собой  Матушку  Елену,  мрачно
сверлившую ее взглядом.
     --  Сколько раз  я тебе говорила,  чтобы ты не  приближалась  к  Педро!
Почему ты сделала это?
     -- Я... не хотела, мамочка... Но...
     --  Но что?  То, что ты сотворила,  не имеет названия! Ты  забыла,  что
такое мораль, уважение, хорошее поведение! Грош тебе цена, если ты сама себя
ни во что не  ставишь! Ты запятнала позором  весь наш  род  от  самых давних
предков до этого  несчастного  существа,  которое  ты  вынашиваешь  в  своей
утробе!
     -- Нет! Не проклинай моего ребенка!
     -- Я проклинаю его! Будь он проклят! И он, и ты, на веки вечные!
     -- Нет, умоляю, пожалуйста...  Появление Ченчи заставило  Матушку Елену
метнуться  к двери,  через  которую  она  за  несколько  мгновений  до этого
проникла в кухню.
     -- Затвори дверь, голубка, --  сказала Ченча Тите. -- Такая холодина на
дворе. В последнее время, гляжу, ты уж совсем рассеянная стала.  Может, чего
не так, а?
     Ничего особенного. Просто месяц, как у нее нет менструаций, похоже, она
забеременела. То ли сказать про все Джону, когда он вернется, чтобы жениться
на ней,  то ли  отложить замужество,  то  ли  покинуть  ранчо, чтобы  родить
ребенка без огласки, то ли навсегда отступиться от Педро,  -- сколько  можно
шкодничать за спиной Росауры! Только это, что же еще, всего ничего!..
     Но  разве она могла это сказать! Сделай она такое, весь городок тут  же
узнал   бы  об   этом  --  такая  уж  Ченча   сплетница.  Она  предпочла  не
откровенничать  и  переменила тему, как это обычно делала сама Ченча,  когда
Тита заставала ее врасплох или ловила на какой-нибудь промашке.
     -- Надо же! Тесто убежало! Дай мне хоть крендель испечь, а то до  самой
ночи не управимся.
     Тесто из посуды,  куда его поместила Тита, вовсе не убегало, просто это
был безотказный способ отвлечь внимание Ченчи на
     что-нибудь постороннее.
     Когда  тесто  во второй  раз удваивается в  размерах, его вываливают на
стол и растягивают в длинную кишку.  По желанию внутрь кладут куски фруктов.
Или  одну только  фарфоровую фигурку  на  удачу. Кишка свивается,  ее  концы
пропускают в  кольца. Потом  укладывают  на смазанный  маслом и  присыпанный
мукой противень, подвернув концы кишки под нее самое. Затем  ей придают  вид
кренделя, оставляя  достаточно  места  между ним и краем  противня,  так как
пирог этот еще раз увеличится вдвое.  Печь разжигают заранее,  чтобы в кухне
нагрелся воздух, что необходимо для последнего разбухания теста.
     Перед тем как засунуть фарфоровую фигурку в тесто, Тита внимательно  ее
разглядела. По традиции в ночь на шестое января крендель разламывают, и тот,
кому  достанется спрятанная внутри фигурка, обязан устроить праздник второго
февраля, в день  Канделарии (Народное название праздника Сретения Господня),
день принесения младенца Иисуса в  храм.  С  самого  раннего  их детства это
обыкновение превратилось в своего рода соревнование между ней и ее сестрами.
Считалась удачливой та из них, которой выпадало счастье заполучить  фигурку.
На сон грядущий счастливица могла  загадать любое  желание, как можно крепче
сжимая ее в руках. Внимательно вглядываясь в нежные очертания фигурки,  Тита
думала о том, насколько просто загадывать желания в детстве. В эту радостную
пору  нет  ничего  невозможного. А  когда ребенок подрастает,  он узнает про
вещи, о которых не имеет смысла мечтать, так как вещи эти либо недосягаемые,
либо греховные, либо бесчестные.
     Но что такое честность? Отвержение всего, что по-настоящему любишь? Вот
бы она никогда не  выросла, никогда не узнала  Педро,  не роптала на то, что
беременна  от  него! Вот  бы  мать перестала ее  терзать,  настигать везде и
всюду,  корить за непристойное  поведение! Вот бы Эсперанса, как Росаура  ни
пыталась бы этому воспрепятствовать, вышла замуж, не познав  печали  и тягот
безмужней жизни!  Вот бы ей,  подобно Гертрудис, достало сил бежать из дому,
если это  потребуется!  Вот  бы Гертрудис вернулась  домой, чтобы поддержать
Титу,  в чем она так сейчас  нуждалась!.. Мысленно прося Бога обо всем этом,
она  сунула фарфоровую фигурку в крендель и поставила  его на стол, чтобы он
подошел еще больше.
     Когда тесто удвоится в объеме в третий  раз,  его украшают неочищенными
фруктами,  мажут взбитым  яйцом и  обсыпают  сахаром. После  чего  ставят на
двадцать минут в печь и затем остужают.
     Когда крендель был  готов, Тита попросила Педро помочь ей отнести его к
столу. Она могла  бы  обратиться с этой просьбой к кому-нибудь  другому,  но
решила побеседовать с Педро с глазу на глаз,
     -- Педро, мне надо поговорить с Вами.
     -- Чего проще, почему бы не сделать это в темной комнате? Там нам никто
не помешает. Я жду не дождусь, когда Вы наконец туда придете.
     -- Вот об этих-то встречах я и хочу поговорить.
     Их  беседу прервал  приход  Ченчи, сообщившей  о прибытии  на торжество
семьи Лобо, так что только их и ждут, чтобы, значит, почать крендель. Тите и
Педро не  оставалось  ничего  другого,  как  прервать  разговор и  понести в
столовую печеное чудо, ожидаемое всеми с великим нетерпением.
     Когда  они  шли по коридору,  в  дверях  столовой  Тита  увидела  мать,
бросавшую  на нее злобные взгляды. Тита  застыла как  вкопанная.  Пес Пульке
залаял на Матушку Елену, которая грозно двинулась в сторону  Титы. От страха
шерсть на холке пса поднялась дыбом и он, оскалив зубы,  начал пятиться. Его
замешательство привело к тому, что он попал  задней  лапой в низкую жестяную
урну  с  налитой туда  водой. Урна находилась  в  конце  коридорчика рядом с
папоротником, и, пытаясь убежать, Пульке  стал колошматить этой посудиной по
полу,  разбрызгивая  по  сторонам   содержимое   урны.  Шумное  происшествие
привлекло  внимание  всех   двенадцати  приглашенных,  которые  собрались  в
гостиной. Крайне обеспокоенные, они  выглянули в  коридор, и Педро  вынужден
был  им  объяснить,  что Пульке, скорее  всего по старости, позволяет себе в
последнее  время необъяснимые  выходки, но, право,  опасаться нечего. Как бы
там ни  было, Пакита Лобо  заметила, что  Тита вот-вот упадет в обморок. Она
попросила,  чтобы кто-нибудь вместо  Титы  помог Педро  отнести  крендель  в
столовую, так как девушка, на ее взгляд, сделать это не могла. Она  взяла ее
под руку и увела в гостиную. Тите дали понюхать  ароматическую соль, и через
некоторое  время  она полностью пришла  в себя. Тогда все прошли в столовую.
Прежде чем двинуться туда, Пакита на миг задержала Титу и спросила ее:
     -- Ты хорошо себя чувствуешь? Мне кажется, что ты еще не пришла в себя,
а  уж взгляд у тебя!.. Если бы я не знала,  что ты девушка порядочная,  я бы
поклялась, что ты беременна.
     Рассмеявшись, чтобы скрыть замешательство, Тита ответила:
     -- Беременна? Только  Вам такое при-мнится! И  какое отношение  к этому
имеет взгляд?
     -- Я по глазам сразу определяю, когда женщина беременна.
     Тита  была  благодарна  Пульке за  то,  что он  снова  вызволил  ее  из
затруднительного положения, потому что тарарам, который он учинил  на дворе,
позволил ей уклониться от разговора с Пакитой.  Сквозь лай Пульке можно было
различить топот лошадей. Все  приглашенные прибыли. Кто еще мог пожаловать в
такое время?  Тита быстро направилась к дверям,  открыла  их и увидела,  что
Пульке  радостно  вьется  у  ног лошади  с  человеком,  возглавляющим  отряд
революционеров.  И, когда  человек  этот приблизился,  она глазам  своим  не
поверила, увидев, что впереди отряда скачет... ее  родная сестра  Гертрудис!
Рядом  с нею гарцевал  на коне ставший ныне генералом Хуан  Алехандрес,  тот
самый, что похитил ее.  Гертрудис  спрыгнула  с лошади  и,  словно  бы  и не
пролетело время,  непринужденно сказала,  что так как нынче день преломления
кренделя, то она приехала на чашку свежевзбитого шоколада. Тита, с волнением
обняв сестру, тут же повела ее к столу.
     В доме  неукоснительно  следовали  традиции,  от  выпечки  кренделя  до
приготовления шоколада, который  являлся наиважнейшей частью этого домашнего
ритуала.  Неумение его взбивать может  привести к тому,  что шоколад высшего
качества  превратится в отвратительную жижицу,  то же происходит,  когда его
упускают при варке, когда он чересчур густ или подгорел.
     Избежать всего вышесказанного просто. Воду с плиткой шоколада ставят на
огонь. Количество воды должно несколько превышать  то количество,  которым в
дальнейшем  наполнят  кастрюльку,  где шоколад будут  кипятить.  При  первом
закипании посуду снимают с огня. В горячей воде плитка легко растворяется, и
смесь пропускают через мельничку, чтобы шоколад хорошо  перемешался с водой.
Снова ставят смесь на огонь.  Когда она закипает и  начинает убегать, посуду
снимают с огня. Тут же снова ставят, и так -- до трех вскипаний. После этого
шоколад  взбивают.  Половина подается, а  вторая половина снова  взбивается.
Тогда подается остаток,  причем поверхность  шоколада  должна  быть  покрыта
пенкой. Вместо воды может быть исполь-
     зовано  молоко, но  в этом случае  допускается лишь одно вскипание. При
втором  кипячении  смесь  надо  как  следует   перемешивать,  чтобы  она  не
загустела. Лучше  усваивается шоколад,  приготовленный  на  воде,  нежели на
молоке.
     Гертрудис закрывала глаза каждый раз, когда  делала  глоток из стоявшей
перед  ней чашки. Жизнь была бы намного краше,  если бы  каждый мог взять  с
собой  туда,  где ему приходится бывать,  запахи материнского дома. Конечно,
этот дом уже не  был домом ее  матери.  Она ведь  только сейчас узнала,  что
Матушки Елены нет в живых.  И сильно огорчилась, когда Тита сообщила  ей  об
этом.
     Гертрудис хотела похвастаться перед матерью своими успехами.  Не она ли
стала генералкой революционной  армии? Этого  назначения она добилась своими
собственными усилиями, геройски  сражаясь на  поле битвы. Умение командовать
было  у нее в крови, так что,  едва вступив в армию, Гертрудис стала  быстро
расти в чинах, достигнув наивысшего положения.  Приехала она также и за тем,
чтобы  удивить  мать  своим  счастливым  замужеством.  С  Хуаном  они  вновь
повстречались после того, как  не виделись целый год, и та же самая страсть,
что  и в день, когда они впервые познали друг друга, с новой силой вспыхнула
в их  сердцах. О чем еще можно было мечтать!  Ей так хотелось увидеть мать и
чтобы  та увидела  ее --  для  того хотя  бы,  чтобы  Матушка  Елена строгим
взглядом указала ей на необходимость вытереть с губ остатки шоколада.
     А шоколад был приготовлен как в старые добрые времена.
     Гертрудис, прижмурив глаза, молча  послала  Тите  пожелание  долгих лет
жизни для сохранения кулинарных секретов их семейства. Ни она, ни Росаура не
владели ими, и поэтому со смертью Титы, видимо, умрет и все прошлое их рода.
Закончив трапезу, гости перешли в гостиную, где на-: чинались танцы. Комната
была  хорошо  освещена невиданно  большим количеством свечей.  Хуан восхитил
присутствующих великолепной игрой на гитаре, губной гармонике  и аккордеоне.
А Гертрудис каблучком отбивала ритм исполняемых Хуаном вещей.
     Из  своего  угла  Тита  с   гордостью  наблюдала  за  сестрой,  которую
восхищенные поклонники осаждали вопросами о ее  участии в революции. Со всей
непринужденностью  Гертрудис, дымя  сигаретой,  рассказывала  фантастические
истории  о сражениях,  в  которых ей  довелось  побывать. Разинув  рты,  все
внимали тому,  как она командовала  первым  в  ее жизни  расстрелом, однако,
заслышав польку  "Иезуит  в  Чиуауа",  замечательно  исполняемую  Хуаном  на
американском  аккордеоне, она, не в  силах удержаться,  пустилась в  пляс. С
большой  простотой, легко и весело отплясывала она  этот танец, задирая юбку
чуть ли не до колен.
     Это  ее  поведение вызвало скандальные  комментарии присутствующих дам.
Росаура шепнула Тите: -- Не  знаю,  откуда  у Гертрудис такая прыть? Маме не
нравилось танцевать, да и папа, как рассказывают, делал это плохо.
     В ответ  Тита лишь  пожала  плечами: она-то  прекрасно  знала, от  кого
Гертрудис  унаследовала  чувство ритма  и  кое-что  еще.  Тита хотела унести
Матушкин  секрет  в могилу, но  сделать это  не  сумела. Через год Гертрудис
родила мулатика. Хуан был взбешен и пригрозил бросить ее. Он не мог простить
Гертрудис, что она, как он вбил себе  в голову, принялась за старое. И тогда
Тита, чтобы сохранить  их семью,  рассказала им все как есть. К счастью, она
не решилась сжечь письма с безусловно черным прошлым матери, и они сослужили
добрую службу, подтвердив невиновность сестры.
     Как  бы  там ни было, для  Хуана это  был  сильный удар, но, по крайней
мере,  они не разошлись и навсегда остались вместе, проведя больше времени в
радости, нежели в распрях.
     Все-то  она  знала:   и  почему   Гертрудис   так  ритмична,  и  отчего
разваливается семья Росауры, и от кого она беременна.
     Сейчас  Тите  хотелось  бы  знать,  как  лучше  всего  выйти  из  столь
затруднительного положения. Это было  самым  важным. А самое утешительное --
что  теперь  есть кому поведать свои печали.  Она надеялась,  что  Гертрудис
пробудет на ранчо достаточное время, чтобы выслушать ее и присоветовать, что
делать. Обратного желала Ченча. Ей ли было не злиться на Гертрудис, -- ну не
на саму Гертрудис, а на ее прожорливое войско, которое доставило ей  столько
лишних  хлопот! Вместо  того чтобы  насладиться  семейным  торжеством, в это
позднее  время  она должна  была накрыть большой  стол  на дворе  и готовить
шоколад на пятьдесят воинских ртов отряда Гертрудис.

     Продолжение следует...
     Очередное блюдо:
     Гренки на сливках.



     Глава X
     ОКТЯБРЬ ГРЕНКИ НА СЛИВКАХ
     ПРОДУКТЫ:
     1 чашка сливок, 6 яиц, корица, фрукты в сиропе

     Способ приготовления:
     Разбив  яйца,  отделить белок. Шесть желтков взбить в  чашке  сливок до
получения ровной смеси. Все это вылить в смазанную жиром кастрюльку. Уровень
смеси не должен превышать толщины  пальца. На медленном огне довести  ее  до
загустения.
     Тита готовила гренки по просьбе Гертрудис -- это был ее любимый десерт.
Она  давно не лакомилась им и хотела  отведать его хотя бы разок, прежде чем
покинет ранчо, а  отбыть она  намеревалась завтра. Дома она  провела неделю,
гораздо  дольше,   нежели  предполагала.  Пока  Гертрудис  смазывала   жиром
кастрюльку, куда  Тита должна  была вылить  взбитую  смесь, она  без  устали
тараторила. Ей столько надо было рассказать сестре, что она не управилась бы
и за  месяц, говори она  хоть  днем  и  ночью. Тита  слушала  ее  с  большим
интересом  и с опаской ждала  момента, когда  та выговорится, --  ведь тогда
настанет ее черед. Она понимала: чтобы  поведать Гертрудис о своих  заботах,
ей  остается лишь сегодняшний день,  и, хотя  ей не  терпелось  открыть душу
сестре, она не могла угадать, как та посмотрит на ее признание.
     Пребывание на ранчо Гертрудис и ее отряда не только не утомило Титу, но
дало ей нежданную передышку.
     Присутствие такого количества людей в доме и повсюду на дворе давало ей
возможность избегать домогательств Педро. Толчея  на  ранчо Титу устраивала,
поскольку  к окончательному разговору с Педро она не была готова. Прежде чем
сделать это, она хотела хорошенько обдумать возможные выходы из создавшегося
положения, связанного с ее беременностью, чтобы выбрать наиболее приемлемый.
С одной стороны  -- ее взаимоотношения с Педро, с другой -- ущерб, наносимый
родной сестре. Росаура была бесхарактерной, для нее важнее всего было мнение
общества, она оставалась все такой же  толстухой, источала неприятный  запах
-- средства Титы  нисколько  не помогли ей в ее ужаснейшем положении. И если
Педро  бросит жену  ради нее!..  Как это  скажется на  Росауре? Что будет  с
маленькой Эсперансой?
     -- Верно,  тебе наскучила  моя  болтовня? -- Что ты,  Гертрудис, совсем
нет!
     -- Я это к тому,  что ты вот уж несколько минут как смотришь в сторону.
Скажи, что с тобой? Все дело в Педро, я угадала?
     -- Да...
     -- Если ты все еще его любишь, так почему же выходишь за Джона?
     -- Я не выйду за него замуж, не могу этого сделать...
     Тита обняла  Гертрудис  и тихо разрыдалась у  нее на  плече.  Гертрудис
нежно гладила ее по голове, не сводя при  этом  глаз  со  стоящих  на  плите
гренок. Было  бы жаль не полакомиться ими. Они едва не  начали подгорать, и,
отстранив Титу, Гертрудис мягко сказала ей:
     -- Я только сниму гренки с огня, и можешь плакать дальше, хорошо?
     Тита  улыбнулась: в  такой момент Гертрудис  больше  озабочена  судьбой
гренок, нежели  судьбой родной  сестры.  Конечно, поведение  Гертрудис можно
было  оправдать:  с  одной  стороны, она  не знала  всей сложности сестриных
обстоятельств, а с другой -- ей до ужаса хотелось гренок.
     Вытерев  слезы,  Тита  сама  сняла  гренки  с огня, так  как Гертрудис,
пытаясь сделать это, обожгла руку.
     Когда гренки остывают, их  нарезают на маленькие кусочки, но так, чтобы
они не крошились. Взбив белки, макают в них эти кусочки и  затем поджаривают
их на растительном масле. После чего поливают сиропом из фруктов и присыпают
молотой корицей.
     Пока гренки остывали,  Тита поведала Гертрудис все свои  печали. Сперва
она  показала, как у нее вздулся живот  --  платья  и юбки  на  нем с трудом
застегиваются.  Потом рассказала, что поутру, когда встает,  она  испытывает
головокружение  и тошноту. Груди так болят, что  она  кричать  готова, когда
кто-нибудь их  случайно  заденет.  И наконец,  как  бы  это  сказать, она  и
говорить-то  не  хочет,  но вроде бы, кто  знает,  скорее всего,  что  всего
вероятнее, оттого  все  это,  что  она немножечко  как  бы...  забеременела.
Гертрудис  выслушала  ее  бормотание  совершенно  спокойно,  ни  чуточки  не
удивившись пиковому положению, в котором оказалась  сестра. В революции  она
навидалась и наслышалась вещей пострашнее.
     -- А скажи, Росаура об этом знает? .;:<
     -- Нет! Не знаю... Что бы она сотворила, если бы узнала правду!..
     -- Правду! Правду! А ведь правда, Тита, только в том, что ее, правды-то
этой,  и нет  вовсе, и зависит она от того,  как кто на нее смотрит. В твоем
случае, к примеру, правда в  том, что  Росаура вышла за Педро не по-доброму,
ей  плевать было, что  вы по-настоящему  любите друг  друга, вот  тебе и вся
правда! Или не так?
     -- Конечно, но ведь сейчас-то его жена не я, а она?
     -- Ну и что! Разве их свадьба изменила ваши нежные чувства?
     -- Нет.
     -- Правда ведь? Ну  вот! Поэтому любовь ваша взаправду, самая что ни на
есть правдашняя из всех, которые я встречала. И вы с Педро совершили ошибку,
скрыв всю правду, но еще не  поздно. Подумай сама, мама умерла, она и впрямь
не понимала что  к чему. Другое дело Росаура, знает кошка, чье мясо съела, и
она эту правду должна понять. Скажу больше, я  думаю, в глубине  души она ее
всегда понимала.  Так что  вам ничего больше  и  не остается,  как держаться
своей правды, и дело с концом.
     -- Значит, ты советуешь поговорить с ней?
     -- Видишь ли, я считаю, что на твоем месте...  ты  приготовила  бы пока
фрукты в сиропе для моих гренок... а то мы не управимся, потому что, сказать
по правде, уже поздно...
     Тита,  тут  же  откликнувшись  на  предложение сестры,  начала готовить
фрукты в сиропе,  стараясь не упустить ни единого  слова из ее  рассуждений.
Гертрудис сидела лицом к кухонной двери, выходящей на задний двор, а Тита --
по другую сторону стола, спиной к двери, так что  не могла видеть, как Педро
приближается к  кухне,  неся  на  плече  мешок  с  фасолью  для  солдатского
пропитания.  Гертрудис, определив  наметанным  глазом нюхавшего  порох бойца
время, за которое Педро  достигнет кухни,  в момент его появления  на пороге
выпалила:
     -- И я думаю, хорошо бы Педро знать, что ты ждешь от него ребенка.
     Снаряд попал  точно  в цель!  Педро, как если бы в него угодила молния,
пошатнулся и  уронил мешок на пол. Любовь  к Тите переполнила  его сердце. А
она, испуганно обернувшись, увидала Педро, глаза которого увлажнились.
     -- Педро, как раз и Вы тут! Сестре надо  Вам кое-что сказать. Почему бы
Вам не пойти поговорить в сад, а я пока займусь фруктами в сиропе.
     Тита не  знала, упрекать или благодарить сестру за ее помощь. Она потом
поговорит с ней,  а сейчас не оставалось ничего  другого, как объясниться  с
Педро. Молча  она  передала Гертрудис кастрюльку, в  которой начала готовить
сироп, достала из ящика  стола мятую бумажку с записанным на ней  рецептом и
передала ее Гертрудис на случай, если она запамятовала  способ приготовления
фруктов в сиропе. И в сопровождении Педро покинула кухню,
     Конечно,  Гертрудис нуждалась в рецепте, без  него у нее  ничего бы  не
получилось.  Не торопясь  она  начала  его  штудировать,  чтобы  в  точности
следовать всем предписаниям.
     Один  белок  взбивают  в половине  куартильо (Мера жидкости емкостью  в
четверть литра) воды на каждые два фунта сахара; соответственно два белка --
в двух  стаканах  воды на пять фунтов сахара; и  так  далее в зависимости от
количества.  Сироп кипятят до трех раз, кипение приостанавливают несколькими
каплями холодной воды всякий раз, когда сироп  начинает убегать. После  трех
кипячений  сироп остужают и  снимают пенку. Добавляют  еще  немного  воды, а
также апельсинные  корки, анис и  гвоздику по вкусу, после  чего кипятят еще
раз и  снова  снимают пенку.  Когда  сироп  достигает  густоты  шарика,  его
процеживают через сито или растянутую в пяльцах тряпицу.
     Гертрудис  читала рецепт  как китайскую грамоту. Она  понятия не имела,
что значит пять фунтов или один  куартильо воды, а тем более густота шарика.
Уж у нее-то точно от  этого рецепта шарики зашли  за  ролики! И она вышла во
двор, чтобы справиться обо всем у Ченчи.
     Та  заканчивала  накладывать  фасоль  пятой  группе  солдат.  Это  была
последняя группа, которую  Ченча должна была обслужить, но вслед за тем  она
тут  же  должна  готовить  новую  еду,  чтобы первая группа  революционеров,
принявшая  ниспосланный свыше  завтрак, могла приступить к обеду,  и так без
остановки до десяти  часов  вечера, когда вахта Ченчи  заканчивалась.  Можно
было  хорошо  понять ее раздражение, если не ярость, по отношению к каждому,
кто  приблизился бы к  ней  с  просьбой  о  сверхурочной  работе.  Не  стала
исключением и  Гертрудис,  какой  генералкой  она  ни  была.  Ченча  наотрез
отказалась помочь  ей.  Она не была  приписана к ее отряду, вот  и не должна
сломя  голову  исполнять  приказания  на манер  находящихся  под ее  началом
мужчин!
     Гертрудис очень хотелось прибегнуть к помощи Титы, но здравый разум  не
позволил ей сделать  это. Могла ли она прервать беседу Титы и  Педро в такую
минуту! Может быть, самую решающую в их жизни.
     Тита   медленно   брела   между   фруктовыми   деревьями  сада,   запах
апельсинового  цвета  смешивался  с  ароматом жасмина, источаемым ее  телом.
Педро с бесконечной нежностью вел ее под руку.
     -- Почему Вы не сказали мне об этом?
     -- Потому что сначала хотела принять решение сама.
     -- И Вы его приняли?
     -- Нет.
     --  Я полагаю,  что прежде Вы  должны знать и мое  мнение. Иметь с Вами
ребенка -- наивысшее для меня счастье, и, чтобы со всей полнотой насладиться
им, я бы хотел находиться с Вами вместе как можно дальше отсюда.
     -- Мы не можем думать только о себе. А Росаура и Эсперанса? Что будет с
ними? Педро  ничего не мог ей ответить. До этого момента  он не думал о них.
Говоря  по  правде, ему  вовсе  не  хотелось  причинять им  вред.  Тем более
расставаться с маленькой  дочкой. Надо было найти  решение, которое устроило
бы всех.  И найти его должен  был  он. В одном он был теперь твердо  уверен:
Тита никогда не покинет ранчо с Джоном Брауном.
     Их встревожил  шум за спиной. Кто-то шел по  их стопам. Педро мгновенно
выпустил руку  Титы и словно невзначай оглянулся,  чтобы увидеть соглядатая.
Это был  пес Пульке,  который,  наслушавшись  на кухне  крикливых причитаний
Гертрудис, искал тихое местечко, где бы мог вздремнуть. Хотя их и не застали
на  месте преступления, они решили  продолжить  разговор позже. В доме  было
много  народу, и было опасно  в  такой обстановке обсуждать столь деликатные
дела.
     На  кухне  Гертрудис  безуспешно пыталась заставить  сержанта  Тревиньо
довести сироп с фруктами до нужной  кондиции -- никакие ее  приказы этому не
помогли.  Она  раскаивалась,  что  избрала  для  столь  важного дела  именно
Тревиньо. А все дело в том, что, когда Гертрудис  спросила на дворе у группы
солдат,  кто знает,  что  такое фунт,  именно  он первый  сказал,  что  фунт
соответствует четыремстам восьми-
     десяти граммам, а куартильо  -- четверти литра, вот она и сочла, что он
все знает, да просчиталась.
     Надо сказать,  что  Тревиньо  впервые  не  исполнил ее  поручение.  Она
вспомнила случай, когда должна была обнаружить шпиона, который завелся у них
в отряде.
     Одна приставшая  к отряду девка, бывшая его любовницей, прознала о  его
деятельности, и  предатель,  страшась, что она на него  донесет, безжалостно
разрядил в нее целую обойму. Гертрудис возвращалась после купания с  реки  и
застала ее при смерти.  Та  успела сообщить одну его примету:  на внутренней
стороне правой ляжки у негодяя было красное родимое пятно в форме паука.
     Гертрудис  не могла осмотреть всех мужчин отряда: не  говоря о том, что
это  было  бы неверно понято, шпион,  раньше  времени догадавшись, убежал бы
прежде, чем его нашли. Она поручила эту  миссию Тревиньо. Для  него это тоже
было нелегким  делом. Начни  он заглядывать  в  промежности  мужчинам своего
отряда,  о  нем  могли  бы подумать еще хуже, чем  о  Гертрудис.  Набравшись
терпения, Тревиньо дождался прибытия отряда в Сальтильо.
     Тут же после вступления в город он приступил  к обходу всех действующих
борделей, завоевывая сердца местных шлюх одному  ему  известными доблестями,
главной  из которых было то, что он относился к  ним,  как к  дамам  высшего
света, так что они возомнили себя чуть ли не  королевами. Вел он себя крайне
воспитанно  и галантно. Предаваясь любви, он читал им наизусть стихи и целые
поэмы. Не было  ни одной, которая не попалась  бы  в его сети  и не была  бы
готова ради него служить революционной цели.
     Благодаря  этой  уловке  не  прошло  и  трех дней,  как  изменник  стал
известен:  с  помощью своих  высокочтимых шлюх Тревиньо устроил ему  засаду.
Предатель пришел в комнатенку  публичного дома  к одной крашенной  перекисью
водорода блондинке по прозвищу Хрипатая, а за дверью притаился Тревиньо.
     Он  захлопнул дверь и позволил себе с неслыханной жестокостью умертвить
предателя, собственноручно забив  его  до  смерти.  После  чего  отрезал ему
мошонку.
     Когда Гертрудис спросила, зачем  он  убил  его так зверски,  если можно
было  сделать это одним  выстрелом, Тревиньо ответил,  что это  был  акт его
личной мести. Незадолго до этого  человек, у которого на  внутренней стороне
ляжки было красное пятно  в форме паука, изнасиловал  его мать и его сестру,
которая  перед смертью,  так  же  как недавняя  жертва, рассказала  об  этой
примете. Вот он и смыл позор со  своего семейства, и это была единственная в
его жизни жестокость. В дальнейшем он выказывал во всем одну только тонкость
и изысканность, не исключая случаев, когда ему приходилось убивать. Делал он
это  с  крайней  щепетильностью. Со  времени захвата  предателя за  Тревиньо
укрепилась  слава закоренелого бабника,  что  было недалеко  от истины, хотя
любовью всей его жизни стала Гертрудис. Долгие  годы он понапрасну стремился
завоевать ее расположение, никогда не теряя надежды на успех, пока Гертрудис
снова не  встретила Хуана.  Тогда-то он и понял, что  потерял  ее  навсегда.
Сейчас он попросту служил ей как верный  сторожевой пес, защищая ее от любых
напастей, не покидая ее.
     Он  был  одним из  лучших ее солдат  на поле  боя,  но на кухне показал
полную  свою  никчемность.  Гертрудис,  однако,  было  жаль  его  прогонять:
Тревиньо был очень чувствителен и, когда она, случалось, давала ему нагоняй,
неизменно напивался. Вот и не оставалось ей ничего иного, как скрепя  сердце
смириться с тем, что выбрала его, и  попытаться вместе  с  ним  сделать  все
наилучшим  образом. Вдвоем они внимательно и не торопясь изучили  упомянутый
рецепт, пытаясь его понять.
     Для  изготовления  особо чистого сиропа,  необходимого,  например,  для
подслащивания ликеров, нужно после всего вышесказанного наклонить кастрюльку
или горшок, в котором он находится,  чтобы  отстоялся осадок, который  потом
отделяется  от сиропа. Осадок, впрочем,  может быть аккуратно  удален и  без
изменения положения сосуда, в котором он готовился.
     В  рецепте  не  говорилось,  что  такое  густота  шарика,  и  Гертрудис
приказала  сержанту   поискать  разъяснение  в  большой  поваренной   книге,
находившейся в чулане.
     Тревиньо старался обнаружить необходимую информацию, но так как он едва
знал грамоту, то читал, медленно водя
     пальцем  по   строкам,  чем   окончательно  переполнил  чашу   терпения
Гертрудис.
     Различают несколько степеней готовности  сиропа: сироп  ровной густоты,
сироп  большой  ровной  густоты,  сироп  жемчужной  густоты,  сироп  большой
жемчужной  густоты,  сироп  густоты  обдувания,  сироп  густоты пера, просто
густой сироп, сироп леденцовой густоты, сироп густоты шарика...
     -- Наконец-то! Вот она, густота шарика, моя генералка!
     -- А ну-ка, дай сюда! Я уж и надеяться зареклась.
     Громким голосом  и с завидной  беглостью  Гертрудис прочитала  сержанту
окончание инструкции.
     Чтобы определить данную  степень густоты,  необходимо намочить пальцы в
чашке с холодной водой, обмакнуть их в сироп и снова быстро опустить в чашку
с водой. Если остывший сироп похож формой на шарик, а вязкостью -- на пасту,
то это свидетельствует о том, что он достиг густоты шарика...
     -- Понял?
     --  Да вроде бы,  моя  генералка!  --  Смотри у  меня, вот прикажу тебя
расстрелять, попляшешь! :
     В  конце  концов  Гертрудис  собрала  все  искомые  сведения,  и теперь
оставалось только, чтобы сержант приготовил сироп, что и даст ей вожделенную
возможность полакомиться гренками.
     Тревиньо,  над  головой которого  нависла  суровая угроза  наказания  в
случае, если он как надобно не состряпает веденное на-
     чальством  блюдо,  несмотря  на  полное  отсутствие  опыта,  изловчился
выполнить приказ.
     Его  подвиг  был принят на  ура. Тревиньо был на  верху блаженства.  По
поручению Гертрудис он собственноручно отнес несколько гренок Тите, чтобы та
оценила  содеянное. Тита  не спустилась к  столу  и провела вечер в постели.
Тревиньо  вошел  в  спальню  и  поставил  гренки  на  столик,  который  Тита
использовала  в случаях, подобных этому, когда не хотела спускаться к ужину.
Она поблагодарила сержанта, поздравив его с удачным блюдом: гренки и вправду
получились  вкусные.  Тревиньо  опечалился,  что  Тита плохо себя чувствует,
потому что уж так был бы рад, если бы она соизволила разок сплясать с ним во
время  танцев,  которые  устраиваются  во  дворе  по  случаю  отъезда  ихней
генералки. Гертрудис.  Тита  пообещала, что со всей охотой  станцует  с ним,
если  наберется  сил  спуститься  вниз.  Тревиньо тут  же  ретировался  и  с
гордостью оповестил все воинство о Титином обещании.
     Как только сержант ушел,  Тита  снова прилегла, у нее не было  никакого
желания покидать спальню, боли в животе не позволяли ей сидеть подолгу.
     Тита  вспоминала,  сколько  раз  ей  приходилось  проращивать  пшеницу,
фасоль,  люцерну,  другие  семена  и  зерна, не  задумываясь,  что  все  они
испытывают,  когда  растут  и  столь  невиданно  преображаются.  Сейчас  она
изумлялась  их готовности лопаться, позволять воде проникать в  свое  нутро,
чуть ли  не  взрываться  -- только бы  открыть дорогу новой  жизни.  С какой
гордостью  выпускали они первый росток будущего корешка, с какой скромностью
теряли присущую им форму, с каким изяществом показывали миру свои  листочки!
Вот  бы,  думала она,  стать простым  семечком, чтобы  не  надо  было никому
рассказывать, что творится у  тебя во чреве, а просто носить  у всех на виду
созревший живот, ничуть не страшась быть отвергнутой обществом. У  семян нет
подобных забот и, главное,  нет матери, которой бы они  боялись, страха, что
их осудят. Конечно,  физически у Титы теперь тоже не  было матери, и все  же
она до сих пор никак не могла избавиться от ощущения, что в  любой момент на
нее обрушится неописуемо жестокое наказание, и не откуда-нибудь, а  свыше  и
по наущению  Матушки  Елены!  Это  ощущение было  ей знакомо с  детства: оно
связывалось   с  ужасом,  который  она  испытывала,   когда   не   следовала
неукоснительно  предписаниям рецептов. Всегда она стряпала, уверенная в том,
что  Матушка Елена  обязательно  углядит какое-либо отступление от правил и,
вместо того чтобы похвалить, обрушит на  ее голову громы и молнии за то, что
Тита осквернила  священные предписания.  Но разве  могла она  воспротивиться
соблазну  преступить  столь  жестоко навязанные матерью  законы  кухни  и...
жизни?
     Какое-то время она  набиралась сил, полулежа в постели, и тут услышала,
как  Педро запел под окном песню о любви.  Одним прыжком  она приблизилась к
окну
     и распахнула его.  Возможно ли, чтобы Педро осмелился на такое!  Увидев
его, она все  поняла. За версту было видно, что он  чертовски пьян. Стоявший
рядом Хуан подыгрывал ему на гитаре.
     Тита  насмерть перепугалась. Только бы Росаура не проснулась: проснется
-- тут уж держись!
     И конечно,  разъяренная Матушка Елена не преминула тут  же ворваться  в
спальню с криком:
     --  Видишь, как далеко все это зашло! Какие же вы  с Педро бесстыдники!
Если  не хочешь, чтобы в доме произошло кровопролитие, убирайся туда, где ты
никому не сможешь причинить вреда!
     --  Кому  и надо  убраться  отсюда,  так это  Вам. Устала  я  от  Ваших
мучительств. Раз и навсегда оставьте меня в покое!
     -- И не подумаю, пока ты не станешь себя вести, как хорошая женщина, то
есть порядочно!
     -- Что значит -- вести себя порядочно? Как Вы, что ли?
     -- Именно!
     --  Почему  же  непорядочная  именно  я? Разве  не Вы прижили  дочь  на
стороне?
     -- Ты поплатишься за то, что осмелилась так со мной разговаривать!
     -- А Вы как со мной разговариваете?
     -- Заткнись! Ты кто такая?!
     -- Ваша  дочь Тита! Существо,  имеющее полное  право жить так,  как ему
заблагорассудится. Оставьте меня  раз  и навсегда,  глаза  бы мои на  Вас не
глядели! Скажу больше, ненавижу Вас и всегда ненавидела!
     Эти  магические слова  позволили  Тите  спровадить Матушку  Елену туда,
откуда она  впоследствии  больше не возвращалась.  Впечатляющий образ матери
стал таять, пока не превратился  в слабое  подобие тени.  По мере  того  как
наваждение  исчезало,  облегчение  растекалось по всему телу Титы. Перестало
печь  в животе и колоть в  грудях. Мускулы в  глубине ее чрева расслабились,
открыв путь бурной менструации.
     Это на долгие дни задержавшееся излияние  немного  развеяло  ее печаль,
позволив ей глубоко и успокоенно вздохнуть: она не была беременна.
     Но этим ее  беды  не ограничились. Неожиданно робкая тень  материнского
образа начала быстро кружиться.  Она пронзила  оконное  стекло и вылетела во
двор, с шипением крутясь, как сумасшедшая пороховая шутиха. Педро в подпитии
не  заметил грозящей  ему  опасности.  В окружении охмелевших,  подобно ему,
революционеров он с упоением горланил под окном Титы романс Мануэля М. Понсе
"Звездочка".  Гертрудис  и Хуан тоже не  почувствовали  запаха жареного. Как
юные влюбленные, при  свете нескольких  керосиновых ламп,  расставленных  по
всему двору для освещения празднества, они как ни в чем не бывало танцевали.
     Внезапно  бешено  крутящаяся  шутиха  подобралась  к  Педро  и  яростно
зашипела, в результате чего ближайшая к нему керосиновая лампа, взорвавшись,
разлетелась на тысячи мелких  кусочков. Пылающий керосин метнулся на  лицо и
тело Педро!
     Тита, закончив  все, что  долженствует  сделать  при  начале  месячных,
услышала шум, вызванный неожиданным  происшествием.  Она  метнулась  к окну,
снова распахнула его  и  ужаснулась, увидев,  как  Педро  мечется  по двору,
превратившись в живой факел.
     К  нему  бросилась Гертрудис.  Одним рывком  оторвав  подол  юбки,  она
набросила его на Педро, одновременно повалив его наземь.
     Тита не помнила, как скатилась с лестницы, -- подле Педро она оказалась
буквально через несколько  секунд, как  раз  в тот момент,  когда  Гертрудис
срывала с него тлеющую одежду. Педро выл от боли. Ожоги были у него по всему
телу.  Несколько солдат  бережно отнесли  пострадавшего в его  комнату. Тита
взяла его за левую --  необожженную  --  руку  и не выпускала ее. Когда  они
поднимались по лестнице, на пороге своей комнаты показалась Росаура.
     Вышла она потому, что учуяла вблизи сильный запах паленого. Она подошла
к  лестнице, намереваясь спуститься, чтобы посмотреть, не случилось ли чего,
и  тут столкнулась с  людьми,  которые  несли  дымящегося  Педро.  Рядом шла
безутешно рыдавшая Тита. Первым побуждением Росауры было броситься на помощь
мужу. Тита решилась выпустить руку Педро, чтобы Росаура могла приблизиться к
нему, но Педро, испуская стоны, воскликнул, впервые обратившись к ней на ты:
     -- Не уходи, Тита! Не оставляй меня...
     -- Успокойся, Педро, я не сделаю этого.
     Она  снова взяла Педро за  руку.  Росаура  и  Тита на миг  смерили друг
дружку  взглядами  соперниц. И тогда  Росаура  поняла,  что ей здесь  нечего
больше делать, и, убежав  в свою комнату, заперлась на ключ. Не показывалась
она целую неделю.
     Так  как  Тита  не  могла,  да  и не  хотела  отлучаться  от Педро, она
приказала  Ченче принести  взбитые на растительном масле  яичные белки и как
можно  больше  сырого,  хорошо  размятого  картофеля.  Это  были  лучшие  из
известных ей средств от ожогов.
     Белок  наносится  на  обожженную  поверхность кожи  тонким  перышком, с
повторными  нанесениями  этого  мягчительного  средства  тут  же  после  его
высыхания. Затем  надо наложить пластырь из сырого  размятого картофеля, чем
смягчается само воспаление и отчасти снимается  боль. Тита провела всю ночь,
пользуя страдальца этими домашними средствами.
     Накладывая картофельный  пластырь,  она, не  отрываясь, вглядывалась  в
любимые черты. От его  густых бровей  и больших ресниц не осталось и  следа.
Квадратный   подбородок,  вздувшись  от  ожога,  стал  овальным.  Тите  было
безразлично, что останется от той или иной подробности  его облика, но Педро
это было  небезразлично.  Что  сделать,  чтобы  избежать рубцов? Нача тут же
пришла на помощь с советом, который в свое время дала Тите и  Свет-рассвета:
всего  лучше  в  таких случаях  приложить  к  коже кору  дерева  тепескоуйте
(астущее в Мексике дерево, кора которого используется при ожогах и различных
инфекционных заболеваниях кожи, экземах, аллергиях, послеродовых осложнениях
и  т. п.). Тита  тут же, несмотря  на то что  была глубокая  ночь,  разбудив
Николаса, послала его раздобыть с лучшим в округе знахарем упомянутую  кору.
Только к утру ей удалось немного унять боль,  которую испытывал  Педро, и он
на  короткое  время  забылся  сном.  Она воспользовалась  передышкой,  чтобы
проститься с Гертрудис, так как незадолго до этого услышала беготню и голоса
солдат, которые седлали лошадей, готовясь к отбытию.
     Гертрудис долго не отпускала Титу, она сожалела, что не могла остаться,
помочь ей в этом несчастье, но пришел приказ штурмовать Сакатекас. Гертрудис
поблагодарила сестру  за то,  что  смогла  провести  вместе с  ней несколько
счастливых дней. Она посоветовала Тите не отступаться от Педро и, прежде чем
тронуться в путь, рассказала, каким способом солдатки избегают беременности:
после каждой интимной встречи они  подмываются кипяченой водой с несколькими
каплями уксуса. Подошедший Хуан,  прервав их беседу, напомнил Гертрудис, что
пора уезжать.
     Хуан   крепко  обнял   Титу  и  передал  Педро   пожелание   скорейшего
выздоровления. Тита и  Гертрудис с волнением обнялись. Гертрудис вскочила на
лошадь  и  ускакала.  Но  не одна:  рядом  с  ее  ногой  в  переметной  суме
позвякивала банка с детством -- гренки на сливках в сиропе с фруктами.
     Тита проводила их со слезами  на глазах. То же и Ченча, с той разницей,
что, в отличие от Титы, слезы ее были слезами радости. Вот уж она отоспится!
     Когда Тита входила в дом, она услышала испуганный крик Ченчи:
     -- Быть не может! Возвертаются!
     И действительно,  похоже было,  что кто-то из отряда  скачет  к  ранчо,
только вот из-за пыли, поднятой при отъезде конскими копытами, женщины никак
не могли разглядеть, кто это.
     Приглядевшись,  они  разглядели повозку  Джона. Он возвращался.  Увидев
его, Тита,  однако, почувствовала замешательство. Она  не  знала, что должна
сделать  или  сказать.  С  одной  стороны,  она  была  несказанно  рада  его
возвращению, с другой -- чувствовала крайнее неудобство от того,  что должна
нарушить  брачное обязательство.  Джон подбежал  к  ней  с  огромным букетом
цветов.  Он  крепко  обнял Титу  и,  поцеловав, сердцем  почувствовал в  ней
неуловимую перемену.

     Продолжение следует...
     Очередное блюдо:
     Крупная фасоль
     с перцами-чиле по-тескокски.

     Глава XI
     НОЯБРЬ
     КРУПНАЯ ФАСОЛЬ
     С ПЕРЦАМИ-ЧИЛЕ ПО-ТЕСКОКСКИ
     ПРОДУКТЫ:
     крупная фасоль,
     свинина,
     шкварки,
     широкие перцы-чиле
     лук,
     тертый сыр,
     салат-латук,
     авокадо,
     редис,
     перец-торначиле оливки


     Способ приготовления:
     Сначала необходимо выварить  фасоль в растворе  текеските  (Минеральное
вещество, широко  используемое  мексиканцами из-за  его  щелочных  свойств),
после чего, промыв, снова варить вместе с кусочками свинины и шкварками.
     Встав в пять часов утра, Тита первым делом поставила варить фасоль.
     На сегодняшний обед были приглашены Джон и его тетушка Мэри, приехавшая
с ним из  Пенсильвании  исключительно  ради  того, чтобы  присутствовать  на
свадьбе  Титы  и Джона. Тетушка Мэри  изнывала  от желания как  можно скорее
познакомиться  с избранницей своего любимого племянника, но не могла сделать
это,  учитывая  всю неуместность  подобного  посещения  в  связи с  неважным
состоянием здоровья Педро. Они  выждали неделю, пока он поправится, и теперь
намеревались нанести торжественный визит. Тита была опечалена невозможностью
отменить  это  знакомство. Шутка ли, тетушке  Джона было  за  восемьдесят, а
проделала она  столь долгий  путь  исключительно для того, чтобы осуществить
заветную  мечту --  познакомиться  с  ней. Приготовить  хороший обед было не
самое лучшее из того, что Тита хотела бы сделать для милой старушки и Джона,
но чем еще могла она уважить их, разве что сообщением, что не может выйти за
Джона?..  Она чувствовала себя совершенно  опустошенной,  подобно блюду,  на
котором  остались  лишь  жалкие  крохи  от  невиданно  красивого  торта. Она
поискала продукты в чулане, но тех и след простыл -- их словно ветром сдуло.
Наезд Гертрудис  на  ранчо  покончил  со всеми припасами. Единственное,  что
оставалось  в амбаре, так это маис,  из которого можно было сделать  вкусные
лепешки, да еще рис и фасоль. При хорошем расположении духа и воображении из
них тоже  можно приготовить достойную еду.  Совсем неплохим было бы меню  из
риса с бананами-мачо (Один  из сортов банана, идущих в готовку: его жарят  и
тушат) и фасолью по-тескокски (Тескоко -- штат в Мексике).
     Так как фасоль была не столь  свежей, как обычно, и поэтому на ее варку
уйдет больше  времени,  Тита поставила  ее  вариться  пораньше, а  пока  что
занялась потрошением широких перцев-чиле.
     Очистив перцы от прожилок, их вымачивают в горячей воде и перемалывают.
     Положив перцы вымачиваться,  Тита  приготовила  завтрак и  отнесла  его
Педро.
     Он успешно  поправлялся. Тита  то и дело меняла  на  обожженных  местах
пластыри из коры тепескоуите, что  позволило избежать рубцов. Джон процедуры
одобрил целиком и полностью. Любопытно, что  он сам на протяжении некоторого
времени занимался  исследованиями коры  этого дерева, которые начала еще его
бабка  Свет-рассвета.  Педро  с  нетерпением  ожидал  приходов Титы.  Помимо
неописуемо вкусных  яств, которые она  что  ни  день ему  приносила, на  его
чудесное выздоровление влияла и такая немаловажная вещь, как беседы, которые
они вели  каждый раз  после того, как он  поест. Однако  этим утром  Тита не
могла   уделить  ему  много  времени  --  ей  надо  было  как  можно   лучше
подготовиться к приходу Джона. Педро, закипая от ревности, сказал ей:
     -- Вместо того чтобы приглашать его на: обед, ты бы твердо сказала ему,
что не выйдешь за  него замуж по той простой  причине,  что  ждешь  от  меня
ребенка.
     -- Я не могу ему это сказать, Педро,
     -- Ага! Боишься расстроить докторишку?
     --  Не то  что боюсь,  но разве справедливо так обращаться с Джоном? Он
заслужил все мое уважение, и я хотела бы выбрать более подходящий момент для
серьезного разговора с ним.
     -- Не сделаешь этого ты, так сделаю я.
     -- Нет,  ты ничего  ему не  скажешь. Во-.  первых,  я  не  позволяю,  а
во-вторых, я вовсе не беременна.
     -- Не понимаю тебя!
     --   То,  что   я   посчитала   за   беременность,  оказалось   простым
расстройством. А сейчас все в порядке.
     -- Вот оно что! Теперь я хорошо  понимаю, что с тобой происходит. Ты не
хочешь говорить с Джоном потому, наверно, что выбираешь, остаться ли со мной
или выйти -за него, так ведь? Расхотелось быть рядом с жалким калекой!
     Тита  не  могла  взять в  толк,  почему Педро  ;  так  себя  ведет,  --
точь-в-точь маленький капризный  ребенок. Он говорил так,  будто : собирался
болеть  до конца своих дней, а ведь это не так -- неделя-другая, и он совсем
поправится. Скорее  всего, несчастный  случай  помутил его  сознание.  Может
быть, голова его все еще забита дымом от его горевшего тела, и точно так же,
как подгоревший хлеб заполняет гарью  дом, так что дышать нечем, так  и  его
закопченные мозги исторгают черные  мысли, заменяя его всегда вежливые слова
злыми оскорблениями? Как он может сомневаться в ней, как  может утратить то,
что было неизменной чертой его взаимоотношений со всеми, -- достоинство?
     Она выбежала, задетая  поведением  Педро,  который  перед тем,  как она
затворила  дверь, крикнул ей вдогонку, что не желает больше  получать еду из
ее  рук, --  пусть  присылает  Ченчу,  а сама спокойно  обнимается  со своим
Джоном.
     Вне себя от негодования, Тита влетела на кухню и села позавтракать. Она
не успела сделать  это раньше -- сперва спешила ублажить  Педро, потом пошли
обычные дневные дела и всякое  разное,  да только  к  чему все  это?  Почему
Педро, вместо того чтобы все это оценить, оскорбляет ее словами и помыслами?
Да  он  со своим  себялюбием  и  ревностью  стал  настоящим  чудовищем!  Она
приготовила  несколько  чилакйлес и присела поесть  за кухонный стол. Ей  не
нравилось кушать в одиночестве, но в последнее время ей не оставалось ничего
другого, --  Педро не покидал постель, Росаура ни под каким  видом не желала
выходить  из своей комнаты, где сидела взаперти, не принимая пищу, а  Ченча,
родив первенца, взяла несколько дней отгула.
     По  этой причине  чилакйлес  не  порадовали ее, как всегда: им  тоже не
хватало компании. Неожиданно Тита услышала шаги. Дверь кухни распахнулась, и
появилась Росаура.
     Титу  ее  вид поразил. Она была худа, как до замужества.  А всего-то не
ела  одну неделю! Казалось невероятным,  что за какие-нибудь  семь  дней она
потеряла  тридцать килограммов веса,  однако так  оно и  было. То  же  самое
случилось с  ней, когда они переехали жить в Сан-Антонио, --  Росаура быстро
похудела, но стоило ей вернуться на ранчо, как ее опять разнесло!
     С надменным  видом она уселась напротив Титы. Час  схватки наступил, но
не  Тита же должна была начать  баталию! Она  отодвинула  тарелку, пригубила
кофе и начала  медленно  отщипывать  маленькие  кусочки  от  краев  лепешки,
которую использовала, когда готовила свои чилакйлес.
     Обычно они общипывали во  время еды  края  всех  лепешек,  чтобы  после
кормить кур, как они  делали это с краюшкой хлеба, неизменно  находившейся в
одном  из  карманов.  Сестры  пристально  посмотрели друг  другу  в глаза  и
помолчали. Первой заговорила Росаура.
     -- Кажется, у нас есть о чем поговорить, не правда ли?
     -- Да, конечно. И думаю, мы должны были сделать это, еще когда ты вышла
замуж за моего жениха.
     -- Хорошо, если хочешь,  начнем оттуда. Ты заимела жениха неоправданно.
Тебе не надлежало его иметь.
     -- По мнению кого? Мамы или, может быть, по твоему мнению?
     -- Согласно семейной традиции, которую ты нарушила.
     -- И которую я нарушу столько раз, сколько будет необходимо, доколе эта
проклятая  традиция не станет считаться  со мной! Я имела такое  же право на
замужество, что и ты, а ты не имела  никакого права становиться между  двумя
людьми, которые горячо любят друг друга!
     --  Не так уж и  горячо.  Сама видишь, как  легко Педро сменял  тебя на
меня.  И я вышла за него только потому, что он сам этого захотел. Было  бы у
тебя хоть немного гордости, ты бы забыла его навсегда.
     -- Да будет  тебе известно, что женился он на тебе лишь для того, чтобы
быть рядом со мной. Никогда он тебя не любил, и ты прекрасно это знаешь.
     -- Вот что, не будем говорить о прошлом, меня не интересуют причины, по
которым Педро на  мне женился.  Женился -- и вся  недолга. Но я  не позволю,
чтобы  вы  оба  смеялись  надо мной, заруби  это  себе на носу! Этого  я  не
потерплю.
     --  Никто  не желает  над  тобой  смеяться,  Росаура, ничего-то  ты  не
понимаешь.
     -- Это я-то?  Не понимаю, в какое положение ты меня ставишь?  Когда все
на ранчо видят, как ты рыдаешь возле Педро и любовно  тискаешь его руку? Это
я-то не понимаю, зачем  ты это делаешь?  Да чтобы сделать из меня посмешище!
Вот уж  Бог тебя не простит!  И  вот  что еще я  тебе скажу:  мне совершенно
безразлично, что ты и Педро попадете  к черту на рога за  то, что чмокаетесь
по темным углам. Более того, отныне и впредь встречайтесь сколько вашей душе
угодно. Пока никто не видит, мне  и дела нет, что  у Педро  нужда якшаться с
кем попало. Что  касается меня, то теперь я его на порог не  пущу. У меня-то
достоинство есть!  Пусть для  своего свинства ищет  кого хочет, вроде  тебя.
Только женой в  этом доме буду  оставаться я. И в глазах  посторонних  людей
тоже.  Потому что в тот день,  когда  кто-нибудь  застукает  вас  и вы снова
выставите меня на посмешище, клянусь, вы об этом пожалеете!
     Крики Росауры перемешались с неутешным плачем Эсперансы. Девочка начала
плакать еще за несколько минут до  этого, но повышала  тон медленно, пока ее
рыдания   не  достигли  непереносимо   высокого  уровня.   Определенно   она
проголодалась. Росаура медленно поднялась и сказала:
     -- Дочь покормлю  я. С этого  дня я не желаю, чтобы ты делала это.  Еще
заляпаешь  ее своей грязью.  Чего доброго,  подашь  ей  какой-нибудь  плохой
пример и научишь дурному.
     -- Уж  я-то открою ей глаза.  И не позволю  тебе отравлять жизнь дочери
сумасбродством,  которое  втемяшилось  в  твою больную  голову.  Не  позволю
загубить ее жизнь нашей идиотской традицией!
     -- Ах, так! И как  же ты этому помешаешь? Или ты возомнила, что я снова
подпущу тебя к  ней?  Так знай, крошка, не  бывать этому. Где это ты видела,
чтобы уличных девок подпускали к девочкам из порядочных семейств?
     -- Ты что же, серьезно считаешь, что семейство наше порядочное? I
     -- Моя маленькая семья, безусловно,  порядочная.  И  чтобы она  таковой
оставалась,  я запрещаю  тебе  приближаться к  моей  дочери,  иначе  я  буду
вынуждена выгнать  тебя  из этого  дома, который мама оставила  в наследство
мне. Поняла?
     Росаура вышла из кухни с  кашей, которую Тита сварила для  Эсперансы, и
отправилась кормить дочь. Ничего худшего для Титы она  не могла придумать --
Росаура хорошо знала ее слабое место.
     Эсперанса была  для  Титы  самым дорогим  существом в мире.  До чего же
больно ей стало! Отщипывая  последние кусочки от лепешки, она ото всей своей
души пожелала сестре провалиться в тартарары. Это было самое  малое, чего та
заслуживала.
     За спором с Росаурой Тита не переставала щипать лепешку, накрошив целую
горку.  С яростью  ссыпав крошки на тарелку, она выскочила во двор покормить
кур, чтобы тут же вслед за  этим заняться приготовлением фасоли. Все веревки
на  дворе   были   заняты   белоснежными  пеленками   Эсперансы.   Это  были
распрекрасные пеленки: домочадцы долгими вечерами с любовью расшивали их  по
краям. Ветер раздувал их, и от этого казалось, будто по двору перекатываются
пенящиеся  волны  прибоя.  Тита едва  оторвала от них взгляд. Ей  надо  было
отрешиться от мысли,  что девочка  впервые  ест без нее, если  она не хочет,
чтобы  приготовление обеда  пошло  прахом. Тита бросилась  в кухню  и  снова
принялась за фасоль.
     Покрошенный  лук  жарят  на  жиру.  Когда  он  подрумянится,  добавляют
перетертые широкие перцы-чиле и соль по вкусу.
     Когда  подливка готова,  в  нее  добавляют  фасоль  вместе  с  мясом  и
шкварками.
     Мысли о маленькой Эсперансе  не  выходили  у  Титы из головы. Когда она
сыпала  в кастрюлю  фасоль, она вспомнила, как  нравится  девочке  фасолевый
отвар.  Чтобы  дать  его  племяннице,  она  усаживала  малышку  на   колени,
повязывала ей на грудь большую салфетку и кормила с серебряной  ложки. Какую
радость  она  испытала в тот день, когда услышала стук ложки  о первый зубок
Эсперансы! Сейчас  у  нее  появились еще два зубика.  Чтобы их не повредить,
Тита  кормила  ее  с  превеликой  осторожностью.  Хорошо,  если  бы  Росаура
учитывала  это. Да разве она  способна! Разве хоть  раз до этого она кормила
ее? Приготовила  хоть  раз  ванну с листьями  салата-латука, чтобы маленькой
спокойно спалось  до утра? Разве умела одевать, целовать, обнимать, баюкать,
как  это делала Тита? Она подумала:  может,  и впрямь  самое лучшее покинуть
ранчо? Педро  разочаровал ее. Росаура в отсутствие Титы сможет наладить свою
жизнь, и девочка рано или поздно привыкнет ухаживать за родной матерью. Если
Тита еще больше привяжется к ней, она будет страдать так же, как страдала по
малышу Роберто. Тита не имела к ней отношения, это была не ее семья, в любой
момент ее могли выкинуть из  дома  с  той  же легкостью,  с какой выкидывают
какой-нибудь  камешек из фасоли,  когда перебирают ее. В  то  же время  Джон
предлагает  ей создать новую семью, которой никто  не  сможет ее лишить.  Он
человек  замечательный  и очень  ее любит.  Со  временем ей  нетрудно  будет
по-настоящему полюбить его.
     Ее размышления прервало дикое кудахтанье кур. Казалось, что они спятили
или  поголовно  превратились   в  боевых  петухов.  Они  клевались,  пытаясь
завладеть последними кусочками  лепешки, рассыпанными на земле. Они лягались
и беспорядочно  носились по  двору, с яростью нападая  одна на другую. Среди
них  выделялась одна,  самая злая,  пытавшаяся выклевать  глаза  подругам  и
забрызгавшая  кровью  наибелейшие  пеленки  Эсперансы.   Перепуганная   Тита
попыталась остановить  схватку, выплеснув на дерущихся ведро  воды. Добилась
она лишь  того,  что  куры  взбесились  еще  больше,  драка  превратилась  в
настоящее  побоище. Куры  образовали  круг,  внутри  которого  они  стали  с
невероятной  скоростью носиться одна за другой.  Теперь их неудержимо  несла
сумасшедшая энергия собственного  бега, ни одна из них не могла вырваться из
вихря перьев, пыли и крови, который все  с большим  напором кружил и кружил,
пока не  превратился в могучий  смерч, сметавший все, что  попадалось на его
пути. А  в  первую очередь это были пеленки  Эсперансы, развешанные  во всех
уголках двора. Тита попыталась некоторые из них спасти, но едва потянулась к
ним, как была захвачена  мощным  торнадо,  который  поднял  ее на  несколько
метров, заставив  сделать смертельные сальто под перекрестными клевками, и с
силой перебросил ее на другой  конец двора, где  она шмякнулась оземь, будто
какая-нибудь картофелина.
     Ни жива  ни мертва, Тита лежала, прижавшись  грудью к земле. У  нее  не
было  желания  подняться. Если  смерч снова  ее  подхватит,  куры  наверняка
оставят ее без  глаза. А куриный вихрь, буравя двор, сотворил глубокий шурф,
в  котором на веки  вечные  и  сгинуло большинство кур. Земля поглотила  их.
Страшную эту сечу пережили лишь
     три лысые, кривые на один глаз хохлатки. А из пеленок -- ни одна.
     Отряхиваясь от пыли, Тита оглядела двор: от кур не осталось и следа. Но
больше всего ее озаботило исчезновение пеленок, которые она вышивала с такой
нежностью. Надо было как можно быстрее заменить их новыми. В  общем-то, если
подумать,  теперь это была не ее забота -- Росаура ведь ясно сказала, что не
желает  ее видеть  подле  Эсперансы.  Вот и  пускай сама  занимается  своими
делами,  а у Титы и своих хлопот полон рот. Сейчас, к  примеру, самое  время
закончить приготовление обеда для Джона и его тетушки Мэри.
     Она поспешила на кухню поглядеть, не готова ли фасоль, и каково же было
ее удивление, когда  она  обнаружила, что за все эти долгие  часы фасоль  на
плите так и не разварилась.
     Нечто из ряда вон выходящее творилось на  ранчо.  Тита припомнила,  как
Нача  говорила,  что, когда  две или  больше кумушек спорят,  готовя  тамали
(Острое кушанье из маисовой муки  с кусочками мяса, в обертке  из бананового
листа), они так и остаются сырыми. Их могли варить  дни напролет, но они все
такими же  и  оставались, а все потому, что  кумушки злились. В этих случаях
надобно было тамалям что-нибудь спеть, чтобы  они развеселились, и тогда они
быстренько доваривались.  Тита подумала, что  то же самое случилось и  с  ее
фасолью, которая  подслушала их  спор с  Росаурой. И ей  не осталось  ничего
другого, как попытаться сменить печаль на радость и спеть  фасоли что-нибудь
ласковое: времени оставалось всего ничего, а обед для приглашенных  готов не
был.
     Самое верное было вспомнить какую-нибудь  превеликую радость и во время
пения держать ее в уме. Тита закрыла глаза и запела вальс:
     Я счастлива с той первой встречи,
     тебе любовь я отдала
     и душу чистую в тот вечер...
     В  ее  сознании пронеслись картины  первой  встречи  с  Педро в  темной
комнате: нетерпеливая страсть, с  которой Педро снимал с  нее платье, отчего
всю  ее  плоть  пронизало жаром, едва он коснулся своими  пылкими  руками ее
кожи.  Кровь  запылала  в  ее  жилах,  сердце  исторгало  всплески  желания.
Мало-помалу  горячка пошла  на  убыль, уступив  место  бесконечной нежности,
успокоившей их разгоряченные души.
     Тита напевала,  а фасоль порывисто  булькала,  пропитываясь собственным
отваром, и стала  разбухать, чуть ли не лопаясь от довольства. Открыв глаза,
Тита подцепила вилкой одну  из  фасолин и попробовала  ее -- варево  было  в
самый раз готово. У нее оставалось  еще время, чтобы до прихода тетушки Мэри
почистить  перышки. Весьма довольная, она  покинула кухню  и  направилась  к
себе, чтобы принарядиться.  Сперва  надо было почистить зубы.  Кувыркание на
земле, которое  ей  пришлось пережить  во время куриного урагана, привело  к
тому, что на зубах у нее скрипел песок. Она набрала щеткой порошок и стала с
ожесточением полировать зубы.
     В школе ее научили делать такой порошок.
     Для  его приготовления  берут  пол-унции  (Мера  веса, чуть  меньше  30
граммов) винного камня, пол-унции  сахара и пол-унции  кости  каракатицы,  а
также  две   драхмы   (Мера  веса,   равная   одной   восьмой  части  унции,
приблизительно  3,594  грамма)  флорентийского  ириса  и  драцены,  все  это
измельчают в порошок и перемешивают.
     Объяснила детям, как  самим  делать зубной порошок, учительница Ховита,
маленькая хрупкая женщина. Она была наставницей Титы в течение трех лет. Все
ее долго вспоминали, не столько  из-за тех знаний, которые от нее  получили,
сколько потому, что она была прелюбопытнейшим существом. Рассказывали, что в
восемнадцать  лет  она  осталась  вдовой при  сыне.  Она так  и не  пожелала
приискать ему отчима и по собственной воле прожила остаток дней в безбрачии.
