амазанное кровью лицо поблeднeло, и он в обморокe упал на пол... Впослeдствiи Сережа прошел полностью тернистый путь бойца за Родину. В первые же годы войны он, как сокол, ушел на фронт и сдeлался летчиком. В 1919 году в Екатеринодарe я встрeтил его уже штабс-капитаном с Георгiевским крестом. И там, в Екатеринодарe, он по мeрe своих сил бывал и тренировался в мeстном Соколe. Потом мнe довелось встрeтиться с ним уже в 1926 году в Соловках... Он прошел всю эпопею гражданской войны, получил одним из первых орден Св. Николая за безстрашный полет под Перекопом. Потом эвакуацiя, чужбина, соблазн вернуться, политическая близорукость, возвращенiе и Соловки и 10-лeтнiй срок заключенiя... В лагерe его мужественную, безстрашную и прямую натуру давило безправiе, гнет и издeвательство. И на оскорбленiе он отвeчал оскорбленiем, на вызов -- вызовом, на издeвательство -- яростным взглядом своих смeлых глаз. Он первый шел на защиту слабаго и несчастнаго и не раз рeзко сталкивался с чекистами... Сережа был из тeх людей, кто не мог гнуться, не умeл обходить подводных камней и не хотeл изворачиваться. Он мог только сломаться, и он был сломан... Уже послe своего отъeзда в Сибирь я узнал, что его вмeстe с десятками других людей обвинили в каком-то контр-революцiонном заговорe и разстрeляли. Многiе из моих друзей и знакомых погибли в ту ночь... Погиб юноша-скаут -- Дима Шипчинскiй, погиб инженер Коротков, священник отец Михаил Глаголев. И по этому страшному пути прошел к ямe со связанными руками и наш сокол Сергeй Грабовскiй. 342 Вeроятно, он не сопротивлялся, но в чем я глубоко увeрен, он прошел этот свой послeднiй путь спокойным шагом, с высоко поднятой головой... И послe толчка пули он не поник всeм тeлом, а упал в яму, полную окровавленных, еще трепещущих тeл -- так же, как и жил -- прямо и гордо, как молодой дуб... ___ Всe в сборe. Хаим, наш инвалид-завхоз, маленькiй пожилой еврей, юркiй и веселый, торжественно достает из под койки три бутылки пива, встрeченныя возгласами удивленiя. -- Хаим, гдe это вы достали такое чудо? Наш завхоз хитро улыбается. -- Откудова? Это, господа, маленькiй гешефт на чувствах одного тут красноармейца. -- На нeжных чувствах? -- Ну да... У него там, на родинe, невeста осталась.. Вeрно, этакая птичка, пудов этак на 8. Так он ко мнe и пристал: "Напиши, говорит, Хаим, ей письмецо, а то я, говорит, к политруку боюсь обращаться -- засмeет. "Какой ты, скажет, желeзный чекист-дзержинец, если бабам нeжныя письма пишешь"... Ну я, и взялся. -- Хорошо вышло? -- засмeялся Дима, хлопотавшiй около столика с видом заправскаго метр-д'отеля. -- Ох, и накрутил же я там!.. Боже-ж мой... "О, ты, которая пронзила мое больное сердце стрeлой неземной страсти"... Или еще: "Скоро на крыльях своей души я полечу, чтобы прижать тебя навeк к своей пламенной груди"... Ей Богу, прочесть и умереть... Всe разсмeялись. -- Здорово запущено, -- одобрительно крякнул Серж. <--> Как это говорится: "Любви пылающей граната Лопнула в груди Игната"... -- Его, положим, не Игнат, а Софрон звать, но гешефт все-таки вышел выгодный; видите -- пиво из чекистскаго распредeлителя!.. 343 Когда бокалы -- старыя консервныя банки -- были наполнены, Дима предложил: -- Ну, дядя Боб, ты, как старшой, запузыривай тост... -- Нeт, нeт... Довольно наговорился я на своем вeку. Давайте иначе -- по возрасту: старшему и младшему слово. По возрасту Сема старшой -- ему и слово. Небритый исхудавшiй Сема, с темными пятнами на подмороженных щеках, посмотрeл на меня и укоризненно покачал головой. -- Ну, уж от тебя, Борис, я не ждал такого подвоха!.. -- Ничего, ничего. Крой. Компанiя-то вeдь своя... Гони тост, а то газ из пива уходит! На нeсколько секунд Сема задумался. Среди молчанiя послышался жалобный вой вьюги, и внезапно сверкающая струйка снeга скользнула сквозь щель разсохшейся стeны и зашипeла на гудящей печкe. -- Ну, ладно, -- сказал, наконец, нижегородец. -- Не мастер я, правда, тосты говорить, но уж куда ни шло... Он медленно приподнялся, и всe прiумолкли, глядя на его сосредоточенное, печальное лицо. Потом Сема тряхнул головой, как бы отгоняя мрачныя мысли. -- Ну что-ж, друзья! Странный тост я предложу... Выпьем за то, что привело нас сюда... Он замолчал, обвел всeх взглядом и слабо улыбнулся. -- Не за ГПУ, не бойтесь... Выпьем за тe пружины души, которыя не согнулись в нас, несмотря на давленiе. Я не философ. Но вeдь есть что-то во всeх нас, что стало выше страха перед тюрьмой, перед Соловками, и, может быть, даже перед смертью. Вот за это "ч т о - т о", друзья, и выпьем! Может быть, это "что-то" -- это идея, может быть, -- совeсть, может быть, -- искра Божья... