Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Валентин Холмогоров
 Email: alvion@tomcat.ru
 Date: 10 Mar 1999
---------------------------------------------------------------



     Рабочий  день подходил к  концу, однако в офисе фирмы были  еще  слышны
чьи-то  голоса. За небольшим столиком, стоящим возле  стены  в дальнем конце
приемного зала, сидели  двое.  Борис, старший менеджер по маркетингу, нервно
грыз  ногти, обдумывая дальнейшую  стратегию игры. Его соперник, менеджер по
продажам  Саша, вольготно  развалившись в  мягком кожаном кресле и покуривая
сигарету, с видом победителя глядел на своего коллегу.
     --  Сдавайся, дилетант! -- Шутливым  тоном  произнес он.  -- Через  ход
будет мат.
     Борис  тяжело  вздохнул, и,  протянув руку,  толкнул своего  короля  на
шахматную доску.
     -- Твоя взяла, гроссмейстер!
     Хлопнула дверь и в прокуренную комнату шагнула крепкая плечистая фигура
Антона, охранника и специалиста по иным мордоремонтным работам.
     -- Шахматами балуетесь, бизнесмены? -- Спросил он.
     --  Угу,  --   отозвался   Борис,  --   меня  бессовестно   обыгрывают.
Присоединяйся.
     -- Сроду в эту игру не играл. -- Честно признался Антон.
     -- Ща научим! -- Воскликнул Саша и с ходу пустился в объяснения:
     -- Это пешки, ходят они прямо, едят  по  диагонали, в отличии от ладьи,
которая...
     -- Ты сам-то понял, чо сказал?  -- прервал его охранник. Внезапно Борис
вскочил  со  своего  места и знаком остановил  приятеля. В глазах шахматиста
зажегся огонек внезапно  озарившей его  идеи. Он подмигнул своему  недавнему
сопернику и обратился к Антону:
     -- Смотри сюда:  вот это  -- он указал на короля  -- директор фирмы. Он
глупый и слабый, ничего не может,  кроме  как перемещаться на одну клетку по
полю в  любом направлении. Поэтому  его надо защищать. Это, --  Борис  ткнул
пальцем в ферзя,-- Это -
     его "крыша".  Ходит,  естественно,  везде,  где  хочет,  и делает,  что
вздумается. Пешки - простые "бойцы". А слон - их "староста". Теперь понял?
     Антон в задумчивости кивнул.
     -- Давай играть.
     Охранник уселся напротив Александра и игра началась.
     -- Так нельзя!  --  Воскликнул Борис, когда  Антон  попытался поставить
ладью  на прикрытое поле,  --  эта  клетка  -  под "крышей".  Тебя  сразу же
"уберут".
     Антон молча  кивнул и  переставил  фигуру  на другую  клетку,  напав на
Сашиного ферзя. Не долго думая, тот походил конем.
     -- Шах! -- Объявил он.
     Его соперник в недоумении уставился на Бориса.
     --  На  твоего  бизнесмена  "наехали". -- Пояснил тот, --  Чего  делать
будешь?
     -- Чего - чего, "братве" звонить. Пусть приезжают, разбираются.
     -- Ну так и ходи ферзем!
     Через  четыре хода  Саше был поставлен мат. Счастливый Антон потирал от
удовольствия руки.
     -- Как это у него получилось? -- В недоумении воскликнул Александр.
     -- Просто к каждому человеку необходим индивидуальный подход.-  - Тоном
лектора, объясняющего нерадивым студентам закон Ома, произнес Борис.
     -- Ну что, Антон, хоть что-нибудь из этой игры ты понял? -- Спросил он,
обернувшись к своему ученику.
     -- Еще бы! -- Отозвался тот, -- без "крыши" в наше время - никуда...




     Да нет, спасибо, я уж лучше постою. Неужто я так плохо выгляжу, что мне
в общественном транспорте начали места уступать?
     Эх,  невезунчик  я.  Неудачник. Давеча  знаете  какая  со  мной история
приключилась?  Расскажу  -  не  поверите.  Да  вы  не  отворачивайтесь,   вы
послушайте. Познакомился я, значит, с девушкой на  одном концерте. Красивая,
как  Софи  Лорен  в  молодости;  вот, взгляните,  я  вам  сейчас  фотографию
покажу... Да нет, это не она, это Софи Лорен... Так о  чем это я? Ах, да. Ну
вот, познакомился,  значит,  с  красавицей этой.  Оказывается,  она  всерьез
спортом занимается, черный пояс по каратэ имеет, да еще и в йоге упражняется
по вечерам. В перерывах между  каратэ  и  дискотекой. Ну, на следующий  день
после нашего знакомства она  меня  к  себе домой на чай пригласила.  Я, сами
понимаете,  не  дурак отказываться:  я  до  чая большой любитель.  Так  вот,
прихожу к ней домой, она меня в комнату провела: "Располагайся", -  говорит.
"Садись,  -  говорит,  -  куда хочешь,  но  от  дивана держись  подальше". Я
квартиру внимательно оглядел  - ничего себе квартира, не богатая, но уютная.
И комната тоже замечательная. Правда, кроме, как на диван сесть там было  не
на  что,  ибо ничего предназначенного  природой  для  сидения  там  попросту
небыло. Ну я и плюхнулся на этот злосчастный  диван. Хорошо так плюхнулся. С
разбегу. И  подлетел тут же метра  на два  вверх: у нее  там под  покрывалом
доска  с  гвоздями лежала.  Гвозди здоровые были,  такими  на  дачах  заборы
сколачивают. Ну,  она, сами  понимаете, прибежала, заохала: "Предупреждала я
тебя, говорит, - глупого, да ты не послушался. Снимай, - говорит, - штаны, я
тебя сейчас йодом мазать буду". А я бегаю по комнате, как ошпаренный, больно
мне, а главное - обидно, что в такую глупую ситуацию попал.
     Ну, что оставалось делать, снял.  Стою, понимаешь, весь такой красивый,
и  тут, по  закону всемирного свинства,  ее  папаша  заходит. То-ли  я ему с
первого взгляда  не понравился,  то-ли он  чего-то  неправильно  понял,  но,
короче,  я  тут  же оказался  на  лестнице. Со  спущенными  портками.  Прямо
напротив  двери,  из которой соседка в булочную  выходила.  Выходила,  прямо
скажем,  некстати. То-ли я и ей не понравился...  в  общем,  очутился  я  на
улице. Быстро так очутился. Кувырком. Отправился я в больницу. Отвели меня к
доктору, что в тот день практику у студентов вел. Я как его увидел, меня пот
холодный прошиб. Лохматый такой, небритый, руки  трясутся. "Ничего, говорит,
мы  тебя  вылечим, будешь выглядеть  на все  сто, то есть, ну прямо, как я!"
Нет, думаю, я столько не выпью. Положили меня на стол, а доктор практиканток
своих подзывает и  говорит: "Сейчас вы,  девушки,  на примере этого молодого
человека будете учиться зашивать открытые раны". А  одна отвечает: "Я,  мол,
шить  не  могу,  я только  штопать умею".  Ну, чувствую, сейчас  они  на мне
вышивать начнут.  Крестиком. В  общем, ушел я от них, как  есть. Хорошо, что
вообще живой остался... Вот такая вот забавная история со мною приключилась.
Верите ли?  Эх,  невезунчик я. Неудачник.  Так что вы уж  лучше сидите.  А я
постою.






     Я  стоял на  пороге  небольшого,  приземистого  и неприглядного  на вид
здания, нервно докуривая сигарету. Остаться, или, плюнув на все, повернуться
и уйти домой, к удобному мягкому креслу, теплому чаю и  любимому телевизору?
Да, вопрос, прямо скажем, не из легких. Более того, из острых, и, не побоюсь
этого слова, наболевших.
     Наконец я решился. Выплюнув окурок в близлежащую лужу, я толкнул плечом
тяжелую стеклянную дверь и сделал первый шаг в свое счастливое будущее.
     - Служба  знакомств  "Бремя  Семьи" приветствует вас!  - Улыбнулась мне
стройная симпатичная блондинка, сидевшая за новым, и насколько я мог судить,
весьма   дорогим   компьютером,  установленным  на   столике  прямо  посреди
небольшого  тесного кабинета.  "Обнадеживающее название..."  -  пронеслось у
меня в голове.
     - Как вас зовут? - Сразу перешла к делу блондинка. Я с трудом поборол в
себе искушение задать ей тот же вопрос.
     - Шурик... То есть,  Александр Семенович. Двадцать девять лет. - Мрачно
отозвался я. Блондинка удовлетворенно кивнула.
     - Ранее состояли в браке?
     - Угу. Три года. В разводе уже два с половиной.
     Мне почему-то стало казаться, что я зря теряю время.
     -  Какой  вы   видите  вашу  будущую  спутницу   жизни?   Поконкретней,
пожалуйста.
     - Ну... Не старше тридцати... Высокая, стройная, шатенка... Желательно,
чтобы не пользовалась косметикой... Ну, или почти  не  пользовалась...  А то
моя жена намалевывалась так, что я уже  не помню, как  она выглядит на самом
деле... Без  вредных  привычек...  Моя  жена  курила. Дымила,  как заводская
труба. Когда  мы целовались, казалось, что я целую пепельницу... Желательно,
с  нежным,  ласковым  голосом... Я  помню,  что  когда моя  жена  закатывала
истерику в автомобиле  по дороге на работу, нам уступали дорогу. Думали, что
это визжит сирена "Скорой помощи". Чтобы вкусно  готовила. Как-то  я оставил
на столе приготовленный женой ужин. Наутро из квартиры сбежали все тараканы.
Вместе  с соседями. Кошка на стол забралась - я  ее полдня потом откачать не
мог...  Чтобы не  ревнивая была. Один  раз меня  на работе  случайно  духами
облили.  Женскими. Я домой пришел - жена  мне слова сказать не дала. А  я на
этот сервиз полгода деньги копил!
     Похоже,  я  разошелся  не  на шутку.  Воспоминания  об  ужасах  прошлой
семейной  жизни  так  и бурлили  во мне, выплескиваясь  наружу потоком слов.
Девушка за  компьютером  едва успевала  стенографировать  мой  красноречивый
монолог.
     - И чтобы хозяйство вести  могла. Семейный бюджет блюсти. А  то жена на
мою  зарплату  себя  в  ходячий  галантерейный  магазин  превратила.  И  еще
жаловалась теще, что я мало получаю. Да, и чтоб теща спокойная имелась. А то
мою  бывшую тещу  надо  было  специальным указом  правительства к  холодному
оружию приравнять.  Нет, к огнестрельному.  Массового уничтожения!  Ну, вот,
вроде, все...
     - Подождите минуточку,  - сказала  мне девушка,  утирая носовым платком
выступившие на  лбу крупные капли пота. -  Сейчас компьютер  подыскивает вам
варианты.  Когда  он закончит, на экране появится фотография  женщины  вашей
мечты...  Ну  что  ж,  поздравляю вас!  Кажется,  нам удалось найти для  вас
идеальную   пару.   Взгляните  сюда,   все  данные   полностью  совпадают  с
высказанными вами пожеланиями.
     Я  поднял глаза  и  едва не  потерял сознание.  Схватившись  руками  за
краешек  стола, чтобы удержать  равновесие, я тщетно  пытался  унять дрожь в
коленях.
     - Что с вами? Вам плохо? - Донесся откуда-то издалека голос симпатичной
блондинки.
     - Нет, нет, все в порядке... - Ответил я и еще раз взглянул  на монитор
компьютера.
     Со светящегося экрана мне улыбалось изображение... моей бывшей жены.





     Стояло солнечное  июньское  утро.  Право, не  скажу точно, было ли  оно
действительно солнечным,  однако ж высокое звание сочинителя обязывает  меня
нарисовать   благородному  читателю   пейзаж  места   действия  прежде,  чем
приступить к самому действию. Потерпите, благородный читатель.
     Так вот, стояло солнечное  июньское  утро. Воздух был тепл и  недвижим,
небесный  свет  касался  золотом  листьев  пыльного  шиповника,  росшего  на
неухоженном  газоне  по  обочинам  улицы,  ронял  яркие  блики  на  неровную
мостовую.  За  шиповником  начиналась  лестница,  поднимавшаяся  к  высокому
каменному зданию, где располагался некогда самый что ни на есть обыкновенный
техникум. Собственно,  техникум и  остался на  том же месте, только обрел он
ныне вторую жизнь, второе дыхание, получив гордое наименование - гимназия.
     Я неспеша прогуливал по тротуару радостно молотящего в воздухе длинными
курчавыми  ушами  коккер-спаниеля и наслаждался погодой.  Спаниель  деловито
подымал  лапу подле каждого встречающегося ему  попутно  предмета. Нам  было
хорошо и уютно вдвоем.
     И вот, в этот  прекрасный миг возвышенных мечтаний о прохладной  ванне,
газете  и  предстоящем  обеде,  идиллия  была  нарушена  весьма  неожиданным
образом. А  именно дверь в вершине лестницы оглушительно хлопнула и на улицу
выбежали две смеющиеся гимназистки.
     Как и все  юные  особы,  эти  были хороши собою, веселы  и  беззаботны.
Спаниель, бросив обнюхивать шиповник, бесцеремонно  поспешил познакомиться с
их  туфлями, но, не  обнаружив, видимо,  в их  запахе ничего  значительного,
засеменил было далее.
     - Ах, какая  прелесть!  - Воскликнула одна из гимназисток, обращаясь не
то ко  мне, не то к спаниелю.  С этими словами она  ухватила собаку  за шею,
вызвав таким действием  несказанное удивление последней, и принялась усердно
мять ее холку. Пес лениво махнул хвостом.
     - Нет, ты только посмотри, Любочка, какое милое существо, не правда ли?
- Обратилась  она  к  подруге,  глядя тем временем  в  глаза разомлевшему от
нежданного счастья псу.
     - Да,  чудесное существо, - подтвердила со знанием дела Любочка, бросая
заинтересованный взгляд в мою сторону, - полностью с тобою согласна.
     Я  отвернулся  и  закурил,  терпеливо ожидая, когда  у девушек  пройдет
приступ  умиления.  Но  не  тут-то  было:  юные  особы,  кажется,  прекрасно
сознающие, что являются  не кем-либо, а  студентками петербургской гимназии,
чудесного города, где есть губернатор, кондуктора и  даже городовые, решили,
не уходить, не учинив подобающую приличию беседу в пару фраз.
     - Ах, скажите, сударь, где вы приобрели  столь очаровательное создание?
-  Спросила  первая,   продолжая  тискать  собаку,  -   ведь  не  иначе,  на
какой-нибудь породистой выставке, правда?
     - Что вы, сударыня, - правдиво отозвался я, -  на птичьем рынке, за три
рубля.
     Признаться, я был слегка поражен неожиданной обходительностью ее манер.
Одно слово - Петербург!
     - Ах, вы, вероятно, обманываете  меня! - Засмеялась она. - Скажите, что
обманываете!
     -  Ну...  -  Смутился я, - Немного,  пожалуй. Не  за три,  а за  три  с
полтиной.
     Девушка засмеялась добродушным смехом.
     -  Вы  так  развесилили  меня,  право... - Произнесла она, и я вторично
умилился  ее утонченному  воспитанию. Чудо! Может  быть, не зря  это  все  -
подумал я - Петербург, кондуктора, городовые... Может быть, так оно и должно
быть,  чтобы  в  прекрасном,  чистом городе,  жили прекрасные  обходительные
люди...
     -  Да,  вы так  развесилили меня,  право,  что  я, видит Бог,  едва  не
уписалась тут со смеху!
     - Что ты,  Ира! -  Воскликнула ее подруга. - Разве можно говорить такие
вещи при незнакомом нам человеке!
     Она улыбнулась мне извиняющейся улыбкой.
     -  Не  слушайте  ее,  сударь,  она,  блин,  немного  на  башку  того...
Долбанутая... Надеюсь, вы не обиделись?
     -  Нет,  что  вы...  -  Развел  я  руками,  польщенный заботой  о  моем
самолюбии. - С чего бы?
     -  Не знаю,  - пожала  плечами она,  - тут на днях один козел старый от
таких слов чуть на  асфальт  не звезданулся.  Я вот  и  подумала,  вдруг  вы
тоже... Как этот... Интеллигент хренов...
     - Нет, нет, - поспешил заверить я, - я не того... в общем не то, что вы
сказали...
     - А, ну тогда порядок. - Отозвалась она и обратилась к своей напарнице.
- Пойдем, кончай животное мучать. Давай быстрей, опаздываем, на хрен!
     И, обернувшись ко мне, добавила:
     - До свидания!
     - Прощайте... - Ответил я, и немного подумав, добавил: - блин.
     Одно слово- Петербург! Невский проспект, городовые, кондуктора...
     Куда мы идем, господа?




     Эта  весьма  любопытная  и  довольно  поучительная   история  произошла
довольно  давно,  аж  в самом что  ни  на есть  тысяча девятьсот  шестьдесят
третьем  году. А может быть, и в шестьдесят первом,  кто теперь вспомнит? Но
не это важно. Произошла она, к
     слову сказать, в небольшом  поселке колхозного  типа  Вейшино, что  под
тогда  еще Ленинградом, городом-героем, между прочим. А может  быть, и не  в
Вейшино,  не  знаю точно. Но, кажется, под Ленинградом. Впрочем, это тоже не
играет особой роли в фабуле данного сатирического повествования.
     А  началась история эта прямо-таки  прозаически. Можно  даже сказать  -
очень обыденно. То есть,  другими словами, три мужика пахали поле.  Что тут,
позвольте  спросить, романтичного? Такого,  с позволения сказать, достойного
для занесения в анналы мировой литературы? А то, что пахали они на тракторе.
На тракторе, не побо-
     юсь этого  слова, марки  "беларусь". Таком  мощном, сильном, советском,
простите  за выражение,  тракторе. И вот трактор этот ни  с того  ни  с сего
возьми да и провались под землю.
     Сначала мужики подумали что  это у них с  похмелья. Присмотрелись  - ан
нет,  ушел их трактор по самое что ни на есть неприличное слово в грунт, а с
обоих сторон от него  бревна старые  из-под земли торчат.  Блиндаж,  значит,
военный. Стоял себе в лесу,
     потом  присыпало его  земелькой-то, лес порубили, пни  повыдергивали, а
блиндаж остался. И вот бревнышки, значит, в нем подгнили и  провалились вниз
вместе со злосчастным трактором.
     Поудивлялись мужики всякими заковыристыми выражениями и полезли они тот
трактор  вытаскивать.  Смотрят  -  в блиндаже ящик стоит. Ничей. И вроде как
внутри чего-то есть. Поглядели - и вправду  есть. Лежат  в том ящике бутылки
стеклянные,   в   них   плещется  что-то  подозрительное,  и   на  этикетках
по-иностранному  написано.  "Шнабс", вроде.  Не  иначе как отрава,  чтоб  ею
победоносные советские танки взрывать. В общем, мэйд ин ненаше, да и на вкус
- параша. Хотя спиртом пахнет. Мужики отраву эту, значит, внутрь употребили:
дескать, жизнь за родину отдать не жалко, главное,
     чтоб врагам не досталось. Глядят - а рядом еще ящик стоит. Хоть в газах
и двоится, а ящик кажется  целый. Ну и решили они проверить: вдруг еще какой
гадости  подлые  враги   припасли?  Гадости  в  ящике  не  оказалось,   зато
обнаружилась там немецкая форма  с касками и  автоматами,  и даже офицерская
фуражка с орлом и свастикой отыскалась.
     Мужики  меж собой покумекали и уговорились дружным трудовым коллективом
учинить в родном поселке шутку юмористического содержания. То есть, форму на
себя надеть, придти в клуб, где райком, и потребовать пять рублей на водку.
     И  вот идут, значит, мужики по поселку в немецкой форме, и  по сторонам
так  зло зыркают. А люди вокруг в обморок падают. Один из шутников, тот, что
тракторист, немецкий в школе изучал, пока пять лет в шестом классе учился. И
вот для пущего страху говорит он на иностранном языке всякие  разные  слова.
Вроде того, что: "их
     бин  хендехох цурюк  штрассе хундер, едмить твою  медь". А друзья  его,
чтоб не  отставать  в  образованности, поддакивают:  "йа, йа, штрассехундер,
твою туда".
     Приходят они  в таком вот виде в райком. А  там  заседание полным ходом
идет, обсуждается, значит,  линия партии. Ну, друзья наши,  для начала, чтоб
пять рублей вернее  дали,  всех  коммунистов и комсомольцев к  стене  зовут,
вроде как на  расстрел. А председателя  - в особенности, чтоб он им выговоры
за водку на работе не писал. Дело ясное, в поселке-то все коммунисты, никому
первому к стене идти не хочется, вот и сидят они как сидели, сердешные, друг
на  дружку  поглядывают. А секретарь, напугамшись,  участковому  милиционеру
звонит, который один на три деревни. Приезжайте, говорит, Иван  Кузьмич, тут
без вас никак. Тут трое фашистов из лесу
     пришло с автоматами, сейчас всех убивать станут.  А вы  - отвечает Иван
Кузьмич  -  проспитесь  хорошенько, вам  фашисты мерещиться и перестанут.  И
трубку бросает, неделекатно так, безответственно.
     Ну, друзья наши уж злятся. Давайте, говорят, коммунисты, выходите, а то
всех   как   есть  укокошим.  Секрктарь   пьет  валерьянку  и  опять  звонит
милиционеру.  Все  остаются  по местам,  спорят, кто первым пойдет, и  кому,
соответственно, укокошенным быть. Тут бабка одна  вскакивает. Думает,  ежели
она врагам  сейчас  поможет, ее  старую,  может, пожалеют. Может, курей, или
даже гуся не унесут.
     "Вася,  -  говорит,  - ты ж  у нас парторг  комсомольской  организации.
Выходи давай, не губи честных людей. А  ты, Петя, чего сидишь?  Ты  ведь зам
секретаря  парткома по жилищным  вопросам! И ты,  Ваня,  давай,  выходи,  ты
стенгазету рисуешь, где "пьянству-бой!" написано"...
     Тут  и милиционер подъехал. Мужики  руками разводят,  ничего  не знаем,
говорят, пошутили. Ну, им всем по пятнадцать суток исправительных  работ  на
благо  трудящихся и вкатали, за хулиганство, значит. А бабке той десять  лет
присудили, за измену родине. Отпустили потом, правда.
     Вот  такая  вот  грустная  история  получается.  В  чем   же  суть   ее
юмористического  содержания,  спросит   нетерпеливый  читатель.  Где   скрыт
глубинный философский пласт, прячущийся под маской сарказма и легкой иронии,
выведенной остро отточеным писательским пером?
     А суть  творческого замысла, воплощенного в этом скромном произведении,
несложна.  То есть, если  найдете вы  в  лесу, или, скажем,  в  каком-нибудь
другом  поле, ящик  с подозрительной  горючей  смесью, то  сдайте его  лучше
государству. Потому как если наши граждане станут  такую смесь выпивать, это
получится  плохо,  антиобщественно  и  аморально.  А  вот  если  его  выпьет
государство, то, глядишь, может чего путного из этого и выйдет. Так оно даже
как-то привычнее будет. Потому что на трезвую голову управлять нашей страной
вроде нет ну совсем никакой возможности...





     Жил да был в одном небольшом городке самый  обыкновенный человек - Иван
Макарыч Кожемякин.  В каком  именно  месте  проживал  он, того я не  упомню,
поскольку много городов  прекрасных на Руси  стоит, но знаю  зато наверняка,
что расположилось то местечко на реке  широкой, медленно волны свои черные в
море  уносящей, и  высилась  в  нем  церковь большая, да  все остальное, что
городку такому по приличию причитается.
     Не был человек,  нами здесь помянутый, ни чем особенным  примечатален -
всего  в  нем  имелось  в  достатке:  и пороков  всевозможных, и  достоинств
всеразличных, как, впрочем, у каждого из нас, чего уж тут греха-то таить? Но
сложилась жизнь  Ивана Макарыча таким прескверным образом, что порешил он по
здравому размышлению с жизнью той добровольно расстаться. И расстаться с нею
никоим иным образом, кроме как повеситься.
     Засобирался  Иван  Макарыч  намеренье свое свершить, и принялся для тех
самых  целей  веревку,  что  покрепче  да  попрочней, по  шкапам и кладовкам
отыскивать. Тут бы жене его переполошиться: с чего это вдруг муж ее  вздумал
по дому  за веревкой бегать, да не  разобрала глупая женщина  сразу  причину
такого беспокойства.
     - Что это  с вами, Иван Макарыч,  сегодня сделалось? - Спросила она как
бы между  прочим, накладывая на лицо свое очередную порцию косметики.  -  На
что вам веревка понадобилась с утра-то пораньше?
     - Да вот,  душа моя, повеситься нынче решил, - отвечал ей  Иван Макарыч
со всем приличествующим  случаю спокойствием,  - хватился - а не на чем, вот
незадача...
     - Ах эвон оно как, - отвечала ему жена, - что же, давно пора. А веревка
в чулане на гвозде  висит.  Вечно  не  положите на место, а потом  ищете без
толку...
     Взял  Иван  Макарыч  веревку в  чулане  и  вышел  на улицу,  дабы видом
мертвого  своего  тела  обстановку  домашнюю  не  осквернять  понапрасну.  И
направился он прямиком  в парк,  памятуя, что деревья различные произрастают
там  во множестве,  каждое из которых для нужды его неприхотливой как нельзя
лучше сгодится.
     Шел он  по парку  и  размышлял, какое бы дерево для целей своих получше
приспособить. Глядит - рядышком церковь стоит, и служба в церкви той как раз
к  концу своему  подходит.  Дай, думает,  в церковь зайду, в последний-то  в
жизни раз.
     Вошел он в церковь, перекрестился усердно, купил в лавочке, что у стены
стояла, свечку, и задумался крепко. Куда - думается  ему - свечку-то  теперь
поставить, за здравие себе, или уж  за упокой? За здравие вроде как нехорошо
получается, ибо какое же здравие, ежели помирать сейчас надобно? А за упокой
- все одно нехорошо,  поскольку жив еще  покамест, хоть  явление это  весьма
кратковременное. Нелегко  было ему  задачу  такую разрешить  самостоятельным
образом, и обратился он к святому отцу, что со службы мимо него в келью свою
как раз проходил, дабы рассудил он сомнения его по своему разумению.
     Выслушал Ивана Макарыча святой  отец со всем вниманием, головой покачал
сочувственно, на часы при том поминутно поглядывая, и говорит ему ласково:
     - Вам, сын мой, вешаться я категорически  не рекомендую, поскольку грех
в том великий кроется. Ставьте себе свечку за здравие, и не терзайтесь более
сомненьями грешными.
     -  Ну,  а ежели,  батюшка,  я  твердо уже повеситься  решил? Как  тогда
поступать прикажете?
     Посмотрел святой отец на часы свои сызнова, и отвечает ему на слова его
таким образом:
     -  Что  же, если  не  убедить мне  вас  никак, поступайте  как  знаете.
Поставьте себе одну свечку за здравие, одну за упокоение, и  ступайте отсюда
с богом к чертовой матери.
     Вышел  Иван  Макарыч  обратно  на  аллею,  веревку  к  дереву  крепкому
приладил,  ящик  пустой,  что  рядом валялся,  под ноги  себе  подставил,  и
вздохнул тяжко. Пришла  пора  ему из жизни этой уходить безвозвратно. Только
петлю на  шее  своей затянул,  слышит  Иван Макарыч  голос  за спиною  своею
грозный:
     - А что это, гражданин, вы тут такое вытворяете?
     Обернулся   Иван  Макарыч,  и  видит  -  стоит  рядом  с  ним   сержант
милицейский, с  пистолетом  да  при погонах, и  с любопытством  великим  его
разглядывает.
     -  Зачем  это  вы, гражданин, деревья в парке портить вознамерились?  -
Спросил его милицейский сержант, недобро при том хмурясь.
     -  Да  я... Да мне... - Растерялся Иван Макарыч, - Да мне бы повеситься
только...
     - Ну, если так,  то  вешайтесь быстрее, -  отозвался сержант,  - однако
потом уходите отсюда сразу, чтобы беспорядков всяческих не нарушать.
     Вздохнул Иван Макарыч еще раз, хотел  с ящика своего вниз спрыгнуть, да
глядит - веревка для того слишком коротка. Надобно,  чтобы  ящик из-под него
кто-нибудь выдернул. Смотрит - прохожий мимо по аллейке идет, по делам своим
торопится.
     - Извините, - кашлянул Иван Макарыч  застенчиво, - а не подсобите ли вы
мне  в  деле   малом?   Ящичек  вот  тот,   будьте  любезны,   ногою   пните
аккуратненько...
     -  А ты что же, брат, с жизнью покончить решил? - Спросил его прохожий.
-  Нет, брат, так дела  не делаются. Так  оно даже совсем не годится. Хочешь
телефончик я тебе  дам верный, позвонишь ты по нему,  а там тебе слов всяких
разных  наговорят, так что вешаться тебе  вмиг  расхочется.  Вот, племянница
моя, к примеру, об том месяце тоже вешаться хотела, да я ей этот  телефончик
дал, - сразу желание всякое пропало.
     - И что же, не повесилась? - Спросил с надеждой Иван Макарыч.
     -  Не-а, не повесилась. Застрелилася  она.  Так давать телефончик,  или
нет?
     Набрал  Иван  Макарыч по бумажке номер заветный и ждать принялся, гудки
терпеливо  в трубке выслушивая.  Наконец  на том конце провода кто-то трубку
взять догадался.
     -  Алло? - Спросил  Иван Макарыч.  - Тут  видите  ли, дело  вот  какого
деликатного  свойству... Я, понимаете ли, повеситься решил,  а  мне сказали,
что перед тем обязательно вам позвонить надобно...
     - Как же, надобно, надобно...  - Ответили ему любезно, - только не нам,
а  в другое ведомство. Мы, извините, теми занимаемся, кто на рельсы прыгнуть
порешил, или  утопиться  там,  в  пруду иль  в речке. Вы  номер запишите,  и
позвоните туда обязательно, там по повешениям большие специалисты сидят...
     Набрал  Иван  Макарыч  второй  номер  и ему  почти сразу  же  ответили.
Объяснил  он  по  телефону надобность  свою,  чтобы  с  жизнью  распрощаться
всенеприменно, послушали его, и отвечают на то доверительно:
     -  Вы  это  очень хорошо сделали,  что  позвонили  к  нам  прежде,  чем
намеренье  свое  воплотить. Мы обязательно вам поможем, только вот заплатить
нам за услуги наши пятьдесят рублев надобно.
     От слов таких жить ему враз захотелось еще менее.
     - Простите уж меня, грешного, - удивился Иван Максимович, - а совсем за
бесплатно повеситься теперь уже никак нельзя, получается?
     - За бесплатно нельзя. - Ответила ему телефонная барышня.
     Подумал тут Иван Макарыч, и решил дело это отложить покамест, поскольку
пятидесяти рублев у него  при себе  все одно  небыло. Ежели уж в государстве
нашем,  сообразил  он, теперича и повеситься  бесплатно не  дают,  так пусть
лучше он эти деньги каким-нибудь  иным способом потратит.  А с жизнью  своею
расстаться он и  так  завсега  успеет. Может еще  и  естественным образом. И
притом - совсем забесплатно.





     Роман  Звездоплюев  вез в Лугу полный  чемодан кирпичей. На самом деле,
Роман  толком  не  знал, что находится в проклятом чемодане, но, несмотря на
это грустное  обстоятельство, пыхтя и отдуваясь,  пер тяжеленную ношу  вдоль
перрона, опасаясь опаздать на уходящую электричку.