Одному  Богу ведомо,  в  какой  мере  она  от этого выиграла, в  какой  мере
проиграла, но только с годами бедняжка тронулась рассудком. Чтобы отрешиться
от дурных мыслей, она истязала себя работой. Ее излюбленное изречение  было:
"Лень -- мать всех пороков". Сама Ховита без передышки  трудилась  с утра до
ночи. С каждым днем она работала все больше, а спала все меньше. Со временем
домашних хлопот ей стало мало, и  для успокоения души она  стала выходить из
дому в пять часов  утра подметать тротуары. Начинала со своего, а после мела
и  соседские.   Постепенно  круг  ее  деятельности  расширился  до   четырех
кварталов,  и вот так мало-помалу -- in crescendo -- она дошла до  того, что
перед  тем, как идти в  школу, навострилась  подметать в  Пьедрас-Неграс все
тротуары.  Порой  в   волосах  у  нее  застревали  клочки  мусора,  и   дети
насмешничали  над  ней.  Тита,  глядя  в  зеркало, заметила,  что  ее  облик
смахивает  на облик учительницы Ховиты. Может,  единственно из-за того,  что
после всей этой катавасии в  волосах у  нее запутались перья, только Тита не
на  шутку переполошилась.  Она  никоим  образом не хотела превратиться в еще
одну  учителку  Ховиту!  Тита  стряхнула перья  и,  взяв  гребенку, с  силой
расчесала волосы перед тем, как спуститься к Джону и его тетушке Мэри, -- об
их  появлении  на  ранчо  оповещало  тявканье  Пульке.  Тита встретила  их в
гостиной. Тетушка Мэри была  точно  такой,  какой  она  ее  представляла, --
деликатной  и приятной сеньорой в  летах.  Несмотря на  годы, она  выглядела
безукоризненно.
     На ней была скромная, пастельных тонов шляпка с искусственными цветами,
особенно хорошо  выглядевшая на седине. Белоснежные перчатки гармонировали с
цветом  ее  волос. При ходьбе  она  опиралась  на палку  красного  дерева  с
серебряным  набалдашником  в форме  лебедя.  Ее  речь  была крайне  любезна.
Тетушка была  в  восторге  от Титы  и горячо поздравила племянника с удачным
выбором, а Титу похвалила за ее прекрасный английский язык.
     Тита   извинилась  за  отсутствие  сестры,  которой  нездоровилось,   и
пригласила гостей в столовую.
     Тетушку восхитил рис с поджаренными бананами,  похвалила она и  то, как
была приготовлена фасоль.
     Она   подается   с  тертым   сыром   и  украшается   нежными  листиками
салата-латука,  кусками  авокадо,  нарезанным редисом, перцами-торначилес  и
оливками.
     Тетушка-привыкла к другой  пище, но  это не  помешало  ей оценить  вкус
поданных Ти-той блюд.
     -- Восхитительно!
     -- Вы очень любезны...
     -- Право, тебе повезло, Джонни. Отныне ты  действительно сможешь хорошо
питаться. Признайся, Кэт готовит из рук вон плохо. Благодаря женитьбе ты еще
и располнеешь.
     Джон, видя состояние Титы, спросил по-испански:
     -- Тебя что-то заботит?
     -- Да, но сейчас я  не могу тебе ничего сказать, тетушке не понравится,
если мы будем говорить не на английском.
     Джон ответил ей, также на испанском:
     -- Ничего, она абсолютно глуха.
     -- Как же она умудряется беседовать?
     -- Читает  по  губам.  Но лишь по-английски, не беспокойся! К тому  же,
когда она  ест, она не замечает ничего и никого вокруг, так что, прошу тебя,
скажи, что тебя беспокоит? У нас не было времени поговорить, а свадьба через
неделю.
     -- Джон, думаю, лучше ее отложить.
     -- Но почему?
     -- Не заставляй меня говорить об этом сейчас.
     Тита,  стараясь,   чтобы  тетушка   не   догадалась  о  том,  что   они
разговаривают  на  весьма деликатную  тему, улыбнулась. Тетушка ответила тем
же.  Смакуя  фасоль,  она  была  вполне  счастлива  и  совершенно  спокойна.
Действительно, испанскую речь она по губам не читала. Тита могла  говорить с
Джоном без всякой опаски. А он настоятельно требовал ответа.
     --  Ты  меня...  разлюбила? --  Сама не  знаю...  Легко  ли  было  Тите
продолжить  объяснение, видя, как по лицу  Джона  прошла судорога? Однако он
тут же взял себя в руки.
     -- В твое отсутствие у меня была связь с человеком, в которого я всегда
была влюблена, и я потеряла девственность. Разве теперь я могу выйти за тебя
замуж?
     После долгого молчания Джон спросил:
     -- Ты больше влюблена в него, чем в меня?
     -- Я  не могу тебе ответить, я не знаю этого. Когда тебя нет,  я думаю,
что  люблю его, а когда вижу тебя,  все  меняется. Рядом с тобой я  чувствую
себя спокойной,  уверенной,  беззаботной... И  все же...  Не знаю...  Прости
меня.
     По щекам Титы скатились две слезинки. Тетушка Мэри взяла ее за руку и с
глубокой нежностью сказала:
     --  Какое  чудо видеть влюбленную девушку, которая плачет от счастья. Я
тоже не раз плакала, когда, бывало, собиралась
     выходить замуж.
     Джон понял,  что  слова  тетушки  могут  заставить  Титу разрыдаться  и
ситуация выйдет из-под контроля.
     Он  потянулся к  Тите, взял  ее  за  руку и сказал,  улыбнувшись,  дабы
тетушка оставалась в неведении:
     -- Тита, мне все равно, что ты сделала. В жизни случаются вещи, которым
не следует придавать большого значения, если они не меняют главного. То, что
ты рассказала, не  изменит моего  взгляда  на наши отношения,  и  я повторяю
тебе, что с превеликой радостью стал бы на всю жизнь твоим мужем. Но я хочу,
чтобы  ты хорошенько подумала, я ли тебе  нужен? Если ты ответишь согласием,
мы сыграем свадьбу через несколько  дней. А нет, я первый пожму руку Педро и
попрошу его, чтобы он позволил тебе занять рядом с ним достойное тебя место.
     Титу не  удивили  слова Джона -- они соответствовали  его сути. Что  ее
по-настоящему поразило,  так  это  полное  понимание  Джоном  того, что  его
соперником является Педро. Она не учла удивительного чутья Джона.
     Тита  не могла больше оставаться  за столом. Извинившись, она вышла  во
двор и выплакалась. Успокоившись, она тут же вернулась, чтобы подать десерт.
Джон встал и пододвинул ей кресло, сделав это с присущей ему деликатностью и
глубоким  уважением к  ней. Это и  впрямь был  замечательный человек. Как он
вырос  в ее глазах! И сколько сомнений  прибавилось  в  ее душе!  Жасминовый
шербет  на  десерт принес  ей некоторое  облегчение,  первый  же его  глоток
разлился  свежестью  по  всему телу и  прояснил  ее  мысли. Отведав  шербет,
тетушка обезумела от  восторга.  Ей и  в  голову не могло прийти, что жасмин
идет в пищу. Заинтригованная, она хотела выяснить все тонкости приготовления
подобного яства, чтобы непременно приготовить такой же шербет по возвращении
домой. Тита, не торопясь, дабы  тетушка  могла со всей ясностью читать по ее
губам, сообщила ей рецепт.
     Истолочь ветку жасмина и хорошенько перемешать  массу  в трех куартильо
воды  с половиной  фунта  сахара. Когда весь  сахар растворится,  пропустить
смесь через плотную ткань и заморозить в шербетнице.
     Остаток  вечера прошел как нельзя  лучше. Перед  уходом  Джон поцеловал
Тите руку и сказал:
     -- Я не хочу оказывать на тебя  никакого давления,  хочу только уверить
тебя, что со мною ты будешь счастлива.
     -- Я знаю.
     Конечно, она знала это. Конечно, она учтет это, когда примет решение --
то последнее решение, от которого зависит все ее будущее.
     Продолжение следует...
     Очередное блюдо:
     Перцы-чиле под соусом
     из орехов и пряностей.

     Глава XII
     ДЕКАБРЬ
     ПЕРЦЫ-ЧИЛЕ ПОД СОУСОМ ИЗ ОРЕХОВ И ПРЯНОСТЕЙ
     ПРОДУКТЫ:
     25 перцев-побланос,
     8 гранатов,
     100 грецких орехов,
     100 граммов свежего сыра,
     1 килограмм молотой говядины,
     100 граммов изюма,
     1/4 килограмма миндаля,
     1/4 килограмма маленьких орехов,
     1/2 килограмма хитоматес,
     2 средние луковицы,
     2 цитрона,
     1 персик,
     1 яблоко,
     тмин, белый перец,
     соль,
     сахар


     Способ приготовления
     Орехи очищают за несколько дней  до приготовления  блюда,  так  как это
очень кропотливая  работа, которая  растягивается на долгие  часы. Освободив
ядра  от скорлупы, необходимо также очистить их от пленки. Делать это надо с
особой тщательностью, чтобы на орехе  не осталось ни кусочка пленки, так как
эта пленка, попав при  перемолке и перемешивании со сметаной в  соус, делает
его горьким, сведя на нет все затраченные усилия.
     Тита и Ченча заканчивали чистить орехи, расположившись около обеденного
стола.  Орехи должны  были  пойти на приготовление  перцев-чиле  в  соусе из
орехов  и  пряностей как  основного  блюда  к завтрашней свадьбе.  Домочадцы
оставили  их одних, под  тем или  иным предлогом дезертировав  из  столовой.
Только  эти две славные героини  продолжали  из последних  сил  сражаться  с
орехами. По правде говоря, Тита не  осуждала дезертиров. Они и так  помогали
ей  всю  неделю -- ей ли  было  не знать, сколь трудно очистить сто  орехов.
Единственным  существом,  которое могло, не выказывая  ни малейших признаков
усталости, выдержать подобное испытание, конечно, была Матушка Елена.
     Она не только могла перечистить корзины орехов за считанные дни, но еще
и получала от этого занятия истинное наслаждение.
     Давить, крошить, обдирать -- были  далеко  не все ее увлечения. Матушка
Елена  не замечала,  как летит  время, стоило ей воссесть на  дворе с мешком
орехов на коленях. Она  не вставала, пока  в  мешке не оставалось ни единого
ореха.
     Для нее  было бы  детской  игрой разбить  эту тысячу  орехов, а  им это
стоило неимоверных  усилий! Данное количество объяснялось  просто:  при  ста
орехах   на  каждые  двадцать  пять  перцев  на   двести  пятьдесят   перцев
соответственно требуется  тысяча.  Приглашенных на  свадьбу родственников  и
самых близких  друзей оказалось восемьдесят персон.  Каждый, буде  пожелает,
может съесть самое малое три перца. Празднество было чисто  семейным,  таких
давно  уже  не  устраивали,  и Тита непременно  хотела, чтобы  обед  был  из
двадцати блюд.  Само  собой разумеется,  подобный  обед не мог  обойтись без
такого  лакомства,  как  перцы-чиле  под  соусом  из  орехов и пряностей, --
запоминающееся  событие  заслуживало  этого,  какого  бы подвига  ни  стоила
очистка стольких орехов  и какими бы  черными  после  этого ни были пальцы у
Титы. Свадьба заслуживала подобной жертвы, ведь  она  имела для  Титы особое
значение. Для Джона  --  так  же. Он был счастлив  и с воодушевлением принял
самое деятельное  участие в подготовке  торжественного обеда. Джон последним
покинул поле битвы, чтобы немного отдохнуть. Он заслужил это.
     Полуживой от усталости, у себя дома он мыл руки в ванной. После очистки
стольких  орехов у него ныли  ногти. Он испытывал большое волнение, но решил
поспать.  Через несколько часов он породнится с Титой -- подумав об этом, он
испытал неописуемую радость. Свадьба была назначена на двенадцать часов дня.
Придирчивым взглядом он осмотрел висевший на стуле смокинг. Все, необходимое
к завтрашнему дню,  было  тщательно подготовлено, ожидая  часа, когда  будет
красоваться на  хозяине. Туфли сверкали, как  никогда, галстук-бант, кушак и
сорочка  были  безукоризненны.  Ну что  же, все в идеальном  порядке  --  он
глубоко вздохнул, лег и, едва коснулся головой подушки, крепко заснул.
     А Педро метался по своей комнате. Адская ревность разрывала ему сердце.
Его бесило, что он должен присутствовать  на свадьбе и  выносить невыносимое
-- видеть Титу сидящей рядом с Джоном.
     Ну и Джон -- у него не  кровь в жилах, а кисель-атоле! Знает ведь,  что
было у  него с  Титой,  и хоть бы бровью  повел! Взять нынешний  вечер: Тита
хотела разжечь огонь и не нашла спичек, -- так этот Джон, вечный ухажер, тут
же вызвался  пособить ей!  Если  бы только это,  так нет! Запалив  огонь, он
торжественно  вручил Тите коробок  спичек,  взяв ее  руки  в  свои.  Что  за
идиотская выходка -- нужны Тите эти глупые подарочки! Это ведь только повод,
чтобы на глазах у Педро тискать  ее  руки. Ишь какие манеры! Но  он покажет,
что  должен  делать мужчина,  когда  по-настоящему  любит женщину!.. Схватив
пиджак, Педро намерился отыскать Джона, чтобы набить ему морду.
     Но в  дверях задержался -- вот уж  пойдут сплетни: свояк Титы дерется с
Джоном накануне свадебной церемонии.
     Тита не  простит ему этого. Он с яростью отбросил  пиджак на  кровать и
стал искать пилюлю от головной боли. Эта боль сторицей  усиливалась от шума,
производимого  на кухне Титой. Заканчивая чистить немногие из оставшихся  на
столе орехов, Тита думала о  сестре. Росаура была бы так  рада этой свадьбе.
Но бедняжка год назад умерла. Чтя ее память, они объявили, как того требовал
религиозный  уклад,  годичный  траур.  Смерть  настигла  ее  самым  странным
образом. В тот день, поужинав, она по своему обыкновению тут же ушла к себе.
Тита осталась побеседовать в столовой с Эсперансой.  Педро поднялся пожелать
Росауре перед сном спокойной ночи. Сидя в столовой,  находившейся в удалении
от  комнат,  Тита  с  Эсперансой ничего  не  приметили.  Поначалу  Педро  не
удивился, услышав, даже  при закрытой двери, как его Росаура  портит воздух.
Однако насторожился, когда  один из этих неприятных свистов затянулся дольше
обычного, показавшись  ему бесконечным. Педро  попытался  сосредоточиться на
книге, которую держал в руках,  подумав, что этот протяженный  звук никак не
может  быть  продуктом   пищеварительных   затруднений  его   супруги.   Пол
сотрясался, свет замигал. В какой-то момент Педро  решил, что громовые залпы
свидетельствуют  о  возобновлении революции,  но тут  же отринул эту  мысль,
поскольку к этому времени в стране воцарился относительный  покой. Возможно,
этот  шум  производил  мотор  соседского  автомобиля.  Но  моторы  подобного
зловония не распространяли. И еще было странно, что  он слышал этот смрадный
запах несмотря  на то, что предусмотрительно обкурил всю комнату, обнеся  ее
ложкой с куском тлеющего угля, присыпанного сахаром.
     Это  наиболее  действенное средство от  дурных запахов.  Когда  он  был
мальчиком,  подобное  неукоснительно  делали   в  комнате,  где  испражнялся
страдавший животом  родственник, и с неизменным успехом добивались того, что
очищали  помещение от  смрада.  Сейчас  это  средство  не  помогало.  Крайне
озабоченный, он  подошел к  разделяющей их комнаты  двери  и,  постучавшись,
спросил  Росауру о  ее самочувствии. Не получив ответа, он  открыл  дверь  и
наткнулся на жену:  у нее посинели губы, тело опало,  как прохудившийся мяч,
глаза вылезли из орбит, взгляд был отсутствующим. Тут же,  у него на глазах,
она испустила свой последний пердящий вздох.  Джон поставил  диагноз: острая
желудочная гиперемия.
     Похороны  были немноголюдными,  так как  со  смертью  Росауры  усилился
неприятный  запах,  исходивший  от  ее тела. И это не многих воодушевило  на
посещение кладбища.  Но уж кто не отказал себе в присутствии  на погребении,
так  это стервятники-сопилоте, стаями кружившие над кортежем до самого конца
погребения.  Убедившись,  что  этой  падалью   поживиться  не  удастся,  они
разочарованно улетели, оставив Росауру почивать в ее вечном прибежище...
     А  Тите пока некогда было отдыхать. Ее тело молило об этом,  но, прежде
чем  позволить  ему расслабиться,  она во  что бы  то  ни  стало должна была
покончить  с  соусом из орехов и пряностей.  Так что  вместо воспоминаний  о
былых событиях лучше было поскорее  управиться со стряпней и уж тогда вполне
заслуженно отдохнуть.
     Когда все  орехи очищены, их перетирают в ступе-метате вместе с сыром и
сливками.  Соль и белый  перец  добавляют  по  вкусу. Этим  соусом  поливают
фаршированные перцы, которые затем украшаются зернами граната.


     В  небольшом   количестве  растительного  масла  жарят  лук.  Когда  он
подрумянится, к нему  добавляют перемолотое  мясо,  тмин  и  немного сахара.
После  того как  мясо  немного  поджарится, с ним  вместе  тушатся  персики,
яблоки,  орехи, изюм,  миндаль и  нарубленный хитомате.  Затем добавляют  по
вкусу соль и держат на огне, пока мясо немного не уварится.
     Перцы-чиле по отдельности поджаривают и очищают  от  кожицы, после чего
надрезают и удаляют из них семена и прожилки.
     Тита с Ченчей, нагрузив перцами двадцать пять подносов,  поставили их в
холодное место.  На следующий  день нанятые  слуги  отнесли  их к  столу,  и
выглядели перцы как нельзя лучше.
     Слуги обносили вином оживленно беседующих гостей. Прибытие на торжество
Гертрудис привлекло всеобщее внимание.
     Она  приехала  в  двухдверном  закрытом  скоростном "форде"  марки "Т",
который только что начали выпускать. По выходе из автомобиля с нее чуть было
не слетела огромная шляпа с широкими полями, украшенная страусовыми перьями.
Ее платье  с большими плечами выглядело вызывающе модным.  Хуан не отстал от
нее: на  нем был  элегантный костюм в обтяжку, шоферская фуражка и краги. Их
старший сын превратился в скульптурно-стройного мулата. У  него  были тонкие
черты лица. Темная кожа оттеняла голубизну глаз. Цвет кожи он унаследовал от
деда, а глаза -- от  Матушки Елены. Они были точь-в-точь, как у нее. За ними
шел  сержант  Тревиньо,  который  после  завершения  революции  стал  личным
охранником Гертрудис. У входа  на ранчо Николас и Росалио, оба в праздничных
мексиканских  костюмах, отбирали  приглашения  у все  новых  и новых гостей.
Приглашения были на загляденье. Алекс и Эсперанса сами их изготовили. Бумага
и  черная  тушь,  которой   были   надписаны  приглашения,  золотая  краска,
окаймляющая  конверты, сургучные  печати -- поистине им  было чем гордиться.
Все  было  изготовлено  согласно  традициям  и  с помощью домашних  секретов
семейства Де  ла Гарса.  Черную тушь специально  делать  не пришлось,  она в
избытке осталась со свадьбы Педро и Росауры. Конечно, тушь высохла, но в нее
налили  немного воды, и она залоснилась,  как  свежая. Для ее  приготовления
надо  смешать восемь унций гуммиарабика, пять с  половиной  унций чернильных
орешков, четыре унции железного купороса,  две с половиной унции кампешевого
дерева  и  пол-унции  медного  купороса.   Для  позолоты  берут  одну  унцию
аурипигмента  и   одну  унцию  тонко  измельченного  хрусталя.  Эти  порошки
взбиваются в пяти  или шести яичных белках, пока  жидкость не станет похожей
на  воду.  А для приготовления сургуча варят вместе  фунт  шеллака, полфунта
бензоя,  полфунта  канифоли  и  фунт  киновари.  В  растопленном  виде смесь
выливается на стол,  заранее  смазанный миндальным  маслом, и,  пока  она не
застыла, из нее лепят палочки либо бруски.
     Эсперанса и Алекс долгими вечерами штудировали эти рецепты, они хотели,
чтобы  приглашения  были  уникальными,   и   своего  добились.  Каждое  было
произведением   искусства,   являясь   своего   рода   образцом   кустарного
художественного производства, которое,  к сожалению, стало выходить из моды,
подобно длиннополым одеяниям, любовным письмам и вальсам. Но  разве мог  для
Титы  и Педро выйти из  моды  вальс "Юные очи"! Именно его по  настоятельной
просьбе Педро исполнял в эти  минуты приглашенный  на торжество оркестр. Под
эти  звуки они кружились, воплощая собой само изящество и красоту. Тита была
обворожительна.  Двадцать  два  года,  пролетевшие со  дня свадьбы  Педро  и
Росауры, казалось, не тронули  ее.  В свои тридцать девять она была  свежа и
аппетитна, как свежесорванный с грядки огурчик.
     Джон  провожал  танцующих  взглядом,  в  котором  сквозила  нежность  и
безропотная  покорность судьбе.  Педро то и дело  касался щекой  щеки  Титы,
которая ощущала спиной невероятно жаркую ладонь Педро.
     -- Ты помнишь, когда впервые мы услышали эту вещь?
     -- Как я могу забыть!
     -- В ту ночь  я не заснул, все думал,  как  я попрошу твоей руки.  И не
знал, что через двадцать два года снова спрошу тебя, хочешь  ли ты быть моей
женой.
     -- Ты это серьезно?
     -- Серьезнее, чем ты думаешь.  Я не хочу умереть прежде, чем ты станешь
ею. Всю жизнь сплю и вижу, как  я вхожу  с  тобой в храм, затопленный белыми
цветами, и ты среди них самый красивый цветок.
     -- И на мне белое платье?
     --  Конечно!  Как  пожелаешь.  Знаешь,  и,  если  уж  мы  поженимся,  я
непременно  хочу иметь от тебя ребенка. Нам  еще  не  поздно, разве не  так?
Эсперанса нас покидает, кто-то ведь должен ее заменить?
     Тита  не могла  ему ответить. Ком в  горле  помешал ей сделать  это. По
щекам ее покатились слезы. Первые в ее жизни слезы радости.
     -- И  знай, ты не переубедишь меня. Мне все равно, что обо мне подумает
моя дочь. Или еще  кто-нибудь. Мы прожили долгие годы, опасаясь чужой молвы,
но с этой ночи никто не сможет меня с тобой разлучить.
     По правде говоря, после всего, что  выпало на  ее  долю, Тите тоже было
совершенно безразлично,  что  подумают люди, если им  станут известны  ее  с
Педро любовные отношения.
     Двадцать долгих лет она оставалась верной соглашению,  которое  они оба
заключили с Росаурой, -- теперь с нее хватит! Соглашение состояло в том, что
Педро и Тита обещают быть крайне осторожными  при  своих  встречах и держать
ото всех в  тайне свои  интимные  отношения,  поскольку для Росауры жизненно
необходимо поддерживать видимость счастливого семейного очага, где  ее  дочь
растет в атмосфере священных семейных традиций, благодаря которым, по мнению
Росауры,  только  и  можно  надеяться,  что Эсперанса  вырастет  совестливой
женщиной. Для  сторонних глаз они останутся  самой нормальной  семьей.  Ради
этого Тита воздержится от того, чтобы иметь незаконнорожденных детей. Взамен
Росаура согласна, чтобы Тита совместно  с ней  опекала  Эсперансу, но только
Тита будет заниматься ее питанием, а Росаура -- воспитанием.
     Со своей  стороны  Росаура  обязалась жить  с ними в мире, избегая сцен
ревности и попреков.
     В  основном   они  держались  уговора  --  кроме  всего,  что  касалось
воспитания Эсперансы.  Тита  была  совершенно не согласна с тем, как Росаура
намеревается  устроить  жизнь  дочери.  Поэтому,  хотя  это  и  не  входило,
согласно, уговору,  в круг  ее обязанностей, она использовала каждый момент,
когда Эсперанса была рядом, чтобы открывать девочке глаза на вещи, о которых
у  ее  матери  было  превратное  представление.  Л  А  таких  моментов  было
предостаточно, так как кухня была излюбленным местом Эсперансы, а Тита -- ее
лучшей наперсницей и подругой.
     Именно в один из таких вечеров, когда они  коротали время за беседой на
кухне,  Тита узнала, что сын Джона Брауна -- Алекс ухаживает  за Эсперансой.
Тита первая догадалась,  чем  кончится дело. По прошествии многих  лет Алекс
снова увидел Эсперансу во время праздника на подготовительных курсах, где та
училась. Алекс успешно заканчивал  медицинский факультет.  Их сразу потянуло
друг к  Другу.  Когда Тита услышала  от Эсперансы, что от взгляда Алекса той
показалось, будто она  пирожок, попавший в кипящее масло, она поняла, что не
миновать Алексу и Эсперансе совместной жизни.
     Росаура делала все, чтобы помешать этому. С самого начала она открыто и
решительно этому воспротивилась.  Педро  и  Тита вступились за Эсперансу,  и
между ними началась настоящая война не на жизнь, а на смерть. Теперь Росаура
открыто  кричала о  своих  правах -- Педро и Тита нарушили соглашение, а это
нечестно!
     Не в первый раз Эсперанса  становилась яблоком раздора. Сначала  распри
возникли по поводу того, что Росаура  всячески отваживала  дочь от посещения
школы,  считая  занятия  пустой  тратой времени:  если  единственная  миссия
Эсперансы  всю жизнь  ухаживать за  матерью,  то  и  ни  к чему  ей  широкие
познания,  предпочтительней занятия музыкой, пением  и танцами. Знакомство с
этими искусствами пригодится ей гораздо больше. Во-первых, музыкой, пением и
танцами она поможет Росауре  на  старости лет коротать  вечера, а во-вторых,
сделает участие Эсперансы в  местных праздниках особенно  заметным. Подобным
образом она привлечет к себе всеобщее внимание и бу-
     дет благосклонно  принята в высшем обществе. Огромных  усилий стоило им
после долгих разговоров убедить Росауру, что  помимо пения, танцев и занятий
на фортепьяно  для Эсперансы не менее важно поддерживать интересную беседу с
теми, кто к  ней подойдет,  а для этого посещать  школу  крайне  необходимо.
Росаура,  скрепя сердце  и скрежеща  зубами  от досады, согласилась  пускать
девочку  в  школу,  допуская,  что  получение навыков интересной и  приятной
беседы позволит дочери еще лучше общаться со сливками общества. Только тогда
они   смогли  определить  Эсперансу   в   самую  лучшую  школу,  где  она  с
удовольствием оттачивала  свои  знания. Лепта Титы в ее образование  была не
менее значительной: тайны жизни и любви через посредство кухни.
     Победа над  Росаурой  дала  временную  передышку, однако вскоре  возник
новый спор, вызванный появлением на  горизонте Алекса и вытекающей из  этого
возможностью  замужества  Эсперансы.  Росауру бесила  безоговорочная  защита
Педро и Титой  ее  дочери. Она использовала все  средства  и  сражалась  как
львица, защищая то, что и должна была, согласно семейной традиции, защищать,
-- дочь, которой надлежит ходить за матерью до самой ее смерти. Она кричала,
топала ногами, вопила, плевалась, блевала, в отчаянии грозила  Тите  и Педро
всеми  смертными карами. Впервые она сама нарушила уговор,  во  всеуслышание
проклиная Педро и Титу, бросая им в лицо попреки за все те муки, которые она
из-за них приняла.
     Дом превратился  в  поле  битвы.  Хлопанье  дверей  сотрясало стены.  К
счастью,  эта  тяжба  не затянулась надолго -- после  трех  дней яростного и
ожесточенного  сражения   Росаура   из-за  серьезных  проблем,  связанных  с
пищеварением, умерла... вследствие того, отчего умерла.
     Наивысшим  жизненным  триумфом  стало  для Титы то,  что она  дождалась
свадьбы Алекса  и Эсперансы.  Она испытывала невероятную гордость, видя, как
уверена в себе Эсперанса, как умна, воспитанна,  счастлива, способна и, в то
же время, насколько женственна, насколько -- женщина в самом широком понятии
этого  слова!  Ей так шло подвенечное платье, когда она танцевала  с Алексом
вальс "Юные очи".
     Как только музыка  стихла,  Пакита и ее  муж подошли поздравить Педро и
Титу. Хорхе обнял счастливого отца.
     -- Прими наши поздравления, Педро. Вряд ли твоя дочь могла найти лучшую
пару, чем Алекс. На десять миль вокруг не сыщешь такого!
     -- Согласен,  Алекс Браун действительно прекрасный  юноша. Единственная
беда  в том, что они  нас  покидают. Алекс добился стипендии  в докторантуре
Гарвардского университета. Сегодня же после свадьбы они и уедут.
     -- Вот напасть! Что же ты теперь будешь делать, Тита? -- не без  намека
спросила Па-кита. -- С отъездом Эсперансы тебе уже незачем жить в этом доме.
Но прежде чем  ты  уедешь,  не забудь дать мне  рецепт  перцев под соусом из
орехов и пряностей. Ты только погляди, какие они аппетитные!
     Эти  перцы  не  только  соблазнительно  выглядели,  но  и  впрямь  были
восхитительными.  Никогда прежде они  так  не  удавались Тите.  Кушанье  это
горделиво являло все цвета флага: зелень перцев, белизну соуса, красный цвет
граната.
     Трехцветные  подносы  продержались недолго:  в мгновение  ока  они были
опустошены...  И Тита снова вспомнила  тот далекий день, когда почувствовала
себя последним  перчиком в ореховом  соусе  на  подносе,  перчиком,  который
стыдливо оставляют, чтобы не прослыть обжорой...
     Тита спрашивала  себя:  исчезновение перцев  -- свидетельство того, что
люди забыли о хороших манерах, или они действительно получились на славу?
     Многочисленные  сотрапезники  были  на  седьмом  небе.  Как  разительно
отличалась эта  свадьба от свадьбы Педро и Росауры, когда  все  гости изошли
тошнотой! На этот  раз, наоборот, отведав перцы-чиле под соусом из  орехов и
пряностей,  вместо  тоски и подавленности  присутствующие испытали  чувство,
близкое к тому, которое  испытала Гертрудис, отведав пресловутую перепелку в
лепестках  роз.  И  похоже,  Гертрудис   снова  почувствовала  приступ  того
сладостного  недомогания. Посреди двора  как никогда весело она  танцевала с
Хуаном польку "Мой  любимый капитан*.  Каждый раз,  выкрикивая слова припева
"Ай-я-яй,  мой любимый капитан!", она вспоминала ту далекую пору, когда Хуан
был еще только капитаном и она встретилась с ним в  открытом поле в чем мать
родила.  Неожиданно она  почувствовала  знакомый  жар в  ногах,  покалывание
пониже живота,  ее стали одолевать  греховные  мысли, и  ей  захотелось,  во
избежание  бог  весть  каких  неприятностей, как  можно скорее  уединиться с
мужем.  Гертрудис  первая  обратилась  в   беспорядочное  бегство.  За   ней
последовали  остальные,  под тем или иным  предлогом ретируясь  с  блудливым
выражением  лица.  Новобрачные  в душе  благодарили их --  это позволяло им,
захватив  чемоданы, незамедлительно  отправиться в далекий путь.  Правда, не
раньше чем они уединятся в отеле...
     Не успели Тита и Педро оглянуться, как оказались лишь в компании Джона,
Ченчи  и их  самих. Остальные, включая работников,  уже находились в том или
ином,  подальше  от  ранчо, укромном  местечке,  где  старательно занимались
свальным  грехом.  Наиболее  консервативные  --  внутри  своих  автомобилей,
кое-как припаркованных на дороге. Остальные -- где смогли, повсюду: на реке,
на лестнице, в корыте, на печной трубе, на прилавке аптеки, в шкафу, в купах
деревьев. Потребность -- мать всех выдумок и поз.  В  этот  день было больше
зачатий, нежели когда-либо в истории рода человеческого.
     Со  своей  стороны Тита  и  Педро делали все возможное, чтобы  не  дать
сорваться с  цепи своему любострастию,  но  оно было настолько сильным,  что
прорвало заслон их  кожи и вышло наружу жаром  и своеобразным запахом.  Джон
почувствовал это  и, не желая  быть третьим лишним, простился.  Тите  больно
было видеть, что он уходит  один. Джону надо было непременно жениться тут же
после того, как она отказалась быть его женой, да он не захотел.
     После ухода Джона  Ченча незамедлительно попросила разрешения поехать в
родное селение: вот уже несколько дней, как ее муж отправился строить дом, и
ей вдруг сильно захотелось повидать его.
     Пожелай  Педро и Тита  уединиться  во время  медового месяца, они  бы и
тогда  не  получили столь быстро  такой возможности. Первый  раз в жизни они
могли спокойно обладать друг другом. Долгие годы им надо было принимать меры
предосторожности, чтобы их,  паче чаяния, не увидели, чтобы  никто ничего не
мог  заподозрить, чтобы  Тита  не  забеременела,  чтобы, не  дай  Бог,  стон
наслаждения не  сорвался с их уст,  когда они до  беспамятства  растворялись
друг в друге. Теперь все это оставалось в прошлом.
     Не  тратя  слов, они  взялись за  руки и  направились в темную комнату.
Прежде чем войти в нее, Педро поднял любимую, ногой медленно отворил дверь и
обомлел: темная комната  совершенно преобразилась. Исчезло все барахло. Одна
только железная кровать царственно возвышалась в центре. Шелковая простыня и
одеяло были белого цвета, точно так же, как ковер из цветов на полу и двести
пятьдесят  свечей, которые освещали комнату, назвать которую темной было  бы
теперь  несправедливо. Тита  пришла  в волнение,  представив, сколько усилий
должен был приложить Педро,  чтобы украсить ее  столь замечательным образом,
но и Педро испытал  не  меньшее волнение при  мысли о том, что все  это Тите
пришлось делать втайне от него.
     Чувства  настолько переполняли их, что они  не заметили,  как в дальнем
углу Нача, затеплив последнюю свечу, бесшумно растворилась в воздухе.
     Педро опустил Титу на кровать и начал медленно, одну за другой, снимать
с  нее все части покрывавшего ее наряда. После взаимных  ласк  и  бесконечно
нежных взглядов они дали выход страсти, которую умеряли столько долгих лет.
     Грохот железного  изголовья о стену  и горловые стоны обоих смешались с
воркованием  тысяч  голубей,  в  беспорядочном  бегстве поспешно  покидавших
ранчо.   Присущее   живым  созданиям  седьмое  чувство  подсказало  им   эту
необходимость.  То  же самое  сделали остальные животные --  коровы, свиньи,
куры, перепелки, ягнята и лошади.
     Но  Тита  не знала об  этом.  Она  так  остро  чувствовала  приближение
оргазма, что увидела закрытыми глазами сияющий туннель!
     В тот же миг она вспомнила слова, сказанные однажды Джоном: "Если из-за
очень сильного волнения загорятся  сразу все  спички, находящиеся в нас, они
произведут такую сильную вспышку, что  осветят даль, которую мы  обычно не в
силах охватить  взглядом, и тогда  перед  нашими глазами  как  бы  откроется
сияющий туннель,  который показывает  нам путь, забытый нами  при рождении и
зовущий  нас  найти заново наше  утраченное  божественное  начало.  Так душа
стремится заново обрести место, откуда она происходит, а  для этого навсегда
покинуть лишенное чувств тело..."
     Тита сдерживала  свои  чувства.  Она  не  хотела  умирать.  Она  хотела
пережить этот взрыв чувств еще много раз. Это было только начало.
     Она сделала  над  собой  усилие,  чтобы выровнять учащенное  дыхание, и
только  теперь  услыхала  шум крыльев  множества голубей,  покидающих ранчо.
Кроме этого шума она слышала лишь биение сердец  -- своего и Педро. Оно было
сильным. Она чувствовала удары сердца Педро кожей груди. Внезапно это биение
резко оборвалось. Смертельная тишина  разлилась по комнате.  Ей понадобилось
немного времени, чтобы понять: Педро мертв.
     С его  смертью  умерла  надежда когда-либо еще запалить  ее  внутренний
огонь,  с  ним исчезли все ее  запалы. Она знала,  что  естественное  тепло,
которое  она в  себе  ощущает,  мало-помалу улетучится, унося ее  самое, как
только у нее не останется горючего вещества для поддержания этого горения.
     Вне  всякого  сомнения, Педро скончался от избытка чувств  при  входе в
сияющий туннель. Она раскаялась, что  не сделала того же. Теперь она никогда
больше не  увидит это сияние, ведь  она не  способна  испытывать  какие-либо
чувства. Ей остается лишь блуждать  в потемках,  вечно  одинокой, бесконечно
одинокой.  Надо  было  найти  какое-то,  пусть  даже  самое   искусственное,
средство, чтобы снова  запалить огонь, могущий  осветить путь возвращения  к
истокам  и -- к Педро. Но сперва надо было прогнать леденящий холод, который
начал  сковывать  ее.  Она  встала и  побежала  за  своим бесконечно длинным
покрывалом, которое  она вязала  на протяжении  стольких ночей одиночества и
бессонницы,  и набросила его на плечи.  Им она  покрыла три гектара, которые
занимало  ранчо.  Она  вынула  из ящика  ночного  столика подаренный  Джоном
спичечный коробок. Ее организму был  крайне  необходим  фосфор. И она  стала
поедать  спичку  за  спичкой, пока  не опустошила  весь коробок. Пережевывая
спичку,  она крепко зажмуривала глаза  и  пыталась вызвать  в  памяти  самые
волнующие  моменты   ее   встреч   с  Педро.  Первый  его   взгляд,   первое
прикосновение,  первый  букет  роз,  первый  поцелуй,  первая ласка,  первое
соединение  тел.  И   она   добилась  своего.  Когда  спичка,  которую   она
пережевывала,  соприкасалась   с   сияющим  воспоминанием,   спичка  тут  же
загоралась. Мало-помалу зрение  ее прояснилось, и вскоре появился туннель. У
его входа она увидела сияющую фигуру Педро -- он ждал ее! Тита отбросила все
сомнения.  Она пошла к нему, и  они сплавились в одном долгом объятии, вновь
испытав сладострастное любовное потрясение. Рука об руку отправились  они  к
потерянному раю. И никогда больше не разлучались.
     В  этот момент пылающие  тела Педро и Титы стали рассыпать  вокруг себя
сверкающие искры. Сначала искры подожгли покрывало, а от него загорелось все
ранчо.  Так вот  почему  загодя покинули  это  место  все  животные  --  они
спасались от близкого пожара! Темная комната превратилась в бушующий вулкан.
Далеко вокруг разбрасывал он  камни и куски пепла.  Достигнув  высоты, камни
разлетались  на  тысячи осколков, превращаясь  в разноцветные  огни.  Жители
округи за несколько километров от ранчо дивились этому зрелищу, полагая, что
таким и должен быть фейерверк на свадьбе Алекса и Эсперансы. Но так  как  он
растянулся  на  целую  неделю,  всем  стало  любопытно:  что   там  все-таки
происходит? Многометровый слой пепла покрыл ранчо. Когда моя мать  Эсперанса
вернулась из свадебного  путешествия,  она нашла под обугленными развалинами
того,  что прежде было ее родным домом, эту поваренную  книгу, которую она и
завещала  мне,  умирая,  и  которая  каждым  из  своих  кулинарных  секретов
рассказывает Историю испепеленной любви.
     По  мнению многих, пепел способствовал тому, что земли эти стали самыми
плодородными в округе.
     В детстве я имела счастье наслаждаться вкуснейшими фруктами  и овощами,
произраставшими здесь. Со временем мама велела выстроить на этой земле жилое
здание. В одном из его апартаментов  доныне  живет Алекс, мой отец.  Сегодня
вечером  он  придет  ко  мне  на  мой день  рождения. Поэтому  я  и  готовлю
рождественский  пирог -- излюбленное  мое  кушанье. Мамочка  пекла  мне  его
каждый год. Мамочка!..  Как мне недостает  ее  вкуса, запахов ее  кухни,  ее
бесед за стряпней, ее  рождественского пирога! Ума не приложу, почему он мне
не удается так,  как ей, не  понимаю, почему я проливаю  столько слез, когда
готовлю его, -- не оттого ли, что я  столь же чувствительна к луку, как Тита
-- моя двоюродная бабка, которая не умрет, пока хоть кто-то  будет следовать
ее рецептам

Last-modified: Thu, 09 Mar 2006 11:09:13 GMT

Оцените этот текст: