Джон.
Сэр Мармадьюк: А ты была знакома со многими мужчинами?
Ева (вздыхая): Нет, и никто из знакомых мне мужчин не был похож на
тебя, Джон. Скажи же, кто ты?
Сэр Мармадьюк: Разочарованный человек средних лет.
Ева: И все?
Сэр Мармадьюк: Мизантроп, полный мрачных мыслей и чувств, к великому
своему огорчению, осознающий свой возраст.
Ева: Бедный Джон! И все же, несмотря на груз твоих лет, спина твоя
очень пряма, волосы черны, а глаза полны огня. Где твой дом, Джон?
Сэр Мармадьюк: Я живу то здесь, то там. Жизнь всюду одинаково скучна.
Ева: Но почему?
Сэр Мармадьюк: Быть может, я слишком многого ждал от жизни, быть может,
я сам в себе разочаровался.
Ева: Ты зеваешь, Джон Гоббс!
Сэр Мармадьюк: Прошу простить меня, но сама тема нагоняет на меня сон.
Ева (с упреком): Ты так легкомыслен, Джон, а ведь жизнь - это самая
серьезная вещь на свете. Ты мужчина, и ты джентльмен, и быть может, богатый
джентльмен, а значит, у тебя большие возможности творить добро.
Сэр Мармадьюк: Или зло, Ева-Энн.
Ева: Или зло, Джон. И все же я знаю, что ты смел, добр и щедр, несмотря
на свою мирскую натуру.
Сэр Мармадьюк: Я очень признателен тебе за добрые слова, дитя мое, но
разве натура у меня уж такая мирская?
Ева: Конечно, Джон! Я могла бы испугаться тебя при нашей первой
встрече, но выгладел как истинный джентльмен, поэтому я скорее удивилась. Но
наружность у тебя самая что ни на есть мирская.
Сэр Мармадьюк: Я тогда крайне устал.
Ева: Но почему ты бродишь пешком по дорогам? Почему ты решил заботиться
обо мне?
Сэр Мармадьюк: Потому что это лучшее, что я могу.
Ева (раздраженно дернув ногой): О, Джон Гоббс, я выдохлась!
Сэр Мармадьюк: Что ты имеешь в виду, дитя мое?
Ева: Ты отвечаешь на мои вопросы, ничего в сущности не говоря.
Сэр Мармадьюк: Что же ты хочешь услышать, дитя мое?
Ева: Ничего! Больше ничего! И я не дитя! А когда я нашла тебе на сене,
ты храпел самым отвратительным образом.
Сэр Мармадьюк (несколько потрясенный и обескураженный): Крайне
прискорбная привычка. Я постараюсь избавиться от нее. Спокойной ночи,
Ева-Энн!
Наступила тишина.
Сэр Мармадьюк: Я обидел тебя?
Ева: Это все мой дурной характер, я же тебе говорила о своей
вспыльчивости. Прости меня, Джон. И если тебе нравится, то можешь называть
меня "дитя мое", хотя мне и исполнилось уже двадцать два года. Спокойной
ночи, Джон.
Сэр Мармадьюк (ласково): Спокойной ночи, моя дорогая леди.
И вновь наступила тишина. Он вслушивался в ровное дыхание девушки и
вглядывался в темный свод зеленого шатра. Ему было хорошо и покойно.
Но мало-помалу его мысли вернулись к прискорбным событиям прошедшего
дня, к тому, кто безжизненно распростерся в эту минуту на холодной земле,
чьи мертвые глаза невидяще уставились в черное безлунное небо. Конечно же,
труп уже обнаружили, и люди, наверное, вовсю судачят о происшествии, и с их
уст не сходит ужасное слово "убийство". Быть может, уже готовится погоня,
быть может, мстители уже скачут по их следам! Сэр Мармадьюк невольно напряг
слух, только сейчас оценив благоразумие своей юной спутницы, не позволившей
ему заночевать на постоялом дворе, ведь первым делом перекроют все дороги и
прочешут все гостиницы. Что ж, придется и впрямь пробираться в Лондон
пешком, окольными путями, лесными тропинками, а в столице путники затеряются
в людском водовороте. Их словесные портреты вывесят, наверное, повсюду,
поэтому завтра они должны будут самым решительным образом изменить свою
внешность. Завтра! А сейчас ничего не остается, как предаться на милость
судьбы и погрузиться в сладкий сон.
Сэр Мармадьюк вздохнул и беспокойно пошевелился, в этот момент теплая
рука коснулась его волос, пальцы мягко провели по лицу, подобрались к его
руке, ладонь легла в ладонь, и в темноте раздался шепот.
- О Джон, о добрый мой друг, я не устаю благодарить Бога за то, что он
послал мне тебя.
- Значит Бог решил, что я еще на что-нибудь гожусь.
- Спокойной ночи, Джон, и благослови тебя Господь!
- И тебя, Ева-Энн. Спокойной ночи!
Так, не разнимая рук, они и заснули крепким сном, простая деревенская
девушка и утонченный джентльмен.
Глава X,
в которой прославляется хлеб с маслом
Сэр Мармадьюк открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на
мягком ложе из мха и листьев папоротника, веточки вереска сверкают
бриллиантами росы, солнце пронзает изумрудный полог своими лучами, а птицы
возносят новому дню радостную песнь. Евы-Энн нигде не было видно. Сэр
Мармадьюк задумчиво потрогал подбородок, и с некоторым беспокойством
обнаружил колючую щетину. Ему тут же страстно захотелось очутиться в руках
своего лондонского парикмахера.
Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он
увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком
в другой.
- Доброе утро, Джон! - улыбнулась девушка.
К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней
сверкало опрятностью - от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под
шляпки.
- Как тебе спалось, Джон?
- Неплохо! - Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом
сюртуке. - Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?
- Изредка, Джон! - совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее
заиграли лукавые ямочки. - А вот и завтрак - молоко, хлеб и масло, все очень
свежее!
- Но откуда?
- За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком,
Джон?
- Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так
опрятно, Ева-Энн, - в голосе его прозвучала невольная зависть, - а я...
- Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.
- Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?
В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось,
что даже птицы запели еще веселее.
- Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый
смех, Ева-Энн. - Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он
наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма
неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав
влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный
мыслями о еде. Завтрак был уже готов - две кружки внушительных размеров,
наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были
разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.
- Ты любишь хлеб с маслом? - спросила Ева, с некоторым беспокойством
глядя на груду бутербродов.
- Не знаю.
- Они не слишком толстые, Джон?
- Это лишь придает им еще большее очарование.
- Ты голоден?
- Как волк!
- Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.
Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк
с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой
обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее
навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.
О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и
изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая
попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские
воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно
состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы
хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного
джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа
намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую
хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и
словно спрашивают:
- Еще кусочек, сэр?
Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.
- Спасибо, пожалуй.
- Осталась лишь одна горбушка, Джон!
- Удивительно! - воскликнул сэр Мармадьюк. - Мы съели целый каравай,
невероятно!
Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с
сомнением взглянула на пустую посуду.
- Эти кружки - не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а
теперь...
- Сколько они стоили, дитя мое?
- Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это
слишком дорого.
- В самом деле? - улыбнулся сэр Мармадьюк. - С этого момента, Ева-Энн,
расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим
их здесь.
- Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь...
- Все лучше, чем нести с собой.
- Как жалко! - вздохнула она.
Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.
- Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? - спросил Мармадьюк спустя
некоторое время.
- Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они,
наверное, уже обнаружили его.
- Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.
- Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я
готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне
силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до
самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные
израненные ноги, Джон?
- Мои ноги? - он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.
- Твои сапоги все еще натирают?
- Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.
- Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.
- Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.
- Мне уже двадцать два, Джо.
- А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?
- По воскресеньям я надеваю черное, сэр.
- Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или
розовое...
- Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.
- Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!
- Только не голубой, Джон!
- Тогда розовый...
- И не розовый! Я действительно не могу. Это такие мирские цвета, Джон,
мирские и... тщеславные. Мне будет казаться, что деревья и те глазеют на
меня. Я никогда не надену подобного платья.
- Ну тогда, может быть, белое с узором.
- С узором?
- Да. Хотя я предпочел бы просто голубое. Полагаю, нам надо изменить
свою внешность самым коренным образом.
- Изменить внешность? - переспросила она, замерев. - Ты хочешь сказать,
что нас могут преследовать, что меня разыскивают? Хорошо, Джон, я надену
все, что ты скажешь.
- Даже голубое платье с кружевным подолом?
- Нет, нет, в таком платье невозможно идти по лесу, оно же станет
цепляться за ветви.
- Но зато оно так прекрасно оттенит твою красоту! А еще купим шляпку
или накидку с капюшоном и несколько пар чулок...
- И корзинку, Джон, с крышкой!
- И пару легких, удобных туфелек...
- И зеркало, Джон, пожалуйста!
- Да, конечно, складное зеркальце, а еще кружки с тарелками, ножи и
вилки, горшок для приготовления пищи, расчески и гребни и...
- Джон, нам тогда понадобится телега! - расхохоталась Ева-Энн.
- Телега? - задумчиво повторил сэр Мармадьюк. - Повозка? Лошадь? Пони!
Прекрасное предложение!
Какое-то время сэр Мармадьюк размышлял. Солнце светило столь ярко,
птицы пели столь жизнерадостно, а сапоги уже жали не так сильно, как прежде,
и наш герой даже начал насвистывать веселую мелодию. Поймав себя на этом
занятии, он повернулся к своей спутнице и воскликнул:
- Поразительно!
- О чем ты, Джон? - удивленно спросила Ева.
- Я свистел!
- Ну и что, Джон?
- Человек столь зрелого возраста! Ева-Энн, я не делал этого с тех пор,
как был безответственным мальчишкой!
- А ты был мальчишкой, Джон?
- Конечно, был.
- Но в это так трудно поверить.
- Почему же?
- Потому что ни один мальчишка на свете не может вырасти в столь
величественного и важного господина.
- Ха, дитя мое, скажи мне, о каком величии может идти речь, если
человек обладает подбородком как у динозавра и насвистывает как деревенский
парень?
- Может, если речь идет о тебе, Джон. Ты сохраняешь достоинство даже во
сне, даже, когда твои волосы напоминают грачиное гнездо.
- И даже когда я храплю, Ева-Энн?
Она снова расхохоталась, и он снова подумал, как мелодичны и приятны
для мужского уха эти звуки.
- О, Джон, ты сохранишь величие везде и всюду, потому что ты - это ты!
- Ну тогда я должен быть совершенно невыносим.
- Только не для меня! - воскликнула она с такой горячностью, что он
обернулся.
- Но почему, дитя мое?
- Потому что ты храбр и добр, Джон! Потому что, несмотря на свое
высокое происхождение, ты получаешь удовольствие от простого хлеба! Потому
что ты решил разделить страхи бедного загнанного создания, потому что ты
способен идти пешком через всю страну в тесных сапогах и беззаботно
насвистывать...
Сэр Мармадьюк рассмеялся, но уловив в ее голосе неподдельную
искренность, встретившись с ее открытым взглядом, он почувствовал, как
небритые щеки его вдруг запылали, а глаза наполнились влагой. Он поспешно
повернулся и пошел вперед.
Так они шли, болтая и смеясь, пока солнце не поднялось высоко и мир
объял полуденный зной. Сэр Мармадьюк уже собрался присесть, но Ева покачала
головой.
- Посмотри вон туда, Джон.
Он взглянул в указанном направлении и увидел высокий шпиль, парящий над
зеленым маревом листвы.
- Петворт! - сказала девушка.
На холме, утопая в зелени, расположился маленький городок. Сэр
Мармадьюк ускорил шаг.
- Там, - с надеждой вздохнул он, - мы сможем поесть и отдохнуть.
- Скажи, Джон, - неожиданно спросила Ева, - что случилось с твоей
тростью?
- Она попросту сломалась, Ева-Энн.
- И ты выбросил ее?
- Хорошо, что напомнила. Нужно будет купить новую, покрепче.
- Но выбросить! Как же так, Джон, ведь набалдашник твоей трости был из
чистого золота!
- Безумно хочется пить, - вздохнул он. - Тебе, должно быть, тоже.
- Нет, Джон. Ты иди в город, а я подожду тебя здесь.
- Здесь?
- Так разумнее. Меня ведь могут узнать. Так что я буду ждать тебя вон в
той рощице.
- А твое платье, Ева-Энн, шляпка, накидка и все остальное? Как я куплю
все это без тебя?
- Лучше с капюшоном, - напомнила Ева.
- Нам предстоит трудная и долгая дорога, милое дитя, тебе потребуется
еще не одна пара туфель и чулок, еще одно платье, яркое, с лентами и
оборками - все это необходимо!
- Ленты и оборки - пустое тщеславие, Джон, и они совершенно бесполезны
в дороге.
- Вот видишь, дитя мое! Тебе лучше самой купить все сразу.
- Вовсе нет. Ни одна женщина не способна делать покупки быстро.
- Даже в подобных обстоятельствах, Ева?
- Меня могут узнать, Джон. Лучше остаться в таком виде, чем подвергать
себя риску.
- Тогда все покупки придется делать мне! - вздохнул сэр Мармадьюк.
- Бедняжка Джон! - в свою очередь вздохнула она, но на щеках уже
заиграли озорные ямочки. - И в довершение ко всему тебе хочется пить! Так
что иди и покупай, что хочешь. Можешь не торопиться, я буду ждать тебя среди
тех деревьев. А вот мой кошелек, Джон.
- Оставь его себе, дитя мое.
- И, Джон, если уже оно должно быть цветным, то пускай будет голубым.
Магазин модистки расположен напротив постоялого двора "Ангел".
- Модистка! - в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк и удалился.
Глава XI,
в которой сэр Мармадьюк делает покупки
Петворт оказался маленьким и тихим городком, погруженным в полуденную
дрему. Его узкие улочки с булыжными мостовыми сонно отзывались на ленивый
звук шагов и громыханье колес, а из тенистых двориков и полумрака трактиров
доносился гул людских голосов; здесь похоже не ведали, что такое суматоха и
спешка; время в Петворте шествовало весьма неторопливой поступью. Да, это
был маленький, уютный и удивительно сонный городок, старый, опрятный и очень
мирный.
Но сэр Мармадьюк, гонимый жаждой, не обращал никакого внимания на
прелести Петворта. Пока он шел по залитым солнцем улицам, перед его глазами
назойливо маячила одна-единственная картина - чудный запотевший стакан с
ледяной прозрачной водой, не с вином, терпким и ароматным, не с призывно
пенящимся пивом, а с обычной родниковой водой. Жажда становилась
невыносимой, сэр Мармадьюк уже почти бежал, когда наконец углядел вывеску
"Ангел", украшавшую старое замшелое здание, двери которого были приветливо
распахнуты.
Сэр Мармадьюк ворвался в темное чрево пивной. На первый взгляд здесь
было совершенно пусто, но где-то в глубине слышался гул людских голосов. На
фоне глухого неразборчивого бормотания выделялись два
пронзительно-возбужденных голоса:
- ...кровавое убийство, говорю я тебе!
- И в нем замешана женщина, Господи помилуй!
- Ну, по-твоему всегда и во всем замешана женщина.
- Да уж! Все дело в них, иначе и быть не может.
- Особенно, если речь идет об эсквайре Брендише! Вот уж кто любил
побегать за юбками!
- Да, а теперь он мертв, не живее вот этой колоды. А ведь только на
прошлой неделе я видел его здесь, в Петворте.
- Да, был он здесь, я собственными руками наливал ему доброго эля...
Тут сэр Мармадьюк громко постучал по прилавку. Вскоре появился грузный
хозяин в фартуке и рубахе с закатанными рукавами. Он наполнил кружку и
поставил ее перед джентльменом. Качая головой, трактирщик сощурил совиные
глаза.
- Ох, сэр! Не знаю, куда мы катимся!
- В самом деле? - спросил Мармадьюк, не сводя вожделенного взгляда с
кружки.
- Да, сэр, не знаю. Вы, может, не слыхали еще новость, но вскоре
услышите.
- Услышу?
- Да, услышите! - зловеще кивнул головой трактирщик.
Сэр Мармадьюк благоговейно поднял кружку и жадно приник к ней, не
отрывая взгляда от лица хозяина. Того прямо распирало от желания сообщить
ужаснейшую новость.
- Я сам услышал об этом всего десять минут назад, и, сэр, у меня все
внутри так и трясется, так и трясется, - и огромное брюхо трактирщика
заколыхалось в подтверждение его слов.
- А? - вопросительно воскликнул сэр Мармадьюк, со вздохом облегчения
ставя кружку на прилавок. - А почему это у вас внутри все трясется? -
спросил он, с подозрением наблюдая за хозяйским брюхом.
- Трясется, потому как у меня там есть кишки, - доверительно сообщил
трактирщик.
- Вот как? - изумленно спросил сэр Мармадьюк
- Да, есть, - важно подтвердил трактирщик.
- Но почему ваши внутренности вдруг так взволновались?
- Да потому как новость эта любого человека до костей проберет, от нее
кровь в жилах стынет, а кишки так и трясутся, так и трясутся. - Брюхо
заколыхалось еще энергичнее, сэр Мармадьюк опасливо отодвинулся.
- Боже мой! - воскликнул он в совершеннейшем ужасе. - Так что же это за
новость?
Хозяин прикрыл совиные глаза, затем резко распахнул, громогласно
откашлялся и оглушительно зашептал:
- Кровавое убийство, сэр! И совсем рядом, не далее, как в пятнадцати
милях отсюда. Убит джентльмен, которого я хорошо знал.
- Что вы говорите? - зашипел в ответ сэр Мармадьюк. - Расскажите же
поподробнее.
- Так вот, сэр, убит эсквайр Брендиш. Горло у него перерезано от уха до
уха, голова прострелена, и в придачу ко всему он мертв, сэр! Мертв! А ведь
только на прошлой неделе он, бедняга, был здесь, стоял на том самом месте,
где вы сейчас стоите, сэр, - Мармадьюк испуганно ойкнул, - а теперь он убит!
И убит неизвестным!
- Бог мой! - Сэр Мармадьюк схватил кружку и вылил в себя последние
капли жидкости. - И нет никаких улик, никаких следов? Ведь кого-то,
наверное, подозревают?
- Поговаривают, сэр, о женщине, она исчезла, сэр, но гонятся-то,
конечно же, за мужчиной.
- Мужчиной?
- Да, сэр, ищут молодого повесу из Лондона, того, что накануне
поссорился с несчастным и тоже исчез, но...
- Но?
- Но, сэр, хотя джентльмен этот и исчез, он оставил рядом с телом свой
хлыст, и по нему, конечно же, найдут злодея.
- Вы сказали молодой повеса?
- Да, так поговаривают, сэр, из тех расфуфыренных щеголей, настоящий
светский лев, сэр.
- И он оставил хлыст?
- Да, сэр, рядом с обезображенным телом.
- Так, наверное, он и есть убийца.
- Все так и полагают, сэр, и за ним уже снарядили погоню, все дороги
под наблюдением, и в эту минуту должны отправить депешу в Лондон, сэр.
- Ну тогда его быстро поймают.
- Не сомневайтесь, сэр, непременно поймают и повесят! Вздернут на
виселице! И, надеюсь, предварительно вымажут дегтем для острастки всех
прочих негодяев!
- Именно так! - энергично согласился сэр Мармадьюк. Убедившись, что в
кружке больше не осталось ни капли, он расплатился, попрощался с
разговорчивым хозяином пивной и вышел на залитую утренним солнцем улицу.
Он старался по-прежнему идти обычным шагом, не оглядываясь и не
озираясь по сторонам. Но, заслышав за собой быстрые шаги, он замер перед
витриной, сделав вид, что упоенно созерцает ее содержимое. Человек прошел
мимо, а сэр Мармадьюк вдруг осознал, что смотрит на вывеску, гласящую:
АРТУР МОСЛИ
КАЧЕСТВЕННАЯ СТРИЖКА
БЕЗБОЛЕЗНЕННОЕ БРИТЬЕ
В центре витрины, в окружении париков, шиньонов и накладных волос
всевозможных оттенков высилась восковая голова анемичного джентльмена с
выпученными тусклыми глазами, его безжизненное лицо резко контрастировало с
буйной жгуче-черной шевелюрой и столь же черными бакенбардами. Сэр
Мармадьюк, вдоволь налюбовавшись сим произведением цирюльного искусства,
решительно открыл дверь и шагнул внутрь. Там восседал хозяин, как две капли
похожий на своего воскового манекена - те же выпученные глаза, та же
анемичная бледность, те же роскошные бакенбарды и шевелюра, чье великолепие
свидетельствовала о неустанной заботе о себе ее обладателя.
Хозяин внимательно выслушал джентльмена, при этом его бакенбарды
возмущенно встопорщились, а глаза еще больше вылезли из своих орбит.
- Как сэр, вы хотите, чтобы я убрал их? Это невозможно! - в отчаянии
вскричал он и беспокойно коснулся ухоженных украшений своих собственных щек.
- Вы действительно хотите сбрить такие прекрасные...
- Да! И еще я хочу, чтобы вы подстригли меня как можно короче!
- Слушаюсь, сэр! Очень хорошо, сэр! Но, сэр, ведь бакенбарды... они же
так украшают вас, придают вашему лицу такое благородство. Мне доводилось
стричь очень высокородных клиентов, средь них даже был один граф, но никогда
еще я не видел столь безукоризненных, столь совершенных бакенбард! О, сэр,
подумайте о женщинах, ничто так не привлекает прекрасный пол, как...
Тут речь цирюльника была прервана гневным взглядом джентльмена. Хозяин
оскорбленно замолк, усадил сэра Мармадьюка в кресло и начал орудовать
расческой и ножницами, помазком и бритвой.
Через несколько минут от великолепных кудрей нашего героя остался лишь
короткий ежик. Сэр Мармадьюк задумчиво провел по гладко выбритым щекам и
взглянул на себя в зеркало. Цирюльник, не переставая замогильно вздыхать,
покачал головой.
- Это были самые лучшие в мире бакенбарды, сэр! Они радовали женские
глаза и согревали женские сердца, а теперь все кончено, сэр! Все кончено!
- Мне нужна бритва, - сказал сэр Мармадьюк, критично изучая свое
отражение.
Хмурое лицо цирюльника несколько просветлело.
- Конечно, сэр. А может, лучше две?
Сэр Мармадьюк кивнул.
- Значит две, сэр. Надо признать - вы и в таком виде не так уж плохо
выглядите, глядишь не все потеряно. А мыло? Вам потребуются мыло и помазок?
Сэр Мармадьюк снова молча кивнул.
- Даже самые лучшее лезвие может затупиться, так что вам пригодится и
бритвенный ремень, сэр.
Сэр Мармадьюк кивнул.
- Вот и ремень, сэр! Должен вам сказать, сэр, вы так выглядите
значительно моложе. Итак, лезвия, мыло, помазок, ремень, я сложу все в
мешок, сэр, что бы вам было удобнее нести...
- Нет, - прервал его джентльмен, - мне еще нужна щетка для волос и
гребень.
- Безусловно, сэр! Щетка и гребень, конечно же! А вот сейчас, когда вы
повернулись, сэр, и солнце осветило ваше лицо немного иначе, вас можно
принять за вашего же собственного сына. Просто невероятно! Вот щетка и
гребень! Тогда, может присовокупить еще и бутылочку медвежьего сала?
- Спасибо, нет!
- Нет! - воскликнул цирюльник. - Никакого медвежьего сала! Хотя, по
правде говоря, бакенбарды нынче в моде, сэр! Джентльмен без бакенбард все
равно, что цветок без запаха, а вы расстались с украшением, которое могло бы
облагородить лицо любого представителя самых высших кругов, сэр, - герцога,
графа, маркиза или баронета! Лезвия, помазок, мыло, ремень, щетка, гребень,
все это кладем в мешочек, и никакого медвежьего сала! Это все, сэр?
- Абсолютно! - ответил сэр Мармадьюк и вытащил кошелек.
- Премного благодарен, сэр, и счастливого вам дня, сэр!
Оказавшись на пустынной улице, наш герой еще больше ощутил перемену в
собственной внешности. Он шагал мимо витрин, бросая косые взгляды на свое
отражение, пока его внимание не привлекла вывеска, на которой
незамысловатыми буквами было выведено:
МИСС И МИСС БЛАЙТ
Это был уютный магазинчик, притулившийся в тенистом уголке, скромный и
опрятный. Витрина очаровывала соблазнительным многообразием деталей женского
туалета, стыдливо прятавших свое предназначение за пеной кружев и оборок.
(Сэру Мармадьюку такое оформление витрины показалось несколько неуместным.)
Рядом выстроилась целая шеренга модных шляпок. Шляпки с высокими тульями, с
низкими тульями, с широкими полями, с узкими полями, шляпки вовсе без полей,
а за ними, в глубине витрины теснились платья всевозможных цветов и фасонов.
Сэр Мармадьюк подозрительно огляделся по сторонам, решительно сжал
кулаки и шагнул в полумрак магазина, где тут же столкнулся с высокой тощей
леди. Леди решительно преградила ему путь, из-за ее спины выглядывала дама
более пухлая и менее долговязая.
Сэр Мармадьюк снял шляпу и обольстительно улыбнулся.
- Что вы хотите, сэр? - сурово спросила тощая леди.
- Мадам, - понизив голос, начал наш герой, - мне нужно платье.
Толстушка за спиной тощей леди хихикнула, фигура же ее костлявой
напарницы словно пополнилась еще добрым десятком костей, локти и подбородок
словно стали еще длиннее.
- Что вы имеете в виду, сэр? - сердито воскликнула тощая леди, окинув
нашего героя холодным взглядом давно почившей селедки. - Что вы имеете в
виду, сэр, позвольте вас спросить?
- Платье, мадам. А также шляпку.
- Может, все-таки сюртук и бриджи, сэр?
- О, сестра, не ... - пухлая леди залилась тонким смехом.
- Розамунда, держи себя в руках! А вам, сэр, следует пройти в лавку
напротив. Желаю удачи, сэр! - С этими словами костлявая леди сделала
глубокий реверанс.
Сэр Мармадьюк улыбнулся еще обольстительней. Затем не обращая внимания
на хозяек лавки, он извлек из карман монокль и поднеся его к глазу, с
глубоким интересом начал изучать выставленный на продажу товар.
- Платье, мадам, - не глядя на старшую мисс Блайт, повторил он, -
голубое или розовое, с рисунком или без, а также шляпку и прочие мелочи для
молодой леди. И еще темный плащ с капюшоном.
Костлявая мисс Блайт сложила руки на груди, вздернула подбородок и
издала громкое и презрительное фырканье.
Сэр Мармадьюк невозмутимо указал на платье из голубого муслина с тонким
рисунком по подолу:
- Думаю, вот это подойдет - эти кружева и оборки просто восхитительны.
Мисс Блайт хмыкнула, а ее пухлая сестра, уткнув лицо в цветастую ночную
сорочку, которую схватила с прилавка, давилась от смеха, издавая странное
бульканье.
- Это платье, сэр, - бесстрастно сообщила мисс Блайт, - стоит четыре
гинеи!
- Будьте так добры, мадам, заверните мне его.
- Розамунда! - приказала мисс Блайт. - Обслужи господина.
- Так как насчет шляпки? - задумчиво спросил сэр Мармадьюк, сквозь
монокль оглядывая прилавок, - что-нибудь с широкими полями, но не слишком
бросающееся в глаза...
- Вот, сэр, - младшая мисс Блайт улыбнулась всеми своими ямочками, -
как раз для молодой и хорошенькой леди, очень подходит к платью.
- Восхитительно! Беру...
- Новая модель, сэр! - сурово возвестила старшая мисс Блайт, - Тридцать
семь шиллингов и шесть пенсов.
- Не сочтите за труд завернуть..
- Невозможно, сэр! Шляпки хранятся в картонках.
- Картонки, мадам, весьма неудобны...
- Картонка и никаких разговоров, сэр! Розамунда, обслужи господина.
Покончив с покупками, сэр Мармадьюк поклонился и удалился. Правда,
величественность нашего джентльмена потускнела из-за странной ноши в виде
шляпной картонки, которая так и норовила выскользнуть из рук и плюхнуться в
пыль. И вот, когда сэр Мармадьюк в очередной раз подхватывал падающую
шляпную картонку, его взгляд остановился на длинном пальто грубой шерсти.
Этот, совершенно несоответствующий сезону предмет, красовался в темной
витрине обшарпанной лавки. У прилавка, облокотившись о стойку, сидел,
скрестив ноги, высохший старик весьма злобного вида и свирепо орудовал
иголкой и наперстком.
- Это пальто... - начал сэр Мармадьюк, появляясь в дверях магазина.
- Два фунта! - рявкнул старик, яростно сверкнув на посетителя поверх
роговых очков.
- Я покупаю его.
- Покажите деньги!
Сэр Мармадьюк безропотно исполнил требование. Он выбрал себе еще пару
подержанных ботинок (весьма неприглядных на вид, но довольно удобных), а
также кое-какие мелочи. Закончив, он приказал завернуть все, кроме пальто,
которое решительно надел на себя.
- Вы собираетесь носить его сейчас? - изумленно спросил старик, возясь
с бумагой и веревкой.
- Так легче будет нести!
- Разумеется. но глядя на вас, я сам исхожу потом. Да еще эти ваши
свертки!
- Ничего, справлюсь... - Но тут шляпная картонка вновь проявила свой
норов.
- Да уж куда вам! Я могу прислать вам все это на дом.
- Спасибо, не стоит.
- Тогда вот вам мой совет, - все так же нелюбезно предложил хозяин, -
возьмите тележку.
- До свидания! - Сэр Мармадьюк неуклюже протиснулся со всеми своими
многочисленными пакетами на улицу.
В следующей лавке он купил дорожный мешок, набил его купленным скарбом,
и перекинув через плечо, пустился в обратный путь, взметая за собой клубы
пыли.
Глава XII,
посвященная, главным образом, платью и шляпке
Наконец сэр Мармадьюк со всем своим грузом выбрался из Петворта.
Свернув на поросшую травой тропинку, он направился к тому месту, где Ева
назначила ему встречу.
Солнце пекло все сильней и сильней, пакеты становились все тяжелее, наш
герой, совершенно непривычный к поклаже более обременительной, чем трость,
еле справлялся с обязанностями носильщика, тем не менее , несмотря на жару и
сопротивление шляпной картонки, он скорымм шагом отмерял отделяющее его от
Евы расстояние. Несмотря на быстрый шаг, он двигался все-таки довольно
медленно, потому что приходилось бороться, как с дурным характером шляпной
картонки, так и с неудобным заплечным мешком. А солнце палило нещадно!
Шерстяное пальто сковывало движения. По лицу струился пот, который наш герой
не в состоянии был оттереть, поскольку руки его были заняты. Надо ли
удивляться, что привычное для него состояние безмятежности было нарушено. Да
еще в какой-то момент дорогу преградила довольно высокая живая изгородь.
Сэр Мармадьюк в сердцах чертыхнулся, опустил поклажу на землю, с
наслаждением вытер пот и достал часы. Два пополудни! Она ждет его уже два
часа! Целую вечность!
Перекинув через изгородь мешок и картонку, он перелез сам, подхватил
свою поклажу и решительно продолжил путь.
Тропинка, по которой он шел, петляла то туда, то сюда, с точки зрения
сэра Мармадьюка без всякого смысла, пока наконец не нырнула а тенистую
рощицу. Сэр Мармадьюк ступил в благодатную тень коровника, стоящего на
опушке рощи, когда картонка решительно вырвалась из его объятий, и весело
подпрыгивая, покатилась в сторону упомянутого сооружения. Сэр Мармадьюк
бросился в погоню. Пузатый мешок, воспользовавшись моментом, развязался, и
многочисленные свертки и пакеты, обретя свободу, устремились вслед за
шляпной картонкой, которая попрыгав на ухабах тропинки, спокойно закатилась
в приоткрытую дверь коровника. Сэр Мармадьюк бросил оставшиеся пакеты на
землю, вытер лицо, и, неистово ругаясь, подобрал рассыпавшиеся свертки и
нырнул вслед за непокорной шляпной картонкой в открытую дверь коровника.
Это было заброшенное место, которое, судя по всему, уже давно не
использовалось по назначению. В одном углу лежала куча полуразложившегося
навоза, в другом валялись ржавые вилы. Сэр Мармадьюк огляделся и снял
пальто. Сквозь щели в стенах и крыше проникали солнечные лучи, кое-где крыша
провалилась, словом в этом старом коровнике царили запустение и разруха. О
лучшем убежище нельзя было и мечтать. Сэр Мармадьюк развязал один из
пакетов.
И вскоре из старого коровника вышел Джон Гоббс собственной персоной,
одетый как крестьянин - потертая шляпа с мягкими полями, пестрый шейный
платок, шерстяные чулки, вельветовые штаны и грубые башмаки на толстой
подошве, а где-то там, под грудой старого навоза покоилась дорогая и
элегантная одежда, облачавшая величественную фигуру того, кто прежде
именовался сэром Мармадьюком Энтони Эшли Вэйн-Темперли.
- Вот так-то лучше! - промолвил Джон Гоббс и оглядел свое
непритязательное одеяние, совершенно не сознавая, что старый и грубый костюм
не скрывает тонкие орлиные черты его лица, изящество длинных, не приученных
к труду пальцев и величавую осанку, а, наоборот, контрастирует с ними.
Подхватив оставшиеся пакеты и злополучную шляпную картонку, он снова
отправился в путь, а поскольку смекнул, что еще лучшего эффекта маскировки
достигнет, изменив походку и осанку, то начал подволакивать ноги и сутулить
плечи.
Наконец он добрался до леса и углубился в заросли, то и дело
останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Евы-Энн нигде не было видно. Дул
легкий ветерок, наполнявший лес едва уловимым шелестом листвы, похожим на
крадущиеся шаги. Но сэр Мармадьюк, как и положено герою, старался не
обращать на него внимания и рыскал туда-сюда по зарослям, пока, вконец
утомившись, не остановился передохнуть. В голове у него стучала
одна-единственная мысль: Ева-Энн исчезла! Вот тут сэра Мармадьюка объял
страх, и, отбросив в сторону поклажу, он начал дюйм за дюймом прочесывать
небольшую, но густую рощицу. Тщетно. Тревога его росла, сменившись паникой,
в отчаянии он, забыв об осторожности, громко позвал девушку по имени.
Ответом был легкий шорох листвы. Ветерок овевал его разгоряченное лицо. Сэр
Мармадьюк остановился в растерянности. Вдруг за спиной треснула ветка. Сэр
Мармадьюк резко обернулся и застыл под пристальным взглядом двух глаз,
следивших за ним из густых зарослей.
- Господи, Ева-Энн, где ты была? - сурово спросил он ее.
- Шла за тобой, Джон, подглядывала.
- А я-то думал, что это ветер! - в сердцах воскликнул сэр Мармадьюк и
устало опустился на поваленный ствол дерева. Вытащил из кармана носовой
платок невообразимой расцветки, с отвращением взглянул на него, но пот со
лба все-таки вытер. Ева наблюдала за ним со все возрастающим изумлением.
- Пряталась! Подглядывала! А тревожусь, что с тобой случилось?
- Я тоже боялась, Джон, потому и спряталась. Я тебя не узнала! Ты
ужасно изменился.
- Ужасно? - обеспокоенно переспросил он.
- Эта грубая одежда! Если бы не лицо, я приняла бы тебя за крестьянина.
- В самом деле? - он провел рукой по выбритой щеке. - А я-то полагал,
что перемены в моей внешности тебе понравится.
- Так и есть, Джон, ты выглядишь сейчас гораздо моложе!
- Неужели? - несколько опечаленно спросил он.
- Я имею в виду, - пояснила девушка, - что у меня такое чувство, будто
на меня глазами Джона Гоббса смотрит молодой человек. Такое ощущение, словно
рот и нос у тебя изменились, а подбородок стал крупнее и решительнее. Теперь
мне понятно, почему тебя слушаются люди. Джон, ты мне нравишься даже в этой
грубой одежде!
- Ты мне напомнила, - он поднялся, - тебе ведь тоже следует сменить
наряд. Вот шляпка и платье.
- Шляпка!
- Но собственно, где все остальное? До леса, насколько я помню, я все
донес, но потом, наверное. где-то обронил.
- Ты бросил какие-то пакеты, Джон, вон в тех зарослях.
- Так значит ты все это время следила за мной? - спросил он с упреком.
- Да, Джон. А платье какого цвета? Голубое?!
- Да, с рисунком.
- Покажи же, Джон!
За кучей хвороста они отыскали многочисленные порядком потрепанные
пакеты.
- Вот, - сообщил сэр Мармадьюк, извлекая из колючего кустарника нечто
невообразимое, - это, я полагаю, шляпная картонка.
- У нее весьма помятый вид, Джон.
- Еще бы! - в сердцах воскликнул джентльмен, - иначе и быть не могло,
ибо это самая беспокойная и своенравная картонка, с которой когда-либо имел
дело человек.
Ева присела на траву, положила сплющенную коробку на колени и принялась
развязывать веревки и снимать обертки, руки ее дрожали.
- О! - прошептала она, увидев содержимое злополучной картонки, - это
чудесно!
- И похоже, на ней совсем не сказался ее злобный нрав, что и в самом
деле чудесно.
- Но я ... я никогда не смогу носить ее, Джон!
- Почему же, Ева-Энн?
- Она так прекрасна! Так элегантна! Такую шляпку может надеть только
очень богатая и важная дама...
- Вот именно! - кивнул джентльмен, - потому-то я выбрал ее. Надеюсь,
она будет тебе к лицу.
- Но, Джон, я всего лишь Ева Эш и...
- Вот именно!
- Но путешествовать по полям и лесам в такой шляпке...
- Ты можешь прикрыть ее капюшоном.
- Капюшоном, Джон?!
- Конечно! Где-то здесь имеется плащ с капюшоном. Но сначала давай
откроем эту коробку и взглянем на твое платье.
Затаив дыхание, девушка наблюдала, как сэр Мармадьюк разыскивает нужный
сверток. Ее глаза загорелись, щеки раскраснелись, губы затрепетали, и оттого
она показалась ему еще прекраснее. И вот элегантное платье с многочисленными
складками и кружевами было извлечено и во всем своем блеске предстало взору
новой владелицы.
- О! - вырвался у Евы возглас восторга. - О Джон, это похоже на сон!
- Насколько я понимаю, этот сон именуется готовым платьем.
- Я иногда мечтала именно о таком платье... Мои мечты всегда так мирски
и тщеславны, но...
- А теперь, дитя мое, тебе следует пойти и переодеться, а я пока
позабочусь об обеде.
- Я не голодна, Джон!
- Ветчина и говядина, хлеб, масло и бутылка легкого вина.
- Но, Джон...
- Ева-Энн, пойди и переоденься!
- Хорошо, Джон, но зеркало...
- Зеркало я тоже купил, поскольку всегда держу свое слово! -
провозгласил сэр Мармадьюк поднял мешок и вытряхнул его содержимое на траву.
Но вместо многочисленных мелочей из мешка выкатился один слипшийся
жирный комок. Сэр Мармадьюк в ужасе отпрянул, а Ева с отвращением взглянула
на то, что когда-то было вилками, ножами, штопором и прочими необходимыми
вещицами.
- О, Джон! - Ева укоризненно покачала головой, - масло растаяло...
- Да... - растерянно отозвался наш герой, наблюдая как девушка пытается
отделить две ложки от бесформенного нечто, прежде называвшееся сливочным
маслом.
- Так нельзя обращаться с маслом, Джон.
- Уже понял! Бакалейщик не потрудился упаковать его как следует и вот
результат... Выбрось же эту мерзость!
- Ну нет, это слишком расточительно.
- Но с ним уже ничего нельзя поделать...
- Ну почему же, в тени масло остынет и снова затвердеет. Очень мило с
твоей стороны, что ты не забыл о зеркальце, Джон. Да и все эти вещи так
чудесны и, наверное, так дороги! Они слишком великолепны и нарядны, чтобы
разгуливать в