потом оделил своего пса Бруско, которого он отрекомендовал как существо, одаренное удивительным инстинктом узнавать стрелков, как бы они ни переоделись. Наконец он отрезал ломтик хлеба и кусочек сырой ветчины и дал племяннице. - Хороша жизнь бандита! - воскликнул студент-богослов, съев несколько кусков. - Вы, милостивый государь, может быть, когда-нибудь изведаете ее, и тогда вы увидите, как отрадно не знать над собой иной власти, кроме своей прихоти. - Тут бандит, говоривший до сих пор по-итальянски, продолжал по-французски: - Корсика для молодого человека страна не очень веселая, но для бандита - совсем другое дело! Женщины от нас с ума сходят. У меня, например, три любовницы в трех разных кантонах. Я везде у себя дома. И одна из них - жена жандарма. - Вы хорошо знаете языки, милостивый государь, - серьезно сказал Орсо. - Если я заговорил по-французски, то это, видите ли, потому, что maxima debetur pueris reverentia [30] [При детях надо вести себя особенно прилично (лит.).]. Мы с Брандолаччо хотим, чтобы девочка вела себя хорошо и шла прямой дорогой. - Когда ей будет пятнадцать лет, я выдам ее замуж, - сказал дядя Килины. - У меня есть уже в виду и жених. - Ты сам будешь сватать? - спросил Орсо. - Конечно. Вы думаете, что если я скажу какому-нибудь здешнему богачу: мне, Брандо Савелли, было бы приятно видеть Микелину Савелли за вашим сыном, - вы думаете, что он заставит тащить себя за уши? - Я бы ему этого не посоветовал, - сказал другой бандит. - У товарища рука тяжеленька: он сумеет заставить себя слушаться. - Если бы я был, - продолжал Брандолаччо, - плутом, канальей, вымогателем, мне стоило бы только открыть свою сумку, и пятифранковики посыпались бы дождем. - В твоей сумке есть что-нибудь привлекающее их? - спросил Орсо. - Ничего нет; но напиши я какому-нибудь богачу, как делают некоторые: мне нужно сто франков, - он сейчас же пришлет мне их. Но я честный человек, поручик. - Знаете ли, синьор делла Реббиа, - сказал бандит, которого товарищ называл патером, - знаете ли вы, что в этой стране, где живут простодушные люди, все-таки есть мерзавцы, извлекающие выгоду из того уважения, которое мы внушаем нашими паспортами (он указал на свое ружье), и добывающие векселя, подделывая нашу подпись? - Я это знаю, - отрывисто сказал Орсо, - но какие векселя? - Полгода тому назад я прогуливался недалеко от Ореццы; подходит ко мне какой-то мужик, издали снимает шапку и говорит: "Ах, господин патер, - они все меня так зовут, - простите меня. Дайте мне срок: я мог найти только пятьдесят пять франков, но, право, это все, что я мог собрать". Я в совершенном изумлении говорю ему: "Что это значит, бездельник? Какие пятьдесят пять франков?" "Я хочу сказать, шестьдесят пять, - ответил он мне, - но дать сто, как вы просите невозможно". "Как, негодяй? Я прошу у тебя сто франков? Да я тебя не знаю!" Тогда он подает мне письмо или, скорее, грязный клочок, в котором ему предлагают положить в указанном месте сто франков, грозя, что в противном случае Джоканто Кастрикони - это мое имя - сожжет его дом и перебьет у него коров. И имели наглость подделать мою подпись! Что меня взбесило больше всего, так это то, что письмо было полно орфографических ошибок; я - и орфографические ошибки! Я, получавший в университете все награды! Я начал с того, что дал мужику такую затрещину, что он два раза перевернулся. "А, ты считаешь меня за вора, мерзавец этакий!" - говорю ему и даю здорового пинка ногой... знаете куда. Сорвал зло и говорю ему: "Когда ты должен отнести эти деньги в назначенное место?" "Сегодня же". "Ладно, неси!" Положить надо было под сосной; место было точно указано. Он несет деньги, зарывает их под деревом и возвращается ко мне. Я засел неподалеку. Я провел с этим человеком шесть томительных часов. Синьор делла Реббиа, если бы было нужно, я просидел бы там трое суток. Через шесть часов является bastiaccio [Корсиканцы, живущие в горах, презирают жителей Бастии и не считают их земляками. Они никогда не говорят о них bastiese, а всегда bastiaccio; известно, что окончание accio обычно употребляется в презрительном смысле. (Прим. автора.)], подлый вымогатель. Он наклоняется за деньгами; я стреляю; и я так хорошо прицелился, что он, падая, уткнулся головой прямо в деньги, которые выкапывал. "Теперь, болван, - говорю я мужику, - бери свои деньги и не вздумай еще когда-нибудь подозревать Джоканто Кастрикони в низости". Бедняга, дрожа, подобрал свои шестьдесят пять франков и даже не потрудился их вытереть; он благодарит меня, я прибавляю ему на прощание пинок, и он убегает. - Ах, патер! - сказал Брандолаччо. - Я завидую такому выстрелу. Воображаю, как ты смеялся! - Я попал bastiaccio в висок, - продолжал бандит, - это напоминает мне стихи Вергилия [31]: ...Liquefacto tempora plumbo Diffidit, ac muita porrectum extendit arena. [Он рассек ему расплавленным свинцом висок и распростер на песке (лат.).] Liquefacto! Верите ли вы, синьор Орсо, что свинцовая пуля расплавляется от быстроты своего полета в воздухе! Вы учились баллистике и, наверно, должны сказать мне: правда это или заблуждение? Орсо предпочитал разобрать этот вопрос из физики, чем спорить с лиценциатом о нравственности его поступков. Брандолаччо, которого совсем не занимало это научное рассуждение, прервал его замечанием, что солнце скоро сядет. - Так как вы, Орс Антон, не захотели обедать с нами, то я советую вам не заставлять ждать себя синьору Коломбу. Да и не всегда хорошо... бегать по дорогам, когда солнце село. Однако зачем вы ходите без ружья! В этих местах есть дурные люди, берегитесь! Сегодня вам нечего бояться. Барричини везут к себе префекта; они перехватили его по дороге, и он остановится на один день в Пьетранере, он едет в Корте "закладывать первый камень", как они это называют... Чепуха! Сегодня он ночует у Барричини, но завтра они будут свободны. Один - Винчентелло, негодный повеса, другой - Орландуччо, который нисколько не лучше. Постарайтесь застать их не вместе, сегодня одного, завтра другого; но предупреждаю, будьте осторожны. - Благодарю за совет, - сказал Орсо, - но только нам с ними не о чем спорить; пока они сами не придут ко мне, у меня к ним нет дела. Бандит высунул язык и щелкнул им с ироническим видом, но не ответил ничего. Орсо встал, чтобы идти. - Кстати, - сказал Брандолаччо, - я не поблагодарил вас за порох: он пришелся мне очень кстати. Теперь мне ничего не нужно... то есть мне нужны башмаки, но их я на днях сделаю себе из муфлоновой кожи. Орсо сунул в руку бандита две пятифранковые монеты. - Порох прислала тебе Коломба, а это тебе на башмаки. - Без глупостей, поручик! - воскликнул Брандолаччо, отдавая ему деньги. - Что я, нищий? Я беру хлеб и порох, но не хочу ничего другого. - Я думал, что старым солдатам можно помогать друг другу. Ну, до свидания! Но перед тем, как уйти, он незаметно положил деньги в сумку бандита. - До свидания, Орс Антон! - сказал богослов. - Может быть, на днях мы встретимся в маки и опять будем штудировать Вергилия. Уже с четверть часа как оставил Орсо своих почтенных товарищей и вдруг услышал, что кто-то изо всей мочи бежит за ним. Это был Брандолаччо. - Это уж чересчур, поручик, - закричал он, задыхаясь, - право, чересчур! Вот ваши десять франков. Будь это кто-нибудь другой, я не спустил бы ему эту шалость. Кланяйтесь от меня синьоре Коломбе. Я из-за вас совсем запыхался. Покойной ночи. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Орсо нашел Коломбу немного встревоженной его долгим отсутствием, но, увидя его, она опять приняла свое обычное выражение спокойной грусти. За ужином они говорили о маловажных вещах, и Орсо, ободренный спокойным видом сестры, рассказал ей о своей встрече с бандитами и рискнул даже немного подшутить над нравственным и религиозным воспитанием Килины, о котором заботились ее дядя и его почтенный сотоварищ, синьор Кастрикони. - Брандолаччо честный человек, - сказала Коломба, - но о Кастрикони я слышала, что он человек без правил. - Я думаю, что он вполне стоит Брандолаччо, а Брандолаччо стоит его, - сказал Орсо. - Оба ведут открытую войну с обществом. Одно преступление каждый день толкает их на новые. И, однако, они, может быть, виноваты не больше, чем многие из людей, не живущих в маки. Молния радости блеснула на лице его сестры. - Да, - продолжал Орсо, - у этих несчастных тоже есть честь своего рода. Их обрек на такую жизнь жестокий предрассудок, а не низкая алчность. Несколько времени длилось молчание. - Брат, - сказала Коломба, наливая ему кофе, - вы, может быть, знаете, что сегодня ночью умер Карло Баттиста Пьетри? Он умер от болотной лихорадки. - Кто это Пьетри? - Это один из здешних, муж Маддалены, той, что взяла записную книжку у нашего умиравшего отца. Она просила меня прийти побыть у мертвого и спеть что-нибудь. Нужно и вам пойти. Они наши соседи, и в этой вежливости нельзя отказать людям в таком маленьком местечке, как наше. - Черт возьми! Я не желаю, чтобы моя сестра выступала в роли плакальщицы. - Орсо, - возразила Коломба, - каждый чтит своих покойников по-своему. Ballata досталась нам от предков, и мы должны ценить ее, как древний обычай. У Маддалены нет дара, а старая Фьордиспина, наша лучшая voceratrice, больна. Нужно же кому-нибудь спеть ballata. - Ты думаешь, Карло Баттиста не найдет дороги на тот свет, если кто-нибудь не споет над его гробом скверных стихов? Иди туда, если хочешь, Коломба; я пойду с тобой, если ты считаешь это нужным; но прошу тебя, сестра, не импровизируй, это неприлично в твои годы. - Брат, я обещала. Вы знаете, что здесь такой обычай, и я повторяю вам, что, кроме меня, импровизировать некому. - Глупый обычай! - Мне самой тяжело петь. Это напоминает мне все наши несчастья. Завтра я заболею от этого, но идти нужно. Позвольте мне пойти, брат. Вспомните, что в Аяччо вы заставили меня импровизировать для забавы этой англичанки, смеющейся над нашими старыми обычаями. Неужели теперь мне нельзя сделать того же для бедных людей, которые будут мне за то благодарны и которым это поможет перенести их горе? - Ну, делай, как знаешь! Держу пари, что ты уже сочинила свою ballata и не хочешь, чтобы она пропала даром. - Нет, брат, я не могу сочинять заранее. Я становлюсь перед покойником и думаю о тех, что остались. У меня навертываются слезы, и я пою, что придет мне в голову. Все это было сказано так просто, что невозможно было заподозрить в синьоре Коломбе ни тени авторского самолюбия. Орсо уступил и отправился вместе с сестрой в дом Пьетри. Покойник с непокрытым лицом лежал на столе в самой большой комнате. Двери и окна были отворены; множество свечей горело вокруг стола. В головах у покойника стояла вдова; толпа женщин занимала половину комнаты; на другой стороне с обнаженными головами стояли мужчины, пристально глядя на покойника и храня глубокое молчание. Каждый новый посетитель подходил к столу, целовал мертвого [Этот обычай и сейчас еще существует в Боконьяно (1840). (Прим. автора.)], кивал головой его вдове и сыну и, не говоря ни слова, занимал место в толпе. От времени до времени, однако, кто-нибудь из присутствующих нарушал молчание, обращаясь к покойнику с несколькими словами. - Зачем ты покинул свою добрую жену? - говорила одна из женщин. - Разве она не заботилась о тебе? Чего тебе было нужно? Зачем ты не подождал еще месяц? Твоя сноха подарила бы тебе внука. Высокий молодой человек, сын Пьетри, пожимая холодную руку отца, воскликнул: - О, зачем ты умер не от male morte? [La male morte - насильственная смерть. (Прим. автора.)] Мы бы отомстили за тебя! Это были первые слова, которые услышал Орсо при входе. При виде его толпа раздалась, и слабый шепот любопытства показал, что приход voceratrice вызвал нетерпеливое оживление у собравшихся. Коломба поцеловалась с вдовой, взяла ее за руку и оставалась несколько минут погруженной в себя, с опущенными глазами. Потом она откинула меццаро, устремила на мертвого пристальный взгляд и, наклонясь над покойником, бледная, почти как мертвец, начала: "Карло Баттиста! Христос пусть примет твою душу! Жить - значит страдать. Ты идешь в страну, где нет ни солнца, ни холода. Тебе не нужно больше ни топора, ни твоей тяжелой мотыги. Тебе не нужно больше работать. Все дни для тебя с этих пор воскресенье. Карло Баттиста! Христос да упокоит твою душу! Твой сын хозяйничает в твоем доме. Я видела, как упал дуб, высушенный libeccio (южный ветер). Я думала, что он мертв. Я пришла в другой раз, и его корень пустил отпрыск. Отпрыск сделался дубом, широколиственным дубом. Отдыхай, Мадделе, под его мощными ветвями и думай о том дубе, которого уже нет". Тут Маддалена начала громко рыдать, а два или три человека, способные при случае загубить христианскую душу так же хладнокровно, как куропатку, принялись утирать крупные слезы со своих загорелых щек. Коломба несколько времени продолжала в том же роде, обращаясь то к покойнику, то к его семье, заставляя иногда посредством употребительной в надгробных ballata прозопопеи [32] самого мертвеца утешать своих друзей или давать им советы. По мере того, как она импровизировала, ее лицо приняло восторженное выражение и покрылось легким румянцем, от которого еще резче выступили белизна ее зубов и огонь расширившихся зрачков. Это была пифия на своем треножнике. Не считая нескольких вздохов и подавленных рыданий, в теснившейся вокруг нее толпе не было слышно ни малейшего шепота. Хотя на Орсо эта дикая поэзия не могла так действовать, но скоро и он почувствовал себя охваченным общим волнением. Отойдя в темный угол, он плакал, как и сын Пьетри. Внезапно слушатели встрепенулись, толпа расступилась, и вошло несколько посторонних. По уважению, какое им оказывали, по торопливости, с какою им сейчас же очистили место, было видно, что это важные лица и что их присутствие делало дому особую честь. Однако из уважения к ballata никто не сказал им ни слова. Первому из вошедших было лет сорок. По черному фраку, красной ленточке в петлице, по внушительному и уверенному виду в нем сразу можно было угадать префекта. За ним шел сгорбленный старик с желчным лицом; он плохо скрывал за зелеными очками свой боязливый и беспокойный взгляд. На нем был черный, слишком широкий для него фрак, хотя и совсем еще новый, но, очевидно, сделанный много лет назад. Он держался около префекта, и о нем можно было бы сказать, что он хочет спрятаться в его тени. После него вошли двое молодых людей высокого роста, с загорелыми лицами, со щеками, обросшими густыми бакенбардами, с гордыми, надменными глазами, выражавшими наглое любопытство. У Орсо