Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
       Данное  художественное  произведение  распространяется в
электронной  форме  на  некоммерческой   основе   при   условии
сохранения   целостности   и   неизменности   текста,   включая
сохранение   настоящего   уведомления.    Любое    коммерческое
использование  настоящего  текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

     По    вопросам    коммерческого    использования   данного
произведения обращайтесь непосредственно к переводчику:
      Сергей Борисович Ильин, Email: isb@glas.apc.org
---------------------------------------------------------------
 © Copyright Terence Hanbuty White "Mistress Masham's Repose", 1948
 © Copyright Сергей Ильин, перевод, 1993
---------------------------------------------------------------

                            Посвящается
                    Амариллис Вирджинии Гарнетт
                 Перевод с английского Сергея Ильина

---------------------------------------------------------------
      Продолжение "Гулливера", написанное автром "Меча в камне"
---------------------------------------------------------------



1.  Дворец Мальплаке
2.  Обелиск Бинга
3.  Пирамида Бэргойна
4.  Монумент Ньютона
5,  к дому викария
6.  Готический приют
7.  Георг II
8.  Долина Согласия
9.  Греческий Амфитеатр
10. Райская долина
11. Храм Нептуна
12. Грот
13. Липовая аллея
14. Мост Паллады
15. Буковая аллея
16. Мавританский мост
17. Каштановая аллея
18. Мальплаке
19. Луг
20. Дикий Парк
21. Другое Море
22. Лодочный домик
23. Храм
24. Водопад
25. Шахматное озеро (Верхнее море)
26. Отдохновение миссис Мэшем
27. Храм
28. к Не-При-Монахе-Будь-Сказано
29. С
30. З
31. В
32. Праздничное поле
33. Триумфальная Арка
34. Верховая дорога
29.

---------------------------------------------------------------


   "Кроме того, я взял с собою шесть живых коров и два  быка  и
столько  же овец с баранами, чтобы привезти их к себе на родину
и заняться их разведением... Мне очень хотелось увезти с  собою
с десяток туземцев..."
                                        "Путешествия Гулливера"




   Марии   уже   исполнилось  десять  лет.  Темные  волосы  она
заплетала в две косички, а карие  ее  глаза  напоминали  цветом
закопченный  котелок,  только  блеску в них было побольше. В ту
пору - временно - ей приходилось носить  очки.  В  груди  Марии
билось  верное  сердце.  Она  была  из  породы людей надежных и
стойких, тех, что сначала совершают поступки, а  потом  уже  их
обдумывают.   Правда,   встречая   один  на  один  корову,  она
чувствовала  себя  неуютно;  существовали  на  свете   и   иные
опасности, - ее гувернантка, к примеру, - на случай которых она
не  отказалась бы от защитника. Главное ее достоинство состояло
в том, что она любила музыку и  хорошо  играла  на  фортепиано.
Возможно,  из-за  своего  тонкого  слуха Мария терпеть не могла
громких звуков и боялась пятого ноября. Впрочем, это,  если  не
считать  коров,  и составляло ее единственную слабость. Про нее
говорили также, что у нее задатки хорошей спортсменки.
   К  сожалению,  Мария  была  сиротой,  поэтому   преодолевать
разного  рода  сложности  ей было несколько труднее, чем прочим
людям.  Она   жила   в   огромном   доме,   стоящем   в   глуши
Нортгемптоншира,  -  он был в четыре раза длиннее Букингемского
дворца, но  мало-помалу  разваливался.  Дом  этот,  выстроенный
одним из ее предков-герцогов, дружившим с поэтом по имени Поуп,
со   всех  сторон  окружали  Перспективы,  Обелиски,  Пирамиды,
Колонны, Храмы, Ротонды и Дворцовые Мосты, возведенные в  честь
генерала  Вольфа, адмирала Бинга, принцессы Амелии и иных людей
в этом роде. Родители Марии изо всех сил старались поддерживать
в парке порядок, но они погибли в автомобильной катастрофе и не
оставили денег даже на приличную жизнь в каком-нибудь пансионе.
Налоги и сборы  съедали  весь  доход,  какой  был  у  Марии,  а
уговорить  кого-либо  купить  дом  под  школу  или  больницу не
удавалось. В итоге, Марии с ее гувернанткой приходилось ютиться
в двух спаленках, над которыми уцелела какая-никакая кровля,  -
еще  одну небольшую гостиную гувернантка использовала как жилую
комнату, а ходила за ними обеими обитавшая в кухне Стряпуха.  В
коридоре нижнего этажа Стряпуха держала велосипед, на котором и
выезжала, когда у дверей звонили, - я ничуть не преувеличиваю.
   В доме было триста шестьдесят пять окон, - все, кроме шести,
разбитые, - пятьдесят две парадные спальни и двенадцать больших
обеденных зал. Назывался он Мальплаке.
       Гувернанткой  при  Марии  состояла  мисс  Браун.  На эту
должность  ее  определил  местный  викарий,  опекун  Марии.   И
викарий,  и  гувернантка  были  людьми настолько гнусными, что,
пытаясь беспристрастно их  описать,  сталкиваешься  с  немалыми
трудностями.
   На  вид  викарию было лет пятьдесят, рост его составлял пять
футов семь дюймов.  Багровую  физиономию  его  покрывали  сотни
лиловых веночек, - он страдал то ли от повышенного давления, то
ли сердечной недостаточностью, то ли и тем, и другим. Заглянуть
ему  в  глаза  было непросто, отчасти потому что цвет они имели
под стать лицу, отчасти же из-за  толстых  очков,  за  которыми
глаза   прятались,   будто   устрицы   за   створками  раковин.
Расчесанные на прямой  пробор  волосы,  казалось,  прилипали  к
черепу.  Губы  у  викария  были синеватые, сложенные брюзгливо,
передвигался же он медленно, с прямой спиной, и на ходу издавал
носовое гудение, вроде пчелиного. Прежде,  чем  стать  опекуном
Марии,  он  работал  воспитателем в закрытой школе, и в ту пору
единственным  его  удовольствием  было  -  лупцевать  мальчиков
тростью,  - да и ему викарий, по причине слабого сердца, не мог
предаваться в той мере, в какой желал. Звали его мистер Хейтер.
Жизнь он вел холостую. Подозрительно, по  правде  сказать,  что
мистер  Хейтер владел "роллс-ройсом" и проводил много времени в
Лондоне, в то время как Марии приходилось  жить  в  разрушенном
доме, питаясь саго и прочими ужасами.
   В  той  закрытой  школе  мисс  Браун  исполняла  при мистере
Хейтере обязанности сестры-хозяйки. Видимо,  она  обладала  над
ним какой-то таинственной властью, потому что представить себе,
чтобы он выбрал ее гувернанткой по собственной воле, было, зная
ее,  невозможно.  При носике остром, костлявом и почти лишенном
переносицы, женщина она  была  упитанная.  Садясь,  мисс  Браун
расползалась  во  все  стороны, будто жаба на ладони. Глаза она
имела цвета булыжного, а волосы,  стянутые  в  тугой  пучок,  -
желтого.  Она  носила  пенсне  без  оправы.  Годами  мисс Браун
примерно равнялась викарию, а вот ростом  она,  в  сравнении  с
ним,  не вышла. Она отличалась какой-то затейливой жестокостью.
Например, когда дядя Марии был еще жив,  он  время  от  времени
вспоминал  о  ее  существовании  и присылал к Рождеству коробку
шоколада.  При  получении  каждой  такой  посылки  мисс   Браун
предпринимала   шаги,  каковые  можно  разделить  на  несколько
стадий. Первым делом, Марии  запрещалось  вскрывать  полученную
посылку,  "потому  что  в  ней  могут  быть  бактерии". Коробку
отправляли вниз,  в  кухню,  с  распоряжением  как  следует  ее
прокалить.   Затем   посылали   за   Марией;   та   являлась  в
Северо-северозападную гостиную, в которой обитала мисс Браун, и
здесь Марии вручались жалкие останки  все  еще  не  развернутой
посылки.  Следующий  шаг  сводился  к тому, чтобы объявить (без
всяких на то оснований), будто у Марии грязные руки, и отослать
ее обратно на кухню - а это десять минут ходьбы, - чтобы она их
помыла.  Когда   она,   наконец,   трепеща   от   предвкушений,
возвращалась,   и   несчастный,  растаявший  шоколад  удавалось
отодрать  от  коричневатой  обертки,  мисс  Браун   обыкновенно
объявляла,  что шоколад был упакован неправильно и собственными
нежными  пальчиками  выкидывала  его  в  ближайшее  озеро   "из
опасения, что дитя может от него заболеть".
   Трудно,  конечно,  а  все-таки  необходимо поверить, что эта
прелестная парочка действительно старалась  сделать  для  Марии
все,  что было в ее силах, нужно, однако, принять во внимание и
то, к какому разряду людей оба принадлежали.
   Настоящих друзей у Марии  было  двое  -  Стряпуха  и  старый
Профессор,   живший  в  отдаленной  части  парка.  Порой  Мария
чувствовала себя очень несчастной, порой очень счастливой, -  в
юности  люди  легко перепархивают от одной из этих крайностей к
другой. Счастливейшее время наступало, когда викарий пребывал в
Лондоне, а мисс Браун - в постели, с  мигренью.  Тут  уж  Мария
едва   с   ума  не  сходила  от  упоения,  обретая  сходство  с
суматошным,   но   основательным   щенком,   которого    порывы
воображения  швыряют  то  туда,  то сюда, но который норовит из
каждого положения выжать все, что оно в состоянии дать.
   В один из таких летних дней, когда мучители ее  не  путались
под   ногами,   Мария   решила   навестить  Шахматное  озеро  -
поупражняться в пиратстве.
   Шахматное озеро было одним из озер, от которого поднимался к
Южному фасаду широкий луг. Озеро обступали разросшиеся деревья,
- огромная  ольха,  буки,  дикие  вишни,   секвойи   и   кедры,
посаженные  многочисленными  знакомыми  поэта  по  имени  Поуп,
поверхность озера устилали кувшинки,  а  на  берегу  его  стоял
дощатый    лодочный   сарайчик,   обветшалый,   с   протекающим
плоскодонным  яликом  внутри.  В  середине  озера  располагался
заросший  ежевикою островок, а на островке - маленький гипсовый
храм вроде  беседки  с  куполом,  или,  если  уж  называть  его
правильным   именем,   моноптерон.  Купол,  скругленный,  точно
верхушка  яйца,  поддерживался  пятью   тоненькими   колоннами.
Называлось все это "Отдохновение миссис Мэшем".
   Впрочем, с того времени, как скончалась королева Анна, никто
на острове не отдыхал. Никто не очищал его от крапивы, никто не
сметал  с  мраморных  ступеней  улегшейся  толстым слоем прелой
листвы, никто не подрезал стеснившихся вокруг позабытого  храма
лавров,  рододендронов  и  ежевики,  казалось, взбиравшейся уже
вверх по колоннам. В пору "Шествия  Разума"  храм,  возведенный
некогда  руками  людей,  надеявшихся,  что  он надолго сохранит
присущую ему пленительную изысканность, пришел в  упадок.  Само
озеро  заросло  травой,  поскольку  денег  на  расчистку его не
осталось, и остров  обратился  в  подобие  затерянной  в  морях
Атлантиды.  Одна только Мария и знала проходы в траве, которыми
до него можно было добраться. Но и она из-за покрывавших остров
колючих зарослей ни разу на него не высаживалась.
   Стоял чудесный июньский день, - говоря совсем точно,  стояло
чудесное  первое  июня, - солнце заливало огромный зеленый луг.
Арендовавший этот луг фермер, размахивая бутылкой  с  примочкой
от  паразитов,  гнал  с  него  овец, и лицо у фермера блестело,
словно  намасленное;  на  Каштановой  аллее,  переругивались  и
болтали серые белки; на лежащем за Шахматным озером Праздничном
поле мирно паслись бычки, помахивая хвостами и время от времени
с  топотом бросаясь бежать неизвестно куда, заеденные слепнями;
кукушки выпевали две свои  ноты;  в  отблескивающих  на  солнце
густых вечнозеленых зарослях гудели несметные насекомые; и были
здесь  еще  кролики, и высокая трава, и мелкие пичуги, и Мария,
коричневая, будто кофейный боб.
   Лежа ничком в ялике, она смотрела с кормы в  глубокую  воду.
Коленки  ее  и  большую  часть  груди  покрывал  зеленый ил, из
ковшика, которым она отчерпывалась, стекала в рукав вода. Мария
была счастлива. Когда  движение  ялика  замирало,  она  гребком
толкала  его вперед. Корабль Марии медленно скользил, раздвигая
кувшинки, и прямо перед ее носом возникали  водяные  сосенки  и
прочая флора океанского дна. Порхали над водой похожие на синие
и    рубиновые   иглы   стрекозы,   -   стрекоза-муж   приводил
жену-стрекозу  к  повиновению,  крепко  обхватывая  ее  за  шею
особыми  щипчиками,  устроенными  у  него на конце хвоста. Ялик
двигался плавно,  и  время  от  времени  Мария  проплывала  над
стайкой  окуней,  даже  не  спугнув  их.  Вернее сказать, окуни
просто  встопыривали  шипастые  плавники,  полоски  их   гневно
темнели, а сами они корчили Марии угрожающие рожи. Пару раз она
прошла  над  щучками  дюймов  в  шесть  длиной, нежившимися под
плоскими зелеными листьями, а однажды приблизилась к  месту,  в
которое  сплываются для неторопливых бесед лини, и лини, громко
плеснув, улизнули. Перед тем  они  лениво  почесывали  спины  о
стволы кувшинок, словно стадо слонов.
   Прекрасные, в сущности говоря, были места для рыбалки, озера
Мальплаке.  В  прежние  дни,  еще  до  того, как озера заросли,
Нортгемптонские Удильщики два раза  в  год  сходились  здесь  -
посоревноваться.  Лини тут водились крупные, фунтов под пять, а
то и больше, что для  линя  составляет  рекордный  вес,  иногда
попадались и двадцатифунтовые щуки. Окуни были приличные, но не
так чтобы очень большие. Встречалась также мелкая плотва.
   Стоило Марии выйти на траверз Отдохновения миссис Мэшем, как
ей овладели  самые  что  ни  на  есть  пиратские  чувства. Раны
Господни! - сказала она себе, - да пусть ей днище пробьет, если
она не пристанет к этому острову, чтобы откренговаться, да уж и
выкопать  между  делом  какое-нибудь  зарытое  там   сокровище.
Впрочем,  она  не  отказалась  бы  и  от  пары  шкилетиков  или
начертанного  высохшей  кровью  креста,   или   потрескавшегося
пергамента с картой.
   Вокруг   острова  росли  сплошняком  кувшинки  вперемешку  с
лягушечником  и  лютиками,  -  росли  так  плотно,  что  их   и
раздвинуть-то было непросто.
   Мария   медленно   обогнула   остров,  высматривая,  где  бы
протиснуться. Разоженный фитиль лежал на банке, поближе к руке,
- первым делом она как следует раздула его,  так  что  едва  не
вспыхнул   ром,  наполнявший  ее  дыхание.  Она  сняла  крючок,
удерживающий саблю в ножнах и нетерпеливо мерила шагами полуют.
   Единственным местом, пригодным  для  высадки,  была  упавшая
лиственница,  -  выросшая  из маленькой шишки еще в те времена,
когда  леди  Мэшем  было  пожаловано  дворянство,  с  той  поры
лиственница вытянулась, потом затрухлявела, и ветер ее повалил.
Она  лежала,  выпроставшись  из  острова  и  перекрывая,  будто
мостом, неодолимые заросли кувшинок. Несколько  ветвей  ее  еще
норовили зазеленеть.
   Мария  подвела  свою  барку к концу ствола, привязала, чтобы
барка не уплыла -  Неприятность,  как  сообщает  нам  Гулливер,
против коей все осмотрительные Моряки принимают особливые Меры.
Затем  она  сняла  туфли и чулки, полагая, что босиком лезть по
стволу  будет  легче,  взмахнув   кривой   абордажной   саблей,
выпрыгнула  на  ствол  и всей оравой ринулась к берегу, оглашая
окрестности воплем, известным как "Боевой клич  Марии".  Стекла
очков ее свирепо сверкали на солнце.




   Остров,   на   который   высадилась  Мария,  не  превосходил
размерами теннисного корта. Двести лет тому назад, когда Первый
Герцог обустраивал  парк,  в  середину  озера  навезли  лодками
землю,  и  остров,  поросший  зеленой травой и увенчанный белым
куполом беседки, искусственным изумрудом восстал из воды.  Быть
может,  летними  днями  здесь  сиживала  в  шелках и кружевах и
услаждалась чаем миссис Хилл, еще не ставшая миссис Мэшем, -  а
то  и  сама  миссис  Морли.  Если это действительно была миссис
Морли, она, надо думать, добавляла  в  курившуюся  паром  чашку
капельку бренди.
   Ныне же остров оплели разнородные колючие заросли. Первым, с
чем  сталкивался  посетивший  его  путешественник,  было кольцо
душивших кустарник крапивы и ежевики, подобно питону  сжимавшее
остров. Казалось, безболезненно подобраться к храму невозможно,
ибо  крапива  явно была готова жалить, а ежевика впиваться, так
что, в сущности, Марии весьма бы не помешало  мачете  или  иное
схожее  с мачете орудие, посредством которого индейцы прорубают
себе в джунглях дорогу.
   Будь Мария лесничим в плотной куртке и кожаных  крагах,  ей,
быть  может, и удалось бы протиснуться сквозь заросли; будь она
работником с фермы, она расчистила бы себе дорогу топориком;  -
но  поскольку  она не была ни тем, ни другим, оставаясь, однако
ж, человеком решительным (коровы  не  в  счет),  она  принялась
пробиваться, орудуя прихваченным из ялика черпаком. Сбив наземь
колючую  ветку,  Мария  без особой охоты наступала на нее; если
одна из таких веток хватала ее за одежду, Мария останавливалась
и отцепляла ее - иногда; если же ветка царапала  ей  лицо,  она
изрыгала  уместное в подобных случаях проклятие. Так, медленно,
но уверенно Мария торила дорогу через лесной пояс. Она  порвала
юбку  в  трех местах и жутко ободрала загорелые ноги, - в конце
концов, пришлось вернуться в ялик за обувью.
   Заросли кончились совершенно неожиданно, в нескольких  ярдах
от  ступенек  храма,  и  незванная  гостья с ежевичной плетью в
волосах застыла на месте.
   Там, где кончалась ежевика, начиналась  трава,  -  та  самая
опрятная, ухоженная травка, на которую, должно быть, смотрела и
леди  Мэшем.  Ее  до  сих пор подстригали так же коротко, как и
тогда, если не короче. Травка тут росла ровная,  как  на  лужке
для игры в шары.
   Нет,  право,  очень  это  место  походило  на  площадку  для
боулинга.  Плотные  заросли  стояли  вокруг   подобно   тисовой
изгороди,  окружающей  обычно  такую  площадку.  Только в самой
середине ее легко возносил колонны прекрасный, залитый  солнцем
храм.
   Но  странно,  -  сердце  Марии  вдруг  екнуло, она и сама не
поняла почему, - странно, какая опрятность царила вокруг.
   Мария огляделась - ни души. Ни  единый  лист  не  дрогнул  в
маленьком  зеленом  амфитеатре,  не  было  видно  и следа жилой
хижины. Ни навеса, под которым могла бы  стоять  газонокосилка,
ни, собственно говоря, самой косилки.
   Но траву кто-то ведь все же подстриг.
   Мария  извлекла  из  волос  ежевичную  плеть,  выпуталась из
последних ветвей и шагнула навстречу своей судьбе.
   С внутренней стороны купола штукатурка  кое-где  отвалилась,
но  деревянной дранки, лезущей в глаза с прохудившихся потолков
ее дома, из купола не  торчало.  Похоже,  кровлю  кто-то  чинил
изнутри,  пользусь  глиной  или  бумагой,  подобно тому, как их
используют осы.  Странным  было  и  то,  что  на  полу  никакой
штукатурки не было. Кудато ее убрали.
   Такая  чистота  стояла  вокруг,  до  того все не походило на
дебри, через которые Мария только что продиралась, - такое  все
было прямоугольное, округлое и геометрически правильное, словно
бы  только  что  выстроенное,  -  что  в глаза сами собой лезли
детали.
   Мария увидела: во-первых, прямоугольное отверстие  дюймов  в
восемь  шириной,  проделанное в самой нижней ступеньке, - Мария
сначала приняла  его  за  вентиляционное,  предназначенное  для
отвода  влаги  изпод  храма,  но  к  нему  вела  как  бы мышами
протоптанная  в  мураве  тропинка;  затем,  Мария  заметила   в
основании  каждой из колонн по семидюймовой дверце, быть может,
также предназначенной для гидроизоляции, да только -  Мария  их
не  углядела,  потому  что  они  были  крохотные,  примерно  со
спичечные головки, - да только  на  дверцах  имелись  ручки;  и
наконец,  у  ближайшей  к  ней  двери  она  приметила скорлупку
грецкого ореха, вернее,  половинку  скорлупки.  В  парке  росло
несколько  грецких  орехов  -  не  очень  близко  отсюда. Мария
подошла, желая разглядеть  скорлупку  сблизи,  и  то,  что  она
разглядела, повергло ее в величайшее изумление.
   В скорлупке лежал младенец.
   Девочка наклонилась, чтобы подобрать колыбельку, принятую ей
за игрушку  -  самую  красивую  из  всех,  какие она когда-либо
видела. Когда тень ее руки накрыла младенца, в котором  всей-то
длины  было  около дюйма, младенец замотал головкой, лежащей на
крошечной моховой  подушке,  растопырил  ручки,  поджал,  будто
велосипедист, колени, и тоненько, но явственно замяукал.
   Услышав  его  писк,  Мария  руки не отдернула. Напротив, она
схватила скорлупку. Если и существовало в эту  минуту  на  всем
белом  свете  нечто  такое,  что  Марии  хотелось схватить, так
именно этот младенец.
   Она нежно держала это чудо совершенства на ладони, не  дыша,
потому  что  боялась его повредить, и разглядывала, стараясь не
упустить ни единой подробности. Глаза его, малюсенькие,  как  у
креветки,  казалось,  отливали подобающей младенцам мрамористой
голубизной; кожа чуть лиловела -  он,  видимо,  родился  совсем
недавно;   младенец   был  не  худой,  напротив,  восхитительно
полненький, и  Мария,  хоть  и  с  трудом,  но  различила  даже
складочки  вокруг  его пухлых запястий, выглядевшие так, словно
запястия охвачены тесными браслетиками  из  тончайшего  волоса,
или   так,   словно   ручки   младенцу   приделал  на  шарнирах
хитроумнейший из кукольных мастеров.
   Младенец был  живым,  по-настоящему  живым  и,  похоже,  ему
понравилось, что Мария его подобрала, ибо он протянул к ее носу
ручки   и   залопотал.  Во  всяком  случае,  склонив  голову  и
прислушавшись к младенцу, словно к часам, Мария убедилась,  что
он издает какие-то звуки.
   Разглядывая  в  совершенном  восторге это свалившееся с неба
чудо, она ощутила вдруг острую боль в левой  лодыжке,  сильную,
как от укуса пчелы.
   Подобно  большинству  ужаленных в лодыжку людей, она топнула
уязвленной ногой и запрыгала на  другой,  -  занятие  в  случае
пчелиного  укуса  совершенно бессмысленное, поскольку ужалившая
пчела вторично ужалить не сможет, а прочих  пчел  такие  прыжки
лишь раздражают.
   Попрыгав,  -  все  это  время она с величайшей осторожностью
держала  колыбельку  в  одной  руке,  а   другой   хлопала   по
пострадавшей   лодыжке,   -   Мария  с  безопасного  расстояния
уставилась на атаковавшее ее существо.
   Это была дородная женщина дюймов в пять ростом.  Она  стояла
на  мраморном  полу храма и размахивала неким подобием гарпуна.
Платье ее отливало ржавчиной,  как  грудка  малиновки,  женщина
была  вне  себя  от  гнева  или  от  ужаса. Крошечные глазки ее
пылали, волосы разметались  по  спине,  грудь  вздымалась,  она
вопила на неведомом языке что-то такое про Куинба Флестрина. На
остром, словно игла, гарпуне сидел стальной наконечник длиной в
половину  младенца.  Между  пальцами сжимавшей лодыжку Марииной
руки струйкой стекала кровь.
   Надо   сказать,   что   несмотря   на   убийства   и    иные
правонарушения,  совершаемые  Марией в пиратской ее ипостаси (в
которой  она  питала   особенное   пристрастие   к   процедуре,
называемой  "пройтись  по  доске"), она не принадлежала к числу
людей злопамятных, и уж тем более к тем, кто имеет  обыкновение
отнимать  младенцев  у  безутешных  матерей  ради одного только
цинического  наслаждения,  которое  им  доставляют  материнские
вопли.  Она  сразу сообразила, что перед ней - мать младенца, и
вместо того, чтобы рассердиться  из-за  гарпуна,  почувствовала
себя  виноватой.  В  душе  ее  зародилось  ужасное  подозрение:
младенца, судя по всему, придется отдать.
   Искушение не делать этого было  жестоким.  Мария  сознавала,
что  доживи  она  хоть  до тысячи лет, она, может быть, никогда
больше не найдет ничего похожего.
   Вот скажи сама себе, только со всей откровенностью,  вернула
бы  ты  живого  дюймового  младенца  его родне, после того, как
честно изловила его в чистом поле?
   Но Мария повела себя до чрезвычайности добродетельно.
   Она сказала:
   - Простите,  я  не  знала,  что  это  ваш   младенец.   Вот,
пожалуйста,  я ему ничего плохого не сделала. Видите, вы можете
взять его обратно.
   - И знаете, - едва не плача, прибавила Мария,  -  он  у  вас
такой милый.
   Она нагнулась, чтобы поставить колыбельку к ногам матери.
   Но  яростная  маленькая женщина либо разволновалась до того,
что ничего уже не слышала, либо не понимала  по-английски,  ибо
едва  огромная  ладонь  приблизилась  к  ней, женщина взмахнула
своим оружием и рассекла Марии большой палец.
   - Ах вот ты как? - закричала Мария. - Гадючка ты этакая!
   И вместо того, чтобы вернуть  младенца,  она  завернула  его
вместе  с  колыбелькой  в  носовой платок и сунула получившийся
узелок в карман юбки, затем извлекла из другого кармана  второй
платок,  взмахнула им перед лицом матери, так что та повалилась
навзничь, накинула  платок  ей  на  голову,  щелчком  отбросила
выпавший  из  материнской руки гарпун, и спеленала мать тоже. У
нее так редко оказывалось с собой два носовых платка, да,  если
правду  сказать,  и  один тоже, что она ощутила себя человеком,
над которым простерлась десница Господня. Тут в ближней колонне
что-то загудело, как в улье, и у Марии появилось новое ощущение
- пожалуй, больше Господню десницу искушать не стоит.
   Запихав второй узелок, - этот вышел  побольше  и  содержимое
его лягалось изо всех сил, - в другой карман, Мария поспешила к
проделанному   ею   в  зарослях  проходу.  Достигнув  его,  она
обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на храм. У дверцы в
колонне боролись трое мужчин. Двое,  не  отпуская,  держали  за
руки  третьего,  а  он  бился,  норовя  броситься  ей вдогонку.
Статный такой малый ростом гораздо выше шести дюймов, в  тунике
из кротового меха.



   Когда  Мария  оттолкнула  ялик  и  отгребла  на  достаточное
расстояние, она положила  черпак  и  извлекла  из  кармана  тот
узелок,   что   побольше.   Женщина   безостановочно  билась  и
дергалась, словно рвущаяся на волю птица. Едва Мария развернула
ее и поставила на покрытое илом  дно  лодки,  женщина  замерла,
задыхаясь,  прижав  к  сердцу  руку. Она казалась вырезанной из
слоновой кости. Еще через миг женщина вдруг метнулась к  борту,
как будто решила выпрыгнуть в воду, но тут же одумалась и снова
застыла,  глядя  на  захватчицу  пылающим взором, - точь-в-точь
дикий зверек, попавшийся в руки человека. Мария вытащила второй
узелок и положила младенца вместе с  колыбелькой  невдалеке  от
ног  матери. Это заставило мать вернуться в середину ялика. Она
бросилась к колыбели, выхватила из  нее  младенца  и  принялась
что-то  втолоковывать  ему  на неведомом Марии языке, оглядывая
дитя со всех сторон,  дабы  убедиться,  что  ему  не  причинили
вреда. Она определенно объясняла младенцу, что он - горе мамино
и  разбойник,  и разве не пыталась гадкая женщина-гора похитить
его, драгоценное дитятко?
   Мария зализала свои раны, обмыла их в прохладной воде озера,
отерла  носовыми  платками,  но  при  этом  глаз  с  матери  не
спускала.
   Время   уже   подходило   к  чаю,  а  Марии  предстояло  еще
позаботиться о многом. Она  твердо  решила  не  разлучаться  со
своими  сокровищами,  -  по крайней мере, с младенцем, - но при
этом отлично знала, что мисс Браун не позволит ей  оставить  их
при  себе.  Она  их либо отнимет и засунет в коробку, в которой
уже лежали Мариин карманный ножик и ее же шестипенсовый компас,
либо приберет к рукам, - а то и вовсе  устроит  так,  чтобы  их
утопили,  что  она  неизменно  проделывала  с  любимыми  Марией
котятами. Мария намеревалась приложить  все  усилия,  чтобы  ни
того, ни другого, ни третьего не случилось.
   Куда  же  их спрятать? Мисс Браун вечно подглядывала за ней,
норовя поймать на какой-либо  провинности,  и  во  всем  дворце
Мальплаке  не  было  ни  единого  укромного места, которое наша
героиня могла бы назвать своим. Игрушек в  отведенном  для  них
шкафу  уже  не осталось, так что держать там находку значило бы
только привлечь к шкафу внимание. А спальню Марии раз в  неделю
обыскивали.
   - Во  всяком  случае,  на эту ночь я могу уложить их в ящике
моего туалетного столика, - сказала она себе, - потому что мисс
Браун, спасибо мигрени, до завтра ко мне все равно не полезет.
   На этот раз Мария соорудила  из  влажного  и  окровавленного
носового  платка  что-то  вроде  мешочка  и, загнав пленников в
угол, сунула обоих в этот  мешок,  не  спеленывая.  Верх  мешка
Мария   обвязала   веревкой,   -   она   принадлежала  к  числу
мастеровитых людей, у которых в кармане обычно  лежит  веревка,
да  и  Профессор  сказал  ей  однажды,  что у дельного человека
всегда найдется карманный нож, шиллинг и кусок вот  этой  самой
полезной  штуки.  Колыбель  Мария положила отдельно, решив, что
если к человеку, болтающемуся с младенцем в мешке, сунуть еще и
колыбель, то человек может об нее ободраться. Покончив  с  этим
делом,  она  подплыла  к лодочному домику, завела в него ялик и
побежала домой, пить чай.
   Мимоходом Мария заглянула на  кухню,  оборудованную  печьми,
вертелами  и  плитами, достаточными для того, чтобы приготовить
обед из двенадцати перемен на сто пятьдесят персон, -  впрочем,
ныне  для  готовки использовался примус, - и поинтересовалась у
Стряпухи состоянием мисс Браун.
   - Восподи,  мисс  Мария,  как  ты  чулки-то  отделала!  Силы
небесные, и платье все в дырах!
   - Да знаю я. Ты скажи, мисс Браун...
   - Сегодня   ты  ее  не  увидишь,  ягненочек,  за  что  нашим
заботливым звездам можно только спасибо сказать. Беги-ка к себе
в комнату, только потише, и как переоденешься, принеси мне свои
чулки. И надень лучше ночную рубаху, пока я юбку буду чинить.
   - К чаю что-нибудь есть?
   - Есть, мисс, - земляника.
   - Вижу, эта не в  себе,  -  продолжала,  встряхнув  головою,
Стряпуха,  -  ну  и  решилась  потревожить  твоего  Профессора,
выпросила у  него  целый  фунт  земляники.  Добавим  сгущенного
молочка,  которое мы припасли к Рождеству, вот тебе и еда, хоть
и скромная, а все ж таки  достойная  того,  чтобы  ее  отведала
владетельница Мальплаке.
   Нет нужды объяснять, что Стряпуха была из слуг старой выучки
и старалась  насолить  мисс  Браун как только могла. Жила она в
мрачноватой кухне, любить ей было, кроме Марии, некого, - разве
еще  старого  колли   по   имени   Капитан,   оставленного   ей
покойникоммужем.   Капитан  каждое  утро  приносил  из  деревни
газету, и время от времени  ходил  с  корзинкой  в  магазин  за
продуктами.
   Мария сказала:
   - Стряпа, если тебя когда-нибудь захватят пираты или возьмут
в кольцо  индейцы,  или  если  ты  свалишься  в  море и на тебя
нападет акула, я позабочусь о том, чтобы твои сегодняшние труды
не остались забытыми, пусть это даже будет стоить мне последней
капли крови.
   - Спасибо,  мисс  Мария,  -  сказала  Стряпуха,  -  я  и  не
сомневалась.
   Мария  вскарабкалась  по Парадной Лестнице, бегом проскочила
Герцогский Коридор, поднялась по Будничной  Лестнице,  миновала
Коридор  Для  Знатных Гостей, еле-еле одолела Потайную Лестницу
Для  Гостей  Заурядных  и  на  цыпочках  двинулась  по  Черному
Коридору  Для  Двоюродных Свойственников. В конце его, там, где
большая часть кровли оставалась еще крепкой, располагались  две
спаленки,  в  которых  обычно  почивали  Мария  и мисс Браун. У
Стряпухи, чтобы добраться сюда из кухни, уходило  три  четверти
часа, потому что у нее были Больные Ноги, да и Капитан, кое-как
ковылявший за ней по лестницам, ужасно задыхался, но мисс Браун
все равно заставляла их стелить для нее постель.
   Мария осторожно заглянула в открытую дверь.
   На   кровати,  задрав  в  потолок  невыносимый  нос,  лежала
тиранша. Она читала книгу с набивным, будто кушетка,  сиреневым
корешком,  называвшуюся "Повседневный Светоч". В свободной руке
она  держала  пропитанный  одеколоном  платочек,   коим   порой
обмахивала  "Повседневный  Светоч",  а  порой оглаживала кончик
собственного носа, ставший от такого ухода  красным  и  как  бы
отполированным.
   Вокруг  мисс  Браун располагалось ее движимое имущество. Под
туалетным столиком опасливому взору Марии предстали выстроенные
аккуратной шеренгой тридцать пар остроносых туфель,  -  острые,
словно  мастерок  строителя, носы их были покрыты морщинами. На
платяном шкафу стояли пронзенные булавками круглые серые шляпки
без полей. На прикроватном столике  помещалась  подборка  книг,
чтение  коих  составляло усладу мисс Браун, - "Дневник" Джорджа
Фокса, "Благочестивая жизнь" Дж. Тейлора и "Путь паломника",  о
котором  Гек  Финн заметил однажды: "написано интересно, только
не очень понятно". В углу комнаты помещался буфет, а  в  нем  -
кружевные  косыночки  с рюшечками, которыми мисс Браун украшала
свой бюст; туалетный столик  россыпью  покрывали  разнообразные
острые   и  твердые  предметы.  Пахло  в  комнате  ни  разу  не
использованными ридикюлями, переложенными лавандовым цветом или
присыпанными нафталином и спрятанными под замок.
   Подоконник  занимало  шпионское  снаряжение:  телескоп   для
слежки  из окна и лупа, с помощью которой мисс Браун отыскивала
грязь.
   Ее  воспитанница  на  четвереньках  двинулась   вперед.   Не
подымаясь  выше линии гувернанткиного взора, она проползла мимо
кровати и незамеченной добралась до окна. Затем, зажав  лупу  в
зубах,  в  которых  пираты,  -  когда  не  пьянствуют, - держат
абордажные сабли, Мария поползла назад к двери (дорогою  сронив
в  одну  из туфель канцелярскую кнопку, которые она держала для
подобных оказий) и благополучно выбралась в коридор.
   После чего поспешила к себе.
   В  голой  комнате,  обставленной  исключительно   и   только
чугунной  мебелью,  она  вынула из кармана бесценный мешочек и,
присев на кровать, развязала его. Маленькая женщина лежала, как
задыхающаяся лягушка, по-прежнему прижимая к груди младенца,  и
Мария с помощью лупы, не торопясь, рассмотрела обоих.
   Одежда   на  женщине  была  бедная.  Простенькое  облачение,
связанное  из  шелковистой   шерсти   и   препоясанное,   будто
монашеская  ряса. Кое-где из платья торчали нитки, оно казалось
поношенным, но прочным. Лицо у женщины было румяное и здоровое.
Младенец, как и подозревала Мария, оказался голубоглазым.
   Закончив осмотр,  Мария  засунула  обоих  пленников  в  ящик
туалетного  столика, связала узлом свои замызганные одежды и на
цыпочках отправилась пить чай.



   Однако,  пробудившись  назавтра,   владетельница   Мальплаке
счастья  уже  не испытывала. Земляника и сливки, оставленные ею
на блюдце в ящике, оказались нетронутыми, а от  своей  пленницы
Марии  ничего,  кроме  злобных взглядов, добиться не удалось. О
том, чтобы играть с ней, не могли быть и речи.
   - Стряпа, - спросила она за  завтраком,  -  как  по  твоему,
пройдет сегодня мигрень у мисс Браун?
   - Нет, мисс Мария, - ответила Стряпуха.
   - Она  мне  оставила  математические  задачки, чтобы я их до
обеда решила, - кажется, по алгебре.
   Мария с безучастным видом поболтала в чашке ложкой и  искоса
глянула на Стряпуху.
   - Надо бы мне повидаться с Профессором.
   - Ну  так  беги, любушка, повидайся. Если Кое-кто вылезет из
постели, я уж ей и вдоль и поперек распишу, до чего  ты  занята
со своей аблегадаброй, пусть только спросит.
   - Стряпа... - начала Мария.
   - Да, любушка. Про акул ты мне уже говорила.
   Профессор,   бедный  как  церковная  мышь,  одиноко  жил  на
Верховой дороге в домике, некогда принадлежавшем лесничему.
   От руин дворца по всем направлениям расходились великолепные
аллеи, на которые в былую пору с помпой выезжали герцоги,  если
у  них  возникало  желание  проветриться,  или  если  во дворец
заглядывали, чтобы провести уик-энд, граф Парижский с королевой
Викторией. С  течением  времени  эти  аллеи  преобразовались  в
дороги  для  верховых прогулок - в ту пору считалось, что здесь
лучшиая в Европе  фазанья  охота,  и  сюда  нередко  заглядывал
король Эдуард. Когда на каретах ездить перестали совсем, дороги
обратились  в  длинные  и  узкие  лесные прогалины, и стряпчие,
ведающие делами поместья, сдавали их фермерам под пастбища.
   Вот на одной такой "дороге" и жил Профессор.
   Профессор  был  неудачником,  хоть  он  и  прилагал  немалые
старания,  пытаясь скрыть это обстоятельство. Одна из постигших
его неудач состояла в том, что он почти не умел  писать,  -  то
есть  умел,  но  почерком  двенадцатого  столетия  да  еще и на
скорописной латыни. Другая - в том, что хотя  домик  Профессора
переполняли  книги,  еды  у  него  частенько  попросту не было.
Последние котировки акций "Импириал  кемикалз"  были  для  него
тайной за семью печатями - в той же мере, что и для Марии.
   В  дневное  время  Профессор  обыкновенно  рубил  хворост  и
перебивался хлебом с маслом. По вечерам разжигал то, что  успел
нарубить,  садился  у  огня  и,  осушив  стакан вина, обдумывал
комментарии  к  Исидору,  Физиологу,  Плинию  и  им   подобным.
Основными   горячительными   напитками  были  у  него  вино  из
первоцвета, вино  из  одуванчиков,  вино  из  бузины  и  иногда
крыжовенное,  - все эти вина он изготавливал сам. Разгоряченный
и вином, и неохотно тлеющей сырой осиной, Профессор  предавался
мечтам о том, как его постигнет какая-нибудь невероятная удача:
как  ректор  Тринити-колледжа  назовет  его  в  своей лекции по
имени, или как доктор Кук предложит упомянуть его  в  сноске  к
своему  "Зевсу",  или даже как некий колледж победнее предложит
ему пост внештатного члена ученого совета без права какого-либо
голоса вообще, но со стипендией так около пяти фунтов в год,  и
ему не придется больше перебиваться хлебом с маслом.
   Второго  июня  Профессор  поднялся  пораньше,  чтобы набрать
одуванчиков. С мешком в руке  он  прохаживался  взад-вперед  по
Верховой  дороге, обрывая пальцами желтые головки и набивая ими
мешок. Подошедшую по аллее Марию он не заметил.
   - Эй там! - крикнула  Мария.  -  Убрать  паруса!  По  местам
стоять!
   - Отчаливай, - быстро нашелся Профессор.
   - Да ведомо ли тебе, с кем ты разговариваешь?
   Профессор  с  трудом распрямил ноющую старую спину, поправил
очки и внимательно ее оглядел.
   - Вроде бы ведомо. Это Черная Мария, Кошмар Тортуги.
   - Тогда не распускай язык и понимай свое место.
   - Это почему?
   - Потому.
   - Почему потому?
   - Послушай, - сказала Мария. - У меня нет времени на детские
препирательства. Я по делу пришла.
   - Если ты хочешь сказать,  что  пришла  позавтракать,  то  у
меня, боюсь, кроме фунта горчицы ничего не осталось.
   Мария  положила  руку  на  бутылочно-зеленый  рукав, вынудив
Профессора выпустить мешок. Упоминание о завтраке  тронуло  ее,
ибо она знала, что еды у Профессора, как правило, не хватает. С
некоторой  неловкостью  она  обвила  рукой  его  поскрипывающую
поясницу.
   - Я кое-что нашла.
   - Что именно?
   - Здесь я тебе показать не могу. Я принесла ее, но она может
ускользнуть в траву. Пойдем в дом, там увидишь.
   Профессор сказал:
   - Ах, Боже мой, Боже мой, Мария. Как же я рад  тебя  видеть.
Ну, пойдем, пойдем. А я тебя сразу-то и не заметил. Разумеется,
заходи  в  дом,  непременно,  хотя,  должен сказать, у меня там
посуда не вымыта.
   Мария  поставила  пятидюймовую  женщину  на  стол,   посреди
хлебных  крошек.  Единственную  чайную чашку заполняли чернила.
Мария рассказала Профессору всю  историю  и  объяснила,  в  чем
состоят  ее затруднения, - и что мисс Браун будет против, и что
надежно спрятать человечков ей некуда,  и  что  они  ничего  не
едят, и все остальное.
   - Хм,  -  сказал  Профессор.  -  Дай-ка  подумать. Сколько я
помню, это какой-то из современных авторов. Мартин или Суоллоу,
или... Ну да, что же я, это, скорее  всего,  наш  милый  доктор
Свифт.   Конечно,  его  же  лорд-казначей  как  раз  и  прозвал
Мартином, если я ничего не путаю. Да, разумеется.  Теперь  так,
доктор  Свифт, как мы знаем, посетил Мальплаке в тысяча семьсот
двенадцатом году.  Он  и  поэт  Поуп  приехали  сюда  прямо  из
Твитнама.  Но  это  было  задолго  до  написания "Путешествий".
Хм-хм-хм.
   - Я не...
   - Милая девочка, будь добра, помолчи. Ты нарушаешь ход  моих
мыслей.  Итак,  что  могло  быть  естественнее для бессмертного
Декана, чем завершить подготовку "Путешествий" перед  тем,  как
вручить их Мотте, именно здесь, - не мог ли он еще раз приехать
сюда  в двадцать пятом? - и найдется ли место, более подходящее
для литературных трудов, нежели прохладная, тихая сень  острова
Мэшем?   Нельзя  сомневаться,  что  именно  он  и  оставил  там
нескольких лиллипутов - по  забывчивости.  Известно  ведь,  что
писатели нередко ею страдают.
   - "Путешествия Гулливера"?
   - Гулливер!  Вот  как  его звали! Ну что же, свидетельства о
том, что "Гулливер" был закончен именно здесь, и что эти двое к
тому же оставили здесь маленький  народец,  представляют  собой
прекрасный  вклад  в  анналы Мальплаке. Прости, пожалуйста, мне
нужно кое-что посмотреть.
   Мария, болтая ногами, сидела  на  ящике  из-под  мыла  и  не
спускала  глаз  с  предполагаемой  лиллипутки, опасаясь, что та
попытается удрать, а старый джентльмен стягивал  с  полки  одно
первое  издание  за другим, покряхтывая, вздымая клубы пыли, но
сохраняя в обращении с  книгами  ласковую  нежность.  Найденные
сведения обманули его ожидания.
   - Тут  ясно сказано, что ни единый обитатель острова вывезен
с него не был. Гулливер взял с собой "шесть живых коров  и  два
быка  и  столько  же  овец с баранами". Одну овцу дорогою съела
крыса, и еще одну корову с  овцой  он  подарил  капитану  Джону
Бидлю, который доставил его на родину. Хм-хм.
   - Постой-ка,  -  поспешно  прибавил он. - Тут говорится, что
Гулливер покинул Блефуску на  гребном  боте  24  сентября  1701
года.  Этот  самый  капитан Бидль подобрал его двадцать шестого
под тридцатью градусами южной широты.  Заметь,  всего  два  дня
спустя.  Гулливер рассказал Бидлю свою историю и даже подарил в
доказательство  своей   правдивости   пару   животных,   а   по
возвращении  в Англию Гулливеру удалось продать оставшийся скот
за шестьсот фунтов!
   - Поверь мне, - продолжал Профессор, снимая очки и тыкая ими
в Марию, - в те дни шестьсот фунтов были  шестьюстами  фунтами.
Помилуй,  сама Стелла ухитрилась прожить с комфортом, достойным
благородной особы, на капитал, превышающий эту  сумму  всего  в
два раза.
   - Вот  если  бы  ты, - прибавил Профессор, - была капитаном,
который  подобрал  на  известной  широте  подобного   бедолагу,
проплывшего  на  веслах всего два дня и имеющего при себе стадо
скота стоимостью в шестьсот фунтов,  настоящих  старых  фунтов,
что бы ты сделала на его месте?
   - Вернулась бы на эту широту и начала бы поиски.
   - А потом?
   - А  потом привезла бы домой не шестерых животных, а гораздо
больше. Господи, да я бы людей привезла!
   Профессор с громким хлопком, - о чем он немедленно  пожалел,
- закрыл  книгу, подошел, чтобы вернуть ее на место, к полке, и
замер, задумавшись о чем-то своем.
   - Так-то оно так, -  сказала  Мария,  -  но  даже  если  это
существо,  эта,  э-э, маленькая леди и происходит из Лиллипутии
или Блефуску, я не вижу, чем это нам может помочь.
   - Не видишь?
   - Она же не ест ничего.
   - Не ест?
   - И ничего не делает.
   Профессор сложил за спиною руки, пошаркал ногой  по  полу  и
грозно нахмурился.
   - И мне с ней совсем не весело.
   Услышав  это,  Профессор  закусил  бороду,  выкатил  глаза и
гневно уставился на Марию. Затем глаза его вернулись на  место,
бороду  он  изо  рта  вынул,  а  гостью  свою  смерил надменным
взглядом.
   - А почему, интересно, она обязана тебя увеселять?
   - Почему она обязана для тебя что-то делать?
   - Почему она обязана есть?
   - Она что - твоя собственность?
   Мария нервно переплела пальцы, и старик, присев рядом с  ней
на ящик из-под мыла, взял ее за руку.
   - Дорогая  моя соседка, - сказал он, - я могу пообещать тебе
только одно, а именно, - я не стану  спрашивать,  как  бы  тебе
понравилось,  если  бы  тебя завернули в носовой платок. Потому
что я сознаю: речь идет не о  тебе,  завернутой  в  этот  самый
платок, а вот об этой особе. Но один совет я тебе все-таки дам.
Как мы с тобой знаем, жизнь моя сложилась неудачно. Я не правлю
людьми,   я  не  обманываю  их  ради  приобретения  власти,  не
мошенничаю, чтобы сделать их  достояние  своим.  Я  говорю  им:
пожалуйста,  вы можете свободно идти своей дорогой, а уж я, как
сумею, постараюсь идти моей. Так вот,  Мария,  хоть  это  и  не
модный  ныне  образ мысли, - даже не сулящий успеха, я все-таки
верю в одно: людей тиранить нельзя, нельзя пытаться возвеличить
себя за счет их малости. Дорогая  моя,  в  тебе-то,  во  всяком
случае,  величия  и  так  предостаточно,  тебе  вовсе нет нужды
помыкать другими, чтобы его доказать.
   - Но я же не  собиралась  причинять  ей  никакого  вреда!  И
помыкать я ей не хотела!
   - Да,  но  не способна ли она причинить тебе вред? Задумайся
на минуту о том, что может случиться. Допустим, ты  сумеешь  ее
приручить,  допустим,  ты сможешь даже приручить всех остальных
людей, живущих на острове Отдохновения. Нет сомнений в том, что
их там немало. И какой бы доброй ты ни была, ты  станешь  тогда
Важной  Шишкой,  а  они  - мелкой шушерой, не стоящей заглавной
буквы. Они будут зависеть от тебя, ты -  командовать  ими.  Они
станут  холопами,  а  ты  -  деспотом. Ты думаешь, и тебе, и им
будет от этого лучше? Помоему, это обратит их в ничтожества,  а
тебя - в пугало.
   - Да не собираюсь я их пугать!
   - Нет?
   - Я бы им помочь постаралась.
   - Да, но знаешь, - Бог помогает тому, кто сам себе помогает.
   Мария  вытащила  драный  носовой платок, и начала скручивать
его, рискуя обратить в клочья.
   - Так что же мне делать?
   Профессор с трудом поднялся, подошел к  затянутому  паутиной
окну и замер, глядя сквозь стекло.
   - Не мне тебе указывать.
   - А что бы ты сделал, Профессор?
   - Я бы отвез ее на остров и отпустил подобру-поздорову.
   - И не встречался бы больше с ее народом?
   - И больше бы не встречался.
   - Профессор,  - сказал Мария, - я же могу помочь им, если мы
иногда будем встречаться. Я могла бы для них что-нибудь делать.
Я копать умею.
   - Это ни к чему. Копать они должны сами.
   - Мне же совсем некого любить.
   Он повернулся к ней и надел очки.
   - Если они тебя любят, - сказал он, - тогда все  в  порядке.
Тогда и тебе их можно любить. Но неужели ты думаешь, Мария, что
сумеешь заставить их полюбить тебя такой, какая ты есть, хватая
их и заворачивая в грязные носовые платки?




   Мария  подгребала  на ялике к острову и сердце ее сжималось.
Доплыв до цели, она привязала ялик к лиственнице  и  вынула  из
кармана   узелок,   испытывая  потребность  уронить  совершенно
непиратскую слезу. Она поставила пленницу на древесный ствол.
   Маленькая лиллипутская дама несколько  мгновений  простояла,
прижимая  к  себе  младенца.  Пережитое  приключение  измяло  и
изжевало ее наряд. Волосы ее растрепались, мысли явно пришли  в
беспорядок.  Однако,  сообразив, в каком направлении ей следует
двигаться, дама совершила поступок, который стоил немалого. Она
присела перед Марией в реверансе. Впрочем, сразу же и испортила
впечатление, развернувшись и припустившись бежать во всю прыть.
   Наша героиня, чувствуя себя безутешной,  обогнула  на  ялике
остров,  заметив  при  этом,  что  пробитая  ею тропа заделана.
Кто-то подтянул колючие плети  на  прежние  их  места  и  сплел
вместе, образовав сплошной заслон.
   "В конце-то концов, - думала Мария, - это же мой собственный
остров.  Я  сама  этот  остров  открыла  и имею столько же прав
обследовать его, как и всякий  другой.  Ну  хорошо,  пусть  мне
пришлось  их  отпустить,  но  почему меня следует гнать с моего
собственного острова, я все равно не понимаю."
   И она опять  причалила  к  лиственнице,  и  некоторое  время
просидела  в  ялике,  размышляя.  Ей  хотелось  сойти на берег,
осмотреть как следует храм, - она была совершенно уверена,  что
там   можно   обнаружить  немало  интересного,  даже  если  все
человечки попрячутся.
   Пока она так размышляла, она  смотрела  на  дерево,  а  пока
смотрела, ей все сильнее и сильнее начинало казаться, что в нем
есть  нечто  странное.  Корни  дерева  остались лежать на сухой
земле,  а  сама  лиственница  простиралась  в  озеро,  так  что
верхушка  ее  скрылась в воде. Прямой ствол под небольшим углом
выходил из воды, ветви были  утыканы  зазеленевшими  по-летнему
шишечками,  и что-то такое зеленело вдоль одной стороны ствола,
какая-то туманная завеса, спадающая в воду, как будто прямо  из
лиственничного  ствола  вырастали  яркие  волоконца.  Очень эта
штука походила на маскировочную сеть.
   Мария  переползла  на   другой   конец   ялика,   оказавшись
достаточно  близко  к  сети,  чтобы  поднять ее. Под ней в доке
между ветвью и стволом стояла на якорях дюжина каноэ.  То  были
каноэ   наилучшего  рода,  наподобие  эскимосских  каяков  -  с
водонепроницаемой палубой, позволяющей застегиваться  внутри  и
переворачиваться  кверху дном, не утопая. Единственное различие
состояло в том, что на лиллипутских  лодках,  имевших  в  длину
восемь  дюймов,  стояли с обоих боков откидные балансиры. Мария
их внимательно разглядела, они были откинуты назад для удобства
швартовки, а вытащив из воды ближайшую лодку, и повертев  ее  в
руках,  она  обнаружила,  что  балансиры скользят в специальных
пазах. При нажатии  вперед  и  вниз  они  складывались,  словно
крылья  чайки,  при  нажатии  назад  и  вверх - оттопыривались,
приобретая сходство с ножками гребляка, и фиксировались.  Мария
тогда  еще не знала об этом, но лодки использовались для рыбной
ловли, и откинув балансиры, можно было выловить  рыбу  весом  в
фунт, а то и больше, не перевернувшись.
   Мария вернула каноэ обратно в док и опустила сеть.
   Насколько  я понимаю, думала она, тут по всему острову полно
всяких таких штук. Где, к примеру, коровы и овцы?  По-видимому,
для  народа  лиллипутов скрытность - главный способ защиты. Они
возвели барьер из  колючих  веток,  чтобы  отпугивать  случайно
заглядывающих  на  остров  людей. Готова поспорить, что когда я
сюда заявилась, на лужайке было полным-полно коров,  а  пока  я
прорубалась  сквозь  ежевику,  они  весь  скот  угнали.  Кстати
сказать, что это за прямоугольная дверь в нижней ступеньке, та,
к которой ведет тропинка? Не удивлюсь, если  в  нее-то  скот  и
загоняют.  Возможно, ступенька внутри пустая и у них там хлев и
не один. Да, а колыбельку они, наверное,  в  спешке  забыли,  а
потом  мать,  естественно,  выскочила  на  защиту  младенца. Не
оставь они его, я бы сроду ничего не заметила.
   У них должны быть  дозорные,  продолжала  размышлять  Мария.
Если  бы мне требовалось время, чтобы попрятать все, что только
есть на острове, я бы выставила дозорного.  Тогда,  если  бы  я
увидела,  как  я  гребу  в  ялике,  я бы предупредила себя, что
приближаюсь, и у меня бы еще осталась куча  времени.  Наверняка
они начали все прятать в ту же минуту, как увидели, что я зашла
в лодочный домик.
   Лучшее место для дозорного, решила она, это верхушка купола.
   Что-то  там  было  на  этой  верхушке.  Очень  маленькое, не
разглядишь, возможно, лежащее  вниз  лицом,  что-то  такое,  не
крупнее желудя. Вполне могло это оказаться головою дозорного.
   Мария  весело  помахала  ему  кулачком, ибо будущее ее вдруг
легло  перед  ней,  как  на  ладони.  Снова  почувствовав  себя
счастливой, она отплыла от острова, чтобы второй раз за день, -
пока  мисс  Браун  не оправилась от мигрени, - посоветоваться с
Профессором.
   Профессор переводил кое-какие  замечания  Солина  и,  увидев
Марию, просто поднял брови, вот так:
   - ?
   Она кивнула.
   - Хорошо.
   - Я пришла насчет языка.
   Он указал на стол.
   На столе лежал открытый на титульном листе чудесный томик in
пгфбцп,  затянутый  в  бурую  телячью  кожу и датированный 1735
годом. Титульный лист сообщал:

                 Общее Описание Империи Лиллипутов

                     со Времени ее Основания,
         История ее Монархов в Течение длинного Ряда Веков
                                 с

                      Особливыми Наблюдениями

                  касательно их Войн и Политики,
               Законов, Науки и Религии этой Страны,
                      ее Растений и Животных,
           удивительных Нравов и Привычек ее Обитателей
        и других весьма любопытных и поучительных Материй,
                          к чему добавлен

                        Краткий Вокабулярий

                 их Языка купно с Английскими ему
                          Соответствиями,

                 составленный Лемюэлем Гулливером,
                     сначала Хирургом, а затем
                       Капитаном нескольких
                             Кораблей.

   - Большая  редкость,   -   скромно   сказал   Профессор.   -
Собственно,   я  не  думаю,  что  на  свете  существуют  другие
экземпляры этой книги. Ты  можешь  найти  упоминание  о  ней  в
"Путешествиях".
   Мария заглянула в словарь:

   Куинба, сущ., ж., женщина.
   Куинбус, сущ., м., мужчина.
   Ранфу-Ло, сущ., м., только мн. ч., штаны.
   Рельдресан, сущ., ср., секретарь...

   - По словарю язык не больно выучишь.
   - Это  все,  чем  мы  располагаем.  В  конце  есть несколько
обиходных фраз.
   Услышав это, Мария присела рядом с Профессором,  и  пока  он
бормотал  чтото  насчет Солина, она бормотала: "приличествующие
Способы  Обращения".   Она   с   удивлением   обнаружила,   что
содержавшиеся  в  книге  фразы,  не  принадлежали  к  привычным
разновидностям вроде "Есть ли у вас сыр?" или "Находится ли моя
тетя у парикмахера?",  или  "Пожалуйста,  передайте  мою  ручку
зеленщику"  и  так  далее, - но касались таких материй, как "Не
соблаговолите ли распорядиться, чтобы мне подали Чашечку Кофе?"
или "Вот Незадача! Я отломил Крышку моей Табакерки",  или  "  А
что,  Джентльмены,  не  составить  ли нам Партию в Ломбер?" или
"Мадам, Портшез подан".




   Мигрень у мисс Браун прошла, но сама она от этого  лучше  не
стала  -  стала  хуже.  Она  ядовито  проэкзаменовала  Марию по
алгебре,  подвергла  Стряпуху  перекрестному  допросу  и   даже
отправила  Профессору,  состоявшему у нее на подозрении, резкую
записку с требованием, чтобы он не вмешивался в образование  ее
"маленькой  питомицы".  И  все  из-за  счастливого  вида Марии,
заставлявшего гувернантку подозревать  ее  в  совершении  неких
неблаговидных    поступков.   Гувернантка   поделилась   своими
опасениями с викарием, и тот признал, что она стоит на  истинно
христианских позициях, однако по счастью, ни она, ни викарий не
смогли   обнаружить  чеголибо,  за  что  Марию  можно  было  бы
наказать.
   Остаток  недели  целиком  заполнили  задачники,  нагоняи   и
выволочки,  и  линейка  мисс  Браун  выстреливала вперед, будто
жабий язык, уловляющий муху. Она изобрела также несколько новых
пыток. Одна состояла в том, что каждый день после полудня Марии
надлежало проводить по два часа  в  постели  при  полуспущенных
шторах  и  без  какого  бы  то  ни  было  чтения,  - для пользы
здоровья. Это называлось  "отдохнуть".  Другая  -  в  том,  что
стоило  мисс  Браун  объявить  траву  сырой,  а  делала она это
неукоснительно, как Марии  приходилось  напяливать  здоровенные
футбольные  бутсы,  купленные викарием уже ношенными на дешевой
благотворительной распродаже.  Бутсы  были  Марии  велики,  она
чувствовала  себя  в  них  смешной,  и  когда  по  воскресеньям
приходилось надевать их в церковь, она  всякий  раз  испытывала
желание,  чтобы  земля  разверзлась  и поглотила ее. Мисс Браун
знала, насколько дети консервативны в отношении одежды, до чего
они боятся выглядеть не такими, как все, - вот она  и  изобрела
эту  пытку,  искусно  использующую стеснительность Марии. Мария
же,   ковыляя   по   церковному   проходу,   чувствовала,   что
мальчишки-хористы  считают  ее  слишком  бедной,  чтобы  купить
порядочную обувь, - и об этом мисс Браун знала тоже.
   Земляники к чаю больше не подавали.
   И все равно Мария совершенно не чувствовала себя несчастной.
У нее была теперь собственная тайная жизнь,  она  размышляла  о
том,  как  ей  завоевать  доверие лиллипутов, а по ночам часами
читала  под  одеялом,  освещая  книгу  электрическим  фонариком
Стряпухи.   Профессор   любезно   ссудил   ей   первое  издание
"Путешествий Гулливера" вместе со словарем, и Мария учила язык.
Лицо   ее   приобрело   отсутствующее   выражение,    выражение
внутреннего  довольства, доводившее гувернантку до исступления.
В  понедельник  между  ними  разыгрался  скандал  на   тему   о
Неблагодарности, в ходе которого мисс Браун сообщила Марии, что
детская неблагодарность жалит злее укуса змей, и в итоге слегла
с очередной мигренью - раньше, чем ожидалось.
   На  следующее  утро  Мария  помчалась  к  озеру. По пути она
заскочила в домик Профессора, - забрать кое-что,  купленное  им
для    нее   по   секретному   соглашению,   достигнутому   при
посредничестве Стряпухи.
   Колючие заросли в том месте, где она  уже  проходила,  снова
переплелись,  пришлось  опять  пробиваться,  и  скоро  Мария  с
ухающим сердцем уже стояла в самом центре пустой беседки.
   - Глоног, - произнесла она, украдкой справившись  с  клочком
бумаги, хоть и твердила эту фразу с ночи, - люмоз Кельмин пессо
мес?
   Мария  повторила это три раза, громко и неуверенно, надеясь,
что фраза  построена  верно.  (Предположительно  она  означала:
"Прошу вас, не дадите ли вы клятву сохранять со мной мир?")
   Почти  без  промедления  сквозь  дверцу  в  одной  из колонн
вытолкнули  человечка  в  ветхой  одежде.  Вид   у   него   был
решительный  и  взволнованный - такой, словно он не сомневался,
что ему предстоит умереть за свою страну.
   - Глоног, - выкрикнул человечек пронзительно  и  тонко,  как
крикнула  бы  и  ты,  доведись  тебе приветствовать существо, в
тричетыре раза превосходящее высотою твой дом, - адвантоз!
   Мария  торопливо  вытащила  позаимствованный  у   Профессора
словарь  и  начала было искать "глоног", но сообразила, что уже
произнесла это слово сама. Ну что же,  подумала  она,  если  он
начинает  с  "прошу вас", значит все не так уж и плохо. И Мария
принялась  отыскивать  "адвантоз",  и  очень  скоро   отыскала:
"Адвантинтимми,    гл.   неправильн.,   непереходн.,   Уходить,
Убираться, Устраняться".
   - Ах ты мерзкий поросенок, - закричала она. - С какой  стати
я должна убираться с моего собственного острова?
   Человечек  побледнел,  но  ответил  ей  твердо  и на хорошем
английском:
   - Сей Остров принадлежал нам, Мадам, Ваша  Честь,  Мисс,  на
Протяжении без малого тридцати сотен Лун.
   - Меня  не  интересует,  принадлежал  он  вам  или нет. Этот
остров построил мой предок, Первый  Герцог.  Так  говорилось  в
книге из библиотеки, которую теперь продали.
   - Действительно,   -  сказал  человечек,  лицо  которого  на
полсекунды  приобрело  заинтересованное  выражение   (это   был
полноватый мужчина средних лет, и одень его поприличнее, он мог
бы  сойти  за  адвоката  или члена парламента). - Происхождение
столь огромного  Сооружения  давно  уже  составляло  для  наших
Мудрецов Предмет глубоких Размышлений.
   - Да ты же говоришь по-английски!
   - Английский  Язык  стал  нашим  вторым  Языком,  Мадам,  со
Времени Изгнания при Капитане Джоне Бидле.
   - Значит и та женщина тоже понимала...
   Тут  разговор  их  прервал  трехдюймовый  мальчонка,   также
вытолкнутый  из колонны и подбежавший к посланнику лиллипутов с
каким-то экстренным  сообщением.  Они  коротко  пошептались,  и
мальчик  удалился  исполненной достоинства поступью, - впрочем,
надолго его не  хватило,  ибо  когда  до  двери  осталось  лишь
несколько шагов, он ударился в паническое бегство.
   - Коротко   говоря,   Мадам,   -   холодно  промолвил  посол
лиллипутов, которому, похоже, посоветовали поменьше трепаться с
великанами, - мои Соплеменники поручили мне попросить, чтобы вы
оказали   нам   Услугу   и   без   Промедления   покинули   сии
многострадальные Земли.
   - Ну  хорошо,  - сказала Мария. - Я понимаю. Вы, пожалуйста,
не пугайтесь, мне придется сделать несколько движений.  Я  хочу
сесть.
   Она  осторожно  опустилась  на  нижнюю  ступеньку и оперлась
локтем на верхнюю,  так  что  голова  ее  оказалась  достаточно
близко  к  голове  посланника,  избавляя  его  от необходимости
кричать. Посланник отшатнулся.
   - Так вот, - сказал Мария, -  я  все  это  обсудила  с  моим
Профессором.   Ваш   народ  скрывается  на  острове  -  почему?
Очевидно, потому, что вы боитесь, как бы вас люди не захватили,
и Профессор говорит, что его  это  нисколько  не  удивляет.  Он
говорит,  что  защитить  вас  способно  только сохранение вашей
тайны, потому что, если эта тайна откроется, спасения  вам  уже
не будет. Но ведь она все равно открылась. Какой же смысл гнать
меня с острова, если я уже про вас знаю? Профессор говорит, что
Случай  Отдал  Вас  В  Мои  Руки,  и  что бессмысленно Запирать
Конюшню, Когда Конь Уже Вырвался На Волю. И еще он говорит, что
теперь вам лучше подружиться со мной, чтобы я никому про вас не
рассказала. Он говорит даже, что это Единственная Ваша Надежда.
   - Мадам...
   - И честное слово, - сказала Мария, -  я  никому  не  скажу,
даже Стряпе.
   - Случай, Мадам...
   - Послушайте. Я вас прошу, идите в колонну и растолкуйте там
все,  что  сказал  Профессор.  Объясните, что я готова Защищать
Вашу Тайну Даже Ценой Собственной Жизни,  независимо  от  того,
будут  ли  ваши  друзья  любезны  со  мной  или  нет. Профессор
говорит,  что  я  не  должна  Угрожать  Вам  Разоблачением.  Он
говорит,  что  тайну  следует  сохранить  в любом случае, и что
всякий Порядочный Человек должен оставить право выбора за вами.
   - Профессор, Мадам...
   - Ваша женщина знает  его.  Готова  поспорить,  что  она  не
упустила  ни единого слова. А теперь, пожалуйста, идите внутрь,
обсудите все как следует, и Профессор еще сказал, что пока идет
обсуждение,    мне    следует    Передвигаться    С     Большой
Осмотрительностью.
   Казалось,  лиллипутскому  посланнику хочется сказать сразу и
то, и другое, и третье, однако он взял  себя  в  руки,  кое-как
собрался  с  мыслями,  вспомнил  о  Предмете,  который желал бы
обсудить,  открыл  было  рот,  закрыл,  оглянулся  на  дверь  в
колонне, поклонился и пошел прочь. В дверях он обернулся, снова
открыл рот, снова закрыл и исчез.
   Мария, глядя во все глаза, обошла лужайку, но никаких особых
открытий не сделала. Правда, она углядела, что лужайка четырьмя
каменными  стенками  дюйма в три высотой разделена на выпасы. В
прошлый раз эти стены показались ей просто грудами мусора. Судя
по всему, их и соорудили из мусора,  собранного  внутри  храма,
бывшего, как начала подозревать Мария, скорее всего, полым. Она
знала,  что в тропических странах муравьи, случается, выгрызают
мебель изнутри, - или не муравьи, а термиты? - похоже, и  народ
лиллипутов  проделал  нечто  подобное.  Во  всяком  случае,  ни
единого  дома  или  иного  строения,   способного   выдать   их
присутствие, снаружи не имелось.
   Обойдя  лужайку,  она  вернулась  к  храму  и около получаса
просидела на его ступеньках, однако никаких признаков того, что
совещание внутри беседки  подходит  к  концу,  ей  заметить  не
удалось.    Мария    еще    раз   обошла   лужайку,   навестила
замаскированный док и внимательно осмотрела кустарники. И здесь
ничего интересного не обнаружилось. В низу зарослей, в  той  их
части,  которую  в  лесу  мы бы назвали подлеском, похоже, были
проложены тропы, ведущие к разным участкам берега, но приметить
их мог  разве  что  кролик.  Кое-что  она,  впрочем,  нашла,  -
малиновку,  попавшуюся  в  прилаженную к одной из верхних веток
петлю из конского волоса. Малиновка была мертвой. Марию это  не
взволновало,  поскольку  она  не  питала  иллюзий  относительно
присущих  малиновкам  повадок,  к  тому  же  она  поняла,   что
пойманная птица предназначается для чьего-то обеда.
   Побродив  по  острову,  Мария  снова  присела на ступеньки и
просидела еще  полчаса,  испытывая  сильнейшее  желание,  чтобы
Парламент, наконец, до чего-нибудь договорился.
   Когда  это и впрямь случилось, к ней вышел прежний посланник
лиллипутов,  -  вышел  один,  довольный,  важный  и   несколько
запыхавшийся.  Он  вежливо поклонился, маленьким платочком отер
лоб и объявил, что идеи Профессора победили! Если  Мария  будет
столь любезна, что присядет вот здесь, на безопасном расстоянии
от хлева, Народ готов предстать перед нею.
   Мария,  еле  дыша  от волнения, села, где ей было указано, а
посланник встал  рядом  -  так,  словно  она  была  его  личным
приобретением. И начались чудеса.
   Сначала  распахнулись  ворота  нижней  ступеньки,  и  из них
выступили коровы, - каждую  вел  на  веревке  особый  работник,
видимо,   из   опасения,   что   коровы,  увидев  Марию,  могут
разбежаться. Скот был сплошь черный, наподобие фризского, и как
ни странно, никаких признаков страха  не  обнаруживал.  Видимо,
Мария  оказалась  для  скотов  столь  велика,  что  те  ее и не
заметили. Приняли  за  дерево  и  на  том  успокоились.  Следом
потянулись,  блея,  овцы  с  мемекающими  и скачущими ягнятами.
Ягнята, когда они пьют, крутят хвостами, будто пропеллерами,  -
то  же самое они проделывали и теперь. Молочный скот был ростом
дюйма в четыре, а овцы - в полтора. Было тут  и  некое  подобие
овчарок,  выглядевших  так,  словно  они только что соскочили с
Ноева Ковчега. Овчарки бегали вокруг  овец  и  тоненько  лаяли,
явно испытывая большое удовольствие.
   После  того,  как  скот провели вокруг лужайки и сохранности
ради загнали обратно в хлев, из тех же ворот появилась  команда
рыбаков.  И рыбаки, искоса поглядывая на Великаншу, тоже прошли
по кругу, неся весла для каноэ, гарпуны вроде того, с каким  на
нее  набросилась  лиллипутка,  крохотные  остроги и удилища для
ловли мальков, оборудованные лесками  из  конского  волоса.  На
рыбаках были высокие сапоги, пошитые из дубленых мышиных шкур.
   Пока  продолжался парад рыбаков, из дверей, пробитых во всех
пяти колоннах, неприметно выступило  население  острова.  Когда
последний  из  рыбаков  удалился, Мария обернулась и увидела на
верхней ступеньке храма сотни людей. (Впоследствии она  узнала,
что  их здесь больше пятисот. Лужайка столько народу прокормить
не могла, но они добывали пропитание рыбной  ловлей,  охотой  и
также  тем,  что  ночами  вывозили,  как мы еще увидим, скот на
тайные пастбища, расположенные на материке.) Мария  обернулась,
и Народ выдохнул, как один человек: "Ооо!"
   Одеты все они были в отрепья.
   Впрочем,  приглядевшись  попристальнее, Мария поняла что это
не так чтобы отрепья, а просто бедные рабочие одежды,  вязанные
из овечьей шерсти или шитые из кротовых и мышиных шкур. Кое-кто
из женщин соорудил себе даже шляпки из грудного оперения мелких
пичуг.
   Застыв  с  открытыми  ртами,  лиллипуты таращились на Марию.
Матери крепко держали детей за руки, а мужчины  стояли  немного
впереди, - на всякий случай.
   Что делать дальше, никто не знал.
   В   конце   концов,  Мария  вспомнила  советы  Профессора  и
обратилась к Народу с просьбой не пугаться,  -  она  собирается
встать. Когда она встала, раздалось новое "Ооо!". Мария сказала
лиллипутам,  чтобы  они  не  расходились,  -  она  через минуту
вернется, - и помчалась к ялику  за  пакетом.  Вернувшись,  она
попросила толпу расступиться, очистив середину мощеной площадки
(некоторые  из  детей  при этом заревели), - и положила в самый
центр храма пакет, задержавшись близ  него  лишь  затем,  чтобы
развязать бечевку.
   После  этого  она  осторожно  отступила,  оглядываясь, чтобы
никого не раздавить, и сказала:
   - Посмотрите, что там внутри.
   Адвокат, или кто бы он ни был,  оказался  из  присутствующих
самым  хладнокровным,  - ибо пережил уже свои страхи, - он-то и
кликнул рыбаков, и те, следуя его указаниям, стянули  с  пакета
оберточную  бумагу.  Мария с интересом отметила, что бумагу они
не порвали, но  обошлись  с  нею  любовно  и  осторожно.  И  то
сказать,  покрывающий  примерно  полакра кусок толстого картона
представлялся им вещью весьма полезной. После того, как  бумагу
сняли,  Народ,  раздираемый  любопытством  и  недоверием,  стал
медленно приближаться, а адвокат, - на  самом-то  деле  он  был
школьным  учителем,  -  взглянул  на Марию, пытаясь понять, что
должно произойти дальше. Она указала жестом, чтобы он  разобрал
подарки.
   Шелковые  носовые  платки,  вот  что  заставило  их забыть о
всякой боязни. Женщины, увидев платки, сразу сгрудились вокруг,
чтобы  потрогать  их,  полюбоваться  на  яркие,  ровные  цвета.
Платков  было  шесть  -  трехпенсовых,  из "Вулвортса", - очень
яркие  дамские  носовые  платки  из  тончайшего  искусственного
шелка.
   Женщины не стали их теребить. Они благоговейно разостлали их
на ступенях. Таких прекрасных вещей этот народ не видывал с той
поры,   как  его  прародителей  вывезли  двести  лет  назад  из
могущественной Лиллипутии.
   За платками последовал пакетик с иглами.  Мужчины,  кивая  и
обмениваясь   умудренными   замечаниями,  трогали  это  оружие,
испытывая его твердость, упругость и остроту.
   Еще несколько мужчин, судя по всему,  кузнецов,  оттащили  в
сторону   двухпенсовый   набор   гвоздей.   Кузнецы  со  звоном
простучали молотками каждую железную штангу,  некоторые  гвозди
они   приподнимали  и  затем  роняли,  вслушиваясь  в  тишайший
металлический лязг, вдумчиво  обсуждая  прекрасные  достоинства
материала.
   Пакетик бритвенных лезвий, очень полезных вещиц, острых лишь
с одной  стороны,  так  что,  затачивая  ими  карандаши,  никак
невозможно порезаться, довольно долго не желал разворачиваться.
Впрочем, когда лезвия все же извлекли  на  свет,  освободив  от
полосок  промасленной бумаги, все восхищенно вскрикнули. Двести
с лишком лет Народ не видал  иного  металла,  кроме  заржавелых
гвоздей, удерживавших дранку под штукатуркой купола: только эти
гвозди  да шесть кривых сабель, привезенных ими из Лиллипутии и
переделанных теперь в гарпуны.
   Но чудеснейший из подарков оставался еще лежать  в  бумажном
пакетике.  Мария,  окруженная  застывшим в ожидании нового чуда
Народом, сама открыла  пакетик  и  пустила  его  содержимое  по
кругу. То был сливочный шоколад ценой в целый шиллинг.
   По   поводу   этого  шоколада  Марии  пришлось  выдержать  с
Профессором  едва   ли   не   сражение.   Профессор,   питавший
великанскую  склонность  (если не манию) выбирать для маленьких
людей и подарки помельче,  вознамерился  накупить  старомодного
сахарного  горошка,  под названием "Сотни и Тысячи", - им еще и
поныне иногда украшают торты.  Это  такие  малюсенькие  твердые
сахарные  шарики, розовые, белые или голубые. Мария же настояла
на полномерных шоколадках. Сама-то ты что предпочла  бы:  кусок
твердого  сахара  размером  с  яблоко или шоколадку величиной с
плоскодонку?
   Что  касается  Народа  лиллипутов,   то   относительно   его
предпочтений  никаких  сомнений не осталось. Половину шоколадок
быстро разрезали бритвенными лезвиями на равные доли,  и  через
минуту   каждый   уже   покачивал   головой,  улыбался  соседу,
поглаживал себя по животу и откусывал новый кусочек.
   В  общем,  оказалось,  что  завоевать  их  доверие  -   пара
пустяков.
   Но  внезапно  толпу  лиллипутов  пронзило смятение. Едоки не
доели долек, которые  еще  держали  в  руках,  женщины  оросили
слезами  шелк  носовых  платков,  все  отошли  в  угол  мощеной
площадки и заспорили со Школьным  Учителем.  Мария  с  тревогой
следила за ними.
   Наконец, Школьный Учитель возвратился.
   - Народ,   Мадам,   -  смущаясь,  произнес  он,  -  внезапно
вспомнил, что среди Наций,  населяющих  цивилизованные  Области
земного  Глобуса,  Сделки  подобного Рода подразумевают Оплату.
Четыре сотни Спругов,  Мадам,  Ваша  Честь,  Мисс,  -  вот  все
Сокровища,  кои нам удалось вывезти из нашей несчастной Страны,
и их мы храним как Память о нашем прежнем Величии...
   Что такое спруги, Мария знала.  С  тех  самых  пор,  как  ей
удалось   обнаружить   Народ,   она  запоем  читала  знаменитые
"Путешествия", и потому ей было  известно,  что  спруги  -  это
золотые  монеты  древней Лиллипутии, не превосходящие величиною
маленькой блестки.
   - Боже мой, - сказала она. -  Но  ведь  это  подарок.  Никто
ничего  не должен платить. Я выгребла деньги из моей копилки, а
Профессор все купил, вот разве мисс Браун об этом  пронюхает  и
сживет меня со свету. Мы отдаем вам все это даром, в знак нашей
любви.
   - Подарок, Мадам, - промолвил Школьный Учитель с неожиданным
пафосом  и  уронил  в  правый  рукав слезу, подобную мельчайшей
капле росы, спадающей с паутины, - Дар,  отличающийся  подобным
Великолепием,  - он сронил еще три слезы, - который, после всех
этих Лун, Мадам, Ваша Честь, Мисс, Подарок, который...
   И бедняга зашелся плачем. Слишком много потрясений выпало на
его долю в тот день.
   Мария, умница, отвернулась и ушла, дав им возможность прийти
в себя.




   Мигрени мисс Браун растягивались иногда  на  три  дня:  один
требовался  на  обзаведение  мигренью,  другой  - на лечение, и
третий -  на  то,  чтобы  оправиться  от  последствий  лечения.
Благодаря  этому  обстоятельству,  наша героиня смогла посетить
остров в третий раз.
   Это посещение совсем не походило на прежние.
   Она  едва  пришвартовалась  к  лиственнице  и  увидела,  что
колючие  ежевичные плети вновь перекрыли проделанный ею проход,
как плети стали вдруг сами собой подниматься.  В  прошлый  раз,
после  того,  как  она  удалилась, проход пришлось перекрыть из
страха перед другими человеческими существами, однако маленький
Народ прикрепил к ежевичным  плетями  множество  сплетенных  из
конского  волоса  веревок,  за  которые теперь рьяно ухватилась
отборная команда техников. Через минуту перед Марией  открылась
широкая дорога.
   Она поклонилась техникам и пошла к храму, но, едва достигнув
лужайки, остановилась, как вкопанная.
   На  трех  сторонах  мощеной площадки храма в полном молчании
стоял Народ лиллипутов. На канатиках конского волоса, натянутых
между колоннами, трепетали гроздья красных,  зеленых  и  желтых
флажков.  В  центре развевалось знамя, в котором Мария признала
государственный флаг Англии,  даром  что  диагональные  красные
полоски  на  нем  отсутствовали.  Настоящий  "Юнион  Джек"  был
учрежден через много лет  после  того,  как  завершилась  эпоха
Хогарта,  хотя  Мария  об этом не знала. Под стародавним флагом
стоял небольшой оркестр - странноватый  оркестр  восемнадцатого
столетия  с  флейтами,  скрипками  и  барабанами. При появлении
Марии толстый капельмейстер взволновался,  взмахнул  руками,  и
грянула музыка. Оркестр играл "Британских гренадеров"!
   Мария стояла неподвижно, пока мелодию не проиграли дважды от
начала  и  до конца, - конский волос смычков пиликал по струнам
из  мышиных  жил,  весело  переливались  под  белыми   пальцами
камышовые флейты, и гром желудевых барабанов раскатами валил по
площади.  После  того,  как  отзвучала  последняя  нота, Мария,
вдохновленная воспоминанием о плененной ей лиллипутке, со  всем
искусством,  на  какое  была способна, присела в реверансе. Она
помнила, что реверанс исполняется медленно и если  учесть,  что
этот   был  самым  первым  в  ее  жизни,  получился  он  просто
замечательно.
   Подняв голову, Мария увидела  картину,  которую  иначе,  как
чудесной,  и  назвать  было нельзя. Все маленькие женщины также
присели в  реверансе,  да  так  и  остались!  Каждый  маленький
мужчина  выставил  вперед  левую ногу, правую согнул под прямым
углом к  левой  и  склонился  перед  Марией,  или  вернее,  как
говаривали в прежние дни, "сделал ей ножкой".
   Когда лиллипуты с тихим шелестом распрямились, капельмейстер
описал  палочкой несколько замысловатых парабол, грозно грянули
барабаны, и оркестр, наигрывая "Остров честный, остров тесный",
перестроился и расступился, обнаружив Главный Сюрприз, до  поры
до времени скрытый спинами оркестрантов.
   Сюрприз  же  был  вот  каков:  во-первых,  не  превосходящий
величиною наперстка винный бочонок со сбитым верхним  донышком,
во-вторых,  зажаренный  целиком  и  помещенный  на  три зеленых
лавровых листа бычок,  в-третьих,  шесть  хлебов  из  травяного
семени,  размером с грецкий орех каждый, и в последних, одна из
ее собственных  шоколадок,  сохраненная  специально  для  этого
случая,  хотя лиллипуты с преогромным наслаждением съели бы сей
раритет сами.
   Они приглашали ее отобедать.
   Мария была очарована настолько, что не нашла  никаких  слов.
Поэтому она отпустила еще один реверанс, поскромнее, царственно
взошла  по  ступеням  и  опустилась  на  колени,  дабы отведать
предложенных яств.
   Вино оказалось  из  бузины  (вкуснее  Профессорского),  мяса
бычок нагулял не меньше, чем молодая куропатка, свежевыпеченный
хлеб   был  хорош  необычайно.  Пока  Мария  обедала,  Народ  в
напряженном молчании  стоял  вокруг,  не  упуская  ни  малейшей
подробности,  но  при  этом  твердо  помня,  что  не следует ни
произносить "Ооо", ни позволять себе Замечаний Личного Свойства
относительно величины зубов и прочего.
   Едва Мария покончила с едой и задумалась,  прочитать  ли  ей
благодарственную   молитву  или  просто  встать,  как  Школьный
Учитель,  назначенный  присматривать   за   соблюдением   всеми
присутствующими   положенных  приличий,  взмахом  руки  дал  ей
понять, что подыматься с колен пока еще рано. Несколько  женщин
проталкивались  через  толпу  с  какой-то тяжелой ношей, внешне
похожей на свернутый корабельный парус. Как мы  сейчас  увидим,
это  он  самый и был. Мария осталась на прежнем месте и сверток
положили к ее ногам. Дюжина торопливых рук развернула его.
   Сверток оказался носовым платком.
   Народ постарался выбрать ей в подарок что-нибудь покрепче, -
точь в точь как Профессор норовил выбрать  для  Народа  подарки
поменьше,  -  этот  платок  был  не  таким тонким, как обычные,
льняные платки. Ткань его более походила на плотную  марлю.  Но
самое  замечательное  -  по  краешку платка шли девизы, вышитые
крестиком, тончайшей зеленой и желтой шерстяной нитью.
   Девизы гласили:

               Скромный Подарок Нашей Женщине-Горе +
              От Граждан Города Лиллипутов В Изгнании
                 + С Пожеланиями Долгого Здравия и
                Благополучия + Боже, Храни Короля +

   Они, должно быть, трудились всю ночь напролет, чтобы поспеть
его вышить.
   Мария обнаружила, что ее одолевает слабость,  не  так  давно
постигшая Школьного Учителя. Она сказала:
   - Ах, какой прелестный платочек! Это чтобы сморкаться?
   И  не  откладывая  дела  в  долгий  ящик,  ибо  боялась, что
лиллипуты заметят в ее глазах нечто, похожее  на  слезы,  Мария
сунула нос в платок и высморкалась.
   Успех  она  имела  необычайный.  Все  до единого разразились
уважительными рукоплесканиями, - они сроду не слышали  подобных
трубных  раскатов,  -  а какой-то мальчишка, ударившийся было в
рев, получил подзатыльник, и поделом.
   - Последний Девиз, - пояснил Школьный Учитель, -  сохранился
в  наших  Архивах  со  Дней  Капитана  Джона Бидля. Это Капитан
обучил наших  Прародителей  произносить  его,  дабы  позабавить
ваших,   Мадам,  Соотечественников,  каковое  Обстоятельство  и
позволило нам проникнуться Надеждой, что Девиз сей придется вам
по Душе.
   - Как вы милы, - сказала Мария, вытирая один глаз, - как это
мило с вашей стороны, заботиться о том,  что  придется  мне  по
душе, а что не придется.
   - И  конечно,  -  прибавила  она,  высморкавшись  вторично,-
король тоже был бы в восторге.
   По окончании  этой  чувствительной  сцены  Школьный  Учитель
сообщил  Марии,  что на него возложены обязанности ее гида. Ему
предстоит показать ей все, что  она  захочет  увидеть,  и  дать
любые  объяснения,  каких  она только потребует, и он надеется,
что их Домоустройство при всей его Простоте, сумеет пробудить в
Марии некоторый Интерес. Мария ответила, что не  пожалеет  Сил,
дабы  показать себя достойной их Доверия и Уважения, - Господи,
подумала она, и я перешла на заглавные буквы,  -  и  повторила,
обращаясь  к  толпе,  что  будет  хранить  их тайну. Лиллипуты,
услышав это обещание из ее собственных уст, воззрились на нее с
надеждой, но и с некоторым томлением, - они  еще  слишком  мало
знали  Марию, чтобы питать уверенность, что она выполнит данное
ею обязательство. Им только  и  оставалось,  что  надеяться  на
лучшее.  Сказать  по  правде,  больше  всего  лиллипутов тронул
отпущенный Марией реверанс. При всей их малости,  им  нравилось
уважительное  к  ним  отношение  -  даже  со  стороны Горы, - и
вежливость новой великанши произвела на них самое благоприятное
впечатление.
   Первым делом ей показали национальные  сокровища.  Сокровища
эти  были  просты  и  немногочисленны,  а хранились они в самой
верхней  комнате  храма,  под  куполом.  (Единственное,  о  чем
сожалела  Мария,  размышляя  над  чудесами  острова,  так это о
невозможности  увидеть  своими  глазами  помещения,  в  которых
обитает  Народ.  Лиллипуты  не выстроили себе города, опасаясь,
что  его  обнаружат,  так  что  им  приходилось   тесниться   в
выдолбленной  изнутри  скорлупке  храма.  Впоследствии Школьный
Учитель сказал Марии, что,  не  увидев  их  обиталища,  она  не
многое  потеряла:  по  его  словам,  там  все было, как в любом
наемном жилище - холодно, темно и сквозняк на сквозняке,  -  но
ничего  лучшего  они из соображений безопасности позволить себе
не могли. Лиллипуты выдолбили все три ступеньки храма,  получив
подобие   приземистого   трехэтажного  дома,  а  внутри  колонн
соорудили лестницы, по двести сорок ступенек в каждой. В куполе
также были устроены помещения, и еще одна лестница (восемьдесят
ступенек) вела на самую его вершину, к крошечной  площадке,  на
которой  стоял  дозорный. Свет во все эти комнаты и на лестницы
поступал  лишь  сквозь  маленькие   вентиляционные   отверстия,
образовавшиеся  между  камнями  и  в  штукатурке  купола; самая
нижняя ступенька была  целиком  отведена  под  хлевы,  житницы,
амбары  и общую кухню. Готовили лиллипуты на древесном угле, он
же, сгорая в маленьких жаровнях, обогревал и жилые комнаты, так
что дыма, способного их выдать, не было.  Уголь  они  добывали,
пережигая  ветки  лавра  -  на  материке, в той части поместья,
которую Мария знала под именем Дикого  Парка.  Единственное  их
парадное помещение располагалось выше всех остальных, прямо под
площадкой дозорного. Это был круглый зал, в котором происходили
заседания  Парламента  и  балы,  - даром, что пол там несколько
покривился. В этом же зале хранились и национальные сокровища.)
   Шестеро носильщиков стащили их вниз одно за другим и, словно
помощники аукционщика, разложили перед  Марией.  Драгоценнейшим
из  сокровищ  был  писанный  в  полный  рост портрет императора
Блефуску, упоминаемый в "Путешествиях Гулливера".  Она  увидела
также   сундук   с   двумястами   спругами   золотом.  Мария  с
удовольствием получила  бы  один  в  собственное  владение,  но
просить  об  этом не хотелось, и потому она очень обрадовалась,
когда при  следующем  ее  визите  лиллипуты  сами  подарили  ей
монетку. Наконец, у них имелась еще (чем и завершается скромный
перечень) коллекция подлинных одежд, которые облекали пленников
капитана  Джона  Бидля,  когда  он  разъезжал с ними по Англии,
выставляя их напоказ. Одежды были истерты до нитки, но моль  их
не  поела,  -  как  и твоих платьев, верно, не поели бы совы, -
состояли же они из нескольких синего шелка кафтанов с галунами,
белых панталон, белых чулок, туфель  с  пряжками,  треуголок  и
дамских   платьев.  Большая  часть  используемых  оркестрантами
музыкальных инструментов тоже принадлежала к числу национальных
сокровищ. Их  изготовили,  по  приказу  капитана  Бидля,  -  он
заставлял своих пленников играть на них, потешая чернь.
   После  показа  сокровищ, Школьный Учитель рассказал Марии об
истории Народа, начиная со времен Гулливера. Окружающие  учтиво
внимали  повествованию,  - они с удовольствием слушали рассказы
из собственной истории, сколь бы часто те не звучали.
   - Ученый ваших Дарований, Мадам, - сказал Школьный  Учитель,
-тот,  кто помимо Овладения Началами нашего родного Языка, имел
Случай ознакомиться с Анналами нашего Народа, ведает, что около
трех  Тысяч  Лун  тому   назад   Империю   Лиллипутов   посетил
Человек-Гора. Таковое Событие имело Место в Период Враждебности
между  Империей  и  сопредельной  Державой Блефуску, от каковых
двух Наций, вследствие Смешения оных, и произошел наш Народ.
   В Ходе последующих своих Путешествий  да  собственно,  и  до
самого  своего  смертного  Часа  Человек-Гора, Мадам, навряд ли
подозревал, какие Бедствия принес его Визит нашим Предкам!  Ибо
не   раньше,   чем   он   покинул   соседний  Остров  на  своем
величественном Судне,  по  Счастью  обнаруженном  им,  если  вы
помните,  в поврежденном Состоянии и плавающим кверху Дном, как
Императору Лиллипутии благоугодно  было  объявить  Войну  Брату
своему,  Монарху  Блефуску,  ибо  Император усмотрел явственную
Враждебность в том, что Блефуску дозволило Человеку-Горе бежать
из обеих Держав вопреки Настояниям особого Посланца Лиллипутии,
каковому Острову  сказанный  Гора  принадлежал  яко  Подданный,
Нардак и ведомый Изменник.
   Кампания,   Мадам,   последовавшая   за  Объявлением  Войны,
разбередила  Озлобление,  вызванное  Ересью  Тупоконечников,  -
Причиной   Раскола,   Мадам,   каковую  мы,  счастлив  сказать,
устранили, приняв Решение разбивать все Яйца, какие нам удается
добыть, посередине, - и поскольку ни единая из враждующих Схизм
не  просила  и   не   давала   Пощады,   Война   ознаменовалась
Жестокостями   и   Бесчеловечностью,   беспримерными  доселе  в
Преданиях нашего Народа.
   Посевы были выжжены,  Скот  угнан  или  же  вырезан,  Города
множество раз подверглись Осадам, причинявшим Населению их Муки
Голода,  и  Императоры  обеих  Держав  взаимно пали от Рук Друг
Друга в Единоборстве под Стенами Мендендо. Анархия,  вследствие
этого  воцарившаяся  среди  Вождей  враждующих Партий, искавших
каждый захватить Бразды Правления в собственные Руки, еще  пуще
уменьшила  Надежды  на Примирение; и вот на эту-то Цивилизацию,
уже  потрясенную  в  ее  Основаниях,  Мадам,  и  обрушился   по
Прошествии  семнадцати  Лун,  из  коих  каждая  была  посвящена
Разрушению и Разбою, Капитан Джон Бидль.
   Ибо   таково   был   второе   Последствие   Посещения    нас
Человеком-Горой,  Имя  коему,  как  то  открылось по Прошествии
Времени, было Кулливер или Галлибан.  Он,  Мадам,  Ваша  Честь,
Мисс,  в  отличие  от Вашей Чести, не приложил никаких Усилий к
тому, чтобы скрыть наше Местообретение от  Мира  более  крупных
Существ. Он проявил Неосмотрительность, поведав все, что знал о
нашем  Домоустройстве, Морякам, кои доставили его на Родину. Он
подарил Чету наших Скотов Капитану  Корабля,  сказанному  Джону
Бидлю,  и последний, уяснив себе чрезвычайную Ценность их Руна,
чем обязаны  они  особливой  Мягкости  покрывающей  их  Шерсти,
возвратился  в  Лиллипутию  за новым Грузом и без особых Хлопот
отыскал наш Остров, восходя по Долготе.
   Согласно   нашим   Анналам,   Мадам,   Капитан   Бидль   был
Мореплавателем  своей  Эпохи  и  своей  Страны,  не лучшим и не
худшим, чем иные Люди его Звания. Для него, Мадам, и  я  должен
просить  о  Соизволении с искренней Признательностью прибавить,
что мы до сей Поры не имели Случая заметить в Вашей  Милости  и
Следа  подобного  Расположения,  -  для  него наш сокрушенный и
обезумевший от  Горя  Народ  являл  собою  Сообщество  Существ,
лишенных человеческих Прав, как равно и не подлежащих Защите со
Стороны   Законов,  кои  управляют  Жизнью  Наций.  Наши  Стада
представлялись ему лишь Поживой, самые наши Персоны - Предметом
Любостяжательства, ибо он вознамерился показывать нас  в  своей
родной Стране, аки балаганных Шутов и Марионеток.
   Мадам,  Ваша  Честь,  Мисс,  те  из  нас,  кто еще оставался
способен бежать, бежал от Пиратов, сошедших с  его  чудовищного
Судна.  Мы  укрылись  в  Лесах  и  Скалах,  увы, слишком поздно
оставив межеусобный,  братоубийственный  Раздор.  Немногие  еще
уцелевшие  Скоты  в  Ужасе разбрелись по Стране, и одни сыскали
свою Погибель в Море, другие же попались  в  Руки  все  тех  же
бесчестных Моряков, радостно сгонявших наш Скот в Загоны, инако
рекомые  Коррали,  изготовленные  из снятых с их Корабля винных
Бочонков.  Столичный  Город   Мендендо   подвергся   последнему
Разграблению,  предпринятому  ради Поимки Рабов, но таково было
отчаянное Положение Народа нашего - еще и до Появления Бидля, -
что живыми сыскать удалось всего только тринадцать  Несчастных,
искавших  в  Столице  Приюта,  оные  и  были немедля обращены в
Собственность их будущего  Господина.  Так  в  сию  злосчастную
Эпоху,   Мадам,   Лиллипутия   и   Блефуску   прекратили   свое
Существование среди Народов Древности.
   Когда Школьный Учитель добрался в своем  рассказе  до  этого
места, слушатели его вздохнули, а само он с ожиданием уставился
на  Марию,  как  бы  изготовясь  услышать  какие-то  извинения.
Все-таки капитан Бидль был такой же Горой, как она.
   - И что же, там совсем никого не осталось? - спросила Мария.
   - Сие, Мадам, являет собою  Вопрос,  издавна  волнующий  Умы
Лиллипутов   В   Изгнании.  Натурально,  мы  не  имеем  Средств
разрешить его с полной  Определенностью.  Наши  Философы,  Ваша
Честь,  возможно,  поддавшись мечтательным Заблуждениям Сердца,
не желающего навеки прервать  Связь  с  достопамятной  Обителью
наших  возлюбленных  Прародителей, надеются, впрочем, что некая
малая Часть наших единокровных Сородичей выжила,  и  что,  быть
может,  и поныне еще существует на прежней Долготе воспрянувшая
из Праха  и  воссозданная  ими  Лиллипутия,  являющая  Величие,
достойное Духа нашего Племени.
   - Когда  я  разбогатею,  -  сказала Мария, - мы купим яхту и
отправимся  их   искать.   Профессор   переводит   "Гексамерон"
Амвросия,   который,  как  только  его  издадут,  принесет  ему
состояние, вот мы все вместе и поплывем.
   Лиллипуты, пряча глаза, завздыхали, - коммерческий спрос  на
Святого  Амвросия  был  им  совершенно  неведом,  -  а Школьный
Учитель  продолжал   свою   повесть.   ("Принесите   Замок   от
Вместилища,   -   сказал   он   носильщикам.  -  Он  нам  скоро
понадобится". Несколько позже,  когда  рассказ  пошел  о  жизни
Лиллипутов в плену, Марии его показали, - дешевенький оловянный
замок,  имевший такое выражение, словно он намеревался сказать:
"Ну, уж меня-то вам не открыть".)
   - Среди  Пленников  Мендендо,  -  рассказывал   Учитель,   -
находился  Государственный  Казначей Флимнап и два Джентльмена,
носивших Титул Снильпела, а помимо них - еще семь Женщин и трое
Мужчин. Эти Особы, Прародители всех,  кто  присутствует  здесь,
вместе  с собранными Пиратами Отарами и Стадами были унесены на
Судно. Капитан Бидль, дождавшись благоприятного  Ветра,  поднял
Якорь   и   устремился   к  далекому  Брегу  Отечества  своего,
исполненный радостных Надежд на будущее Процветание и Успех.
   Сколь жалостным, Мадам, было Состояние наших  Соплеменников,
оторванных  от  спасительной  Колыбели своих Отцов, лишившихся,
вследствие долгой Череды Бедствий,  сопровождавших  Войну  Яиц,
всякой  Надежды  на лучшее Будущее, окруженных Существами, коих
Пропорции были несравнимы  с  их  собственными,  и  влекомых  в
нечистом Ящике навстречу Рабству в чужом Краю!
   Ибо  Капитан  Бидль приказал корабельному Плотнику соорудить
Вместилище, коего Замок вы  видите  пред  собой,  -  общее  для
Человека  и для Скотов, - куда и ввергнул всех без Разбора; и в
нем они содержались, питаясь  раскрошенными  и  размоченными  в
Воде  корабельными  Сухарями,  отвечавшими,  как в прежние Луны
установил Хирург Галлибан, Потребностям перевозимого им Скота.
   Мадам  и  Ваша  Честь,  я  не  стану  терзать  вашу   нежную
Впечатлительность,  описывая Лишения этого Странствия, во время
коего большая Часть Скота пала от страшного Мора,  не  стану  я
задерживаться  и на Унижениях, испытанных нашими Предками после
того, как они достигли чуждого Брега.
   Капитан Бидль продал Судно вместе с Командой в  Предвкушении
будущего  Преуспеяния,  каковое имела принести ему Демонстрация
его  Пленников  на  Торжищах  Королевства;  именно  там,  среди
Разгула  и  Попоек, столь нередких на Острове Нептуна, и давали
свои Представления Канцлер Казначейства, два Снильпела и восемь
уцелевших Простолюдинов, из каковых двое скончались в Пути.
   Музыкальные Инструменты, Мадам, кои  вы  уже  слышали,  были
изготовлены Пленниками согласно Указаниям их Господина. Томимый
ненасытимой  Алчбой, Хозяин немилосердно вколачивал в Пленников
Английский  Язык,  исключительно  трудный  для  них  вследствие
Несходства  Артикуляции.  Древнее Искусство Лиллипутов, каковое
суть Прыжки и Скачки, или Танцы на Канате,  профанировалось  на
Потребу  Черни.  И  ни  единое из сих Представлений, за которые
несчастные Пленники не обретали иного Воздаяния  помимо  Порки,
ибо  Тиран  их  вскоре  взял в Обыкновение за всякую Оплошность
сечь их Веткою Вереска,  не  сулило  им  Надежд  на  какое-либо
Улучшение  в  Грядущем,  кроме разве тех, кои сулит нам Могила.
Вот в таких-то Условиях, Мадам, выставляемым напоказ  Пленникам
и   приходилось  кричать:  "Боже,  храни  Короля!"  В  подобных
Условиях,  Мадам,  их  понуждали  размахивать  Стягом   Святого
Георгия,  что  составляло,  как  мы  знаем,  Апофеоз Спектакля,
даваемого Морестранником Бидлем!
   - Все эти Факты, Мадам,  -  с  доброй  интонацией  продолжал
Школьный  Учитель,  - упоминаются мною не потому, что мы питаем
какие-либо горькие Чувства по  отношению  к  вам,  но  лишь  из
Намерения  явить  вам  Меру  нашего  Уважения, ибо мы желали бы
отплатить вам за Доброту полноценной Монетой.
   Мария поклонилась.
   - Ожидание больших Барышей, - продолжал Школьный Учитель,  -
не  обмануло  Капитана  Бидля.  Многолюдные Толпы, привлеченные
Славой,  которую  приобрело  его  Представление,  стекались  на
каждую  Ярмарку,  и Труды Лиллипутов, непрестанно понукаемых ко
все   более   изощренному    Проявлению    гимнастических    их
Способностей,  в  скором  Времени  изрядно  пополнили Карман их
Господина. Не приученный к Соблазнам,  сопутствующим  Достатку,
Мадам,  и  к  тому  же волейневолей проводящий все свое Время в
Окружении Кабаков,  столь  обильных  на  деревенских  Ярмарках,
Капитан  Бидль  быстро  пристрастился  к  Бутылке.  Пребывая  в
Убеждении, что Народ наш слишком страшится  Представителей  его
собственной  Расы, чтобы искать в ее Гуще Убежища, - и вправду,
помимо Досаждения, причиняемого  Дыханием  Людей,  наши  Предки
страшились  огромных  Лиц,  стеснявшихся  над  ними  при каждом
Представлении, как равно и Зловония этих  Особ,  и  деревенской
Неотесанности,  проявляемой  ими,  - убежденный в этом, Капитан
Бидль вскоре стал нерадив и уже не запирал Вместилища по Ночам,
- особливо в Ночи, становившиеся постепенно все более  частыми,
когда он ублажал себя Винопитием.
   Однако  Народ Лиллипутов, Мадам, тем в пущей Мере страдал от
Тирании своего Господина, чем в пущий Упадок приходил  Организм
сего      последнего,     сокрушаемый     Последствиями     его
Невоздержанности. Престарелый Флимнап, вынужденный исполнять не
Канате опасные акробатические Кунштюки, с каждым Днем все более
и все с большими Основаниями страшился несчастного Случая. Да и
прочие Лиллипуты, угнетенные тяжкими  Трудами,  коих  требовало
каждое  Представление,  как  равно и Угрозою верескового Кнута,
все чаще и все  тревожнее  помышляли,  не  предпочтительней  ли
самая Смерть, все же сулящая Возможность Освобождения, Горестям
нынешнего их Состояния.
   В  этот-то знаменательный Момент Истории нашей Капитан Бидль
и  был  призван  во  Дворец  Мальплаке,  дабы  Марионетки   его
выступили перед Домочадцами правившего в ту Пору Герцога.
   В  Ночь  перед Представлением, Мадам, Капитан Бидль обедал в
Нортгемптоне, более, чем обыкновенно, потакая  своим  Желаниям.
Предвкушая немалое Вознаграждение от столь высокого Покровителя
с Присовокуплением, быть может, бесценных Рекомендаций, каковые
откроют  ему  Дорогу  в  Высший Свет, Капитан отпраздновал свою
Фортуну несколькими Чашами Грога. Затем, потребовав, чтобы  ему
подали  Лошадь  и последнюю Бутылку в Качестве Vade Mecum'а, он
отправился в Мальплаке, где ему предстояло провести Ночь.
   В четырех сотнях Блестрегов к Западу отсюда, Мадам,  -  ниже
Другого Моря - висит над бурным Потоком Мост.
   - Хм,   -  произнесла  Мария.  -  Я  так  понимаю,  что  это
Мавританский мост. Во всяком случае, на  Нортгемптонской  аллее
другого нет.
   - Именно   на   этом   колоссальном   Строении,  Мадам,  как
повествует наша История, Капитан Бидль и пал Жертвою Опьянения.
Он спешился со своей  Клячи,  желая  найти  Спасение  на  Terra
Firma, и тут его сразила Дремота.
   Народ,  пребывавший  в  притороченном,  как  обыкновенно,  к
лошадиному Крупу отвратительном Вместилище, коего Замок остался
незапертым, выбрался на Седло, дабы оглядеться  в  Ночи,  между
тем  как  Лошадь  паслась  на Досуге близ своего Владельца. Был
поздний Вечер, ярко светила Луна. Ясно различался истекающий из
Другого Моря стремительный Поток, и Земли вокруг  него  глядели
Пустыней.  Решение  касательно  Побега  было  принято  в  ту же
Минуту, и все торжественно поклялись в твердом Намерении скорее
пасть  от  собственной  Руки,  чем  примириться   с   повторным
Пленением.
   Они  поспешно  закрепили Тросы, - то были Канаты, на которых
им приходилось плясать. На этих Тросах быстро спустили на Землю
Овец и Коров.  Также  спустили  они  и  Вместилище,  которое  с
большими   Трудами   им  удалось  отвязать  от  Крупа.  Флимнап
предложил плыть всем Миром по Морю, пока не удастся на  дальних
его Берегах отыскать иного Пристанища.
   Я  не стану утомлять вас, Мадам, подробным Рассказом о наших
дальнейших  Странствиях.  Волоча  Вместилище  на  Буксире,  они
поднялись  к  Верховьям  Потока.  Спокойные  Воды  Другого Моря
позволили погрузить во Вместилище пригнанный Скот, и все вместе
отплыли  к  восточному  Берегу,  где   при   наступлении   Утра
Экспедиция укрылась под свисающими Ветвями огромного Дерева. Из
этого  Укрытия они заметили в дневные Часы некие не исполненные
Усердия Попытки их отыскать,  но  Тревоги  не  испытали.  Народ
пришел  к  Заключению,  что  хмельной  Бидль,  с самого Отъезда
пребывавший в смутном Состоянии  Разума,  не  мог  сохранить  и
малейших  Воспоминаний  о  собственных  Действиях, и должен был
обратиться вспять по своим Следам по крайности  до  Таверны,  в
которой  обедал,  отыскивая  Дорогой  Вместилище.  На следующую
Ночь, под покровом Тьмы, наш Ковчег, как мы вправе его назвать,
был с невероятными Усилиями поднят по Водопаду в Верхнее  Море.
Следопыт,  высланный вперед для Разведки Местности, вернулся со
Сведениями относительно уединенного Острова, на коем мы  с  той
Поры  и  обитаем,  и на коем вы, Ваша Честь, Мадам, Мисс, в эту
Минуту стоите.




   Когда историческое  повествование  подошло  к  концу,  Мария
поневоле почувствовала облегчение. У нее уже голова закружилась
от  заглавных  букв,  и вообще она втайне считала, что задавать
вопросы куда интереснее, чем  выслушивать  лекции.  К  тому  же
обращение  "Мадам, Ваша Честь, Мисс" представлялось ей каким-то
сомнительным, - во-первых, она знала, что настоящее ее имя  все
же  Мария,  а  вовторых,  ей  хотелось  избежать в отношениях с
лиллипутами чрезмерной официальности. Чего бы лучше, - унести с
собой Школьного  Учителя  в  такое  место,  где  они  могли  бы
поговорить, как нормальные люди, а то чувствуешь себя, будто на
митинге.
   С  другой  стороны,  она  сразу  сообразила, что осматривать
владения лиллипутов с помощью такого гида - дело нелегкое: ведь
как бы ты ни был находчив, а прогулка  с  собеседником,  голова
которого  едва  возвышается  над  твоей  лодыжкой  представляет
немалые   трудности.   Прежде   всего,    возникает    проблема
несоразмерности шагов. Один шаг Марии покрывал двенадцать шагов
Учителя,  стало  быть, для того, чтобы держаться с ней вровень,
ему пришлось бы бежать, и бежать быстро. Конечно, она могла  бы
нести  его,  но  предложить ему это не решалась. Когда человека
несут, он неизбежно ощущает себя чем-то вроде младенца, а Марии
не хотелось унижать Учителя, ибо она даже  в  свои  десять  лет
обладала  определенным  количеством  хорошего  вкуса. К тому же
Мария страшилась взять его в руку, - страшилась сдавить слишком
сильно, да и Учитель, как  она  догадывалась,  будет  терзаться
боязнью, что она его выронит.
   Слушая  Историю,  Мария допила бузинное вино, и теперь у нее
возникла мысль: не сказать ли Учителю, что раз уж он собирается
показывать ей остров, то может быть всего предпочтительнее  для
него  расположиться  в винном бочонке, как будто он - матрос на
военном фрегате и стоит дозором в "вороньем гнезде", тогда  она
могла  бы  нести бочонок в руке. Учителю этот план, избавляющий
его от риска стать в ее огромных пальцах калекой и  позволяющий
сохранить  достойный  вид,  очень понравился. Пока она отмывала
бочонок в озере  и  насухо  протирала  его  остатками  носового
платка  -  не  нового,  другого,  - Учитель обратился к толпе с
кратким внушением, посоветовав не глазеть, не лезть под ноги  и
вообще разойтись.
   Конечно, обходя лужайку со стоящим в бочонке Учителем, Мария
увидела  гораздо больше интересного, чем прежде, и к тому же ей
теперь было к кому обратиться с многочисленными вопросами.
   Вот, скажем,  не  замеченные  ею  раньше  в  кустах  ежевики
подземные крысиные стойла.
   Лошадей  из  Лиллипутии  не  привезли.  Гулливер  об этом не
позаботился, а капитан Бидль просто  ни  одной  не  нашел,  ибо
кавалерийские  сражения последней войны привели к почти полному
истреблению  конского  поголовья.  Вследствие   этого,   народу
Лиллипутов   В   Изгнании   пришлось  в  приютившей  их  стране
использовать крыс, - и в качестве  тяглового  скота  при  сборе
урожая,  и  для доставки срочных сообщений на материк. Верховые
крысы  отличались   резвостью,   будучи,   правда,   не   очень
выносливыми,  а тягловые - силой и разумением. Школьный Учитель
уверил Марию, что крысам, взятым на воспитание совсем юными или
просто выращенным сызмальства, злобность ничуть не свойственна,
что они умнее других домашних животных,  и  при  должном  уходе
вполне чистоплотны. Кормили крыс объедками, собираемыми со всей
колонии. Марии показали нескольких крыс, проведя их в поводу по
кругу.  Из-за  того,  что  ноги  у крыс короткие, и поводья для
верховой езды приходилось  делать  тоже  короткие,  вроде  тех,
какими жокеи пользуются в скачках без препятствий.
   Марии  хотелось узнать, чем питается Народ лиллипутов, каков
уклад его жизни, кто его враги и каким он подвержен опасностям,
- в общем, все то, что гид ее упорно именовал Домоустройством.
   Ее очень заинтересовало сообщение, что лиллипуты употребляют
в пищу  немалое  число  насекомых  и  даже,  -  совершенно  как
муравьи,  - разводят тлей, которые дают им сироп. Вся разница в
том, что муравьи относятся к тлям как к коровам, а лиллипуты  -
как к пчелам. Поначалу мысль о поедании насекомых показалась ей
неприятной,  но затем она вспомнила слова Профессора о том, что
омар - это практически насекомое, и начала  понимать,  что  тут
особой  разницы  между людьми и лиллипутами, в сущности говоря,
нет. Школьный Учитель сказал ей, что его соплеменники  варят  в
кипятке  мокриц  точно так же, как люди омаров, и что сваренная
мокрица становится красной, а тому, кто ее съест, после  снятся
дурные сны.
   Что  же  касается содержания игрушечного скота и возможности
прокормиться всем  пятистам  лиллипутам,  имея  в  распоряжении
всего  лишь одну лужайку, то, как Мария узнала, колония владеет
помимо каноэ и настоящим фрегатом, - позже Учитель показал  его
Марии,  -  и  на  этом  корабле они каждую ночь вывозят скот на
материковые пастбища.  Жизнь  лиллипуты  вели  по  преимуществу
ночную:  Учитель  объяснил,  что  для  них  беседовать  с ней в
дневное время это как для нее - засидеться  за  полночь,  да  и
злаки,  из  зерен  которых  лиллипуты  мелют  муку,  - пушистый
бухарник, плевел, ежу - они жнут на Праздничном поле при полной
осенней луне, и тем же фрегатом перевозят  к  себе  на  остров.
Рыбу  они  ловят  тоже ночами. В зимнее время фрегат используют
как китобойное судно, - для охоты на  щук,  -  поскольку  зимой
приходится  кормиться  в основном рыбой. И это тоже делается по
ночам.
   Имелись у лиллипутов и свои охотники-следопыты. Эти отважные
мужчины надолго, иногда на целую  луну,  уходили  в  походы  по
Парку  и  возвращались  нагруженные  мехами  и  солониной.  Они
добывали полевок, землероек, обычных мышей,  а  порой  брали  и
живых  крыс,  но  жизни  их  постоянно  грозили хорьки и кошки.
Каждый год колония недосчитывалась  одного-двух  из  храбрейших
охотников.  Многие  из  них  ухитрялись  поймать в западню даже
кролика, но чтобы принести его мясо домой,  требовались  усилия
нескольких человек.
   Наивкуснейшим яством считалась у лиллипутов лягушачья ножка,
ее они готовили на Рождество, как мы индейку.
   Ужи,  на  наш  взгляд  красивые и совершенно безвредные, для
лиллипутов  представляли  большую  опасность,  поскольку   ужи,
подобно  боа-констрикторам,  имеют  склонность  -  в тех редких
случаях, когда они испытывают голод, - заглатывать любое  живое
существо,  если  оно  величиною  не  больше  лягушки.  С другой
стороны, и сами ужи изрядно вкусны.
   Зимой, в самое тяжелое  время,  охотники  иногда  ловили  на
озере  диких  уток,  оставляя насаженную на хорошо закрепленный
крючок приманку, - тут попадались кряквы, чирки и нырки  разных
видов.  У  лысух и поганок мясо было дрянное. Вообще же, тяготы
зимнего  времени  облегчались  значительной   долготою   ночей,
позволявшей больше времени уделять охоте.
   Школьный   Учитель  рассказал  Марии  об  интересном  опыте,
поставленном при жизни его отца. Речь шла ни больше ни  меньше,
как  о  попытке  использовать  птиц,  обитающих в нашем мире, в
качестве аэропланов.  Лиллипуты  подобрали  молоденькую  галку,
такую  молоденькую, что она еще и летать не умела, и с большими
трудами вырастили ее, питая насекомыми и нарезанными на кусочки
червяками. Галка выросла совсем  ручная,  хоть  и  кусачая,  но
поначалу  летать  напрочь  отказывалась.  Пришлось подержать ее
впроголодь, затем, спутав крыль, затащить на верхушку купола, а
мужчина,  который  обычно  подманивал  ее  для  кормления,  как
соколятник  подманивает  на  вабило  ловчую птицу, тем временем
стоял на земле и изо всей силы размахивал  приманкой.  В  конце
концов,   кто-то  спихнул  ее  с  купола,  и  галка  слетела  к
кормильцу.  Когда  она  свыклась  с  полетами,  и   крылья   ее
достаточно  окрепли,  вокруг  основания  каждого крыла и вокруг
груди  закрепили  упряжь,  и  отважный  аэронавт  каждый   день
усаживался  галке  на  спину  и сидел, вцепившись в поводья. На
упряжи были устроены еще такие петельки для ног, вроде стремян.
Галку, разумеется, держали все время на привязи, отпуская  лишь
для  кормления.  Аэронавту  приходилось  облачаться в несколько
плотных одежд, подобно тем людям, что обучают  для  полицейской
службы  овчарок,  потому  что  галка  все норовила обернуться и
клюнуть его. Под конец ему удалось несколько раз спуститься  на
ней  с  верхушки  купола, но в целом опыт провалился, поскольку
проблему вождения галки  решить  не  удалось.  Выяснилось,  что
легко  подергивая  за вставленные в клюв удила, можно заставить
галку летать по кругу, а также поворачивать влево и вправо.  Но
вот способа поднять ее, когда нужно, в воздух или, если она уже
поднялась,  заставить сесть, они так и не отыскали. Поэтому все
их полеты больше походили на подъем на воздушном шаре,  который
опускается где придется, так что лиллипуты эту затею бросили.
   Марию чрезвычайно увлекла идея использовать галку в качестве
бомбардировщика,  но  все  ее  усилия повернуть разговор в этом
направлении оказались бесплодными. Похоже было,  что  Школьному
Учителю  -  возможно, из-за постигшей лиллипутов неудачи, - эта
тема неприятна, к тому же ему не  терпелось  рассказать  ей  об
усвоенном его Народом общественном строе.
   Они  обходились  малым  числом законов, рассказывал Учитель,
зато очень большую роль играло  общественное  мнение.  Смертной
казни   не  было  вовсе.  Войн  они  не  вели,  благодаря  тому
счастливому  обстоятельству,  что  воевать  было  не   с   кем.
Писатели, барды и музыканты почитались у них, как то и следует,
наравне с механиками и плотниками, и подобно плотникам ценились
за  основательность  работы.  Богооткровенной  религии  они  не
имели, религия пала жертвой Войны Яиц. Во главе семейств стояли
матери. Лиллипуты полагали, что для человека  самое  главное  в
жизни  -  понять,  к какому делу лежит у него душа, а затем это
дело делать. Поэтому те, кому нравилось охотиться,  становились
охотниками, те, кому нравилось ловить рыбу, - рыбаками; тех же,
кому  вообще ничего не нравилось, содержала община, проявляя по
отношению к ним величайшую заботу и сочувствие, ибо такие  люди
считались несчастнейшими из смертных.
   Питались  они  в ночь три раза. Спать ложились на заре, а на
закате вставали. Дети их слыхом не слыхали ни о какой  алгебре,
но  изучали  различные  необходимые  в  жизни  науки,  то  есть
естественную историю,  собственную  историю,  домоустройство  и
вообще все, что потребно для того, чтобы жить. Никогда детям не
говорили, что взрослые лучше них.
   Все  это  звучит  замечательно,  невольно  думала  Мария, но
все-таки, когда же он мне фрегат-то покажет?
   Обычный путь к фрегату пролегал по одной из потаенных тропок
в ежевичном подлеске. К сожалению, этим путем Мария  пройти  не
могла.  Пришлось  обоим залезть в ялик и обогнуть остров, чтобы
подобраться к фрегату по воде.
   Спрятан он был превосходно.
   Канал, ведший в гавань, покрывали  листья  кувшинок,  совсем
такие  же,  как  те, что со всех сторон окружали остров, только
без стеблей.  Они  просто  плавали  по  воде  наподобие  мелких
тарелок,  и каждую неделю их заменяли на новые. А когда фрегату
требовалось выйти из гавани, листья оттаскивали в стороны.
   В  конце  канала  виднелся  обрывчик,  маскировавший   круто
изогнутый  проход  к гавани, поверху обрыва росли кусты. Мария,
сколько ни приходилось ей плавать вокруг острова, так  ни  разу
ничего  и  не  заметила.  Только теперь, когда Школьный Учитель
показал ей, как пройти по каналу, она обнаружила вход в гавань.
   На тихой воде ее стоял фрегат. У него имелись даже  пушечные
порты, вот только ни пушек, ни литых ядер, ни пороху на острове
взять  было  неоткуда;  такелаж  был  весь  из конского волоса,
тайком собранного на Праздничном поле; Паруса - точь в точь как
подаренный Марии платок;  командовал  фрегатом  Адмирал  -  тот
самый высокий молодой мужчина, который пытался преследовать ее,
когда  она  изловила его жену и ребенка; и все матросы фрегата,
сойдясь на него проложенной по суше тропой, застыли  теперь  по
вантам, свидетельствуя уважение к Марии.




   Через  неделю  после того, как Мария впервые увидела фрегат,
ее пригласили принять участие в большой китовой охоте -  ночью.
Именно ночью, и не только потому, что мисс Браун в эти часы уже
крепко  спала  и  опасности не представляла, но также и потому,
что ночь была  более  естественным  для  встреч  с  лиллипутами
временем суток, поскольку днем они спали.
   У  себя  в  спальне  Мария дожидалась, когда, наконец, можно
будет сбежать. Ее трясло  от  нетерпения,  но  она  знала,  что
гувернантка  с  викарием  сидят  в  Храме Нептуна, вкушая после
ужина кофе. Выглянув в окно спальни, она  могла  различить  две
неподвижных   фигурки   -   два   крохотных   пятнышка,  словно
придавленных серебристыми колоннами, ибо Храм возвели когда-то,
намереваясь  придать   завершенность   одной   из   Перспектив,
открывающихся   из   дворца.   Главная-то   беда   в  том,  что
лиллипутскими китами были щуки, а  они  берут  наживку  лишь  в
некие  непредсказуемые  промежутки  времени,  выбираемые ими по
собственному усмотрению. Марии  сообщили,  что  один  из  таких
промежутков  как  раз  пришелся  на  нынешнюю ночь, - лиллипуты
заметили  окуньков,   выскакивающих   из   воды   во   спасение
собственных  жизней,  а  это  вернейший  признак  щучьей охоты.
Лиллипуты пообещали Марии изловить в ее честь рыбину покрупнее,
- в самой глубокой бочаге озера водилось одно знаменитое чудище
весом фунтов под двадцать.  Мария  расхаживала  взад-вперед  по
линолеуму спальни, не решаясь прилечь из боязни, что ее одолеет
сон, и желая своей повелительнице вместе с пастырем провалиться
на дно озера.
   Викарий   неукоснительно  посещал  Мальплаке,  являясь,  как
правило, к чаю. После полудня Мария  нередко  встречала  его  в
парке,  -  негнущийся,  с  неодобрительно поджатыми губами, он,
сцепив за спиной руки, медленно и ровно надвигался  со  стороны
своего   жилища,  что-то  гудя  под  нос.  Цель  его  посещений
оставалась загадочной, поскольку с мисс Браун  он  разговаривал
редко, а от еды удовольствия не получал.
   Чай    они    пили,   сидя   по   разным   сторонам   камина
Северо-северозападной гостиной, разделенные похожей  на  пагоду
вазой  для  печенья,  водруженной на низкий столик, по которому
поблескивало чайное  серебро.  Случалось,  что  они  вообще  не
обменивались   ни  единым  словом.  В  большинстве  же  случаев
произносилось ровно восемь фраз: "Хлеб нарезан слишком толсто",
"Я  скажу  Стряпухе",  "Еще   чаю?",   "Спасибо",   "Печенья?",
"Премного вам обязан", "Ребенок сегодня опять опоздал к обеду",
"Неуважение к людям". Обыкновенно, мисс Браун, орудуя вилкой, с
жадностью  поглощала три заварных пирожных - те, в которых было
побольше крема, викарий же выбирал из печения самое  невкусное,
видимо,  желая  за  что-то сам себя наказать. После чая викарий
совершал таинственные многочасовые прогулки по залам дворца.
   Теперь они, залитые  пленительным  светом  луны,  сидели  на
ступенях  Храма  Нептуна,  а драгоценное время утекало впустую.
Это был тот самый прославленный Храм, в котором доктор  Джонсон
написал       четвертую       песнь      своей      бессмертной
"Pomphoilugop-paphlasmagoria"  (ту,  что   начинается   словами
"Помысли,  сколь гиппопотам ужасен"), - но их это не волновало.
Стоял июнь, и соловьи  Мальплаке  пели  во  всю  мочь.  Они  не
слышали пения. По бокам от них шестерка резных колонн возносила
фриз  с  горельефным  изображеньем  Нептуна,  под  аплодисменты
нескольких дельфинов украшающего виконта Торрингтона  гирляндой
из водорослей (дело происходило после сражения у мыса Пассеро).
Наша  парочка не удостаивала этой картины взглядом. Перед ними,
на  посеребренном  луною  раздольи  Райской  долины  пощипывали
травку  тысячи  диких  кроликов Мальплаке, - пощиплет-пощиплет,
скакнет вперед и щиплет снова, - между тем, как  совы,  скользя
на  беззвучных  крылах, искали пропитания для своего потомства.
Викарий с мисс Браун сидели, уставя устричные и булыжные  зенки
туда,  где,  замыкая  чарующий  изгиб  долины,  тонким  пальцем
указывал в небо обелиск Монумента Ньютона, мерцающий под луною,
как соль; впрочем, и его они тоже не видели.
   Подобно Марии, думавшей о них, они думали о Марии, и причина
для этих дум у них имелась не менее веская. Существовала  некая
вещь,  которую надлежало сыскать, причем им отнюдь не хотелось,
чтобы сыскала ее Мария, - напротив, им хотелось найти эту вещь,
- а точнее сказать, кое-что в ней подправить, - самим.  Поэтому
им нимало не нравились разговоры Марии с Профессором, - большим
знатоком  старинных законов, такого хлебом не корми, дай только
повозиться с  каким-нибудь  nolle  prosequi,  -  не  нравились,
поскольку  тайна  их  была  связана  с  пропавшим  пергаментом,
относящимся к наследованию Мальплаке.  Викарий  по  обыкновению
негромко гудел.
   - Тут вопрос mort d'ancestre, - наконец, произнес он.
   - Ребенок в этом все равно ничего не сможет понять.
   - Рано или поздно она достигнет совершеннолетия.
   - Ну, это когда еще будет.
   - Да, но ее разговоры со стариком, мисс Браун?
   - Я ей запрещу.
   - М-м-м-м-м.
   - Еще кофе?
   По прошествии долгого времени викарий сказал:
   - Вам следует присматривать за ней.
   Затем   тяжело   поднялся   и,  храня  на  лице  недовольное
выражение, отправился спать.
   Едва гувернантка заснула, Мария, крадучись, пустилась в путь
по освещенным луною переходам дворца. Вниз, вниз уходила она по
многочисленным лестницам, поскрипывая некрашенными досками тех,
что  попроще,  шлепая  босыми  ступнями  по  мрамору  парадных,
переходя из одной полосы лунного света в другую. Спустившись на
первый этаж, она двинулась коротким путем через Большую Бальную
Залу,  шурша  штукатуркой,  обвалившейся  с сооруженных некогда
Адамом потолков, и трехтонные свечные шандалы, слишком  крупные
для  продажи,  отзывались  на  ее  шаг таинственной хрустальной
нотой; потом ее путь лег через Библиотеку Третьего  Герцога,  с
чудовищной рельефной Подвязкой на потолке, вылепленной из гипса
и    позолоченной,   дабы   ознаменовать   получение   герцогом
одноименного Ордена,  доставшегося  ему  ценой  двадцатилетнего
крючкотворства  и  уж затем неизменно носимого на шее - даже во
время купаний в Брайтоне; потом через Главную  Обеденную  Залу,
вмещавшую  некогда  красного  дерева  стол длиною ровнехонько в
половину крикетного поля; через Малую Гостиную, из стен которой
выломали  для  продажи  две  каминных  доски  работы  Гринлинга
Гиббонса,   оставив   зиять   пару   вертепов,  ночью  особенно
страховидных; и через Совершенно Ничтожный Утренний  Будуар,  в
котором  имелся  всего-то  один  камин  да  и  тот  из простого
мрамора. Мария шла вдоль шеренги разбитых окон  -  из  света  в
тьму и из тьмы в свет, - приобретая сходство с персонажем жутко
мерцающей старинной фильмы, перемещаясь слишком медленно, чтобы
сказалась   Инерция   Зрительного   Восприятия.   Наконец,  она
добралась до огромных двойных дверей Южного фасада, приотворила
их настолько, чтобы протиснуться наружу,  и  вышла  под  сияние
полной луны между двумя колоссальными кариатидами, подпиравшими
в  тридцати  футах  над  ее  головой  античный фриз, украденный
Четвертым  Герцогом  из  Геркуланума.  Сорок   пять   мраморных
ступеней вели к Террасе, раскинувшейся у нее под ногами.
   Мария размышляла.
   Что  бы  там ни говорил Профессор, думала она, а я все равно
не понимаю, почему мне нельзя делать Народу подарки, тем более,
что они-то мне их делают.
   Она  выяснила,  что  шелковые   носовые   платки   лиллипуты
разыграли  по  лотерее,  поскольку  материала  в них хватило на
платья всего для двадцати женщин. Прочие остались ни с чем.
   Вот если бы я была богата, думала она, и могла бы  позволить
себе  жить  в каком-нибудь приличном маленьком коттедже, да еще
имела бы немного денег, с каким  удовольствием  я  бы  их  всех
приодела!   Мужчины   получили  бы  у  меня  старинные  костюмы
наподобие тех, что носили их предки: синие кафтаны,  желтенькие
жилеточки,  белые  бриджи,  шелковые чулки и крохотные шпаги! А
женщины ходили бы в расшитых цветами платьях того же  столетия,
и  я  бы  заказала  для них экипажи, в которые они запрягали бы
крыс, ну, если не экипажи, тогда портшезы, и так  бы  все  было
красиво и ярко - клумба да и только...
   Увы,  всех  денег  у  Марии  осталось  три шиллинга девять с
половиною пенсов. Их не хватало даже  на  приобретение  носовых
платков, потребных, чтобы приодеть остальных женщин.
   Но  зато,  подумала  она,  воспрянув  духом,  я  всегда могу
стибрить  для  них  что-нибудь  у  Стряпы.   Допустим,   старая
кастрюлька с отломанной ручкой очень даже может им пригодиться,
- воду,  например,  кипятить  в  хлеву. Надо бы подумать насчет
всяких пришедших в негодность вещей, от  которых  людям  пользы
уже  никакой,  а  для Народа они могут оказаться сокровищем: из
старых зубных щеток получатся отличные  метлы,  из  баночек  от
джема  -  бочки,  да  и  пара унций соли с перцем лиллипутам не
повредит, - им хватит надолго, а  Стряпа  такой  пропажи  и  не
заметит.  А  три  шиллинга  девять  с  половиной пенсов следует
поберечь, чтобы купить на них какой-нибудь  особенный  подарок.
Только какой?
   Подарки,  думала  Мария, - снова начиная мерцать, ибо теперь
она шла Каштановой аллеей, - бывают двух видов: либо  полезные,
либо  красивые. Ах, как бы мне хотелось иметь порядочную сумму,
скажем, целый фунт!
   Подплывая на ялике к Отдохновению, она продолжала думать и в
конце концов надумала следующее: в качестве  полезного  подарка
можно  бы купить им пару морских свинок, лиллипуты разводили бы
их как рабочий скот или даже на мясо; а  для  украшения  хороши
рождественские  открытки  -  не слюнявые, конечно, а вот те, на
которых изображены корабли под парусами или заснеженные экипажи
восемнадцатого века, вообще что-нибудь, знакомое Народу по этим
его Анналам, - и хорошо бы еще вставить  открытки  в  картонные
рамочки,  чтобы их можно было развесить по стенам зала советов.
А в самой середине висел бы старинный портрет Императора, с его
"австрийской"  губой  и  в  костюме   покроя   среднего   между
"азиатским"  и  "европейским".  При  свете тростниковых свечей,
полагала Мария, выглядело бы все это очень величественно.
   Тут ей пришла в голову еще одна мысль:  Ой,  да  я  же  могу
научить  их  выращивать  картофель, как сэр Уолтер Рэли. На мои
деньги можно купить кучу картофеля.
   При  появлении  Марии  Народ  вздохнул  с   облегчением,   -
лиллипуты уже не чаяли дождаться ее.
   Фрегат  качался  на водах озера, и как же прекрасен он был с
раскрытыми в серебряном свете парусами! - матросы стояли все по
местам и ожидали лишь гостью, чтобы выйти в поход.
   Жаль, конечно, что Мария не могла подняться на борт фрегата,
- всей длины в  нем  было  едва  ли  пять  футов.  Впрочем,  ей
посоветовали  встать  в  ялике,  привязав  его к лиственничному
стволу, и смотреть оттуда, а Школьный Учитель вызвался побыть с
ней, сидя в бочонке и объясняя все маневры корабля.
   Шахматное озеро заросло настолько,  что  свободной  от  трав
остались   лишь   самые  глубокие  места,  лежащие  вблизи  его
середины,  ибо  водоросли,  не  считая,   конечно,   ряски,   в
большинстве  своем  держатся корнями за дно и ниже определенной
глубины расти не способны. В одной  из  таких  бочаг,  в  самой
просторной,  как  раз и обитала большая щука, а потому и фрегат
устремился к этим широтам.  По  достижении  назначенного  места
матросы спустили с носа насаженную на крюки наживку, после чего
фрегат  отошел  под  парусом  к ближним кувшинкам, где и бросил
якорь в глубоких водах. Крючки с наживкой сидели на  сплетенных
в  восемь  жил  из  конского  волоса тросах, пропущенных сквозь
носовые клюзы и намотанных на оснащенный тормозом барабан.
   Фрегат едва успел встать  на  якорь,  а  бедная  наживка  не
успела  еще  заснуть  и билась, как наживке и полагается, когда
послышался громкий всплеск и вода забурлила. Трос стал свободно
отматываться и отматывался, пока Школьный  Учитель  возбужденно
считал  до  десяти;  затем  приставленная  к  барабану  команда
включила  сцепление  и,  торопливо  вращая  барабан,  принялась
выбирать   трос,  чтобы  крюки  вошли  поглубже.  После  дюжины
оборотов сцепление выключили, а тормоз включили.
   Фрегат сдернуло с якорной стоянки фута на два или три вперед
(на тридцать пять глюмглеффов,  сказал  Школьный  Учитель),  он
рыскал  то  в  одну,  то  в  другую  сторону, следуя за рывками
чудовища. Когда последнее рвалось слишком сильно, тормоз слегка
приспускали, вновь закрепляя его при всяком  проявлении  щучьей
слабости,  а стоило рыбине замереть хоть на миг, команда тут же
начинала выбирать слабину.
   Адмирал, стоя на полуюте, командовал.
   Работа была непростая, ибо щука  выматывалась  благодаря  не
столько  усилиям  тех,  кто  вываживал  ее,  работая  на  борту
фрегата, сколько крепости якоря. Так что следить приходилось не
за одним, а за двумя тросами сразу.
   Уже через минуту Школьный Учитель печально сказал, что  щука
попалась некрупная. Приблизительное представление о ее размерах
он  смог  составить по тому, как она плещется, - большая рыбина
упиралась  бы  гораздо  сильнее,  -  а  также  по   тому,   как
подвигалась  работа  на борту корабля. Учитель прибавил, что на
его взгляд в щуке  окажется  примерно  четыреста  снорров,  или
девять   фунтов,  а  при  таком  весе  они  обыкновенно  бьются
неистово.
   Основная опасность состояла в том, что щука могла перекусить
трос. Ближе к крюкам трос лучше бы ставить железный, вроде  тех
металлических поводков, какие в ходу у рыболовов, но подходящей
проволоки  в  Парке  отыскать  невозможно.  Колючая  проволока,
которой пользуется арендующий парковые  земли  фермер,  слишком
толста.
   После  двух  минут  вываживания,  чудище  стало сдавать. Оно
медленно  всплыло  на  поверхность  у  самого  борта   фрегата,
рванулось  при  виде  ловцов,  пытаясь  удрать,  но  его  опять
подтащили к борту, и на этот раз оно лишь перекатилось на бок и
замерло, как бы признав себя побежденным.  Впрочем,  до  победы
оставалось пока далеко. Щукам присуща такая живучесть, что они,
даже  вытащенные  на сушу, не засыпают несколько часов, так что
подлинные трудности охоты только еще начинались.
   Едва поблескивающее тело вытянулось вдоль  фрегата,  как  за
дело  взялась  пятерка  отборных  гарпунеров.  Гарпуны  глубоко
вгонялись в спину щуки примерно в шести дюймах один от другого,
- с помощью привязанных к ним веревок  тело  рыбины  крепили  к
борту  корабля.  Затем  с  полуюта  сошел Адмирал, - последнюю,
самую рискованную работу он делал всегда сам. С шестым гарпуном
в руке Адмирал  спустилс  по  брошенному  за  борт  веревочному
трапу.  Ему  предстояло перебить щуке спинной хребет, поближе к
голове.
   Надо сказать, что с каждым вонзаемым  в  нее  гарпуном  щука
приходила  все  в  большую  ярость,  отвечая  на удары громкими
шлепками по воде. Если  бы  Адмиралу  удалось  с  первого  раза
попасть  в  нужную точку, он перебил бы щуке хребет и тогда все
страхи остались бы позади. В противном же случае,  щука  вполне
могла,  забившись,  сбросить  его в воду, а там он уже рисковал
попасться ей в зубы,  ибо  эти  свирепые  твари,  даже  умирая,
норовят  кого-нибудь сожрать и, случается, вторично хватают уже
выпущенную ими наживку.
   Выбрав   место,   Адмирал   нанес   удар.   Огромное   тело,
вытянувшееся  более  чем  в  половину длины корабля, изогнулось
наподобие лука, разинуло широкую  пасть  с  несколькими  рядами
голых зубов и обмякло.
   Три  гарпунных  троса  провели  через оба борта и под днищем
фрегата, закрепив ими, прежде чем отплыть в гавань,  норовившее
затонуть  тело  чудовища.  Корабль  стронулся  с  места,  вода,
протекая сквозь жабры,  заставляла  рыбину  извиваться,  словно
жизнь  не  покидала  ее,  но  перебитый  хребет  не позволял ей
устроить бучу и все, что она могла, -  это  щелкать  челюстями,
удары  которых,  как  рассказал  Марии  Школьный Учитель, часто
ощущались даже сквозь борт корабля.
   Наконец, тросы вывели на берег. Команда  крыс  и  с  нею  по
двадцати  мужчин,  впрягшихся  в  каждый из тросов, потянули по
мелкой уже воде продолжавшую скалить зубы  тушу  к  отмели,  на
которой предстояло начать разделку. Адмирал рапирой, выкованной
из  добытого  в куполе и затем закаленного гвоздя, пронзил мозг
чудовища.
   Мария подплыла поближе, чтобы увидеть, как  добычу  поднимут
на  берег.  Она жаждала помочь победителям и была возбуждена до
того, что  едва  не  наступила  на  умниц-крыс,  тянувших  себе
потихоньку  за  семь веревок под щелканье кнутов, - точь в точь
такой же звук могла бы издать Мария, потирая ногтем  о  ноготь.
Она закричала:
   - Эй, дайте мне! Дайте я потяну! Я ее вытащу!
   Ухватив  в  ладонь  несколько тросов сразу, Мария дернула, и
тросы полопались. Слишком уж  велика  оказалась  она  для  них.
Множество  маленьких  кулачков  еще  могли управиться с конским
волосом, способным в ее руке только порваться.  Мертвая  рыбина
тяжело  ушла под кувшинки - безвозвратно. Теперь предстояло еще
нырять  за  драгоценными  гарпунами.  Мария,  поняв,  что   она
натворила,  замерла,  лиллипуты же сделали все посильное, чтобы
остаться с ней вежливыми.




   С той ночи, когда Мария вмешалась в китовую  охоту,  счастье
изменило  ей  во  всем,  что касалось острова Отдохновения. Она
хоть и обладала душевной тонкостью, проявившейся,  например,  в
предложении  носить  Школьного  Учителя  в бочонке, но все-таки
оставалась маленькой девочкой. Чем большее изумление и  восторг
возбуждали  в  ней деяния ее шестидюймового Народа, тем сильнее
охватывала ее потребность господствовать над ним.  Ей  хотелось
играть  с  лиллипутами,  как с оловянными солдатиками, она даже
мечтала стать их королевой. Слова Профессора о том, что  нельзя
обращать людей в свою собственность, она начала забывать.
   Между  тем, лиллипуты не были игрушками. При малом их росте,
они-то  как  раз  и  были  взрослыми,  цивилизованными  людьми.
Лиллипутия  и Блефуску обладали высокоразвитой культурой, - как
обладала ею  в  восемнадцатом  столетии,  когда  капитан  Бидль
привез  их  сюда,  и  Англия.  У  лиллипутов имелись художники,
которые, следуя всем канонам живописи, изображали на растянутой
кожице гриба-дождевика замечательные пасторали  с  архаическими
пастухами  и  пастушками  в  кринолинах и лентах. У них имелись
поэты, и до сей поры не оставившие принятого некогда на  родине
размера.  Героический  куплет,  с  которым  они познакомились в
Англии. представлялся  им  слишком  громоздким,  и  оттого  они
по-прежнему  сочиняли  на  родном языке, разработав чрезвычайно
изысканную поэтическую форму  короткого  стихотворения.  Первые
слова  в  его  строках  рифмовались  так  же,  как последние, и
поскольку строка  редко  включала  больше  двух  слов,  а  само
стихотворное  произведение - больше четырех строк, создание его
было задачей не  из  простых.  Вот  одно  из  таких  лирических
стихотворений:

                           Мо Рог
                           Глоног,
                           Куинба
                           Глин варр.

   Это  означает:  "Поцелуй  меня,  девица. Мне твой нос ночами
снится."  Другие  авторы  писали  трагедии   в   пяти   сценах,
выдерживая   в  них  все  необходимые  единства,  трагедии  эти
разыгрывались оперной труппой в  верхней  комнате  моноптерона,
где  среди оркестровых инструментов присутствовал изготовленный
по приказанию капитана  Бидля  миниатюрный  клавесин,  звучащий
словно  призрак  призрака. Были у них и писатели, прославленные
своими "Опытами", редко выходившими за  пределы  двух  строк  и
трактовавшими  в  основном о предметах нравственных. Один такой
"Опыт" гласил: "Ничто не подводит  сильнее  Удачи";  а  другой:
"Нарклабб повстречал Осла со счастливым Именем, сулившим Удачу.
Много встречал я Ослов, но все без счастливых Имен".
   Коротко говоря, хотя Народ, как нам еще предстоит убедиться,
вел  жизнь  полную  забот  и  опасностей,  он  обладал развитой
культурой  и  обходиться  с  ним,  как  с   набором   оловянных
солдатиков,  было  негоже. Собственно, он и укрылся на острове,
чтобы избегнуть именно этой судьбы.
   Но Мария уже утратила власть над собой и покатила по дороге,
ведущей к краху, с быстротою Хогартова Мота.
   Первый из ее безумных поступков заключался в  том,  что  она
обзавелась  фаворитом.  Им  стал  красивый,  но  глупый молодой
рыбак, - настолько  глупый,  что  он  только  радовался,  когда
Мария,  в ущерб его основному занятию, целыми днями таскала его
с собой. Он чувствовал себя избранным, оттого что Мария  отвела
ему  роль  Человека  в  Бочонке,  и будучи малым тщеславным, не
испытывал неудовольствия, обратившись в ее игрушку. (В  отличие
от  него,  Школьный  Учитель  после  истории  со  щукой лезть в
бочонок отказывался.) Мария увлеклась новым любимцем  и  вскоре
уже  носила  его  просто  в  кулаке,  а  то и в кармане. Носила
повсюду. Один раз она даже притащила его в свою спальню,  и  он
провел   ночь  в  ящике  ее  туалетного  столика,  что  было  и
рискованно в рассуждении мисс Браун, и дурно сказалось  на  его
репутации,  ибо  прочие  лиллипуты  стали  относится  к  нему с
презрением. Мария же, переплывая с ним вместе Шахматное  озеро,
часами просиживала на пастбище, выдумывала разные увлекательные
истории  и  заставляла  его  разыгрывать их перед нею. Время от
времени она, чтобы пополнить число участников этих  спектаклей,
утаскивала с острова еще одного-двух лиллипутов, лиллипутов это
лишь  раздражало,  а Мариин фаворит чувствовал себя польщенным.
Мария, словно дитя, жадное до игрушек и от жадности  их  только
ломающее,  принялась  уже  хвататься  за что ни попадя, говоря:
"Нетнет.  Делай  вот  так.  Нет,  лучше  вот  так.  Ты   будешь
военнопленным,  а  я  генералом  Эйзенхауэром. Дай сюда. Я буду
королевой, а вы - подданными."
   Ее уже не  приветствовали,  когда  она  ступала  на  остров.
Лиллипуты  приобретали  все  более  встревоженный  вид  и  даже
прятались при ее появлении.
   Еще одна вздорная мысль, которая втемяшилась  ей  в  голову,
касалась   аэропланов.  История  полетов  на  галке,  сколь  бы
сдержанно  не  отзывался  о  ней  Школьный  Учитель,  до   того
понравилась  Марии,  что  она  заняла  у  Стряпухи  два пенса и
уговорила Профессора  купить  для  нее  в  Нортгемптоне  модель
аэроплана   с   резиновым   моторчиком.  Модель  была  дешевая,
плохонькая и стоила всего-навсего три  шиллинга  одиннадцать  с
половиной пенсов, но, если судить по внешности, молодого рыбака
выдержать  могла.  У  Марии  хватило  ума  понять, что самолету
требуются еще элероны, хвостовой стабилизатор  и  хвостовой  же
руль,  однако весь справочный материал по этой части, каким она
располагала, состоял из завалявшегося  в  гостиной  мисс  Браун
старого  экземпляра  "Иллюстрейтед  Лондон  Ньюс",  содержащего
схематическое  изображение  этих  средств  управления  полетом.
Схему  эту Мария стянула и затем собрала недовольных лиллипутов
на  совещание,  намереваясь  выработать   программу   овладения
воздушным пространством. Она несколько раз запустила перед ними
модель,   которая   неизменно   теряла   скорость  и  втыкалась
пропеллером в землю, и объяснила, что  им  придется,  пользуясь
схемой,  соорудить  элероны,  поскольку  для  ее  пальцев такая
работа слишком тонка.
   Школьный Учитель участвовать в этом предприятии не  пожелал.
Он  указал  Марии на то, что резинка, раскручивающаяся за сорок
секунд, для практического применения бесполезна,  поскольку  за
такое  время  машина  едва  ли  успеет  пересечь  озеро;  что в
конечной точке каждого короткого прыжка машину должна поджидать
целая команда, необходимая, чтобы завести ее снова;  что  рыбак
понятия  не  имеет,  как  пользоваться  изображенными  на схеме
рулями; и наконец, что аэроплан слишком заметен,  а  вся  жизнь
Народа на Отдохновении основывается на скрытности.
   Мария  заявила,  что  они маленькие, а она большая, и что им
все равно придется этим заняться.
   Лиллипуты отказали ей наотрез, но тут молодой рыбак  сказал,
что  всю плотницкую работу он берет на себя. Став фаворитом, он
преисполнился ощущения собственной значимости, к тому же  блеск
и   величие   воздухоплавания  ударили  ему  в  голову.  Прочим
лиллипутам пришлось уступить.  Но  после  этого  совещания  они
стали полностью избегать Марию, предоставив ей и ее паяцу самим
осуществлять  свою  затею. Школьный Учитель предпринял неловкую
попытку прочитать Марии нотацию, но она рассмеялась  и  слушать
не стала.
   Не  нужно думать, что Мария питала склонность к тиранству, -
просто ей недоставало опыта и обыкновения думать над  тем,  что
она  делает.  Кроме  того, в нетерпеливых мечтах она уже видела
крошечный аэроплан, совершающий всамделишный полет, а как к  ее
мечтам относятся другие люди, она почти и не замечала.
   Рули  у  рыбака  получились  прекрасные:  приводные тросы он
сделал  из  конского  волоса,  а  для  изготовления   различных
закрылков  использовал  парусину,  натянув  ее  на  серебристые
березовые веточки. По окончании  всех  работ  модель  приобрела
сходство  с  первым летательным аппаратом, построенным братьями
Райт, с той лишь разницей,  что  эта  машина  была  монопланом.
Сидеть   в   своем   самолете   рыбаку,  как  и  братьям  Райт,
приходилось, вытянув перед собою ноги.
   Великий день испытательного  полета,  наконец,  наступил,  и
пилот  уже сгорал от желания покрыть себя бессмертной славой. И
он, и Мария испытывали слишком большое воодушевление, чтобы еще
и думать о чемто.
   С земли самолет  подняться  не  мог,  мешала  высокая  трава
Праздничного  поля,  так  что  он только бегал кругами, жужжа и
клонясь на крыло, а там и вовсе перевернулся.  Пилота  выкинуло
вон и счастье еще, что не зацепило пропеллером.
   Обеспокоенные   испытатели,   подергав   рычаг   управления,
проверили работу рулей, и  лошадиный  волос  одного  из  тросов
лопнул.  Пришлось  его  заменить.  Пока  шла работа, испытатели
обменялись несколькими словами и решили, что  следующий  запуск
лучше  произвести  с  ладони  Марии,  как уже делалось во время
показа модели.
   - Ты готов?
   - Да, Ваша Честь.
   - Уверен, что все будет в порядке?
   - Да, да!
   Мария разжала ладонь, и самолетик полетел.
   Полетел он поначалу прямо к ее ногам, но когда  до  крушения
осталось не более дюйма, вышел из пике, затем, клонясь на левое
крыло,  все  быстрей  и  быстрей  заскользил в шести дюймах над
травой, отлетел ярдов на двадцать,  с  громким  гудением  взмыл
вверх и на высоте в двадцать футов перевернулся кверху брюхом.
   Пилот еще падал, - комком, будто подбитая куропатка, - когда
порыв  ветра  развернул  самолетик правым крылом кверху. Машина
легла набок и по серповидной дуге  пошла  вниз,  грохнулась  на
крыло,  лишилась  его,  и  замерла,  немощно  пощелкивая, - это
резинка все еще пыталась провернуть пропеллер.
   Тем временем пилот,  распластавшись  в  воздухе,  падал.  Он
ударился оземь чуть раньше аэроплана.
   Для   шестидюймового   человека   один  наш  фут  составляет
двенадцать. Высота, для Марии равная двадцати футам,  для  него
равна двумстам сорока. Вот с нее-то он и упал.
   Сердце  Марии  подскочило  к  самому  горлу, перевернулось и
ухнуло кудато в живот. Кровь, обратившись в  шипучую  жидкость,
принялась  покалывать  иголками  кончики пальцев, а ноги словно
лишились костей. Она побежала, страстно желая  повернуть  время
вспять, сделать так, чтобы этого ужаса не случилось.
   Где  он упал, она не заметила и теперь не могла отыскать его
в траве.
   Словно безумная,  она  бежала  кругами,  отмахивая  ладонями
метелки  травы,  затем  вдруг застыла, сообразив, что могла уже
наступить на него. И  когда  застыла,  услышала  его  стон.  Он
вытянулся рядом с пучком травы: одноногий! Нет, все же ног было
две, вторую, загнутую под жутким углом, накрыло собой его тело!
Лицо совершенно белое, но ведь не мог же, не мог же он умереть!
   Будь на его месте человек, он, пролетев даже двадцать футов,
мог  расшибиться  насмерть, а уж двести сорок прикончили бы его
наверняка. Но кости,  большие  они  или  малые,  образованы  из
одного  и того же вещества, и потому мелким зверькам вроде крыс
и кошек удается выжить, упав с такой высоты, с какой нам  лучше
не падать. Весу в них меньше, а соответственно этому и кости их
оказываются крепче.
   Мария  опустилась  рядом с ним на колени, не понимая, что же
ей делать и как вынести жалкие звуки, которые  он  издавал.  Он
явно  сломал  ногу и хорошо еще, если только ее. Она попыталась
припомнить ту малость, какую знала об оказании  первой  помощи.
Человека со сломанным позвоночником ни в коем случае не следует
двигать с места, а того, кто ломает себе ноги во время охоты на
лис, иногда, вспомнила Мария, относят домой, уложив на калитку.
Она чувствовала, что принять решение ей не по силам. А что если
он  сломал спину? Как она выяснит это, не сдвигая его? И во все
это время какая-то  часть  ее  разума  старалась  не  допустить
случившегося.
   Они  же  ее  отговаривали,  но  она  настояла  на своем. Она
позволила себе увлечься  игрой,  не  заметив,  что  игра  стала
жестокой;  вот  теперь она пробудилась от дурацкого сна, и один
из людей чудесного Народа лиллипутов искалечен, а может быть  и
убит. Все это обрушилось на нее, словно злой рок.
   Груз   ответственности   и  горя  казался  невыносимым.  Она
рванулась назад, к озеру, чтобы позвать на помощь, но  пробежав
несколько  ярдов, спохватилась, что не сможет вспомнить, где он
лежит. Тогда  она  вернулась,  опустилась  опять  на  колени  и
тронула юношу пальцем.
   Наверное, это прикосновение и прояснило ее разум. Виновата я
или нет, решила она, но мне следует как можно быстрее перенести
его  туда,  где ему смогут помочь. Ему нужно вправить ногу, а я
этого не умею, и лубка такого маленького мне не сделать - да  и
большого  тоже, всхлипнув, добавила она. И не хлюпать я должна,
а доставить его на Отдохновение, стараясь  не  растрясти.  Если
выпрямить ладонь и твердо держать ее, она, может быть, и сойдет
за калитку.
   Ужас,  сопряженный  с попытками переложить юношу на ладонь и
распрямить  вывернутую  ногу  (под  его  непрестанные  стоны  -
бессознательные,  ибо  он,  судя  по  всему, получил сотрясение
мозга); страшный переход к озеру, похожий на  кошмарный  бег  с
несомым  в  ложке  яйцом;  плавание  в ялике, во время которого
грести можно было только одной рукой,  -  со  всем  этим  Мария
как-то сумела справиться.
   В Храме не было ни единой души.
   Смертельно  бледная, она позвала, - никто не ответил. Теперь
она не сомневалась, что юноша  умирает.  Она  отыскала  большой
лист  рододендрона  и  подсунула  его под тело, словно носилки.
Сложив носовой платок, она поместила его в  середине  Храма  и,
как на матрас, поставила сверху носилки.
    Ему нужна помощь, - сказала она. - Выйдите кто-нибудь.
   Через  одну  из проделанных в колоннах дверей вышел Школьный
Учитель и молча показал ей рукой - уходи. Мария  ушла,  и  едва
она  скрылась  из виду, появились, чтобы унести убитого, люди с
носилками. На середине пути через озеро Мария отложила весло  и
разревелась,  -  а  потом  поплыла  дальше,  и  вид у нее был в
точности как у  щенка,  который  вместо  того,  чтобы  принести
охотнику подбитую куропатку, слопал ее.


Профессор  возился с книгой, на обложке которой значилось:  "Библ.
Кембр.Унив. Ii. 4.26". Профессор застрял прямо на первом ее  листе
-  на  слове  Tripbarium. Он уже справился в  Льюисе  и  Шорте,  -
безрезультатно,   -  и  попытался  такжесверить   это   слово   по
средневековому манускрипту, озаглавленному "Трин. Колл. Кембр.  R.
14.9   (884)",   в  котором  обнаружил  частично  затертое   слово
Фтйхнрвбтйпо, только усугубившее чертову неразбериху.
   Когда   проштрафившийся   щенок,   поджавши   хвост,  бочком
протиснулся в коттеджик Профессора, последний рассеянно  указал
ему на ящик изпод мыла и сообщил:
   - Тут говорится "Hujus Genus Tripbarium Dictur", но вся беда
в том, что часть строки, похоже, пытались стереть.
   - Случилось что-то ужасное.
   - Убийство?
   - Может быть, - сказал щенок и залился краской.
   - И  кого  же ты убила? Хорошо бы, викария? Переписчики явно
застревали на этом слове и либо пропускали предложение целиком,
либо строили дикие догадки, либо, как в данном  случае,  частью
затирали строку, чтобы сделать ее еще более невразумительной.
   - Неприятный был человек, - добавил Профессор. - Никогда мне
не нравился.
   - Я не его убила, а одного из лиллипутов.
   - Да  что  ты!  Подумать  только!  Конечно, это может быть и
Фтйрбтфйфхн, только навряд ли кому-то пришло бы  в  голову  так
далеко уходить от столь ясного в написании слова.
   - Народ решил больше со мной не встречаться.
   - Ну, надо еще посмотреть, как они с этим справятся, - тоном
добродушного  участия  произнес  Профессор. - Желающих отнять у
человека время всегда предостаточно, что-нибудь вечно  мешается
под  ногами,  вот  как  эта дурацкая lapsus calami, о которой я
тебе тут рассказывал. Боюсь,  придется  писать  к  сэру  Сиднею
Кокереллу или доктору Бэзилу Аткинсону. А то и к мистеру Дж. К.
Друсу.
   - Ты должен мне помочь!
   - Нет,  -  твердо  ответил  Профессор.  -  У меня нет сейчас
времени. В любой другой день, дорогая моя Мария, но не сегодня.
У меня и так от Амвросия с Ктесием Книдским голова кругом идет.
   Набравшись решимости, Мария отняла у Профессора манускрипт и
сунула его на полку -  вверх  ногами.  Профессор,  увидев  это,
сморщился.
   - Ты хоть слово понял из того, что я тебе рассказала?
   Сняв  очки,  Профессор  с  тягостной миной воззрился на них.
Решительно ничего он не понял.
   Тем не менее, он сказал:
   - Я способен вспомнить  каждое  сказанное  тобой  слово.  Ты
говорила,  что  убила  викария,  ну  и  замечательно.  А как ты
избавилась от тела?
   Мария, стараясь ничего не упустить, рассказала всю историю с
самого начала, - как она испортила китовую охоту, как  донимала
Народ,  и  как  она  со  своим  дурацким  тряпичным  аэропланом
погубила, судя по всему, юного рыбака.
   - Боже мой, - сказал Профессор, когда Мария закончила. -  До
чего это все некстати.
   Некоторое время он размышлял над ее рассказом, затем подошел
к полке и перевернул манускрипт, поставив его как следует.
   - Знаешь,  -  сказал он, - вполне может оказаться, что монах
попросту ошибся в написании слова Trivialis, то есть "заурядные
виды", хотя, с другой стороны, они  очень  ценили  львов,  -  в
предложении  как  раз  упоминаются  львы,  -  потому  что  львы
ассоциируютс с  Евангелиями.  Самое  страшное,  что  я  куда-то
засунул Дю Канжа.
   Из глаз Марии брызнули слезы.
   - Милосердные  небеса!  -  воскликнул  Профессор,  едва  она
заревела. - Да в чем дело-то? Мария, милая,  все,  что  угодно,
только   не   это!  Позволь  предложить  тебе  носовой  платок,
скатерть, полотенце, простыню, наконец. Выпей  стакан  вина  из
одуванчиков. Можно еще жженых перьев понюхать, если я их только
найду. Все, что угодно, Мария, только не плачь!
   - Ты меня даже слушать не стал!
   - Слушать!  -  вскричал  Профессор,  трахнув  себя по голове
томом Льюиса и Шорта, весящим, судя по виду, фунтов  десять.  -
Слушать! Великие силы Педантизма, на помощь!
   Миг  спустя,  он уже сидел рядом с ней на ящике из-под мыла,
ожидая, когда затихнут рыдания.
   - Ты не могла бы, - смиренно попросил он,  -  повторить  всю
историю сначала?
   Мария, икая, повторила.
   - Мне кажется, мы можем с уверенностью считать, что пилот не
погиб.  Если  бы он сломал себе спину или шею, ты бы обнаружила
это, когда перекладывала его, - потому что он тогда гнулся бы в
таких местах, в которых человеку гнуться не положено.  Нет-нет.
Он  всего  лишь  сломал  ногу  и, должен сказать, поделом. Тебе
нужно будет  время  от  времени  приносить  ему  фрукты,  ну  и
журналы,  пусть  читает  в постели. Вот увидишь, он очень скоро
поправится.
   - Я так надеюсь на это!
   - Но даже если он поправится,  ты  все  равно  останешься  с
лиллипутами не в ладах.
   - Они не желают меня знать!
   - Да.  Это  я понял. Послушай, Мария, тебе нужно постараться
увидеть все это с  их  точки  зрения.  Положение  сложилось  до
крайности  любопытное.  Ты - ребенок, но очень большой, а они -
взрослые, только очень маленькие. Попробуй  представить,  чтобы
ты  чувствовала,  будь  ты  взрослой дамой, озабоченной всякими
семейными делами. Допустим, ты взяла зонтик  и  отправилась  на
вокзал,  чтобы  поехать  в  Лондон  и побеседовать с поверенным
насчет разных там закладных, и вот, ты только-только  добралась
до  вокзала,  как вдруг какая-то девчонка ростом в сорок восемь
футов перешагивает через забор и уносит  тебя  далеко  в  поле,
совершенно  в  другую  сторону,  ставит  тебя  там  на  землю и
объявляет,  что  ты  будешь   немцем,   а   она   -   генералом
Эйзенхауэром.  Подумай,  в  какое  отчаяние ты придешь, услышав
пыхтение уехавшего без тебя поезда.
   - Но я играла всего с двумя-тремя!
   - Все равно они поняли, к  чему  клонится  дело.  Стоило  им
уступить  тебе,  и  они  уже  не могли бы по праву считать, что
принадлежат сами себе, а весь их хозяйственный уклад  пошел  бы
насмарку  и ради чего - ради игры в королев и подданных? Как бы
ты ни была с ними мила, положение сложилось бы нестерпимое.
   - Так я же им  помогала.  Я  потратила  все  мои  деньги  на
шоколадки и самолеты!
   - Да  не  нужны  им  самолеты, и на одних шоколадках они все
равно  бы  не  прожили.  Им  нужно  добывать  себе  средства  к
существованию.
   - Я думала...
   - Пойми, Мария, до настоящего времени эта проблема возникала
всего  один  раз,  а  именно, когда маленький Гулливер в стране
великанов попал в собственность к  огромной  девочке  по  имени
Глюмдальклич.
   - Так ведь они отлично поладили.
   - Совершенно  верно.  Но  лишь  потому,  что  девочка его не
лапала. Ты разве не помнишь, какое отвращение он питал к другим
молодым дамам, которые норовили превратить его  в  игрушку?  Он
терпеть  не  мог, когда его тискали и пачкали, а к Глюмдальклич
испытывал благодарность, потому что она одна и  вела  себя  как
любящая  помощница и служанка. Вот кем тебе следует стать, если
ты хочешь примириться с лиллипутами.  Ты  никогда,  никогда  не
должна  насильно  принуждать  их  к  чему-либо.  Ты должна быть
вежливой с ними, совершенно как с любым другим существом  твоих
размеров,  и когда они поймут, что ты великодушно отказываешься
от применения грубой силы, вот тогда они  полюбят  тебя,  тогда
они станут тебя обожать.
   - Я  знаю,  -  мягко  добавил  он, - это нелегко, потому что
главная сложность  в  обхождении  с  любимыми  нами  существами
заключается  как  раз  в  том, что нам хочется ими обладать. Но
нужно владеть своими чувствами и всегда  оставаться  настороже,
чтобы  не совершить какойнибудь низости. Нет, правда, это очень
нелегко.
   - Школьный Учитель махнул мне рукой - убирайся, мол. Он имел
в виду, что мне не следует возвращаться.
   - Я полагаю, что один раз тебе можно вернуться,  -  хотя  бы
затем, чтобы попросить прощения.
   - С чего это я должна просить прощения, не понимаю! Я только
хотела помочь им научиться летать.
   - Они не просили тебя об этом.
   Но Мария уже закоснела в упрямом тщеславии.
   - Я  хотела  помочь  им, я ни разу никого не ударила, я ни к
чему их не принуждала. Не стану я извиняться.
   Профессор поднялся, протянул к манускрипту руку, и  выбросил
Марию из головы.
   - Ну  что же, Мария, очень хорошо. Уж я-то тебя тем более не
собираюсь ни к чему принуждать. А пока, ты меня извини, но  мне
необходимо  как  можно  яснее  разобраться  в  этой  истории  с
Фтйрвбтйхн.
   Больше Мария  не  добилась  от  него  ни  единого  слова,  и
удалилась   в  самом  дурном  расположении  духа,  ощущая  себя
виноватой вдвойне.
   Два дня ушло у нее на то,  чтобы  переварить  полученное  от
Профессора  наставление.  Временами она с возмущением объявляла
сама себе, что скорее сдохнет, чем пойдет  просить  прощения  у
каких-то  несчастных  мальчиков-с-пальчиков. Временами думала о
том, до чего, наверное, Профессору было  противно  смотреть  на
нее.  Временами  же  усваивала  небольшую  порцию  наставления,
признавая, что, может быть, и вправду досаждала Народу, но  все
равно,  -  им  стоило бы питать к ней побольше благодарности. Я
могла бы их целую кучу перебить, если бы захотела, думала  она,
- топнула  бы  ногой,  и  готово,  - а могла и вообще выдать их
тайну мисс Браун. А они  прогнали  меня  с  моего  собственного
острова и даже разговаривать со мной не желают!
   И  все-таки  за  два  дня она переварила его целиком, - пища
оказалась на вкус довольно противной, вроде  холодной  овсянки,
так  что  приходилось,  проглотив  очередную  ложку,  несколько
времени отдыхать, однако и этой пище пришел конец.
   Мария  села  и  сочинила  прямое  и  мужественное  письмо  к
лиллипутам, написав его самым мелким почерком. Письмо гласило:

              Уважаемые Господа!
   Я  молода,  но высока. Вы пожилые но короткие. Я прошу у Вас
прощения и исправлюсь. Надеюсь ему лутше.

   Искренне Ваша

   с тоннами любви

   от Марии.

   Вслед за тем она уговорила Стряпуху, чтобы та  выварила  для
нее улиточий домик покрупнее, - в парке водились Helix pomatia,
представляющие  в  Нортгемптоншире немалую редкость, - и, когда
домик очистился, проковыряла в нем булавкой две дырочки,  чтобы
приделать   к  нему  нитяную  ручку.  Получилось  что-то  вроде
корзины. Отыскав на  Верховой  дороге  пару  диких  земляничин,
Мария  уложила их в корзину, сунув туда же страничку, выдранную
из середины принадлежавшего мисс Браун "Пути паломника"  -  это
было  лучшее,  что ей удалось придумать по части журнала. Затем
она сложила письмо так, чтобы оно  занимало  как  можно  меньше
места,  запечатала  его  похожим  на конфетти обрывком бумаги и
отправилась на озеро.
   Достигнув острова, она обнаружила, что путь  ей  преграждают
перевитые ежевичные плети. Она не стала пробиваться сквозь них,
а оставила письмо и передачу для больного в одном из каноэ.
   Три  ночи подряд Мария с болью душевной приезжала на остров,
привозя журналы и фрукты, но только на  третью  ночь  ежевичные
плети  поднялись сами собой. За ежевикой, сияя улыбкой, замер в
ожидании Школьный Учитель, и оба они пали в объятья друг друга.




   Шло  время,  и  в  Народе,   понемногу   убеждавшемся,   что
девочка-гора  исполнена  самых  благих  намерений,  стало вновь
укрепляться доверие к ней. Тем более,  что  пилот  поправлялся,
как  Профессор  и предсказал. Мария старательно следила за тем,
чтобы не заводить себе любимчиков, и о самолетах  с  резиновыми
моторчиками  не  упоминала. А когда ей в голову приходило слово
"королева", она густо краснела.
   Она взяла за  правило  проводить  с  лиллипутами  час-другой
ближе  к  полуночи,  поскольку  дни  занимала  алгебра,  да и о
подзорной трубе тоже не следовало забывать.
   Правду сказать,  по  утрам  она  чувствовала  сонливость,  и
Стряпуха   стала   поговаривать,   что  вид  у  Марии  какой-то
осунувшийся. Однако  мисс  Браун  ничего  такого  не  замечала,
поскольку мысли ее занимал заговор, составленный ею с викарием.
   Мария  же не испытывала решительно никакого желания забивать
себе голову какими-то скучными  заботами,  -  она  наслаждалась
жизнью.  Ей  нравилось  глухой  полночью  тайком отправляться в
опасное странствие мимо двери, за которой почивала ее  тиранша.
Ей  нравились краски прелестных лунных летних ночей - серебро и
черный бархат. И самое главное, ей нравилось проводить время со
старозаветным   Народом,   дивясь   чудесам   его    крохотного
Домоустройства.
   Одно из приобретенных ею полезных сведений сводилось к тому,
что   великаны,   выбирая  для  карликов  миниатюрные  подарки,
совершают ошибку.  Лучше  всего,  если  великан  выберет  самый
крупный подарок, каким карлик в состоянии пользоваться, карлику
же следует выбирать наименьшую и изящнейшую из вещей, способную
пригодиться  великану. Профессор со своими "Сотнями и Тысячами"
определенно впал в заблуждение. К примеру, наибольший  успех  у
лиллипутов имела кастрюлька без ручки, подаренная Марией, - ибо
Мария  старалась каждую ночь что-нибудь да приносить. Лиллипуты
именно в такой и  нуждались:  из  нее  получился  замечательный
кипятильный  бак  для  скотного  двора, позволявший за один раз
накипятить воды на  целую  неделю,  и  хоть  Мария  вручала  им
кастрюльку  с некоторой робостью, боясь, что лиллипуты обидятся
на столь жалкий подарок, они благодарили ее так  сердечно,  как
никогда.    Саму    же   кастрюльку   они   назвали   "истинным
совершенством".
   Впрочем, и ответный подарок Народа оказался не хуже.
   Вместо того, чтобы изготавливать  новый  дар  для  Марии  из
парусины,  лиллипуты  решили  преподнести ей тончайший шелковый
шарф. Шелк они получили  из  паутины  паука-кругопряда,  -  это
такой коричневый, с белым крестом на спине, - вымочив ее, чтобы
лишить   клейкости,  в  настое  цветов  дрока,  отчего  паутина
приобрела к тому же желтоватый  оттенок.  Затем  целая  команда
женщин-добровольцев   на  спицах  связала  из  паутины  полоски
(ткацких станков у них  не  было),  а  уже  полоски  эти  сшили
воедино.  Марии разрешили понаблюдать, как идет работа, так что
она  имела  приятную   возможность   увидеть   картину,   столь
заинтересовавшую  когда-то  Лемюэля Гулливера. Она увидела, как
шьет - невидимой иглой с продетой  в  нее  невидимой  ниткой  -
лиллипутская женщина.
   Шарф  получился чудный и на удивление прочный, такой же, как
из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный,
он обладал упругостью резины, - Мария могла, не повредив,  чуть
ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе
венчалась;  пока  же  -  из  страха перед мисс Браун - пришлось
спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини.
   Мария вдруг поняла, почему каждый раз,  когда  она  приносит
лиллипутам  подарок,  они стараются ответить ей тем же. Причина
была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее.
   И  вот  что  еще  обнаружила  Мария:  она  обнаружила,   что
лиллипуты  ведут  жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на
это жаловаться. Воевать они, правда,  не  воевали,  но  в  иных
опасностях  нехватки  у  них не было. К примеру, около тридцати
лун назад, их осадило семейство сорок,  возымевших  слабость  к
маленьким  лиллипутам  и утащивших дюжину младенцев, прежде чем
удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки  памятливы  и
сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух
из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов.
   Немалый  интерес  представляли  и  сами  луки  со  стрелами.
Древесина наших гигантских деревьев, - если говорить о  ветвях,
достаточно  тонких  для  изготовления  лиллипутского лука, - не
обладает потребной упругостью. Поэтому  лиллипуты  использовали
стволы  маховых  перьев крупных птиц (или деревенских кур, если
удавалось добыть их перья), сгибая  их,  чтобы  надеть  тетиву.
Стрелы   снабжались   железными   наконечниками,  кованными  из
гвоздей,  имевшихся  в  куполе   Храма,   правда,   наконечники
получались все-таки мягковатые.
   Кстати   сказать,   древние   лиллипуты   имели  обыкновение
пользоваться отравленными стрелами. Однако в Англии  подходящих
ядов сыскать не удалось, - возможно, к счастью для Марии. Здесь
они  применяли  добываемую  из пчел муравьиную кислоту, но даже
при том, что ее упаривали, смоченных в ней стрел  хватало  лишь
на то, чтобы убивать насекомых.
   При  набегах  на ульи, во время которых добывался яд (и мед,
что  также  немаловажно,  поскольку  сахара   им   взять   было
неоткуда),  лиллипуты  облачались в подобие доспехов из жучиных
надкрылий, чешуйки которых  нашивались  на  основу  из  мышиной
шкуры.  Но,  разумеется,  набеги  совершались преимущественно в
заморозки, и к тому же лиллипуты использовали дым.
   Еще одну опасность представляли совы, эти были похуже сорок.
Совы в  Мальплаке  водились  в  основном  трех  разновидностей:
сипухи,  неясыти  и  лилфордовы  сычи, которые охотятся также и
днем. Филины встречались редко, хотя порой и они залетали.  Все
эти  существа  обладали  большей, чем сороки, отвагой и меньшей
сообразительностью, отчего они так и не научились держаться  от
лиллипутов  подальше. К тому же, на добычу они налетали не так,
как это делают  представители  вороньего  племени,  а  снижаясь
почти  отвесно,  подобно  пикирующим  бомбардировщикам, так что
убить их не было  никакой  возможности,  -  просто  времени  не
оставалось. Оттого стоящему на куполе часовому полагалось ночью
высматривать  сов, и высмотрев, бить в колокол. Мария, когда ей
рассказали о совах, вспомнила, что нередко слышала  этот  звон.
Впрочем,   в  сельской  местности  раздается  такое  количество
удивительных звуков, - ослы, к примеру, ревут,  да  много  чего
еще,  -  что  люди  невнимательные в них особо не вслушиваются.
Звук колокол издавал низкий: дон-дондон, -  и  Мария  полагала,
что   это  каркает  черная  ворона.  Заслышав  звон,  лиллипуты
опускали головы и замирали,  -  в  этом  состояла  единственная
надежда  на  спасение.  Стоило  им  шевельнуться,  и сова бы их
обнаружила, стоило взглянуть вверх, - она заметила бы  белое  в
свете  луны лицо. Если же неподвижно стоять, глядя перед собой,
сова почти всегда пролетает мимо.
   В дневное время, когда делать снаружи было, вообще говоря, и
нечего, следовало страшиться кобчиков.  С  кобчиками  поступать
надлежало в точности так же.
   Что же касается уходивших на материк следопытов, то их жизнь
зависела  только  от них самих. Лиса представлялась им такой же
огромной, как нам  Национальная  галерея,  а  поскольку  она  с
легкостью       перескакивала      Трафальгарскую      площадь,
противопоставить ей было нечего.  И  самое  неприятное  -  лиса
обладает  нюхом.  Обстреливать  ее их жалкими стрелами не имело
никакого смысла. Прятаться в траве или  застывать  на  месте  -
тоже, опять-таки из-за ее нюха. Лиллипуты пытались справиться с
лисами   самыми  разными  способами,  -  предлагалось,  скажем,
отпугивать их громким шумом или неприятными запахами, -  но  ни
один  не  принес  успеха.  Триста  лун тому назад прославленный
следопыт сумел ослепить лису, всадив  ей  по  стреле  в  каждый
глаз,  но,  разумеется,  от  простых  людей  ожидать  подобного
хладнокровия не приходится. Обыкновенно, если лиса нападала  на
следопыта  врасплох,  ему  оставалось  только застыть, доверясь
своей счастливой звезде. Но главное было - держать ухо  востро,
а  нос по ветру, стараясь определить, не приближается ли к тебе
это  страшилище.  Даже  люди,  чьи  ноздри  устроены   немногим
изящнее,  чем пара каминов, и те, как правило, способны унюхать
лису. А уж лиллипутов присущее им тонкое обоняние  оповещало  о
приближении  врага  гораздо лучше. Получив подобное оповещение,
они забирались на деревья.
   Лиллипуты жили словно  бы  в  мире,  кишащем  динозаврами  и
птеродактилями,  а  то  и кем покрупнее, так что приходилось им
шевелить мозгами.
   Основное следствие  такого  образа  жизни,  вполне  понятное
любому   биологу,   -   а  если  ты  не  биолог,  то  чего  ты,
спрашивается,  стоишь?  -  состояло  в  том,  что  лиллипутские
женщины  стали  рождать двойняшек. Нередко появлялись на свет и
тройни, и тут уж радости не было предела.
   Марии  хотелось  как-то  помочь  им   в   борьбе   с   этими
опасностями.  Будь  она  богатой или взрослой, - вообще обладай
она какой-либо из тех возможностей,  что  представляются  столь
желанными,  пока  они у тебя не появятся, - она могла бы купить
дробовик и перестрелять сов, избавив Народ хотя бы  от  них.  К
сожалению,  у  нее  таких  возможностей  не  было. Впрочем, она
сделала несколько вполне разумных предложений. Она сказала, что
если лиллипуты покажут ей в парке все лисьи норы, то она  могла
бы, когда настанет пора появления новых выводков, налить в норы
дегтя  или  еще чего-нибудь неприятного, что бы там ни думал на
этот счет Владелец псовой охоты Мальплаке. Она сказала, что при
их знании местности и ее  размерах,  они,  вероятно,  могли  бы
предпринять и еще кое-что.
   - К  примеру,  - предложила она, - я могу раздобыть на кухне
керосину и облить им осиные гнезда, только вы мне их  покажите.
Я могла бы и совиные разорить, если вам известно, где они.
   Народ  острова  преисполнился  к  ней благодарности за такое
великодушие, и решил, что она все-таки неплохая Гора.
   Одной кристально ясной ночью в самом начале июля  Мария  под
уханье  сов,  потрескиванье сучков и шорохи призрачных лап, под
серебристыми звездами, среди которых  царила  луна,  крадучись,
пробиралась к своей постели. Она уже миновала дверь выстроенной
в  восемнадцатом  веке  прямоугольной  часовни,  с отслоившихся
потолков которой смотрели вниз стиснутые  с  боков  Королевским
Гербом  и Десятью Заповедями гипсовые херувимы с пухлыми, как у
амуров, щечками; миновала  писанный  Ромни  в  гораздо  большую
натуральной величину портрет Пятого Герцога, который невозможно
было  продать,  так  как  он  занимал холст площадью в полакра,
миновала и акварель "Вид  на  Неаполь  с  Везувием  при  Лунном
Свете",  столь  же  негодную  к  продаже,  поскольку  длина  ее
составляла пятнадцать футов - другой  такой  в  мире  не  было;
миновала   холодные  бюсты  Главной  Библиотеки  (не  путать  с
библиотекой Третьего Герцога), где Софоклы  и  прочие,  опустив
головы   с   бородами   как   бы   из   перекрученного   рубца,
остановившимися взорами глядели на опустелые полки,  населенные
некогда  Рукописной  коллекцией  Мальплаке;  с  особым трепетом
миновала пышную спальню, в которой  испустила  последний  вздох
императрица  Амелия,  а  за  нею  Покой  Герцогини,  в коем под
присмотром двенадцати докторов и  тех  членов  Тайного  совета,
каким  удавалось  оторваться от дел, появлялись на свет Мариины
предки.
   Девочкой Мария была  начитанной,  так  что  для  нее  Дворец
наполняли  призраки.  Она  знала,  в каком именно месте Злобный
Маркиз приговорил к смерти двух юных браконьеров; где  Безумный
Граф  играл  в  полночь  на скрипке в присутствии Лолы Монтец и
короля Баварии;  где  Запальчивый  Виконт  прострелил  себе  из
шестизарядного револьвера висок, открыв, что продал Евреям свою
Честь;   и   где  совсем  юный,  но  уже  отличавшийся  крайней
скверностью нрава достопочтенный наследник поджег свою нянюшку,
чтобы выяснить, хорошо ли она станет гореть.
   Свернув в  последний  коридор,  Мария  открыла  дверь  своей
спальни.
   - Добрый  вечер! - ровно произнесла сидевшая на кровати мисс
Браун. - Вот и наша  маленькая  скиталица  вернулась  из  своих
таинственных странствий.
   - Да, мисс Браун.
   - И  что  же  подвигло  ее  бросить  вызов ночному ненастью?
Какиетакие  горны  страны  эльфов,   если   так   позволительно
выразиться,  заставили  ее  оторвать  нежную  щечку  от  мягкой
подушки? А, Мария?
   Мисс Браун намеренно пошевелила  рукой,  привлекая  внимание
Марии  к  больно  бьющей  линейке, хорошо ей знакомой по урокам
алгебры.
   - Я выходила прогуляться.
   - Полночная  прогулка.  Да,   действительно.   Лунный   свет
благодетелен  для здоровья, - скажем так для закругления фразы.
Но к чему же клонится сей променад средь баловней Дианы?
   - Мне захотелось выйти.
   - Вот именно! Какая точность! И все же,  осмелюсь  заметить,
время ты выбрала не самое удобное.
   - Это из-за луны.
   - Луна!  Ах,  как  верно!  Как сладко дремлет лунный свет на
горке, et cetera.
   - А вот это, - прибавила мисс Браун, раскрывая ладонь второй
руки, чтобы показать паутинный шарф, носовой  платок  и  другие
подарки,  которые  она  обнаружила,  проследив  свою ученицу до
тайной  ее  сокровищницы,  -  вот  эти   прелестные   пустячки,
оброненные  феями,  как  мы  могли  бы  их  обозначить, если бы
перешли на Прозаический Слог, это все тоже не более, чем лунный
отблеск и сны Титании, так что ли, Мария?
   На этот вопрос ответить было нечего.
   - Откуда ты их взяла?
   - Где взяла, там и взяла.
   - Вот как! Весьма прозрачное объяснение! Где?
   - Не скажу.
   - Не скажу. Какая вульгарная краткость! Она не скажет. А все
же, что будет, хотелось  бы  нам  спросить,  если  ее  заставят
сказать?
   Мария  произнесла,  отчетливо  выговаривая каждое слово, и с
удивлением осознавая, что говорит чистую правду:
   - Чем больней вы мне сделаете, тем меньше узнаете.
   - Вот как?
   - Да.
   Такой ответ несколько  выбил  мисс  Браун  из  колеи.  Когда
имеешь дело с тиранами, самое правильное, пожалуй, это говорить
им  правду  прямо в лицо, - пусть поймут, что ты их ненавидишь,
пусть усвоят, что ты готова при первой возможности  сделать  им
больно. Их это пугает.
   Мисс Браун покусала собственные пальцы.
   - Непокорное    дитя,    -    жалобно    сообщила   она.   -
Неблагодарное...
   И вдруг, со свистом прорезав воздух, точно кобра  в  броске,
она  метнулась  к  двери, заставив Марию пригнуться, вылетела в
коридор, с торжеством  захлопнула  дверь  и  ключ  повернула  в
замке.
   Впрочем, через пять минут она, видимо, передумала, ибо Мария
услышала,  как  ключ  тихонько поворачивается в противоположную
сторону, и поняла, что свобода ей все же  оставлена.  Интересно
только - зачем?




   Следующим  утром,  ярким  и  ветреным,  в  час,  посвящаемый
обыкновенно  неправильным  глаголам,  из  разрушенного   дворца
выступили  две  экспедиции.  Мисс  Браун  отправилась  в жилище
викария,  а  Мария  воспользовалась   этим,   чтобы   навестить
Профессора.
   Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, -
каковое  имя,  на  случай,  если  ты  об  этом не знаешь, носит
словарь средневековой латыни, - задача при  хаосе,  царившем  в
его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых
книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме
небольшого   участка   вблизи  от  ящика  из-под  чая,  который
Профессор использовал как  сидение,  также  заполонили  штабеля
пораженных  плесенью  томов.  Кроме того, следует с прискорбием
признать, что Профессор, примерно с  начала  века  занимавшийся
сверкой   цитат   и   тому   подобными  вещами,  принадлежал  к
несчастному разряду  людей,  оставляющих  раскрытую  на  нужной
цитате   книгу   валяться   в   каком-нибудь  подручном  месте,
вследствие  чего  все  подоконники,  плиты,  каминные  полки  и
решетки  -  словом,  любые плоские поверхности - задыхались под
бременем давнымдавно проверенных  и  забытых  цитат.  Профессор
сохранил  узкие  тропы,  проложенные  к  каждой  из  дверей. Но
ступеньки  ведущей  в  спальню  лестницы,  -  поверхности  тоже
как-никак  плоские, - являли собою слишком большой соблазн, так
что  до  постели  несчастный  старик  добирался  ценою  немалых
трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели,
хорошо   хоть   кровать   ему   досталась  двуспальная,  и  он,
устраиваясь на ночь,  кое-как  затискивался  между  Геснером  и
одиннадцатью    томами    Альдровандуса    (считая   вместе   с
дополнительным, посвященным чудовищам томом).
   Профессор ползал на  четвереньках  по  полу  и  пытался,  не
разбирая  книжных  штабелей,  сбоку прочесть имена на корешках.
Его уже подташнивало от ученых названий, так что приходу  Марии
он очень обрадовался.
   Она  рассказала  ему  о  том,  что  мисс Браун нашла изделия
лиллипутов,  -  скорее  всего,  проследив  Марию  до   Кабинета
Герцогини  и  обшарив его с лупой, и как она, Мария, отказалась
ответить,  откуда  взялись  эти  вещи.  Профессора  ее  рассказ
страшно заинтересовал.
   - Да-с,  дорогое мое дитя, - произнес он, не глядя опускаясь
на  стопку  книг,  образованную,  кстати   сказать,   как   раз
пропавшими  томами  Дю  Канжа,  -  приходилось ли тебе замечать
когда-либо, что при всяком необычном  повороте  судьбы  человек
неизменно  сталкивается с нравственной проблемой? Вот например,
если бы  ты  оказалась  в  весьма  необычном  положении  Алисы,
приобретшей  в  Стране  Чудес  способность  по собственной воле
становиться большой или маленькой, тебе  бы  ничего  не  стоило
ограбить  Английский  банк. Ты бы просто-напросто могла войти в
него маленькой, став размером, скажем, с булавку, а выйти очень
большой - вылезти через какуюнибудь  там  стеклянную  крышу,  -
унося  в  карманах  несколько  миллионов  фунтов.  Нравственная
проблема: становиться ли  мне  грабителем?  Или  окажись  ты  в
положении   Человека-невидимки,  описанного  моим  юным  другом
мистером  Уэллсом,  тебе  не  составило   бы   никакого   труда
забираться  в спальни твоих знакомых и приобрести таким образом
изрядные познания, проникнув  во  все  их  тайны.  Нравственная
проблема:  становиться ли мне шантажистом? Так вот, обнаружение
целой колонии шестидюймовых людей вещь, разумеется,  необычная,
и   потому   ты   незамедлительно  столкнулась  с  нравственной
проблемой, - помнишь, ты хотела стать их королевой? Вправе ли я
посягнуть на их свободы, обратившись в тираншу? Однако,  Мария,
боюсь, я ударился в нравоучения. Тебе не скучно?
   - Вовсе нет, - сказала она. - Мне очень интересно.
   - Ну  так  вот, теперь по следам необычного устремилась твоя
гувернантка и ее тоже ожидает  впереди  нравственная  проблема.
Как же она ее разрешит?
   - Разрешит что?
   - Проблему посягательства.
   - Если   мисс   Браун   получит  возможность  на  что-нибудь
посягнуть,  -  с  горечью  сказала  Мария,   -   она   посягнет
непременно.
   - Да, но как?
   - Я  думаю,  она просто запретит мне видеться с ними или еще
чтонибудь похожее сделает.
   - Гораздо хуже.
   Мария обеспокоенно уставилась на него.
   - Она их продаст, - сказал Профессор.
   - Но, погоди, как же она может их  продать?  Они  же  живые!
Живые люди! Их же нельзя продавать, как... как кур!
     - Тем  не  менее  таков  наиболее правдоподобный исход. Ты
разве не понимаешь, какую огромную ценность  они  представляют?
Любой  большой  цирк  заплатит, чтобы их получить, тысячи тысяч
фунтов, может быть, даже и миллионы. Других таких существ нет в
целом свете.
   - Но... Но... Она просто не может этого сделать.  Это  такая
подлость, что... Это же... это же рабство.
   - Теперь  ты  поняла,  наконец,  почему они не хотели, чтобы
открылась их тайна?
   - Да я ей ни за что не скажу. Пусть  она  меня  даже  убьет.
Гадина!
   - О  Господи.  Хотя,  в общем, да. Остается, правда, дорогая
моя юная  леди,  нерешенным  вопрос,  обладает  ли  она  правом
продать лиллипутов? Дай-ка подумать.
   Профессор  трусцой  подбежал  к  одной  из полок, на которой
только теперь заметил несколько бурых томов,  вполне  способных
оказаться  Дю  Канжем,  убедился, что это не он и, успокоенный,
неторопливо вернулся назад.
   - Понимаешь,  Мария,  вся  эта  ситуация   настолько   тесно
сплетена   с  необычайным,  что  составить  о  ней  однозначное
представление до крайности трудно. Ну,  например,  -  люди  эти
создания  или  не  люди?  Как определяется законом человеческое
существо? Перестает ли человек быть человеком,  когда  росту  в
нем  едва  ли шесть дюймов? Если они люди, твои опекуны продать
их  не  смогут,   поскольку   в   Англии   существуют   законы,
направленные против рабовладения. Но опять-таки, если это люди,
то  какой  они  национальности?  Не следует ли им аккредитовать
посла, чтобы он представлял их интересы в СентДжеймском  дворе?
Будут ли они считаться подданными Британии по праву рождения, а
также  лицами,  постоянно  проживающими  в Англии и подлежащими
обложению подоходным налогом? Последнее почти  наверняка,  если
правда  то,  что  я  слышал об Управлении налоговых сборов. А с
другой стороны, что если они не люди, и нам следует  относиться
к ним как к ferae naturae, к диким животным, которые обращаются
в    собственность    землевладельца?    Если   это   так,   то
землевладельцем  здесь  являешься  ты,  но,  поскольку  ты  еще
маленькая,  мисс  Браун  с  викарием могут продать их от твоего
имени.
   - Я не знаю, кто они, - печально сказала Мария.
   - Кем бы они ни были, все, что у  них  есть,  это  четыреста
спругов  золотом.  Если  твоя  гувернантка  отыщет их, то чтобы
избегнуть  продажи,  им,   похоже,   останется   только   самим
обратиться  в суд, дабы суд принял на их счет какое-то решение,
а четырехсот  спругов,  Мария,  на  это  не  хватит.  С  такими
деньгами   они   не  найдут  себе  надежного  адвоката,  и  при
существующей системе исков и контрисков, боюсь,  достанется  им
не Закон, а одни только обглодки Закона.
   - Мы не позволим ей их отыскать.
   - И последнее, но отнюдь не самое малое, - со вздохом сказал
Профессор,  -  мы вот сидим тут с тобой и обсуждаем их будущее,
словно  оно  зависит  от  нас.  Но   ведь   они   -   разумные,
цивилизованные  существа,  которые  должны сами определять свое
будущее. Пожалуй, тут я заслуживаю порицания. Я  превращаюсь  в
варвара, а этого делать никак не следует.
   Профессор,  дабы излечиться от варварства, украдкой погладил
один ближайших к нему фолиантов и  поверх  очков  посмотрел  на
Марию.
   - Лично  я полагаю, что, попав в рискованную ситуацию, самое
правильное - это  взглянуть  опасности  в  лицо,  позволить  ей
осуществиться   и  пройти  через  нее,  -  вместо  того,  чтобы
оставлять  ее  висеть  над  твоей  головой.  Если  бы   я   был
лиллипутом,   я,   скорее   всего,  предпочел  бы,  чтобы  меня
обнаружили и обратился бы в суд, - вывел бы  все  это  дело  на
свет и добился хоть какой-то определенности, вместо того, чтобы
таиться в сумраке вечного страха быть обнаруженным.
   - Ты же сказал, что от закона им ждать нечего.
   - Да, боюсь, что так.
   - Но  почему,  - спросила Мария, - мы не можем помешать мисс
Браун их обнаружить?
   - Так в том и вопрос, можешь  ты  или  не  можешь.  Дети  по
сравнению  с взрослыми находятся в ужасно невыгодном положении.
Если твоя гувернантка всерьез решит вытянуть из  тебя,  где  ты
взяла  спруг и все остальное, она будет неделями тебя донимать,
отправлять в постель  без  ужина,  держать  на  воде  и  хлебе,
выгонять  на  прогулку  в  футбольных бутсах, - и смею сказать,
особа ее калибра способна куда как на худшее.
   При мысли о том, на что в самом деле  способна  мисс  Браун,
настроение  у  Марии  упало. Она знала, что той ничего не стоит
побить ее, и при мысли об этой возможности ее маленькое женское
сердце сжалось, - в предвкушении не только мучительной боли, но
также и унижения и  мерзостности,  присущей  самим  побоям.  На
несколько  страшных секунд она предстала перед своим внутренним
взором такой, какая она есть на самом  деле,  -  и  усомнилась,
удастся  ли  ей сохранить в подобных условиях даже наиважнейшую
тайну. Тем не менее, она с отвагой сказала:
   - Ну и пусть, мне все равно.
   - Ты  можешь,  конечно,  думать,  что  тебе  все  равно,  но
представь, как оно тянется месяц за месяцем.
   Они  обсуждали  эту  проблему  больше  часа, отчего проблема
яснее не стала, и, наконец, Завоевательнице лиллипутов  настала
пора отправляться домой.
   Кстати о Завоевателях, - под конец, мысли Профессора укатили
куда-то  в  сторону,  и  он силком всучил Марии две посвященных
Конкисте книги Прескотта. Он сказал, что эти книги покажут  ей,
что  способны  вытворять  человеческие существа с новооткрытыми
народами, если народам  этим  выпадает  несчастье  представлять
собой какую-то ценность.
   Между тем, в доме викария велись совсем иные беседы.
   Крючок,  на  котором мисс Браун держала мистера Хейтера, был
вот какого рода. Мисс Браун приходилась Марии родственницей,  -
хоть и очень дальней, но зато единственной из живущих. Помнишь,
я  упоминал  о  пропавшем  пергаменте,  в  котором говорилось о
наследовании Мальплаке? Викарий полагал, что если  его  удастся
найти  и  немного подчистить, то можно будет обратиться в суд с
иском, основанным на норме mort d'ancestre,  и  тогда  огромные
деньги,  которые предстояло унаследовать Марии, достанутся мисс
Браун.
   Потому-то викарий и слонялся день за днем по  дворцу,  -  он
разыскивал тайники. Сумей он найти пергамент и подделать в нем,
что  требуется,  он  женился  бы  на  мисс Браун, - ради денег,
поскольку, вообще говоря,  эти  двое  друг  дружку  ненавидели.
Впрочем,  в  случае удачи, их связало бы преступление, да и для
осуществления их замысла, требовались,  с  одной  стороны,  его
познания,  а  с  другой,  -  ее имя. Ты, наверное, думаешь, что
викарии   обычно   не   склонны   заниматься   подделками,    и
действительно, попадаются временами такие, относительно которых
это  утверждение  справедливо;  но  душа  человека, дорогая моя
Амариллис, устроена до чрезвычайности странно, и остается  лишь
удивляться  тому,  во что способны уверовать даже викарии, если
этого требуют их интересы.  Так  или  иначе,  но,  прибегнув  к
доводам  странным,  путаным  и  окольным,  мистер  Хейтер  смог
убедить себя,  что  если  некто,  отыскав  старинный  документ,
трактующий о праве владения, немного изменит его содержание, то
ничего  дурного  он  при этом не сделает. Что ни говори, а ему,
чтобы доказать существование документа,  пришлось  потрудиться,
копаясь, будто угрюмому старому стервятнику, в Британском музее
и  в  Государственном  архиве,  Мария же ради этого и пальцем о
палец не ударила. Во всяком случае, такой он был человек и  все
тут.  Существуют  люди, которые, решительно отвратив мысли свои
от греховных поступков, затем уже  совершают  их  со  спокойной
душой.
   Вот  к  их  числу и принадлежал викарий, что вовсе не мешало
ему каждое воскресенье  проповедовать  в  обветшалой  церковке,
свирепо обличая свою паству в разного рода темных грехах.
   И  потому  в  то  солнечное,  ветреное  утро разговор в доме
викария  шел  вовсе   не   о   лиллипутах.   Уровень   культуры
собеседников  не  позволял  им  связать спруги с Гулливером или
сделать какие-то выводы  из  слова  "Лиллипутов",  вышитого  на
носовом  платке. Где уж им было, с их-то воображением, поверить
в существование шестидюймовых людей. Если бы ты  упомянула  при
них  о  "Путешествиях  Гулливера",  они  бы сказали: "А, это та
детская  книжка,  верно?"  Они   обладали   парой   примитивных
рефлексов,  связанных  с деньгами и внешней респектабельностью,
но каких-либо соображений по части идей существенных у них  уже
много лет и в заводе не было.
   Оба  решили, что три своих сокровища - спруг, носовой платок
восемнадцатого  столетия  и  шелковый  шарф,  безусловно  очень
ценный, вследствие тонкости работы, - Мария, должно быть, нашла
в  какойнибудь  гардеробной  одного  из давно усопших герцогов.
Спруг они приняли за  блестку  с  вечернего  платья  герцогини.
Когда  они  поняли,  что, если Мария и впрямь набрела на полную
ценностей  потайную  кладовку,  то,  вероятно,  в   ней   может
обнаружиться  и  тот  самый  пергамент,  у  обоих затряслись от
жадности обвислые щеки.
   И хотя обычно наши злодеи  разговорчивостью  не  отличались,
возбуждение, вызванное этим открытием, развязало их языки.
   - Такой  трудный ребенок, - пожаловалась мисс Браун, - такой
упрямый, лживый. Она отказалась  сказать,  где  она  их  взяла,
мистер  Хейтер,  так прямо и заявила: "Не скажу!", но я решила,
что самое разумное - не поднимать  пока  шума.  Наказание  лишь
заставит ее закоснеть в упрямстве.
   - Но почему она отказалась?
   - Потому что она гадкая.
   - Это  же смешно, мисс Браун. Мы ее опекуны, мы имеем полное
право знать обо всем хранимом в  Мальплаке  имуществе,  которое
может  быть  пущено на уплату долгов, это же финансовый вопрос.
Как мы можем управлять имением, если значительная часть его  от
нас  скрыта?  Вам  следует  немедленно  побеседовать  с Марией,
вразумить ее. Вы ее гувернантка.  Неужели  вы  не  в  состоянии
справиться с ней? Поговорите с ней серьезно, нынче же вечером.
   - Разумеется, поговорю.
   Викарий  отвел  глаза  и  промямлил,  обращаясь к готической
каминной доске:
   - Нам следует помнить о том, сколь многое зависит от этого.




   - Поди сюда.
   Мария подошла и опасливо застыла перед мисс Браун, глядя  на
твердые  камни  перстней,  глубоко  ушедших  в пухлые пальцы ее
лежащих на расправленном подоле ладоней.
   - Я решила не наказывать тебя за твое вчерашнее поведение.
   Мария ничего не ответила. Никогда ей не  удавалось  угадать,
чем  отличится  в  следующий  миг гувернантка - жестокостью или
добротой, ибо в обоих случаях на лице  мисс  Браун  сохранялось
умиротворенное  выражение.  Мария  ждала  продолжения,  надеясь
понять, в чем состоит подвох.
   - Я побеседовала с викарием относительно потайной  кладовой,
которую ты обнаружила.
   С   таким   же   успехом  она  могла  произнести  всю  фразу
по-китайски.
   - Ты, разумеется, знаешь, ибо я множество раз говорила  тебе
об  этом,  что  происходишь  ты от длинной череды расточителей,
которых волновали только их собственные удовольствия, они  даже
не  задумывались, что, став банкротами, разорят доверившихся им
бедных лавочников.
   - Мой  прадед,  -  с  гордостью   сказала   Мария,   -   был
премьерминистром Англии.
   - Сделай  одолжение,  не прекословь. Тебе известно, что твои
предки обратили Мальплаке в руины, и что сама  ты,  в  сущности
говоря,  живешь  за  счет  мистера  Хейтера, пожалевшего тебя в
твоем сиротстве.
   А вот  это  уж  было  вранье,  потому  что  викарий  получал
опекунское  жалованье  да еще и присваивал большую часть денег,
которые приносило поместье и которые полагалось откладывать  до
совершеннолетия Марии. На них-то он и купил "роллс-ройс".
   - А я думала, что долги выплачиваются.
   - Правильно.  Но  не будут ли они выплачены быстрее, если мы
сможем воспользоваться богатством,  неправедно  нажитым  твоими
предками  и  хранящимся  в  потайной  комнате,  местонахождение
которой ты от нас скрываешь?
   - Существовала,  к  примеру,  украшенная   черным   жемчугом
герцогская  корона,  - продолжала коварная мисс Браун, украдкой
следя  из-под  опущенных  век  за  реакцией  своей  жертвы,   -
пропавшая  в тысяча семьсот девяносто седьмом году. Существовал
знак  ордена  Подвязки,  так  и  не  вернувшийся   к   Монарху.
Существовала   шпага   с   усыпанной   бриллиантами   рукоятью,
пожалованная Второму Герцогу Екатериной Великой.
   Марию, отчасти понявшую, наконец, в какое небо метит пальцем
ее гувернантка, начала понемногу охватывать нечестивая  радость
за ее лиллипутов.
   - Не знаю я никакой потайной комнаты.
   - Там должны также храниться и документы - пергаменты, акты,
которых  ты  по  малолетству  понять  не  способна.  Тебя могут
посадить в тюрьму за то, что ты их скрываешь.
   - Детей в тюрьму не сажают.
   - Попридержи  язык,  Мария.  И  думай,  прежде  чем   что-то
сказать.
   - Да говорю же я вам, что не знаю никакой потайной комнаты.
   Мисс  Браун впилась взглядом в глаза своей воспитанницы. Она
нередко доставляла себе удовольствие, вынуждая  Марию  отводить
взгляд,  что  вовсе нетрудно сделать с ребенком, сознающим, что
его ждет наказание.
   - Очень хорошо, - наконец, сказала она, - ты сию  же  минуту
отправишьс  прямо  в  постель, без ужина, и там как следует все
обдумаешь.
   Ужасно отправляться в постель ранним летним  вечером,  когда
все в парке только и ждет, чтобы ты вышла на прогулку, но Мария
не  пала духом. Теперь у нее было о чем размышлять, - о величии
и чудесах лиллипутов, - а этим многое искупалось.
   Если бы я была богата и могла купить какую-нибудь вересковую
пустошь вроде тех, на которых стреляют куропаток,  -  принялась
размышлять  она,  чтобы  чем-то занять себя в унылой спальне, -
Народу там было бы гораздо удобнее. Стебли вереска казались  бы
им стволами настоящих деревьев, потому что ни одно из растений,
какие  я  знаю,  не  похоже  на  узловатое  карликовое дерево -
хвойное, конечно, не лиственное, - больше, чем вереск, вот  они
и жили бы себе, будто в маленьком лесу, с настоящими полянами и
с  оконцами  болотной  воды  вместо  озер,  и даже с крошечными
грибами, которые видишь, когда  ничком  ложишься  на  землю.  А
летом  там роились бы миллионы насекомых, и лиллипуты охотились
бы на них, и еще они выстроили бы себе настоящие города, хоть и
маленькие.
   Беда, правда, в том, думала она,  что  невозможно  будет  их
защитить.  Едва  лишь  их обнаружат на этой пустоши, тут же все
люди кинутся их ловить - для цирков и так далее, -  совсем  как
капитан Бидль и мисс Браун.
   Ты же понимаешь, что на пустоши им не спрятаться. Кто-нибудь
пойдет через нее и наткнется на лиллипутов, тут всему и конец.
   Даже  если  обнести  пустошь забором, высоченной стеной, это
лишь сильнее разбередит  людское  любопытство.  Так  ты  только
удвоишь число разных проныр, желающих разнюхать что там к чему.
   А  если  нанять  армию  охранников,  и  расставить  их вдоль
забора, - с пулеметами,  -  тогда  проныры  вообще  ошалеют  от
любопытства  да,  кстати,  и  охранники  тоже,  и  все  сразу и
обнаружится.
   Нет, тебе нужно другое,  думала  Мария,  стараясь  заглушить
голод  (время чая уже прошло), тебе нужен какой-нибудь остров у
западных   берегов   Шотландии   или   Ирландии,   какой-нибудь
ненаселенный  остров  -  и  с  дозорной башней, чтобы Народ мог
попрятаться, если кто подплывет  к  острову  на  лодке.  И  там
обязательно  должен расти вереск. Все-таки безобразие, что даже
на таком острове ты не сможешь поселить их в  настоящих  домах,
чтобы  они  жили на поверхности. Все равно им придется жить под
землей из страха перед нежданными гостями. Интересно, а  нельзя
придумать  такие  дома,  чтобы  повернуть ручку, и они бы сразу
уходили под землю, как ведро в колодец?
   Если бы я была богатой, я бы купила для них такой остров,  и
мы бы спокойно жили на нем все вместе. Да, но когда я умру, что
будет тогда? Наверное, мне придется открыть секрет моей старшей
дочери,  как  только  ей исполнится двадцать один год, - именно
так поступают с тайной Гламза. А если  она  вырастет  такой  же
свиньей,  как  мисс  Браун?  Самое  лучшее - это купить большую
модель  подводной   лодки,   вроде   тех   лайнеров,   которыми
корабельные  компании  украшают в Лондоне свои витрины, чтобы у
Народа  всегда  имелась   возможность,   если   ему,   конечно,
захочется,  отправиться  в  ней  на  поиски  Лиллипутии. Ужасно
опасное было бы путешествие...
   Нет, не годится. Если бы я по-настоящему разбогатела,  я  бы
купила какое-нибудь большое, неглубокое озеро в Шотландии или в
Ирландии,  только на нем должно быть множество совсем маленьких
островков. Совсем маленьких. Если на острове земли  хотя  бы  с
акр набирается, на него обязательно лезут люди, пытаясь извлечь
из  него  выгоду,  -  овец  на нем разводить или еще что. Но на
озерах и в заливе Клу непременно должны быть миллионы островков
величиной с теннисный  корт,  а  то  и  меньше.  Людям  от  них
никакого проку. Готова поспорить, что на Лох-Конн есть острова,
на которые человек сотни лет не заглядывал - просто потому, что
они  слишком малы и барышей приносить не способны. Ну вот, я бы
купила такое озеро с ничем не примечательными островами, только
обязательно с вереском, и знаешь что? - я  бы  из  них  никакой
тайны  не  делала.  Покупала  бы  кукольные  домики, игрушечные
поезда, японские растения и так  далее  и  свозила  бы  на  мои
острова.  Я бы даже установила день, в который публика может их
посещать,  пятницу,  -  пожалуйста,  плати  шиллинг  в   пользу
Красного Креста и приходи, любуйся. А люди бы стали думать: это
просто смешная старая мисс Мария, у нее хобби такое - разбивать
на   своем   озере  японские  сады.  И  жил  бы  себе  Народ  в
безопасности. Только  озеро  должно  быть  достаточно  большим,
чтобы  все  успевали  укрыться  в  убежища, как только поступит
извещение, что от берега отошла  лодка.  Дозорные  башни  нужно
будет построить. Ну, и конечно, по пятницам придется выставлять
дополнительные караулы.
   Вообще все прятать придется. Дома, сады и все остальное, что
я как  будто бы сделала сама, это пусть себе остается, но чтобы
никаких помоев, недопитых чашек и иных предательских мелочей.
   Нужно будет проводить учебные тревоги.
   Вот, скажем, я к ним приезжаю, а  они  все  равно  сидят  по
укрытиям,   пока   я  не  свистну  как-нибудь  по-особому.  Тут
необходима строгость. Как только я обнаружу горящий  камин  или
неубранную  постель, я тут же вызову мирового судью и предъявлю
ему эти улики. И виновного придется наказывать,  по-настоящему,
- конечно,  не  для  того,  чтобы  причинить  ему боль, а чтобы
другим неповадно было.
   Правда, в наказаниях, думала Мария, плохо то,  что  человек,
который  наказывает,  начинает получать от них удовольствие. Мы
на наших  островах  такого  не  допустим.  Я  думаю,  мы  будем
наказывать  виноватых,  шлепая их по пяткам, - как в Китае. Ног
ведь  никто  особенно  не  стесняется.  И  никаких  палачей  мы
заводить не станем, все будет делать машина. И всякое наказание
за  всякий  проступок  должно  быть неотвратимым, вот как огонь
обжигает, если суешь в него палец, - и каждый должен знать, что
его ждет.
   Так вот, предъявляю  я  мировому  судье  неубранную  постель
(только   я  должна  помнить  об  осторожности  и  не  лезть  в
королевы), а он предъявляет ее женщине, которая оплошала, а  та
говорит:  "Ой,  Боже  мой, я совсем забыла", а он заглядывает в
Книгу  Возмездия  и  говорит:  "Тут  сказано  -   три   оборота
пяточно-палочной машины", а она отвечает: "Вот черт!". Я думаю,
машину   надо   будет   установить   в  особой  комнате,  чтобы
нарушительница заходила туда сама и никто бы на нее не смотрел,
а она бы там всовывала ступни в особые дырки и сама нажимала на
кнопку. Хотя наверняка найдутся такие нервные женщины,  которые
предпочтут  иметь  дело  с  живым экзекутором, так что придется
создать особую службу, выполняющую заказы по найму экзекуторов.
Представляю  себе  симпатичных  таких  экзекуторов,  получающих
большущие гонорары. "Ах, мистер Глобруфф, я так надеюсь, что вы
сможете   обслужить   меня   завтра  утром,  у  меня  назначена
экзекуция. Я всегда говорила мужу, что во  всей  Лиллипутии  не
найти экзекутора, больше вас похожего на машину."
   А как быть с убийцами?
   Ну,  что  же,  у  Народа  наверняка есть на их счет какие-то
правила, и мне в них лезть вовсе не хочется.  Но  если  бы  они
спросили  меня,  с  надеждой думала Мария, я бы им посоветовала
завести для убийц отдельный остров. На нем бы  не  было  ничего
плохого:   совершенно   такой  же  уютный  остров,  как  и  все
остальные, но жили бы там одни только  убийцы.  Мы  бы  им  так
сказали:  "Нам  не  хочется  делать  вас несчастными, но другие
лиллипуты доверять вам больше не могут, так  что  придется  вам
жить  среди  опасных  людей. Если вы там поубиваете друг друга,
тут уж ничего не поделаешь, как оно будет, так и будет, а к нам
больше не лезьте."
   А детей мы бы у них отбирали, чтобы они  росли  на  островах
для  нормальных  людей.  Это  и  будет  им, беднягам, худшее из
наказаний.
   У нас будет остров Убийц и остров Жуликов, - то-то  придется
им  трудиться,  обжуливая друг друга, - и остров Жестокости для
таких,  как  мисс  Браун.  А  все  остальные   острова   станут
называться  Счастливыми  островами, и оружие тем, кто проживает
на них, будет выдаваться только для того, чтобы не было войн...
   - И все равно, - громко и жалобно вскричала Мария,  -  думай
не думай, а есть все-таки хочется!



   Причина,  по которой Марию именно в эту минуту пронял голод,
состояла в том, что добрая старая Стряпуха, а с нею и  Капитан,
приковыляли  по  лестнице  с миской супа, которым они надеялись
утешить узницу, и запах этого супа проник сквозь дверь. Однако,
мисс Браун, видимо, сидела в засаде, поджидая Стряпуху, ибо  из
коридора донесся быстрый топоток, затем хлопнула дверь, и Мария
услышала,  как  пойманной с поличным бедной Стряпухе отказывают
от места.
   - Вон! - визгливо крикнула в  дальнем  конце  коридора  мисс
Браун. - И без всяких рекомендаций!
   - Да упаси меня Бог, мэм, - величественно ответила Стряпуха,
- пачкать мои вещи соседством с вашей рекомендацией.
   Дверь  хлопнула  снова,  на  этот  раз  потише, шаги кухарки
замерли вдали, но аромат супа остался.
   В убогой спаленке становилось темно. Вечерний ветерок  стих,
деревья  парка  погрузились  в  молчание,  не  шевеля ни единым
листком. Безмолвие  сумерек  подействовало  и  на  птиц,  и  на
зверье.  С  двадцати ярдов можно было услышать, как кролик жует
траву. Даже лысухи на дальнем озере и те болботали вполголоса.
   Некоторое время Мария развлекалась, отыскивая  на  темнеющих
обоях   небывалые   узоры,   потом   барабанила   пальцами   по
подоконнику,  потом  посвистела  для  практики,  выдернула   из
подушки несколько перьев, послушала, как перекликаются за окном
уже одолеваемые дремотой птицы.
   Пароходы придется завести, думала она, пусть курсируют между
островами: вот такие, как продаются в магазинах игрушек, их еще
заправляют денатуратом.
   На   одном  из  островов  непременно  обнаружатся  чайки,  -
черноголовые чайки,  которые  селятся  на  озерных  островах  и
убивают   птенцов   друг   у   друга.   Таким  островом  Народу
пользоваться  будет  опасно,  во  всяком   случае,   в   период
размножения, потому что ни одна из чаек не станет долго думать,
прежде  чем  клюнуть  лиллипута,  тут  и  сомневаться не в чем,
достаточно  вспомнить,  как  они   обходятся   с   собственными
племянниками и племянницами.
   А с другой стороны, пожалуй, стоило бы попробовать подшутить
над этими чайками.
   В  то  время года, когда чайки еще не выводят птенцов, мы бы
явились на их остров целой командой и провели бы там  кое-какие
земляные  работы.  По  всему берегу мы нарыли бы в гальке такие
круглые ямки, наподобие глубоких  тарелок  или  воронок,  какие
оставляют муравьиные львы, и на донышке каждой тарелки устроили
бы  откидную  дверцу.  Дверца  вела  бы  в  узкий проход, а все
проходы сходились бы в центральный  подземный  зал,  и  там  я,
пожалуй,  врыла  бы  в  землю  большой глиняный горшок с рыбьим
клеем. Вот,  и  когда  чайкам  придет  пора  выводить  птенцов,
отборный  отряд лиллипутов поселится в туннелях острова Чаек со
всем необходимым припасом, и все время,  пока  чайки  сидят  на
яйцах,  лиллипуты  будут  жить под землей, словно тупики. И как
только  чайка  снесет  яйцо,  оно,  конечно,  скатится  на  дно
тарелки,  а чайка усядется сверху. Тут сразу зазвонит звонок, -
придется подсоединить электрические батареи и индикаторы  вроде
тех,  что  установил  у  себя  на  кухне  Владелец псовой охоты
Мальплаке, - и двое  лиллипутов  мигом  прибегут  по  коридору,
откроют  дверцу,  и яйцо провалится в подземелье, а там его уже
откатят в зал и уложат в рыбий клей на хранение. А глупая чайка
через некоторое время приподнимется, заглянет себе под  ноги  и
скажет:  "Господи-Боже,  а  я-то думала, что сижу на яйце", - и
решит снести другое. Таким способом  мы  не  только  смогли  бы
уменьшить  число  чаек,  но  и  снабжали  бы  лиллипутов яичным
порошком.
   Понадобится, правда, фабрика для обезвоживания яиц - или как
это  называется,  -  потому  что  одного  яйца  хватит,   чтобы
кормиться целой семьей в течение недели, а приготавливать сразу
столько еды неэкономно. Если же мы станем перерабатывать яйца в
порошок,  его  можно  будет  употреблять  понемногу,  -  думаю,
ложечки  для  соли  вполне  хватит,  и  это  осчастливит  любую
хозяйку...
   А  то еще, думала Мария, начинавшая уже позевывать, мы могли
бы выводить в инкубаторах цыплят-однодневок  и  кормиться  ими,
или  кольцевать из-под низу их родителей - в Научных Целях, или
воспитывать птенцов, чтобы работали у нас гидропланами...
   Скоро она уже плыла по небесам  сновидений,  где  реактивные
гидропланы  складывали крылья перед посадкой или расправляли их
перед взлетом, наклоняя к воде под углом в сорок пять градусов.
Последние несколько недель Мария недосыпала. Щека ее  покоилась
на  сложенных  вместе  ладонях,  темные  косички раскинулись по
подушке, таинственные тени ресниц стали воротцами  в  неведомый
мир, где происходят события, постичь которые не в силах никто.
   За  миг  перед  тем,  как уйти в этот мир, Марии послышалось
сквозь  полудрему,  что  вроде  бы  на   террасе   мисс   Браун
разговаривает с викарием.
   Проснулась она в темноте, чувствуя, что сна у нее ни в одном
глазу.  Она  ощущала  себя  крепкой, счастливой, живой, а перед
глазами ее совершалось нечто чудесное.
   С проходившего над окном водосточного желоба, словно паук на
конце своей  нити,  спускался  освещенный  луной  шестидюймовый
человечек.
   Дело,  видите ли, в том, что если по всему вашему парку пять
сотен острых глаз неотрывно  следят  за  вами  из-под  кустиков
щавеля   и  листьев  репейника,  если  пять  сотен  похожих  на
крохотные  раковинки  ушей  настороженно   вслушиваются   из-за
зеленых  плодов  ежевики  и  дикой  петрушки,  в этом случае не
следует вам разгуливать по террасе,  рассказывая  викарию,  что
Марию  отправили  спать  на  пустой желудок, ибо такое развитие
событий через самое малое время непременно начнут  обсуждать  в
лиллипутской столице.
   Так  оно  и  случилось, а маленький Народ состоял не из тех,
кто покидает своих друзей  в  минуты  страдания.  Приготовления
начались  немедленно.  Сращивались  снятые  с  фрегата  канаты,
организовывались  транспортные  средства,  делалось  все,  чего
требовала  столь  решительная  минута. К десяти часам лиллипуты
тронулись в путь и достигли Южного фасада за час до  того,  как
мисс  Браун  отправилась  спать.  Две обитаемых комнаты им были
известны, поскольку вечерами они видели горящий в этих комнатах
свет.
   Прославленный   верхолаз,   занимавшийся   обычно   наружным
ремонтом  Храма  Отдохновения,  проник в ближайшую к окну трубу
водостока и полез по ней, как альпинист  по  скальному  камину.
Это означает, что он уперся спиной и ступнями в противоположные
стенки  трубы  и  так, в сидячей позе, начал медленно двигаться
вверх, прижимаясь к стенке спиной.  Длины  взятой  им  с  собою
веревки  на  всю огромную трубу не хватало, - а больше ему было
не утащить, - так что следом за ним поднимался второй  участник
восхождения,  он  нес вторую веревку и на середине пути срастил
ее с первой. Теперь  первому  верхолазу,  уже  забравшемуся  на
кровельный  желоб  водостока,  предстояло  выполнить  еще  одну
важную работу. Второй присоединился к нему - помогать.
   Вытащив длинную веревку из трубы, они спустили ее на  землю,
а  там  расторопные руки обмотали ее вокруг столба, уже вбитого
на краю лужайки. Теперь от желоба к траве  вела  сплетенная  из
конского волоса соединительная нить. Оставалось лишь пропустить
ее через выкованную из гвоздя металлическую скобу и привязать к
скобе  вторую  веревку.  После  этого в распоряжении лиллипутов
оказались две длинных веревки,  из  которых  одна  играла  роль
верхнего  троса  подвесной  канатной  дороги, а за другую можно
было металлическую скобу подтягивать вверх и  вниз.  Получилось
что-то вроде фуникулера.
   Когда  приготовления завершились, и было твердо установлено,
что  мисс  Браун  уже  храпит,  верхолаз  начал  спускаться  на
короткой веревке к оконному проему Марии.
   Та, стараясь не шуметь, открыла окно.
   - Как же я рада вас видеть!
   Верхолаз негромко ответил:
   - Привяжите Конец этой Веревки к вашему Столику, Мисс, или к
чему-нибудь  внутри  Комнаты.  Говорите  потише,  чтобы  нас не
учуяли.  Мы  установили  наверху  Полиспаст.   Желаете   видеть
Школьного Учителя?
   - Да!
   - В таком Случае, Минутку.
   И  он  исчез,  словно  крошечная  обезьянка,  оставив  Марию
закреплять нижний конец веревки.
   Следующим появился, сидя в люльке, Школьный Учитель.
   Он прошептал:
   - Добрый Вечер, Мисс.
   - Добрый Вечер,  Сэр,  Ваша  Честь,  Мистер!  -  с  чувством
отвечала  она. - Вы - лучшее, что я видела за сегодняшний день,
уж вы мне поверьте.
   - К вашим Услугам, Мисс. Позвольте  предложить  вам  немного
Провизии.
   И  действительно,  к  ним  на  веревке  медленно  опускалась
провизия - три зажаренных вола, два бочонка  бузинного  вина  и
четыре дюжины хлебов из травяного семени.
   - Боже ты мой! - сказала Мария.
   Она готова была задушить его в объятиях.
   К  Марии явилось целое посольство. Помимо зажаренных волов и
прочих  даров,  повергнувших   ее   в   состояние   блаженства,
присутствовали  также  Школьный  Учитель,  Адмирал,  верхолаз и
престарелый  городской  советник,  вручивший  ей   изукрашенный
приветственный  адрес.  Все  они  явились  сюда, исходя из того
принципа, что больных и узников следует развлекать. Они сказали
ей, что время далеко уже перевалило за  полночь,  и  замолчали,
наблюдая, как она уписывает свой обед, расстелив на подоконнике
вместо скатерти умывальное полотенце.
   - Я вас вконец объем, - покраснев, сказала она.
   - Нас  послали,  чтобы  вручить  вам, Мисс, Благодарственный
Адрес за неизменное Постоянство, с  которым  вы  защищаете  наш
Народ.  Адрес сей подписан всеми Гражданами Народа Лиллипутов В
Изгнании.
   - И Военно-морским Флотом, - твердо сказал Адмирал.
   - Это  вы  меня  защищаете,  -  сказала  она,  со  смущением
принимая  адрес.  -  Как  бы  там ни было, а мы с вами попали в
жуткий переплет. Мне нужно так много вам рассказать.  Только  с
полным  ртом  все  равно  ничего не получится. Вы не обидитесь,
если я пока почитаю?
   Мария читала, а лиллипуты воспитанно осматривались - гораздо
воспитаннее, чем она на острове. Комната ее  представлялась  им
такой  же  удивительной,  как  ей  остров,  но они старались по
возможности не пялить глаза.
   В Адресе написанном чернилами из ягод терновника на  тонком,
как   китайская   бумага,   пергаменте,  выделанном  из  шкурки
мыши-полевки, объяснялось, как нынешнее  и  грядущие  Поколения
будут  помнить,  что  Женщина-Гора  сдержала  данное  ею Народу
Слово, несмотря на Голод  и  тюремное  Заключение  и  прочее  и
прочее.  Лучшего аттестата не приходилось и желать, и поскольку
Мария не знала, как ей отблагодарить  лиллипутов,  она  сложила
Адрес,  с нежностью поместила его поближе к сердцу (в нагрудный
карман пижамы) и вернулась к обеду.
   Покончив с едой, Мария сказала:
   - Благодарю Лиллипутов за столь добрый обед.
   - К вашим Услугам, Мисс.
   Мария заметила, что они теперь называют ее не "Ваша  Честь",
а  "Мисс",  -  общепринятое  в  восемнадцатом  веке обращение к
девушке, - и почувствовала, что ей  это  приятно.  Почему,  она
толком не знала.
   - Не уходите. Хотите посмотреть мои вещи? Правда, показывать
особенно нечего.
   Простыни,  вернее  ткань простыней, наполнила лиллипутов, не
имевших своего ткацкого производства, восхищением, а бескрайний
простор линолеума сам по  себе  внушал  благоговейное  чувство.
Скаредность  не  позволяла мисс Браун расщедриться на ковер для
Марии,  так  что  ничего  кроме  этой   холодной   клеенки   да
дешевенького  шерстяного  коврика у кровати, пола не покрывало.
Мебель, как мы знаем, была чугунная.
   Мария  развлекала   гостей,   как   могла.   Самое   большое
удовольствие  они получили от стоявшего на ее туалетном столике
зеркала. Мария наклонила его,  так  что  зеркало  уставилось  в
потолок,  и  лиллипуты  стояли на нем, с увлечением разглядывая
свои  перевернутые  отражения.   Адмирал,   восхищенный   видом
собственных подошв, даже сыграл на губах матросский танец.
   Вслед за тем настало время рассказать им всю историю - как в
тайнике  обнаружился спруг и о воззрениях Профессора на Закон и
Работорговлю, и о мисс  Браун,  которой  не  терпится  отыскать
химерическую   потаенную   комнату.  Вопреки  ожиданиям  Марии,
Школьный  Учитель,  услышав  про  этот  ложный  след,  никакого
восторга  не  выказал. Он, подобно Профессору, сразу сообразил,
что  отныне  безопасность  Народа  зависит  лишь  от  стойкости
маленькой  девочки и, хоть ему не хотелось говорить ей об этом,
начал  подумывать,  что  его  соотечественникам   лучше   всего
перебраться  куда-то  в  другое  место, пока еще есть для этого
время, скрыв это  место  даже  от  Марии.  Впрочем,  он  сказал
только, что ему нужно как следует все обдумать.
   Когда   наступила   пора   прощания,   лиллипуты  поочередно
поцеловали  кончик  ее  мизинца.  Городского  советника  первым
усадили  в  люльку  подъемника,  а  все  прочие  уже кланялись,
улыбались, махали ладошкой, - тут-то и грянул гром.
   В  замке  с  внезапным  щелчком  повернулся  ключ,  дверь  с
грохотом  распахнулась,  и на пороге ее обнаружилась мисс Браун
во фланелевой ночной рубашке и со свечою в руке.
   Дальше события пошли с такой быстротой, что казалось,  будто
движения участников этой сцены замедлились. Сцена включала мисс
Браун,    которая,    услышав    разговоры,   поначалу   решила
разгневаться, потом изумилась и не поверила собственным глазам,
потом, на кратчайший миг, в  помраченном  разуме  ее  мелькнула
мысль - не следует ли ей вежливо поздороваться с гостями, потом
разум  ее  озарила  догадка,  потом  она  поняла  что к чему и,
наконец, ясно узрела возможность переловить  гостей,  присвоить
их  и  нажить  на  них целое состояние. Включала сцена и Марию,
кричавшую: "Бегите!", и посольство, бросившееся было бежать  да
только  посшибавшее друг друга с ног, и старика-советника кулем
уезжающего кверху в люльке, и  Адмирала,  вытаскивающего,  дабы
защищать,  подобно  Горацию, предмостные укрепления, свою новую
шпагу, кованную из булавки из "Вулвортса".
   Мисс  Браун  скакнула,  норовя  зацапать  всех   сразу,   но
нарвалась  на  удар шпагой, пронзившей ей палец. (Доброе оружие
едва не пронзило жадную лапу этруска насквозь.)  Укол  задержал
ее на секунду. (Она отшатнулась, оперлась, чтобы отдышаться, на
каминную  полку  и,  словно  обезумевшая  от  боли дикая кошка,
метнулась к Адмиралу, целя  когтми  ему  в  лицо.)  Мисс  Браун
поймала  его  за  ногу, но в тот же миг на нее налетела Мария и
впилась зубами в другой ее палец, прокусив его  до  кости.  Тут
уже  началась  куча  мала,  во  время которой люлька подъемника
успела дважды взлететь наверх. Затем на поле боя остались  лишь
Адмирал,  лезущий на руках вверх по канату, задыхающаяся Мария,
укатившаяся в угол,  словно  дуб  с  горы  Аверно,  и  наконец,
торжествующая   мисс   Браун,   сжимающая   в  мясистом  кулаке
полузадохшегося Школьного Учителя.



   Славнейший среди лиллипутских следопытов носил имя Градгнаг.
Это был жилистый, седой и немногословный мужчина, редко  с  кем
разговаривавший,  но  зато  способный по пению определить любую
птицу. Вот уже многие луны он обдумывал самый дальний из  своих
походов. Градгнаг принадлежал к людям того же рода, что и Аллан
Квотермэйн,  и  ныне  он  достиг,  наконец, внутренних областей
континента, исследованию которого посвятил всю свою жизнь.  Для
него  эти  области были чем-то вроде Копей Царя Соломона, ибо в
преданиях народа Лиллипутов В Изгнании повествовалось о стоящем
за необъятными пределами Парка  таинственном  доме,  в  котором
обитало   чудесное   племя   пегих  мышей.  Шкуры  их  обладали
баснословной  ценностью,  поскольку  на  острове   Отдохновения
имелась  всего  одна  такая,  используемая  в качестве общинной
регалии. Рассказывали, что шкуру  эту  триста  лун  тому  назад
добыл легендарный следопыт, тот самый, что ослепил лису и вошел
в  историю, как величайший среди мастеров своего ремесла. Звали
его Бламбрангрилл, он был  человеком,  грезившим  о  невиданных
горизонтах  и великих свершениях, и Градгнаг, хоть никогда и не
упоминавший об этом, унаследовал его грезы.
   Приготовления к  путешествию  заняли  много  дней.  Градгнаг
всегда странствовал в одиночку и налегке, поддерживая силы тем,
что  ему  удавалось  добыть,  но  на  этот раз он счел разумным
подготовить несколько промежуточных складов с самым необходимым
припасом, расположив их на расстоянии четырех часов  пути  один
от  другого.  Человек  он  был основательный. Несколько даже не
дней, а лун он посвятил одним только разведывательным  походам,
имевшим   целью  уточнить  направление  поисков,  ибо  предания
сообщали только, что  мышиный  дом  стоит  где-то  за  западной
порубежной  стеной,  но  точного азимута не указывали. Совершая
поход за походом, Градгнаг восходил на  эту  чудовищную  стену,
ежеминутно  рискуя,  что предательская опора рассыпется под его
ногою в прах, и озирал Великое  Неведомое  выцветшими  голубыми
глазами.  Градгнаг накапливал факты. Он прочитал в архивах все,
имевшее отношение к Бламбрангриллу, включая и покрытый  пятнами
крови  пергамент  с  крестиками  на  нем,  найденный когда-то в
расщелине   этой   самой   стены   рядом   с   иссохшим   телом
Бламбрангрилла,  забравшегося  в расщелину, чтобы умереть в ней
от ран, ибо внизу его дожидалась кошка.
   Ныне Градгнаг достиг своей  цели.  Он  пересек  стену,  ров,
колоссальную дорогу, сверкавшую, как малахит. Он увидел экипажи
высотою  в  сто  двадцать  футов,  которые  безо всяких лошадей
проносились мимо него, громыхая, словно бегущее  стадо  слонов;
он  увидел  бесчисленное  множество похожих на гуляющие деревья
гигантских людей и собак в тридцать футов ростом. Он таился, он
разведал и  исходил  множество  троп.  В  дневное  время  он  в
философической   задумчивости   сидел   у   крохотного  костра,
поджаривая крысиный бекон.  И  вот  наконец,  он  отыскал  свое
Эльдорадо.  Он находился уже в самом Доме. Уютно завернувшись в
спальный мешок, он лежал на ветке оплетающего стену Дома плюща,
рядом со стрельчатым окном, и подушкой ему служили шесть  пегих
мышиных шкур.
   То был дом викария.
   За   тридцать  лет  до  начала  нашей  истории,  во  времена
предыдущего приходского священника, этот неудобный, построенный
в разгар викторианской эпохи дом наполняли счастливые  люди.  В
ту пору по его выстланным красной плиткой коридорам разносилось
не  носовое  гудение  одышливого  угрюмца,  а  веселые возгласы
старого священника, любителя псовой  охоты,  отдававшего,  едва
только  у  кого-то  из  его  паствы  возникала  малейшая резь в
желудке,  распоряжение  немедля  послать   страдальцу   бутылку
портвейну  и  баночку  джема.  В ту пору около дюжины шумных, с
головы до пят перемазанных ребятишек, предавались в  этом  доме
бесчисленным   наслаждениям   детства.  Старший  сын  увлекался
соколиной охотой,  следующий  по  старшинству  коллекционировал
марки,  третий с утра до вечера бродил по окрестностям, собирая
растения, четвертый соорудил кукольный театр, пятый  плотничал,
а шестой, совсем еще маленький, держал белую мышь.
   Даже  и  теперь  чердак, на который мистер Хейтер ни разу не
удосужился заглянуть, в беспорядке заполняли  пыльные  удилища,
сценические  выгородки, стекленные ящички с крупными бабочками,
соколиные клобучки, и кучи изгрызенной  в  лохмотья  бумаги,  в
которых  поколение  за поколением селилось мышиное семейство, -
потомки той самой белой мыши, некогда сбежавшей и скрестившейся
с серыми.
   Спальный мешок Градгнага  располагался  за  окном  кабинета.
Немного  вытянув шею, Градгнаг мог увидеть и мистера Хейтера, и
кабинет, в котором тот восседал.
   Кабинет представлял собой мрачную  комнату  с  обоями  цвета
книжной   плесени  и  единственным  оконцем  в  толстой  стене,
наподобие готического. На  двери  висело  облачение  викария  -
капюшон,  мантия, стихарь - увенчанное походной шляпой, которую
он надевал при  воскресных  выездах  с  мальчиками-хористами  в
летний  лагерь на голом выметенном ветрами восточном побережьи.
На стене у двери красовалась  фотография  викария  с  друзьями,
сделанная  в  СидниСассекс-Колледже, - викарий был там заметным
участником  Студенческого  христианского  движения.  Висели  на
стенах и еще две фотографии - Помпей и колонны Траяна. Стол, за
которым  викарий  писал  проповеди,  был  изготовлен  из дерева
какого-то  мыльного  цвета,  а  перо  имело   форму   весла   с
изображенным  на  лопасти  гербом  Сидни-Сассекса.  На каминной
полке стояла фарфоровая банка с табаком, несущая тот  же  герб.
Над  полкой  же размещалась картина, изображающая сэра Галахада
верхом  на  битюге,  заехавшего  в  колючий  кустарник  и   там
призадумавшегося.  Присесть  в кабинете можно было либо на один
из  двух  плетеных  стульев,  отзывавшихся  на  такую   попытку
бамбуковым  взревом,  либо  на софу, набитую конским волосом, -
столь  скользкую,  что  присевший  тут   же   начинал   с   нее
скатываться.  Софа  предназначалась  для  детей,  готовящихся к
конфирмации, и приводила их в полное замешательство.
   Обстановку кабинета Градгнаг уже изучил и теперь  непременно
улегся  бы  спать,  чтобы  ввечеру  со  свежими силами заняться
мышиной охотой, если бы не увидел, как  по  подъездной  дорожке
плавно  катит  на  велосипеде  Стряпухи  мисс  Браун. Последняя
принадлежала к числу обитателей Парка, известных ему в лицо,  и
Градгнаг  перебрался поближе к оконице, чтобы узнать, зачем она
сюда заявилась.
   Мисс Браун, колыхаясь и не произнося ни единого слова, вошла
в кабинет. Мистер Хейтер, не терпевший, когда его тревожили  по
утрам,  уставился  на  нее с подавленной ненавистью. Мисс Браун
водрузила  на  стол  перед  ним  обувную  коробку  из  прочного
картона.  В  крышке  коробки,  несколько раз обмотанной крепкой
веревкой, были проделаны дырки,  как  будто  в  ней  перевозили
гусениц.  Мисс  Браун  развязала веревку и осторожно приподняла
крышку,  готовая  в  любой  миг   захлопнуть   ее.   Градгнагу,
разместившемуся   в  самом  верху  окна,  не  составляло  труда
заглянуть в коробку. В ней, съежившись в углу  и  глядя  вверх,
сидел   помятый   и   жалкий   Школьный  Учитель,  беспомощный,
испуганный, плененный, не уверенный, может ли он позволить себе
улыбнуться.
   Викарий немного посидел, замерев, глядя  на  экспонат  через
очки,  отражавшие  свет  и прятавшие глаза, складки его толстой
шеи понемногу наливались краснотой. Затем он потыкал  Школьного
Учителя предназначенным для писания проповедей пером, заставляя
его  шевельнуться.  Затем  дрожащими  пальцами вернул крышку на
место,  вновь  завязал  коробку,  вытащил  из  буфета   бутылку
красного  вина, которое держал для епископа, и налил мисс Браун
целый стакан.
   Верхняя часть окна была раскрыта, так  что  Градгнаг  слышал
каждое произносимое ими слово.
   Мисс   Браун   поведала,  как  она  ночью  застала  врасплох
посольство,  явившееся  утешить   Марию,   как   она   упустила
нескольких  человечков,  поведала  она  и  о  своих подозрениях
насчет того, что их, возможно, гораздо больше, чем она  видела.
Она  не  преминула упомянуть о баснословной, вероятно, ценности
трех упущенных ею существ, далеко превосходящей ценность  каких
угодно  сокровищ,  хранящихся  в потайной комнате, и о том, что
подразумеваемые сокровища наверняка попали к Марии от этих  вот
самых  существ. Она высказала также предположение, что Барнум и
Бейли, лорд Джордж Сангер или  Цирк  "Олимпии"  могут  выложить
если,  конечно,  удастся  изловить  этих уродцев, помногу тысяч
фунтов - за каждого.
   Мистер Хейтер выдохнул всего одно слово:
   - Голливуд.
   Оба неторопливо обдумали его, потягивая красное вино.
   - Деньги придется положить на счет Марии.
   - А кто сможет доказать, что мы обнаружили этих созданий  не
в доме викария?
   - Если они - люди, продажу их могут счесть незаконной.
   - Они не люди.
   - Никому  ни слова о вашем открытии, мисс Браун, нам следует
опасаться конкурентов. Ни единого упоминания  о  них,  пока  мы
всех не переловим.
   - Ребенок отказывается говорить, где они обитают.
   - Возможно,   нам   удастся   получить  нужные  сведения  от
пойманного вами карлика.
   - Он не желает отвечать на вопросы.
   - Я надеюсь вы не... не наказали Марию?
   - Хотя она с невиданным свирепством укусила меня  за  палец,
мистер  Хейтер, - совершенно как дикий зверь, - я не подняла на
нее руки.
   - Весьма разумно.
   - Мне пришло в голову, что, поскольку она знает, где они...
   - М-м-м-м. Вы ее заперли, надеюсь?
   - Заперла, у нее в спальне. Пусть пока посидит.
   - Да, но мы можем в любую минуту выпустить ее на свободу.
   Мисс Браун вдруг подняла украшенную пучком  волос  голову  и
хихикнула.  Засмеялась она, вполне вероятно, впервые в жизни, и
результат получился пугающий. В стеклянных глазах викария  тоже
обнаружился некий льдистый проблеск.
   - Как  это удачно, - сказал он, - что ей приходится навещать
их по ночам! Под покровом тьмы, мисс Браун. Она и  не  заметит,
что за нею следят.
   И   оба  поспешили  в  Мальплаке,  чтобы  освободить  Марию.
Впрочем, сначала мистер  Хейтер  извлек  Школьного  Учителя  из
обувной  коробки, на его взгляд недостаточно прочной, и запер в
металлической  шкатулке,  где  у  него  хранилась   наличность,
жертвуемая Обществу распространения христианского знания.
   Градгнагу  оставалось  только  взобраться  по  плющу немного
повыше, и спуститься в кабинет по шнуру от  шторы.  Ключ  лежал
пообок  шкатулки. Градгнаг сумел вставить его и повернуть. Мисс
Браун с викарием еще не достигли деревенской околицы, когда  их
пленник  уже  получил свободу. Они еще и до Северного фасада не
добрались, а Школьный Учитель вместе со  своим  спасителем  уже
тронулись  в  долгий путь домой. К сожалению, путь этот занял у
них целых два дня.
   Тем временем Мария с удивлением обнаружила, что за укушенный
палец ее не  наказывают.  И  даже  не  удивление,  а  изумление
испытала  она,  получив на завтрак любимый пудинг (с шоколадным
кремом) и услышав, что Стряпуху никто не уволил.  Когда  же  за
чаем  ей  сказали,  что  она  хорошая  девочка  и  потому может
навещать  своих  "милых  маленьких  друзей-эльфов",  когда   ей
захочется,  она  исполнилась  уже  не  изумления, а глубочайших
подозрений.
   Если вдуматься, мисс Браун и мистер Хейтер  были  людьми  не
столько страшными, сколько жалкими. Они уже так давно позабыли,
каково  это  -  быть  ребенком,  что  оказались  в  руках Марии
совершенно беспомощными. Конечно, на их стороне  была  сила,  и
они  могли  позволить себе по отношению к Марии любую грубость,
но при этом они и представить себе не могли,  что  Мария  вдвое
умнее их, и в этом состояла слабость их положения. "Родители, -
говорит  бессмертный  Ричард  Хьюгс, автор лучшей из когда-либо
написанных книг о детях, - обнаружив,  что  видят  своих  детей
насквозь   в   таком   множестве   ракурсов,  о  каком  дитя  и
представления не имеет, редко осознают,  что  существуют  вещи,
которые  ребенок  действительно  старается  скрыть,  прилагая к
этому все силы своего разума, и что здесь их, родителей,  шансы
равны нулю".
   - Интересно,   -  несколько  раз  за  этот  день  сама  себе
повторила Мария.
   На ужин ели омара "по-американски" и мороженое,  после  чего
Мария притворилась, что хочет спать.
   Мисс Браун в тот вечер легла пораньше.
   В  полночь  Мария  восстала  со  своего  обманного ложа. Она
лежала на нем с истовым терпением, накапливая силы, и  накопила
их предостаточно. Производя несколько больший, чем обыкновенно,
шум, она миновала дверь мисс Браун и тронулась в долгий путь по
Каштановой  аллее.  Пройдя ее до конца, Мария приостановилась и
глянула назад, сознавая, как всякий толковый  индеец,  что  для
собственного  тела  следует  сохранять  темный  фон  и при этом
стараться, дабы  твой  преследователь  четко  вырисовывался  на
светлом от луны небе.
   Разумеется,  оба  они  тащились  за  ней и, действительно, в
черных плащах.
   Усмехнувшись, Мария отправилась дальше.
   Две сотни лет тому назад на месте Дикого Парка  располагался
Японский  Сад  или что-то похожее. Ныне он обратился в лабиринт
рододендронов,  лавров  и  самых   разнообразных   кустарников,
обладавший   рядом  полезных  свойств.  Одно  из  этих  свойств
заключалось в  том,  что  хотя  изначальные  садовые  тропки  и
заросли  вечнозеленой  порослью,  окончательно  они все-таки не
исчезли. Коекакие проходы  по-прежнему  существовали,  походили
они  больше  всего  на  туннели,  но тем не менее сохраняли для
свободного прохождения фута четыре в высоту, сколько бы листьев
и  веток  не  смыкалось  над  ними.  Десятилетний  человек  мог
передвигаться  по  ним  довольно  быстро, следовало только лицо
прикрывать, а вот  особу  постарше  встречал  на  уровне  груди
норовящий  хлестнуть  побольнее  барьер. Другое удобство Дикого
Парка, роднившее его со всякими джунглями,  сводилось  к  тому,
что в одиночку пройти его было гораздо легче, чем вдвоем. Когда
двое  гуськом  пробиваются  через чащобу, ветки, высвобождаемые
первым, лупят второго по лицу. Имелись у Дикого Парка и  другие
приятные   свойства.   Например,   поскольку   его   запустили,
предоставив ему глохнуть,  как  заблагорассудится,  определить,
куда  ведет  призрак  той  или  иной  тропы, мог только большой
знаток этих  мест.  Путник  ощущал  себя  здесь  совсем  как  в
Хэмптон-Кортском   лабиринте,   только  хуже:  хуже,  поскольку
верхушка этого лабиринта заросла хлесткими ветками.
   Мария подождала, пока не убедилась, что потерять ее след уже
невозможно, и нырнула в шелестящую мглу.
   Далеко она уходить не стала. Минут через пять она присела  и
навострила уши.
   Приятно   было   послушать   как   викарий   с   мисс  Браун
перелаиваются, окруженные мраком и продолговатыми листьями.
   - Чшшш!
   - Вот здесь!
   - Сюда!
   - Туда!
   - Не хрустите!
   - Я не хрущу!
   - Куда поворачивать?
   - М-м-м-м.
   Через полчаса, убедившись, что они окончательно заблудились,
Мария выскользнула наружу и отправилась спать.
   Поутру она  выглядела  свежей,  как  только  что  написанная
картина. Мисс Браун, поднявшаяся лишь к завтраку, и имевшая вид
бледный, глаз оцарапанный, а в волосах - сучок, попросила чашку
хлеба  с  молоком.  Викарий, который заявился прочитать для них
благодарственную  молитву,  глухо  потребовал  чистого  бренди.
Мария  же,  поблагодарив  обоих  за  доброту, умильно попросила
разрешения взять с собой несколько  бутербродов  и  ко  второму
завтраку  не  являться,  - ей-де захотелось побродить по Парку,
кое-что выяснить. Ее  собеседники  выкатили  водянистые  глаза,
жутко осклабились и пожелали ей приятного времяпрепровождения.
   Она  прошла  через Мальплаке-во-Прахе в сторону Прислужников
Мальплаке, свернув налево, миновала  приходы  Угрюмое  Лежбище,
Болотный   и   Святого  Свитина,  что  в  Мальплаке,  пересекла
Нортгемптонскую дорогу по направлению к деревушкам с красочными
названиями Упившийся  Епископ  и  Горемычный  Герцог,  обогнула
знаменитое  лисье логово в Не-При-Монахе-Будь-Сказано, спетлила
от Храпунов к Ищейкам и перекусила бутербродами, сидя в  кустах
дрока  на  круглом  пригорке  в  Докучливых Девках, глядящем на
скотопрогонную дорогу, ведущую к Объедкам.
   Отсюда она наблюдала, как мимо проследовали ее соглядатаи.
   Спотыкаясь   от   усталости,   переругиваясь    по    поводу
правильности  выбранного маршрута, красноглазые от недосыпания,
мисс Браун с викарием упорно тащились по ее следам. Мисс  Браун
уже  стерла  ноги до волдырей да к тому же высокий каблук одной
из ее туфель отвалился, отчего  гувернантка  переваливалась  на
ходу,  словно линейный корабль во время знаменитого шторма 1703
года. Страдавший  мозолями  викарий  угнетенно  хромал  следом,
испуская  через  правильные  интервалы  гудение, смысл которого
сводился к тому, что им следовало свернуть к Нижним Недоделкам.
Мисс Браун, нос которой был задран  кверху,  ничего  не  желала
слушать,  а мистер Хейтер явственным образом обдумывал как бы и
что бы он с нею сделал, будь его воля.
   Мария  покончила  с  бутербродами  и  прилегла,  наслаждаясь
летним  теплом.  Фермеры  из  Докучливых Девок, все до единого,
занимались просушкой сена. Все до единого работники  с  ферм  в
Докучливых  Девках  занимались  тем  же  самым,  неодобрительно
отзываясь о здравомыслии  фермеров.  Все  до  единого  железные
зубья  нагружали  бесконечные  ряды  транспортеров,  влекущих к
верхушкам  стогов  захваченную   ими   траву.   Все   ворошилки
стрекотали  по  окоемам  полей, вздымая сено волной. Все конные
грабли тянулись за ворошилками и величаво клацали раз в минуту,
сбрасывая собранное сено. Все десятники, выполнявшие сложнейшую
часть работы, с шелестом укладывали на должное  место  огромные
кипы    травы,    сгребаемой    кривыми   руками   похожей   на
снегоочиститель  машины.  Все  владельцы  пивных  -   "Зеленого
человечка"  в  Грязях,  "Герба  Мальплаке"  в  Свиной Усадьбе и
"Головы Герцога" в  Коротышкином  Лугу  пробивали  бесчисленные
пивные  бочонки, которые, как они знали, пойдут нынче вечером в
дело. И все и  всюду  поглядывали  на  Его  Величество  Солнце,
страшась, как бы не взбрело Ему в голову наслать грозу.
   Впрочем,  что  касается  солнца,  то  оно  пребывало нынче в
тираническом настроении. Солнце пылало столь яростно, что Мария
едва ли не видела, как на нем колышется пламя,  как  оно  мечет
лучи  во  все  стороны,  как  оно,  бряцая,  бьет, словно Шива,
тысячью  рук  по  безоблачной  наковальне  небес.  И  Мария-то,
лежавшая  на  подъеденной  овцами травке, дышала с трудом, а уж
преследователи  ее,  бредущие  неизвестно  куда  по  деревушкам
Полные  Олухи,  Лихая  Икота,  Захудалое  Мальплаке  и Долдоны,
отдувались так, что любо-дорого было смотреть.
   Когда они скрылись из виду, Мария уткнулась носом в пахнущую
тимьяном траву, последила  немного  за  щитником  в  сверкающих
доспехах,  который,  повиливая  задом  и оставляя пахучий след,
улепетывал под трехлапый листок лядвенца, и вскоре уснула.
   Ближе к вечеру она пробудилась  -  как  раз  вовремя,  чтобы
увидеть,  как  возвращаются  викарий  с  мисс Браун. На сей раз
между ними было ярдов пятьдесят, друг с дружкой они  больше  не
разговаривали,  и  возглавлял  шествие  викарий. Мария радостно
окликнула  их  и  сбежала  с  холма,  чтобы  присоединиться   к
процессии.  Они  почему-то не обрадовались, увидев ее - так, во
всяком случае, ей показалось. Впрочем, оба постарались, сколько
могли, изобразить приятное удивление. Мария подняла их  упавший
дух,  задав  несколько  веселых  вопросов о том, приятно ли они
прогулялись, и короткой дорогой отвела их домой, ужинать.
   После ужина (свежий лосось и снова мороженое, только другое)
Мария, покинула их распластавшимися в гостиной и до наступления
темноты пролежала на своей кровати, отдыхая. Но едва лишь  мисс
Браун   отправилась   спать,  Мария  поднялась  и  на  цыпочках
прокралась мимо ее двери. Минуя дверь, она слышала, как  громко
застонала  тиранша.  Викария  Мария  обнаружила спрятавшимся за
статуей Психеи в Бальной зале, - он снял ботинки и задремал  на
посту,  так  что Марии пришлось покашлять, чтобы его разбудить.
Вслед за  тем,  пока  викарий,  кряхтя  от  усталости,  пытался
всунуть  опухшие  ступни  обратно в ботинки, Мария разнообразия
ради свернула к Северному фасаду, а от него  пошла  не  Липовой
аллеей, а Буковой.
   Аллея   вывела  ее  Райской  долиной  к  Монументу  Ньютона,
примерно такому же, как Нельсонова  колонна  на  Трафальгарской
площади, с тою лишь разницей, что Монумент венчала не статуя, а
маленькая   обсерватория   со  стеклянной  крышей  и  сломанным
телескопом. К ней вела внутренняя лестница, имевшая - в  память
о  Ньютоне  -  в  точности  столько же ступеней, сколько дней в
году.
   Мария повернула ржавый ключ, вошла в маленький темный зал  и
затаилась под лестницей.
   Вскоре появились и соглядатаи.
   Задыхаясь   и   шипя  от  боли,  причиняемой  разнообразными
мозолями и волдырями, качаясь от усталости,  опираясь  друг  на
дружку,  чтобы  сохранить  прямую осанку, викарий и мисс Браун,
два смутных силуэта в проеме  открытой  двери,  остановились  у
подножия лестницы.
   - Сколько ступенек?
   - Триста шестьдесят пять, запятая, два пять шесть четыре.
   - Год календарный?
   - Сидерический.
   - Пошли,  -  сказал наконец, викарий. - Вперед и выше! Может
быть, каждый из них стоит многие тысячи фунтов.
   - Вперед и выше, - согласилась мисс Браун. И оба  заковыляли
по лестнице вверх.
   Когда  они  достаточно удалились, Мария выскользнула наружу,
заперла за собой дверь и отправилась спать.
   Поутру,  съев   на   завтрак   прекрасное   кеджери,   Мария
пролегающим  через Дикий Парк путем - окольным, поскольку ей не
хотелось, чтобы ее заметили сверху, - отправилась  к  Монументу
Ньютона и еще до полудня достигла его.
   Мисс  Браун,  засевшая  наверху,  размахивала выставленным в
окошко обсерватории телескопом  с  привязанной  к  нему  нижней
юбкой.  Викарий  подвизался  внизу - колотил в дверь и плаксиво
взывал о помощи. Поскольку парк  Мальплаке  имел  в  окружности
примерно  двадцать  пять миль, и внутри этого круга не осталось
помимо них и Стряпухи ни единой живой души, надежд на  спасение
у  них  было  мало.  Хорас  Уолпол как-то назвал эти земли "тем
Графством, которое они именуют парком".
   Прождав несколько времени, Мария, укрытая сводчатыми кронами
рододендронов, осторожно подобралась к Монументу. Она  неслышно
отперла  дверь,  в  которую  по-прежнему  бухал викарий, и ужом
ускользнула в заросли, чтобы оттуда наблюдать за дальнейшим.
   Мисс Браун с викарием предавались  своим  трудам  до  самого
обеда.  Наконец, последний, обезумев уже до последних пределов,
вцепился в дверную ручку и в виде кары за  неповиновение  начал
ее трясти. Дверь, натурально, сразу же отворилась. Заслышав его
разгневанное гудение, сверху спустилась мисс Браун.
   Оба  узника  немедленно пришли к заключению, что дверь так и
оставалась все  это  время  открытой.  Каждый  обозвал  другого
косоруким.   Когда   они,  пребывая  в  разгневанных  чувствах,
расползлись по постелям, оба решили про себя, что проспят, если
придется, хоть до Судного Дня, независимо от  того,  отправится
ли Мария навещать своих человечков или не отправится.
   Будут  теперь  знать,  думала  Мария, как выпускать детей из
спальни, чтобы разнюхать, где прячутся их друзья.




   Марию все эти приключения немало повеселили, да и на викария
с мисс Браун они повлияли благотворно - и по части  исправления
нрава и в рассуждении физической подготовки. Но предаваясь этим
забавам, Мария все же совершила ошибку.
   Она не позаботилась о своих аванпостах, чего, вообще говоря,
себе позволять не следует.
   Народ лиллипутов, не сумевший найти объяснений ее поступкам,
запутался почище викария.
   Где  пребывает  Школьный  Учитель, лиллипуты не знали, - они
думали, что он так и сидит во дворце под запором,  -  блуждания
же  Марии,  часть  которых  они наблюдали, привели лиллипутов к
выводу, что она пытается  сбежать  от  своих  мучителей,  а  те
догоняют ее и возвращают назад.
   Марии   следовало   бы,   как  только  стало  ясно,  что  ее
преследователи сдались и не помышляют ни о чем,  кроме  отдыха,
побывать  на  острове  и все объяснить, но Мария тоже устала. И
довольная преподанным ею уроком, она решила отдохнуть.
   Вечером, отчасти пришедшие  в  себя  мисс  Браун  и  викарий
сидели у камина в Северо-северо-западной гостиной, а между ними
на  софе  сидела  Мария. Они решили теперь постоянно держать ее
при  себе,  чтобы  она  не  могла  более   урвать   ни   минуты
единоличного  отдыха.  Викарий,  листая  альбом,  показывал  ей
фотографии.
   Альбом  содержал  несколько   снимков   Озерного   Края,   а
вперемешку  с ними - почтовые открытки с портретами Вордсворта,
Рескина и иных достойных людей и с отпечатанной понизу надписью
"Привет  со  склонов  Скиддо".   Вокруг   портрета   Вордсворта
располагались еще в замечательно узеньких рамках пейзажи: толпа
нарциссов  золотых, сорок коров, пасущихся, как одна, и проч. и
проч. Один из снимков показывал викария с мисс  Браун  на  пути
вверх   по  склону  горы  ОлдМан  под  Конистоном,  другой,  со
скошенным под тридцать градусов горизонтом -  купание  каких-то
дам  в  Рамсгейте  в 1903 году, впрочем, эту фотографию викарий
мгновенно  прикрыл.  На  картинках,  с  Вордсвортом  никак   не
связанных,  имелись сделанные как бы белыми чернилами подписи с
именами и датами:  "Головастики,  Балабон,  Бубу,  я  и  мистер
Хиггинс.  Амблсайд,  36-й"  или "Сестра Бигглсуэйд (с собакой).
Кендал, 38-й".
   С другого боку  от  Марии  сидела  с  вязанием  мисс  Браун.
Длинные, острые, металлические спицы клацали в ее руках.
   Огонь - по летнему времени - в камине разожгли маленький. Он
предназначался  для красоты, не для согрева. Свет электрических
ламп весело поблескивал  на  покойных  креслах  и  на  кофейных
приборах,  ибо  время  было  уже  после  ужина,  и  викарий все
шелестел и шелестел страницами альбома, переворачивая  их  одну
за  другой. Окно, за которым ему довелось заночевать в какой-то
гостинице, викарий показывал им с таким видом, будто  он  и  не
викарий вовсе, а королева Елизавета.
   Они как раз добрались до Кезуика, когда снаружи донесся шум.
   За окном прокатилась дробь желудевых барабанов, завыли трубы
и несколько   сот   чистых,  пронзительных  голосов  решительно
пропели:

                   Ужель Педагогу Спасения нет?
                   Ужель Педагогу Спасения нет?
                   Пять Сотен отчаянных Лиллипутов
                   Узнают Причину и сыщут Ответ.

   Они пришли, чтобы спасти своего соплеменника,  сколь  бы  ни
были малы их шансы на успех.
   Как  только  грянула  песня,  викарий вцепился в косу Марии.
Мисс Браун вцепилась в другую.
   Окно находилось у них за спиной.
   Мария сидела, не  способная  обернуться,  а  собравшиеся  за
окном   освободители   не  могли  увидеть,  что  ее  удерживают
насильно. Над спинкой софы торчала лишь ее голова.
   Викарий мгновенно оценил ситуацию.
   Не оглянувшись, он произнес сквозь зубы:
   - Мисс Браун, прошу вас, встаньте и, сохраняя беспечный вид,
как бы нехотя отойдите к дверям. Когда  вас  уже  нельзя  будет
увидеть  в окно, подберитесь к нему и посмотрите сквозь щелку в
шторе, что там происходит. Но помните: за спиной  у  вас  горит
электрический свет.
   Мисс  Браун  передала  викарию  вторую  косу  и, как ей было
велено, крадучись, отправилась на задание.
   Картина,  судя  по  ее   описанию,   открылась   перед   ней
восхитительная.
   В  полосах  света, падающего из окна на террасу, выстроилась
целая армия. Одетая в форму из мышиной кожи, застыла по  стойке
"смирно"  пехота  с командирами в жучиных кирасах, выступившими
на три шага вперед и обнажившими шпаги. Была там  и  кавалерия,
во главе с Адмиралом, потрясающим саблей и облаченным в один из
полученных  от капитана Джона Бидля древних костюмов, в котором
Адмирал глядел совершенным Нельсоном. Подобно  всем  адмиралам,
сидел  он  на  крысе плохо. Лучники, выставив каждый левую ногу
вперед, стояли, будто под Азенкуром. За  спинами  их  виднелись
шеренги  Союза  Матерей,  Клуба Дам, Играющих в Мушку, Общества
"Синий  Чулок"  и  прочих  женских  организаций,   -   дамы   с
воодушевлением  пели  и махали плакатами, на которых значилось:
"Голосуйте за Марию", "Долой Мисс Браун",  "Алгебра  только  по
Соглашению",   "Лиллипутия   и  Свобода",  "Нет  Папизму"  (это
специально для викария) и "Никогда Педагоги не  будут  Рабами".
Легким  галопом скакали туда-сюда с донесеньями адъютанты; пели
горны; юные барабанщики отбивали  сигнал  общего  сбора;  реяли
развернутые  полковые  знамена; оркестр наяривал "Malbrook s'en
va-t-en guerre"; в золотистом  свете  сверкали  шпаги,  пики  и
гарпуны;  и  в  тот самый миг, когда мисс Браун вперилась одним
глазом сквозь щелку, туча стрел грянула в оконные стекла, "так,
словно посыпался снег".
   - Ура! - вскричала пехота.
   - Смерть или Слава! - вскричала за ней кавалерия.
   - Адмирал ожидает... - вскричал Адмирал, но к нему подскочил
адъютант, пошептал, прикрывшись рукой, и Адмирал тут же  сменил
формулировку  на  лучшую,  -  Лиллипутия  ожидает,  что сегодня
каждый из вас исполнит свой Долг!
   Бедная, маленькая армия,  обреченная  на  погибель!  Как  не
хватало сейчас лилипутам мудрых советов похищенного наставника!
Уж  он-то,  наверное, втолковал бы им, сколь велико неравенство
сил. Но все равно, явиться сюда ради его спасения, - как  много
было в этом поступке отваги!
   Выслушав гувернантку, которая, глядя в свою шпионскую дырку,
описала увиденное, викарий промолвил:
   - М-м-м-м.
   Затем он сказал:
   - Не сочтите за труд загасить электрический свет.
   - А  теперь,  -  добавил он, - когда мы погрузились во тьму,
будьте столь любезны, закройте и замкните окно.
   Когда и это было исполнено, они уселись по бокам  от  Марии,
вцепившись  в  свою  косу каждый, и мистер Хейтер опять заиграл
погудку.
   - На сей раз, - в конце концов, заявил он, - ошибок быть  не
должно.
   - И никакой суматохи.
   - Цель,   сколько   я  ее  понимаю,  состоит  в  том,  чтобы
переловить сколь можно больше этих  малюток  и  обратить  их  в
дальнейшем к нашей выгоде. Но как нам приняться за дело?
   - Могу ли я внести предложение?
   - Да, какое?
   - Эти,  по  замечательно  точному  выражению вашему, малютки
вооружены,  как  мне  доподлинно   известно   по   собственному
печальному  опыту, пусть маленьким, но оружием, каковое, будучи
хрупким,   способно,   однако,   наносить   уколы   чрезвычайно
болезненные.
   - Этот факт не миновал моего внимания.
   - Попытки  перехватать  их  вручную, - оставляя в стороне то
обстоятельство, что так много не нахватаешь, - не сродни ли они
потугам голыми руками изловить дикобраза?
   - М-м-м-м-м.
   - Между тем, вооружившись метлой и проворно  сметая  малюток
перед  собою,  мы  легко  посбиваем  их  с  ног, оставаясь сами
отделены от них длинной палкой, и  безусловно  разгромим  целый
полк или два, набрав этих крошек полное ведро.
   - Браво,   мисс   Браун!   Итак,   находим  метлы  и  ведра,
подкрадываемся к ним с двух сторон, - вы с запада, я с востока,
- берем их в клещи и с  флангов  метем  к  середине.  В  худшем
случае  мы  лишь поцарапаем их, иного ущерба прутья, образующие
метлу, причинить не  способны.  Они  же,  придя  в  смятение  и
повалившись один на другого, не смогут прибегнуть к оружию...
   - В то время, как мы - с метлами и ведрами...
   - С кастрюлями...
   - Да с чем угодно, лишь бы крышка была...
   - Завладеем нашей добычей! И продадим ее! Однако, прежде нам
надлежит устранить ребенка.
   Некоторое   время  они  перемигивались  над  головой  Марии,
оттянутой за волосы книзу, широко распяливали рты, таращились и
ковыряли в воздухе пальцами, стараясь выработать план действий.
Наконец, они согласно покивали друг дружке.
   - Нашего  херувимчика,  -   подводя   итог   перемигиваниям,
саркастически  промолвил  викарий, - следует препроводить в его
опочивальню и там запереть. Эту приятную обязанность  я  возьму
на  себя.  А  вы, мисс Браун, пока я отсутствую, позаботьтесь о
подходящих емкостях. Руку, дорогое дитя, и пойдем со мной!
   В темноте, так и не выпустив косичек из рук, он  поволок  за
собой  Марию, и та разинула рот, намереваясь завопить, что есть
мочи. Она  понимала,  -  иной  возможности  предупредить  Народ
относительно метел ей не представится.
   Однако  викарий  видел  в  темноте  не  хуже кошки. Мария не
успела еще издать ни единого звука,  а  его  пухлая  длань  уже
залепила ей рот. Дальше они передвигались, сохраняя молчание.
   В   спальне   мистер   Хейтер  неожиданно  продемонстрировал
качества весьма предусмотрительного негодяя. С сопением швырнув
Марию на кровать, он некоторое время постоял  посреди  комнаты,
тупым ногтем постукивая себя по зубам.
   - Наша   голубка,  -  наконец,  произнес  он,  -  не  лишена
разумения и даже находчивости. Просто посадить  ее  под  замок,
означало бы, в сущности, оставить ее на свободе. Так-так, дайте
подумать.  Вопервых,  войско  стоит  у  нее  под  окном, хоть и
несколькими этажами ниже. Поэтому мы запираем окно, вот так,  и
дабы  придать задвижке надежности, мы, м-м-м-м, мы ее подгибаем
с помощью кочерги, таким вот образом, прилагая усилия, на какие
способен лишь взрослый, и при этом помним, что, уходя,  кочергу
надлежит  захватить с собой. Отменно. Теперь ее никакой ребенок
с места не стронет, тем паче без кочерги. Далее, остановимся  и
поразмыслим.  Ну,  например,  так: находчивая, м-м-м-м, девица,
выставившись в окно,  пусть  даже  закрытое,  и  будучи  хорошо
освещенной,  может  каким-либо  жестом  или знаком предупредить
нашу добычу. Поэтому мы удалим из патрона  лампочку,  вот  так,
довольно  малейшего  поворота,  -  и  что мы видим? - а то, что
комната  погрузилась  во  мрак!  Теперь,  сколько  бы   детские
пальчики  ни щелкали выключателем, явить Лиллипутам свет истины
им не удастся. Что еще? Запертая, без света, без  окна,  высоко
вверху...  Пожалуй,  на  этом  я  могу и откланяться. Спокойной
ночи, Мария.
   Она услышала, как повернулся  в  замке  ключ,  и  напряженно
сжавшись,  подождала,  пока  хихиканье  викария  затихло вдали,
после чего стрелой вылетела из кровати, сдернула с  умывальника
наполненный  водою  кувшин,  и  метнула  его  в  окно. Задвижки
задвижками, но такой дурой, за какую ее принимал  викарий,  она
все-таки не была.
   Стекло  с  нестройным "дзынь" разлетелось, и за этим звуком,
долгое мгновенье спустя, последовал глухой  удар  эмалированной
посудины  о  террасу.  Удар  сопровождался  рассыпчатым  звоном
стеклянных осколков, опадающих мелодичным метеоритным дождем. В
ответ  далеко  внизу  как  один   человек   вскрикнула   армия,
пронзительно и тонко.
   Мария просунулась сквозь дыру в окне и завопила:
   - Уходите!  Они выйдут из разных дверей с метлами, чтобы вас
замести! Только толпой не ходите.  Рассыпьтесь.  Каждый  должен
идти  своей  дорогой,  пока вы не встретитесь дома. Скорее! Они
уже близко!
   Она слышала, как лиллипуты что-то закричали в ответ, но  так
тихо, что слов различить не смогла.
   - Да,  у  меня  все в порядке! В полном порядке. Я свободна.
Уходите немедля! Рассейтесь! Бегите!  Если  кого-нибудь  станут
преследовать,  не  приводите  их сами знаете куда. Замрите, как
будто они - совы. Они вас не  заметят.  Но  уходите,  бегите  в
разные стороны, не вместе! Со мной все в порядке. Мне ничего не
сделали.  Они  хотят  выследить меня, чтобы я привела их к вам.
Учителя здесь нет.
   - Да, и еще, - Мария старалась кричать как можно громче, ибо
лиллипуты,  похоже,  уже  разбегались,  -  еду  мне  больше  не
приносите! Меня теперь кормят! И не ждите меня вечерами!
   Последние  слова  -  из  страха,  что ее не услышат, - Мария
почти провизжала как раз в тот миг, когда мисс Браун  со  своим
фюрером выскочили на террасу.
   Слишком поздно.




   Физиономии  у  них, когда они добрались до Марииной спальни,
выглядели иссиня-серыми. Лицо викария стало сливовым от  злости
и  от  подъема по лестнице, а лицо мисс Браун залила мертвенная
бледность, одни лишь ноздри алели на  нем.  Обоих  душил  такой
гнев,  что  они  едва  могли  говорить.  Они слышали, что Мария
кричала в окно. Викарий вставил лампочку обратно  в  патрон,  и
оба присели.
   - Мария, - сказала мисс Браун, - выслушай мистера Хейтера.
   Викарий же произнес следующее:
   - Эти  карлики  стоят  целого  состояния.  Ты понимаешь? Они
стоят  достаточно,  чтобы  сделать  тебя  богатой  девочкой   и
обеспечить  бедной  мисс Браун, которая ради тебя выбивается из
последних сил, мирную и достойную старость. О себе я  уж  и  не
говорю. Где они живут?
   Мария молча смотрела на него.
   - Ты  понимаешь,  что  если  их  удастся  продать, мы сможем
заплатить постыдные долги твоих  предков  множеству  разоренных
лавочников и спасти Мальплаке от бесчестья?
   - Я   думала,  долги  выплачиваются  из  денег,  которые  вы
получаете на мое содержание.
   - Ты испорченная девочка. Где они живут?
   Мария скрестила на груди руки.
   - Мария, ты должна сказать викарию, где они живут.
   - Не скажу.
   - Ты понимаешь, как грешно заглядывать Богу в лицо? Это  все
равно,  что бросать Его милости в рот дареного коня! Бог послал
этих тварей, чтобы помочь нам выпутаться из затруднений,  а  ты
своим  неблагодарным  упрямством  наносишь Ему оскорбление. Где
они живут?
   Мария сжала губы.
   Мисс Браун поднялась, вперевалочку приблизилась  к  Марии  и
нависла над ней.
   - Ты  гадкая  девочка.  Дерзкая.  Лучше  расскажи  обо  всем
викарию или ты пожалеешь. Ты знаешь, что я имею в виду.
   Не получив ответа ни на эти слова, ни  на  какие-либо  иные,
мистер   Хейтер   утратил   терпение.  Он  вовсе  не  испытывал
потребности причинить Марии боль, нет,  помыслами  его  владело
одно лишь корыстолюбие. Он хотел обладать Народом.
   - Если  ты  не  скажешь, мы посадим тебя под замок. Слышишь?
Будешь  сидеть  взаперти  без  обеда.  Тебя  будут  наказывать.
Наказывать  до  тех  пор, пока ты не скажешь. Такое упрямство -
грех, чудовищный грех.  Это  эгоизм,  вот  что  это  такое.  Ты
гадкая, испорченная, упрямая, эгоистичная девочка!
   - Очень  хорошо,  -  сказал  он, так и не услышав в ответ ни
слова. - Пусть сидит в комнате, пока не заговорит, а  вы,  мисс
Браун...
   Гувернантка перебила его:
   - В  эту  комнату,  мистер  Хейтер,  заглядывает Стряпуха, -
могут пойти разговоры.
   - Значит,  следует  запереть  ее  в  другой  комнате,   куда
Стряпуха  не  полезет,  а  Стряпухе мы можем сказать, что Мария
уехала.
   - Погостить у тети.
   - Вот именно. Итак, какую комнату вы предлагаете?
   - А что тут предлагать? - сладко сказала мисс Браун. - У нас
же есть подземелье.
   О подземельи  Мальплаке  слышал,  наверное,  всякий,  -  оно
упоминаетс   во   множестве   исторических  трудов.  Подземелье
представляло собой огромную  яму,  уходившую  в  глубь  времен,
оставляя  далеко  позади Первого Герцога, - в мглистое прошлое,
видевшее, как поднимается из земли лондонский Тауэр.
   Предками  Герцога  были  некие  баронеты,  обязанные   своим
титулом Новой Шотландии и обитавшие со времен Якова I в древнем
норманнском  замке, который стоял на клочке земли, ныне скрытом
под полом в одном из углов бальной залы. Баронеты не поладили с
Кромвелем, и  Кромвель  взорвал  их  замок,  а  Первый  Герцог,
приступив  к  строительству  дворца, воспользовался оставшимися
камнями, да заодно уж стер с поверхности земли и все остальное,
уцелевшее после Кромвеля. Единственной  частью  замка,  которую
ему  не  удалось стереть с поверхности земли, поскольку она уже
находилась под этой  поверхностью,  были  как  раз  подземелья.
Герцог устроил в них винные погреба, а самое просторное оставил
в  неприкосновенности. Герцог счел его редкостью, поскольку оно
было "готическим".
   Подземелье заливал багровый свет, проходящий через окошко  с
красным  стеклом, проделанное в стене толщиною почти в двадцать
футов. На окошке сидела решетка, и отсвет  его  на  норманнских
арочных  сводах  создавал  эффект,  далеко  превосходящий любые
фокусы Комнаты Ужасов.
   Мебель в подземелье была если не красная, то угольно черная.
Состояла она из пыточных орудий, которые не пустили  с  торгов,
поскольку  на  них не имелось спроса. Пол почти сплошь покрывал
тростник, - кроме тех его участков, где  требовался  песок  или
опилки, чтобы впитывать кровь.
   В  одном  из  углов  располагалась дыба: усовершенствованной
конструкции, выдуманной  мерзавцем  по  имени  Топклифф.  Вдоль
одной  из ее сторон тянулась алая надпись, жуткие слова, взятые
из рескрипта о предании пытке несчастного Гвидо Фокса:

                       PER GRADUS AD IMA.

   В  противоположном  углу  помещался  инструмент,  называемый
Нюрнбергской  Девой: стоячий гроб, формой напоминающий женщину.
Крышку   его,   открывавшуюся   на   манер   двери,    усеивали
шестидюймовые  шипы,  расположенные  так,  чтобы,  когда  дверь
закрывается шипы вонзались в различные части  тела  помещенного
внутрь человека.
   В   третьем   углу   находилось   приспособление,  именуемое
"поручи", - то самое, кстати, посредством которого в 1614  году
в  присутствии  Фрэнсиса Бэкона истязали Пичема, допрашивая его
"перед пыткой, во время пытки, между пытками и после пытки". На
"поручах" также имелась надпись:

                      МУКА - ЛУЧШАЯ НАУКА.

   Четвертый  угол  занимала  плаха.  Ее,  черную,  как  и  все
остальное, покрывал кусок алого бархата. Приподняв этот покров,
можно было увидеть зарубки - там, где в дерево глубоко вонзался
топор.  Сам топор лежал поверх покрывала, поблескивая рубиновой
сталью, - тот самый топор, которым обезглавили Карла I.  В  тот
день  топор  был  в  руках  Ричарда  Брендона,  он  же "Молодой
Грегори", - прозвище, которое позволяло не путать его  с  отцом
(тоже  палачом),  "Старым  Грегори". Та же верная рука опускала
этот топор на шеи Страффорда,  Лауда,  Голланда,  Гамильтона  и
Кейпела,  все сплошь лордов, но к сожалению у этих мучеников не
было времени для размышлений о том, насколько им  повезло,  что
столь  важную  работу поручили художнику, относящемуся к себе с
уважением. Ибо Молодой Грегори упражнялся  с  раннего  детства,
отрубая  головы  бродячим  кошкам.  Это  вам  не мерзавец Кетч,
которому потребовалось нанести пять ударов,  чтобы  обезглавить
несчастного герцога Монмутского да и то еще пришлось прикончить
его карманным ножом.
   Близ   топора   в   небольшом  хрустальном  ларце  покоилась
половинка четвертого шейного позвонка короля Карла, - другую  в
1813  году  украл  из  гробницы  Карла врач, которого звали сэр
Генри Галфорд.
   Поперек ларца кто-то выгравировал знаменитую цитату:

                  ДЕ MORTIUS NIL NISI BONUM.

   Середину главной  стены  -  прямо  против  тяжелой  двери  -
занимал  огромный  очаг,  в  котором  калили  железные  клейма.
Насупротив окна в самой темной из ниш  кучей  лежали  бедренные
кости, черепа и тому подобные прелести.
   Стены   подземелья   были   покрыты   нацарапанными  на  них
последними посланиями узников.
   Маленькие Принцы, которых прикончили не в Тауэре,  а  именно
здесь, в Мальплаке, начертали "Adiew, Adiew". Ведьма, перед тем
как  ее  сожгли,  успела  вывести "Кот мяукнул. - Нам пора!", а
какой-то стосковавшийся по родине шотландец, утомленный к  тому
же  слишком  частым общением с тисками для пальцев, сообщал: "В
гостях хорошо, а  дома  лучше".  Еще  один  безвестный  лиходей
написал просто: "Вы мне сделали больнее, чем я вам".
   Вот  в  эту  мрачную  яму,  куда  Стряпухе никогда бы даже в
голову не пришло заглянуть, и притащили  упиравшуюся  Марию,  а
притащив, буквальным образом приковали к стене с помощью ручных
кандалов,  - памятуя о находчивости, проявленной ею в отношении
кувшина с водой. Конечно, они не  собирались  применять  к  ней
орудия пыток, они всего лишь хотели узнать, где обитает Народ.
   - Если   ребенок  закоснел  в  непокорстве,  -  оглядев  ее,
произнес  под  занавес  снова  начавший  задумчиво   погуживать
викарий,  -  его надлежит наказывать, покуда он не заговорит. А
гадких детей полагается сечь.




   Профессор сидел на  краю  своего  огородика,  под  мраморным
изваянием  Трагической Музы. Профессор рубил хворост. Посмотрев
на изваяние  с  другой  стороны,  можно  было  обнаружить  Музу
Комическую,  так  что  над головой Профессора располагалось два
распяленных рта, - один хохочущий, а другой завывающий. Это был
памятник то ли Конгриву, то ли еще кому-то подобному. Профессор
помахивал приобретенным в "Вулвортсе" (где он  делал  все  свои
покупки)  шестипенсовым топориком, а рядом с Профессором лежала
на земле еще и ножовка по металлу  ценою  в  один  шиллинг  три
пенса,  включая  стоимость  запасных полотен, - ею он ухитрялся
валить небольшие  терновые  деревца,  которые  шли  у  него  на
растопку. В мозгу Профессора роились разнообразные замыслы.
   Первый  замысел был таков: устроиться автобусным кондуктором
и заработать на проезд до Лондона, где ему, может быть, удастся
- ну, то есть, это вполне вероятно,  -  отыскать  в  Библиотеке
Британского  музея  комплект Дю Канжа. Да, и что касается этого
плана, - он решительным образом уверен, что Tripbarium означает
либо  "трехлистный",  либо  "трехчастный",  но   к   сожалению,
манускрипт  допускает  и  то,  и  другое  прочтение,  а в итоге
возникают разительные отличия.
   Второй  замысел  заключался  в  том,   чтобы   экономить   и
откладывать  деньги до тех пор, пока у него не накопится пенни,
а затем купить рыболовный крючок и попросить у Марии разрешения
удить рыбу в озерах Мальплаке. При мысли о том, как он  поймает
рыбу,  -  окуня,  может  быть,  -  как  зажарит  ее на железной
решеточке, как положит на кусок  хлеба  с  маслом  и  съест,  у
Профессора  потекли  слюнки. Конечно, хорошее удилище или леска
были ему не по  карману,  но  можно  срезать  молодой  ясень  и
привязать к нему бечевку от посылки, которую Профессор когда-то
давно   получил,   так   что   главная  трудность  сводилась  к
необходимости отложить целый  пенни  для  покупки  крючка.  При
мысли  об  окуне, он ощутил вдруг такую алчбу, что почти совсем
решился, чтобы добыть денег, продать одно из принадлежавших ему
первых шекспировских фолио.
   Третий замысел касался приготовления  в  стоявшем  на  кухне
медном котле вина из пастернака.
   Четвертый   замысел  сводился  к  следующему:  заручиться  у
викария рекомендацией, отправиться с ней в Букингемский  дворец
и попросить, чтобы его назначили премьер-министром.
   Профессор питал уверенность, что человек, управляющий жизнью
целого  народа, должен все же обладать кое-какими познаниями, а
поскольку   сам   он   последние   шестьдесят   лет   занимался
исключительно   приобретением   разнообразных   познаний,   ему
казалось, что  у  него  имеются  неплохие  шансы  получить  эту
работу.  Профессор  говорил себе, что у людей, которые всю свою
жизнь возглавляют  революции  или  убивают  других  людей,  или
выкрикивают  с помостов всякое вранье на предвыборных митингах,
очень мало остается времени для приобретения знаний, и по  этой
причине  его  собственная,  полная  ученых  трудов жизнь должна
позволить ему хотя бы в отношении  образованности  оставить  их
далеко позади.
   Возможно,  самая  безумная часть этого плана состояла в том,
что став премьером,  он  набрал  бы  себе  министров  из  числа
образованных  людей,  совершенно  так  же,  как  человек, желая
удалить зуб, идет к ученому дантисту, а не на ближайший уличный
угол, где взгромоздившийся на перевернутое ведро шарлатан орет,
что он-де "противостоит зубной  боли".  Ему  хватало  наивности
полагать,  что  если врач обязан выдержать экзамены прежде, чем
получить дозволение вырезать его, Профессора, аппендикс,  то  и
члены парламента должны сдавать какой-то экзамен прежде, чем им
позволят управлять его жизнью.
   Замыслы  Профессора  стали уже путаться один с другим, когда
ведущая  в  огородик  калитка  распахнулась,  явив  его  взорам
Стряпуху  в  серокоричневом  платье  из искусственной шерсти, в
видавшей виды шляпке, приколотой к  волосам,  и  с  набитой  до
пухлости кошелкой из кожзаменителя. Я свое место знаю, читалось
на ее лице, но и долг мой исполню во что бы то ни стало. Своего
любимого  Капитана Стряпуха, помнившая, что к собакам Профессор
неблагосклонен, оставила дома, причем оба прослезились.
   Профессор бросил топорик и торопливо  затрусил  по  вьющейся
между  кустов  черной смородины тропинке, не отрывая от кошелки
голодного взгляда. При этом он радостно восклицал:
   - Ах,  миссис  Ноукс,  добрый  день,  добрый   день!   Добро
пожаловать  на  Верховую  дорогу!  Прошу вас, не надо звонить в
колокольчик! Он все равно не звенит! Погода-то какая  чудесная,
а!  Да-да!  Скорее  всего,  пустяковая неисправность механизма!
Придется купить гонг! А все оттого, что солнце вошло в Овен!
   - Да что вы! - сказала Стряпуха.
   - Уверяю вас, это именно так. Зодиак... Но я  заставляю  вас
стоять  на  пороге,  не впуская в дом. Нам следовало бы войти в
комнаты,  прежде  чем  углубляться  в  столь  сложные  материи.
Позвольтека. Ну, конечно. Дверь-то, оказывается, заперта.
   - Я,  сэр,  с  вашего  дозволения,  пришла к вам единственно
потому, что желала...
   - Но перед любовью, миссис Ноукс, никакие, ха-ха! запоры  не
устоят.  У  меня  свои  методы,  Ватсон,  то есть, что это я, -
миссис Ноукс. Горшочек с геранью! Каждый  раз,  покидая  дом  и
запирая  его,  я  аккуратно  прячу инструмент для проникновения
внутрь в такое место, которое известно только мне  одному.  Так
что   если   вы,   миссис  Ноукс,  соблаговолите  на  минуточку
отвернуться, я извлеку ключ изпод горшочка с геранью, - вон он,
видите? он-то и хранит мою тайну, - и мы с вами окажемся внутри
этого  строения  быстрее,  чем  вы  успеете   выговорить   "Том
Робинзон".  Но  почему,  собственно, Том? Мне следовало сказать
"Крузо". Да и в этом случае его полагалось  бы  назвать  скорее
Крузнауэром.  Я  хочу  сказать,  что  вы и вполглаза мигнуть не
успеете.
   Стряпуха  ответила,  что  она,  понятное  дело,   не   имела
намерения  мешать  такому  джентльмену,  потому как она порядок
знает и с малолетства умела себя соблюдать...
   Профессор  заверил  ее,  что  никакой  тут  помехи  нет,   а
напротив,  одна  нежданная  радость,  и  что  если  она  готова
подождать  минутку,  пока  он  попробует  вставить  ключ  вверх
ногами,  потому что ключ, как он, Профессор, опасается, склонен
несколько заедать, то оба они,  вне  всяких  сомнений,  проявив
небольшую  сноровку,  приятнейшим  образом  проникнут  в дом, а
там...
   На что Стряпуха сказала, что никак не хочет  обременять  его
лишними хлопотами, ей и так хорошо, и снаружи ничем не хуже...
   - Ну вот! Как видите, требуется просто определенная ловкость
рук.  Тут  в  замке  что-то не так устроено, поэтому ключ нужно
вставлять вверх ногами и задом наперед, а дальше уже  все  идет
гладко, как, как...
   - Как по гладкому месту.
   - Вот  именно.  А  теперь,  миссис  Ноукс, входите в дом, не
стойте на  солнцепеке.  Путь  вы  проделали  долгий  да  еще  и
спешили. Так, погодите-ка...
   - Боюсь,  - продолжил он с некоторой застенчивостью, - чашку
чая
  вам предложить не смогу, -  прикончил  последний  пакетик,  -
зато  имеется  прекрасный  кипяток,  то есть мы его в два счета
получим, дайте лишь запалить несколько сучьев,  которые  я  тут
рубил, и...
   Чаю  он  и  вправду  предложить  Стряпухе  не мог, поскольку
последняя ложечка заварки вышла у него еще на прошлой неделе, а
вот  в  предложении   кипятка   таилось,   пожалуй,   некоторое
лукавство.   Кипяток  можно  было  бы  предложить  кому  угодно
другому, и Профессор непременно так бы и сделал, но Стряпуха-то
навещала его не в первый раз. Профессор замер,  стоя  на  одной
ноге,  обеспокоенно глядя на кошелку и продолжая повторять свое
"и..."
   - Да что же это вы так,  сэр!  Хорошо  хоть  я  позаботилась
захватить с собой...
   Профессор счастливо вздохнул.
   - ... зная ваши привычки...
   И  миссис  Ноукс  удалилась  со  своей  кошелкой  на грязную
кухоньку,  а  томимый   предвкушениями   Профессор   приник   к
растрескавшейся кухонной двери, подглядывая сквозь щелку. Столь
многое  зависело  от того, что у нее нынче в кошелке - копченые
селедки или сосиски. Она всегда приносила либо то, либо другое,
но сегодня ему больше хотелось селедки. Он знал,  что  Стряпуха
приготовит чай, непременно есть у нее с собою бумажный фунтик с
заваркой,  и  бутылочку  молока она не забыла, и шесть кусочков
сахара, и две булочки, ею же и испеченные. Вкусные,  слов  нет.
Но  помимо всего этого, она, уходя, всегда оставляла, словно бы
по забывчивости, покрытый  жирными  пятнами  бумажный  пакетик,
содержавший  либо  селедочку,  либо  сосиски.  Профессор, как и
Стряпуха, никогда о нем не упоминал и никогда не благодарил  ее
за  подношение:  то  ли  он  был  слишком  горд,  то ли слишком
застенчив, то ли слишком благодарен ей, чтобы найти  правильные
слова.   Он   просто-напросто  съедал  содержимое  пакетика  на
следующий день. Пока же он сгорал от желания  узнать,  что  его
ожидает,  но  выспрашивать  ему  не хотелось, разглядеть сквозь
щелку  не  удавалось,  и  вообще  он  немного   стыдился,   что
подсматривает.  Поэтому  он  отошел  от  двери,  присел на ящик
из-под мыла и принялся ритмически  сглатывать  наполнявшую  рот
слюну.
   Когда  Стряпуха  заварила  им  обоим по восхитительной чашке
чая, и они, сидя бок о бок на ящике из-под мыла,  принялись  за
булочки,  она  заговорила  о  цели своего визита. Дело касалось
мисс Марии, сэр, насчет которой она  очень  тревожится,  потому
как о ней вот уж два дня ни слуху ни духу, а при том, что он не
хуже  ее знает насчет этой, ну то есть, насчет мисс Браун, то у
нее, хоть она и не желает ни на кого  напраслину  возводить,  а
все-таки  скажет, даром, что нет у нее привычки обсуждать своих
хозяев с посторонними господами,  это  уж  Профессор  ей  может
поверить,  потому что она в Мальплаке вот с таких вот лет, и ее
сама миссис Баттерби учила,  как  подобает,  домоправительница,
значит,  покойного  Герцога,  и пускай сеять подозрения дело не
христианское, а все ж таки правда дьявола посрамляет, и уж  что
они с ней, бедной крошкой, вытворяли, так и сказать-то грешно.
   Профессор,  погрузившийся,  пока она говорила, в собственные
мысли,  по  воцарившемуся  молчанию  понял,  что  пора  и   ему
что-нибудь сказать, и находчиво заметил:
   - Подумать только!
   У  него  имелись тайные приемы поддержания любого разговора,
сводившиеся к использованию либо этой фразы, либо  другой:  "Да
что  вы говорите!", - обе доказали свою надежность и годились в
качестве ответа на любое замечание собеседника.
   Стыд и срам, продолжала Стряпуха,  она  с  самой  пятницы  в
таком беспокойстве, что прямо не знает, куда ей из-за всех этих
дел  податься, не к викарию же, хоть на него, может архиепископ
Кентерберийский руки и наложил, в чем она  весьма  сомневается,
да  из  свиного  уха шелкового кошеля все равно не сошьешь, вот
она нынче поутру и решила, пока мыла тарелки, что  пусть-ка  их
пораспросит  прирожденный  джентльмен,  а Профессор, и по всему
видать, как раз из таких,  и  она  это  готова  сказать  и  уже
говорила  разным  там,  которые его по-всякому обзывали, потому
как джентльмен всегда знает, как  в  каких  случаях  полагается
поступать.
   Разум Профессора пронзило внезапное подозрение. Что-то такое
говорила Стряпуха... Он точно слышал... Что-то такое насчет...
   - А где Мария? - требовательно спросил он.
   - Много бы я дала, чтобы это узнать. Я ее уж два дня в глаза
не видала.
   - Силы небесные!
   - Она пропала, сэр, - еле сдерживая слезы, сказала Стряпуха.
- Моя  Мария.  А  я  всегда  так старалась помочь ей хоть самую
малость.
   - Миссис Ноукс, дорогая моя, да ведь это  просто  Бог  знает
что!  Это  же  серьезное  дело!  Пропала? В глаза не видали? Не
обратилась же она в невидимку! Может быть, она в  кровати?  Или
под  кроватью?  Может  быть,  в  каминной  трубе?  На  курорте?
Исчезла? Может, ее потеряли где-нибудь да и думать забыли? А не
могла она уехать в Лондон? Скажем, в Британский музей?
   - Эта ее гувернантка заявила, будто она  уехала  в  гости  к
тетке, да только никакой у нее тетки нет.
   - А вы что думаете?
   - Она  во дворце, сэр. В этом я готова поклясться. Только ее
спрятали. Сидит где-то под запором. В заточении.
   - О, Господи! Но вы ведь ее искали?
   - Эти комнаты, сэр, их там столько, что ни одному  смертному
их и не счесть. Я старалась, как могла, ездила на велосипеде по
коридорам и звонила в звоночек.
   - Ну что же, миссис Ноукс, вы правильно сделали, обратившись
ко мне.  Я  немедленно  приступлю  к  поискам.  Некоторые  дела
следует возлагать на представителей более сильного  пола.  Боже
мой, Боже мой! Наша бедная Мария лишилась свободы! Подождите, я
шляпу надену.
   Старик  торопливо  поднялся  наверх  и через некоторое время
вернулся в испускающем запах камфоры длинном твидовом пальто  и
в  забавном  котелке  с  загнутыми  полями,  который он носил в
девяностых  годах,  когда  почитал  себя   за   денди.   Пальто
Профессору  приходилось  надевать  при  всяком  выходе в люди и
невзирая ни на какую жару, - чтобы прикрыть дырки в одежде.
   - Мы нападем на гувернантку, -  сказал  он,  -  прямо  в  ее
логове.  Вам,  миссис  Ноукс,  лучше вернуться прежде меня и по
другой  дороге.  Пусть  считают,  что  я  заглянул  во   дворец
случайно, желая повидаться с Марией, так будет лучше. Тут нужно
действовать тонко.
   Профессор  суетливо  вывел Стряпуху из домика, пообещал дать
ей десять минут форы, и подтолкнул в сторону  Верховой  дороги.
Две минуты спустя, он ее настиг.
   - Миссис  Ноукс,  простите,  я вас задержу на минутку. У вас
при себе нет случайно, - или, может быть, дома -  комплекта  Дю
Канжа?
   - Нет, сэр. Чего нет, того нет. Вот Битон...
   - Вы,  конечно,  имеете  в  виду  второго  из архиепископов,
носившего это имя. Определенно не  кардинала.  Прочие,  как  мы
знаем, к священничеству не принадлежали.
   - Это повареная книга, сэр.
   - Вот  как?  Древнее  и  возвышенное искусство. Надо думать,
какойнибудь последователь Гудмана. И все-таки, никаких томов Дю
Канжа у вас не имеется?
   - Насколько я знаю, нет, сэр.
   - Жаль. Ну,  ладно,  ладно,  не  все  же  сразу.  Но  я  вас
задерживаю. До свидания, до свидания.
   Еще через минуту он снова догнал ее.
   - Есть такое слово, - сказал он с надеждой, - Tripbarium. Вы
случайно нигде его при чтении не встречали?
   - Не припоминаю, сэр, нет, наверное не встречала.
   - Нет.  Э-э, ну, ничего не попишешь. Нам должно спасать наши
души терпением, миссис Ноукс. Там, конечно, может  стоять  и  F
вместо  T, поскольку эти писцы обходились с гласными как Бог на
душу положит. Собственно, и Y в Tripbarium тоже  на  месте,  не
правда ли?
   - Эта ваша требуха...
   - Требуха,  -  сердито воскликнул Профессор, - это гаэльское
слово. При чем тут требуха? Всего вам доброго. Всего доброго.
   И он в раздражении заковылял к  дому,  но,  впрочем,  вскоре
вспомнил  об  ожидавшем  его на кухне пакетике. Гнев его тут же
растаял, и он обернулся, чтобы помахать  своему  доброму  другу
рукой,  но  Стряпуха  ни  разу  не оглянулась. Тогда Профессор,
предоставляя ей обещанную  фору,  отправился  на  кухню,  чтобы
заглянуть  в  пакет.  Как он и надеялся, внутри лежали копченые
селедки!
   Тут же забыв о Марии, Профессор принялся  искать  в  словаре
слово  "копченый",  желая  проверить,  не  от скандинавского ли
kvepes оно происходит, - да, действительно, от него самого.




   Примерно  час  спустя,  Профессор  попробовал   почесать   в
затылке, обнаружил на голове котелок и принялся строить догадки
касательно  того,  как  он  туда  попал.  Профессор  предпринял
несколько попыток разрешения этой проблемы, прибегнув к  помощи
самоанализа  и  метода  свободных  ассоциаций, и в конце концов
пришел к  заключению,  что  котелок  он  надел  сам,  собираясь
куда-то  идти.  Сделав  такой  вывод,  он  вышел  из  домика  и
посмотрел на небо. На небе определенно ничего написано не было.
Поэтому Профессор вновь вернулся под крышу, нашел клочок бумаги
и, сконцентрировав сознание  на  котелках,  написал  на  клочке
первое  слово,  которое  пришло ему в голову. Таковым оказалось
слово Фтйрвбтйхн. Профессор оторвал  его  и  повторил  попытку,
получив  на  сей  раз  слово Крысид, связанное, как он решил, с
епископом Ганно и крысами. Профессор попробовал сосредоточиться
на Ганно и получил Венец,  испытал  Венец  и  получил  Капюшон,
испытал  Капюшон  и  получил  Пальто.  Тут  он  обнаружил, что,
действительно, одет в пальто, и страшно  обрадовался.  За  этим
последовало  длинное  путешествие по ирландским графствам через
"Анналы четырех хозяев" и так далее, приведшее  его  обратно  к
Tripbarium.  Он  испытал  это слово и получил Копченые селедки,
теперь  уже  окончательно  связанные  со  Скандинавией,  шустро
проскочил    Гетеборг,    миновал    Сведенборга,    Блейка   и
Густава-Адольфа и вдруг вспомнил, что его просили спасти Марию.
И Профессор,  еще  более  тщательно  сбалансировав  на  макушке
бутылочного  цвета  котелок, засеменил ко дворцу, куда призывал
его долг.
   День стоял знойный.
   Тепло накапливалось под деревьями, обращая Верховую дорогу в
длинную череду печей, в пальто было  невероятно  жарко,  пчелы,
словно  аэропланы,  гудели  в  липкой  листве  вязов; ласточки,
налепившие гнезд на южной стене, обмахивали хвостами птенцов и,
задыхаясь, разевали клювы, ужи целыми подразделениями  выползли
на  охоту,  обратив  жизнь  лягушек  в сущий ад, а сами лягушки
дюжинами совершали самоубийства, бросаясь  под  колеса  первого
попавшегося  автомобиля.  Профессор  тяжело  тащился по дороге,
уходя все дальше от дома,  -  маленький  старательный  жук  под
медно-раскаленным  небом, становившийся меньше и меньше по мере
многотрудного приближения к Мальплаке.
   Он не вполне понимал, как ему приняться за дело.
   Если судить по сведениям, приобретенным им во  время  ученых
занятий, юридически законный обыск дворца требовал предъявления
нескольких  предписаний  Habeas  Corpus,  а также касательно De
Heretico Гпнвхтеодп или чего-то подобного и, возможно даже, Non
Compos Неофйу. С другой стороны, он сознавал, что два или  даже
три  человека  вполне  могли  несколько  недель  пробродить  по
коридорам дворца, ни разу не  повстречавшись,  так  что  особых
причин,  по  которым  он  не  мог  бы  заняться  неофициальными
поисками, Профессор не видел, - все равно никто не  узнает  был
он  во  дворце  или  не был. Конечно, проще всего было бы найти
мисс Браун, прищемить ей, как  следует,  хвост  и  потребовать,
чтобы она освободила свою воспитанницу. К сожалению доподлинных
доказательств  того,  что Мария по-прежнему находится в доме, у
Профессора не имелось, да к тому же он побаивался  гувернантки.
Мисс  Браун  однажды  безобразнейшим  образом  нагрубила ему, и
Профессор опасался, что с ущемлением хвоста все может выйти  не
так,   как   хотелось  бы,  а  совершенно  наоборот.  Профессор
испытывал какое-то не очень уютное чувство и, чтобы охладиться,
обмахивался на ходу котелком.
   Он  миновал   Греческий   Амфитеатр   и   шестидесятифутовую
пирамиду,  возведенную  в  честь генерала Бэргойна, и перед ним
открылась Долина Согласия - такой, какой ее всегда желал видеть
БраунБольшие-Возможности, - в конце долины показалась  огромная
глыба  дворца.  Рен,  Ванбро,  Хоксмур, Кент и все остальные из
этой братии воздвигли дюжины его  колоннад;  Адам,  Патриоли  и
прочие   разукрасили  лепниной  сотни  его  потолков;  Шератон,
Хеппелуайт, Чиппендейл и так далее набили  его  ныне  проданной
мебелью;  теперь  залитый  вечерним светом дворец высился перед
Профессором,  и  комнат  в  нем  было  гораздо  больше,  чем  в
состоянии   вызвать  из  своей  памяти  даже  самый  памятливый
человек.
   Через развалившиеся двери Профессор проник в Западное  крыло
и приступил к поискам.
   Он  обыскал  Готическую  Бильярдную, в которой стоял некогда
стол  размером  с  плавательный  бассейн,  и  в   которой   еще
сохранились  гербы  всех Марииных предков, писанные красками на
потолке, лепной узор которого имитировал переплетение древесных
ветвей  и  листьев.  Основную  часть   генеалогического   древа
художникам  любезно предоставил Хорри Уолпол, а состояла она из
441 гербового щита, включая сюда гербы Боадицеи и Ирода Антипы.
Все пояса в гербах шли справа налево, а гербы жен располагались
с неправильной стороны от мужниных.
   Он обыскал Оранжерею, в которой  Гиббон  вычеркнул  точку  с
запятой   из   прославленного   последнего   абзаца  "Упадка  и
разрушения Римской империи", прежде чем поднести восьмой ее том
герцогу Глостеру, приветливо  заметившему:  "Еще  одна  толстая
книга, черт бы ее побрал! И пишут, и пишут! А, мистер Гиббон?"
   Он  обыскал Зверинец, в котором однажды по ошибке заперли на
два дня графа Честерфилда, словно какую-то обезьяну, - и  жаль,
что не навсегда.
   Он  обыскал  Китайскую  гостиную, ту самую, в которую в 1768
году внезапно  вбежал  Руссо,  гневно  зачитал  нескончаемое  и
невразумительное письмо, писанное им к Дидероту и выскочил вон,
оставив слушателей в совершенном недоумении.
   Он  обыскал  Деловой Кабинет, в котором Злобный Граф однажды
проткнул насквозь своего управляющего, - представ  перед  судом
палаты  Лордов,  Граф уверял, правда, что они дрались на дуэли,
но управляющий и до сей поры каждую ночь со вторника  на  среду
прогуливался  здесь с рукоятью шпаги, торчавшей у него из спины
на уровне поясницы, являя сильный аргумент в пользу противного.
   Он обыскал Картографическую Библиотеку, в  которой  один  из
виконтов  и  к  тому  же  еще адмирала имел обыкновение хранить
секстант и иные приборы - после  того,  как  ушел  в  отставку,
потеряв  в  череде  морских  баталий Майорку, Менорку, Бермуды,
Гоа, Симлу, Геклу и Алабаму.
   Он добрался до Ружейной, из окна которой  герцог  Орлеанский
так любил палить по жаворонкам шампанскими пробками.
   Он   обыскал  Удобрительную,  по  поводу  которой  Владетеля
Мальплаке, изобретшего целых три картофелекопалки  (все  разной
конструкции)  укоряли,  что он-де взял себе за обычай хранить в
ней   на    потребу    своим    арендаторам    огромные    кучи
гиперсуперэкстраинфрафосфатов.
   Он  обыскал  даже  Сановный  Покой, в коем королева Виктория
устроила   для   себя   единственную    гостиную,    когда-либо
существовавшую  вне  королевских  замков,  - тут все еще стояло
кресло, в котором сиживала королева, и сиденье  его  покрывала,
дабы сохранить царственный отпечаток, стеклянная крышка.
   Профессор   поднял   крышку  и  присел,  ибо  им  овладевала
усталость.
   Посидев, он со  вздохом  встал  и  поднялся  этажом  выше  в
Часовую   залу,   расположенную  в  щипце  Северного  фасада  и
вмещавшую  часы  работы   Кристофера   Пинчбека   II,   которые
наигрывали  "Когда  Сердце  Мужчины  Печали Грызут" - в четырех
частях, по одной каждую четверть часа, правда,  со  временем  к
этой музыке попривыкли и вслушиваться перестали.
   Предмет его поисков здесь отсутствовал.
   Профессор  начал  уже  терять голову и торопливо перебегал с
одного этажа на другой, едва лишь новая идея посещала его.
   Он обыскал Буфетную, где в разное  время  хранились  золотые
кубки Дерби, Больших национальных скачек и Аскота, а также ваза
в виде дерева баньяна, поднесенная Шестому Герцогу благодарными
жителями Бомбея.
   Он  заглянул  в конюшню на сто сорок четыре лошади, в псарню
на сто сорок четыре гончих,  в  мезонин  на  сто  сорок  четыре
горничных с лакеями и в Игорную, где некогда Чарльз Джеймс Фокс
в  туфлях с алыми каблуками и в парике, осыпанном синей пудрой,
просадил за одну ночь сто сорок четыре тысячи фунтов.
   Он  заскочил  даже   в   Оружейную,   в   которой   когда-то
располагалась  биваком все амуниция Собственного Его Величества
Третьего Герцога Нортгемптонширского Полка, -  а  также  группа
посетителей дворца, которую бросил здесь в 1915 году забывчивый
дворецкий,  водивший  по  дому  экскурсии  в  благотворительных
целях.
   Заложницы нигде не было.
   Бедный Профессор опустился на  голый  пол  Оружейной,  чтобы
отдохнуть  во  второй  раз. Затем, собрав остатки сил, он вновь
устремился на поиски.
   Он обыскал Павильон, в котором рассеянный лорд Дадли однажды
пригласил Сиднея Смита на обед, сказав  при  этом:  "Пообедайте
сегодня  со  мной  и  я  уговорю  Сиднея Смита, чтобы он пришел
познакомиться с вами", - на  что  мистер  Сидней  Смит  вежливо
ответил,  что  уже  договорился с этим джентльменом о встрече в
другом месте.
   Он обыскал Колоннаду, по которой как-то  ночью  сам  великий
Поуп  прогуливался  с  Вильямом  Брумом, уговаривая последнего,
чтобы тот уговорил  Тонсона  опубликовать  письмо  от  Линтота,
подписанное  однако Клилендом и написанное якобы Болинброком, в
котором леди Мэри Уортли Монтегю  обвинялась  в  том,  что  она
подозревает  мистера  Грина  в  том,  что  он уговаривает Брума
отказать Тонсону в  разрешении  опубликовать  письмо  Клиленда,
касающееся   личных   привычек   доктора   Арбетнота   и  якобы
подписанное Линтотом безо всякого ведома Болинброка  да  еще  и
псевдонимом  Свифт. (С другой стороны, некто по имени Уорсдейл-
простое орудие, не более того, - должен был, назвавшись  именем
Р.Смита,    сказать    Керлу,    что   некий   "П.Т.",   тайный
недоброжелатель Темпля, владеет копией переписки  между  лордом
Гервеем и Коли Гиббер: с очевидными результатами.)
   Наконец,  Профессор  выбрался  под  открытое  небо и обыскал
фонтан, в который когда-то свалился  Босуэлл,  дабы  позабавить
Великого Лексикографа.
   Он   даже  потоптался  вокруг  конной  статуи  щеголеватого,
низкорослого Георга II, восседавшего на коне  без  подпруги,  -
том  самом,  стало  быть,  что  удрал  вместе  с королем из-под
Деттингена.
   Марии нигде не было.
   В саду Профессор понаблюдал за мисс Браун, которая, стоя  на
коленях,  злобно  ковырялась  в клумбе с геранями. В соломенной
шляпе, с совочком, с  подстеленным  под  колени  ковриком,  она
что-то  горько  напевала  себе под нос. Побег Школьного Учителя
уже открылся.
   Профессор  стянул  с  головы  зеленый  котелок   и   вежливо
произнес:
   - Прошу прощения, мисс Браун.
   - А, это вы. Что вам здесь нужно?
   - Да... нет, ничего, спасибо. Я просто... просто гуляю.
   - Хороший  выбрали  денек, - сказала она. - Калитка у вас за
спиной.
   - Калитка? А, да, понимаю. Калитка, чтобы выйти. Да...
   - Ну, что же, - продолжал  он,  немного  помолчав,  -  всего
хорошего, мисс Браун.
   - Всего хорошего.
   - Всего хорошего.
   - И нечего тут вынюхивать.
   - Что?
   - Я говорю: Нечего тут вынюхивать.
   - Нет, определенно нечего. Нет.
   Он повертел в руках котелок и храбро прибавил:
   - А герани, они ведь красные?
   - Вы  что,  -  злобно закричала мисс Браун, поворотившись на
коленях и тыча в Профессора совком, - хотите, чтобы  я  на  вас
викария  напустила?  Убирайтесь. И захлопните за собой калитку.
Что вам здесь нужно?
   - Я просто... Марию навещал.
   - Так навещайте ее в другом месте. Она уехала.
   - Погостить у тетки?
   - Кто вам это сказал?
   - Я... я догадался.
   - Она уехала, - свирепо сказала мисс Браун,  -  погостить  к
тете в Томбукту, хи-хи! Надеюсь, там вы ее навещать не станете?
И уматывайте отсюда, вы, шпик несчастный!
   Профессор  засеменил  прочь,  а мисс Браун гнусно захохотала
ему вслед, и последнее, что Профессор услышал, когда, покраснев
с головы до ног, трясущимися пальцами закрывал калитку, это как
она, вновь повернувшись к  гераням,  запела  некие,  только  ей
понятные слова:

                   Там, в Подземелии, внизу,
                   Там, в Подземелии, внизу,
                   Внизу,
                             Внизу,
                                       Внизу,
                                                 Внизу.
                   Там, в Подземелии, внизу,
                   Пускай
                                 она
                                         лежит.

   Кстати,  мисс  Браун  очень любила цветы и говорила всякому,
кто соглашался слушать, что величайшая ее радость - это  "милые
розочки".




   По   дороге   к  дому  Профессор,  у  которого  горели  уши,
придумывал разные фразы, коими он мог бы  отбрить  мисс  Браун,
если  бы  они  своевременно  пришли  ему  в  голову,  и томился
тревогой за своего друга. Он был совершенно уверен, что никакой
тети в Томбукту у Марии нет и быть при такой  светлой  коже  не
может,  кроме  того, песня, распеваемая гувернанткой, произвела
на него гнетущее впечатление. Как-то подозрительно она звучала,
думал Профессор, словно бы в  ней  содержался  намек  на  некие
события.  Он почему-то вспомнил про замок Беркли и умирающего в
муках короля.
   И никак он не мог понять, что же  дальше-то  делать?  Можно,
конечно, завтра продолжить поиски. Еще оставалась неосмотренной
бездна  всяких  кладовых,  прачечных,  стенных шкафов, чуланов,
буфетных, угольных погребов,  приемных,  куда  в  молодые  года
частенько   захаживал   доктор  Джонсон,  людских,  судомойных,
шорных, хлебных, молочных, гардеробных, салфетных и так  далее,
и  так  далее,  -  это  в том крыле, которое он посетил, а ведь
существовали еще  и  другие.  По  его  подсчетам  одних  только
стенных шкафов во дворце имелось не менее двух тысяч. А главное
горе,  -  как он ни старайся, может оказаться, что найдет он ее
слишком поздно. И хоть бы еще физиономия у мисс Браун  была  не
такая жестокая.
   Добравшись  в  розовеющих  сумерках  до  своего домика, окна
которого   пламенели   красками   восхитительного   заката    с
награвированным   по  нему,  словно  бы  из  чернейшего  дерева
сооруженным  обелиском  адмирала  Бинга  (одним   из   многих),
Профессор  прошел прямо на кухню и понюхал селедочку. Запах ее,
подобно аромату нюхательных солей, прояснил  мысли  Профессора.
Он   сразу   же  понял,  что  ему  следует  делать.  Необходимо
заручиться поддержкой Народа. Там, где один  старик  провозится
несколько  недель, пятьсот одновременно работающих изыскателей,
сколь бы  малы  они  ни  были,  обеспечат  немалый  выигрыш  во
времени.
   Когда  он  опять  тронулся  в путь, уже опустилась тьма, ибо
месяц шел на убыль. Селедки приятно наполняли желудок,  в  мире
снова  царил  покой,  и  Профессор  был  доволен  своим планом.
Дорогою он размышлял о том, о сем.
   Нужно сказать, что если у Профессора и был  какой-то  порок,
помимо  пристрастия  к  вину  из  одуванчиков,  то состоял он в
неприязненном отношении к собакам. Дело не в том, что Профессор
считал их вульгарными или шумными, нет, - собак он  не  одобрял
за  отсутствие  самостоятельности.  Он  полагал, что и людям, и
животным следует жить на свободе, в  гуще  дикой  природы,  как
живут, например, соколы, и собаки не нравились ему тем, что они
зависят  от своих хозяев, причем недостойным с его точки зрения
образом.
   То же самое и с Народом. Он не в состоянии был  понять,  как
могут  существа  ростом  всего лишь в шесть дюймов надеяться на
сохранение независимости, связав свою жизнь с человеком высотой
в столько же футов. Именно  поэтому  Марии  так  и  не  удалось
склонить  его к посещению острова. Ему становилось неудобно при
одной только мысли об этом.  Ему  представлялось,  -  не  знаю,
поймешь  ты  его  или  нет,  -  что само это посещение стало бы
посягательством на присущие лиллипутам свободы,  поскольку  он,
Профессор,  намного  крупнее  их.  Профессор  разделял чувство,
которое Гулливер испытывал, живя среди великанов, чувство,  что
лучше  умереть,  чем принять на себя "Позор оставить Потомство,
которое содержалось бы в Клетках, как прирученные Канарейки". В
глубине души он не одобрял отношения лиллипутов с Марией. Самый
строй этих отношений, как  заметил  тот  же  автор,  "оскорблял
человеческое   Достоинство".   Согласно   понятиям  Профессора,
порядочный человек был не вправе становиться  ни  хозяином,  ни
рабом других людей.
   Вот  если  бы  мне  предоставили на выбор, кого из описанных
Гулливером существ я хотел бы поймать, думал  Профессор,  бредя
по темнеющей дороге к далекому Шахматному озеру, я предпочел бы
поймать  Бробдингнега. Как это, наверное, почетно и интересно -
изловить существо высотою с церковный шпиль! Правда, стоило  бы
выяснить,  какого  же  они  на  самом-то  деле  роста?  В книге
сказано, что в Глюмдальклич, девятилетней и для своего возраста
маленькой,  было  всего  сорок  футов.  А  первый  министр  был
"высотою   примерно  с  гротмачту  'Царственного  Монарха'".  У
лошадей рост колебался от сорока четырех до шестидесяти  футов.
Ага,  далее,  рост средней лошади - это шестнадцать хендов, или
шестьдесят четыре дюйма, стало быть, если мы в  наших  расчетах
прибегнем   к   методу   прямых  соответствий,  то  сопоставляя
шестьдесят футов с шестьюдесятью четырьмя дюймами, мы  получим,
что  один их дюйм равняется одному нашему футу. Значит, средний
Бробдингнег  имел  росту  семьдесят  два  фута.  В  книге   еще
говорится,  что  в Бробдингнеге верхом на лошади было девяносто
футов. Это примерно в четыре раза выше моего домика.
   Однако  наилучший  материал  для  сопоставлений,   продолжал
Профессор  - с особым воодушевлением, ибо о книгах он знал все,
что только возможно о них  знать,  -  дают  сведения,  согласно
которым   том   самого   большого  формата  имел  в  высоту  от
восемнадцати до двадцати футов. Речь  идет,  надо  полагать,  о
"королевском  фолио", оно как раз имеет размеры двадцать дюймов
на  двенадцать  с  половиной,  так  что  мы   получаем   точное
соотношение:  один  дюйм  равняется  одному  футу.  Они ровно в
двенадцать раз выше нас!
   - Ну, если бы я двенадцать раз встал сам себе на  голову,  -
вслух сказал Профессор, обращаясь к темным очертаниям бука, меж
тем  как  отовсюду  неслось  к  нему  уханье сов Мальплаке, - я
оказался бы куда выше тебя.
   Дерево пошелестело в ответ.
   - Так, теперь допустим, что нам  нужно  изловить  одного  из
Бробдингнегов,  ростом примерно с тебя, - тогда нам потребуется
корабль, чтобы добраться до их земли (это  на  западном  берегу
Северной   Америки,   где-то  севернее  Аннинского  пролива)  и
вернуться с одним из этих существ.  Интересно,  какова  глубина
трюма  нефтяного  танкера?  Вполне  вероятно, что бук не сможет
выпрямиться там во весь рост, не набив  себе  шишки.  С  другой
стороны,   не   думаю,  что  нам  потребуется  "Нормандия"  или
"Императрица Британии". Нас вполне устроит пассажирский  лайнер
водоизмещением  тон, примерно, тысяч в двадцать, а еще бы лучше
- средних размеров авианосец.  Авианосец  хорош  тем,  что  его
легче  замаскировать  под  гребную  шлюпку,  у  него  и труб не
слишком много, а это именно то, что нам требуется.
   - Придется, конечно, издать моего  Солина,  чтобы  разжиться
деньгами, - авианосцы, скорее всего, недешевы.
   - И чем еще удобен авианосец, - на нем можно возить самолет.
   Профессор, радуясь, двинулся дальше.
   - Когда мы приблизимся к Аннинскому проливу, мы сразу вышлем
самолет на разведку, а сами примемся курсировать туда-сюда, так
чтобы  нас  из  земли  Бробдингнегов  не  было  видно,  и будем
плавать,  пока  пилот  не  сообщит   нам   по   беспроволочному
телеграфу,  -  кажется,  это так называется, - что он обнаружил
одинокого великана, вышедшего на баркасе ловить рыбу.
   Бробдингнеги рыбачат нечасто, потому что наша  морская  рыба
для  них  все  равно, что для нас пескари, но иногда они все же
выходят в море поудить китов. Я  думаю,  что  великан,  если  и
заметит наш самолет, то примет его за крупную птицу.
   И  значит,  как  только  мы  услышим  про  этого  одиночного
рыболова, мы тут же все с палубы уберем, как перед боем.  Нужно
будет  всем попрятаться. И мы тихонечко подплывем к нему сзади,
как будто нас течением сносит. А он, увидев нас, поздоровается,
потому что решит, будто мы - что-то  вроде  грузового  баркаса,
ответа,  разумеется, не получит, и пару раз оплывет вокруг нас,
пытаясь понять, что  же  это  такое.  Нужно  будет  обзавестись
толстенным  канатом,  пусть  свисает  с одного борта, вроде как
веревка. Ну, он подумает-подумает, да и поднимется на борт.
   Профессор начал прищелкивать пальцами.
   - Вот, тут-то мы и используем все, что заранее  приготовили.
Придется   соорудить  на  взлетной  палубе  такую  сдвигающуюся
крышку, вроде тента на автомобиле, который я однажды  видел,  а
под  крышкой  будет  громадная  каюта, занимающая всю эту часть
судна, там мы поставим сорокафутовый стул и стол,  и  койку  им
под  стать!  Бробдингнег решит, конечно, что это носовой кубрик
или как его. А на столе мы оставим специально  выпеченный  хлеб
высотой в двенадцать футов и соответственную бутылку с вином!
   Ну,  бедняга  Бробдингнег  пару  раз  крикнет: "Есть тут кто
живой?", и спустится в каюту по лестнице, посмотреть, что там к
чему. Любопытный такой попадется.
   И едва он окажется  внизу,  мы  -  раз!  -  и  на  кнопочку,
крышка-то и закроется!
   Добравшись  до  этого  события, Профессор даже затанцевал на
ходу, так удачно все складывалось, однако новая мысль заставила
его перейти на более степенный шаг.
   - Надо позаботиться, чтобы авианосец нам достался попрочнее.
Бробдингнег наверняка будет биться об стенки.
   Некоторое время Профессор  размышлял  о  том,  как  придется
приклепывать   обшивку  болтами,  настолько  маленькими,  чтобы
великан  не  смог  выковырять  их  карманным  ножом,  а   затем
продолжил разработку основного плана.
   - Когда  он  перестанет кричать и биться, а это может занять
несколько часов, он почувствует усталость и задумается  о  том,
какой  он  несчастный,  и присядет за стол, чтобы поразмыслить,
как быть дальше. Ну и заметит, конечно, еду и сразу почувствует
жажду, и решит что неплохо бы выпить. Тут сработает  вторая  из
наших  хитроумных уловок, потому что в вино мы подсыпем сонного
порошка!  В  голове  у  бедного  великана  все  закружится,  он
приляжет  на  койку  и  через  пять  минут  заснет. Нужно будет
использовать мандрагору.
   В ту самую минуту, как он окажется под палубой, мы  отпустим
его  лодку  в  свободное  плавание  и уберемся прочь от берегов
Бробдингнега, а едва он уснет, мы  сразу  спустимся  к  нему  с
цепями,  наручниками  и ножными кандалами. Придется опускать их
туда на кране, что ли, пока мы его как  следует  не  закуем.  А
потом останется только ждать, пока он не проснется.
   Тут  Профессор  помрачнел  и  начал  шаркать ногами. Мысль о
необходимости кого-то заковывать в цепи, пусть даже и великана,
была ему не по душе.
   - Во всяком случае, когда он проснется, капитану нужно будет
спуститься к нему, залезть на грудь и  объяснить,  что  бояться
нас  нечего.  Придется  заранее  выучить  их  язык. Наверное, в
Британском музее есть по нему  какая-нибудь  книжка,  вроде  Дю
Канжа...
   На  этот  раз  ему  удалось  избавиться  от Tripbarium почти
мгновенно.
   - Мы объясним, что ему предстоит немного посидеть в  оковах,
потому  что  мы  боимся  за  свою  безопасность,  но что это не
навсегда. Мы пообещаем задержать его всего на один год, а после
доставить домой. И еще мы объясним, что  везем  его  в  Англию,
потому что хотим нажить состояние, показывая его, но что ему не
придется  делать  ничего  унизительного,  и если он будет вести
себя с нами  похорошему,  то  и  мы  станем  с  ним  обходиться
вежливо.  И  во  время  всего  путешествия  мы его будем хорошо
кормить и вести с ним беседы, как разумные люди,  а  добравшись
до  Саутгемптона, - там, кажется, у нас порт? - мы его немножко
раскуем, чтобы он мог встать и выглянуть из-под палубы.  И  тут
мы ему все объясним насчет зенитных, как их называют, орудий, -
придется   подвезти  одно  к  пирсу  на  грузовике,  пусть  оно
постреляет и собьет несколько аэростатов, чтобы он увидел,  как
эта  штука  работает. И мы ему скажем так: "Сейчас мы освободим
тебя полностью. Ты находишься в Англии, за тысячи миль от дома.
Вернуться ты все равно не можешь и навредить нам особенно тоже,
потому что  ты,  в  конце  концов,  величиной  всего-навсего  с
дерево,  а  у  нас  сам  видишь  какое  оружие,  оно тебя мигом
ухлопает. Мы тебя поэтому и отпускаем. Так вот,  великан,  если
ты  себя  будешь вести по-умному и пойдешь с нами в Лондон безо
всяких оков и унижений, мы снимем на  год  Альберт-Холл,  чтобы
тебе  было,  где  жить,  и  станем  брать  по пять шиллингов за
входной билет с тех, кому захочется посмотреть, как ты вечерами
ужинаешь. Мы не станем просить  тебя  делать  какие-то  фокусы,
просто   пусть,  кто  хочет,  приходит  и  наблюдает  за  твоей
трапезой. Может быть, ты окажешь людям на галереях любезность и
побеседуешь с ними, - но это если тебе захочется. Мы тебя будем
кормить, ухаживать за тобой и относиться к тебе с уважением,  а
через год отвезем домой."
   На протяжении еще полумили Профессор обдумывал сказанное и в
заключение произнес:
   - Возможно,  имеет  смысл  поставить  где-нибудь  в  мужской
гардеробной несколько пушек, и навести на него, -  просто  так,
на всякий случай. Ему мы об этом, конечно, не скажем, зачем его
обижать?
   - И  кроме  того, - добавил Профессор, все еще чувствуя себя
несколько неуютно,  -  мы,  естественно,  заплатим  ему  десять
процентов комиссионных.




   Ко  времени,  когда  все  детали  будущего  предприятия были
обдуманы, Профессор добрался до Шахматного  озера  и  вспомнил,
что  пришел  сюда  по  делу. Протолкавшись сквозь росшие вокруг
лодочного домика тростники, он увяз в иле, остановился, -  вода
быстро  поднялась  до  лодыжек,  -  и  стал  вглядываться через
поблескивающий водный простор. И чем дольше он вглядывался, тем
больший  испытывал  стыд.  Ему  было  стыдно,  что   он   такой
здоровенный.
   Однако,  вспомнив  отчаянное  положение, в которое попал его
юный друг, Профессор, как мог, собрался  с  духом.  Он  стиснул
кулаки,  прижал  их  к бокам и закричал, хрипло и неуверенно, -
получилось нечто среднее между воплем и шепотом, ибо Профессору
все же было неловко:
   - Новости от Марии!
   Попробуй покричать среди ночи, в одиночестве, где-нибудь  за
городом,  на  открытом воздухе, не зная, слышат тебя или нет, и
ты поймешь, что за крик у него получился.
   Он чуть не выпрыгнул из собственной кожи, когда прямо у  его
правой щиколотки чистый голосок вежливо поинтересовался:
   - Quid nunc, O vir doctissime, tibi adest?
   (То есть: "Что тебя гложет, ученый муж?")
   Застенчивость  Профессора  словно  рукой  сняло.  Монашеская
латынь была тем единственным языком, который мог заставить  его
забыть  о своих постыдных размерах. Заговорил же с ним Школьный
Учитель, наконецто добравшийся сюда от  дома  викария,  а  его,
разумеется,  воспитали  в духе восемнадцатого столетия, когда с
учеными чужестранцами полагалось беседовать на латыни.  Учитель
знал,  что обращается к Профессору, ибо помнил описание, данное
Марииной пленницей.
   - Vir eruditissime, - радостно воскликнул Профессор,  -  sed
solo цпге mihi cognite...
   Когда  из темноты возник фрегат, оба уже сидели бок о бок на
приступочке лодочного домика и взахлеб беседовали о человеке по
имени Помпониус Мела.
   На фрегате приплыл Адмирал, желавший  узнать,  в  чем  дело,
какие   такие   новости  от  Марии?  Члены  команды  свисали  с
фальшборта, приоткрыв рты, словно бы  намереваясь  эти  новости
съесть.  Тут  даже  Школьный  Учитель  сообразил, что навряд ли
главной целью визита являлся Помпониус,  -  вспомнил  о  том  и
Профессор.
   После  того,  как  он  пересказал  свои  новости,  состоялся
военный совет.
   С учетом характерных особенностей  людей,  пленивших  Марию,
было  очевидно,  что  чем скорее ее удастся спасти, тем будет и
лучше. Дворец располагался в четырехстах  ярдах  от  Шахматного
озера.   Для   того,   чтобы  покрыть  это  расстояние  шагами,
составляющими три дюйма в длину, отряду лиллипутов  потребуется
три  четверти  часа. Профессору же хватило бы нескольких минут.
Поэтому было  решено  немедленно  снять  с  фрегата  шестьдесят
матросов  с тем, чтобы Профессор, завернув их, словно в узел, в
пальто, осторожно, но спешно доставил ко дворцу, где они смогут
без малейшей  задержки  приступить  к  поискам.  Тем  временем,
фрегат  вернется на Отдохновение и заберет еще мужчин, верховых
крыс  и  стольких  женщин,  без  скольких  удастся  на  острове
обойтись.  Если  Профессор  согласится вернуться к озеру, чтобы
погрузить в пальто новую поисковую партию, она  уже  будет  его
здесь  ожидать.  Поиски  следует  разнообразия  ради  начать  с
Восточного  крыла,  распределившись  группами  по  коридорам  и
этажам,  действовать  же надлежит со всевозможной поспешностью,
передвигаясь от входов в глубину,  пока  все  не  встретятся  в
середине   крыла.   Вторая   доставленная   Профессором  партия
спасателей займется Северным  крылом,  третья  -  Южным  и  так
далее,  по  порядку.  Обнаружив закрытую дверь, следует под нее
заглянуть, если, конечно, удастся, если же нет  -  покричать  и
прислушаться.  Слух у лиллипутов острый, он, вероятно, позволит
им услышать дыхание Марии, даже если во рту у нее кляп. Когда и
если Марию удастся найти, тот, кто  ее  обнаружит,  должен,  не
теряя  времени, добраться до ступеней, расположенных под часами
Северного фасада, здесь  его  будет  ждать  бригада  неотложной
помощи. Находясь поблизости от Северо-северо-западной гостиной,
действовать  надлежит  не  производя  ни  малейшего  шума.  При
посылке рапорта на нем необходимо проставить время (в часах)  и
самое  главное  -  рапорт следует писать в трех экземплярах и с
заглавными буквами.
   Отдельный   отряд,   составленный   из   самых   бесстрашных
сорвиголов,   должен  будет  дождаться  полуночи  и,  если  все
сложится наихудшим образом, связать  во  сне  мисс  Браун,  как
связали  некогда изнуренного Гулливера. Тогда они смогут колоть
ее булавками, пока она не откроет, где заточили Марию.
   Поиски начались.
   Тем временем, в  сохранившей  обстановку  гостиной  привычно
сидели  по  сторонам  от  камина  мисс  Браун  с викарием - два
безмолвных  истукана  в  вечернем   платье.   Лиллипуты   могли
разглядеть  их  сквозь  окна  и  изпод дверей: викария облекало
священническое одеяние из  черного  шелка,  в  руке  он  держал
стакан  кислого  шерри,  -  наполненный  до половины, поскольку
скупость не позволяла ему выпить целый стакан;  а  мисс  Браун,
приукрасившая  себя  фиолетовой кружевной косыночкой, со своего
рода надменной жадностью кушала шоколадки. Сказать друг  дружке
им  было  покамест  нечего. Возможно, они размышляли о том, как
лучше сломить дух  Марии,  и  мечтали  об  огромном  богатстве,
которое  расчитывали  приобрести, продав маленьких островитян в
рабство - цирку в "Олимпии" или киномагнатам в Голливуде.
   Покончив с шоколадками, мисс  Браун  уселась  за  пианино  и
принялась играть церковные гимны.
   Под   треньканье   пианино   Народ  лиллипутов  безмолвно  и
встревоженно топотал по коридорам,  и  звук  их  шагов  был  не
громче того, какой издает, ударяясь о землю, древесный листок.
   Согласно  инструкциям,  они  заглядывали  под  двери и звали
повизгивающим шепотком: "Мария! Мария!". Они  сноровисто  лезли
вверх  по  громадным ступеням, пользуясь доставленными фрегатом
штурмовыми   лестницами.    Когда    возникала    необходимость
спуститься, они съезжали по перилам. По коридорам они, сберегая
время,   передвигались  бегом.  Снаружи  в  непроглядной  тени,
отбрасываемой колонной Северного фасада, ждал вместе с бригадой
неотложной помощи раздираемый нервной  тревогой  Профессор.  Он
боялся,  что  мисс  Браун  может застукать его и вновь обозвать
несчастным шпиком, но еще сильнее боялся он за Марию.
   В конце концов, послышалась быстрая пробежка как бы  мышиных
ног  по мраморным плитам и показался запыхавшийся гонец. Рапорт
в трех экземплярах  он  принести  позабыл,  но  зато  не  забыл
новостей.  Профессор  увязал  его и бригаду неотложной помощи в
пальто и со всех ног помчал вниз по лестнице, предназначавшейся
когда-то для слуг.
   Они летели вниз мимо пустых кладовок и  чуланов  для  метел,
вниз  по  деревянным  ступеням,  страшно  отзывавшимся на удары
Профессоровых гвоздями подбитых сапог; все глубже и глубже вниз
- к каменным стенам, паутине и запаху покрытых плесенью пробок.
Мимо клеток, в которых когда-то рядами лежали бутылки с  вином,
и  чьих-то  следов  в пыли; мимо сводчатых склепов и метавшихся
там теней,  творимых  Стряпухиным  фонарем,  который  Профессор
предусмотрительно  прихватил; мимо тяжелого сейфа, где некогда,
окруженный  лучистой  тьмой,  лежал   прославленный   Бриллиант
Мальплаке, в 480 карат, украденный Вильямом Мальплаке ("Великим
Мытарем")  у Набоба Кокосы; мимо кирпичных арок, кладка которых
скрывала, быть может, немало  замурованных  заживо  Монтрезором
вороватых  любителей шерри; спеша, пробегали они мимо множества
тяжких дверей, ведущих в  винные  погреба,  дверей,  снабженных
снаружи  засовами,  но  лишенных  замков,  и  наконец, достигли
последней, массивной  двери,  за  которой  помещалась  темница.
Дверь  была  заперта.  Горсточка  лиллипутов  стояла  пред ней,
указывая на пыльный пол с отпечатками Марииных ног.




   Дверь  соорудили  кода-то  с  таким  расчетом,   чтобы   она
выдержала  удары  боевого  топора.  Два слоя дерева, в одном из
которых древесные волокна шли вдоль, а в  другом  поперек,  так
что никаким топором разрубить ее было невозможно. В давние дни,
когда  ее  только-только  навесил  на  петли кто-то из вассалов
Вильгельма Завоевателя, дверь запиралась на громадный, размером
с полено, какое сжигают на святки, деревянный брус, ходивший  в
двух  больших  пазах, оставленных в каменной кладке. Когда брус
изъели черви, - а случилось это уже в пору  правления  королевы
Елизаветы,  -  деревенский  кузнец  сковал взамен него железный
замок. Замок этот и поныне оставался на  месте  и  был  заперт.
Ключ,  весивший  два  фунта  и три унции, мисс Браун уволокла с
собой. Помимо замка, на дверь примерно в то же время  поставили
несколько  больших  и  крепких  засовов. С ними особой возни не
предвиделось, поскольку их достаточно было вытянуть из скоб,  -
если,  конечно,  вы  находились  перед  дверью, а не за ней. Со
времени Елизаветы немалое число людей потрудилось  над  дверью,
стараясь  сделать  ее  понадежнее.  В  пору  Регентства  кто-то
оборудовал ее железными прутьями, такими же как те, из  которых
состояла  оконная решетка, но и эти прутья выдвигались, подобно
засовам. При королеве Виктории кто-то навесил на дверь  подобие
цепочки, на какие в жилых домах запирают изнутри входные двери.
При короле Эдуарде сюда приехал специалист из Английского Банка
и  поставил на дверь наборный замок, которого никто на свете не
мог отпереть без ключевого слова, - им,  кстати  сказать,  было
слово  "Мнемозина"  (один  из герцогов владел лошадью, носившей
это имя и победившей на  Дерби.)  При  короле  Георге  V  некий
американец продал правившему тогда герцогу произведенный Йейлом
десятишиллинговый  замок.  А  при  короле  Георге  VI  к  двери
прикрепили полоски защищающей  от  газов  и  светомаскировочной
бумаги, посредством которой ее можно было приклеивать к косяку.
В общем, дверь была заперта.
   Пожалуй,  невежественная  Амариллис,  ничего ни о чем, кроме
крикетных бэтсменов, не знающая, могла уже прийти к заключению,
будто наш Профессор -  просто-напросто  незадачливый  старичок.
Поскольку  он так много знал обо всем на свете, можно подумать,
что он совершенно не  разбирался  в  приемах  проникновения  со
взломом.  Что  ж,  если  быть  абсолютно  честными, то придется
признать - нет,  не  разбирался.  Однако,  -  и  как  раз  этим
Профессор отличался от многих хорошо нам известных бэтсменов, -
на  плечах у него помещалась голова. Мы уже видели, как он с ее
помощью установил, откуда взялся маленький Народ. И ныне,  пока
он  стоял перед дверью подземной тюрьмы, голова его почти зримо
увеличивалась в размерах,  словно  надуваемый  футбольный  мяч.
Белые  волосы  на ней встали дыбом, как у кошки во время грозы;
глаза почти  утонули  в  глазницах  от  напряжения,  вызванного
концентрацией мысли; вены на висках пульсировали, словно сердце
лягушки,  а  сами  виски  как  бы встопырились, будто надкрылья
надумавшего взлететь майского жука.
   Обвисшая на петлях дверь содрогнулась.
   - Вот именно, - сказал Профессор. - Перед нами дверь.  Прошу
вас,  о ученейший из школьных учителей, выйдите немного вперед,
чтобы помочь мне в моих размышлениях.
   Лиллипуты, охваченные благоговением - не по причине размеров
Профессора, но  по  причине  его  духовной  мощи,  -  несколько
подались  вспять,  а  Школьный  Учитель  торжественно  выступил
вперед, готовый сделать все,  что  в  его  силах,  и  испытывая
гордость за то, что дожил до этого дня.
   - Когда?  -  вопросил Профессор, величаво оглаживая бороду и
не отрывая сверкающих глаз от замка. - Когда дверь не  является
дверью?   Вот  загадка,  которую  мы,  среди  прочих,  призваны
разрешить и призваны не впервые. Hic labor, hoc opus est.
   Пока он размышлял, лиллипуты  старались  придумать,  как  бы
воспользоваться  малостью  своих  размеров  для одоления двери.
Например, если бы Профессор поднял одного из них,  тот  мог  бы
просунуть  ручонку  в скважину елизаветинского замка и сдвинуть
его перемычки, при условии, что они не слишком тугие. Но против
наборного замка, открывавшегося тайным словом, их  малость  все
равно   оставалась  бессильной,  как  и  против  американского,
стоявшего на двери с внутренней стороны, отчего развинтить  его
никакой  надежды  не оставалось. Они шепотом обсуждали все это,
как вдруг Профессор поднял руку, требуя тишины. Он надумал.
   - Итак, когда же, - повторил он, - дверь не является дверью?
   - Tibi ipsi,  non  mihi,  -  уважительно  произнес  Школьный
Учитель, подразумевая: "Сдаюсь!"
   - Когда она снята с петель.
   Справедливость  его  суждения  поразила  всех, будто громом.
Старый джентльмен мог бы еще указать, что большинство замков  и
запоров  представляют  собой  чистой  воды  надувательство, что
когда охотникам на лис встречается на  пути  запертая  на  цепь
калитка,  им  нужно  лишь  приподнять  другую ее сторону, и что
человеку вообще свойственно при виде висячего  замка  замирать,
словно  при встрече с гремучей змеей, вместо того, чтобы отойти
немного в сторону и влезть в окно. Но он только сказал:
   - Доставьте сюда кочергу.
   Петли у двери были  кованные,  -  их  сделал  тот  же  самый
кузнец,  который  изготовил  орнаментальный  замок.  Т-образные
петли со шпульками в виде геральдических лилий,  прилаженные  с
наружной  стороны,  чтобы  не  дать узникам добраться до них. В
итоге нашим спасателям добраться до них  ничего  не  стоило.  К
тому же петли были старые, изрытые ржавчиной.
   По  счастью,  в  одном из ближних в выходу погребов валялась
брошенная неведомо кем кочерга, и лиллипуты, выстроившись в две
колонны, приволокли ее,  как  смотрители  зоопарка,  случается,
переносят крупных боа-констрикторов.
   Профессор принялся за работу, колотя по петлям и поддевая их
кочергой;  с  древних петель дождем сыпалась ржавая пыль; болты
начали вываливаться один за  другим;  а  помощники  Профессора,
волнуясь, наблюдали за его титаническими усилиями.

   В  гостиной  викарий  размышлял  о  своем. Почему, думал он,
непременно нужно продавать человечков только в "Олимпию"? Когда
мы наловим их в  достаточных  количествах,  ну,  скажем,  целый
бочонок,  я  возьму с собой дюжину в Лондон, в ящике для сигар,
провертев в его крышке несколько дырок. Поеду  в  "роллс-ройсе"
или,  во  всяком случае, первым классом, священники ведь должны
служить примером представителям  низших  слоев  общества.  А  в
Лондоне  я  зайду  не  в  одну  контору  "Олимпии", но и к сэру
Джорджу Сангеру, и к Барнуму и Бейли, и ко всем остальным.  Это
даже  лучше,  чем  тащить  их  в  Голливуд. Покажу образцы и по
очереди продам им бочонок, конечно, ничего не говоря  о  других
покупателях.  В  конце  концов,  они  же  коммерсанты,  люди  в
нравственном отношении, надо полагать, неразвитые, а  на  обман
следует  отвечать  обманом.  Печально, но что поделаешь. В Риме
жить, по-римски выть. И кстати, возможно,  самое  мудрое  -  не
говорить  милейшей  мисс  Браун  об этой тройной продаже. Она -
женщина и может что-то не так понять, а кроме того, если  я  ей
ничего не скажу с ней не нужно будет делиться. Она получит свою
долю  от первой продажи, этого вполне достаточно, - в сущности,
она получит гораздо больше денег, чем может понадобиться  любой
незамужней  женщине,  и  потом,  я  ведь знаю, сколь скромны ее
потребности. Женщина она по натуре простая, и испортить ее было
бы жаль. М-м-м-м-м. Ну и кроме того,  мне,  наверное,  придется
покинуть  страну,  обождать,  пока  не  утихнет  шум, вызванный
продажей одного и того же товара трем  разным  фирмам,  а  мисс
Браун будет полезно оставить здесь вместо себя, чтобы было кому
позаботиться  о  доставке.  Если  же  она заранее узнает о моей
забавной проделке, ей, может быть,  тоже  захочется  уехать  из
страны. Насколько я понимаю, женские тюрьмы у нас очень уютные,
что же до климата Бермудских островов то ей, боюсь, он может не
подойти.  М-м-м-м-м.  Палм-Бич,  Бермуды, Гонолулу? Нужно будет
заказать проспекты в туристических фирмах.
   И мисс Браун тоже думала о своем. А что  если,  думала  она,
что  если,  -  если - с Марией произойдет несчастный случай? Я,
разумеется,  не  имею  в  виду  какого-либо   насилия,   ничего
преднамеренного,  но  вдруг с ней случится нечто такое, от чего
она, ну, скажем, очень-очень заболеет - или даже... даже умрет?
Само собой, совершенно случайно. Нам всем  будет  ее  очень  не
хватать.  И что если викарий окажется замешанным в это, так что
он почувствует себя... ну...  почти  как  бы  виновным  в...  в
убийстве? Вдруг он попытается надуть меня и отнять то, что мною
честно  заработано? Говорят, что узы, которые порождает шантаж,
куда крепче, чем узы брака...  Правда,  в  наше  время  убийств
вообще  не  бывает.  Все  эти  мысли - это так, пустые грезы. И
вдруг мы потом все-таки отыщем пропавший  пергамент  и  изменим
его в нашу пользу?
   Викарий вышел из оцепенения.
   - Пойдемте,  - сказал он, одним глотком приканчивая шерри. -
Мы терпели достаточно долго. Упрямство - это одно, а порочность
- совсем другое. Она обязана нам подчиняться,  так  написано  в
катехизисе. Мы должны заставить ее говорить.
   - Прямо сейчас? - радостно спросила мисс Браун.
   Они вылезли из кресел и пошли по лестницам вниз.

   Последний  болт вывалился из верхней петли, увлекая за собою
струйку  искрошенной  червями  древесины.  Профессор   покрепче
ухватился за помятую железяку и начал сдвигать дверь. С треском
и скрежетом дверь проползла по каменным плитам, приоткрылась на
дюйм-другой  и застряла. На противоположной ее кромке гнулись в
пазах насилуемые язычки замков, хрустело старое дерево  косяка,
сыпались  винты.  Профессор  снова  вцепился  в дверную петлю и
волоком наполовину открыл дверь. Лиллипуты, не дожидаясь, когда
проход станет пошире, протиснулись внутрь. Они проскочили между
ног Профессора, забыв о том, что он способен их растоптать. Они
кричали:
   - Мария! Ты спасена!
   Да, Мария была внутри: освещенная фонариком,  прикованная  к
стене,  взбешенная.  Вся  благодарность,  какую  они  получили,
свелась к одной фразе:
   - Что же вы раньше-то не пришли?
   Потом она с вызовом произнесла:
   - Я им ничего не сказала.
   А потом расплакалась.
   Спасатели увидели, что  Мария  покрыта  ссадинами  -  не  от
побоев,  ибо  это  унижение  ее  миновало,  -  просто  она  так
сопротивлялась  и  билась,  пока  ее  волокли  вниз,  что   вся
процедура   выродилась  в  громкий  скандал  и  едва  ли  не  в
потасовку. На самом-то деле, если бы она не сопротивлялась, эти
двое, вполне вероятно, прямо здесь бы ее и избили, - до того их
разъярил ее подвиг с умывальным кувшином, - но возня  с  Марией
лишила  их  сил.  Так  что,  сама видишь, если тебя тащат вниз,
самое лучшее - драться, а если  кто-то  когда-то  захочет  тебя
поколотить, - бейся с ним насмерть.
   Синяк у нее под глазом сидел - истинное заглядение.
   - Ну все! - сказал Профессор. - Этого более чем достаточно!
   Его  буквально трясло от гнева. Лиллипуты сказали Марии, как
они гордятся ее отвагой, тем, что она не выдала их, как они  ей
обязаны.  На  гвозде у очага они нашли ключи и разомкнули цепи.
Они спрашивали, все ли у нее цело, не голодна ли она, не больна
ли? Они умоляли ее не плакать.
   - Первым делом, - сказал Профессор, - я заберу  ее  к  себе.
Пока  со  всем  этим  не будет покончено, она ни единой ночи не
проведет в Мальплаке. Я восстановлю ее силы вином из первоцвета
и хлебом с маслом. На-ка, возьми мой носовой платок. А после...
   Он воздел к небесам стиснутые кулаки.
   - А после я сяду на мой трехколесный велосипед и  отправлюсь
искать  Лорда  Наместника  или  Главного  Констебля,  я пока не
уверен, кого, и уж я  позабочусь  о  том,  чтобы  эти  чудовища
заплатили  за  свои  преступления  последней  каплей  их черной
крови! Да понимаете ли вы, что с этими  ссадинами  и  кандалами
мы,  скорее  всего,  сможем  избавить  Марию от опекунов и даже
посадить  их  в  тюрьму,  и  что  для  Народа  Лиллипутов   это
единственная надежда? В противном случае, они навсегда сохранят
законное  право  продать  вас,  а  Мария  вряд  ли сможет вечно
хранить вашу тайну.
   - В общем, должен сказать, - добавил Профессор, которому эти
мысли вернули  хорошее  настроение,  -  что  подобное  развитие
событий  представляется  мне  превосходным. Я надеюсь, они тебя
серьезно не покалечили, дорогая моя? Ходить можешь?
   - Да, со мной все в порядке. Они ничего мне не повредили.
   - Отлично. Тогда немедленно в путь. Ты не  хочешь,  чтобы  я
тебя   донес?  Я,  когда  был  бой-скаутом,  довольно  прилично
научился носить людей.
   - Нет.
   - Ну, смотри, как тебе лучше. Так, постой-ка. С Народом  нам
ни о чем договориться не нужно?
   Школьный Учитель спросил:
   - Вы намереваетесь навестить Констебля этой же Ночью?
   - Да.  Чем  скорее,  тем  лучше. Чем быстрее мы посадим этих
мерзавцев под замок, тем лучше будет для всех нас.
   - Не следует ли нам охранять ее, пока  Ваша  Честь  будет  в
Отъезде?
   - Нет.  Дверь  я  запру. Думаю, этого хватит. Я всегда прячу
ключ под горшочек с красной геранью, это  такое  тайное  место,
кроме  меня,  никому  не  известное. Да, хм. И потом, они же не
знают, что Мария сбежала, а если и узнают, то не сообразят, где
ее искать. Ну, вперед, к свободе! Позвольте, а что это  там  за
шум?
   Они  находились  уже  в  коридоре,  в двух шагах от свободы.
Профессор, кое-как  выпутав  фонарик  из  бороды,  ткнул  им  в
сторону  подвальной  двери  -  другой,  перекрывавшей  выход из
коридора. И как  только  он  указал  на  нее,  дверь  тихонечко
затворилась. Что-то подозрительно смахивающее на смешок, хоть и
заглушенное деревом двери, эхом отозвалось в сводчатых потолках
коридора,  а с наружной ее стороны взвизгнули, вползая в скобы,
засовы.




   Мистер Хейтер  прислонился  к  двери  и  протяжно  выдохнул.
Воздух выходил из его поджатых губ с таким шумом, словно он пар
спускал.
   - Готово! - сказал он. - Эти твари так и кишат по полу.
   Мисс  Браун,  ничего  не  ответив,  подняла  повыше  свечу и
вперилась взглядом в его лицо.
   - По меньшей мере полсотни.  Скажем,  по  тысяче  фунтов  за
штуку. Я полагаю, мы, наконец, можем дать Марии поужинать!
   Мисс  Браун  придвинула  свечу  еще  ближе  к  лицу  мистера
Хейтера.
   - А Профессор?
   - Его можно будет выпустить, как только  мы  переловим  этих
малявок.
   - Вы что, оглохли?
   - Оглох, мисс Браун?
   - Он обнаружил вашу подопечную прикованной к стене подземной
тюрьмы и собирается обратиться в полицию. Вы же слышали, как он
говорил  об  этом. У Общества предотвращения жестокости, мистер
Хейтер, вероятно, найдется, что нам сказать.
   - Но мы же не можем вечно держать его тут под запором. Кроме
того, когда мы продадим человечков...
   - Вы обратили внимание на то, что он и  человечки,  судя  по
всему, знакомы друг с другом?
   - Силы  небесные! Вы хотите сказать, что он может предъявить
на них приоритетные права? Но они же проживают на нашей  земле,
не  на его. Они составляют собственность землевладельца. У него
нет на них прав, мало ли с кем он знаком...
   - Землевладелец здесь - Мария.
   - Однако,  дорогая  моя  леди,  я   не   понимаю,   что   вы
предлагаете...  Нельзя же держать их здесь вечно... Трудности с
кормлением...
   - А зачем нам их кормить?
   - Вы говорите невозможные вещи! Не можем же мы...  Это  было
бы...  грешно.  Люди,  склонные во всем видеть дурное, могли бы
счесть это равносильным убийству. И потом, даже если мы заморим
их голодом, мы все равно попадем тем самым в опасное положение.
Нет, немыслимо.
   - Мы ведь сказали Стряпухе, что Мария уехала к тетке, а  где
в   настоящее   время   пребывает   Профессор,   вообще  никому
неизвестно.
   - Но подземелье до сих пор посещают любители древности!
   - Мы в состоянии отменить эти посещения на месяц-другой.
   - Мисс Браун, мы не можем, нет, мы не должны даже  помышлять
о подобном. Мы же христиане. Мы не вправе думать только о себе.
Кроме  того, если мы оставим этих двоих взаперти, как же выйдут
наружу все остальные - маленькие?
   - Сэр Исаак Ньютон  просверлил  в  двери  дырку,  чтобы  его
кошечки могли ходить взад-вперед.
   - Остроумно.  М-м-м-м-м.  Вы  предлагаете  проделать дырку и
поставить с нашей стороны крысоловку, чтобы их переловить?  Да.
А Профессор с Марией тем временем будут сидеть внутри...
   - Доносчик и его доказательство.
   - Это вы предложили воспользоваться кандалами.
   - Нет. Это вы предложили.
   - Я или вы, но если на нас натравят Общество предотвращения,
мы оба сядем в тюрьму.
   - Именно.
   - Мисс   Браун,   нам  должно  противиться  искушению.  Ваше
предложение слишком опасно. Об убийстве не может идти  и  речи.
Конечно,  о преднамеренном убийстве в данном случае говорить не
приходится, поскольку мы же не обязаны  кормить  Профессора  до
скончания  его  дней,  но мы должны думать о том, как это могут
истолковать другие люди. Нет, мисс Браун, нам следует подойти к
ситуации  с  большей  осмотрительностью.  Мы  можем,   как   вы
предложили,  просверлить дырку, переловить человечков, через то
же отверстие снабдить пленников водой и  пищей  и  продать  наш
улов.  Как  только мы обменяем чеки - то есть, я хотел сказать,
чек, - на наличные, мы отправимся во Флориду или в какой-нибудь
роскошный отель на Азорских островах, отправимся  самолетом.  А
уж  попав  туда,  мы  можем  спокойно телеграфировать Стряпухе,
чтобы она их выпустила. Что же касается убийства, - на убийство
я  не  согласен!  Удивляюсь,  как  вам  пришло  в  голову  даже
упомянуть о чем-то подобном!
   Мисс   Браун   задумалась,   уминая  толстым  пальцем  сало,
стекающее со свечи. Наконец, она произнесла:
   - Вам придется  принести  из  дома  долото  и  коловорот.  И
крысоловку, конечно. Или птичью клетку.
   Она  как-то сразу перестала называть его "мистером Хейтером"
и обращалась с ним теперь как с равным, если не подчиненным.

   Между тем в погребах Профессор пытался справиться с  дверью,
орудуя   топором   короля   Карла.   Дверь   оказалась  той  же
конструкции, что и прежняя, так что топор  ее  не  брал.  Петли
находились по другую от них сторону. Они попали в ловушку.
   Профессор   вернулся  в  тюремное  подземелье,  где  сидела,
оглядываясь, Мария. Умственное напряжение, которого потребовали
от него сначала дверные петли, а после ссадины Марии,  изнурило
Профессора,   и   он  начинал  понемногу  впадать  в  сварливое
состояние. Ему хотелось домой - почитать книжку.
   - Ну вот, мы и попались.
   Мария весело произнесла:
   - Должна сказать, это приятнее, чем сидеть тут одной.
   - Тебе, может, и приятнее, а мне нет. Я люблю одиночество. И
надо нам было поднимать такой шум! Скакали тут с топорами. А  у
меня дома копченая селедка осталась, на ужин.
   - Придется ей подождать.
   Профессор взмахнул фонариком, обводя взглядом стены.
   - Должен  же  существовать  какой-то выход. Где здесь задняя
дверь? Где окна? До чего все-таки неудобный дом!
   - Вон там, за дыбой, есть маленькое окошко.
   - Значит нужно просто разбить его и вылезти наружу.
   - В нем всего дюймов шесть в ширину да еще решетка.
   - А решетка зачем?
   - Наверное, затем, чтобы не дать нам вылезти наружу.
   - Какие-то разгильдяи все это строили!  Могли  бы,  кажется,
сообразить,  что  окно  нам  понадобится.  Все  только о себе и
думают. А спать я где буду?
   - Ваша Честь и Мисс, - произнес Школьный Учитель, -  Размеры
сего   Окна,   если   мне   дозволено  будет  сделать  подобное
Наблюдение, не смогут составить Препоны моим Соплеменникам, при
Условии, что Стекло будет выбито. Получив же Свободу, мы сумеем
сыскать Дорогу к противуположной  Стороне  подвальной  Двери  и
отомкнуть Засовы.
   - О, Господи! Ну конечно!
   - Даже если вам не удастся открыть дверь, - сказала Мария, -
вы сможете  принести  нам  какой-нибудь  еды.  Я за эти два дня
немного проголодалась. Мисс Браун с викарием сюда  не  полезут,
они  знают,  что  у нас топор, так что они, скорее всего, решат
морить нас  голодом  и  уморят,  если  вы  нам  чего-нибудь  не
принесете.
   - Пусть только сунутся, - сказал Профессор.
   Он  отдал  Марии  фонарик  и  двинул  по  стеклу  упомянутым
топором, словно перед ним было не стекло, а викарий.
   Затем  пришлось  одного  за  другим  поднять  лиллипутов  на
каменный подоконник. Они уходили, посуровевшие и молчаливые, не
оглядываясь  назад,  и  узники  поняли,  что лиллипуты понимают
серьезность положения и полны решимости сделать все, что  в  их
силах.
   Окно подземелья выходило в угольную яму, расположенную между
Котельной   и   Оружейной.  Выкарабкавшись  из  нее,  лиллипуты
очутились под открытым небом, с висящим в нем обрезанным ногтем
месяца, почти таким же маленьким, как они сами.
   Небольшой отряд ушел за провизией для узников, еще несколько
отрядов  отправились  собирать  основные   лиллипутские   силы,
попрежнему  рассеянные  по  дворцу.  Оставшиеся  направились  к
запертой   на   несколько   засовов   двери.   Они   прихватили
доставленные  кораблем  лестницы,  веревки  и железные костыли,
какими пользуются верхолазы. Для них путешествие по дворцу было
тем же, чем является для нас поход в горы, - потому они и взяли
с собой снаряжение.
   Мальплаке и впрямь представлялся островному народу настоящей
горой. Вернее, горным хребтом. Чтобы представить себе ожидавшие
их трудности,  достаточно  задуматься  о   том,   как   бы   мы
чувствовали  себя  в доме высотою с Селборнские утесы и имеющем
больше шести миль в  длину.  Каждая  из  бесчисленных  ступеней
террасы  вставала  перед  ними  в  человеческий  рост.  Если им
встречалась закрытая  дверь,  повернуть  ручку  они  не  могли.
Мраморный  пол  под колоннадами расстилался чередою аэродромов.
Даже колонны поменьше вздымались  над  ними  на  двести  футов,
большие  же,  те,  что  подпирали фриз, были еще в полтора раза
выше. Чаши  фонтанов  им  представлялись  озерами.  Изваяния  -
колоссами. Внутри головы короля Георга могли свободно отобедать
восемь человек.
   Отвесный  обрыв  Южного  фасада  возвышался над лиллипутами,
матовосеребристый в звездном и лунном свете, резко прочерченный
глубокими   полосами    бархатной    тьмы,    наполовину    уже
развалившийся.   Впрочем,   распад  дворца  облегчал  трудности
путешествия.  Встык  обшитые  филенками  двери  (да  еще  и   с
планками,  набитыми на стыки), останься они исправными, были бы
для лиллипутов непроходимыми, теперь же они  свисали  с  петель
или  просто стояли настежь. Камни в стенах, некогда выровненные
и пригнанные один к другому настолько,  что  на  стене  и  ногу
некуда было всунуть, ныне выкрошились и предоставляли множество
точек  опоры.  Окна,  зияющие  зубьями  выбитых  стекол, вели в
обширные залы. Ласточки и пауки, мыши -  летучие  и  простые  -
давно  обжили  доставшиеся  им  в  наследство удобные выступы и
углы.
   Препятствия, которых мы  бы  и  не  заметили,  требовали  от
лиллипутов утомительных усилий. Гравиевые дорожки выглядели для
них усеянным валунами взморьем, на пустынных просторах которого
так  легко  своротить  лодыжку. Высокие травы представлялись им
джунглями, полными вывернутых из  земли  корней.  Там,  где  мы
прошли  бы  гуляючи,  им  приходилось  передвигаться, взбираясь
наверх, спрыгивая, карабкаясь, выбиваясь из сил.
   Лестницы  лежали  на  куче  мусора  у   подножия   ступеней,
поднимающихся  к  Южному  фасаду. Теперь их следовало пронести,
обогнув три стены Оружейной, через арочный проход,  через  двор
Котельной  и  вниз к ведущим в погреб ступеням. По лиллипутским
меркам предстояло покрыть три мили весьма непростого пути.
   Первый его участок пролегал запущенной гравиевой дорогой, по
которой любила когда-то кататься увечная Четвертая Герцогиня, -
она выезжала на эту дорогу в запряженной пони тележке, а  рядом
с  каждым колесом вышагивало по лакею в пудренном парике, и еще
один, несший нюхательные соли, шел за тележкой  следом.  Теперь
дорога заросла муравой, для Народа же травы были кустарником, а
уцелевшие  камушки  -  гладкими  скалами. Поход через эти места
выматывал, хоть они и отличались в лучшую  сторону  (на  самую,
впрочем,  малость)  от  зарослей  таволги,  пырея,  скабиозы  и
щавеля, лежавших по  сторонам  от  дороги.  Этот  участок  пути
кончался  у  западного  угла Оружейной, откуда чугунная калитка
высотой в пятьдесят футов и каменные ступени  в  рост  человека
выводили на Дорогу к Зверинцу и к Оранжереям.
   Отряд  повернул  направо и двинулся по другой полосе гравия,
столь же запущенной, как и прежняя. Здесь к  прочим  опасностям
добавились  жабы,  раздувавшиеся,  приподымавшие  заднюю  часть
тулова и строившие  ковылявшим  мимо  спасателям  жутковатые  в
свете  месяца  рожи. Здесь также имелся риск нарваться на ужей,
выползавших к Фонтану Босуэлла охотиться на лягушек.
   Для достижения Арочного Прохода требовалось вскарабкаться на
шесть каменных ступеней. Лестницы приходилось держать и держать
крепко, потому что  камни  здесь  были  скользкие.  Высоко  над
головами спасателей заграждала кусок окропленного звездами неба
огромная     Арка,     посвященная     незабвенной     королеве
Каролине-Матильде и украшенная королевскими гербами Дании.
   Двор Котельной, являл собою Аравийскую пустыню камней, между
которыми сплеталась с подорожником крапива, а для  людей  столь
малых крапивный ожог все равно, что для нас укус гадюки.
   Спасатели  пробирались  извилистой  тропой между омертвевших
деревьев,  и   летучие   мыши   скрипели   над   их   головами,
пронзительнее зимородков. Снаружи двора, за Храмом Граций пилил
себя  по  хохолку дергач. С запущенной клумбы доносился сладкий
запах левкоев.
   Подвальная  дверь  была  закрыта  и  заперта  на  замок,  но
когда-то  над  нею  имелось  стекленое  окошко.  Теперь  стекло
отсутствовало.
   Им пришлось связать вместе несколько лестниц, но и при  этом
до  окошка  они не достали на целый человеческий фут. Верхолаз,
вбивая в дверь костыли, так что получилось  подобие  перекладин
на  телеграфном столбе, полез наверх и достиг проема. Отсюда он
спустил  вовнутрь  веревку  и  крепко   ее   привязал.   Прочие
взобрались  по  лестницам,  затем  по  костылям и спустились по
веревке вниз. Последний из взбиравшихся остался,  чтобы  помочь
верхолазу подтянуть лестницы и опустить их внутрь.
   Теперь  лиллипутов окружала полная тьма. Подвальный коридор,
прямой, уходящий вдаль на четыре фарлонга, - то есть достаточно
длинный, чтобы даже мы могли проехаться по нему легким галопом,
- и днем-то был темноват.  По  ночам,  когда  в  него  выходили
крысы,  он  обращался  в  долину  мрака.  Здесь  даже охотились
летучие мыши,  если  им  случалось,  свернув  с  прямого  пути,
влетать  внутрь  через  разбитые  окна.  Смутно  тянувшиеся над
головами лиллипутов трубы водопровода и канализации  и  мириады
шнурков,  идущих  к  невесть каким колокольчикам, больше уже не
освещались фонариком Профессора.
   Впрочем, лиллипуты привыкли работать  ночами.  Глаза  у  них
были столь же остры, сколь и малы. Через минуту они уже кое-что
различали вокруг.
   Пол  подвала  устилали  каменные  плиты,  просторные,  будто
теннисные  корты.  Лиллипуты,  рассыпавшись  цепью,   безмолвно
пересекали их. Даже шептаться было запрещено.
   Снаружи    у    них    все-таки    оставалась    возможность
рассредоточиться. Они могли убежать или  замереть,  слившись  с
тем,  что  их  окружало.  Внутри  же,  в  четырех  стенах,  все
переменилось. А ну как из темноты вдруг возникнет мисс  Браун,-
выступит из-за колонны или выскочит со свечою в руке из зияющей
двери?  Как  укроешься на каменном полу, куда рассредоточишься,
когда вокруг одни только стены,  и  куда  убежишь,  если  дверь
заперта  и  нужно  карабкаться  вверх?  Один шаг преследователя
покрывал двенадцать лиллипутских шагов. А впереди еще  ступени,
целая   череда   отвесных   обрывов,   преграждающих   путь   к
отступлению, обрывов, по которым мисс  Браун  пробегает  легко,
как по лесенке, каковую они и составляют.
   Так  что  продвигаться  вперед  следовало беззвучно, подобно
вышедшим на тропу войны индейцам,  да  еще  и  высылать  вперед
разведчиков.   Последним  надлежало  выглядывать  из-за  углов,
определяться на местности, прислушиваться и даже принюхиваться.
Человеческие существа издают острый запах, ясный для  животных,
как   белый  день.  Носы  маленького  народа  различали  его  с
неменьшей ясностью.
   Унюхавшему викария  разведчику  полагалось  трижды  пискнуть
по-мышиному.  Тогда  бы  все  молча развернулись и отступили во
тьму, - ибо только на беззвучие им и оставалось надеяться.
   Если же викарий набросится  сзади,  если  он  тоже  способен
затаиться  так,  что его не унюхаешь, если он отрежет им путь к
отступлению,  в  этом  случае   нужно   разбегаться   во   всех
направлениях,  и каждому стараться, чтобы поимка его обернулась
делом нелегким. Пока викарий  будет  пытаться  поймать  одного,
пока он будет хватать увертливое существо, стараясь при этом не
слишком  его  повредить в интересах предстоящей продажи, что ж,
может быть остальные за  это  время  успеют  одолеть  несколько
ступенек.
   Дверь,   ведущая  в  погреба,  съехала  с  петель  несколько
столетий  назад.  Ступени  лестницы  -  старейшей  во   дворце,
ровесницы  подземелий,  -  были  стерты  бесчисленными  ногами.
Лиллипутам приходилось опускать свои лесенки, спускаться на две
ступени, затем, стоя на третьей, подтягивать лестницы  и  снова
спускать их, раз за разом повторяя одно и то же.
   Под  тяжкими норманнскими сводами они прошли мимо кладовых и
мимо бутылочных клеток, оставляя в пыли  крошечные  следы.  Они
миновали заплесневелые пробки и заложенные кирпичами ниши.
   Сквозь  запертую  на  засовы  дверь  смутно слышались голоса
увлеченных беседой Профессора и Марии. По  какой-то  причине  и
тот, и другая внезапно заржали.
   До  нижней  щеколды  спасатели  легко  добрались  с  помощью
лестницы. Примерно в шести наших дюймах  от  ее  края  в  дверь
вогнали  железный  костыль, привязали к ручке щеколды веревку и
перебросили оную через костыль. После этого один из  спасателей
развернул  ручку  вверх  и остался придерживать ее, а остальные
налегли на веревку. Щеколда легко вышла из скобы.
   Верхней щеколды не достигали даже связанные вместе лестницы.
Верхолазу снова  пришлось  ползти  вверх,  вбивая  костыли  под
небольшим  углом,  пока  он  не  оказался от нее в тех же шести
дюймах. Понадобилось вбить еще три костыля, чтобы добраться  до
ручки  и  привязать к ней веревку. Поднять ее оказалась трудно,
хотя щеколда едва-едва входила в предназначенную для нее скобу.
Прежде чем ручку удалось сдвинуть, верхолаз  долго  простукивал
ее костылем. Веревку он перекинул через заменяющий блок костыль
и спустил вниз.
   Стоявшие  внизу лиллипуты потянули, что было мочи, некоторые
даже влезли по веревке вверх, чтобы увеличить усилие.
   Щеколда не шелохнулась.
   За много столетий дверь перекосило, и она налегла на  скобу.
Чтобы  сдвинуть  железный  запор,  требовалась  сила  взрослого
человека.




   Профессор  прохаживался  с  фонариком  вдоль   стен,   читая
латинские надписи.
   - Никаких  следов  Tripbarium,  - печально сказал он, - хотя
вон там, за  плахой  имеется  интересный  пример  использования
каким-то  продавцом индульгенций слова "questeur", датированный
тысяча триста восемьдесят девятым годом. О, я вижу, дама  Алиса
Кителер, ирландская колдунья, приезжала сюда на уикэнд в тысяча
триста двадцать четвертом году.
   Мария  отдыхала,  лежа  на дыбе и подсунув под голову вместо
подушки знаменитое Профессорово пальто.
   - Месяц тому назад, - сказала она, - Народ подумывал о  том,
что хорошо было бы навестить Лиллипутию, посмотреть, остался ли
там  кто-нибудь.  А я им сказала, что когда ты разбогатеешь, мы
купим яхту и отправимся ее искать.
   - Да, это будет приятный отдых. Мы можем посетить все четыре
страны, похитить Бробдингнега, заглянуть к  Бальнибарбианцам  и
полюбоваться издали на Лошадей.
   - К Бальнибарбианцам?
   - К  народу,  который  живет на летающем по небу острове, на
воздушном острове под названьем Лапута.
   - Вот здорово! Мы могли бы, если бы захотели, захватить  его
с помощью Летающей Крепости!
   - Зачем?
   - Пригодится  на  что-нибудь.  Можно будет в следующую войну
подвесить  остров  над  Лондоном,  пусть  прикрывает   его   от
воздушных налетов.
   - К  сожалению,  он может летать только над Бальнибарби. Так
сказано в книге.
   - Ну   тогда   устроим   на   нем   курорт.   Или   займемся
исследованиями стратосферы, как профессор Пикар.
   - У  него  потолок высоты составляет четыре мили. Самолеты и
те выше взлетают.
   - Тогда можно...
   - Да нет, я прежде всего не  понимаю,  с  какой  стати  тебе
понадобилось   его   захватывать!   -   раздраженно  воскликнул
Профессор. - Почему бы не оставить его тем людям,  что  на  нем
обитают? Им там и без тебя хорошо.
   - Так  они  же дураки. Все эти старые философы со свешенными
набок головами, с обращенным внутрь одним глазом и со  слугами,
которые хлопают хозяев, когда те слишком задумываются.
   - И что же в этом дурного?
   - Да ты посмотри, чего они там наизобретали, это же помереть
можно со смеху. Помнишь, один даже разработал проект извлечения
солнечных лучей из огурцов!
   - Почему  же  нет?  Он  всего  лишь  несколько опередил свое
время. Как насчет рыбьего  жира,  витаминов  и  прочего?  Ты  и
опомниться  не  успеешь, а люди уже начнут извлекать из огурцов
солнечные лучи.
   Мария приняла озадаченный вид.
   Профессор перестал прохаживаться и присел на плаху.
   - Ты знаешь, - сказал он, - на мой взгляд, насмешки  доктора
Свифта   над   Лапутой  не  делают  чести  его  уму.  По-моему,
высмеивать людей лишь за  то,  что  они  привыкли  думать,  это
ошибка.  В  нашем  мире на одного думающего человека приходится
девяносто тысяч таких, которые  думать  совсем  не  хотят,  вот
они-то  и  ненавидят  думающего  пуще  всякой отравы. Даже если
некоторые мыслители кажутс нам  странноватыми,  потешаться  над
ними  не  стоит.  Все же лучше обдумывать огурец, чем не думать
совсем.
   - Но...
   - Понимаешь, Мария, нашим миром правят люди  "практические":
то  есть  те, которые думать не умеют, - никто их этому никогда
не учил, да им и не хочется. Куда проще врать,  лупить  кулаком
по кафедре, мошенничать, дурить избирателей, убивать - в общем,
заниматься  практической  политикой. Так что, когда к ним вдруг
приходит мыслящий человек, чтобы объяснить, в чем они не  правы
и как это выправить, им приходится изобретать что-то такое, что
позволит  забросать  его грязью, потому что они и власти боятся
лишиться,  и  боятся,  что  придется  хоть  что-то  делать   по
справедливости.  Поэтому они хором начинают визжать, что советы
мыслителя -  это  "визионерство",  что  они  "неосуществимы  на
практике",  и  что  "все только в теории гладко". А уж когда им
удается,  играя  словами,  опоганить   принесенную   мыслителем
крупицу  истины,  -  вот  тут  можно,  не  торопясь, на досуге,
заняться очернением самого мыслителя, после  чего  они  вольны,
как  прежде,  предаваться  войнам  и сеять бедствия, являющиеся
неизменными следствиями практической политики. Я не думаю,  что
мыслящему  человеку  вроде  доктора Свифта следовало, высмеивая
мыслителей,  помогать  практическим  политикам,  даже  если  он
намеревался   высмеять   только  мыслителей  глупых.  И  должен
сказать, время отомстило  Декану.  Те  самые  изобретения,  над
которыми  он так потешался, в конце концов оказались совершенно
реальными.
   - А что бы ты стал делать, - с подозрением спросила Мария, -
если бы мы очутились на Лапуте?
   - Нанял бы слугу-хлопуна и обосновался там навсегда.
   - Так я и думала.
   - В любом случае, я не очень верю в существование Лапуты.  Я
подозреваю,    что    Гулливер    тут   малость   приврал.   Из
путешественников  столь  многие  приобретают  в  конце   концов
сходство с сэром Джоном Мандевиллем...
   - А почему ты в нее не веришь?
   - Ты помнишь, каким образом Лапута удерживается в воздухе?
   - Внутри острова расположен огромный магнит, у которого один
конец  притягивается  к  земле,  а другой от нее отталкивается.
Если  им  нужно  подняться,   они   наклоняют   магнит,   чтобы
отталкивающийся конец стал поближе к земле.
   - Совершенно  верно.  Только  я не думаю, чтобы такая машина
могла работать. Сэр Томас Браун в своей "Pseudodoxia Epidemica"
обсуждал именно эту тему в связи с Гробницей Магомета и прочими
телами, о которых рассказывали, будто они  держатся  в  воздухе
благодаря   магнитной   силе,   -   скажем   с  железным  конем
Беллерофонта. Он утверждает, что этого сделать нельзя.
   - Почему?
   - Если магнитных  сил  достаточно  для  подъема,  они  будут
тянуть  тебя  вверх  тем  сильнее, чем выше ты поднимешься. Это
одна причина. Другая состоит  в  том,  что  если  тебе  удастся
подвесить  предмет  между  двумя  равнодействующими  магнитами,
равновесие будет столь неустойчивым, что его  нарушит  малейшее
дуновение  ветра,  и твой предмет полетит либо к одному полюсу,
либо  к  другому.  Кстати,  ты  помнишь,  каковы  были  размеры
летающего острова?
   - Он  покоился  на  адамантовой  пластине  толщиной в двести
ярдов и площадью в десять тысяч акров.
   - А что такое адамант?
   - Ну, что?
   - Это одно из старых названий алмаза.  Если  тебе  требуется
причина,  чтобы  захватить Лапуту, Мария, я полагаю, что алмаза
длиной в пять миль и  толщиной  в  двести  ярдов  будет  вполне
достаточно.
   - Да уж!
   - Я удивляюсь, как это доктор Гулливер не упер кусочка.
   - Может быть, отломать не сумел.
   - Может быть.
   Некоторое  время  они  размышляли об огромном сполохе синего
пламени, мерцающем в воздухе, о световых волнах,  отраженных  и
преломленных  его  сияющими гранями, - таким его впервые увидел
Гулливер, - и в конце концов, их охватил благоговейный страх.
   - А расскажи мне про Лошадей.
   - Что именно?
   - Ну хотя бы, - с  виноватым  видом  сказала  Мария,  -  как
произносится их название.
   Профессор откинул назад голову и заржал.
   - Это еще что?
   - Ты ржать умеешь?
   Мария попробовала, чтобы выяснить, умеет она или нет.
   - Как ты это делаешь?
   - Дай  сообразить.  Я  плотно сжимаю губы, языком, по-моему,
вовсе не двигаю и как бы выдыхаю переливистый  взвизг,  который
рождается в основании носа.
   - А каким словом это ржание передается?
   - Передать  его  словом  непросто,  - рот-то закрыт. Так что
никакие буквы, в сущности, не годятся и гласные звуки тоже.
   - Доктор Свифт передавал выдох  с  помощью  "гу",  взвизг  с
помощью  "и",  а  всю  носовую  игру  посредством  "н"  и "м" -
Гуигнгнм. Так его научили лошади.
   - Это и в книжке-то не легко выговаривается,  когда  читаешь
вслух.
   - Это  всего  лишь вопрос практики, - величественно произнес
Профессор, - практики и веры в себя.
   И он принялся весело ржать, уверяя, что цитирует одно  место
из  конца девятой главы. Ржать принялась и Мария, причем каждый
считал, что у него получается  лучше,  а  лиллипуты  снаружи  в
недоумении замерли.
   - Жаль,  -  внезапно прервав ржание, сказал Профессор, - что
нам нельзя посетить их.
   - Почему нельзя?
   - Потому что мы йэху.
   - Я  думала,  йэху  это  такие  противные  волосатые  твари,
которые всюду гадят, воруют и дерутся.
   - А это именно мы и есть.
   - Мы?
   - Доктор  Свифт,  описывая  йэху,  подразумевал  людей,  моя
дорогая. Он думал о политиках, про которых я тебе говорил,  про
людей  "практических",  про  "среднего человека", ради которого
существует  наша  прославленная  демократия.  Вот  так-то.   Ты
сознаешь,  что  "средний  человек"  скорее  всего  не  умеет ни
читать, ни писать?
   - Ну, уж это ты...
   - Мария, если  слова  "средний  человек"  вообще  что-нибудь
обозначают,    то   именно   носителя   человеческих   качеств,
усредненных по всем живущим на свете людям,  -  по  России,  по
Китаю, по Индии, и по Англии тоже. Так вот, читать умеет меньше
половины обитающих в этих странах людей.
   - Но у йэху же когти...
   - А у нас пулеметы.
   - И от нас не пахнет!
   - Мы  просто  не  ощущаем нашего запаха. Мне говорили, что с
точки зрения азиата европеец пахнет ужасно.
   - Я этому не верю.
   - Разумеется.
   - И как бы там ни было, Лошади не имеют права нас прогонять.
   - Почему же? Гулливера они изгнали.
   - Но за что?
   - Да за то, что он был человеком, как мы с тобой.
   - Что за нахальство! - воскликнула  Мария.  -  Хотела  бы  я
посмотреть, как меня будет изгонять какая-то скотина.
   - Вот,  -  умиротворенно  произнес  старик, - вот речи юного
йэху. Точка в точку. Прислушайтесь к словам подрастающего  Homo
sapiens.




   Для  аэродромного  ангара  дворцовая  кухня,  пожалуй,  была
маловата,   но   ее   оснащение   заслужило   некогда   похвалы
Дартикенава, а главный повар Принца-регента именно здесь создал
свой  знаменитый  Китайский соус, состоявший преимущественно из
красного перца, поскольку  Принц  утратил  способность  ощущать
вкус чего бы то ни было иного.
   В  мрачном  углу этой кухни, с сальной свечой, отбрасывающей
на стены  силуэты  титанических  печей,  вертелов,  на  которых
зажаривали  по  цельному  быку,  и  жаровен,  способных принять
небольшого кита, в сломанном кресле-качалке, унаследованном  ею
вместе  с  Капитаном  от  покойника-мужа,  в очках со стальными
ободками, то и дело соскальзывавших с  кончика  ее  носа,  и  с
книжкой "Последний шанс Мирабель", то и дело выскальзывавшей из
ее  узловатых  пальцев,  клюя  носом  и  резко  распрямляясь, с
клубком Марииных черных чулок  в  стоявшей  под  рукой  рабочей
корзинке  и  с  лежавшей  на  колене  головой  Капитана сидела,
подремывая, старая  Стряпуха.  Время  давно  уж  перевалило  за
полночь,  но  она не ложилась, чтобы, когда потребуется, подать
мисс Браун ее любимую грелку.
   Капитан, чья голова  покоилась  у  нее  на  колене,  закатив
глаза,  преданно  взирал  на  хозяйку,  а  из  пасти  его нежно
сочились  к  ней  на  передник  капли  слюны.  Каждую  ночь  он
неизменно  получал на сон грядущий сахарное печенье, вот у него
слюнки и текли. Он размышлял о том, какой замечательный человек
его Стряпуха, и задавался вопросом, как бы он без нее обходился
на этом свете.
   Увы, бедная моя мисс Мария, думала между  кивками  Стряпуха,
бедная  моя  куколка, вот горе, так горе. Но мой девиз: "Правь,
Британия!" и пока есть жизнь, есть надежда. Может,  хоть  этому
ее старому джентльмену посчастливится простереть, как в Писании
сказано, десницу свою над ее пристанищем, покуда они не уловили
ее  в  сети  лжи,  за  что  нам  следует  призвать на их головы
Всевышние Силы, пока еще не иссякла у нас надежда, хоть я и  не
удивлюсь, если есть в Небесах вечные ее источники, откуда мы ее
черпаем  не без помощи Светил Небесных во всей их Славе, о коей
нам поведано. Боже мой, Боже мой. У меня духу не  хватает  даже
до ее чулочков дотронуться...
   Она  в пятый раз вздернула голову, осмотрелась по сторонам с
выражением, как бы говорившим: "А я и не  сплю,  вот  так!",  и
уложила в рабочую корзинку очки.
   Теперь,  когда  очкам  больше  ничто  не  грозило, Стряпуха,
клюнув носом в шестой раз, склонила усталую голову на  грудь  и
начала похрапывать.
   Бедная Стряпа, думал Капитан. Надо с нею поласковее. Такую в
доме  держать  - одно удовольствие. И преданная какая! Я всегда
говорил, что такой любви, как от человека, от собаки нипочем не
дождешься. Умная опять же. По-моему, она  понимает  каждое  мое
слово.  У  них  наверняка  и  души есть, только их не унюхаешь.
Просто жуть берет, до чего может особачиться  человек,  если  с
ним  обходиться  ласково  и  хорошо  к нему относиться. Я точно
знаю, что после смерти некоторых исторических  собак,  их  люди
ложились  к  ним  на  могилы  и  выли  всю  ночь напролет, и не
принимали  пищи,  да  так  и  зачахли.  Тут,  конечно,   просто
инстинкт,  не  истинный  разум,  а  все-таки, как вспомнишь про
такое, поневоле задумаешься. Я  вот  верю,  что  когда  человек
умирает,  то  он  попадает  в  свой особенный рай, и там за ним
присматривают добрые собаки. Может это  и  сентиментальность  с
моей  стороны,  ну  да уж что поделаешь. И разве они, бедняжки,
этого не заслужили?  Да  коли  на  то  пошло,  я  бы  осмелился
утверждать,  что даже в наших собственных небесах водятся люди,
- чтобы собаки  могли  обзаводиться  питомцами.  Для  некоторых
собак  и  рай  будет не в рай, если им не позволят взять в него
своих человеков. Я-то определенно хотел бы, чтобы Стряпа...
   Капитан вдруг оторвал голову от колена Стряпухи и  вгляделся
в  далекую  дверь.  Шерсть  у  него на загривке встала дыбом, а
длинный хвост выпрямился и замер, - надо полагать, в число  его
предков   затесался   когда-то   сеттер.   Нос,   принюхиваясь,
задергался.
   В огромной арке  двери  стоял  жалостный  Школьный  Учитель,
держа  перед  собой лиллипутское печеньице размером с ромашку и
хрипло приговаривая:
   - Бедный Фиделька,  на,  на,  Фиделька,  Дружочек!  Фиделька
хороший Песик. А вот у меня Сахарок для Бедняжки Фидельки...
   Исполнять   подобного   рода   щекотливые  поручения  всегда
посылали  Школьного  Учителя.  Его   сотоварищи   толпились   в
отдалении, ожидая исхода переговоров.
   - Фиделька!  - с отвращением подумал Капитан. - Господи Боже
ты мой!
   Твердо ступая, он подошел к дверям, дабы выяснить, кто таков
этот новый пришлец.
   Бедный Школьный Учитель, пока его обнюхивали,  держал  перед
собою  печеньице, словно оборонительное оружие, и закрыв глаза,
лепетал все, какие  ему  удавалось  припомнить,  успокоительные
слова, поминутно поминая Фидельку.
   - Вроде  бы,  человек-человеком, - размышлял Капитан, - если
размеров в расчет не принимать, и пахнет так же, только слабее.
Я, пожалуй, приручу его, как Стряпу. Надеюсь, она ревновать  не
будет.
   И  взяв  Школьного  Учителя  в  бархатистую  пасть,  Капитан
оттащил его в свою корзинку, стоявшую рядом с качалкой.
   Школьный  Учитель,   пока   его   перетаскивали,   обморочно
повторял:
   - Ну, ну, бедный Малыш, благородный Друг.
   Печенье он выронил.
   Надо  сказать,  что Капитан был старым холостяком и, подобно
прочим существам этого рода, питал бессознательную надежду, что
в один прекрасный день у него вдруг могут появиться щенки. Быть
может,  размеры  Школьного  Учителя  разбередили  в   нем   это
мечтание,  потому  что  он,  осторожно  забравшись  в корзинку,
пристроил Учителя к себе на живот и немного потыкал его  носом,
располагая   как   следует,  на  что  Школьный  Учитель  гневно
промолвил:
   - Отпусти меня, гадкий Зве...
   Однако, докончить слово "Зверь" он не сумел, потому что язык
Капитана плюхнул его по физиономии, будто  гигантский  кремовый
торт, и не успев ничего больше произнести, Школьный Учитель уже
принимал   теплую   ванну.   Капитан  очень  хорошо  знал,  как
обходиться со щенками, - первым  делом  их  следует  с  ног  до
головы  облизать  и  по  возможности скорее, - он именно этим и
занимался, пока отчаявшийся  человечек,  отплевываясь,  лепетал
насчет зве-зве-зверя. Учитель вышел из себя настолько, что даже
двинул  Капитана  по  носу,  но новая его мамочка относилась ко
всему  благодушно  и,   так   как   щенок,   судя   по   всему,
закапризничал, прижала его к полу лапой.
   - О,  негодная Тварь! Лежать, Сэр! Отпустите меня! Фиделька,
плохая Собака! Отпусти меня сию же Минуту!
   Прошло еще много времени, прежде чем Капитан  удовлетворенно
свернулся   в  клубок,  а  мокрый  Школьный  Учитель  осторожно
выбрался из-под его подбородка. Он привстал рядом  с  корзинкой
на цыпочки и потянул громадную серую завесу Стряпухиной юбки.
   - Да,  дорогой,  -  не просыпаясь, сказала Стряпуха. - Через
минуту получишь, воробышек мой. Вот только  скажем  друг  другу
спокойной ночи.
   Она решила, что это Капитан требует свое печенье.
   Учитель  еще  раз  дернул  ее за юбку, и Стряпуха приоткрыла
один глаз.
   В следующий миг она  широко  распахнула  оба,  протерла  их,
надела  очки,  глянула  на  Учителя,  решительно  взвизгнула  и
отважно натянула себе на голову передник.  Две  минуты  спустя,
она  приподняла  уголок,  выставила  наружу глаз - тот, который
открыла сначала, -  и  обнаружив,  что  это  еще  здесь,  снова
спряталась под передником.
   - Мадам...
   Стряпуха  засучила  по полу каблуками, давая знать, что если
он не оставит ее в покое и не сгинет, с ней сию минуту случится
истерика.
   Школьный Учитель пригладил липкие волосы. "Этот  мне  слабый
Пол!  - утомленно подумал он. - Ба! Даже Крохи Разума ценятся в
Женщине - подобно тому, как радуют  нас  несколько  Слов,  ясно
сказанных Попугаем."
   Он повернулся к Стряпухе спиной, полагая, что, не встречаясь
с ним взглядом, она быстрее привыкнет к нему.
   В  конце  концов,  чуткое ухо сообщило Учителю, что передник
вновь опустился, но он продолжал стоять в ожидании - неподвижно
и безмолвно.
   - Восподи! - выдохнула Стряпуха.
   - Мадам, если вы сочтете  возможным  собраться,  наконец,  с
Разумением,  я  буду  иметь  Честь объявить вам о самоважнейшем
Деле.
   - Эльф!
   - Сильф, Сильфида, Эльф, Фея, Гений, Мара или Демон,  Мадам,
как  вам  будет угодно, но ежели вы соблаговолите избавить меня
от Притязаний  Фидельки  или  Допекая,  -  каково  бы  ни  было
Прозвание этого Зверя, - я буду вам премного признателен.
   Стряпуха  извлекла  из  рабочей  корзинки  ножницы и воздела
сальную свечку.
   - Силой Железа и Мощью Огня заклинаю тебя, изыди, -  сказала
она, - Христофором Колумбом и присными его, аминь!
   Школьный Учитель осторожно оборотился.
   - Усилия,  потребные,  чтобы  убедить вас в Реальности моего
Бытия,  Мадам,  в  настоящее  Время  выходят  за  Пределы  моих
скромных  Возможностей. Позвольте мне, однако ж, заметить, что,
из какой бы  Субстанции  я  ни  состоял,  я  являюсь  Носителем
безотлагательной Просьбы, с которой взывает к вам Мисс Мария.
   - Именем Снип-снап-сноррум и Высоким Забором...
   Учитель досадливо топнул ногой, отчего Капитан зарычал.
   - Профессор и Мисс Мария заперты в Подземельи!
   - Божья  коровка,  улетай  на  небо!  Принеси  мне пирогов и
немного...
   - Проклятие! -  возопил  Школьный  Учитель,  который,  кроме
всего прочего, изрядно устал. - В-л! К Д-ну Божью Коровку! Чума
на вас, Мадам, или вы не понимаете простой английской Речи? Нам
нужно, чтобы вы отомкнули Засов!
   - Мария в погребе?
   - Вы  что,  не  слышите  меня,  Мадам  (Холера вас задери!),
говорю  же  я  вам,  что  Засов  заело!  Что  мне   теперь,   -
захлебнуться  в  Слюне,  задохнуться  под Тушей вашего Монстра,
оглохнуть  от  дурацких  Причитаний,   отдающих   Людской,   от
Заклинаний,  достойных  жалкого  Насекомого?  Мисс  в  Подвале,
говорю я вам, и к Дьяволу все остальное!
   Гнев  Школьного   Учителя   оказался   убедительнее   всяких
объяснений,  и поскольку Стряпуха питала уверенность в том, что
эльфы не чертыхаются, она стала внимательнее  прислушиваться  к
сообщаемым  ей  новостям. А когда до нее дошло, что речь идет о
необходимости освободить Профессора и Марию из подземелья,  она
оставила  и  попытки  понять,  почему  в посетившем ее существе
всего шесть дюймов росту. Благой ли он дух или проклятый  Небом
гоблин,   но   ради  спасени  своей  хозяйки  она  готова  была
последовать за ним куда угодно.
   Лиллипуты один за другим потянулись из коридора в  кухню,  и
Стряпуха,   уже   вытащившая  велосипед  из  небольшого  очага,
приспособленного  ею  под  гараж,   смирилась   с   неизбежным.
Лиллипуты,  до сей поры с безопасного расстояния наблюдавшие за
борением Школьного Учителя с Капитаном, теперь уяснили, что  их
посланник    добился   успеха,   и   подобрались   поближе.   В
прикрепленную к рулю велосипеда корзинку  Стряпуха  по  просьбе
лиллипутов посадила нескольких из них.
   Капитану очень хотелось понести Школьного Учителя в зубах, и
его  с  трудом  удалось  от  этого отговорить. Когда экспедиция
тронулась в путь, Капитан потрусил за ней следом, не отрывая от
корзинки тревожного взгляда: он боялся, как бы его новый  щенок
не выпал оттуда.
   Стряпуха,  что  было  силы  крутя педали, на полной скорости
неслась по коридорам, неизменно тренькая на углах  в  звоночек.
Доехав  до ведущей в подземелье лестницы, она прислонила машину
к стене и помчалась, насколько то позволяли  ее  больные  ноги,
вниз  по  древним  ступеням. У запертой двери кучкой стояли еще
лиллипуты с маленькими факелами из пропитанного бараньим  жиром
камыша.
   Стряпухе удалось отодвинуть щеколду.
   Когда  дверь, наконец, распахнулась, за ней, в дальнем конце
коридора, обнаружились Профессор с Марией, чуть видные в  свете
выдохшегося  электрического  фонарика,  -  сидя  на  дыбе,  они
уплетали лиллипутских овец и лиллипутский же  хлеб,  в  немалых
количествах  доставленный  им  сквозь  разбитое  окно еще одной
командой   спасателей.   Профессор   пребывал   в   отличнейшем
настроении,   он  даже  забыл  о  том,  что  сидит  запертым  в
подземельи.
   - А-а, миссис  Ноукс!  -  закричал  он,  взмахивая  бараньей
ногой.  -  Входите, входите! Как раз вовремя, чтобы разделить с
нами эти миниатюрные яства! Совершенно по вашей  части,  миссис
Ноукс, образчик кулинарного искусства, который заинтересовал бы
и   самого   Гудмана.   Баранина   положительно  тает  во  рту.
Присаживайтесь на стул. Ах да, стульев здесь нет! Присядьте  на
плаху,  миссис  Ноукс.  Позвольте  предложить  вам парочку этих
барашков. Съешьте их  и  вы  немедленно  вспомните  о  досадной
ошибке   в  расчетах,  сделанной  доктором  Свифтом,  когда  он
оценивал  число  овец,  которых  ежедневно   потреблял   хирург
Гулливер,  проживая  на острове лиллипутов. Боюсь, бедный Декан
запутался в кубических корнях. Хватило бы, говорит он,  дорогая
моя  миссис  Ноукс,  для  прокормления  тысячи семисот двадцати
восьми лиллипутов. Однако ж, если  голодный  лиллипут  способен
съедать,  скажем,  по  одной  бараньей  ноге  в день, то тысяча
семьсот двадцать  восемь  таких  едоков  проглотили  бы  двести
восемьдесят   восемь   полноценных   баранов.   Можете   ли  вы
представить  себе,  миссис  Ноукс,  как  вы  поглощаете  двести
восемьдесят восемь таких барашков в день, барашков, которых сам
Декан называет равными размером жаворонку и поедаемых, как было
принято  в  то  время  поедать  жаворонков, прямо с костями? Вы
способны  в  один  день  съесть   двести   восемьдесят   восемь
жаворонков,  а,  миссис  Ноукс? Нетнет. Двадцать восемь это еще
куда ни шло. Оценка завышена по крайности в десять раз.
   Стряпуха на всю эту чепуху не  обратила  никакого  внимания.
Она бросилась к Марии и прижала ее к своей просторной груди.
   Когда  с  объятиями  было  покончено, Профессор засеменил по
подземелью в поисках какой-нибудь плахи, на  которой  могла  бы
поудобнее  расположиться  его  старинная  приятельница.  Твердо
решив  попотчевать  ее  барашком,  он  перепробовал   несколько
более-менее  пригодных  для  сидения  предметов  обстановки  и,
наконец, остановился  на  старинном  сундуке,  притулившемся  к
поручам.  Профессор  поволок сундук по полу, и у того открылась
крышка. Сундук наполняли старинные пергаменты.
   - О Господи! - воскликнул  Профессор.  -  Вот  так  находка!
Ктонибудь,  подержите  фонарик.  Батюшки,  Мария,  да тут прямо
сверху валяется грамота, в которой  сказано,  что  твои  предки
овладели  замком  Мальплаке  в  тринадцатом  веке!  А  вот  еще
Castellum   Male    Рпуйфхн,    писанный    позднекаролингскими
минускулами.   Постойте-ка!  А  это  что  такое?  Бог  ты  мой,
неужели... Как интересно... Если вообразить, что кому-то придет
в голову ходатайствовать о рассмотрении дела, ссылаясь  на  эту
грамоту  и основываясь на норме mort d'ancestre, ну, может быть
еще с  примесью  praemunire,  хотя  в  основном  все-таки  mort
d'ancestre, и если предположить, что... Господи помилуй, но это
же  чрезвычайно  интересно!  Знаешь, Мария, я, пожалуй, позволю
себе  сунуть  этот  документ  в  карман,  чтобы   как   следует
поработать над ним на досуге.




   Поздней  ночью  по  графству, которое предки Марии именовали
парком, двигались две экспедиции. Из  своего  отдаленного  дома
возвращался    с   долотом   и   коловоротом   викарий,   а   в
противоположном направлении и по другой дороге  направлялись  к
домику Профессора его владелец и Мария. К огорчению Профессора,
Мария, отдохнувшая и насытившаяся, напрочь отказалась позволить
ему  отрабатывать  на  ней  приобретенные в бой-скаутах навыки.
Чтобы  утешиться,  Профессор  дорогой  показывал  ей  звезды  и
говорил,  какая  как  называется.  Над  головами их мягко тлело
мотыльковое  крыло   Млечного   Пути,   относительно   которого
Профессор уверял, что на самом деле он называется "Млечный Пот"
да только люди по обыкновению все перепутали.
   Было  уже около часу ночи, Кентавр-Стрелец неспешно проходил
зенит, и  старик  сказал  Марии,  что  вблизи  этого  созвездия
располагается   центр  Вселенной.  Сами  они  вращаются  вокруг
Солнца,  а  Солнце  вращается  вокруг  упомянутого  центра   со
скоростью,   в   десятки   тысяч   раз  превосходящей  скорость
пассажирского  экспресса,  и  центр  этот  сейчас  очень  легко
наблюдать.   Мария  от  такого  обилия  вращений  почувствовала
головокружение, тем более, что  идти  ей  приходилось,  откинув
голову назад, чтобы видеть, что там творится в зените. Ощущение
было   такое,   что   она  сама  вот-вот  начнет  вращаться  и,
рассыпавшись  в  синюю  пыль,  присоединится   к   туманностям,
покрывшим небо мучнистым пушком.
   В  домике Профессор вдосталь напоил ее одуванчиковым вином и
уложил в постель.
   Устроив  Марию  на  ночь,  он  выкатил  из  угольного  сарая
трехколесный  велосипед,  прихватил  с  собой котелок и пальто,
чтобы прикрыть  свои  ветхие  одежды,  запер  входную  дверь  и
спрятал  ключ  под  геранью, как обещал. Он заглянул в окно, за
которым уже мирно  спала  Мария,  и  сказал  себе,  что  все  в
порядке.  Время,  чтобы,  основываясь  на  ссадинах и кандалах,
потребовать у полиции защиты и предъявить обвинение негодяям, о
которых рассказано в  нашей  истории,  самое  что  ни  на  есть
подходящее. Будь Лорд Наместник хоть в Бане, хоть в Подвязке --
пусть  даже  в  постели,  придется  его  без промедления оттуда
извлечь.
   -- Скорость!  --   восклицал,   вертя   педали,   Профессор.
-Стремительность!  Окучивай  железо,  пока  горячо!  Никогда не
откладывай ложки дегтя на завтра!
   Когда викарий, дважды проделав один путь, добрался, наконец,
до дворца, он и мисс Браун,  не  теряя  времени,  спустились  в
подвал,  чтобы  приступить  к  уловлению  лиллипутов. Некоторое
время они простояли, созерцая при свете оплывшей свечи открытую
дверь. Викарий даже гудеть перестал.
   -- Сбежали!
   Первым делом, он взглянул на мисс Браун, уверенный, что  это
она  обвела  его  вокруг  пальца.  Но  поскольку и она с тем же
выражением уставилась на него, и поскольку физиономии  у  обоих
были  одинаково  злобные,  каждый  из  них инстинктивно поверил
другому.  Вбежав  в  подземелье,  они  принялись  шарить  среди
пыточных  орудий.  Они обыскали и другие подземелия тоже. Потом
присели на затянутый паутиной пустой бочонок и просидели на нем
так долго, что серые мышки,  осмелев,  повылазили  из  щелей  и
зашуршали по полу.
   Первой рот открыла мисс Браун.
   -- Как бы там ни было, а они сбежали.
   -- Вместе с карликами.
   -- Он  отвел  ее  в  свой  домишко,  как и говорил, когда мы
подслушивали, а сам покатил на трехколеснике к констеблю, чтобы
на нас заявить.
   -- Это вы предложили воспользоваться кандалами.
   -- Дурак, -- сказала мисс Браун и ровным тоном продолжила:
   -- Старый олух сказал, что запрет ее и спрячет ключ в тайном
месте, под горшком с красной геранью.
   -- Какая  нам  разница,  куда  он  его  спрячет?  Если   нас
арестуют, а карликов мы не поймали...
   -- А нас арестовывать необязательно.
   -- Как это?
   -- Никто  же не знает, что Мария была здесь. Все думали, что
она уехала в гости. Мы и сами так думали.
   Ее булыжные глазки с вызовом уставились на мистера Хейтера.
   -- Мы и сами так думали. Мы говорили  об  этом  Стряпухе.  А
теперь  мы  обнаружили,  что он каким-то образом сумел заманить
девчонку к себе. И что будет,  если  ее  найдут  в  его  домике
мертвой, а, мистер Хейтер?
   -- Да  как  вы  смеете  мне  это говорить! Я в такие дела не
путаюсь. Это слишком опасно. Нет, невозможно.
   -- Он же запер ее, когда уходил, -- гнула свое  мисс  Браун,
-- и  спрятал  ключ  под горшком с красной геранью, в потаенное
место, известное только ему  одному.  На  ключе  отпечатки  его
пальцев.  Допустим,  ключ,  когда он вернется с полицией, будет
лежать на месте, дверь будет по-прежнему заперта,  и  отпечатки
так  и  останутся  на  ключе? Все что нам требуется, это надеть
перчатки и осторожненько взять ключ.
   -- Я в этом участвовать не стану.
   -- В запертом доме, запертом, по его  признанию,  им  самим,
лежит похищенный ребенок -- мертвый.
   -- Это неслыханно!
   -- Его   сочтут   сумасшедшим,  потому  что  он  сам  привел
констебля.
   -- Помилуйте, мисс Браун, это какой-то  кошмар!  У  нас  нет
никаких  причин  убивать  Марию,  и если мы сделаем это, нам не
удастся выкрутиться.
   -- Либо так,  либо  садиться  в  тюрьму.  Если  Профессор  в
здравом уме, он выдвинет против нас обвинения, а девчонка будет
свидетельницей.  Если  же  он  сумасшедший, а она мертва, -- мы
остаемся на свободе.
   -- Но как же человечки?
   -- Идите вы с вашими человечками.
   Она вновь, как и прежде, поднесла свечу  к  лицу  викария  и
увидела,   что  лиловые  вены  и  синие  губы  его  подернулись
бледностью.
   -- Мы не можем этого сделать.
   -- Нам  нужно  немедленно  отправиться  туда,  иначе   будет
поздно.
   -- Я отказываюсь. Такие вещи в спешке не делаются.
   -- Как бы там ни было, мы должны попасть туда первыми. Может
быть, по пути нам удастся придумать что-нибудь получше.
   Одновременно поднявшись, они покинули подземелье.

   Когда  они  удалились,  неустрашимый  Градгнаг, -- неизменно
надежный Страж-в-Ночи, подобный Аллану Квотермэйну, -- выступил
из-за винной клетки и  со  всей  возможной  поспешностью  полез
вверх  по ступеням. Теперь все зависело от скорости. Необходимо
немедленно отыскать Школьного Учителя с  Адмиралом.  Необходимо
составить  план  относительно  того,  как  предостеречь Марию и
даже, если это возможно, -- как обеспечить ее охрану, поскольку
тайна горшка с геранью вышла наружу. То, что этим двум негодяям
действительно достанет подлости убить ее, казалось  лежащим  за
пределом    возможного,   и   все-таки   следовало   немедленно
предупредить  Профессора,  где  бы  он  ни  был,  и  поторопить
полицию, чтобы она защитила Марию.
   По  счастью,  события  развивались  так быстро, что основная
поисковая  группа  еще  не  успела  покинуть  дворца.  Школьный
Учитель,  поскольку  все  опасности  были  вроде бы уже позади,
сидел со Стряпухой на  кухне,  пытаясь  втолковать  ей,  в  чем
разница между ним и эльфом.
   Получив  сообщение  о  новой  угрозе,  он  мгновенно  оценил
сложившееся положение и постарался выработать план действий.
   Главной задачей стала теперь скорость, а  скорость  зависела
от   расстояния.  Невозможно  двигаться  со  скоростью,  равной
стольким-то милям в час, не оставляя позади эти мили. И  прежде
всего,   из-за   различия   в  протяженности  шага  невозможно,
передвигаясь пешком, соревноваться с убийцами в скорости,  если
они уже направляются к домику Профессора, а это вероятнее всего
именно  так.  Пешком они передвигаются в двенадцать раз быстрее
лиллипутов, это если не принимать в  рассмотрение  естественные
препятствия,  значит  на  своих  двоих их не догонишь. Там, где
убийцы шагают, не испытывая затруднений, лиллипутам  приходится
карабкаться  по скалам, и там, где они проходят, не сворачивая,
лиллипуты вынуждены идти в обход. К счастью, под  рукой  имелся
эскадрон  гвардейцев-кавалеристов  верхом  на  рысистых крысах.
Учитель  отправил  им  приказ  мчаться  во  весь  опор  к  дому
Профессора,   сказав,   что  сам  он,  прискакав  на  одной  из
оставленных во дворце крыс, присоединится  к  ним,  как  только
закончит   прочие  приготовления  к  предстоящей  кампании.  Им
надлежало  выделить  подразделение,  которое  будет  изматывать
противника по мере его пешего приближения к домику, а остальным
следовало  разбудить и надежно спрятать Марию, если они поспеют
к  ней  первыми,  а  если  не  поспеют,  --  предпринять  любые
действия, какие только удастся.
   И  это  вновь  выдвинуло  на  первый план вопрос о размерах.
Лиллипуты не располагали ни авианосцами, ни зенитными орудиями,
ни  иными  полезными  приспособлениями,   с   помощью   которых
Профессор   предполагал   изловить   Бробдингнега.   Что  может
противопоставить  гигантским  человеческим  существам  эскадрон
шестидюймовых  малюток?  Пока  шли  приготовления  к  операции,
появился Адмирал, -- он, Стряпуха и Школьный Учитель  составили
подобие   совета   обороны,   который  приступил  к  обсуждению
связанных с предприятием  трудностей.  Мелкие  отряды  верховых
могли  бы  виться  вокруг  крадущихся по дороге убийц, нападая,
язвя их  игольными  шпагами  и  вновь  отступая  ради  спасения
собственных  жизней,  но  это  вряд  ли причинило бы противнику
нечто большее легкой досады. Можно было также обстреливать  его
из луков, но и викарий, и мисс Браун носили, подобно Гулливеру,
очки. В целом складывалось впечатление, что полагаться остается
лишь  на  стратегические  хитрости.  Какие  именно, это покажет
сложившаяся на поле боя обстановка. Теми средствами или  иными,
используя   любые   благоприятные   обстоятельства,  лиллипуты,
возможно, сумеют сбить противника с пути или запутать его,  или
хитроумно  расстроить  его  планы.  Все будет зависеть от того,
какая возникнет психологическая ситуация.  А  если  возможности
прибегнуть  к  каким-либо уловкам не представится, следует быть
готовыми встретиться с врагами лицом к лицу, в открытом бою.
   Самой-то сложной была  другая  проблема,  --  как  известить
Профессора.  Совершенно  ясно, что его необходимо вернуть домой
как можно скорее, и  вернуть  так,  чтобы  он  привел  с  собой
полицейских,  от  наличия  которых  и  зависела  на  самом деле
безопасность Марии. В схватке со столь отчаянными головорезами,
Народ мог помочь ей только одним -- задержать  их  на  какое-то
время, пока не подоспеет помощь. Однако, все телефоны Мальплаке
давным-давно  отключили  --  в  ходе  общего  упадка  семьи;  у
велосипеда   Стряпухи    при    возвращении    из    подземелий
катастрофическим  образом  лопнула камера; сам же Народ никогда
за пределы парка не выбирался. Лиллипуты не знали дороги к дому
Лорда Наместника и не сумели бы вовремя добраться до него  даже
на  крысах,  поскольку  большие  расстояния непривычны для этих
животных.
   Проблема казалась неразрешимой, а времени на  ее  правильное
обдумывание не осталось.
   Школьный  Учитель  ухватил  Стряпухин мизинец (Учитель стоял
рядом с ней на рабочей корзинке) и изо всех сил стиснул его.
   -- Мадам,   эти   Частности   мы   вынуждены   передать   на
Рассмотрение   вашего   Разума.   Послание   ему   должно  быть
доставлено. Молю вас,  Мадам,  поразмыслите.  Напрягите  Мозги.
Речь  идет  о  Жизни  ее  и  о  Чести.  Решение  этой Задачи мы
оставляем за вами. Теперь же, в Галоп, в Галоп! И дай  нам  Бог
поспеть в Срок!

   О ту пору мисс Браун, тащившаяся в темноте Верховой дорогой,
вдруг  раздраженно взвизгнула и шлепнула себя рукой по лодыжке,
-совсем как Мария когда-то. Она еще продолжала скакать на одной
ноге, когда  другая  нога  --  викария  --  попала  в  ловушку,
образованную  из  двух  прочно  сцепленных вместе пучков травы,
вследствие чего викарий крепко приложился носом к земле.
   Во весь их дальнейший путь  по  полночной  аллее  эти  двое,
кое-как ковылявшие под кобальтовыми звездами, препираясь о том,
что  им сделать с Марией, зрелище являли престранное. Крошечные
крысиные наездники, оставаясь  незримыми,  налетали  на  них  и
кололи   иголками,   каковые  уколы  наши  лиходеи  приписывали
терновнику. Миниатюрное оружие поблескивало  в  высокой  траве.
Время от времени великаны грохались оземь. Время от времени они
принимались  подпрыгивать.  Иногда  они  останавливались, чтобы
выбранить друг дружку за неуклюжесть,  иногда  шипели  один  на
другого,  выражая  согласие  или несогласие по части очередного
проекта.
   А вокруг  них  сновали  во  мраке  маленькие  и  мстительные
обитатели островной державы, наскакивая и ускакивая, совершенно
как на родео.
   Близорукие  барсуки, заслышав издаваемый лиллипутами грохот,
норовили  спрятать  освещенные  звездами  белополосые  мордочки
поглубже  во тьму. Лисы изумленно таращили на процессию глубоко
посаженные глаза. Любопытные  кролики,  привставали  столбиком,
вытянув кверху уши, и спрашивали: "Господь всемилостивый, что у
них  там  происходит?".  И  совы  Мальплаке  проскальзывали над
средоточием этой сумятицы на беззвучных крылах.
   В обреченном домике  мирно  спала  Мария.  В  склепообразной
кухне  дворца  сидела и старательно сочиняла послание Стряпуха.
Перо ее заржавело, чернил  в  дешевеньком  пузырьке  оставалось
еле-еле  на  донышке,  но  она  писала,  выставив наружу кончик
розового языка. Кончик старательно выводил вслед за  пером  все
завитушки.
   "Добрый  сэр поскорее возвернитесь опратно потому что эти вы
знаете кто сэр опять принялись за свои фокусы..."




   Профессор застал Лорда Наместника еще  на  ногах.  Последний
был  Владельцем псовой охоты Мальплаке, - тем самым, у которого
Мария позаимствовала для острова Чаек  электрические  звонки  с
индикаторами.  В  эту  ночь  он  присутствовал  то  ли  на Балу
Охотников, то ли на Фермерском Обеде, ибо одет был в алый фрак,
украшенный  фиолетовыми  отворотами  и  пуговицами   с   гербом
охотничьего  клуба,  коими  награждают лишь за особую доблесть.
Он,  правда,  успел  переобуться,  и  теперь   на   ногах   его
красовались   сиреневые   домашние   туфли  с  вышитой  золотом
монограммой.
   Это был высокий мужчина с вечно  озабоченным  выражением  на
лице  и моржовыми усищами, которые ему приходилось во время еды
приподнимать одним пальцем.
   Он  провел  Профессора  в  Столовую  Залу,  и   пока   гость
рассказывал, зачем пришел, поднес ему стакан портвейна.
   Середину  Столовой Залы занимал полированный красного дерева
стол, а вдоль стен разместились  одной  с  ним  масти  буфет  и
четырнадцать  стульев,  - сидя на них, слугам полагалось каждое
утро читать молитву. На оклеенных темно-красными обоями  стенах
висели   писанные  маслом  полотна.  Здесь  был  портрет  Лорда
Наместника  кисти  Лионеля  Эдвардса,  -  верхом   на   лошади,
чрезвычайно  похожей на борзую, и с множеством гончих, юлящих у
нее под ногами. Имелся здесь также писанный Маннингсом  портрет
Леди  Наместницы  верхом  на  пухлой  кобылке и вышедший из-под
кисти  Стюарта  портрет  маленьких   Наместников   верхами   на
совершенно  заезженных клячах. Здесь были и крошка Наместник на
лошадке-качалке, и несколько поколений  Наместников-дедушек  на
жеребцах,  носивших  такие гордые имена, как Мазепа, Затмение и
Арабский  Скакун.  На  некоторых  полотнах  жеребцы  и   кобылы
пребывали сами по себе: добродетельные создания Ромни, свирепые
- Делакруа,   умненькие   -   Ландсира  и  какие-то  совершенно
рехнувшиеся  животные  с   раздутыми   ноздрями,   изображенные
безвестными  живописцами  восемнадцатого столетия. Единственным
человеком, не сидевшим на лошади,  была  достопочтенная  Нейоми
Наместник,  старшая  дочь,  -  ее  портрет  по  ошибке заказали
Огастесу Джону, а  на  стену  Лорд  Наместник  повесил  его  из
чистого презрения.
   Выслушав Профессора, Лорд Наместник сказал:
   - Однако  послушайте,  я что вам хочу сказать, - вы, значит,
хотите сказать, старина, что этот ваш викарий и  очаровательная
мисс   Как-бишь-ее   дурно   обошлись   с   девчушкой  в  этом,
забыл-как-выего-называли, месте?
   - Я пытался вам объяснить...
   - Но,  Господи-Боже,  дорогой  вы   мой,   таких   вещей   в
девятнадцатом  веке  попросту  не происходит - или в двадцатом,
какой у нас нынче? Я хочу сказать, надо взять первые две  цифры
и прибавить к ним единицу или отнять, забыл, - а почему это так
делается  я  никогда  усвоить не мог, совсем меня сбили с толку
все эти X-ы, которые вечно пишут на памятниках эти ребята, - ну
и получается  уже  совсем  другое  столетие.  Вы  вот  возьмите
лошадей...
   - Происходит  или не происходит, но именно так все и было. Я
же вам говорю...
   - Мой старый дед - или это был его дед, не помню, - во время
охоты давал своему гунтеру таких шпор, что тот в  конце  концов
окочурился,  просто  сдох,  старина,  полный  капут. В наши дни
никто так не делает, только не в этом столетии,  каким  бы  оно
там  ни  было,  потому  что  кому же охота получить себе на шею
Общество животной  жестокости?  Просто  не  делает  и  все.  Не
годится.  Вышло  из  употребления.  Я,  вроде,  слышал, что и с
подземными тюрьмами оно тоже так, а?
   - Из  употребления  они,  быть  может,  и  вышли,   но   все
происходило  именно  так,  как  я  вам рассказываю. Они заперли
Марию в старом винном погребе, потому что...
   Лорд  Наместник  налил  себе  стакан  портвейна,   аккуратно
вставил  его под усы и с опаской воззрился на Профессора поверх
серебряного коня, наполненного грецкими орехами.
   - И что же, они вас пытали?
   - Нет, не пытали. Получилось так, что...
   - Ну, вот,  видите?  Это  ведь  все  пустые  слова.  Вы  вот
возьмите   тех  же  лошадей.  Рано  или  поздно  вы  непременно
встретите малого, который начнет вам рассказывать  про  лошадь,
способную  идти  на  рысях  со скоростью тридцать миль в час, а
стоит спросить - его ли это лошадь, так сразу окажется, что  не
его, а какого-то другого малого, ну и все. Возьмите вот...
   - Милосердные небеса...
   - Возьмите   вот  сигару.  Мы  их  держим  в  этой  кобылке,
специально для приемов. Смотрите, надо  только  дернуть  ее  за
хвост, вот так, и у нее изо рта высовывается сигара, видите? о,
извините, а из ноздрей одновременно пышет пламя, чтобы вы могли
ее раскурить. Ловко, не правда ли?
   Сигара выстрелила из позолоченной лошади, тюкнула Профессора
по носу,  а  скрытая  в  конском  животе  музыкальная  шкатулка
сыграла последние такты песенки "На охоту мы пойдем".
   - Я пришел к вам, чтобы просить...
   - Старина, дорогой вы мой, послушайте,  примите  мой  совет.
Бросьте  вы все это. Вы уже запутались. Я вас осуждать не хочу,
дело вполне естественное. Тут бы всякий запутался, и я тоже. Но
если бы вы  занимали  пост  Лорда  Наместника  -  или  Главного
Констебля,  или  кем  я  там  у них значусь, - столько времени,
сколько я его занимаю, вы бы знали, что  для  Лорда  Наместника
первое  дело - это мотив. Без мотива никакого преступления быть
не может, уверяю вас, это абсолютно точно установленный факт. Я
книжку читал, в ней именно так и написано.  Напечатано,  черным
по белому. Ну, а какой мог быть мотив у мисс Как-бишь-ее, чтобы
приковать  к  стене вашу, Как-ее-там, в этом месте, про которое
вы говорили?
   - У нее имелся очень серьезный мотив, но  я  не  вправе  его
открыть. Он связан с безопасностью других людей.
   - А, понятно. Весьма благоразумно с вашей стороны. Не хочешь
неприятностей, не называй имен. Гм-м, да.
   - А случаем, - чуть слышно зашептал Лорд Наместник, - это не
старушка Лотти Кугуар опять улепетнула с кем-нибудь из лакеев?
   - Определенно нет. То есть решительно ничего похожего. Марии
было  известно  местонахождение некоторых людей, которых хотела
выследить мисс Браун, вот она и мучила девочку, чтобы заставить
ее обо всем рассказать.
   - Похождение, говорите? Цыгане, наверное. Лучше  этих  ребят
никто лошадей не понимает. Вы вот...
   - Какое    еще    похождение!   -   завопил   Профессор.   -
Местонахождение...
   - Вы вот лучше выпейте кофе. Мы его держим вот в этом медном
коне, видите? со спиртовкой под брюхом. Нужно  просто  свернуть
ему  нос, вот так, и кофе льется из уха, видите? о, извините, а
из этого вот посеребренного стойла высыпается  сахар,  -  вроде
как подстилка получается. Мило, не правда ли?
   Профессор  в полном отчаянии вытирал с колен кофе, между тем
как кофейник играл "Джона Пиля".
   - Как гражданин этой страны я имею право просить  полицию  о
защите, а вы, в качестве Лорда Наместника, обязаны произвести в
поместье расследование...
   - Господи-Боже,  старина,  откуда я вам здесь возьму защиту?
Ну, пошлю я старика Дамблдума, чтобы он вас охранял, ну, и  что
проку?  И  потом,  у него прострел, я точно знаю. Да вот только
нынче вечером его жена  присылала  к  нам  за  утюгом.  И  кто,
позвольте  спросить,  будет  останавливать  все  эти  машины  и
отбирать водительские права, если Дамблдум станет день  и  ночь
торчать там, охраняя вас?
   - Дамблдум...
   - Вы  возьмите  вот  шоколадку.  Мы  их  держим  вот  тут, в
фарфоровом  гунтере,  для  удобства.  Надо  только  хвост   ему
задрать,  видите?  и  шоколадка  вылезает  наружу,  вот так, о,
извините, а он играет "Охоту Мейнелла", только  некоторые  ноты
пропускает. Полезная вещь, не правда ли?
   Профессор в гневе выуживал шоколадку из чашки с кофе.
   - И  еще одно, старина. Как насчет свидетелей? Поверьте мне,
я все-таки Лорд  Наместник,  -  свидетели  в  преступлении  это
первое  дело,  если,  конечно, у вас нет прямых улик, как мы их
называем или как там  они  вообще  называются.  Свидетели!  Это
важно.  Без них дело не делается, ну, то есть навряд ли. Вы вот
возьмите того парня, который взорвал  на  воздух  другого,  или
себя   самого,   не   помню  уже,  в  гараже,  кажется,  или  в
плавательном бассейне, вот только вчера дело было. У него  этих
свидетелей набралось несколько дюжин. Так он и их всех взорвал.
Понимаете? Я это к чему, - пожалуй, можно даже сказать, что без
свидетелей и преступления не бывает. А где у вас свидетели, как
по вашему?
   - У меня есть свидетель, миссис Ноукс.
   - И кто же она такая, эта ваша миссис Ноукс?
   - Миссис Ноукс - это кухарка из Мальплаке.
   - Господи-Боже,  при  чем тут миссис Ноукс? Миссис Ноукс это
миссис Ноукс. Да я ее знаю не хуже,  чем  собственную  матушку.
Надо  же,  какое совпадение, - я хочу сказать, что вы именно ее
назвали! Эх, помню, во времена старого Герцога, бедняги,  каких
она  готовила заливных куропаток, да, а суфле из птичьего мяса!
Сколько мы ее уговаривали перебраться к  нам,  -  а  она  ни  в
какую,  так  там  и осталась. Семейные чувства. Вы вот возьмите
лошадей...
   - Только не лошадей!
   - Ну, пусть будут собаки.
   - И собак не хочу!
   - Да, собаки. Возьмите собак. Собака вам что хочешь сожрет.
   - По  правде  сказать,  -  слегка  покраснев,  добавил  Лорд
Наместник,  -  они  и  лошадей, бывает, едят. Вареных, конечно.
Что-то вроде похлебки. Жестоко,  конечно,  если  вдуматься.  Но
такова  уже  их  природа.  Если  на то пошло, они и меня не раз
пытались сожрать. Этакие зверюги. Тут, я полагаю, вся причина в
том, что они  живут  все  время  на  свежем  воздухе.  Поневоле
проголодаешься. Да и лошади тоже, чего они только не жрут. Сено
и  все  такое. А вот люди не то, им подавай заливных куропаток.
Тут есть над чем подумать, правда? Как вы думаете?
   - Никак я не думаю ни о лошадях, ни о собаках,  и  я  вам  в
последний раз заявляю: я настаиваю...
   - Господи-Боже,   опять  вы  про  свои  подземелья.  Вы  бы,
старина, не думали все время об  этом,  а  то  ведь  так  и  до
маниакальной репрессии додуматься можно. Возьмите вот сигарету.
Мы  держим  их  в  этом  платиновом  пони  - из сентиментальных
причин, знаете ли. Это мой собственный старый пони, бедняга,  я
на  нем  в  поло  играл.  Помер,  конечно.  Лет  уж сорок тому,
наверное. Надо просто приподнять клюшку  для  поло,  таким  вот
образом, видите? и он открывает рот, вот так, и оттуда вылезает
сигарета,  о,  извините, возьмите вот салфетку, ну, и он играет
"Старый конь, верный конь". Печально, не правда ли?
   Платиновый  пони   выплюнул   примерно   полсотни   сигарет,
перевернув портвейн и кофе Профессору на колени.
   Профессор  вскочил,  ахнул  кулаком  по столу и благим матом
заорал:
   - Я требую, чтобы меня выслушали! И я не желаю, чтобы в меня
кидались всякой дрянью!
   После чего он скрестил руки и уселся  на  потешную  подушку,
которая немедленно заиграла "Сапог, седло, по коням и вперед".
   - Господи-Боже,  старина,  зачем вы на нее уселись? Она и не
для сидения вовсе. Это шутка такая, людей пугать...
   Профессор  швырнул  подушку  на  пол,  отчего  она  заиграла
сызнова,  смел  с дороги нескольких лошадей и подскочив к Лорду
Наместнику потряс кулаком у него перед носом.
   - Вот только не надо меня запугивать, старина. Все почему-то
как увидят какого ни на есть Лорда Наместника, так  тут  же  ну
его  запугивать.  А  что  толку?  Если  хотите услышать горькую
правду, я просто не поверил ни единому вашему  слову.  Вы  меня
охмурить  пытаетесь.  Не  выйдет.  Вот  если  бы  миссис  Ноукс
рассказала мне насчет подземелий и прочего,  я  бы  ей  тут  же
поверил,  то  есть  как из пушки. Я бы поверил ей, даже если бы
она назвала пирог с  вареньем  яичницей  с  ветчиной.  А  когда
приходит малый вроде вас и начинает что-то плести про цыган...
   - Да говорю же я вам, что миссис Ноукс подтвердит каждое мое
слово...
   - Ну,  так  давайте ее сюда. Приведите вашего свидетеля. Мы,
представители  закона  всегда,  знаете  ли,  так   и   говорим.
Приведите вашего свидетеля.
   - Как я вам ее приведу среди ночи, если она - старая женщина
с больной ногой и живет в пяти милях отсюда?
   - Ну,  вот,  опять,  видите?  Как  до  дела  доходит, так вы
говорите, что ничего не получится. Это все те же тридцать  миль
в  час  на  рысях.  Я  говорю,  что  поверю  миссис Ноукс, а вы
говорите, что не можете ее привести. Я говорю, что не верю вам,
а вы начинаете подушками кидаться. Вы вот возьмите лошадей...
   Профессор схватился за голову.
   - Лошадей возьмите. Лошади всегда  можно  верить.  Я  всегда
всем так и говорю: дайте мне лошадь, и я ей поверю. Если лошадь
говорит,  что  поперек  такого-то  пролома  в изгороди натянута
проволока, так ей же ей, голубчик, она там точно натянута.  Или
возьмите собак. Я всегда всем так и говорю: дайте мне собаку, и
я  ей поверю. Скажет вам собака, что в кустах крыжовника засела
лисица, - будьте благонадежны, голубчик, сидит, как  миленькая.
Лошади или собаке всегда можно верить.
   Профессор,  вырывая  из  головы целые клочья волос, рухнул в
кресло, и в этот миг кто-то мягко поскреб дверь.
   - А вот и собака,  -  радостно  сообщил  Лорд  Наместник.  -
Сделайте     одолжение,    впустите    ее.    Их    тут    штук
четырнадцать-пятнадцать засело по дому в разных местах.  А  как
обед,  так  они  придут,  залезут  под  все эти кресла и сидят,
дожидаются, когда им печенья дадут, - ну, совсем как старенький
лорд Лонздейл. Собакам всегда...
   Дверь, впрочем, открыл дворецкий, уважительно объявивший:
   - Посторонняя собака, мой лорд.
   На коврике перед дверью воспитанно стоял Капитан с корзинкой
для покупок в зубах. Увидев Профессора, он  помахал  хвостом  и
вошел.
   Профессор,  прочитав  извлеченное  им  из  корзинки  письмо,
протянул его Лорду Наместнику.
   - Читайте сами.
   - Бог ты мой, письмо от собаки. Интересно, весьма.
   Он извлек  из  жилетного  кармана  монокль,  вставил  его  в
глазницу и начал вслух читать письмо.
   - "Добрый   сэр  поскорее  возвернитесь  опратно...".  Здесь
ошибка, орфографическая. Должно быть:  "обрадно".  Впрочем,  от
собак  хорошей  орфографии  ожидать  не приходится. Это не в их
природе. "...потому что эти вы знаете кто сэр  опять  принялись
за  свои  фокусы  а  именно  викарий  и эта его прохиндейка", -
Господи-Боже, не иначе - та самая мисс Как-бишь-ее, в  точности
как  вы  говорили, - "собираются перерезать" - святые небеса! -
"перерезать Марии горло"! Бедное  дитя,  бедное  дитя,  милость
Божия,  это  же  ужас  какой-то!  "Так что пожалуйста приходите
опратно", - тут я с ним совершенно согласен, - "и если будет не
слишком поздно скажите Его Лордству" - это, надо полагать,  обо
мне,  -  "пускай  Армию  приведет"! Ну, клянусь моими звездами,
слава Всевышнему, что письмо  поспело  вовремя!  Собаке  всегда
можно  верить! И ведь сам все написал, умница этакий! Не иначе,
как в цирке выучился или еще где.  Приведите  армию,  говоришь?
Да,  разумеется.  Армию!  Это же додуматься надо, горло ребенку
резать!  Ну  что  же,  необходимо  действовать.  К  бою!   Так,
постойте-ка.  Где  у  нас  Командор? Кто-нибудь, притащите сюда
Командора! А, вы здесь. Так вот, Командор, свяжите меня  кое  с
кем по телефону. Мне нужна Армия, Военный флот, Воздушные силы,
Пожарная  команда,  Ополчение,  Совет  округа  и Бригада скорой
помощи Св. Иоанна. Давайте их всех  сюда.  Нет,  лучше  давайте
сюда телефон. Я сам с ними свяжусь.
   Дворецкий  поднес  ему  телефон  в виде победителя Дерби (из
пластмассы)  и  Лорд  Наместник  принялся  выкрикивать  в   рот
победителю  распоряжения, время от времени прижимая его хвост к
своему уху.
   - Это коммутатор? А коммутатор тогда где? Ну вот,  сразу  бы
так  и сказали. Дайте мне мистера Уинстона Черчилля. Вот именно
это я и сказал, мистера Уинстона Черчилля. Да, прямо сейчас.  А
вы,  сэр,  кто такой, черт бы вас побрал? А я вам говорю, что я
Лорд Наместник! Нет, это не я. Вот  именно  вы.  Я  самозванец?
Сами  вы  самозванец. Похоже, проняло. Что? Любезнейший мой, на
что мне сдался мистер Эттли? Дайте мне мистера Черчилля, я  вас
больше ни о чем не прошу.




   Ну что же, от беседы с мистером Черчиллем его в конце концов
отговорить  удалось.  После  этого  он  потребовал,  чтобы  его
соединили с генералом  Эйзенхауэром,  фельдмаршалом  Монтгомери
или  СкотландЯрдом. Хитрый Профессор отошел в сторонку, написал
письмецо и упросил Капитана вручить  его  Лорду  Наместнику.  В
письме  говорилось,  что  Дальневосточный боевой флот, конечно,
может оказать им неоценимую помощь, но поскольку сами  они  уже
тут,  рядышком,  то  им безусловно удастся добраться до нужного
места гораздо быстрее. Этот -  уже  второй  -  пример  собачьей
сообразительности  привел  Лорда Наместника в полный восторг, и
он согласился  немедленно  послать  за  констеблем  Дамблдумом.
Затем, без дальнейших проволочек был образован ударный отряд.
   В   ранние   предрассветные   часы   отряд  этот  с  большим
воодушевлением выступил на спасение Марии. Лорд Наместник  ехал
на  лошади,  Профессор  на  своем  трехколесном  велосипеде,  а
пораженный прострелом констебль Дамблдум в тачке. Тачку толкала
перед собой  жена  констебля,  женщина  крутая,  бывшая,  кроме
прочего, деревенским почтмейстером.
   - Быстрее,  миссис  Дамблдум!  Быстрее,  Профессор!  Как  я,
повашему,  перейду  в  галоп,  старина  и  миссис,   если   мне
приходится держаться вровень с тачкой?
   - Быстрее,   мой  лорд,  я  никак  не  могу,  вы  скачите  с
джентльменом вперед, а Дамблдум от вас не отстанет!
   - Хорошенькое дело, быстрее!  Попробуй  тут  ехать  быстрее,
когда  эта чертова лошадь лезет со всех сторон под колеса! А вы
прихватили с собой  предписание,  habeas  corpus,  de  heretico
гпнвтхеодп?
   - Нет-нет-нет,   я  же  вам  говорю,  довольно  будет,  если
Дамблдум покажет им дубинку. На ней нарисован королевский  герб
и дата - тысяча восемьсот седьмой. Ну, как вы там, Дамблдум? Вы
хоть пошевелиться-то можете? Сознания пока не потеряли?
   - Ох, мой лорд!
   - Ну  вот, видите. Дубинку вытащить сможет. Жаль вот, у меня
нет ни значка какого-нибудь, ни лассо,  вообще  ничего.  Ну  да
ладно,  буду  щелкать  хлыстом.  Э,  послушайте!  Господи-Боже!
Взгляните, старина, там, вроде, что-то белеется,  нет?  Видите,
вон там, впереди! Силы небесные! Вы как, в привидения верите?
   - Нет, не верю.
   - Я,   в  общем-то,  тоже.  Слушайте,  давайте-ка  держаться
поближе друг к другу.
   - Там, действительно, что-то белое есть. Я вижу.
   - Господи-Боже! Послушайте, может вернемся домой? Я к  тому,
что утречком можно будет снова поехать. Да не трезвоньте вы так
в звонок. Вы его испугаете.
   - Вы   вот   возьмите   лошадей,  -  прибавил  шепотом  Лорд
Наместник. - Лошади, знаете ли, верят в  привидений.  Вообще-то
говоря, они и сами нередко становятся привидениями. Знаете, это
- лошадь  без  головы,  катафалки там всякие и так далее. Вы не
думаете, что нам лучше бы... Слушайте, мне это кажется или  оно
вправду  передвигается?  Вылезло, небось, попорхать над землей.
Да перестаньте же вы звонить, старина! Я что  хочу  сказать,  -
может,  нам лучше просто проехать мимо него, как бы мы его и не
видим, пусть оно себе дальше гуляет, как по-вашему?
   - Там еще собака какая-то.
   - Да, вижу, собака. Вот, если взять собак. Собаки тоже часто
становятся привидениями. Собака без головы, а  как  же,  и  при
ней,  конечно, катафалк, а сама вся черная. Слушайте, а что это
мы с вами все о катафалках да о катафалках? О, Господи, вы  как
вообще себя чувствуете, хорошо?
   - Это миссис Ноукс.
   Это  и  вправду  была  она  и  с ней Капитан. Она героически
шагала, прихрамывая, сквозь высокие травы, - второй уже раз  за
этот  нескончаемый день. Капитан, столь блистательно вручив два
жизненно важных послания, сразу же вернулся домой.
   - Миссис  Ноукс!  Ура!  Приветствую   вас,   миссис   Ноукс!
Благослови  меня  Бог,  и напугали же вы нас! Мы вас приняли за
привидение, хотя мы в  них,  конечно,  не  верим.  Ну-ну-ну!  Я
думаю,  нам  следует  съесть по печенью-другому, - восстановить
силы после пережитого  ужаса.  Я  как  раз  прихватил  с  собой
коробку  с  печеньем,  которую  всегда  беру  на  охоту. Ну, не
коробку,  конечно,  мы  их  держим  вот  в  этой  хромированной
кобылке, для сохранности. Надо просто свернуть ей хвост налево,
вот  так,  и  крышка  -  вот  это седло - сразу же открывается,
видите? а внутри  там  такая  машинка,  и  она  выкидывает  вам
печеньице,  вот  так,  о,  извините,  да Бог с ними, - вернемся
домой,  другие  съедим.  Да,  и  еще  она,   конечно,   играет,
"РейнардЛис". Удобно, не правда ли?
   Они  оставили печенья валяться там, где их по широкому кругу
раскидала  машинка,  и  вместе  с  новым  рекрутом  возобновили
продвижение  к  цели. Они шли мимо изумленных лис, прячущихся в
тени барсуков, любопытных кроликов  и  беззвучных  сов.  Звезды
недолгой летней ночи уже выцветали над их головами, уже дохнул,
прошелестев по верхушкам деревьев, ветерок, поднимающийся перед
рассветом.  Они  уже  почти  различили очертания трубы на крыше
профессорова домика, - темный ее силуэт на  сумрачном  фоне,  -
когда появилось новое привидение.
   Этот призрак зловеще отплясывал на росистой траве, невдалеке
от домишки.  Впрочем,  узрев  миссис  Ноукс,  призрак  радостно
возопил и кинулся ей на грудь.
   - Мария, овечка моя! Так они тебе, все-таки,  не  перерезали
горло!  Ох,  голубка моя, я прямо вся обмерла и платка-то найти
никак не могу!
   - Охо-хо-хо, - прибавила Стряпуха, орошая слезами шею Марии,
- танцует вся в росе, босая, херувимчик ты мой, и на  тельце-то
ничего,  кроме  Профессоровой  ночной  рубашки!  Слава,  слава,
аллилуйя, вот что я  вам  скажу,  вы  уж  простите  меня,  ваше
Лордство, да только такой денек выдался для моих старых костей,
уж  и  туда я их таскала, и сюда, и уж не знаю, как они все это
вытерпели, потому как охота охотой,  а  все  ж  таки  и  предел
человеческим  силам тоже положен! Да ой, мышка моя бесценная, а
эти-то мерзавцы, которые за тобою охотились, они ведь,  небось,
все еще где-нибудь поблизости шастают!
   - Мы их поймали, - сказала Мария. - Мы...
   Профессор кашлянул.
   - Я  их  поймала,  - поправилась Мария. - Они у меня в сарае
сидят. Идите, взгляните.
   Речь шла о дощатом угольном сарайчике, в  котором  Профессор
держал  свое домодельное вино, так что он торопливо повел отряд
вокруг дома - взглянуть на плененных негодяев. Внутри сарайчика
стояло гробовое молчание.
   - А ну-ка, Дамблдум. Где ваша дубинка? Господи-Боже,  он  ее
дома  забыл.  Ну не важно, сгодится и повязка на рукаве. На ней
как раз синие  полосы.  Да-да.  Отличнейшим  образом  подойдет.
Миссис  Дамблдум,  вываливайте его из тачки. Вы живы, Дамблдум?
Отлично, отлично. Подоприте его немного, Профессор. Не надо так
громко стонать, Дамблдум, мы же должны захватить  их  врасплох.
Так, теперь, вы, миссис Ноукс, открываете дверь. Предварительно
отперев ее, разумеется. Мария возьмите лошадей. Я хочу сказать,
мою  лошадь.  Возьмите ее. Вот за эту штуку. Правильно. Я встаю
прямо за вами, миссис Ноукс, вооруженный арапником,  -  это  на
случай,  если  дело  примет  опасный  оборот. Великолепно. Так,
теперь, как только я скажу "раз", отпирайте дверь, а  по  счету
"два"  распахивайте.  Затем  мы  все  разом бросаемся внутрь, и
подавляем их численным  превосходством,  -  или  они  бросаются
наружу  и  подавляют  численным  превосходством нас, это уж как
получится, - а Дамблдум при этом выполняет свой долг. Вы только
не позволяйте ему падать, Профессор. Видите, он  у  вас  провис
посередке.  Вот так лучше. Ну, все готовы? Всем успокоиться. Не
волноваться. Мне нужно полминуты, чтобы дыхание устоялось, и  я
начинаю отсчет. Компания там подобралась отчаянная. О, Господи.
Значит,               по              счету              "два".
Раз-дватри-четыре-пять-шесть-семь-восемь...
   Дверь  распахнулась,  и  за  ней   обнаружились   безмолвные
заключенные,  бок  о  бок  сидящие  на  бочонке.  На  лицах  их
обозначалось такое обилие выражений  -  тревоги,  разгневанного
достоинства  и, да-да, торжества, что казалось, будто черты их,
утратив резкие линии, струятся, словно водная гладь, по которой
бежит ветерок. У викария дергался угол рта. Никак он не  мог  с
ним сладить.
   - Ну,  так,  -  начал распоряжаться Лорд Наместник. - Именем
Божиим, я вас всех арестую. Дамблдум, наручники.
   - Протестую, - сказал викарий. Он хрипел, с лица был  багров
и  весь  трясся.  - Я должен сделать заявление. При свидетелях.
Этот бочонок содержит несколько сот человечков ростом  в  шесть
дюймов.  Найденных  мною  и  мисс  Браун  на  принадлежащих нам
землях. Мы настаиваем  на  том,  чтобы  бочонок  был  вскрыт  в
присутствии свидетелей.
   - Готово дело, белая горячка!
   - Я  рукоположенный  священнослужитель  Англиканской Церкви,
беззаконно задержанный в этом сарае, и я настаиваю, чтобы...
   - Ладно, ладно, - сказал Лорд Наместник, - нечего тут.
   Викарий тряской рукой оттолкнул его в сторону.
   - Вы  не  имеете  права  толкать  меня,  сэр!  Я,  к  вашему
сведению,  Лорд Наместник. Вы оскорбили Королевский мундир! Вон
те синие с белым полоски на рукаве Дамблдума. Это,  знаете  ли,
уголовное дело. А то и государственная измена!
   - Мы  настаиваем,  - визгливо выкрикнула мисс Браун, - чтобы
бочонок сию же минуту вскрыли. Это наш бочонок. Мы вызовем  вас
свидетелем в суд!
   С   потребовавшими   тяжких  усилий  предосторожностями  они
выкатили бочонок наружу и вышибли дно.
   Внутри было пусто.
   - Ну,  белая  горячка,  -   повторил   Лорд   Наместник.   -
Очевиднейший  случай. Человечки вокруг шмыгают. Голубые слоны и
все  такое.  В  сущности  говоря,  грустно,  -  то  есть,  если
задуматься.  Придется, конечно, их задержать. Вы можете немного
пододвинуть Дамблдума, Профессор? Вот, хорошо. Я предъявляю  им
обвинение  в государственной измене, нарушении порядка в пьяном
виде, чинении полиции  препятствий  при  исполнении  ею  своего
долга,  - это когда они меня оттолкнули, - и в предпринятой ими
в отношении Марии попытке человекоубийства, хотя это,  пожалуй,
не  очень верно, потому что следует говорить о детоубийстве, но
мы, я думаю, сможем на обратной дороге приискать  более  точное
слово.  Да,  и  все,  что они скажут, может быть использовано в
суде против нас, так что не  говорите  потом,  будто  я  их  не
предупреждал. А теперь действуйте, Дамблдум. Еще придвиньте его
немного,  Профессор.  Закуйте  их в железо. Повешенье будет для
них слишком легкой карой. Ну и ночка же  выдалась,  расскажу  я
вам! Держитесь, Дамблдум. Ладно, давайте сюда наручники. Я сам.
Слушайте,  вы  просовываете  руки вот в эти никелевые хомутики,
просто из любопытства, вот так, а я нажимаю  на  эту  кнопочку,
видите?  и  там,  сколько  я  понимаю, срабатывает внутри такая
машинка, потому что вот эти вроде  как  щеколдочки  выскакивают
наружу  и  готово,  вот  так, - Господи-Боже, сработало, - вот,
правда, никакой музыки они,  к  сожалению,  не  играют.  Хитрая
штука, не правда ли?
   - Это вы их украли! - завопили, одновременно приходя в себя,
викарий  с  мисс Браун и, уже скованные одной цепью, попытались
ухватить друг дружку за горло.
   Миссис Дамблдум с помощью Лорда Наместника уволокла их обоих
в тачке.
   На случай, если тебе захочется  вдруг  узнать,  что  с  ними
сталось  дальше,  сейчас,  пожалуй,  самое  время рассказать об
этом. Большая часть обвинений, выдвинутых схватившим их  Лордом
Наместником,   была   сочтена   беспочвенной,  к  большому  его
неудовольствию,  но  жестокого  обращения   с   доверенной   им
воспитанницей  суду  хватило  с избытком, к тому же выяснилось,
что они прикарманили и те малые деньги,  которые  ей  следовало
получать. За все это им был вынесен суровый приговор. Последний
раз их видели в Нортгемптоне, когда они третьим классом уезжали
в   тюрьму.   Викарий   забился  в  угол  сидения,  прикрывшись
двухдневной  давности  номером  "Дейли-Экспресс",  который   он
держал в дрожащих пальцах кверху ногами.
   Несколько   лет  спустя  поговаривали,  будто  они  все-таки
поженились, что было едва ли не  худшей  участью,  какая  могла
выпасть  обоим,  а  один местный житель, вернувшись из отпуска,
который он проводил в Уитби, рассказывал, что видел  их  в  тех
краях,  -  мальчишки  на  улицах  свистели  им вслед, владельцы
пивных отказывали им в  выпивке,  а  автобусные  кондукторы  не
пускали  их в автобусы, вынуждая всюду ходить пешком. Профессор
считает, что они навряд ли решились бы убить нашу героиню, но я
скажу так: получили они за свои дела по заслугам.
   За  плотным  завтраком,  состоявшим  из  кипяченой  воды   и
остатков  копченой  селедки  и состоявшимся в домике лесничего,
Мария  рассказала  Профессору  и  Стряпухе,  что  тут  без  них
произошло.
   - Школьный   Учитель   поспел  сюда  гораздо  раньше  их,  -
рассказывала она,  -  но  дверь-то  ты  запер,  а  до  замочной
скважины  он  добраться  не  смог. Он ухитрился вскарабкаться к
окну по стволу сливы, но опять же разбить стекло оказалось  ему
не  по силам, пришлось спуститься, снять с крысы стремя, и этим
стременем он его все-таки расколотил. Хорошо еще, что все двери
внутри дома были открыты, и он сказал мне, чтобы я  куда-нибудь
спряталась,  ну,  мы  начали думать, куда же спрятаться-то, и в
конце концов решили, что самое верное - в лесу. Вот  мы  с  ним
вышли  наружу, а он заглянул в угольный сарайчик и говорит, как
жаль, что ты с твоим ростом не можешь залезть в бочонок, и стал
там прохаживаться  и  выстукивать  бочонки  стременем,  а  один
оказался  пустым  и  тут  его  осенила  блестящая мысль. Просто
блестящая. Мы уже слышали, как  они  ругаются  около  памятника
Бингу,  и  я  отперла  входную дверь, и мы поставили свечу так,
чтобы она освещала ступеньки, а сами открыли дверь в сарай и  я
за  ней  притаилась.  Потом  появился  Народ, несколько отрядов
верхом на крысах, и Учитель их всех  расставил  на  ступеньках,
чтобы  их  было  видно,  и когда эти дураки открыли калитку, он
велел всем кричать всякие обидные вещи  и  размахивать  шпагами
как  я  не  знаю  кто!  Тут мисс Браун с викарием сразу обо мне
позабыли и давай скакать туда-сюда, как ошалелые, и хватать  их
руками,  а  Народ,  как  и  было задумано, увертывался, так что
никого они не поймали, и в конце концов все кинулись в угольный
сарайчик, а мисс Браун с  викарием  кинулись  за  ними.  Тут  я
захлопнула  дверь  и  заперла ее, и от радости даже сплясала на
ступеньках задней двери. _ слышала, как они там жгут  спички  и
чертыхаются. Народ-то, конечно, улез в бочонок сквозь дырку для
втулки,  и  эти двое до них дотянуться ну никак не могли! Это и
был наш план. Здорово, правда? Только  я,  если  хотите  знать,
сделала  кое-что  получше.  Я нашла долото и коловорот, которые
они  с  собой  притащили,  обошла  сарай  с  другой  стороны  и
просверлила три дырки, коловорот оказался на три четверти дюйма
и  прошел  насквозь  через  стену и через бочонок, так что весь
Народ выбрался наружу! Ну, разве  не  роскошно!  Вот  мы  какие
умники!  На  самом-то  деле,  они  и  сейчас  сидят  вон там, в
крыжовнике...
   Вспомнив о прячущихся друзьях, Мария стремительно поднялась,
весело подбежала к окну и взмахнула копченой селедкой.
   Снаружи,  вместе  с  золотыми  лучами  восходящего   солнца,
полетело звенящее "ура!".




   Почти  через  пять  месяцев  после  всех  этих  событий,  по
засыпанной  снегом  Большой  Аллее  Мальплаке,  ведя  за   руль
трехколесный  велосипед,  шагал  старый  джентльмен в котелке с
загнутыми  полями  и  в  выцветшем  длинном  пальто.  На  седле
велосипеда  сидела,  обнявшись с огромным пакетом, усталая юная
леди, сидела и смотрела на покрытые  коркой  льда  ветви  голых
деревьев.  Солнце,  садившееся в багровом блистании, окрашивало
разрезанный лиловыми тенями белый простор  в  шафрановые  тона.
Как  оно  и  следует  в  эту  пору, скакали вокруг разного рода
зарянки. Ибо дело происходило под самое Рождество.
   Они провели вдали от дома долгое время, проживая,  пока  шел
суд  над  викарием,  в  одной  из  захудалых  гостиниц великого
столичного города Нортгемптона, зато теперь Мария  возвращалась
во  дворец  своих  предков  свободной  девочкой.  Больше  ей ни
гувернантки, ни алгебра не грозили. Было условлено, что  вместо
гувернантки  учить  ее  станет Профессор, получая за это каждый
квартал  совокупную  плату  в  шесть  пенсов,  -  сумма  в  его
хозяйстве  далеко  не  лишняя.  Оба  они устали от пережитых во
время   суда   волнений,   от   трудностей   предыдущего   дня,
проведенного  в  беготне  по  магазинам,  и  от  долгого пешего
возвращения из Нортгемптона, предпринятого ими ради того, чтобы
сэкономить плату за  проезд.  Да  и  оголодали  оба,  поскольку
накануне  не ужинали, тоже из экономии, желая оставить побольше
денег  на  покупки.  Вдобавок  Профессор  стер  ноги,  а  Мария
закоченела.
   - Слава Богу, - сказал Профессор. - Вот и Триумфальная Арка.
Еще миля и можно будет присесть. А благородный у нее вид, когда
солнце садится прямо за ней.
   Размерами Триумфальная Арка вдвое превосходила парижскую. Ее
возвели,  чтобы приветствовать Первого Герцога, когда он в 1707
году вернулся домой, победив Набоба Тины под Марципаном.
   - Издали почти и не видно, что она разваливается.
   - Не видно.
   - Надеюсь, с Народом теперь все обойдется.
   - Я тоже надеюсь.
   - Ноги очень болят?
   - Очень.
   - Ты знаешь, - немного погодя сказал Профессор, - я, похоже,
старею. Как-то мне теперь и еда нужна, и кресло, чтобы  сидеть.
Пожалуй, приятно было бы иметь возможность позволить себе и то,
и  другое.  Ну  да  что  там,  сразу  всего не получишь. Должен
сказать, и велосипед иметь - уже хорошо. Забыл вот только,  кто
мне  его  подарил.  Верно,  участливый  был человек. А впрочем,
стоило тебе заговорить об этом, как я сразу и вспомнил, - я его
в канаве нашел.  Наверняка  ведь  существует  немало  людей,  у
которых  нет ни еды, ни велосипеда, так что, если подумать, мне
по сравнению с ними, в сущности говоря, повезло. А  этих  шести
пенсов  мне  теперь  надолго  хватит, очень надолго. Рыболовный
крючок   куплю,   вообще   пороскошествую.    Ну,    плутократ,
совершеннейший   плутократ.   Слава   Богу,  вот  уже  и  спуск
начинается, значит поедем накатом.
   - Там что-то есть, под Аркой.
   - Точно, есть. Господи помилуй, похоже ее перегородили.
   - По-моему, там что-то чудесное!
   Они двинулись побыстрее, желая выяснить, что там такое.
   Поперек  огромного  арочного  прохода  висело  что-то  вроде
хоругви.  Хоругвь  была  большая,  не меньше носового платка, и
подвесили ее так, чтобы под ней можно было пройти.
   На ней значилось:

                      Добро пожаловать Домой!
               Верноподданные Лиллипуты приветствуют
                            свою Марию!
                     И ее просвещенного Друга!
                         Veni, Vidi, Vici!
                       Sic Semper Tyrannis!

   Прямо  под  хоругвью  стояли  оркестранты  в  треуголках,  в
костюмах восемнадцатого столетия, с фонариком на жердине - точь
в  точь  христославы  с  рождественской  открытки.  Флейтисты в
красных митенках, хоть как-то согревавших их посинелые  пальцы,
готовясь  к игре, облизывали застывшие губы. Как только путники
приблизились достаточно, чтобы услышать музыку, оркестр во  все
доступное ему фортиссимо грянул "Зри, Герои С Победой Грядут!".
   Затем Марии поднесли традиционный изукрашенный Адрес, и пока
Школьный   Учитель  зачитывал  его  вслух,  отряд  моряков  под
командованием   Адмирала   облепил   трехколесный    велосипед,
прилаживая  к  нему  упряжь  из  конского волоса. По завершении
чтения оркестр под звуки "Правь, Британия" зашагал вперед, а  в
упряжь  впряглась  команда  бурлаков и, поскольку остатний путь
шел, по счастью, под горку, Марию триумфально  повезли  к  дому
преданные  ее  арендаторы!  Профессор  на удивление пружинистой
походкой шагал сзади. Латинские слова  на  хоругви,  специально
для него туда помещенные, очаровали его совершенно.
   Когда  шествие  достигло Северного фасада, оказалось, что на
верхней ступени его  лестницы  расположился  в  полном  составе
Народ лиллипутов, в шубах и с муфтами, а в самой гуще его стоит
Стряпуха  с  еще  одной хоругвью из красной фланели с надписью,
сделанной белой хлопковой нитью, той  самой  хоругвью,  которую
выносили  в  старинные времена, когда юные герцоги возвращались
из школы. Надпись гласила: "Счастливых  каникул!"  Едва  кортеж
приблизился  к ступеням, все лиллипутские дамы извлекли носовые
платки и замахали ими, все дети, наученные  загодя,  стянули  с
голов шапки и пронзительно прокричали "ура", а в наступившей за
тем тишине колокола сыграли рождественский гимн!
   В    расположенную    наверху    фронтона    Часовую    залу
заблаговременно отправили целую команду музыкантов, разобравшую
механизм,  который  играл   "Когда   Сердце   Мужчины",   чтобы
использовать колокола для рождественского перезвона.
   Но  самым удивительным было вот что: в окнах Большой Бальной
Залы сверкал свет. Они поспешили внутрь и увидели, от  чего  он
исходит, - от стоявшей в бочонке громадной рождественской елки,
украшенной  сотнями тростниковых свечей; Лорд Наместник зажигал
их, щелкая зажигалкой в виде кобылки,  а  Дамблдум  придерживал
стремянку. Народ по собственной воле открылся этим двоим, чтобы
получить  от  них  помощь  в  доставке  елки и пригласить их на
празднество.  На  елке  висели  подарки  для  всех  и  каждого,
изготовленные  мастерами  острова  в свободное от работы время.
Марию ожидала пара чулок из паучьего шелка,  за  которые  любая
кинозвезда   отдала  бы  такие  деньги,_каких  не  сыщешь  и  в
королевской казне. Стряпуха получила  выделанную  из  кротового
меха  успокоительную  повязку  для  ее  больной ноги. Дамблдуму
подарили притирание из змеиного жира,  чтобы  лечить  прострел,
который,  правда,  пошел  уже на поправку. Капитану, весь вечер
ходившему, словно на привязи, за  Школьным  Учителем,  достался
новый ошейник из тончайшей, замечательно выдубленной лягушачьей
кожи.  А  Лорду  Наместнику  преподнесли  вырезанную  из дерева
гончую  длиной  в  его  ноготь,  еле  слышно  игравшую   "Бобби
Забулдыга"  и извергавшую из себя струю нюхательного табаку, от
которого все расчихались. Однако  истинный  шедевр  представлял
собою  подарок, предназначенный для Профессора. То был "Словарь
средневековой латыни" ("Бакстер  и  Джонсон",  10  шиллингов  6
пенсов),   который   лиллипуты   раздобыли,  попросив  Стряпуху
заложить в Нортгемптоне их спруги.  На  вырванном  из  Марииной
тетради  листке в клеточку они написали письмо, затем увеличили
его в десять раз, расчертив на квадраты и перерисовав кистью из
крысиного волоса на листок  писчей  бумаги.  Письмо  и  деньги,
вырученные за священные спруги, доставили им словарь, в котором
Профессор  мигом  обнаружил  Trifarie,  то  есть  клевер,  и на
радостях сплясал со Стряпухой куранту.
   Мария,  как  только  смогла  улучить  минуту,   сбегала   за
привезенным  с  собой пакетом, содержимое которого придало елке
окончательный блеск. Во время суда Профессору удалось занять  у
Лорда  Наместника  целых пять фунтов, и все эти деньги пошли на
подарки для Народа. Тут  было  изобилие  всякого  рода  шелков,
закупленных  в  "Вулвортсе";  тончайшие  нитки и мишура, какими
торгует  фирма,  изготавливающая  мормышки  для  ловли  форели;
"Гринвелловы вуальки" (размера 000) для дам, чтобы носить их на
шляпах;  полотна  для  слесарных ножовок, чтобы валить строевой
лес,  а  также  пилки  для  лобзика;  проволочные  поводки  для
рыбаков;  муравьиные  яйца  для приманки, хотя это, конечно, не
яйца, а самые  настоящие  куколки;  множество  игл  и  булавок;
ровные роговые пуговицы без дырок - готовые тарелки; серебряные
наперстки,  чтобы  провозглашать тосты в торжественных случаях;
пакет с семенами разнообразных карликовых альпийских  растений;
детям   предназначались   всякие   вкусности,  какими  украшают
рождественский пудинг, и немного сушеной смородины - по  ягодке
каждому;  взрослых угостили снетками, икрой, слабеньким пивом и
бекасами;  были  здесь  и  лекарства  вроде  картеровых  пилюль
"Маленький  эпикуреец";  и  игрушечная  яхта для увеселительных
прогулок; и игрушечный телескоп, чтобы можно было посмотреть на
Марию с другого его конца, если у кого-либо  вдруг  разгуляется
комплекс  неполноценности; и выпущенная издательством "Пингвин"
книга "Елизаветинские миниатюры"; и несколько белых мышей  плюс
пара  морских  свинок  для  разведения  новых  пород  скота;  и
маленький   детекторный   приемничек   с   наушниками    вместо
громкоговорителей. Едва были розданы и покрепче прижаты к груди
эти  подарки,  колокольных  дел мастера заиграли в Часовой зале
"Да пошлет вам Бог Веселья, Джентльмены", и  двери  в  гостиную
мисс Браун растворились, явив взорам праздничный стол.
   Стол  украшала  холодная закуска из молодых барашков, рыбное
блюдо из двадцатифунтовой щуки,  над  которой  так  поколдовала
Стряпуха,  что  щуку стало невозможно отличить от лосося, суфле
из мяса молодых  бычков,  пойманные  в  парке  силками  фазаны,
испеченный  миссис  Дамблдум рождественский пудинг, а для Лорда
Наместника - острая закуска  из  колюшки,  уложенной  так,  что
получилась  лошадь.  Дамблдум  прикатил  на  тачке Профессоровы
бочонки с вином, а Лорд  Наместник  принес  с  собой  несколько
бутылок портвейна.
   Стали  поднимать тосты за здоровье. Лорд Наместник предложил
выпить за здоровье миссис Ноукс,  миссис  Ноукс  за  Дамблдума,
Дамблдум  за  Профессора, Профессор за Марию, а Мария за Народ.
Народ не забыл предложить выпить за здоровье Капитана,  который
в  ответ помахал хвостом. Тосты так и следовали один за другим.
Затем Лорд Наместник  поднял  тост  за  Лисью  Охоту  и  извлек
откуда-то  винный  бокал  в  форме  охотничьей шапочки, который
сыграл  "Рожок,  Рожок,  Благородный  Рожок"  и   оросил   всех
присутствующих    портвейном.    Профессор   поднял   тост   за
Предполагаемого Продолжателя Ингульфа  Кройлендского.  Дамблдум
поднял  тост  за Отсутствующих Друзей, за которых Стряпуха пить
отказалась, - но все остальные уже простили  викария  с  бедной
мисс  Браун,  к  тому  же сидящих в тюрьме, и поставили для них
перевернутый кверху дном пустой стакан.
   Наконец,   появились   рождественские   певцы,    мальчуганы
росточком  примерно  в  три дюйма, гладко причесанные матерями,
уронившими им на головы по капельке воды, чтобы волосы  лежали,
как  полагается,  и  певцы  дискантами запели на три голоса "О,
придите, верные" и пели, пока Мария не расплакалась.
   Все эти колокола и подарки, и хоругви, и праздничный стол, и
труды, потраченные на то, чтобы встретить ее среди снегов,  так
далеко  от  дома,  все  это  было  больше  того,  что она могла
вынести.
   Она произнесла речь, которая, пока Мария не  спохватилась  и
не   вспомнила,  что  пирату  положено  отличаться  суровостью,
состояла по большей части из всхлипов, а  после  того  общество
разобралось  на  небольшие  группки,  дабы  выпить на посошок и
поговорить о славной кампании, в которой  они  плечом  к  плечу
сражались и победили.
   Тут-то  Стряпуха  и  припомнила,  что  днем раньше пришло по
почте важного вида письмо с семью красными печатями, и  немедля
вручила его Марии - вдруг там какой подарок.
   Долго было бы пересказывать все подробности. Коротко говоря,
письмо  пришло  от  Марииных  стряпчих. Оказалось, что во время
суда  над  злодеями  стряпчим  удалось   подробнейшим   образом
переговорить  с  Профессором,  и по его совету они обратились в
суд, пустив в дело и mort d'ancestre с trailbaston, и  косвенно
прикосновенное  к  делу  praemunire,  и  на  приправу  oyer and
terminer, in partibus, - все, основываясь на документе, который
Профессор  обнаружил  в   подземной   темнице.   В   результате
колоссальное наследство Марии возвратилось к ней целиком.
   Когда  эта  новость  дошла  до всех, раздалось оглушительное
"ура". Во всяком случае, очень  громкое.  Каждый  пожимал  руки
кому  только мог; одновременно запели "Забыть ли старую любовь"
и "Она чертовски добрый парень"; Школьный Учитель  похлопал  по
спине  Капитана;  Профессор  расцеловался  с миссис Ноукс; Лорд
Наместник, не сходя с места, произвел Дамблдума в  сержанты;  и
все,  шагая  домой  по  сугробам рождественской ночи, взирали в
будущее с  полными  надежды  сердцами,  предвкушая  дни,  когда
древняя слава Мальплаке вновь процветет как во время оно.
   На  том, Амариллис, и кончается незамысловатая наша история,
да и тебе пора уже спать. Но прежде, чем ты ляжешь  в  постель,
может  быть,  стоит  рассказать  тебе еще кое-что. Если ты ныне
отправишься   по   дороге,   ведущей    из    Нортгемптона    в
Не-При-Монахе-Будь-Сказано,  придется  тебе  по  пути  миновать
каменные ворота, за которыми открывается неохватная для  взоров
аллея.  Все  петли  на  воротах  смазаны маслом, все деревья на
аллее подстрижены, а если ты пройдешь по ней еще пять или шесть
миль, то достигнешь и Триумфальной  Арки.  Тут  из  боковой  ее
двери  появится  страж  семи футов ростом, в украшенной золотым
кружевом  шляпе,  с  золотым  жезлом  и   бронзовым   обеденным
колоколом  в  руках. Тебе придется предъявить ему твою визитную
карточку (ту, с золотым обрезом). Страж три раза  ударит  оземь
жезлом, после чего двое его помощников широко распахнут арочные
врата,  а  сам  он,  чтобы  известить  о твоем приближении, так
взмахнет своим колоколом, что гром пойдет по аллеям. И пока  ты
будешь  кружным  путем  двигаться  по  одной  из пяти остальных
аллей,  сотни  довольного  вида   садовников,   работающих   на
безупречной  опрятности  тюльпановых  клумбах  или  на  широких
грядках  шалфея,  будут,  разгибаясь,  с   важной   вежливостью
притрагиваться  к шляпам на головах. Загляни, как пойдешь мимо,
в место, называвшееся прежде Диким Парком, и  ты  увидишь,  что
здесь   снова   разбит  чудесный  Японский  Сад  с  карликовыми
деревцами, игрушечными домиками и  поездами  "Хорнби",  которые
ездят,  как  настоящие,  - сюда по пятницам пускают любопытных,
собирая с них по шиллингу в пользу Красного Креста. Затем перед
тобою откроется позолоченный фасад дворца  Мальплаке,  царящего
над  коротко  подстриженными  лужайками,  каждая  его  черепица
теперь на месте и  каждый  камень  обтесан  заново.  Когда  ты,
наконец,  достигнешь  Северного  фасада,  дюжина  лакеев в алых
камзолах и напудренных париках заспешит вниз по ступеням, чтобы
почтительно принять у тебя  зонтик.  Дюжина  младших  лакеев  в
простых  полосатых  жилетах,  понесет  его  вверх  по ступеням,
передавая из рук в руки. Тут для тебя настанет  время  сказать,
что ты пришла повидаться с Марией.
   Но  к сожалению ты, вероятней всего, услышишь, что Марии нет
дома. Все будут к тебе  очень  добры  и  участливы.  Все  будут
стараться   поднести  тебе  стаканчик  кларета  или  ведерко  с
шампанским, - что тебе больше по вкусу, - но если ты  спросишь,
где же Мария, вид у всех немедленно станет несколько туповатый.
Дело  в  том,  что  каждый,  кто  служит в поместье, а их здесь
365,2564 человек, поклялся ценою жизни  своей  сохранять  некую
тайну.  Если  Мария  сама  знаешь  где, тебе о ней не скажут ни
слова.
   Впрочем,  когда  ты  отправишься  в  долгий  обратный  путь,
Амариллис,  пройди  мимо  Шахматного  озера,  и  может быть, ты
увидишь заново покрашенный ялик, такой яркий на озерной воде. И
может быть, ты даже увидишь,  как  краешек  платья  или  кончик
длинной   белой   бороды   мелькнет   между   стройных   колонн
Отдохновения миссис Мэшем.




                   к книге Теренса Хэнбери Уайта
                    "Отдохновение миссис Мэшем"

   "Отдохновение миссис Мэшем", впервые опубликованное  в  1946
году, в значительной мере построено на "Путешествиях Гулливера"
Джонатана  Свифта,  которые  цитируются  здесь  по переводу под
редакцией А. Франковского (ОГИЗ, Москва, 1947).

   с.000. Кроме того, я взял с собою  шесть  живых  коров...  -
эпиграф взят из последней главы "Путешествия в Лиллипутию".

       глава I

   с.000.  боялась  пятого  ноября  -  пятого  ноября  в Англии
сожжением соломенного  чучела  и  фейерверком  отмечают  провал
"Порохового   заговора"  (1605  г.)  -  неудавшегося  покушения
католиков на жизнь английского  короля  Якова  I  Стюарта.  Это
очень шумный праздник.

   с.000.  Букингемский дворец - главная королевская резиденция
в Лондоне.

   с.000. Поуп - прославленный английский поэт  Александр  Поуп
(1688-1744),  переводчик  Гомера  и  издатель  Шекспира, первый
издатель собрания сочинений Джонатана Свифта.

   с.000. генерал Вольф - Джемс Вольф  (1726-1759),  британский
генерал,  прославившийся  победой  в  битве  с  французами  под
Квебеком,  во  время  которой  сам  он  был  смертельно  ранен.
Выигранная  им  битва  привела  к скорому овладению англичанами
Квебеком, а затем и всей Канадой.

   с.000. адмирал Бинг - скорее всего, имеется  в  виду  Джордж
Бинг  (1704-1757),  сын  прославленного адмирала Джорджа Бинга,
виконта Торрингтона, упоминаемого в  главе  IX.  Поступивший  в
ранней  молодости на службу и очень рано сделавшийся адмиралом,
Джон Бинг был послан в  1756  году  для  освобождения  занятого
значительными  силами  французов  острова  Менорки,  был в силу
различных обстоятельств вынужден  отступить  перед  малосильной
французской   эскадрой,  обвинен  в  трусости,  предан  суду  и
расстрелян. Однако, современники  его  сознавали,  что  он  пал
жертвой  политических  интриг,  и нимало не верили в выдвинутые
против него обвинения.

   с.000. принцесса Амелия - дочь английского короля Георга  II
(1683-1760),   которую  прочили  в  жены  наследнику  прусского
престола,  будущему  Фридриху  II  Великому  (1712-1786).  Брак
расстроился   вследствие   попытки  юного  Фридриха  бежать  от
тирана-отца в Англию.

   с.000. Мальплаке - Джон Черчилль (1650-1722), первый  герцог
Мальборо,  командуя  во  время  войны  за  Испанское наследство
(17021713) английскими войсками, одержал ряд  блестящих  побед,
решивших  исход  этой  войны:  при Бленхейме (1704), при Рамийи
(1706) и при деревне во Фландрии, называемой Мальплаке  (1709).
В  благодарность  за его заслуги перед Англией герцогу Мальборо
было подарено "от имени нации" имение Бленхейм в Вудстоке  близ
Оксфорда,  где  он  построил  роскошный  дворец, ныне вмещающий
богатую коллекцию картин и открытый для посещения  публикой.  В
этом  дворце  родился  сэр  Уинстон  Черчилль.  Уайт,  описывая
воображаемое Мальплаке, скорее всего имел в виду Бленхейм.

   с.000. моноптерон - так называется  в  архитектуре  округлое
строение с одним кольцом колонн.

   с.000.   миссис   Мэшем  -  Хилл  Эбигейл  Мэшем  (ум.1734),
известная у нас главным образом по пьесе Скриба "Стакан  воды".
Дочь  коммерсанта,  она доводилась двоюродной сестрой фаворитке
королевы  Анны  герцогине  Мальборо,  при  содействии   которой
получила   звание   фрейлины   королевы.   В  1707  году  тайно
обвенчалась с конюшним и камердинером мужа Анны, принца  Георга
Датского.  Постепенно  настроила королеву против герцогини, что
привело в 1711 году к удалению последней от  двора,  тогда  как
миссис   Мэшем   получила   звание  хранительницы  королевского
кошелька, а ее муж был возведен в пэры с титулом барона Мэшема.
После смерти Анны в 1774 году леди Мэшем оказалась не у дел.  С
семьей Мэшемов был дружен Свифт.

   с.000.   королева   Анна   -  королева  Англии  (1664-1714),
правление которой отмечено объединением Англии и Шотландии  под
общим наименованием Великобритании, а также войной за Испанское
наследство.

   с.000.   "Шествие  Разума"  -  "Веком  Разума",  или  эпохой
"Шествия Разума" принято называть XIX век.

   с.000 откренговаться - "кренговать" судно означает "кренить"
его, класть набок для починки, не обнажая киля.

       глава 2

   с.000. миссис Морли - имя, под которым  королева  Анна  вела
переписку  с  "мисс  Фриман",  герцогиней Мальборо. Упоминаемая
несколько  ниже  "капелька  бренди"  намекает  на   пристрастие
королевы к этому напитку.

   с.000.  Куинба  Флестрина  - "Женщина-Гора". Во второй главе
"Путешествия    в    Лиллипутию"    приводится     составленная
чиновникамилиллипутами  опись имущества Гулливера, в которой он
назван именем "Куинбус Флестрин".

       глава 3

   с.000. "Дневник" Джорджа Фокса -  Джордж  Фокс  (1624-1691),
основатель  секты  квакеров,  объездивший с проповедями, помимо
Англии, Ирландию,  Шотландию,  Северную  Америку,  Голландию  и
Северную  Германию.  Мисс  Браун  читает  изданный посмертно (в
1694) "Дневник исторических событий жизни Джорджа Фокса".

   с.000. "Благочестивая жизнь" Дж. Тейлора -  Джеремия  Тейлор
(1613-1667), английский священник и христианский писатель. Мисс
Браун  читает  написанную  им  книгу  "Наставления  по  ведению
благочестивой жизни" (1650).

   с.000. "Путь паломника", о котором Гек Финн заметил однажды:
"написано интересно, только не очень понятно" - это суждение  о
моралистической   книге   английского  писателя  Джона  Бэньяна
(16281688) содержится  в  XVII  главе  "Приключений  Гекльберри
Финна" Марка Твена.

       глава 4

   с.000.   граф   Парижский  -  принц  Людовик-Филипп  Альберт
Орлеанский (1838-1894), внук короля  Людовика-Филиппа,  который
отрекся  в  его пользу от престола в день февральской революции
1848 года. Однако принц, ставший в 1850 году главой Орлеанского
дома, престола не получил и со всей семьей оказался в  изгнании
сначала  в  Германии,  а  затем  в  Англии.  В 1883 году он был
признан роялистами королем под именем Филиппа VII,  однако  жил
преимущественно в Англии.

   с.000.    королева    Виктория    (1819-1901)   -   королева
Великобритании с 1837 года.

   с.000. король Эдуард - Эдуард VII (1841-1910), сын  королевы
Виктории.

   с.000.   "Импириал   кемикалз"  -  основанный  в  1926  году
крупнейший  в  Западной  Европе  химический  концерн  "Импириал
кемикал индастриз".

   с.000.  Исидор  -  вероятно,  Исидор  Севильский  (570-636),
испанский  епископ,  ученый-латинист,  грамматик,  хроницист  и
географ.

   с.000.  Физиолог  -  греческое  слово  "физиолог"  означает,
собственно, "натуралист". Греческая книга под  таким  названием
была  написана  во  втором  веке  нашей  эры  в  Александрии  и
содержала  пятьдесят  поучительных  и  религиозных   аллегорий,
основанных  на легендах о животных, в том числе и выдуманных. В
четвертом-пятом веках она переводится на  латынь  и  становится
первоосновой  множества  бестиариев, в которых слово "Физиолог"
используется уже в качестве имени автора.

   с.000. Плиний - римский писатель и ученый Плиний Старший (23
или 24-79), из трудов которого сохранилась только "Естественная
история", представляющая собой энциклопедию естественно-научных
знаний античности.

   с.000 Тринити-колледж - так  называется  один  из  колледжей
Оксфордского  университета.  основанный  в 1554 году, и один из
колледжей Кембриджского университета. основанный в  1546  году.
Имеется такой колледж и в Дублине.

   с.000.   доктор   Кук   -  Артур  Бернард  Кук  (1868-1952),
английский  археолог,  автор  трехтомного  исследования  "Зевс.
Исследование древней религии".

   с.000.  доктор  Свифт,  как  мы  знаем,  посетил Мальплаке в
тысяча семьсот двенадцатом году. Он и поэт Поуп  приехали  сюда
прямо  из Твитнама - Джонатан Свифт (1667-1745). В 1702 году он
получил в Тринити-колледже в Дублине степень доктора богословия
- отсюда и "доктор". Профессор несколько раз называет его также
"Деканом",  поскольку  1713  года  Свифт  исполнял  в   Дублине
должность   декана   собора   Св.   Патрика.   С  Поупом  Свифт
познакомился лишь в 1713 году  и,  стало  быть,  никак  не  мог
приехать  с  ним  в  Мальплаке  годом  раньше. Под "Твитнамом",
вероятно, подразумевается Твикнам, - находящийся в  одиннадцати
милях  от  Лондона  город  на  берегу  Темзы,  в  котором жил и
похоронен Александр Поуп. Рядом с ним  находилась  также  вилла
современника Поупа и Свифта Хораса Уолпола, дважды упоминаемого
в книге.

   с.000. Мотте - Бенджамин Мотте, первый издатель "Путешествий
Гулливера".  Рукопись  была  вручена  Мотте неизвестным лицом в
августе 1726 года.

   с.000. капитан  Джон  Бидль  -  о  спасении  Гулливера  этим
капитаном   рассказывается   в  восьмой  главе  "Путешествия  в
Лиллипутию".

   с.000.    Стелла    -    близкий    друг    Свифта     Эстер
Джонсон(1681-1728),  адресат  множества его писем, изданных под
названием "Дневник для Стеллы".

       глава 5

   с.000. Солин  -  Гай  Юлий  Солин,  древнеримский  писатель,
живший  около  середины  III  века  до н.э. Из сочинений его до
нашего времени дошло  "Собрание  достойных  упоминания  вещей",
содержащее  занимательные  сведения  о разного рода раритетах и
курьезах, по преимуществу заимствованные из Плиния, Светония  и
иных писателей.

   с.000.  in  octavo  -  малого формата (буквально - в восьмую
долю бумажного листа).

   с.000. Ты можешь найти упоминание о ней в  "Путешествиях"  -
описывая в четвертой главе "Путешествия в Лиллипутию" столицу и
императорский   двор,  Гулливер  говорит:  "Однако  я  не  буду
останавливаться  на   дальнейших   подробностях,   потому   что
приберегаю  их  для почти готового уже к печати более обширного
труда, заключающего в  себе  общее  описание  этой  империи  со
времени  ее  основания;  историю ее монархов в течение длинного
ряда  веков;  наблюдения  относительно  их  войн  и   политики,
законов,  науки  и религии этой страны; ее растений и животных;
нравов и привычек ее обитателей и других  весьма  любопытных  и
поучительных материй."

   с.000.  Рельдресан,  подл.,  ср., секретарь... - это слово в
"Путешествии в Лиллипутию" отсутствует, однако в третьей  главе
и  далее  встречается  "мой друг Рельдресель, главный секретарь
тайного совета".

       глава 6

   с.000. детская  неблагодарность  жалит  злее  укуса  змей  -
испорченная  цитата  из  "Короля Лира" В.Шекспира (акт I, сцена
IV):

                   Тогда она поймет во сколько злей
                   Укуса змей детей неблагодарность!

   (Перевод Б.Пастернака)

   с.000. Глоног люмоз Кельмин пессо мес?  -  во  второй  главе
"Путешествия  в  Лиллипутию" Гулливер рассказывает: "В ответ на
мою просьбу император ... говорил,  ...  что  прежде  я  должен
люмоз  пермин кельмин пессо десмар лон Эмпозо, т.е. дать клятву
сохранять мир с ним и его империей."

   с.000. "Вулвортс" - сеть однотипных универсальных магазинов,
продающих   дешевые    товары    массового    потребления,    в
Великобритании   это   филиалы   американской   компании  "Ф.У.
Вулворт".

       глава 7

   с.000. "Юнион  Джек"  -  государственный  флаг  Соединенного
Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Флаг учрежден в
1801  году,  сочетание  его цветов и полос отражает особенности
тогдашних флагов Англии, Шотландии и Ирландии.

   с.000.  Хогарт  -  Вильям  Хогарт  (1697-1764),   английский
живописец  и  график.  Одна  из  серий его сатирических гравюр,
"Карьера мота", упоминается в X главе.

   с.000.  "Остров  честный,  остров  тесный"   -   строка   из
стихотворения   Томаса   Джона   Дибдина   (1771-1841)  "Уютный
островок".

   с.000. писанный в полный рост портрет  императора  Блефуску,
упоминаемый  в  "Путешествиях  Гулливера"  - описывая в восьмой
главе "Путешествия  в  Лиллипутию"  свой  отъезд  из  Блефуску,
Гулливер сообщает: "Его величество подарил мне ... свой портрет
во  весь  рост,  который  я  тотчас спрятал себе в перчатку для
полной  сохранности".  Как  этот  портрет   попал   на   остров
Отдохновения,  непонятно. Следует отметить, что в IX главе (см.
ниже) речь идет уже о принадлежащем Народу портрете  Императора
Лиллипутии.

   с.000.  Нардак  -  "самый  высокий  титул в Лиллипутии", как
сообщается в пятой главе "Путешествия в  Лиллипутию".  Гулливер
получил его после того, как захватил флот Блефуску.

   с.000.  Мендендо - в "Путешествии в Лиллипутию" столица этой
страны названа несколько иначе: Мильдендо.

   с.000. Имя коему, как то открылось  по  Прошествии  Времени,
было  Кулливер  или  Галлибан  - Школьный Учитель соединяет имя
Гулливера с именем Калибана, отвратительного урода из драмы  В.
Шекспира "Буря".

   с.000. "Гексамерон" Амвросия - Св. Амвросий Миланский (около
340-397),  автор  многих  трудов  и  создатель школы церковного
пения,   т.н.   "амвросианского".   "Гексамерон",   переводимый
Профессором,   представляет   собой   аллегорическое  изложение
история сотворения мира.

   с.000. Флимнап - государственный казначей (называемый  также
канцлером    казначейства)    несколько   раз   упоминается   в
"Путешествии в Лиллипутию".

   с.000. снильпел - в шестой главе "Путешествия в  Лиллипутию"
сказано    следующее:    "Всякий,   представивший   достаточное
доказательство того, что он в точности соблюдал законы страны в
течение семидесяти трех лун, получает там  право  на  известные
привилегии,   соответствующие   его   званию   и  общественному
положению... вместе с тем такое лицо получает титул  снильпела,
то  есть  блюстителя  законов;  этот  титул  прибавляется к его
фамилии, но не переходит в потомство".

   с.000. Стяг Святого Георгия -  флаг  Англии  несет  на  себе
крест  Св. Георгия, считающегося ее покровителем: красный крест
на белом фоне.

   с.000. Vade Mecum - путеводитель, спутник; дословно  "Следуй
за мной" (лат.)

   с.000. блестрег - в третьей главе "Путешествия в Лиллипутию"
приводится текст условий, на которых Гулливер получает свободу,
начинающийся  словами  "Могущественнейший император Лиллипутии,
отрада и ужас вселенной, коего  владения,  занимая  пять  тысяч
блестрегов   (т.е.   около   двенадцати   миль  в  окружности),
распространяются до крайних пределов земного шара..."

   с.000. Terra Firma - твердая земля (лат.).

       глава 9

   с.000.  доктор  Джонсон  -   Cэмюэл   Джонсон   (1709-1784),
английский  писатель  и лексикограф, автор "Словаря английского
языка" и "Жизнеописания наиболее выдающихся английских поэтов",
издатель  собрания  сочинений  Шекспира,   бывший   при   жизни
законодателем литературного вкуса в Англии. Поэмы под названием
"Pomphoilugopaphlasmagoria" среди его произведений не числится.

   с.000.  виконт  Торрингтон  -  Джордж Бинг (1663-1732), отец
упоминаемого в первой  главе  адмирала  Бинга,  также  адмирал,
отличившийся в войне за Испанское наследство взятием Гибралтара
и острова Менорки и одержавший в 1728 году победу над испанским
флотом  (по  ошибке,  как  уверяет  Уайт  в  своей  посвященной
восемнадцатому веку книге  "Век  скандала")  при  мысе  Пассеро
(южная оконечность Сицилии).

   с.000.  nolle  prosequi  - норма английского и американского
законодательства, обосновывающая прекращение  по  представлению
прокурора  преследования  лица,  обвиненного  в преступлении по
доносу или по постановлению суда, если интересы  правосудия  не
требуют   его   осуждения.   В  Англии  право  внесения  такого
представления принадлежит генеральному атторнею  и  применяется
очень редко.

   с.000.  mort  d'ancestre  - правильно: mort d'ancestor. Этим
термином описывается судебное разбирательство, производимое  по
требованию    истинного   наследника   какого-либо   имущества,
утверждающего, что кто-то иной неправым  образом  завладел  его
наследством, оставленным ему умершими родственниками.

   с.000.   Адам   -   Роберт   Адам   (1728-1792),  английский
архитектор, построивший множество дворцов.

   с.000. с ... рельефной  Подвязкой  на  потолке  -  рыцарский
орден  Подвязки  был  учрежден  королем Эдуардом III около 1348
года. Знаки ордена, являющиеся в Великобритании высшими знаками
отличия: лента  из  темносинего  бархата  с  вытканной  золотом
каймой  и  французской  надписью  "Пусть будет стыдно тому, кто
плохо об этом подумает", закрепляемая золотой пряжкой под левым
коленом (королева носит ее на левой руке); а  также  темносиняя
лента  с  золотым,  украшенным бриллиантами медальоном, несущим
изображение Св. Георгия; и на левой стороне груди -  серебряная
звезда  с  красным георгиевским крестом. Главой ордена является
правящий монарх.

   с.000. Брайтон - фешенебельный  морской  курорт  в  графстве
Сассекс, бывший особенно модным в XIX веке.

   с.000.  Гринлинг Гиббонс (1648-1721) - английский скульптор,
работавший исключительно по  дереву,  и  считающийся  одним  из
величайших   когда-либо   существовавших   резчиков   по  этому
материалу.

   с.000. Геркуланум - римский город  в  Италии,  невдалеке  от
Неаполя,  разрушенный и засыпанный вместе с Помпеями пеплом при
извержении Везувия в 79 году. Раскопки его начались в  середине
восемнадцатого  века, но шли вяло, оживляясь лишь в присутствии
высокопоставленных иностранных гостей,  которым  преподносились
древности,  откапываемые  якобы  в  их  присутствии.  Настоящие
исследовательские раскопки начались лишь в 1860 году.

   с.000. старинный портрет Императора - здесь речь идет уже  о
портрете   императора   Лиллипутии,   о   чем   свидетельствует
перечисление  деталей  его  облика,  совпадающее  с  описанием,
данным Гулливером во второй главе "Путешествия в Лиллипутию".

   с.000.   Уолтер   Рэли   (около   1552-1618)   -  английский
мореплаватель,   организатор   пиратских   экспедиций,    поэт,
драматург   и   историк,   фаворит   Елизаветы   I  и  один  из
руководителей разгрома "Непобедимой Армады". Безуспешно пытался
основать в Северной Америке английские колонии. После неудачной
экспедиции в поисках Эльдорадо при короле  Якове  I,  во  время
которой  он,  вопреки  своим  обещаниям  не  трогать  испанцев,
разгромил один из их фортов  и  захватил  испанские  корабли  с
золотом, Рэли был в угоду Испании казнен.

   с.000.  глюмглеф  - в пятой главе "Путешествия в Лиллипутию"
говорится, что  семьдесят  глюмглефов  составляют  около  шести
европейских футов.

       глава 10

   с.000.   генерал   Эйзенхауэр   -   Дуайт  Дэвид  Эйзенхауэр
(1890-1969), командовавший с 1943 года экспедиционными войсками
союзников в Западной Европе и с 1945 по  1950  -  окупационными
силами США в Германии.

   с.000.  братья Райт - Уилбер (1867-1912) и Орвилл(1871-1948)
Райт,  американские  авиаконструкторы  и  летчики,  совершившие
продлившийся  59  секунд первый в мире полет на построенном ими
самолете с двигателем внутреннего сгорания.

       глава 11

   с.000.  "Hujus  Genus  Tripbarium  Dicitur"  -  "Такой   род
Tripbarium называемый" (лат.)

   г.000 lapsus calami - ошибка пера; описка (лат.).

   с.000.  Сидней Кокерелл - Сидней Морис Кокерелл (1906-1987).
Переплетчик, производитель так называемой  "мраморной  бумаги",
реставратор  древних книг, создавший особую технику этого дела.
В 1945-1976 годах читал в  Лондонском  университете  лекции  по
методам восстановления книг.

   с.000.  Бэзил  Аткинсон  (1895-1989)  -  комментатор Библии,
автор  исследований  по  древнегреческому   языку   и   раннему
христианству,  с 1925 по 1960 год работал старшим библиотекарем
в Кембриджском университете.

   с.000. Дж. К. Друс - современный английский ботаник.

   с.000. Ктесий  Книдский  -  греческий  историк,  современник
Геродота  и  Гиппократа,  принадлежавшего  к одному с ним роду.
Автор книг "Персия", "Индия", "О горах", "О  реках",  "Плавание
вокруг Азии", в которых помимо исторических сведений содержится
множество занимательных историй.

   с.000.   Дю   Канж   -  Шарль  Дюканж  (1610-1668),  великий
французский  ученый,  византист  и  лингвист,   автор   словаря
средневековой    латыни,   содержащего   каталог   почти   5000
средневековых латинских писателей и лексикон на 14000  слов,  а
также аналогичного греческого словаря.

       глава 12

   с.000.   Ромни   -   Джордж  Ромни  (1734-1802),  английский
живописецклассицист,  много  работавший   в   жанре   парадного
портрета.

   с.000.   Лола  Монтец  -  известная  авантюристка,  балетная
танцовщица, испанка по происхождению, родившаяся в 1823 году  и
умершая в 60-х годах XIX столетия. В 1846 году стала фавориткой
баварского  короля  Людовика  I (1786-1868), любителя искусств,
мецената и поэта, намеревавшегося превратить  Мюнхен  в  "новые
Афины"   и  возведшего  Лолу  Монтец  в  графское  достоинство.
Вмешательство ее в политику привело к  революции  1848  года  и
отречению  Людовика  I  от  престола в пользу своего сына. Лола
Монтец была лишена  графского  достоинства,  впала  в  нужду  и
уехала  в  Лондон,  где вышла замуж за поручика Гульда. Время и
место ее смерти толком неизвестны.

   с.000. горны страны эльфов - мисс Браун цитирует  строку  из
IV части поэмы Альфреда Теннисона "Принцесса".

   с.000. средь баловней Дианы - это парафраз слов Фальстафа из
драмы В. Шекспира "Король Генрих IV. Часть I" (I акт, сцена 2):
"Пусть  нас  зовут  лесничими  Дианы, рыцарями мрака, любимцами
Луны" (перевод Е. Бируковой).

   с.000. Как сладко дремлет лунный свет на горке -  цитируются
слова  Лоренцо  из  "Венецианского  купца"  В. Шекспира (акт V,
сцена 1б перевод Т. Щепкиной-Куперник).

   с.000. сны Титании - намек на комедию  В.  Шекспира  "Сон  в
летнюю  ночь",  где царь фей и эльфов Оберон насылает волшебный
сон на свою супругу Титанию.

       глава 13

   с.000. Геснер -  это  либо  латинист  Иоганн  Матиас  Геснер
(16911761),  либо естествовед и классификатор, издатель древних
авторов Конрад Геснер (1516-1565).

   с.000.  Альдровандус  -   Улисс   Альдрованди   (1522-1605),
итальянский натуралист, создатель образцовой фармакопеи и музея
в   Болонье,   существующего   и   поныне.   Автор  знаменитого
многотомного труда по  естественной  истории,  который  писался
тридцать  лет,  и  к  работе  над  которым он привлек множество
художников и граверов.

   с.000. Сент-Джеймский двор - место официальной  аккредитации
иностранных послов в Великобритании.

   с.000.  ferae  naturae  -  дикой природы (лат.), юридический
термин, обозначающий диких животных в отличие от домашних.

   с.000.  Прескотт  -  Вильям  Гиклин  Прескотт   (1796-1859),
американский историк.

       глава 14

   с.000.  Екатерина Великая - русская императрица Екатерина II
(1729-1796).

   с.000. Гламз - имеется в виду  старинный  шотландский  замок
Гламз.

   с.000. залив Клу - залив на западе Ирландии.

   с.000. Лох-Конн - озеро на западе Ирландии.

       глава 15

   с.000. Гораций - Публий Гораций Коклес (одноглазый) спас Рим
во время  борьбы  с этрусским царем Порсенной (507 г.) тем, что
сначала с двумя друзьями, а после один защищал  от  наступающих
этрусков  мост  через  Тибр,  пока  этот  мост  не был разобран
римлянами за его спиной,  лишь  тогда  он  бросился  в  Тибр  и
благополучно доплыл до своего берега.

   с.000.  гора  Аверно  -  собственно,  название  Аверно (т.е.
"бесптичий")  носит  озеро  в  Италии,  почти  со  всех  сторон
окруженное  крутыми  и лесистыми горами. Его вредные испарения,
по преданию, убивали пролетающих над ним птиц. Древние  считали
это  озеро входом в подземный мир. На горах располагалась роща,
посвященная Гекате.  В  царствование  императора  Августа  леса
вокруг Аверно были вырублены.

       глава 16

   с.000.    Аллан    Квотермэйн    -    герой   многочисленных
приключенческих романов  английского  писателя  Генри  Хаггарда
(1856-1925),  впервые  появляющийся  в самом известном из них -
"Копи Царя Соломона".

   с.000.   Сидни-Сассекс-Колледж   -   колледж   Кембриджского
университета.

   с.000.  колонна  Траяна  - мраморная колонна в Риме, высотою
около 38 м, воздвигнутая императором Траяном (53-117) около 114
года в ознаменование победы над даками и покрытая  рельефами  с
изображением военных сцен.

   с.000.   сэр   Галахад   -   персонаж   Артуровского  цикла,
олицетворение рыцарского совершенства, один  из  трех  рыцарей,
сумевших достичь Святого Грааля.

   с.000.  Барнум  и  Бейли, лорд Джордж Сангер - перечисляются
основатели знаменитых в XIX столетии цирков.

   с.000 "Олимпия" - большой выставочный зал в  западной  части
Лондона, построенный в 1866 г.

   с.000.  Ричард Хьюгс (1906-1976) - английский писатель; речь
идет, по-видимому, о его книге "Невинное путешествие".

   с.000. Хэмптон-Корт - построенный в XVI веке огромный дворец
с парком на берегу Темзы, невдалеке от Лондона, бывший до  1760
года  королевской резиденцией. Хэмптон-Кортский лабиринт описан
Дж. К. Джеромом в "Троих в лодке".

   с.000.  Нельсонова  колонна  на  Трафальгарской  площади   -
расположенная   в   центральной  части  Лондона  Трафальгарская
площадь названа  так  в  честь  победы  английского  флота  под
командованием   адмирала  Нельсона  (см.  о  нем  примечание  к
следующей главе) в сражении с франко-испанским  флотом  у  мыса
Трафальгар   (1805)  на  атлантическом  побережьи  Испании.  На
площади  в  1839-42  годах  установлен  памятник   Нельсону   -
сорокаметровая  колонна  со статуей Нельсона наверху и четырьмя
львами, отлитыми из трофейных французских пушек, у основания.

   с.000. лестница, имевшая - в память о Ньютоне -  в  точности
столько  же  ступеней,  сколько  дней в году - среди нескольких
определений понятия "год" имеются  два,  упоминаемых  несколько
ниже:  календарный, который содержит 365 суток, и сидерический,
то есть "звездный",  соответствующий  одному  полному  видимому
обороту   Солнца  относительно  неподвижных  звезд  и  длящийся
365,2564 суток.  Теория  движения  небесных  тел  была  создана
великим английским физиком сэром Исааком Ньютоном (1643-1727).

   с.000.  Хорас  Уолпол  (1717-1797)  -  английский  писатель,
прославленный в основном своими мемуарами и  письмами,  которых
насчитывается более трех тысяч.

       глава 17

   с.000.  Озерный  Край  -  живописный  район  гор  и  озер на
северозападе Англии, по имени которого названа "Озерная  школа"
поэзии,   представленная   именами   упоминаемого   чуть   ниже
Вордсворта, Кольриджа, Саути и других. В  этом  краю  находятся
упоминаемая  ниже  гора  Скиддо,  расположенный у подножия горы
Олд-Ман город Конистон, города Кендал и Кезуик и  неподалеку  -
город Амблсайд.

   с.000.   Рескин   -   Джон  Рескин  (1819-1900),  английский
писатель, критик, историк искусства и моралист.

   с.000. толпа нарциссов золотых - отсылка к начальной  строфе
стихотворению Вордсворта "Желтые нарциссы":


                    Печальным реял я туманом
                    Среди долин и гор седых,
                    Как вдруг очнулся перед станом,
                    Толпой нарциссов золотых...

   (Перевод И. Лихачева)

   с.000.  сорок коров, пасущихся, как одна - строка из другого
стихотворения Вордсворта  "Петух  поет  (Написано  в  марте  на
мосту)".

   с.000.  Рамсгейт  -  город  на юго-востоке Англии, на берегу
пролива Па-де-Кале.

   с.000. королева Елизавета  -  королева  Англии  Елизавета  I
(15331603).

   с.000.   "Ужель   Педагогу  Спасения  нет?"  -  пародируется
стихотворение Роберта Хокера (1803-1875) "Песня мужей Запада".

   с.000.  Нельсон  -  виконт  Горацио   Нельсон   (1758-1805),
английский   адмирал,   сын   священника,   с   двенадцати  лет
посвятивший себя морю  и  уже  девятнадцати  лет  командовавший
кораблями.   Одержал   множество  побед  в  морских  сражениях,
лишившись в них глаза и правой  руки.  Погиб  в  Трафальгарской
битве, надолго подорвавшей морское могущество Франции.

   с.000.  Азенкур  -  селение  южнее города Кале во Франции. В
1415 году близ  него  состоялось  одно  из  сражений  Столетней
войны,   выигранное   англичанами,   несмотря  на  значительное
численное  превосходство  французов.  Победа  была  одержана  в
большой  мере  благодаря  искусству английских лучников, издали
разивших французских рыцарей.

   с.000. "Никогда Педагоги не будут Рабами" -  приспособленная
для нужд лиллипутов крылатая фраза "никогда англичанин не будет
рабом!" (см. о ней примечание "Правь, Британия!" к главе 26).

   с.000  "Нет  Папизму"  - политический лозунг второй половины
XVIII века, когда в Англии  активно  обсуждался  вопрос  о  так
называемой  "католической  эмансипации",  то есть о прекращении
судебного преследования католиков  и  о  допущении  отправления
католических богослужений наравне с англиканскими.

   с.000. "Malbrook s'en va-t-en guerre" - та самая французская
песенка   "Мальбрук   в  поход  собрался",  которую  наигрывала
шарманка Ноздрева. Песенка датируется 1709 годом, когда  герцог
Мальборо  (Мальбрук  -  это  его  офранцуженное  имя) одерживал
победы во Франции, однако особую популярность приобрела в  1758
году,  когда  Чарльз  Спенсер, 3-й герцог Мальборо, потерпел от
французов поражение в битве под Шербурном.

   с.000.  "Лиллипутия  ожидает,  что  сегодня  каждый  из  вас
исполнит  свой  Долг!"  -  парафраз  знаменитой  фразы Нельсона
"Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг",  -  собственно
говоря,  сигнала,  переданного кораблям английского флота перед
битвой под Трафальгаром с его флагманского фрегата.

       глава 18

   с.000.  некие  баронеты,  обязанные  своим   титулом   Новой
Шотландии   -   наследственный   дворянский   титул   баронета,
составляющий в Англии переходную ступень между низшим и  высшим
дворянством,  введен  в  1611  году  эдиктом Якова I, желавшего
помочь  страдавшей  от  малонаселенности  ирландской  провинции
Ольстер,  -  новое звание предлагалось богатым землевладельцам,
которые доставят в провинцию и снабдят средствами 30 колонистов
или пожертвуют на эти цели  1095  фунтов  стерлингов.  Карл  I,
сменивший  на  троне  Якова  I,  в 1625 году ввел баронетство у
шотландцев,  желая  таким  же  способом  ускорить   колонизацию
канадской провинции, носившей название Новой Шотландии.

   с.000.   Яков   I   -   король   Великобритании  и  Ирландии
(1566-1625), правивший с 1603 года (будучи  изначально  королем
Шотландии, носил имя Якова VI).

   с.000.  Кромвель  -  Оливер  Кромвель  (1599-1658),  деятель
Английской буржуазной революции XVII века, руководитель  партии
индепендентов  (независимых)  и  один  из главных организаторов
парламентской армии, победившей армию  короля  Карла  I  в  1-й
(164246) и 2-й (1648) Гражданских войнах. После казни Карла I в
1649  году  возложил  на  себя  титул  Лорда-протектора  и стал
единоличным военным диктатором Англии.

   с.000. Комната Ужасов -  зал  в  лондонском  музее  восковых
фигур  (Музей  мадам  Тюссо),  в  котором  представлены  фигуры
знаменитых убийц и орудия пытки.

   с.000. Гвидо Фокс - латинизированное имя Гая  Фокса,  одного
из вождей "Порохового заговора" (см. примечание к 1 главе).

   с.000  Фрэнсис  Бэкон  (1561-1626)  -  английский  философ и
государственный   деятель,   бывший   в   правление   Якова   I
лордканцлером.

   с.000. PER GRADUS AD IMA - постепенно до самого низа (лат.)

   с.000.  Карл  I (1600-1649) - английский король с 1625 года,
низложенный в  результате  Английской  буржуазный  революции  и
казненный.

   с.000.   Страффорд   -   Томас   Уэнтворт,   граф   Стаффорд
(1593-1641), английский политический деятель времени  Карла  I,
член  королевского совета, сторонник просвещенного абсолютизма,
казненный Карлом I по настоянию парламента, обвинившего  его  в
посягательстве    на    свободы    англичан,   приравненном   к
государственной измене.

   с.000. Лауд - Вильям Лауд (1573-1645), английский  священник
и  государственный  деятель.  Став  в  1633  году архиепископом
Кентерберийским,  попытался  ввести  в   Шотландии   английскую
литургию,  что  вызвало восстание шотландцев. Когда в 1640 году
парламент одержал верх над Карлом I, Лауд вместе  с  остальными
министрами  был  арестован,  обвинен в государственной измене и
затем обезглавлен.

   с.000. Голланд - Генри Рич, граф Голланд (1590-1649) Фаворит
Якова I, при Карле I -  придворный,  дипломат  и  военачальник.
Пленен Кромвелем в ходе 2-й Гражданской войны и казнен вместе с
Гамильтоном и Кейпелом.

   с.000.  Гамильтон  -  герцог  Джеймс  Гамильтон (1606-1649).
Шотландский дворянин, наследник  шотландского  трона,  советник
Карла  Й  по  шотландским  делам.  Пленен  Кромвелем в ходе 2-й
Гражданской войны и казнен вместе с Голландом и Кейпелом.

   с.000. Кейпел - Артур Кейпел (1604-1649).  Один  из  главных
военачальников  Карла  I во время 2-й Гражданской войны. Пленен
Кромвелем и казнен вместе с Голландом и Гамильтоном.

   с.000. Кетч - английский палач, занявший этот  пост  в  1663
году  и  умерший в 1686. Прозвище "Джек Кетч" стало в Англии на
несколько столетий нарицательным для палача.

   с.000.  герцог  Монмутский  -  Джеймс  Монмут   (1649-1685),
побочный  сын  Карла  II.  В 1685 году, в правление Якова II он
провозгласил себя королем и законным  сыном  Карла  II,  собрал
войско, но был разбит армией Якова II и казнен.

   с.000.  DE  MORTIUS  NIL  NISI  BONUM  -  на самом деле, эта
"знаменитая цитата", источник  которой  толком  не  установлен,
выглядит  иначе:  De  mortuis  nil nisi bene (О мертвых ничего,
кроме хорошего).

   с.000  Маленькие  Принцы  -  сыновья   короля   Эдуарда   IV
(1442-1483),  Эдуард  V  (1471-1483)  и  Ричард,  задушенные  в
Тауэре, где их скелеты удалось отыскать  лишь  через  200  лет.
Считается,  что  это убийство было совершено по приказу их дяди
Ричарда Глостера (1452-1485), взошедшего в 1483 г.  на  престол
под именем Ричарда III.

   с.000.  "Кот мяукнул. - Нам пора!" - это, собственно говоря,
реплика 1-й ведьмы из шекспировского "Макбета" (Акт I, сцена 1,
перевод Ю. Корнеева). Коты и  кошки,  как  считалось,  помогают
ведьмам при исполнении колдовских ритуалов.

       глава 19

   с.000.  Конгрив  -  Уильям  Конгрив  (1670-1729), английский
драматург-комедиограф.

   с.000. одно из принадлежавших ему первых шекспировских фолио
- шекспироведение  насчитывает  четыре  первых   "шекспировских
фолио"  (т.е.  изданий  большого  формата,  "в поллиста"): 1-е,
изданное в 1623 году товарищами Шекспира,  актерами  Юмингом  и
Конделем,  и  содержащее текст 19 пьес; 2-е (1632), почти точно
повторяющее   1-е;   3-е   (1663),    содержащее    добавленные
псевдо-шекспировские драмы; и повторяющее его 4-е фолио (1685).
От   первого   до  настоящего  времени  сохранилось  около  100
экземпляров, стоящих очень дорого ("Энциклопедический  словарь"
Брокгауза  и  Эфрона  указывает цену в 20-25 тысяч рублей (1903
год), называя ее "неслыханной"), так что Профессор, продав свой
экземпляр мог бы купить себе не только рыболовный крючок.

   с.000. Нам должно спасать наши души  терпением  -  Профессор
подразумевает   стих  19  из  21  главы  "Евангелия  от  Луки":
"Терпением вашим спасайте души ваши".

       глава 20

   с.000.  крысид  -  препарат  для  уничтожения   грызунов   в
складских помещениях.

   с.000. епископ Ганно - Профессор перепутал имена двух разных
людей.  Первый - живший в X веке архиепископ Майнца Гатто II, о
котором легенда сообщает,  что  во  время  голода  он  приказал
запереть  в  амбаре  и сжечь множество бедняков, примолвив "Они
все равно что мыши, только и годятся, что  зерно  поедать",  за
что Бог наслал на него армию мышей, и даже замок посреди Рейна,
который  Гатто  построил,  чтобы  спастись  от них, не смог его
защитить: мыши пробрались и туда и съели  Гатто  (Роберт  Саути
написал  об этом балладу "Суд Божий над епископом", известную у
нас в переводе Жуковского). Второй - Ганно (или Анно),  святой,
архиепископ Кельна, живший в XI веке.

   с.000.  "Анналы четырех хозяев" - компиляция всех материалов
по  истории  Ирландии,  оказавшихся  доступными  к   1616   г.,
составленная  под  руководством  францисканского  монаха Майкла
О'Клери в Донегальском аббатстве между 1632 и 1636 годами.

   с.000. Гетеборг - город и порт в Швеции, основанный  в  1618
году королем Швеции Густавом-Адольфом.

   с.000.   Сведенборг   -  Эммануэль  Сведенборг  (1688-1772),
шведский теософ и мистик.

   с.000. Блейк - Уильям Блейк  (1757-1827),  английский  поэт,
художник и мистик.

   с.000.  Густав-Адольф - Густав II Адольф (1594-1632), король
Швеции, один  из  создателей  конституционной  системы  Швеции,
просветитель,   историк  и  полководец,  отвоевавший  у  России
балтийское побережье.

   с.000. Habeas Corpus - название закона о  свободе  личности,
принятого  английским  парламентом  в 1679 году. Согласно этому
закону, без решения суда никто не мог быть подвержен аресту или
задержанию. В случае ареста  каждый  гражданин  мог  требовать,
чтобы  ему  предъявили  судебное  обвинение. Юридической формой
такого  требования  было   обращенное   судом   к   задержавшей
гражданина   инстанции   письменное   предписание   "предъявить
личность"  задержанного  (habeas  corpus  ad  subiciendum)  для
судебного разбирательства.

   с.000.  De  Heretico  Comburendo  - сожжение еретика (лат.),
юридическая формула.

   с.000. Non Compos Mentis - "не владеющий рассудком"  (лат.),
принятая   в   английском  судопроизводстве  формула  признания
невменяемости обвиняемого из-за умственного расстройства.

   с.000.  генерал  Бэргойн   -   Джон   Бэргойн   (1722-1792),
английский    генерал,   за   элегантность   манер   прозванный
"Джонни-Джентльмен". Во время войны Северо-американских  штатов
за  независимость  он  сдался  генералу  Гейтсу  под  Саратогой
(1777), после чего вышел  в  отставку  и  занялся  литературой,
преимущественно развлекательной. У нас известен главным образом
как персонаж пьесы Бернарда Шоу "Ученик дьявола".

   с.000.  Браун-Большие-Возможности  -  ландшафтный архитектор
Ланселот Браун (1717-1783),  работавший  на  многих  богатых  и
наделенных   вкусом   людей  своего  времени.  Мастер  создания
пасторальной атмосферы в сельском поместьи  и  парке.  Прозвище
получил  из-за  привычки,  обхаживая предполагаемого заказчика,
повторять, что его поместье обладает "большими возможностями".

   с.000. Рен - Кристоф Рен (1632-1723), Оксфордский  профессор
математики,    занимавшийся   также   архитектурой   и   заново
отстроивший после большого лондонского пожара 1666  года  собор
Св.  Павла.  Среди  множества  его  построек  и дворец герцогов
Мальборо в Лондоне.

   с.000. Ванбро -  сэр  Джон  Ванбро  (1664-1726),  английский
архитектор,   в   том   числе   и   ландшафтный,  в  1705  году
спроектировавший  дворец  герцогов  Мальборо  в   Бленхейме   и
начавший его постройку.

   с.000.  Хоксмур  -  Николас  Хоксмур (1661-1736), английский
архитектор, ученик Рена и участник многих работ Рена и Ванбро.

   с.000.  Кент  -  Уильям  Кент   (1684-1748),   первоначально
живописец,  а  затем  архитектор  в  том  числе  и ландшафтный,
создатель  пребывающего  в  единстве  с  природой   английского
ландшафтного   парка,   отказавшийся   от   господствующих   во
французском парковом стиле прямых линий и симметрии.

   с.000. Адам - см. примечание к главе 9.

   с.000.  Шератон  -  Томас  Шератон  (1751-1806),  английский
мебельный мастер.

   с.000. Хеппелуайт - Джордж Хеппелуайт (ум. 1786), английский
мебельный мастер, прославленный изящностью стиля.

   с.000. Чиппендейл - Томас Чиппендейл (1718-1779), английский
мебельный мастер.

   с.000. Боадицея - легендарная королева бриттов, воительница,
сражавшаяся с римлянами в I веке н.э.

   с.000.  Ирод  Антипа  -  сын иудейского царя Ирода Великого,
управлявший  четвертой  частью  Иудеи,  в  которую  входила   и
Галилея.  Человек  сладострастный,  он  отнял  у  своего  брата
Филиппа жену, Иродиаду, за что был обличен Иоанном Крестителем,
которого и обезглавил. За домогательство  царского  достоинства
был  сослан  римским  императором  Каллигулой в Галлию, в город
Лион, где и умер.

   с.000. Все пояса в гербах шли справа  налево,  а  гербы  жен
располагались с неправильной стороны от мужниных - пояс, идущий
в   гербе  справа  налево,  долгое  время  почитался  признаком
незаконнорожденности; что же касается расположения гербов  жен,
то  в  объединенном  супружеском  гербе  герб  жены  должен был
располагаться слева, а мужа  справа,  нарушение  этого  правила
могло  свидетельствовать  лишь  о  незаконности  супружества, в
каковом  случае,  впрочем,  вряд  ли  возникала   необходимость
объединять гербы.

   с.000.   Гиббон  -  Эдуард  Гиббон  (1737-1794),  знаменитый
английский историк, автор переведенной на все европейские языки
"Истории упадка и  разрушения  Римской  империи",  охватывающей
историю Рима и Византии со 2 века н.э. до 1453 года.

   с.000.  герцог  Глостер  -  Уильям  Генрих,  герцог  Глостер
(17431805), брат короля Георга III.

   с.000.  граф  Честерфилд  -  Филип  Дормер   Стенхоп,   граф
Честерфилд  (1694-1773),  английский государственный деятель. У
Честерфилда был  сын,  которого  он  хотел  видеть  дипломатом.
Поскольку  сын  был  незаконный  и  держать  его  при себе было
неудобно,  Честерфилд  воспитывал  его  при  помощи  переписки,
внушая  сыну  правила,  посредством  которых  можно преуспеть в
свете. Эти письма  были  опубликованы  после  смерти  автора  и
принесли ему славу выдающегося литератора.

   с.000.   Руссо   -  Жан-Жак  Руссо  (1712-1778),  знаменитый
французский писатель. После опубликования им в 1761 году романа
"Новая Элоиза" и трактата "Общественный договор" Руссо пришлось
бежать сначала из Франции в Швейцарию, а затем и из Швейцарии в
Англию,  куда  его  пригласил  философ  и  экономист  Дэвид  Юм
(17111776),    выхлопотавший    ему    пенсию   у   английского
правительства. Однако в Англии Руссо не прижился,  поссорившись
с Юмом и отказавшись от пенсии, и в 1770 году вернулся в Париж.
Разрыв  болезненно  мнительного Руссо с Дидро, сопровождавшийся
публикацией "Письма о театральных  зрелищах"  с  обвинениями  в
адрес последнего, произошел много раньше - в 1758 году.

   с.000.   Дидерот   -  Дени  Дидро  (1713-1784),  французский
писатель и мыслитель-энциклопедист.

   с.000.  Майорка,  Менорка,  Бермуды,  Гоа,  Симла,  Гекла  и
Алабама  -  первые  два  входят  в состав Балеарских островов и
являлись, особенно Менорка (Минорка),  предметом  споров  между
Англией,  Францией и Испанией. Англичане захватили его во время
войны за Испанское  наследство  (кораблями  командовал  адмирал
Бинг), затем в 1756 году им завладели французы, вернувшие его в
1763    англичанам,   а   в   1783   году   остров   был   взят
испано-французским  флотом,  и  с  1802  года  он  оставлен  за
Испанией.  Бермудские  острова, открытые в 1552 году испанцами,
были в 1612 колонизированы  англичанами  и  остаются  владением
Великобритании  по  сей  день.  Гоа - провинция Индии на берегу
Аравийского моря, португальская колония, бывшая с 1807 по  1815
английским владением и затем возвращенная португальцам. Симла -
это  гора в северной Индии, находясь в предгориях Гималаев, она
никак не могла быть потерянной в морской баталии. То  же  самое
относится  и  к  Гекле,  каковая  есть  вулкан  в Исландии, и к
Алабаме - штату на юге Сша.

   с.000. Кристофер Пинчбек - лондонский часовщик. В 1732  году
первым использовал бронзу, содержащую 15% цинка, что придает ей
цвет  золота.  Этот  сплав  носит  его  имя.  Словом  "пинчбек"
обозначается также используемое  в  ювелирном  деле  поддельное
золото.

   с.000.  "Когда  Сердце  Мужчины  Печали  Грызут"  - неточная
цитата из 2 акта "Оперы нищих" Джона Гэя (1685-1732).

   с.000.  Дерби  -  ежегодные  скачки   лошадей-трехлеток   на
ипподроме  Эпосом-Даунс,  впервые организованные графом Дерби в
1780 году.

   с.000. Большие национальные скачки - скачки с препятствиями,
проводимые весной на ипподроме Эйнтри близ Ливерпуля.

   с.000. Аскот - ипподром близ города Виндзора, на  котором  с
1711 года ежегодно в июне проходят четырехдневные скачки.

   с.000.   Чарльз   Джеймс   Фокс   (1749-1806)  -  английский
государственный деятель и  оратор.  В  молодости  был  завзятым
игроком,  очень  удачно  игравшим  на  бегах и очень неудачно в
карты. В 1774 году его  отцу  пришлось  срочно  изыскивать  140
тысяч  фунтов, чтобы заплатить карточные долги сына, сделанные,
впрочем, не за одну ночь, а за три года.

   с.000. лорд Дадли - скорее всего, это сэр Джон  Уильям  Уорд
(1781-1783),  граф  Дадли,  бывший в 1827-1828 годах английским
министром иностранных дел.

   с.000. Сидней Смит (1771-1845) -  англиканский  священник  и
писатель,   прославленный   острослов,   сторонник   реформ   и
"эмансипации католицизма".

   с.000. Вильям Брум (1689-1745) - английский поэт  и  ученый,
переводивший совместно с Александром Поупом Гомера.

   с.000.  Тонсон  -  Джекоб  Тонсон старший (ум.1737), один из
главных книгоиздателей своего времени, в 1720  году  передавший
дело своему племяннику Джекобу Тонсону младшему.

   с.000.   Линтот   -  Барнеби  Бернард  Линтот  ((1675-1736),
английский  издатель,  печатавший  в   частности   "Илиаду"   и
"Одиссею" в переводах Александра Поупа.

   с.000. Клиленд - полковник Уильям Клиленд (1674?-1741), друг
Поупа,  служивший  в  Испании,  а после заключения мира ставший
таможенным комиссаром в Шотландии.

   с.000.  Болинброк   -   лорд   Генри   Сент-Джон   Болинброк
(1678-1751), английский государственный деятель и писатель.

   с.000.   Мэри   Уортли   Монтегю  (1690-1762)  -  английская
писательница,   известная   в   основном   своим   эпистолярным
наследием,  хозяйка  литературного  салона,  в  который входили
Конгрив и Поуп. Последний с  1716  году  стал  ее  непримиримым
врагом, получив от нее пощечину в ответ на объяснение в любви.

   с.000. Грин - Мэтью Грин (1696-1737), английский поэт, автор
сатирической поэмы "Сплин".

   с.000. Арбетнот - Джон Арбетнот (1675-1735), английский врач
и писатель-сатирик,   друг   Болинброка  и  Свифта,  придворный
лейб-медик королевы Анны.

   с.000.   Уорсдейл   -    Джеймс    Уорсдейл    (1692?-1767),
художникпортретист  и  актер-любитель,  которому  приписывается
множество песенок,  пьес  и  опер,  сочиненных  на  самом  деле
безвестными литераторами, продававшими Уорсдейлу свой труд.

   с.000.   Керл   -   Эдмунд   Керл   (1675-1747),  лондонский
книготорговец, известный пиратскими  изданиями  Свифта  и  иных
авторов  и прославившийся распрей с Поупом, который высмеял его
в нескольких сатирических произведениях.

   с.000. Темпл - по-видимому, виконт Ричард Темпл (1697-1749),
притель Конгрива и Поупа.

   с.000. Гервей - скорее всего, лорд Джон Гервей  (1696-1743),
член  тайного  совета  при  Георге II и автор очень откровенных
мемуаров, описывающих  жизнь  королевского  двора  в  1827-1837
годах. Впрочем, в своей книге "Век скандала" (в главе "Мужчины,
женщины и Гервеи") Уайт перечисляет нескольких заметных в XVIII
веке представителей этой эксцентричной фамилии.

   с.000.  Босуэлл  -  Джеймс  Босуэлл  (1740-1795), английский
писатель,  друг  и  биограф  "Великого  Лексикографа"   Cэмюэла
Джонсона  (см.  примечание к главе 9), опубликовавший после его
смерти "Жизнь Гэмюэла Джонсона".

   с.000. Георг II (1683-1760) - король Великобритании  с  1727
года.

   с.000.  Деттинген  -  город на реке Майн, под которым в 1743
году, во  время  войны  за  Австрийское  наследство  английская
армия, возглавляемая Георгом II, разбила французские войска.

   с.000. Томбукту - древний африканский город на южной границе
Сахары (республика Мали).

   с.000.  "Там,  в  Подземелии,  внизу"  -  перепев  строки из
стихотворения Эдуарда  Дайера  (1540-1607)  "Тост  за  здоровье
Короля":  "А  тот,  кто  не желает пить за его здоровье, пускай
лежит там, внизу, среди мертвецов."

       глава 21

   с.000. Он почему-то вспомнил про замок Беркли и умирающего в
муках короля - в принадлежащий старинному роду Беркли  замок  в
Глостершире  был  заточен  Эдуард  II  (1312-1377),  с  которым
обращались там очень плохо,  рассчитывая,  что  он  заболеет  и
умрет. Надежда не оправдалась и короля казнили.

   с.000.  "Позор  оставить Потомство, которое содержалось бы в
Клетках, как прирученные Канарейки" - эта и  следующая  за  ней
цитата взята из восьмой главы "Путешествия в Бробдингнег".

   с.000.   "высотою   примерно   с   гротмачту   'Царственного
Монарха'"... том самого  большого  формата  имел  в  высоту  от
восемнадцати   до  двадцати  дюймов  -  все  из  третьей  главы
"Путешествия в Бробдингнег".

   с.000.  Аннинский  пролив   -   глядя   на   приложенную   к
"Путешествию  в  Бробдингнег"  весьма схематическую карту части
западного  побережья  Северной  Америки,  можно  заключить   по
окружающим  этот  пролив  названиям,  что имеется в виду пролив
Золотые Ворота, на берегу которого стоит Сан-Франциско.

   с.000. Саутгемптон - порт на юге Англии.

   с.000. Альберт-Холл - построенный в 1867-1871 годах  большой
концертный  зал  в  Лондоне на 8 тысяч мест, названный в память
супруга королевы Виктории принца Альберта (1819-1861).

       глава 22

   с.000.  Помпониус  Мела  -  римский  географ  I  века  н.э.,
оставивший три тома сжатых географических сведений, извлеченных
из других авторов.

       глава 23

   с.000.    Вильгельм   Завоеватель   -   Герцог   Нормандский
(1027-1087), в 1066  году  высадившийся  с  шестидесятитысячным
флотом  в  Англии  и  после победы над англосаксами в битве при
Гастингсе занявший английский престол.

   с.000. Регентство  -  вследствие  неизлечимого  сумасшествия
короля  Англии  Георга III (1738-1820), его сын, будущий король
Георг IV (1762-1830), в 1811  году  принял  на  себя  правление
страной с титулом принца-регента.

   с.000. Георг V (1865-1936) - король Англии с 1910 года.

   с.000.   Йейл  -  Линус  Йейл  (1821-1868),  изобретатель  и
производитель   так    называемого    "американского"    замка,
запатентованного им в 1861 году.

   с.000. Георг VI (1895-1952) - король Англии с 1936 года.

   с.000.  Hic labor, hoc opus est - Профессор неточно цитирует
то место из шестой книги "Энеиды"  Вергилия,  где  говорится  о
легкости  проникновения  в  Подземное царство, дверь в которое,
распахнутая день и  ночь,  находится  близ  озера  Аверно  (см.
комментарий  у  главе  15),  и о трудностях, сопряженных с тем,
чтобы выйти оттуда. В  настоящем  виде  это  место  выглядит  у
Вергилия  так:  "Hoc  opus,  hic  мбвпт est" - "Вот задача, вот
труд".

   с.000.  Лорд  Наместник  -  исторически  этот  титул   носил
правитель  Ирландии,  назначавшийся  короной  и  осуществлявший
высшую   исполнительную   власть.   Ныне   -   почетный   титул
номинального главы судебной и исполнительной власти в графстве.

   с.000.  Главный Констебль - начальник полиции в графстве или
округе, назначаемый местным мировым судьей и  членами  местного
совета.

       глава 24

   с.000.  Общество  предотвращения  жестокости  - основанное в
1889  году  Национальное  общество   предотвращения   жестокого
обращения с детьми.

   с.000.  Селборн  -  город  вблизи  Дувра. В его окрестностях
находятся знаменитые меловые холмы.

   с.000. Каролина-Матильда (1751-1775) -  сестра  Георга  III,
жена датского короля Христиана VII. Когда король охладел к ней,
она  отдала  свое  расположение  придворному врачу, реформатору
системы управления страной Струензе, однако эта связь привела к
гибели   Струензе,   а   сама   Каролина-Матильда   вместе    с
шестимесячной  дочерью  была в 1772 году заключена в крепость и
затем разведена с мужем. По соглашению между Англией  и  Данией
ей  была отведена резиденция в городе Целле, где она умерла при
довольно темных обстоятельствах.

       глава 25

   с.000. Летающая Крепость - американский бомбардировщик В-17.

   с.000. сэр Джон Мандевилль - сэр Джон де Мандевилль. Родился
около 1300 г., занимался медициной и  математикой,  с  1322  г.
путешествовал,  как  он  уверяет  в  своей знаменитой книге, по
Турции, Армении, Татарии, Персии, Сирии, Аравии, Египту, Ливии,
Эфиопии,  Амазонии,  Индии,  гостил  у  мифического  пресвитера
Иоанна и служил у Китайского императора. Судя по всему, побывал
он только в Египте, а большую часть рассказанных в книге легенд
и  историй  о  населяющих дальние земли чудищах списал у других
средневековых  путешественников.   Есть   серьезные   основания
полагать,   что   истинным   автором   "Книги  Мандевилля"  был
бельгийский врач Жан де Бургон, несколько времени проживший при
дворе султана египетского. Книга эта множество  раз  печаталась
на основных европейских языках.

   с.000.  сэр  Томас  Браун  (1605-1681)- английский философ и
врач. В книга "Pseudodoxia epidemica, или трактат о  вульгарных
ошибках"   (1646),  рассматриваются  бытующие  среди  народа  и
образованных классов заблуждения.

   с.000. Гробница Магомета - согласно легенде,  в  Медине  сам
собой висел в воздухе гроб с телом Магомета.

   с.000.  Беллерофонт  -  один  из героев греческой мифологии.
Боги,   покровительствовавшие   Беллерофонту,   подарили    ему
крылатого  коня  Пегаса,  правя  которым  он совершил множество
подвигов, но затем Беллерофонтом овладела гордыня, и он  решили
подняться  на  Олимп,  однако  Зевс  послал  овода, овод укусил
Пегаса, и взбешенный Пегас сбросил Беллерофонта на  землю,  где
он, хромой и слепой, скитался до самой смерти.

   с.000. И он принялся весело ржать, уверяя, что цитирует одно
место  из  конца девятой главы - вот это место из конца девятой
главы "Путешествия в страну Гуигнгнмов": "гхни йэху,  гвнагольм
йэху, инлхмрдвихлма йэху".

   с.000. Homo sapiens - человек разумный, или мыслящий (лат.)

       глава 26

   с.000.   Принц-регент   -   см.   примечание   к   главе  23
"Регентство".

   с.000. "Правь, Британия!" - вошедшие в поговорку и  в  текст
английского  гимна  слова  "Правь,  Британия,  морями;  никогда
англичанин не будет  рабом!"  из  пьесы  "Альфред"  английского
поэта Томсона Джеймса (1700-1748).

   с.000.  Снип-снап-сноррум  -  это известное нам с детства по
сказкам Андерсена заклинание есть  не  что  иное  как  название
карточной игры.

   с.000.  о  досадной  ошибке  в  расчетах, сделанной доктором
Свифтом - в конце третьей главы "Путешествия в Лиллипутию".

   с.000. Castellum Male Positum -  плохо  расположенный  замок
(лат.),  соответствует французскому названию mal place - "плохо
расположенный".

       глава 28

   с.000. Лионель Эдвардс, Маннингс,  Стюарт,  Огастес  Джон  -
перечисляются  английские художники-портретисты первой половины
XX века, самым  известным  из  которых  является  Огастес  Джон
(18791961), писавший Дж.Б. Шоу, Дилана Томаса, Дж. Джойса, У.Б.
Йейтса и королеву Елизавету.

   с.000. Ромни - см. примечание к главе 12.

   с.000.  Делакруа  -  Эжен  Делакруа (1798-1863), французский
живописец и график.

   с.000. Ландсир - сэр Эдвин Ландсир  (1802-1873),  английский
живописец  сентиментального  толка,  любимый  художник королевы
Виктории,   писавший   животных,   привязывая   их   обычно   к
каком-нибудь  трогательному  сюжету.  Старший брат его, гравер,
посвятил  себя  гравированию   живописных   полотен   младшего,
вследствие  чего  произведения Ландсира можно в настоящее время
встретить в любом уголке Англии. Самая известная его  работа  -
это   группа   львов   у   подножия   Нельсоновой   колонны  на
Трафальгарской площади, выполненная в 1858 году.

   с.000 Общество животной жестокости - имеется в виду Общество
предотвращения жестокого обращения с животными.

   с.000.   "Джон   Пиль"   -   стихотворения   Джона   Грейвза
(1795-1886).

   с.000.  Мейнелл  -  Хьюго  Мейнелл, английский охотник конца
XVIII века, которого "Энциклопедия Британика" называет, имея  в
виду охоту на лис, "отцом современной английской охоты".

   с.000.   "Старый   конь,   верный   конь"   -  стихотворение
американского священника-методиста и автора нескольких книг  об
охоте, рыбной ловле и природе Дона Яна Смита (р.1918).

   с.000.  Уинстон  Черчилль  -  сэр  Уинстон  Леонард  Спенсер
Черчилль     (1874-1965),     консерватор,      премьер-министр
Великобритании в 19401945, 1951-1955.

   с.000.  Эттли  -  Клемент  Ричард  Эттли  (1883-1967), лидер
Лейбористской   партии,   премьер-министр   Великобритании    в
1945-1951,  сменивший  на этом посту Черчилля и затем смененный
им же.

       глава 29

   с.000.  фельдмаршал  Монтгомери  -  Бернард  Лоу  Монтгомери
Аламейский   (1887-1976),   английский  фельдмаршал  (1944).  В
1941-45 годах  командовал  английскими  войсками  в  Европе,  в
1946-48 был начальником имперского Генерального штаба.

   с.000.  "Рейнард-Лис"  -  стихотворная  повесть  английского
писателя Джона Мэйсфилда (1878-1967).

   с.000. Уитби - портовый  город  на  берегу  Северного  моря,
неподалеку от Скарборо.

       глава 30

   с.000.   Размерами   Триумфальная  Арка  вдвое  превосходила
парижскую. - Триумфальная арка, заложенная  Наполеоном  в  1806
году на площади Этуаль в Париже, имеет в высоту 45 метров.

   с.000.  Veni, Vidi, Vici! - Пришел, увидел, победил! (лат.).
По свидетельству Плутарха, этой фразой Юлий  Цезарь  сообщил  в
письме  своему  другу Аминтию о победе, одержанной им в 47 году
до н.э. в сражении при  Зеле  над  понтийским  царем  Фарнаком.
Светоний  сообщает,  что  во  время  понтийского  триумфа перед
Цезарем несли доску, на которой были начертаны эти слова.

   с.000.  Sic  Semper  Tyrannis!  -  Так  всегда  (бывает)   с
тиранами! (лат.)

   с.000. "Зри, Герои С Победой Грядут!" - строку "Зри, Герой С
Победой  Грядет!", принадлежащую английскому писателю и критику
Томасу Мореллу (1703-1784), использовал в своей оратории  "Иуда
Маккавей" Гендель.

   с.000.  "Да пошлет вам Бог Веселья, Джентльмены" - строка из
стихотворения английской писательницы Дины  Марии  Мулок  Крейк
(18261887).

   с.000. Предполагаемого Продолжателя Ингульфа Кройлендского -
Ингульф  Кройлендский (1030-1109) - английский историк XI века,
приближенный Вильгельма  Завоевателя,  назначенный  им  аббатом
Кройлендским   в   Линкольншире.   Ему  приписывалась  "История
Кройлендского монастыря", охватывающая период  с  664  по  1091
годы и оказавшаяся произведением более позднего автора.

   с.000.  "О, придите, верные" - латинский рождественский гимн
Бдеуфе Fidelis, упоминаемый Уайтом в "Мече в камне".

   с.000.  praemunire  -  в  английском  судопроизводстве   это
латинское  слово  означает  посягательство на власть короля или
наказание за такое преступление.

   с.000.  trailbaston  -  дословно   "несущий   дубину".   Так
назывались  бандиты времен Эдуарда I (1239-1307), нападавшие на
владения   королевских    ленников,    когда    сами    ленники
отсутствовали,  находясь  на королевской службе, а также и сама
практика подобных насильственных действий. Для борьбы с  ней  с
1304  года  создаются  специальные суды. Слово было юридическим
термином в 1304-1390 годах, после чего вышло из употребления.

   с.000. oyer and terminer, in partibus - дословно  "выслушать
и  решить,  по месту жительства". Первые три слова представляют
собой юридическую формулу поручения судьям расследовать  случай
возможной   государственной   измены   или  тяжкого  уголовного
преступления и в случае установления чьей-либо вины  определить
меру наказания.

   с.000.  "Забыть  ли  старую  любовь"  - шотландская песня на
слова Роберта Бернса  (1759-1796),  традиционно  исполняемая  в
конце всякого рода застолий (здесь - в пер. С. Маршака).

   с.000 "Она чертовски добрый парень" - парафраз первой строки
старинной английской хвалебной песенки.

   с.000.  "Хорнби"  -  фирменное  название игрушечных поездов,
производимых компанией "Лайнз Бразерз".

Last-modified: Mon, 24 Nov 1997 21:14:59 GMT

Оцените этот текст: