Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Перевод. М. Кононов,
     OCR: Phiper
---------------------------------------------------------------

     Урбанистическая   робинзонада,  драматическое   исследование  положения
человека,  оказавшегося один  на один с бетонными  джунглями,-- от одного из
наиболее уважаемых и  влиятельных британских авторов  конца XX века.  Второй
роман в условной "трилогии городских катастроф", связанной отнюдь  не общими
действующими лицами, но идейно и тематически; в трилогии, начатой скандально
знаменитой "Автокатастрофой" и завершенной "Высоткой".


     Введение
     Мечта побывать на необитаемом острове по-прежнему влечет нас неодолимо,
как  ни  малы в  реальной жизни  наши шансы оказаться  выброшенными на берег
какого-нибудь кораллового атолла, затерянного в Тихом  океане.  Но "Робинзон
Крузо" --  одна из первых книг, которые мы  читаем в  детстве, а фантазия не
умирает.  Там  нас ждут и  захватывающие проблемы выживания, и сложное  дело
воссоздания  действующей модели буржуазного общества со всем его изобилием и
удобствами,--  с  чем так успешно справился Крузо. Такой  необитаемый остров
хорош  в  качестве  приключения  на выходные. Когда полный  запасов разбитый
корабль удобно расположился на ближайшем рифе, словно магазин по соседству.
     Но если серьезно, то в нашем стремлении  вернуться к более  примитивной
природе,  освободившись  от   чувства   собственного  достоинства  и  систем
моральной поддержки, которыми снабдила  нас  цивилизация, присутствует некий
вызов. Сможем  ли мы преодолеть  страх, голод и одиночество? Хватит ли у нас
мужества и смекалки справиться со всем тем, что выставит против нас стихия?
     На  гораздо  более  глубоком  уровне  у  нас  присутствует  потребность
господствовать  над  островом,   потребность  превратить   некую  безымянную
территорию в  продолжение нашего сознания. Таинственный,  окутанный облаками
пик, обманчиво тихая лагуна,  гниющие  мангровые заросли  и скрытый источник
чистой  воды  --  все  это  таится  на  периферии   нашей  психики,  полнясь
всевозможными соблазнами и  опасностями, как, наверное, жило и в  душе наших
первобытных предков.
     Пусть  атолл  в  Тихом океане  и  недосягаем, но есть  другие  острова,
гораздо ближе к дому,-- иные из них всего в нескольких шагах от тротуара, по
которому мы ходим каждый день. Они окружены не океаном, а бетоном, огорожены
бронированными  заборами  и стенами из  пуленепробиваемого  стекла.  Каждому
горожанину  знаком  неистребимый подсознательный  страх оказаться  в  случае
аварии электросети заточенным в  туннеле метро или просидеть  все выходные в
лифте, застрявшем на одном из верхних этажей опустевшего учреждения.
     Проезжая по испещренной дорожными  знаками транспортной  развязке, где,
казалось  бы, предусмотрены  все потенциальные опасности,  мы порой замечаем
отгороженные  крутыми  откосами  треугольнички  пустырей.  А  что,  если  по
какому-то странному стечению обстоятельств у нас лопнет шина и нас  выбросит
через ограждение  на такой вот заброшенный  островок,  заваленный камнями  и
поросший сорной травой, вне зоны видимости камер наблюдения?
     Как  продержаться  до  прибытия  помощи,  лежа  со  сломанной  ногой  у
перевернутой  машины?  А  что, если помощь  вообще не  придет? Как  привлечь
внимание,  как  подать  знак  занятым  своими  мыслями пассажирам  автобуса,
мчащегося в лондонский аэропорт? Как поджечь  свой автомобиль, когда  в этом
возникнет необходимость?
     Но  наряду  с  множеством  физических  трудностей  нас  ожидают  еще  и
трудности  психологические.  Насколько   мы   решительны,  насколько   можем
полагаться  на себя и собственные  побуждения? Ведь  не  исключено,  что  мы
втайне желали  оказаться отрезанными от внешнего мира,  сбежать от семьи, от
возлюбленных,  от  обязанностей.  Современные  технологии,  как  я попытался
показать в "Автокатастрофе" и "Высотке",  предлагают бесчисленное  множество
способов   испытать  на  практике  любые   нестандартные  наклонности  нашей
личности.  Сидя в застрявшем  лифте или  на островке рядом с автострадой, мы
можем тиранить себя,  а  можем проверить  на прочность свои сильные и слабые
стороны и, возможно, примириться с некоторыми аспектами своего характера, на
которые обычно закрывали глаза.
     А  если обнаружится,  что на  острове обитает кто-то еще, то  нас  ждет
интереснейшая, но крайне опасная встреча...


     через барьер
     Двадцать   второго   апреля   1973   года,   в   четвертом   часу  дня,
тридцатипятилетний архитектор  Роберт Мейтланд  ехал по  скоростной выездной
полосе  Вествейской транспортной развязки в  центре  Лондона. Через шестьсот
ярдов после пересечения  с недавно  построенным ответвлением  автомагистрали
М-4, когда  "ягуар" уже миновал знак  ограничения скорости семьдесят миль  в
час,  у  него лопнула  левая  передняя  покрышка.  Отраженный  от  бетонного
парапета  хлопок  словно  сдетонировал под  черепом  Роберта  Мейтланда.  За
несколько секунд до  столкновения, ослепленный ударом о  хромированную  раму
окна,  он вцепился в вырывающуюся перекладину руля. Машина виляла по  пустым
полосам, и  его руки  дергались, как  у  куклы,  а изжеванная шина оставляла
черный  след на белых линиях разметки,  идущих  вдоль длинного изгиба насыпи
дорожного  полотна. Потеряв управление, автомобиль врезался  в  стоявшие  на
обочине  сосновые щиты  --  временное ограждение автострады --  и,  слетев с
дороги, покатил-
     ся по заросшему травой откосу. Проехав после спуска еще ярдов тридцать,
он остановился, уткнувшись в ржавый  остов перевернутого такси. Не более чем
оглушенный  страшным  ударом,  по касательной  задевшим  его  жизнь,  Роберт
Мейтланд  лежал на  рулевом колесе; его пиджак и  брюки были, как блестками,
усыпаны осколками ветрового стекла.
     В  эти  первые минуты,  когда  он пришел в себя, в памяти всплыли  звук
лопнувшей  шины, солнечный свет, резанувший по глазам при выезде  из туннеля
под виадуком,  и осколки ветрового  стекла,  градом ударившие в  лицо.  Цепь
стремительно  сменяющихся событий  заняла какие-то  микросекунды  --  словно
вдруг открылась и захлопнулась за ним дверь в ад.
     -- ...Боже...
     Расслышав свой тихий шепот, Мейтланд насторожился. Его руки по-прежнему
лежали  на  треснувшей  перекладине  рулевого  колеса, пальцы  бесчувственно
растопырились,  словно препарированные. Опершись ладонями  о край  руля,  он
выпрямился. Машина остановилась среди кочек, за окном виднелась лишь крапива
и буйная трава по пояс высотой.
     Из разбитого радиатора с шипением вырывался пар и брызгала ржавая вода.
Мотор издавал глухое рычание -- механический предсмертный хрип.
     Ощутив  скованность в ногах,  Мейтланд  уставился  в  пространство  под
приборным щитком.  Ступни лежали  между педалями, словно их в спешке засунул
туда таинственный диверсионный отряд, устроивший эту аварию.
     Мейтланд  пошевелил ногами и, когда  они заняли привычное  положение по
разные  стороны рулевой колонки, более-менее успокоился.  Педаль отвечала на
нажатие ступни. Не  обращая внимания ни на траву за окном, ни на автостраду,
Мейтланд  принялся  тщательно  обследовать  свое тело. Он  проверил бедра  и
живот, стряхнул с пиджака осколки  ветрового  стекла и ощупал грудную клетку
-- нет ли признаков перелома ребер.
     В зеркало  заднего вида он осмотрел голову. На правом  виске красовался
треугольный кровоподтек, похожий на строительный мастерок. Лоб был забрызган
грязью и маслом, попавшими в машину через разбитое ветровое стекло. Мейтланд
потер  лицо,  стараясь вмассировать  в  бледную  кожу и  мышцы хоть какое-то
выражение. От жестких  щек  и  тяжелой  челюсти  отхлынула вся  кровь. Глаза
глядели из  зеркала  тупо  и бессмысленно,  словно рассматривали  психически
ненормального близнеца.
     Зачем  ему понадобилось  так разгоняться? Он покинул  свой мерилбонский
офис  в три  часа,  рассчитывая избежать столпотворения в час пик, и у  него
было  достаточно  времени,  чтобы  благополучно добраться до места. Мейтланд
вспомнил, как  свернул  на  центральный  круг  Вествейской  развязки  и  как
поднажал к туннелю виадука. В ушах до сих пор  стоял шорох  покрышек,  когда
они скользили вдоль бетонной бровки, взметая вихрь пыли и сигаретных  пачек.
Когда машина вынырнула из-под  свода туннеля, апрельское солнце на мгновение
ослепило Мейтланда, радугой заиграв на ветровом стекле...
     Ремень безопасности, которым он почти не пользовался, висел на крючке у
плеча. Мейтланд  честно  признался  себе,  что постоянно превышал  скорость.
Стоило  ему  сесть за руль,  и какой-то  хулиганский  ген, какой-то  элемент
лихачества,  брал  верх  над  его  обычной  осторожностью  и  здравомыслием.
Сегодня,   мчась  по  автостраде,  измотанный  трехдневной  конференцией   и
озабоченный  некоторой  лицемерностью  своего желания  поскорее увидеться  с
женой после  недели,  проведенной  с  Элен Ферфакс,  он чуть ли  не  нарочно
подстроил   эту  аварию  --  возможно,  как  некий  эксцентрический   способ
рационализации подспудного стремления.
     Укоризненно  покачав  головой, Мейтланд выбил  рукой остатки  ветрового
стекла.  Впереди  виднелся  ржавый  остов  перевернутого  такси,  в  который
врезался его  "ягуар".  Рядом в зарослях крапивы валялись  обломки  и других
машин -- без шин и хромированных деталей, с распахнутыми ржавыми дверцами.
     Мейтланд  вылез из  "ягуара" и  оказался  по  пояс  в  траве.  Когда он
облокотился  о   крышу,  раскаленное  целлюлозное   покрытие  обожгло  руку.
Защищенный высокой насыпью дорожного полотна, неподвижный воздух нагрелся от
полуденного  солнца. По  шоссе  двигалось несколько машин,  над  балюстрадой
виднелись  их  крыши. Глубокие борозды  от колес "ягуара"  прочертили  грунт
откоса, словно  надрезы гигантского скальпеля, отметив место в ста  футах от
туннеля, где  автомобиль  съехал  с  дороги.  Этот  участок  автострады и ее
ответвления  на запад  от  развязки открылись для  движения всего два месяца
назад, и большую часть ограждения еще предстояло установить.
     Путаясь в траве, Мейтланд обошел машину спереди. С одного взгляда стало
ясно, что надежды отогнать ее к ближайшей подъездной дороге --  никакой. Вся
передняя часть сплющилась, как вмятая морда. Три фары  из четырех разбиты, а
декоративная решетка застряла в сотах  радиатора. При столкновении двигатель
сорвался с креплений и покорежил корпус. Когда Мейтланд наклонился проверить
картер, в ноздри ударил резкий запах антифриза и горячей ржавчины.
     Ремонту не подлежит. Черт побери, а  ведь ему так нравилась эта машина!
Он пробрался сквозь траву к  проплешине на  земле между  "ягуаром" и откосом
автострады.  Удивительно, что  никто еще  не  остановился помочь. Водителям,
выезжавшим из темноты туннеля на залитый солнцем крутой правый поворот, было
не до разбросанных деревянных щитов.
     Роберт посмотрел на часы.  Было восемнадцать минут четвертого  -- после
аварии  прошло  чуть  больше  десяти минут.  Он бродил по траве с  ощущением
легкого отупения, как  человек, только  что  увидевший нечто ужасное,  вроде
автокатастрофы  или  публичной казни... Мейтланд  обещал восьмилетнему сыну,
что приедет домой вовремя, чтобы забрать  его  из  школы. Он представил, как
Дэвид  терпеливо ждет его  за  воротами  Ричмондского  парка по  соседству с
военным госпиталем,  не  подозревая, что  отец разбил  машину и находится  в
шести милях от него, под откосом автострады. По иронии судьбы в такую теплую
весеннюю  погоду  у  ворот  парка  наверняка  сидят в  ряд инвалиды  войны в
колясках,  словно демонстрируя  мальчику все  разнообразие увечий, какие мог
получить его отец.
     Раздвигая  руками  жесткую траву, Мейтланд вернулся к "ягуару". Даже от
этих  небольших усилий у него раскраснелись  лицо  и  грудь.  Напоследок  он
неторопливо  огляделся  по сторонам  с  видом  человека, который,  собираясь
навсегда покинуть злополучное место, окидывает его прощальным  взглядом. Все
еще потрясенный аварией,  он уже начал ощущать боль от  ушибов на груди и на
бедрах.  Ударом его швырнуло  на руль, словно  боксерскую грушу,-- вторичное
столкновение, как скромно  называют  это инженеры по  безопасности. Мейтланд
прислонился к багажнику, стараясь успокоиться. Хотелось запечатлеть в памяти
этот поросший травой и заваленный брошенными машинами клочок  земли,  где он
едва не расстался с жизнью.
     Прикрыв  ладонью глаза от  солнца  и еще  раз  хорошенько осмотревшись,
Мейтланд понял, что его выбросило на так называемый островок безопасности --
маленький  треугольничек  пустыря  протяженностью ярдов двести, образованный
тремя сходящимися автострадами. Вершина его указывала на запад, на заходящее
солнце,  чьи теплые лучи освещали  видневшиеся вдали телевизионные павильоны
Уайт-сити. Основанием же служил идущий с юга на север виадук,  протянувшийся
в семидесяти футах над  землей. Поддерживаемое массивными бетонными опорами,
его шестиполосное  полотно было  скрыто  из  виду  рифлеными  металлическими
щитами, установленными для защиты проезжающих внизу автомобилей.
     За   спиной  у  Мейтланда   находилась   северная  стена   острова   --
тридцатифутовый откос западной автострады, с  которой он  и слетел. Впереди,
образуя южную границу, высился крутой откос трехполосной примыкающей дороги,
которая,  сделав  петлю  под виадуком, уходила на северо-запад и вливалась в
автостраду у вершины треугольника. Хотя  этот  поросший  молоденькой травкой
откос  находился  всего  в сотне  ярдов  от  Мейтланда, он  не был  виден  в
перегретом  воздухе   острова   из-за   высокой   травы,  остовов   машин  и
строительного  оборудования.  По примыкающей  дороге мчались  автомобили, но
металлическое ограждение скрывало остров от водителей. На обочине вздымались
высокие мачты трех указателей направлений.
     Мейтланд   обернулся.  По   автостраде   ехал  аэропортовским  автобус.
Пассажиры  верхнего этажа,  направлявшиеся  в Цюрих,  Штутгарт  и Стокгольм,
неподвижно сидели в своих  креслах, словно компания манекенов.  Двое из них,
мужчина средних лет в  белом  плаще  и  молодой сикх в тюрбане  на маленькой
головке, посмотрели  сверху на Мейтланда и на  мгновение  встретились с  ним
глазами.  Он  поймал их взгляды, но рукой махать не стал. Что, по их мнению,
он там делал? С  верхнего этажа автобуса его "ягуар"  вполне  мог показаться
невредимым, а его самого могли принять за дорожного смотрителя или инженера.
     Под виадуком у  восточной оконечности острова ограждение из проволочной
сетки отделяло треугольник пустыря  от неофициальной муниципальной свалки. В
тени под бетонным пролетом громоздились бесхозные мебельные фургоны, штабеля
ободранных рекламных щитов, горы покрышек и металлического хлама. В четверти
мили к  востоку от виадука сквозь сетку виднелся местный  торговый центр. По
маленькой круглой  площади с полосатыми  навесами над окнами  многочисленных
магазинов ехал красный двухэтажный автобус.
     Очевидно,  с острова  невозможно  было  выбраться иначе  как по откосу.
Мейтланд  вынул ключи из  замка  зажигания  и открыл  багажник.  Шансы,  что
какой-нибудь  бродяга  или  сборщик  металлолома найдут  здесь машину,  были
невелики  -- с  двух сторон  остров  отделяли  от  окружающего мира  высокие
откосы, а с третьей  -- проволочная сетка. Подрядчики  еще  не приступали  к
принудительному  благоустройству территории,  так  что  исконное  содержимое
этого заброшенного  клочка  земли с его ржавыми  машинами  и  сорной  травой
оставалось нетронутым.
     Ухватившись за ручку большой кожаной сумки, Мейтланд попытался вытащить
ее  из багажника, но  от усилий ему  стало  плохо. Кровь резко отхлынула  от
головы,  словно  давление упало  до минимума. Он бросил  сумку  и  бессильно
прислонился к открытой крышке багажника.
     В полированных  панелях  заднего крыла  он увидел свое  деформированное
отражение.  Его  статная  фигура искривилась,  как  у какого-то  гротескного
пугала, часть  обескровленного  лица  срезало  на  сгибе кузова, а  одно ухо
болталось на стебельке в шести дюймах от головы. Гримаса сумасшедшего...
     Потрясение от аварии оказалось гораздо сильнее, чем думал  Мейтланд. Он
осмотрел содержимое  багажника -- набор  инструментов,  стопка  журналов  по
архитектуре и картонка с полудюжиной бутылок белого бургундского, которые он
вез домой жене. Год назад умер его дед, и после смерти старика мать время от
времени передавала Мейтланду кое-какие из его вин.
     -- Теперь, Мейтланд, выпивкой ты можешь воспользоваться сам...-- сказал
он себе,  запирая багажник, потом пролез  на заднее  сиденье и забрал оттуда
плащ, шляпу  и  портфель.  При столкновении  из-под  сиденья выкатилась уйма
забытых  предметов:  полупустой  флакон  лосьона  для  загара  --  память  о
выходных,  проведенных  с доктором  Элен Ферфакс  на  курорте Ла-Гранд-Мотт,
оттиск  статьи,   подготовленной  ею  на  педиатрическом   семинаре,   пачка
миниатюрных сигар  Кэтрин, которые он  спрятал, когда  пытался заставить  ее
бросить курить.
     Мейтланд надел шляпу,  взял в  левую  руку портфель и,  перебросив плащ
через  правое плечо,  направился  к  откосу. Часы  показывали  тридцать одну
минуту четвертого -- после аварии не прошло и получаса.
     Он в  последний  раз оглянулся  на остров.  Примятая трава в извилистых
коридорах,  запечатлевших  его  неуверенные  блуждания  вокруг  машины,  уже
выпрямилась  и почти полностью  скрыла  серебристый "ягуар".  Остров заливал
чахлый желтый свет -- неприятная мгла, которая, казалось,  исходила от травы
и гноем расползалась по земле, словно заволакивая незаживающую рану.
     Под  виадуком  прогромыхал  дизель  грузовика.  Повернувшись  спиной  к
острову,  Мейтланд шагнул к подножию откоса и стал  карабкаться  по  мягкому
склону. Сейчас он выберется наверх, остановит проходящую машину и доедет  до
дому.


     откос
     Земля обтекала его, как теплая сыпучая река. Преодолев полпути, он стал
по  колено проваливаться в оползающий грунт. Рыхлый  поверхностный  слой был
рассчитан  лишь  на  то, чтобы  удерживать  травяной  покров,  почва  еще не
связалась дерном. Мейтланд с трудом вытаскивал ноги, пытаясь  найти  твердую
опору и отталкиваясь портфелем, как веслом. Тяжелый подъем утомил его, но он
через силу продолжал карабкаться вверх.
     Ощутив  во рту  привкус  крови,  Мейтланд  остановился.  Он  присел  на
корточки, достал  из  кармана  носовой  платок и приложил  к языку и  губам.
Трясущийся рот оставил  на платке красное пятно -- как след тайного поцелуя.
Мейтланд потрогал  правый висок  и  скулу. Кровоподтек  шел от уха до правой
ноздри.  Палец нащупал  поврежденные  носовую пазуху  и десны;  глазной  зуб
шатался.
     Дожидаясь, когда  восстановится  дыхание,  Мейтланд прислушался к  шуму
машин над головой. В туннеле виадука  непрерывно  гудели моторы. Примыкающая
дорога  в  дальнем  конце острова  была  вся запружена машинами, и  Мейтланд
помахал  им  плащом.  Однако водители  были  сосредоточены  на  указателях и
пересечении с главной дорогой.
     Вдали в послеполуденной дымке вздымались башни административных зданий.
Всматриваясь  в   теплую  мглу  над  Мерилбоном,  Мейтланд  поискал  глазами
собственный офис.  Где-то там, за стеклянной  стеной на восемнадцатом этаже,
его   секретарша   печатает  программу   заседания   финансового   комитета,
запланированного на следующую неделю; она  и  не догадывается, что ее босс в
этот момент сидит с окровавленным ртом на откосе у автострады.
     У него затряслись плечи,  по диафрагме пробежала  мелкая  дрожь. Сделав
над собой усилие, Мейтланд подавил спазм, сглотнул подкатившую к горлу слизь
и  посмотрел вниз на  "ягуар",  снова  задумавшись  об  аварии.  Глупо  было
превышать  скорость. Сгорая от нетерпения увидеть Кэтрин, он предвкушал, как
приятно  будет отдохнуть  в их  прохладном строгом доме с просторными белыми
комнатами.  В  последнюю встречу с  Элен Ферфакс  он  уже  на четвертый день
почувствовал, что  задыхается в уютной, теплой квартирке этой здравомыслящей
врачихи.
     Мейтланд встал и  двинулся  дальше, лесенкой  поднимаясь по  склону.  В
десяти  футах над ним тянулась  твердая  обочина автострады и  ограждение из
деревянных щитов. Он  зашвырнул туда  портфель  и, опустился на четвереньки.
По-крабьи передвигаясь по рыхлому  грунту, он взобрался чуть выше, дотянулся
руками до бетонной обочины и выполз на дорогу.
     Обессилев  от подъема, Мейтланд  шатаясь  присел  на деревянный  щит  и
отряхнул руки о штаны. Портфель и плащ лежали у ног грязным узлом, как по-
     житки бродяги. Рубашка  под пиджаком насквозь промокла от пота.  Во рту
было полно крови, и ему приходилось непрерывно ее всасывать.
     Наконец Мейтланд поднялся  на  ноги  и  вышел  навстречу  транспортному
потоку. На него неслись три ряда машин. Они выныривали  из туннеля и шли  на
крутой поворот. Начинался час пик. Отраженный сводом  и стенами виадука, шум
многократно усиливался и поглощал крики Мейтланда. Иногда между автомобилями
возникал разрыв футов  в  пятьдесят,  но как раз  в те  первые  минуты,  что
Мейтланд стоял там,  размахивая плащом и  портфелем,  сотни  машин,  везущих
своих пассажиров домой,  мчались впритык друг  к другу, практически бампер в
бампер.
     Опустив портфель, Мейтланд глядел вслед уносящимся автомобилям. Красные
сосновые щиты отбросило ближе к обочине,  и  теперь  они стояли там вкривь и
вкось. Низкое солнце на западном небосклоне  било водителям прямо  в  глаза,
когда они выезжали из-под виадука на крутой правый поворот.
     Он критически оглядел себя с головы до ног. Пиджак  и брюки пропитались
потом, грязью и машинной смазкой -- вряд ли кто-то из водителей, даже если и
увидит  его, захочет его  подвезти. Кроме того, притормозить  и остановиться
было почти  невозможно. Задние машины, вырвавшиеся  наконец  из  томительных
пробок,  которые  всегда  закупоривали  Вествейскую  развязку  в  часы  пик,
неумолимо напирали на впереди идущие.
     Мейтланд  решил встать на самое видное место и медленно побрел по узкой
обочине.  Ни пешеходного  тротуара,  ни аварийной площадки  у этого поворота
предусмотрено  не  было,  и  машины  со  скоростью  шестьдесят  миль  в  час
проносились в каких-то трех-четырех футах от него.  Все так  же, с плащом  и
портфелем в руках он шагал вдоль расставленных в ряд щитов, отодвигая каждый
с пути. Размахивая  шляпой в насыщенном  выхлопными газами воздухе, Мейтланд
кричал через плечо в шум моторов:
     -- Авария!.. Стой!.. Рули сюда!..
     Дорогу  ему преградили два щита,  сдвинутые проехавшим грузовиком. Ряды
машин  неслись  мимо,  поворачивая  по  указателям  к   перекрестку.  Мигали
стоп-сигналы. Солнце вспыхивало на ветровых стеклах электрическими стрелами.
     Когда  Мейтланд пробирался между щитами, позади загудел клаксон. Машина
пронеслась  в  нескольких дюймах от правого бедра,  и  рассерженный пассажир
недовольно завертелся у  окна.  Мейтланд подался назад и  увидел  на дальней
полосе белый корпус полицейской машины. Она ровно  шла на скорости пятьдесят
миль в час  почти впритык к бамперу впереди  идущего автомобиля, но водитель
оглянулся на Мейтланда через плечо.
     -- Стойте!.. Полиция!..
     Он  замахал  шляпой и портфелем, но полицейскую  машину унесло  потоком
автомобилей.  Пока Мейтланд  пытался  ее догнать, его  чуть не  сбило крылом
проходящее такси.  Черный  лимузин вылетел на него из  туннеля,  и ничего не
подозревавший шофер заметил Мейтланда лишь в последний момент.
     Понимая,  что так его может размазать по щитам, Мейтланд отошел от них.
Кисть правой руки чем-то задело, и почувствовалась резкая боль. Кожу содрало
то ли острым краем ветрового стекла, то ли выносным зеркальцем заднего вида.
Он перевязал руку окровавленным носовым платком.
     В  трехстах  ярдах, за восточным въездом  на  виадук, находился телефон
экстренной связи, но Мейтланд знал, что наверняка  погибнет, если попытается
пройти через  туннель. Он двинулся назад по обочине  и занял  позицию на том
месте,  где его  "ягуар"  съехал с дороги. Надев плащ, он застегнулся на все
пуговицы, выправил шляпу и решительно замахал рукой проезжающим машинам.
     Сгустились сумерки, а он все так же стоял на обочине. Мимо выворачивали
фары, и их лучи хлестали его по лицу. Непрерывно  гудя, машины, расцвеченные
габаритными огнями, в три ряда двигались к перекрестку. Час пик был в  самом
разгаре. Когда Мейтланд неприкаянно стоял на обочине, слабо взмахивая рукой,
ему казалось, что каждый лондонский автомобиль уже  раз десять  проехал мимо
него туда и обратно, а водители и пассажиры нарочно не замечают его,  словно
участвуя в каком-то спонтанном всеобщем  заговоре. Он прекрасно понимал, что
никто ради него не остановится -- по  крайней мере, до восьми часов, пока не
спадет  поток машин. Тогда,  если  повезет, ему,  может,  и удастся привлечь
внимание какого-нибудь одинокого водителя.
     Мейтланд поднес  руку с часами к свету проплывающих мимо фар. Было  без
четверти восемь. Сын давно уже  добрался до дому  самостоятельно. Кэтрин или
куда-то ушла,  или готовит  себе ужин, полагая, что он  остался в  Лондоне с
Элен Ферфакс.
     Представив,  как  Элен, с  офтальмоскопом в  нагрудном  кармане  белого
халата,  критически  заглядывает  в  глаза какому-нибудь  малышу  у  себя  в
клинике,  Мейтланд  посмотрел  на свою  пораненную  руку.  Впервые с момента
аварии  он почувствовал себя  таким разбитым и усталым. Даже  в этом теплом,
насыщенном выхлопными газами воздухе  его бил неприятный озноб: как будто по
всем его  нервам скребли  невидимые ножички, расщепляя их на  части. Рубашка
прилипла к груди, как мокрый передник. В то же время  он ощущал что-то вроде
холодной эйфории  и  решил, что  эта легкость в  голове  --  первый  симптом
отравления угарным  газом. Он махал проносящимся в темноте машинам, шатаясь,
как пьяный, из стороны в сторону.
     На него чуть не налетел ехавший по крайней полосе сдвоенный бензовоз --
эта  желтая громадина  заполнила  собой чуть не  весь туннель.  Выруливая на
поворот, водитель увидел  маячившего в  свете фар Мейтланда.  Пневматические
тормоза зашипели и с шумом хлопнули. Мейтланд машинально отступил в сторону,
снял шляпу и швырнул ее под огромные задние колеса. Посмеиваясь, он наблюдал
за гибелью шляпы.
     "Эй!..-- указал он портфелем.-- Моя шляпа! Вы раздавили мою шляпу!.."
     Вокруг гудели клаксоны.  Какое-то такси  чуть было  не  остановилось  и
крылом  скользнуло по ногам Мейтланда.  Водитель, свирепо  взглянув на него,
постучал  пальцем  по  лбу и  двинулся дальше. В  ответ Мейтланд отвесил ему
галантный   поклон.  Он  уже  понял,   что  слишком   измотан,   чтобы  себя
контролировать. Оставалась одна надежда --  что его психопатические  выходки
заставят  кого-нибудь  остановиться  из  опасения,  что он  повредит машину.
Мейтланд заметил капли крови, упавшие  изо рта на костяшки пальцев, но снова
поднял  руку  и  повернулся к  потоку машин. Глядя  в  ночных  сумерках . на
освещенную путаницу бетонных дорог, он понял, как сильно ненавидит всех этих
водителей с их автомобилями. -- Стойте!..
     Мейтланд погрозил окровавленным кулаком пожилой  женщине, подозрительно
взиравшей на него поверх руля.
     -- Да, вы!.. Проезжайте! Уберите свою чертову машину! Нет -- стойте!
     Он  пинками  выдвинул один из  деревянных  щитов на  проезжую  часть  и
рассмеялся, когда, отброшенный проходящим грузовиком, этот щит полетел прямо
на него, больно ударив по левому колену. Мейтланд выдвинул следующий.
     Его хриплые крики  разносились над автострадой,  перерастая в  истошный
первобытный вопль:
     -- Кэтрин!.. Кэтрин!..
     В холодной ярости Мейтланд повторял автомобилям  ее  имя,  как ребенок,
выкрикивая его в свет пробегающих  фар. Он снова метнулся на проезжую часть,
перегородив крайнюю полосу и размахивая портфелем, как ненормальный судья на
автодроме.  И что  удивительно,  движение на это  отреагировало,  во  всяком
случае  машин  слегка  поубавилось.  Впервые в потоке  автомобилей  появился
зазор, и сквозь туннель стало видно Вествейскую развязку.
     По центру дороги проходила  разделительная полоса -- узенький  островок
фута  в  четыре шириной,  со служебным проходом между аварийными  барьерами.
Мейтланд  прислонился  к щиту,  стараясь собрать остатки  самообладания.  Он
понимал,  что  отчасти  наслаждается  этим своим  пьяным  буйством, и все же
усилием воли взял себя в руки. Если удастся перейти дорогу, он сможет пройти
назад к Вествейской развязке и добраться до телефона.
     Недовольный тем, что зря потратил время, Мейтланд выпрямился и, отгоняя
дурные мысли, стал  дожидаться паузы в  потоке  транспорта. На него кортежем
двигалась дюжина машин, за ней следовала другая группа с автобусом в хвосте.
Грузовик аварийной службы  тянул  на буксире разбитый  фургон. Проезжая мимо
Мейтланда,  он  перекрыл ему обзор,  и тот  отступил в темноту, наблюдая  за
игрой фар на подъезде к туннелю.
     Дорога была  свободна, если не считать  тягача с двухэтажным  трейлером
для  перевозки  легковушек.  Водитель  посигналил Мейтланду, словно  выражая
готовность  подвезти,  но тот, не  обратив на  него внимания, с  нетерпением
ожидал, пока длинный трейлер проедет мимо. Дорога была свободна до следующей
группы  приближавшихся  фар.   Схватив  портфель,  Мейтланд  бросился  через
проезжую часть. Он был уже  на полпути к  цели, когда услышал  автомобильный
гудок и, оглянувшись, увидел  приземистый  корпус белой  спортивной  машины,
почти невидимой из-за погашенных фар. Мейтланд остановился и повернул назад,
но пошедшая юзом машина была уже рядом, и молодой  парень,  не  справляясь с
управлением,  вовсю крутил руль. Мейтланду казалось, что автомобиль  несется
прямо  на него. Не успел  он вскрикнуть,  как машина  врезалась в деревянные
щиты, которые он  сам выпихнул на проезжую  часть. В него  полетела сосновая
рама, и он почувствовал, как его сшибло с ног и швырнуло в темноту.


     травма и изнеможение
     Кэтрин... Кэтрин...
     Имя его  жены  звучало в  тишине,  пробиваясь  сквозь дремлющую  траву.
Мейтланд  прислушался  к гулкому  эху в  голове. Очнувшись,  он  понял,  что
произносит  имя сам.  Негромкие звуки ясно  разносились в темноте. Шум машин
прекратился,  и наверху над откосом  было  тихо.  Лишь вдали, за центральным
кругом  Вествейской развязки, какой-то ночной водитель поворачивал на  север
свой тяжело ревущий грузовик.
     Мейтланд лежал  на  спине  у  подножия откоса. Голова  его покоилась на
мягком  склоне,  ноги скрывались  в  высокой  траве. Трехрядная  примыкающая
дорога  в  сотне  ярдов  поодаль  была пустынна.  Над  натриевыми  фонарями,
сияющими неизменным желтым светом, возвышались дорожные указатели. Подумав о
жене, Мейтланд невольно устремил взгляд на  запад. Темные  силуэты  высотных
административных зданий висели в ореоле  вечернего города, словно квадратные
планеты.
     Впервые с момента аварии в голове у Мейтланда прояснилось. Кровоподтеки
на  виске и верхней челюсти, как и ушибы на ногах и животе, локализовались и
больше  не  занимали  мыслей.   Он  уже  понял,  что  правая  нога  серьезно
повреждена. Обширный ушиб распространился по всему бедру. Сквозь разорванную
штанину  Мейтланд ощупал  ногу,  распухшую  от  свежего  рубца, и  обнаружил
сочащуюся рану. Судя по всему,  верхушка бедра вдавилась в основание таза, и
смещенные нервы и сосуды  пульсировали в  порванных мышцах,  словно стараясь
воссоединиться.
     Мейтланд ощупал поврежденное бедро обеими руками. Было уже без четверти
два  ночи.  Ярдах в двадцати от него в серебристой крыше "ягуара" отражались
отдаленные огни автострады. Мейтланд  сел и  сжал  кулаки, пытаясь  сдержать
рвущийся крик. Он понял,  что запасы энергии у него на исходе -- хватит лишь
на полчаса напряженных усилий. Повернувшись на бок, он подтянул левую ногу и
с трудом поднялся на колени.
     Хватая   ртом  ночной   воздух,   Мейтланд   больше  не  пытался   себя
контролировать. Он беспомощно прислонился к откосу, погрузив руки в остывшую
землю. Его рваный костюм  уже покрылся легкой росой и холодил кожу. Мейтланд
взглянул на крутой склон и вслух рассмеялся над собой:
     -- И как же, черт возьми, я туда взберусь?.. Все равно что на Эверест.
     Когда он  сел  на корточки,  стараясь  преодолеть  боль в  поврежденном
бедре, вся  ситуация  показалась ему какой-то глупой  шуткой,  которая зашла
слишком далеко.  Дефектная покрышка, удар по голове -- и  он вдруг выпал  из
реальности. Мейтланд подумал  об Элен Ферфакс, спящей в своей квартире,  как
всегда, с левой стороны двуспальной кровати, заполнявшей собой всю крохотную
спаленку;  ее  голова  лежит  на  правой подушке, словно  она поручила одним
частям тела представлять саму себя,  а  другим -- Мейтланда.  Любопытно, что
эта хладнокровная и самостоятельная докторша спала всегда беспокойно. Кэтрин
же, в отличие от нее, безмятежно спит в своей белой спальне, и на ее бледной
шее подрагивает луч  лунного света. В сущности,  весь город,  часть огромной
бессознательной  Европы, давно погрузился в  сон, и только он  копошится  на
всеми  забытом островке безопасности,  как  ночной кошмар  этого  дремлющего
континента.
     На свод туннеля  под виадуком упал свет фар. Где-то на пустынной дороге
зашумела машина.
     -- Помогите... Стойте...
     Мейтланд не раздумывая замахал рукой. Он слушал,  как машина удаляется,
унося довольного жизнью  водителя  с надежно  спрятанным в кармане ключом  к
теплой постели в загородном доме.
     -- Ладно... Попытаемся еще раз...
     Он пополз по склону, подволакивая поврежденную ногу, но, вскарабкавшись
на два фута,  рухнул на  мягкую землю. Даже это  .незначительное  напряжение
многократно усилило боль  в тазобедренном суставе. Не в состоянии двигаться,
Мейтланд встал на колени и уткнулся лицом в разрытую  землю, приникнув щекой
к холодному грунту. Он уже понял, что не сможет  взобраться на откос, но все
еще пытался ползти вверх, загребая ладонями рыхлую почву и  подтаскивая себя
по осыпающейся поверхности, как раненая змея.
     -- Кэтрин...
     В последний  раз  Мейтланд  прошептал имя жены,  полностью отдавая себе
отчет  в  том, что неким  подспудным образом возлагает  на нее вину  за свое
положение, за боль в поврежденной ноге и за ночной холод, обволакивающий его
тело, как мокрый саван. На смену краткому приливу уверенности пришло чувство
тяжелой депрессии. Мало того, что  Кэтрин решит, что он проводит ночь с Элен
Ферфакс,  но  ей к тому же будет на это глубоко наплевать. Хотя ведь он  сам
чуть ли не умышленно создал эту ситуацию, словно специально подготовив почву
для аварии...
     Над  автострадами воцарились ночь  и  тишина. Натриевые  фонари озаряли
высокий пролет виадука, вздымавшийся  в воздухе, словно какой-то заброшенный
черный ход на небеса. Опершись руками о склон, Мейтланд приподнялся на левой
ноге. Правая нога повисла, как привязанный к ремню охотничий трофей. Высокая
трава  колыхалась в  ночном  воздухе,  а  примятые  стебли  указывали  путь,
проделанный  Мейтландом за  вторую половину дня.  Придерживая  обеими руками
покалеченную ногу, он заковылял по этому травяному коридору.
     Среди  ржавых обломков, едва  различимых в  густых зарослях,  показался
серебристый  фюзеляж  его  автомобиля.  Мейтланд  добрался  до задней  двери
"ягуара". Выбившись из сил, он уже хотел было залезть на заднее сиденье, как
вдруг вспомнил о картонке с бутылками.
     Он обошел  машину с  тыла,  открыл  багажник  и, вытащив бутылку белого
бургундского, завозился с  оберткой. Затем  достал из ящичка с инструментами
разводной  ключ.  Со второго удара горлышко отвалилось. Прозрачная  жидкость
выплеснулась в холодный воздух и потекла по ногам.
     Примостившись на заднем сиденье "ягуара", Мейтланд сделал первый глоток
теплого  бургундского и  сморщился  от  боли: в  пораненном  рту защипало от
алкоголя. Через несколько секунд  вино согрело грудь, а в покалеченном бедре
почувствовалась пульсация. Вытянув ногу на сиденье,  Мейтланд стал методично
прикладываться к бутылке. Боль  в бедре постепенно начала  отступать. Вскоре
он был  уже слишком  пьян, чтобы сфокусировать  взгляд на  часах, и  потерял
всякое  чувство времени. Встревоженная ночным ветерком трава жалась к  окну,
заслоняя  откосы автострады.  Мейтланд лежал с бутылкой  в  руках, приклонив
голову к оконной  стойке. Болевые  точки,  созвездиями покрывавшие  грудь  и
ноги, одна за другой начали пропадать, и атлас ран, в  который  превратилось
его тело, исчез, как погасшее небо.
     Преодолев  жалость к себе, он снова подумал о Кэтрин и  сыне. Вспомнил,
как в холодной эйфории шатался по  автостраде, выкрикивая машинам имя  жены.
Раз уж на  то  пошло, надо было хотя бы поблагодарить ее за то, что его сюда
забросило. Большинство  самых  счастливых минут  своей  жизни  он  провел  в
одиночестве -- когда в студенческие каникулы ездил по Италии и Греции, когда
после получения  диплома три месяца колесил по Соединенным  Штатам. Вот  уже
сколько лет он пытается  воссоздать  миф о своем  детстве. Запечатлевшийся в
мозгу  образ  маленького мальчика, вечно играющего в  одиночестве в  длинном
пригородном  саду, окруженном  высоким забором,  как  ни  странно,  приносил
утешение.  В  ящике стола  у себя в  офисе он держал фотографию  семилетнего
мальчика в рамке, но на  ней  был изображен не сын, а он  сам, и объяснялось
это  не  только тщеславием. Возможно, даже  его брак  с Кэтрин, неудачный по
общепринятым  меркам, потому и  оказался  идеальным, что воссоздал для  него
этот воображаемый безлюдный сад.
     Посасывая  вино из  разбитой  бутылки,  Мейтланд уснул  за  три часа до
рассвета.


     резервуар с водой
     Он проснулся, когда уже вовсю сияло солнце. О боковое  окно в изголовье
терлась трава,  стебли плясали назойливый менуэт,  словно давно пытались его
разбудить.  На тело падала  полоса  теплого  солнечного света.  Не  в  силах
пошевелиться в течение нескольких  секунд, Мейтланд протер заляпанный маслом
циферблат часов.  Было без четверти  девять.  Он в неуклюжей  позе  лежал на
заднем  сиденье автомобиля.  Откоса автострады видно не было, но  постоянный
грохот,  столь  же  пугающий  и  столь  же  успокаивающий,  как  звукозапись
знакомого кошмара, вернул его к реальности.
     Начинался утренний час  пик,  и  тысячи  автомобилей снова потянулись к
центру Лондона. Гудки  перекрывали гортанный ' рев дизелей и непрерывный гул
машин, проходящих по туннелю виадука.
     Под  правой рукой лежала бутылка из-под вина, ее отбитый край  впился в
локоть. Мейтланд сел, вспомнив  о вызванной  вином  анестезии. Затем, словно
прятавшееся  где-то  на  задворках сознания, всплыло  слабое воспоминание  о
кратком приступе жалости к себе.
     Мейтланд  оглядел  свое тело,  с трудом узнавая  себя  в фигуре  нищего
оборванца,  скрючившегося на заднем сиденье.  Пиджак и  брюки  были заляпаны
кровью  и  маслом.  Рубец на  правой  руке, оцарапанной проходящей  машиной,
покрывала машинная смазка.  Правое  бедро  распухло  от  обширного ушиба,  а
верхушка  бедра,   казалось,  накрепко  застряла  в  тазобедренном  суставе.
Мейтланд  перегнулся на  переднее сиденье. Кровоподтеки и  ссадины покрывали
его тело, как следы молоточков на мембране заигранных ударных.
     -- Мейтланд,  кто  в это поверит?..--  Слова,  произнесенные вслух  как
сигнал  самоидентификации,  только   напомнили   о   повреждениях   во  рту.
Помассировав разбитые десны, Мейтланд с усталым юмором улыбнулся самому себе
и  посмотрел  в зеркальце заднего  вида на свою физиономию. Всю правую часть
лица по диагонали пересекал багрово-фиолетовый синяк, похожий  на  гротескно
закрученный ус.
     Пора  отсюда  выбираться...   Он  оглянулся  на  откос  автострады.  По
восточной  полосе  проплывали  крыши двухэтажных автобусов  и  грузовиков  с
высокими кабинами. Западные полосы были практически свободны. По направлению
к  пригороду мчались  пикап  развозчика  и  два  пассажирских автобуса. Если
взобраться на откос, можно будет сразу же остановить машину.
     --  Хорошо  бы  найти телефонную  будку...  Хаммерсмитская  больница...
позвонить Кэтрин и на работу...-- Составляя  в уме  этот  перечень, Мейтланд
открыл дверь и осторожно  вынес  себя на солнечный свет. Правую ногу он взял
двумя  руками,  словно часть  разрубленной туши, и опустил  на землю,  после
чего, шатаясь, прислонился к двери,  ослабев  от  столь малых усилий. Острые
шпоры боли пронзили ляжку  и  впились в пах  и  ягодицы. Стоя  неподвижно на
одной  ноге,  Мейтланд  едва  удерживал равновесие. Он уцепился  за желобок,
обрамлявший крышу "ягуара", и посмотрел на проезжавшие по автостраде машины.
Водители опустили  солнцезащитные  козырьки,  прикрывая  глаза  от утреннего
солнца.  Никто  из них не заметит фигуру изможденного человека,  затерянного
среди автомобильных остовов.
     Волна холодного воздуха  ударила  Мейтланду в грудь.  Даже при  тусклом
солнечном свете он  чувствовал  себя замерзшим и  усталым. Только его мощное
телосложение помогло ему перенести аварию и раны, полученные  на автостраде.
Краденая  спортивная машина  с  незажженными  фарами, водитель без  прав  --
десять против одного, что сидевший за рулем юнец никуда не сообщит, что сбил
человека.
     Мейтланд поднял свою покалеченную ногу и поставил на траву перед собой.
Подумалось о вине в багажнике "ягуара", но он понимал, что бургундское сразу
же ударит  в голову. Забудь про вино, сказал он себе. Упадешь в эту  высокую
траву,  и  никто никогда  тебя не  найдет.  Будешь  лежать  здесь,  пока  не
сдохнешь.
     Вскинув руки, он сумел скакнуть  вперед на  здоровой ноге  и,  чтобы не
упасть, схватился за высокие стебли.
     -- На это, Мейтланд, у тебя уйдет целый день...
     Сделав второй  шаг, он остановился  отдышаться  и  увидел на автостраде
аэропортовский автобус. Никто  из пассажиров  даже  не взглянул на островок.
Собравшись  с  силами,  Мейтланд  сделал  еще три  шага  и почти добрался до
лежащего  на  боку  автомобиля. Протянув руку к  ржавой раме,  он  зацепился
здоровой  ногой за старую покрышку, левое  колено  подогнулось, и он упал  в
высокую траву.
     Мейтланд неподвижно лежал в этой уютной сырости. Когда к нему вернулось
дыхание,  он  разбитыми  губами  собрал  немного влаги  с  травы. До  откоса
оставалось еще футов двадцать -- но если даже он  до  него доберется, то все
равно не сможет взобраться по рыхлому крутому склону.
     Мейтланд  сел, опершись  руками  на землю. Над  его  головой возвышался
ржавый мост старого автомобиля. Шины и двигатель были сняты,  а из глушителя
свисала отломанная выхлопная труба. Мейтланд ухватился за нее и стал трясти.
Ему  удалось вырвать  ее  из  крепления  и вытянуть  шестифутовый обрубок из
ржавого  утолщения  позади заднего моста. Сильными руками он согнул  трубу с
одного конца, соорудив грубое подобие рукояти.
     -- Отлично!.. Теперь-то мы точно куда-нибудь доберемся...
     Мейтланд даже  почувствовал, что к  нему возвращается  уверенность.  Он
поднялся, опираясь на этот самодельный костыль, и потащился дальше, расчищая
дорогу здоровой ногой.
     Добравшись до подножия откоса, он начал махать рукой и кричать машинам,
проезжавшим по западной ветке. Но никто из водителей при всем желании не мог
его  увидеть,  не  говоря  уже  о том, чтобы  услышать его хриплые  крики, и
Мейтланд прекратил попытки, сберегая силы. Он попытался влезть по откосу, но
через несколько шагов рухнул, как колода, на грязный склон.
     Умышленно  повернувшись  спиной  к  автостраде, он  в первый  раз  стал
осматривать остров.
     -- Бедняга Мейтланд,  тебя  забросило сюда, как  Робинзона  Крузо. Если
ничего не придумаешь, то просидишь тут всю жизнь...
     И это была чистая правда. Клочок пустыря, затерянный у пересечения трех
автострад, оказался в  буквальном смысле необитаемым островом.  Разозлившись
на себя, Мейтланд замахнулся костылем на эту бессмысленную землю.
     Он заковылял назад к машине.  Взойдя  на небольшой пригорок в  двадцати
ярдах к западу от автомобильного кладбища, он остановился, чтобы обследовать
периметр острова: не  найдется ли  где служебной лестницы  или какого-нибудь
доступа  к туннелю. Под виадуком  один  бетонный  откос от другого  сплошным
экраном  отгораживала проволочная  сетка.  Склон примыкающей  магистрали был
высотой  более тридцати футов и  еще  круче  откоса автострады. Там,  где  у
западной  оконечности  сливались две  дороги, земляные  насыпи  переходили в
отвесные бетонные стены.
     Мейтланд  потащился   дальше  к  машине,  останавливаясь  через  каждые
несколько  шагов,  чтобы  прибить  путавшиеся  под  ногами  высокие  стебли.
Добравшись до машины, он открыл багажник и  методично перебрал  пять бутылок
бургундского,  по очереди  вынимая каждую из картонки, словно  этот  крепкий
напиток олицетворял собой единственный оставленный ему пятачок реальности.
     Он потянулся за  тяжелым гаечным ключом.  Ну, Мейтланд, сказал он себе,
для выпивки  еще рановато,  но  бар  уже открыт.  Впрочем,  погоди  минутку.
Подумай, тебе нужна вода.
     Когда утреннее солнце поднялось выше и согрело его  замерзшее тело,  он
снова напомнил себе, что даже несколько глотков вина натощак приведут  его в
пьяное отупение. Где-то среди этих машин должна быть вода.
     Радиатор! Хлопнув крышкой багажника, Мейтланд  взял костыль и потащился
к капоту. Он залез под переднюю решетку и саднящими  руками стал  нащупывать
вдоль  тормозных трубок нижний  край радиатора.  Отыскав  сливной краник, он
повернул его и подставил руки под хлынувшую жидкость.
     Гликоль! Мейтланд выплюнул  горечь  и  посмотрел  на зеленое  пятно  на
ладони. От резкого привкуса ржавой воды заболело горло.
     Он уже почувствовал, как оживают рефлексы. Перегнувшись  через переднее
сиденье,  он  отомкнул капот,  оттянул его вверх,  поднял тяжелую  крышку  и
обследовал  двигатель.  Руки ухватили баллон с водой для промывки  ветрового
стекла.  Одним  концом  костыля Мейтланд  выломал металлическую  арматуру  и
сорвал с пластиковой канистры крепежные скобы.
     Она  была  почти  полная --  почти целая пинта  чистой воды. Попробовав
прозрачную жидкость,  Мейтланд  прислонился  к  машине  и  костылем  помахал
катящим  по  автостраде автомобилям. Как ни мал был  этот успех, обнаружение
воды  оживило в Мейтланде уверенность  и  решительность.  В первые  часы  на
острове он чересчур поспешно предположил, что помощь прибудет автоматически,
что  даже такой незначительный  жест, как  взмах  рукой  проходящим машинам,
принесет незамедлительное спасение.
     Он выпил половину  всей воды, тщательно прополаскивая израненный рот. В
голове ощущалась приятная легкость,  вода возбудила его нервы и артерии, как
электростимулятор. Ковыляя вдоль машины, Мейтланд почти с детской игривостью
стучал по  крыше. Он добрался до  багажника и сел  там,  осматривая неровную
поверхность острова у проволочной ограды. В автомобильном наборе было  более
чем достаточно инструментов, чтобы проделать дыру в проволочной сетке.
     Тихо  посмеиваясь  про  себя,  Мейтланд  облокотился  о  заднее  стекло
"ягуара". Почему-то  его вдруг  охватило  чувство  облегчения.  Он приподнял
канистру и поболтал в ней чистую воду. Теперь он не сомневался, что вырвется
отсюда. Несмотря на раны и разбитую машину, его прежние страхи,  что  он всю
жизнь просидит на этом острове, теперь казались чуть ли не паранойей.
     Он продолжал смеяться еще в течение нескольких минут после того, как на
автостраде  затормозила  проезжавшая  на  запад  машина с  открытым  верхом.
Водитель,  американский  военный  в  форме,  добродушно  смотрел  сверху  на
Мейтланда, которого явно принял за бродягу или бездельника,  наслаждающегося
первой утренней выпивкой. Он сделал жест, предлагая  Мейтланду подвезти его.
Но прежде  чем тот пришел  в  себя и  понял, что  с  момента аварии это  был
единственный автомобилист, который остановился ради него, американец вежливо
помахал рукой и укатил прочь.


     ограда по периметру
     ризвав себя  к  порядку,  как  усталый  сержант --  рядового на  плацу,
Мейтланд слез с  багажника.  Невзирая на боль  в  бедре, он крепко  оперся о
машину и  замахал  костылем, пытаясь вернуть  уехавшего  водителя,  но потом
отрезвел и с отвращением посмотрел на больную ногу и драную одежду, злясь на
себя,  что из-за  детской  истерики  упустил  такой  случай. Похоже,  авария
вышибла с креплений не только двигатель в машине, но и мозги.
     Мейтланд  оперся правой подмышкой  на  костыль. Он понял, что  способен
выполнять только простейшие физические  действия. Образ чумазого калеки, чье
искаженное отражение маячило  в крышке  багажника, в точности соответствовал
его положению на острове -- положению человека, оказавшегося  запертым среди
этих бетонных  дорог, не имея ни каких-либо практических навыков, ни средств
к существованию.
     Да  и психологических, собственно  говоря, мало, подумалось  Мейтланду.
Нынче в мозгу  нужно носить полный спасательный набор плюс аварийный курс по
выживанию на случай всевозможных бедствий, реальных и воображаемых.
     --   Гаечный   ключ,  монтировка,  пассатижи...--   Мейтланд  методично
перебирал инструменты. Он громко разговаривал  сам с собой, словно запугивая
неумелого новичка и накручивая себя все больше и больше.
     Распихав  инструменты  по  карманам  пиджака,  он оперся  на костыль  и
направился  к  виадуку,  не  обращая  внимания  на движущиеся по  автостраде
машины. Было начало  десятого, и движение после утреннего  часа пик пошло на
убыль.  Теплые солнечные лучи уже рассеяли  желтоватую мглу, которая  стояла
над островом накануне, скрывая окружавшие его стены.
     По пути Мейтланд вспомнил,  что  этим утром Кэтрин получает у японского
дистрибьютера   новую  машину.   Элен   Ферфакс  сегодня   занята  в   своей
педиатрической  клинике при  больнице Гая,--  по иронии  судьбы,  ни та,  ни
другая  ему  не позвонят,  считая, что  Мейтланд провел  ночь  у  соперницы.
Впрочем,  на работе  тоже  никто особенно  не обеспокоится его  отсутствием,
решив, что он либо заболел,  либо уехал  по  какому-нибудь неотложному делу.
Мейтланд приучил сотрудников не задавать вопросов  о его отлучках. Несколько
раз он  летал в Соединенные Штаты, намеренно не оповещая об этом сослуживцев
до своего возвращения. Даже если бы он отсутствовал целую неделю, секретарша
не обеспокоилась бы настолько, чтобы звонить Кэтрин или Элен.
     С  мученическими усилиями, постоянно сбиваясь с ритма из-за неровностей
почвы,  Мейтланд  ковылял  к  проволочной  ограде.  Приглядываясь на ходу  к
скрытым  в траве очертаниям фундаментов,  он  распознал план  первых  этажей
эдвардианских одноквартирных  домов.  Он миновал бомбоубежище времен  Второй
мировой войны.  Вход  был наполовину засыпан землей и гравием,  привезенными
для закладки насыпей.
     Добравшись  до  ограды в  глубокой  тени от  виадука,  Мейтланд  совсем
выбился  из  сил. Он  прислонил  костыль к проволочной сетке и,  усевшись на
черную  землю, достал из  карманов гаечный  ключ,  монтировку  и  пассатижи.
Тяжелые железные инструменты оттягивали плечи и колотились о побитую грудь и
живот.
     Под  виадуком трава не росла. Сырая  земля  потемнела  от отработанного
масла,  стекающего  со  столбов  за  оградой.  Стоярдовая проволочная  сетка
удерживала  кучи  хлама. Груды  автомобильных  покрышек,  сломанной  офисной
мебели,  мешков  с  затвердевшим  цементом, строительных форм, мотков ржавой
проволоки и всевозможного металлолома  громоздились так высоко, что Мейтланд
засомневался,  сможет  ли  он  пробраться  сквозь  эти  джунгли,  даже  если
преодолеет изгородь.
     Не  вставая, он повернул голову к сетке. Высоко над ним, почти  касаясь
ясного апрельского  неба,  маячил бетонный  пролет виадука,  и  его  широкое
полотно слабо гудело под проходящими машинами. Взяв пассатижи обеими руками,
Мейтланд набросился на металлические ячейки, проверяя на прочность  стальные
связи. В  неясном свете он увидел,  что пассатижи оставили на проволоке лишь
слабую отметину. Мейтланд поежился на холодном ветру.
     Передвигая гаечный ключ и монтировку  по земле, он переполз к стальному
столбу  в десяти футах поодаль. Эта секция сетки крепилась к столбу сплошной
стальной закраиной, привинченной к задней пластине законтренными гайками.
     Приладив разводной ключ, Мейтланд налег на одну из гаек, но он  уже так
ослабел, что не смог даже надежно захватить головку, не то что ее повернуть.
Он взглянул на высокую ограду -- десять лет, а возможно, и десять дней назад
у него хватило бы сил одолеть ее голыми руками.
     Он отшвырнул гаечный  ключ и поскреб сырую землю монтировкой, но темная
земля,  хотя  и  пропитанная  маслом,  оказалась непробиваемой, как намокшая
кожа.  Чтобы  сделать подкоп, потребуется  вынуть по  крайней  мере кубометр
каменистого грунта, а потом еще придется проложить путь  через десятифутовую
груду автопокрышек, каждая из которых весит сотню фунтов.
     Грязный воздух обжигал  отбитые легкие.  Зябко  поеживаясь в отсыревшей
одежде,  Мейтланд засунул  инструменты в карман. Когда он  вышел  на солнце,
густая  трава заколыхалась  вокруг  ног, словно стараясь передать  ему часть
своего тепла. Мейтланд обеспокоенно посмотрел на отдаленные откосы развязки.
Он уже почти двадцать  четыре часа  ничего  не ел, и от первых жестоких  мук
голода,  до  недавних пор притупленного потрясением от  аварии,  закружилась
голова. Сделав над собой усилие, он  сфокусировал взгляд на крыше  "ягуара".
Машина еле виднелась над травой, которая,  видимо, успела подрасти  за время
его бесплодного путешествия к проволочной ограде.
     Собравшись с  духом, Мейтланд  двинулся  к  южной оконечности  острова.
Через каждые десять шагов он останавливался и костылем пробивал дорогу
     в густых  зарослях.  Доковыляв  до невысокой  стены,  он  взобрался  по
ступенькам,  которые поднимались от  бывшей садовой  дорожки  и обрывались в
воздухе.  Только эти  руины  и  остались от викторианского  дома, снесенного
многие годы назад.
     Поверхность   острова  была  заметно  неровной.   Густой  покров  травы
вздымался и  опускался, как  волны в бушующем  море.  Вдоль центральной  оси
острова  пролегала широкая низина, отмечавшая линию  бывшей главной  местной
улицы. Заросшие травой фундаменты смутно очерчивали переулки  по обе стороны
от нее.
     Мейтланд пересек центральную  низину  и  поднялся на пригорок  с  южной
стороны, направляясь  к проходу между  двумя кустиками бузины, сдерживающими
натиск разросшейся крапивы. Костыль звякнул под ногами по чему-то железному,
по какой-то  железной табличке  на  поваленном  надгробии. Мейтланд стоял на
заброшенном  церковном  дворе.  С  одной  стороны  виднелась  груда  побитых
надгробных камней. Ряды неглубоких выемок отмечали могилы, и Мейтланд решил,
что кости перенесли в склеп.
     Впереди вздымался высокий откос примыкающей дороги.  Машин, проезжавших
в тридцати футах над головой, не было видно за ограничительным барьером. Гул
моторов смешивался с отдаленными звуками утреннего города.
     Мейтланд потащился  вдоль  откоса.  Земля  здесь  была  усеяна  пустыми
сигаретными  пачками, окурками сигар, конфетными  обертками, использованными
презервативами и спичечными коробками.  В  пятидесяти ярдах  впереди  из-под
откоса выступало бетонное основание дорожного знака.
     Мейтланд ускорил шаг, подскакивая на  мягкой  земле. Как он  догадался,
вдоль основания шел желоб.  Узкая канавка,  чисто вымытая дождем  от всякого
мусора, огибала бетонное подножие  и  впадала в дренажный  коллектор. За его
чугунной решеткой начинался проложенный под насыпью туннель,  который  через
сотню футов выходил наружу.
     Мейтланд постучал  костылем по решетке. Было  ясно, что взломать мощную
металлическую  конструкцию  не удастся.  Он  посмотрел  на  прутья  решетки,
прикидывая зачем-то,  достаточно ли широко они  отстоят друг от друга, чтобы
можно было просунуть между ними руки. Потом развернулся и поковылял прочь по
грудам мусора, вороша костылем сигаретные пачки.
     Когда он, понурив голову, потащился назад, его охватила тупая  холодная
ярость, и он мысленно воззвал к невидимым автомобилям над головой:
     -- Остановитесь же, ради Бога!.. С меня уже хватит...
     Не дождавшись  ответа, он спокойно двинулся дальше. Вокруг больной ноги
ветерок  кружил  конфетные  обертки.  Мейтланд ковылял по острову,  а  трава
качалась и колыхалась у него за  спиной, перекатываясь бесконечными волнами.
Ее коридоры открывались и закрывались, словно впуская в свою зеленую обитель
какое-то большое осторожное существо.


     ливень
     теплым полднем Мейтланд поспал  в машине. Рядом с ним на заднем сиденье
лежала канистра с водой и непочатая бутылка бургундского. Он проснулся в два
часа от  резких  хлопков, когда водитель  мусоровоза,  проезжая  по виадуку,
несколько  раз  включил  и   выключил   пневматические  тормоза.   Хотя   от
изнурительной ходьбы  по острову снова разболелась нога,  голова  оставалась
ясной. Из  живота к  горлу стальной рукой  потянулись  голодные  спазмы,  но
Мейтланд  спокойно сидел  на  заднем  сиденье. Всю  середину дня он  пытался
осмыслить свое положение.
     Прежде всего он ясно осознал, что допущение, из которого он  исходил  с
момента  прибытия  на остров,-- будто  бы разбитую  машину рано  или  поздно
заметят  проезжающие  водители  или  полицейские и  помощь  прибудет  так же
неизбежно, как если бы он  потерпел аварию посреди  какой-нибудь пригородной
однополосной  дороги,--  абсолютно  ложно:  оно  лишь  часть  целой  системы
утешительных  иллюзий,  которые  он носил в себе. Учитывая особую топографию
острова, его  высокий  травяной покров и густой кустарник,  а также  скопище
разбитых  автомобилей,  едва ли можно было надеяться,  что его здесь  вообще
когда-нибудь  заметят. Принимая  же во внимание обстоятельства его  личной и
профессиональной жизни, в том числе и некогда столь удобное разделение между
женой  и доктором  Элен Ферфакс, может пройти по меньшей мере неделя, прежде
чем  кто-то  заподозрит  неладное  и позвонит  в  полицию. Однако даже самый
сообразительный  детектив,  прослеживая   путь  Мейтланда  с  работы,  может
просто-напросто не заметить его машину в этом море травы.
     Мейтланд расстегнул брюки и осмотрел больную ногу. Сустав одеревенел, и
сквозь грязь и масло просвечивали лопнувшие сосуды и огромный синяк.
     Прополаскивая поврежденный  рот, Мейтланд допил остатки безвкусной воды
из  резервуара  для  опрыскивания   ветрового   стекла.   Он  посмотрел   на
административные  здания,   виднеющиеся  в  дымке   над   центром   Лондона.
Конференция, на которой он должен был присутствовать, возобновит свою работу
после  обеда  --  интересно, возникнет ли  у кого-нибудь  из участников хоть
какая-то  мысль о том,  что  с  ним  могло случиться? Даже  если  его сейчас
спасут, пройдет по крайней мере несколько дней, а  возможно и недель, прежде
чем   он   сможет  вернуться   к  работе.   Мейтланд  подумал  о   множестве
несостоявшихся деловых свиданий, отмененных встреч с  клиентами, о комитете,
в  котором  он  состоял.   И  тут  же,   словно   набатный  колокол,  грозно
предупреждающий о последствиях всего этого, у него начала пульсировать нога.
     -- Ладно, посмотрим, что мы имеем...--Мейтланд встряхнулся, превозмогая
неодолимую  тягу  ко  сну, и  поковылял  к багажнику.  Было  слышно,  как по
автостраде движутся машины,  но он не обращал на них  внимания, понимая, что
только зря потратит силы, размахивая руками.
     Он поднял  крышку багажника и  открыл дорожную сумку. Воздух наполнился
терпким ароматом  лосьона после бритья. Мейтланд достал свои модельные туфли
и смокинг.  Его дорожная сумка,  по сути,  была капсулой  времени -- по этим
запахам и  текстуре  ткани  он мог  с легкостью восстановить события прошлой
жизни.
     Он извлек  из бритвенного станка лезвие, разрезал голубое  полотенце на
полоски  и  смочил  одну   из  них  лосьоном.  Крепкая  "кельнская"  обожгла
ободранную руку, въедаясь  в десятки мелких царапин и ссадин. Мейтланд  смыл
грязь  и  масло, налипшие  на неровную рану, идущую  от  костяшек пальцев  к
основанию большого пальца, и  перевязал руку импровизированным бинтом. Потом
закрыл багажник и, путаясь в траве, заковылял к заброшенным машинам.
     Вблизи "ягуара"  полукругом лежали пять автомобилей, пять  отправленных
на свалку  развалюх.  Трава  пробивалась  сквозь  дыры  в  ржавых  корпусах,
разрослась в пустом картере перевернутого  такси. В крапиве валялись помятые
крылья, груда  лысых автопокрышек и  один-единственный капот. Мейтланд ходил
среди этого  хлама, то  и  дело поглядывая на откос, словно  прикидывая, что
сгодится для сооружения настила.
     На шею упали первые  капли дождя. Мейтланд  заковылял назад к "ягуару".
Солнце скрылось за почерневшими облаками. Над центром  Лондона дождь лил уже
вовсю. Как только Мейтланд залез в машину, на остров тоже обрушился  ливень.
Порывы  ветра  с  дождем  прибивали   к   земле  разметанную   траву.  Дождь
подхлестывал   движущиеся  по  автостраде   машины,  сквозь   водяную   мглу
просвечивали мутные круги фар.
     Мейтланд сидел на  заднем  сиденье,  глядя  на струи  дождя,  бьющие по
стеклу  в нескольких  дюймах  от лица. Он  покорно  ожидал  окончания ливня,
благодаря  судьбу за то,  что его разбитая машина могла  послужить ему  хоть
каким-то  убежищем.  Брызги  отскакивали от капота,  обдавая  лицо Мейтланда
водяной пылью.
     --  Давай! -- Осторожно  поворачивая  больную  ногу,  он открыл  заднюю
дверь. Темные струи  хлестали по голове,  и  рваная одежда успела намокнуть,
пока Мейтланд  вытаскивал ногу  и возился с  костылем, дважды уронив его  на
землю.  Когда он ковылял  к автомобильному  кладбищу, капли  дождя шрапнелью
вонзались  в тонкую  ткань  пиджака и брюк, пробивая  ее насквозь.  Мейтланд
крутил головой и на ходу ловил воду открытым ртом.
     Он  споткнулся  о  какую-то  лысую  покрышку  и  упал  на  колени,  но,
схватившись  за  примеченный ранее капот,  снова встал  на  ноги. Не обращая
внимания ни на дождь,  обжигающий холодную кожу, ни  на промокшую повязку на
руке, он подтащил железяку к "ягуару", взгромоздил ее  на  капот  и просунул
узкой частью в разбитое лобовое окно.
     Когда по  грязному металлу  на  приборный  щиток  "ягуара"  заструилась
первая вода,  Мейтланд отступил  назад.  Опершись  на  костыль,  он  зашелся
беззвучным  ликующим криком  -- как  псих, пляшущий  под  проливным  дождем.
Намокшая  одежда  липла  к телу, словно какое-то мертвое животное.  Мейтланд
забрался в  машину и  с  канистрой  в руках скорчился  на  переднем сиденье,
направляя  в  горлышко ручеек,  стекающий с  перевернутого капота.  Когда  в
канистре набралось чуть больше полпинты пузыри-46
     стой воды,  дождь поутих, но через пять  минут снова припустил сплошным
потоком, зарядив на полчаса.
     К концу дождя канистра наполнилась доверху. Все то  время, что Мейтланд
провозился с канистрой, шаркая ободранными руками по  переднему  сиденью, он
вслух разговаривал сам  с  собой,  не замечая,  как  вводит в  свои монологи
Кэтрин  и Элен Ферфакс. Иногда, подражая их голосам, он позволял им пожурить
себя за неумелость, а чтобы не заснуть, до боли сдавливал покалеченную ногу,
время от времени отождествляя эту боль с мысленным образом двух женщин.
     "Хорошо...  Почти полная, не порезать бы  рот  об этот  чертов пластик.
Неплохо -- две пинты воды,  на пару дней хватит. Впрочем, на Кэтрин  это  не
произвело бы особого  впечатления... Она восприняла  бы все это как  слишком
затянувшуюся шутку. "Милый, но ведь ты же всегда ездишь чересчур быстро...".
Хотел бы я  на нее посмотреть в  этой ситуации: сколько  бы она,  интересно,
продержалась?.. Любопытный эксперимент.  Минутку,  Мейтланд: уж ради  нее-то
они бы  точно остановились. Тридцать секунд на этой  автостраде --  и машины
бампер в бампер выстроились бы в очередь до самого Вествея. Черт, да что это
я вдруг?  Зачем их  упрекать, Мейтланд?  Дождь  утихает... надо выбираться с
этого острова, пока силы  не  иссякли. Голова болит--наверное, сотрясение...
Холодно... Чертова нога..."
     К тому времени, когда  снова выглянуло солнце и  его лучи, словно зубья
невидимой расчески,  пробежали по нестриженой траве, Мейтланд совсем продрог
в мокрой одежде. Он бережливо отпил из канистры. Дождевая вода была насыщена
воздухом, но безвкусна,  и  Мейтланд  подумал,  уж не  заработал ли он  себе
легкое повреждение  мозга, притупившее  вкусовые  ощущения. Он почувствовал,
что физические  силы убывают  с  заметным ускорением, и,  потеряв интерес  к
воде, которую ему  с таким трудом удалось  набрать, вылез из машины и открыл
багажник.
     Мейтланд снял пиджак и рубашку.  Мокрые тряпки выпали из рук  в грязную
лужу. С момента аварии  прошло чуть больше  суток, но кожа на руках и  груди
расцвела,   как   клумба:   фиолетовые   синяки,  багровые  рубцы,   лиловые
кровоподтеки.  Мейтланд надел сменную рубашку, застегнул  смокинг  и  поднял
воротник. Бросив бумажник в багажник, он захлопнул крышку.
     Даже на солнце было холодно. Чтобы  как-то согреться, Мейтланд продавил
пробку в горлышко бутылки и отпил бургундского. После чего он в течение часа
курсировал  между  автомобильным  кладбищем  и  откосом, перетаскивая к  его
подножию покрышки  и крылья, которые ему  удалось найти. Пространство вокруг
машин вскоре превратилось в  трясину, по которой  он  шастал,  как  пугало в
заляпанном грязью смокинге.
     Последние  лучи  заходящего  солнца  проникали  в  самую  глубь  травы.
Поникшие  стебли,  подсыхая,  поднимались все выше и  выше.  Мейтланду  даже
показалось, что  эта пышная  растительность чуть ли не  сознательно пытается
укрыть  его от  посторонних глаз. Он установил покрышки на склоне откоса и ∙
старательно разгреб костылем землю. Омытая дождем, она лавиной стекала вниз.
Крылья проваливались в мягкий грунт. Когда вечерний час пик возвестил о себе
первыми звуками, Мейтланд был уже на полпути к вершине. Он полз, подтаскивая
за собой больную ногу, как  альпинист  --  умирающего напарника  на отвесном
горном склоне.
     Над  головой  шумели машины  -- не более чем в  двадцати футах от него:
нескончаемое  "попурри"  из  гудков  клаксонов  и  рева  двигателей.  Иногда
показывалась    вытянутая    морда    проносившегося    мимо    двухэтажного
аэропортовского  автобуса  с  виднеющимися за  окнами  пассажирами.  Сидя  в
оползающей грязи, Мейтланд приветственно махал им рукой.
     До  вершины оставалось футов десять,  но  он  слишком  обессилел, чтобы
двигаться  дальше.  И  тут он  заметил,  что ограждение из деревянных  щитов
поправили и укрепили. В нескольких шагах над его головой, на  самом "берегу"
острова, был отчетливо виден отпечаток  подкованного рабочего сапога, и даже
в угасающем свете можно было различить следы от гвоздей  в подошве. Мейтланд
насчитал   пять   отпечатков.  Когда  это   дорожники  успели   восстановить
поврежденные щиты?  Наверное,  пока он  бродил  по  дальнему  краю  острова,
рабочие спускались с откоса в поисках раненого водителя или пешехода.
     Солнце  скрылось  за жилыми  кварталами  Уайт-сити. Временно  сдавшись,
Мейтланд пополз назад к машине.  Как  только он  забрался на заднее сиденье,
ему стало ясно, что у него появились первые признаки  лихорадки. Сгорбившись
в заляпанном грязью  смокинге, он потянулся  к бутылке,  стараясь согреться.
Машины  проносились  сквозь  тьму,  вспыхивая  фарами  под указателями.  Вой
полицейской  сирены  прорезал  густой  сумрак.  Мейтланд  ждал,  что  машина
остановится  и  по откосу  спустятся полицейские с носилками.  В его больной
голове  бетонный виадук и  сеть  дорог, отрезавшие его от всего мира,  стали
принимать  угрожающие размеры.  Светящиеся  стрелки указателей  кружились  в
вышине,  ослепляя  бессмысленными  надписями, именами  Кэтрин,  его матери и
сына.
     К девяти часам лихорадка спала. Когда час пик миновал и шум машин утих,
Мейтланд несколькими глотками вина  вернул себя к жизни.  Перегнувшись через
переднее   сиденье,  он  уставился  на   залитый   дождем  приборный  щиток,
прикидывая, сколько  соображения и сил у него  еще  осталось. Так или иначе,
пока что  он  в  состоянии  придумать способ  выбраться с этого острова.  На
западе всего в полумиле от него сверкали огни  жилых  домов, где сотни семей
заканчивали ужин. Оттуда любой может увидеть костер или вспышку.
     Глядя на огненную дугу  от окурка, выброшенного из  проезжавшей машины,
Мейтланд  вдруг понял,  что  он буквально  сидит  на  сигнальных  средствах,
которых хватило бы на то, чтобы осветить весь остров.


     горящая машина
     Сдерживая  волнение, Мейтланд  бросил  взгляд  на  покатую  поверхность
бензобака. Он отодвинул кожаную сумку и планшет с инструментами  и  принялся
колотить по бензобаку раздвинутыми зубьями разводного ключа. Когда по  рукам
ударили  отлетевшие  кусочки  эмали,   под  слоем  краски  в  темноте  начал
проблескивать  металл.  Толстая сталь  под  противоударной  рамой  оказалась
слишком  прочной. Не в силах  ее пробить. Мейтланд швырнул ключ в  грязь. Из
туннеля под виадуком  выехала  машина, и свет  ее фар  взметнулся в двадцати
футах над  головой  Мейтланда. Он  опустился на землю и, засунув голову  под
заднее крыло, стал искать сливное отверстие с нижней стороны бензобака.
     Как  же   поджечь  машину,  спрашивал  он  себя.   Привычное  клише  из
телефильмов  и  телеспектаклей. Сидя  в сумерках  у  бензобака,  он  пытался
вспомнить подробно  хотя  бы один  эпизод. Если  открыть  сливное отверстие,
горючее вытечет на мокрую от дождя землю и через  несколько минут испарится.
Кроме того, не было спичек.
     Необходима какая-то искра.  Мейтланд посмотрел через  плечо  на  темный
корпус автомобиля. Он  шаг за шагом восстановил в уме всю его  электрическую
систему:   высоковольтная  катушка,   новый  аккумулятор,  распределитель  с
прерывателем...  Хотя  фары  и тормозные фонари  разбились, с  точки  зрения
электричества машина была жива.
     Прикуриватель!  Кое-как поднявшись  на ноги, Мейтланд заполз  на  место
водителя. Включив зажигание, он проверил приборы  на щитке и увидел, как они
засветились в темноте. Он нажал на  прикуриватель. Через  десять  секунд тот
выскочил  прямо  в ладони.  Красное свечение согрело  изодранные  руки,  как
кусочек солнца. Когда огонек погас, Мейтланд откинулся на спину и провалился
в секундное забытье.
     -- Кэтрин...  Кэтрин...-- Повторяя вслух имя жены, он нарочно не  давал
себе  заснуть,   играя  на   всех   чувствах   --  вины,  враждебности   или
привязанности, какие только он мог  в  себе вызвать. Зажав  в  руке  гаечный
ключ, он  вылез из машины,  отбросил  в  сторону водосборник, поднял капот и
заглянул в двигатель.
     -- Топливный насос... так...
     Он  постучал ключом по стеклянному конусу насоса. На пятом ударе, когда
Мейтланд уже был  готов  сдаться, стекло треснуло. Он сбил осколки, и бензин
тут же залил двигатель и  закапал на землю. Опьяненный его  парами, Мейтланд
склонился  над двигателем, устало,  но с облегчением  покачивая  головой. Он
постарался  успокоиться. Через несколько минут он  будет  спасен,  вероятно,
даже будет на пути в больницу...
     Мейтланд  снова  залез  на  место водителя  и включил  зажигание.  Огни
приборного щитка, слабо осветив кабину, заиграли на лацканах его заляпанного
грязью  смокинга.  Он  достал  из  бардачка  карту  Лондона,  свернул  ее  в
двухфутовый жгут  и,  удовлетворенный,  повернул  ключ  зажигания,  запуская
стартер.  Механизм загудел, проворачивая  двигатель, и автомобиль  затрясся.
Получив подпитку из резервуара в поплавковых камерах  карбюратора, двигатель
натужно кашлянул, подавая признаки жизни.  Отпустив стартер, Мейтланд  сразу
учуял запах бензина, выкачиваемого насосом из бензобака и вытекающего сквозь
разбитый стеклянный колпачок. Было слышно,  как бензин плещется о землю  под
машиной.  Мейтланд  запускал  стартер  секунд   тридцать,   пока  кабина  не
заполнилась бензиновыми парами.
     --  Теперь осторожно... Тут  кругом электричество... Можно зажариться в
шкварку...
     Высунув  ноги  в  открытую  дверь,  он включил  зажигание  и  нажал  на
прикуриватель. Когда тот щелкнул, Мейтланд вытащил его из щитка,  повернулся
к  двери и поджег  бумажный жгут,  потом  выбросил  прикуриватель и вылез из
машины, опираясь левой рукой на костыль и держа над головой горящий жгут.
     Оказавшись  в шести футах от "ягуара", он  улегся  на мокрую траву.  Из
двигателя  мерно тек бензин, между колесами  уже  образовалась лужа. Прикрыв
лицо рукой, Мейтланд метнул горящую карту под машину.
     Жаркий  огненный  шар разорвал  темноту, на мгновение  осветив полукруг
машин  на автомобильном  кладбище. Двигатель  ярко вспыхнул, разбрызгивая во
все стороны горящее топливо. Лужицы бензина возле машины воспламенялись сами
собой. Огонь освещал  траву,  плотной стеной окружавшую площадку, и Мейтланд
заметил,  что высокие стебли  клонятся  вперед,  словно  зрители,  с  жадным
любопытством наблюдающие за развитием событий.
     Из-под капота "ягуара" валил густой темный дым. Уже  затормозили первые
машины,  выехавшие   из  туннеля  виадука.  Два  водителя  прохаживались  по
автостраде, глядя на яркое пламя. Мейтланд, опираясь на костыль, заковылял к
ним.  По пути  он  дважды падал и снова  поднимался  на ноги.  --  Стойте!..
Остановитесь!.. Подождите!.. Над его головой  пронесся  самолет, в затянутом
дождливыми  тучами  небе пульсировали  навигационные огни. Пилот  заходил на
посадку в лондонский аэропорт, и шум четырех мощных турбовинтовых двигателей
заглушал слабые крики Мейтланда. Скачками, будто ожившее пугало, продвигаясь
вперед,  он  смотрел,  как  отъезжают машины.  Уже  опадали последние  языки
пламени -- топливо выгорело  без  остатка. До настоящего пожара,  на который
рассчитывал Мейтланд,  дело  не  дошло:  догорающее  двигательное  отделение
скорее  напоминало   большую  печь,  открытую   жаровню  вроде  тех,  какими
пользуются  рабочие на свалке.  От подножия  откоса  были  видны  лишь яркие
сполохи, озарявшие перевернутые остовы машин.
     Охрипший  и  уставший, Мейтланд  торопливо  доковылял  до  откоса и  по
инерции  сделал  несколько шагов вверх по склону.  Он  чуть не  повалился на
землю, когда  на дороге, прямо над ним, затормозил американский "седан". Как
раз  в  этот  момент над  "ягуаром"  взметнулись  последние  языки  пламени.
Водитель,  молодой  парень  с длинными, до  плеч,  светлыми  волосами, жевал
бутерброд, с любопытством разглядывая  Мейтланда. Когда тот сделал умоляющий
жест, уже не в силах кричать, парень помахал  в ответ, выбросил бутерброд и,
нажав на  акселератор, вместе с машиной  скрылся в  темноте. Мейтланд устало
опустился  на  откос.  Очевидно,  юноша  решил,  что какие-то бродяги  внизу
устроили праздник  и разожгли костер, чтобы приготовить  ужин.  Даже оттуда,
где сидел Мейтланд, нелегко было разглядеть, что это горит машина.
     Уже шел одиннадцатый час, и в квартирах на верхних этажах  гасли  огни.
Слишком усталый,  чтобы двинуться с  места,  и  пытаясь  сообразить, где  же
теперь провести ночь, Мейтланд  уставился в  землю.  В десяти футах от  него
белел  треугольник выброшенного  бутерброда. Мейтланд  пожирал  его глазами,
забыв о боли в покалеченной ноге.
     После  тридцати  шести  часов  голодания ему было  трудно  собраться  с
мыслями. Без дальнейших размышлений  он пополз к бутерброду, не отрывая глаз
от  двух  ломтиков  хлеба,  переложенных  курятиной  с майонезом и  хранящих
отпечатки зубов молодого парня.
     Схватив вожделенное лакомство, Мейтланд с жадностью отправил его в рот.
Опьяненный  вкусом животного  жира  и влажной  текстурой намазанного  маслом
хлеба, он  даже не удосужился стряхнуть с него крошки земли, а доев, облизал
с грязных пальцев  остатки майонеза и на всякий случай пошарил по  склону --
проверить, не завалялся ли там еще кусочек курицы.
     Подобрав костыль,  он поплелся назад  к "ягуару". Пламя уже потухло, от
двигателя  в  черный  воздух поднимался последний  дымок. Накрапывал  мелкий
дождик, и капли шипели на головке цилиндра.
     Переднюю  часть  машины  сожрал  огонь.  Мейтланд  забрался  на  заднее
сиденье. Прикладываясь к бургундскому,  он  осмотрел  обуглившийся приборный
щиток, руль и обгоревшие до пружин передние сиденья.
     Несмотря   на  неудачу  с  поджогом  машины,   Мейтланд   ощущал  тихое
удовлетворение оттого, что нашел недоеденный бутерброд. Не ахти какое важное
событие, но оно запечатлелось в уме как еще один успех, которого он добился,
оказавшись на  необитаемом острове.  Рано  или  поздно  он заговорит с  этим
островом на равных.
     Мейтланд спокойно проспал до рассвета.


     послания
     Солнечные  лучи,  пробившиеся  через  путаницу   почерневших  проводов,
исчеркали приборный  щиток  машины. За подернутыми копотью окнами  на теплом
ветру колыхалась трава. В эти первые минуты после пробуждения Мейтланд лежал
на  заднем сиденье,  глядя  через  грязные  стекла на  откос автострады.  Он
стряхнул с лацканов  смокинга засохшую грязь.  Было  восемь  часов утра. Его
удивила  полная  тишина  окрестного  пейзажа  и  настораживающее  отсутствие
назойливого гула транспорта в час пик, разбудившего его прошлым утром,-- как
будто какой-то разгильдяй-техник, ответственный за поддержание общей иллюзии
оторванности от мира на необитаемом острове, забыл включить звук.
     Мейтланд  пошевелил одеревеневшими конечностями.  Распухшая нога лежала
как чужая -- словно  она принадлежала некоему невидимому напарнику.  Само же
тело, совсем недавно  такое мощное, наоборот, за ночь как-то усохло. Плечи и
ребра выпирали из-под кожи, словно  стараясь отделиться от обволакивающей их
мышечной массы. Мейтланд поскреб  обломанным ногтем щетину  на  лице.  Мысли
вернулись  к съеденному  перед  сном  бутерброду  с  курицей.  На  зубах еще
ощущался целительный жирный вкус мяса и майонеза.
     Мейтланд выпрямился  и заглянул на  переднее сиденье. Из-под обгоревшей
кожи торчали пружины. Хотя физически он ослаб, голова работала ясно и четко.
Он понимал, что, предпринимая  какие бы то ни было попытки выбраться с этого
острова,  надо  экономнее  расходовать  силы.  Он  прекрасно  помнил,  какое
враждебное чувство вызывало в  нем  собственное покалеченное  тело и  как он
неразумно  выматывал  себя,  стараясь  во  что  бы  то ни  стало  продолжать
движение.   Отныне   придется   делать   небольшие   передышки   и   умерить
самонадеянность. Чтобы изыскать путь к спасению, понадобится несколько часов
-- возможно, даже целый день.
     Основные проблемы, с которыми  частично ему уже довелось столкнуться,--
это  где раздобыть питьевую воду, пищу,  убежище и  какое-нибудь  сигнальное
устройство. Кроме того, без посторонней  помощи  с острова ему ни за что  не
выбраться --  откосы слишком  круты,  и  даже  если  он сможет вытянуть себя
наверх  с  помощью  лебедки,  к моменту подъема  на балюстраду ему  вряд  ли
удастся  сохранить  сознание.  А  выбравшись на  дорогу,  он может  запросто
попасть под грузовик.
     Мейтланд толкнул дверь и взялся за костыль. Даже от этого малого усилия
закружилась  голова. Он  откинулся на сиденье. Стебли помятой  травы лезли в
открытую дверь, дотягиваясь до его ноги. Стойкость  этой  сорной травы может
послужить образцом правильного поведения и жизнестойкости.
     Его  стошнило на  дверь,  комочки серебристой слизи  потекли на коврик.
Держась за костыль,
     Мейтланд шатаясь вылез  наружу и прислонился к машине, размышляя, долго
ли он сможет так простоять. Замызганный смокинг, ставший чересчур просторным
для его исхудавших плечей, раздувался на ветру.
     Мейтланд  похромал  вперед,  осматривая повреждения  "ягуара".  Участки
травы  вокруг выгорели, обнажив круги черной земли.  Огонь  вывел  из  строя
аккумулятор и электропроводку, прожег дыру в приборном щитке.
     -- Чертовски тихо...-- пробормотал он.
     Ни машин, ни аэропортовских автобусов. Залитые солнцем открытые балконы
жилых домов были пусты.
     Куда же, черт возьми, все подевались? Господи... Прямо психоз какой-то.
Мейтланд нервно  покрутил костыль и заковылял  по обгоревшей  земле, пытаясь
отыскать на этом пустынном  ландшафте хотя  бы  одно живое  существо. Может,
ночью разразилась мировая война? Может, где-то в центре Лондона  обнаружился
источник  смертельной  заразы? Может, пока  он спал в сгоревшей машине,  был
осуществлен  бесшумный массовый  исход и  его  оставили  в  покинутом городе
одного?
     В  трехстах  ярдах  к  западу  от  стрелки   острова,  за  пересечением
автострады  с примыкающей дорогой,  показалась  одинокая  фигура. К  острову
приближался пожилой мужчина.  Он двигался по  восточной полосе, толкая перед
собой мотоцикл.  Человека наполовину скрывал разделительный барьер,  но  под
ярким солнцем  Мейтланду были  хорошо видны длинные седые волосы, зачесанные
назад и свисающие на плечи.
     Когда Мейтланд смотрел, как  старик толкает свою заглохшую машину,  его
вдруг охватил такой страх, что он забыл  и о чувстве голода, и об усталости.
Какая-то бредовая логика убедила его, что старик идет за ним -- возможно, не
прямо,  а каким-то кружным  путем,  через лабиринт дорог -- и в конце концов
дойдет до  того  места,  где  он, Мейтланд,  потерпел  аварию.  Более  того,
Мейтланд  был уверен,  что машина,  которую катит старик,-- вовсе не  легкий
мотоцикл, а  страшное  орудие пытки,  и  старик  взял  его с  собой  в  свое
бесконечное  кругосветное  путешествие,  чтобы  на  этих  колесах  с  цепным
приводом подвергнуть и без того израненное тело Мейтланда суровому наказанию
"судом Божьим".
     Придя  в себя, Мейтланд принялся  бесцельно бродить  по  автомобильному
кладбищу.  На  восточной полосе все  еще виднелась седая голова старика,  он
шагал, не отрывая глаз  от расстилавшейся перед ним пустынной дороги. Солнце
освещало потрепанную одежду и старый мотоцикл.
     Мейтланд присел на корточки, радуясь, что высокая трава скрывает его от
посторонних глаз. Он взглянул на часы, обратив внимание на дату в  тот самый
момент, когда из туннеля виадука с ревом выполз идущий порожняком трейлер.
     Двадцать четвертое апреля...
     Суббота!  Начались выходные.  Он  разбился  во  второй  половине дня  в
четверг и уже две ночи провел на острове.  Значит, наступило субботнее утро,
и этим объясняется тишина и отсутствие машин.
     Повеселев, Мейтланд заковылял  назад  к "ягуару"  и  попил  воды, чтобы
подкрепиться.  Старик со своим мотоциклом  исчез из виду где-то за виадуком.
Мейтланд растер руки и грудь, стараясь унять  дрожь.  Не померещилась ли ему
эта одинокая фигура, не сам ли он вызвал этот призрак какой-то детской вины?
     Мейтланд обвел взглядом остров, тщательно осматривая откос: не выбросил
ли  кто  за  ночь  что-нибудь  съедобное. Обрывки  газеты,  яркие  конфетные
обертки...  Но должен  же он. найти  чего-нибудь поесть. На крайний случай у
него  есть четыре бутылки бургундского -- они помогут ему продержаться, а на
острове наверняка растут съедобные ягоды  --  а может, найдется какой-нибудь
забытый огород с грядкой одичавшей картошки.
     Внимание Мейтланда привлекло бетонное основание  указателя  прилегающей
дороги. Омытый дождем бетон ярко блестел на солнце -- очень похоже на пустую
доску  объявлений.  Надпись,  нацарапанную  на нем  трехфутовыми буквами,  с
дороги сможет разглядеть любой водитель...
     Мейтланд обошел вокруг машины. Нужен  какой-то пишущий материал или, на
худой конец, что-нибудь острое,  чтобы нацарапать  на бетоне буквы,  а потом
затереть их грязью для контрастности.
     Над капотом висел смрад горелой резины и масла. Мейтланд  посмотрел  на
свисающие с распределителя  почерневшие  провода. Одну за  другой  он  вынул
клеммы из свечей зажигания и набил карманы обгоревшими резиновыми трубками.
     Через полчаса  Мейтланд пересек остров и сел у белого  бетонного  бока,
вытянув  перед  собой ноги, как  искореженные шесты. От ходьбы по  траве  он
быстро  устал. Растительность  в центральной низине местами  поднималась  до
плеча. Несколько раз Мейтланд падал, споткнувшись о  скрытые в траве остатки
фундаментов и  кирпичной  кладки,  но  снова  поднимался  и упорно  двигался
вперед.  Он  уже не обращал внимания  на крапиву, которая жгла  ноги  сквозь
разорванные   брюки,  примирившись  с  этими   ожогами,   как  примирился  с
усталостью. Так он мог сосредоточиться на  любой стоявшей  перед ним задаче,
будь  то   мучительный  переход  через  крапивные  заросли  или  преодоление
опрокинутого надгробия. И  эта способность сосредоточиться  в  какой-то мере
служила  ему  доказательством  того,  что  он  в  состоянии  подчинить  себе
ненавистный остров.
     Мейтланд вытащил из карманов смокинга клеммы с обгоревшими проводами и,
словно   играющий  ребенок,  принялся   раскладывать   перед  собой  кусочки
обуглившейся резины.
     Он был слишком слаб, чтобы  чертить стоя, но ему и так удалось вытянуть
руку фута  на  четыре  от  земли.  Прыгающими  восемнадцатидюймовыми буквами
Мейтланд тщательно вывел свое послание:
     ПОМОГИТЕ РАНЕНОМУ ВОДИТЕЛЮ ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ
     Прислонившись  к холодному  бетону,  он  осмотрел  свое  произведение и
жестом уличного  художника в  обносках богача накинул на тощие плечи влажный
смокинг. Вскоре  его  голодный  взгляд с интересом  обратился  к  сигаретным
пачкам, рваным газетам и прочему мусору у подножия откоса.
     В  десяти  футах  поодаль  Мейтланд увидел  грязный  газетный  сверток,
вероятно, выброшенный ночью из  машины, проезжавшей  по примыкающей  дороге.
Рваная газета была  насквозь пропитана маслом. Собравшись с силами, Мейтланд
пополз к ней и костылем подтянул сверток к себе. Неловкими от  голода руками
он разорвал бумагу, и в  ноздри  ему ударил запах жареной рыбы, приставший к
грязным  блеклым  газетным снимкам. Водитель, вероятно, купил  себе поесть в
одном из круглосуточных кафе,  образовавших целый городок у южного въезда на
Вествейскую развязку.
     Рыбы  не осталось -- однако по  тому, как  аккуратно был свернут кулек,
Мейтланд  догадался,  что там найдется  еще  пара  десятков жареных ломтиков
картошки.
     Пока он почерневшими руками запихивал в рот эти масляные  кусочки, пыль
у его ног  прибили первые капли дождя.  Хмыкнув про  себя,  Мейтланд засунул
бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся в путь.  Дороги вокруг
острова по-прежнему  были  пустынны. Над головой неслись  армады темных туч,
подгоняемых свежим  северо-восточным ветром.  Совсем  один посреди бетонного
ландшафта, Мейтланд  заковылял  к  машине, рассчитывая  укрыться  в  ней  от
собирающегося дождя. Он мельком взглянул на  выведенные на откосе буквы,  но
они еле виднелись над травой.
     Дождь  застиг   его   на  полпути  к  центральной  низине.  Вынужденный
остановиться,  он  стоял,  вцепившись в костыль и глядя  на свои  скрюченные
руки, дергающиеся под струями дождя, как  неисправный семафор. До него вдруг
дошло, что он не просто обессилел, но и как-то странно себя ведет, словно не
помнит,  кто  он такой. Как  будто некоторые  участки мозга потеряли связь с
центром, отвечающим за сознание.
     Он  посмотрел  по сторонам  в поисках укрытия.  Трава кругом металась и
шумела, словно стебли переговаривались  между собой. Мейтланд подставил лицо
дождю и  покрутил  головой, хватая  ртом капли.  Он  готов был век простоять
здесь,  открытый  всем  дождям и ветрам,  но, поборов это  искушение, нехотя
двинулся дальше.
     Сбившись  с пути,  он забрел на огражденный участок размером с комнату,
обнесенный  крапивой,  растущей по периметру фундамента  разрушенного  дома.
Стоя  в этом  каменном  загоне,  словно  в  тупике  лабиринта,  он попытался
сориентироваться.  Между ним  и  автострадой  плотной завесой  стояла пелена
дождя.  Отвердевшая  грязь  на  смокинге  размылась  и  струями  стекала  на
изодранные  брюки,  сквозь которые просвечивало  окровавленное правое бедро.
Растерявшись на мгновение, Мейтланд стал ощупывать запястья и локти, пытаясь
опознать сам себя.
     --  Мейтланд!..-- выкрикнул он.--  Роберт Мейтланд!..-- И,  крепко сжав
костыль, заковылял из загона.
     В  двадцати  футах  слева,  за  грудой  оцинкованных  железных  листов,
обнаружился разрушенный  вход в подвал. Мейтланда стошнило прямо под струями
дождя.  Стерев  с  губ  слизь,  он  поплелся  к  подвалу.  Истертые  ступени
спускались к дверному проему с покосившейся притолокой.
     Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их  между
притолокой   и  верхней  ступенькой,  он  соорудил  грубое  подобие   крыши,
приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего
бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища.
     Под  барабанную  дробь дождя  Мейтланд  устроился  на  ступеньках, снял
смокинг  и ободранными руками  отжал намокшую  ткань. Грязная вода текла меж
пальцев, как  будто он стирал детскую  футбольную  форму. Мейтланд  разложил
смокинг  на ступенях  и  потер плечи,  стараясь  хоть  немного  разогреть их
ладонями.  Он  чувствовал,  как,   распространяясь  от  воспаленного  бедра,
возвращается лихорадка.
     Тем не менее успех в  постройке  даже такого захудалого убежища  придал
ему бодрости и  подогрел неколебимое желание  выжить. И  теперь это  желание
выжить,   покорить   остров   и   овладеть   его   ограниченными   ресурсами
представлялось ему гораздо более важным, чем стремление выбраться.
     Мейтланд прислушался  к дождю,  бьющему по  оцинкованному железу, и ему
вспомнился  дом, который его  родители  снимали в Камарге, на юге Франции, в
последнее лето  их  супружества.  Обычный для  дельты Роны  проливной  дождь
обрушился  тогда на крышу гаража под окнами  спальни, где  маленький  Роберт
счастливо провел большую часть  каникул. И  то, что,  когда он в первый  раз
повез Элен  Ферфакс  на  юг  Франции, они поехали  прямо в Ла-Гранд-Мотт  --
футуристический курортный  комплекс  на  побережье  в  нескольких  милях  от
Камарга,--  не было  случайным совпадением.  Элен  тихо ненавидела  тамошнюю
жесткую,   невыразительную  архитектуру   с   ее  стилизованными   бетонными
поверхностями,  и  ее  раздражал веселый  юмор  Мейтланда.  Тогда  он  очень
пожалел,  что  рядом  нет  Кэтрин  --  ей бы понравились  и отели,  и  жилые
домазиккураты,   и   обширные  пустые   места   для  парковки,   оставленные
проектировщиками  задолго до  того,  как  появится  первый турист  со  своей
машиной,--  словно  город  заранее  сдался  на  милость  победителю.  Сквозь
открытый   дверной  проем  Мейтланд  разглядывал  лужи  на  заросшем  травой
фундаменте, в  который провалился первый этаж. Когда-то здесь была маленькая
типография, и у его  ног валялось несколько медных пластинок-клише. Мейтланд
поднял одну из них и посмотрел на размытые силуэты мужчины  в темном костюме
и  белокурой  женщины.  Слушая  шум  дождя, он  размышлял  о  разводе  своих
родителей.  Словно  это   негативное,  в   перевернутых  тонах,  изображение
неизвестных  мужчины  и  женщины  воспроизвело  все   неопределенности  того
периода, когда ему было восемь лет.
     Через час  дождь  прошел, и Мейтланд выбрался из своего убежища. Крепко
держась  за  костыль,  он снова  поковылял  к южному  откосу.  Лихорадка все
усиливалась, и он бездумно смотрел на пустынное полотно дороги.
     Когда  он  добрался  до  откоса  и посмотрел на белый бетонный  бок, на
котором оставил свое послание, оказалось, что все буквы стерлись.


     лихорадка
     На лицо  Мейтланду упали  последние  капли дождя. Он смотрел на остатки
своего послания, нацарапанного на мокром бетоне. Буквы превратились в черные
пятна, горелую резину смыло на землю.
     Стараясь сосредоточиться, Мейтланд обследовал  землю в  поисках горелых
трубок, которыми он писал.  Неужели кто-то стер буквы?  Неуверенный в себе и
своей способности рассуждать  здраво,  Мейтланд  стоял, опершись на железный
костыль. Грудь и  легкие разрывались от лихорадки. До него вдруг дошло,  что
дугообразные размывы на бетоне в точности  напоминают следы от  дворников на
ветровом стекле.  Он диким  взглядом обвел остров и  откосы дорог. Может, он
все  еще сидит  в машине? Может,  весь остров --  это всего  лишь расширение
"ягуара" в его больном сознании, а  откосы  --  искаженные  бредом  ветровое
стекло и окна?  Наверное, он просто лежит,  навалившись на руль расшибленной
грудью, а дворники заело, и они болтаются туда-сюда, выписывая на запотевших
стеклах какие-то бессвязные послания...
     Сквозь скопление белых  облаков на востоке от острова пробилось солнце,
и его лучи осветили откос, как софиты  -- декорации на сцене. По прилегающей
дороге,  натужно  воя,  тащился  грузовик;  над  балюстрадой  виднелся  верх
прямоугольного мебельного фургона. Мейтланд отвернулся.  Ему вдруг  не стало
никакого дела  ни до своего  послания, ни до стершихся букв, и  он  двинулся
напролом через  высокую траву,  собирая  отрепьями брюк и  смокинга  влагу с
мокрых  от  дождя   стеблей.  Остров   и  бетонные  автострады  мерцали  под
ослепительно   ярким  солнцем,  наполняя  пространство  частыми  вибрациями,
которые неприятно  резонировали в искалеченном теле  Мейтланда. Трава  у его
бедер и икр вспыхивала электрическим светом, а  мокрые стебли  липли к коже,
словно  не желая  его  отпускать.  Мейтланд  перекинул  больную  ногу  через
разбитую кирпичную кладку. Так или иначе он должен взбодриться, пока у  него
есть силы двигаться дальше.
     Возвращаться к "ягуару" смысла нет, сказал он себе.
     Трава  вокруг него  всколыхнулась на  легком ветру, словно выражая свое
согласие.
     -- Сначала обследовать остров, а потом выпить вина.
     Трава возбужденно зашелестела, расступаясь перед ним  круговыми волнами
и заманивая в свой спиральный лабиринт.
     Словно зачарованный, Мейтланд пошел плутать по  этим кругам, читая в их
узорах утешительный зов необозримого зеленого существа, жаждущего защитить и
направить его.  Спиральные завитки кружились в  воспаленном воздухе -- явный
признак   эпилепсии.  Его   собственный   рассудок...  лихорадка,  возможно,
повреждение коры головного мозга...
     -- Найти приставную лестницу...
     Трава  хлестала  по ногам,  словно злясь  на  Мейтланда за  то,  что он
по-прежнему хочет вырваться  из ее зеленых объятий. Рассмеявшись над травой,
он  ободряюще похлопал  по  стеблям  свободной  рукой  и  заковылял  дальше,
поглаживая льнущие к талии шуршащие травинки.
     Ведомый травой, Мейтланд взобрался на крышу заброшенного  бомбоубежища.
Там  он  решил  отдохнуть  и получше  рассмотреть  остров. Сравнивая  его  с
системой  автострад,  Мейтланд  понял,  что  пустырь  гораздо  старше,   чем
прилегающая  территория,  словно  этот   треугольный   клочок  земли  выжил,
благодаря  своей исключительной хитрости и упорству, и долго еще будет жить,
незаметный и неведомый, после того, как автострады обратятся в прах.
     История отдельных участков острова началась  задолго до Второй  мировой
войны. Самой древней была его восточная оконечность, та, что под виадуком,--
с церковным кладбищем и фундаментами эдвардианских одноквартирных домов. Под
ржавыми  обломками  автомобилей   все  еще  угадывались  контуры  улочек   и
переулков.
     В  центре острова находились бомбоубежища, среди которых и расположился
Мейтланд.  С ними соседствовали  остатки более  поздней  пристройки -- поста
гражданской  обороны, которому  было  чуть  более  пятнадцати лет.  Мейтланд
спустился с  крыши  бомбоубежища. Поддерживаемый стеблями  травы,  вьющимися
вокруг, как  стайка  подобострастных  слуг, он поковылял  на запад, к центру
острова. Ему пришлось перебраться через ряд низких стен, местами  заваленных
грудами старых покрышек и мотками ржавой стальной проволоки.
     Вокруг остатков бывшей кассы Мейтланд различил фундамент  послевоенного
кинотеатра,  узенького  одноэтажного "блошатника", построенного из  бетонных
блоков и оцинкованного железа. В десяти футах поодаль, частично  заслоненные
зарослями крапивы, виднелись ступени, ведущие в подвал.
     При виде разбитой кассы Мейтланду смутно вспомнились его детские походы
в  местный кинотеатр,  где без конца крутили дешевые фильмы  про вампиров  и
прочие  "ужастики".  Остров все  больше и больше  казался  Мейтланду  точной
моделью его головы. Его прогулка по заброшенной территории была путешествием
не  только в  прошлое острова, но и в свое собственное  прошлое.  Та детская
злоба, с которой он взывал к Кэтрин, напомнила ему, как однажды в детстве он
упорно пытался докричаться до матери, когда она в соседней комнате укачивала
его младшую сестренку. По непонятной причине, что всегда его возмущало, мать
так  и  не  пришла  его  утешить,  предоставив  ему, охрипшему  от  злобы  и
недоумения, самому выбираться из пустой ванны.
     Слишком усталый, чтобы идти дальше, Мейтланд уселся на каменную  стену.
Плотной  стеной вокруг возвышались в  солнечных лучах  заросли  крапивы, чьи
острые   верхушки  с   многоярусными  зубчатыми  листьями  напоминали  башни
готических  соборов  или  пористые  скалы  инопланетных  каменных  джунглей.
Желудок свело от внезапного голодного спазма, и Мейтланда стошнило прямо  на
колени. Он смахнул слизь и поковылял по кирпичной дорожке к южному откосу.
     На короткие мгновения  теряя сознание, он  с блуждающим взглядом бродил
туда-сюда, следуя за прямым концом костыля.
     Бесцельно шатаясь по острову, Мейтланд обнаружил, что  теряет интерес к
своей плоти и  к боли, огнем  охватившей  ногу. Он принялся, как  от шелухи,
освобождаться  от  отдельных  частей тела, первым  делом выбросив из  головы
искалеченное бедро,  потом  обе  ноги, затем  полностью очистил сознание  от
разбитой  груди и  диафрагмы.  Подгоняемый  холодным  ветром, он  пробирался
сквозь траву, спокойно  взирая  на  те уголки  острова, которые  так  хорошо
изучил за последние  дни.  Отождествляя остров  с самим  собой, он  созерцал
машины на  автомобильном  кладбище,  проволочную сетку,  бетонное  основание
дорожного знака за спиной. Теперь эти болевые  точки перепутались  с частями
тела. Мейтланд  водил руками в воздухе, пытаясь разделить остров  на секторы
сообразно частям своего тела, чтобы оставить  каждую из них в отведенном для
нее месте. Правую ногу он оставит там, где произошла авария, ободранные руки
-- на  стальной ограде. Грудь  положит там,  где он  сидел, прислонившись  к
бетонной стене. И,  совершив  в каждом из  этих  пунктов  маленький  ритуал,
засвидетельствует передачу своих полномочий острову.
     Он  говорил  громко  --  словно  священник,  раздающий  для  причащения
собственное тело:
     -- Я -- остров.
     Воздух струил свой свет.


     бомбоубежище
     Над головой шумели  машины. От брошенного на траву окурка, пролетевшего
в нескольких футах от лица, поднималась струйка  дыма. Мейтланд смотрел, как
эта струйка раздваивается в высоких стеблях, склонявшихся к нему.  Качаясь в
лучах предвечернего солнца, они словно понуждали его встать на ноги. Он сел,
стараясь прояснить мысли. Все  тело сотрясалось  от  лихорадки, раздраженная
кожа под щетиной горела.
     По всем  автострадам,  обрамляющим остров,  сновали автомобили. Пытаясь
привести себя в чувство, Мейтланд сосредоточил взгляд на отдаленных машинах.
Он кое-как поднялся на ноги, повиснув на костыле, как туша на крюке мясника.
Высоко  над  ним,  будто огненный  меч в тем-,  ном  небе,  сияла освещенная
поверхность дорожного указателя.
     Мейтланд достал из кармана последний огрызок горелой резины и нацарапал
на подсохшем бетоне очередное послание:
     КЭТРИН ПОМОГИ СЛИШКОМ БЫСТРО
     Буквы  плясали  по  склону вкривь  и вкось. Мейтланд сосредоточился  на
правописании,  но  через десять  минут,  когда он вернулся  после  неудачной
попытки добраться до "ягуара",  буквы  исчезли,  словно их  стер недовольный
экзаменатор.
     МАМА НЕ НАДО БОЛЬНО ПОЛИЦИЯ
     Мейтланд затаился  в высокой  траве у откоса, ожидая, что будет дальше,
но глаза закрылись сами собой. Когда он их открыл, послание было уже стерто.
     Он сдался, будучи не в  состоянии  разобрать собственный  почерк. Трава
успокоительно  колыхалась, заманивая  охваченное  лихорадкой пугало  в  свое
лоно. Стебли обвивались  вокруг него, открывая  десятки  проходов, каждый из
которых вел  в райские  кущи. Понимая, что если он не доберется до "ягуара",
то  не  переживет  следующую  ночь,  Мейтланд  взял  курс  на  автомобильное
кладбище, но через несколько минут уже послушно следовал за травой, плетущей
вокруг него спиральные узоры.
     К  его  удивлению,  трава вывела его к склону  крутого холма над  самым
большим  бомбоубежищем. Мейтланд  потащился  наверх, прислушиваясь  к шороху
травы. Западная  стена бомбоубежища  была обнесена  каменной  оградкой.  Там
Мейтланд задержался. Края пологой двускатной крыши  тонули в густой поросли,
пробивавшейся со дна ямы.
     Теперь   трава   молчала,   словно   ожидая,  когда  Мейтланд   сделает
какой-нибудь решительный шаг. Недоумевая, зачем ему понадобилось  взбираться
на  бомбоубежище, он бросил взгляд на перевернутое такси и из последних  сил
двинулся к "ягуару",  но, не удержавшись,  поскользнулся на  мокрой от дождя
крыше. Рухнув  на  землю, он съехал по округлому склону и, нырнув в крапиву,
исчез в глубинах подземной пещеры.
     Оказавшись  в  этом  зеленом  приюте,  Мейтланд какое-то  время лежал в
гамаке из примятой крапивы.  Густая  трава  и листва низкорослого кустарника
скрывала  все, кроме тусклого  сияния вечернего  солнца,  и Мейтланд чуть не
поверил, что лежит на дне  спокойного, безмятежного моря и сквозь толщу воды
пробиваются   редкие  лучи  слабого   света.  Эта  тишина  и   успокаивающий
органический запах гниющих растений умерили его лихорадку.
     По  ноге  прошмыгнула  какая-то маленькая  тонконогая  тварь,  цепляясь
коготками за рваную брючину. Короткими перебежками зверек добрался до колен,
а  потом  и  до  паха. Мейтланд открыл глаза  и, присмотревшись,  различил в
тусклом свете длинную морду и юркие глазки бурой крысы. Вероятно, ее привлек
запах  крови, сочившейся  из  его ляжки.  Крысиная голова была  обезображена
открытой  раной,  оголявшей  череп, словно эта  тварь недавно  вырвалась  из
капкана.
     -- Пошла вон! А-а-а!
     Мейтланд вскочил  и,  схватив костыль,  застрявший  в ветвях бузины над
головой, стал неистово хлестать листву, сбивая стены своей зеленой кельи.
     Крыса убежала. Мейтланд нащупал левой ногой землю  под ветвями  и вышел
на меркнущий вечерний свет. Он стоял в  заваленном проходе, идущем под уклон
вдоль западной стены убежища.  Здесь  растительность  была скошена,  образуя
некое подобие ступеней, которые вели к двери убежища.
     -- Инструменты!..
     В  волнении  шаря   костылем  в  поисках  опоры,  Мейтланд  пошатываясь
заковылял по проходу, за-
     быв о лихорадке и больной ноге. Добравшись до двери, он стер струящийся
по  лицу пот. Дверь  была заперта на хромированный замок и цепочку. Мейтланд
просунул под цепочку костыль и сорвал ее с креплений.
     Толкнув  дверь,  он  ввалился  внутрь.  Его  встретил  сладковатый,  но
довольно приятный  запах, словно он  оказался  в  логове  большого  смирного
животного.  Судя  по всему,  убежище служило приютом  какому-то  бродяге.  С
потолка  свисал ряд  линялых тряпок, такими же тряпками были покрыты стены и
пол. Кипа  одеял  заменяла  ложе, а из мебели были только деревянный стул  и
стол. Со спинки  стула свисало драное  акробатическое трико,  линялый костюм
какого-то довоенного циркача.
     Мейтланд  прислонился к покатой стене, намереваясь провести ночь в этом
заброшенном логове.  На  деревянном  столе были  кружком расставлены  разные
металлические предметы -- как церковная утварь на алтаре. Все они были сняты
с  автомобилей  --  выносное  зеркало  заднего  вида,  обломки хромированной
форточки, куски разбитой фары.
     -- "Ягуар"?..
     Мейтланд  узнал значок  производителя -- точно  такой  же, как  на  его
машине.
     Он взял  значок, чтобы получше его рассмотреть, не замечая показавшейся
в дверном проеме могучей фигуры широкогрудого мужчины,  который  наблюдал за
ним, набычив голову и грозно поводя плечами.
     Не успел Мейтланд поднести  значок к свету, как тяжелый кулак выбил его
у  него из  руки. Вырванный из другой руки костыль взлетел в воздух. Крепкие
пальцы сжали плечи Мейтланда и с силой  вытолкнули его  за дверь. Лишь через
несколько  секунд,  оказавшись  на  земле, он  смог  разглядеть бычью  спину
человека, который, тяжело пыхтя, тащил его наверх, к свету угасающего дня.
     Незнакомец  колотил  Мейтланда кулаками, катал  его  по  сырой  земле и
что-то  бормотал  себе  под  нос,  словно  пытаясь  выведать  некий  секрет,
таившийся в израненном теле своей жертвы.
     Теряя сознание, Мейтланд  бросил  последний  взгляд  на  проходящие  по
автостраде машины. В интервале между ударами он увидел рыжеволосую женщину в
камуфляжной  куртке.  Она  бежала  к  ним,  подняв  высоко  над  головой его
металлический костыль.


     спасение
     Отдыхайте; постарайтесь не двигаться. Мы послали за помощью.
     Тихий голос молодой женщины успокоил Мейтланда.  Она протирала ему лицо
ватным тампоном.  Мейтланд отдергивал  голову всякий раз,  как  горячая вода
обжигала разодранную кожу. Озноб пробирал его до самых костей. Когда женщина
приподняла  ему  голову, вода струйками потекла по щетине.  Он открыл рот  и
зашевелил распухшими губами, пытаясь поймать обжигающие капли.
     -- Я дам вам попить -- должно быть, вас мучает жажда.
     Женщина  указала локтем  на  пластиковый  кувшин, стоявший  на ящике  у
постели,  но даже  не потрудилась передать  его  Мейтланду. Ее крепкие  руки
ощупывали его шею  и  грудь. На  нем уже  не было смокинга, а  мокрая  белая
рубашка почернела от масла.
     На полу у двери стояла керосиновая лампа без абажура, и ее свет ослепил
его,  когда  он  попытался рассмотреть лицо  своей  спасительницы.  Мейтланд
капризно  заворочался, ощутив боль  в  ноге,  и  женщина  укутала  его плечи
красным одеялом.
     -- Успокойтесь, мистер Мейтланд. Мы вызвали  помощь. Кэтрин  -- это имя
вашей жены?
     Мейтланд  слабо  кивнул.  Он  словно  оцепенел  от облегчения,  которое
принесло  ему  спасение.  Когда  женщина  подложила  руку ему под  голову  и
поднесла к губам кувшин,  он ощутил благоухание ее теплого сильного  тела --
смесь ароматов и запахов, от которых закружилась голова.
     Он лежал в комнатке размером футов  десять на десять или чуть больше, и
почти  всю  ее  занимала металлическая двуспальная  кровать  с матрацем,  на
которой он  и лежал. В центре потолка зияло  отверстие вентиляционной шахты,
но окон в комнате не  было. За открытой дверью виднелись полукруглые ступени
ведущей наверх лестницы. На стене в ногах постели висела выцветшая киноафиша
с  Джинджер  Роджерс и Фредом Астером. Противоположную стену украшали  более
современные вырезки из богемных журналов  -- психоделический  постер в стиле
Бердсли,  зернистый  крупный  план  мертвого  Че  Гевары, плакат  с лозунгом
"Власть черным!" и безумно взирающий из-под обритого черепа Чарльз Мэнсон на
суде. Из  мебели кроме ящика у кровати  в  комнате был лишь ломберный  стол,
уставленный  косметическими  баночками,  флаконами  духов,  тюбиками  губной
помады  и запачканными  салфетками. К  стене был прислонен  дорогой  кожаный
чемодан.  На  вешалках,  укрепленных  на  его крышке, висели  юбка, свитер и
нижнее белье.
     Мейтланд  собрался  с силами.  Лихорадка  начала  отступать.  Он помнил
яростное нападение на него в бомбоубежище, помнил, как его вечером выволокли
наружу,  но боль от ударов  утихла при первых же  словах молодой женщины.  В
контексте  его   испытаний   на  острове  даже  эта  убогая   комнатушка  --
расположенная, как он догадался, в  губительной близости от автострады,-- по
стильности  и комфорту не  уступала  лучшим  апартаментам  в "Савое".  Когда
женщина села на постель, Мейтланд взял ее  за руку,  стараясь вложить в этот
жест всю свою благодарность.
     -- Мы...-- заговорил он разбитыми губами,-- мы рядом с островом?  -- И,
осознав,  что  ей вряд  ли  известна его история, добавил: -- Я разбил  свою
машину... "ягуар"... Я слетел с автострады.
     Молодая  женщина продолжала задумчиво жевать  жвачку, сверля  Мейтланда
острыми глазками.
     --  Да, мы знаем. Вам повезло,  что вы остались в живых.-- Она положила
свою  сильную руку ему  на лоб, проверяя температуру.-- Вы не были больны до
аварии? Ведь у вас лихорадка.
     Мейтланд покачал  головой. Ему было приятно прикосновение этой холодной
ладони.
     -- Нет, лихорадка началась позднее. Кажется, вчера.  Из-за  ноги... она
сломана.
     -- Да, похоже на то. Бедняжка, я дам вам поесть.
     Женщина  полезла  в сумочку и достала плитку  молочного  шоколада.  Она
сняла  серебристую обертку, отломила несколько  квадратиков  и вложила  один
Мейтланду в губы.
     Пока теплый шоколад таял во рту, Мейтланд смог наконец разглядеть  лицо
молодой  женщины. Она встала, посмотрелась  в походное зеркальце на стене и,
не  выпуская  из  рук  шоколад,  принялась ходить  взад-вперед  по  комнате.
Освещенные  керосиновой лампой,  ее рыжие  волосы  сияли  в  этой  захудалой
комнатушке,  как дикое солнце. Сквозь  неровно завитые кудряшки над  высоким
лбом  пробивались лучи света. Девушка выглядела  лет на двадцать; у нее было
смышленое угловатое лицо с упрямым подбородком. Она даже казалась красивой в
своей как бы нарочитой неряшливости. В ее обращении  с Мейтландом, когда она
кормила его  квадратиками  шоколада  с отпечатками  своего большого  пальца,
чувствовалась грубоватая почтительность. Возможно,  ей было обидно ухаживать
за  этим состоятельным  человеком,  которого  случайно занесло  в ее  убогое
жилище, зная, что  скоро  он переберется  в  гораздо  более  комфортабельные
условия.  И  все-таки  что-то  в  ее   голосе,  в  ее  уверенных  интонациях
подсказывало Мейтланду, что она  происходит совсем из другой среды.  Судя по
потертым джинсам, камуфляжной военной куртке и плакатам на стенах, ее вполне
можно  было   принять  за   типичную  недоучившуюся  студентку,  однако  это
впечатление,  в  свою  очередь,  опровергалось  обилием  дешевой  косметики,
вульгарной прической  и безвкусной одеждой,  развешанной  на чемодане,-- все
это смахивало на экипировку уличной проститутки.
     Вода и шоколад вернули Мейтланда к жизни. Он потер рукой  рот. С минуты
на минуту может приехать карета "скорой помощи" с санитарами. Его отвезут  в
Хаммерсмит и уложат на больничную койку.
     --  Вы давно вызвали "скорую"?  Должно быть, они уже в пути. Я бы хотел
поблагодарить вас, мисс...
     -- Джейн. Джейн Шеппард. Я не так уж много сделала.
     -- Я почти забыл, как едят. Мне бы хотелось,  чтобы вы сделали еще один
звонок -- доктору Элен Ферфакс. Если не возражаете...
     -- Не  возражаю, но у меня нет  телефона. Постарайтесь расслабиться. Вы
совершенно измучены.
     Она  села на постель,  ощупала  твердыми пальцами  его  правое  бедро и
поморщилась, осмотрев  воспалившуюся рану,  которая виднелась сквозь  дыру в
брюках.
     -- Жуткое зрелище. Я постараюсь ее промыть.
     Расстегивая   брюки,   она  касалась   руками  его  бедер  и  паха.  От
растворяющегося в желудке шоколада в голове у Мейтланда посветлело.
     -- Все в порядке. В больнице с этим разберутся.
     Он  начал  рассказывать  девушке   об  аварии  --  ему   не   терпелось
зафиксировать свое кошмарное испытание в памяти постороннего  человека, пока
ничего не забылось.
     -- Я целых три дня просидел в капкане  -- теперь в это трудно поверить.
Моя машина выскочила за ограждение. Кажется, тогда я даже не поранился. Но я
не мог выбраться. Никто не останавливался! Просто удивительно -- я умирал от
голода  на этом "островке  безопасности". Если бы не вы,  я  бы  так и  умер
там...
     Мейтланд умолк. Джейн Шеппард сидела к нему спиной, придавив бедром его
правый  локоть. Ее руки усердно  трудились над  его брюками. Она  со знанием
дела разрезала их до пояса, но прорезиненная ткань оказалась слишком крепкой
для маникюрных ножниц.  Приподняв его  правую ягодицу,  Джейн  принялась  за
подкладку заднего кармана.
     Мейтланд  видел,  как  она  вынула  оттуда  ключи  от  машины.  Девушка
внимательно рассмотрела каждый по очереди  и,  поймав  взгляд Мейтланда,  со
смешком положила их в ящик.
     --   Вам  было  на  них   неудобно...--  пояснила  она  и   для   пущей
убедительности  скользнула  рукой к  ягодице  и  стала  растирать ушибленное
место.
     --  Так,  значит, никто  не останавливался?  Представляю,  как  это вас
удивило.  Мы  замечаем  чужой  эгоизм,  только  когда  сами  становимся  его
жертвами.
     Мейтланд повернул голову и, встретив спокойный взгляд Джейн, решил пока
не забирать ключи. Чувство облегчения и приятного возбуждения стало угасать,
и он осмотрел комнату, чтобы удостовериться в  ее реальности. Частью  своего
существа он все еще лежал под дождем, прислушиваясь к беспрестанному гудению
невидимого транспортного потока. На какое-то мгновение он испугался,  как бы
эта комната вместе  с ее молодой обитательницей  не оказалась  эпизодом  его
предсмертного бреда.
     --  С  вашей стороны  было очень любезно  позаботиться обо мне. Вы ведь
вызвали "скорую"?
     -- Да, я договорилась о помощи. Мой  друг уже пошел. С вами будет все в
порядке.
     -- Где именно мы находимся? Неподалеку от острова?
     -- Острова? А что вы называете островом?
     -- "Островок  безопасности". Клочок  пустыря под автострадой. Мы где-то
рядом?
     --  Да,  мы  рядом  с  автострадой.  Вы  в полной безопасности,  мистер
Мейтланд.  Мейтланд  прислушался к  отдаленному  шуму  транспорта. Его  часы
исчезли,  но  он  догадался,  что  дело  идет  к полуночи,--  жестокий  опыт
подсказывал ему, что на западную ветку  из центра Лондона выезжают последние
машины.
     -- Наверное, я обронил часы. Откуда вы знаете мое имя?
     -- Мы нашли кое-какие документы в портфеле возле машины. И к тому же вы
все  время  разговаривали  сами  с  собой.--  Джейн  помолчала,  смерив  его
критическим  взглядом.--  По-моему, вы на  себя  за что-то страшно  злитесь,
верно?
     Мейтланд проигнорировал этот вопрос.
     -- Вы видели мою машину? Серебристый "ягуар"?
     -- Нет. То есть да, видела. Вы меня запутали, когда все время  твердили
об острове.-- С некоторой обидой, словно напоминая Мейтланду, что он у нее в
долгу, она проговорила:  --  Я еле  вас  сюда  дотащила.  Вы  ведь чертовски
тяжелы, даже для сильного мужчины.
     -- Где мы? Машины...
     Встревоженный, он попытался  сесть.  Девушка стояла в ногах кровати, ее
рыжие волосы горели в свете керосиновой лампы. Она  смотрела  на  Мейтланда,
как  незадачливая   ведьма,  которая,  напутав  что-то  в   своей   алхимии,
наколдовала  себе слишком  крупную жертву  и теперь  соображает,  как  лучше
воспользоваться возможностями попавшего в ее логово мертвеца.
     Занервничав  под  ее спокойным взглядом, Мейтланд принялся  осматривать
комнату.  В одном углу, под металлическим тазом  с замоченным бельем, стояли
три круглые жестянки, каждая размером с рулон кинопленки.
     Из стены  за  головой  у девушки,  как рога,  торчали  скобы  какого-то
намоточного устройства. Мейтланд посмотрел на вентиляционную шахту и афишу с
Астером и Роджерс.
     Джейн Шеппард тихо проговорила:
     -- Продолжайте. В чем дело? Вы, очевидно, силитесь что-то понять.
     --  Кино...-- Мейтланд  указал на  потолок.--  Ну  конечно, это  подвал
разрушенного  кинотеатра.-- Он  устало опустил голову на несвежую подушку,--
Боже, я все еще на острове...
     -- Хватит твердить про остров! Вы можете уйти когда захотите, я вас тут
не держу. Может,  вас здесь многое не  устраивает, но я сделала  что  могла.
Если бы не я, вам бы и пожаловаться было некому!
     Мейтланд поднес руку к лицу, чувствуя, как по нему течет пот.
     -- Боже мой!.. Послушайте, мне нужен врач.
     -- Мы  вызовем  врача. А сейчас вам надо отдохнуть. Вы взвинчивали себя
несколько дней подряд -- полагаю, намеренно.
     --  Джейн,  я  дам  вам  денег. Помогите  мне  выбраться  на  дорогу  и
остановить машину. Сколько вы хотите?
     Джейн перестала ходить по комнате и испытующе посмотрела на Мейтланда:
     -- А у вас есть деньги?
     Мейтланд устало кивнул. Сообщение этой простейшей информации, вероятно,
озадачило  эту смышленую, но  недоверчивую  женщину. Очевидно, она  ко всему
относилась с подозрением.
     --  Да,  я  довольно  богат... Я глава архитектурной фирмы. Вы получите
сколько захотите, без всякой волокиты. Так вы пошлете за помощью?
     Джейн пропустила вопрос мимо ушей.
     -- А с собой у вас есть? Скажем, фунтов пять?
     -- В бумажнике -- в моей машине, в багажнике. Около  тридцати фунтов. Я
дам вам десять.
     --  В  багажнике...--Джейн что-то прикинула  в уме  и проворно схватила
ключи,-- Я лучше присмотрю за ними.
     Не  в  силах  пошевелиться,  Мейтланд уставился  на  плакат с  Чарльзом
Мэнсоном.  Он  почувствовал,  что снова  теряет волю к  жизни. Ему  хотелось
заснуть в этой теплой постели с запахом дешевой парфюмерии,  в этой  комнате
без окон глубоко под землей. Он слышал, как далеко наверху на ночном ветерке
шумит трава.
     По  лестнице  прогремели  тяжелые  башмаки, что немного  вывело его  из
дремоты. Джейн решительно выступила вперед.  Пришелец покорно  остановился в
дверях и  обезображенной  шрамами рукой  прикрыл  маленькие  глазки от света
керосиновой лампы. По его тяжелому хриплому дыханию Мейтланд узнал человека,
который на него напал.
     Ему  было  около пятидесяти,  и  он явно  страдал  каким-то  умственным
расстройством.  Его  низкий   лоб  отвердел   за  целую  жизнь,  прожитую  в
неопределенности.  Сморщенное лицо  хранило  выражение  детского недоумения,
словно ограниченный ум, с которым он родился,  так и остался на подростковом
уровне. Все напасти  суровой жизни собрались воедино, чтобы сделать из этого
человека  великовозрастного   дебила,  которого  вечно  шпыняли  жестокие  и
бездушные  взрослые,  но  который  все равно  продолжает  цепляться  за свою
невинную веру в простой и бесхитростный мир.
     Его щеки и брови, почти сросшиеся над впалой переносицей, были иссечены
серебристыми рубцами, а нос -- комок аморфного хряща -- требовал постоянного
внимания.  Незнакомец  поминутно   вытирал   сопли  своей  мощной  рукой   и
внимательно  разглядывал   их  в   свете   керосиновой  лампы.  Несмотря  на
неуклюжесть,  его  тело  обладало изрядной  силой и атлетической  выправкой.
Когда  он перетаптывался  в  своих тяжелых  башмаках, Мейтланд  уловил в его
движениях    застарелую    грацию    акробата   или    тяжело   контуженного
спарринг-партнера. Он то и дело касался своего лица, как боксер, смахивающий
боль от сильного удара.
     -- Ну что, Проктор, нашел? -- спросила Джейн.
     Мужчина покачал головой. Он переминался с ноги на ногу, как ребенок, не
успевший сходить в туалет.
     -- Заперто,-- прохрипел он.-- Слишком крепко для Проктора.
     -- Надо же -- а  я думала, ты можешь сломать что  угодно. Ладно, поищем
завтра, при дневном свете.
     --  Да,  завтра  Проктор  их  найдет.  Он  посмотрел через ее плечо  на
Мейтланда, и она нехотя отступила.
     -- Проктор, он едва заснул. Не буди его, а  то он может не выдержать, и
нам придется думать, куда девать труп.
     -- Не буду, мисс Джейн.
     Проктор с преувеличенной осторожностью шагнул вперед. Мейтланд повернул
голову  и обнаружил  на  нем  собственный  смокинг.  Тщательно  разглаженные
шелковые лацканы блестели.
     Джейн тоже заметила его одеяние.
     --  За  каким  чертом ты  это напялил?  --  резко  спросила  она.--  На
вечеринку собрался или просто переоделся к ужину?
     Проктор захихикал и не без достоинства осмотрел себя.
     -- На вечеринку. Да... Проктор и мисс Джейн!
     -- Боже всемогущий... Ну-ка, сними.
     Проктор недоверчиво посмотрел  на нее, и его  изувеченное лицо выразило
обиду и мольбу. Он вцепился в концы лацканов, словно боясь, что они улетят.
     --  Проктор! Ты хочешь,  чтобы тебя  сразу увидели? В этом  маскарадном
костюме тебя заметят за милю!
     Проктор топтался в дверях, признавая логичность сказанного, но не желая
расставаться со смокингом.
     --  Только на  ночь,--  заканючил он.-- Ночью  никто  не заметит пиджак
Проктора.
     --  Хорошо,  только на ночь. Но  смотри  не  потеряй голову из-за этого
пиджака.-- Она указала на  Мейтланда, который дремал на  сырой  подушке.-- Я
сейчас  ухожу, так что тебе придется присмотреть за ним. Просто оставь его в
покое.  Не приставай  к нему  и не вздумай снова  его  поколотить. Вообще-то
незачем тебе здесь торчать -- сядь на лестнице.
     Проктор  послушно  кивнул  и,  как  заправский  конспиратор,  крадучись
попятился  к  двери  и поднялся  по лестнице.  Разбуженный стуком  шагов  по
деревянным ступеням, Мейтланд узнал рабочие  сапоги, следы которых видел  на
откосе. Он попытался подняться  в ужасе от того, что его собираются оставить
наедине с этим контуженым островитянином. Теперь ему все стало ясно: бродяга
поднимался на откос, чтобы поправить щиты и тем самым скрыть следы аварии.
     Мейтланд  шепотом подозвал  девушку, и  она присела к  нему на кровать.
Комната  наполнилась  сладковатым  дурманящим   дымом,  длинными   струйками
расползавшимся вокруг ее лица. С неожиданной нежностью она прижала  к  груди
голову Мейтланда и стала его укачивать.
     Минут пять она утешала его, качала и баюкала.
     -- Все будет  хорошо, милый. Постарайся уснуть. Когда проснешься,  тебе
будет лучше. Я присмотрю за тобой, дорогой. Тебе ведь хочется спать, правда,
мой маленький? Бедный малыш, тебе так надо поспать. Спи, малютка, баю-бай...
     Когда  она  ушла,  Мейтланд  продолжал   лежать  в  полусне,  терзаемый
лихорадкой, зная, что бродяга в смокинге наблюдает  за ним из-за дверей. Всю
ночь Проктор топтался рядом, его толстые пальцы шарили вокруг тела Мейтланда
словно  в  поисках  какого-то  неведомого  талисмана.  Мейтланд  то  и  дело
просыпался, ощущая на лице горячее дыхание с примесью перегара, и  видел над
собой изуродованную физиономию Проктора. Из-за обилия шрамов  его  лицо  при
свете керосиновой лампы казалось высеченным из отшлифованного камня.
     За несколько часов до рассвета вернулась  Джейн  Шеппард.  До Мейтланда
доносились  ее отдаленные возгласы, которыми она  возвещала о своем прибытии
на остров. Джейн отпустила Проктора, и он беззвучно исчез в шуршащей траве.
     Послышался  стук  высоких  каблуков  по ступеням.  Мейтланд  безучастно
смотрел, как девушка  нетвердой  походкой приближается к постели. Она была в
легком подпитии и уставилась  на  Мейтланда, словно не  узнавая его с пьяных
глаз.
     --  Боже! Ты все еще здесь? А я  думала, ты ушел. Ну и вечерок, черт бы
его побрал!
     Что-то  напевая  себе под нос,  она  сбросила туфли.  Где  была  Джейн,
Мейтланд  мог лишь догадываться по ее костюму:  карикатура на провинциальную
шлюху сороковых годов -- юбка с разрезом, открывающим  бедра и края чулок, и
люрексная блузка, подчеркивающая острые груди.
     Нетвердой  походкой Джейн  обошла  кровать, разделась, свалив  одежду в
чемодан,  и,  голая, скользнула под  драное одеяло.  Посмотрев на  плакат  с
Роджерс и Астером, она взяла Мейтланда за руку, отчасти чтобы его успокоить,
отчасти --  для компании.  Остаток ночи и начало  утра  Мейтланд  чувствовал
сквозь лихорадку прикосновение ее сильного тела.


     акробат
     тром Джейн Шеппард ушла. Когда Мейтланд проснулся, в подвале было тихо.
На его убогое ложе падал солнечный луч, проникший с узкой лестницы. Со стен,
словно блюстители кошмара, за ним зорко следили Гевара и Чарльз Мэнсон.
     Мейтланд протянул руку и потрогал отпечаток тела девушки на постели. Не
вставая,  он   осмотрел  комнату,  обратив  внимание  на  открытый  чемодан,
безвкусную одежду  на вешалках,  косметику на ломберном  столе. Перед уходом
Джейн все привела в порядок.
     Лихорадка  отступила.  Мейтланд  взял  с  ящика пластиковый  стаканчик,
приподнялся  на  локте и  выпил тепловатой воды. Стянув одеяло, он  осмотрел
свою ногу. Какой-то непредсказуемый процесс выздоровления заблокировал бедро
в  тазобедренном суставе,  но  опухоль  спала и боль  утихла. Впервые он мог
коснуться посиневшей плоти.
     Мейтланд осторожно сел на край кровати и  уставился на плакат с Астером
и  Роджерс. Он попытался вспомнить, видел ли когда-либо этот фильм, и унесся
мыслями  в  годы  юности.  Несколько  лет  подряд  он   поглощал  почти  всю
голливудскую  продукцию,  сидя в одиночестве где-нибудь  на последних  рядах
пустующих пригородных  "одеонов". Мейтланд потер ушибленную грудь,  отметив,
что  его  тело все больше и больше начинает походить  на тело того  молодого
человека, каким он был в юности,-- голод  и лихорадка отняли по крайней мере
десять фунтов веса.  Широкая грудь  и  мощные  ноги потеряли  половину своей
мышечной массы.
     Мейтланд  опустил  больную  ногу на пол  и  прислушался к  движению  на
автостраде. Уверенность в том, что он  скоро выберется  с  острова,  оживила
его. Проторчав на  этом пустыре  почти четыре дня,  он почувствовал, что уже
начал забывать жену и сына, Элен Ферфакс, сотрудников и деловых партнеров --
все  они отошли  в  тень где-то  на задворках сознания, а  их  место  заняли
потребность  в еде, в убежище, больная  нога, но больше всего -- потребность
господствовать  над  этим  окружающим его  клочком земли. Жизненный горизонт
сузился  до  каких-то  десяти  футов.  Несмотря  на то, что  до освобождения
оставалось  не  больше  часа,--  хотят  они того  или  не  хотят,  девушка с
Проктором все равно помогут ему подняться на откос,-- перспектива господства
над островом завладела его умом, словно некий предмет десятилетних исканий.
     -- Чертова нога...
     В ящике был примус  и немытая кастрюля. Мейтланд соскреб присохший к ее
стенкам  рис  и  с жадностью запихал в  рот  жесткие крупинки. Лицо  обросло
густой щетиной. Мейтланд посмотрел на грязную парадную рубашку и почерневшие
брюки, разрезанные от правого колена до пояса. Однако эти отрепья все меньше
и меньше походили на экстравагантный костюм.
     Держась за стену, Мейтланд прошелся по комнате. Он задел плечом портрет
Гевары, плакат сорвался и  повис на одной  угловой кнопке. Мейтланд добрался
до двери, развернулся на здоровой  ноге  и  сел на крышку пятидесятилитровой
кадки, служившей баком для воды.
     С дюжину ступеней вели к яркому солнечному свету. По углу падения лучей
Мейтланд догадался, что время близится к  двенадцати. Движение на автостраде
было  по-воскресному  спокойным  --  не  пройдет  и  получаса,  как  одно из
благодушных семейств, выехавших на  дневную прогулку,  побеспокоит отощавший
человек  в  изорванном  вечернем костюме, мечущийся  перед ними  на проезжей
части. Самое долгое похмелье на свете.
     Мейтланд двинулся к солнечному свету. Добравшись до верхней ступени, он
осторожно  поднял голову и вгляделся  в заросли  травы и крапивы, окружавшие
вход в подвал.
     Он уже собрался  было  ступить на  остров, как услышал знакомое хриплое
дыхание.  Ему пришлось опуститься  на четвереньки и  отползти к  заброшенной
кассе. Там он, лежа на боку, вытянул руки и раздвинул жгучие стебли.
     В двадцати шагах от него на маленькой прогалине среди зарослей  крапивы
Проктор выполнял  гимнастические  упражнения. Тяжело дыша  ртом,  он  стоял,
поставив босые ноги вместе и вытянув перед  собой руки. На вытоптанной земле
его тайного гимнастического зала стояли сапоги со стальными подковами, рядом
с ними лежала скакалка. На Прокторе было потрепанное цирковое трико, которое
Мейтланд  видел  на  спинке   стула  в  бомбоубежище.  Серебристые   полоски
подчеркивали мощные  плечи, а широкий вырез обнажал  лиловый шрам,  зигзагом
спускавшийся из-за правого уха к плечу,-- след какого-то жуткого насилия.
     После разминки  --  этакого замысловатого  ритуала  пыхтения-кряхтения,
напоминающего  запуск  старого  двигателя  внутреннего  сгорания,--  Проктор
сделал  коротенький  шажок   вперед  и  крутанул  сальто.  Его  мощное  тело
перевернулось в воздухе. Он тяжело  приземлился  и едва  удержал равновесие,
согнув колени и размахивая раскинутыми в стороны руками.  Восхищенный  своим
триумфом, этот верзила радостно затопал босыми ногами.
     Мейтланд подождал, пока Проктор приготовится к очередному подвигу. Судя
по его собранности  и по тому, как  тщательно он примерялся, было  ясно, что
следующий  акробатический  трюк  представляется  ему  серьезным  испытанием.
Проктор сосредоточился,  отмерил  расстояние  и отшвырнул  ногой  валявшиеся
камни, словно крупный  зверь, подыскивающий лучшее место  для засады.  Когда
бродяга наконец  снова  подпрыгнул  в воздух,  пытаясь  выполнить  переворот
назад,  Мейтланд уже знал, что у  него ничего не  выйдет, и пригнул  голову,
увидев, как он шлепнулся, разбросав сапоги.
     Ошеломленный, Проктор некоторое время лежал на спине,  потом  поднялся,
удрученно  глядя на свое неуклюжее тело. Он без энтузиазма  приготовился  ко
второй попытке, но не решился и только стряхнул пыль с поцарапанных рук. Его
правое запястье было рассечено.  Пососав  ранку,  Проктор попытался  сделать
стойку на руках, но упал на колени. У него явно была нарушена координация, и
переворот  вперед получился  лишь случайно. Даже попрыгать  ему не  удалось:
скакалка через несколько секунд обмоталась вокруг шеи.
     Тем не  менее бродяга  не  упал духом.  Он лизнул порез  на запястье  и
радостно запыхтел, более  чем удовлетворенный  своими  успехами. Озадаченный
этим зрелищем, Мейтланд осторожно отполз.
     Уловив  какое-то шевеление  за  кассой, Проктор  опасливо  оглянулся и,
прежде чем Мейтланд успел добраться до лестницы, исчез из виду, шмыгнув, как
вспугнутый зверь, в густую траву.
     Сзади  в крапиве послышался  легкий шорох. Мейтланд выжидал, уверенный,
что Проктор следит за ним и  что,  если  он  сделает  хоть один шаг, бродяга
схватит  его и скатит  вниз  по  лестнице. Он прислушался  к  шуму машин  на
автостраде,   размышляя  о  явной  склонности   Проктора  к  насилию  и  его
закоренелой враждебности к миру интеллекта -- миру, которому он и сам был бы
не прочь показать, почем фунт лиха.
     Мейтланд  спустился  по   лестнице.  Взглянув  напоследок   на  небо  и
колышущуюся траву, он шагнул в  подвал и заковылял вдоль стены. Когда  глаза
привыкли  к  сумраку,  он  окинул  пристальным  взглядом  богемные  плакаты,
несвежую  постель и кожаный чемодан с дешевыми шмотками.  Кто  были эти двое
островитян?  Какой  нелегкий союз  существовал между старым циркачом  и этой
неглупой  молодой женщиной? Она производила впечатление  классической хиппи,
которая покинула зажиточную семью,  забив себе  голову  вздорными  идеями, и
теперь скрывается от полиции из-за  наркотиков или  нарушения испытательного
срока после условного освобождения.
     Мейтланд услышал, как она окликнула прятавшегося в траве Проктора.  Тот
отозвался с простецкой грубоватостью. Мейтланд заковылял к  постели; едва он
улегся и натянул на себя одеяло, как в комнату вошла Джейн.
     В  одной  руке она держала мешок с  продуктами  из супермаркета. На ней
были джинсы и  военная куртка. Увидев грязь  на ее  туфлях, Мейтланд впервые
заподозрил,  что камуфляжная  куртка  была  не  просто  юношеской  причудой.
Вероятно, девушка  знала  какой-то  тайный путь  через  откос  и примыкающую
дорогу.
     Она посмотрела на Мейтланда своими зоркими глазками и мигом все поняла.
Ее рыжие  волосы  были гладко  зачесаны  назад,  как  у  примерной  ткачихи,
открывая высокий костистый лоб.
     -- Как здоровье? Не слишком, насколько я понимаю? Но, во всяком случае,
спали вы хорошо.
     Мейтланд слабо  пошевелил одной рукой.  Что-то  подсказывало  ему,  что
лучше скрыть свое выздоровление.
     -- Мне чуть-чуть получше.
     -- Я вижу, вы вставали,--  заметила Джейн  без неодобрения и  поправила
плакат  с  Геварой,  прикнопив оборванный укол.-- Наверное,  вам не  так  уж
плохо. Кстати, здесь вы ничего не найдете.
     Она положила свою сильную руку  ему на лоб проверить температуру, потом
быстро вытащила примус и поставила его на солнце у нижних ступеней лестницы.
     -- Лихорадка прошла. Вчера вечером мы за  вас очень беспокоились. Вы из
тех людей, которым  надо постоянно  проверять себя  на прочность.  А  вам не
кажется, что вы намеренно устроили аварию, чтобы оказаться на этом "островке
безопасности"? -- Встретив терпеливый взгляд Мейтланда, она продолжала: -- Я
не  шучу. Поверьте, уж в чем в чем, а в самоубийствах я разбираюсь. Моя мать
перед смертью так накачалась барбитуратами, что вся посинела.
     Мейтланд сел.
     -- Какой сегодня день?
     -- Воскресенье. Индийские рестораны в этой округе работают каждый день.
Индийцы эксплуатируют себя и  свой  персонал  больше, чем белые. Впрочем, об
этом вы и сами прекрасно знаете.
     -- О чем?
     -- Об  эксплуатации. Вы ведь  богатый  предприниматель, верно?  Так  вы
заявили вчера вечером.
     --   Не  будьте  наивны,   Джейн,--  я  не  богат,   и  никакой   я  не
предприниматель. Я архитектор.--  Мейтланд помолчал, прекрасно понимая,  что
она  заговаривает ему зубы, пытаясь  свести  их отношения к  пустой домашней
болтовне. Однако в этом было что-то не совсем преднамеренное.
     -- Вы вызвали помощь? -- твердо спросил он.
     Джейн  проигнорировала  его  вопрос,  накрывая  скромный  завтрак.  Она
аккуратно   расстелила  на  ящике   бумажную  скатерть   и  расставила  ярко
раскрашенные бумажные  стаканчики и тарелки; все  это напоминало миниатюрное
детское чаепитие.
     -- Я... у меня не было времени. Я думала, сначала надо дать вам поесть.
     --  По  правде  сказать,  я  действительно   проголодался,--   Мейтланд
развернул  пакет  с печеньем,  который она  ему протянула,--  но мне нужно в
больницу. Нужно осмотреть ногу. И  еще  у меня работа, жена -- должно  быть,
меня уже спохватились.
     -- Да они  думают, что вы  в  командировке,-- быстро возразила Джейн.--
Может, они вовсе по вам не скучают.
     Мейтланд оставил это без комментариев.
     -- Вчера вечером вы сказали, что позвонили в полицию.
     Джейн рассмеялась, глядя, как Мейтланд, сгорбившись в своих отрепьях на
краю постели, почерневшими руками разрывает пакет с печеньем.
     --  Не в полицию  --  мы здесь  не очень любим  полицейских.  Во всяком
случае,  Проктор  --  у  него  остались  о полицейских  довольно  неприятные
воспоминания.  Они всегда  с ним  плохо обращались. Знаете,  один сержант из
Ноттингхиллского участка даже на него помочился. Такое не забывается.
     Она помолчала в ожидании ответа. Сернистый запах треснувших яиц опьянил
Мейтланда. Выкладывая дымящееся  яйцо на его  тарелку,  Джейн прислонилась к
нему, и он ощутил мягкую тяжесть ее левой груди.
     -- Послушайте,  вчера  вечером вам было совсем  плохо. К  вам  было  не
притронуться.  Эта  жуткая нога,  лихорадка... вы  были  страшно измучены  и
бредили  о  вашей жене. Представляете, каково бы нам было ковылять в темноте
по колдобинам, да еще втаскивать  вас на откос?  Я  просто  хотела, чтобы вы
остались живы.
     Мейтланд разбил  яйцо. От  горячей  скорлупы защипало забитые  машинным
маслом порезы  на  пальцах.  Девушка  опустилась на  корточки  у его  ног  и
откинула со лба  волосы. Она  так  коварно пользовалась своим телом,  что он
смутился.
     -- Потом вы поможете мне выбраться отсюда,--  сказал он.--  Я  понимаю,
что вы не хотите впутывать полицию. Если Проктор...
     --  Именно.  Он  боится  полиции  и  сделает  все  возможное, чтобы  не
приводить ее  сюда. Дело не в том, что он когда-то что-то  натворил,  просто
пустырь  -- это все, что у него  есть.  Построив  автостраду,  они  его  тут
заточили -- он  ведь никогда  отсюда не выходит. Удивительно, что он  вообще
выжил.
     Мейтланд затолкал в рот расползающееся и капающее на пол яйцо.
     -- Проктор меня чуть не убил,-- напомнил он, облизывая пальцы.
     --  Он подумал, что  вы хотите занять его логово.  Вам  повезло,  что я
оказалась    рядом.    Он    очень    сильный.    Когда   ему    было    лет
шестнадцать-семнадцать,  он выступал на  трапеции  в передвижном цирке.  Это
было  до того, как  приняли законы об охране труда. Он упал с высоты, расшиб
себе голову и  повредился в  уме.  Его  вышвырнули  на  улицу.  С  умственно
отсталыми и дефективными обращаются ужасно -- если они не соглашаются идти в
приют, то становятся совершенно беззащитными.
     Мейтланд кивнул, поглощенный едой.
     -- И давно вы живете в этом старом кинотеатре?
     --  Вообще-то я здесь  не  живу,-- ответила она, широким жестом  обведя
помещение.--Я живу у... у  одних друзей неподалеку от Харроу-роуд.  У меня с
детства была отдельная комната, и я  не люблю, когда  вокруг много народу,--
вы, наверное, меня поймете.
     --  Джейн...-- Мейтланд прокашлялся.  От жесткого печенья и  обжигающих
яиц во рту открылось множество мелких ранок. Отвыкшие от  еды  десны, губы и
мягкое  небо  щипало. Он обеспокоенно  посмотрел на молодую женщину, понимая
всю меру
     своей  зависимости  от  нее. В семидесяти ярдах  от него по  автостраде
проносились машины, которые везли людей к семейному столу. Сидение у примуса
с  молодой женщиной в этой убогой комнатенке почему-то  напомнило ему первые
месяцы брака с Кэтрин и их официозные обеды. Хотя Кэтрин обставляла квартиру
сама, практически не  советуясь с Мейтландом, он ощущал такую же зависимость
от нее,  такое же  удовольствие  от  пребывания в  чужом  интерьере. Даже их
нынешний  дом  был  спроектирован  так,  чтобы  избежать  риска  чрезмерного
привыкания к знакомой обстановке.
     Мейтланд признал, что Джейн сказала правду насчет спасения его жизни, и
внезапно почувствовал себя в  долгу перед ней. Его озадачивали смесь теплоты
и агрессивности в этой девушке, ее резкие переходы от  прямоты к откровенной
уклончивости. Он все чаще и чаще ловил себя на том, что любуется ее телом, и
его  раздражала собственная сексуальная  реакция на  ту  бесцеремонность,  с
которой она себя подавала.
     --  Джейн, я бы хотел,  чтобы вы  сейчас же позвали Проктора. Вы с  ним
можете  поднять  меня по откосу и  оставить у дороги.  Я  сумею  кого-нибудь
остановить.
     -- Конечно.-- Она  прямо посмотрела  ему в глаза и,  чуть  улыбнувшись,
рукой отвела  с шеи волосы.-- Проктор вам помогать не станет, но я попытаюсь
-- а вы страшно тяжелый, даже несмотря на  истощение. Слишком много  дорогих
обедов -- а все это возмутительное уклонение от налогов. А от переедания вы,
наверное, получаете какую-то эмоциональную защищенность...
     --  Джейн!  --  Мейтланд в раздражении  стукнул  по  ящику  почерневшим
кулаком,  разбросав  бумажные  тарелки  по полу.-- Я не собираюсь звонить  в
полицию. Я никому не сообщу о вас с Проктором. Я  благодарен вам  -- если бы
вы меня не нашли, я бы, наверное, так и подох здесь. Никто ничего не узнает.
Джейн пожала плечами, начиная терять интерес к словам Мейтланда.
     -- Придут люди...
     --  Не  придут!  Рабочему,  который   отбуксирует  мою  машину  отсюда,
наплевать  на  все, что здесь  делается. Последние три дня сто раз  мне  это
доказали.
     -- Ваша машина стоит кучу денег?
     -- Нет -- от нее теперь никакого толку. Я ее сжег.
     -- Знаю. Мы видели. Почему же не оставить ее здесь?
     -- В  страховой компании  захотят  на нее посмотреть.--  Мейтланд резко
взглянул на нее.-- Так вы видели огонь? Боже милостивый, почему же вы  тогда
мне не помогли?
     -- Мы не знали, кто вы такой. Сколько стоила машина?
     Мейтланд  вгляделся  в  ее  по-детски открытое лицо с застывшим на  нем
выражением наивной порочности.
     --  И  в этом все  дело?  Потому вы и не  хотите,  чтобы я  ушел? -- Он
утешительно положил руку ей на плечо и не отнял ее, когда девушка попыталась
ее сбросить.--Джейн, выслушайте меня. Если вам нужны деньги, я вам дам.  Ну,
сколько вам нужно?
     Ее вопрос был столь же прозаичен, как вопрос усталого кассира:
     -- А у вас есть деньги?
     -- Да, есть  -- в банке. В машине  мой бумажник  с  тридцатью  фунтами.
Ключи у  вас -- откройте багажник,  пока  туда  не забрался Проктор. Судя по
всему, вы девушка быстроногая.
     Не обращая  внимание на  его  враждебность, Джейн  полезла  в  сумочку,
достала оттуда  промасленный бумажник  и  положила  его  на постель  рядом с
Мейтландом.
     -- Все здесь -- пересчитайте. Ну! Считайте же!
     Мейтланд  открыл  бумажник  и посмотрел  на  пачку отсыревших  банкнот.
Сдержав себя, он начал заново:
     -- Джейн, я могу вам помочь. Чего вы хотите?
     --  От  вас  -- ничего.--  Она достала пластинку  жевательной резинки и
принялась свирепо жевать,-- Это вам нужна помощь. Вы слишком перенервничали,
проведя так много  времени наедине с собой. Давайте посмотрим правде в глаза
-- вы ведь вовсе не несчастны с  вашей женой. Вам нравится эта ваша холодная
атмосфера.
     Мейтланд ждал, когда она закончит.
     -- Хорошо, допустим. Тогда помогите мне отсюда выбраться.
     Она встала перед ним, заслонив путь к двери и яростно сверкая глазами.
     -- Вы все время что-то допускаете! Никто  вам ничего не должен, так что
прекратите  все эти нужно, нужно, нужно! Вы разбили свою  машину, потому что
слишком быстро ехали, а теперь  жалуетесь, как ребенок. Мы  нашли вас только
вчера вечером...
     Мейтланд  отвел глаза под  ее  свирепым  взглядом и, держась  за стену,
потащился  к двери.  Этой  ненормальной молодой женщине надо было на  ком-то
вымещать  злобу  --  старый  бродяга  слишком  туп, а вот он, изголодавшийся
полукалека со сломанной ногой, представлял для нее идеальную мишень. Первого
же проявления благодарности было достаточно, чтобы ее завести...
     Когда он поравнялся с Джейн, она взяла его за руку, закинула ее на свои
узкие плечи и, как учительница  танцев -- беспомощного новичка, повела его к
лестнице.
     Мейтланд ступил  на яркое  солнце. Высокая трава зашуршала  вокруг  его
ног, ласкаясь,  как обрадованная  собака. Напитанная весенним  дождем  трава
выросла на четыре фута и доставала Мейтланду до  груди. Он неуверенно оперся
на  молодую  женщину. В  сотне  ярдов  к востоку протянулся  высокий  пролет
виадука,  и  Мейтланд увидел  бетонное основание, на  котором  царапал  свои
послания. Остров  казался более просторным и  рельефным -- лабиринт  низин и
канав. На нем дико и буйно  разрослись трава  и кусты, словно он перемещался
во времени в более раннюю, первобытную эпоху.
     -- А мои послания -- это вы их стирали?
     --  Проктор.  Он так и не научился читать и писать. Он ненавидит всякие
слова.
     -- А  деревянные щиты? -- Мейтланд чувствовал обиду  на обоих  --  и на
Проктора, и на эту молодую женщину.
     --  Это он поправил их --  сразу же  после  аварии,  пока вы в сидели в
машине.
     Она поддерживала Мейтланда,  подпирая его под плечо и прижав руку к его
животу.  Запах ее теплого тела  контрастировал  с запахом  травы и выхлопных
газов. Мейтланд сел на лежавшую на  земле грузовую  покрышку и посмотрел  на
высокую стену откоса. Молодая  травка на склоне стала гуще. Скоро она скроет
все  следы  происшествия:  глубокую  колею,  прорытую  колесами "ягуара",  и
беспорядочные отметины первых попыток Мейтланда влезть на откос. На какое-то
мгновение  он  почувствовал, что ему  жаль расставаться с этим островом.  Он
хотел бы  сохранить его навсегда,  чтобы можно  было  привезти сюда  Кэтрин,
друзей и показать им место своих испытаний.
     -- Джейн...
     Девушки рядом не было. Ярдах в двадцати от него над травой виднелись ее
голова и плечи, она быстро шагала к бомбоубежищу.


     огненный сигнал
     Джейн! Идите сюда... Джейн!
     Его слабый, почти брюзгливый голос затерялся в  шорохе травы.  Мейтланд
встал  и  на  одной ноге поскакал вслед  за  Джейн. Задыхаясь  от  гнева, он
прислонился  к  разбитой  кассе  и,  чтобы  чуть  успокоиться, потер  живот,
натыкаясь ладонью на выпирающие края грудной клетки. Что ж,  по крайней мере
девушка дала ему поесть.
     В пятнадцати  шагах от  него  на крыше  какого-то разрушенного  флигеля
лежала ржавая железная труба, один конец которой был изогнут в некое подобие
рукояти.  Костыль! Мейтланд пополз по каменистой земле, волоча больную ногу.
Подтянувшись на длинных руках,  он перевалился через разбитую кладку флигеля
и схватил выхлопную трубу.
     Не выпуская  ее  из  рук, Мейтланд сел  и  перевел  дыхание.  Он  махал
костылем проезжавшим машинам, довольный, что снова чувствует гладкий  ржавый
металл  знакомой  опоры --  средства выживания.  Этот обломок  трубы был его
первым инстру-
     ментом --  и оружием, подумал  он, вспомнив о  Прокторе. Бродяга еще не
появлялся, но Мейтланд буравил взглядом заросли травы и крапивы,  уверенный,
что тот затаился где-то там.
     Вновь обретая уверенность в  себе,  Мейтланд слез  с крыши  флигеля  и,
опершись  на костыль,  выпрямился во весь  рост. Брюки лохмотьями  свисали с
пояса, но он чувствовал в себе  достаточно сил и решимости. Он ощупал череп.
От прикосновений заныли затянувшиеся раны на голове. Сотрясение  и лихорадка
прошли; все, что от них осталось, это легкий, нестихающий зуд головной боли.
     Мейтланд посмотрел на откос автострады. Возможно, ему хватит сил влезть
наверх, но он  знал, что  Проктор следит за ним, выжидая, что он предпримет.
Еще  одно  физическое  столкновение  с  бродягой  выведет  его из  строя  на
несколько дней. Нужно как-то  убедить девушку  ему  помочь. Только она имеет
власть над Проктором.
     Мейтланд  поплелся назад к разрушенному кинотеатру. С трудом продираясь
сквозь траву, он добрался до лестницы  и протащил  свою больную ногу вниз по
ступеням.
     Оказавшись в сумраке подвала, он  сел  на кровать и стал  ломать руками
печенье. Эта детская  еда ранила ему  рот, и он тщательно разжевывал  острые
сладкие кусочки. Протянув костыль, Мейтланд  подтащил к себе чемодан Джейн и
начал рыться в ее белье и одежде, предполагая, что какое-нибудь оружие у нее
имеется.
     На дне чемодана, в залежах косметики, шпилек и использованных салфеток,
он  обнаружил  пачку  выцветших  фотографий. Заинтересовавшись  прошлым этой
странной  женщины,  Мейтланд разложил фотографии  на кровати.  На одной была
изображена девочка-подросток с волевым  лицом  --  без  сомнения, Джейн. Она
стояла  на вытоптанной лужайке  небольшого санатория, прижавшись к поблекшей
немолодой  женщине  с  затуманенным взглядом. Другой снимок  был  сделан  на
ярмарке,  там она  стояла  под  руку с коренастым  мужчиной лет на  двадцать
старше  нее.  Мейтланд решил,  что это ее  отец,  но на свадебной фотографии
гордая Джейн, на седьмом месяце беременности, стояла в церкви под руку с тем
же мужчиной,  а на  заднем плане, как безумный  призрак, с  обреченным видом
маячила ее  мать.  То  и  дело на  фотографиях  мелькал  второй  мужчина  --
щеголеватый   субъект  лет  пятидесяти  в  старом,   но  добротном  костюме,
позирующий рядом с белым "бентли" у подъезда к большому викторианскому дому.
Ее  отец,  решил  Мейтланд,  а  может, еще  один пожилой  любовник.  Что  же
случилось с ребенком?
     Мейтланд собрал  фотографии  и  положил в  чемодан.  Из  пустой коробки
из-под  салфеток  он  достал коричневый  бумажный  мешок.  Внутри  оказались
принадлежности  курильщика  гашиша -- обрывки  закопченной  фольги,  обломки
фильтров, табак из выпотрошенных сигарет,  маленький блок гашиша, папиросная
бумага с машинкой для сворачивания самокруток и коробок спичек.
     Вытащив бумажный мешок,  Мейтланд взвесил на руке коробок  спичек.  Его
глаза быстро обежали комнату. Он достал из ящика примус и в полумраке потряс
его, прислушиваясь к плеску жидкости.
     Спустя  десять  минут  Мейтланд, опираясь  на  костыль,  уже ковылял  к
разрушенному флигелю. На одном плече  у  него  болталось красное одеяло, а в
свободной руке он  нес керосиновый примус. Забравшись на крышу, он уселся на
пологий черепичный  склон  и  приготовил примус  и  одеяло. Убедившись,  что
поблизости нет ни Проктора, ни девушки, Мейтланд привязал один угол одеяла к
костылю, а болтающийся край смочил керосином из примуса.
     Движение на автостраде в это воскресное утро было прерывистым. Мейтланд
с  коробком  наготове   выжидал,  сдерживая  нетерпение.  Наконец  появилась
вереница автомобилей, ее замыкали  автобус  и бензовоз,  один за  другим они
выехали из туннеля под виадуком.
     Чиркнув двумя спичками, Мейтланд поджег одеяло. Теплый керосин с мягким
гулом  вспыхнул, и  невысокие языки пламени стали лизать поношенную ткань. В
воздухе  поднялся черный дым.  Мейтланд встал, балансируя на одной  ноге,  и
начал размахивать горящим одеялом. Он закашлялся в клубах едкого дыма и сел,
но тут же поднялся и стал размахивать одеялом из стороны в сторону.
     Как и  ожидалось, вскоре на сцене появились Проктор с девушкой. Бродяга
передвигался  в  траве,  глубоко присев, словно какой-то  осторожный  зверь,
раздвигая  рубцеватыми  руками жесткие стебли.  Его  хитрые, но тупые  глаза
уставились на Мейтланда, как  на  дичь, которую оставалось только заколоть и
разделать. В отличие  от  Проктора Джейн Шеппард степенно шагала по неровной
местности, словно не питая никакого интереса к попытке Мейтланда сбежать.
     --  Я  так  и думал, что вы появитесь! -- крикнул  Мейтланд.--  Ну что,
Проктор?
     Он  слез  с крыши флигеля  и  помахал  горящим  одеялом перед  лицом  у
бродяги,  тот  заворчал  и  выругался.  Мейтланд   бросился   на  него,  но,
закашлявшись  от дыма, упал на одно  колено и схватил примус.  Когда Проктор
вцепился  в одеяло  и вырвал  клочок горящей  шерсти, Мейтланд выплеснул  на
землю керосин и провел одеялом по разлившейся жидкости.
     Двигаясь на четвереньках,  Проктор осторожно заходил  Мейтланду  в тыл.
Девушка приближалась к  флигелю, раздвигая  траву своими маленькими  руками.
Отмахиваясь от дыма, она кричала Проктору:
     -- Брось тряпку! Не обращай на него внимания! Они увидят дым!
     Обгоревшее  одеяло сорвалось с костыля. Мейтланд схватил кучу дымящихся
обрывков,  но  Проктор  бросился  вперед,  вырвал  у  него  одеяло  и   стал
затаптывать пламя и забрасывать землей тлеющие нити.
     Мейтланд понуро оперся  на костыль. Он махал проезжавшим машинам, но ни
одна не остановилась.  Никто даже не заметил этого  маленького происшествия.
Мейтланд  повернулся   к   Проктору.  Тот  схватил  обломок  кирпича  и.стал
по-боксерски кружить  вокруг  своего  противника. Мейтланд бросился вперед и
ударил его костылем по плечу. От перенапряжения у него поднялось давление, и
из открывшихся ран  на  голове  потекла кровь, но этот удар  его раззадорил.
Левая нога скользнула по треснувшей плите,  но Мейтланд удержал равновесие и
стал вертеть костылем над головой.
     Присев  на  корточки и  пригнув  плечи к коленям, Проктор крутил бычьей
головой, уклоняясь от костыля. Его белесое,  как  высохшая тыква, лицо  было
абсолютно бесстрастным: все свое внимание  он сосредоточил, прикидывая длину
рук и ног Мейтланда.
     -- Прекратите!..
     Сцепив  руками  волосы   на  затылке,  Джейн  Шеп-гард,  как  скучающая
домохозяйка, усмиряющая личную драку, подошла к Мейтланду и,  схватившись за
металлическую трубу, попыталась опустить ее на землю.
     -- Ради  бога...-- Она посмотрела на Мейтланда своими строгими детскими
глазами.-- Вам не кажется, что вы слишком далеко зашли?
     Мейтланд оглянулся на  автостраду. Движение было скудным. Проктор сидел
на корточках у  зарослей крапивы, по-прежнему  держа наготове кирпич. Они не
рискнут убить его здесь, на открытом месте.  Никто  не обратит  внимания  на
трех  оборванцев, жгущих  старое одеяло,  но  кровавая  драка может  вызвать
интерес у какого-нибудь случайного полисмена.
     --  Проктор,--  проговорил  Мейтланд, указав  костылем  на Джейн.--  Ты
знаешь, у нее есть ключи? Ключи от моей машины.
     -- Что? -- Девушка с искренним возмущением  посмотрела  на Мейтланда.--
Какие еще ключи?
     -- Проктор... Бродяга выжидал.
     -- Ключи от багажника. Там лежит мой бумажник.
     -- Ерунда,-- девушка повернулась и двинулась прочь.-- Ладно, пошли.
     -- Ты ведь не смог открыть багажник, верно, Проктор?
     Мейтланд поскакал  вперед,  держа костыль,  как  копье. Глаза  Проктора
перебегали с девушки на него.
     -- В бумажнике тридцать фунтов.
     -- Проктор, не слушай его! Он сумасшедший, он вызовет полицию.
     Растерянная и  рассерженная, она  подняла  большой кирпич  и  протянула
Проктору.
     -- Вчера  вечером,  Проктор,  вы  с  ней  меня  обыскивали,--  спокойно
проговорил Мейтланд. Он стоял всего  в  шести  шагах  от бродяги, в пределах
досягаемости  бычьего рывка.-- Ты прекрасно знаешь,  что  я не возвращался к
машине,-- ты не спускал с меня глаз.
     Пока Джейн с нетерпением дожидалась, когда Проктор его ударит, Мейтланд
достал из кармана  бумажник и грязным  веером развернул перед лицом Проктора
фунтовые банкноты.
     -- Кто дал их мне, Проктор?  Кто взял  их  из машины? Вот, возьми  один
фунт...
     Бродяга,  как   загипнотизированный,   уставился  на   бумажки.   Потом
повернулся посмотреть на  Джейн, которая успела набрать новых  камней. На ее
лице застыла маска растерянной враждебности.
     -- Тебе ведь никто никогда  ничего не дарил, правда, Проктор? -- сказал
Мейтланд.-- Так вот, возьми.
     Когда обезображенная рука робко потянулась к влажной банкноте, Мейтланд
в изнеможении оперся на костыль.
     С опаской поглядывая друг на  друга, все  трое пошли назад в кинотеатр.
Джейн держала  Мейтланда под руку,  помогая ему пробираться сквозь  траву, и
что-то  сердито бормотала себе под нос. Следом плелся Проктор  с потрепанным
бумажником  и примусом. Его изуродованное лицо ничего не выражало. Спускаясь
по  лестнице,  Мейтланд увидел,  как  Проктор  присел  на  корточки,  словно
боязливое  животное,  не  уверенное,  следует  ли  отстаивать  свои права на
остров.


     вкус яда
     Что  еще за игру вы затеяли? --  Молодая женщина твердой рукой  подвела
его к кровати. Она вся позеленела от злости.-- Тоже мне, больной называется!
Мне нет никакого  интереса драться из-за бумажника.  Вот возьму, оставлю вас
здесь, а сама соберу вещи и уйду, пока вы еще чего-нибудь не натворили.
     -- Он пытался меня убить,-- сказал Мейтланд.-- А вы его подначивали.
     -- Никого  я не подначивала.  Проктор  вообще полуслепой.  Одеяло-то вы
наше сожгли.
     -- Одеяло ваше. Я не останусь здесь на ночь.
     -- А кому вы тут нужны! -- Девушка с непритворным негодованием покачала
головой.--  Вот  она,  благодарность капиталиста! Я только что спасла вас от
Проктора, а вы рассказали ему про бумажник. Это вы ловко придумали  --  дать
ему  денег.  Но вам  это все равно  не поможет  -- Проктор никогда отсюда не
уходит, а здесь, насколько я понимаю, их потратить негде.
     Мейтланд покачал головой:
     -- Тут большого ума не надо. Бедолага! Наверное, он даже  не знает, что
с ними делать.
     -- Единственное, что ему доставалось от жизни,-- это чужое дерьмо. И не
надейтесь, что он будет вам  другом. Если я оставлю вас  с ним, вы быстро по
мне соскучитесь.
     Мейтланд смотрел, как она нервно шагает  по комнате. Его обеспокоили ее
беспрестанные  намеки на то, что  она  покинет остров.  Он еще  не был готов
общаться с Проктором один на один.
     -- Джейн,  рано или поздно вам придется мне помочь. Мои друзья и семья,
полиция, мои  коллеги --  они в любом случае выяснят,  что здесь  произошло.
Должно быть, меня уже ищут.
     -- Ваша семья...-- Девушка вырвала эти слова из контекста, делая на них
особый упор.-- А моя семья? -- Она отступила назад и рявкнула: -- Я не взяла
у вас ни пенни -- так им и скажите!
     Усталый и  замерзший, Мейтланд  откинулся  на сырую  подушку.  Молодая,
женщина сновала  по тускло  освещенной комнате.  Она  привела в порядок свой
чемодан и снова  развесила одежду. Вечерний свет угасал, и Мейтланд пожалел,
что  спалил  одеяло.  Он  понял, что получил  некоторое  преимущество  перед
девушкой и  Проктором, настроив этих изгоев друг  против друга и подпитав их
взаимное недоверие.
     Однако  пока что  он  оставался  пленником  этой  женщины, а  ей  могло
взбрести  в  голову  все  что  угодно.  Похоже,  ей  нравились  их  странные
отношения.  Ее чувства  к  нему  варьировали от  нежности  и  добродушия  до
внезапной  мстительной  злобы,  как  будто Джейн видела в  нем  двух  разных
мужчин. Развесив одежду, она  разожгла примус  и заставила  Мейтланда выпить
горячей воды  со сгущенкой.  Подложив ему руку под голову, она тихо напевала
ему  что-то  утешительное,  пока он  пил  из пластиковой чашки,  и прижимала
мягкую  грудь  к  его лбу, словно  кормила  собственного младенца. Но  через
минуту  настроение  у  нее  круто  изменилось,  и  она  резко  отстранилась,
оттолкнула  его голову и начала раздраженно рыскать по  комнате. Она с таким
недовольным видом прибавила огня в керосиновой лампе, как будто Мейтланд был
виноват в том, что дневной свет шел на убыль.
     -- Джейн...-- Мейтланд вытащил  свой заляпанный маслом бумажник.-- Тебе
нужны  эти деньги? Ты можешь воспользоваться ими, чтобы  выбраться отсюда.--
Ощутив внезапный прилив участия к этой девушке, он протянул ей бумажник.
     --  Не хочу я  отсюда  выбираться. Зачем  это  мне? --  Она высокомерно
вскинула голову и подозрительно посмотрела на него.
     -- Джейн,  это несерьезно.  Ты  не можешь остаться  здесь навсегда. Где
твоя семья?  Ты ведь была  замужем, правда? -- Мейтланд указал на чемодан  и
честно признался: -- Я видел твои фотографии. Твой муж -- что с ним?
     -- Не суйся --  не в свое -- дело,-- проговорила она спокойно и твердо.
Ее пальцы одеревенели, как прутья.-- Боже всемогущий, я  пришла сюда,  чтобы
избавиться от всех  этих  моральных отношений.-- Она тупо ходила по комнате,
словно ища,  где  бы укрыться от  приставаний  Мейтланда.--  Люди  не  знают
большего счастья, чем изобретать новые пороки.
     -- Джейн, допустим, я пообещаю тебе  пятьсот фунтов -- ты поможешь  мне
выбраться? Она бросила на него испытующий взгляд.
     -- Зачем так много? Это же куча денег.
     -- Затем,  что  я хочу, чтобы  мы с  тобой выбрались.  Думаю, нам нужна
помощь друг друга. Ядам тебе пятьсот фунтов -- я серьезно...
     --  Пятьсот фунтов...-- Она как будто задумалась над  его предложением,
пересчитывая в  уме  пачку  банкнот. И вдруг  накинулась на него, размахивая
коричневым кисетом курильщика гашиша.--А вы представляете, на сколько  этого
хватило бы, если снять дом какой-нибудь бездомной семье?
     -- Джейн, ты сама принадлежишь к бездомной семье. Твой ребенок...
     И  тут  Мейтланд сдался. Он устало  откинулся на спину, а Джейн  начала
раскладывать свои курительные принадлежности. С  минуту она понуро сидела на
краю кровати, вперив взгляд в  обшарпанную  стену  и не обращая  внимания на
ладонь Мейтланда,  которую  он участливо  положил  ей  на  руку.  Машинально
скрутив две  сигареты, она засунула  все  назад в  кисет.  Потряся спичечным
коробком,  словно  чтобы  пробудиться, девушка  прикурила  первую  сигарету,
глубоко затянулась сладким дымом, задержала его на несколько секунд в легких
и,  удовлетворенная, легла  рядом  с  Мейтландом, подтолкнув его,  чтобы  он
подвинулся.  Она накрыла  его  своей  камуфляжной курткой,  слабо улыбнулась
своим мыслям и уставилась на плакат с Астером и Роджерс.
     Мейтланд почувствовал, как его мысли поплыли под влиянием дыма. Кровать
посередине просела, и сильное тело  молодой  женщины тесно прижалось к нему.
Рука ее поднялась и  упала. Девушка  поднесла сигарету к губам  и предложила
затянуться ему.  Стараясь не  терять  бдительность и боясь уснуть,  Мейтланд
сосредоточился  на  меркнущем  свете,  проникающем с  лестницы.  С  вечерним
холодом возвращалась лихорадка.
     Джейн  улыбнулась ему  и легонько  взяла за  руку.  Ее лицо  с  упрямым
подбородком казалось детским в ореоле рыжих волос. Она выпустила изо рта дым
и рукой направила его на Мейтланда.
     -- Хорошо?.. Знаешь, ты бы мог выбраться отсюда, если бы захотел.
     -- Как?
     --  С  самого  начала...--  Она  снова  затянулась.--  Если  бы  хорошо
постарался, давно бы уже выбрался.
     -- Постарался?  --  Мейтланд  скривился,  вспомнив свои  страдания  под
дождем,  и  потер  грудь,  прикрытую лишь  заляпанной  парадной  рубашкой.--
Холодно здесь.
     Молодая женщина протянула к нему руки.
     --  Ты мог  бы  уже  выбраться,--  повторила она.--  Проктор  этого  не
понимает, но ты  его успокоил.  Знаешь, мы оба  подумали, что  ты  наверняка
бывал здесь раньше.
     Она сквозь  дым  пристально  посмотрела  на Мейтланда  и обвела пальцем
масляное пятно на его рубашке. Он  молча за ней наблюдал. Ее тон  был ничуть
не  насмешливым и  не враждебным, но в  то же  время она словно испытывала и
его, и себя, выискивая в нем какие-то ошибки собственного прошлого. На чужие
пороки глаз у нее был наметан, и она моментально поняла, что Мейтланд примет
эту роль.
     А  вдруг  он  и  в  самом   деле  намеренно  застрял  на  острове?  Ему
вспомнилось,  как  он  отказался  пешком пройти  сквозь  туннель  виадука  к
аварийному  телефону, вспомнилась его  детская убежденность, что  в часы пик
какой-нибудь   водитель   непременно  остановится,   чтобы   его   подвезти,
вспомнилось, как он изливал свой гнев... Опять он сидит в  той пустой ванне,
как в детстве, и рыдает от такой же обиды.
     Согласившись на предложенную девушкой игру, Мейтланд сказал:
     -- Джейн, ты просто обязана уйти отсюда -- ради себя самой. Отсиживаясь
на острове, ты наказываешь только себя.
     --  Подумаешь, большое дело -- я  этого не замечаю.-- Ее глаза блеснули
на  холодном  отрешенном  лице.--  Все  равно  это  легче,  чем  кое  с  чем
примириться. Я  никогда  не отличалась умением улаживать  ссоры -- мне нужно
несколько   дней,  чтобы   перекипеть.   Только  так   можно   по-настоящему
разозлиться...
     Она  докурила  сигарету  и положила руку  Мейтланду на  живот,  а потом
повернулась и поцеловала его в губы.
     -- Скажешь, не зацепила? -- спросила она.
     -- Может, и зацепила.-- Мейтланд попытался обнять ее за  талию,  но его
тело  то  и  дело содрогалось  от  лихорадки.--  Последние  четыре дня  были
странные -- будто зашел в сумасшедший дом и увидел там самого себя, сидящего
на скамеечке.
     Мейтланд  отодвинулся  от  девушки.  Он  смутно  догадывался,  что  она
раздевается.  Закурив вторую сигарету,  она осмотрела  в  походное зеркальце
свой  живот  и  груди.  Потом  надела  короткую  кроваво-красную  юбчонку  и
люрексную  блузку без рукавов. Он уже  уснул,  когда она  прикрутила лампу и
вышла из комнаты. По ступеням простучали ее острые каблучки.
     Через несколько  часов Мейтланд  среди ночи услышал, что она вернулась.
Шум машин на  автостраде стих, и когда Джейн спорила с Проктором,  ее резкий
голос отчетливо доносился сквозь шорох травы. Бродяга,  видимо, что-то у нее
выпрашивал и  скулил, упрекая ее в  том, что она забыла что-то ему принести.
Джейн вошла в комнату, зажгла лампу и пьяным взором посмотрела на Мейтланда.
Ее растрепанные волосы полыхали ярким светом, как сумасшедшее солнце.
     Она  прошла,  гремя жестянками и кастрюлями и  едва  разбирая, где что.
Мейтланд тревожно за ней наблюдал. Ее поведение убедило его, что она, скорее
всего,  психически ненормальная,  а  может,  даже  сбежала из Бродмуровского
института. Может, это сама Джейн, а не  ее мать, находилась на лечении в том
санатории   на   фотографии?   Слишком  слабый,   чтобы  себя  защитить,  он
прислушивался,  как  девушка  переставляет  косметику  по ломберному  столу.
Шатаясь, она  заковыляла по комнате  и походя  смяла рукой плакат на  стене,
разорвав лицо Мэнсона. Когда она поднесла  Мейтланду чашку и  приподняла ему
голову, он, охваченный лихорадкой, с благодарностью выпил.
     Но  тут  же  закашлялся,  хватая ртом  воздух. В чашке был разбавленный
керосин.  Мейтланда  стошнило  прямо  на  руки  Джейн.  Давясь спазмами,  он
растянулся на кровати и попытался оттолкнуть  девушку,  когда она, шатаясь и
смеясь ему в лицо, поднесла к его губам стакан молока.
     В  этот  момент в комнату  ворвался  Проктор.  Начищенные  лацканы  его
смокинга сверкали как зеркало. Оттолкнув Джейн, он склонился над  Мейтландом
и вытер с его лица керосин. Она закричала на бродягу, размахивая заблеванной
камуфляжной  курткой, а Проктор взял Мейтланда на руки, поднял по лестнице и
положил на мокрую полуночную траву.


     подкуп
     По  автостраде,  начиная  новую  рабочую  неделю,  двигались на  восток
утренние  машины.  Роберт  Мейтланд   сидел,  прислонясь  к  округлой  крыше
бомбоубежища, в котором Проктор устроил себе жилище, и  смотрел,  как солнце
играет на полированных поверхностях автомобилей, мчавшихся к центру Лондона.
Было  начало  девятого,  и прохладный воздух освежил  Мейтланда после ночной
лихорадки.  Больную  ногу  он вытянул перед  собой.  Сустав  по-прежнему  не
двигался, и требовалось хирургическое вмешательство,  но глубокие ссадины на
бедре начали заживать.
     Несмотря на  неспособность  ходить, Мейтланд  чувствовал  спокойствие и
уверенность.  Последние признаки лихорадки прошли.  Живот  был набит  грубым
завтраком, который приготовил Проктор,-- сладкий чай и  на удивление вкусная
каша из холодной жареной картошки, кусочков  жирного мяса и овощного салата.
Все это Мейтланд жадно проглотил. Вкус керосина все  еще чувствовался во рту
и в легких, но его забивали свежие запахи травяных джунглей.
     Мейтланд смотрел, как Проктор прибирается в убежище. Эта глубокая нора,
где Мейтланд провел ночь,  была немногим просторнее большой собачьей конуры;
стены ее были обиты  кусками стеганого лоскутного  одеяла. Проктор.на  своей
могучей спине  перенес полуобморочного Мейтланда к двери и уложил на матрас,
а сам принялся шастать по берлоге, как встревоженное животное. В убежище все
было уложено в многочисленные деревянные ящики, накрытые стегаными  одеялами
и  матрасами.  Ночью,  когда  Мейтланда,  силившегося  исторгнуть из  легких
керосин, начала мучить сухая рвота, Проктор разволновался и принялся  что-то
судорожно  искать. Он поднимал  края одеял  и стаскивал  их, словно  пытался
найти  какую-то забытую игрушку.  Наконец он извлек неглубокий тазик и рулон
обтирочного материала. Целый час бродяга сидел  рядом с Мейтландом,  вытирая
ему  глаза и  рот. В  отраженном  свете  вечерней  автострады  его  широкое,
изрезанное  мириадами  морщин  лицо  маячило над  Мейтландом,  словно  морда
встревоженного  зверя. Всю ночь бродяга хлопотал по дому, занимаясь какой-то
ерундой. Покрытый стегаными одеялами пол плавно переходил в стены, как будто
берлога специально была так спроектирована, чтобы в нее не проникали никакие
признаки существования внешнего мира.
     Мейтланд   наблюдал   за  движущимися   по  автостраде  машинами.   Ему
показалось,  что расстояние до  откосов увеличилось,  словно  они  незаметно
отступили по всему  периметру. На этом фоне остров, покрытый густой и пышной
растительностью,  выглядел  гораздо  больше.  Мейтланд  дрожал  от  утренней
прохлады. В дверях убежища он увидел свой смокинг, висевший рядом с потертым
трико.
     Из  норы высунулась голова Проктора.  Он  несколько  секунд внимательно
рассматривал Мейтланда, потом показалось все тело.
     Мейтланд обхватил руками плечи:
     -- Проктор, мне  холодно.  У тебя нет пальто? Я  не  прошу у  тебя  мой
смокинг.
     --  А-а... пальто  нет,-- с горестным  вздохом ответил Проктор и  начал
сильными руками растирать Мейтланду плечи. Тот терпеливо его отстранил.
     -- Послушай, мне нужно что-нибудь надеть. Ты же не хочешь, чтобы у меня
снова началась лихорадка?..
     -- Больше не надо лихорадки... Проктор  посмотрел  на  часы Мейтланда у
себя на запястье,  словно их блестящий циферблат мог разрешить эту проблему.
Он  вытянул  головку  часов,  переставил стрелки  как  попало  и, довольный,
показал Мейтланду. Новое положение стрелок как будто устраивало его больше.
     -- У  мистера Мейтланда больше не  будет лихорадки,--  возвестил  он  и
через  мгновение шмыгнул в убежище. Порывшись  под одеялами,  он вернулся со
старой шерстяной шалью.
     Мейтланд завернул  свои  широкие плечи в  пожелтевшую шаль, не  обращая
внимания  на исходящий от нее сладковатый затхлый запах. Проктор переминался
с  ноги  на  ногу, словно ожидая указаний. Несмотря  на  внезапные  приступы
агрессии, бродяга был человек смирный, душевный и обладал природным чувством
собственного достоинства, как большое глупое животное.
     Проктор отшвырнул ногой камни, валявшиеся  на траве рядом с убежищем, и
занялся   акробатикой,  намереваясь,  очевидно,  произвести  впечатление  на
Мейтланда.  После неуклюжего  сальто  он  попытался  сделать  некое  подобие
колеса, но рухнул головой на землю. Сидя на траве, он осматривал свои руки и
ноги, словно удивляясь, почему же они так его подвели.
     --  Проктор...--  Мейтланд  тщательно  подбирал  слова.--  Я  собираюсь
сегодня уйти. Мне  нужно домой -- понимаешь? У тебя здесь свой дом, а у меня
есть свой. У меня есть жена и сын  -- я им нужен. Я очень тебе благодарен за
то, что ты позаботился обо мне...
     Он  умолк, понимая,  что  в уме  у бродяги отложилось только  последнее
предложение.
     -- Выслушай  меня,  Проктор. Я хочу,  чтобы  ты помог мне взобраться на
откос. Сейчас!
     Он  протянул  руки  Проктору,  но  бродяга   в  смущении  посмотрел  на
разрушенный кинотеатр.
     -- Помочь мистеру Мейтланду... но как? Мейтланд болеет.
     Мейтланд с трудом сдерживал злость.
     -- Проктор, ты достаточно силен, чтобы меня вынести. Помоги мне, и я не
скажу полиции, что ты здесь. Если  ты  и  дальше будешь держать  меня здесь,
тебя  уведут отсюда  и посадят в тюрьму. Ты же  не  хочешь  провести остаток
жизни в тюрьме?
     -- Нет!  --  бешено взвизгнул Проктор.  Он  опасливо осмотрелся, словно
испугавшись, что  какой-нибудь  проезжающий водитель его услышит.-- Не  надо
Проктора в тюрьму.
     -- Не надо,-- согласился Мейтланд. Даже этот короткий разговор  был для
него утомителен.-- Я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму.  В конце концов,
ты помог мне, Проктор.
     --   Да...--  энергично  закивал  бродяга.--  Проктор   помог   мистеру
Мейтланду.
     -- Ладно,-- Мейтланд поднялся,  опершись на костыль,  и покачнулся, так
как кровь отхлынула от головы. Он попытался ухватиться за плечо Проктора, но
тот отступил  назад.  Мейтланд направился  к автостраде.  На  западной ветке
машин почти не было, но по другую сторону разделительной полосы машины в три
ряда ехали в центр Лондона.
     --  Проктор,  сюда!  Дай мне руку! Бродяга  стоял  на месте, тихо качая
своей огромной изуродованной головой.
     --  Нет...--  выговорил  он наконец,  глядя  на  изможденную оборванную
фигуру Мейтланда и словно не узнавая его.-- Мисс Джейн...
     Прежде  чем Мейтланд успел что-либо  возразить,  Проктор  повернулся и,
пригнув голову, нырнул в высокую колышущуюся траву.
     Ободренный  свежим  воздухом, Мейтланд  поплотнее  закутался в  шаль  и
направился к откосу один.  Отказ  Проктора помочь  и очевидный страх бродяги
перед молодой женщиной не были для него неожиданностью. Он воспринял это как
часть все того же нелепого  заговора, благодаря которому он оказался на этом
острове и пребывал здесь уже пятый день. Мейтланд стал  хлестать траву перед
собой, отождествляя пышную поросль со всеми своими мучениями.
     Даже это короткое путешествие лишило его  сил.  После скудного завтрака
из  объедков  он уже  снова зверски  проголодался. С каждым  днем  силы  его
убывали. Густая  трава  толклась со всех сторон,  словно  враждебная  толпа.
Неуверенно  ступая, Мейтланд  заковылял по центральной низине. Добравшись до
автомобильного  кладбища  с  полукругом ржавых  машин,  он так устал,  что с
трудом узнал свой разбитый "ягуар".
     На небе над головой сгущались тучи, и сквозь меркнущий  солнечный  свет
посыпался мелкий дож-
     дик. Мейтланд забрался  на заднее сиденье, служившее ему домом в первые
дни на острове.  Пытаясь растереть одеревеневшие плечи, чтобы  хоть  немного
согреться, он напряженно думал о Прокторе  и Джейн Шеппард. Так или иначе он
должен  найти средство,  чтобы получить власть  над  ними.  Ведь они в любой
момент могут потерять к нему всякий  интерес и бросить его в этом обгоревшем
автомобиле.  Мейтланд взглянул на откос -- тот стал не только круче, чем ему
казалось раньше, но и футов на двадцать выше.
     Прежде  всего нужна  взятка.  Выбравшись  из  машины, Мейтланд  вытащил
ключи. В картонке  оставалось  три  бутылки  белого бургундского. Он спрятал
одну под шаль, закрыл багажник и направился к берлоге Проктора.
     На  двери  в  убежище  висел  замок.  Переводя дух после путешествия по
острову, Мейтланд  стоял под моросящим дождем,  опершись на костыль. Бродяга
сидел на корточках у  канавы рядом с откосом  примыкающей  дороги, терпеливо
наполняя  жестяное  ведерко   водой,  капающей  с  указателя  направлений  в
семидесяти футах над головой.
     Увидев Мейтланда, он поспешил к  убежищу,  пробираясь сквозь траву, как
гигантский  крот. На поясе у  него  болтались  два  котелка. В  правой  руке
бродяга сжимал  с полдюжины  пружинных  капканов,  из  которых  свисали  две
небольшие крысы; их  длинные хвосты раскачивались  в такт ходьбе. Увидев их,
Мейтланд вспомнил  раненую крысу, пробежавшую по его ноге. Вероятно, Проктор
дополнял  свою постную диету  этими  полевыми грызунами.  И все же  он  имел
доступ  к  какому-то  другому источнику  пищи. Открыв  его, Мейтланд обретет
более надежную власть над островом.
     -- Проктор, мне нужно поесть. Я скоро умру, если чего-нибудь не съем.
     Бродяга посмотрел на него с  опаской.  Он  поднял капкан  с крысами, но
Мейтланд отрицательно покачал головой.
     -- Еды нет,-- сухо проговорил Проктор.
     --  Ерунда  --  мы же завтракали. Мясо, картошка, салат  --  где ты  их
раздобыл?
     Проктор отвел  глаза,  словно  потерял интерес  к  разговору.  Мейтланд
вытащил из-под шали бутылку вина.
     -- Вино, Проктор.  Вино  за  еду. Давай меняться.  Он протянул  бутылку
бродяге, тот поднес к носу пробку и понюхал фольгу.
     -- Хорошо. Проктор возьмет тебя туда, где еда.


     источник пищи
     Они  двинулись  по  центральной  низине  в  сторону  виадука.  Мейтланд
неуклюже  ковылял, опираясь на металлический костыль. Больную ногу  хотелось
оторвать  и  выбросить.  Проктор  спешил впереди, согнувшись в три погибели,
чтобы  не показываться над  балдахином травы. Он намеренно  выискивал  самые
высокие заросли, словно чувствовал себя как дома в этих невидимых коридорах,
которые проделал во время своих бесконечных обходов острова.
     Мейтланд с Проктором подошли к проволочной  ограде под  виадуком. Когда
они вышли из травы, как пловцы  на берег, Проктор  с сомнением  посмотрел на
бетонный парапет. Усиленный шум машин обеспокоил бродягу, и теперь он словно
бы был  ошеломлен  тем,  что покинул святая  святых  острова  с  его зеленым
колышущимся  океаном.  Мейтланд  обратил внимание,  что Проктор  так  крутит
головой,  словно  ему трудно сфокусировать взгляд на удаленных предметах,  и
что он, как птица, полагается на свою способность различать короткие быстрые
движения на неподвижном фоне. Присмотревшись к нему, Мейтланд обнаружил, что
радужные  оболочки  в  глазах  полуслепого  акробата  заросли  катарактой, и
теперь, лишенный возможности видеть потоки машин на автострадах, он жил один
в этом забытом мире, чьи самые  отдаленные  берега были  очерчены лишь ревом
автомобильных двигателей, шумом шин  и скрипом тормозов.  Для Проктора,  как
понял Мейтланд, высокая трава  была  привычной средой обитания. Его покрытые
рубцами  руки  читали  шорох  стеблей   и   окружающих  зарослей.   Мейтланд
представил,  как через несколько секунд  после  аварии  Проктор  выскочил из
своего логова, услышав удар и шум несущегося по траве "ягуара".
     Подтолкнув Мейтланда под локоть, Проктор ринулся в промасленную черноту
под  виадуком  и  поспешил  к южному  краю проволочной  ограды. Там  бродяга
взобрался на  пологий откос  и лег  на живот,  прижав  лицо  к сетке.  Потом
повернулся и поманил Мейтланда.
     Улегшись рядом с ним, Мейтланд смотрел, как  бродяга подсовывает пальцы
под стальную сетку. В тусклом свете он разглядел бесформенную глыбу какой-то
лоснящейся слизистой массы, сваленной на штабеля автомобильных  покрышек.  С
ближней стороны эта слизь уже просачивалась сквозь сетку. Проктор  дотянулся
до кусков  размокшего хлеба,  жирного мяса  и  овощных очисток, смешанных  с
грязью.
     Мейтланд  понял, что какой-то  местный  ресторан  или продовольственный
магазин устроил тут тайную свалку отходов. Проктор отстегнул с пояса котелок
и показал Мейтланду отполированную внутренность, демонстрируя ее чистоту. Он
уже достал два куска мокрого хлеба и комок говяжьих хрящей.
     Не дерзнув тут же накинуться на еду, он  все же на пробу облизал пальцы
и подтолкнул Мейтланда вперед, пододвинув ему котелок.
     Мейтланд уставился на объедки в посудине Проктора. Теперь он понял, где
тот  раздобыл сегодняшний  завтрак. Однако  это  не вызвало у  него никакого
отвращения -- он испытывал лишь  тупую жалость к бродяге. Мейтланд и сам был
покалечен, но увечья Проктора казались ему страшнее.
     Пытаясь придумать,  как спасти  себя и бродягу,  он  ждал, пока Проктор
наковыряет себе пищи, лоснящейся в тусклом освещении под виадуком.
     Когда они вернулись в  логово Проктора, дождь перестал. Мейтланд уселся
возле стены убежища и стал смотреть на проходящие машины. Час пик прошел, но
в солнечных лучах двигался ровный поток автомобилей и автобусов.
     Проктор, глядя на ошметки пищи в двух котелках, радостно примостился на
корточках, готовясь  к  раннему обеду. После  тщательно отмеренной  паузы он
принял  решение и  протянул Мейтланду большую порцию. Взмахом  ножа  бродяга
срезал с  бутылки вина пробку и  уселся  рядом  с  Мейтландом, предлагая ему
поесть. Несмотря на всю свою щедрость, вином делиться он не собирался.
     -- Ешьте, мистер Мейтланд,-- твердо проговорил Проктор, уже с аппетитом
тыча  в объедки.--  Сегодня  хорошая  еда,  это  полезно  для  ноги  мистера
Мейтланда.
     Он поднес к губам бутылку.
     Через десять минут Проктор был пьян. Хотя он  опорожнил не более  трети
бутылки, даже это небольшое количество алкоголя ударило ему в голову и сбило
с хлипких  тормозов. Он стал  кататься по  земле,  радостно  гогоча и  строя
страшные  рожи.   Увидев,   что  содержимое  котелка  у  Мейтланда  осталось
нетронутым, он подполз и стал неясно жестикулировать.
     -- Хочешь, Проктор? -- спросил Мейтланд.-- Держу пари, это вкусно.
     Бродяга валялся рядом, с его губ капало вино. Он стал жестами  убеждать
Мейтланда,  что  никогда не возьмет его порцию, но  через мгновение  схватил
котелок и с  жадностью  запихал объедки в рот. Проктор ощупал  руку и  плечо
Мейтланда в  разных местах,  словно  запечатлевая его  в  своем затуманенном
мозгу,  после чего  уселся  рядом, явно  довольный  завязавшейся  между ними
дружбой.
     -- Хорошо здесь на острове, а, Проктор? --  спросил  Мейтланд, чувствуя
прилив симпатии к бродяге.
     -- Хорошо...-- отупело  кивнул  Проктор.  По морщинам  на  его щеках  и
подбородке бежало вино. Он обнял Мейтланда за плечи, ощупывая  своего нового
друга.
     -- Когда ты собираешься уйти с этого острова, Проктор?
     -- А-а-а...  Никогда.-- Бродяга поднес к губам бутылку, потом опустил и
грустно уставился в землю,-- Проктору некуда идти.
     -- Похоже,  так оно и есть.-- Мейтланд смотрел, как Проктор похлопывает
его по плечу.--  За тобой  некому присмотреть --  у тебя  нет  ни  семьи, ни
друзей?
     Бродяга  тупо  уставился  в  пространство,  словно  пытаясь  вникнуть в
вопрос, потом прислонился к Мейтланду, обхватив его за плечи, как пьяница  в
баре, и проговорил  с  грубоватым  добродушием: -- Мистер  Мейтланд  -- друг
Проктора.
     -- Верно. Я твой друг. Я должен быть другом, так ведь? -- Когда бродяга
похлопал  его  по  плечу, Мейтланд ощутил  всю глубину незащищенности  этого
человека,  его страх, что у  него отнимут и это  последнее убежище  в самом,
можно сказать, центре враждебного города. В то же  время Мейтланд догадался,
что ум бродяги начал угасать и что сам он смутно сознает  свою потребность в
помощи и дружбе.
     -- Проктору нужен... друг.-- Он поперхнулся вином.
     -- Еще бы! -- Мейтланд кое-как поднялся и выпутал левую ногу из объятий
Проктора. Тот откатился к убежищу, улыбаясь себе за бутылкой вина.
     Через центральную низину Мейтланд поковылял к возвышенности на северной
оконечности острова. Зрелище машин на автостраде притупило чувство голода, и
хотя по-прежнему ощущались  слабость и неуверенность, но  нервы успокоились.
Мейтланд обозрел  зеленый треугольник,  который  за последние пять дней стал
ему  домом.  Его рытвины  и  колдобины, кочки  и  ухабы  он  уже  знал,  как
собственное  тело. Перемещаясь по острову, Мейтланд словно следовал какой-то
схеме у себя в голове.
     Вокруг тихо, еле-еле колыхалась трава. Остановившись, как пастух  среди
молчаливого  стада, Мейтланд  задумался  о  странной фразе,  которую сам  же
пробормотал в бреду: "Я -- остров".
     Через десять минут,  добравшись до автомобильного кладбища,  он увидел,
как из  туннеля виадука выехала оранжевая "тойота". Она ехала на запад, и ее
яркий корпус сиял на солнце. Сквозь балюстраду просматривалось лицо водителя
-- блондинки с высокой переносицей и упрямым ртом. Она  сидела в характерной
позе, положив маленькие, но сильные руки на верхушку рулевого колеса.
     --   Кэтрин!..  Стой!..--закричал  Мейтланд.   Автомобиль,   несомненно
принадлежавший  его жене, затормозил, догнав  вереницу  автобусов. Не вполне
уверенный,  что  это не  галлюцинация,  вызванная голодом, Мейтланд поспешил
сквозь траву. Он остановился, чтобы помахать костылем, но споткнулся и упал,
а когда поднялся, ругая траву на чем свет стоит, машина уже умчалась прочь.
     Мейтланд повернулся спиной к автостраде. Почти  наверняка Кэтрин ездила
к нему на  работу  -- вероятно,  чтобы  обсудить его отсутствие с  двумя его
партнерами. Это означало, что никто  из них не знает, что  он попал в аварию
на крошечном пустыре, буквально в пределах видимости из окна.
     Сжимая  железный  костыль,  Мейтланд потащился к бомбоубежищу.  Так или
иначе,  но пока есть силы,  он во что бы  то ни  стало одолеет этот откос. В
пятидесяти футах от убежища он услышал голос Джейн Шеппард:
     -- Давай, Проктор! Это не его дело. Надень, пока он не пришел.


     дуэль
     Когда  Мейтланд приблизился  к бомбоубежищу, Проктор и молодая  женщина
суетились на  улице  у  входа.  Проктор  раскачивался, по-прежнему  сжимая в
крепкой руке полбутылки  вина. Его ноги то и дело  высовывались из-за крышки
дорожной  сумки Мейтланда --  очевидно, Джейн  притащила ее из машины, когда
искала бумажник.
     Увидев Мейтланда, бродяга  воровато съежился. Оказывается, он снял свои
отрепья и засунул ноги в Мейтландовы вечерние брюки. В воздухе висел сладкий
запах  гашиша. Дым поднимался от  окурка во рту  у Джейн,  которая, стоя  на
коленях у ног Проктора, подворачивала ему брюки.
     Проктор засучил  рукава  смокинга  и  застегнул  на  запястьях манжеты,
которые  Джейн  оторвала  от сменной рубашки. Воротник  и  манишка цветастой
рубашки уже красовались на шее Проктора.  Черный галстук съехал набок, когда
бродяга,  довольно  ухмыляясь, вытирал  рот, и теперь щеголевато  торчал под
ухом.
     -- Вот так! Просто загляденье!
     Джейн отступила,  чтобы полюбоваться своей работой.  Ей понравилась эта
пародия на официанта с бутылкой. Она невесело улыбнулась Мейтланду и махнула
ему рукой:
     -- Не смотрите так уныло, мистер Мейтланд. Подходите  и присоединяйтесь
-- у нас прием.
     -- Вижу. И в чью же честь? Мейтланд проковылял вперед и ударил Проктора
костылем по нетвердым ногам. Дружески улыбаясь, Проктор попятился назад. Его
сморщенное  лицо,  все  покрытое  венами,  напоминало  клоунскую  маску.  Он
посмотрел на  Мейтланда  с  гордостью  и  подобострастием --  в  замутненном
сознании Проктора враждебность к нему смешалась с острой потребностью в  его
одобрении. Он поднял бутылку за здоровье Мейтланда и пошатываясь прислонился
к  покатой  стене убежища;  верхняя  пуговица  на брюках  не  выдержала  его
раздувшегося брюха и с треском  отлетела. Когда Проктор в восторге схватился
за брюки, Джейн стала  танцевать вокруг него,  прищелкивая  пальцами. На ней
был все тот же костюм  шлюхи, что и в предыдущий  вечер,  а  каблуки-шпильки
вязли в каменистом грунте.
     -- Брось! -- крикнула она Мейтланду.-- Хватит смотреть букой. Ты совсем
не умеешь веселиться! -- Она дала Проктору подзатыльник, правда, полушутя.--
Господи, если бы вы себя видели!
     Мейтланд  спокойно  ждал,  пока  они  дурачились перед  ним,  а девушка
подначивала Проктора  облить  его вином. Тот  стоял,  качаясь,  в  лопнувшем
смокинге, черном галстуке и спадающих с рук манжетах.
     --  Давай,  спляши для  меня!  --  кричала  Джейн  в лицо  Мейтланду.--
Попрыгай на одной ноге! Проктор, заставь его станцевать!
     Проктор  что-то  пробурчал, не  в состоянии сфокусировать взгляд. Джейн
нагнулась и пошарила в сумке:
     --  Тут  письмо --  от  врачихи.  Не  слишком  профессиональные  у  вас
отношения, надо сказать. Послушай-ка, Проктор...
     Мейтланд  шагнул  вперед и  оттолкнул его. Бродяга  дыхнул ему  в  лицо
кислятиной. Пуская винные пузыри,  Проктор повалился на  спину  и беспомощно
уселся  на земле.  Когда Джейн  попыталась перевернуть сумку, Мейтланд ткнул
костылем  в  открытую  крышку  и  выбил  ее  из  рук  девушки.  Та  в  гневе
выпрямилась:
     -- Какого черта...
     -- Вот именно!  -- Он деловито поднял костыль и махнул Джейн, чтобы она
отошла. Она попятилась, указывая на лежащего на земле Проктора.
     -- Вот подожди, он проснется... Поверь, он...
     -- Он ничего не сделает. Ручаюсь.
     Мейтланд  шагнул  к  Проктору.  Бродяга смотрел на  него  снизу  вверх,
смущенный собственным опьянением. Он попытался поправить галстук под ухом  и
виновато улыбнулся Мейтланду. Мейтланд подошел к нему и расстегнул ширинку.
     Когда моча ударила  в  лицо  Проктору,  тот  поднял свои обезображенные
рубцами  руки,  стараясь  заслониться,  и  смотрел,  как  янтарная  жидкость
разбивается  о  ладони  и  стекает  на  лацканы  смокинга.  Не  в  состоянии
пошевелиться, он тупо смотрел  на Мейтланда. Струя попадала то в рот,  то  в
глаза, то на плечи. Горячая жидкость пенилась и пузырилась в пыли.
     Мейтланд ждал, пока она иссякнет. Проктор, потупив глаза, лежал на боку
в луже мочи. Пытаясь стряхнуть брызги со смокинга, он с грустным видом водил
рукой по лацканам.
     Бросив  Проктора,  Мейтланд  повернулся  к  молодой  женщине.  Она,  не
двигаясь,  наблюдала  за  происходящим. Он  указал на  разбросанные вещи  из
сумки:
     -- Ну, довольна, Джейн? А теперь собери все.
     Она беспрекословно опустилась на колени рядом с сумкой и быстро уложила
в нее вечерние туфли и полотенце.  Моментально протрезвев, Джейн  пристально
посмотрела на Мейтланда:
     -- Он этого не забудет.
     --  От него  и  не  требуется.-- Закрыв  сумку,  Мейтланд сделал жест в
сторону кинотеатра.-- Пойдем к тебе.
     Когда  Джейн,  овладев  собой,  вгляделась  в  обросшее   щетиной  лицо
Мейтланда, рассчитывая обнаружить  признаки  лихорадки, он попытался дать ей
затрещину. Она ловко увернулась.
     -- Я не помогу тебе выбраться отсюда.
     --  Ну и ладно. В общем-то, мне и не хочется отсюда уходить. Во  всяком
случае, сейчас.
     Не  глядя на Проктора, неподвижно лежащего  в луже мочи, он двинулся за
молодой женщиной. Она шла впереди, опустив голову, с большой сумкой в руке.


     пять фунтов
     Где лампа? Давай немного осветим этот маленький притон.
     Чуть  не  сломав  Джейн  плечи,  Мейтланд  протиснулся в  дверь темного
подвала, сел на неприбранную постель и  вытянул больную ногу, как замотанную
в тряпье жердь. Через минуту он постучал костылем по полу:
     -- И разожги примус. Мне нужно кипятку. Ты меня помоешь.
     Бросив  испуганный взгляд  на Мейтланда, Джейн  взялась за  работу.  Из
пятидесятигаллоновой кадки у лестницы она  набрала в кастрюлю воды, накачала
примус и зажгла огонь.
     -- Ты по-свински обошелся с этим старым придурком.
     --  Так  было  и  задумано,--  сказал Мейтланд.-- Я не  потерплю, чтобы
какой-то старый бродяга и беглая психопатка ломали передо мной комедию.
     -- И все равно это было свинство. Похоже, ты настоящее дерьмо.
     Мейтланд  пропустил  ее замечание мимо ушей.  Его  расчеты оправдались.
Выступая  в  этой  новой для  себя  агрессивной  роли, он  заставил  девушку
подчиниться.  Он снял  рубашку.  Его  руки  и  грудь были  покрыты  грязью и
синяками.
     --  Тебе бы надо прибраться в  комнате,--  сказал  он девушке.-- Ведь у
тебя здесь был выкидыш?
     -- При чем здесь это! --  Она выпрямилась в негодовании, но, сделав над
собой усилие,  подавила  гнев.-- Хочешь сыграть на моем  чувстве вины? Как я
понимаю, такая у тебя теперь стратегия?
     -- Я рад, что это так очевидно.
     --  Да хватит уже. Мне и  без  того плохо, так что нечего расковыривать
мои раны обоюдоострым мечом.
     Мейтланд пнул ящик, внутри загремели банки.
     -- Мне нужно поесть -- посмотрим, что у вас имеется. Кроме этой детской
еды, которой ты меня пичкаешь. Я не собираюсь играть роль твоего ребенка.
     Это ее задело.
     -- Так, по-твоему, я ради этого тебя здесь держу?
     --  Меня  бы  это  не  удивило.  Я  не  смеюсь  над  твоими  приступами
сентиментальности,  в  других обстоятельствах они были  бы  очень кстати, но
сейчас у меня другое на уме. Во-первых, во-вторых и в-третьих, я хочу отсюда
выбраться.
     Джейн скомкала его грязную рубашку. -- Я тебе ее выстираю.  Послушай, я
вызову помощь -- когда  буду готова. Ты все время думаешь только о себе. Как
ты не можешь понять, что у меня могут быть собственные проблемы?
     -- С полицией?
     --  Да!   С  полицией!  --   Она  в   ярости  вытащила  из-под  кровати
металлическое ведро и налила в него горячей воды.
     -- Что у тебя было?  --  спросил Мейтланд.-- Наркотики, аборт -- или ты
сбежала из-под ареста? Джейн помолчала, опустив руки в воду.
     --  Догадливый,-- тихо проговорила она.-- Вы,  наверное, здорово ведете
свои дела, мистер  Мейтланд,--  но не  личную жизнь, я полагаю.-- И поникшим
голосом добавила:  -- Я заняла денег. У друга  мужа. Довольно крупную сумму.
Вшивый ублюдок.
     Она принялась намыливать покрытое синяками тело Мейтланда, а закончив с
мытьем, отыскала  косметическую  бритву  и  побрила его.  Он  сидел на  краю
кровати, наслаждаясь прикосновениями ее маленьких рук,  порхающих  по  коже,
словно послушные птички. Мейтланда удивляло, что ему доставляет удовольствие
хотя бы  по  пустякам унижать эту молодую  женщину,  играя на  ее  невнятном
чувстве вины и смеясь над ней; он не ожидал от себя ничего подобного. Что же
касается  Проктора,  то  он  унижал  его  преднамеренно. Он  опустил старого
бродягу самым  грубым  образом. Но его скотский  поступок  даже доставил ему
некоторое удовольствие. Его порадовала эта  яростная стычка -- она вселила в
него  уверенность, что  ему  удастся подчинить себе этих двоих.  Отчасти  он
мстил  Проктору и молодой женщине, хотя прекрасно понимал, что,  по какой-то
парадоксальной логике,  оба они получали удовлетворение от  его оскорблений.
Его агрессивность отвечала их ожиданиям, их не вполне осознанной самооценке.
Сколько  бы Мейтланд  ни удивлялся  наслаждению,  которое доставляли ему его
жестокие выходки, он совершал их  намеренно.  Полный решимости  выжить любой
ценой,  он  пользовался  своей склонностью к жестокости  точно  так же,  как
раньше  пользовался  жалостью  и  презрением к  себе.  Главное  --  добиться
господства над старым бродягой и этой своевольной молодой женщиной.
     Он позволил Джейн себя вытереть. Ее руки, ловко  обходившие болезненные
места, утешили его и успокоили.
     -- А что твой отец? -- спросил он.-- Он не мог тебе помочь?
     -- Он мне больше не отец. Я о нем  и не вспоминаю.-- Она посмотрела  на
пробиравшиеся по лестнице солнечные лучи и сцепила руки, словно в  масонском
рукопожатии.--  Самоубийство  -- это...  внушаемое  действие,  и  к тому  же
передается членам семьи. Когда кто-то из твоих родных доходит до той стадии,
что не может  убить  себя сразу, а занимается этим пару  лет -- не торопясь,
словно это важнее всего в его жизни,-- то ты поневоле  начинаешь смотреть на
собственную жизнь его глазами. Иногда я боюсь за свои мозги.
     Она встала.
     --  Давай-ка  разденься, я  вымою тебя  всего. Потом  поедим, и ты меня
трахнешь.
     После  мытья  Мейтланд лег  на кровать,  закутавшись  в махровый  халат
Джейн. Он чувствовал себя посвежевшим и  заново  рожденным.  Когда  он стоял
голый  на  лестнице, Джейн своими сильными руками  мыла  ему бедра и  живот,
смывая запекшуюся кровь и масляные пятна. Потом она  занялась приготовлением
скромного ужина, и он смотрел, как она снует по комнате, счастливая  в  этом
домашнем уединении. Она достала курительный набор и свернула себе сигарету.
     -- Джейн, ты куришь слишком много гашиша...
     -- Это хорошо для секса...
     Она  затянулась. Когда  они закончили ужин,  комната  была полна  дыма.
Впервые после прибытия на остров Мейтланд почувствовал себя комфортно. Джейн
сняла  юбку и  легла на  кровать рядом с  ним,  приклонив голову  к  нему на
подушку.  Она предложила ему неплотно  набитую сигарету, но Мейтлан-ду уже и
так было хорошо.
     -- Хорошо...--  Она глубоко затянулась и  взяла его за руку.--  Как  ты
себя чувствуешь?
     -- Гораздо  лучше.  Это может показаться странным, но сейчас мне совсем
не хочется отсюда выбираться... Джейн, куда ты ходишь по ночам?
     --  Я работаю в клубе --  то есть это  не совсем  клуб, но что-то вроде
того. Иногда подцепляю кого-нибудь на автостраде. А что? Противно, да?
     --  Немного.  А  почему  ты не  устроишь  свою  жизнь?  Завела бы  себе
кого-нибудь и начала бы все заново.
     -- Да ну тебя... Сам-то ты почему не устроишь свою жизнь? У тебя  в сто
раз больше заморочек.  Жена, да еще эта врачиха... На  самом  деле  ты  и до
аварии жил на острове.
     Она повернулась к нему.
     --  Ну, мистер Мейтланд, пожалуй, мне лучше  раздеться самой -- вряд ли
вы справитесь с этой работой.
     Мейтланд  неподвижно  лежал  рядом, положив  руку ей на бедро. Пока она
раздевалась,  у нее ни с того ни с  сего изменилось настроение. Живая улыбка
погасла.  Сознание своей наготы как будто отдалило ее  от  Мейтланда, словно
включился какой-то  защитный  рефлекс.  Она села  на него верхом  и коленями
сдавила  ему  грудь. Мейтланд  протянул руку, чтобы  ее  подбодрить,  но она
отползла, резко его осадив:
     -- Так не пойдет. Сначала деньги. Давай, плата за секс.
     -- Джейн... Ради Бога.
     -- Плевать  на Бога -- я трахаюсь не ради Бога и не ради кого-то еще.--
Она протянула ему его бумажник.-- Пять фунтов -- я беру пять фунтов.
     -- Бери все, Джейн. Можешь взять все.
     --  Пять!-- Она руками схватила его за плечи, так что ногти вонзились в
его посиневшую от ушибов кожу.-- Давай --  в будний день  на автостраде я  в
любой момент могу получить десять!
     -- Джейн, твое лицо...
     -- Плевать мне на лицо!
     Смущенный этим взрывом, Мейтланд порылся в бумажнике. Когда он отсчитал
фунтовые бумажки, Джейн выхватила их у него и засунула под подушку.
     Она снова села на него верхом, а он положил  руки на ее груди. Мейтланд
пытался запомнить каждое касание, каждое движение этого  полового акта и тот
оргазм, что молнией  прошел  по перенапряженным нервам всего тела. Он принял
правила игры,  установленные  молодой  женщиной,  радуясь  предлагаемой  ими
свободе,  признал  необходимость такой  игры,  позволяющей  избежать  любого
намека  на  какие-либо  обязательства друг  перед другом.  Его  отношения  с
Кэтрин, с  матерью и даже с Элен Ферфакс, все множество нагруженных эмоциями
сделок  его  детства были бы  вполне удовлетворительными,  если  бы  он  мог
заплатить  за  них  некой  нейтральной валютой, положить твердые наличные на
прилавок этих дорогостоящих отношений. А этой девушкой он пользовался  вовсе
не  для  того,  чтобы  она помогла  ему  выбраться с  острова, а по мотивам,
которых  он никогда раньше не признавал,--  из  потребности  освободиться от
своего  прошлого,  от  своего   детства,  от  жены  и  друзей,  от  всех  их
привязанностей  и  требований,  чтобы вечно  блуждать  по пустынному  городу
собственного сознания.
     Однако  в  конце их короткого полового акта Джейн Шеппард  полезла  под
подушку и вытащила пять фунтовых бумажек. Пока Мейтланд думал,  что делать с
деньгами, она выхватила их у него из рук и засунула в его бумажник.


     животное и наездник
     Погоди, Проктор! Стой!
     Со спины Проктора Мейтланд обозревал центральную низину острова. В ходе
послеполуденного патрулирования  они забрели на заброшенный церковный двор к
югу  от  автомобильного  кладбища.  Мейтланду   был  виден  весь  остров  от
проволочной   ограды  под  виадуком   до  западной   оконечности.   Бетонное
пересечение  двух  автострад  сияло на  солнце, как экзотическая скульптура.
Мейтланд  часто  представлял  себе,  как  можно  было  бы  использовать  это
сооружение, чтобы устроить там очаровательный висячий сад.
     Проктор  смирно стоял под своим "седоком", прислонившись к обшарпанному
надгробию  и прижавшись  лицом  к едва различимой  надписи,  сделанной еще в
девятнадцатом  веке.  Мейтланд заметил,  что  бродяга тайком  трогает  буквы
иссеченными  губами.  Сладковатая   вонь  пота,   исходившая  от   Проктора,
поднималась  в  неподвижном  воздухе,  словно  запах  ухоженного   домашнего
животного. Левой рукой Мейтланд держался за воротник его смокинга,
     а в правой сжимал железный костыль, время от времени указывая им на  те
или  иные  детали острова,  привлекавшие его  внимание.  Постукивая Проктора
костылем, он мог править бродягой, разъезжая на нем по острову.
     Проверив  интенсивность  движения  на  послеполуденной  автостраде   --
прерывистый поток  легковых автомобилей, автобусов  и бензовозов,-- Мейтланд
снова обратил взор  на запад. Этот наблюдательный пост  он посещал несколько
раз в день. Отсюда было видно, не  вторгся ли кто-то на остров. Вдобавок ему
так и  не удалось обнаружить  путь,  которым  Джейн выбиралась  с острова,--
должно быть, где-то на откосе прилегающей трассы была протоптана тропинка.
     -- Ладно,  Проктор, поехали дальше.  Напрямик --  к "ягуару". Только не
урони меня ради Бога. Не хотелось бы сломать вторую ногу.
     Проктор громко фыркнул и снялся с места. С  Мейтландом на  закорках  он
двигался вперед, всматриваясь  в густую траву  и выискивая  стертые ступени,
которые  вели  от церковного  кладбища к  некогда проходившей  внизу дороге.
Проктор пробирался сквозь  траву, нащупывая  путь покрытой рубцами рукой,  и
его толстые  чувствительные пальцы  определяли густоту,  влажность  и наклон
стеблей, отвергая одни и выбирая другие хорошо знакомые коридоры.
     -- Проктор, я сказал -- напрямик.
     Мейтланд постучал  бродягу костылем по  голове, показывая путь, ведущий
через  пологий холмик.  Проктор пропустил его приказ мимо ушей. Он прекрасно
знал,  что если пойти по прямой, то Мейтланда могут увидеть с  автострады, и
потому пустился  по  длинной извилистой  тропе,  надежно  скрытой  зарослями
крапивы и разрушенными стенами.
     Мейтланд без  лишних возражений согласился на этот маршрут. Он приручил
старого бродягу,  но  между  ними  существовало молчаливое  соглашение,  что
Проктор никогда не поможет ему  бежать. Мейтланд  раскачивался из  стороны в
сторону на спине у бродяги, балансируя костылем, как канатоходец. Его правая
нога волочилась позади, бесполезная, как ножны сломанной шпаги.
     Тяжело отдуваясь, Проктор  пробирался к  автомобильному  кладбищу.  Без
этого  вьючного животного Мейтланду вообще  было бы  трудно передвигаться по
острову.   Из-за  сильного  ливня,  который  шел  шесть  дней  подряд  после
столкновения с Проктором, отовсюду лезли трава и крапива,  бузина и  колючая
поросль.  Хотя  больная   нога  начала  заживать,  Мейтланд  здорово  ослаб.
Перемежающаяся лихорадка вкупе  с  помоечной пищей привели  к тому,  что  он
потерял в весе более двадцати фунтов, и Проктор без  труда носил на себе его
когда-то  грузное тело.  Мейтланд  чувствовал, как  сквозь  мышцы проступают
кости тазобедренного сустава -- привет от собственного скелета. Бреясь перед
походным зеркальцем Джейн  Шеппард, он  втягивал  и раздувал  щеки, растирал
подбородок, но кости вновь собирались в маленькое, острое личико, с которого
смотрели усталые, но злые глаза.
     Несмотря на физическую слабость, Мейтланд чувствовал уверенность в себе
и ясность ума.  Теперь, с окончанием дождя,  он мог вернуться к планированию
побега.  Последние два  дня, что  лил холодный  дождь,  Мейтланд  безвылазно
просидел  в подвале у примуса, прекрасно отдавая себе  отчет  в  том, что по
текучей жидкой грязи забраться на откос не сможет.
     Он  бросил взгляд  на подсыхающий  склон. После двух дней одиночества в
ожидании возвращения Джейн  Шеппард  (она вернулась лишь этим утром) тонкий,
но  плотный экран  в сознании  отделил его  от проезжающих  машин.  Мейтланд
нарочно  заставлял себя  думать  о  жене, сыне и  Элен Ферфакс, воскрешая  в
памяти  их лица.  Но они все удалялись  и удалялись,  отступая,  как далекие
облачка над Уайт-сити.
     Добравшись  до   автомобильного  кладбища,   Мейтланд  приник  к  спине
Проктора. Ворча себе  под  нос,  тот двигался меж лежащих на траве покрышек.
Мейтланд понял, что его  стычка с Проктором  и Джейн произошла в критический
момент. Теперь, неделю проболев  и  питаясь  впроголодь,  он бы  не  смог им
противостоять.
     -- Правее -- ссади меня здесь. Осторожнее!..
     Мейтланд  постучал Проктора  костылем по голове.  Ему нравилось шпынять
старого бродягу. Он  добавил еще  один удар,  целясь костылем в  серебристый
шрам на его шее. Мейтланд  намеренно подогревал в себе злость и раздражение,
вдохновляя себя на  суровое обращение с Проктором. Стоит ему расслабиться, и
тот его уничтожит.
     Бродяга выпрямил широкую сгорбленную спину и опустил свой груз на землю
рядом с "ягуаром". Он смотрел  на  Мейтланда  почтительно,  но тусклые глаза
следили за каждым его  движением,  выжидая  первого  неверного  шага  с  его
стороны. Мейтланд пристроил костыль под правое плечо и, опираясь левой рукой
на  голову  Проктора, неуклюже двинулся к багажнику разбитой машины. "Ягуар"
уже скрылся в разросшейся вокруг траве, спрятавшей все следы аварии.
     Мейтланд  избегал взгляда Проктора, следя  за  своим  лицом,  чтобы оно
ничего  не  выражало.  Единственная надежда  была на то, что  кто-то  придет
осмотреть "ягуар" -- дорожный инспектор  или рабочий,-- чтобы сообщить номер
какому-нибудь бдительному полисмену.
     Мейтланд  заглянул в  закопченный  салон, осмотрел обгоревшее  переднее
сиденье и приборный щиток. Никто не тронул ни промасленной ветоши, ни пустых
бутылок. Мейтланд  взялся  за желобок на крыше  и надавил  ладонью на острый
край, пытаясь привести себя в чувство.
     К своему удивлению, он  оказался сильнее,  чем ожидал. Несколько секунд
ему удалось продержаться  без костыля.  Правая  нога,  хотя  и неподвижная в
суставе,  выдерживала вес,  и, вертясь на левой  ноге,  Мейтланд мог неплохо
ходить.  Но он решил скрыть  свое выздоровление. Пусть лучше Джейн и Проктор
считают его калекой.
     --  Ладно, посмотрим,  что  у  нас есть для тебя. Мейтланд знаком велел
Проктору  отойти  и  открыл  багажник.  Бродяга  смотрел  на  него   хитрым,
терпеливым  взглядом,  словно  дожидаясь,  когда  он  допустит  какую-нибудь
ошибку. Иногда он  словно нарочно предлагал Мейтланду побить себя костылем в
надежде, что тот войдет во вкус и не захочет покидать остров.
     Всего   лишь  несколько  подарков,  полученных  Проктором  от  Джейн,--
нарезанная буханка хлеба,  жестянка с консервированной свининой из соседнего
супермаркета  --  сделали  бродягу  ручным.  А  несколько  бутылок  дешевого
красного   вина  поддержали  авторитет  Мейтланда.  Проктор  одновременно  и
страшился этого вина, и требовал его.  Вечерами, когда он приносил Мейтланда
в  подвал  к  Джейн, подметал  пол,  зажигал  лампу  и облачался в  смокинг,
Мейтланд в качестве  награды подносил ему чарку и  вручал бутылку  хмельного
пойла.  Потом  Проктор удалялся в  свое  логово, где  через  несколько минут
напивался. И когда Мейтланд и Джейн, прежде чем  та уходила на свою вечернюю
работу,  лежали  в постели  и  курили сигарету,  они  слышали  трубный  глас
Проктора, разносившийся над  шепчущей травой, и его проникновенной кротовьей
музыке вторили нежные зеленые струны луговой арфы.
     Проктор  с нетерпением  ждал, когда Мейтланд  поднимет крышку. Багажник
был для Проктора  необычайно  щедрым  рогом изобилия --  пара тяжелых галош,
пара запонок из искусственного нефрита, что Мейтланд купил в Париже, потеряв
свои,  и  старый номер журнала "Лайф" --  все это Проктор утащил к себе, как
бесценное  таинственное сокровище.  Глядя на бродягу, Мейтланд убедился, что
тому никогда в жизни ничего не дарили и что  его  власть над Проктором в той
же степени зависит от подарков, как и  от вечерней бутылки  вина.  Возможно,
когда-нибудь они  привыкнут обходиться  без подарков,  но сохранят  ритуал и
изобретут искусственную валюту жестов и поз.
     Мейтланд заглянул в  багажник.  Помимо автомобильных  инструментов, там
мало  что осталось,  а их  дарить  не хотелось.  Они  могут  пригодиться при
побеге.
     -- Похоже, ничего не осталось, Проктор. Монтировка тебе ни к чему.
     Проктор сделал тупой жест, его  лицо напоминало сморщенную планету. Как
голодный ребенок, неспособный смириться с реальностью пустой полки, он довел
себя до пика ожиданий. Его лицо поочередно искажалось от жадности, терпения,
желания.  Переминаясь  с ноги на ногу,  он  терся  рядом  с  Мейтландом и не
слишком дружелюбно его подталкивал.
     Встревоженный  странным  поведением  Проктора  -- вот она, расплата  за
доброту,  а  ведь каким  паинькой  был,  когда получал  костылем  по шее! --
Мейтланд потянулся к картонке с вином.  Бургундского оставалось две бутылки,
и  он собирался  придержать их для  себя, пользуясь услугами  Джейн, которая
покупала бродяге дешевый испанский кларет.
     -- Ладно, Проктор, забирай. Но до вечера не пей.
     Он  протянул   бутылки  бродяге,   который  схватил   их  дрожащими  от
возбуждения руками и на мгновение забыл и о Мейтланде, и о разбитой машине.
     Мейтланд молча смотрел на него, постукивая пальцами по костылю.
     -- Я нужен тебе, чтобы выдавать  паек, Проктор,-- не забывай об этом. Я
изменил всю твою  жизнь. Вино к ужину, вечерний костюм -- как вы все любите,
чтобы вас эксплуатировали!..
     Подъезжая  верхом  на Прокторе к  бомбоубежищу,  Мейтланд  взглянул  на
полотно виадука. После дождливых дней бетон быстро высох,  и склон белел  на
фоне  неба,  как  стена  какого-то огромного воздушного замка.  Под пролетом
виднелись подъездные  пути  к  Вествейской  развязке --  лабиринт  наклонных
направляющих и примыкающих дорог. Мейтланд ощутил одиночество, как  на чужой
планете,  покинутой  ее  жителями  --  расой  дорожных  строителей,  которые
давным-давно исчезли, но завещали ему эту бетонную пустыню.
     -- И ныне отпущаешь...-- бормотал он себе под нос,-- ныне отпущаешь...
     Отдыхая на солнце, он уселся у стены  бомбоубежища и закутался в желтую
шаль. Проктор  присел  на  корточки в  нескольких  шагах  поодаль,  готовясь
откупорить бутылку бургундского. Сначала он выполнил короткий, но тщательный
ритуал,  который  выполнял  над  каждой  банкой   мяса  и   пачкой  печенья,
подаренными Мейтландом,-- ножом соскоблил с бутылки  этикетку  и разорвал ее
на  мелкие кусочки. Подарив бродяге найденный в багажнике экземпляр  "Лайфа"
трехлетней  давности в надежде, что большие фотографии смогут  вернуть мысли
Проктора в мир за пределами острова, Мейтланд увидел, как журнал превратился
в кучу тщательно измельченного конфетти.
     -- Тебе не нравятся слова, да, Проктор? Ты даже разучился говорить.
     То  же  самое  было  справедливо и в  отношении  его  зрения.  Мейтланд
убедился, что Проктор не слепнет, просто  в этом безопасном царстве зарослей
на острове он предпочитает полагаться на свои рубцеватые пальцы и осязание.
     Мейтланд повернулся к бетонному основанию дорожного знака у примыкающей
дороги; на белой поверхности этого основания он когда-то чертил свои путаные
письмена.
     Он  щелкнул пальцами,  исполнившись внезапной убежденности  в  том, что
скоро  выберется  отсюда.  Подняв  костыль, как школьный учитель --  указку,
Мейтланд ткнул им в Проктора:
     -- Проктор, я хочу научить тебя читать и писать.


     присвоение имени
     идя на  сырой земле, Мейтланд смотрел,  как  Проктор, словно счастливое
дитя,  идет к бетонному основанию дорожного знака. Не прошло и получаса, как
нерадивый ученик  превратился  в старательного  и послушного. Неровные буквы
его  первой азбуки  уже выпрямились и приобрели  четкость. Он  двумя  руками
водил по бетону, выписывая в ряд свои "А" и "X".
     --  Хорошо,  Проктор,  ты быстро учишься,--поздравил  его  Мейтланд. Он
ощущал  прилив  гордости  за  успехи  бродяги.  Такое   же  удовольствие  он
испытывал, обучая  сына играть в шахматы,-- Это же великое изобретение  -- и
почему люди не пишут сразу двумя руками?
     Проктор  восторженно взирал на  плоды своих  трудов.  Мейтланд  дал ему
вдобавок два  косметических  карандаша, позаимствованных  у  Джейн  Шеппард.
Бродяга сжал Мейтланду руку, словно убеждая его в серьезности своего желания
учиться.  Сначала,  когда  Мейтланд вывел  первые несколько  букв  алфавита,
Проктор отказывался даже смотреть на них и съежился
     в сторонке, словно  ему  угрожало какое-то  страшное проклятие,  однако
через  десять  минут  уговоров  он  преодолел  свой  страх,  и нижняя  часть
поверхности кессона покрылась его каракулями. Мейтланд держался рядом.
     --  Это не  долго, верно?  Все эти  годы,  что ты  потерял...  А теперь
позволь показать тебе, как пишутся  некоторые слова. С  какого хочешь начать
-- цирк, акробат?
     Проктор беззвучно пошевелил губами. Потом робко выговорил:
     -- П... П... Прок-тор...
     -- Со своего имени? Ну конечно!  Как же я не догадался.  Это уникальный
момент.--  Мейтланд похлопал его по  спине.-- Вот, смотри. Я хочу,  чтобы ты
переписал эти буквы фута на три повыше.
     Он взял у Проктора карандаш и написал:
     МЕЙТЛАНД ПОМОГИТЕ
     --  П... П... Проктор...-- повторял он, водя пальцами по буквам.--  Это
твое  имя. Теперь  перепиши это покрупнее.  Запомни: ты впервые  пишешь свое
имя.
     Прослезившись  от гордости, бродяга посмотрел на выведенные  Мейтландом
буквы, словно стараясь запечатлеть их  в своем угасающем уме, и начал обеими
руками чертить  такие же  на бетоне.  Каждое слово  он  начинал с  середины,
продолжая влево и вправо.
     --  Еще раз,  Проктор! -- крикнул Мейтланд сквозь рычание взбирающегося
по  примыкающей  дороге  грузовика.  От  волнения  бродяга  путал  буквы,  и
получались неразборчивые каракули.-- Начни снова!
     Захваченный собственным энтузиазмом,  Проктор не слушал. Он шкрябал  на
бетоне, переставляя разные части имени Мейтланда и с восторгом выводя жирные
буквы до самой земли, словно собрался каждый квадратный дюйм острова покрыть
надписями, которые считал своим именем.
     Наконец бродяга удовлетворенный  отошел от стены и,  сияя, сел рядом  с
Мейтландом.
     --  Боже  всемогущий...-- Мейтланд  устало  оперся головой  на костыль.
Хитрость не  удалась,  и  отчасти  из-за  того,  что  он  не  учел  неуемной
благодарности  Проктора.--  Ладно, Проктор  --  я научу  тебя еще  некоторым
словам.
     Когда  бродяга  наконец успокоился, Мейтланд  наклонился и прошептал  с
наигранным озорством:
     --  Новые  слова,  Проктор,--  такие  как "жопа" и "говно".  Ты сможешь
написать такое, а?
     Проктор нервно захихикал, а Мейтланд тщательно вывел:
     ПОМОГИТЕ АВАРИЯ ПОЛИЦИЯ
     Он  смотрел, как Проктор  неохотно  переписывает слова. Бродяга работал
лишь  одной рукой,  а другой  прикрывал  написанное, словно  боясь,  что его
поймают за этим занятием. Но вскоре бросил и тыльной стороной руки все стер,
поплевав на окрашенный бетон.
     --  Проктор! --  попытался  остановить его  Мейтланд.--  Никто тебя  не
увидит!
     Проктор  бросил  карандаши,   но  продолжал  с  гордостью  смотреть  на
перепутанные фрагменты имени Мейтланда, потом сел  на землю. Мейтланд понял,
что его лишь на время позабавило писание похабных слов на стене, а теперь он
отказывается принимать участие в этом, как он считал, озорстве.


     бред
     Усталый  и  подавленный,  Мейтланд вцепился в плечи Проктору, носившему
его  по  острову. Сгорбившийся зверь и бледный всадник, они  блуждали  среди
шуршащей травы.  Временами Мейтланд приходил  в  себя и  выпрямлялся, сжимая
железный  костыль.  Стараясь не заснуть,  он  ругал  и  колотил  Проктора за
малейшую  запинку  и  колебание.  Бродяга  двигался вперед,  словно  не  мог
придумать  ничего  лучше  этого бесцельного путешествия  по  острову,  чтобы
вернуть  раненого  к жизни. Временами  он  специально  подставлял  Мейтланду
огненный рубец на шее, в надежде, что удар по нему оживит калеку.
     Во время третьей прогулки по  острову,  когда  они  снова добрались  до
автомобильного кладбища, Проктор сгрузил Мейтланда  на землю,  потом  поднял
его своими сильными руками, прислонил к заднему бамперу "ягуара" и потряс за
плечи, стараясь привлечь его внимание.
     Мейтланд  отвернулся  от   мчавшихся   по   дороге  машин.   Автострады
колыхались,  преломляясь  в  знойном,  нагревшемся  за  день  воздухе;  эхом
отдавался шум колес  и моторов. Проктор бродил  по  автомобильному кладбищу,
снимая с пояса крысоловки и устанавливая их среди разбитых машин. На пыльной
крыше  перевернутого   такси  он  криво  вычертил   пальцем  фрагмент  имени
Мейтланда.
     Увидев,  что  тот  наблюдает  за  ним,   бродяга   начал   делать  свои
гимнастические упражнения в надежде, что удачная стойка на руках или кувырок
вперед помогут Мейтланду воспрянуть духом. Тот  терпеливо ждал,  глядя,  как
Проктор суетится и нервно вытирает нос, готовясь к каждому новому трюку. Над
островом  дул  теплый  ветерок,  лаская траву и кожу, словно  это были части
одного тела.  Мейтланд вспомнил свою  попытку  отбросить  часть  собственной
плоти  и  оставить раны  там,  где  они  были  получены. Рот, правый висок и
поврежденное  бедро  теперь не  болели,  как  будто  эта  волшебная  терапия
подействовала, и он благополучно избавился от телесных  повреждений, оставив
их на предназначенных им местах.
     Таким  же  способом  он начинал  теперь освобождать  отдельные  участки
своего сознания, отбрасывая воспоминания о боли, голоде  и унижении -- о той
обочине, где он стоял и, как  ребенок, звал жену, о заднем сиденье "ягуара",
где его переполнила жалость к себе... Все это он завещает острову.
     Воспрянув духом от такой перспективы, Мейтланд знаком показал Проктору,
что хочет залезть к нему на спину. Когда они еще раз пересекли остров, снова
пройдя мимо церковного двора, Мейтланд увидел, что Проктор написал фрагменты
его имени на разрушенных стенах и надгробьях, на ржавых листах оцинкованного
железа  у  фундамента  типографии  --  эти  загадочные  анаграммы, эти немые
послания Проктора самому себе, виднелись повсюду.
     Мейтланд  обвел  взглядом  границы  острова в  надежде обнаружить  хоть
какой-нибудь след молодой женщины. Ее тайный маршрут на остров и обратно был
его  главной надеждой на побег,  и он ждал ее появления. Голодный,  но не  в
состоянии есть, Мейтланд сел на откос у проволочной ограды, а Проктор сквозь
сетку доставал из помойки объедки недельной давности. Мейтланд  заметил, что
не помнит, какой сегодня день -- то ли среда, то ли пятница.
     Проктор вручил ему котелок и  предложил ломоть мокрого хлеба со свиными
хрящами. Бродягу явно беспокоили тайные планы Мейтланда убежать с острова.
     Мейтланд  ткнул  в  землю  костылем и  отшвырнул  пищу.  Он  достал  из
бумажника  фунтовую бумажку и  огрызок  голубого косметического  карандаша с
ломберного столика Джейн Шеппард.
     --  Проктор, мы можем  купить что-нибудь поесть -- и тогда мы не  будем
зависеть  от нее... За  фунт  мы можем...--Он издал слабый крик, смеясь  над
собой.-- Боже, ты предпочитаешь эти отбросы!
     Мейтланд написал на краю банкноты краткий призыв о помощи,  сложил ее и
протянул Проктору.
     -- Теперь мы сможем достать настоящей еды, Проктор.
     Бродяга взял бумажку и осторожно вложил обратно ему в руку.
     Мейтланд  лежал,  прислонившись спиной к откосу  и  слушая  шум  машин.
Солнце уже начинало клониться к закату и сверкало на ветровых стеклах первых
машин, покидавших город в час пик.
     Похолодавший к вечеру  ветерок шевелил  мусор  под  виадуком.  Мейтланд
вынул  бумажник  и  достал   комок  фунтовых  купюр.  Пока  Проктор,  словно
загипнотизированное  животное,  смотрел на деньги,  Мейтланд, как  карточный
шулер, разложил тридцать купюр в несколько рядов и придавил каждую камешком.
     --  Погоди,  Проктор...-- Мейтланд наугад поднял  один  камешек.  Ветер
подхватил бумажку и  понес  по острову.  Взлетев вверх,  она закружилась над
проезжавшими машинами, упала и исчезла под колесами.
     -- Лети, Питер...
     Он поднял другой камешек.
     -- Лети, Пол...
     Проктор метнулся вперед, пытаясь схватить вторую банкноту, но ее унесло
ветром.  Не понимая,  в чем дело, бродяга  суетился  вокруг  Мейтланда,  как
беспокойная собака.
     -- Мистер Мейтланд... пожалуйста... не надо больше летающих денег.
     -- Улетающих денег? Да! -- Мейтланд указал на туннель виадука.-- Там их
много, Проктор,  гораздо больше.--  Зная, что внимание Проктора приковано  к
рядам купюр,  трепещущих  на  вечернем  ветерке, Мейтланд собрал их.-- Я вез
сумку с зарплатой. Сколько, ты думаешь, было в сумке? Двадцать тысяч фунтов!
Это где-то  там, Проктор. Ты видел ее в туннеле, когда выправлял ограждение?
-- Мейтланд  помолчал, выжидая,  пока притупленные  образы в голове Проктора
встанут на место.-- Послушай, Проктор,  ты можешь получить  половину. Десять
тысяч фунтов. Ты сможешь купить этот остров...
     Он в  изнеможении опустился  на землю, а бродяга нетерпеливо вскочил на
ноги; в его глазах горело обещание и немыслимые надежды.
     Проктор устремился  к  откосу, а  Мейтланд  в  нетерпении ждал на крыше
бомбоубежища.  Стуча костылем, он  смотрел,  как в  час  пик из  туннеля  на
виадуке выезжают машины. Осталась лишь одна надежда --  что Проктор войдет в
туннель, и  там  его  насмерть  собьет  автомобиль.  Только  тогда  движение
остановится.
     Проктор  стоял  в  густой  траве  у подножия  откоса.  Он  оглянулся на
Мейтланда, и тот помахал ему рукой.
     --  Иди, Проктор! -- хрипло крикнул  Мейтланд.--  Купи остров! -- А про
себя взмолился: -- Боже, направь его...
     Еле сдерживая  волнение, он смотрел, как  Проктор карабкается наверх. С
Вествейской развязки к туннелю неслись машины.
     Но что  это?  Проктор  шагнул  на  обочину  и  присел  на  корточки  за
деревянным ограждением.  Он робко оглянулся на Мейтланда и растерянно развел
руками, в то время как машины с ревом проносились в трех футах от него.
     Со  злобным  криком Мейтланд встал на  ноги и,  размахивая  над головой
костылем, заковылял по каменистой земле в сторону откоса.
     Но  Проктор  уже  возвращался.  Пригнув  голову,  он  боком,  по-крабьи
скользил по земляной насыпи, протягивая покрытые рубцами руки  к приветливой
траве.
     Мейтланд заковылял быстрее, хлеща костылем крапиву. Когда он в отчаянии
рухнул на  землю, Проктор поспешил к нему. Широкое лицо бродяги появилось из
зарослей, как морда встревоженного, но дружелюбного зверя.
     Лежа в траве, Мейтланд поднял костыль, чтобы ударить Проктора по ногам.
     -- Возвращайся... Возьми деньги!
     Не  обращая  внимания на  поднятую  железную  трубу,  Проктор,  ласково
улыбаясь, протянул ему руку. Взглянув  на  него, Мейтланд понял,  почему  он
вернулся. Бродяга догадался, что если он найдет деньги, то Мейтланд  покинет
остров, и он вернулся, чтобы о нем позаботиться.
     Он осторожно подсадил Мейтланда к себе на спину.
     -- Проктор...--Мейтланд неуклюже повис на своем коне.-- Ты дожидаешься,
когда я умру.
     Он тупо  приник к спине  бродяги, его ноги болтались по шуршащей траве.
Сладкий  запах  Прокторова  пота почему-то ассоциировался у него  с ароматом
пищи. Мейтланд  догадался,  что бродяга  несет  его  к  подземелью  рядом  с
церковным двором. Когда  дверь  склепа открылась,  он  через голову Проктора
заглянул в сумрачное помещение.
     На одной из пустых  полок для фобов лежал полный комплект металлических
частей от его машины, выносное зеркало -заднего вида и значок производителя.
Куски хромированной отделки были расставлены на импровизированном алтаре, на
который в один прекрасный день лягут мощи одного почитаемого святого. Вокруг
лежали запонки и  галоши, подаренные им Проктору, флакон лосьона и пенка для
бритья -- безделушки, которыми Проктор украсит его труп.


     павильон из дверей
     Проснись! Ты в порядке?
     Вокруг шумела трава, жесткие стебли хлестали по лицу. Мейтланд лежал на
спине  в  лучах предвечернего  солнца,  раскинув  руки и  чувствуя, как  оно
согревает кости в груди. По траве  пробегал желтый свет, словно  покрывая ее
ровным толстым слоем лака.
     -- Просыпайся!
     Крик молодой женщины разбудил его. Она стояла на коленях в густой траве
и трогала его за плечо, ее глаза смотрели с подозрением.
     -- Эй,  как  ты  себя  чувствуешь?  --  Джейн  оглянулась на  Проктора,
неуклюже сидевшего на  корточках у  входа в  подвал  кинотеатра.--  Проктор,
какого черта ты с ним тут  делал? Не знаю  -- может, нам лучше выставить его
где-нибудь на дороге, и пусть полиция его найдет.
     -- Нет!
     Мейтланд протянул скрюченную, как клешня., руку и больно сдавил девушке
локоть.
     -- Нет -- я хочу остаться здесь. Пока.
     -- Хорошо...-- Она  потерла локоть.-- Оставайся.  Но  предупреждаю:  я,
возможно, скоро уйду. Можешь занять мою комнату.
     Мейтланд покачал головой, стараясь успокоить девушку.  Сон освежил его,
и  ему  снова  стало   спокойно,  в  голове  прояснилось.  Ему   вспомнилось
бесконечное  путешествие   по  острову  на  спине  у  Проктора  и  множество
фрагментов собственного имени, которое  словно насмехалось над ним и сбивало
с толку. Возможно, незаметно вернулась лихорадка, а может, это голод  вызвал
у него  легкое помешательство, толкнувшее его на попытку убить Проктора. Что
касается  молодой женщины, то она все меньше времени проводила на острове,--
и Мейтланду нужно было придумать, как ее удержать.
     --  Джейн, если ты  уйдешь,  я здесь  умру.  Проктор  уже  готовит  мои
похороны.
     Глаза   молодой   женщины   напоминали    задумчивые   глаза   ребенка,
рассматривающего незнакомую тварь.
     --  Но  с ногой у тебя, кажется,  лучше.  Сегодня утром  ты вроде  даже
пытался ходить.-- Она встала, качая головой,-- Не знаю. Хорошо, я  останусь.
Я принесу вина. Дам Проктору.
     --  Пока не надо,--  Мейтланд сел  и рукой указал  на бродягу.--Я хочу,
чтобы он принес свою кровать.
     -- Куда? Он же не будет спать с нами.
     -- Сюда. Попроси его принести ее сюда. И еще  я хочу, чтобы он построил
мне убежище. Я расскажу ему, как это сделать.
     Через  два  часа  Мейтланд лежал в  маленьком шалаше, ржавом павильоне,
который  Проктор  соорудил  из  фрагментов  брошенных  автомобилей.  Стенами
служили двери, составленные полукругом и 160
     связанные между собой оконными  стойками. Сверху была примитивная крыша
из  двух   капотов.  Мейтланд  уютно  устроился  у  открытого   входа  и   с
удовлетворением  наблюдал,  как Проктор  завершает  сборку.  Бродяга  принес
Мейтланду  не  только  свою  кровать,  но и два стеганых одеяла, после  чего
уложил его в  постель и  аккуратно укрыл. На  некоторых автомобильных дверях
виднелись  надписи,  сделанные  пальцем  Проктора, но Мейтланд  решил их  не
трогать.
     --  Он  хорошо  поработал.-- Джейн  расхаживала  вокруг павильона, в то
время  как  Проктор  бегал  туда-сюда.  Она  курила  самокрутку,   вполглаза
поглядывая  в сторону автострады, от  которой хижину  Мейтланда отгораживала
высокая трава и развалины  флигелей.-- По крайней  мере, не хуже большинства
дешевых домов, что нынче строят. Вижу, ты настоящий архитектор.
     Она прислонилась  к  автомобильной двери  и разговаривала  с Мейтландом
через окно, опустив стекло.
     -- Ты собираешься тут ночевать?
     -- Нет. Это мой... летний домик.
     -- А что с вином? Дать ему сейчас?
     Проктор терпеливо сидел рядом  на корточках, вытирая  старым полотенцем
пот  на  лице. Он держал  в  руках смокинг, словно не решаясь надеть  его  в
страхе вызвать раздражение Мейтланда. Его взгляд был прикован к бутылке вина
в руках у Джейн. Мейтланд указал на заброшенную кассу:
     -- Скажи ему, пусть подождет там. Чтобы мне
     его не видеть.
     -- Он здорово для тебя потрудился.
     --  Джейн...-- Мейтланд жестом велел ей  отойти. На его истощенное тело
падал красный свет заходящего солнца.-- Он больше меня не интересует.
     Мейтланд взял у нее бутылку, поднес к губам и стал пить, не отрываясь и
почти не ощущая вкуса этого мерзкого пойла. Он восседал на кровати в глубине
ржавого  павильона,  словно  нищий  вождь  кочевников  пустыни  перед  своим
бесплодным царством. Он уже  преодолел  усталость  и  голод  и  достиг  того
состояния, когда законы  психологии  и  система  физических  потребностей  и
рефлексов  приостанавливаются. Глядя на  красный диск  солнца, садящегося за
жилые кварталы, он прислушался к шуму машин.  Застекленные стены сверкали  в
вечерних -лучах, и казалось, что шум машин тоже исходит от солнца.
     Мейтланд наклонился  вперед  и, пристально глядя на дальнюю оконечность
острова,  протянул  вино  Джейн  Шеппард.  На краткое  мгновение  перед  ним
мелькнула знакомая  фигура  седовласого  старика  с мотоциклом,  идущего  по
восточной полосе. Заходящее солнце осветило седые волосы, и в просвете между
двумя  потоками машин показался  мотоцикл. Мейтланд попытался снова отыскать
его,  но автомобили забили все пространство на автостраде, и он отказался от
этой  попытки.  Ему вспомнилось  давешнее чувство страха, когда  он  впервые
увидел старика. Теперь же, наоборот, этот призрак его ободрил.
     -- Проктор все ждет вина.
     Девушка  стояла перед ним с бутылкой  в  руках  и грозно раскачивалась.
Вина  оставалось меньше половины, и до Мейтланда дошло,  что Джейн последние
десять  минут стояла рядом и  пила.  Когда  она пребывала  в пьяной эйфории,
молчать становилось опасно.
     --  Ты  дерьмо.  Умираешь?  Не умирай здесь.  Мейтланд смотрел, как она
раскуривает сигарету. Джейн картинным жестом  отбросила назад  волосы, мешая
Мейтланду любоваться заходящим солнцем.
     -- Все надеешься отсюда выбраться? А я тебе скажу: ничего не выйдет. Ты
воображаешь, что можешь просто лежать здесь и целый день думать. Никому  нет
дела, о чем ты думаешь. Ты... ты сам -- никто.
     Мейтланд  отвернулся  от  нее,  смутно  слыша   ее  голос,  гремящий  в
сгущающихся  сумерках.  Он не  сомневался, что его тело больше  не усваивает
съеденного и выпитого -- вино холодным озером лежало в желудке.
     Чтобы привлечь его внимание, девушка дала ему оплеуху.
     --  Кого ты теперь  собираешься ненавидеть?  --  грозно спросила она.--
Что-то  ты  разборчив. Ты  унижаешь  меня таким  разговором. Поверь  мне,  я
разбираюсь в кроватях лучше тебя. По-моему, ты вшивый пожилой зануда, и я не
собираюсь платить по  твоим вонючим счетам.  Боже  --  да  ты  ненормальный.
Слабоумный.
     Мейтланд повернул голову, глядя, как она расхаживает перед павильоном и
произносит речи для себя самой. Она раскачивалась под какую-то музыку у себя
в голове, и он понял, что она с кем-то разговаривает.
     --  Я не собираюсь прыгать вокруг этого тупицы,  я ухожу. Не важно, так
будет лучше. Давай  сохранять хладнокровие, и завтра во  второй половине дня
мы расстанемся. Да, это действительно прекрасная музыка. Послушай, мне вовсе
не надо кому-то там понравиться.  Это пройденный этап. Не будь ребенком. Как
хорошо, что между нами все  кончено. Я не хочу  больше  никогда тебя видеть.
Считаю, что наши отношения закончены. Пожалуйста, не звони мне.
     Пожалуйста,  не  вмешивайся  в  мои  профессиональные   отношения.  Это
прекрасная запись. Великолепная для полового акта.  Обязательно когда-нибудь
попробуй.
     В моменты прояснения она смотрела на Мейтланда  в красноватом освещении
и узнавала его, пока новый приступ гнева  не помрачал ее сознания. -- Ты сам
выдохся, малыш. Слава богу, скоро ты уйдешь из моей жизни. Тебе бы следовало
жить на  восточном  базаре.  Я  так  тебя любила,  а ты все  изгадил.  Всего
двенадцать часов, и тебя не будет. Кому нужны отношения?  Ты мне уже надоел.
Ты в детстве никого не любил и не знал привязанности. Сегодня ночью не нужно
насилия. Здесь много  милых детей.  Почему  же ты такое дерьмо?  Эта вонючая
американка. Она шлюха. Такая принципиальная. Она такая блестящая. Я знаю...
     Ее  голос  затих. Она  пошарила  по  земле,  пытаясь  найти  выроненную
бутылку,  а  когда  нашла,  с  криком  запустила ею в  Проктора,  который  в
меркнущем свете сидел на  корточках у кассы. Бутылка ударилась о  деревянные
ставни, и осколки заблестели, как безумные глаза.
     Проктор  поднимал осколок за осколком и обезображенными губами слизывал
с  них  вино.  Мейтланд  безучастно  слушал  молодую  женщину, а  она начала
упрекать его в неразборчивости, словно сама  верила, что это он был отцом ее
умершего ребенка. Мейтланд встал и шагнул к  ней. Отведя ее сильные руки, он
притянул ее к себе  и стал  успокаивать и  утешать  ее, отодвигая с  ее лица
мокрые волосы. Когда Джейн успокоилась, Мейтланд подвел ее к входу в подвал.
     Они  вместе сели  на  кровать в  теплой  комнате.  Джейн закашлялась  в
ладонь, ее глаза прояснились. Придя в себя, она твердо сказала Мейтланду:
     -- Слушай,  тебе нельзя  больше здесь оставаться. Ты же  просто мешок с
костями.  И твоя  голова...  Тебе нужно к врачу.  Я сейчас же позвоню  твоей
жене, они приедут и заберут тебя сегодня вечером...
     -- Нет,-- Мейтланд спокойно взял ее за руки.-- Не звони ей. Понимаешь?
     -- Ладно,-- неохотно кивнула она.-- Послушай, отдохни здесь этой ночью,
а завтра я помогу тебе выбраться на дорогу. Мы положим тебя в больницу.
     --  Хорошо, Джейн.  Мы останемся  вместе.-- Мейтланд положил руку ей на
плечо.-- Я не хочу, чтобы кто-то узнал, что я на острове.
     Она устало прильнула к его груди.
     -- Проктор хочет уйти. Он просил меня взять его с собой.


     трапеция
     Вскоре  после  рассвета  первый  солнечный луч блеснул  сквозь бетонные
опоры  виадука.   Опираясь   на  железный  костыль,  Мейтланд  двигался   по
центральной низине. Ковыляя по неровной земле,  он рыскал по высокому откосу
зорким взглядом егеря, выслеживающего сбежавшего браконьера.
     Целый час он патрулировал  остров, и его рваные брюки промокли от росы.
Когда по  автостраде  прошел  последний ночной грузовик,  Мейтланд  присел у
запертой  двери  логова  Проктора  и  стал  разглядывать  спутанные  тени  и
геометрические фигуры, образованные дорожными знаками и проводами,  стойками
фонарей и бетонными стенами. На западной полосе мелькнула одинокая  легковая
машина,  и  он помахал ей  костылем.  Несмотря  на  все неудавшиеся  попытки
вырваться с  острова, его  не  покидала  надежда, что  какой-нибудь водитель
все-таки остановится ради него.
     Мейтланд оставил убежище и побрел навстречу выглянувшему под виадуком
     солнцу.  В  пятидесяти  ярдах от проволочной  ограды  он  от  удивления
разинул рот и уронил костыль в мокрую траву.
     Посередине  пустынного  пролета  остановилась  ремонтная   машина.  Над
бетонной балюстрадой виднелась  лишь крыша водительской  кабины и раздвижная
платформа, но Мейтланд  уже представил, как рабочие  вскоре  перелезут через
край, чтобы отремонтировать нижнюю часть пролета, где бетонные секции начали
крошиться. С  балюстрады  свисала строительная люлька  с  перекинутыми через
перила  тросами, и петля одного из  них  болталась всего в  шести  футах над
землей.
     Ошеломленный  появлением  автомобиля,  Мейтланд  стал  нащупывать  свой
костыль и осипшим голосом инстинктивно издал крик  о помощи. Над балюстрадой
мелькнули головы --  водитель и двое рабочих направились  к другой ремонтной
машине, стоявшей в трехстах ярдах впереди.
     Дрожа от  возбуждения, Мейтланд поднял костыль и поспешил вперед. Шагах
в  десяти  от  него в густой траве за его спиной метнулась какая-то фигура в
черном. Споткнувшись о ржавый лист оцинкованного  железа, Мейтланд обернулся
и  узнал  Проктора.  Бродяга  бежал  вперед,  подняв над головой  руки.  Под
смокингом виднелось акробатическое трико. Перепрыгивая через лежащие в траве
старые покрышки, он несся к веревке, висевшей в шести футах от земли.
     -- Проктор! Оставь!
     Сжав  костыль,  Мейтланд  заковылял  навстречу,  колотя им  по  земле в
попытке отпугнуть  Проктора. Но старый  акробат уже подпрыгнул, схватился за
висящую  петлю и, перехватывая руками,  полез  вверх. Его мощные руки ходили
как  поршни,  а ноги обвивались вокруг свободного  конца  веревки скользящим
захватом.
     Едва  не потеряв  дар  речи  от  страха,  Мейтланд  ударил  костылем по
качающейся петле. Если Проктор уйдет, девушка вскоре тоже покинет его. Он не
сомневался, что ее вчерашнее  предложение вызвать помощь было не  более  чем
уловкой. Взобравшись на откос, она исчезнет, и  за ней  тотчас  же последует
бродяга, а,  оставшись  один, сам  он протянет  на острове от силы несколько
дней.
     Проктор взобрался на  балюстраду. Подтверждая опасения  Мейтланда, он с
хитрой ухмылкой посмотрел на него сверху. -- Проктор! Спускайся!
     Подтянувшись на сильных руках, бродяга  перекинул ноги через балюстраду
и   осмотрел  пустынную  дорогу.  Помахав  рукой  Мейтланду,   он   размотал
привязанные  к строительной  люльке удерживающие  тросы и опустил деревянную
платформу на  ее стальную раму,  потом  ухватился за тросы,  прикрепленные к
лебедке в ремонтной машине, перешагнул через балюстраду и прыгнул в люльку.
     Когда  Проктор  стал  спускать  люльку на  землю,  Мейтланд  понял, что
бродяга вовсе  не собирался  от него улизнуть -- он лишь пытался помочь  ему
выбраться.  По-прежнему стараясь  поразить Мейтланда ловкими акробатическими
трюками на трапеции, он стал раскачивать люльку из стороны в сторону.
     -- Отлично, Проктор...--  пробормотал Мейтланд  себе под нос.-- Ты меня
поразил. А теперь спускайся.
     Но  Проктору было  уже не до  него.  В  двадцати футах  над  землей  он
раскачивал люльку  все сильнее и сильнее. В каждом движении его мощного тела
сквозила  уверенность.  Он  сорвал  с  себя   смокинг  и  швырнул  вниз,  на
кружившуюся  внизу  землю, а потом профессиональным переворотом выскочил  из
люльки  на пике  ее  размаха  и  повис  на  сильных  руках,  ухватившись  за
металлическую  раму. Вытянув ноги перед собой, он толкал люльку вперед, а на
пике следующего размаха разворачивался в воздухе, перехватывал  руки  и гнал
ее в другую сторону. На его сморщенном лице застыла детская улыбка.
     Сверху,  с дороги,  донеслись  голоса.  Хлопнула  дверь  кабины.  Через
мгновение  завелся  двигатель  ремонтной  машины.  Вися  на  раскачивающейся
люльке,  Проктор растерянно посмотрел вверх. Петли прикрепленного к  лебедке
троса  натянулись  и  побежали  вокруг  его  плеч.  Мейтланд  махал  бродяге
костылем,  сигнализируя, что пора соскакивать.  Ремонтная машина  тронулась;
водитель  и не подозревал, что в прикрепленных  к лебедке  петлях  запутался
человек.
     Водитель нажал на газ  и переключил скорость. Прежде чем  Проктор успел
высвободиться, его дернуло вверх и оторвало от люльки. Тросы обвились вокруг
него, затягиваясь  на поясе и на шее. Обвязанный, как туша на скотобойне, он
повис  над  люлькой и,  дрыгая  ногами в попытке освободиться,  стал  спиной
вперед подниматься в воздух.
     Ремонтная   машина   набирала  скорость,  шум  мотора  заглушал   крики
Мейтланда.  Проктор  беспомощно висел, а  машина  наверху, двигаясь  вперед,
тащила его к  ближайшей бетонной  опоре.  Когда  его  тело ударилось о  нее,
раздался  тяжелый  шлепок -- как  боксерской  грушей  по  массивной колонне.
Потеряв  сознание, Проктор повис на сдавившей его  шею веревке. Его тащило в
воздухе  вдоль виадука, пока тросы не зацепились за угловатую раму указателя
направлений.
     Послышался треск  рвущихся канатов. Ремонтная  машина поехала дальше, а
тело задушенного Проктора упало на свалку под виадуком.


     спасение
     Был  час  пик, и по  автостраде  ехали  машины. Над островом раздавался
громкий рев моторов.  Защищенные  высокой  травой, Мейтланд и  Джейн Шеппард
сидели у тела Проктора. Позади них,  словно спины каких-то древних животных,
горбились крыши бомбоубежищ.
     Проктор  лежал на  спине,  его лицо  и  плечи были  накрыты  одеялом  в
розочках, которое Джейн  взяла  у  него  в логове.  Легкий ветерок приподнял
верхний  угол  одеяла,  открыв  часть  лица. Мейтланд  наклонился и поправил
потертую ткань.
     Джейн, отдуваясь, вытерла руки о траву. Волочить тело через остров было
нелегко.  Ее лицо  оставалось  бледным, а  острые  скулы и  лоб выпирали под
кожей, как ножи. Она коснулась Мейтланда, словно сомневаясь в том, что он ей
ответит.
     --  Я  сейчас ухожу,--  сказала  Джейн.--  Полиция скоро  будет  здесь.
Мейтланд кивнул:
     -- Да, тебе пора уходить.
     -- Я в этом не замешана -- это ваши с Проктором дела.
     -- Конечно.
     -- Что ты собираешься с ним делать?
     --  Похороню. Найду где-нибудь лопату. Джейн ткнула Мейтланда в  плечо,
пытаясь его растормошить:
     --  Тебе  нужна какая-нибудь помощь?  Если  не  возражаешь...  ненавижу
похороны.
     -- Не возражаю...-- Ввалившиеся глаза Мейтланда  смотрели  сквозь грязь
на его лице,-- Просто оставь меня здесь.
     -- Что ты собираешься делать? Тебе нельзя оставаться.
     --  Джейн,  я хочу уйти отсюда своим путем. Она пожала плечами и встала
на ноги.
     -- Просто мы говорили, что уйдем вместе... Поступай как знаешь.-- Она с
отвращением  посмотрела на  Проктора.-- Наверное, это был сердечный приступ.
Жаль -- в общем-то он был неплохим акробатом.  Как насчет  еды? Может,  тебе
что-нибудь принести?
     -- С этим все в порядке. Еда здесь есть.
     -- Где? --  Джейн  проследила  за  его взглядом и  увидела  проволочную
изгородь.-- По-моему, тебе все-таки не следует тут оставаться. Я помогу тебе
подняться  по  откосу, и мы  возьмем  такси.--  Не  дождавшись  ответа,  она
затеребила  его за  плечо:  --  Послушай! Я. вызову помощь!  Они будут здесь
через полчаса!
     Мейтланд четко и ясно проговорил в последний раз:
     -- Джейн, не надо вызывать  помощь. Я покину остров,  но  сделаю это  в
удобное  для себя время.-- Он  достал бумажник и вынул из него комок грязных
купюр.-- Бери все, мне они не понадобятся. Но обещай, что никому не скажешь,
что я здесь.
     С  гримасой сожаления она  отклонила деньги, отряхнула  колени и  пошла
мимо бомбоубежищ к подвалу кинотеатра.
     Через десять  минут Джейн ушла. Мейтланд смотрел, как она взбирается по
откосу примыкающей дороги, и понял, что у нее не было  никакой  тайной тропы
-- с чемоданом в  руке девушка поднималась прямо по склону, выбирая знакомые
точки опоры. Вот  она перешагнула  через  ограждение, а через  минуту  рядом
остановилась машина, взяла ее и смешалась с грузовиками и автобусами.
     Когда через час полиция так и  не появилась, Мейтланд  решил, что Джейн
сдержала слово. Он поднял лопату, которую девушка перед уходом бросила к его
ногам, и, оставив костыль, пополз по траве, нащупывая путь вытянутыми руками
и ощущая усиление вибрации травы на пути к церковному двору.
     К  тому времени,  когда  Мейтланд  закончил  похороны, утро  уже было в
полном  разгаре.  Он выбился из  сил,  перетаскивая тело бродяги,  и лег  на
кровать  в своем павильоне  из  дверей,  глядя  на проезжающие по автостраде
машины.  Проктора  он похоронил в земляном полу склепа  и  расставил  вокруг
могилы металлические предметы из  "ягуара", галоши, баллончик от  аэрозоля и
прочие подарки, которые делал бродяге.
     Несмотря на напряжение и хроническое недоедание, Мейтланд ощущал прилив
физических сил,  словно в его организме заработали скрытые резервы, расходуя
накопившуюся за  долгие годы энергию. Его  нога  была  вовсе не так  страшно
покалечена,  как  ему  казалось, и  даже немного двигалась  в  тазобедренном
суставе, так  что  скоро можно будет передвигаться без костыля. Мейтланд был
рад, что теперь  нет ни Проктора, ни девушки. Их присутствие выводило наружу
нежелательные  свойства   его  характера,  качества,  противоречащие  задаче
примирения с островом.
     Кроме  этой  вновь  обретенной уверенности в  себе  Мейтланд заметил  и
охватившее  его тихое торжество. Он спокойно лежал в дверном  проеме  своего
павильона, понимая, что теперь он  действительно один на  острове и  что  он
останется  здесь, пока  не  сможет  выбраться собственными  силами. Мейтланд
сорвал с  себя  остатки  изодранной рубашки  и лег,  подставив  голую  грудь
теплому  воздуху;  яркое  солнце  оттеняло его выпирающие  ребра. Он  уже не
чувствовал  реальной  необходимости   покинуть  остров,  и  одно   это   уже
подтверждало, что он установил над островом свое господство.
     По   автостраде   двигалась  полицейская   машина,   напарник  водителя
вглядывался  в  высокую  траву. Надежно укрытый в своем  павильоне, Мейтланд
подождал,  когда она  проедет,  а  потом  встал и  окинул  остров  хозяйским
взглядом.  Голова  кружилась от  голода,  но Мейтланд  ощущал спокойствие  и
сохранял  полное  самообладание. Еды  себе  он  наберет из-за ограды  --  и,
возможно, в  память о  старом  бродяге  оставит символическую  порцию у  его
могилы.
     Через  несколько часов стемнеет.  Мейтланд подумал о Кэтрин  и  о сыне.
Скоро он их увидит. Надо поесть, а потом придет пора отдохнуть  и подумать о
том, как выбраться с этого острова

Last-modified: Thu, 16 Feb 2006 19:58:15 GMT

Оцените этот текст: