кран. Потом угорь уплывает, и становится видна крышка люка, висящая на петлях рядом с дырой. -- Кто то открыл люк, -- говорит Ами. -- Господи, -- выдыхает Дуглас Макартур Шафто. -- Господи. -- Он откидывается от телевизора, как будто не в силах больше смотреть. Потом вылезает из под навеса и встает, глядя Южно Китайское море. -- Кто то выбрался из этой подлодки. Ами по прежнему зачарована и полностью слилась с джойстиками, как тринадцатилетний мальчишка у игровой приставки. Рэнди трет непривычно голое место на запястье и смотрит на экран, но не видит ничего, кроме идеально круглой дыры. Примерно через минуту он выходит к Дугу. Тот ритуально закуривает сигару. -- В такую минуту положено перекурить, -- бормочет Дуг. -- Будешь? -- Конечно. Спасибо. -- Рэнди вынимает складной ножик со множеством лезвий и срезает кончик у толстой кубинской сигары. -- Почему ты сказал, что в такую минуту надо перекурить? -- Чтобы отложилось в памяти. -- Дуг отрывает взгляд от горизонта и пытливо смотрит на Рэнди, словно умоляя понять. -- Это одна из главных минут в твоей жизни. Отныне все станет другим. Может быть, мы разбогатеем. Может быть, нас убьют. Может быть, нам предстоит приключение и мы что нибудь узнаем. Так или иначе, мы изменимся. Мы стоим у гераклитова огня, и его жар обдает нам лица. -- Он, как волшебник, извлекает из кулака зажженную спичку. Рэнди прикуривает сигару, глядя в огонь. -- За все это, -- говорит он. -- И за тех, кто оттуда выбрался, -- отвечает Дуг. САНТА МОНИКА Армия Соединенных Штатов Америки (считает Уотерхауз) -- это, во первых, несметное количество писарей и делопроизводителей, во вторых, мощнейший механизм по переброске большого тоннажа из одной части мира в другую, и в самую последнюю очередь -- боевая организация. Предыдущие две недели его как раз перебрасывали. Сперва шикарным лайнером, таким быстроходным, что ему якобы не страшны немецкие подводные лодки. (Проверить нельзя: как известно Уотерхаузу и еще нескольким людям, Дениц объявил поражение в Битве за Атлантику и смахнул подводные лодки с карты до тех пор, пока не построит новые, на ракетном топливе. Им вообще не надо будет всплывать.) Так Уотерхауз оказался в Нью Йорке. Дальше поездами добрался до Среднего Запада; здесь повел неделю с родными и в десятитысячный раз заверил их, что в силу своих специфических знаний никогда не примет участия в настоящих боевых действиях. Снова поезда до Лос Анджелеса и ожидание серии явно смертельных перелетов через полпланеты до Брисбена. Он один из примерно полумиллиона парней и девушек в форме, отпускников, слоняющихся по городу в поисках досуга. Говорят, что Лос Анджелес -- мировая столица развлечений и с досугом проблем не будет. И впрямь, пройдя квартал, натыкаешься на пяток проституток и минуешь такое же количество пивных, киношек и бильярдных. За четыре дня Уотерхауз успевает перепробовать все и с огорчением обнаруживает, что его ничто больше не занимает. Даже шлюхи! Может быть, поэтому он бредет вдоль обрыва к северу от пристани Санта Моника. Внизу -- пустынный пляж, единственное место в Лос Анджелесе, с которого никто не получает гонораров и комиссионных. Берег манит, но не зазывает. Растения, стоящие дозором над Тихим океаном, как будто с другой планеты. Нет, ни на какой мыслимой планете таких быть не может. Они слишком геометрически правильны. Это схематические диаграммы растений, составленные сверхсовременным дизайнером, который силен в геометрии, но никогда не был в лесу, не видел настоящих цветов и деревьев. Они и растут не из природного органического субстрата, а торчат из стерильной охристой пыли, которая здесь считается почвой. И это только начало -- дальше будет еще диковиннее. От Бобби Шафто Уотерхауз слышал, что по ту сторону Тихого океана все невероятно чужое. Солнце клонится к закату, порт слева сверкает огнями, как разноцветная галактика; яркие костюмы балаганных зазывал видны за милю, словно сигнальные ракеты. Однако Уотерхауз не спешит слиться с бездумной толпой матросов, солдат, морских пехотинцев, различимых только по цвету формы. Последний раз, когда он был в Калифорнии, до Перл Харбора, он ничем не отличался от этих ребят -- только чуток толковее, на «ты» с математикой и музыкой. Теперь он знает войну, как им никогда не узнать. Он носит ту же форму, но это маскировка. С его точки зрения война, как ее понимают эти ребята, -- выдумка почище голливудской картины. Говорят, что Макартур и Паттон -- решительные военачальники; мир замирает в ожидании их очередного прорыва. Уотерхаузу известно, что Паттон и Макартур в первую очередь вдумчивые потребители «Ультра Меджик». Они узнают из расшифровок, где враг сосредоточил основные силы, потом обходят его с фланга и ударяют в слабое место. И ничего больше. Все говорят, что Монтгомери хитер и упорен. Уотерхауз презирает Монти; Монти идиот, не читает сводок «Ультра», чем губит своих людей и отдаляет победу. Говорят, что Ямамото погиб по счастливому стечению обстоятельств. Якобы какие то П 38 дуриком засекли и сбили безымянные японские самолеты. Уотерхауз знает, что смертный приговор Ямамото выполз из печатающего устройства производства «Электрикал Тилл корпорейшн» на гавайской криптоаналитической фабрике и адмирал пал жертвой запланированного политического убийства. Даже его представления о географии изменились. Дома они с бабушкой и дедом крутили глобус, прослеживая его будущий маршрут по Тихому океану от одного забытого богом вулкана к другому затерянному атоллу. Уотерхауз знает, что до войны у всех этих островков было лишь одно экономическое назначение: обрабатывать информацию. Точки и тире, путешествуя по глубоководному кабелю, затихают через несколько тысяч миль, как рябь на воде. Европейские государства колонизировали островки примерно тогда же, когда начали прокладывать глубоководные кабели, и построили на них станции, чтобы эти точки и тире принимать, усиливать и отправлять к следующему архипелагу. Часть кабелей уходит на глубину недалеко от этого самого места. Скоро Уотерхауз отправится маршрутом точек и тире за горизонт, на край света. Он находит пологий спуск и, вручив себя силе тяготения, спускается к морю. Под мглистым небом вода тиха и бесцветна, горизонт едва различим. Тонкий сухой песок зыбится под ногами, образуя круглые, доходящие до щиколоток волны. Приходится снять ботинки. Песок набился в носки; Уотерхауз снимает их тоже и засовывает в карман. Он идет к воде, неся в каждой руке по ботинку. Другие гуляющие связали ботинки шнурками и повесили на брючный ремень, чтобы не занимать руки. Однако Уотерхауза коробит такая асимметрия, поэтому он несет ботинки, словно намерен пойти на руках, головой в воде. Низкое солнце косо озаряет рябь на песке, гребень каждой дюнки рассекает вдоль острый, как нож, терминатор. Гребни флиртуют и спариваются. Уотерхауз подозревает, что их узор несет в себе глубокий и тайный смысл, но усталый мозг бастует разгадывать загадки. Отдельные участки истоптаны чайками. В приливной полосе песок гладко вылизан волнами. Вдоль воды вьются детские следы, расходясь, как цветы гардении от тонкого стебля. Песок кажется геометрической плоскостью, затем накатывает волна, и мелкие неровности проступают в завихрении струй, бегущих назад в море. Те, в свою очередь, меняют рисунок песка. Океан -- машина Тьюринга, песок -- лента; вода читает знаки на песке, иногда стирает их, иногда пишет новые завихрения, которые сами возникли как отклик на эти знаки. Бредя в прибойной полосе, Уотерхауз оставляет в мокром песке кратеры, и волны их читают. Со временем океан сотрет следы, но в процессе изменится его состояние, узор волн. Эти возмущения достигнут другой стороны Тихого океана; с помощью некоего сверхсекретного устройства из бамбука и лепестков хризантем японские наблюдатели узнают, что Уотерхауз здесь шел. В свою очередь, вода, плещущая у его ног, несет сведения о конструкции винтов и численном составе японского флота, просто ему не хватает ума прочесть. Хаос волн, наполненный зашифрованной информацией, глумится над разумом. Война на суше для Уотерхауза окончена. Теперь он ушел, ушел в море. С самого приезда в Лос Анджелес это первый случай на него, на море то бишь, взглянуть. Какое то оно чересчур огромное. Прежде, в Перл Харборе, оно было ничем, пустотой; теперь представляется активным участником и вектором информации. Вести на нем войну -- это же можно рехнуться. Каково это, быть Генералом? Годами жить среди вулканов и диковинных растений, забыть дубы, пшеничные поля, снег и футбол? Сражаться в джунглях с кровожадными японцами, выжигать их из пещер, теснить с утесов в море? Быть восточным деспотом -- властелином над миллионами квадратных миль, сотнями миллионов людей? Единственная твоя связь с реальными миром -- тонкая медная жилка, протянутая по океанскому дну, слабое блеянье точек и тире в ночи? Что при этом происходит в твоей душе? АВАНПОСТ Когда австралиец из «томми» распылил их сержанта на молекулы, Гото Денго и его товарищи остались без карты, а без карты в джунглях Новой Гвинеи очень, очень плохо. В другом месте можно было идти вниз до самого океана и дальше вдоль берега, пока не наткнешься на своих. Однако здесь берегом идти еще труднее, чем джунглями, поскольку все побережье -- цепочка малярийных болот, кишащих охотниками за головами. Они находят японский аванпост просто по звукам взрывов. В отличие от Гото Денго у пятой воздушной армии США с картами все в порядке. Непрестанный грохот бомбежки в каком то смысле даже успокаивает. После встречи с австралийцами у Гото Денго закрались опасения, которые он не решается высказать вслух: как бы, дойдя до места, не застать там врагов. Тот, кто смеет такое помыслить, недостоин быть воином императора. Так или иначе, рев бомбардировщиков, гул взрывов и вспышки на горизонте ясно показывают, где японцы. Один из товарищей Гото Денго -- деревенский парнишка с Кюсю. Энтузиазм заменяет ему еду, воду, сон, лекарства. Всю дорогу через джунгли парнишка ободряет товарищей, вслух мечтая о том, как они услышат зенитки и увидят горящие американские самолеты. Этот день так и не наступает. Однако они приближаются к аванпосту. Его можно найти с закрытыми глазами по дизентерийному и трупному смраду. Как раз когда вонь становится невыносимой, парнишка с Кюсю вдруг странно хрюкает. Гото Денго оборачивается и видит у него во лбу аккуратную овальную дырочку. Парнишка в корчах падает на землю. -- Мы -- японцы! -- кричит Гото Денго. Бомбы норовят все время падать и взрываться, поэтому требуется рыть бункеры и одиночные окопы. К несчастью, поверхность земли совпадает с зеркалом грунтовых вод. Следы заполняются ржавой жижей раньше, чем успеваешь вытащить ногу из хлюпающей грязи. Воронки от бомб -- аккуратные круглые озерца. Нет ни транспорта, ни вьючной скотины, ни домашней живности, ни строений. Куски обгорелого алюминия, возможно, были когда то самолетами. Есть несколько тяжелых орудий, но дула покорежены взрывами, металл изъеден мелкими оспинами. Пальмы -- пни, из которых торчат несколько щепок, направленных от последнего взрыва. Там и сям на красной глинистой равнине кормятся чайки. У Гото Денго есть подозрение, что именно они там клюют; догадка подтверждается, когда он разрезает ногу осколком человеческой челюсти. Здесь разорвалось столько зарядов, что каждая молекула воды, земли, воздуха пропахла тринитротолуолом. Запах напоминает Гото Денго о доме; этим же веществом хорошо убирать породу, которая преграждает тебе путь к рудной жиле. Капрал ведет Гото Денго и его единственного уцелевшего товарища от периметра к палатке, поставленной в грязи; растяжки привязаны не к колышкам, а к разбитым пням или обломкам артиллерийских орудий. Пол замощен крышками от деревянных ящиков. На пустом ящике от боеприпасов сидит по турецки полуголый мужчина лет, может быть, пятидесяти. Веки настолько распухли и отяжелели, что нельзя сказать, спит он или бодрствует. Дыхание вырывается спорадически, при вдохе кожа втягивается между ребрами, и кажется, что скелет хочет вырваться из обреченного тела. Человек давно не брился, но то, что выросло, бородой не назовешь. Он что то бубнит писарю, который сидит, поджав ноги, на крышке от ящика с надписью «МАНИЛА». Гото Денго вместе с товарищем стоит поодаль, перебарывая разочарование. Он то думал, что к этому времени будет лежать на госпитальной койке и пить соевый суп. Однако эти люди в еще более жалком состоянии, чем он сам, -- как бы еще им не пришлось помогать. И все же хорошо быть под тентом в присутствии старшего, который за все отвечает. Входит другой писарь с расшифровками радиограмм -- значит, где то рядом есть рация, связисты с кодовыми книгами. Они не полностью отрезаны. -- Что ты умеешь? -- спрашивает офицер, когда Гото Денго позволено наконец представиться. -- Я -- инженер, -- говорит Гото Денго. -- Умеешь строить мосты? Летные полосы? Офицер слегка размечтался: возвести мост или проложить летную полосу для них такая же фантастика, как построить межгалактический звездолет. Все зубы у него выпали, он шамкает и дважды за предложение замолкает, чтобы перевести дыхание. -- Я построю их, если командиру будет угодно, хотя другие умеют это лучше меня. Моя специальность -- подземные работы. -- Бункеры? Оса жалит Гото Денго в загривок, он с шумом тянет сквозь зубы воздух. -- Я построю бункер, если командир пожелает. Моя специальность -- туннели в земле или в скальной породе, особенно в скальной породе. Офицер несколько мгновений пристально смотрит на Гото Денго, потом переводит взгляд на писаря. Тот отвешивает легкий поклон. -- Твои умения здесь бесполезны, -- говорит офицер таким тоном, будто это относится практически ко всем. -- Господин! Я умею стрелять из «намбу»! -- «Намбу» -- плохой пулемет. Хуже, чем американские и австралийские пулеметы. Годится, впрочем, для обороны в джунглях. -- Господин! Я готов защищать наш периметр до последнего вздоха... -- К сожалению, нас не будут атаковать из джунглей. Нас бомбят. Из «намбу» самолет не сбить. Когда они придут, то придут с океана. «Намбу» бессилен против морского десанта. -- Господин! Я шесть месяцев жил в джунглях! -- Да? -- Офицер впервые демонстрирует интерес. -- Что ты ел? -- Личинок и летучих мышей, господин! -- Иди и налови их мне. -- Слушаюсь, господин! Он распускает старые канаты на веревки, из веревок плетет сети, сети вешает на деревья. Дальше его жизнь проста: с утра он лазает по деревьям, вынимает летучих мышей из сеток. Потом полдня штыком выковыривает личинок из гнилых пней. Ночь стоит в одиночном окопе, полном вонючей жижи. Когда рядом рвется бомба, ударная волна приводит его в состояние шока, настолько глубокого, что мозг полностью отключается от тела; несколько следующих часов оно действует автономно, без всяких указаний сверху. Лишенный связи с физическим миром, мозг крутится вхолостую, как мотор, который лишился ведущего вала и шпарит на полную с открытым дросселем, не выполняя никакой полезной работы, а лишь напрасно себя изнашивая. Обычно он не выходит из этого состояния, пока к нему кто нибудь не обратится. Потом снова падают бомбы. Однажды ночью он замечает, что идет по песку. Странно. Воздух чист и свеж. Невероятно. С ним идет кто то еще. Рядом волочат ноги двое рядовых и капрал, согнутый под тяжестью «намбу». Капрал как то странно смотрит на Гото Денго. -- Хиросиме, -- говорит он. -- Вы что то сказали? -- Хиросима. -- А до «Хиросима»? -- В. -- В? -- В Хиросиме. -- А до того, как сказали «в Хиросиме»? -- Тетка. -- Вы говорили про свою тетку в Хиросиме? -- Да. Ей тоже. -- Что «тоже»? -- Те же слова. -- Какие? -- Слова, которые я попросил вас заучить. Ей тоже их передать. -- А, -- говорит Гото Денго. -- Вы всех запомнили? -- Всех родных, которым надо передать ваше послание? -- Да. Повторите. Судя по выговору, капрал, как почти все здесь, из Ямагути. Лицо скорее деревенское, чем городское. -- Вашим отцу и матери в деревне под Ямагути. -- Да! -- И вашему брату, который... служит на флоте? -- Да! -- И вашей сестре, которая... -- Учительница в Хиросиме, отлично! -- И вашей тетке, которая тоже в Хиросиме. -- И не забудьте моего дядю в Курэ. -- Ах да. Виноват. -- Отлично. Теперь повторите еще раз все послание, слово в слово. -- Хорошо. -- Гото Денго набирает в грудь воздуха. Они спускаются к морю: он и еще человек шесть, безоружных, с вещами, в сопровождении капрала и рядовых. Внизу покачивается на волнах резиновая лодка. -- Почти пришли. Повторите мое послание! -- Дорогие мои родные, -- начинает Гото Денго. -- Пока хорошо, -- говорит капрал. -- Я все время о вас думаю, -- предполагает Гото Денго. Капрал немного обескуражен. -- Довольно близко. Продолжайте. Они уже у моря. Гото Денго на мгновение умолкает и смотрит, как другие забираются в лодку. Капрал толкает его в спину. Гото Денго заходит в воду. Никто на него не орет -- напротив протягивают руки, тянут. Он переваливается через борт на дно лодки, встает на колени. Команда начинает грести. Гото Денго встречается глазами с капралом. -- Это последняя весточка, которую вы от меня получите, поскольку я давно упокоился в священной земле Ясукуни.1 -- Нет! Нет! Совсем не так! -- орет капрал. -- Знаю, вы будете навещать меня и вспоминать с любовью как я вспоминаю вас. Капрал забегает в воду, пытаясь догнать лодку, рядовые ловят его за руки и тащат назад. Капрал кричит: -- Скоро мы нанесем американцам сокрушительное поражение и с победой вернемся в Хиросиму! -- Он шпарит наизусть как школьник -- урок. -- Знайте, что я храбро пал в великом бою и ни на миг не поступился долгом! -- кричит Гото Денго. -- Пришлите мне крепкую нитку, чтоб починить ботинки! -- вопит капрал. -- Армия прекрасно о нас заботилась, мы провели последние месяцы в таком довольстве и чистоте, словно и не покидали Родину! -- кричит Гото Денго, зная, что за шумом прибоя его уже почти не слышно. -- Мы приняли смерть в расцвете юности, как цветы сакуры из императорского рескрипта, который носили у сердца! Не жаль отдать жизнь за мир и процветание, которые мы принесли народам Новой Гвинеи! -- Нет, все неправильно! -- ревет капрал, но товарищи уже тащат его от берега, в джунгли, где голос тонет в какофонии уханья, скрежета, щебета и пронзительных криков. Гото Денго оборачивается. Пахнет дизтопливом и стоячей водой. Что то длинное, черное, похожее на субмарину, заслоняет звезды. -- Твое послание гораздо лучше, -- говорит молодой парень с ящиком инструментов -- авиамеханик, полгода не видевший ни одного японского самолета. -- Да, -- вставляет другой, судя по виду, тоже механик. -- Оно очень поддержит его родных. -- Спасибо, -- говорит Гото Денго. -- К сожалению, я понятия не имею, как зовут того мальца. -- Тогда езжай в Ямагути, -- советует первый механик, -- и выбери первую попавшуюся немолодую пару. МЕТЕОР -- Трахаешься ты точно не как примерная школьница. -- В голосе Шафто сквозит священный ужас. В углу горит дровяная печка, хотя сейчас только сентябрь. Шафто в Швеции уже шесть месяцев. Джульета худощава и темноволоса. Она протягивает длинную руку, шарит на ночном столике в поиске сигарет. -- Можешь достать мой утиральник? -- Шафто смотрит на аккуратно сложенный казенный носовой платок рядом с сигаретами. У него самого рука короче -- не дотянуться. -- Зачем? -- Джульета, как все финны, говорит на идеальном английском. Шафто вздыхает и зарывается лицом в ее черные волосы. Ботнический залив шипит и пенится внизу, как плохо настроенный приемник, ловящий странную информацию. Джульета всегда задает сложные вопросы. -- Просто не хочу оставлять бардак, когда выдвинусь отсюда, мэм, -- говорит он. Возле уха щелкает зажигалка -- раз, другой, третий. Джульета затягивается, ее грудь вздымается, приподнимая Шафто. -- Не торопись, -- мурлычет она голосом, вязким от концентрированной смолы. -- Куда ты собрался -- искупаться? Вторгнуться в Россию? Где то по другую сторону залива -- Финляндия. Там русские и немцы. -- Слушай, как только ты сказала «искупаться», он съежился, -- говорит Шафто. -- Значит, скоро выскользнет. Без вариантов. -- И что тогда? -- спрашивает Джульета. -- Мы будем лежать на мокром. -- Ну и что? Это естественно. Люди лежат на мокром, сколько существуют кровати. -- К черту. -- Шафто совершает героический рывок к носовому платку. Джульета впивается ногтями в одно из чувствительных мест, обнаруженных при детальной картографической съемке его тела. Шафто извивается, но тщетно -- все финны очень сильные. Он выскальзывает. ПоздноДотягивается до стола, роняя на пол бумажник, скатывается с Джульеты и накидывает платок на согнутый шест -- единственный флаг капитуляции, которым Шафто когда либо взмахнет. Потом некоторое время просто лежит, слушая прибой и треск дров в печке. Джульета отодвигается от него, сворачивается калачиком, избегая мокрого места (хотя оно естественно), и курит (хотя это и неестественно). От нее пахнет кофе. Шафто нравится тереться лицом об ее кожу. -- Погода не очень плохая. Дядя Отто вернется до ночи. -- Джульета лениво смотрит на карту Скандинавии. Швеция висит как вялый, обрезанный фаллос. Из под нее мошонкой выпирает Финляндия. Восточная граница -- с Россией -- давно утратила всякую связь с реальностью. Иллюзорный рубеж яростно исчиркан карандашными пометками, фиксирующими попытки Сталина кастрировать Скандинавию. Пометки скрупулезно делает дядя Джульеты. Как все финны, он опытный лыжник, первоклассный стрелок и неукротимый воин. И все равно они себя презирают. Наверное, потому (размышляет Шафто), что отдали оборону страны на откуп немцам. Финны -- мастера убивать русских по старинке, индивидуально, в розницу. Когда образовался дефицит финнов, пришлось звать немцев, специалистов по оптовому уничтожению русских. Джульета фыркает над этим примитивным объяснением: финны в миллион раз сложнее, чем доступно восприятию Бобби Шафто. Не будь войны, нашлось бы бесконечное множество причин для постоянной тоски. Нечего и пытаться объяснить их все. Единственный способ донести до Бобби Шафто хоть чуточку финской души -- утрахать его до потери сознания раз в две три недели. Он слишком долго здесь лежит. Скоро остаток спермы в канале застынет, как эпоксидка. Опасность толкает к действиям Шафто скатывается с кровати и, ежась от холода, бежит по доскам к половику, инстинктивно держась ближе к печке. Джульета перекатывается на спину и оценивающе смотрит на Шафто. -- Будь мужчиной, -- говорит она. -- Свари мне кофе. Шафто хватает чугунный котелок, который при случае мог бы заменить якорь, набрасывает на плечи одеяло и выбегает наружу. На краю набережной останавливается, зная, что о разбитый пирс можно искалечить босые ноги, и ссьгг на берег. Желтая дуга окутана паром и пахнет кофе. Шафто щурится на залив: буксир тянет вдоль берега связанные в плот бревна, видна парочка парусов, но дяди Отто пока нет. За домиком колонка, куда подведена вода из горного родника. Шафто наполняет котелок, хватает несколько полешек и бежит в дом, маневрируя между штабелями кофейных пачек в фольге и ящиками с патронами для автоматического пистолета «суоми». Ставит котелок на огонь, подбрасывает дровишек. Ты жжешь слишком много дров, -- замечает Джульета. -- Дядя не одобрит. -- Еще нарублю, -- говорит Шафто. -- Единственное, чего в этой поганой стране много, так это дров. -- Если дядя Отто рассердится, будешь рубить дрова целыми днями. -- Значит, спать с его племянницей -- на здоровье, а сжечь пару чурок, чтобы сварить ей кофе, -- черный грех. -- Черный, -- говорит Джульета. -- Кофе -- черный. Вся Финляндия (надо слышать, как это говорит дядя Отто) погружена во мрак экзистенциальной тоски и суицидальной депрессии. Обычные противоядия -- самобичевание березовыми вениками, черный юмор, недельные запои -- исчерпаны. Единственное, что еще может спасти Финляндию, это кофе. Увы, близорукое правительство взвинтило налоги и пошлины выше крыши. Деньги якобы нужны, чтобы убивать русских и обустраивать переселенцев: сотням финнов приходится сниматься с насиженных мест всякий раз, как Сталин в пьяном угаре или Гитлер в припадке психоза атакуют карту красным карандашом. В итоге кофе -- дефицит. По словам Отто, Финляндия -- страна сомнамбул, жизнь теплится лишь в тех районах, куда кофе доставляют контрабандисты. Вообще то финнам везение неведомо, тем не менее им посчастливилось жить по другую сторону залива от нейтральной, относительно процветающей страны, знаменитой своим кофе. Все это объясняет существование небольшой финской колонии в Норрсбруке. Недостает только пары крепких рук, чтобы грузить кофе в лодку и выгружать что там дядя Отто за него выручит. Требуется: один мускулистый дебил, который бы согласился получать мимо кассы любым натуральным продуктом. Сержант Бобби Шафто, МПФ США, насыпает кофе в мельницу и начинает крутить ручку. В кофейнике постепенно собирается черный налет. Шафто научился готовить кофе по шведски, Осаждая гущу яйцом. Рубить дрова, трахать Джульету, молоть кофе, трахать Джульету, ссать с набережной, трахать Джульету, разгружать кеч дяди Отто. Вот и все дела Бобби Шафто за последние полгода. В Швеции он нашел спокойный, зеленовато серый глаз кровавой мировой бури. Джульета Кивистик -- главная загадка. У них не роман, а череда романов. В начале каждого они не разговаривают, даже не знакомы. Шафто просто бродяга, подрабатывающий у ее дяди. В конце каждого они в постели, трахаются. В промежутке -- неделя три тактических маневров, фальстартов, обоюдоострого флирта. В остальном все романы совершенно разные, полностью новые отношения между двумя абсолютно другими людьми. Это безумие. Может быть, потому что Джульета психованная, почище Бобби Шафто. Но решительно ничто не мешает Шафто сходить с ума -- здесь и сейчас. Он доводит кофе до кипения, разбивает туда яйцо, наливает Джульете кружку. Это обычная вежливость: их роман только что кончился, а новый еще не начался. Она сидит на кровати, снова курит и, чисто по женски, разбирает его бумажник, чего Шафто не делал с тех пор как... ну, с тех пор как десять лет назад, в Окономовоке, изготовил его на уроке труда. Джульета вытащила содержимое и читает, как книжку. Почти все испорчено морской водой. Однако Джульета внимательно изучает фотографию Глории. -- Отдай! -- говорит Шафто и вырывает снимок. Будь у них любовь, Джульета, наверное, устроила бы игру в «ну ка отними», они бы подурачились и, может быть, трахнулись еще раз. Однако они чужие, и она без звука отдает бумажник. -- У тебя есть девушка? Где? В Мексике? -- В Маниле, -- отвечает Шафто. -- Если она жива. Джульета безразлично кивает. Она не ревнует к Глории, не тревожится, что с ней там, под японцами. Что бы ни творилось на Филиппинах, в Финляндии все равно хуже. И вообще, какое ей дело до прошлых романтических увлечений дядиного грузчика, молодого как его там. Шафто натягивает трусы, шерстяные штаны, рубаху и свитер. -- Иду в город, -- говорит он. -- Скажи Отто, что вернусь разгрузить лодку. Джульета молчит. В качестве последней любезности Шафто останавливается у дверей, шарит за штабелем, находит автоматический пистолет«суоми»1 и проверяет: чист, заряжен, готов к употреблению, как и час назад. Кладет пистолет, оборачивается, последний раз встречается глазами с Джульетой. Потом выходит и закрывает дверь. Слышно шлепанье босых ног и удовлетворенный лязг задвигаемых щеколд. Он надевает высокие резиновые сапоги и бредет вдоль берега на юг. Сапоги Джульетиного дяди велики ему на пару размеров. Чувствуешь себя мальчишкой, шлепающим по лужам в Висконсине. Вот так и должен жить парень его лет: честно вкалывать на простой работе. Целовать девчонок. Ходить в город за сигаретами может быть, кружкой пива. Какая дикость: летать на тяжело вооруженных самолетах и сотнями убивать из сверхсовременного оружия озверелых иноземных захватчиков. Каждые несколько сот метров он останавливается взглянуть на стальные бочки и другие отходы военного производства, выброшенные на берег волнами, полузанесенные песком, с загадочными надписями на русском, финском, немецком. Они напоминают ему стальные бочки на Гуадалканале. Луна поднимет Прилив, не спящих с песка. Волны -- лопаты. Во время войны многое выбрасывают за борт -- и не только то, что пакуют в бочки и ящики. Часто, например, от человека требуют добровольно отдать жизнь за других. Судьба может назначить тебе эту роль в любую минуту, без предупреждения. Ты идешь в бой, который тщательно спланировали бывалые офицеры морской пехоты, выпускники Аннаполиса. План прост, логичен, безотказен, основан на тонне разведданных. Через десять секунд после первого выстрела вокруг полный дурдом, люди мечутся как угорелые. План, казавшийся идеальным минуту назад, теперь представляется трогательно наивным, как запись в детском дневнике. Ребята гибнут. Иногда -- потому что на них падает бомба, но, на удивление часто, потому что таков приказ. То же самое с U 691. Затея с тринидадским трампом до определенного момента была, вероятно, гениальным планом (Уотерхауза, подозревает Шафто). Потом все рассыпалось к чертям, и какой то английский или американский командир приказал, чтобы Шафто и Роота вместе со всей командой U 691 пустили в расход. Он должен был погибнуть на Гуадалканале вместе с ребятами, но не погиб. Все между этим и U 691 -- просто дополнительная жизнь, подарок от фирмы. Он получил шанс побывать дома и увидеть родных, вроде как Христос после Воскресения. Теперь Бобби Шафто точно мертв. Вот почему он идет по берегу так медленно и с таким братским участием изучает прибрежный хлам -- он, Бобби Шафто, тоже труп, выброшенный волнами на берег Швеции. Он думает об этом, когда замечает Небесное Видение. Небо здесь -- свежеоцинкованное ведро, опрокинутое над миром для защиты от докучного солнца; если кто то чиркает спичкой за полмили, она вспыхивает, как сверхновая. По этим меркам Небесное Видение -- целая сбившаяся с орбиты галактика. Ее почти можно принять за самолет, но нет положенного утробного гула. Эта штука издает пронзительный визг и тащит за собой длинный хвост пламени. Кроме того, для самолета она движется слишком быстро. Видение несется со стороны Ботнического залива и пересекает линию побережья милях в двух от домика дяди Отто, постепенно теряя высоту и замедляясь. По мере того как оно замедляет движение, пламя разгорается и ползет вперед по черному корпусу, похожему на свечной нагар. Видение исчезает за деревьями. В этих краях все рано или поздно за ними исчезает. Над кронами вздувается огненный шар. Бобби Шафто говорит: тысяча один, тысяча два, тысяча три, тысяча четыре, тысяча пять, тысяча шесть, тысяча семь и замолкает, услышав взрыв. Потом поворачивается и быстрым шагом идет к Норрсбруку. ЛАВАНДОВАЯ РОЗА Рэнди сам хочет погрузиться на дно и осмотреть подлодку. Дуг Шафто не против, только просит составить план погружения и учесть, что глубина сто пятьдесят четыре метра. Рэнди кивает, как будто это само собой разумеется. То ли дело водить машину -- сел и поехал. Некоторые знакомые Рэнди водят самолеты. В свое время он поразился, узнав, что нельзя просто взять самолет (даже маленький) и взлететь. Прежде надо составить план полета. Нужен целый чемодан книг, таблиц, калькуляторов, а вдобавок доступ к метеосводкам, которых так запросто не получишь, чтобы составить хотя бы плохой , неправильный план, по которому наверняка угробишься. Когда Рэнди свыкся с этой идеей, он нехотя согласился, что она не лишена смысла. Теперь Дуг Шафто говорит, что нужен план погружения, хотя всего то делов: нацепить на спину пару баллонов и проплыть сто пятьдесят четыре метра (прямо вниз, учтите) и обратно. Поэтому Рэнди берет несколько книжек с полки «Глории IV» и пытается хотя бы в общих чертах выяснить, о чем речь. Рэнди в жизни не нырял с аквалангом, однако видел, как это делают в фильмах Жак Ива Кусто. Там все происходило достаточно просто. Первые же две книжки содержат столько подробностей, что оторопь, которую он испытал, узнав про лётные планы, возвращается с новой силой. Перед тем как открыть первую книжку, Рэнди достал цанговый карандаш и листок миллиметровки, чтобы делать выписки; полчаса спустя он все еще силится разобраться в таблицах и ни одной пометки не сделал. Таблицы доходят только до глубины сто тридцать и предполагают, что аквалангист будет там пять десять минут. Однако Ами и все увеличивающаяся команда полиэтнических ныряльщиков Дуга проводят на этой глубине значительно больше времени и даже поднимают с лодки разные артефакты. Например, алюминиевый чемоданчик. Дуг Шафто надеется найти в нем какие нибудь намеки на то, кто был в лодке и как она оказалась по другую сторону планеты. Рэнди пугается, что все интересное с лодки поднимут раньше, чем он сделает хотя бы одну выписку. Ныряльщики прибывают по одному, по два в день, на моторках и прао с Палавана. Белокурые пляжные мальчики, курящие французы, азиаты, не расстающиеся с «тетрисами», отставные военные моряки, простые работяги. У каждого из них есть план погружения. Чем Рэнди хуже? Он решает составить план для глубины сто тридцать, что довольно близко к ста сорока пяти. Проработав примерно час (достаточно, чтобы вообразить самые разные специфические подробности), он случайно обнаруживает, что таблица приводит глубины не в метрах, а в футах. То есть все эти ребята погружаются на глубину в три раза большую, чем максимум, указанный в любой из таблиц. Рэнди закрывает книги и некоторое время ошалело на них смотрит. Все это красивые новые книжки с цветными фотографиями на обложке. Задним числом он понимает, что взял их по программистской привычке: в мире компьютеров любая книга, выпущенная больше двух месяцев назад, годится разве что для ностальгических воспоминаний. Дальше выясняется, что все эти книги подарены и подписаны авторами -- две Дугу, одна Ами. Дарственная надпись Ами явно сделана человеком, который безнадежно в нее влюблен. Рэнди заключает, что все эти книжки написаны для пьяных туристов. Более того, издатели наняли команду адвокатов прочесть их от слова до слова, дабы избежать судебной ответственности. В итоге книги содержат примерно один процент того, что авторам известно, остальные девяносто девять выброшены стараниями адвокатов. Хорошо, значит, аквалангисты владеют неким оккультным знанием. Это объясняет их общее сходство с компьютерщиками, хотя и очень спортивными. Сам Дуг не погружается к лодке и корчит удивленную, почти презрительную мину на вопрос Рэнди, не собирается ли он нырять. Вместо этого Дуг изучает материалы, поднятые с лодки молодыми ныряльщиками. Они начали цифровую съемку внутри отсеков. Дуг распечатывает снимки на лазерном принтере и вешает их в своем личном салоне на «Глории IV». Рэнди сортирует книжки: откладывает в сторону все с цветными фотографиями, все, изданное за последние двадцать лет или с рекламой на задней странице обложки, содержащей такие слова, как «захватывающе», «великолепно», «для начинающих» и, хуже всего, «популярно написано». Он ищет старые, толстые книги в потертых переплетах, что нибудь вроде «Водолазного дела», желательно с сердитыми пометками Дуга Шафто на полях. Кому: randy@epiphyte.com От: root@eruditorum.org Тема: Понтифик Рэнди, Давайте пока использовать «Понтифик» как рабочее название для этой криптосистемы. Она послевоенная. То есть когда я увидел, что Тьюринг и компания сделали с «Энигмой», то пришел к (очевидному теперь) выводу: любая современная криптосистема должна быть стойкой к машинному криптоанализу. В «Понтифике» в качестве ключа используется 54 элементная перестановка -- по ключу на сообщение, заметьте! Эта перестановка (назовем ее Т) генерирует ключевой поток, который прибавляется, по модулю 26, к открытому тексту (О) , как в одноразовом шифрблокноте. Процесс генерации каждой буквы ключевого потока изменяет Т обратимым, но более или менее «случайным» образом. Тут всплывает один из водолазов с настоящим золотом, но то не слиток, а золотая пластина дюймов восемь шириной и примерно четверть миллиметра толщиной, пробитая аккуратными дырочками, как перфокарта. Два дня Рэнди думает о находке как безумный. Оказывается, она из ящика в трюме подводной лодки, и там таких еще тысячи. Он -- вообразить только! -- читает книги, где перед фамилией автора стоит воинское звание, а после -- ученая степень и где на десятках страниц описывается, например, физическая природа образования азотного пузырька в коленном суставе. Приводятся фотографии кошек, привязанных к скамьям к барокамере. Рэнди узнает, что Дуг Шафто не погружается на сто сорок пять метров, потому что определенные возрастные изменения в суставах увеличивают вероятность образования газовых пузырьков при декомпрессии. Он осваивается с мыслью, что давление на этой глубине -- пятнадцать шестнадцать атмосфер, и при подъеме на поверхность азотные пузырьки увеличатся в объеме соответственно в пятнадцать шестнадцать раз независимо от того, где находятся: в мозгу, в колене, в кровеносном сосуде глаза или под пломбой. Он в общих чертах знакомится с водолазной медициной, что совершенно бесполезно, потому что все люди разные -- поэтому каждому водолазу надо составлять совершенно другой план. Рэнди должен узнать процент жира в своем теле, прежде чем сможет сделать первую отметку на миллиметровой бумаге. Кроме того, важна последовательность событий. При погружении тело водолаза частично насыщается азотом, который не весь выходит при всплытии. То есть, сидя на палубе «Глории IV», играя в карты, прихлебывая пиво, болтая с девушками по сотовым, все эти ребята дегазируются -- азот выходит из них в атмосферу. Каждый из них более или менее знает, сколько сейчас азота в его теле, понимает, глубоко и почти интуитивно, как эта информация должна повлиять на план погружения, выстраиваемый в мощном суперкомпьютере, который он носит постоянно в своем насыщенном азотом мозгу. Один из водолазов всплывает с доской от ящика, в котором лежат золотые пластины. Доска в плохом состоянии и все еще шипит, выпуская газ. Рэнди без труда представляет, что так же будут шипеть его кости, если неправильно составить план погружения. На дереве слабо видна маркировка: «NIZARCH». На «Глории IV» есть компрессоры, чтобы нагнетать воздух в баллоны аквалангистов под жутким давлением. Рэнди уже знает, что давление должно быть жутким, иначе на глубине газ просто не пойдет из баллона. Водолазы наполнены сжатым газом; Рэнди почти ждет, что кто нибудь из них напорется на что нибудь острое и взорвет