е рабоче-крестьянских партий? Считаете ли Вы правильным создание Крестинтерна и политику Антиимпериалистической Лиги? Как Вы относитесь к лозунгу Соединенных Штатов Европы209? Все эти вопросы, получившие на V конгрессе Коминтерна анитимарксистское решение, сохраняют огромную важность и сейчас. Правильный ответ на эти вопросы, как уже сказано, является, с моей точки зрения, абсолютно необходимым для того, чтобы создать программные предпосылки для совместной работы. Но одних программных предпосылок недостаточно. Остаются вопросы тактики и организации. В этой области у нас уже в переписке обнаружились очень серьезные и острые разногласия, которых первые мои беседы с Вами, к сожалению, отнюдь не смягчили. Чтобы не повторяться, я сошлюсь здесь на два документа: на мое письмо Вам от 23 мая 1929 г.210 и на мою критику Вашего проекта заявления о вступлении в Лигу, от 23 мая 1931 г.211 Прилагаю копии обоих документов. В заключение я хотел бы высказать одно общее соображение, которое, может быть, лучше поможет понять оценку Вашей позиции. В рядах левой оппозции, особенно французской, довольно сильно распространена духовная болезнь, которую я, не входя в исследование ее социальных корней, назвал бы по имени ее наиболее законченного представителя суваринизмом. Это есть -- если брать вопрос в области политической психологии -- болезнь паралича политической воли при гипертрофии резонерства. Комнатное умничанье, без корней, без стержня, без ясной цели, критика ради критики, цеплянье за мелочи, отцеживание комаров и проглатывание верблюдов -- таковы черты этого типа, который больше всего на свете озабочен сохранением своей кружковой или личной "самостоятельности". Подобного рода кружок, не решающийся примкнуть к социал-демократии, но и не способный на политику большевизма, не способный на активную политику вообще, больше всего склонен писать примечания на полях чужих действий или чужих книг. Ярче всего этот дух, повторяю, выражен у Суварина, который нашел, наконец, для своей тенденции адекватное ей выражение в виде библиографического журнала212, в котором Суварин подвергает критике всех, вся и все, якобы от имени своей собственной "доктрины". Между тем, секрет состоит в том, что никакой доктрины у Суварина нет и по самой его духовной природе не может быть. От того духовное творчество Суварина, не лишенное ни остроумия, ни находчивости, является по самому существу своему паразитическим. В нем сочетаются перегоревшие остатки коммунизма с недоразвернувшимися элементами меньшевизма. В этом и состоит сущность суваринизма, поскольку здесь можно вообще говорить о сути. Я часто говорил тов. Навиллю, что он отравлен суваринизмом и, боюсь, неисцелимо: во всяком случае я за последний год не заметил у него никаких признаков улучшения. Вы, тов. Трэн, считаете себя, и не без основания, во многих вопросах противником как Суварина, так и Навилля. Но, несмотря на несомненные индивидуальные различия, вас объединяет общая черта. У Вас тоже нет доктрины, тов. Трэн: Вы ее растеряли. Все Ваши усилия сводятся к оговоркам, примечаниям и экивокам. Вы ведете упорную борьбу не за известную систему идей и методов, а за свою "независимость", причем никак нельзя добиться изложения того, каково содержание этой независимости. Тов. Трэн, это и есть болезнь суваринизма. От всей души желаю Вам вылечиться от нее. Этот в значительной мере личный вопрос имел бы гораздо меньше значения, если бы мы с вами были членами большой здоровой пролетарской партии. Но у нас пока дело идет о небольшой фракции, которая в условиях исключительно трудных остаивает знамя Маркса и Ленина. Для такого рода боевой фракции бацилла суваринизма неизмеримо опаснее, чем для большой партии. Разумеется, преступно было бы легкомысленно рвать с отдельными группами или даже с отдельными лицами. Но еще более преступно допускать такой состав инициативной фракционной организации, при котором парализуется или ослабляется ее наступательный пропагандистский дух, ее политическая боеспособность. Вот почему могут быть такие условия, при которых приходится сказать: мы отстаиваем известную сумму идей; Вы же отстаиваете известную сумму примечаний к Вашим взглядам. Попробуем не мешать друг другу и будем действовать врозь. Может быть, опыт в более чистом виде кое-чему научит тех и других. Тогда мы встретимся с Вами на новом этапе, подведем итоги и, может быть, лучше сговоримся, чем сегодня. Я не говорю, что это единственно мыслимое решение и что оно наилучшее. Но я его никак не считаю исключенным. Л. Троцкий 13 сентября 1931 г. Кадикей ПИСЬМО ФРАНЦУЗСКИМ ОППОЗИЦИОНЕРАМ Дорогие товарищи! Ваша национальная конференция213, очень долго откладывающаяся по причинам внутреннего кризиса Лиги, все еще застает Лигу не вышедшей из состояния кризиса. Конференция не может совершать чудес. Было бы наивно ждать, что она одним ударом победит кризис и устранит внутреннюю борьбу. Но конференция может сделать крупный шаг в этом направлении. Что для этого нужно? Прежде всего, решительно, раз и навсегда отделить принципиальные политические вопросы от личных столкновений и трений. Революционная организация, которая хочет жить, не должна позволять отравлять себя склокой. Существует нормальный организационный путь для разрешения личных вопросов: путь контрольной комиссии. Кто избегает этого пути, кто заменяет организационное рассмотрение личных обвинений пусканием отравленных слухов, тот осуждает себя. Прогрессивное течение не нуждается в таких методах. Вся история революционного движения во всех странах свидетельствует, что к отравлению идейной борьбы личной склокой прибегают такие группы, которые пришли в противоречие с ходом развития своей организции и тащут ее назад вместо того, чтобы идти с ней вперед. Со стороны трудно подавать советы по организационным вопросам. Но, может быть, Вы нашли бы целесообразным наряду с Испольнительной комиссией выбрать Контрольную комиссию из нескольких спокойных и объективных товарищей и поручить ей самыми суровыми мерами, вплоть до исключения из Лиги, преследовать всякого, кто попытается впредь подменить политическую борьбу личной склокой. Отрицать принципиальный характер борьбы, которая развертывалась в Лиге, могли бы только слепцы. Несомненно, что все члены Лиги признают известные программные и тактические принципы, общие всем нам. Но опыт свидетельствует, что от формального признания до правильного понимания и особенно до правильного применения на практике остается еще большой шаг, а иногда два и три. То обстоятельство, что оппозиция находится вне партии, приносит большой ущерб как партии, так и оппозиции. Это состояние раскола поддерживается искусственно, по приказу сталинского центра в Москве. Никогда бы французская коммунистическая партия не исключила бы левой оппозиции, если бы руководствовалась интересами французского и мирового рабочего движения. Но сталинская фракция в СССР не может уже держаться у власти иначе, как удушая партию. Страх перед левой оппозицией тем больше преследует сталинскую бюрократию, чем больше событий подтверждают правильность нашей платформы. В СССР Сталин расправляется с большевиками-ленинцами с помощью ГПУ. Чтобы оппозиция не сделалась опасной через Коминтерн, сталинский аппарат приказывает центральным комитетам всех партий исключать левую оппозицию, травить ее, клеветать на нее. В Испании сейчас сталинцы подготовляют объединительный коммунистический съезд, куда допускают все группы -- при одном условии: чтобы они отреклись от русской левой оппозиции. Маурин, в котором социал-демократ соединяется с тредюнионистом и анархистом, может присутствовать на объединительном съезде; большевики-ленинцы -- Нин, Лакруа и др. -- не могут. Один этот факт лучше всего характеризует беспринципную борьбу аппарата Коминтерна против нас. Надо признать, что разные французские оппозиционные группы своей политикой в прошлом очень сильно помогали сталинской бюрократии изображать левых оппозиционеров как оппортунистов, полусиндикалистов и врагов партии. В этом, однако, основном вопросе -- отношения к партии -- "Веритэ" долго не могла найти правильной линии, несмотря на свои большие заслуги в других отношениях. Сектантское презрение к партии, чрезвычайное высокомерие кружка, который привык жить голой критикой и не хочет знать, что делается вне его, стремление к "независимости", т. е. к изолированности, -- вот те черты, которые проскальзывали с самого начала в статьях "Веритэ" и позволяли вокруг нее группироваться довольно разношерстным элементам, уставшим от революционной политики и по существу нам чуждым: полусиндикалистам, полуреформистам, политическим дилетантам и пр. и пр. Борьба за то, чтобы превратить "Веритэ" из газеты изолированного кружка в орудие воздействия на коммунистическую партию, была неизбежной и необходимой борьбой. Она привела к размежеванию в рядах первоначальных друзей "Веритэ". База левой оппозиции от этого сузилась. Это дало кое-кому повод кричать о крушении левой оппозиции во Франции. Насколько я могу судить, к такого рода крикам склонны больше всего те, которые с самого начала стремились изо всех сил придать "Веритэ" неправильную физиономию и которые несут ответственность за ослабление организации и за ее кризис. Если бы "Веритэ" с самого начала не кокетничала с синдикалистами и с идеей второй партии (открыто или под псевдонимом "независимой фракции"), то она не создала бы лишних предубеждений против себя, лишних препятствий на своем пути, не опиралась бы на мнимых друзей и не вынуждена была бы терять их. Каждое идейное течение, каждую фракционную группу следует проверять не только национально, но и интернационально: только тогда ее физиономия выяснится вполне. Открывающаяся с этой точки зрения картина интернациональных связей в высшей степени ярка: факт таков, что те элементы французской оппозиции, которые тормозили прогрессивное развитие Лиги, одновременно поддерживали в Германии, в Австрии и в других странах организации и группы, по существу чуждые левой оппозиции и оказавшиеся вне ее рядов. Этого нельзя забывать ни на одну минуту. Позволить после проделанного опыта тащить себя назад к старым ошибкам было бы прямым преступлением. Сохранение единства организации, разумеется, в высшей степени желательно. Но бывают такие положения, особенно в молодых и слабых организациях, когда две группы настолько явно тянут в разные стороны, что совершенно парализуют жизнь организации. Что остается делать? Прежде всего надо исчерпать все возможности честного соглашения. Но если попытки не приводят ни к чему, то остается сказать друг другу: попробуем работать врозь, а через полгода или позже посмотрим, кто из нас прав -- может быть, тогда мы уже серьезно сойдемся на общем пути. Такое действие называется расколом. Но иногда раскол является меньшим злом. Организация менее многочисленная, но более единодушная может при правильной политике добиться крупных успехов, тогда как организация, раздираемая внутренней борьбой, обречена на загнивание. Хочу ли я этим сказать, что единственным выходом для Лиги в настоящих условиях является раскол? Нет, я бы не решился высказаться с такой категоричностью. Но нельзя закрывать глаза на то, что раскол может оказаться единственным выходом из положения. Многое, думается мне, может зависеть от того, как пройдет ваша конференция. Чудес, как уже сказано, она дать не может. Но конференция все же очень крупное событие в жизни Лиги. После нее возврата к прошлому уже не может быть. Либо конференция учтет проделанный опыт работы и ошибок, наметит план работы, распределит силы, выберет дееспособный центр и примет меры к тому, чтобы снова превратить "Веритэ" в еженедельное издание, -- тогда конференция окажется крупным шагом вперед и опасность раскола рассеется сама собой. Либо же конференция пройдет под знаком обессиливающей и деморализующей внутренней борьбы, -- тогда лучше не откладывать раскола. Я высказываю свое мнение с полной откровенностью и резкостью, так как думаю, что революционеры не нуждаются во внутренней дипломатии, и так как опыт учит, что затяжные кризисы не излечиваются сладкими речами. Нужно ли прибавлять, что если бы обе основные группы Лиги: та, которую я поддерживаю в основных вопросах, и та, против которой я боролся, достигли добросовестного соглашения для действительной совместной работы, я был бы счастлив и готов был бы воскликнуть: "Принкипский мир умер, да здравствует парижский мир!"214. Каждый из нас, и я в том числе, поставил бы в этом случае охотно крест на прошлых ошибках, недоразумениях и столкновениях, ибо жить надо не прошлым, а будущим. От всей души желаю Вам, чтобы Ваша конференция прошла под знаком будущего, а не прошлого. С коммунистическим приветом Л. Троцкий 25 сентября 1931 г. ИНТЕРВЕНЦИЯ ЯПОНИИ В МАНЬЧЖУРИИ215 И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ216 Беспомощность Лиги Наций217 в японско-китайском вопросе превосходит все предвиденья наиболее непримиримых противников и критиков этого учреждения. Противоречивый характер Лиги Наций -- я бы предпочел, с вашего разрешения, сказать: ее вероломный характер, -- ярче всего представлен Францией. Ее официальный делегат, министр иностранных дел г. Бриан, руководит всей миротворческой акцией218 в то время, как вся правительственная пресса, и прежде всего "Тан", изо всех сил поддерживает японское вторжение, как бы дезавуируя свою официальную дипломатию. Читая изо дня в день передовые статьи "Тан", можно подумать, что имеешь перед собою орган генерального штаба в Токио, а не министерства иностранных дел в Париже. Ясно: различие между действительной политикой господина Бриана и военными операциями генерала Хонио219 должно быть не так уже велико, если официозная французская печать может с успехом совмещать обе точки зрения. На этом примере мы еще раз видим, что Франция для поддержания своей "версальской" гегемонии, -- гегемонии неустойчивой, ибо не отвечающей действительному экономическому удельному весу страны, -- вынуждена искать опоры во всех элементах европейской и мировой реакции, в поддержке везде и всюду военного насилия, колониальных захватов и пр. Но, разумеется, японско-китайский конфликт, вернее сказать, военное нападение Японии на Китай, прежде чем найти опору в Париже, должно было найти ее в Токио, а в известном смысле и в Нанкине220. Нынешняя драматическая развязка в Маньчжурии непосредственно возникла из разгрома китайской революции и из надвигающейся революции в Японии. Китайская революция 1925-[19]27 годов имела национально-освободительный характер и подняла на ноги грандиозные массы. Захватившая руководство движением партия Гоминьдан в конце концов военными мерами подавила революцию, не дала сложиться демократической нации, ослабила Китай, возродила борьбу генеральских клик и тем самым разожгла хищные аппетиты, прежде всего у Японии. Военная интервенция Японии в Маньчжурии вовсе, однако, не является выражением силы нынешнего японского государства. Наоборот, она продиктована его возрастающей слабостью. Крайне поучительно провести аналогию между маньчжурской авантюрой царизма, приведшей к войне 1904-[190]5 годов221, и авантюрой правительства Микадо222, которая в своем развитии тоже неизбежно ведет к войне или, вернее, к ряду войн. Царское правительство бросилось в свое время на восток в поисках выхода из невыносимых внутренних противоречий между развивающимся капитализмом и архаической полуфеодальной сословно-аграрной структурой страны. Лекарство, однако, только ускорило развитие болезни и привело к первой русской революции 1905 года. Аграрный и сословный слой Японии до сих пор остается полуфеодальным. В начале этого столетия противоречие между молодым японским капитализмом и его государственным режимом еще не успело развиться. Наоборот, капитализм с успехом использовал крепкие старые феодальные классы, учреждения и традиции для своих военных целей. Именно это сочетание и дало Японии ее грандиозную победу над царской Россией в 1904-[190]5 году. Положение с того времени радикально изменилось. Капиталистическое развитие Японии за последнюю четверть столетия глубоко подкопало старые японские отношения и учреждения, увенчивающиеся фигурой Микадо. Правящие классы указывают японским крестьянам обильные запасы земли в Маньчжурии. Но крестьяне хотят предварительно разрешить аграрный вопрос у себя дома. Только на новой демократической основе может окончательно сформироваться Япония как современная нация. Властители судеб Японии чувствуют себя примерно так, как чувствовала себя царская монархия в начале этого столетия. И по зловещей иронии судьбы правящая Япония ищет выхода из своих невыносимых противоречий на полях той самой Маньчжурии, где царская монархия получила столь тяжкую предреволюционную рану. Как повернется ход событий на Дальнем Востоке в ближайшие дни или недели, предсказать нелегко: за работой здесь слишком много противоречивых факторов, пересекающихся в разных направлениях. Подвести им конъюнктурный баланс тем труднее, что само японское правительство, именно как правительство предреволюционной эпохи, отличается чрезвычайной неустойчивостью и склонностью к неожиданностям. Но как бы ни сложились события в ближайшие недели, общий их ход можно предвидеть почти безошибочно. Если бы даже удалось сейчас приостановить развитие японских военных операций и тем предотвратить их непосредственное превращение в войну по широкому фронту, это значало бы все равно не более как передышку. Правящая Япония увязла в Маньчжурии. Лига Наций пытается ликвидировать конфликт (поскольку она действительно стремится к этому) ценою новых уступок Японии за счет Китая. Это значит, что даже при самом благополучном исходе нынешних военных операций Япония увязнет в Маньчжурии еще более. Китай будет ощущать японские "права" в Маньчжурии как острую занозу в босой ноге. Правда, Китай обессилен хозяйничаньем военных гоминьдановских клик. Но национальное пробуждение Китая остается фактором грандиозной исторической важности, и этот фактор будет расти. Чтоб удерживать свои позиции, Япония вынуждена будет неизбежно прибегать к новым и новым военным экспедициям. Необходимость посылки новых войск будет, в свою очередь, порождать стремление оправдать издержки путем расширения своих "прав", т. е. путем новых захватов и насилий. Этот процесс имеет свою автоматическую логику. Международное положение Японии будет становиться все более напряженным. Военные расходы будут непрерывно увеличиваться, первоначальные соображения экономической выгоды в ходе вещей подменятся соображениями военного престижа. В стране будет расти недовольство. Маньчжурия может при этих условиях стать для японской монархии тем, чем Марокко стало для испанской монархии223, притом в более короткий срок. Не может ли нынешняя завязка в Маньчжурии привести к войне между Японией и Советским Союзом? На этот вопрос, как и на предшествующий, я могу, разумеется, ответить только как наблюдатель, не посвященный в планы и намерения правительств и судящий исключительно на основании объективных признаков и логики вещей. Со стороны советского правительства можно во всяком случае считать абсолютно исключенным желание конфликта с Японией. В этом вопросе в высшей степени поучительно проследить совсем свежую эволюцию французской официозной печати. В первые недели японской интервенции "Тан" не успевал повторять: бояться надо не Японии, а СССР, который явно затевает агрессивные действия. Телеграммы о концентрации советских войск сыпались как из рога изобилия. Этим достигнуто было необходимое раздвоение внимания и выигрыш времени для японских военных властей. Когда бессилие Лиги Наций обнаружилось с достаточной убедительностью, французская официозная печать поставила себе задачей, -- вернее, ей поставлена была задача, -- примирить правительства великих держав с совершившимся фактом и побудить их пойти как можно дальше навстречу Японии. С этого момента "Тан" стал заверять, что не может быть и речи о вмешательстве СССР, дело идет о чисто местном конфликте, о провинциальном эпизоде, все будет урегулировано как нельзя лучше, не нужно волноваться и вмешиваться: Япония сама хорошо знает, что ей нужно в Маньчжурии. Французская печать для своих успокоительных заверений ищет опоры в "слабости" СССР и Красной армии. Она при этом нередко пользуется упомянутой выше аналогией с русско-японской войной 1904-[190]5 годов. Аналогия эта очень поучительна, но при одном условии: если поставить плюс там, где раньше был минус, и наоборот. Ибо, если нынешняя Япония совсем не похожа на Японию начала столетия, то нынешний Советский Союз еще меньше похож на царскую Россию. Разумеется, советская революция далеко не завершена. В экономическом развитии Союза имеется много противоречий, которые превращаются моментами в политические затруднения. Отрицать это значило бы заниматься политикой страуса. Но при больших исторических оценках нужно не терять из виду пропорций и не забывать основных фактов из-за второстепенных. Красная армия есть исторический продукт трех революций, пробудивших и воспитавших русскую нацию и рядом с ней несколько союзных и дружественных наций. В случае войны, неизбежность и необходимость которой будет понятна массам населения СССР, пробужденная тремя революциями энергия превратится в могущественную силу. Только слепцы могут не понимать этого! Правда, дальневосточный театр военных действий далек, железнодорожная связь с ним представляет серьезные затруднения. Преимущества Японии в этом отношении несомненны. Но только в этом. Во всем остальном решающий перевес был бы на стороне СССР. Красная армия сама по себе обнаружила бы гигантское превосходство над нынешней предреволюционной японской армией, и это одно могло бы иметь решающее значение; но, сверх того, операции развертывались бы в стране, глубоко враждебной японцам и дружественной Советскому Союзу. Ибо, если бы этот последний оказался вынужден к войне, то он мог бы ее вести и вел бы ее лишь как союзник китайского народа, борющегося за свое национальное освобождение. Как ни ослаблен Китай режимом своих милитаристов, но грандиозные потрясения двух революций политически подготовили многочисленные элементы нового Китая. Сотни тысяч и миллионы китайцев умеют держать оружие в руках. Голод и пробужденное национальное чувство толкают их к оружию. Уже в качестве партизанских отрядов, постоянно висящих над японскими коммуникациями и угрожающих отдельным японским отрядам, импровизированные китайские войска и сейчас могут представлять для японцев грозную опасность, никак не меньшую, чем та, какой оказалась испанская герилья224 для оккупационных войск Наполеона225. Что же касается военного союза Советской республики и Китая, то он означал бы для Японии верную катастрофу. Почему же в таком случае, спрашиваете вы, Советскому Союзу уклоняться от войны? И не являются ли мирные заявления Москвы одним лишь дипломатическим прикрытием совсем немирных намерений? Нет, я этого не думаю. Более того: я считаю это исключенным. Независимо от своих военных результатов, война принесла бы Советской республике огромные экономические тяготы, которые присоединились бы к экономическим осложнениям, существующим сейчас. Хозяйственное строительство оказалось бы приостановленным, политические затруднения были бы весьма вероятны. Пойти на войну в таких условиях можно было бы лишь в том случае, если бы она оказалась безусловно неизбежной. Но этого нет. Наоборот, даже и с чисто военной точки зрения у советского правительства нет ни малейших оснований торопиться и забегать вперед. Своим маньчжурским предприятием Япония будет только ослаблять себя. Условия Дальнего Востока -- неизмеримость его пространства, общая экономическая отсталость и, в частности, слабость путей сообщения -- таковы, что опасаться оттуда какой-либо непосредственной или даже более отдаленной опасности жизненным центрам Советского Союза, включая сюда, разумеется, и азиатские центры, совершенно не приходится. Вопрос о Китайско-Восточной дороге, как он ни важен сам по себе, не может в этой связи иметь решающего значения для определения политики обеих сторон. Советское правительство не раз заявляло, что оно вполне готово передать дорогу действительно крепкому китайскому правительству, т. е. такому, которое будет опираться на пробужденный китайский народ. Передавать в прошлые годы дорогу Дзан Дзолину или Дзан Суляну226 значило бы прямо или косвенно передать ее Японии, которая направила бы ее против Китая и против Советского Союза. Истолковывать советскую политику в отношении Китайско-Восточной дороги как "империализм" значит опрокидывать вещи на голову в интересах агрессивного японского милитаризма. Но во всяком случае вопрос о дороге не есть самостоятельный вопрос. Он войдет подчиненным элементом в великую проблему Дальнего Востока. Последнее слово в этом вопросе скажет сам Китай. Что самые пламенные симпатии народов Советского Союза находятся на стороне китайского народа, говорить незачем. Не лишним будет прибавить, что для мыслящего политика, в том числе и для противника, уже одно нынешнее положение в Европе должно сделать ясным, что Советский Союз не может хотеть и не хочет связывать себе руки на Дальнем Востоке. Что я имею в виду? -- спрашиваете вы. Возможность прихода к власти национал-социалистов227, т. е. фашистов228 в Германии. Если бы это осуществилось, то это означало бы, по глубочайшему моему убеждению, неизбежность войны между фашистской Германией и Советской республикой. Здесь вопрос шел бы действительно о жизни и смерти. Но это большая самостоятельная тема, к которой мы, может быть, вернемся в другой раз. Л. Троцкий Кадикей, 30 сентября 1931 г. [Письмо А.Сюзо] 16 октября 1931 [г.] Тов. Сюзо Копия: Членам секретариата Дорогой товарищ! Выше письмо от 9 октября посвящено нынешнему положению административного Секретариата. Вы жалуетесь на то, что это положение ненормально. Я с вами совершенно согласен. Но мы расходится с вами в оценке причин ненормальности положения Секретариата и его слабости. 1. Первым условием усиления влияния и авторитета Секретариата должна быть лояльность в организационных вопросах и крайняя осторожность в отношениях к разным группировкам. Секретариат должен быть орудием большинства Интернациональной левой оппзиции, соблюдая в то же время лояльность по отношению к разным ее меньшинствам, поскольку они не переступают за рамки интернациональной организации. Секретариат не может быть орудием меньшинства, тем менее - закулисным орудием группировки, осужденной большинством. Между тем, Секретариат попал в такое положение, занявшись закулисными комбинациями вокруг Росмера, который стал знаменем для всех дезертировавших из Интернациональной оппозиции. Советшенно ясно, что я не мог и не могу поддерживать Секретариат на этом пути. 2. Вы пишете о "недоразумении". Я не могу принять этого определения, которое я, к слову сказать, очень часто встречал в письмах Росмера и Навилля. Оба они слепы в ряде теоретических и политических вопросов. Там где, на мой взгляд, имеются глубочайшие политические или программные разногласия, они видят только "недоразумения". Вы, товарищ Сюзо, в той или другой степени поддерживали эту группировку. Это ваше полное право. В этих вопросах вы представляли новую итальянскую оппозицию. Я считался с вашей позицией, как с фактором, и надеялся, как надеюсь и сейчас, что будущее покажет вам неправильность вашей позиции в вопросе о Росмере, Навилле и пр. Мне казалось иногда, что конфликт с т. Бласко мешал вам занимать правильную и ясную позицию во многих важных волпросах Интернациональной левой оппозиции. 3. К поведению т. Милля я не могу отнестись иначе, как с величайшим осуждением. Под влиянием личных конфликтов и быстрой смены собственных настроений он не только меняет в короткий срок позицию на 180 градусов, но считает возможным и допустимым пытаться превратить Интернациональный Секретариат в орудие своих субъективных настроений и личных зигзагов. Я написал ему десятки писем, получил от него приблизительно столько же и должен констатировать, что я оказался бессилен в борьбе с импрессионизмом т. Милля. Т[оварищ] Милль упорно не хочет понять место административного Секретариата, его роль, его значение. Он считает возможным в свое время по личному усмотрению включать т. Навилля в состав Секретариата, затем удалять его. В ряде писем я доказывал т. Миллю, что демократизм организации должен начинаться с Интернационального Секретариата. Все национальные секции должны в каждый данный момент ясно знать состав Секретариата, содержание его работы в целом и каждого его члена в отдельности. Только так создается необходимый отбор руководящих работников. Между тем, состав Секретариата продолжал меняться за спиною национальных секций. Так в Секретариат оказался введен т. Миртос229. Я меньше всего склонен возражать против этого, тем более что греческая секция имеет бесспорное право на представительство в центре. Но нельзя же вводить в Секретариат новых членов, не оповещая об этом секции, не мотивируя своего предложения и не ставя его на голосование. Секретариат должен был бы быть живым образцом точности, демократизма и лояльности в отношении к национальным секциям. Между тем, увы, этого нет и в помине. 4. Нельзя, разумеется, лишить членов Секретариата права занимать боевую позицию в любом вопросе. Но необходимо установить строжайшие границы: где Милль или Сюзо действуют как Милль или Сюзо, а где они действуют как члены Секретариата. У Маркса, как вы знаете, был достаточный авторитет в 1-м Интернационале. Но он строжайше отделял свои критические выступления как Маркса от своей деятельности в качестве секретаря немецкой секции Интернациолнала и члена его совета. Право же, неплохо брать пример с Маркса. 5. Вы пишите, что, если считается необходимым изменить состав Секретариата, то Секретариат не будет возражать и пр. Я могу только удивляться такой постановке вопроса. Немецкая секция, русская секция, насколько я знаю, и французская секция высказались уже давно за необходимость расширения Секретариата путем включения представителей немецкой и русской оппозиции. Т[оварищ] Вель настаивал на этом во время своего пребывания в Париже. Он счел нужным даже телеграфировать мне, что Секретариат решил предложить секциям пополнить его состав немецким и русским членами. С того времени прошел долгий ряд недель. Между тем Секретариат до сих пор, насколько я знаю, не внес этого предложения на разрешение секций. Не скрою от вас: мне такой образ действий представляется прямо-таки чудовищным, в корне противоречащим всем моим представлениям о нормальной жизни организации. Насколько я знаю, никто не предлагал устранять кого-либо из членов нынешнего Секретариата. Но расширить его абсолютно необходимо как по принципиальным, так и по практическим соображениям. В Секретариате должны быть представлены немецкия и русская секции. Секретариат должен иметь такой состав, чтобы колебание отдельного его члена в ту или другую сторону не изменило политики Секретариата. Наконец, Секретариат должен стать более работоспособным. Есои тот или другой член Секретариата не согласен с этим предложением, он имеет полную возможность отстаивать перед секциями свой взгляд. Но Секретариат в целом обязан был, даже по требованию только одной секции, немедленно поставить вопрос о своем составе на обсуждение всех секций. Надо как можно скорее ликвидировать положение, созданное неправильным курсом Секретариата за последний период. Надо немедленно вывполнить требование немецкой, русской и французской секций о расширении состава Секретариата, поставив это требование на обсуждение и разрешение всех секций. Надо принять меры, чтобы Секретариат оставался интернациональным, а не погрязал бы в мелочах внутренней борьбы французской Лиги. Надо установить в работе Секретариата строжайший порядок и аккуратность: все предложения должны своевременно рассматриваться и направляться по назначению; протоколы Секретариата должны немедленно рассылаться национальным секциям, чтобы они имели возможность своевременно вмешаться в тот или другой вопрос. Я думаю, что при установлении такого режима нам удастся общими силами обеспечить существование жизнеспособного Секретариата и помочь ему постепенно, путем напряженной работы и постоянных услуг национальным секциям превратиться в действительно руководящий практический центр интернациональной оппозиции. С коммунистическим приветом [Л.Д.Троцкий] [Письмо Л.Л.Седову]230 21 октября 1931 [г.] Милый Лева, Только что получилось от тебя письмо с карточкой Гитлера231 (ну и рожа! - абсолютно неприличная!) Посланные тобою цитаты из "Правительственного вестника"232 поистине великолепны. Где ты их достал? Разумеется, мне это все пригодится как раз для тех глав, над которыми я сейчас работаю. Ты жалуешься, что тебе не отвечено. М.И.[Певзнер] сообщит тебе, какие письма посланы тебе за последнее время. Перевод в "Лютт де клясс" я до сих пор не смотрел. Непременно посмотрю его сегодня-завтра и тогда напишу. Обещаю в дальнейшем внимательно следить за этими переводами, - но я должен сбросить с себя несколько последних глав. Поведение "Петрополиса"233 совершенно неслыханное. Думаю, что из всех его изданий последнего времени только и расходятся мои книги, так что он моим гонораром покрывает свои издательские расходы. Можешь ему смело сказать, что второго тома "Истории" он при таких условиях не получит: как я могу доверять книгу издателю, который не способен в срок заплатить 300 марок? Все эти рассуждения, разумеется, не разрешают твоего личного финансового кризиса, который, правда, на фоне мирового финансового кризиса является ничтожной величиной, но тем не менее серьезно должен отравлять существование. Сейчас получено из Парижа извещение, что небольшая сумма от Ридера выслана по телеграфу. Из Испании до сих пор ничего нет. Но я все же думаю (ни мамы, ни Франкеля дома нет), что можно будет временно содействие оказать отсюда. Если Шуман судебные издержки уплатит немедленно, то это разрешит твой кризис более серьезно. Причитается мне, кажись, судебных издержек 1600 марок. 200 марок передай Пфемферт[ам]: они их честно заработали, так как ухлопали на процесс очень много времени. Остальные марки оставь у себя. Генеральный расчет с Бони должен быть произведен - принимая во внимание время на корреспонденцию с Америкой - в течение первой половины ноября. Деньги могут быть здесь только к концу ноября. До этого времени затруднения, по-видимому, останутся. Привет Л.Т[роцкий] ПИСЬМО ЕДИНОМЫШЛЕННИКУ В АНГЛИИ234 Дорогой товарищ! Ваше письмо я получил много недель тому назад. Простите, что не ответил сразу. Я совершенно перегружен крайне срочной работой. К тому же писать по-английски мне было бы очень трудно и отняло бы у меня много времени. А я не знал, можно ли писать по-немецки или французски. Сейчас у нас здесь проживает американский товарищ, который переведет это письмо на английский язык235. Всей этой совокупностью обстоятельств объясняется чрезвычайное запоздание моего ответа. Та же спешная работа, которая продолжится еще месяц-полтора, совершенно лишает меня возможности внимательно следить за английскими событиями, имеющими неизмеримое историческое значение. Даже чтению английских газет я не могу посвящать достаточно времени. Я утешаю себя только тем, что второй том моей "Истории русской революции", который я заканчиваю, сможет принести известную пользу коммунистам разных стран, и прежде всего Англии, в надвигающуюся на Европу и на весь мир эпоху грандиозных потрясений. Сказанное выше объяснит Вам, почему я затрудняюсь сегодня высказаться со всей необходимой определенностью о ближайших практических задачах британского коммунизма и левой оппозиции. Через месяц-два я обращусь к этим вопросам полностью. Сейчас я вынужден ограничиться лишь самыми общими соображениями. Один из моих английских друзей писал мне 9 октября, следовательно, до парламентских выборов, о быстром росте коммунистической партии и об известном приближении к коммунизму рядовой массы независимой рабочей партии. Мой корреспондент упоминал также об оживлении меньшинства в тред-юнионах и о возрастающем руководстве со стороны этого меньшинства спорадическим стачечным движением. Эти отрывочные сведения на фоне общего мирового кризиса и великого национального кризиса, переживаемого Англией, позволяли предполагать, что за последние год-два произошло довольно значительное усиление коммунистической партии. Выборы236 принесли в этом отношении полное разочарование. Из многих сотен тысяч голосов, потерянных лейбористами, партия привлекла на свою сторону в лучшем случае 20.000, что при повышении общего числа голосующих является ничтожным конъюнктурным колебанием, а не сколько-нибудь серьезным политическим завоеванием. Где же влияние партии среди безработных? Среди углекопов? В молодом поколении рабочих, которое голосовало ныне в первый раз? Поистине, результат выборов является ужасающим приговором над политикой партии и Коминтерна. Я мало следил за тактикой британской партии в течение последнего года и не берусь судить, чему она научилась и научилась ли чему-нибудь серьезно. Но для меня совершенно ясно, что, независимо от своих новых и новейших ошибок, коммунистическая партия расплачивается своим бессилием за несколько лет позорной и преступной политики Коминтерна, связанной с Англо-русским комитетом и затем с "третьим периодом". Ошибки эти были особенно гибельны именно в Англии. Каждый раз снова поражаешься, какой страшный груз приниженности, консерватизма, благочестия, смирения, почтительности к верхам, к титулам, к богатству, к короне тащит в своем сознании английский рабочий класс, способный в то же время на великолепное революционное возмущение (чартизм; предвоенное движение 1911 года237; движение после войны238; стачечное движение 1926 года). Английский пролетариат, самый старый, самый традиционный, самый эмпирический по методу мысли, как бы таит в своей груди две души; он как бы двумя разными физиономиями поворачивается к историческим событиям. Презренная, продажная, сервильная бюрократия тред-юнионов и лейбористской партии дает выражение всему тому, что есть в английском рабочем классе ветхого, приниженного, во многом еще крепостнического, феодального. Наоборот, задача коммунистической партии состоит в том, чтобы дать выражение потенциальным революционным качествам английского пролетариата, которые очень велики и способны развить грандиозную взрывчатую силу. Между тем, в крайне критический период английской истории 1925-1927 годов вся политика британской компартии и Коминтерна состояла в рабском приспособлении к тред-юнионистским вождям, в их идеализации, в замазывании их предательств и в укреплении доверия к ним со стороны рабочих. Молодая британская компартия была этим глубоко деморализована. Весь авторитет Октябрьской революции, СССР, большевизма