прореагирует на этот шаг бюрократия. Систематизировав меры наказаний времени застоя, можно получить их "каталог", характерный для "замкнутого общества". Воинственная тотальность власти бюрократии ни для кого неожиданностью не явилась. А сравнительная мягкость наказаний объясняется не только тем, что официальные органы имели дело с писателями, художниками, учеными и т.д., которых не так просто заменить или истребить, а и тем, что Письмо подписали пять членов партии: Айра Каал, Ита Сакс, Марью Лауристин, Яан Тамм и Рейн Руутсоо. Уже дня через два после отправки Писем в редакции газет все подписавшиеся были вызваны к своему непосредственному начальству - кто к министру (Й.Лотт), кто к руководству Академии наук (К.Рэбане, В.Маамяги, А.Кеерна, руководитель сектора И.Ребане), кто к ректору университета (А.Кооп). Сначала вызванных спрашивали, действительно ли они имеют отношение к данному Письму. Получив утвердительный ответ, в категорической и угрожающей форме потребовали отречься (!) от подписи, а в доказательство отречения написать соответствующее заявление. Удалось бы добиться этого - и "Письмо Сорока", по всей вероятности, было бы объявлено провокацией и происком империалистов. В правовом отношении сложилась достаточно странная ситуация: начальники (министр и академик) по сути требовали от подчиненных аннулировать жалобу на их плохую работу. В не менее странном положении оказались члены партии - их административное начальство требовало отказаться от гарантированного уставом КПСС права свободно обращаться в вышестоящие органы! Бюрократ самовольно аннулировал, таким образом, нормы партийной жизни (как выяснилось позже, об уставном праве обращаться в прессу не ведали и многие работники аппарата). Заслуживает внимания и тот факт, что согласно принятой тактике с авторами коллективного Письма грубо разбирались поодиночке. Отметались все попытки вступить с руководящими органами в дискуссию по содержанию послания (что хотела предпринять ^ М.Лауристин во время встречи с Р.Ристлааном ). С самого начала бюрократия стремилась просто уничтожить само Письмо; обсуждать поднятые в нем проблемы никто не собирался. Из редакций газет, в которые Письмо было послано, ответы не пришли (хотя этого требует законодательство). Членам КПСС объяснили, что их вызов к второразрядным работникам аппарата - лучший ответ, на который они могли когда-либо рассчитывать, мол, отписка - это формальность. Единственная редакция, решившая пойти на контакт с авторами послания, была "Советская Эстония". В газете раздобыли адреса подписавшихся и их стали вызывать опять же по одному на беседы, которые больше походили на допрос или попытку "перевоспитания". Главный редактор "Советской Эстонии" Г.Туронок при беседе с М.Аруя и Я.Клышейко занял такую позицию, что национальный вопрос в Советском Союзе решен и сама постановка подобной проблемы является искусственным возвратом к прошлому, поскольку у нас создается новая историческая общность - советский народ. Диалог не мог состояться из-за полного взаимонепонимания. Тогда пришел черед настоящих следователей. Начали вызывать на допросы в связи с Письмом. Участники акции поинтересовались, заведено ли уголовное дело по "Письму Сорока" и в качестве кого их вызывают, т.е. потребовали соблюдения элементарных процессуальных норм. Следственные органы сослались на упоминающиеся в Письме ученические беспорядки и воспользовались этим формальным предлогом. Однако и при этом поведение следователей во многом противоречило правовым нормам. Интерес же по-прежнему проявлялся лишь к тому, как появилось Письмо, к его авторам, к тем, кто собирал подписи. Поскольку покаянных отречений удалось добиться лишь от немногих подписавших Письмо, вся энергия пошла на "нейтрализацию" группы. Методы нейтрализации или обезвреживания были следующие: различные предупреждения, отстранение от должностей и смещение с социально-значимых позиций, изоляция от каналов массовой коммуникации, ограничение связей с заграницей, распространение дезинформации и клеветы. В картотеку уголовных преступников попал один Яан Каплинский; у него в Тарту был произведен в доме обыск, в ходе которого изъяли личный дневник. (Позже выдержки из этого Р.Ристлаан - бывший секретарь ЦК КПЭ по идеологии. - При.и. изд. 455 дневника цитировал Карл Вайно). Затем Каплинскому было сделано официальное предупреждение по поводу его антисоветской деятельности (продолжение такой деятельности после предупреждения является, как известно, отягчающим обстоятельством при вынесении приговора). Члены КПСС были наказаны сурово - строгий выговор с занесением в учетную карточку. В вину им вменялось нарушение партийной дисциплины, состоявшее в том, что они подписались под коллективным воззванием вместе с беспартийными, не проинформировав об этом намерении своих парторгов. По содержанию Письмо (опираясь на справку, полученную от Я.Рэбане), квалифицировали как националистическую и антисоветскую клевету. Опубликование же Письма за рубежом, которое произошло без ведома авторов, квалифицировали как пособничество империалистической пропаганде. Знаменателен тот факт, что в первичных организациях, где обстоятельно разбирались эти дела, чаще всего ограничивались устным выговором или соглашались по тактическим соображениям с рекомендациями, спущенными райкомом. На уровне райкомов выносились более строгие наказания, явно уже согласованные наверху, - занесение выговора в учетную карточку призвано было до конца жизни заклеймить участников акции как недостойных доверия бюрократии. Изоляция подписавших Письмо от средств массовой коммуникации, запрет выступать по радио, телевидению, ограничение публикаций в республиканской печати (даже в отношении газеты "Сирп я вазар" была определена частотность выступлений) и т.д. была, по-видимому, задумана как мера пресечения политического влияния. Однако она стала репрессивным средством для тех, чей материальный доход в какой-то мере был связан с гонорарами. Точных указаний в отношении специальных изданий дано не было, однако было рекомендовано имена авторов Письма упоминать как можно реже. Судя по "Хронике статей и рецензий", фамилии всех, подписавших Письмо, на два-три года исчезли со страниц печати. Многих особенно "виноватых" еще долгие годы (вплоть до вошедшей в 1986 году в силу перестройки) вынуждали использовать псевдонимы. Старательно следили, чтобы имена "участников преступления" не промелькнули в печати в любой связи (обзоры, знакомства, репортажи). Например, имя Фреда Юсси на два года исчезло из популярного раздела о природе "Радиогазеты" для детей. Долгое время подписавшихся нельзя было упоминать в хвалебном тоне, не говоря уже о положительных рецензиях на их произведения; на годы затормозились новые публикации. Запланированная на начало 1980 года книга Мати Унта "Избранное" была вычеркнута из планов редакции. Запрет на положительные отклики распространился и на специальные издания, чем искажалась, например, оценка общей литературной картины. Так из материала о поэтической дискуссии, опубликованного в 1981 году в журнале "Кеель я кирьяндус", вымарали практически все положительные оценки поэзии Я.Каплинского, Ю.Вийдинга, П.-Э.Руммо и других "согрешивших". Так же, как это было в пятидесятые, лучшими знатоками поэзии вновь стали аппаратчики. Под непосредственным руководством Э.Сыгеля был переработан находившийся в стадии тиражирования учебник истории эстонской литературы для средних школ. Творчество М.Унта, выделенное в отдельную главу, после переработки нашло отражение лишь в общем обзоре, роль остальных свели к минимуму, а имя Я.Каплинского под руководством великого инквизитора от культуры было просто стерто со страниц истории эстонской литературы. Вообще в деятельности вокруг Письма Эндель Сыгель выделялся особенным рвением. (Именно к этому времени он получил в свите Р.Ристлаана место великого визиря в литературе и шире -во всех культурных вопросах республики.) Если в других Институтах Академии наук ЭССР разбирались с "провинившимися" подчиненными члены президиума, то кандидату наук Энделю Сыгелю доверили допрашивать не только своих подчиненных - но даже работников соседних учреждений (например, А.Лангеметса из журнала "Кеель я кирьяндус"). Постепенно авторов Письма стали снимать даже с мало-мальски ответственных должностей, с руководящей работы. Уволили с должности заведующего Управлением по охране природы при министерстве лесного хозяйства и охраны природы ЭССР Мадиса Аруя, вынудили уйти с К.Вайно - первый секретарь ЦК КПЗ Эстонии. - Прим. изд. Э.Сыгель - бывший директор института языка и литературы АН ЭССР. - Прим. изд. 456 работы зам. директора по науке Ботанического сада Академии наук ЭССР Андреев Таранда, отстранили от должности заведующего кафедрой сценического искусства консерватории Аарне Юкскюла, из Института истории Академии наук ЭССР "сократили" Ренна Руутсоо. В том же ряду и увольнение Сирье Руутсоо с должности заместителя главного редактора журнала "Кеель я кирьяндус". Всем, кто пытался двигать науку, стали чинить препятствия. Так необъяснимые (лишь на первый взгляд) трудности возникли с защитой диссертации Рейном Тамсалу. Годами не давали положительной характеристики для направления в докторантуру Пээтеру Тульвисте. Его стажировка во Франции уже не обсуждалась. Некоторых подписавших Письмо пытались даже забрать в армию, но помешал возраст. Вице-президенту Академии наук ЭССР В.Маамяги также угрожали снятием ученой степени. Наряду с прямыми наказаниями "провинившихся" лишили на какое-то время и "пряников" -например, поездок заграницу. Если судить по данным анкет готовящегося сейчас к изданию Библиографического справочника эстонской литературы (сведения можно почерпнуть и из хроники журнала "Лооминг"), в прошлом любители путешествий - "писатели-подписавшиеся", по меньшей мере на три года совершенно утратили к загранице всякий интерес. Первым за рубеж поехал Мати Унт - в 1983 году. Вполне возможно, что некоторыми привилегиями отдельным авторам пытались посеять раздор в группе подписавших Письмо. Резонанс Письма пытались ослабить, распространяя различные вымыслы о причинах появления Письма, о том, как происходил сбор подписей. По наущению Р.Ристлаана, слушателей пытались убедить в том, например, что подписавшие Письмо вовсе никакие не величины в профессиональном смысле. Утверждали также, что Письмо сфабриковано единицами, которые самовольно поставили подписи остальных. Утверждалось и то, что все подписавшиеся от своих подписей отреклись. Самым распространенным был вымысел о том, что Письмо это сфабриковано на Западе бог знает какими службами, а нам лишь подброшено (распространители этой навязчивой идеи сами так уверовали в нее, что пытались сию версию внедрить даже в сознание авторов Письма!), при этом обвиняемые не имели никакой возможности объясниться. Зато у всех, кто затаил против подписавшихся зло с прежних времен, теперь были развязаны руки. Кое-где такое сведение счетов превратилось в организованную "публичную казнь". Ярчайшим примером сплава личной обиды и позиции бюрократии были "разоблачительные статьи", написанные в сталинистском духе Густавом Нааном и Рудольфом Риммелем. Последние в годы застоя какое-то время претендовали на роль идеологов стагнации местного значения. Из авторов Письма продолжали выбивать самокритичные признания. Так, в ряду репрессивных мер велась постоянная позорная обработка Яана Каплинского (вплоть до того, что за ним приехали на дачу в Вырумаа и потребовали написать в газету "Кодумаа" заметку, которая сейчас воспринимается просто как покаянное письмо). Больше же всего беспокойства официальным органам доставило распространение "Письма Сорока". Процесс становился все более неуправляемым, хотя людей, пойманных на переписывании, наказывали (учащимся снижали оценку по поведению, руководящих работников снимали с должностей - так случилось, например, с заведующей Кярдлаской библиотекой). Такими мерами удалось посеять среди людей некоторый страх - однако тем самым бюрократия окончательно подорвала свой авторитет (который и до этого был не слишком высок). Письмо среди прочих материалов подлежало изъятию при обысках у так называемых инакомыслящих. Об отношении бюрократии к Письму говорит и то, что оно было поставлено в один ряд с антисоветскими материалами. Весьма значительную информацию об эстонском обществе дают в нашем "эксперименте" и мотивы, по которым Письмо не подписывали. Принципиально несогласных с Письмом были единицы. Лишь один молодой литератор заявил, что в нем "есть душок". По принципиальным соображениям отказался подписываться Хандо Руннель - ему наше обращение казалось слишком смиренным, сам же он настаивал на четких требованиях. Других не устраивали формулировки, которые подправить было нельзя; некоторых удерживало чувство ответственности перед близкими. "Kodumaa" - печатный орган Общества культурных связей с зарубежными эстонцами и Общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами. - Прим. изд. 457 Самую большую группу неподписавшихся составили люди, занимающие высокое общественное положение и облеченные высокими научными званиями. Они утверждали (и небезосновательно), что сохранив свое положение, они смогут сделать больше, даже защитить тех, кто связан с Письмом. И свои вклад они внесли, парируя самые нелепые обвинения. Кроме того, именно эти люди, будучи высококвалифицированными специалистами, сделали в тексте ряд значительных поправок и уточнении. Многих членов партии, прежде всего тех, кто пережил сталинские времена, остановило вымуштрованное в них понимание дисциплины, лояльность политическому режиму даже в условиях, когда режим этот они внутренне не поддерживают. Соображения лояльности оказались важнее принципиальных оценок! Так Э.Пялль отказался поддержать воззвание, заявив, что это Письмо вполне могут напечатать и в "Мана" (вообще-то оно появилось в "Тулимулд" и во многих ведущих западных изданиях, но к сожалению не в "Правде", "Рахва Хяэль" или "Советской Эстонии", куда оно в сущности было адресовано). Молодежь тоже задумалась: одним предстояла защита диссертаций, других начальство уговорило не подводить учреждение, где они работают, пообещав им крупные или мелкие неприятности, которые обязательно отразились бы и на их близких - а к этому они еще готовы не были. Некоторые считали, что дела еще не так плохи - одна писательница не стала подписываться под воззванием, сказав, что пока хоть есть возможность писать стихи на эстонском языке, а вот когда будет уже нельзя - она покончит жизнь самоубийством. Осуждать кого-либо из них нет оснований. И все же многих останавливал просто страх - страх потерять если не все, то, по крайней мере, очень много. Письмо позволило нам убедиться в том, насколько глубокий след в нашем обществе, в нашем мышлении оставил сталинский террор, если даже в тех, кого он непосредственно не затронул, до конца жизни угнездился животный ужас перед вмешательством в политику. Именно страх перед репрессиями, которые могли жестоко обрушиться на культуру в целом, заставил писателей старшего поколения (А.Каалепа, К.Мерилаас) обратиться к участникам акции с письмом. Суть его вкратце сводится к тому, что не стоит рисковать потерей еще одного поколения, самых талантливых его представителей. Много повидавший на своем веку Н.Андрезен так сказал Ю.Вийдингу, причем совершенно всерьез: "Я старик, в планах у меня прожить еще года три, и я не хочу провести их в тюрьме или в сумасшедшем доме". Таким образом, организаторы Письма взяли на себя огромную ответственность - и за свое будущее, и за будущее Эстонии. Необходимо подчеркнуть, что присоединение к воззванию действительно было делом совести. Размах репрессий был вызван не только содержащимся в Письме протестом против ассимиляторской национальной политики. Главная опасность для бюрократов, поднаторевших в политике, заключалась в создании нежелательного прецедента, в нарушении "орднунга" эпохи умолчания, в использовании формы коллективной гражданской инициативы, ставшей нормой нынешней государственной политики, в апелляции к общественности, в игнорировании принципа раздельного действия членов КПСС и беспартийных, проявляющих лояльность к аппарату и т.д. Во всей этой акции бюрократия инстинктивно чувствовала стремление навязать ей неприемлемые правила игры, которые должны были свергнуть монополию власти аппарата. Подписавшиеся под Письмом и сохранившие ему верность в конечном итоге обрели очень ценный опыт. Как ни изнурительна была борьба с гнетом бюрократии, как ни унизительно было считаться "врагами" на своей родине, как ни трудно иногда приходилось в материальном смысле. Резко сузив условия для творчества, бюрократия оказала нам услугу. В каком-то смысле даровала свободу всем составителям Письма: нам уже не нужно было изображать лояльность аппарату, предавшему народ, считаться с тем, понравится или не понравится наша мысль кому-нибудь из аппаратчиков (теперь уже бывших). Мы смогли заниматься проблемами, которые бюрократия никогда не внесла бы ни в один из планов работы научных учреждений. Вдобавок организованное самоуправство неосталинистской бюрократии наделило нас, так сказать, внутренним видением, давшим нам некоторое преимущество перед другими, "Мана", "Тулимулд" - эмиграционные литературные издания в Швеции. --Прим. изд. 458 позволявшим реально осознать, что происходит в обществе. Но самое главное - мы обрели моральную свободу, без которой немыслимо, например, рождение Тартуской Весны. Из журнала "Радуга" (Таллинн), 1989, М 19, с. 49-53- ДВУЛИКИЙ ЯНУС или Почему эстонцы считают, что они живут плохо, а русские их не понимают Пеэтер Варес, Ольга Осипова Первую треть нашего столетия ознаменовало одно из выдающихся открытии в сфере гуманитарных дисциплин. Оно было сделано в 1929 г. и принадлежало будущему корифею советской науки - бывшему наркому по делам национальностей в составе первого советского правительства - И.В.Сталину. Суть открытия состояла в следующем: в обществе происходит поэтапный процесс отмирания национальных языков, на первом этапе которого ранее угнетенные нации разрастаются и расцветают, а на втором, "когда складывается единое мировое социалистическое хозяйство... начнет складываться нечто вроде общего языка, ибо только на этом этапе почувствуют нации необходимость иметь наряду со своими национальными языками один общий межнациональный язык <...> на этом этапе национальные языки и общий межнациональный язык будут существовать параллельно". При дальнейшем развитии наступает третий этап "всемирной диктатуры пролетариата <...> когда нации убедятся на практике в преимуществах общего языка перед национальными языками, - национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку" (И.В.Сталин. Сочинения. Т. 11. М., 1949. с. 349). А что тут такого? Если убрать почти несбыточную идею всемирной диктатуры пролетариата, то в общем-то все правильно!.. Создается же, например, такая общность, как советский народ! Однако мир не принял всерьез такую перспективу, зная по опыту, что великие теоретики приходят и уходят, а общество продолжает развиваться по своим законам. И маленький эстонский народ, только-только впервые за многие столетия создавший свое государство, не мог подозревать, что вскоре он станет участником испытаний, полигоном для которых послужил Советский Союз. Тогда же, в тридцатые годы, для обеспечения "чистоты эксперимента" были наглухо закрыты границы первой социалистической страны, а исторические судьбы и культурные традиции населяющих ее народов стянуты в гигантский клубок, в котором залогом создания монолитного единства стало воспитание бдительности и нетерпимости ко всему, не предусмотренному Великим экспериментатором. Уже через пару десятилетий в Советском Союзе исчезли некоторые национальные языки, причем многие вместе со своими носителями. Через год после начала второй мировой войны, за год до начала Великой Отечественной границы полигона несколько расширились - наступил черед Эстонии. Сталинская идея с маузером в руке лишила эстонца его недавней самобытной истории, подменив ее десятком собственных "летописных" страниц и потоком "требований момента" - инструкций, правил, призывов, перемежающихся директивами и планами - составными частями грандиозных социальных преобразований, задуманных без учета сопротивления материала. Были внедрены и новые ценностные ориентации, призванные перевернуть традиционный образ мышления эстонца, но вместо этого внесшие в его жизнь хаос, сумятицу, животный страх и неуверенность в завтрашнем дне. Сегодня эстонец в отчаянии от того, насколько прочными оказались основы, заложенные во времена сталинщины, как далеко от гуманности общество, сформировавшееся в жестких рамках теорий, как неуютно становится жить на собственной земле. Вопреки многообещавшему лозунгу "Все на благо человека, во имя человека", который неплохо прикрывал облупившуюся штукатурку неказистых зданий, для человека делалось очень немного. Длинные хвосты полувековых очередей, куда бы они ни вели, привели к апатии одних, жестокости других, продажности третьих, а всех вместе - к размытым до двусмысленности понятиям морали и нравственности советского человека. Благополучие же 459 было уделом лишь элиты - есть такое немодное слово, употреблявшееся нами в адрес буржуазного общества, хотя элита существовала и у нас, причем всегда и повсеместно: партийная, государственная, в общем, наша, родная, советская. Справедливости ради стоит сказать, что благополучие это было исключительно материальным. Изменился, да не в лучшую сторону, образ жизни. Старшее поколение помнит: были в Эстонии времена, когда, уходя из дома, не стоило и двери запирать, а во дворе можно было оставить топор, телегу и даже велосипед. Были, да канули в прошлое. Парадокс, но у северных эстонских соседей все по-прежнему, а рядовой эстонец, если посчастливится обзавестись собственной квартирой, первым делом поменяет замок и еще другой добавит, а "казенный" выбросит за ненадобностью на свалку - расточительство неслыханное ранее. Десятилетиями отучали эстонца быть экономным хозяином и почти добились этого. Когда-то хуторянин и нужду не справлял на пути домой - все же удобрение, нынче он способен превратить в общественный туалет подъезд многоэтажного городского дома - подумаешь, сейчас многие так делают! И разве мог настоящий хозяин допустить, чтобы выбитое в двери его кафе или ресторана стекло заменяли фанерой? Не мог, а нынешний, назначенный, может: что ему за дело до того, что все вокруг разваливается, зияет прорехами, трещит по швам. Немногочисленные, а потому так бережно ухоженные когда-то эстонские города обветшали не только физически, но и морально. В прошлом веке, даже в первые десятилетия нашего, Тарту был известным в Европе центром науки. Сегодня знаменитый университет на прежнем месте, но видных ученых в нем можно уже пересчитать по пальцам. И чего им только не хватает для роста? Казалось бы, в конце 40-х - начале 50-х годов и заведующих кафедрами из России прислали для замены националистически настроенных местных кадров, и военный аэродром построили под боком, чтобы спокойнее работалось... А что до компетентности первых и целесообразности второго для расширения международных научных контактов, то тут уж выбирать не приходится, за безопасность надо платить! Но что это, защита или все та же дыра, забитая фанерой? Среди потерянных эстонцами вековых традиций - слава моряков, ведь в Эстонии куда ни глянь, всюду море. В свое время Э.Хемингуэй писал о том, что нет в мире порта, где нельзя было бы встретить эстонца. Сейчас уже есть и довольно много, зато везде можно встретить братьев по племени - финнов, потому что их морские пути по странам мира никогда не прокладывали парткомы, превыше всего ценившие в человеке политическую грамотность, моральную устойчивость (женат или холост) и скромность в быту. Эстония - неплохо развивавшаяся в прошлом аграрная страна, успешно торговавшая на международном рынке - считается ныне и индустриальной республикой. Правда, оборудование на многих заводах помнит пролетарскую юность М.И.Калинина, как известно, проходившую в Ревеле, да и до собственной крупной индустрии пока еще далековато: многие предприятия на территории Эстонии в основном союзного подчинения. В то же время перестала Эстония и обеспечивать себя продуктами. Да и профессиональная гордость эстонского крестьянина -столь популярный когда-то бекон был предан забвению: сначала само слово это казалось слишком буржуазным, а сейчас уже некогда им заниматься - трудоемко, дай бог, чтобы простого сала хватало! Бананы и ананасы в Эстонии, конечно, никогда не выращивали, но когда был бекон, были и они, чуть ли не на каждом углу. Сейчас подрастает целое поколение, знакомое лишь понаслышке с этой афро-азиатско-латино-американской экзотикой... Да что там ананасы, обычное эстонское яблоко зимой и то стало редкостью! Послушайте, но разве это сугубо эстонские проблемы? Это наши общие беды, корни которых более или менее известны. В этом смысле действительно любой советский человек в любом уголке Советского Союза чувствует себя, как дома . О необыкновенной привязанности эстонцев к своей земле говорили и тогда, когда произошла подмена в понятии Родины, когда патриотом стал считаться не тот, кто просто любил свою землю, а тот, кто заявлял о преданности партии, точнее - ее руководителям. Однако здесь могла получиться неувязка, особенно в национальной республике, где сегодня -руководители, завтра - буржуазные националисты, поэтому надежнее был патриотизм всесоюзного масштаба, несмотря даже на то, что "национальные пережитки" были заменены "национальными особенностями". Казалось бы, и кнут, и пряник на своих местах, но вот бедный Павлик Морозов так и остался идеалом, недоступным для понимания эстонского 460 школьника... А эстонский труженик так и не разобрался в отдельных социальных понятиях, хотя настольных книг ему навязали предостаточно, начиная от "Краткого курса истории ВКП(б)" и кончая "Малой землей", "Целиной" и "Возрождением". Он твердо освоил основу основ: в буржуазной Эстонии были эксплуататоры и эксплуатируемые, в советской же Эстонии с эксплуатацией, слава богу, покончено, хозяевами республики являются сами трудящиеся. Однако почему-то никто и никогда не считал нужным объяснить, почему навечно освобожденный от эксплуатации эстонец никак не может достичь уровня жизни своего эксплуатируемого в другой стране собрата. Хотя бы северного соседа, с которым уже были на равных. Мало того, прояви "угнетенный" сосед инициативу и предприимчивость, он еще больше поднимал благосостояние - свое, своего эксплуататора и своего буржуазного государства. Эстонец же рвением и выдумкой, всегда отличавшими его труд, лишь навлекал на себя неприятности и гнев своего родного государства. Что же и где разладилось? И когда? Может быть, еще тогда, когда первые руководители новоиспеченной Советской Эстонии, преданные своему народу люди, искренне уверенные в том, что наконец наступило время, предсказанное в эпосе "Калевипоэг", по настоянию бдительных кормчих мирового пролетариата, выслали в Сибирь "ненавистных эксплуататоров" - буржуазного президента, весь состав правительства и большинство членов Государственной думы, а следом - почти безропотно - тысячи "жертв эксплуатации"? Или тогда, когда в Эстонии, всегда славившейся своими национальными героями и народными вождями, вдруг образовался острый дефицит лидеров, а во главе республики встали исполнявшие их обязанности партийные работники, как правило, говорившие по-эстонски с акцентом. Первый секретарь ЦК КП(б)Э Н.Каротамм не подошел под эту категорию, он был обвинен в национализме и заменен Иоханнесом (он же Иван) Кэбином, выдвинутым непосредственно из высшего партийного аппарата. Почти через 30 (!) лет его место занял другой аппаратный работник К.Вайно. А почему не В. Вяляс, работавший вместе с ним, широко популярный ныне лидер эстонских коммунистов? Однако в центре подыскали компромиссное решение, направив его на дипломатическую работу - от греха подальше. Долгие годы бытовало мнение, что коренной эстонец не в состоянии не то что ворочать сложными государственными делами, но и своей-то судьбой распорядиться: уж слишком ненадежным он казался и так мало пожил при советской власти. Русскоязычное население в республике было роднее: посоветоваться с ним проще, местные проблемы ему виделись мягче, по характеру оно не так замкнуто, претензий поменьше. А эстонцу, не ощущавшему ни внимания, ни доверия со стороны центральных властей, ничего не оставалось, кроме как уже в который раз за многие столетия убедиться в том, что все возвращается на круги своя и по-прежнему ничто, кроме верности родной земле, не поможет ему выжить. Поэтому на насилие, явное и скрытое, он долго отвечал молчаливым протестом - отчуждением, ибо понятия добра и зла суть нравственные универсалии для всех времен и народов. А ведь для того, чтобы решить хоть часть проблем эстонца, не так уж много и надо было: стоило лишь понять, что нельзя покушаться на чувство хозяина в его собственном доме, потому что двух хозяев в одном доме не бывает. Впрочем, не мешало бы и объяснить эстонцу, почему с определенных лет он должен устраивать свою жизнь дома и приобщаться к ценностям мировой науки и культуры только через Москву и по-русски, если за столетия, прожитые "на сквозняках Европы", привык делать это сам, непосредственно и на европейских языках. Однако незамысловатые эти истины не только были забыты тогда, но и до сих пор с трудом пробивают себе дорогу к умам, преисполненным сознанием державного покровительства. Говорят, что русское слово "свобода" и эстонское "vabadus" имеют и общий корень, и один и тот же смысл. Тем не менее, на вопрос "какой именно свободы тебе не хватает", эстонец способен с ходу ответить с присущей ему обстоятельностью, а русский, скорее всего, задумается. Ведь двадцатилетний демократический опыт полувековой давности если и не стоит сотен лет гнета, то в любом случае больше, чем никакой. И обращаясь к нему, эстонец хочет не возврата буржуазного строя, как утверждают те, кто по самым разным причинам не разбирается ни в характере эстонца, ни в его чаяниях, он хочет, чтобы ему вернули отнятое чувство человеческого достоинства. Не его вина в том, что трудно понять, почему авторитарные порядки Эстонской Республики образца тридцатых годов могли это сделать, а государство рабочих и крестьян - нет. Не он виновен и в том, что не способен на искреннюю привязанность к флагу, опустившемуся на город, нет, не по старинной легенде - с неба, а так, из кабинета, вместе с гербом и маленькой буковкой "б" - в приложение к официальному названию 461 немногочисленной партии эстонских коммунистов, к тому времени уже не особенно страдавшей "детской болезнью левизны" и "правыми уклонами". Поверьте, эстонец высоко ценит то, что действительно заслуживает похвалы, и того, кто достоин уважения, было бы несправедливо называть его неблагодарным. Но он в равной мере знает цену и себе, и своему труду. Не осознанием безысходности, а чувством горечи были продиктованы слова, прозвучавшие 17 июня прошлого года на Певческом поле в Таллине: "Нас можно любить, нас можно бояться, но с нами нужно считаться!" Долгие годы, даже будучи разделенными частой колючей проволокой, натянутой на пограничные столбы, русские и эстонцы жили как добрые соседи. Более того, когда Эстония (одной из первых в Европе!) узаконила права национальных меньшинств, проживавших на ее территории, русские граждане Эстонской республики первыми получили право на национально-культурную автономию. Времена изменились, и сегодня сам эстонец может стать представителем национального меньшинства на своей земле. Может быть, поэтому ему не всегда легко отделить в своем сознании русскоязычный народ от русскоязычной бюрократии, допустившей такое положение? И особенно трудно это сделать, когда рядом со словами "мы пострадали не меньше вашего" он слышит: "Так было хорошо и спокойно еще несколько лет назад, и вдруг!.. " А что вдруг? И для кого вдруг? Для эстонца, который молча проходил свои "университеты", пусть не зная всей правды, но догадываясь о ней, ничто не наступило вдруг - ни 24 февраля, День национальной независимости, 71-й на счету народной памяти, ни сине-черно-белый флаг на самой высокой башне Таллина - знак того, что народ верит, пока еще верит в перестройку, в революционный потенциал, в восстановление справедливости для всех, проживающих на территории Эстонии. Нам ли не знать, что когда народ не верит - он прячет свои святыни до лучших времен! Сегодня на балтийском пути одна за другой встают баррикады Интердвижения, забастовочных комитетов и "представителей возмущенной общественности". Нередко строят их и люди, которые искренне желают помочь, образумить, предостеречь, вывести эстонцев из состояния эйфории, подсказать им, как надо жить. При этом забывают о том, что в принципе многообразия заключены сила и жизнестойкость, а для нашей новой, пока еще не выздоровевшей исторической общности - и панацея от многих бед. И конечно о том, что многообразие в человеческом обществе не исчерпывается фольклором и национальной кухней. Так стоит ли обвешивать эти, в сущности, очень простые истины такими ярлыками, как расизм, сепаратизм, контрреволюция и проч.? И стоит ли смешивать с ними естественное чувство тревоги за судьбу маленькой земли, чувство, переходившее от поколения к поколению тысячелетиями живущих на этой земле людей. А теперь о Янусе - древнем римском боге, под знаком которого мы начали свой рассказ. Янус - бог входов и выходов, дверей, запирающихся и отпирающихся, бог союзов и договоров, и всякого начала. Вместе мы попытались распутать какие-то нити, объяснить и без слов понятное многим коренным жителям Эстонии, причем независимо от их национальности, почему "простые эстонцы", эти вроде бы благополучные на вид люди с их машинами, дачами и саунами, считают, что они живут плохо. Вместе мы попытались начать все сначала, хотя казалось, что многое уже позади. Из: "Estonia and Russia, J^to^Mns'anrf^Mi^u^,^,!)^^^^^^^ русские: диалог"), Tallinn, The^Ol^Palntefwte^^ International and Social Studies (Estonia), [iii]l998^[l]31l-34^^|n^^CWж)^^ I КАКИЕ ЧУВСТВА ИСПЫТЫВАЮТ ДВА НАРОДА ПО ОТНОШЕНИЮ ДРУГ К ДРУГУ? Эстонцы - к России и русским: * Большинство эстонцев относится к России с предубеяадением. Они считают, что Россия и русские представляют для них угрозу; их опасения связаны с событиями как далекой, так и 462 новейшей истории, трагедией 1939-1940 гг. и ее последствиями, проблемами: СССР, равно как и представлением о настоящем геополитическом положении страх, реальный и подсознательный, усиливают и заявления руководства Федерации последних лет, и ряд официальных документов по внешней политике политике безопасности, а также крайне негативное отношение к Эстонии российских ср массовой информации. По сути, эстонцы опасаются нового возвращения России, поэтому! эстонские политики, как правило, сомневаются в эффективности системы безопасности в Балтийском регионе как таковом и предпочитают в целях укрепления позиций включение Эстонии в различные структуры международной безопасности. * Русский язык вызывает негативные эмоции у эстонцев. Шлейф советского постепенно снизил интерес и к русской культуре, литературе, кино и т.п. В повседневной жизни русский язык оказался вытесненным английским и другими иностранными языками. Обращение на русском языке в эстонских административных и общественных организациях со стороны представителей русскоязычного населения порой вызывает раздражение и протест чиновников. * Эстонцы толерантны к культурному/социальному и этническому многообразию. Однако, они считают трудным и неприятным иметь дело "русской ментальностью", часто сформировавшейся в советский период, а также с "русским образом жизни". Проживание в жилых кварталах, состоящих из огромных обезличенных блочных домов, кажется эстонцам особенно "русским", несмотря на то, что образ жизни самих эстонцев в этих районах такой же. Коллективизм, экстравертность, шумная деятельность, громкая музыка из открытых окон, беспорядок на руководимых русскими предприятиях, русская готовность создавать проблемы и очереди по любому случаю вызывают раздражение у эстонцев. * Большинство эстонской молодежи унаследовало у старшего поколения настороженное отношение к русским. Их взгляды и мнения, в том числе и нежелание учить русский язык и иметь дело с русскими, в основном обусловлены переходом соответствующих настроений от поколения к поколению. Однако, в настоящее время наметились перемены в сторону более нейтрального отношения к русским. * Эстонцы обычно держатся в стороне от русской общины. Проживающих в Эстонии русских они часто рассматривают как "пятую колонну", как правило, почти не делая различий между россиянами и людьми из других республик бывшего Советского Союза, говорящими по-русски. Однако эстонцы высоко ценят тех, кто изучил эстонский язык и интегрирован в эстонское общество. * Эстонцы предпочитают не ездить в Россию (даже в экономически выгодные транзитные поездки). Помимо криминальных сообщений, которые они постоянно слышат о России, их отталкивают проблемы, неизбежно возникающие как при, так и по пересечении границы: неприветливость и неповоротливость различных служб, часто выполняющих инструкции, непонятные для эстонцев (например, пропуск через границу мобильных телефонов только при наличии специального разрешения), низкий уровень бытовых услуг в России (отели, рестораны, транспорт), бюрократическая волокита (обязательная регистрация иностранцев в местных органах власти). Сказывается также и нежелание эстонцев обращать на себя внимание друзей и знакомых непопулярными сегодня российскими контактами. * Многие эстонцы до сих пор рассматривают Россию как отсталую коммунистическую страну. Деятельность российских коммунистов и устремления к восстановлению СССР усугубляет это восприятие. Несмотря на положительные изменения, происходящие в России в последнее время, множество негативных явлений там сохраняется. С большинством российских городов невозможно связаться по телефону, в то время как связь с австралийской деревней можно получить за несколько секунд; в Нью-Йорк письма из Эстонии приходят скорее, чем в ближайшие к ней российские города; россияне часто не отвечают на зарубежную корреспонденцию и т.д.. * Россия все меньше привлекает эстонцев. Горечь советского опыта обусловила, по меньшей мере, индифферентность эстонцев ко всему, что связано с Россией, включая ее экзотические географические