могло, но вот я сбит с ног и лежу... всего два или три раза, но я помню все до мелочей, мгновенно ощущаешь себя... конченым, разбитым. Если мне не удастся, думаешь ты какой-то частью мозга, то шкура твоя пропала... речь уже не о победе или поражении, главное - спасти шкуру... и вот в один прекрасный день тебе вдруг приходит на ум идея, как можно ускользнуть, слово даю, ты превращаешься в угря, клянусь... - Но все-таки он сломился первым... - Он был могучим, но медлительным. А в боксе нельзя позволять себе медлить. Он держался молодцом вплоть до четвертого, пятого раунда... потом ноги его как будто отяжелели, он едва двигался... против него надо было выстоять первые несколько раундов, затем становилось легко... если правильно так говорить - легко... - Он выходил на ковер четырежды, пока рефери не остановил его. - Да, мужества ему было не занимать, и гордости тоже... может быть, все из-за этой жадности к славе, да-да, из-за жадности к славе... впрочем, он был неплохим парнем.. настоящий образец боксера, как его себе представляют, во всем и во всех случаях, нетерпеливый, буйный, злобный и... ребячливый, немного ребячливый... однажды, несколько лет назад, я зашел в бар и увидел его за стойкой со стаканом в руке, одетым с иголочки: серебристый пиджак, голубой галстук, что-то вроде того, просто помереть со смеху, но он считал себя очень элегантным... предложил выпить и начал бесконечные разговоры, о том, что собирается завязать с боксом, что ему предложили теплое местечко в Рено, в одном борделе... он был еще в форме, говорил неторопливо... знаешь, слегка растягивая слова... ну вот... в общем, по виду вполне в форме, жаловался, что беспокоит только левая рука, у него левая рука ломалась, стоило только повернуть дверную ручку, и я сказал ему: да плюнь ты на все это, достаточно правой... я всегда помнил о его правой, я вспоминал о ней каждый день, вставая с постели... он был доволен, смеялся, пил и смеялся . в какой-то момент он сообщил мне то, что врезалось в память, что он перед встречей должен прикоснуться рукой к голове ребенка, так, что-то вроде ласки, к голове ребенка, и это приносит ему удачу... и еще сказал, что в тот день, перед встречей со мной, он вышел из раздевалки, как обычно, и зашагал к рингу, рассекая толпу, и постоянно оглядывался вокруг, но не видел ни одного ребенка, и когда вошел на ринг, все аплодировали, кричали, но он думал об одном: нет ребенка, чтобы прикоснуться к его голове, и уже там, на ринге, в последние секунды перед ударом гонга, все еще искал ребенка в первом ряду. Но там сидели только взрослые. И старики. Никуда не годится, если ищешь ребенка и не находишь. Именно так он сказал. Никуда не годится, если ищешь ребенка и не находишь. - Впоследствии он вернулся на ринг: десять встреч с Брэдфордом, грустное зрелище... - Вы, зрители, называете это грустным зрелищем... но оно не грустное, совсем не грустное... все не так, слышишь, Дэн?.. Не грустное, прекрасное... даже если бой выглядит жалко, ты видел боксеров чуть стройнее и чуть быстрее, и говоришь: как грустно... но подумай... они всего лишь хотят украсть у судьбы капельку счастья... они имеют на это право, как влюбленные, живущие вместе десятки лет, тридцать лет они живут и спят вместе, и по вечерам, в постели... представь, они тушат свет, не раздеваются до конца, но по вечерам хоть сколько-то времени занимаются любовью... это грустно, по-твоему?.. Только потому, что они состарились и... мне кажется прекрасным любой бокс, всегда прекрасным, я наблюдал за той встречей... Боже, Миллер разжирел... но я подумал: о'кей, валяйте, ребята, вы настоящие бойцы, стыдиться тут нечего... если вы хотите драться, то поступаете правильно... надеюсь, им хорошо заплатили, они заслужили это... - Но сам ты не вернулся на ринг. - Нет. - А хотелось? - Бог ты мой, по большому счету никогда... но все же.... нет, всерьез я не помышлял о возвращении. - После победы над Миллером... пять лет в большом боксе, абсолютный рекорд - тридцать пять побед и одно поражение... ты стал официальным соперником Батлера в борьбе за титул чемпиона мира. Что ты вспоминаешь о той встрече? - Хорошее было время: ел от пуза, дни летели быстро. Знаешь, кто это сказал? Дринк, помощник Мондини... он занимался боксом два года, только два, в молодости, но для него это навсегда осталось раем... наверное, его каждый раз побивали, но молодость и... и не знаю что еще, в общем, те два года, пожалуй, были единственными в его жизни достойными упоминания, так что если Эйи Дринка спрашивали, как это было, он отвечал: Хорошее было время: ел от пуза, дни летели быстро. Такой вот тип, Дринк. - Ты всегда признавался, что восхищаешься Батлером. До того, как вы впервые встретились в Цинциннати, он внушал тебе страх? - Батлер был умен. Особый вид боксера. Он казался созданным скорее для... бильярда, чего-нибудь такого... что требует крепких нервов, точности, спокойствия... но не натиска... знаешь, что сказал Мондини, наблюдая за его боями? Мондини сказал: Учись, он сочиняет письмо в голове, а с помощью кулаков только отправляет его. Я смотрел и учился. Помню, многие в то время называли его манеру скучной, говорили, что с ним бокс сделался скучным, будто смотришь, как человек читает книгу. Но на самом деле он давал урок, каждый раз на ринге он давал урок. Единственный, кто был сильнее меня. - В Цинциннати, в тот день, ты отнял у него чемпионский венок, отправив на ковер за тридцать две секунды до конца матча. - Лучший из раундов в моей жизни. Зрители не дышали. Фантастика. - Батлер утверждал, что в какие-то мгновения он предпочел бы сидеть среди публики и наслаждаться зрелищем. - Он был аристократом, настоящим аристократом. Как-то в Мэдисоне, перед боем Кестнер - Авориас, встретились я, он, еще несколько бывших чемпионов, обыкновенный выход на ринг бывших чемпионов перед боем, все аплодируют, так? Ну вот, он продолжался и никак не мог закончиться, экс-чемпионы все идут и идут, и Батлер, стоявший рядом со мной, повернулся ко мне и шепнул: Знаешь, что приводит в ужас всех боксеров? Я ответил: Нет, не знаю... Шутит, подумал я, и ответил: Не знаю... Но все оказалось серьезнее. Это когда нет денег на твои похороны, объяснил он. Никакой насмешки, он говорил всерьез. Когда нет денег на твои похороны. Потом он отвернулся и замолчал. Может показаться глупым, но я возвращался к этой мысли, и поверишь, что это правда? Если взять всех боксеров, с которыми я говорил, рано или поздно заходила речь о похоронах, о месте погребения, и прочая хрень в таком роде, но все так, как сказал Батлер и... и это заставило меня задуматься, потому что... например, я, мне бы и в голову ничего подобного не пришло, по-моему, я в жизни не задумывался о том, как меня будут хоронить, такие вещи мне на ум не приходят... понимаешь?.. Нет, не понимаешь... короче говоря, это не мой мир... ринг и все прочее, это как бы не мой мир... пожалуй, Мондини всегда имел в виду, что бокс и все с ним связанное - не мой мир, и неважно, есть у меня талант или нет, это не мой мир, и баста... думаю, поэтому-то он никогда не верил, не верил в меня, не верил по-настоящему, в конце концов, именно поэтому, это не мое дело, так он полагал, и не желал менять своего мнения по поводу меня, и... никогда... вот так. - Восемь месяцев спустя после встречи в Цинциннати ты согласился на ответную встречу с Батлером. Мы подходим к периоду неудач в твоей карьере... - Да. - Многие утверждают, что ты не подготовился как следует, некоторые упоминают даже о тайном сговоре: братья Баттиста по их словам, держали в уме третью встречу и гору денег... и тебя вынудили уступить. - Не знаю... все выглядело очень странно... они от меня ничего не требовали, клянусь... Баттиста ничего не говорили мне, и все же... не знаю, словно все только и ждали решающего поединка, который наконец определит сильнейшего... по-моему, даже я в каком-то смысле хотел этого, не столько из-за денег, деньги значения не имели, сколько... из-за того, что я считал это справедливым, считал законным. Так что мы вышли на ринг непонятно из-за чего... наверно, из-за желания драться... дать представление... и слушай, если бы он испугался или хоть на мгновение подумал: я могу проиграть... то все, он пропал бы, с ним было бы покончено раз навсегда, с ним... ну, а я никогда бы не уступил... но только... он оказался там с одной лишь мыслью, вбитой в голову как молотком, одной простой мыслью: выкинуть меня оттуда к черту. И ему удалось. Он понимал все на секунду раньше меня, знал, что я буду делать, куда двинусь, словно он направлял мои кулаки за мгновение до того, как я это успевал. И затем ударял сам. В какой-то момент я понял, что погиб, и тогда поклялся себе, что останусь на ногах до конца, я поклялся, сидя там, в углу, пока Баттиста порол какую-то чушь, я не слушал и говорил себе: А иди ты в жопу, Ларри, ты должен уйти отсюда на своих ногах, пусть даже это будет последним, что ты сделаешь в жизни. Потом зазвучал гонг, оставалось еще четыре раунда, но я решил извлечь сердце из пяток и начать плясать так, как Батлеру и присниться не могло. Об ударах я и не думал, только о том, чтобы кружить вокруг Батлера. Я был на это способен, в четвертом раунде я был на это способен. Я принялся плясать и посылать Батлера куда подальше. Он был сбит с толку на минуту, чуть больше, чем на минуту. Потом улыбнулся и тряхнул головой. Перешел в центр ринга и дал мне исполнить мой номер. Иногда он делал выпад-другой, но в действительности ждал, и все. Когда он нанес свой джэб, я не заметил, как он приблизился ко мне, почувствовал лишь, что ноги из-под меня уходят, а без ног не очень-то здорово плясать... - Тебе известно, что многие говорят о воображаемом ударе, будто бы ты упал сам? - Люди видят то, что им хочется видеть. В тот момент они верили, что я просто сдал встречу, вот так... но это был подлинный удар, говорю тебе... - Ты сдавал когда-нибудь встречи, Ларри? - Дэн, что за вопросы?.. Мы на радио... таких вопросов не задают... - Я спрашиваю только, доводилось ли тебе сдавать встречу... столько лет уже прошло... - Нет, все-таки... что за вопросы... почему я должен был сдавать встречи... кому какое дело... - О'кей, я ничего не сказал. - Ты знаешь, как все происходит, нет?.. Как ты можешь... - О'кей, послушай: итак, ты ушел из бокса и... начинается новая жизнь... интересно, тебе не хватает ринга, зрителей, газетных статей или, может быть, тренировок, всего этого мира? - Не хватает?.. Бог ты мой, не так-то легко сказать, это другое, все давно уже в прошлом... не каждый день вспоминаешь об этом... не хватает... да, чего-то не хватает, тебе чего-то не хватает... было лучше некуда, знаешь, правда, в боксе ты переживаешь неповторимое, нигде такого больше нет... в общем, и правда, особенная жизнь, я не раз... мне случалось быть счастливым, бокс приносил мне много счастья, хотя зачастую странного счастья... трудно объяснить, но... как бы сказать... это... это делало тебя счастливым человеком, то есть вот что... однажды, помню, в Сан-Себастьяне, пришлось с кем-то там драться, ну вот, и возникли сложности с весом, мне время от времени приходилось сбрасывать вес, Мондини разбудил меня в пять утра, еще не рассвело... заставил меня надеть специальный тяжелый комбинезон, а сверху халат с капюшоном... идея была такая: попрыгать через веревочку часок-другой и пропотеть, как лошадь... в общем, единственный способ сбросить вес за короткое время... только... была одна сложность... мы жили в гостинице, и Мондини не захотел, чтобы я прыгал через веревку в номере, иначе мы бы всех перебудили, и мы пошли вниз, поискать подходящее место, но во всей гостинице не было ни одного... мы наудачу открыли какую-то дверь и очутились в громадном зале, знаешь, где отмечают свадьбы, с бесконечным столом, с маленькой ямой для оркестра, отличный вид на город. Помню, стулья лежали на столе, кверху ножками, и еще были ударные, в оркестровой яме, представляешь? прикрытые накидкой, розовой такой накидкой. Мондини потушил свет и приказал: Прыгай, пока не станешь различать цвета машин снаружи. И ушел. А я остался, весь закутанный, с капюшоном на голове, и стал прыгать, один, в темноте, а вокруг меня - спящий город, и я один, только движения веревки и стук моих ног о деревянный пол, и все, и капюшон на голове, глаза смотрят прямо вперед и... и внутри меня тепло, а потом рассвет понемногу занимается за окнами, но медленно, осторожно, ей-богу, именно так... не знаю, но это было прекрасно, я прыгал, помню, мысли несутся в такт движениям веревки, мысли о том, что я непобедимый, что я в безопасности, в точности так, что я в безопасности, пока прыгаю... в безопасности... в безопасности... - ... - Я думаю, это и значит - быть счастливым. - Ага. - Ага. - ... - ... - Как твоя жизнь, Ларри? - Жизнь? - То есть как дела? - Это очень личный вопрос, Дэн, таких не задают на радио. - Нет, честное слово, мне просто интересно, мне хочется знать, как у тебя идут дела. - О'кей, но тогда останови запись, слушатели тут ни при чем... - Может быть, им тоже хочется знать... - Давай без глупостей, выключи эту штуку... - О'кей, о'кей... - Потом врубишь снова, ладно? - О'кей, как скажешь... Щелк. Гульд выключил свет в ванной. Поднял взгляд на часы. Без трех минут семь. Открыл шкафчик, снял белую рубашку, повесил ее на пластмассовый крючок. Взял со стола картонку с надписью "Спасибо" и положил выше, на полку. Затем посмотрел на банку с мелочью. Он давно придумал способ выяснить, сколько осталось денег, прежде чем пересчитать их. Учитывались различные переменные, как, например: погода, день недели, процент детей, сходивших в сортир. Так что Гульд принялся вычислять и в конце концов получил искомое число. После чего он вывалил содержимое вазы на стол и начал считать. Обычно ошибка не превышала восемнадцати процентов. В этот день результат оказался довольно близок к точной цифре. Всего на семь процентов больше. Заметное улучшение. Гульд собрал монеты и опустил в нейлоновый пакетик. Свернул его и положил в портфель. Огляделся вокруг: всё ли на своем месте. Достал из шкафа пальто и надел. В шкафу были, кроме того, ботинки на резиновой подошве, географический атлас и кое-что еще. А на дверце висели три снимка. Уолт Дисней и Ева Браун. И рядом - третий. Гульд закрыл шкаф. Поставил на место стул, задвинув его под стол. Взял портфель. Направился к двери. Обернулся. Еще раз огляделся и погасил свет. Вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился по лестнице. Супермаркет внизу тоже закрывался. Полупустые полки, продавцы толкают вереницы тележек. Гульд пошел в комнату охранников - отдать ключи Барту. - Все нормально, Гульд? - Слава богу. - Ты в порядке? - До завтра. Гульд вышел из супермаркета. Стемнело, дул ледяной ветер. Но воздух был мягким, бархатным. Гульд поднял воротник и пересек улицу. Дизель и Пумеранг уже ждали его, прислонясь к мусорному баку. - Много дерьма? - Хоть завались. - Сейчас самое время, зимой срать одно удовольствие. У всех троих руки были засунуты в карманы. Перчаток они терпеть не могли. Если подумать, то сколько отличных вещей можно сделать с помощью рук, - но ни одной, когда ты в перчатках. - Пошли? - Пошли.