Теодоро на страницах газеты было окружено великолепной коллекцией оскорбительных имен существительных и прилагательных: "бандит", "запойный пьяница", "профессиональный игрок по призванию", "садистская душа", "человек, недостойный жить на культурной земле", "кровожадный тип" и так далее. И все же осталось кое-что и на долю Бадаро. Жука был охарактеризован как "дешевый завоеватель женщин легкого поведения", как "бесстыдный покровитель проституток и бандитов", а по адресу Синьо газета выступила с обычными обвинениями: "мошенник, главарь жагунсо", "владелец нечистым путем приобретенного состояния", "виновник смерти десятков людей", "беспринципный политический лидер". Статья взывала к правосудию. В ней говорилось, что нечего и оспаривать право собственности на лес Секейро-Гранде. Ибо лес был обмерен законным путем и бумаги на владение землей должным образом зарегистрированы в нотариальной конторе. К тому же этот лес - собственность не одного, а ряда землевладельцев. Среди них есть, правда, крупные фазендейро. Но большинство, - указывала газета, - составляют мелкие плантаторы. Бадаро же хотели завладеть лесом одни, нанеся таким образом ущерб не только законным владельцам, но также и прогрессу всего округа, нарушив принцип разделения собственности, "который стал тенденцией века, как в этом можно убедиться на примере Франции". Газета далее утверждала, что полковник Орасио, прогрессивный, передовой человек, решив вырубить лес и засадить Секейро-Гранде деревьями какао, помышлял не только о своих личных интересах. Он думал также о прогрессе округа и привлек к участию в своем цивилизованном предприятии мелких собственников, плантации которых граничат с этим лесом. Вот это и называется быть полезным и хорошим гражданином. Как можно сравнивать его с Бадаро, этими "беспринципными честолюбцами", промышляющими лишь о своих личных интересах? Статья в "А Фолья де Ильеус" заканчивалась заявлением, что Орасио и другие законные владельцы Секейро-Гранде обратятся в суд, причем ответственность за то, что произойдет в случае, если Бадаро попытаются помешать вырубке леса и культурному освоению этой территории, ляжет на них, на Бадаро. Они начали применять насилие. На них и ляжет вина за то, что произойдет дальше. Статья заканчивалась латинской цитатой: "Alea jasta est". ("Жребий брошен" - слова Юлия Цезаря, сказанные им, когда его легионы в 49 году до н.э. перешли вопреки запрещению сената реку Рубикон - границу между собственно Италией и римской провинцией - Цизальпинской Галлией. Это явилось началом гражданской войны, в результате которой Цезарь овладел Римом.) Читатели, привыкшие к газетной перебранке, на этот раз однако пришли в крайнее возбуждение. Помимо того, что это предвещало полемику, беспрецедентную по резкости, было совершенно очевидно, что статья написана не доктором Руи, - его стиль легко было узнать: он говорил напыщенно, его газетные статьи, в отличие от выступлений в суде, были довольно слабые. Между тем автор этой статьи был человек энергичный, с ясными суждениями и резкий в выражениях. Вскоре стало известно, что статья была написана доктором Виржилио, новым адвокатом партии, проживавшим в Табокасе, но находившимся в эти дни в Ильеусе. Раскрыл автора сам доктор Руи, которого некоторые стали поздравлять со статьей. Он заявлял, что Виржилио был непосредственно заинтересован в деле, поскольку он оформил право собственности Орасио на лес Секейро-Гранде в нотариальной конторе, которую поджег Теодоро. А сплетники утверждали, что Виржилио заинтересован главным образом в жене Орасио. И заранее радовались тому, как "О Комерсио" будет, без сомнения, комментировать в своем выпуске в четверг эту интимную сторону жизни адвоката и Орасио. Но, к всеобщему удивлению, "О Комерсио" в своем ответе на статью, ответе, который отнюдь не грешил сдержанностью, игнорировала семейные дела, обсуждавшиеся всем городом. Впрочем, в начале статьи газета объявляла читателям, что не будет употреблять "грязного пасквильного языка", употребленного для подлых нападок на Бадаро и его соратников. Тем более она не будет вмешиваться в чью бы то ни было личную жизнь, как это вошло в привычку у грязного органа оппозиции. Правда, это последнее заверение газета выполнила лишь наполовину, так как все же напомнила читателям биографию Орасио, "этого бывшего погонщика, разбогатевшего неведомыми путями", причем газета смешивала общественные дела, такие, как процесс об убийстве трех человек ("он ускользнул от справедливого возмездия благодаря махинациям адвокатов, опозоривших свою профессию, но он не спасся от общественного осуждения"), с чисто личными делами, такими, как смерть его первой жены ("таинственные семейные истории с неожиданно исчезнувшими родственниками, похороненными ночью"). А что касается языка, то здесь газета "О Комерсио" и вовсе не выполнила данного ею обещания. Орасио был назван "убийцей" и более резкими именами, Руи - "пропойцей" и "сторожевым псом, умеющим лаять, но не кусаться", "дурным отцом семейства, околачивающимся по барам, не заботящимся о детях и жене". Однако наиболее резкие эпитеты достались на долю Виржилио. Мануэл де Оливейра начал статью об адвокате с заявления, что, "только обмакнув перо в навозную жижу, можно написать имя доктора Виржилио Кабрала". Этими словами "О Комерсио" начинала "краткое описание биографии адвоката, которая была отнюдь не краткой". Она начиналась с его студенческих лет в Баие; здесь рассказывалось о кутежах Виржилио, который был "самой известной личностью во всех публичных домах столицы", а также о его затруднениях перед окончанием университета: "ему пришлось жить, подбирая крохи, падавшие со стола этого ворона Сеабры". Дальше на сцену была выпущена Марго, хотя имя ее и не было названо. В статье говорилось: "Однако не одни политиканы с темной славой набивали брюхо этому студенту-лодырю и дебоширу. Жертвой этого шантажиста явилась одна элегантная кокотка. Обманув молодую красавицу, подлец-студент стал жить на деньги, зарабатываемые ею в постели. Так Виржилио Кабрал получил звание бакалавра права. Нечего и говорить, что, окончив университет и поступив на службу к погонщику Орасио, неблагодарный бросил свою жертву, это доброе и прекрасное создание, помогавшее ему во всех превратностях судьбы". Статья занимала целых полторы страницы, хотя газета "О Комерсио" была значительно больше по формату, чем "А Фолья де Ильеус". В статье подробно рассказывалась история регистрации леса в нотариальной конторе Венансио. Читателям разъяснялось "отвратительное мошенничество", состоявшее в регистрации бумаги на право владения землей, основанной на старом плане, уже не имевшем законной силы и, к тому же, было стерто и заменено имя Мундиньо де Алмейда поддельными именами Орасио и "его сообщников". Поджог нотариальной конторы газета приписывала самому Венансио - "лжеслужителю юстиции, который в ответ на требование полковника Теодоро показать ему план предпочел поджечь нотариальную контору, чтобы уничтожить таким образом доказательства своего мошенничества". Статья изображала братьев Бадаро святыми, неспособными обидеть даже муху. Она заявляла, что "презренные оскорбления оппозиционного листка" никоим образом не могут затронуть доброе имя людей с такой репутацией, как братья Бадаро, полковник Теодоро и этот "выдающийся светоч правовой науки, каковым является доктор Женаро Торрес, гордость местной культуры". В заключение статья касалась "угроз Орасио и его сторожевых псов". Общественное мнение рассудит в будущем, от кого первого исходили угрозы, что будет пролита кровь, и оно определит "на весах народного правосудия", кто и в какой мере ответственен за все это. Пусть, однако, Орасио знает, что его "смешное бахвальство" никого не испугает. Бадаро хотят бороться оружием права и правосудия, но они умеют также, - заявляла "О Комерсио", - бороться любым оружием, какое выберет "бесчестный противник". Бадаро всегда и во всем сумеют дать заслуженный отпор людям такого рода, как "эти бандиты без совести и эти адвокаты без принципов". И в ответ на "alea jasta est" статья "О Комерсио" также козырнула латинской цитатой: "Quousque tandem abutere, Troperius, patientia nostra?"* Эту цитату придумал доктор Женаро, чтобы украсить ею статью Мануэла де Оливейра. (* "Доколе будешь ты, погонщик, злоупотреблять нашим терпением?" - перефразированное изречение Цицерона из его обвинительной речи в сенате против Катилины ("Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?")) Обитатели Ильеуса с наслаждением обсуждали по углам эту перепалку. 7 Когда небритый, в грязных сапогах Жоан Магальяэнс вернулся из Секейро-Гранде, в душе его бродили самые противоречивые чувства. Он поехал на неделю, а пробыл целых две, задержавшись на фазенде Бадаро, хотя работа была окончена уже давно. Он с грехом пополам управился с инструментами агронома - теодолитом, лентой, угломером, вехой, - которых профессиональный игрок никогда раньше и в глаза не видел. Фактически обмер произвели сопровождавшие Магальяэнса рабочие и сам Жука Бадаро, а он только соглашался со всем, что они записывали. Они провели в лесу два дня, негры таскали инструменты, Жука при каждом удобном случае старался похвастать, что он очень хорошо знает землю: - Бьюсь об заклад, капитан, что во всем мире нет лучшей земли для посадки какао... Жоан Магальяэнс нагнулся, взял в руку ком сырой земли: - Да, первый сорт... С хорошим удобрением даст отличный урожай... - Какое там удобрение? Его вовсе и не требуется... Это целина, крепкая земля, сеньор капитан. Она будет приносить столько, сколько не давала еще ни одна плантация. Жоан Магальяэнс соглашался, но сам предпочитал не распространяться, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. А Жука Бадаро ходил по сельве и расхваливал почву. Однако больше, чем плодородные земли Секейро-Гранде, капитана заинтересовала смуглая фигурка доны Аны Бадаро. Он наслышался про нее еще в Ильеусе; там поговаривали, что это она, дона Ана, велела Теодоро поджечь нотариальную контору Венансио, говорили, что это странная девушка, мало интересующаяся разговорами кумушек, не увлекающаяся церковными праздниками (хотя мать ее и была очень религиозна), равнодушная к балам и флиртам. Редко кто мог вспомнить, что видел ее танцующей, и никто не мог назвать хоть одного ее поклонника. Зато она всегда проявляла интерес к верховой езде и стрельбе, к познанию тайн земли и разведения какао. Олга рассказывала соседкам, что дона Ана проявляет полное безразличие к платьям, которые Синьо заказывал ей в Баие и в Рио, к дорогим одеждам, сшитым у знаменитых портных. Дона Ана равнодушно относилась к нарядам, ее гораздо больше интересовали новые жеребята, родившиеся на фазенде. Она знала по имени всех животных, принадлежавших их семье, даже вьючных ослов. Она взяла на себя ведение бухгалтерии в хозяйстве Бадаро, и Синьо обращался к ней всякий раз, когда нуждался в каких-нибудь сведениях. Жена Жуки обычно говорила: "Доне Ане следовало бы родиться мужчиной". Жоан Магальяэнс не думал этого. Возможно, ее глаза напоминали ему другие глаза, которые впервые привлекли его внимание, глаза женщины, которую он любил. Здороваясь с доной Аной и рассыпаясь в комплиментах, он погружался в созерцание этих нежных глаз с внезапно появляющимися искорками, глаз, похожих на те, другие, которые с таким презрением взирали на него. Впрочем, потом, ближе познакомившись с доной Аной, он забыл о глазах девушки, оставшейся в Рио-де-Жанейро. В те дни в доме Бадаро только и было разговоров, что о лесе Секейро-Гранде и о намерениях Орасио и его людей. Строились всякие предположения, выдвигались различные гипотезы, прикидывались шансы. Как поступит Орасио, когда узнает, что Бадаро обмеривают лес и собираются зарегистрировать план и оформить бумаги на право владения? Жука не сомневался, что Орасио постарается сразу же вступить в Секейро-Гранде и одновременно возбудит в суде Ильеуса иск на право владения землей на основании регистрации, сделанной в нотариальной конторе Венансио. Синьо выражал сомнение в этом. Он считал, что поскольку Орасио, как оппозиционер, не пользуется поддержкой властей, он попытается, прежде чем прибегнуть к силе, узаконить положение с помощью какого-нибудь кашише. Из Ильеуса Жука привез последние новости: весь город сплетничает о скандальной связи Виржилио с Эстер. Синьо не хотел верить: - Просто болтают те, кому нечего делать... - Но ведь он даже бросил женщину, с которой жил, Синьо. Это же факт. Я хорошо это знаю... - И, вспомнив Марго, он улыбнулся Жоану Магальяэнсу. Жоан Магальяэнс вступал в эти споры и беседы как свой человек в семье Бадаро, так же как Теодоро дас Бараунас в те вечера, когда полковник оставался у них ночевать. Он вел себя как родственник Бадаро. И всякий раз, когда дона Ана бросала на него взгляд и почтительно спрашивала мнение капитана, Жоан Магальяэнс резко отзывался о людях Орасио. Однажды, заметив, что глаза девушки приняли особенно нежное выражение и смотрят на него с интересом, он даже предложил в распоряжение Бадаро "свои военные знания, знания капитана, принимавшего участие в дюжине революций". Он, мол, к его услугам. Если начнется борьба, они могут на него рассчитывать. Он готов на все. Он сказал это, взглянув на дону Ану и улыбнувшись ей. Дона Ана поторопилась выйти из комнаты, она внезапно смутилась и застеснялась; Синьо Бадаро поблагодарил капитана. Однако он выразил надежду, что в этом не будет нужды, что все кончится миром, дело обойдется без кровопролития. Правда, он ведет подготовку, сказал он, но надеется, что Орасио все же откажется оспаривать у него право на владение лесом. Отступить он не отступит, он глава семьи и сознает, какая на нем лежит ответственность, да к тому же у него есть обязательства по отношению к друзьям, к таким людям, как Теодоро дас Бараунас, который ради него готов на любую жертву. Если Орасио пойдет дальше, и он не остановится. Но он все же еще надеется на мирный исход... Жука пожал плечами, он был уверен, что Орасио постарается вступить в лес силой и что много крови прольется до того, как Бадаро смогут спокойно сажать какао на этих землях. Жоан Магальяэнс снова заявил, что они могут им располагать: - Можете на меня рассчитывать... Я не люблю хвастаться храбростью, но я привык к таким переделкам... В этот день он увидел дону Ану только в час вечернего чтения библии. Жука встретил племянницу хохотом, показывая на нее пальцем: - Это что такое? Конец света? Синьо тоже взглянул. Дона Ана держалась серьезно, лицо ее было строго и замкнуто. Как много ей пришлось потрудиться вместе с Раймундой, чтобы соорудить эту прическу, похожую на ту, которую Эстер демонстрировала на одном из праздников в Ильеусе, и вот теперь они смеются над ней... На ней было выходное платье, которое выглядело странно в зале каза-гранде фазенды. Жука продолжал смеяться, Синьо не мог понять, что случилось с дочерью. Лишь Жоан Магальяэнс чувствовал себя счастливым; хотя он и понимал, что дона Ана в своем вечернем платье выглядит комично, все же остался серьезным, и в его глазах появилось даже выражение благодарной нежности. Но она не могла поднять глаз, думая, что все над ней смеются. Наконец взглянула и, увидев, что капитан растроганно смотрит на нее, собралась с силами и заявила Жуке: - Ну что вы смеетесь? Или вы думаете, что только ваша жена может хорошо одеваться и причесываться? - Дочь моя, что это за слова? - строго заметил Синьо, удивленный этой резкой отповедью еще больше, чем ее туалетом. - Платье это мое, вы мне его сами подарили. Я его надеваю, когда хочу, и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь смеялся... - Прямо чучело... - пошутил Жука. Жоан Магальяэнс решил вмешаться: - Она выглядит очень элегантно... Прямо настоящая кариока... именно так одеваются девушки в Рио... Жука просто шутит... (Кариока - жительница (житель) города Рио-де-Жанейро.) Жука взглянул на Жоана. Сначала он подумал было осадить капитана, - уж не собирается ли этот тип учить его благовоспитанности? Но потом решил, что, пожалуй, гость обязан быть вежливым по отношению к хозяйке. Он пожал плечами: - О вкусах не спорят... Синьо Бадаро положил конец спору: - Читай, дочь моя... Но дона Ана убежала из гостиной, ей не хотелось расплакаться на виду у всех. Лишь очутившись в объятиях Раймунды, она разрыдалась. И в этот вечер отрывки из библии для Синьо читал в глубокой задумчивости капитан Жоан Магальяэнс, хозяин украдкой поглядывал на него, как бы изучая и оценивая. На другой день, когда капитан встал и вышел на утреннюю прогулку, он увидел дону Ану на скотном дворе, где она помогала загонять коров, дававших молоко для каза-гранде. Он поздоровался и подошел. Она подняла голову, отпустила корову и промолвила: - Вчера я выглядела довольно глупо... Вы должны были подумать обо мне бог знает что... Когда деревенщина лезет в городские барышни, всегда так получается... - и она рассмеялась, показывая свои красивые белые зубы. Жоан Магальяэнс прислонился к решетчатой калитке: - Вы очаровательны... Будь это в Рио, вы были бы королевой бала. Клянусь вам! Она взглянула на него и спросила: - Разве я вам не больше нравлюсь такой, как всегда? - Откровенно говоря, больше, - капитан сказал правду. - Вы нравитесь мне именно такой. Так вы просто красавица... Она выпрямилась, взяв ведра с молоком: - Вы откровенный человек... Мне нравится, когда говорят правду... - и дона Ана посмотрела ему в глаза - так она хотела выразить свою любовь. Появилась Раймунда, чуть заметно улыбавшаяся, с видом заговорщицы; она взяла ведра, которые держала дона Ана, и они обе ушли. Жоан Магальяэнс, обращаясь к коровам, бродившим по двору, тихонько сказал: - Похоже, что я женюсь, - и он окинул хозяйским взглядом фазенду - каза-гранде, двор, плантации какао. Но вспомнив о Жуке и Синьо, о жагунсо, которые собирались на фазенде, он вздрогнул. На фазенде наблюдалось заметное оживление. Как и каждое утро, работники отправлялись на плантации собирать плоды, другие мяли какао в корытах или приплясывали на баркасах, перемешивая сухие бобы. При этом они распевали свои грустные песни: Тяжела для негра жизнь, Жизнь его - одно страданье... Ветер разносил эти жалобы, эти стенания, которыми были полны песни, распеваемые на плантациях под палящими лучами солнца. Умереть бы темной ночью Там, близ дальней западни... Я закрыл бы свои очи В думах сладких о тебе... Работники тянули свои печальные песни рабства и несбыточной любви. А в это время на фазенде собирались другие люди. По своему облику и грубым голосам, по тому, как они говорили и были одеты, они походили на работников. Каждый день на фазенду прибывали все новые люди, они заняли почти все хижины работников, некоторым из них приходилось ночевать на складах какао, а другие даже размещались на веранде каза-гранде. Это были жагунсо, которых Бадаро набирали для охраны фазенды в ожидании предстоящих событий. Их направлял полковник Теодоро, вербовал Жука, присылал и сержант Эсмералдо из Табокаса, и сеньор Азеведо, а также падре Пайва из Мутунса. Некоторые из них прибывали верхом, но таких было немного. Большинство прибывали пешком, с ружьем на плече, с ножом за поясом. Они располагались на веранде каза-гранде и ожидали распоряжений Синьо, потягивая кашасу, которую приказывала им поднести дона Ана. Это были, как правило, молчаливые, немногословные люди неопределенного возраста, негры и мулаты. Иногда среди них попадался блондин, представлявший контраст с остальными жагунсо. Синьо и Жука знали всех их, да и дона Ана тоже. Это зрелище повторялось изо дня в день, Жоан Магальяэнс подсчитал, что на фазенду прибыло уже около тридцати человек. И он задавал себе вопрос, чем все это кончится и как идут приготовления на фазенде Орасио? Он чувствовал, что эта земля захватила и его, как будто он неожиданно пустил в нее корни. И он распростился со своими планами путешествия, он больше не думал о том, чтобы покинуть Ильеус, не видел необходимости ехать дальше. Охваченный такими мыслями, он возвращался в Ильеус. В поезде, сидя рядом с Синьо Бадаро, который всю дорогу спал, он углубился в раздумье. Накануне он сказал доне Ане на веранде: - Завтра я уезжаю. - Я знаю об этом. Но ведь вы вернетесь, правда? - Если вы пожелаете, вернусь... Она бросила на него взгляд, кивнула головой и убежала в дом, не дав ему времени сорвать поцелуй, которого он так ждал и желал. На другой день он ее уже не увидел. Она послала к нему Раймунду: - Дона Ана велела сказать вам, что она приедет в Ильеус на праздник Сан-Жорже... - и передала цветок, который он спрятал в свой бумажник. В поезде он всю дорогу размышлял. Обдумав все серьезно, пришел к заключению, что, пожалуй, слишком далеко зашел. Прежде всего эта история с обмером земли, с актами, которые ему пришлось подписать. Он не был ни инженером, ни капитаном, это могло повлечь за собой неприятности, даже суд и тюрьму. Одного этого достаточно, чтобы бежать с первым же пароходом, ведь он нажил достаточно денег, чтобы несколько месяцев просуществовать без забот. Но хуже всего этот флирт с доной Аной. Жука уже начал кое-что подозревать, он отпускал по их адресу шутки, подсмеивался, и похоже было, что он, собственно, не против этого. Он только предупредил Жоана, что тому, кто женится на доне Ане, придется вести себя примерно, иначе он может быть даже избит женой. Синьо испытующе посматривал на него; однажды он стал подробно расспрашивать капитана о семье, о связях в Рио, о том, в каком состоянии находятся его дела. Жоан Магальяэнс наврал с три короба. Сейчас, сидя в поезде, он понял всю опасность своего положения. Глаза его по временам инстинктивно останавливались на парабеллуме, выглядывавшем из-под пиджака Синьо. Если поразмыслить хорошенько, то самое правильное - это уехать, отправиться в Баию, но там тоже нельзя долго задерживаться из-за этой истории с обмером земли. Ему нельзя было возвращаться в Рио, но в его распоряжении был весь север, сахарозаводчики Пернамбуко, каучуковые короли Амазонки. И в Ресифе, и в Белеме, и в Манаусе он мог бы проявить свои способности в покере, и ничто не угрожало бы ему, разве что недоверие партнера по игре, изгнание из казино или вызов в полицию без особых последствий. В поезде Жоан Магальяэнс решил, что уедет первым же пароходом. У него было сейчас пятнадцать-шестнадцать конто наличными, - этого достаточно, чтобы беззаботно прожить в течение некоторого времени. Но когда Синьо Бадаро проснулся и посмотрел на него, Жоан вспомнил о глазах доны Аны и понял, что девушка стала играть определенную роль в его жизни. Раньше он думал об этом цинично, смотрев на нее как на орудие, с помощью которого он мог войти в семью Бадаро и наложить руку на их состояние. Но сейчас капитан чувствовал не только это. Он скучал по доне Ане, по ее порывистости, по ее то нежному, то строгому обращению, по ней самой, замкнувшейся в своей невинности без поцелуев и любовных грез. Она приедет в Ильеус на праздник Сан-Жорже - так она велела ему передать. Почему бы не дождаться ее и не отложить отъезд до праздника, до которого оставалось уже немного времени? Опасность заключается в том, что Синьо Бадаро может запросить о нем сведения в Рио. Тогда ему, без сомнения, не укрыться от мести этих грубых и вспыльчивых людей; хорошо, если еще удастся спасти жизнь. Он взглянул на дуло револьвера. Но глаза Синьо Бадаро снова напомнили ему дону Ану... Капитан Жоан Магальяэнс не знал, на что решиться. Паровоз гудел, поезд подходил к станции Ильеус. Вечером он зашел к Марго и передал ей поручение от Жуки. Марго сменила квартиру, она выехала из пансиона Машадан и сняла маленький домик, где жила вдвоем с прислугой, которая готовила и убирала комнаты. Из Табокаса прибыли ее вещи, и она могла теперь демонстрировать свои элегантные костюмы, разгуливая по Ильеусу с кружевным зонтиком под перешептывания прохожих. Все знали о ее близких отношениях с Жукой Бадаро, расходились только в мнениях относительно того, как именно они сошлись. Сторонники Бадаро утверждали, что Жука отбил ее у Виржилио, а люди Орасио заявляли, что Виржилио к тому времени уже сам ее бросил. После статьи в "О Комерсио" сплетни достигли своего апогея и избиратели Бадаро показывали на улице "женщину, оплачивавшую обучение доктора Виржилио". Марго ходила с видом победительницы. Жука распорядился открыть ей кредит в магазинах, торговцы угодливо склонялись перед ней. Марго приняла капитана в столовой, предложила сесть. Он согласился выпить чашечку кофе, принесенную служанкой, и объяснил, что пришел с поручением от Жуки. Он просил сказать, что приедет на будущей неделе, и спрашивал, не нужно ли ей чего-нибудь? Марго засыпала капитана вопросами о фазенде. Она тоже чувствовала себя хозяйкой имения Бадаро. Казалось, она совершенно забыла Виржилио, упомянула о нем лишь раз, когда спросила, читал ли Жоан статью в "О Комерсио". - Кто меня тронет, тому несдобровать... - заявила она. Затем похвалила Мануэла де Оливейра: - Молодец, у него есть голова на плечах. - И добавила: - К тому же он весельчак... Я только с ним и развлекаюсь. Он частенько заходит ко мне посидеть... Он такой смешной... Капитан Жоан Магальяэнс отнесся к этим похвалам подозрительно: кто знает, не путается ли Марго в отсутствие Жуки с журналистом? И так как он чувствовал, что оба они очень похожи - оба авантюристы и чужие среди этих людей, связанных с землей, - то счел своей обязанностью подать ей совет: - Ты мне скажи: у тебя есть что-нибудь с этим Оливейрой? Она стала отрицать, но не особенно решительно: - Разве ты не видишь, что... - Я хочу дать тебе совет... Ты не желаешь мне говорить - да, собственно, я и сам не хочу ничего знать. Но я тебе одно скажу: будь осторожна с Бадаро. С ними шутить нельзя... Если ты дорожишь своей шкурой, не вздумай его обманывать... Такие люди не любят шуток... - Говоря это Марго, он, казалось, убеждал самого себя. - Лучше отказаться от задуманного, чем обманывать их... 8 В двухэтажном домике неподалеку от порта расположилась экспортная фирма "Зуде, брат и Кo". Внизу был склад какао, на втором этаже - контора. Это была одна из трех-четырех фирм, начавших заниматься экспортом какао, который здесь получил развитие всего несколько лет назад. До этого вся продукция какао, в ту пору еще незначительная, потреблялась внутри страны. Но с расширением плантаций некоторые торговцы Баии и кое-кто из иностранцев - швейцарцы и немцы - основали фирмы по экспорту какао. Среди них была фирма братьев Зуде, двух экспортеров табака и хлопка; они занялись и вывозом какао. Открыли филиал в Ильеусе и послали управляющим Максимилиано Кампоса, старого, уже седовласого служащего с большим опытом. В те времена экспортные фирмы еще заискивали перед полковниками, служащие и управляющие отвешивали им поклоны и рассыпались в любезностях, владельцы фирм устраивали для фазендейро банкеты, водили их в кабаре и публичные дома. Конторы по экспорту какао были еще небольшие - как правило, они представляли собой всего-навсего отделения крупных экспортных фирм, торговавших табаком, кофе, хлопком и кокосовыми орехами. Поэтому, когда Синьо Бадаро поднялся по лестнице торгового дома "Зуде, брат и Кo" и открыл дверь в кабинет управляющего, Максимилиано Кампос поспешно поднялся пожать ему руку: - Какой приятный сюрприз, полковник! Он предложил ему свое кресло - лучшее в кабинете, а сам скромно уселся на плетеный стул. - Давненько вы не появлялись. Я сам наведывался к вам насчет урожая... - Я уезжал на плантацию... Был занят... - Ну, и как идут дела, полковник? Что вы скажете о нынешнем урожае? Похоже, что он оставил далеко позади прошлогодний, не так ли? Мы только недавно начали операции, но скупили уже больше какао, чем за весь прошлый год. И это при том, что некоторые крупные фазендейро, вроде вас, еще ничего не продавали... - За этим я и приехал... - сказал Синьо. Максимилиано Кампос сделался еще любезнее: - Решили не ждать более высоких цен? Думаю, что вы поступаете правильно... Я не верю, чтобы какао поднялось в этом году выше четырнадцати мильрейсов за арробу... И, знаете, при четырнадцати мильрейсах выгоднее выращивать какао, чем молиться богу... - и он засмеялся своей шутке... - А я полагаю, что цена поднимется выше, сеньор Максимилиано. Думаю, что к концу уборки урожая она составит по меньшей мере пятнадцать мильрейсов. Кто сумеет сохранить свое какао, заработает большие деньги... Производство недостаточно для того, чтобы удовлетворить спрос. Говорят, что только в Соединенных Штатах... - Это верно, сбыт всего какао обеспечен... Но цены, полковник, нам навязывают гринго. Наше какао пока ничто по сравнению с какао Золотого Берега. А цены на это какао определяет Англия. Когда вы, сеньоры, засадите всю эту землю, повалите весь этот лес, вот тогда мы, возможно, сумеем устанавливать в Соединенных Штатах свои цены... Синьо Бадаро поднялся. Борода закрывала ему галстук и грудь сорочки: - Именно это я и собираюсь сделать, сеньор Максимилиано. Я вырублю лес Секейро-Гранде и засажу землю деревьями какао. Через пять лет я вам буду продавать какао с этих земель... И тогда мы сможем диктовать цены... Максимилиано уже знал об этом. Да и кому в Ильеусе не известны были планы Бадаро в отношении Секейро-Гранде? Однако все знали, что такие же намерения были и у Орасио. Максимилиано заговорил об этом. Синьо Бадаро разъяснил: - Лес мой, я только что зарегистрировал документ на право владения им в нотариальной конторе Домингоса Рейса. Он мой, и плохо будет тому, кто туда сунется... Синьо Бадаро сказал это с убеждением, грозя пальцем невидимому врагу, и Максимилиано Кампос отступил перед полковником. Но тот засмеялся и предложил поговорить о делах: - Я хочу продать свой урожай. Сейчас я реализую двенадцать тысяч арроб... Цена сегодня - четырнадцать и две десятых мильрейса за арробу... Итого сто семьдесят конто. Согласны? Максимилиано произвел подсчет. Поднял голову, снял очки: - А условия расчета? - Мне не нужны деньги сейчас же. Я хочу, чтобы вы открыли мне кредит на эту сумму. Мне понадобятся деньги на вырубку леса и устройство плантаций... Я буду забирать их постепенно... - Сто семьдесят конто четыреста мильрейсов... - объявил Максимилиано, закончив подсчеты. Они переговорили о подробностях сделки. Бадаро продавали свое какао фирме "Зуде, брат и Кo" уже много лет. И ни к кому из своих клиентов на юге Баии экспортная фирма не проявляла такого внимания, как к братьям Бадаро. Синьо простился. На следующий день он вернется, чтобы подписать контракт на продажу. Еще не выходя из конторы, он сказал: - На эти деньги вырубим лес и посадим какао! А если понадобится, будем вести борьбу, сеньор Максимилиано! - Он держался серьезно, разглаживая бороду, взгляд его был суров. Максимилиано не нашелся что сказать и спросил: - А как поживает маленькая дона Ана? Лицо Синьо потеряло суровость и расплылось в улыбке: - Она уже взрослая девушка... И хорошенькая! Скоро выйдет замуж... Максимилиано Кампос проводил полковника вниз по лестнице и расстался с ним на мостовой, крепко пожав руку: - Желаю всего наилучшего вашей семье, полковник! Синьо Бадаро зашагал по середине улицы, придерживая шляпу рукой и отвечая на приветствия со всех сторон. Люди переходили улицу, чтобы поздороваться с ним. 9 В день Сан-Жорже город наполнился колокольным звоном. Это празднество посвящалось покровителю города, и было самое большое в Ильеусе. Утром на торжественном заседании в муниципалитете префект напомнил о Жорже де Фигейредо Коррейя, который получил в дар земли Ильеуса и создал там первые примитивные энженьо - плантации с сахарными заводами при них, тут же уничтожавшиеся индейцами. К нему он приравнял тех, кто прибыл позднее и привез с собой семена какао. Доктор Женаро тоже сказал речь, полную цитат на иностранном языке, которых большая часть присутствующих не поняла. В этой официальной части праздника сторонники Орасио участия не принимали. Но сейчас все они, одетые в черные фраки, шагали по дороге в собор, откуда должна была выйти процессия Сан-Жорже, путь которой проходил по центральным улицам города. Каноник Фрейтас всегда старался быть в стороне от политических распрей полковников. Он не ввязывался в них, ладил и с Бадаро и с Орасио, с префектом Ильеуса и с доктором Жессе. Организовывалась подписка на строительство женского монастырского пансиона, - подписной лист составлялся в двух экземплярах, с тем чтобы ни Синьо Бадаро, ни Орасио не пришлось подписываться вторым. И тот, и другой были удовлетворены, получив бумагу, на которой еще не было ни одной подписи, причем каждый из них думал, что подписывается первым. Эта ловкая политика приводила к тому, что власти и оппозиция были объединены вокруг церкви. Кроме того, каноник Фрейтас был достаточно либеральным, он никогда не возражал против того, что большинство видных полковников состояло в масонской ложе. Правда, он помогал Синьо Бадаро в борьбе, которую тот повел против масонов, избравших Орасио обер-мастером, но не выступал открыто, а всегда оставался в тени. Зато, не таясь, он боролся против культа англичан, против протестантской церкви. Если жена Орасио оказывала покровительство празднику Санто-Антонио, длившемуся девять дней, то жена Жуки Бадаро и дона Ана покровительствовали празднику Сан-Жорже. Соперники изощрялись в богатстве фейерверка в те дни, когда их жены принимали участие в устройстве празднества. На празднике святой Пасхи каноник Фрейтас поручал одному из них мессу с пением, а другому - заботу об алтаре. Он играл, когда мог, на их соперничестве, а когда это было ему выгодно, старался примирить их. Затянутые в черные фраки мужчины поджидали на соборной площади женщин, которые торопливо проходили в собор. Вот проследовала Эстер под руку с Орасио; она выглядела очень элегантно в одном из тех платьев, которые напоминали ей времена Баии. Виржилио увидел ее и поздоровался, сняв соломенную шляпу. Орасио помахал рукой, приветствуя его, Эстер кивнула головой. Люди вокруг перешептывались с язвительными улыбками. Вскоре прошли Синьо и Жука Бадаро. Синьо вел под руку дону Ану. Жука пришел с женой. Наступил черед капитана Жоана Магальяэнса, который появился в сером фраке, выделявшемся на фоне черной одежды мужчин. Он снял цилиндр и склонился, приветствуя Бадаро. Дона Ана прикрыла лицо веером, Синьо дотронулся рукой до шляпы, Жука закричал: - Ола, капитан! - У них флирт... - сказала одна из девушек. Жессе появился весь потный - он почти бежал по улице. Остановился на минуту поговорить с Виржилио и тут же умчался дальше. Важно и торжественно прошел Женаро. Он выступал размеренным шагом, уставившись в землю. Проследовал префект, прошли Манека Дантас и дона Аурисидия с детьми. Теодоро дас Бараунас был одет, как обычно. Только вместо бриджей защитного цвета, заправленных в сапоги, он надел белые, тщательно выглаженные брюки. На мизинце у него блистал огромный брильянт. Появилась и Марго, но она не вошла в церковь, а остановилась на углу площади, беседуя с Мануэлем де Оливейра. Женщины украдкой поглядывали на нее, отпуская замечания по поводу ее одежды и манер. - Это новая любовница Жуки Бадаро... - сказал кто-то. - Говорят, раньше она жила с доктором Виржилио... - Теперь у него есть кое-что получше... Послышался смех. Поодаль стояли люди с босыми ногами. Церковь была переполнена, народ занял площадь, разлился по улице. Из врат храма вышли каноник Фрейтас и два других священнослужителя. Они стали устанавливать порядок процессии. Впереди - носилки с маленькой статуей младенца Иисуса. Эти носилки несли дети, одетые в белое, четверо мальчиков из лучших семей города. Среди них был, в частности, сын Манеки Дантаса. Носилки двинулись по улице перед собором. За ними шел оркестр и шествовали одетые в форму ученики колледжей под присмотром своих педагогов. Когда они отошли немного, тронулись носилки со статуей девы Марии, уже значительно большего размера. Носилки эти несли девушки, и среди них была дона Ана Бадаро. Проходя мимо Жоана Магальяэнса, она посмотрела на него и улыбнулась. Капитан нашел, что она похожа на богородицу, которую несли на носилках, хотя у доны Аны был смуглый цвет кожи, а статуя была сделана из голубоватого фарфора. Оркестр и дети из колледжей прошли дальше, мужчины стояли на тротуарах со шляпами в руках. За носилками со статуей девы Марии выступали одетые в белое, с голубыми конгрегационными лентами на шее ученицы монастырского пансиона, а за ними шли дамы. Жена Жуки шествовала под руку с мужем, Эстер - с одной из своих подруг, супругой Манеки Дантаса доной Аурисидией, которая приходила в восторг от всего окружающего. После короткого интервала вынесли большие и богато убранные носилки со статуей Сан-Жорже. Святой был огромного размера, он восседал на своем коне, поражая дракона. Носилки несли за передние ручки Орасио и Синьо Бадаро, за задние - доктор Женаро и доктор Жессе, дружески беседовавшие между собой. Орасио и Синьо даже не взглянули друг на друга, они шли в ногу, серьезные, устремив взор вперед. На всех четверых поверх черных фраков были надеты красные мантии. Позади шествовал каноник Фрейтас с двумя падре по бокам. И за ними - все видные люди города: префект, полицейский инспектор, судья, следователь, несколько адвокатов и врачей, агрономы, полковники и торговцы. Шли Манека Дантас и Феррейринья, Теодоро и доктор Руи. И в заключение двинулась толпа - богомольные старухи, женщины из простонародья, рыбаки, подметальщики улиц, беднота. Женщины несли в руках ботинки, они выполняли обет, данный святому. Заиграл оркестр, процессия продолжала степенно и медленно двигаться дальше. Виржилио и капитан Жоан Магальяэнс почти одновременно сошли с тротуара, на котором они стояли, и примкнули к процессии; они оказались совсем рядом со статуей богородицы. Жука Бадаро и Виржилио холодно поздоровались, капитан, подойдя, стал угощать их только что купленными леденцами. У доны Аны чуть покачнулись носилки, когда она обернулась, услышав голос капитана. Некоторые потихоньку засмеялись. Вокруг Марго собралась группа зевак, глазевших на процессию. Когда мимо проследовали носилки Сан-Жорже, рядом с которыми в ногу шли Синьо Бадаро и Орасио, кто-то заметил: - Прямо глазам не веришь!.. Полковник Орасио и Синьо Бадаро вместе, рядышком. И доктор Жессе с доктором Женаро... Это просто чудо. Мануэл де Оливейра на мгновение забыл, что он редактор газеты Бадаро, и произнес: - Каждый из них возносит Сан-Жорже молитвы, чтобы святой помог ему убить другого... Они молятся и угрожают... Марго рассмеялась, остальные тоже. И все присоединились к процессии, которая, как необыкновенная змея, медленно ползла по узким улицам Ильеуса. В воздухе взрывались ракеты. БОРЬБА 1 Откуда в безлунной ночи доносятся звуки гитары? Это