Радое Доманович. Страдия --------------------------------------------------------------- Перевод Г. ИЛЬИНОЙ OCR: Алин Нила --------------------------------------------------------------- 0x08 graphic Перевод с сербо-хорватского ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Москва 1967 Перевод Г. ИЛЬИНОЙ Оформление и иллюстрации художника Ю. Лобачева РАДОЕ ДОМАНОВИЧ И ЕГО ПОВЕСТЬ "СТРАДИЯ" Радое Доманович (1873--1908) -- выдающийся представитель критического реализма в сербской литературе--на литературное поприще вступил в период, известный в истории Сербии под названием "глухого времени", -- в период абсолютистского режима короля Александра Обреновича. Это было время реакции, необузданного полицейского террора и беззакония, произвола придворной камарильи, постоянных смен правительства и "государственных переворотов", чудовищных политических скандалов и афер. Народные массы, обираемые отечественной и иностранной буржуазией, монархическим государством и паразитической бюрократией, были лишены политических прав и свобод. В этой удушливой атмосфере, которую Доманович образно назвал "мертвым морем", передовые силы, подвергаясь жестоким преследованиям, вели тяжелую, мучительную борьбу за демократию и свободу. Писатель, еще будучи студентом, включился в эту борьбу и до конца своей жизни оставался непоколебимым защитником прав и интересов народа. В начале своей литературной деятельности Доманович обращается к традиционной теме сербской литературы -- изображению жизни села и провинции. Но вскоре от реалистических рассказов из сельской и провинциальной жизни он переходит к созданию политических сатир. Смелый, чуждый компромиссам, Доманович с гневом и ненавистью разоблачал темные стороны тогдашней политической системы в Сербии, борясь как против абсолютистского обреновического режима, так и против тех, кто рабски пресмыкался перед этим режимом. Сатиры Домановича были написаны в связи с конкретными событиями. Но актуальность, острая Злободневность сатир отнюдь не лишала их глубоких художественных обобщений. Доманович отразил в них самые существенные черты общественной жизни Сербии конца XIX -- начала XX века. Такие его произведения, как "Вождь", "Клеймо", "Мертвое море", "Страдия" и ряд других, в которых высмеиваются самодурство и бездушие бюрократии, политическая беспринципность и бесхребетность, трусость и раболепие, сохранили и по сей день всю свою силу и звучание, несмотря на то, что со времени их создания прошло больше полстолетия. Среди сатир Домановича, обличающих язвы абсолютистского режима Обреновичей, "Страдия" без сомнения занимает центральное место. Написанная в 1902 году, когда разгул реакции и беззакония в Сербии достиг своего апогея, "Страдия" является своего рода синтезом наблюдений писателя над действительностью того времени. В ней дается широкая картина политической жизни Сербии и беспощадно осуждается деятельность всех институтов тогдашней государственной власти, начиная с полиции и армии и кончая Скупщиной, правительством. С жгучей ненавистью бичует сатирик буржуазных политиканов и представителей церковной иерархии, разоблачает моральную гнилость правящих кругов и отвратительную мещанскую психологию верноподданничества и подобострастия. Доманович никогда не стремился потешить публику, любой ценой рассмешить читателя. Его цель -- выжигать зло огнем сатиры; его смех -- смех разоблачающий, полный ненависти и гнева, а порой -- боли и трагизма. Он часто прибегал к аллегории, облекая свои идеи в фантастические формы. Но карикатуры и гиперболы, которыми изобилует каждый его рассказ, и в особенности "Страдия", не искажают жизнь, в чем обвиняли Домановича некоторые критики. Когда в "Страдии? рисуются гиперболические сцены с орденами, которые возят на тачках, или с празднованием дня рождения лошади шефа полиции, или с манифестацией по поводу выздоровления "великого государственного деятеля" от насморка и т. д., то основу всего этого составляют реальные факты, как бы положенные сатириком под увеличительное стекло, чтобы явственнее проявилась их нелепость и порочность системы, порождающей подобные явления. Наряду с гиперболой и карикатурой Доманович часто обращается к приему контраста. Сатирик в целом ряде эпизодов подчеркивает диаметральную противоположность между действительным положением в стране и теми лозунгами о свободе и демократии, которыми упиваются правящие круги. Доманович вводит в повествование особый персонаж -- путешественника, от лица которого ведется рассказ. Он становится свидетелем непонятных для него событий, попадает в странные и смешные ситуации, разговаривает с людьми, высказывающими невероятные, по его мнению, взгляды на государство, политику, общественную деятельность. Как политический сатирик Доманович по сей день остается непревзойденным не только в сербской, но и во всей югославской литературе. Непреходящее значение его сатир заключается в их гуманизме и демократизме, в неподдельной любви писателя к народу, в создании оригинальных и острых сатирических образов. М. Богданов 0x08 graphic С Т Р А Д И Я В одной старой книге прочел я интересный рассказ; черт его знает, как попала ко мне эта книга о каких-то смешных временах, когда было много свободолюбивых законов, а свободы ни малейшей; произносились речи и писались книги о сельском хозяйстве, но никто ничего не сеял; страна была переполнена моральными поучениями, а нравственность хромала на обе ноги; у каждого ума палата, но никакого толку; повсюду говорилось об экономии и благосостоянии, а между тем все разбазаривалось. и всякий ростовщик и жулик мог за гроши купить себе титул: "Великий народный патриот". Автор этого странного рассказа или путевых очерков (право, я и сам не знаю, что это за сочинение с точки зрения литературного жанра, однако я не хотел спрашивать об этом специалистов, так как они, по утвердившемуся в Сербии обычаю, без всякого сомнения направили бы этот вопрос на обсуждение общего заседания кассационного суда. Кстати, это прекрасный обычай. Существуют люди, которые должны думать по своей официальной обязанности, они и думают, а все остальные живут себе припеваючи), -- так вот, автор этого странного рассказа или путевых очерков начинает так: "Пятьдесят лет своей жизни провел я в путешествиях по свету. Много видел я городов, много сел, стран, людей и народов, но ничто так меня не удивило, как одно маленькое племя, живущее в прекрасном, благодатном краю. Я расскажу вам об этом счастливом народе, хотя заранее знаю, что если мой рассказ и попадет кому-нибудь в руки, то никто из живущих не поверит мне ни теперь, ни даже после моей смерти..." Хитрец, начав так, он заставил меня прочесть все до конца, а когда уж я прочел, то мне захотелось рассказать обо всем и другим. Но, чтобы вы не заподозрили и меня в желании соблазнить ^ас на чтение, я сразу же, в самом начале, искреннейше заверяю, что книга не принесет никакой пользы и все россказни этого дядьки-писателя -- ложь, хотя, как ни странно, сам я верю в эту ложь, как в чистейшую правду. Вот что рассказывает он дальше. Почти сто лет тому назад мой отец, тяжело раненный во время войны, был взят в плен и угнан из родных мест на чужбину, где он женился на девушке-рабыне, своей землячке. От этого брака родился я, но едва мне минуло девять лет, как отец мой умер. При жизни он часто рассказывал мне о своей родине, о мужественных героях, которых так много было в нашей стране, об искреннем патриотизме и кровавых войнах за свободу, о добродетелях и чести, о самопожертвовании во имя спасения родины, когда все, даже жизнь, приносилось на алтарь отчизны. Он рассказывал о славном, героическом прошлом нашего народа и, умирая, завещал: "Сынок, мне не суждено умереть на моей дорогой родине, и кости мои не будут покоиться в святой земле, которую я напоил своей кровью, борясь за ее свободу. По воле злой судьбы не довелось мне, прежде чем я закрою глаза, погреться в лучах свободы на милой родине. Но я не напрасно пролил кровь -- огни свободы будут светить тебе, сын мой, вам, нашим детям. Иди, сынок, и когда нога твоя ступит на родную землю, поцелуй ее, иди и полюби ее, знай, что этой героической стране и нашему народу предназначено великое будущее, 'иди и используй свободу на добрые дела, чтобы отец мог тобой гордиться, да не забывай, что землю ту оросила и моя кровь, кровь твоего отца, как веками орошала ее благородная кровь доблестных и знаменитых твоих предков..." С этими словами отец обнял меня и поцеловал, омочив слезами мой лоб. -- Иди, сынок, пусть тебя бог... На этом речь его оборвалась -- мой добрый отец умер. Не прошло и месяца после его смерти, как я с котомкой за плечами и посохом в руках отправился по белу свету искать свою славную родину. Пятьдесят лет я путешествовал по чужбине, по бескрайному миру, но нигде не встречал страны, хоть немного похожей на ту, о которой мне столько рассказывал отец. Но, разыскивая свою родину, я набрел на интересную страну и людей, о которых сейчас вам и расскажу. Был летний день. Солнце пекло так, что мозги плавились, от сильной духоты кружилась голова, в ушах гудело, мучила жажда, а глаза ломило до того, что я едва мог смотреть. Весь я был в поту, обветшалая одежонка моя пропылилась. Бреду я, усталый, обессилевший, и вдруг прямо перед собой, в получасе ходьбы, вижу белый город, о стены которого бьются волны двух рек *. В меня будто силы влились, я забыл про усталость и поспешил к городу. Подхожу к берегу. Две большие реки спокойно несут свои воды, омывая городской вал. Вспомнил я рассказы отца о знаменитом городе, где было пролито много крови нашими соотечественниками, и, словно сквозь сон, припомнились мне его слова о том, что город этот лежит как раз между двух рек. От волнения у меня сильно забилось сердце; я снял шапку, и ветер, дувший с гор, освежил мой вспотевший лоб. Я поднял глаза к небу, упал на колени и воскликнул сквозь слезы: -- Великий боже! Вразуми меня, выслушай молитву сироты, блуждающего по свету в поисках отечества, родины своего отца!--Ветерок продолжал дуть с возвышавшихся вдали голубых гор, а небо хранило молчание.--- Скажи мне ты, милый ветер, что дуешь с голубых гор, правда ли, что это горы моей родины? Скажите вы, добрые реки, правда ли, что с гордых стен знаменитого города вы смываете кровь моих предков?-- Все немо, все молчит, но какое-то приятное предчувствие, какой-то внутренний голос мне говорит: "Это та самая страна. которую ты так давно ищешь!" Вдруг шорох заставил меня насторожиться: у берега, чуть подальше, я увидел рыбака. Лодка его уткнулась в берег, а сам он чинил сети. Охваченный волнением, я не заметил его раньше. Я подошел к нему и поздоровался. Молча взглянув на меня, он опустил глаза и продолжал свое дело. -- Что это за страна виднеется вон там, за рекой? -- спрашиваю я, дрожа от нетерпения. Он пожал плечами и процедил сквозь зубы: -- Да, есть там какая-то страна. -- А как она называется? -- Вот. уж этого я не знаю. Вижу, что есть там страна, а как она называется, никогда не интересовался. -- Сам-то ты откуда? -- Живу вон там, с полчаса ходьбы отсюда. Там я и родился. "Нет, это не земля моих предков, не моя родина", -- подумал я, а вслух спросил: -- Так что же, ты совсем ничего не знаешь об этой стране? Разве она ничем не знаменита? Рыбак задумался, выпустил из рук сети, что-то, видимо, припоминая. Долго он молчал, а потом изрек: -- Говорят, там свиней много. -- Неужели она известна только свиньями? -- удивился я. -- Множество еще там разных глупостей, но меня это мало интересует! -- хладнокровно произнес он и опять принялся чинить сети. Ответ мне был непонятен, и я опять спросил: -- Каких глупостей? -- Всяких,--отозвался он со скучающим видом -и равнодушно зевнул. -- Свиньи да глупости?! И больше ты ни о чем не слышал?.. -- Говорят, кроме свиней, у них много министров и на пенсии и в запасе, но их на сторону не вывозят. Вывозят только свиней. Я решил, что рыбак надо мной издевается, и вскипел: -- Да что ты плетешь, дурак я, что ли, по-твоему? -- Давай деньги, и я перевезу тебя на тот берег, а там сам смотри, что и как. Говорю тебе то, что слышал от других. Я там не бывал и наверняка не знаю. "Нет, это не страна моих героических предков. Та славилась юнаками, великими делами и блистательным прошлым", -- подумал. я. Но рыбак своими странными ответами заинтересовал меня, и я решил, что если я побывал в стольких странах, так посмотрю и эту. Сговорился с ним и сел в лодку. Рыбак перевез меня через реку, взял деньги, и, когда я поднялся на берег, он уже плыл назад. Немного левее того места, где пристала лодка, возле самого берега увидел я высокий мраморный обелиск с высеченными на нем золотыми буквами. Я с любопытством подошел ближе, надеясь прочесть имена славных юнаков, о 'которых постоянно рассказывал отец. Но, к великому моему удивлению, на мраморе были вырезаны слова: "Отсюда к северу простирается страна славного и счастливого народа, которого великий бог наградил исключительным и редким счастьем: гордость страны и народа составляет то, что в его языке по законам грамматики "К" перед "И" всегда переходит в "Ц". 0x08 graphic Прочел я раз, прочел другой, не могу прийти в себя от удивления -- что все это значит? И больше всего поразило меня то, что слова были написаны на моем родном языке. На этом языке говорил мой отец и его предки, да и я сам на нем говорю, но страна не та; он мне рассказывал совсем о другой. Общность языка смутила меня, но я подумал, что могут же быть два великих братских народа одного происхождения, говорящих на одном языке и не знающих друг друга. Мало-помалу я перестал удивляться и начал даже испытывать гордость, так как мой родной язык обладал такой же прекрасной особенностью. Я миновал крепость и направился по улице, ведущей в город, намереваясь отдохнуть с дороги в гостинице, а потом поискать работы и, подработав, продолжить поиски родины. Не прошел я и нескольких шагов, как вокруг меня, словно я какое-то чудище, со всех сторон стали собираться люди. И стар и млад, и мужчины и женщины, давя друг друга, приподнимаясь на носки и толкаясь, протискивались вперед, чтобы лучше видеть меня. Толпа разрослась настолько, что запрудила всю улицу и остановила движение. Люди смотрели на меня с удивлением, да и мне чудным показался этот незнакомый народ. На кого ни взглянешь, все украшены орденами и лентами *. Редко, и то только у самых бедных, по одному, по два, остальные же так увешаны, что и одежды не видно. У некоторых награды уже не помещаются на груди, и они возят за собой тачку, полную орденов за разные заслуги, звезд, лент и прочих знаков отличия. Я едва мог продвигаться сквозь эту массу окружавших меня знаменитых людей, которые изо всех -сил проталкивались ко мне поближе. Начали уже ссориться, осыпать упреками тех, кто подолгу задерживался около меня. -- Посмотрели и довольно, дайте теперь и нам. Каждый, кому удавалось прорваться ко мне, спешил завести разговор, чтобы его не оттерли. Мне начали уже надоедать одни и те же недоуменные вопросы: -- Откуда ты?.. Неужели у тебя нет ни одного ордена? -- Нет. -- Сколько же тебе лет? -- Шестьдесят. -- И ни одного ордена? -- Ни одного. В толпе раздавались возгласы, как на ярмарке, когда показывают какую-нибудь диковину: -- Эй, люди! Человеку шестьдесят лет, 'а у него ни одного ордена! Давка, шум, рев, толкотня все усиливались, со всех улиц бежали люди и продирались сквозь толпу, чтобы посмотреть на меня. Дело, наконец, дошло до драки, и для наведения порядка вмешались полицейские. До этого я успел порасспросить кой кого, за какие заслуги они награждены. Один сказал, что министр наградил его за самопожертвование и исключительные заслуги перед родиной: целый год он имел дело с крупной суммой государственных денег, а при ревизии в кассе была обнаружена недостача всего лишь двух тысяч. -- Его правильно наградили,-- говорили вокруг, -- ведь он мог растранжирить все, но благородство и патриотизм не позволили ему этого совершить. " Другой был награжден за то, что в течение месяца, пока он был сторожем каких-то государственных баз, ни одна из них не сгорела. Третий получил награду за необыкновенно интересное открытие, что слово "книга" начинается с буквы "К", а оканчивается на букву "А". Некая повариха была награждена за то, что, прослужив пять лет в богатом доме, украла всего несколько серебряных и золотых вещей. Один герой получил награду в связи с тем, что, совершив растрату, не покончил с собой по утвердившемуся тогда глупому шаблону, а дерзко воскликнул на суде: -- Я осуществил свои идеалы и принципы -- таковы мои взгляды на мир, а теперь судите меня. Вот я перед вами! -- и, ударив себя в грудь, шагнул вперед. Этот, я полагаю, получил орден за гражданское мужество. (И правильно!) Какой-то гражданин получил орден, так как, дожив до глубокой старости, не умер. Кто-то был награжден в связи с тем, что за неполных полгода разбогател, поставляя прелую пшеницу и еще пропасть всякой дряни. Богатый наследник получил орден за то, что не промотал отцовское состояние и пожертвовал пять динаров на благотворительные цели. Да и кто может все упомнить! Ведь я удержал в памяти объяснения каждого лишь в связи с одним награждением, а их было несчетное множество. Итак, когда дело дошло до ссоры и драки, вмешалась полиция. Полицейские принялись разгонять толпу, а их начальник приказал подать закрытый фиакр. Меня втолкнули в фиакр, возле которого вооруженные полицейские разгоняли народ. Начальник поместился рядом, и мы куда-то покатили, а за нами со всех сторон валила толпа. Фиакр остановился перед длинным, приземистым и запущенным зданием. -- Где мы? -- спросил я начальника, признав его за такового потому, что он вызвал фиакр и сел в него вместе со мной. -- Это полиция. Выходя из фиакра, я увидел, как двое дрались у самых дверей полиции. Полицейские стояли рядом и глазели на борьбу, да и шеф полиции и все остальные чиновники взирали на драку с удовольствием. -- Чего они дерутся? -- спросил я. -- Да ведь есть такой приказ, чтобы все скандалы совершались здесь, на глазах полиции. И знаете почему? Не может же шеф и остальные чиновники мотаться по закоулкам. Так легче и удобнее наблюдать. Разругаются двое и, если им захочется подраться, идут сюда. А тех, что устраивают скандалы прямо на улице, в неположенном месте, наказывают. Увидев меня, господин шеф, толстяк с седеющими усами и двойным круглым выбритым подбородком, чуть не упал от удивления в обморок. -- Господи, откуда ты взялся?! -- проговорил он, придя в себя от удивления, развел руками и принялся рассматривать меня со всех сторон. Тот, что доставил меня, о чем-то с ним пошептался, доложив, видимо, что произошло. Шеф нахмурился и резко меня спросил: -- Отвечай, откуда ты? Я принялся подробно рассказывать, кто я такой, откуда и куда иду, но он стал нервничать и закричал: -- Ладно, ладно, оставь свои глупости. Скажи мне лучше, как ты смел среди бела дня появиться в таком виде на улице? Я старательно осмотрел себя, нет ли на мне чего-нибудь необычного, но ничего не заметил. В таком виде прошел я много стран, и ни разу меня не привлекали за это к ответу. -- Чего молчишь?-- учтиво, как и положено по циркуляру вести себя полиции, заорал шеф, и я заметил, что он дрожит от злости. -- Я посажу тебя в тюрьму, ибо ты вызвал скандал в неположенном месте и своими глупостями взбудоражил весь город! -- Я не понимаю, господин шеф, чем я мог причинить столько вреда? -- заметил я в страхе. -- До седых волос дожил, а не знаешь того, что знает всякий уличный мальчишка. Еще раз тебя спрашиваю, как ты мог идти 'по улице в таком виде и вызвать беспорядок, да еще не перед зданием полиции? -- Я ничего не сделал. -- Ты с ума сошел, старый... Ничего не сделал... А где твои награды? -- У меня их нет. -- Врешь, старый прохвост! -- Ей-богу, нет. -- Ни одной? -- Ни одной! -- Да сколько тебе лет? -- Шестьдесят. -- В шестьдесят лет у тебя нет ни одного ордена? Да где ты жил? На луне, что ли? -- Клянусь всем на свете, у меня нет ни одного ордена!--задрожал я. Шеф ошалел от удивления. Он раскрыл рот, выкатил глаза и уставился на меня, не в силах 'выговорить ни слова. Придя в себя, он приказал подчиненным принести с десяток орденов. Из боковой комнаты тотчас принесли гору всяких орденов, звезд, лент и кучу медалей. По приказу шефа, мне наспех выбрали две-три звезды, ленту, три-четыре ордена повесили на шею, несколько прикололи к пальто, а сверх того добавили штук двадцать медалей и значков. Вот так-то, брат! -- воскликнул шеф, довольный тем, что придумал способ избежать новых скандалов. -- Вот так, -- повторил он, -- теперь ты хоть немного похож на нормального человека, а то взбудоражил мне весь город, явился словно чудище какое... А ты, наверное, и не знаешь, что у нас праздник сегодня? -- задал он вдруг вопрос. -- Нет. -- Странно! -- немного задетый, сказал он, помолчал и добавил: -- Пять лет тому назад в этот самый день родился мой конь, на котором я постоянно езжу, и сегодня до полудня я принимаю поздравления от виднейших граждан; вечером, около девяти часов, мой конь будет проведен с факелами по улицам, а потом в лучшем отеле, куда имеют доступ только избранные, состоится бал. Теперь я едва устоял на ногах от удивления, но, чтобы он не заметил, взял себя в руки и, подойдя к нему, поздравил его в следующих выражениях: -- Прошу извинить меня, я очень сожалею, что, не зная о вашем празднике, не смог вас поздравить в установленное для этого время; и поэтому поздравляю вас сейчас. От всего сердца поблагодарив меня за искренность моих чувств к его верному коню, он приказал принести угощение. Меня угостили вином и пирогами, я распростился с шефом и, украшенный звездами и орденами, в сопровождении полицейского отправился в гостиницу. Теперь я мог спокойно идти по улице, не вызывая шума и суеты, что было бы неизбежно, если бы я шел без знаков отличия. Полицейский привел меня в гостиницу "На милой многострадальной родине", хозяин которой отвел мне комнату, и я вошел туда в чаянии отдыха. Я едва мог дождаться минуты, когда останусь один. и смогу прийти в себя от удивительных впечатлений, которые произвела на меня эта страна с первого взгляда. Только я закрыл за собой дверь, освободился от множества орденов и, усталый, измученный, присел, чтобы перевести дух, как раздался стук в дверь. -- Войдите! -- сказал я, да и что, собственно, мне оставалось делать? В комнату вошел изящно одетый человек в очках. (Я уж и не повторяю каждый раз, а это стоит иметь в виду, что все, кто больше, кто меньше, были увешаны орденами. Когда я с полицейским шел в гостиницу, и об этом надо сказать, я видел, как в тюрьму тащили человека, укравшего туфли, так и у него на шее был орден. "Что у него за орден?"--спросил я полицейского. "Это орден за заслуги в области культуры и просвещения!" -- серьезно и холодно ответил он. "В чем же его заслуги?" -- "Да он, знаете, был кучером бывшего министра просвещения. Талантливый человек!" -- ответил полицейский.) Итак, вошел человек в очках, низко поклонился, что, разумеется, сделал и я, и представился старшим чиновником министерства иностранных дел. -- Очень приятно! -- сказал я, пораженный этим неожиданным визитом. -- Вы впервые в нашей стране, сударь? -- спросил он меня. --• Впервые. -- Вы иностранец? -- Да. -- Вы приехали как нельзя более кстати, уверяю вас! -- пылко воскликнул старший чиновник. Меня это смутило еще больше. -- У нас имеется вакантное место консула. Хорошее жалование, что самое главное, и большая дотация на представительство, которую, разумеется, можно тратить на личные нужды. Вы старый, опытный человек, и обязанности консула не будут для вас обременительны: пропаганда свободолюбивых идей в краях, где народ живет под властью чужеземцев... Как видите, вы появились очень кстати: вот уже больше месяца мы мучаемся, подыскивая на этот важный пост подходящее лицо. На остальные места, слава богу, у нас есть иностранцы. Есть и евреи, и греки, и валахи (откуда только они взялись?!). А вы ка'к'ой национальности, осмелюсь спросить? -- Да, видите ли, как вам сказать, я еще и сам не знаю!--пристыженный, ответил я и начал ему рассказывать свою печальную семейную историю, пока он меня не прервал, восторженно захлопав в ладоши и - закружившись от радости по комнате. -- Прекрасно, прекрасно!.. Лучшего и не придумаешь!.. Только вы сможете добросовестно выполнить это святое задание. Сейчас же я пойду к министру, а через несколько дней вы можете отправляться в путь! -- вне себя от радости проговорил старший чиновник и помчался докладывать министру о важном открытии. Он вышел, а я сел, опустив голову на руки. Мне никак не верилось, что все, виденное мной в этой стране, правда. Но тут опять кто-то постучал. -- Войдите! В комнату вошел другой элегантно одетый господин и тоже отрекомендовался старшим чиновником какого-то министерства. Он сказал, что по поручению господина министра пришел ко мне по важному делу; в ответ я выразил свое чрезвычайное удовольствие и радость. -- Вы иностранец? -- Иностранец. Он с почтением посмотрел на меня, подобострастно поклонился до земли и попытался было что-то сказать, но я прервал его словами: -- Прошу Вас, сударь, скажите, как называется ваша страна? -- Вы до сих пор не знаете?!--воскликнул он и посмотрел на меня с еще большим почтением и подобострастием.--Страдия!--произнес он и отступил немного назад. "Странно, но так называлась и удивительная героическая страна моих предков!" -- подумал я, но ему не сказал ни слова и только спросил: -- Чем могу служить, милостивый государь? -- Установлено новое звание управляющего государственным имуществом, и я от имени господина министра имею честь просить вас занять этот высокий гражданский пост... Вы ведь не раз бывали по крайней мере министром? ---- Нет, никогда не был. -- Никогда!..--воскликнул он вне себя от изумления.--Ну, тогда, наверное, занимали важный пост с несколькими окладами? -- Никогда. 0x08 graphic Старший чиновник потерял дар речи от удивления. Не зная, что предпринять в этом единственном в своем роде случае, он извинился за причиненное беспокойство и, сказав, что о нашем разговоре поставит в известность господина министра, вышел. Назавтра обо мне писали все газеты. В одной была помещена заметка под заголовком: "Человек-чудо". "Вчера в наших краях появился шестидесятилетний иностранец, который за всю свою жизнь ни разу не был министром, не имеет ни одного ордена, вообще никогда не состоял па государственной службе и не получал жалованья. Это единственный случай в мире. Как нам стало известно, человек-чудо поселился в отеле "На милой многострадальной родине". По уверениям многих, посетивших его вчера, он ничуть не отличается от других людей. Мы примем все меры, чтобы разузнать подробнее о жизни этого загадочного существа, что, без сомнения, представит большой интерес для наших читателей, и при первой возможности постараемся поместить в нашей газете его портрет". Другая газета сообщила примерно то же самое с таким добавлением: "Кроме того, из достоверных источников нам удалось узнать, что этот странный человек приехал с важной политической миссией". Правительственные же газеты весьма корректно опровергали эти слухи: "Бестолковые оппозиционные газеты дошли в своем сумасбродстве до того, что измышляют всякую ложь и распространяют в народе возбуждающие слухи, будто в нашу страну приехал шестидесятилетний иностранец, который, как говорят эти болваны, никогда не был ни министром, ни чиновником и даже не имеет ни одного ордена. Такие небылицы и полнейший вздор могут придумать и злонамеренно распространять только ограниченные, жалкие и выжившие из ума сотрудники оппозиционной печати; но заряд их пропадет даром, ибо, благодарение богу, кабинет вот уже неделю находится у власти, и положение его ни разу еще не пошатнулось, как хотелось бы глупцам из оппозиции". После этих статеек возле гостиницы, где я остановился, начал собираться народ. Стоят, глазеют, одни уходят, другие приходят, -- толпа не уменьшается целый день, и в ней шныряют продавцы газет и книг, истошно крича: -- Новый роман: "Странный человек", часть первая! -- Новая книга: "Приключения старца без орденов"! Подобные книжонки предлагались всюду. Появилась даже кафана под названием: "У человека-чуда", на ее огромной вывеске красовался человек без орденов. Народ толпился около этого чудища, и полиции волей-неволей пришлось в интересах общественной нравственности убрать эту соблазнительную картину. Назавтра я вынужден был сменить гостиницу. Чтобы иметь приличный вид на улице, я должен был нацеплять хотя бы несколько орденов, и только тогда на меня никто не обращал внимания. Как иностранцу, мне была предоставлена возможность познакомиться с виднейшими личностями и министрами и проникнуть во все государственные тайны. Вскоре я имел честь увидеть всех министров за работой. Прежде всего я отправился к министру иностранных дел. Как раз в тот момент, когда я переступил порог приемной, где собралось много желающих попасть к министру, служитель громогласно объявил: -- Господин министр не может никого принять: он прилег немного вздремнуть! Публика разошлась, и я обратился к служителю со словами: -- Сообщите, пожалуйста, господину министру, что его просит принять иностранец. Едва услышав слово "иностранец", служитель вежливо поклонился и скрылся в кабинете министра. Тотчас распахнулись двустворчатые двери, появился коренастый, полный, небольшого роста человек и, поклонившись мне с довольно глупой улыбкой, пригласил войти. Министр усадил меня в кресло, сам сел напротив, заложил ногу за ногу, с довольным видом погладил себя по круглому животу и начал разговор: -- Я, сударь, много слышал о вас и очень рад познакомиться с вами... Я, знаете ли, хотел соснуть немного... Что делать?.. Свободного времени так много, что просто не знаешь, куда себя деть. -- Осмелюсь спросить, господин министр, какие у вас отношения с соседними странами? -- Э... да как вам сказать?.. Хорошие, хорошие, во всяком случае... Говоря откровенно, у меня не было случая подумать об этом; но, судя по всему, очень хорошие, очень хорошие... Плохого у нас ничего не случилось, только вот на севере запретили вывоз свиней *, а на юге нападают ануты * из пограничной страны и грабят наши села... Но это ничего... пустяки... -- Жаль, что запретили вывоз свиней. Я слышал, их много в вашей стране? -- скромно заметил я. -- Да, слава богу, хватает, но это не суть важно -- съедят и здесь этих свиней, дешевле только будут; да и что бы получилось, если бы мы вовсе лишились свиней?! Ведь жили бы без них, -- равнодушно ответил он. В дальнейшей беседе он поведал мне о том, что изучал лесоводство, а теперь с увлечением читает статьи о скотоводстве, что собирается приобрести несколько коров и откармливать телят, так как это очень доходная статья. -- На каком языке вы предпочитаете читать? -- спросил я. -- Да на своем, родном. Не люблю я других языков и никогда их не изучал. Ни потребности, ни желания такого у меня не было. Мне это совсем не нужно, особенно на данном посту; а если и возникнет в этом необходимость, так ведь легко затребовать специалиста из любой страны. -- Совершенно верно! -- одобрил я его остроумные, оригинальные рассуждения, да и что, собственно, я мог еще сказать? -- Кстати, вы любите форель? -- спросил он, немного помолчав. -- Я никогда ее не ел. -- Жаль, это прекрасная рыба. Редкое, изысканное блюдо. Вчера я получил от приятеля несколько штук. Исключительно вкусная вещь... После того как мы поговорили еще некоторое время о подобных важных вещах, я, извинившись перед господином министром, что своим визитом оторвал его, быть может, от важной государственной работы, попрощался и ушел. Он любезно проводил меня до дверей. На следующий день я посетил министра полиции. Перед министерством -- пропасть вооруженных людей, хмурых, разозленных, по-видимому, тем, что вот уже два-три дня они не избивали граждан, как заведено в этой строго конституционной стране. Коридоры и зал ожидания забиты народом, желающим попасть к министру. Кого тут только нет! Одни в цилиндрах, изысканно одетые, другие в потертых, рваных одеяниях, а некоторые в каких-то странных пестрых униформах с саблями на боку. Я не стремился сразу пройти к министру, желая предварительно потолковать с ожидающими. Сначала я завел разговор с изящным молодым человеком, который, как он мне сообщил, хотел устроиться на службу в полицию. -- Вы, как видно, человек образованный и, наверное, сразу будете приняты на государственную службу. Молодой человек вздрогнул и боязливо осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, не обратил ли кто внимания на мои слова. Увидев, что все заняты обсуждением своих неприятностей, он облегченно вздохнул и, сделав мне знак говорить тише, осторожно потянул за рукав в сторонку, подальше от других. -- Вы тоже пришли хлопотать о службе? -- спросил он. -- Нет. Я иностранец-путешественник. Мне хотелось поговорить с министром. -- Так вот почему вы во всеуслышание заявляете, что я, как образованный человек, сразу получу работу! -- шепотом сказал он. -- А разве об этом нельзя говорить? -- Можно, но мне бы это повредило. -- Как повредило, почему? -- Потому что в этом ведомстве не терпят образованных людей. Я доктор права, но тщательно скрываю это, ибо мне не получить работы, если, не дай бог, об этом узнает министр. Один мой приятель, тоже образованный человек, должен был представить свидетельство, что никогда ничему не учился, и только после этого он получил хорошую должность. Я побеседовал еще с несколькими людьми, в том числе и с чиновником в форме, который пожаловался мне, чтодо сих пор не получил повышения в чине, хотя подготовил материал для обвинения в государственной измене пяти оппозиционеров. Я .выразил свое сочувствие по поводу столь явной несправедливости. Затем один богатый торговец долго рассказывал мне о своем прошлом; из всех его рассказов я запомнил только, что несколько лет тому назад он содержал в каком-то городке лучшую гостиницу, но пострадал из-за своих политических убеждений, понеся убытки в несколько сот динаров; правда, через месяц, когда к власти пришли люди его партии, он сразу же получил хорошие поставки, на которых заработал большие деньги. -- В это время, -- сказал он, -- пал кабинет. -- И вы опять пострадали? -- Нет, я ушел с политической арены. Вначале я еще поддерживал деньгами нашу газету, но на голосование не ходил и никак себя в политике не проявлял. С меня вполне довольно. Другие и этого не делали... Да и устал я от политики. Зачем человеку маяться всю жизнь! Вот я и решил попросить господина министра, чтобы на следующих выборах меня избрали народным депутатом. -- Но ведь выбирает-то народ? -- Да как вам сказать?.. Выбирает, конечно, народ, как полагается по конституции, но обычно избирается тот, кого хочет полиция. Наговорившись с публикой, я подошел к служителю и сказал: -- Я хочу повидаться с господином министром. Хмурый служитель посмотрел на меня с высокомерным презрением и объявил: -- Жди! Не видишь, что ли, сколько народу дожидается?! -- Я иностранец, путешественник и не могу ждать, -- сдержанно сказал я, кланяясь служителю. Слово "иностранец" произвело магическое действие, и служитель опрометью бросился в канцелярию министра. Министр сразу же любезно меня принял и пригласил сесть, после того, разумеется, как я сказал, кто я и как меня зовут. Министр--долговязый и худой, со злым и суровым выражением лица -- производил отталкивающее впечатление, хоть и старался быть как можно любезнее. -- Как вам понравилось у нас, сударь?--холодно спросил министр с принужденной улыбкой. Я отпустил множество комплиментов стране и народу и добавил: -- Особенно я рад поздравить вашу прекрасную страну с мудрым и умелым управлением. Просто не знаешь, чем в первую очередь восхищаться! -- Кхе, могло быть и лучше, но мы стараемся как можем! -- с гордостью сказал он, довольный моими восторгами. -- Нет, нет, господин министр, без лести, лучшего и не пожелаешь. Народ, я вижу, очень доволен и счастлив. За несколько дней было уже столько праздников и парадов! -- Это все так, в народном довольстве есть и моя заслуга, ибо мне удалось внести в конституцию дополнительно ко всем свободам, полностью гарантированным народу, еще и такой пункт: "Каждый гражданин страны Страдии должен быть довольным, веселым и с радостью приветствовать многочисленными делегациями и телеграммами каждое важное событие и каждый правительственный акт". -- Очень хорошо, но, господин министр, как это можно выполнить? -- А что тут затруднительного, если все граждане без исключения должны подчиняться законам страны! -- ответил министр, преисполненный достоинства и важности. -- Отлично, -- заметил я, -- ну, а если случается что-либо неблагоприятное как для интересов народа, так и для интересов страны? Вот, например, вчера от господина премьер-министра я узнал, что на севере закрыт вывоз свиней, а это ведь причинит стране большой вред. -- Правильно, но так оно и должно было случиться; а посему не сегодня-завтра из всех краев Страдии соберется множество делегаций поздравить премьер-министра с мудрой и тактичной политикой по отношению к соседнему, дружественному нам государству! -- сказал министр с воодушевлением. -- Это прекрасно, о таком мудром строе можно только мечтать, и я, как иностранец, осмелюсь искренно поздравить вас со столь гениальным, созданным благодаря вашим заслугам законом, который осчастливил страну и ликвидировал все заботы и горести. -- На тот случай, если бы народ забыл вдруг исполнить свои обязанности перед законом, я уже три дня назад предусмотрительно разослал всем полицейским властям секретный циркуляр, в котором настойчиво рекомендовал всему народу принести по этому поводу свои поздравления премьер-министру. -- Ну, а как вы поступите, если через несколько дней вывоз свиней возобновится? -- вежливо полюбопытствовал я. -- Очень просто: пошлю другой секретный циркуляр, в котором через полицию вновь обяжу народ собраться для поздравления в возможно большем количестве. Это будет тяжеловато лишь вначале, но постепенно народ привыкнет и будет являться сам. -- Действительно, вы правы! -- сказал я, потрясенный ответом министра. -- Все, сударь, можно сделать при желании и взаимопонимании. В кабинете мы помогаем друг другу обеспечить точное исполнение приказов каждого члена правительства. Вот, например, министр просвещения прислал мне сегодня свой циркуляр, с тем чтобы я помог ему через сотрудников вверенного мн