-- объявил он без околичностей, -- на ваших глазах я
проведу, решительно и беспощадно, бой в десять раундов, по три минуты
каждый, с дьяволом!
Толпа недоверчиво загудела.
-- Не смейтесь! -- завопил кюре. -- Пускай тот, кто мне не верит,
посмотрит сам!
Он подал знак, и из-за кулисы молниеносно появился ризничий. Сильно
завоняло серой.
-- Вот какое открытие я сделал восемь дней назад, -- объявил кюре, --
мой ризничий -- дьявол!
Ризничий небрежно выплюнул довольно красивую огненную струю. Из-под его
длинного халата торчали волосатые ноги, заканчивающиеся раздвоенными
копытами.
-- Поприветствуем соперника, -- предложил кюре.
Раздались редкие аплодисменты. Ризничий обиделся.
-- Что могло бы быть более приятным Богу, -- завопил кюре, -- как не
подобные пышные бои, которые с таким блеском организовывали римские
императоры, не имеющие себе равных в любви к роскоши?
-- Довольно! -- крикнул кто-то. -- Крови!
-- Хорошо! -- сказал кюре. -- Ладно! Я добавлю только одно: вы жалкие
невежды.
Он скинул халат; в своем распоряжении он имел двух певчих-массажистов;
у ризничего не было никого.
Служки поставили тазик с водой, табурет, и приготовили полотенце; кюре
вставил назубники. Ризничий ограничился кабалистическим заклинанием; его
черный халат загорелся и исчез в облаке красноватого дыма. Он усмехнулся и
стал разогреваться.
Несколько секунд в сарае царило молчание: спектакль закончился
неожиданно быстро. Потом, подсчитав стоимость каждой минуты, зрители начали
возмущаться. Жакмор забеспокоился, чувствуя, что атмосфера накаляется.
-- Кюре, верни деньги! -- закричала толпа.
-- Нет! -- ответил кюре.
-- Кюре, верни деньги!
Полетел первый стул, за ним второй. Целая эскадрилья стульев обрушилась
на кюре, перелезающего через канат ринга.
Жакмор стал пробираться к выходу и в сутолоке получил кулаком по уху.
Инстинктивно он развернулся и дал сдачи. В момент нанесения удара психиатр
узнал в нападавшем деревенского столяра. Давясь выбитыми зубами, тот упал на
пол. Жакмор взглянул на свои руки; две костяшки были разодраны в кровь. Он
лизнул. Его начинало охватывать чувство смущения. Передернув плечами, он
отбросил его прочь.
"Ничего, -- подумал он. -- Слява его подберет. Все равно я хотел к нему
зайти насчет оплеухи этому мальчишке из хора".
Однако драться все еще хотелось. Он ударил наугад. Ударил и
почувствовал облегчение: бить взрослых было намного приятнее.
VIII
135 апруста
Жакмор толкнул входную дверь; Слява как раз одевался. Он только что
выкупался в массивной золотой ванне и теперь облачался в великолепное
парчовое домашнее платье. Золото было повсюду, внутреннее убранство ветхой
лачуги казалось отлитым из единого слитка драгоценного металла. Золото
лежало в сундуках, в вазах и тарелках, на стульях, столах, все было желтым и
блестящим. В первый раз это зрелище Жакмора поразило, но теперь он смотрел
на него с тем же безразличием, с которым воспринимал все, что не имело
прямого отношения к его маниакальной деятельности; то есть он его просто не
замечал.
Слява поздоровался и выразил удивление по поводу внешнего вида
психиатра.
-- Я дрался, -- пояснил Жакмор. -- На спектакле кюре. Дрались все. И он
сам тоже, но не по правилам. Вот почему остальные вмешались.
-- Чудесный повод, -- проронил Слява и пожал плечами.
-- Я... -- начал Жакмор. -- Э-э... Мне немного стыдно; ведь я тоже
дрался. Раз я все равно шел к вам, то решил заодно занести денежку...
Он протянул ему стопку золотых монет.
-- Естественно... -- с горечью прошептал Слява. -- Быстро же вы
освоились. Приведите себя в порядок. Не беспокойтесь. Я забираю ваш стыд.
-- Спасибо, -- сказал Жакмор. -- А теперь, может быть, мы продолжим наш
сеанс?
Слява высыпал золотые монеты в ярко-красную салатницу и молча лег на
низкую кровать, стоящую в глубине комнаты. Жакмор сел рядом.
-- Ну, рассказывайте, -- попросил он. -- Расслабьтесь и приступайте. Мы
остановились на том, как вы, учась в школе, украли мяч.
Слява провел рукой по глазам и заговорил. Но Жакмор стал слушать
старика не сразу. Он был заинтригован. Когда Слява подносил руку ко лбу,
психиатру показалось -- может быть, привиделось? -- что сквозь старческую
ладонь просвечивают лихорадочно бегающие глаза пациента.
IX
136 апруста
Случалось, Жакмор ощущал себя интеллектуалом; в такие дни он удалялся в
библиотеку Ангеля и читал. Там хранилась только одна книга -- больше чем
достаточно -- превосходный энциклопедический словарь, в котором Жакмор
находил, систематизированными и расположенными в алфавитном либо смысловом
порядке, основные элементы всего того, из чего обычно составляются -- в
объеме, к сожалению, столь угрожающем -- обычные библиотеки.
Как правило, он останавливался на странице с флагами, где было много
цветных картинок и очень мало текста, что позволяло мозгу расслабиться и
отдохнуть. В тот день одиннадцатый стяг слева -- окровавленный зуб на черном
фоне -- навел его на мысль о крохотных диких гиацинтах, прячущихся в лесу.
X
1 июбря
Тройняшки играли в саду, подальше от дома. Они нашли хорошее место, где
всего хватало в равной степени: камней, земли, травы и песка. Все
присутствовало в любом состоянии: тенистом и солнечном, каменном и
растительном, твердом и мягком, сухом и мокром, живом и мертвом.
Говорили мало. Вооружившись железными лопатками, копали, каждый для
себя, ямы четырехугольной формы. Время от времени лопатка натыкалась на
интересный предмет, который вытаскивался его обладателем на свет Божий и
занимал свое место в кучке ранее зарегистрированных находок.
Копнув раз сто, Ситроэн остановился.
-- Стоп! -- скомандовал он.
Жоэль и Ноэль выпрямились.
-- У меня зеленый, -- сказал Ситроэн.
Он показал братьям маленький сверкающий шарик с изумрудным отливом.
-- А у меня черный, -- сказал Жоэль.
-- А у меня золотой, -- сказал Ноэль.
Они составили треугольник. Предусмотрительный Ситроэн соединил камешки
соломинками. Затем каждый уселся у вершины треугольника и стал ждать.
Вдруг земля в середине треугольника провалилась. Из образовавшейся дыры
показалась крохотная белая рука, за ней другая. Пальцы уцепились за края
отверстия, и на поверхности появилась светлая фигурка сантиметров в десять
ростом. Это была маленькая девочка с длинными белыми волосами. Дюймовочка
послала каждому из тройняшек по воздушному поцелую и начала танцевать. Она
покружилась несколько минут, не преступая границ треугольника. Потом
внезапно остановилась, посмотрела на небо и ушла под землю так же быстро,
как появилась. На месте трех самоцветов остались обычные маленькие камешки.
Ситроэн встал и раскидал соломинки.
-- Мне надоело, -- объявил он. -- Поиграем во что-нибудь другое.
Жоэль и Ноэль вновь принялись копать.
-- Я уверен, что мы еще много чего найдем, -- сказал Ноэль.
При этих словах его лопатка наткнулась на что-то твердое.
-- Какой здоровый, -- удивился он.
-- Покажи! -- сказал Ситроэн.
Он лизнул красивый желтый камень с блестящими прожилками, чтобы
проверить на вкус то, что показалось привлекательным на вид. Земля
заскрипела под языком. Было почти так же вкусно, как и красиво. В углублении
камня приклеился маленький желтый слизняк. Ситроен посмотрел на него и
пояснил:
-- Это не тот. Ты, конечно, можешь его съесть, но это ничего не даст.
Чтобы взлететь, нужен голубой.
-- А бывают голубые? -- спросил Ноэль.
-- Да, -- ответил Ситроэн.
Ноэль попробовал слизняка. Вполне съедобно. Уж во всяком случае лучше
чернозема. Мягкий. И скользкий. В общем, хороший.
Тем временем Жоэль просунул черенок лопатки под тяжелый валун и
приподнял его. Два черных слизняка.
Одного он протянул Ситроэну, который с интересом осмотрел добычу и тут
же отдал ее Ноэлю. Второго Жоэль попробовал сам.
-- Так себе, -- сообщил он. -- Как тапиока.
-- Да, -- подтвердил Ситроэн, -- но вот голубые -- действительно
вкусные. Как ананас.
-- Правда? -- спросил Жоэль.
-- А потом -- раз -- и полетел, -- добавил Ноэль.
-- Сразу не летают, -- обрезал Ситроэн. -- Сначала нужно поработать.
-- Вот было бы здорово, -- размечтался Ноэль, -- сначала поработать,
найти парочку голубых и сразу же полететь.
-- О! -- воскликнул Жоэль, продолжавший все это время копать. -- Я
нашел красивое молодое зерно.
-- Покажи, -- сказал Ситроэн.
Зерно было огромное, величиной с грецкий орех.
-- Нужно на него плюнуть пять раз, -- сказал Ситроэн, -- и оно
прорастет.
-- Точно? -- спросил Жоэль.
-- Точно, -- ответил Ситроэн. -- Но его нужно положить на влажный
листок. Жоэль, принеси листок.
Из зерна выросло крохотное деревце с розовыми листочками.
Между его звенящими серебряными ветвями порхали певчие птички. Самая
крупная из них была не больше ногтя на мизинце Жоэля.
XI
347 июбря
-- Шесть лет, три дня и два часа назад я приехал в это чертово место,
чтобы похоронить себя заживо, -- жаловался Жакмор своему отражению в
зеркале.
Борода сохраняла среднюю длину.
XII
348 июбря
Жакмор уже собирался уходить, когда в коридоре появилась Клементина. В
последнее время он ее почти не видел. В последние месяцы. Дни утекали так
постоянно и незаметно, что он терял им счет. Клементина его остановила.
-- Куда это вы собрались?
-- Как всегда, -- ответил Жакмор. -- К своему старому другу Сляве.
-- Вы продолжаете его психоанализировать? -- спросила она.
-- Гм... да.
-- Так долго?
-- Я должен провести полный психоанализ.
-- У вас, по-моему, голова распухла, -- заметила Клементина.
Он немного отодвинулся назад, почувствовав в ее дыхании явный запах
гнили.
-- Возможно, -- согласился психиатр. -- Зато Слява становится все
прозрачнее и прозрачнее, и это начинает меня беспокоить.
-- Да уж, не радует, судя по вашему виду, -- продолжала Клементина. --
А ведь вы так долго искали подходящую кандидатуру!
-- Все мои кандидатуры отпали одна за другой, -- сказал Жакмор. -- Так
что пришлось довольствоваться Слявой. Но, смею вас заверить, содержимое этой
черепной коробки ни одного психоаналитика не обрадует.
-- Вам еще долго? -- поинтересовалась Клементина.
-- Что?
-- Ваш психоанализ продвинулся далеко?
-- Да, не близко, -- ответил Жакмор. -- Вообще-то я с беспокойством
ожидаю того момента, когда смогу дойти до самых мельчайших деталей. Но все
это неинтересно. А вы, что с вами сталось? Вас совсем не видно в столовой.
Ни в обед, ни в ужин.
-- Я ем в своей комнате, -- с удовлетворением произнесла Клементина.
Ах, вот как? -- отозвался Жакмор.
Он оглядел ее фигуру.
-- Кажется, вам это пошло на пользу, -- промолвил он.
-- Теперь я ем только то, на что имею право, -- сказала Клементина.
Жакмор отчаянно искал тему для разговора.
-- А как настроение, хорошее? -- невпопад спросил он.
-- Даже не знаю. Так себе.
-- А что такое?
-- Честно говоря, я боюсь, -- пояснила она.
-- Чего именно?
-- Я боюсь за детей. Постоянно. С ними может случиться невесть что. И я
это себе представляю. Причем ничего сложного я не выдумываю; я не забиваю
себе голову чем-то невозможным или несуразным; нет, но даже простого перечня
того, что может с ними произойти, достаточно, чтобы свести меня с ума. И я
не могу избавиться от этих мыслей. Разумеется, я даже и не думаю о том, что
им угрожает вне сада; к счастью, они еще не выходят за его пределы. Пока я
стараюсь не думать дальше ограды, у меня и без этого голова идет кругом.
-- Но они ничем не рискуют, -- сказал Жакмор. -- Дети более или менее
осознают, что для них хорошо, и почти никогда не ошибаются в своих
поступках.
-- Вы так думаете?
-- Я в этом уверен, -- сказал Жакмор. -- Иначе ни вы, ни я здесь сейчас
не находились бы.
-- Пожалуй, -- согласилась Клементина. -- Но эти дети так отличаются от
других.
-- Да, конечно.
-- И я так их люблю. Я так их люблю, что передумала обо всем, что может
с ними случиться в этом доме и в этом саду, и это начисто отбило у меня сон.
Вы даже не можете себе представить, как все опасно. И какое это испытание
для матери, которая любит своих детей так, как их люблю я. А в доме столько
дел, -и я не в состоянии все время за ними ходить и присматривать.
-- А служанка?
-- Она глупа, -- сказала Клементина. -- С ней они в еще большей
опасности, чем без нее. Она ничего не чувствует, и я предпочитаю держать
детей как можно дальше от нее. Она совершенно безынициативна. Вот как выйдут
они со своими лопатками в сад, и начнут копать, и докопаются до нефтяной
скважины, и нефть как брызнет и затопит их всех, а служанка и сделать ничего
не сможет. Меня просто трясет от ужаса! Ах! Как я их люблю!
-- Да, действительно, вы в своих предвидениях учитываете все, --
отметил Жакмор.
-- Меня волнует еще кое-что, -- продолжала Клементина. -- Их
воспитание. Меня колотит от одной мысли, что они пойдут в деревенскую школу.
И речи быть не может, чтобы они туда ходили одни. Но я не могу отправить их
с этой девицей. С ними обязательно что-нибудь случится. Я поведу их сама;
время от времени вы сможете меня подменять, если дадите слово, что будете
очень внимательны. Нет, все-таки сопровождать их должна только я. Пока еще
можно не задумываться всерьез об их учебе, они для этого слишком малы; мысль
о том, что они выйдут за ограду сада, меня так пугает, что я еще не осознала
опасность, которая в этом таится.
-- Пригласите репетитора, -- предложил Жакмор.
-- Я об этом уже думала, -- ответила Клементина, -- но должна вам
признаться: я ревнива. Это просто глупо, но я никогда не допущу, чтобы они
привязались к кому-нибудь еще, кроме меня. Ведь если репетитор будет
хорошим, они обязательно привяжутся к нему; если он будет плохим, то
отдавать ему своих детей я не собираюсь. Да и вообще я не очень доверяю
школе, но, по крайней мере, там есть учитель; проблема же с репетитором мне
представляется практически неразрешимой.
-- Вот кюре -- типичный репетитор... -- вставил Жакмор.
-- Я не очень религиозна, так чего ради мои дети должны быть
религиозными?
-- Думаю, что с этим кюре им бояться нечего, -- возразил Жакмор. -- У
него довольно здравые представления о религии, и вероятность обращения детей
в веру минимальна.
-- Кюре утруждать себя не станет, -- отрезала Клементина, -- а вопрос
остается открытым. Им придется ходить в деревню.
-- Но в конце концов, -- заметил Жакмор, -- если так подумать, по этой
дороге машины никогда не ходят. Даже если и ходят, то совсем редко.
-- Вот именно, -- подхватила Клементина. -- Так редко, что теряешь
бдительность, и если случайно проедет редкая машина, это будет еще опаснее.
При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.
-- Вы рассуждаете как Святой Делли, -- сказал Жакмор.
-- Перестаньте издеваться, -- осадила его Клементина. -- Нет, в самом
деле, я не вижу другого выхода: я буду сопровождать их туда и обратно. Что
же вы хотите, если любишь детей, приходится идти на какие-то жертвы.
-- Вы жертвовали куда меньше, когда бросали их без полдника и уходили
карабкаться по скалам, -- ввернул Жакмор.
-- Я этого не помню, -- возразила Клементина. -- Но если я это и
делала, то, значит, была нездорова. А вы могли бы об этом и не вспоминать.
Это было еще при Ангеле; уже одно его присутствие выводило меня из себя. Но
теперь все изменилось, и ответственность за их воспитание полностью лежит на
мне.
-- Вы не боитесь, что они станут слишком зависимыми от вас? -- смущенно
спросил психиатр.
-- Что может быть естественнее? Дети заменяют мне все, в них смысл всей
моей жизни; и вполне естественно, что они привыкают полагаться на меня при
любых обстоятельствах.
-- Но несмотря на все, -- сказал Жакмор, -- мне кажется, вы
преувеличиваете опасность... При желании вы будете видеть ее повсюду; ну,
вот, например... меня удивляет, что вы разрешаете им пользоваться туалетной
бумагой; они могут поцарапаться, и кто знает, вдруг женщина, заворачивающая
рулон, отравила свою семью мышьяком, предварительно взвесив точную дозу на
первом попавшемся листе бумаги, этот лист пропитывается ядом и представляет
большую опасность... при первом же прикосновении один из ваших мальчуганов
падает без чувств... Вы бы еще им задницы вылизывали...
Она задумалась.
-- А знаете, -- протянула она, -- животные проделывают это со своими
детенышами... может быть, по-настоящему хорошая мать должна делать и это...
Жакмор посмотрел на нее.
-- Я полагаю, что вы действительно их любите, -- серьезно сказал он. --
И если как следует подумать, то эта история с мышьяком" представляется
вполне вероятной.
-- Это ужасно, -- всхлипнула Клементина и разрыдалась. -- Я не знаю,
что делать... не знаю, что делать...
-- Успокойтесь, -- сказал Жакмор, -- я вам помогу. Я только сейчас
понял, насколько эта проблема сложна. Но все уладится. Поднимайтесь к себе и
ложитесь.
Она направилась к лестнице.
-- Вот это страсть, -- сказал себе Жакмор, выходя на дорогу.
Ему захотелось как-нибудь ее испытать. Но пока оставалось лишь за ней
наблюдать.
Между тем некая мысль не давала ему покоя; и как же ее сформулировать?
Мысль неопределенная. Неопределенная мысль. В любом случае, было бы
интересно узнать, что об этом думают сами дети. Но время пока еще терпело.
XIII
7 окткабря
Они играли на лужайке под окнами материнской комнаты. Клементина все
реже и реже разрешала им удаляться от дома. Вот и сейчас она не спускала с
них глаз, следила за их жестами, угадывала выражение их лиц. Жоэль казался
менее подвижным, чем обычно, вяло плелся, еле успевая за остальными. В
какой-то момент он остановился, пощупал свои штанишки и растерянно посмотрел
на братьев. Они принялись пританцовывать вокруг него, словно он сообщил им
что-то очень смешное. Жоэль начал тереть кулаками глаза, было видно, что он
заплакал.
Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в считанные
секунды очутилась на лужайке.
-- Что с тобой, моя радость?
-- Живот болит! -- плаксиво протянул Жоэль.
-- Что ты ел, мой ангелочек? Эта идиотка опять тебя накормила какой-то
гадостью?
Широко расставив ноги, Жоэль вбирал в себя живот и выпячивал попу.
-- Я обкакался! -- выкрикнул он и расплакался. Ситроэн и Ноэль скорчили
презрительные рожи.
-- Молокосос! -- процедил Ситроэн. -- Он все еще делает в штаны.
-- Молокосос! -- повторил Ноэль.
-- Что же вы?! -- пристыдила их Клементина. -- Будьте с ним поласковей!
Он не виноват. Пойдем, мой хороший, я тебе надену чистые красивые штанишки и
дам ложечку опиумного эликсира.
Ситроэн и Ноэль замерли от удивления и зависти.
Обласканный Жоэль поплелся за Клементиной.
-- Ничего себе! -- высказался Ситроэн. -- Он делает в штаны, и ему еще
дают умного ликсиру.
-- Да, -- согласился Ноэль. -- Я тоже хочу.
-- Я попробую какнуть, -- сказал Ситроэн.
-- Я тоже, -- сказал Ноэль.
Они поднатужились, покраснели от напряжения, но ничего не получилось.
-- Я не могу, -- сказал Ситроэн. -- Только чуть-чуть писнул.
-- Ну и ладно, -- сказал Ноэль. -- Не будет нам ликсира. Зато спрячем
медвежонка Жоэля.
-- Вот это да! -- произнес Ситроэн, удивившись непривычному красноречию
Ноэлл. -- Хорошая мысль, но нужно так спрятать, чтобы он не нашел.
Ноэль наморщил лоб. Он думал. В поисках удачной идеи оглянулся по
сторонам. Ситроэн от брата не отставал; он лихорадочно подгонял свои серые
клеточки.
-- Смотри! -- воскликнул он. -- Там!
"Там" оказалось пустым местом, где служанка сушила белье. У одного из
белых столбов с натянутой железной проволокой стояла стремянка.
-- Спрячем на дереве, -- решил Ситроэн. -- Возьмем стремянку Белянки.
Быстро, пока Жоэль не вернулся!
Они рванули изо всех сил.
-- Но, -- прокричал на бегу Ноэль, -- он тоже может ее взять...
-- Нет, -- ответил Ситроэн. -- Вдвоем мы сможем оттащить стремянку, а
он -- в одиночку -- не сможет.
-- Думаешь? -- спросил Ноэль.
-- Сейчас увидишь, -- сказал Ситроэн. Они подбежали к стремянке. Она
оказалась больше, чем они думали.
-- Главное, не уронить ее, -- сказал Ситроэн, -- иначе потом не сможем
ее поставить. Шатаясь, они потащили лестницу.
-- Ох, тяжелая! -- выдохнул Ноэль через метров десять.
-- Давай быстрее, -- поторопил его Ситроэн. -- Сейчас Белянка вернется.
XIV
-- Вот! Теперь ты чистенький, -- сказала Клементина и бросила в горшок
комок ваты. Подмытый Жоэль не оборачивался; мать продолжала стоять на
коленях у него за спиной. Помедлив, она нерешительно попросила: "Нагнись,
моя радость".
Жоэль нагнулся, упираясь руками в колени. Она нежно взяла его за
ягодицы, раздвинула их и начала лизать. Тщательно. Самозабвенно.
-- Что ты делаешь, мама? -- удивленно спросил Жоэль.
-- Я тебя мою, мое сокровище, -- ответила Клементина, прервав процесс.
-- Я хочу, чтобы ты был таким же чистым, как детеныш кошки или собаки.
В этом не было ничего унизительного. Наоборот, это казалось таким
естественным. Какой же болван этот Жакмор! Ему этого не понять. Хотя это
такой пустяк. По крайней мере, она будет уверена, что они ничего не
подхватят. Поскольку она их любила, ничто из того, что она делала, не могло
им навредить. Ничто. Если уж совсем начистоту, она должна была бы их
полностью вылизывать, не подмывая до этого.
Она поднялась и стала задумчиво натягивать на Жоэля штаны. Открывались
новые перспективы.
-- Ступай к своим братьям, золотко мое, -- сказала она.
Жоэль выбежал из комнаты. Спустившись по лестнице, он засунул палец в
штаны, провел им между ягодиц, поскольку там было влажно. Пожал плечами.
Клементина медленно вернулась к себе в комнату. В конце концов, вкус
был не из приятных. Сейчас самое время для кусочка бифштекса.
Вылизывать их полностью. Да.
Сколько раз она себе говорила, что оставлять их в ванной -- в высшей
степени опасно. Стоит только отвлечься. Повернуть голову, например,
наклониться за мылом, выскользнувшим из рук и улетевшим на недосягаемое
расстояние, чуть ли не за раковину. И в этот момент -- сильно подскакивает
давление в трубах, поскольку в резервуар неожиданно падает раскаленный
метеорит, ему удается проскочить в главную трубу и не взорваться из-за
сумасшедшей скорости; но, застряв в трубе, он начинает гнать нагревающуюся
воду, и девятый вал (девятый вал: какое красивое сочетание) стремительно
несется по трубам, и воды прибывает все больше и больше, так что,
наклонившись за мылом... -- кстати, это настоящее преступление, продавать
мыло такой формы: овальной, обтекаемой, которое может выскользнуть в два
счета -- раз, два -- и улететь куда угодно, и даже, плюхнувшись в воду,
брызнуть каким-нибудь микробом в нос ребенку. Итак, вода все прибывает,
уровень поднимается, дитя может испугаться, открыть рот, захлебнуться --
возможно, насмерть, -- посиневшее личико, отсутствие воздуха в легких...
Она вытерла взмокший лоб и закрыла дверь буфета, так ничего оттуда и не
взяв. В кровать, немедленно в кровать!
XV
Жоэль с обиженным видом подошел к братьям. Те, увлекшись раскопками, от
комментариев воздержались.
-- Думаешь, найдем еще один голубой? -- спросил Ноэль у Ситроэна.
Заинтересованный Жоэль посмотрел на братьев.
-- Нет, -- ответил Ситроэн. -- Я же тебе сказал, что они попадаются
очень редко. Один на пятьсот миллионов.
-- Шутишь, -- отозвался Жоэль, яростно включаясь в работу.
-- Жалко, что он его съел, -- произнес Ситроэн. -- Мы бы сейчас уже
вовсю летали.
-- К счастью, улетел его, а не мой, -- добавил Ноэль. -- Я бы так
расстроился!
И он демонстративно обнял своего плюшевого медвежонка.
-- Мой Думузо, -- ласково прошептал он.
Жоэль, потупив взор, продолжал копать; его лопатка упрямо вгрызалась в
гравий.
Намек поразил его прямо в сердце. Где его медвежонок? Жоэль по-прежнему
не поднимал головы, у него начало щипать в глазах.
-- Он что, недоволен? -- усмехнулся Ноэль.
-- Вкусный был ликсир? -- съязвил Ситроэн.
Жоэль не отвечал.
-- От него до сих пор воняет, -- сказал Ноэль. -- Не удивительно, что
его Пуарогаль улетел.
Жоэль продолжал молчать; если он ответит, то голос будет дрожать. Он
едва различал лопатку, все плыло перед его глазами, но продолжал думать о
камешках. И вдруг он забыл и о медвежонке, и о братьях, и обо всем, что его
окружало.
В глубине вырытой канавки по одному из камешков карабкался
восхитительный слизняк чистейшего голубого цвета. Затаив дыхание, Жоэль не
спускал с него глаз. Он взял его дрожащими пальцами и незаметно поднес ко
рту. Он почувствовал, как его обволокло, укутало пеленой ликования, сквозь
которую почти не пробивались братские насмешки.
Он проглотил слизняка и встал.
-- Я знаю, что вы его спрятали, -- уверенно заявил он.
-- Вот еще чего, -- возмутился Ситроэн. -- Он сам туда забрался, он не
хотел оставаться с папочкой, от которого так воняет.
-- Мне все равно, -- сказал Жоэль. -- Я его буду искать.
Он сразу же обнаружил лестницу, в нескольких метрах от нее -- дерево,
между ветвями которого уютно устроившийся Пуарогаль мирно беседовал с
зеленым дятлом.
Теперь надо было взлететь. Жоэль решительно вытянул в стороны руки и
взмахнул ими. Ситроэн не мог ошибаться.
Когда пятки Жоэля поднялись до уровня глаз Ноэля, последний схватил
Ситроэна за руку.
-- Он нашел голубого слизняка... -- прошептал Ноэль.
-- Ну вот видишь, -- отозвался Ситроэн. -- Это доказывает, что я был
прав.
Увидев поднимающегося в воздух Жоэля, зеленый дятел даже не
пошевелился; мальчик удобно уселся рядом с медвежонком и окликнул братьев.
-- Ну что, может, подниметесь? -- насмешливо предложил он.
-- Нет, -- ответил Ситроэн. -- Неинтересно.
-- Нет, интересно, -- сказал Жоэль. -- Да? -- спросил он у зеленого
дятла.
-- Это очень интересно, -- подтвердил зеленый дятел. -- Знаете, а в
клумбе с ирисами их навалом.
-- Ха! Я бы все равно их нашел, -- заявил Ситроэн. -- Да и обычных
можно было бы покрасить голубой краской...
Он зашагал к клумбе с ирисами, Ноэль -- за ним. Жоэль, оставив
Пуарогаля на дереве, бросился догонять братьев.
-- Вот сейчас наедимся, -- сказал он, подбегая. -- И сможем очень
высоко взлететь.
-- Одного достаточно, -- проронил Ситроэн.
Выйдя из дома, Клементина сразу же заметила стремянку. Она подбежала и
осмотрела все вблизи. Дерево. А на дереве -- вальяжно развалившийся
Пуарогаль.
Схватившись за сердце, она понеслась по саду, пронзительно выкрикивая
имена детей.
XVI
8 окткабря
-- Я не собираюсь оспаривать ваше решение, -- промолвил Жакмор. -- Но
не будем торопиться.
-- Это единственный выход, -- объявила Клементина. -- Вопрос можно
поставить как угодно и с любой стороны. Если бы не было этого дерева, ничего
бы не случилось.
-- А может, виновата стремянка? -- заметил Жакмор.
-- Конечно, служанка не должна была оставлять ее на виду, и растяпа
будет наказана, как того заслуживает, но не в этом дело. Вы понимаете, что,
не будь этого дерева, Ситроэн и Ноэль никогда бы не задумали закинуть так
высоко медвежонка Жоэля? Причина происшедшего -- в этом дереве. А
представьте, что малыш мог даже попробовать на него залезть, чтобы снять
игрушку.
-- Между тем, -- вставил Жакмор, -- некоторые считают, что детям
полезно лазать по деревьям.
-- Но только не моим детям! -- перебила его Клементина. -- С деревьями
может столько всего случиться. Никогда не знаешь. Термиты подтачивают корни,
и деревья на вас падают, либо сухая ветка ломается, и вас оглушает, либо в
дерево попадает молния, оно загорается, ветер раздувает огонь, доносит языки
пламени до комнаты детей, и они сгорают живьем!.. Нет, оставлять деревья в
саду слишком опасно. Поэтому я настоятельно вас прошу, если вы, разумеется,
не против, оказать мне услугу: сходите в деревню и пригласите людей, которые
бы спилили все деревья в саду. Они могли бы забрать себе половину, а другую
я бы пустила на дрова.
-- Каких людей? -- спросил Жакмор.
-- Ну, я не знаю, лесорубов, дровосеков... да, конечно, дровосеков.
Попросите, чтобы ко мне отправили нескольких дровосеков. Неужели это так
сложно?
-- О нет, -- ответил Жакмор. -- Уже иду. Нельзя ничего упускать из
виду.
Он встал. И пошел.
XVII
Пополудни заявились лесорубы. С жаровнями и большим количеством
железных инструментов, игл, крючьев. Возвращающийся с прогулки Жакмор увидел
их первым, остановился и пропустил вперед. Их было пятеро, не считая двух
подмастерьев: один лет десяти, щуплый, рахитичный; другой постарше, с черной
повязкой на левом глазу и комично вывернутой ногой.
Один из мужчин подал Жакмору знак; это с ним психиатр договаривался о
стоимости работ. В итоге они приняли предложение Клементины -- половина
дровосекам, половина на дрова. Распилка и укладка дров, не предусмотренные
соглашением, должны были оплачиваться дополнительно.
У Жакмора защемило сердце. Не испытывая к деревьям никаких эмоций, как
то и подобает индивидууму, появившемуся на свет в зрелом возрасте и начисто
лишенному воспоминаний, он высоко оценивал их допустимую функциональную
красоту и объединяющее их свободолюбие. Будучи неспособным на комплименты
или хвалебные оды в адрес насаждений, психиатр все же чувствовал себя
достаточно уютно в их присутствии; ему нравились смущенные солнечные
зайчики, прыгающие по лакированной листве, витиеватые рисунки тени и света
на морщинистой коре, легкий шум ветвей и запах испарений на исходе жарких
дней. Он любовался острыми язычками драконий, скрученными стволами толстых
приземистых пальм, гладкими и сочными отростками эвкалиптов, похожих на
слишком быстро выросших долговязых неловких девиц, которые безвкусно
украшают себя позеленевшими медными побрякушками и выливают на затылок весь
флакон материнских духов. Он восхищался соснами, внешне непреклонными, но
готовыми при первом же прикосновении извергнуть в потоке пахучей смолы долго
сдерживаемое семя; он восторгался корявыми дубами, неповоротливыми, словно
здоровые лохматые псы. Каждое растение было красиво по-своему. Каждое
обладало собственным характером, привычками, маниями, но все вызывали
одинаковую приязнь. И все же неуемная материнская любовь оправдывала
необходимость жертвоприношения.
Работники остановились посреди лужайки и положили на землю инструменты.
Двое взяли мотыги и принялись копать, в то время как подмастерья сгребали
комья земли огромными лопатами -- выше их собственного роста. Канава быстро
углублялась. Жакмор с тревогой наблюдал за их работой. Подмастерья
наваливали у края канавы кучи земли и энергично ее утрамбовывали, сбивая в
плотное низкое заграждение.
Сочтя ров достаточно глубоким, рабочие прекратили копать и вылезли на
поверхность. Двигались они медленно; бурые землистые одежды делали их
похожими на жесткокрылых ископаемых, прячущих свои яйца. Взмокшие
подмастерья продолжали выгребать землю и неистово, яростно ее утрамбовывать.
Периодически каждый из них получал взбадривающую затрещину. Тем временем
трое рабочих, удалившихся к ограде, вернулись с тачкой, в которой лежала
груда бревен метровой длины. Они остановили тачку около канавы. Затем стали
укладывать бревна на земляное основание, возведенное подмастерьями.
Укладывать тщательно, плотно, подбивая кувалдой конец каждого бревна и
укрепляя таким образом всю конструкцию. Когда строительство укрытия было
завершено, они подобрали лопаты и принялись засыпать землей бревенчатый щит.
Жакмор подозвал одного из подмастерьев.
-- Что они делают? -- спросил психиатр и, несмотря на все отвращение,
пнул его под коленку.
-- Укрытие, -- выпалил подмастерье, прикрывая лицо, и убежал к своим
товарищам. Товарищи о нем не забыли; всыпали по первое число.
Солнца в тот день не было; свинцовое небо мерцало бледно и неприятно.
Жакмора слегка лихорадило, но он хотел досмотреть до конца.
Укрытие казалось законченным. Один за другим рабочие забрались на
накат, дошли до лесенки в конце траншеи. Настил выдерживал их вес.
Подмастерья даже не пытались за ними идти, заранее зная результат подобной
инициативы.
Рабочие вылезли из траншеи. Выбрали из кучи инструментов иглы и крючья.
Подмастерья суетились вокруг жаровен и изо всех сил раздували огонь. По
команде бригадира они схватились за тяжелые раскаленные котлы и понесли их к
первому дереву. Жакмор ощущал нарастающее беспокойство. Все это напомнило
ему распятие распутного жеребца.
У подножия десятиметровой финиковой пальмы поставили первую жаровню, и
каждый засунул в нее свой инструмент. Вторая была установлена около
соседнего эвкалипта. Подмастерья бросились раздувать огонь, подпрыгивая на
огромных кузнечных мехах. В это время бригадир осторожно прикладывал ухо к
стволу финиковой пальмы. Внезапно он замер и сделал на коре красную отметку.
Один из дровосеков, по виду самый сильный, вытащил из жаровни докрасна
раскаленный дымящийся крюкк точнее, железный гарпун -- с острым наконечником
и зубьями. Он уверенно отвел руку назад, разбежался и вонзил гарпун в
гладкий ствол, точно в сердцевину красной отметки. Подмастерья уже успели
оттащить жаровни, а другой дровосек -- поразить эвкалипт. Затем все
бросились наутек, добежали до укрытия и спрятались. Подмастерья жались у
входа, рядом с жаровнями.
Листья пальмы задрожали, сначала незаметно, потом все сильнее. Жакмор
стиснул зубы. Раздался жалобный крик, такой пронзительный и резкий, что
психиатр заткнул уши. Ствол пальмы закачался, при каждом наклоне крики
учащались. Земля у подножия пальмы раскололась и разверзлась. Невыносимый
звук -- скрежет сверла -- раздирал уши, разносился по всему саду и,
казалось, отражался от низкого облачного свода. Внезапно длинный выгнутый
ствол вырвало с корнями из почвы и понесло в сторону укрытия. Не переставая
пронзительно кричать, пальма закружилась, заметалась по лужайке, неуклонно
приближаясь к укрытию. Несколько секунд спустя Жакмор почувствовал, как
земля вздрогнула во второй раз. Упал эвкалипт. Он не кричал; он пыхтел, как
безумный кузнечный мех, и его серебристые ветви, выкручиваясь, обнимали
ствол, корни глубоко загребали землю, пытаясь дотянуться до укрытия. Пальма
уже добралась до настила и истерично билась об него всем телом; но силы
убывали, ритм замедлялся... Первым поник более хрупкий эвкалипт; какое-то
время его узкие листья еще шевелились. Рабочие вышли из укрытия. Пальма
дернулась из последних сил, стараясь зацепить ближайшего рабочего, но тот
ловко увернулся и сильно ударил ее топором. Все затихло. Лишь иногда
судорога пробегала по серому телу. А дровосеки, не теряя времени даром, уже
занимались соседним деревом.
Жакмор, казалось, врастал в землю; в голове шумело и звенело, он
продолжал, не отрываясь, смотреть на побоище. Увидев, как гарпун вонзается в
нежную деревянную плоть, он больше не мог сдерживаться. Он развернулся и
побежал к скале. Он все бежал и бежал; воздух вокруг него сотрясался от
взрывов гнева и боли.
XVIII
8 окткабря
Теперь, кроме тишины, не было больше ничего. Все деревья лежали на
лужайке, корнями кверху, а земля, вся в огромных дырках, казалось, пережила
бомбежку изнутри. Огромные лопнувшие гнойники, пустые, сухие, печальные.
Рабочие ушли обратно в деревню, а подмастерья остались распиливать трупы на
бревна и убирать следы бойни.
Жакмор осматривал поле боя. Уцелело лишь несколько кустов и низких
клумб. Не было больше ничего между его взглядом и небом, странно голым и
внезапно лишенным теней. Справа доносился скрежет садового ножа. Прошел
подмастерье помоложе, волоча по земле длинную двуручную пилу.
Жакмор вздохнул и зашел в дом. Поднявшись на второй этаж, он свернул в
детскую. Клементина вязала. В глубине комнаты Ноэль, Жоэль и Ситроэн
рассматривали книжки с картинками и сосали леденцы. Пакет с леденцами лежал
на равном расстоянии от каждого.
Жакмор вошел.
-- Все, -- сказал он. -- Спилены насмерть.
-- А! Тем лучше, -- отозвалась Клементина. -- Так мне будет намного
спокойнее.
-- Вы уже так много связали? -- удивился Жакмор. -- Несмотря на этот
шум?
-- Я даже не обратила внимания. По-моему, деревья и должны падать с
шумом.
-- Разумеется, -- согласился Жакмор.
Он посмотрел на детей.
-- Вы по-прежнему не разрешаете им выходить? Они уже три дня сидят
дома. Им ведь больше ничего не грозит!
-- А дровосеки больше не работают? -- спросила Клементина.
-- Им осталось лишь распилить деревья, -- сказал Жакмор. -- Но, если вы
боитесь за детей, я могу за ними присмотреть. По-моему, им нужно подышать
воздухом.
-- Ой! Да! -- воскликнул Ситроэн. -- Мы пойдем с тобой гулять!
-- Пойдем! -- повторил Ноэль.
-- Будьте очень внимательны! -- предупредила его Клементина. -- Ни на
секунду не теряйте их из виду. Если вы не будете за ними присматривать, я
умру от беспокойства.
Жакмор вышел из комнаты, тройняшки прыгали вокруг него. Вчетвером они
кубарем скатились по лестнице.
-- Смотрите, чтобы они не провалились в дыры! -- все еще кричала
Клементина. -- И чтобы они не играли с инструментом.
-- Хорошо! Хорошо! -- отозвался Жакмор между двумя этажами.
Выскочив в сад, Ноэль и Жоэль помчались туда, откуда доносился скрежет
садового ножа. За ними, не торопясь, шли Жакмор и Ситроэн.
Подмастерье помоложе, тот, которому на вид было лет десять, обрубал
сосновые ветки. Кривой стальной клинок поднимался и опускался, при каждом
ударе вылетали тонкие щепки, и воздух кричал от запаха смолы. Жоэль выбрал
удобное место для обозрения и зачарованно замер. Ноэль остановился поодаль.
-- Как тебя зовут? -- спросил Ноэль немного погодя.
Подмастерье поднял к ним изможденное лицо.
-- Не знаю, -- промолвил он. -- Может быть, Жан.
-- Жан! -- повторил Ноэль.
-- А меня зовут Жоэль, -- представился Жоэль, -- а моего брата --
Ноэль.
Жан не ответил. Нож опускался и поднимался в прежнем унылом ритме.
-- Что ты делаешь, Жан? -- спросил подоспевший Ситроэн.
-- Вот, -- объяснил Жан.
Ноэль подобрал щепку и понюхал ее.
-- Это должно быть интересно, -- предположил он. -- Ты всегда это
делаешь?
-- Нет, -- ответил Жан.
-- Посмотри, -- сказал Ситроэн. -- Ты умеешь плевать так же далеко?
Жан нехотя посмотрел. Метр пятьдесят. Он тоже плюнул: в два раза
дальше.
-- Ух, ты! -- воскликнул Ноэль.
Ситроэн не скрывал своего восхищения.
-- Ты плюешь очень далеко, -- почтительно заметил он.
-- Мой брат плюет раза в четыре дальше, -- сообщил Жан.
В деревне его не баловали подобным вниманием, и он старался обратить
смутившую его похвалу на кого-нибудь более достойного.
-- Ну, -- подытожил Ситроэн, -- значит, он тоже должен плевать очень
далеко!
Ветка держалась на нескольких волоконцах. При очередном ударе она
повисла, эластичные волокна сжались, ветку подбросило и откинуло в сторону.
Жан отодвинул ее рукой.
-- Осторожно! -- сказал он.
-- Ты сильный! -- заметил Ноэль.
-- О, это еще что! -- отозвался Жан. -- Мой брат намного сильнее меня.
И все же к следующей ветке он приступил с большим воодушевлением,
из-под ножа вылетали огромные щепки.
-- Смотри, -- сказал Ситроэн Жоэлю.
-- Он ее разрубил почти с первого раза, -- добавил Ноэль.
-- Да, -- сказал Ситроэн.
-- Почти, -- уточнил Ноэль. -- И все-таки не совсем с первого раза.
-- Если бы я захотел, я бы смог отсечь ее одним ударом, -- сказал Жан.
-- Охотно верю, -- произне