Раби Нахман из Браслава. Рассказы о необычайном По изд.: Рассказы о необычайном (сипурей маасийот) раби Нахмана из Браслава с комментариями р. Адина Штейнзальца (Эвен Исраэль). - Институт изучения иудаизма в СНГ. - 5760-2000 Перевод рассказов с идиш - р. Авигдор Ганц Перевод комментариев с иврита - Арье Ротман Литературная обработка - Барух Авни (Камянов) В память о моих предках из семьи Гиссер, браславских хасидах, чьи заслуги защищают их потомков и по сей день. Светлой памяти Зайцева Валентина Шевельевича СОДЕРЖАНИЕ Предисловие О ТОМ, КАК ПРОПАЛА ЦАРСКАЯ ДОЧЬ Комментарии р. Адина Штейнзальца МУДРЕЦ И ПРОСТАК Комментарий р. Адина Штейнзальца КУПЕЦ И БЕДНЯК Комментарий р. Адина Штейнзальца О СЫНЕ ЦАРЯ И СЫНЕ СЛУЖАНКИ Комментарий р. Адина Штейнзальца БААЛЬ ТФИЛА Комментарий р. Адина Штейнзальца СЕМЬ НИЩИХ Комментарий р. Адина Штейнзальца ПРИМЕЧАНИЯ Приложение: 1. А. Штейнзальц. ХАСИДИЗМ И ПСИХОАНАЛИЗ 2. Список изданий Института изучения иудаизма в СНГ 3. Таблица к рассказу "Бааль Тфила" ПРЕДИСЛОВИЕ Неповторимый и удивительный, ни на кого и ни на что не похожий раби Нахман из Браслава - один из величайших мыслителей хасидизма. Даже на заре этого движения, когда волна духовного пробуждения подняла из глубин народной жизни десятки выдающихся людей, в их плеяде мало кто равен раби Нахману по силе ума, глубине и самобытности. Он прожил недолгую жизнь, полную невзгод и духовных терзаний, успев, тем не менее, создать неумирающие книги и приобрести верных учеников. Хасиды раби Нахмана и по сей день, спустя почти два столетия, всем сердцем преданы своему великому цадику (праведнику) и его учению, которое он им оставил. Вопреки всем изменениям, принесенным временем, духовное наследие раби Нахмана не утратило жизненности. Оно сохранило свое значение для всех последующих поколений, и для нашего в том числе. Более того: это значение не уменьшилось. Хасиды раби Нахмана берегут его учение как зеницу ока, из поколения в поколение передают беседы своего наставника, воспоминания о нем и его жизни. Тексты, написанные им собственноручно или записанные учениками, толкования Торы, подхваченные с его уст, сплетаясь, создают чарующую картину учения такого же необыкновенного и великого, каким был он сам. Вершиной творчества раби Нахмана - и по оригинальности изложения, и по выразительной силе, и по глубине заложенных идей - справедливо считаются его "Истории о необычайном". Эти истории, облаченные в непритязательные одеяния народных сказок, раби Нахман рассказывал хасидам в последние годы жизни. В них сплавились поэзия и глубокая мысль. Благодаря своей форме они доступны даже ребенку, видящему в них занимательные "старинные сказки", как называл их сам раби Нахман. И в то же время можно вновь и вновь возвращаться к ним, всякий раз открывая новые пласты мыслей, символов, идей. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ РАБИ НАХМАНА ИЗ БРАСЛАВА. Он родился в весеннем месяце нисане в 5532 году от сотворения мира (1772 год по нееврейскому календарю) в украинском местечке Меджибож. Симха, отец раби Нахмана из Браслава, был сыном раби Нахмана из Городенки, крупного ученого и проповедника, видного деятеля раннего периода хасидизма, одного из выдающихся учеников основателя движения раби Исраэля Бааль-Шем-Това (Бешта). По линии матери Фейги раби Нахман из Браслава приходился Бааль-Шем-Тову правнуком. Его дядья со стороны матери, раби Эфраим из Седилкова и раби Барух из Меджибожа, были видными адморами (1), причем благодаря собственным заслугам, а не в результате династической преемственности. Еще в раннем детстве раби Нахмана окружающие отмечали его необыкновенную одаренность. Он обладал выдающимися способностями и уже в отрочестве отличался незаурядной остротой ума и познаниями в Торе. Мальчик рос живым и шаловливым, что не мешало ему быть глубоко верующим. Рассказывают, что когда ему казалось, будто он согрешил, его лицо заливала краска стыда. В ту эпоху были приняты ранние браки, и Нахмана женили в четырнадцать лет. Он поселился в доме тестя, в маленькой деревушке близ местечка Медведевка. Пять лет, проведенные в деревне, раби Нахман посвятил в основном занятиям Торой и молитвам. Однако уже тогда вокруг него начали собираться люди, которых притягивала его необыкновенная личность. Избрав раби Нахмана своим учителем, они готовы были идти за ним. Когда раби Нахман покинул Медведевку, ему еще не исполнилось и двадцати, но многим в округе он уже был известен как хасидский адмор. Тогда и раскрылась самобытность избранного им пути, отличного от путей большинства лидеров разных направлений в хасидизме. Кроме того, несмотря на свой юный возраст, раби Нахман отпускал колкие замечания в адрес уважаемых людей, чем вызывал негодование, которое, накопившись, становилось причиной яростных споров. В 1798 году раби Нахман внезапно решил отправиться в Эрец-Исраэль. Земля Израиля притягивала его все годы жизни. Он попытался осуществить мечту своего знаменитого прадеда Бааль-Шем-Това и достичь Святой земли. Правнук Бешта оставил семью чуть ли не на произвол судьбы, поручив ее заботам своего первого ученика и слуги, который сохранил верность ему на всю жизнь, и отправился через Одессу и Константинополь в Эрец-Исраэль. Путь туда был вымощен трудностями, изобиловал приключениями и таинственными происшествиями. О них рассказывается в маленькой книжечке, где собраны воспоминания спутников раби Нахмана. Он упорствовал в желании сохранить инкогнито, тем самым навлекая на себя ложные обвинения. Духовные муки и колебания раби Нахмана выражались в странных поступках, непонятных и подозрительных окружающим. В довершение всех бед в Египте высадился французский генерал Бонапарт и вторгся в Эрец-Исраэль, ведя боевые действия против турок. Вопреки всему путники благополучно достигли своей цели. Однако раби Нахман пробыл здесь считанные месяцы, главным образом в Тверии и Цфате. Пережив головокружительные приключения (так, он попал в плен к туркам, и евреи Родоса выкупили его), раби Нахман вернулся домой. Здесь в начале 1799 года он поселился в Златополе, где и прожил следующие два года. Нам неизвестна причина, вызвавшая враждебность к нему раби Арье-Лейба, "Шполянского старца", жившего в соседнем местечке. Но это было только началом. Пожар вражды полыхал все ярче, охватывая новые места и отравляя жизнь раби Нахмана повсюду до самой его преждевременной смерти. Раби Нахмана обвиняли в заносчивости, приписывали ему лжемессианские амбиции, чуть ли не ересь (наподобие той, которую проповедовали Шабтай Цви и Франк), и другие грехи. Хотя сам раби Нахман по мере сил уклонялся от столкновений, в чем его энергично поддерживали его дядя раби Барух из Меджибожа, "Люблинский ясновидец", официально одобривший его книгу, и раби Шнеур-Залман из Ляд, неприятие его личности и его учения не уменьшалось. Поддерживавшие его адморы находились далеко, сами были поглощены борьбой против митнагдим (2) и не могли оказать ему по-настоящему действенную помощь. В 1810 году раби Нахман перебрался в Умань, зная, что там ему суждено умереть. Там прошли его последние дни, там в осеннем месяце тишрей он скончался. УЧЕНИКИ И КНИГИ. Раби Нахман писал много. Уже в ранней юности он делал для себя записи и всегда чем больше писал, тем больше сжигал. Он сжег собственными руками либо приказал сжечь большую часть написанного им. Из всех рукописей уцелела только одна: небольшая "Сефер hа-мидот" ("Книга нравственных качеств"). Она состоит из коротких высказываний, собранных по тематическому принципу и посвященных молитве, пути праведника, любви, истине и т.п. Эти высказывания по большей части взяты из классических еврейских источников, от Танаха до поздней раввинистической литературы. Однако раби Нахман приводил цитаты не буквально, но изменял их, поясняя, расширяя и обобщая их смысл. Особенно сложна вторая часть книги, выдержавшая множество изданий. Позже несколько ученых браславских хасидов (а также раби Цадок hа-Коген из Люблина) дополнили ее ссылками на источники. Главный фундаментальный труд раби Нахмана называется "Ликутей-Маhаран" (первое слово названия означает просто "Сборник", а второе - традиционная аббревиатура, составленная из первых букв имени и титула автора). Первую часть своей книги раби Нахман успел увидеть: она вышла в свет 1808 году, а вторая была издана посмертно. Ее составили выступления раби Нахмана перед хасидами и его комментарии к Торе, которые собирались в течение нескольких лет. Книга удостоилась горячего одобрения многих выдающихся адморов и раввинов того поколения. Часть ее раби Нахман написал собственной рукой, другая основана на конспектах, которые он сделал, готовясь к выступлениям, а то, что было записано с его слов слушателями, раби Нахман отредактировал и исправил. Проповеди и толкования, собранные в книге, отличаются оригинальностью содержания и формы. Тематически она очень богата и затрагивает все, что касается еврейской религии и мировоззрения: служение Всевышнему, отношения между людьми, Израиль и народы мира, и т.д. и т.п. Толкования Торы и проповеди раби Нахмана часто основываются на цитатах из Танаха или высказываниях мудрецов древности, однако каждое слово переосмысливается, и в нем открывается целая череда сокровенных значений. Невозможно не обратить внимание на совершенство владения раби Нахманом материалом. С удивительной легкостью он возводит из множества разнородных тем и источников здание своего учения. "Ликутей-Маhаран" справедливо считается основополагающей книгой браславского хасидизма. Многие поколения его последователей - и не только они - продолжают открывать в ней для себя все новые аспекты мудрости Торы и внимать наставлениям великого ученого и праведника. "Сипурей-маасьиот" ("Истории о необычайном") вышли в свет после смерти автора. Большую часть этих историй, прежде всего, самые пространные, раби Нахман рассказал хасидам в последний год своей жизни. Он рассказывал их на идиш, языке простого народа. Раби Натан, его верный ученик, записал услышанное из уст учителя, добавил пересказанное другими, перевел эти истории на иврит, и в таком виде они были впервые опубликованы. После этого, в соответствии с волей самого автора, появилось двуязычное издание, где параллельно с ивритским текстом был приведен в нижней части страниц огласованный перевод его на идиш. Кроме этих двух главных книг существуют еще три, связанные с раби Нахманом: "Сихот hа-Ран" ("Беседы раби Нахмана"), "Шивхей-hа-Ран" ("Восхваления раби Нахмана") и "Хаей-hа-Ран" ("Жизнь раби Нахмана"). В них рассказывается о жизни и деятельности мудреца, приводятся его высказывания на разные темы и важнейшие толкования им Торы. С течением времени появились десятки других книг, посвященных раби Нахману, но большинство основано на извлечениях из первых трех и анализируют содержащийся в них материал, хотя некоторые излагают и новые сведения или высказывания, приписываемые раби Нахману. Ученики и последователи раби Нахмана заслуживают особого рассказа. Его дар привлекать людей обнаружился уже в юности. Хасиды не только учились у него Торе и добрым делам, но испытывали к учителю глубокую личную привязанность. Никакие гонения и беды не в силах были разорвать эту связь. Кто же становился хасидами раби Нахмана? Ученые, известные раввины, проповедники - и вместе с ними простые евреи, бедняки и нищие. Раби Нахман умел с каждым найти общий язык. Однако сам он стремился привлечь к себе прежде всего людей, способных постичь глубину его учения и нести его другим. Яркой звездой в созвездии учеников и последователей раби Нахмана блистает раби Натан Штернгарц. Раби Натан происходил из почтенного и состоятельного семейства. В юности он приобрел известность своими знаниями и разносторонними способностями. Он женился на дочери раби Давида-Цви, раввина Шаргорода, знаменитого в своем поколении ученого и праведника. Раби Натан познакомился с будущим учителем в 1802 году. С первой же встречи между ним и раби Нахманом установилась удивительная, ни на что не похожая связь. Впервые увидев раби Натана, раби Нахман сказал: "Мы давным-давно знаем друг друга, мы только расстались на некоторое время". Именно раби Натану довелось собрать, упорядочить и опубликовать духовное наследие своего учителя. Эту работу он начал еще при жизни раби Нахмана, но большая часть ее была выполнена уже после его кончины. Если бы не раби Натан, едва ли из учения раби Нахмана что-то уцелело, помимо нескольких разрозненных высказываний. Все свои силы, способности, энергию, по существу, всю свою жизнь раби Натан посвятил распространению идей учителя. Все изданные книги самого раби Нахмана и первые книги о нем - плод усилий раби Натана. Он был не только их редактором и обработчиком, но также автором, творцом, ибо продолжал и развивал учение раби Нахмана. Его книга "Ликутей-тфилот" ("Сборник молитв") - поэтический шедевр. Эта книга написана по просьбе самого раби Нахмана, который хотел, чтобы его мысли и идеи были воплощены в молитвах. Эти тексты, составленные раби Натаном, пленяют сердце, они истинно поэтичны и в то же время весьма содержательны и действительно отражают учение раби Нахмана. Творческий дар раби Натана проявился в его книге "Ликутей-hалахот" ("Сборник hалахот"). В ней он не ограничивается интерпретацией идей учителя, но развивает и совершенствует их. Не случайно именно он возглавил движение браславских хасидов после смерти раби Нахмана. Однако при этом раби Натан категорически отказался от титула адмор, предпочтя навсегда остаться учеником великого учителя. Этот прецедент создал уникальную ситуацию в мире хасидизма: у браславских хасидов нет ребе во плоти. Они по сей день хранят верность своему единственному ребе - раби Нахману. Несмотря на преследования, которым они подвергались, и свою изолированность, последователи раби Нахмана (и ученики раби Натана, как и ученики их учеников) продолжали жить по его заветам. Они создали множество произведений, разъясняющих и развивающих учение раби Нахмана. "ИСТОРИИ О НЕОБЫЧАЙНОМ". Свои истории раби Нахман начал рассказывать в 1806 году. Обычно это происходило после бесед с толкованием Торы, посвященных определенной теме. Большинство историй, среди них самые пространные и значительные, раби Нахман поведал в последний год жизни. Важнейшая из них - "Семь нищих" - была рассказана за полгода до смерти. Хасидский мир буквально наводнен историями, передаваемыми изустно из поколения в поколение, однако "Истории о необычайном" стоят среди них особняком. Их своеобразие неповторимо. Как правило, хасидская история - это рассказ об определенном человеке, о его праведности, деяниях и святости, о чудесах, сотворенных им, или о словах мудрости, произнесенных им, и о связанных с ним обычаях. В отличие от них "Истории о необычайном" облечены в художественную форму. В жанре волшебной сказки раби Нахман выражал свои идеи, высказывал мысли на разные темы. Не случайно его истории композиционно и сюжетно близки к народным сказкам, еврейским и нееврейским, бытовавшим в то время. Однако было бы ошибкой отождествлять "Истории о необычайном" с жанром литературной сказки, в котором творили, например, Ханс-Кристиан Андерсен, Оскар Уайльд, Франц Кафка (параллели между произведениями которого и сказками раби Нахмана несомненны), Герман Гессе и другие. Литературная сказка, как всякий литературный жанр, выражает идеи автора с помощью художественных образов и символов, в то время как "Истории о необычайном" насыщены Торой, они содержат и выражают ее подобно другим книгам раби Нахмана - например, "Ликутей-Маhаран". Вместе с тем в этой книге тоже можно найти вымышленные истории, с помощью которых раби Нахман доносит до нас скрытую мудрость Торы. Они тоже облечены в художественную форму, так же поэтичны. Раби Нахман хорошо понимал особенности избранного им жанра. Он предварил свои "Истории" словами: "Отныне я буду рассказывать вам сказки" - и добавил, что с помощью сказок надеется раскрыть свое учение с новой стороны, позволяющей еще глубже проникнуть в него. В то время, публично толкуя Тору (3), раби Нахман отчасти объяснил свой подход к ее комментированию. По его словам, люди порой не в состоянии воспринять Тору в истинном виде, без покровов, и потому "надо накинуть на ее лик (на ее внутреннюю сущность) покрывало вымышленных историй". Причин этому, по его словам, три: "Когда исцеляют слепого, не снимают повязку сразу, чтобы свет не ударил по глазам. Это касается и тех, кто долго пробыл во мраке или во сне. Вторая причина: приходится скрывать свет, чтобы внешние силы (силы зла) не овладели им. И, наконец, третья: зло, овладев светом, не даст ему распространиться, и потому надо скрыть его, чтобы оно осталось неузнанным". Далее раби Нахман перечисляет способы, которыми пользуются мудрецы, чтобы раскрывать своим воспитанникам суть Торы в соответствии с их уровнем, и завершает так: "Но есть ученики, которые пали так низко, что уже невозможно пробудить их ничем, кроме историй из прошлого, откуда все семьдесят ликов Торы черпают жизненность". "Истории о необычайном", которые сам автор называл "Историями из прошлого", содержат все тайны Торы во всем многообразии ее ликов. Однако на каждый тайный лик наброшен такой плотный покров, что на расстоянии этот лик просто не разглядеть. И потому каждый может приблизиться, удостоиться откровения и прозреть. СОДЕРЖАНИЕ И ИСТОЧНИКИ "ИСТОРИЙ О НЕОБЫЧАЙНОМ". Истории, рассказанные раби Нахманом, как пространные, так и лаконичные, немногочисленны: тринадцать составляют главный корпус сборника, в качестве приложения в него включены несколько коротких историй и одна длинная, относительно авторства которой существуют сомнения, а также истории, рассказанные в других книгах. Несмотря на немногочисленность, все они отличаются друг от друга по стилю и содержанию. История "Об одном раввине и его единственном сыне" по жанру напоминает традиционную хасидскую историю, правда, отличаясь от нее своим содержанием и символикой. "Мудрец и простак" развивает одну простую идею на протяжении всего повествования. "О том, как пропала царская дочь" выдержана, казалась бы, в жанре народ ной сказки. История "Скромный царь" - законченная аллегория. История "Муха и паук" осталась незавершенной, тогда как "О сыне царя и сыне служанки", по сути, не одна история, а две. Кроме перечисленных мы найдем у раби Нахмана очень сложные эзотерические иносказания, проникнутые глубокой мистикой, такие, как "Семь нищих" и "Бааль Тфила". Некоторые истории следуют известной сюжетной канве, и лишь смещение акцентов придает им специфическое содержание. Другие, напротив, отличаются совершенно оригинальной фабулой, которой не найти параллелей за пределами творчества раби Нахмана. Простота изложения не обязательно означает его доступность. В одном случае возвышенные мистические аллегории изложены бесхитростным языком, в другом - незамысловатое содержание облекается в изысканные формы. Художественность никогда не является у раби Нахмана самоцелью. В его руках это инструмент, который он использует, чтобы донести до слушателя содержание, нимало, вроде бы, не заботясь обо всем остальном. Однако такое пренебрежение к форме - кажущееся. В действительности повествование весьма тщательно проработано во всех деталях, вплоть до стилистической шлифовки и подбора синонимов. Правда, как и в "Ликутей-Маhаран", автор часто позволяет себе пространные отступления. С прямого пути его отклоняют идеи и образы, мимо которых нельзя пройти, не остановившись. Отметим, однако, что отступления у раби Нахмана так же литературно безупречны, как все повествование, и он искусно связывает побочную тему с главной. Во всех своих произведениях автор ставит перед собой одну основную задачу: донести свое учение, свои идеи до слушателей. Материал, из которого строится повествование, раби Нахман черпает из многочисленных и разнообразных источников: это Кабала и народные сказки, Письменная Тора и hалаха, история и современность - отовсюду он заимствует необходимое для рассказа. Такое многообразие источников имеет свой внутренний смысл. Раби Нахман говорил, что в своих историях пытается раскрыть все "семьдесят ликов Торы". И в самом деле, в некоторых его историях можно найти целое напластование смыслов. Эти смыслы не противоречат один другому, скорее они раскрывают разные уровни и грани одной фундаментальной идеи, разворачивая и углубляя ее. Однако проясненная таким образом идея начертана на разных "скрижалях", и потому кажется, что не все детали повествования умещаются на общей смысловой плоскости, часть его обретает смысл в одном истолковании, другая же требует иного. Здесь легко усмотреть параллель между "Историями о необычайном" раби Нахмана и его же книгой "Ликутей-Маhаран". Там главная проблема также часто распадается на ряд составляющих, каждая из которых рассматривается отдельно, а затем они вновь сливаются в единое целое. КАБАЛИСТИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ. Важнейший источник "Историй о необычайном" и ключ к ним надо искать в кабалистической литературе. Почти во всех них общий смысл, художественный строй, образный и символический ряды; персонажи и отдельные детали в той или иной мере почерпнуты из Кабалы, в особенности из книги "Зоhар" и лурианской кабалы, а также и из других книг. Иногда влияние Кабалы завуалировано вымышленным сюжетом либо псевдореалистическим описанием, так что мощное кабалистическое течение становится неразличимым. Иногда, особенно в последних историях, наиболее совершенных, кабалистическая символика предстает открыто. Раби Нахман берет символы, за которыми в Кабале закрепилось ясное и недвусмысленное значение, и сплетает из них кабалистическое истолкование в форме рассказа. Это истолкование можно легко переложить на язык чистой Кабалы. Более того - в кабалистической литературе, особенно в лурианской кабале, мы найдем большую часть тех же самых символов, которые используются подобным же образом. В чем же разница между кабалистической литературой и сказками, рассказанными раби Нахманом? Он придает кабалистическим идеям и символам человечность, оживляет их. В этом главное отличие его историй от Кабалы. Последняя оперирует символикой, образы и метафоры фигурируют в ней почти как математические величины. В то же время в "Историях о необычайном" они обретают плоть и кровь, наполняются человеческой теплотой и жизнью. Не только традиционные кабалистические образы-символы, такие, как "царь", "царица" и "царская дочь", появляются в этих историях. Мы найдем на каждом шагу небольшие детали, противоречащие принятой кабалистической символике. Сам раби Нахман справедливо замечает, что его истории точны не только в кабалистических аллегориях, но и в бытовых подробностях, иногда даже в характерных особенностях языка. Как художник раби Нахман не импрессионист, его кисть выписывает детали, как у Брейгеля, причем настолько тщательно, что едва заметные и казалось бы незначительные предметы сохраняют полное соответствие реальности. И это при том, что, как мы помним, эти истории с самого начала были призваны нести слова Торы, и их художественное совершенство было для автора вопросом второстепенным. ФОЛЬКЛОРНЫЕ ИСТОЧНИКИ. Большинство историй раби Нахмана композиционно и стилистически напоминают народные сказки, причем сходство это далеко не поверхностное. Автор заимствует у сказок не только внешнюю фабулу или традиционный зачин, он черпает из них нечто гораздо более важное. Доказательством тому служит история "О том, как пропала царская дочь" - это известная народная сказка, по-новому рассказанная раби Нахманом. Слова самого мудреца, свидетельствующие о том, что для него обращение к жанру народной сказки не было случайным, приводит его ученик : "Прежде чем начать свою первую историю, раби сказал: "В сказках, гуляющих по белому свету, кроется много тайн, и есть в них вещи чрезвычайно возвышенные. Но они в этих сказках ущербны, и многого там не хватает, ибо все перепуталось в повествовании. То, что относится к началу, рассказывают в конце, и так далее. Бааль-Шем-Тов, благословенна его память, умел рассказывать истории, в которых все было на месте. Своими историями он исправлял мир. Когда он видел, что каналы, связывающие высшие миры с низшими, повреждены, он рассказывал историю - и так возвращал им их исходные свойства"" (4). Как истый хасид, раби Нахман верил, что каждое явление нашего мира устремлено к высшим сферам, в том числе сказки, мелодии и песни, которые люди сочиняют, рассказывают и поют в душевной простоте. Они направлены к высотам высот, хотя те, кто слагает их, обычно не подозревают об этом. Не меньше, чем сказками, великие хасидские цадики интересовались народными песнями, еврейскими и нееврейскими, находя в них глубокое содержание. Обращение к фольклору давало раби Нахману возможность распутать "перепутанное в повествовании" и привести таким образом мир к исправлению. Использование готовых сюжетов позволяло ему освободить из плена нечистоты искры святости, томившиеся в тупиках мироздания, и помочь им вернуться к их высшему источнику - как это происходит всегда, когда что-либо используется по своему прямому назначению: для служения Всевышнему. Правда, из наследия своего учителя раби Натан отобрал лишь несколько "распутанных" им народных сказок, ибо его привлекали главным образом оригинальные истории. Однако и в сочиненные самим раби Нахманом сюжеты вплетены известные сказочные мотивы. На мой взгляд, именно обработки этих сказок позволяют судить о творческом даре раби Нахмана. О нем свидетельствуют те едва заметные волшебные прикосновения, которыми художник преображает бродячий сюжет в кабалистическую аллегорию. БИБЛЕЙСКИЕ И ТАЛМУДИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ. Раби Нахман был великим знатоком Танаха, как он сам свидетельствует о себе и как явствует из его сочинений. Однако во всех своих книгах, и особенно в "Историях", он использует библейские источники на свой лад. Б-г благословил раби Нахмана поэтическим воображением и талантом, который проявлялся не только в возвышенной символике его произведений, но и в удивительной выразительности языка. Обычно люди овладевают языком как готовым набором лексических средств, устойчивых выражений, идиом, к которым прибегают по мере надобности, не раздумывая. Раби Нахман был не таков. Для него метафорический строй языка был "средой обитания", в которой он чувствовал себя как рыба в воде, свободно творя сравнения и образы, наполненные жизнью и смыслом. Некоторые из этих метафор превращались в маленькие рассказы, живущие своей, отдельной жизнью. И когда раби Нахман читал Письменную Тору, богатейший мир его фантазии оживал, начинал бурлить, отдельные главы Танаха, фрагменты и даже стихи преображались в истории, имеющие самостоятельную значимость. Подобное восприятие Писания вообще характерно для значительной части кабалистических книг. Однако лишь у раби Нахмана (в том числе в "Ликутей-Маhаран" и "Сефер hа-мидот") мы находим не только символическое видение священного текста, но и одушевление его выразительных средств. В воображении раби Нахмана фразы Торы начинают двигаться подобно ожившим изображениям. Эта особенность в той или иной мере сказывается во всем, что им написано, а в некоторых историях (например, "Бааль Тфила") она особенно заметна. Письменная Тора служила раби Нахману неисчерпаемым источником сравнений и образов. Более того, подобным образом он воспринимал вообще всю еврейскую письменность, а порой творческий импульс ему давали даже идиомы родного разговорного языка, "маме-лошн" - идиш. Подобное оживление языковой стихии встречается в художественной литературе, однако оно более распространено в живописи. Например, практически все картины Шагала суть воплощенные метафоры цветистого разговорного языка. СНЫ. Другим источником сюжетов, легших в основу некоторых историй, были, по-видимому, сны, приснившиеся раби Нахману. Само собой, нам не дано знать, где и как он вплетал их в повествование. Даже те истории, что первоначально приснились раби Нахману, несомненно, претерпели существенные изменения. И все же существуют истории (главная из них - "Муха и паук"), основанные на сновидениях. Свои длинные сны, полные тайного и явного смысла, рассказывали многие адморы, некоторые даже записывали их (примеры мы найдем в "Свитке тайн" раби Айзика из Комарно, в "Осколках ночи" раби Цадока hа-Когена.). Раби Нахман тоже рассказывал хасидам свои сны, и они удивительно напоминают ряд его историй. Не исключено, что если бы его жизнь не оборвалась, раби Нахман создал бы по мотивам своих снов еще немало произведений. Некоторые из этих снов записаны в литературной форме, и по крайней мере два из них послужили Ицхаку-Лейбушу Перецу материалом для рассказов. АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ. Значительная часть написанного раби Нахманом носит автобиографический характер. Он много рассказывал о своих переживаниях и мыслях, подшучивая над собственной откровенностью. Эта его особенность хорошо сочеталась с отношением к покаянию. Хасиды открывали душу своему учителю, а с течением времени среди последователей раби Нахмана устоялся обычай покаяния друг перед другом. Раби Нахман настаивал на том, что человеку необходимо изливать свое сердце пред Всевышним не только в традиционных словах молитвы, но и собственными словами, идущими из глубины души. Человек должен рассказывать Творцу о своих колебаниях, сомнениях и бедах. Подобная "личная беседа" с Творцом стала одним из главных отличительных признаков браславского хасидизма. Поэтому не приходится удивляться тому, что раби Нахман часто выстраивает цепь рассуждений из человеческих исповедей и историй. Он делает это не только в толкованиях Торы (которые иногда включают его собственные признания в душевных проблемах), но и в своих историях. Повествование служит сценой, на которую выводится та или иная проблема, чтобы в объективном свете рампы рассмотреть ее уже не как частное, а как общее явление. Конечно, любое художественное произведение в той или иной мере автобиографично и исповедально. Однако это не оправдывает исследователей, раздувающих личные мотивы творчества раби Нахмана, который прекрасно умел абстрагироваться от личного, легко проводя грань между частным и общим подходом. Рассказы о его поступках, его уроки Торы и беседы с учениками помогают нам понять характер раби Нахмана. Однако с его собственной точки зрения переживания и впечатления, обусловленные личными особенностями, ценны лишь тем, что служат средством познания общего. Поступки каждого человека - и в том числе самого раби - указывают на происходящее в высших мирах, ибо своей жизнью человек готовит себе место в будущем мире. Слова Иова "...и во плоти своей я вижу Б-га" (5) - один из общих принципов Кабалы, на котором особенно заострено внимание хасидской литературы. И потому в творчестве раби Нахмана существует прямая связь между тем, о чем он пишет, и пережитым, прочувствованным им. Многие персонажи "Историй" - главные и второстепенные - служат его "зеркалами", выразителями различных сторон личности автора. Таков юноша из истории "Купец и бедняк", таков Бааль Тфила из одноименного произведения. Многие рассказы раби Нахмана открыто выражают его отношение к событиям, имевшим место в действительности. О нескольких историях он сам говорил, что в них спрятан ключ к его прошлому: словам, переживаниям, происшествиям и поступкам. Отбор для творческих целей, таким образом, велся целенаправленно. Вплетаясь в беседу на темы Торы или в одну из историй, пережитое и увиденное переосмысливалось и обобщалось. Самого себя раби Нахман видел в качестве символа и персонажа космической мистерии, сюжет которой разыгрывался в мироздании. В некоторых историях, помимо событий, послуживших толчком к их созданию, проглядывают реальные личности, более или менее завуалированные автором. Это не обязательно люди из его окружения. То и дело мы находим описание реального исторического персонажа, иногда намеренно гиперболизированное. Это касается не только библейских образов, но и героев других эпох. Раби Нахман живо интересовался и событиями современности, хотя не всегда был последователен и глубок в их оценке. Об этом свидетельствует хотя бы то, что история "О сыне царя и сыне служанки" рассказана после его разговора с раби Натаном о Наполеоне. В своих беседах раби Нахман порой упоминает великих людей прошлого, например, Колумба, а в его историях (к примеру, в "Бааль Тфила") содержатся намеки на события прошлого и настоящего. ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ. Рассказывая свои истории, раби Нахман выражал желание увидеть их напечатанными и даже говорил ученикам, какой представляет себе книгу. Он чувствовал и понимал, что в его творчестве раскрывается не только учение, позволяющее постичь глубины Торы, но и дарованный ему литературный талант. "Я думаю издать "Истории" так: текст на святом языке будет в верхней части страницы, а внизу - на жаргоне, - сказал однажды раби Нахман, имея в виду двуязычные издания на иврите и идиш, и добавил: - Что люди будут говорить об этом? Во всяком случае, эти истории заслуживают книги". Эти слова выдают намерение автора. Его "Истории о необычайном" с самого начала должны были "заслуживать книги", и это предопределило соотношение формы и содержания. Предназначенные для чтения, они были занимательными, даже забавными. Их многообразное содержание воздействовало на разных уровнях, причем не всегда открыто, как результат прямого авторского усилия. Порой человек сам не мог сказать, чем на него подействовала та или иная история, что-то изменившая в нем. Свою первую сказку - "О том, как пропала царская дочь" - раби Нахман предварил словами: "Довелось мне как-то в дороге рассказывать сказку, и всякий, кто ее слышал, задумывался о возвращении к Б-гу". Так поступал Бааль-Шем-Тов. Его притчи, исполненные глубочайшего смысла, пробуждали такие сильные переживания, что даже тот, кто ничего не понимал в кабалистической символике, ощущал волнение. Удивительная способность историй раби Нахмана пробуждать от духовного сна во всех его проявлениях определяется единством формы и содержания. Занимательное повествование идет своим чередом, но при этом оно настолько многослойно, что слушатель или читатель вновь и вновь возвращается к рассказу и размышляет о нем, пытаясь расшифровать закодированный в нем смысл - и как наставление для всех, и как назидание для него лично. А такой непростой труд побуждает человека к постоянному духовному бодрствованию и развитию. ЯЗЫК ОРИГИНАЛА И ПЕРЕВОДЫ. "Истории о необычайном" рассказаны на идиш, однако записаны раби Натаном на иврите и в таком виде впервые увидели свет. Правда, в последующих ранних изданиях, учитывая желание автора, к "Историям" добавляли их перевод на идиш. Раби Натан стремился сохранить в ивритском тексте все особенности речи и стиля своего учителя, поэтому язык так шершав, а иногда малопонятен. Осознавая это, раби Натан принес свои извинения за изобилие чуждых ивриту выражений (за "грубый язык" по его словам), объясняя это желанием быть возможно ближе к оригиналу, прозвучавшему на идиш (6). "Истории о необычайном" переведены на множество языков, не раз переложены и на литературный иврит. Переводчики и стилисты пытались по мере сил украсить язык оригинала, ускорить развитие сюжета и т.п. Это приводило к тому, чего так страшился раби Натан: мелкие стилистические улучшения и сокращения вносили искажение в смысл. Не следует забывать, что и по форме, и по содержанию "Истории о необычайном" выполнены искусной рукой мастера, их фабула тщательно выстроена, в повествование вплетены различные нити, так что все подробности и детали сочетаются в едином творческом замысле и рассказ в целом ведет к намеченной автором цели (7). И потому даже легкие стилистические поправки рвут тонкую ткань повествования, уводя от авторского замысла. Это в равной мере касается и "исправленных" переводов, и литературных обработок на иврите (8). Перевод, который мы предлагаем вниманию читателей, выполнен с максимальной точностью (9). Оригинальной версией "Историй" большинство ученых считают ту, что сохранилась на идиш. Именно она запечатлелась в памяти тех, кто впервые перевел текст на иврит (10). Как бы ни был точен и хорош перевод, все равно в полной мере оценить достоинства историй раби Нахмана можно лишь на идиш, с его неповторимым ароматом "идишкайт", с не поддающейся переводу атмосферой еврейского местечка, с идиомами и словосочетаниями живого разговорного языка - украинского диалекта идиш восемнадцатого-девятнадцатого веков. Однако не этот диалект лег в основу литературного идиш, и живых его носителей сегодня практически не осталось. ОБЪЯСНЕНИЯ И КОММЕНТАРИИ. Даже самые простые из сказок раби Нахмана наделены незаурядным смысловым потенциалом. Большая их часть - сложные аллегории. Как уже отмечалось выше, их многозначность и глубина соответствовали авторскому замыслу и проистекали из него. Объяснения и комментарии не претендуют на то, чтобы исчерпать эту глубину, раскрыть все смысловое богатство источника. Тщательный анализ и всеобъемлющее истолкование "Историй о необычайном" потребовали бы огромных технических усилий, в частности, создания сложнейшего справочного аппарата со всеми необходимыми отсылками и цитатами. Реальным представляется поэтому единый стержневой комментарий, апеллирующий к кабалистическим и хасидским источникам и к самому раби Нахману. В нашем случае не представляется целесообразным глубоко погружаться в истолкования частностей и деталей. Смысловые пласты сказок и отдельных фрагментов, оставшиеся неосвещенными, иногда затрагиваются намеком в кратком предисловии к каждой истории либо в комментариях к ней. В целом же они или остаются нераскрытыми, или о них лишь мимоходом упоминается. Часто тот или иной фрагмент допускает несколько прочтений на разных смысловых пластах, и поэтому истолкование могло бы пойти иными путями. Объяснения и комментарии лишь намечают направление, создают смысловое поле, пользуясь которым читатель сможет самостоятельно отыскать все "семьдесят ликов" Торы, обратившись к приведенным указаниям и отсылкам, призванным помочь ему в этом. Его ожидают находки, скрывающиеся в оттенках и деталях либо в целостном звучании каждой истории, - те вечные, вновь и вновь открываемые грани, которые особенно дороги, когда приходишь к их пониманию самостоятельно. ОБЩИЙ СМЫСЛ "ИСТОРИЙ". Несмотря на сложность и запутанность символики, сквозь "Истории о необычайном" проходит ряд постоянных символов. Дело в том, что символика раби Нахмана выражает не столько интимный внутренний мир художника, сколько реалии традиционной еврейской мысли, общие положения Кабалы. Правда, многие вещи раби Нахман интерпретирует по-своему либо добавляет свое видение к устоявшемуся, однако и это - лишь новая