было довольно времени, чтобы забыть лица людей своей деревни, но вид старика в зеленых очках тотчас же пробудил в нем старые воспоминания. Уже одно то, что старик держался все время около префекта, говорило о том, кто он. Это был адвокат Барричини, мэр Пьетранеры, пришедший вместе со своими двумя сыновьями, чтобы дать префекту случай послушать ballata. Трудно определить, что происходило в эту минуту в душе Орсо, но присутствие врага возбудило в нем какое-то отвращение, и он больше, чем когда-нибудь, почувствовал себя доступным для подозрений, с которыми долго боролся. При виде человека, в смертельной ненависти к которому Коломба поклялась, подвижное лицо ее тотчас же приняло зловещее выражение. Она побледнела; ее голос стал хриплым, начатый стих замер у нее на устах... Но скоро она с новой силой возобновила свою ballata: "Когда ястреб кричит над своим пустым гнездом, скворцы вьются вокруг, насмехаясь над его горем". Тут послышался сдавленный смех; это смеялись только что пришедшие молодые люди, вероятно, найдя метафору слишком смелою. "Ястреб проснется, он расправит крылья, он омочит клюв в крови. А ты, Карло Баттиста, - пусть твои друзья скажут тебе последнее прости. Довольно текли их слезы. Одна только бедная сирота не будет плакать. Зачем ей плакать о тебе? Ты уснул во цвете лет, среди своей семьи, готовый явиться перед Всемогущим. Сирота плачет о своем отце, застигнутом подлыми убийцами, пораженном в спину, - об отце, чья кровь краснеет под кучей зеленых листьев. Но она собрала его кровь - благородную и невинную кровь, она разлила ее по Пьетранере, чтобы она стала смертельным ядом. И Пьетранера будет заклеймена, пока виновная кровь не смоет следа невинной". С этими словами Коломба упала на стул, спустила mezzaro на лицо и зарыдала. Женщины в слезах теснились вокруг импровизаторши. Многие из мужчин бросали свирепые взгляды на мэра и его сыновей, некоторые старики роптали на то, что они сюда пришли. Сын покойного протиснулся сквозь толпу и хотел просить мэра как можно скорее уйти, но тот не стал дожидаться этого предложения. Когда он добрался до двери, его сыновья были уже на улице. Префект сказал молодому Пьетри несколько слов соболезнования и почти тотчас же вышел вслед за ними. Орсо приблизился к сестре, взял ее за руку и увлек из залы. - Проводите их, - сказал молодой Пьетри своим друзьям, - смотрите, чтобы с ними ничего не случилось! Двое или трое молодых людей быстро сунули свои стилеты в левые рукава курток и проводили Орсо и его сестру до дверей их дома. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Задыхающаяся, измученная Коломба была не в состоянии вымолвить ни слова. Голова ее лежала на плече брата; она крепко сжимала ему руку. Несмотря на то, что Орсо сердился на нее за конец ballata, он был слишком встревожен, чтобы сделать ей хотя бы малейший упрек. Он молча ждал конца ее нервного припадка, как вдруг отворилась дверь и перепуганная Саверия вошла и объявила: "Господин префект!" При этом возгласе Коломба, как бы стыдясь своей слабости, встала, опираясь на стул; видно было, как он дрожал под ее рукой. Префект начал с нескольких банальных извинений за свой несвоевременный визит, выразил сочувствие синьоре Коломбе, упомянул об опасности сильного волнения, высказал порицание обычаю погребальных причитаний, заметил, что талант voceratrice усиливает мрак в душе присутствующих, и ловко ввернул легкий упрек содержанию последней импровизации. Потом, изменив тон, он сказал: - Господин делла Реббиа, я должен передать вам множество приветствий от ваших английских друзей. Мисс Невиль кланяется синьоре Коломбе. У меня есть для вас от нее письмо. - Письмо от мисс Невиль? - воскликнул Орсо. - К несчастью, оно не со мной; но оно будет у вас через пять минут. Ее отец был болен. Одно время мы боялись, что он не выдержит наших ужасных лихорадок. К счастью, теперь он вне опасности, в чем вы убедитесь сами, так как, я думаю, вы скоро увидитесь с ним. - Мисс Невиль, вероятно, очень беспокоилась? - К счастью, она узнала об опасности, когда та была уже далека. Господин делла Реббиа, мисс Невиль много говорила мне о вас и о вашей сестре. - Орсо слегка поклонился. - Она очень расположена к вам обоим. Под внешностью, полной грации, под видимою ветреностью в ней кроется весьма здравый ум. - Это прелестная особа, - сказал Орсо. - Я здесь почти по ее просьбе. Никто не знает лучше меня роковой истории, о которой мне не хотелось бы напоминать вам. Так как господин Барричини все еще мэр Пьетранеры, а я префект департамента, то мне не нужно говорить вам, как я смотрю на известные подозрения, которые, если справедливо то, что мне передавали, внушали вам некоторые неблагоразумные лица и которые вы, как мне известно, отвергли с негодованием, какого и следовало ожидать от вашего звания и нрава. - Коломба, - сказал Орсо и задвигался на стуле, - ты устала. Пойди ляг. Коломба отрицательно покачала головой. Она успела принять свой обычный, спокойный вид, не отводя, однако, горящих глаз от префекта. - Господин Барричини, - продолжал префект, - стремится прекратить эту, как бы сказать, вражду... то есть это неопределенное положение, в каком вы оба находитесь. Что касается меня, то я буду в восторге, если между вами возникнут отношения, какие должны быть между людьми, созданными, чтобы уважать друг друга. - Господин префект, - взволнованно перебил Орсо, - я никогда не обвинял адвоката Барричини в убийстве моего отца, но он совершил поступок, который всегда будет мешать мне иметь с ним какие бы то ни было отношения. Он написал подложное угрожающее письмо от имени известного бандита или по крайней мере негласно приписал его моему отцу. Наконец, милостивый государь, это письмо, вероятно, было косвенной причиной смерти отца. Префект некоторое время собирался с мыслями. - Что ваш отец верил этому, когда, увлекаемый живостью своего характера, он подал жалобу на Барричини, - это было извинительно, но нельзя допустить подобное ослепление с вашей стороны... Я не говорю о характере Барричини... Вы его совсем не знаете, вы предубеждены против него... но не думайте, чтобы человек, хорошо знающий законы... - Но, милостивый государь, - сказал Орсо, вставая, - примите в соображение, что сказать: "Это письмо не есть дело рук господина Барричини" - значит приписать его моему отцу. Его честь - моя честь. - Никто не уверен так, как я, в чести полковника делла Реббиа, - продолжал префект, - но... автор этого письма теперь известен... - Кто? - воскликнула Коломба, - подступая к префекту. - Один негодяй, виновный во многих преступлениях, которых вы, корсиканцы, не прощаете, вор, некто Томмазо Бьянки, содержащийся теперь в тюрьме в Бастии, показал, что он автор этого рокового письма. - Я не знаю этого человека, - сказал Орсо. - Какая у него могла быть цель? - Это здешний, - сказала Коломба, - брат нашего прежнего мельника. Это негодяй и лгун, не внушающий доверия. - Вы увидите, - продолжал префект, - почему он в этом заинтересован. Мельник, о котором говорит ваша сестра, - его звали, кажется, Теодоро - арендовал у полковника мельницу, стоявшую на том самом ручье, права на который оспаривал Барричини. Полковник по свойственному ему великодушию не извлекал из мельницы почти никакой выгоды. Томмазо и подумал, что если Барричини завладеет ручьем, то заставит платить значительную аренду; известно, что Барричини любит деньги. Словом, чтобы сделать одолжение брату, Томмазо подделал письмо бандита, вот и вся история! Вы знаете: на Корсике семейные узы так сильны, что иногда толкают человека на преступление... Не угодно ли вам познакомиться вот с этим письмом ко мне от помощника генерального прокурора? Оно подтвердит вам только что сказанное мною. Орсо пробежал письмо, подробно излагавшее признание Томмазо; Коломба читала его из-за плеча брата. Прочитав, она закричала: - Орландуччо Барричини ездил в Бастию месяц тому назад, когда стало известно, что мой брат скоро вернется. Он виделся с Томмазо и купил у него эту ложь. - Синьора, - с нетерпением в голосе сказал префект, - вы объясняете все гнусными подлогами; разве это - средство узнать истину? Вы, господин делла Реббиа, вы благоразумнее: скажите мне, что вы теперь думаете? Верите ли вы, как верит синьора, что человек, которому грозит нестрогое наказание, с легким сердцем возведет на себя обвинение в подлоге, чтобы сделать одолжение кому-то, кого он не знает? Орсо внимательно перечитал письмо помощника прокурора, взвешивая каждое слово, потому что с тех пор, как он увидел адвоката Барричини, он почувствовал, что теперь ему труднее убедить себя, чем несколько дней назад. Наконец он был вынужден сознаться, что объяснение кажется ему удовлетворительным. Но Коломба решительно воскликнула: - Томмазо Бьянки - обманщик! Он не будет осужден или убежит из тюрьмы, я уверена. Префект пожал плечами. - Я передал вам, господин делла Реббиа, полученные мною сведения, - сказал он. - Я удаляюсь и советую вам подумать. Я буду ждать, что ваш здравый смысл просветит вас, и надеюсь, что он окажется сильнее догадок вашей сестры. Орсо, сказав несколько слов в оправдание Коломбы, повторил, что теперь он верит, что единственный виновник - Томмазо. Префект встал, чтобы уйти. - Если бы не было так поздно, - сказал он, - я предложил бы вам пойти вместе со мной за письмом мисс Невиль. Вы могли бы сказать Барричини то, что вы только что сказали мне, и все было бы кончено. - Никогда Орсо делла Реббиа не войдет в дом Барричини! - гневно воскликнула Коломба. - Ваша сестрица, как видно, tintinajo [Так называется баран с колокольчиком, вожак стада; так же в переносном смысле называют того из членов семьи, кто руководит ею во всех важных делах. (Прим. автора.)] своей семьи? - с насмешливым видом спросил префект. - Милостивый государь, - твердым голосом сказала Коломба, - вас обманывают. Вы не знаете адвоката. Это самый хитрый, самый лукавый человек на свете. Заклинаю вас, не заставляйте Орсо совершить поступок, который покроет его позором. - Коломба! - закричал Орсо. - Ты совсем с ума сошла! - Орсо, Орсо! Ради шкатулки, которую я вам дала, умоляю вас, выслушайте меня! Между нами и Барричини кровь; вы не пойдете к ним! - Сестра! - Нет, брат, вы не пойдете, или я уйду из этого дома, и вы никогда не увидите меня... Орсо, сжальтесь надо мной! И она упала на колени. - Я в отчаянии, - сказал префект, - что синьора Коломба так неблагоразумна. Я уверен, что вы убедите ее. Он отворил дверь и остановился, ожидая, что Орсо пойдет за ним. - Я не могу оставить ее теперь, - сказал Орсо. - Завтра, если... - Я еду очень рано, - сказал префект. - По крайней мере, брат, подождите до завтрашнего утра! - воскликнула Коломба, сложив руки. - Дайте мне пересмотреть бумаги отца... Вы не можете отказать мне в этом. - Хорошо, ты посмотришь их сегодня вечером, но по крайней мере не будешь мучить меня потом этой сумасбродной ненавистью... Простите, господин префект... Я и сам чувствую себя так дурно... Лучше завтра. - Утро вечера мудренее, - сказал префект, уходя. - Я надеюсь, что завтра вся ваша нерешительность пройдет. - Саверия! - закричала Коломба. - Возьми фонарь и проводи господина префекта. Он отдаст тебе письмо для моего брата. Она прибавила несколько слов, которые услышала только Саверия. - Коломба, - сказал Орсо, когда префект ушел, - ты очень огорчила меня. Доколе ты будешь возражать против очевидности? - Вы дали мне срок до завтра, - ответила она. - У меня очень мало времени, но я еще не теряю надежды. Она взяла связку ключей и побежала в одну из комнат верхнего этажа. Слышно было, как она стремительно выдвигала ящики и рылась в конторке, в которую полковник делла Реббиа запирал свои важные бумаги. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Саверия долго не возвращалась, и нетерпение Орсо достигло крайнего предела, когда она явилась с письмом, ведя за собой маленькую Килину, протиравшую себе глаза, потому что ее разбудили, когда она только-только успела заснуть. - Девочка, - сказал Орсо, - что ты так поздно? - Барышня за мной послала, - ответила Килина. "Зачем она ей?" - подумал Орсо, но поторопился распечатать письмо мисс Лидии. Килина поднялась к его сестре. "Мой отец был нездоров, - писала мисс Невиль, - а кроме того, он так ленив на письма, что я должна служить ему секретарем. Вы знаете, что тогда на морском берегу он промочил себе ноги, вместо того чтобы восхищаться с нами видом, а этого на Вашем прекрасном острове совершенно достаточно, чтобы схватить лихорадку. Я отсюда вижу Вашу мину: Вы, без сомнения, ищете свой стилет, но я надеюсь, что другого у вас нет. Итак, у отца была небольшая лихорадка, а я была в большом волнении; префект - я упорно продолжаю находить его очень любезным - прислал нам тоже очень любезного доктора, который в два дня избавил нас от беспокойства: приступ не возобновился, и отец опять мечтает об охоте, но я ему еще не позволяю. Как вы нашли свой горный замок? На месте ли Ваша северная башня? Много ли там привидений? Я спрашиваю Вас обо всем этом потому, что отец помнит, что Вы обещали ему ланей, кабанов, муфлонов... так зовут это странное животное? Отправляясь в Бастию, мы рассчитываем просить Вашего гостеприимства, и я надеюсь, что замок делла Реббиа, хотя и старый и разрушенный, как Вы говорите, не рухнет на нас. Хотя префект так любезен, что, говоря с ним, никогда не чувствуешь недостатка в предметах для разговора (by the by [Между прочим (англ.).], мне кажется, что я вскружила ему голову), мы говорили о Вас, господин Орсо. Бастийские юристы прислали ему показание какого-то плута, которого они держат под замком; это показание такового свойства, что может уничтожить ваши последние подозрения; Ваша вражда, которая иногда меня беспокоила, должна теперь кончиться. Вы не можете представить себе, какое это доставило бы мне удовольствие. Когда Вы отправились с прекрасной voceratrice, с ружьем в руках и с мрачным взглядом, Вы показались мне больше корсиканцем, чем всегда... даже слишком корсиканцем. Basta [Довольно (итал.).], я пишу Вам об этом так подробно, потому что скучаю. Префект, увы, уезжает. Мы пошлем к Вам нарочного, когда поедем в Ваши горы, и я осмелюсь написать синьоре Коломбе и попросить ее приготовить нам bruccio, ma solenne [Сыр по всем правилам искусства (итал.).]. Покуда передайте ей от меня душевный привет. Я нашла отличное применение ее стилету: я разрезаю им привезенный с собой роман; но это ужасное оружие негодует на такое употребление и самым безжалостным образом рвет мою книгу. Прощайте; отец посылает вам his best love [Свой сердечный привет (англ.).]. Послушайтесь префекта; он даст Вам добрый совет и, мне кажется, свернет с дороги ради Вас; он едет на закладку в Корте; я думаю, что это должно быть очень внушительное зрелище, и мне очень жаль, что я не могу присутствовать при нем. Господин префект в вышитом мундире, в шелковых чулках, в белом шарфе, с лопаткой каменщика в руках!.. И речь!.. Церемония кончится тысячу раз повторенными криками: "Да здравствует король!" Вы будете очень тщеславиться тем, что заставили меня заполнить четыре страницы, но я, милостивый государь, еще раз повторяю: мне скучно, и потому я позволяю Вам писать мне весьма пространно. Кстати, я очень удивлена, что Вы до сих пор не сообщили мне о своем благополучном прибытии в Пьетранера-Кэстл. Лидия. P. S. Прошу Вас, слушайтесь префекта и делайте то, что он Вам скажет. Мы вместе решили, что Вы должны так действовать, - доставьте мне удовольствие". Орсо перечитал это письмо три или четыре раза, всякий раз сопровождая его бесчисленными комментариями, потом написал длинный ответ и приказал Саверии отнести его к одному из жителей деревни, который в ту же ночь ехал в Аяччо. Он уже совсем не думал разбирать с сестрой действительные или воображаемые обиды Барричини: письмо мисс Лидии окрасило для него все в розовый цвет, в его сердце не было больше места ни для подозрений, ни для ненависти. Подождав несколько времени, не сойдет ли вниз сестра, и так и не дождавшись, он ушел спать с таким облегчением, какого давно не испытывал. Коломба, отпустив Килину с тайными приказаниями, провела большую часть ночи в чтении старых бумаг. Незадолго до рассвета кто-то бросил несколько маленьких камешков в ее окно; по этому сигналу она сошла в сад, отворила потайную калитку и ввела в дом двух человек очень подозрительной наружности; прежде всего она позаботилась отвести их на кухню и дать им поесть. Кто были эти люди - сейчас узнаем. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Утром около шести часов слуга префекта постучался у дома Орсо. Принятый Коломбою, он сказал, что префект сейчас едет и ждет ее брата. Коломба, не колеблясь, ответила, что ее брат только что упал с лестницы и вывихнул себе ногу, что, не будучи в состоянии ступить шагу, он умоляет г-на префекта извинить его и будет очень признателен ему, если он будет так добр, что потрудится прийти. Вскоре после этого Орсо спустился вниз и спросил у сестры, не присылал ли за ним префект. - Он просил вас подождать здесь, - ответила она самым уверенным тоном. Прошло полчаса, но в доме Барричини не было заметно ни малейшего движения; тем временем Орсо спросил у сестры, не сделала ли она какого-нибудь открытия; она ответила, что все расскажет префекту. Она была очень спокойна, но цвет лица и глаза выдавали лихорадочное волнение. Наконец отворилась дверь в доме Барричини; префект в дорожном платье вышел первым; за ним шел мэр со своими двумя сыновьями. Велико было изумление пьетранерских обывателей, карауливших с восхода солнца отъезд первого чиновника в департаменте, когда они увидели, как он в сопровождении троих Барричини пересек площадь и вошел в дом делла Реббиа. - Они мирятся! - закричали деревенские политики. - Я говорил вам, - прибавил один старик. - Орсо Антонио слишком долго жил на континенте, чтобы поступить решительно. - Однако, - возразил один реббианист, - заметьте, что ведь Барричини идут к нему. Они просят прощения. - Это префект одурачил их всех, - отвечал старик, - теперь уже нет мужества в людях, и юноши так же мало заботятся об отцовской крови, как если бы все они были незаконными детьми. Префект был немного удивлен, увидя, что Орсо на ногах и ходит совершенно свободно. Коломба созналась в своей лжи и попросила извинения. - Если бы вы остановились в другом месте, господин префект, - сказала она, - то брат еще вчера пошел бы засвидетельствовать вам свое почтение. Орсо рассыпался в извинениях, уверяя, что он ни при чем в этой нелепой хитрости, которая его глубоко оскорбила. Префект и старик Барричини, казалось, верили искренности его сожалений, доказывавшейся и его смущением и упреками, обращенными к сестре, но сыновья мэра не были удовлетворены. - Над нами издеваются! - сказал Орландуччо настолько громко, чтобы его услышали. - Если бы моя сестра сыграла со мной подобную шутку, - сказал Винчентелло, - я скоро отбил бы у нее охоту повторить ее. Эти слова и тон, которым они были произнесены, не понравились Орсо и испортили ему настроение. Он обменялся с молодыми Барричини взорами, отнюдь не выражавшими благосклонности. Тем временем все сели, кроме Коломбы, которая стояла у дверей в кухню. Префект заговорил и после нескольких общих фраз о предрассудках страны напомнил, что в большинстве случаев самая закоренелая вражда основана только на недоразумении. Потом, обращаясь к мэру, он сказал ему, что господин делла Реббиа никогда не верил, что семейство Барричини принимало прямое или косвенное участие в плачевном событии, лишившем его отца; что, правда, он питал некоторые сомнения относительно одной частности процесса, шедшего между двумя семействами, что эти сомнения объяснялись долгим отсутствием г-на Орсо и характером полученных им известий; что, убежденный последними показаниями, он считает себя совершенно удовлетворенным и желал бы вступить с г-ном Барричини и его семейством в дружеские и добрососедские отношения. Орсо принужденно поклонился; Барричини пробормотал несколько слов, которых никто не расслышал, его сыновья смотрели в потолок. Префект готов был обратиться к Орсо с продолжением речи, которую он начал, обращаясь к Барричини, как вдруг Коломба, вынув из-под косынки несколько бумаг, важно подошла и стала между договаривающимися сторонами. - Я с искренним удовлетворением увижу конец войны между нашими двумя семействами, - сказала она, - но чтобы примирение было полным, нужно объясниться и ничего не оставлять под сомнением... Господин префект, я имела полное право считать показание Томмазо Бьянки подозрительным, так как оно исходит от человека с такой дурной славой... Я сказала, что сыновья синьора Барричини, может быть, видели этого человека в Бастии, в тюрьме... - Это ложь, - перебил Орландуччо, - я его не видел. Коломба бросила на него презрительный взгляд и продолжала, по-видимому, очень спокойно: - Вы объяснили цель, с какой Томмазо угрожал синьору Барричини, желанием сберечь для своего брата Теодора мельницу, которую мой отец отдавал ему внаем за дешевую цену. - Это ясно, - сказал префект. - От такого негодяя, как этот Бьянки, всего можно ожидать! - сказал Орсо, обманутый наружным спокойствием своей сестры. - Подлинное письмо помечено одиннадцатым июля, - продолжала Коломба, и глаза ее заблестели ярче. - Томмазо тогда был у своего брата на мельнице. - Да, - сказал мэр с некоторым беспокойством. - Какая же выгода была Томмазо Бьянки? - воскликнула Коломба торжествующе. - Срок аренды его брата истек первого июля, мой отец не возобновил с ним договора. Вот запись моего отца, вот расторжение, вот письмо одного делового человека из Аяччо, предлагавшего нам нового мельника. И, говоря это, она подала префекту бумаги. Все были удивлены. Мэр заметно побледнел. Орсо, нахмурив брови, подошел, чтобы посмотреть бумаги, которые префект очень внимательно читал. - Над нами издеваются! - воскликнул снова Орландуччо, вставая в гневе. - Пойдем отсюда, отец, нам не нужно было приходить сюда. Барричини довольно было мгновения, чтобы успокоиться. Он попросил посмотреть бумаги, префект, не говоря ни слова, подал их ему. Тогда, подняв на лоб свои зеленые очки, он пробежал бумаги с довольно равнодушным видом. Коломба в это время смотрела на него глазами тигрицы, видящей, как лань приближается к логовищу ее детенышей. - Но... - сказал Барричини, опуская свои очки и передавая бумаги префекту, - зная доброту покойного полковника, Томмазо подумал... Он, должно быть, надеялся... что господин полковник передумает отбирать мельницу... И действительно, он удержал за собой мельницу, следовательно... - Это я оставила ее за ним, - сказала Коломба презрительным тоном. - Мой отец умер, и мне в моем положении нужно было беречь клиентов. - Однако, - сказал префект, - этот Томмазо признался, что он написал письмо. Это ясно... - Для меня ясно то, - перебил Орсо, - что во всем этом деле кроется много всяких подлостей. - У меня есть еще кое-что, противоречащее уверениям этих господ, - сказала Коломба. Она отворила дверь в кухню, и тотчас же в залу вошли Брандолаччо, лиценциат богословия и пес Бруско. Оба бандита были безоружны, по крайней мере с виду; на поясах у них были одни патронташи без пистолетов, составляющих их необходимое дополнение. Войдя в залу, они почтительно сняли шапки. Невозможно представить себе эффект, произведенный их внезапным появлением. Мэр едва не упал навзничь; его сыновья храбро заслонили его, опустив руки в карманы за стилетами. Префект шагнул к двери, а Орсо схватил Брандолаччо за ворот, крича: - Чего тебе здесь нужно, подлец? - Это засада! - кричал мэр, пытаясь отворить дверь, но, как потом оказалось, Саверия по приказанию бандитов заперла ее снаружи. - Добрые люди! - сказал Брандолаччо. - Не бойтесь меня: я вовсе не такой черт, каким кажусь с виду. У нас нет никакого злого умысла. Господин префект, я ваш покорнейший слуга... Осторожнее, поручик, а то вы меня задушите... Мы пришли сюда как свидетели. Ну, патер, говори ты: у тебя язык без костей. - Господин префект, - сказал лиценциат, - я не имею чести быть с вами знакомым. Я Джоканто Кастрикони, более известный под именем патера. Теперь вы понимаете, с кем имеете дело? Синьора, которую я также не имел счастья знать, передала мне просьбу сообщить ей, что