тическом, в Москве. - В Москве я только один раз был - во МХАТе, мы экскурсией ездили. А вот в Иванове часто бывал. Вы - ивановский новый театр не видели? - Нет. - Снаружи - так себе, коробка серая, железобетонный стиль, а внутри - замечательно! Я очень любил бывать в театрах, ведь это не просто развлечение, ведь в театрах учишься, верно?.. (Конечно, акты о сгоревшем эшелоне кричали, что в них надо разбираться, но на то нужно было полных два дня всИ равно. А лестно познакомиться и часок поговорить с большим артистом!) - В каких же ролях вы играли? - Многих, - невесело улыбнулся Тверитинов.- За столько лет не перечислишь. - Ну всИ-таки? Например? - Ну... подполковник Вершинин... доктор Ранк... - У-гм... у-гм... (Не помнил Зотов таких ролей.) А в пьесах Горького вы не играли? - Конечно, обязательно. - Я больше всего люблю пьесы Горького. И вообще - Горького! Самый наш умный, самый гуманный, самый большой писатель, вы согласны? Тверитинов сделал бровями усилие найти ответ, но не нашИл его и промолчал. - Мне кажется, я даже фамилию вашу знаю. Вы - незаслуженный? Зотов слегка покраснел от удовольствия разговора. - Был бы заслуженный,- чуть развИл руками Тверитинов,- пожалуй, здесь бы не был сейчас. - Почему?.. Ах, ну да, вас бы не мобилизовали. - Нас и не мобилизовали. Мы шли - в ополчение. Мы записывались добровольно. - Ну, так добровольно записывались, наверно, и заслуженные? - Записывались все, начиная с главных режиссИров. Но потом некто после какого-то номера провИл черту, и выше черты - остались, ниже черты - пошли. - И было у вас военное обучение? - Несколько дней. Штыковому бою. На палках. И как бросать гранаты. Деревянные. Глаза Тверитинова упИрлись в какукю-то точку пола так прочно, что казались остеклелыми. - Но потом, вас - вооружили? - Да, уже на марше подбрасывали винтовки. Образца девяносто первого года. Мы до самой Вязьмы шли пешком. А под Вязьмой попали в котИл. - И много погибло? - Я так думаю, в плен больше попало. Небольшая нас группка слилась с окруженцами-фронтовиками, они нас и вывели. Я даже не представляю сейчас, где фронт? У вас карты нет? - Карты нет, сводки неясные, но я так могу вам сказать: Севастополь с кусочком наш, Таганрог у нас, Донбасс держим. А вот ОрИл и Курск - у них... - Ой-йо-йо!.. - А под Москвой? - Под Москвой особенно непонятно. Направления уже почти дачные. А Ленинград - тот вообще отрезан... Лоб Зотова и вся полоса глаз сдвинулась в морщины страдания: - А я не могу попасть на фронт! - ПопадИте ещИ. - Да вот разве потому только, что война - не на год. - Вы были студент? - Да! Собственно, мы защищали дипломы уже в первые дни войны. Какая уж там защита!.. Мы должны были к декабрю их готовить. Тут нам сказали: тащите, у кого какие чертежи, расчИты, и ладно.- Зотову стало интересно, свободно, он захлИбывался всИ сразу рассказать.- Да ведь все пять лет... Мы поступали в институт - уже поднял мятеж Франко! Потом сдали Австрию! Чехословакию! Тут началась мировая война! Тут - финская! Вторжение Гитлера во Францию! в Грецию! в Югославию!.. С каким настроением мы могли изучать текстильные машины?! Но дело не в этом. После зашиты дипломов ребят послали сразу на курсы при Академии моторизации механизации, а я из-за глаз отстал, очень близорукий. Ну, ходил штурмовал военкомат каждый день, каждый день. У меня опыт ещИ с тридцать седьмого года... Единственное, чего добился - дали путИвку в Интендантскую академию. Ладно. Я с этой путИвкой проезжал Москву, да и сунулся в Наркомат обороны. Допросился к какому-то полковнику старому, он спешил ужасно, уже портфель застИгивал. Так, мол, и так, я инженер, не хочу быть интендантом. "Покажите диплом!" А диплома со мной нет... "Ладно, вот тебе один только вопрос, ответишь - значит, инженер: что такое кривошип?" Я ему чеканю с ходу: "Устройство, насаженное на ось вращения и шарнирно соединИнное с шатуном для..." Зачеркнул Интендантскую, пишет: "В Транспортную академию". И убежал с портфелем. Я - торжествую! А приехал в Транспортную - набора нет, только курсы военных комендантов. Не помог и кривошип!.. Вася знал, что не время сейчас болтать, вспоминать, но уж очень был редок случай отвести душу с внимательным интеллигентным человеком. - Да вы курите, наверно? - опомнился Вася. - Курите же, пожалуйста...- он скосился на догонный лист...- Игорь Дементьевич. Вот табак, вот бумага - мне выдают, а я не курю. Он достал из ящика пачку лИгкого табака; едва начатую, и подвинул Игорю Дементьевичу. - Курю, - сознался Игорь Дементьевич, и лицо его озарилось предвкушением. Он приподнялся, наклонился над пачкой, но не стал сразу сворачивать, а сперва просто набрал в себя табачного духу и, кажется, чуть простонал. Потом прочИл название табака, покрутил головой: - Армянский... Свернул толстую папиросу, склеил языком, и тут же Вася поджИг ему спичку. - А в ватных одеялах - там никто не курит? - осведомился Зотов. - Я не заметил,- уже блаженно откинулся Игорь Дементьевич. - Наверно, не было ни у кого. Он курил с прищуренными глазами. - А что вы упомянули о тридцать седьмом? - только спросил он. - Ну, вы же помните обстановку тех лет! - горячо рассказывал. Вася. - ИдИт испанская война! Фашисты - в Университетском городке. Интербригада! Гвадалахара, Харама, Теруэль! Разве усидишь? Мы требуем, чтобы нас учили испанскому языку - нет, учат немецкому. Я достаю учебник, словарь, запускаю зачИты, экзамены - учу испанский. Я чувствую по всей ситуации, что мы там участвуем, да революционная совесть не позволит нам остаться в стороне! Но в газетах ничего такого нет. Как же мне туда попасть? Очевидно, что просто бежать в Одессу и садиться на корабль - это мальчишество, да и пограничники. И вот я - к начальнику четвИртой части военкомата, третьей части, второй части, первой части: пошлите меня в Испанию! Смеются: ты с ума сошИл, там никого наших нет, что ты будешь делать?.. Вы знаете, я вижу, как вы любите курить, забирайте-ка эту пачку всю себе! Я всИ равно для угощения держу. И на квартире ещИ есть. Нет уж, пожалуйста, положите еИ в вещмешок, завяжите, тогда поверю!.. Табачок теперь - "проходное свидетельство", пригодится вам в пути... Да, и вдруг, понимаете, читаю в "Красной звезде", а я все газеты сплошь читал, цитируют французского журналиста, который, между прочим, пишет: "Германия и СССР рассматривают Испанию как опытный полигон". А я - дотошный. Выпросил в библиотеке этот номер, подождал ещИ дня три, не будет ли редакционного опровержения. Его нет. Тогда иду к самому военкому и говорю: "Вот, читайте. Опровержения не последовало, значит, факт, что мы там воюем. Прошу послать меня в Испанию простым стрелком!" А военком как хлопнет по столу: "Вы - не провоцируйте меня! Кто вас подослал? Надо будет - позовИм. Кру-гом!" И Вася сердечно рассмеялся, вспоминая. Смеховые бороздки опять легли по его лицу. Очень непринуждИнно ему стало с этим артистом и хотелось рассказать ещИ о приезде испанских моряков, и как он держал к ним ответную речь по-испански, и расспросить, что и как было в окружении, вообще поговорить о ходе войны с развитым, умным человеком. Но Подшебякина приоткрыла дверь: - Василь Васильич! Диспетчер спрашивает: у вас есть что-нибудь к семьсот девяносто четвИртому? А то мы его на проход пустим. Зотов посмотрел в график: - Это какой же? На Поворино? - Да. - Он уже здесь? - Минут через десять подойдИт. - Там что-то грузов наших мало. Что там ещИ? - Там промышленные грузы и несколько пассажирских теплушек. - Ах, вот замечательно! Замечательно! Игорь Дементьевич, вот на этот я вас и посажу! Это очень для вас хороший поезд, вылезать не надо. Нет, Валечка, мои грузы идут там целиком, можно на проход. Пусть примут его тут поближе, на первый или на второй, скажи. - Хорошо, Василь Васильич. - А насчИт одеял ты всИ передала? - ВсИ точно, Василь Васильич. Ушла. - Жалко только одно, что накормить мне вас нечем, ни сухаря тут в ящике нет. - Зотов выдвинул ящик, как бы всИ же не уверенный, может, сухарь-то и есть. Но паИк его был как паИк, и хлеб, приносимый на дежурство, Вася съедал с утра.- А ведь вы с тех пор, как отстали, ничего не едите? - Не беспокойтесь, ради Бога, Василь Васильич.- Твернтинов приложил развИрнутый веер из пяти пальцев к своей засмуроженной гимнастИрке с разными пуговицами.- Я и так бесконечно вам благодарен.- И взгляд и голос его уже не были печальны.- Вы меня пригрели буквально и переносно. Вы - добрый человек. Время такое тяжИлое, это очень ценишь. Теперь, пожалуйста, объясните мне, куда же я поеду и что мне делать дальше? - Сперва вы поедете,- с удовольствием разъяснял Зотов,- до станции Грязи. Вот жалко, карты нет. Представляете, где это? - Н-не очень... Название слышал, кажется. - Да известная станция! Если в Грязях вы будете днИм, пойдите с этим вашим листком - вот, я делаю на нИм отметку, что вы были у меня, пойдите к военному коменданту, он напишет распоряжение в продпункт, вы получите на пару дней паИк. - Очень вам благодарен. - А если ночью - сидите, не вылезайте, держитесь за этот эшелон! Вот бы влипли вы в своих одеялах, если б не проснулись - завезли б вас! Из Грязей ваш поезд пойдИт на Поворино, но и в Поворино - разве только на продпункт, не отстаньте! - он довезИт вас ещИ до Арчеды. В Арчеду-то и назначен ваш эшелон двести сорок пять четыреста тринадцать. И Зотов вручил Тверитинову его догонный лист. Пряча лист в карман гимнастИрки, всИ тот же, на котором застИгивался клапан, Тверитинов спросил: - Арчеда? Вот уж никогда не слышал. Где это? - Это считайте уже под Сталинградом. - Под Сталинградом, - кивнул Тверитинов. Но лоб его наморщился. Он сделал рассеянное усилие и переспросил: - Позвольте... Сталинград... А как он назывался раньше? И - всИ оборвалось и охолонуло в Зотове! Возможно ли? Советский человек - не знает Сталинграда? Да не может этого быть никак! Никак! Никак! Это не помещается в голове! Однако он сумел себя сдержать. Подобрался. Поправил очки. Сказал почти спокойно: - Раньше он назывался Царицын. (Значит, не окруженец. Подослан! Агент! Наверно, белоэмигрант, потому и манеры такие.) - Ах, верно, верно, Царицын. Оборона Царицына. (Да не офицер ли он переодетый? То-то карту спрашивал... И слитком уж переиграл с одежонкой.) Враждебное слово это - "офицер", давно исчезнувшее из русской речи, даже мысленно произнесенное, укслоло Зотова, как штык. (Ах, спростовал! Ах, спростовал! Так, спокойствие. Так, бдительность. Что теперь делать? Что теперь делать?) Зотов нажал один долгий зуммер в полевом телефоне. И держал трубку у уха, надеясь, что сейчас капитан снимет свою. Но капитан не снимал. - Василь Васильич, мне всИ-таки совестно, что я вас обобрал на табак. - Ничего. Пожалуйста, - отклонил Зотов. (Тюха-матюха! Раскис. Расстилался перед врагом, не знал, чем угодить.) - Но уж тогда разрешите - я ещИ разик у вас надымлю. Или мне выйти? (Выйти ему?! Прозрачно! Понял, что промах дал, теперь хочет смыться.) - Нет-нет, курите здесь. Я люблю табачный дым. (Что же придумать? Как это сделать?..) Он нажал зуммер трижды. Трубку сняли: - Караульное слушает. - Это Зотов говорит. - Слушаю, товарищ лейтенант. - Где там Гуськов? - Он... вышел, товарищ лейтенант. - Куда это - вышел? Что значит - вышел? Вот обеспечь, чтобы через пять минут он был на месте. (К бабе пошИл, негодяй!) - Есть обеспечить. (Что же придумать?) Зотов взял листок бумаги и, заслоняя от Тверитинова, написал на нИм крупно: "Валя! Войдите к нам и скажите, что 794-й опаздывает на час." Он сложил бумажку, подошИл к двери и отсюда сказал, протянув руку: - Товарищ Подшебякина! Вот возьмите. Это насчИт того транспорта. - Какого, Василь Василшч? - Тут номера написаны. Подшебякина удивилась, встала, взяла бумажку. Зотов, не дожидаясь, вернулся. Тверитинов уже одевался. - Мы поезда не пропустим? - доброжелательно улыбался он. - Нет, нас предупредят. Зотов прошИлся по комнате, не глядя на Тверитинова. Осадил сборки гимнастерки под ремнИм на спину, пистолет перевел со спины на правый бок. Поправил на голове зелИную фуражку. Абсолютно нечего было делать и не о чем говорить. А лгать Зотов - не умел. Хоть бы говорил что-нибудь Тверитинов, но он молчал скромно. За окном иногда журчала струйка из трубы, отметаемая и разбрасываемая ветром. Лейтенант остановился около стола и, держась за угол его, смотрел на свои пальцы. (Чтобы не дать заметить перемены, надо было смотреть по-прежнему на Тверитинова, но он не мог себя заставить.) - Итак, через несколько дней - праздник! - сказал он. И насторожился. (Ну, спроси, спроси: к_а_к_о_й праздник? Тогда уж последнего сомнения не будет.) Но гость отозвался: - Да-а... Лейтенант взбросил на него взгляд. Тот продолжительно кивал, куря. - Интересно, будет парад на Красной площади? (Какой уж там парад! Он и не думал об этом, а просто так, чтобы время занять.) В дверь постучали. - Разрешите, Василий Васильевич? - Валя просунула голову. Тверитинов увидел еИ и потянулся за вещмешком. - Семьсот девяносто четвИртый задержали на перегоне. ПридИт на час позже. - Да-а-а! Вот какая досада. - (Его самого резала противная фальшь своего голоса.) - Хорошо, товарищ Подшебякина. Валя скрылась. - За окном близко, на первом пути, послышалось сдержанное дыхание паровоза, замедляющийся к остановке стук состава; передалось подрагивание земли. - Что же делать? - размышлял вслух Зотов. - Мне ведь надо идти на продпункт. - Так я выйду, я - где угодно, пожалуйста,- охотливо сказал Тверитинов, улыбаясь и вставая уже с вещмешком в руках. Зотов снял с гвоздя шинель. - А зачем вам мИрзнуть где попало? В станционный залик не вступите, там на полу лежат сплошь. Вы не хотите пройти со мной на продпункт?.. Это звучало как-то неубедительно, и он добавил, чувствуя, что краснеет: - Я... может быть, сумею вам... там... устроить что-нибудь поесть. Если б ещИ Тверитинов не обрадовался! Но он просиял: - Это уж был бы с вашей стороны верх добросердечия. Я не смею вас просить. Зотов отвернулся, осмотрел стол, тронул дверцу сейфа, потушил свет: - Ну, пойдИмте. Запирая дверь, сказал Вале: - Если вызовут с телеграфа, я скоро вернусь. Тверитинов выходил перед ним в своИм дурацком чапане и расслабленных, сбивающихся обмотках. Через холодный тИмный коридорчик с синей лампочкой они вышли на перрон. В черноте ночи под неразличимым небом косо неслись влажные, тяжИлые, не белые вовсе хлопья дряпни - не дождя и не снега. Прямо на первом пути стоял поезд. Он весь был чИрен, но немного чернее неба - и так угадывались его вагоны и крыши. Слева, куда протянулся паровоз, огнедышаще светился зольник, сыпалась жаркая светящаяся зола на полотно и относилась в сторону быстро. ЕщИ дальше и выше - ни на чИм висел одинокий круглый зелИный огонь. Направо, к хвосту поезда, где-то вспрыскивали струйки огненных искр над вагонами. Туда, к этим искоркам жизни, но перрону торопились тИмные фигуры, больше бабьи. Сливалось тяжИлое дыхание многих от чего-то невидимого навьюченного, громоздкого. Тянули за собой плачущих и молчаливых детей. Кто-то вдвоИм, завышенные, оттолкнув Зотова, пронесли огромный сундук, что ли. ЕщИ кто- то за ними со скрежетом тянул волоком по перрону что-то ещИ тяжелее. (Именно теперь, когда такая убойная стала езда, - теперь-то все и возили с собой младенцев, бабушек, таскали мешки невподым, корзины величиной с диваны и сундуки величиной с комоды.) Если бы не зола под паровозом, не семафор, не искры теплушечных труб да не приглушенный огонИк фонаря, промелькнувший где-то на дальних путях,- поверить было бы нельзя, что многие эшелоны сбились тут и что это станция, а не дремучий лес, не тИмное чистое поле, в медлительных годовых переменах уже покорно готовое к зиме. Но слышало ухо: лязганье сцепов, рожок стрелочника, пыхтение двух паровозов, топот и гомон всполошенных людей. - Нам сюда! - позвал Зотов в проходик, в сторону от перрона, прочь от того поезда, который так хорошо мог увезти Тверитинова. У него был фонарик с осинИнным стИклышком, и он несколько раз посветил под ноги, чтоб и Тверитинов видел. - Ох! Чуть кепку не сорвало! - пожаловался Тверитинов. Лейтенант шИл молча. - Снег не снег, за воротник лезет,- поддерживал тот разговор. У него-то и воротника не было. - Здесь будет грязно,- предупредил лейтенант. И они вступили в самую хлюпающую, чвакающую грязь, не разобрать было дороги посуше. - Стой!! Кто идИт? - оглушающе крикнул часовой где-то близко. Тверитинов сильно вздрогнул. - Лейтенант Зотов. Так напрямик, выше щиколотки в грязи и, где гуще, с усилием вытягивая ноги, они обошли флигель продпункта и с другой стороны взошли на крылечко. Постучали сильно ногами и с плеч сбили мокроту. ЕщИ посветив фонариком в сенях, лейтенант ввИл Тверитинова в общее помещение с пустым столом и двумя лавками (бойцы продпункта обедали здесь и проходили занятия). Давно искали шнура провести сюда лампочку, но и по сегодня небеленая тесовая комната эта слабо и неровно освещена была фонарИм, поставленным на стол. Углы скрадывались темнотой. Открылась дверь дежурки. ОсвещИнный сзади электричеством, а спереди тИмный, стал в двери боец. - Где Гуськов? - строго спросил Зотов. - Стой!! Кто идИт? - рявкнули снаружи. На крыльце затопали, вошИл Гуськов и бегавший за ним красноармеец. - Явился, товарищ лейтенант.- Гуськов сделал только приблизительное движение, похожее на отдачу приветствия. На лице Гуськова, всегда немного нахальном, Зотов и в полусвете угадал сейчас недовольные подИргивания - из-за того, что отрывал его по пустякам лейтенант, которому он почти и не подчинялся. Вдруг Зотов сердито закричал: - Сержант Гуськов! Сколько постов положено в вашем карауле?! Гуськов не испугался, но удивился (Зотов не кричал никогда). Тихо он ответил: - Положено два, но вы знаете, что... - Нич-чего не знаю! Как в караульном расписании стоит - так поставьте немедленно! Губа Гуськова опять дИрнулась: - Красноармеец Бобнев! Возьмите оружие, станьте на пост. Тот боец, что привИл Гуськова, обошИл начальство, тяжело стуча по полу, и ушИл в соседнее помещение. - А вы, сержант, пойдИте со мной в комендатуру. Уж и так Гуськов смекнул, что случилось что-то. Красноармеец вернулся, неся винтовку с примкнутым штыком, прошагал мимо всех чИтко и у двери в сени стал в позу часового. (И вот когда овладела Зотовым робость! Не шли слова, какие сказать.) - Вы... я... - сказал Зотов очень мягко, с трудом поднимая глаза на Тверитинова,- ... я пока по другому делу... - Он особенно явственно выговаривал сейчас "о". - А вы здесь присядьте, пожалуйста. Пока. Подождите. Дико выглядела голова Тверитинова в широкой кепке вместе с тревожной тенью своей на стене и на потолке. Перехлестнувшийся шарф удавкой охватывал его шею. - Вы меня здесь оставите? Но, Василь Васильич, я тут поезд пропущу! Уж разрешите, я пойду на перрон. - Нет-нет... Вы останетесь здесь... - спешил к двери Зотов. И Тверитинов понял: - Вы - з_а_д_е_р_ж_и_в_а_е_т_е меня?! - вскрикнул он.- Товарищ лейтенант, но за что?! Но дайте же мне догнать мой эшелон! И тем же движением, каким он уже раз благодарил, он приложил к груди пять пальцев, развИрнутых веером. Он сделал два быстрых шага вслед лейтенанту, но сообразительный часовой выбросил винтовку штыком впереклон. Зотову невольно пришлось оглянуться и ещИ раз - последний раз в жизни - увидеть при тусклом фонаре это лицо, отчаянное лицо Лира в гробовом помещении. - Что вы делаете! Что вы делаете! - кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. - Ведь э_т_о_г_о н_е и_с_п_р_а_в_и_ш_ь!! Он взбросил руки, вылезающие из рукавов, одну с вещмешком, распух до размеров своей крылатой тИмной тени, и потолок уже давил ему на голову. - Не беспокойтесь, не беспокойтесь, - сильно окая, уговаривал Зотов, ногой нащупывая порог сеней. - Надо будет только в_ы_я_с_н_и_т_ь о_д_и_н в_о_п_р_о_с_и_к... И ушИл. И за ним Гуськов. Проходя комнату военного диспетчера, лейтенант сказал: - Этот состав задержите ещИ. В кабинете он сел за стол и писал: "Оперативный пункт ТО НКВД. Настоящим направляю вам задержанного, назвавшегося окруженцем Тверитиновым Игорем Дементьевичем, якобы отставшим в Скопине от эшелона 245413. В разговоре со мной..." - Собирайся! - сказал он Гуськову. - Возьми бойца и отвезИшь его в Мичуринск. Прошло несколько дней, миновали и праздники. Но не уходил из памяти Зотова этот человек с такой удивительной улыбкой и карточкой дочери в полосатеньком платьице. ВсИ сделано было, кажется, так, как надо. Так, да не так... Хотелось убедиться, что он-таки переодетый диверсант или уж освобождИн давно. Зотов позвонил в Мичуринск, в оперативный пункт. - А вот я посылал вам первого ноября задержанного, Тверитинова, Вы не скажете - что с ним выяснилось? - Разбираются! - твИрдо ответили в телефон. - А вы вот что, Зотов. В актах о грузах, сгоревших до восьмидесяти процентов, есть неясности. Это очень важное дело, на этом кто-то может руки нагреть. И всю зиму служил Зотов на той же станции, тем же помощником коменданта. И не раз тянуло его ещИ позвонить, справиться, но могло показаться подозрительным. Однажды из узловой комендатуры приехал по делам следователь. Зотов спросил его как бы невзначай: - А вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его. - А почему вы спрашиваете? - нахмурился следователь значительно. - Да просто так... интересно... чем кончилось? - Разберутся и с вашим Тверитиновым. У нас брака не бывает. Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека... 1962