     В тот день с  утра я вышел  во двор в поношенных тренировочных  штанах,
мерно помахивая синим пластмассовым ведром с отломанной ручкой. Из ведра  на
растрескавшийся  асфальт сыпалась  позавчерашняя  картофельная  шкурка. Было
воскресенье.  Больше всего на  свете  мне  хотелось  пива и  меньше  всего -
встретить во дворе Звездоплюева, проживавшего в доме напротив.
     Я  не  испытывал  к  этому  симпатичному  парню  ни  малейшей нелюбви -
увольте!  Допустим, он  был слегка болтлив, но сие качество его,  в общем-то
мирного  характера, с  лихвой компенсировалось  искренней прямолинейностью и
нагловатостью. Соль заключалась в том, что Роман за время, которое он прожил
по соседству со мной, успел
     достать  не  только  меня  самого,  но и  всех жильцов окрестных домов.
Стоило   какому-нибудь   несчастному   появиться   в   радиусе  досягаемости
Звездоплюева,  как тот привязывался  к нему, точно лист березового  веника к
известному месту, намереваясь бедняге что-нибудь продать. Все, что угодно. В
ассортименте  Звездоплюева можно  было  неожиданно  для  себя  обнаружить  и
поломанный  зонт,  и мотор от стиральной машины, и мини-телевизор, требующий
"небольшого ремонта",  на деле оказывавшийся, как правило, напрочь сгоревшим
осцилографом,  и  прицел  от  танка  Т-75.  Одним  словом, вещи в  хозяйстве
абсолютно  ненужные и  более того,  совсем  даже  бесполезные.  Укрыться  от
приставаний Звездоплюева можно было лишь двумя методами: либо
     что-нибудь  у него купить,  либо провалиться сквозь  землю. Большинство
предпочитало второе.  И  все из-за того, что  была у  Романа заветная мечта:
накопить себе на старенький "Запорожец". То-ли не хватало у него терпения, и
собранные  деньги   в   конце  концов  уходили  на  приобретение  очередного
свалочного  раритета, то-ли торговля  шла из рук  вон плохо,  но тот всегда,
сколько существовал  он на  нашей  памяти,  находился в состоянии накопления
необходимого капитала.
     Чудак он был абсолютно безобидный,  но надоедливый до чертиков. Однако,
люди не обижали его. Просто  иногда слегка подшучивали над  Ромой,  кто  как
умел.  Одно время  Звездоплюев  промышлял  куплей-продажей  антиквариата,  и
одолел  буквально всех вопросами о том, не продаст ли ему  кто  какую-нибудь
старую  вещь. В итоге  кто-то из  жильцов действительно продал  ему сверток.
Вещь  и впрямь  была  старой. Дряхлый полуразвалившийся  будильник  расцвета
культа  личности, который годился разве что на забивание  гвоздей в стену, и
то после предварительной покраски и чистки.
     В другой раз кто-то, припомнив Звезоплюеву  привычку брать на пару дней
видеокассеты, и, за неимением видеомагнитофона, сбывать их через знакомых на
Сенной, вручил ему превосходный голливудский боевик с  аккуратно  наклеенным
на  пленку лоскутком  наждачной бумаги.  Само  собой разумеется, что  бизнес
после   этого   накрылся  медным  тазом,  а  сам  Звездоплюев  обрел  совсем
забесплатно здоровенный фингал под  глазом. Но он не успокоился и  на  этом,
продолжая терроризировать жителей окрестных кварталов.
     Именно  потому, шествуя от парадного  до составленных в противоположном
конце двора мусорных бачков, я с опаской оглядывался по сторонам, готовясь в
любой миг нырнуть обратно в спасительную тень подъезда.
     Возле приземистого забора, некогда обозначавшего границу помойки, стоял
сосед -  Леня Колтунов, и  с  озабоченным видом  колотил  по разложенному на
ограде ковру старой теннисной  ракеткой, тщась выбить из него пыль,  ставшую
уже неотъемлимой составляющей текстуры ткани. Я поздоровался, вывернул ведро
в переполненный
     бак,  вспугнув   стайку   дворовых   кошек,  и,  закурив,   залюбовался
Колтуновым. Домой не хотелось. Тот трудился самозабвенно, можно было  часами
наблюдать  за мерными  движениями ракетки, уверенно опускавшейся на истертый
палас и вновь взлетавшей в небесную голубизну.
     -  А где Звездоплюев? - Поинтересовался я,  решив  хоть как-то завязать
ничего не значащий утренний разговор. - Что-то не видно его сегодня.
     - Звездоплюев повез в Лугу  чемодан кирпичей. - Невозмутимо откликнулся
Колтунов.
     - Чего?! - Сначала я даже не понял смысла сказанных добродушным соседом
слов.
     -  Звездоплюев  повез  в  Лугу чемодан кирпичей. -  Повторил тот.  - Не
веришь?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Женя! Же-е-е-ня! - Крикнул Леонид, задержав на миг  ракетку  в боевом
положении. В окне первого этажа дома, примыкавшего к помойке почти вплотную,
возникло лицо Лениной жены - Жени Колтуновой. Лицо было скрыто под дрожжевой
маской, плавно перетекавшей в скрученное на голове причудливой чалмой мокрое
полотенце.
     - Чего? - Живо поинтересовалась она.
     -  Скажи  Вале,  куда делся  Звездоплюев.  - Попросил  Колтунов и ухнул
ракетку о палас.
     - Звездоплюев  повез в Лугу чемодан кирпичей. - Как о чем-то само собой
разумеющемся, ответила Женя, и, пожав плечами, скрылась в темноте квартиры.
     -  Может, кто-нибудь объяснит мне наконец, в чем  тут дело? - Я начинал
понемногу злиться.
     - Может, и объяснит. - Флегматично отреагировал Колтунов.

     С утра Леня Колтунов проснулся  в  наилучшем  расположении духа.  Жена,
вставшая  на час раньше его самого, уже  успела  приготовить Лене завтрак, и
спокойно ждала на кухне, пока муж откушает, готовясь вручить ему авоську для
очередного  воскресного  похода  в  универмаг.  Леонид  уплетал  яичницу  со
вчерашними  котлетами  и с  содроганием  представлял,  как, выйдя  во  двор,
столкнется  нос  к  носу  со  Звездоплюевым.  Избежать  исторической встречи
хотелось  во что бы  то  ни  стало.  И  тут Колтунова  озарило.  В  приступе
человеколюбия он решил избавить квартал от этой напасти, и, кажется, нашел к
тому верный способ.
     Едва отец семейства перешагнул порог подъезда, как, словно из-под земли
возник Роман, радостно ринувшийся ему навстречу. Но Колтунов сумел опередить
его.
     - Рома, денег заработать хочешь? - Обратился к нему Леонид. Звездоплюев
слегка опешил.
     - А сколько? - Алчно поинтересовался он.
     - Ну... На старенький "Запорожец" хватит. - Лукаво пообещал Колтунов.
     - Давай! - Звездоплюев согласился моментально, не раздумывая.
     - Надо отвезти чемодан наркотиков в  Лугу и передать по адресу, который
я тебе укажу. - Заговорщицким тоном начал Колтунов. - Денег на билет дам, не
волнуйся...
     Отыскав в хозяйстве  старый, непригодный  уже к использованию  чемодан,
Колтунов  набил   его  доверху  белыми  керамическими  кирпичами,  и  вручил
Звездоплюеву вместе с  бумажкой, на  которой нацарапал несуществующий адрес,
нечто вроде "102-я Краснозаменная, д.456-ц кв. 03",  отсчитал денег на билет
в один конец, сообщив, что
     на обратную  дорогу  ему  дадут  люди, которым он  передаст чемодан, и,
благословив, отправил его в  путь. Теперь по двору и окрестностям можно было
перемещаться безнаказанно. Колтунов вздохнул с облегчением.

     А Роман Звездоплюев вез в Лугу полный чемодан кирпичей. Он, надрываясь,
тащил  его  по пыльным улицам, прячась от появляющихся навстречу милицейских
патрулей. Звездоплюев искал несуществующий адрес.  Уже почти отчаявшись,  он
зашел на почту и, истратив последние деньги, позвонил  домой блаженствующему
Колтунову, сообщив, что не может найти адресата.
     - Надо искать, Рома. - Ответил ему Колтунов и повесил трубку.
     Выклянчив у  кого-то  пару тысяч, Звездоплюев  решил плюнуть  на все  и
толкнуть товар на сторону. Он позвонил приятелю, приторговывавшему наркотой,
и  сообщил,  что  скоро привезет  тому  полный  чемодан  отменного  кокаина.
Приятель отправился встречать незадачливого наркокурьера в Купчино.
     Звездоплюев  добрался  туда  уже  под  вечер.  Добрался  зайцем. Друзья
поднялись в квартиру к звездоплюевскому приятелю, открыли чемодан, и...
     - Наверное, наркотики в кирпичах. - Предположил растерявшийся Рома.
     До утра друзья пилили ручной ножовкой крепкую, неподдающуюся глину.

     Ночью Колтунова замучала совесть. Он долго вертелся в постели, не давая
заснуть  жене.  Наутро  Колтунов  отправился  на  автомобильную  свалку, где
работал его старый школьный приятель,  и, купив за бесценок дряхлый, но  еще
не развалившийся покамест "Запорожец", подарил его Звездоплюеву, взяв с того
клятвенное  обещание  не приставать  более  к честным гражданам,  населяющим
окрестности.
     Звездоплюев  сиял,  как  начищенная  монета.  С утра  и  до  вечера  он
прохаживался  вокруг  понуро  стоящей  возле забора  машины, нежно гладя  ее
порченные коррозией бока и сдувая с  капота несуществующую пыль.  Он подошел
ко  мне,  когда, вернувшись с  работы  домой, я отправился  на  традиционный
променад до  переполненных мусорных  бачков, помахивая  синим  пластмассовым
ведром с отломанной ручкой, из  которого сыпалась на растрескавшийся асфальт
позавчерашняя картофельная кожура.
     - Прекрасно, правда? -  Спросил он, обнимая меня за плечо. - Прекрасно,
когда у  человека сбываются мечты.  Но и грустно тоже, да ведь? Ведь человек
не может жить без мечты, а, Валя? Человек без мечты - что птица без крыльев.
Мы живем,  что-то делаем, стремимся куда-то, только потому, что у каждого из
нас есть мечта. Когда она сбывается,  надо заводить другую. Я вот себе новую
мечту завел. Ты скажи только, хорошая она, или нет. Я от тебя хочу услышать.
Ты у  нас умный, Валя.  Душевный  ты. Только ты честно скажи. Я хочу  купить
подержанный "Мерседес"... Кстати, тебе не нужен руль от троллейбуса? Хороший
руль. Почти новый. За десятку отдаю.
     - Хорошая мечта, Рома. - Чуть улыбнувшись, искренне ответил я.





     Засиделись мы  как-то  с  приятелем на работе допоздна.  Не  то,  чтобы
работы в тот день было чрезмерно много - мы заигрались в карты.
     Путь  наш лежал  через  захламленный вечною стройкой неширокий дворик в
сторону обыкновенно шумного Лиговского проспекта: приятель мой направлялся к
вокзалу на метро,  я  добирался  домой  пешком. Дворик был погружен во мрак:
хозяева экономили  электричество;  тут  и там вздымались  сюрреалистическими
чудовищами груды давно позабытого хлама, по сторонам расположились вагончики
для  рабочих, более напоминающие  приют бездомных бродяг; было темно, в небо
взошла  луна. Я шел и думал о том,  что придя домой  вынужден буду выслушать
очередную нотацию  жены относительно моего позднего  возвращения  и обещать,
что боле задерживаться не стану...
     Такие  невеселые  мысли  были  прерваны  внезапно  достигшем ушей  моих
протяжным и  пронзительным звуком. Невдалеке кто-то истошно кричал.  Поискав
глазами, я обнаружил источник этого нестерпимого шума.
     Под  одним  из  строительных  вагончиков  лежала  небольшая   картонная
коробка, в каких  обычно  вывозят  на продажу  печенье. В  настоящий  момент
печенья в коробке не  имелось,  зато  в ней расположилась самая обыкновенная
серая  дворовая  кошка, которые бегают  по  улицам Петербурга во  множестве.
Рядом  стоял поджарый, весьма облезлый  кот и  орал. Кошка, наклонив  голову
набок, внимательно слушала.
     - Чего-й то он, интересно, разошелся?  - поинтересовался я как бы между
прочим.
     - А что  же? - Отвечал мой приятель. - Дело ясное:  вернулся он поздно,
домой, в коробку, то есть, просится, а жена его не пущает. Небось, по кошкам
шатался, морда-то гляди, - эвон какая довольная.
     Кот  издал  очередную  душераздирающую  композицию. Кошка  презрительно
фыркнула.
     - Вишь  как,  -  откомментировал мой  товарищ,  - может,  морда  у него
довольная оттого, что он валерьянки где-то наглотался? Тут аптекарская лавка
рядом. Воротился домой поздно, пьяный, а его того... Иди  проспись, говорят,
а опосля приходи...
     Тем временем кот робко попытался взобраться в коробку к  своей любимой,
за что получил стремительный удар кошачьей лапой по морде.
     - Так  его,  так,  болезного, -  подбодрил кошку  мой друг, -  пусть не
шляется по ночам где ни попадя!
     - Погоди, - обратился он ко мне, - сейчас она соседей звать начнет...
     Но кошка  не  стала звать соседей:  вместо  того она  сама выскочила из
коробки и  погнала  кота  прочь. Кот спасся  под  забором, но  через  минуту
возвратился и начал все сначала.
     - Пойдем, - потянул я приятеля за рукав, - поздно уже.
     Мы вышли  на  сверкающий  рекламами  Лиговский  проспект.  Мой  товарищ
направился к вокзалу, чтобы успеть на метро, я зашагал домой пешком. Я шел и
думал  о том,  как  же иногда братья наши меньшие похожи на  нас, людей.  Не
правда ли, господа?





     В детстве отец часто говорил ему, что раньше, чем что-то сделать, нужно
подумать. Подумать, прежде всего о том, к каким последствиям это приведет. А
во-вторых  - о том,  зачем ты вообще  собрался  делать  это. Отец учил,  что
всякое действие должно иметь
     смысл. А как же иначе? Ведь не  будешь же ты совершать какой-то добрый,
или не  очень добрый поступок,  не объяснив хотя бы самому себе  собственных
мотивов? Да и чтобы совершить хоть  какое-никакое завалящее  дело и причины,
наверное, должны быть серьезными? Он верил отцу.
     Он пошел  в школу. Потому, что так надо. И еще потому,  что  так делают
все. Вечерами, набегавшись во дворе  с шумной ватагой друзей,  он садился за
уроки и долго глядел в потолок, беззвучно  шевеля  губами, стараясь ухватить
витающий где-то на  границе  сознания  неуловимый  икс. Ему страшно хотелось
встать  из-за стола,  бежать прочь,  на  улицу, где  поливает  крыши золотом
уплывающее за скованную мостами Неву солнце, где пахнет жизнью, тихим парком
с искрящимися слюдой аллеями, и чем-то еще. Он не делал этого. Отец говорил,
что  он  сам  когда-то  так же корпел над  тетрадками, забывая  об остальных
делах, и что это - не самое страшное, что может случиться в жизни, верно? Он
верил  отцу. И  тогда на полутемной кухне становилось теплее от кипящего  на
плите  чайника и разливающегося  под потолком терпкого  запаха сигарет. И на
душе  делалось легко  и  мирно. Мать  приносила  из ванной  комнаты ароматно
пахнущее свежевыстиранное  белье,  с загадочной улыбкой доставала  из буфета
теплый, черный от
     мака бублик  с блестящими лакированными боками, и он знал,  что  завтра
утром солнце снова разбудит его осторожным желтым  лучом, ненадолго удравшим
проведать его с еще темно-синих, заспанных небес.
     Он закончил школу. Он  знал, почему делает это. Ему  нужен  был  путь в
жизни. Потому, что  у всех  он есть. Потому, что так заведено.  Отец впервые
крепко пожал ему руку, потом, словно забывшись, прижал к вылинявшему свитеру
и долго не отпускал, касаясь его щеки колючим подбородком.  Тогда он сказал,
что в жизни важно оставаться самим собой. Всегда. А  потом  он ушел и больше
никогда не возвращался.
     Они  похоронили  отца,  когда  стаял  снег, и  сквозь  него  проступила
угольно-черная,  мокрая  земля. В  горле  стоял  ком,  было горько,  больно,
тяжело. Мать плакала. Он еще не мог до конца понять, почему. Но тоже плакал.
Потому что ему было плохо.
     Он поступил в институт для  того, чтобы не попасть в армию.  Сначала он
боялся. Боялся того,  что ничего и никого  не знал. И еще он чувствовал, что
теперь он все решает за себя  сам. Он не знал, как это объяснить, просто это
почему-то было так.
     Потом  от института стало тошнить. Он почти не мог выносить  этого.  Но
продолжал  учиться, чтобы не  выглядеть в глазах  других  дураком. Вскоре он
познакомился с девушкой, которая понимала его  и относилась  к  нему нежно и
заботливо. Они гуляли в парке и часами разговаривали о том, что жизнь иногда
бывает нелегкой, но каждый
     может изменить ее своими руками. Вскоре девушка стала его женой, потому
что он любил ее.
     Он  устроился на работу. В первое  время он очень сильно опасался того,
что встретится с  множеством незнакомых людей, и впервые эти люди могут быть
много старше его, хотя и станут общаться с  ним на равных. Однако оказалось,
что эти люди не так уж плохи, как могло представляться.  У каждого были свои
недостатки,  но  в  целом все  они относились  к  нему  благожелательно, и у
каждого было  чему  поучиться. А сам он старался оставаться таким, каков  он
есть.
     Мать очень быстро увяла. Он остался один. Девушка  перестала относиться
к нему нежно и заботливо, перестала понимать его, потому, что стала взрослой
женщиной,  а может быть потому, что стала его женой.  Вместо этого она часто
ворчала, что  он мало зарабатывает, чем иногда  очень сильно раздражала его.
Он понял,  что денег никогда  не бывает  достаточно.  Он  понял,  что  такое
тяжелый, мучительный, изматывающий, грызущий изнутри страх назавтра остаться
без куска  хлеба. А еще он понял,  почему плакала мать, когда он в последний
раз  смотрел  на  такое  незнакомое,  чужое,  застывшее,   нездорово-бледное
отцовское лицо, навечно оставившего их. Но страшнее всего было
     другое.  Страшнее  всего  было   неоставляющее  ощущение   убийственной
похожести  одного дня  на другой. Работа уже не доставляла  удовольствия. Он
нетерпеливо смотрел на часы,  ожидая  окончания трудового дня, и  зная,  что
впереди ничего нет. Ему  было плохо от этого. Тяжело и противно. И тогда он,
затягиваясь сигаретным дымом,
     говорил сыну, что сам  когда-то сидел над тетрадками, и  в жизни бывают
вещи пострашнее математики. А сын смотрел на него непонимающими глазами и он
завидовал  ему. Он  уже почти не помнил золотистого луча  в окне, говорящего
ему с  рассветом "доброе  утро!", почти не помнил яркого, наливающего сердце
радостью запаха жизни, парк со сверкающими слюдой аллеями казался ему теперь
вымершим и
     унылым.  Он не  мог  понять, почему  небеса казались раньше чище, ветер
ласковее,  а  дождь  по  ночам  что-то шептал  ему, слегка  касаясь  старого
жестяного подоконника.
     Ему было тяжело  от того, что впереди ничего  нет. Жена надоела ему, но
он не желал больше  чего-то  иного. Все чаще он выходил вечером на улицу  за
сигаретами, она давала ему с собой котомку для хлеба, и  он просто бродил по
тротуарам, не думая ни о чем. И тогда время останавливалось. В эти минуты он
понимал, что бесконечно устал.
     В тот день он так же шел без цели, механически затягиваясь сигаретой, и
не замечая,  что она докурена до  фильтра. Он устал. Он  понял, что устал от
безнадежного завтра, устал с каждым днем  замечать, что где-то внутри что-то
не так, устал от того, что жизнь
     иногда бывает нелегкой, но не всегда можно изменить ее своими руками. И
тогда он умер.
     Он,  конечно, ждал  этого, но  не  думал о том, что это может быть  так
неожиданно. Он подумал о  сыне. Он не помнил, как сам он родился на свет, он
просто однажды осознал, что сделал это. И сейчас он не  мог понять -  зачем?
Ведь для того,  чтобы совершить хоть какое-никакое завалящее дело и причины,
наверное, должны быть серьезными? Он не знал этого тогда. Он не знал этого и
сейчас.  Он  почувствовал вдруг,  что  хочет сказать об этом кому-то,  но не
сумел вспомнить, кому и зачем. Он почувствовал, что что-то было не  так, что
нужно что-то исправить. Но он понимал, что,  конечно, уже  не успеет сделать
этого...








     Работа  проводника в поезде дальнего  следования - работа не из легких.
Вопреки  издревле   сложившемуся  общественному  мнению.  Надо  проверить  у
пассажиров входные  билеты, разместить потерявшихся и заблудившихся согласно
положенным местам, выгнать перед  отправлением  всех друзей, родственников и
знакомых  на раскаленную июльским  зноем  платформу,  обеспечить  страждущих
бельем и чаем...
     Да мало ли чего еще надо?
     Дима и Артем устроились на лето по  большому блату проводниками в поезд
дальнего следования. Поезд  уходил из Питера глубокой ночью и прибывал через
два дня в небольшой  южный  городок, где жаркое солнце и золотистый песок на
пляжах, сбегающих  в  зеленый морской прибой. Там он стоял два дня, чтобы на
третий тронуться в обратный путь.
     За пятнадцать  минут до отправления состава в  вагон  Димы вбежало трое
запыхавшихся мужчин, судя  по смуглой  коже и темным волосам, принадлежавших
тому самому солнцу, песку и высоким горным перевалам.
     -  Слушай, дарагой,  нам ехать нада! - Сказал один  из них, встав перед
дверью тамбура.
     - Билеты покажите. - Насупился Дима и загородил плечами проход.
     -  Нэту билэта, да? - Ответил  второй. - Ти нас так  ехать дай, ми тэбя
отблагадарим, да?
     В Димином вагоне  как раз было одно свободное купе, и, трезво рассудив,
что хуже от этого не станет  никому, он  впустил безбилетных детей гор туда.
Благодарностью стала большая спортивная сумка, доверху наполненная бутылками
с прозрачным сорокагра-
     дусным напитком.
     Прибыв в пункт назначения,  друзья решили употребить  дармовой продукт.
Не пропадать  же  добру? Закупив для этих  целей мешок всевозможной закуски,
приятели, не  теряя времени,  отправились на пляж,  протянувшийся  по берегу
широкой реки, берущей начало в далеких горах, наискось пересекающей город, и
впадающей в море на
     противополодной его окраине.
     Дела пошли  как  нельзя  быстро.  Водка оказалась превосходной и  скоро
вторая поллитра опустела также стремительно, как и первая.
     -  Ссышь,  давай  з-загорать,  а?   -  Заплетающимся  языком  предложил
захмелевший на солнце Артем.
     - Дык, эт, плавок, нет. - Отозвался не менее трезвый Дима.
     -  А нафиг плавки?  -  Искренне  изумился  Артем. - Ты  мне увжашь? Дык
рздвайся, эт... Не ослепнут...
     Приятели быстро  скинули с себя всю одежду  и разлеглись на солнцепеке.
Отдыхающие  потеснились. Вид  абсолютно  голого  мужчины  на пляже  все  еще
шокирует временами провинциального обывателя.
     - Эт, я пшел купаться! - Заявил Антон, и шатающейся походкой направился
в реку. Дима перевернулся на другой бок.
     Спустя полчаса он начал беспокоиться.  Плавал Дима хорошо, и  потому не
опасался за  себя, даже находясь  в таком состоянии,  как  сейчас.  Но  Тема
плавал  гораздо  хуже.  Потому  Дмитрий,  не  обращая внимания на  смущенные
женские взгляды, полез в воду искать приятеля.
     Он заплывал все  дальше  и дальше от берега, но  Артема нигде  не  было
видно. Внезапно Дмитрий почувствовал, что  течение реки, слабое у берега, но
мощное  посередине, подхватило  его,  и  несет куда-то  в  даль. Сколько  ни
работал он руками и ногами, преодолеть напор воды ему не удалось.
     Берег  сонно  проплывал  мимо.  Уже  кончились  зеленые  деревья,  чуть
касающиеся  изумрудными  кистями листвы  черной воды, кончились покосившиеся
частоколы огородов,  спускающихся по  отлогам  к реке. Начались  запруженные
машинами дымные улицы и серые девятиэтажки. А Дима плыл и  плыл, не замечая,
что река уносит его
     в самый центр  города, где раскинул гравиевые аллеи и стриженые лужайки
парк культуры и отдыха.
     В  самом центре парка река делала излучину, течение  стихало. Дрожа  от
холода, Дима выбрался на берег.
     Мамы, толкавшие  впереди себя коляски, и просто прохожие,  шарахались в
стороны при  виде бредущего меж крашеных в  белое парковых  скамеек,  словно
призрак античного божества,  обнаженного парня. Дима шел и  плакал. Ему было
жаль  Артема. Лишь одна сердобольная старушка решилась  подойти к неутешному
явлению природы, в усталости опустившемкся на траву.
     -  Ты откуда  такой  взялся, милой?  - Поинтересовалась  бабушка, качая
головой в цветастом платочке.
     - С П-п-питера я. - Мрачно отозвался Дима, стуча от холода зубами.
     - А што, милой,  у вас там усе так  ходють? - Не унималась бабулька.  -
В-в-в-с-се! - Отрезал Дима.
     -  А  што  ж  ты  плачешь,  родненькой?   -  Бабуся  наклонила  голову,
рассматривая паренька с лукавым прищуром.
     - Д-друга жалко. Друг утонул. П-пошел купаться, и...
     Он  замолк на  полуслове, заметив в кустах,  разросшихся  вдоль берега,
посиневшую от холода голую фигуру.
     - Артем!!!
     - Дима!!!
     Старушка печально  качала  головой, глядя,  как двое  неодетых  парней,
обнявшись  и  не  обращая  вшимания на  рабегающихся  перед  ними  в стороны
прохожих, покачивающейся походкой направляются к выходу  из  парка,  где  их
поджидали шумные, многолюдые и пыльные улицы южного города...
     Через неделю после отъезда Димы и Артема  обратно в Петербург городская
администрация,  уступив  требованиям разгневанных  жителей  города,  приняла
постановление открыть на берегу реки, вдалеке от городской черты, нудистский
пляж,  дабы  заезжие иногородние гости видом своего голого  тела не  смущали
местных гражда-
     нок, провоцируя их на необдуманные и антиобщественные действия.
     Единственное   поступившее   предложение  открыть  в  городе   гей-клуб
администрация решила вежливо отклонить.






     Час  ночи.  Телефонный звонок.  Вскакиваю, как  ошпаренный  с  постели,
хватаю трубку. С того конца провода звучит приятный женский голос:
     - Наташа?
     - Нет, это не Наташа, это Игорь.
     - Какой Игорь?
     - По всей видимости, вы не туда попали.
     - Извините.
     Кладу  трубку,  укладываюсь в  кровать.  Едва  удается  закрыть  глаза,
раздается телефонный звонок. Тот же голос:
     - Это Игорь?
     - Да.
     - Я опять не туда попала?
     - Видимо, да.
     - Прошу прощения.
     Вешаю трубку, стараюсь заснуть. Не удается:  опять звонит  телефон. Все
тот же голос:
     - Это Игорь?
     - Нет, это Наташа.
     - Ох, простите, никак не могу набрать правильно номер.
     - Ничего, бывает.
     - Извините, а сколько вам лет?
     - Двадцать три.
     - И вы до сих пор не женаты?
     - Послушайте, какая вам разница?
     - Фу, какой вы грубый!
     - Я не женат.
     - В таком случае меня зовут Ольга.
     - Очень приятно, Оля. Скажите, у вас есть часы?
     - Да, а что?
     - Взгляните, сколько сейчас времени.
     - Ой, вы, наверное, уже спали?
     - Вы угадали.
     - Мне очень жаль... А вы не пригласите меня завтра в кино?
     - Завтра я занят.
     - Тогда послезавтра?
     - Хорошо. Но только после шести.
     - Ой, как здорово! Спасибо, Игоречек, спасибо, миленький!  Можно я тебе
завтра позвоню?
     - Звоните на здоровье. Только не в два часа ночи.
     - Конечно - конечно. Ну ладно, до завтра. Целую.
     - Спокойной ночи. И передавайте привет Наташе.
     Ложусь спать. Засыпаю.  Три часа  ночи,  телефонный  звонок.  Сбрасываю
одеяло на пол, не могу попасть в  тапки.  Злость  закипает во мне.  В  мозгу
колотится одна-единственная  мысль: поднять трубку  и сказать, что это морг.
Хватаю трубку.
     - Алло, это морг?
     Немая сцена.





     Для  Пантилея Михайловича Савушкина это утро  было  самым  обыкновенным
утром  самого обыкновенного рабочего дня. Стоя на коленях перед умывальником
и  с  громким  фырканьем  брызгая  себе  в лицо  холодной  водой,  он  и  не
подозревал, сколько произойдет  сегодня таинственных и необъяснимых событий,
о который впоследствии много  недель будут трезвонить всевозможные газеты  и
журналы   разного   толка,   а   недоверчивые  читатели,   улыбаясь,  станут
посмеиваться  над  незадачливыми  журналистами,   в  погоне   за   сенсацией
печатающими всякую небывальщину.
     Итак,  все  началось в  тот самый момент,  когда  Пантилей  Михайлович,
утирая  раскрасневшееся  от холодной  воды лицо  висящим  на шее полотенцем,
поставил на огонь чайник и взглянул на часы. Он катастрофически опаздывал на
работу. Пантилей Михайлович опрометью кинулся в комнату, впрыгнул в  брюки и
принялся натягивать на себя рубашку, никак не желавшую застегиваться на  его
объемистом  животе. Словно  борзая в погоне за зайцем, он  прыжками помчался
обратнов кухню. Чайник не закипал.
     -  Силы  небесные!  Ты бы,  приятель,  побыстрее, что ли? - укоризненно
сказал  ему  Пантилей  Михайлович.  Словно  в  ответ  на  его  слова  из-под
аллюминиевой крышки донеслось характерное бульканье и посапывание.
     Проглотив  чашку  обжигающе горячего  чая,  Пантилей  Михайлович  надел
пальто,  нацепил на голову  уже порядком потрепаную пыжиковую шапку, схватил
портфель и выскочил на улицу.
     Было ясно и морозно. Забравшись в припаркованный возле дома автомобиль,
он вставил ключ  в замок зажигания. Пару раз издевательски чихнув, двигатель
заглох.
     - Господи  Боже!  -  Простонал несчастный Пантилей  Михайлович. Еще раз
попытавшись  без  особого,  впрочем,  успеха  завести машину, он  с  тяжелым
вздохом  обреченного   на  верную  смерть  больного  выбрался  на  улицу  и,
поскальзываясь на заледеневшем  асфальте,  принялся толкать свой  старенький
"Жигуленок"...
     Автомобиль   Пантилея  Михайловича  мчался  по   пустынной  и  насквозь
промерзшей  дороге.  Воспользовавшись  тем, что вокруг  не было видно других
машин, Пантилей Михайлович до упора вдавил в пол педаль газа, стараясь ехать
как можно быстрее. Неожиданно прямо перед  капотом его "Жигулей" на проезжую
часть  дороги  выскочил какой-то  мужик с  длинной седой  бородой;  Пантилей
Михайлович судорожно дернул руль в сторону  и промахнулся ногой мимо  педали
тормоза. Последнее, что он мог разглядеть - это несущийся на него с огромной
скоростью фонарный столб...
     ...Он с трудом открыл глаза и увидел склонившуюся над ним длинную седую
бороду, от которой исходило приятное благоухание зимнего соснового леса.
     - Что,  разрази меня гром, происходит? -  Едва ворочая языком, произнес
Пантилей Михайлович.
     В ту же секунду ясное зимнее небо затянулось тяжелыми свинцрвыми тучами
и где-то в вышине ослепительной вспышкой сверкнула молния. Обладатель бороды
заметно нахмурился.
     - Я  бы посоветовал вам быть  осторожней  в выражениях, - сказал  он, -
каждое ваше слово, произнесенное ТАМ, приобретает реальный облик ЗДЕСЬ. Как,
впрочем, и слово, сказанное любым человеком...
     - Выражайтесь, пожалуйста, яснее. - Прервал его Пантилей  Михайлович. -
Во-первых, что значит "там" и "здесь"?
     - Так вы не знаете, где  находитесь...  - Устало протянул бородатый. Он
сделал шаг в сторону и  Пантилей Михайлович смог отчетливо увидеть сложенные
за спиной его собеседника ангельские крылья.
     -  Ерунда   какая-то  получается...   -  Задумчиво   произнес  Пантилей
Михайлович, - Слова... Реальную  форму... Нет, я не могу это понять, пока не
увижу собственными глазами...
     - Ну что ж, это легко можно устроить, - промолвил внимательно слушавший
его бородач. Все завертелось перед  глазами  Пантилея Михайловича, он словно
провалился в какой-то бездонный колодец, и падал, падал, падал...
     ...  Пантилей Михайлович до упора  вдавил в  пол  педаль газа, стараясь
ехать как  можно быстрее.  Неожиданно прямо  перед капотом  его "Жигулей" на
проезжую  часть  дороги  выскочил  какой-то  мужик с длинной седой  бородой;
Пантилей  Михайлович  изо всех сил  ударил по тормозам. Машина  остановилась
всего в нескольких метрах от незадачливого пешехода.
     - Ты куда лезешь, свинья?! -  Крикнул, высунувшись из  окна автомобиля,
Пантилей Михайлович...
     И  едва  не  задохнулся  набранным  в  легкие  воздухом.  Седая  борода
провинившегося  прохожего  внезапно исчезла,  лицо  заметно  удлиннилось,  а
вздернутый  нос  превратился  в  свиное  рыло.  Опустившись на  четвереньки,
прохожий выскочил из своего  плаща, и громко хрюкнув, пустился прочь, звонко
стуча копытцами по тротуару.
     Пантилей  Михайлович  задумчиво  крутил  баранку   автомобиля,  пытаясь
осмыслить то, невольным свидетелем  чего он  только  что стал. Погруженный в
свои невеселые  раздумья, он и  не заметил,  как проскочил  на красный  свет
светофора. Воздух сотряс оглушительный милицейский свисток.
     -  Ваши  документы,  пожалуйста,  - откозырял  ему молодой  розовощекий
постовой, подошедший к автомобилю, едва тот успел остановиться.
     -  Да   подавитесь  вы  своими  документами!   -  Рявкнул  окончательно
выведенный из  равновесия Пантилей Михайлович. В ответ на его слова постовой
достал из нагрудного  кармана небольшую красную книжечку, удивленно взглянул
на нее, засунул  в рот и принялся усердно  жевать. Затем, морщась от тщетных
усилий, взглотнул, схватился за горло руками и замертво упал наземь.
     Пантилей Михайлович вышел из машины и обтер носовым платком выступившие
на  лбу  крупные  капли пота.  В конце аллеи,  на  которой он  теперь стоял,
появилась  сгорбленная   древняя   старушка  с  двумя  авоськами.   Пантилей
Михайлович пригладил рукою редеющие волосы и тихо произнес:
     - Нет, нет, этого не может быть... Чушь какая-то, черт возьми!
     Последние его слова потонули в реве вспыхнувшего посреди улицы пламени.
В порозном декабрьском воздухе запахло паленым. На том месте, где только что
бушевал  огонь,  появился  человек. Он  решительно  переступил через  газон,
схватил несчастного Пантилея  Михайловича за шиворот, и куда-то поволок. Тот
даже  не пытался сопротивляться.  Старушка в  панике  отскочила в сторону  и
перекрестилась  авоськой. Человек  исчез. Вместе с  Пантилеем  Михайловичем.
Только на  мерзлой холодной земле остались четкие  отпечатки  ботинок  сорок
восьмого размера




     За окнами  шел дождь. Барабанил  по  жестяному подоконнику,  стучался в
стекла, хлопал на ветру мокрым  полотнищем рекламы. Внизу, на залитом лужами
тротуаре,  под  дождем мокли  два  студента.  Один  торопливо курил, спрятав
сигарету от льющейся с неба воды внутрь ладони, другой ежился, когда упругие
дождевые  струи  заливались  ему  за  воротник.  Их  разговор разносился  по
пустынной улице вдаль, заглушаемый лишь шелестом бьющихся об асфальт капель.
     - Не придет. - Уверенно сказал первый, делая скорую затяжку и смаргивая
застрявшую в ресницах влагу.
     - Да придет, никуда не денется. - Успокаивал его второй, прохаживаясь в
луже вперед-назад. - Опоздает еще немного и придет... Только уж скорей бы!
     - Жди! - Усмехнулся первый. - Уж на полчаса задерживается!
     - Женщины всегда задерживаются, - авторитетно заявил  второй, шлепая по
водной глади башмаком, - это в их правилах... Терпи!
     На мгновение оба смолкли, словно вслушиваясь в шум  дождя,  окружавшего
их плотным водяным кольцом.
     - Погляди, который час, - попросил первый, выбрасывая  промокший окурок
в сторону и сразу же доставая новую сигарету, - у меня часы промокли.
     - У меня их вообще нету. Минут сорок, как должна уже быть.
     - Не придет.
     - Придет, вот увидишь.
     - Да зачем я ей нужен? -  Всплеснул  руками  первый почти в отчаянии. -
Она девушка самостоятельная, симпатичная, родители, поди, тоже не из бедных,
а я...  Кто я ей?  Сидит сейчас,  небось,  дома, телевизор  смотрит, да надо
мной, дураком, посмеивается...
     - А  ты тоже хорош, - добавил  второй, - нашел, где встречу  назначать.
Хотя бы в парадном, или в метро...
     - Да кто ж знал, что дождь случится?
     Снова наступила тишина, прерываемая время от времени нервными  вздохами
терзающегося сомненьями юноши.
     - Не придет. - Констатировал он вслух в стотысячный раз.
     -  Ну,  не  придет, и  не нужно.  Кого-нибудь другого сыщем!  -  Весело
отозвался его товарищ.
     - Вот ты и ищи. А я не стану... Ой! Она! Гляди, ей-богу, она!
     - Ну? Что я тебе говорил? - Победно провозгласил второй, словно выиграл
важный спор. - Иди, я тебя обожду.
     Я приник к окну,  выгляну из него,  чуть не  вываливаясь вниз, стараясь
различить предмет столь бурной страсти, из-за которой час с небольшим  стоит
мокнуть на улице при такой погоде.
     По  тротуару,  укрывшись  зонтом,  бойко  топала  стройная  длинноногая
девушка лет двадцати. Только ноги я и сумел хорошо  разглядеть сверху из-под
зонта.
     Юноша рванулся ей навстречу, не замечая моего нескромного  любопытства;
мне казалось, он вот-вот  заключит девушку  в свои пылкие  объятия и губы их
сольются в страстном поцелуе, но... Приблизившись к девушке, молодой человек
как-то сразу заметно увял.
     - Здравствуй, Оля. - Услышал я их разговор.
     -  Здравствуй.  Вымок, бедный? Извини,  я  немного опоздала... Ты хотел
меня видеть?
     - Да, Оленька... Понимаешь,  тут  такое дело... Сразу  и не  скажешь...
Стеснительно...
     В  воздухе,  как  грозовое  электричество,  невидимо  возникло  готовое
сорваться с его уст важное объяснение. Я навострил слух.
     - Тут такое дело, Оленька... - Продолжил он.
     - Ну же? Не тяни!
     - В общем... У тебя не найдется рублей двадцати до следующей стипендии?
Кушать, знаешь, нечего...
     В небе сверкнула молния. Громыхнуло.
     - Конечно. На, держи. Это все?
     - Да, Оля. Спасибо тебе.
     - Не за что. Ну, я пошла?
     - Счастливо.
     - Счастливо.
     O,  tempora! O, mores! Не мне, с моею  тонкой романтичною душою, всякий
раз воображающей невесть что при любых обстоятельствах,  подслушивать у окна
подобные сцены! А после  того говорят, что в рядах современной  молодежи нет
уже того  либерализма,  той  множественности  мнений,  чувственных  и  ярких
движений души, характерных для более старшего поколения новой России!
     На улице шел дождь. Под дождем уходили куда-то два студента, беззаботно
шлепая по лужам. Оба они были счастливы.





     На улице,  как  всегда в это  время года, было  холодно, темно  и сыро.
Ледяные  струи дождя били по  мокрому асфальту тротуаров с  исступленностью,
свойственной, пожалуй,  только  холодному  октябрьскому ненастью.  Казалось,
даже  неприступные  серые стены домов  подхватили  под  бесконечным  осенним
дождем  насморк. Угрюмое темное небо,  цепляясь  за  скаты крыш, нависло над
городом,   изливая  на  усталую  землю  потоки  мутной  воды.  Город  вымер.
Обжигающий морской ветер свободно разгуливал по опустевшим  скверам, вырывая
зонты из рук редких прохожих. Улицы были застланы мокрой пеленой дождя; лишь
изредка где-то вдалеке, словно заблудший из глубины веков  призрак, мелькала
одинокая,  закутанная  в плащ  фигура, спешащая  поскорее  скрыться в теплой
темноте подъезда.
     До закрытия кафе на улице  Восстания оставалось еще четыре часа. Как ни
странно, посетителей, скрывающихся от непогоды, в  этот  час было мало. Двое
или трое стояло возле стойки бара, еще несколько человек за столиками что-то
неспеша  потягивали  из  прозрачных  стаканов,  углубившись  в  неторопливую
беседу.  В дальнем конце  зала отдыхала небольшая компания молодежи.  Оттуда
тянуло  ароматным дымом дорогих сигарет и слышались взрывы веселого женского
смеха. Играла приятная тихая музыка, как бы дополняя уютную атмосферу  этого
заведения.
     Внезапно хлопнула входная дверь, и в помещение ворвался кусочек уличной
мглы, стало холодно и неуютно, так, что посетители невольно поежились. Резко
пахнуло дождем и сыростью.
     В дымный  полумрак  кафе  шагнул  высокий  стройный  человек, одетый  в
длинный черный плащ. Оглядев зал, он он уверенно подошел к стойке бара.
     - Чашечку  кофе и пятьдесят грамм  коньяка, пожалуйста, -  произнес он.
Голос его казался каким-то странным: он был глубоким, хорошо поставленым, но
звучал равнодушно, без интонаций.
     - Коньяк добавьте в кофе, - мгновение помедлив, сказал он.
     Бармен выполнил заказ. Незнакомец удалился в  полутемный угол помещения
и  сел  так, что  его фигура  оставалась в тени,  падавшей  от стены за  его
спиной, в то время, как сам он мог леко наблюдать все, что  творится вокруг.
Он обвел взглядом зал  кафе. Его серые,  глубоко  посаженые  глаза  смотрели
безразлично, в  них читался холод и  отчужденность.  Его  взгляд  пронизывал
насквозь, одновременно приковывая к себе.
     Накрашеная  до  невозможности  девушка,  находившаяся,  по-видимому,  в
состоянии легкого подпития,  внезапно  отделилась от гуляющей  компании,  и,
протискиваясь  между  столами,  случайно задела  незнакомца.  Ледяной  блеск
холодных серых глаз метнулся в ее сторону.
     - Мы  с  вами,  кажется,  знакомы?  -  Произнесла  она  в  ответ на его
оценивающий взгляд.
     - Очень может быть... Очень может быть... - Пробормотал он.
     Снова  хлопнула  дверь.  В  кафе вошел мокрый с головы до  ног человек,
отряхивая блестящий от скопившихся на нем капель, зонт.
     Заказав   полный  стакан  водки,   он   подошел  к  столику,   занятому
незнакомцем.
     - Свободно?  - Спросил он, и  тут же ощутил  на себе  его пустые  серые
глаза.
     - Да, пожалуйста. - Прозвучал ответ.
     Вошедший  тяжело опустился на стул рядом с хозяином столика и отхлебнул
из стакана.  Затем  он достал пачку  сигарет,  щелкнул  зажигалкой и глубоко
затянулся. Незнакомец тоже закурил.
     -  Я вижу, вы  чем-то расстроены? -  Спросил  он, внимательно оглядывая
подсевшего кнему человека.
     - Да...
     В душе его сейчас царило смятение. Все, что там накопилось за последние
дни, требовало выхода. И он заговорил.
     - Я  - комерсант.  Понимаете, я  организовал  свое дело  два года  тому
назад. Все шло нормально,  но сейчас... В общем,  я разорился. У меня теперь
нет ни гроша за душой... Любимая женщина,  узнав о моем банкротстве,  ушла к
другому...
     Он обхватил голову руками и тихо застонал. Незнакомец хранил молчание.
     - Вам нужны деньги? - Наконец произнес он. - Я могу вам их дать.
     Его собеседник поднял голову.
     - Вы?.. Деньги?..
     - Деньги, машину, дачу, женщин, все, что захотите.
     Отчаявшийся человек взглянул  в  глаза незнакомцу, но в них не читалось
ни тени насмешки. В них вообще ничего не читалось.
     - Вы, вероятно, шутите... Простите, как вас называть?
     - Тэйфель. - Отозвался тот.
     - Это... фамилия?
     - Пусть будет фамилия.
     "Еврей..." - пронеслось в голове у молодого бизнесмена.
     - Я  думаю, сейчас не время  и не место решать национальные проблемы. -
Словно прочитав  его мысли, сказал незнакомец. Его  собеседник непроизвольно
вздрогнул.
     - Простите... Так вы хотите что-то у меня купить, или...
     - Вы правы. - Прервал его Тэйфель.
     - Но у меня ничего нет. Все мое имущество распродано...
     - Меня не интересует ваше имущество.
     - Тогда я вообще ничего не понимаю... Что же вы хотите купить?
     - Вашу душу, Александр. Ведь вы позволите называть вас по имени, не так
ли?
     - Да, конечно... Но... Дьявол...
     - К вашим услугам.
     Последняя фраза мрачной стеной  стала в воздухе. Александр поднял глаза
на сидящего рядом с ним человека.
     - Поверите  ли  вы  мне  на  слово, если  я  скажу  вам, что  абсолютно
нормален? - Спросил Тэйфель.
     Да, он действительно не походил на сумасшедшего.
     - Какие у вас грехи?
     Александр проглотил ком, застрявший в горле.
     - Ну... Сокрытие доходов от государства... Взятка... Нет, две...
     - За это вы  будете отвечать перед прокурором,  а не  перед Богом. Меня
интересуют  ГРЕХИ, а  не нарушения  закона.  Возжелали ли вы, например, жену
ближнего своего? Крали?
     - Ах, это... Как вам сказать...
     - Не стесняйтесь.
     - Крал один раз... Спал с женой моего лучшего друга...
     Тэйфель недовольно поморщился.
     - Все это тянет в лучшем случае на четыресто-пятьсот тысяч...
     - Но я хочу за свою душу гораздо больше!
     - Вот если  бы вы вышли сейчас  на улицу,  закрыли двери этого  кафе  и
подожгли его, я бы  прибавил к  этой сумме еще миллионов пятьдесят... Больше
за вами ничего не числится?
     - Нет.
     -  Тогда прощайте, молодой человек.  Грешите чаще, иногда  это приносит
пользу. Прощайте!
     Тэйфель поднялся, пересек помещение кафе и вышел на улицу.
     - Эй, постойте! - Крикнул  ему вслед  Александр,  но незнакомец  уже не
слышал его.
     Александр вскочил и выбежал вслед за ним. Улица была пуста.
     Только дождь барабанил по мокрым черным тротуарам.






     Светило   отечественной   медицины,   профессор   Ламбардский,   словно
гигантское   облако,  вот-вот  готовое  разразиться  дождем,  вздымался  над
бесформенными грудами бумаг, разбросанных на его письменном столе.
     Что-то тихонько насвистывая в свою коротко остриженную рыжую бородку,
     он  делал какие-то  одному  ему  понятные  пометки в  историях  болезни
находившихся на  его попечении пациентов. Оторвавшись  от своей  работы,  он
нацепил на нос очки в  толстой роговой  оправе,  чтобы  получше  рассмотреть
вошедшего к нему в кабинет в сопровождении медсестры Оленьки больного.
     -   Игорь   Максимыч,   разрешите?   Этому   пациенту   порекомендовали
проконсультироваться  у вас. Он уже второй год  ходит по врачам, и никто  не
может точно поставить диагноз. Вот документы.
     Профессор, кряхтя, перегнулся через стол и взял протянутую ему Оленькой
толстую, обтрепанную по краям папку.
     -  Присаживайтесь, пожалуйста,  - предложил он,  листая  извлеченные из
папки бумаги. Пациент  робко  опустился на краешек  стула и  принялся нервно
пощипывать подбородок.
     - Трофимов Евгений  Георгиевич, пятьдесят третьего  года рождения...  -
Пробурчал профессор, открывая медицинскую карту. Больной судорожно кивнул.
     -  На  что  жалуетесь,  уважаемый?  -  Профессор отложил документы,  и,
приподняв очки, окинул своего  посетителя  пристальным взглядом.  Тот  робко
потупил взор и покраснел.
     - Видите ли...  - начал  он, -  у  меня... Как бы это сказать...  Ну, в
общем, никогда не бывает головных болей...
     Профессор Ламбардский сочувственно покачал головой.
     - Понимаете, мои друзья вечно жалуются на то, что  к концу рабочего дня
у них буквально  раскалывается  голова. А у меня - нет...  Потом -  свадьбы,
праздники, вечеринки... Все, как один, надерутся в стельку, а потом, с утра,
от головной боли чуть  не на стенку прыгают.  А у меня, сколько б ни выпил -
ну, не болит, и все!
     -  Скажите,  где  вы  работаете?  -  Слегка  наклонив  голову  на  бок,
поинтересовался профессор.
     -  В  НИИХИМВТОРСЫРБОРХИМХРЕНПРОЕКТ.  Я -  ведущий инженер-конструктор,
заведующий отделом.
     - Что же, это, хм, в  некотором роде, даже очень уважаемая профессия...
Интересно,  а  вот  когда  вы надира...  то  есть, простите, примете  внутрь
спиртосодержащий продукт, у вас не возникает никаких странных ощущений?
     Пациент озадаченно почесал затылок.
     -  Да,  замечал  что-то  подобное...  Знаете,  какая-то  необыкновенная
сырость во рту...
     Профессор  нахмурил брови и снял  очки. Посетитель внезапно  вскочил со
стула, и, схватив Ламбардского за руку, едва не плача, воскликнул:
     - Скажите... Только откровенно, доктор! Я буду жить?
     -  Да...  Большей  частью... Не беспокойтесь  так,  это,  скорее всего,
связано с какими-то врожденными аномалиями вашего мозга. Вот что, уважаемый.
Сделайте сегодня  рентген головы в триста пятом кабинете, а завтра приходите
на повторную консультацию. Вот направление. Мы вас обязательно вылечим!
     Да, странные  симптомы.  Весьма странные.  В голове профессора внезапно
возникла страшная догадка, но он сразу же отогнал эту невероятную мысль.
     Когда,  спустя  сорок  с  лишним  минут,  в  кабинет  вбежала  Оленька,
Ламбардский понял, что в первую очередь лечить придется ее. Глаза несчастной
медсестры  были теперь в два раза больше  ее громадных очков, седых волос на
голове явно  поприбавилось,  а руки, в  которых  она  сжимала  рентгеновские
снимки давешнего  больного,  тряслись  так, словно  она  сутки  простояла за
отбойным молотком.
     -  Игорь Максимыч, - едва сдерживая  слезы, простонала она, - взгляните
на результаты обследования... Похоже, я схожу с ума... У этого больного...
     Не успев  закончить, Оленька  бросила  на стол  Ламбардского  снимки и,
закрыв лицо руками, зарыдала. Профессор поднял рентгенограммы и посмотрел на
свет.
     - Да, Оленька, вы правы. Наш больной, в некотором  роде,  -  уникум.  У
него  в   черепной  коробке   вместо   головного   мозга,  хм,   субстанция,
представляющая маленькие частицы, хм, древесного волокна, получаемые при его
обработке...  То  есть,  попросту  говоря,  -  опилки.  Да, странный случай.
Успокойтесь, успокойтесь,  милочка. Подите, примите  валерьянки или умойтесь
холодной водой.
     Отпустив медсестру, профессор  Ламбардский открыл верхний ящик стола и,
достав оттуда початый пузырек неразбавленного спирта,  залпом проглотил его,
заранее зная, что никакой головной боли не будет. А  необыкновенная  сырость
во рту - это иногда даже приятно.





     Удивительные вещи происходят иногда в обстановке,  удивительной которую
назвать ну уж никак нельзя. Скорее, в обстановке, прямо скажем, традиционной
и совсем  даже  обыденной. Возьмем  ради примера...  Ну,  хотя бы  банальный
институт. Что в нем  необыкновенного? Да  ровным счетом ничего,  скажете вы.
Всего-навсего  учебное заведение, пусть даже немного высшее.  Ан нет, отвечу
вам я. Даже в  таком, с позволения сказать, слегка высшем  учебном заведении
случается порой такое, что очевидцы передают потом из поколения в поколение,
точно фамильную реликвию.
     В самом разгаре сумасшедших семидесятых годов, когда над планете еще не
вымерли брюки-клеш и "Поющие Гитары", в общежитии одного из весьма уважаемых
ленинградских институтов объявился молодой человек. Объявился он там потому,
что совсем  недавно  сдал  вступительные  экзамены и  получил гордое  звание
студента этого  самого института.  Признаться, звание немного тяготило  его.
Нет,  собственно, к  званиям он успел уже  порядком  привыкнуть за два  года
службы  в победоносной  советской армии,  но быть  студентом...  Сделать его
таковым  твердо вознамерилась  его мама,  которая  жила довольно  далеко  от
Ленинграда, и понятия не имела, насколько это скучно - часами просиживать на
нудных  лекциях, где в результате сверхъестественного искажения времени часы
тянутся  подобно  минутам.  И  решил  этот  молодой  человек  скрасить  свое
безрадостное  существование в  студенческом  общежитии,  решил,  как  только
узнал, что в комнате вместе с ним будут проживать еще трое друзей советского
народа - приехавшие в порядке взаимопомощи двух стран вьетнамские студенты.
     Телевизора в комнате не было, зато был радиоприемник, одного взгляда на
который было вполне достаточно, чтобы понять, как использовать этот мудреный
аппарат наилучшим образом.
     В первый же день совместного проживания наш молодой друг собрал своих
     новых товарищей по комнате и приветливо улыбнувшись им, сказал:
     - Дорогие  друзья!  Знаете, я  очень  уважаю  вашу  великую вьетнамскую
родину, но дело-то все в том, что находитесь вы сейчас  в не менее великой и
не менее могучей стране.
     Вьетнамцы понимающе закивали головами.
     - Так вот, - продолжил наш приятель, - есть  у нас свои обычаи, порядки
и традиции. Один  из них, - парень кивнул в  сторону  болтавшегося  на стене
транзистора, - Один  из них... Каждый день вставать в шесть утра, умываться,
бриться,  заправлять  кровать  в  по стойке  смирно слушать  гимн Советского
Союза!
     Он думал, что вьетнамцы недовольно загомонят, сопротивляясь попытке
     заставить  их вставать  в  шесть утра каждый  день, включая выходные, и
слушать  гимн  чужой  страны.  Но  трудолюбивый  народ  умел  уважать  чужие
традиции. Вьетнамцы заулыбались и закивали головой.
     -  И каждый вечер  в двадцать три  ноль ноль нужно разбирать  кровать и
стоя слушать гимн! - Сообщил окрыленный успехом парень. - Чем вы занимаетесь
до двенадцати часов, это ваше дело, но в двенадцать - гимн и отбой!
     Вьетнамцы снова молча согласились и отправились разбирать пожитки.

     За  время службы в армии наш друг привык к ранним побудкам. Каждый день
в  шесть  часов утра он проверял, аккуратно  ли товарищи по  комнате  убрали
постель,  и  скрывая  ядовитую улыбку,  стоя  слушал  с  ними  несущуюся  из
охрипшего динамика  мелодию.  Затем  он покупал в ближайшем магазине бутылку
"Жигулевского",  и шел в кино, ехал за город,  или просто  болтался в парке,
дожидаясь, пока его симпатия выйдет из дверей  училища. Вечером  после ужина
следовал традиционный гимн.
     Так продолжалось два года.
     А на третий год его отчислили за неуспеваемость.
     И вместо него в комнату к вьетнамцам подселили студента-отличника.
     На следующее утро, ровно в шесть часов, беднягу начали трясти за плечо.
     - Вставай, гимна слушать будем! - Прозвенел над ухом чей-то голос.
     Отличник прореагировал  вполне нормально для  обыкновенного, психически
здорового советского студента.
     - Да  идите  вы на фиг со своим гимном! -  Простонал он, -  Воскресенье
ведь, спать хочу!
     Вьетнамцы отстали от несчастного и уселись писать жалобу в профком.

     Когда  в профсоюзном комитете института получили написанное вьетнамцами
письмо, в котором черным по белому  было указано, что наш студент оскорбляет
их  вьетнамское  достоинство  и  отказывается  слушать  в  шесть  утра  гимн
Советского Союза согласно веками устоявшейся традиции, председатель не знал,
плакать ему, или смеяться. Международный скандал!  Несчастные иностранцы два
года позволяли водить себя за нос, наивно полагая, что так живет вся страна!
Ничего не оставалось, как вызвать отличника в профком.
     -  Значит  так,  - председатель  пустился  с места  в карьер, едва  тот
переступил  порог его кабинета, - оставшиеся  три года  ты будешь вставать с
друзьями нашего народа утром и слушать гимн!
     - Не  хочу! - Взвыл студент.  - У меня сессия  на носу, я не высыпаюсь!
Поселите вместо меня кого-нибудь другого! Вьетнамца, например! Пусть слушают
вместе хоть Шостаковича в два часа ночи!
     Председатель представил себе,  сколько  мороки  выйдет,  если  придется
объяснять все обстоятельства другому студенту.
     - Нет у нас больше вьетнамцев. - Мрачно отозвался он.
     - Все равно не хочу!
     - А из института вылететь хочешь?! Давай так. Выполнишь наше требование
-    останешься  в  институте.  Будешь  получать  повышенную  стипендию,  за
вредность. И диплом мы тебе хороший подберем. Не выполнишь... Ну, ты понял.
     Студент  понял.  И три года, каждый день, включая праздники и выходные,
вставал в  шесть  утра,  чтобы  убрать  кровать  и  стоя  навытяжку  слушать
ненавистный мотив.
     А  через   три   года   из   комнат  общежития   исчезли  транзисторные
радиоприемники. Так, на всякий случай.

Last-modified: Wed, 10 Mar 1999 08:54:31 GMT

Оцените этот текст: