рыданий: четырехлетний мальчик изливал горе по своей собаке, потрясенный ужасным, необъяснимым фактом смерти. Но сознание резко, словно переключив передачу, вернуло его к действительности. Он снова почувствовал себя взрослым: ощущение того, что он плывет, куда-то исчезло. -- Простите.-- Он вытер глаза и высморкался.-- Да, таково было мое первое знакомство со Вселенским Ужасом. Тигр был моим другом, моим единственным утешением. Вот этого-то Вселенский Ужас и не смог потерпеть. И так же получилось с моей любимой тетей Мэри. Ее единственную я действительно любил и искренне восхищался ею; ей одной мог доверять. Но -- Иисусе! -- что же сделал с ней Вселенский Ужас! -- Расскажите,-- потребовала Сьюзила. Уилл в замешательстве пожал плечами. -- Почему бы и нет? -- спросил он.-- Мэри Фрэнсис Фарнеби, младшая сестра моего отца. Она вышла замуж за солдата как раз перед началом первой мировой войны. Ей тогда было восемнадцать, и они с Фрэнком были очень счастливы! -- Уилл хохотнул.-- И за пределами Палы встречаются довольно приличные острова. Крохотные атоллы, а подчас и роскошный Таити,-- и они всегда окружены Вселенским Ужасом. Но эти двое чувствовали себя счастливыми на своей собственной Пале. А потом, в одно прекрасное утро, а именно 4 августа 1914 года, Фрэнк отправился за море со своим полком, а в Рождество Мэри родила уродца: бедное дитя умерло не сразу, словно бы желало убедить свою мать, на что способен Вселенский Ужас, если он хорошо постарается. Только Бог способен сотворить идиота-микроцефала. Через три месяца Фрэнка ранило куском шрапнели, и он умер в больнице от гангрены. Но все это,-- заключил Уилл, немного помолчав,-- произошло до моего рождения. Тетю Мэри я впервые увидел в двадцатых годах; тогда она уже активно занималась помощью престарелым. Старики и старухи в богадельнях, старики и старухи, сидящие взаперти у себя дома; старые развалины, которые никак не желали умирать и все жили и жили, обременяя своих детей и внуков. Этакие струльдбруги или тифоны. Но чем безнадежней была немощность, чем капризней и сварливей характер, тем лучше было для тети Мэри. Ребенком я ненавидел ее подопечных. От них дурно пахло, они были ужасающе отвратительны, невыносимо скучны и придирчивы. Но тетя Мэри искренне любила их -- любила несмотря ни на что. Моя мать, бывало, часто рассуждала о христианском милосердии; но никто но верил тому, что она говорила, так как ощущалось, что вся ее жертвенность проистекает из чувства долга. Но в тете Мэри невозможно было усомниться: она лучилась любовью, почти что физически ощутимой, как тепло или свет. Когда она брала меня с собой в деревню или -- позднее -- жила с нами в городе, я чувствовал себя так, как словно мне удалось выбраться из темного, холодного погреба на солнечный свет. Я оживал, согреваемый ее теплом. Но тут снова вмешался Вселенский Ужас. Поначалу она пыталась представить все как шутку. "Теперь я -- амазонка", -- сказала она после первой операции. -- Почему амазонка? -- спросила Сьюзила. -- Амазонки ампутировали себе правую грудь, чтобы она не мешала им стрелять из лука. Они были воительницы. "Теперь я -- амазонка", -- повторил Уилл, словно увидел вновь улыбку на ее отважном лице и услышал нотку удовольствия в чистом, звенящем голосе.-- Но через несколько месяцев отняли вторую грудь. И затем, после рентгеновского облучения и тошноты, началась медленная деградация. -- Уилл жестко усмехнулся.-- Это было бы смешно, если бы не было так ужасающе. Какая мастерская ирония! Ведь этой душе были присущи доброта, любовь, милосердие. И вдруг, по никому не ведомой причине, все пошло насмарку. Частичка ее тела подчинилась второму закону термодинамики, вместо того, чтобы бросить ему вызов. И по мере разрушения тела душа утрачивала свои добродетели, свою сущность. Героизм оставил ее, любовь и доброта испарились. В последние месяцы жизни моя тетушка уже не была той тетей Мэри, которую я любил и перед которой благоговел; она стала совершенно иной и даже похожей (и в том-то и состояла злейшая ирония!) на самых дряхлых, самых вредных стариков, которым когда-то служила поддержкой. Она была унижена, низведена до самого жалкого положения и обречена на медленную, мучительную смерть в одиночестве. Да, в одиночестве,-- подчеркнул Уилл,-- потому что нельзя помочь умирающему, нельзя, даже присутствуя при этом. Конечно, люди могут стоять рядом с больным или умирающим, но они находятся в другом мире. Умирающий совершенно одинок. Одинок в своих страданиях и смерти, как был он одинок в любви даже при максимальном взаимном удовольствии. В воспоминаниях Уилла слились ароматы Бэбз и запах псины, и к ним примешивался запах больной тети Мэри-- в те месяцы, когда рак прогрыз дыру в печени, и тело больной пропиталось тяжелым запахом разлагающейся крови. И вместе с этими запахами, отравлявшими его и вызывавшими тошноту, Уиллу припомнилось чувство безысходного одиночества, которое он испытывал, будучи ребенком, юношей, взрослым. -- Но самое главное,-- сказал Уилл,-- то, что ей был только сорок один год. Она не хотела умирать. Она отказывалась понять, что с ней случилось. Вселенский Ужас уволок ее во тьму, применив грубую силу. Я был свидетелем того, как это случилось. -- И потому вы стали человеком, который в ответ не говорит "да"? -- Как можно говорить в ответ "да"? -- запротестовал Уилл.-- "Да" -- это всего лишь намерение, всего лишь качество позитивного мышления. Факты -- основополагающие, неопровержимые факты учат говорить "нет". Душа? Нет. Любовь? Нет. Здравый смысл, рассудок, достижения? Нет! В Тигре жизнь била через край, он был весел, он вмещал в себе Бога. Но Вселенский Ужас превратил его в груду мусора, который ветеринар, за плату, вынес из дома. А за Тигром последовала тетя Мэри. Изувеченная, замученная, она тоже превратилась в груду мусора, только вместо ветеринара нанимали гробовщика, а потом и священника, который уверил собравшихся, что все "о'кей", если принять событие не буквально, но постичь его возвышенный смысл. Двадцать лет спустя другой священник произнес подобную же чепуху над гробом Молли. "По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Эфесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!" Уилл хохотнул коротко, как гиена. -- Что за безупречная логикаКакое здравомыслие, какая этическая утонченность! -- Но ведь вы человек, для которого "да" -- не ответ. Откуда же возражения? -- Конечно, возражать не следует,-- согласился Уилл.-- Но ведь сохраняется же эстетическое чувство. "Нет" следует высказывать красиво. "Станем есть и пить, ибо завтра умрем".-- Уилл с отвращением поморщился. -- Что ж,-- сказала Сьюзила,-- в некотором смысле совет превосходен. Есть, пить, умереть -- это три основных проявления универсальной, внеличностной жизни. Животные пьют, едят и умирают, не задумываясь над этим. Обыкновенные люди задумываются, но отказываются жить только этим. Но просветленные всецело принимают это. Они едят, пьют и умирают, но делают это особым образом. -- И потом воскресают из мертвых? -- Это один из вопросов, которые Будда отказывался обсуждать. Можно верить в вечную жизнь, но это не поможет вам стать вечным. Не поможет и неверие. И потому отбросьте все споры (таков совет Будды) и принимайтесь за работу. -- А что это за работа? -- Труд, которым обязан заниматься всякий -- достижение просветления. И предварительное занятие всеми видами йоги при постепенном углублении осознания. -- Но мне не хочется становиться более сознательным,-- сказал Уилл.≥ Я хочу знать как можно меньше. Поменьше знать об ужасах вроде смерти тети Мэри и трущоб Рендан-Лобо. Поменьше ужасных картин -- и отвратительных запахов. Я не хочу помнить даже самых изысканных запахов, -- добавил Уилл, вновь почувствовав сквозь вонь псины и отравленной раком крови тончайшее благоухание розового алькова.-- Я не хочу помнить ни о моих солидных доходах, ни о потрясающей нищете других. Я не хочу помнить о собственном великолепном здоровье среди океана малярии и нематод. Не хочу помнить о собственных стерильных сексуальных забавах посреди толп изможденных от голода детей, "Прости им, ибо не ведают, что творят". Какое блаженное состояние! К несчастью, я ведаю, что творю. Да, слишком хорошо знаю. И вы убеждаете меня, чтобы я осознал это еще лучше! -- Я не убеждаю вас,-- сказала Сьюзила,-- а просто привожу совет, который давали мудрецы от Гаутамы до старого раджи включительно. Начните с того, чтобы осознать, за кого вы себя принимаете. Я помогу вам. Уилл пожал плечами: -- Каждый считает себя чем-то уникальным, центром всей вселенной! Но в действительности всякий представляет собой попросту небольшое препятствие неустанному процессу энтропии. -- Да, это первая половина послания Будды. Преходящесть, непостоянство души, непрерывное горе. Но Будда на этом не остановился: послание имеет вторую половину. Это временное замедление энтропии -- чистейшая, неразбавленная Тождественность. Отсутствие неизменности в душе также является проявлением природы Будды. -- Отсутствие души -- да, с этим легко совладать. Но что вы скажете о раке, о медленной деградации? О голоде, о перенаселенности, о полковнике Дайпе? Они также являются чистейшей Тождественностью? -- Конечно. Но, к. сожалению, людям, которые вовлечены в это разнообразие зол, трудно обнаружить в них природу Будды, Для всеобщего просветления необходимы социальные реформы и предварительная подготовка. -- Но, несмотря на общественное здоровье и социальные реформы, люди все-таки умирают -- даже на Пале,-- иронически добавил Уилл. -- Вот почему следствием общественного благосостояния должна быть дхьяна -- все йоги жизни и смерти, ибо вы должны знать, даже в предсмертной агонии, кем вы, несмотря на все, действительно являетесь. На веранде послышались шаги, и детский голос позвал: -- Мама! -- Я здесь, дорогая,-- обернулась Сьюзила. Дверь распахнулась, и в комнату вбежала Мэри Сароджини. -- Мама,-- выпалила она, задыхаясь,-- они сказали, ты должна прийти сейчас же. Из-за бабушки Лакшми. Она... Заметив Уилла, лежащего в гамаке, девочка осеклась: -- Ой! Я не знала, что вы здесь. Уилл, ничего не говоря, помахал ей рукой. Девочка мельком ему улыбнулась и вновь обратилась к матери: -- Бабушке Лакшми вдруг стало очень плохо, а дедушка Роберт сейчас на Высокогорной станции, и они не могут ему дозвониться. -- Ты все время бежала? -- Да, но не там, где тропинки слишком крутые. Сьюзила обняла и поцеловала девочку, а потом проворно и деловито поднялась со стула. -- Я иду к матери Дугалда,-- сказала она. -- Она...-- Уилл взглянул на Мэри Сароджини, а потом опять на Сьюзилу.-- Является ли смерть табу? Можно ли упоминать об этом при ребенке? -- Умирает, вы хотите сказать? Уилл кивнул. -- Мы все этого ждали, конечно,-- сказала Сьюзила,-- но только не сегодня. Сегодня утром ей было немного лучше.-- Сьюзила покачала головой,-- Что ж, мне надо идти, чтобы стоять рядом -- даже находясь в другом мире. Хотя это, конечно, не другой мир. Не настолько другой, как вам представляется. Нам придется прервать беседу, но, думаю, еще будет возможность поговорить. Кстати, что вы собираетесь делать? Можете остаться здесь. Или -- хотите -- я отвезу вас к доктору Роберту? Можно также поехать со мной и Мэри Сароджини в больницу. -- В качестве профессионального наблюдателя казней? -- Нет, но в качестве человеческого существа, которому необходимо знать, как жить и как умирать,-- с чувством проговорила Сьюзила.-- Необходимо знать так же, как и всем нам. -- А может, и более, чем всем остальным. Но не помешаю ли я? -- Тот, кто не мешает себе, не помешает и другим. Она взяла его за руку и помогла выбраться из гамака. Две минуты спустя они уже ехали мимо пруда лотосов и огромного Будды, медитирующего под капюшоном кобры, и -- мимо белого буйвола -- через главные ворота Станции. Дождь кончился, и в зеленом небе огромные облака блистали, словно архангелы. Предзакатное солнце лучилось со сверхъестественной яркостью. Soles occidere et redire possunt; nobis cum semel occidit brevis lux, nox est perpetua una dormienda. Da mi basia mille1. Вечерняя заря и смерть; смерть и поцелуи; поцелуи -- и за ними рождение и смерть множества поколений, наблюдающих восходы и закаты. -- Что говорят умирающим? -- спросил Уилл.-- Им тоже велят поменьше задумываться о бессмертии и просто продолжать свое дело? -- Да, если вам угодно. Именно так им и говорят, В продолжении осознания и состоит искусство умирать. -- И вы учите этому искусству? -- Я бы определила это несколько иначе. Мы помогаем умирающим в искусстве жить. Понимать, кто вы в действительности, осознавать всеобщую, надличностную жизнь, которая выражает себя через нас, -- вот в чем состоит искусство жизни. И мы помогаем умирающим именно в этом искусстве -- до самого конца. А может быть, и после конца. Пускай восходит день и меркнет тенью бледной. Для нас, как краткий день зайдет за небосклон, Настанет ночь одна и бесконечный сон. Сто раз целуй меня... (Гай Валерой Катулл. К Лесбии.-- Пер. А. А Фета.) -- После конца? -- переспросил Уилл.-- Но вы только что сказали, что умирающим не следует думать об этом. -- Да, им не надо об этом думать. Им предстоит пережить это как опыт, и наша задача состоит в том, чтобы помочь им. Если только,-- заметила она,-- вне-личностная жизнь продолжается, когда личность умирает. -- А как вы сами считаете? Сьюзила улыбнулась. -- Как я сама считаю, это неважно. Дело тут в моем внеличностном опыте -- и при жизни, и в момент смерти, а возможно, и после смерти. Машина подъехала к стоянке, и Сьюзила выключила мотор. Пешком они вошли в деревню. Рабочий день закончился, и на главной улице было столько народу, что они едва протискивались сквозь толпу. -- Я сначала сама туда пойду, -- объявила Сьюзила.-- А вы приходите через час. Но не раньше. Ловко прокладывая путь среди гуляющих, Сьюзила вскоре исчезла из виду. -- Тебя оставили за старшую,-- с улыбкой обратился Уилл к девочке. Мэри Сароджини с серьезным видом кивнула и взяла его за руку: -- Пойдем поглядим, что сейчас происходит на площади. -- Сколько лет твоей бабушке Лакшми? -- спросил Уилл, пробираясь вслед за девочкой по многолюдной улице. -- Не знаю, -- сказала девочка. -- На вид очень много. Но, может быть, это потому, что она больна раком. -- А ты знаешь, что такое рак? Мэри Сароджини знала все в точности. -- Это когда какая-то клетка забывает об остальных клетках тела и ведет себя как сумасшедшая -- разрастается и разрастается, как если бы кругом никого не существовало. Иногда против этого можно что-то предпринять. Но чаще всего опухоль увеличивается до тех пор, пока человек не умирает. -- Это-то и случилось с вашей бабушкой Лакшми. -- И теперь необходимо помочь ей умереть. -- Твоя мама часто помогает людям при смерти? -- Да, у нее это здорово получается. -- Ты когда-нибудь видела, как умирают? -- Конечно,-- ответила Мэри Сароджини, явно удивившись его вопросу.-- Ну-ка, погодите.-- Девочка произвела мысленный подсчет.-- Я видела пять раз, как люди умирают. Шесть, если считать детей. -- В твоем возрасте я никогда не видел, как умирают. -- Ни разу? -- Только однажды при мне умерла моя собака. -- Собаки умирают легче, чем люди. Они не размышляют об этом заранее. -- Как ты себя чувствовала... глядя на умирающих? -- Умирать не так тяжело, как рожать. Вот это ужасно! Или, по крайней мере, выглядит так со стороны. Ведь женщины совсем не испытывают страданий. Им снимают боль. -- Ты, конечно, не поверишь,-- пробормотал Уилл,-- но я до сих пор не видел, как рожают детей. -- Ни разу не видели? -- изумилась Мэри Сароджини.-- Даже когда учились в школе? Уилл представил себе хозяина пансиона в церковном облачении, ведущего три сотни одетых в черное мальчиков на экскурсию в родильную палату. -- Даже когда учился в школе. -- Вы никогда не видели, как умирают и как рожают детей. Как же вы учились жизни? -- В школе меня учили словам, а не жизни. Девочка взглянула на него, покачала головой и, подняв маленькую коричневую руку, постучала пальцем по лбу. -- С ума сойти,-- сказала она.-- Неужто ваши учителя были такие глупые? Уилл рассмеялся. -- Это были высоколобые ученые мужи, заявлявшие -- mens sana in corpore sano1 и призывавшие поддерживать наши возвышенные западные традиции. Но лучше расскажи мне что-нибудь. Ты никогда не испытывала страха? -- Когда видела, как рожают? -- Нет, как умирают. Смерть не пугала тебя? -- Да, мне было страшно,-- помолчав, сказала девочка. -- Как же ты справлялась со своим страхом? -- Как меня учили: пыталась отыскать ту, кто во мне боится; и понять, почему она испытывает страх. -- И кем же она оказалась? -- Вот,-- Мэри Сароджини указала пальцем на свой рот,-- это она, которая все время болтает. Маленькая мисс Тараторка, так называет ее Виджайя. Она постоянно болтает обо всех отвратительных вещах, которые я помню, и обо всем ужасном, удивительном и невозможном, что только я могу вообразить. Вот она и была испугана. -- Почему же она испугалась? -- Потому что она постоянно твердит о всяческих ужасах, которые могут с ней приключиться. Говорит вслух или про себя. Но есть и та, которая не боится. -- Кто же она такая? -- Та, которая не говорит, но смотрит, слушает и ощущает, что происходит внутри. А порой,-- добавила Мэри Сароджини,-- порой она вдруг видит, как прекрасно все вокруг. Нет, я не так сказала. Она видит это постоянно, но я это не вижу до тех пор, пока она не заставит меня взглянуть -- и увидеть. Вот почему это случается так неожиданно. Я вдруг вижу, что все вокруг -- прекрасно, прекрасно, прекрасно! Даже собачьи кучки.-- Девочка указала на внушительную кучу почти у самых своих ног. 1 в здоровом теле здоровый дух (лат.). Узкая улочка вывела их на торговую площадь. Лучи заходящего солнца касались украшенного скульптурами храмового шпиля и розового бельведера крыши общественного здания, но на площади сгущались сумерки, а под шатром огромной индийской смоковницы была уже ночь. Рыночные торговки зажгли фонари -- и на столах, и подвесные. В темной листве вдруг проступали очертания фигур и цветовые пятна, возникало из небытия смуглое тело во всем своем великолепии, и так же неожиданно исчезало, растворялось в небытии. Пространство меж обеими постройками было полно отголосков английской и паланезийской речи, слышался смех, свист и крики, с которыми мешались лай собак и верещание попугаев. Пара минахов, усевшись на один из розовых бельведеров, призывала ко вниманию и сочувствию. Под открытым небом посреди площади готовилась пища: оттуда долетали аппетитные запахи. Пахло луком, перцем, куркумой, жареной рыбой, лепешками и вареным рисом, и сквозь эти крепкие, здоровые ароматы, как напоминание об Ином Береге, доносилось сладостное и утонченно-чистое благоухание многоцветных гирлянд на прилавках возле фонтана. Стало совсем темно, и вдруг на проволоке, изогнутой в виде арки над площадью, зажглись большие фонари. Залоснилась медно-розовая кожа женщин, и на ней заиграли и замерцали, будто ожив, полированные ожерелья, кольца и браслеты. Льющийся вниз свет подчеркивал силуэты, делая каждую линию более резкой и значительной. Под глазами, носами и на щеках появились тени. Вылепленные игрой света и тьмы груди молодых казались полней, а лица старух -- морщинистей и суше. Рука об руку Мэри Сароджини и Уилл прокладывали путь в толпе. Пожилая женщина поздоровалась с Мэри Сароджини, а потом спросила у ее спутника: -- Это вы попали к нам из внешнего мира? -- Да, из совершенно запредельного мира,-- уверил ее Уилл. Женщина пристально взглянула на него, а затем улыбнулась и потрепала по щеке. -- Мы все беспокоимся о вас,-- сказала она. Они двинулись дальше и наконец подошли к толпе, собравшейся у ступеней храма, чтобы послушать молодого человека, который играл на похожем на лютню инструменте и пел по-паланезийски. Быстрая декламация перемежалась с длинным, напоминающим птичий свист напевом единственной гласной, затем следовал веселый, резкий звук инструмента, и наконец все заканчивалось выкриком. Слушатели разражались громким хохотом. Еще несколько тактов, один-два речитатива, и исполнитель выдал свой последний аккорд. Из толпы раздались аплодисменты, вновь зазвучал смех, сопровождаемый нестройными восклицаниями. -- О чем эта песня? -- спросил Уилл. -- О юношах и девушках, которые вместе спят,-- ответила Мэри Сароджини. -- А-а, понятно... Уилл почувствовал замешательство, но, взглянув в безмятежное личико девочки, понял, что его смущение напрасно. По-видимому, и это было здесь в порядке вещей -- все равно как ходить в школу, питаться три раза в день или умирать. -- Они засмеялись, когда он сказал, что Будущему Будде не придется покидать свой дом и сидеть под деревом, чтобы получить просветление. Он сможет достичь его, оставаясь в постели вместе со своей принцессой. -- По-твоему, это хорошая мысль? Девочка утвердительно кивнула. -- Ведь это значит, что принцесса тоже станет просветленной. -- Ты права,-- сказал Уилл.-- Я, как мужчина, и не подумал об интересах принцессы. Лютнист взял несколько непривычных веселых аккордов, затем последовала зыбь быстрых арпеджио, и он вновь запел, на этот раз по-английски: Не верь ни шлюхе, ни анахорету; Фрейд, Павел -- всяк о сексе говорит; Но губы кто в любви соединит, Узнает путь к Единому и Свету. Дверь храма распахнулась. Аромат воскурений смешался с запахами лука и жареной рыбы. Пожилая женщина осторожно спустилась по ступеням на площадь. -- Кто такие были Фрейд и Павел? -- спросила Мэри Сароджини, когда они продолжили свой путь. Уилл вкратце рассказал о первородном грехе и искупительном промысле. Девочка выслушала его с напряженным вниманием. -- Неудивительно,-- заметила девочка, -- что песенка призывает не верить им. -- А теперь,-- сказал Уилл,-- я объясню тебе, кто был Фрейд и что такое Эдипов комплекс -- Эдипов? -- повторила Мэри Сароджини. -- "Эдип" -- это кукольное представление. Я смотрела его неделю назад, а сегодня его дают снова. Хотите посмотреть? Это очень славно. -- Славно? -- удивился Уилл.-- При том, что престарелая дама, оказавшаяся матерью героя, вешается? А Эдип ослепляет себя? -- Он этого не делает. -- Но там, у нас, все происходит именно так. -- А здесь нет. Он только собирается выколоть себе глаза, а она собирается повеситься. Но их отговаривают. -- Кто? -- Юноша и девушка с Палы. -- Как они появляются в действии? -- Не знаю. Но они там участвуют. Ведь пьеса называется "Эдип на Пале". Так почему бы им и не появиться? -- И они убеждают Иокасту не вешаться, а Эдипа -- не ослеплять себя? -- Да, в самый последний момент. Она уже надевает петлю себе на шею, а он достает две огромные булавки. Но юноша и девушка с Палы говорят им, что не стоит делать глупостей. Ведь все произошло случайно. Эдип не знал, что старик -- его отец. К тому же старый король первым затеял драку -- ударил Эдипа по голове, и тот потерял самообладание. Это потому, что его никогда не учили танцевать "Танец ракшасы". А когда Эдипа сделали королем, ему пришлось жениться на старой королеве. Да, она была его матерью, но ведь ни один из них этого не знал. Все, что им следовало сделать, когда они это узнали, -- это разойтись, только и всего. А то, что из-за их брака народу пришлось умирать от вируса, выдумали старые глупые люди по причине своего невежества. -- Доктор Фрейд полагал, что все маленькие мальчики жаждут жениться на своих матерях и убивать своих отцов. А девочки -- девочки, наоборот, желают выходить замуж за своих отцов. -- За которых именно? -- спросила Мэри Сароджини.-- У нас их довольно много. -- В ваших Клубах Взаимного Усыновления? -- Да: в нашем, например, двадцать две семьи. -- Прилично! -- Но бедняга Эдип не входил в КВУ. И потом, ему вдолбили, что Бог очень сердится, если люди совершают ошибки. Протиснувшись сквозь толпу, они оказались у входа в маленький, обтянутый веревками открытый зал, где около полусотни зрителей уже заняли свои места. На противоположном конце отгороженного пространства ярко расписанный просцениум кукольного театра сверкал в алых и золотых лучах мощных огней рампы. Вытащив пригоршню мелких монет, которыми снабдил его доктор Роберт, Уилл приобрел два билета. Они вошли и сели на скамью. Ударили в гонг; занавес над маленьким просцениумом неслышно поднялся. Зрители увидели фасад дворца в Фивах: белые колонны на бледно-зеленом фоне; а на облаке над фронтоном сидело божество с пышными бакенбардами. Священник, похожий на бога, только ростом поменьше и разодетый, вышел из-за правой кулисы, поклонился публике и пискляво выкрикнул: "Эдип!" Голос его до смешного не вязался с внушительной бородой пророка. Затрубили трубы, дверь распахнулась, и появился король -- в короне, на котурнах, подобно герою. Священник почтительно поклонился; марионетка-король жестом повелел ему говорить. -- Склони ухо к нашим бедам,-- пропищал жрец. Король склонил голову и прислушался, -- Слышу стоны умирающих,-- сказал он,-- слышу рыдания вдов, плач матерей, отчаянные молитвы и вопли о помощи. -- Молитвы и вопли! -- отозвалось божество на облаке и похлопало себя по груди.-- Аи да я! -- У них у всех вирусная инфекция, -- шепотом пояснила Мэри Сароджини.-- Что-то вроде гонконгского гриппа, но гораздо хуже. -- Мы читаем литании, -- недовольно пропищал жрец, -- приносим обильные жертвы, мы принудили население к воздержанию и самобичеванию каждый понедельник, среду и пятницу. Но поток смертей ширится и ширится. Помоги же нам, царь Эдип, помоги! -- Только бог способен помочь. -- Правильно, правильно! -- воскликнуло председательствующее божество. -- Но как? -- Только бог откроет. -- Верно,-- прогудел бог своим basso profondo1,-- совершенно верно. -- Креон, брат моей жены, отправился вопросить оракула. Когда он возвратится, мы услышим совет неба. -- Повеление неба! -- внес исправление basso profondo. -- Неужто люди были так глупы? -- спросила Мэри Сароджини под новый взрыв хохота. -- Да, так оно и было,-- подтвердил Уилл. За сценой включили запись "Похоронного марша" из "Саула". Слева вышла процессия плакальщиц, одетых в черное и несущих накрытые простынями гробы. Одна кукла за другой исчезали в правой кулисе, тут же появляясь из левой: поток их казался бесконечным, количество жертв -- неисчислимым. 1 глубокий бас (ит.). -- Покойник, -- сказал Эдип, глядя на проходящих.-- А вон еще покойник. Еще один, и еще один. -- Я их проучу! -- вмешался basso profondo. -- Они у меня запоют! Эдип продолжал свою речь: Солдат в гробу, и умерла блудница; Младенец мертвый не осушит грудь; Юнец, объятый ужасом, не смотрит В раздувшееся черное лицо Той, что когда-то при луне, на ложе, Ему дарила ласки. Все мертвы, Оплаканный и плачущий, и ныне Бредут они по проклятому саду. Где яма вырыта средь кипарисов, Чтоб поглотить их тлеющие трупы. Пока он говорил, две новые куклы, юноша и девушка, одетые в яркие паланезийские наряды, вышли рука об руку из правой кулисы и приблизились к процессии плакальщиц, -- А вот мы,-- сказал юноша, как только Эдип замолчал: Привыкли жить в саду, где много роз; И там обряд свершается нелепый: Чрез соприкосновенья и томленья В душе он открывает Бесконечность. -- Как посмели вы забыть про Меня! -- прогремел с небес basso profondo.-- Разве я не Всецело Иное? Процессия плакальщиц все еще плелась по сцене. Но похоронный марш оборвался на половине такта. Вместо него зазвучала одна глубокая нота -- туба и контрабас,-- которая длилась неопределенно долго. Юноша поднял руку. -- Слушайте! Печальный, вечный напев. В унисон невидимым инструментам плакальщицы запели: -- Смерть, смерть, смерть... -- Но жизнь не ограничивается одной нотой,-- сказал юноша. -- Жизнь,-- подхватила девушка,-- умеет петь и высоким, и низким голосом. -- И ваш унылый траурный стон взывает к более разнообразной музыке. -- К разнообразной музыке,-- повторила девушка. Их голоса -- тенор и сопрано -- переплелись с басовой нотой, образовав причудливый рисунок мелодии. Постепенно музыка и пение затихли, плакальщицы исчезли, а юноша и девушка отошли в дальний угол, где никто не мешал им целоваться. Вновь затрубили трубы -- и, облаченный в пурпурную тунику, появился толстяк Креон, который только что прибыл из Дельф со словом оракула. Несколько минут диалог шел на паланезийском, и Мэри Сароджи-ни пришлось служить переводчицей. -- Эдип спрашивает, что сказал бог; а тот отвечает: бог сказал -- все из-за того, что убили старого короля, который царствовал до Эдипа, и убийца преспокойно живет в Фивах. Вирус, от которого все гибнут, послан богом в наказание. Не понимаю, зачем наказывать тех, кто ни в чем не виноват, но так именно ответил бог. И эпидемия не прекратится, говорит Креон, пока убийцу старого короля не вышлют из Фив. Эдип, конечно же, обещает сделать все, чтобы найти убийцу и отделаться от него. Из дальнего угла юноша продекламировал по-английски: Присуще богу говорить невнятно: Но что за чушь он с облака рычит? "Покайтесь! Грешникам чума грозит!" Мыть надо руки -- вот совет понятный. Зрители еще смеялись, когда из-за кулис появилась новая группа плакальщиц и медленно пересекла сцену. -- Каруна,-- сказала девушка на авансцене, -- сочувствие. Страдание по причине глупости тем не менее остается страданием. Уилл, почувствовав, что его кто-то тронул за руку, обернулся: рядом стоял, как всегда угрюмый, красавец Муруган. -- Я повсюду ищу вас,-- сказал он сердито, как будто Уилл скрывался от него нарочно, чтобы позлить его. Муруган говорил так громко, что многие обернулись и зашикали на них. -- У доктора Роберта вас нет, у Сьюзилы нет,-- ворчал Муруган, не обращая внимания на протесты зрителей. -- Тише, тише... -- Тише! -- загремел с облака basso prorondo.-- Веселая жизнь у нас началась: бог не может услышать, что сам говорит! -- Вот-вот,-- поддакнул Уилл, присоединяясь к общему смеху. Он встал и следом за Муруганом и Мэри Сароджини заковылял к выходу. -- Разве вы не хотите узнать, чем все закончилось? -- спросила девочка у своего подопечного,-- А ты мог бы подождать,-- укорила она Муругана. -- Не лезь не в свое дело! -- отрезал юноша. Уилл положил руку девочке на плечо. -- Ты мне так живо пересказала конец, что оставаться нет необходимости. Я словно видел все собственными глазами, И конечно же,-- добавил он иронически,-- его высочеству необходимо отдавать предпочтение. Из кармана белой шелковой пижамы, которая некогда ослепила своим блеском маленькую сиделку, Муруган достал конверт и вручил его Уиллу: -- От мамы. Дело первостепенной важности. -- Как вкусно пахнет! -- воскликнула Мэри Сароджини, вдыхая сандаловый аромат, который источало послание госпожи рани. Уилл развернул три листа почтовой бумага небесно-голубого цвета, на каждом из которых были вытеснены пять золотых лотосов под короной. Но какое множество заглавных букв, и сколько слов подчеркнуто!.. Уилл принялся читать. "Ма Petite Voix, cher Fameby, avail raison1 -- КАК ВСЕГДА! Вновь и вновь мне было сказано, в чем состоит предназначение Нашего Общего Друга, что может сделать он для нашей бедной маленькой Палы (посредством финансовой поддержки, которую Пала позволит ему оказать Крестовому Походу Духа) и для ВСЕГО МИРА. И потому, прочитав телеграмму (она прибыла только что, благодаря нашему преданному Баху и его коллеге-дипломату в Лондоне), я не удивилась тому, что ЛОРД А. наделяет вас всеми, полномочиями (не говоря уж о СРЕДСТВАХ) действовать для его -- и нашей пользы, ибо его преуспеяние -- это и ваш, и мой успех, а также (поскольку все мы, на свой лад, Крестоносцы) преуспеяние ДУХА! Но прибытие телеграммы от лорда А.-- не единственная новость, которую я намереваюсь вам сообщить. События (как узнала я сегодня утром от Баху) неотвратимо приближаются к Великой Поворотной Точке в Паланезийской истории. По причинам, отчасти политическим (необходимость воспрепятствовать начавшемуся снижению популярности полковника Дайпы), отчасти Экономическим (Рендану трудно в одиночку нести бремя Обороны) и отчасти Астрологическим (Знающие Люди называют именно эти дни уникально благоприятными для совместных действии Овна -- я и Муруган -- и типичного Скорпиона, каковым является полковник Д.), следует поторопиться с Акцией, которую первоначально планировали провести в ноябре, в ночь лунного затмения. Вот почему нам троим необходимо срочно встретиться и обсудить, что может быть предпринято в этих быстро меняющихся Обстоятельствах, дабы не пострадали наши интересы -- как материальные, так и Духовные. Вы уже, наверное, заметили, насколько Очевидно Провиденциальна так называемая 1 Мой Внутренний Голос, дорогой Фарнеби, был прав (франц.). Случайность, из-за которой вы оказались здесь именно в Критический Момент. Нам остается только сотрудничать, в качестве преданных Крестоносцев, с этой божественной Силой, которая столь недвусмысленно оказывает поддержку нашему Делу. Итак, ПРИХОДИТЕ НЕМЕДЛЕННОМуруган на автомобиле доставит вас в наше скромное Бунгало, где, уверяю вас, дорогой Фарнеби, вы найдете самый теплый прием у bien sincerement votre1 Фатимы Р.". Уилл сложил три благоухающих, исписанных небрежным почерком голубых листка и всунул их обратно в конверт. Лицо его ничего не выражало, но на самом деле он был очень зол. Зол на этого дурно воспитанного мальчишку, столь обольстительного в своей белой шелковой пижаме, и столь ужасающе глупого по причине своей избалованности. Едва ли не бешенство вызывал в нем запах духов от письма, написанного чудищем, а не женщиной,-- ибо разве можно назвать женщиной ту, которая губит своего сына во имя материнской любви и непорочности и готова превратить его в крестоносца духа, швыряющего бомбы, под нефтяными знаменами Джо Альдехайда, во имя Бога и всевозможных Просветленных Учителей. Уилл злился также и на себя за то, что позволил этой нелепой и зловещей паре вовлечь его в коварный заговор против всего человеческого, во что он втайне, хотя и не говорил "да" в ответ, верил и чего страстно жаждала его душа. -- Что, идем? -- с небрежной доверительностью спросил Муруган. Для него было аксиомой, что если Фатима Р. распоряжается, повиновение должно последовать полное и незамедлительное. 1 искренне вашей (франц.). Уилл, чтобы дать себе остыть, ответил не сразу. Он неторопливо обернулся и бросил взгляд на сцену. Иокаста, Эдип и Креон сидели на ступенях дворца, вероятно, дожидаясь прихода Тиресия. Basso profondo в облаке ненадолго задремал. Плакальщицы в черном продолжали пересекать сцену. Возле рампы юноша с Палы начал декламировать белые стихи: Свет я Сочувствие -- как несказанно Проста ты, Сущность наша! Но Простак Веками ожидал хитросплетения, Чтобы Единое постичь во многом, Всецелое -- здесь и теперь, Факт -- в выдумках; Неизмеримость видя цельнотканой: Где истина и доброта слились С работой щитовидки, сердца, почек. Бор с сытным сочетается обедом И с голодом, и с колокольным звоном -- Нежданно льющимся в бессонный слух. Громко зазвенели струны и запела флейта. -- Идем? -- повторил Муруган. Но Уилл поднял руку, призывая к молчанию. Марионетка-девушка вышла на середину сцены и запела: Мозг -- клеток три миллиарда, Где мысль берет рожденье, На всех шарах бильярда Знак: "Вера" иль "Сомненье"; Я -- это мысль и вера, Кипящие в реторте. Кислот, ферментов мера, Мечты -- и ток в аорте; Я -- это небывалый, Прочувствованный ход, Где каждый атом малый Пророчество несет. Муруган, потеряв терпение, изловчился и пребольно ущипнул Уилла за руку: -- Вы идете или нет? -- воскликнул он. Уилл отдернул руку и сердито спросил: -- Что это вы делаете? Глупость какая! Юноша, испугавшись, переменил тон: -- Я только хотел узнать, собираетесь ли вы идти к моей маме. -- Нет, не собираюсь,-- отрезал Уилл.-- Я не пойду к ней. -- Не пойдете? -- воскликнул Муруган в крайнем изумлении.-- Но она ждет вас. Она... -- Передайте своей маме, что мне очень жаль, но я должен нанести более неотложный визит. Умирающей,-- добавил Уилл. -- У мамы к вам очень важное дело. -- Что может быть важнее смерти? -- Назревают серьезные события,-- зашептал Муруган. -- Что? Я не слышу вас,-- крикнул Уилл сквозь гул толпы. Муруган с опаской огляделся и отважился прошептать чуть погромче. -- Серьезные, знаменательные события. -- Наиболее серьезные события происходят сейчас в больнице. -- Мы только что узнали, -- сказал Муруган, но осекся и, вновь осмотревшись, покачал головой.-- Нет, здесь я не могу говорить. Только не здесь. Вы должны пойти в бунгало немедленно. Нельзя терять ни секунды. Уилл посмотрел на часы. -- Да, нельзя терять ни секунды. Пора идти,-- сказал он Мэри Сароджини,-- Ты поведешь меня? -- Да, -- ответила девочка, и они пошли, взявшись за руки. -- Погодите,-- взмолился Муруган,-- погодите! Мэри Сароджини и Уилл не останавливались, и ему пришлось пробиваться вслед за ними сквозь толпу. -- Что я скажу маме? -- канючил Муруган, не отставая от них. Испуг юноши был до крайности смешон. Уилл почувствовал, что от гнева не осталось и следа; он весело рассмеялся. -- Мэри Сароджини! Что ты ему посоветуешь? -- на ходу спросил Уилл у девочки. -- Я бы рассказала маме все, как случилось, -- ответила Мэри Сароджини.-- Конечно, своей маме,-- пояснила она, задумавшись на секунду.-- Но ведь моя мама -- не госпожа рани. Девочка посмотрела на Муругана, -- Ты входишь в КВУ? Конечно же, он не входил. Рани саму идею Клуба Взаимного Усыновления считала кощунственной. Мать дается ребенку Богом. Крестоносица Духа желала оставаться наедине со своей Богом предназначенной жертвой. -- Не входишь в КВУ? Какая жалость! А то бы мог пойти и пожить несколько дней у другой мамы. Муруган, все еще страшась разговора со своей единственной мамочкой, поскольку поручение не было выполнено, продолжал твердить все то же, но под несколько новым углом. -- Но что мне скажет мама? Что она мне скажет?.. -- Это узнать нетрудно, -- ответил Уилл. -- Иди домой и выслушай ее. -- Пойдемте со мной, -- умолял Муруган. -- Пожалуйста.-- Он схватил Уилла за руку. -- Не трогай меня, кому я сказал! -- возмутился Уилл. Муруган поспешно убрал руку. -- Вот так-то лучше,-- улыбнулся Уилл. В знак прощания он поднял свой посох. "Bonne nuit, Altesse"1. Ведите меня, Макфэйл,-- добродушно повелел он девочке. -- Вы и вправду рассердились? -- спросила Мэри Сароджини.-- Или только притворялись? -- Я был зол не на шутку, -- уверил ее Уилл. Вспомнив вдруг "Танец ракшасы", он крепко стукнул металлическим наконечником посоха в мостов