оизвола властей? Неужели вы хотите, чтобы отныне правительство само решало, кого объявить преступником, врагом нации, а кого нет? Спохватившись, он снова сел за стол, но к яйцу так и не притронулся. -- Пока ты спал, я написал статью. Через день-два она появится в газетах вместе с твоей фотографией. Тебе только нужно подписать этот скорбный перечень преступлений и несправедливостей, которые творились над тобой с благословения нашего правительства. -- Ну, а вам-то какой от этого прок, сэр? -- искренне полюбопытствовал я.-- Я имею в виду, чего добьетесь вы лично, кроме приличного гонорара за свою статью? Почему вы так рьяно выступаете против нынешнего правительства? Разве другое будет намного лучше? Райтер схватился за край стола, так что побелели костяшки пальцев, и с пафосом произнес, скрипя прокуренными зубами: -- Кто-то же должен бороться за идеалы добра и справедливости? По натуре я тихий, мирный человек. Но я не могу спокойно смотреть, как попирается то, что для меня свято. Честные люди должны бороться против любых проявлений насилия над личностью. Таковы традиции свободолюбия. Однако масса слишком инертна. Ей наплевать на все, кроме собственного благополучия и личного покоя. В сытой спячке народ может допустить даже приход фашизма. Вот поэтому его надо постоянно будоражить, будоражить, будоражить! И тут он, други, выкинул финт, заставивший меня в страхе сжаться. С горящими глазами он схватил со стола вилку и в бешенстве воткнул ее несколько раз в стену. Искорежив таким образом прибор, он в сердцах бросил его на пол. Потом как ни в чем не бывало повернулся к вашему бедному рассказчику и с ласковой улыбкой произнес: -- Ешь, парень, ешь. Бедная жертва современного мира. Можешь съесть и мое яйцо. У него явно были не все дома. -- Это очень благородно, все, что вы говорите, сэр. Но что от этого получу я? Меня это излечит? Смогу ли я слушать "Хоральную симфонию" и при этом не чувствовать себя, как беременная сука? Смогу ли я вновь зажить нормальной жизнью? Что же в конце концов будет со мной? Тут, братья, он взглянул на меня так, будто я вовсе ни при чем и моя судьба ничего не значила по сравнению со Свободой, Равенством, Братством, Демократией и всей этой абстрактной мурой. По его удивленному и слегка раздраженному фейсу я понял, что лично для меня в его грандиозных планах не было плейса. Он посмотрел на меня, как на безнадежного эгоиста, и неопределенно сказал: -- Ну, как я уже говорил, ты будешь живым свидетелем, пуэр бой, способствующим торжеству высоких идеалов... Давай доедай свой брэкфаст... Я покажу тебе мою статью, которая пойдет в "Уикли Трампит" под твоим именем, несчастная жертва. То, что я потом прочитал в его кабинете, други мои, представляло собой пространную, туманную, сентиментальную дребедень, призванную вышибить слезу из нашего толстопузого обывателя. Читая ее, я сам чуть было не прослезился -- так мне стало жалко бедного мальчика (то есть меня), рассказывающего о своих страданиях и о том, как аморальное правительство лишило его воли и способности сопротивляться насилию и несправедливости. Далее я здорово так (ни дать ни взять профессор!) расписывал о том, что то же самое ожидает всех людей, если они не положат конец антинародным актам нынешней администрации. -- Здорово! -- похвалил я.-- Берет за душу и переворачивает все твои гатс. -- Что-что? -- подозрительно переспросил он и сузил глаза. -- А, это? Это означает, что доходит прямо до сердца. Надсадский язык. Так сейчас говорят все тинэйджеры, сэр. Райтер отправился на кухню мыть посуду, напряженно думая о чем-то, как будто пытался вспомнить что-то очень важное... Я же не думал ни о чем, отдавшись на волю случая. Так было проще. Дуракам вообще легче живется. Их запросы минимальны, равно как и спрос с них. Сиди и сопи в две дырочки. Или как младенец: обложился и молчи, жди, пока тебе сменят... Мои глубокие выводы прервало треньканье звонка входной двери. Из кичена выскочил райтер, вытирая мокрые хэндзы о фронтирник. -- А вот и мои друзья! -- радостно сообщил он. Из антишамбра донеслись обычные в таких случаях "привет-привет", "ха-ха-ха и хо-хо-хо", "прекрасная погодка" и "рад тебя видеть, старина!". Тут в гостиную завалили три чудика и пытливо уставились на меня, а один из них, похожий на дистрофика или туберкулезника, тепло улыбнулся и произнес низким, прокуренным басом: -- Так вот он какой, твой неотесанный тезка. Ничего, мы его мигом отешем.-- И он добродушно рассмеялся. Ф. Алекс представил своих друганов. Басовитого дистрофика, с ног до головы осыпанного пеплом громадной сигары, которую он не вынимал из волосатого рта, звали 3. Долин. Потом был еще какой-то Рубинштейн -- маленький, толстенький мэн в круглых металлических очках, с академической бородкой и в шапочке. Третьего звали Д. Б. ДаСилва. Этот вообще был не мэн, а сперматозоид, такой же быстрый, энергичный, напористый. От него сильно воняло дорогими духами. Все трое долго жали мне хэнд, восторженно хлопали по шоулдеру и заглядывали в айзы, демонстрируя самые добрые намерения. Наконец, 3. Долин пробасил: -- Великолепный экземпляр. Как раз то, что нам нужно. Для фотографий его можно даже подгримировать, чтобы он выглядел еще более болезненным и забитым... Мы сделаем из него настоящего зомби. Я был категорически против того, чтобы меня "забивали" и делали из меня притрухнутого. Поэтому я горячо возразил: -- Это еще зачем? О чем толкует ваш друг, мистер Александер? Вместо ответа райтер озадаченно произнес: -- Странно, но меня не оставляет ощущение, что где-то я уже с ним встречался. Такая специфическая манера разговора... Он нахмурился, что-то напряженно вспоминая, а у меня все похолодело внутри. Но тут вмешался ДаСилва: -- Главное -- организовать публичные выступления. Продемонстрируем его общественности... живьем. Ну и, конечно же, широкое паблисити. Основной лейтмотив: загубленная молодая жизнь. Разворошим муравейник! Воспламеним сердца людей! Его темное лицо озарилось тридцатидвухзубым смайлом. Он явно принадлежал к породе иммигрантов. -- Но какую пользу для себя извлеку из всего этого я? -- не утерпел "живой свидетель", о котором, казалось, все забыли.-- Меня мучили в тюрьме, истязали в клинике, выгнали из дома собственные родители и их праведник-квартирант, поколотили полоумные старики и чуть было не отправили на тот свет новоявленные друзья-копполы. Что же будет со мной? Рубинштейн успокоительным жестом положил мне руку на плечо: -- Вот увидишь, парень, партия не обойдет тебя своей благодарностью. В конце этой кампании тебя ожидает очень приятный и очень весомый сюрприз. Так что не волнуйся. Мы не бросим тебя на произвол судьбы, которая и так была к тебе очень несправедлива. Торжество справедливости и всеобщее благоденствие -- вот наши конечные цели! -- К черту сюрпризы! -- взъярился я.-- Проклятая жизнь и без того накидала мне их по 'самую завязку! Единственно, чего я хочу, так это стать нормальным и здоровым, как прежде. Чтобы я сам мог решать, что мне делать, сам мог выбирать себе друзей, а не быть послушной марионеткой в руках попутчиков на тот свет. Способен ли кто-нибудь в вашей стинкинг партии вернуть меня к нормальной жизни?! "Кашль-кашль-кашль",-- многозначительно прокашлял З.Долин. -- Тебе уготована участь мученика за правое дело,-- с пафосом проговорил он.-- Но все равно мы тебя не оставим, Александр! Такая перспектива была мне как-то не в жилу, и я заорал благим матом: -- Я вам не презерватив -- использовал и выбросил. И не такой идиот, каким вы меня собираетесь выставить, вы, грязные интриганы! Я вам не какой-нибудь дебила... -- Дебила, дебила...-- раздумчиво повторил Ф. Александер.-- Похоже на кличку. Где-то я ее уже слышал... Странно... очень странно... -- Чего тут странного? Гоголь-моголь, Ванька-встанька, Кирилла-Дебила. О Боже! Я в страхе посмотрел на райтера. От выражения на его лице у меня мороз пошел по скину. "Кажется, проболтался!" Не спуская с райтера настороженных глаз, я бочком пошел к двери, намереваясь прошмыгнуть в мою комнату наверху, где была моя одежда. Надо было рвать когти, пока он меня не вычислил. -- Черт! До чего же все-таки похоже,-- ощерился Ф. Александер.-- Но этого не может быть! Боже, если бы это вдруг оказался он, я бы разорвал его на месте. Но это невозможно... -- Ну, ну, успокойся, старик,-- погладил его по плечу ДаСилва.-- Все в прошлом. То были другие негодяи. Мы обязаны помочь этому бедному парню, который очень полезен нашему делу. -- Пойду переоденусь... Там май дресс, то есть я хотел сказать, одежда,-- скороговоркой проговорил я уже с лестницы.-- Пожалуй, нам лучше расстаться. Я, конечно, благодарен вам за все, джентльмены, но я должен жить своею жизнью... Тут все всполошились, а 3. Долин твердо произнес: -- Ну уж нет, парень. Ты в наших руках, и мы не собираемся тебя отпускать, ты пойдешь с нами. Не волнуйся, все будет о'кей. Тут он быстро подскочил ко мне и крепко схватил за хэнд. У меня мелькнула шальная мысль вырваться и ран, ран, ран от этих "доброжелателей", чем ранее, тем лучше. Но при одной мысли о сопротивлении и неизбежном файтинге у меня забурлило в стамэке и заломило в хэде. Я решил: будь что будет, и покорно произнес, избегая глядеть на сумасшедшего Ф. Александера: -- Хорошо! Говорите, что я должен сделать, и покончим с этим, бразерз. -- Вот и умница,-- похвалил меня Рубинштейн.-- Одевайся, и приступим. -- Дебила, дебила, дебила,-- в ступоре повторял Александер.-- Ну где я слышал эту кличку? Кто он? Я быстро взбежал по лестнице, переоделся за какие-то капл секондз и направился к кару с тремя своими новыми фрэндами, не осмелившись попрощаться с гостеприимным хозяином "НАШЕГО ДОМА". Д. Б. ДаСилва сел за водилу, а я устроился на заднем сиденье с Рубинштейном и 3. Долиным по бокам. Спустя некоторое время кар въехал в таун, а еще через пять минут остановился в том же самом районе, где располагался мой родной блок 18А. -- Вылезай, Алекс-бой,-- сказал 3. Долин, не выпуская изо рта неразлучную злопухолищу.-- Пока ты остановишься здесь. Мы вошли в стандартный подъезд стандартной многоэтажки со стандартизированной оптимистической живописью на стенах. Поднялись на не знаю какой этаж, прошли в стандартную флэт, и Д. Б. ДаСилва сказал: -- Вот тут ты будешь жить. Располагайся, парень. Еда в холодильнике, пижама в шкафу. -- Я бы хотел уточнить одну маленькую деталь, Алекс-бой,-- прокашлял 3. Долин.-- У нашего друга Ф. Александера в связи с тобой возникли какие-то странные ассоциации. Ты случаем?.. Короче, это не ты с дружками... тогда у него в доме?.. В общем, ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить? -- Я за все заплатил сполна,-- не стал лгать я.-- Бог тому свидетель. Теперь мы с ним коллеги. Ведь я-- ваш живой свидетель, ведь так?-- подколол я их.-- Так вот, я заплатил не только за себя, но и за тех предателей, которые называли себя моими фрэндами.-- От неприятных воспоминаний у меня опять начались колики.-- Я, пожалуй, прилягу. Что-то мне нехорошо. -- Приляг, приляг,-- одобрил меня Д. Б. ДаСилва.-- Эта квартира в твоем полном распоряжении. Они повернулись и ушли по своим делам, закрыв меня на ключ, чтобы я, не дай Бог, не смылся и не спутал их политические планы. Я же завалился на бэд прямо в бутсах, заложил хэндзы за хэд и уставился в низкий, загаженный мухами, закопченный потолок. Как жить дальше? Куда бы скрыться от всех этих доброхотов? Под закрытыми веками вереницей проходили картинки из моей безрадостной жизни, лица сотен людей, которых я встречал на своем пути и среди которых не нашел ни одного, кому можно было бы доверять. Незаметно для себя я задремал. Разбудила меня громкая музыка, доносившаяся из-за стены. Это была знакомая мне Симфония No 3 датского композитора Отто Скаделига -- неистовое, насыщенное септаккордами произведение, особенно в первой части. Как раз ее сейчас исполняли. Несколько секунд я с наслаждением вслушивался в будоражащие душу звуки, но, к сожалению, наслаждение быстро сменилось нахлынувшим цунами невыносимой боли. Кто-то странный, невидимый завязывал узлом мои кишки. Я сполз с кровати и начал кататься по полу, вопя, как смертельно раненный зверь. Подкатившись к музыкоточащей стене, я принялся скрести ее ногтями и грызть зубами, истошно крича: -- Прекратите! Остановите музыку ради всего святого! Но она не прекратилась и, казалось, зазвучала еще громче. Я барабанил в стену кулаками, ногами, головой, но все напрасно. Стараясь убежать, скрыться от этой пытки музыкой, я выскочил в маленькую прихожую и рванул дверь, забыв, что она заперта снаружи. Я сел посреди комнаты и засунул пальцы глубоко в уши, не замечая, что раню барабанные перепонки. Никуда не спрятаться, не скрыться от этой проклятой музыки. Или проклятым был я сам? -- Боже, помоги мне, если ты есть! Спаси меня, Господи! Но старый фраер оставил свое заблудшее дитя. И тут я вспомнил о подсказанном Им единственном выходе. Он лишь на время отсрочил неминуемую развязку, ниспослав мне, нет, не благодать и не забвение, которых я, видимо, не заслуживал, а свору безумных стариков, шизанутых коппол и чокнутых интеллигентов. Уйти, исчезнуть из этого жестокого мира! Схватившись за край стола, поэтапно, я поднялся на ноги, и тут мое внимание привлекло крупно выведенное на какой-то брошюре слово "СМЕРТЬ". И хотя я прочитал всего лишь: "СМЕРТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВУ", я понял, что это знак свыше. Сцепив зубы, я взял со стола другую книжонку, на обложке которой было нарисовано распахнутое окно. Раскрыв ее, я прочитал: "Распахните, как окна, ваши души навстречу свежему воздуху свободы, новым идеям и образу жизни!" В мгновение ока я вскочил на подоконник и рывком открыл окно. И крикнул в мир: "Прощайте и простите! И да накажет вас Господь за загубленную жизнь!" Под бравурные звуки музыки я нырнул вниз в спасительную пустоту... Итак, я прыгнул, братья мои и други, решив разом покончить со всеми моими мучениями. Но это был не конец, хотя я сильно расшибся о газон. Счастье еще, что не о тротуар. Да и высота оказалась недостаточной, чтобы разбиться насмерть. К тому же во мне сработал кошачий инстинкт, и я приземлился на четыре кости, а уж потом шмякнулся мордой о по-дернутую морозной коркой землю. Как бы то ни было, я повыворачивал себе суставы, сильно повредил позвоночник, как наждаком, содрал свой фейс, так что одно ухо у меня переместилось на затылок, а через другое вылез ноуз (по крайней мере, так мне тогда показалось), прежде чем я вырубился под удивленно-испуганными взглядами прохожих. Но тогда мне было вовсе не до смеха. Придя в себя после миллиона лет беспамятства, я попытался осмыслить, что же со мной произошло, и угадать, на каком я свете -- на том или все-таки на этом. Если на том, то почему в таком случае так воняет лекарствами, спиртом и антисептиками? Если на этом, то откуда райский запах живых цветов? И почему я совсем не чувствую своего тела? Я разлепил один глаз (другой был забинтован наглухо) и осмотрелся. Весь я был спеленут, как бэби. Рука и нога висят на растяжках, будто кто-то вознамерился взвесить меня по частям и начал с конечностей. Справа на кронштейне висит боттл с кровью, и она стекает по прозрачной трубке прямо к игле, воткнутой в другую мою руку. Но почему же я совершенно не чувствую боли? Мысль заработала четче, и вспомнились события, предшествовавшие моему свободному падению. В душу закралось страшное подозрение о том, что сдернувшая меня с катушек музыка -- это дьявольская выдумка моих новых друзей-интеллектуалов. Они решили до предела драматизировать ситуацию в своих далеко идущих политических целях. Неужели все люди -- изверги и садисты? В таком случае я -- теленок по сравнению с ними... Рядом с моей койкой сидела молодая грымза в очках и в белом халате. Она с упоением читала какой-то роман, и по ее прерывистому дыханию и по тому, как она жадно облизывала пухлые губы ярко-красным кончиком языка, я понял, что она дошла до сцены про это. Вообще-то она была очень даже недурна, и из-под халата у нее выпирали очень даже соблазнительные груди. И я сказал, наконец-то поверив, что еще жив: -- Ныряй сюда, детка. Мы с тобой сможем не хуже, чем они, девочка. Однако у меня почему-то получилось: "не фуже фем они, фефочка", поскольку рот был какой-то ватный, язык деревянный, а в распухших деснах недоставало еще нескольких зубов. Герла подскочила от неожиданности, уронив книжку на пол, и сказала не то с радостью, не то с огорчением: -- О, наконец-то ты пришел в себя. Она поспешно вышла, видимо, для того, чтобы сообщить врачу. По абсолютной тишине я понял, что лежу в отдельной, уютной комнате с цветами на тумбочке, а не в отвратной общей палате, как это случилось со мной в детстве, когда я заболел дифтерией. Тогда меня окружали с десяток старых кашляющих смердящих мэнов, от одного вида которых хотелось или умереть сразу, или поскорее выписаться, только бы не видеть их гнусных рож... С этими невеселыми мыслями я опять впал в сон, похожий на смерть. Но тут снова появилась сексуально озабоченная медсестра, а с нею еще несколько мэнов в белых халатах. Самый старый из них наклонился ко мне, задрал веко единственного свободного глаза, пощупал пульс на незабинтованной руке и похмыкал, хмуро и озабоченно: "Гм-гм-гм, могло быть и хуже... Он еще легко отделался". Приоткрыв один глаз, я заметил среди белых халатов сострадательное лицо капеллана из старой Стаи, который с чувством произнес: -- О, сын мой, до чего они тебя довели... -- Он выдохнул концентрированное облако спиртных паров и сокрушенно добавил:-- Но я в этом больше не участвую. Баста! Я не подпишусь под тем, что они собираются делать с вашими заблудшими преступными душами. Отныне я буду только молиться за то, чтобы Господь наставил вас на путь истинный. Я еще долго балансировал на грани бытия и сознания и, очнувшись в очередной раз, увидел около постели тех, из чьей квартиры выпрыгнул в надежде свести счеты с жизнью. Над моей кроватью склонились озабоченный фейс Д. Б. ДаСилвы, борода Рубинштейна и аскетично-чахоточное лицо 3. Долина, который, казалось, вот-вот выжжет мне единственный глаз своей неизменной сигарой. -- Наш молодой друг! -- говорил кто-то из них.-- Сердца людей возгорелись благородным гневом, когда они узнали твою правдивую историю, и правительство потеряло последний шанс на переизбрание. Оно рухнуло и никогда больше не поднимется. Ты сослужил добрую службу святому делу освобождения человечества. Меня передернуло от такого напыщенного спича, и я с горечью сказал: -- Я бы сослужил вам еще большую службу, если бы вовсе отбросил копыта, лживые грязные политиканы. Я намеревался гневно бросить им в лицо эти разоблачения. На самом же деле только издал какие-то хрипы, бульканье и нечленораздельное мычание. Они восприняли мою "пламенную" речь как одобрение своих ловких действий и восторженно протянули мне кипу вырезок из разных газет. На одной из них я увидел себя, окровавленного и в беспамятстве, на носилках, окруженных санитарами, полицией и какими-то людьми с раскрытыми в ужасе глазами. Я пробежал глазом заголовки, которые взахлеб извещали: "ЮНАЯ ЖЕРТВА ПРЕСТУПНОГО РЕФОРМИСТСКОГО ЗАГОВОРА", "ПРАВИТЕЛЬСТВО -- УБИЙЦА" и "ПРЕСТУПНИКИ У ВЛАСТИ". На одной из фотографий я узнал Министра с довольно растерянным лицом. Под ней была подпись: "ДОЛОЙ ДЬЯВОЛА В МИНИСТЕРСКОМ ОБЛИЧЬЕ! ВОН! ВОН! ВОН!" Я неловко пошевелился, и сестра милосердия строго предупредила: -- Пострадавшего нельзя волновать. Смотрите, как он расстроился. Посещение окончено. Пожалуйста, выходите. То ли я действительно был еще очень слаб, то ли просто эти клоуны меня утомили, но я опять погрузился в темноту, озаряемую ярчайшими вспышками отрывочных сновидений. Например, мне чудилось, что меня вывернули наизнанку, выпотрошили, тщательно промыли и опять заполнили какой-то чистой, совершенно новой субстанцией. Потом мне приснилось, что я рассекаю улицу в мощном спортивном каре, но не по хайвэю, а прямо по улицам и тротуарам тауна и с наслаждением давлю испуганных пешеходов, не испытывая при этом ни боли, ни страха... В другом сне я разложил приветливую медсестру посреди палаты и делаю ей внутриутробное вливание. Она с удовольствием принимает меня, а собравшиеся вокруг полицейские, бродские, министры, капелланы, политиканы и прочие "апельсины" восторженно нам аплодируют... Когда я проснулся, то увидел хмурого фазера и безутешно рыдающую мом. Во мне не дрогнула ни одна струна, и я безучастно спросил: --Ну, как поживает ваш новый сынишка Джо? Надеюсь, радует своих папу с мамой? -- О, Алекс, сынок,-- запричитала мом, а отец сказал укоризненно: -- Ну, зачем ты так... Да, у него вышли какие-то неприятности с полицией, сын. -- Да что ты говоришь? Какая жалость! Передайте ему мои искренние соболезнования. -- Вообще-то он не виноват. Он никогда ни во что не вмешивался. Просто стоял на углу и ждал свою подругу. К нему подошли полицейские и приказали двигать отсюда. Он сказал, что он свободный гражданин и вправе стоять, где хочет. Тут они набросились на него и здорово поколотили. Потом засунули в машину и увезли куда-то за город... Когда он добрался до дома, мы его узнали с трудом. Он подался в свои родные места. Так что твоя комната свободна... -- ... и вы хотите, чтобы я вернулся и все у нас было по-прежнему? -- Да, санни. Точно так. Ты уж, пожалуйста, не отказывайся. Ладно? -- Хорошо. Я, пожалуй, подумаю над вашим предложением. -- У-У-У..! -- опять завыла мом, и я взорвался: -- Заткнись! Очень тебя прошу, а не то я тебе помогу... И, о чудо! От этой непреднамеренной грубости, братья, мне стало как-то легче. Может быть, пока я спал, мне действительно заменили испорченную кровь? Получалось так: чем я хуже, тем мне лучше. Интересна-а! О чем-то подобном мне толковали мои друзья-интеллектуалы. А может быть, я уже революционер? -- Ты не должен так разговаривать с матерью,-- осуждающе проговорил отец.-- В конце концов она принесла тебя в этот мир. -- Добавь: в грязный, стинкинг, безжалостный мир, в котором человек человеку -- волк. Впрочем, я не просил ее об этой услуге.-- Я устало закрыл айзы и примирительно добавил: -- Ладно, идите. Я подумаю о том, чтобы вернуться. Только теперь все будет по-другому. -- Да, сын. Будет так, как ты скажешь,-- поспешно согласился дад.-- Только поскорее поправляйся. Мать подошла ближе и поцеловала меня в лоб, обдав жаркими слезами. Когда они, наконец, ушли, я полежал, пытаясь собрать воедино мои растрепанные мысли и ощущения. Определенно со мной происходила какая-то метаморфоза. В палату вошла медсестра, которую я с таким успехом поимел во сне. Она оправила мою постель, и я спросил: -- Сколько я здесь валяюсь, детка? -- Уже почти неделю, малыш,-- ответила она, кокетливо стрельнув айзами. -- И что вы тут со мной проделывали? -- Собирали тебя по частям. У тебя множественные переломы, и ты потерял много крови. К тому же сильная контузия. Пришлось делать прямое переливание от нескольких доноров. -- А мозги мне не перелопачивали? У меня какие-то странные ощущения и ассоциации. -- Все, что с тобой делали, делалось исключительно для твоей пользы. -- Недостающих частей не оказалось? -- улыбнулся я. -- Нет, у тебя все на месте,-- игриво улыбнулась она в ответ. -- Немного оклемаюсь, и мы с тобой это проверим,-- пообещал я. Через пару дней ко мне в палату зашли двое молодых врачей со сладкими приклеенными смайлами. Один из них раскрыл передо мной какую-то детскую бук с картинками и бодро сказал: -- Вот взгляни и скажи нам, что здесь изображено. 0'кей? -- Что это? Тест на кретинизм, други? Они смешались, потом натянуто рассмеялись. -- Нет, хотим послать тебя в космос. -- Я там уже был,-- хмуро буркнул я. -- Вот взгляни. Что это? Один из них указал пальцем на фотографию птичьего гнезда с яйцами. -- То, что висит у вас между ногами. -- Ну, а если серьезно? -- Гнездо, а в нем яйца, если вы уж так хотите. -- И что бы тебе хотелось с ними сделать? -- Расколотить их вдрызг о вашу башку. Вот была бы потеха! -- Прекрасно,-- оживились они и показали мне следующую картинку. -- А это что за гусь? -- Не гусь, а павлин,-- поправил я его.-- Этому я бы точно повыдергивал все перья, чтобы не задавался. -- Так, хорошо. Так, так,-- удовлетворенно квакали они, продолжая показывать разные картинки и проверяя мою реакцию. От птиц и зверей перешли к людям. Показали несколько свэлловых герл, и я откровенно признался, что хотел бы трахнуть их, не отходя от кассы. Потом сцены избиения хорошо одетых мэнов, и я сказал, что с удовольствием помог бы этим парням пускать кровь этим зажравшимся буржуям. Под конец мне продемонстрировали голого бородатого мужика (кажется, такого же я видел в Библии в конторе тюремного капеллана), который пер здоровый крест на вершину холма. На вопрос, что бы я сделал, я с раздражением ответил: -- Попросил бы молоток и гвозди. Эти клистирные трубки мне порядком надоели со своим тактаканием, и я спросил в упор: -- Ну, как? Удовлетворены? Все же, что со мной? -- Глубокая гипнопедия,-- ругнулся один из них, а второй добавил:-- Радуйся, парень, ты абсолютно здоров! -- Здоров?! -- взвился я.-- И это вы называете здоров, когда на мне живого места нет? -- Э, это мелочи,-- успокоили они меня.-- Немного отлежишься и встанешь. И действительно! Мое самочувствие улучшалось не по дням, а по часам. Кормили меня отменно, и через несколько дней я впервые попытался завалить на свою кровать медсестру, но та со смехом отбилась. А еще через несколько дней она сообщила, что сегодня у меня будет очень большая шишка. -- Она у меня и так уже есть,-- улыбнулся я, кладя ее руку на одеяло. -- У тебя одно на уме, глупый. Я серьезно. У нас сегодня очень важный посетитель. С утра все стоят на ушах. -- Кого это еще черт принесет? -- удивился я. -- Скоро сам увидишь,-- уклончиво ответила она, причесывая мой отросший ежик. И я увидел, други мои и братья! В два тридцать дня ко мне в палату ввалилась дерганая кодла газетчиков и камерамэнов и прочей Пишущей и снимающей братии. И тут в окружении врачей ко мне под фанфары вошел вальяжный и представительный... Министр! С ослепительным смайлом шесть-на-девять он протянул вашему бедному рассказчику холеную хэнд с наманикюренными нэйлзами и бодро произнес, глядя в теле- и фотокамеры: -- Хэллоу, бой! Как твое самочувствие? -- А твое, сучий потрох? Давненько не виделись, гной ты вонючий! Никто из окружающих не расслышал, а если и расслышал, то не понял теплого приветствия "парня из народа своего лидера". А лучезарный "лидер" отвалил от изумления челюсть, но тут же захлопнул ее, чтобы его секундное замешательство, не дай Бог, не попало в газеты. Тут кто-то дружески зашептал мне на ухо: -- Не забывай, с кем разговариваешь, ублюдок. -- Пошел ты...-- оскалился я.-- В гробу я тебя видел вместе с твоим стинкинг министром. -- Не приставайте к бедному парню,-- быстро проговорил Министр.-- Он говорит со мной, как с другом. Мы же с тобой друзья, Алекс-бой? -- Угу! Я друг всем, кроме моих врагов. -- А кто твои враги, сынок? -- спросил Министр, в то время как репортеры живо застрочили перьями и сунули мне в ноуз диктофоны. -- Все, кто причинял мне боль и страдания. -- Ну, в этом мы сейчас разберемся,-- сказал Министр, присаживаясь на край моей кровати.-- Мне и моему правительству, членом которого я являюсь, хотелось бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да, мы -- твои друзья, парень. Разве мы не проявляем постоянную заботу о тебе и таких, как ты? -- Ничего себе, заботу! Чтобы черти о тебе так заботились на том свете! -- Разве тебя плохо лечат после того несчастного случая? Ведь это же был несчастный случай? -- упрямо наседал он, гипнотизируя меня волчьими глазами. -- Да уж, какое тут счастье,-- менее уверенно проговорил я. -- Вот видишь,-- подхватил он.-- Мы никогда не желали тебе вреда, в отличие от некоторых. Ты, наверное, догадываешься, о ком я говорю. Да, точно. Они хотели использовать твою неопытность и неискушенность для своих политических целей. Эти бессовестные негодяи были бы только рады твоей смерти, поскольку всю вину можно было бы свалить на правительство, отдающее последнюю рубашку на благородное дело воспитания подрастающего поколения. Я с недоверием покосился на его тысячедолларовый сьют. -- Тебе наверняка знакомо имя Ф. Александера,-- продолжал пудрить мне мозги Министр.-- Этот гнусный пачкун, беспринципный пасквилянт жаждал твоей крови. Он одержим безумной идеей изрубить тебя на куски, поджарить на медленном огне и Бог знает что еще. Но теперь ты спасен. Мы поместили его в соответствующее заведение. -- Но он относился ко мне по-дружески, ухаживал, как мать за больным ребенком...-- уныло проговорил я, чувствуя, что вот тут-то он меня достал. -- Ему стало известно, что в прошлом ты совершил что-то ужасное по отношению к его семье. Вернее, так ему это представили,-- быстро поправился Министр, заметив, как я неожиданно побледнел.-- Во всяком случае, он вбил себе в голову, что ты ответствен за смерть одного из очень близких ему людей. -- Так ему сказали,-- неопределенно проговорил я. -- Так вот, месть переросла у него в манию, в единственную цель в жизни. Пришлось его изолировать для его собственной безопасности... и твоей тоже. -- Очень предусмотрительно с вашей стороны. Он действительно был опасен. -- Когда ты выйдешь отсюда,-- с энтузиазмом продолжал Министр,-- тебе не о чем будет беспокоиться. Я лично прослежу за тем, чтобы ты получил хорошую работу с приличным жалованьем. Ты нам здорово помог, парень. -- Я -- вам? -- изумился я. -- Мы всегда помогаем нашим друзьям и сторонникам! Тут кто-то крикнул: "Улыбка!", и я машинально осклабился. Затрещали камеры, засверкали фотовспышки, запечатлевая этот знаменательный момент. -- Ты отличный парень, Алекс,-- одобрительно похлопал меня по плечу этот великий мэн.-- А сейчас небольшой гифт от правительства. Два мордоворота, с которыми я бы предпочел не встречаться без адвоката или на худой конец без моего каттера в кармане, внесли большой блестящий ящик. Это была великолепная стереосистема. Ее поставили возле кровати, распаковали и подключили к сети. -- Ну, что тебе поставить? -- спросил незнакомый мэн в очках. В руках у него была целая кипа новеньких блестящих дисков.-- Моцарта? Бетховена? Шенберга? Карла Орфа? -- Девятую, хоральную,-- завороженно прошептал я. Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. "Умный, сообразительный парень",-- сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав: -- Распишитесь, пожалуйста, здесь. Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно. Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни. Его скорбно-торжественная музыка подхватила меня и понесла, как в добрые старые времена. Когда зазвучало скерцо, я увидел себя, бегущего по огромному безбрежному морю, кромсающего своим каттером искаженное гримасой боли лицо мира. Наконец-то я снова был здоров. Перевод с английского Евгения СИНЕЛЬЩИКОВА Словник к повести Э. Берджеса "Заводной апельсин" аизы -- глаза антишамбр -- прихожая баттер -- масло блэнкит -- одеяло брейнз -- мозги брейнуошинг -- промывание мозгов бузом -- грудь бэд -- кровать гатс -- кишки гифт -- подарок гоу хоум -- идти домой пор -- дверь драйвер -- водитель дробэкс -- недостатки дроп -- капля иэрфоунс -- наушники кантри -- провинция капл секондз -- пара секунд кок -- половой член криче -- создание лаудспикер -- громкоговоритель литл бэби -- маленький ребенок мемори -- память нэйлзы -- ногти пуэр бой -- бедный парень референская литерача -- справочная литература ридальня, ридинг холл -- читальный зал свэлловая -- аппетитная сингинг -- произв. от "петь" скин -- кожа скрин -- экран смолл син -- маленькая слабость сонг -- песня сосиджис -- сосиски стартид -- начал стафф -- препарат стомак -- желудок сьют -- костюм тамблер -- стакан торчеры -- мучители фит -- ноги флэт -- квартира фортнайт -- две недели фронтирник -- передник фуд -- еда хауз -- дом хэм -- ветчина шелф -- полка шоппинг -- ходить по магазинам шугер -- сахар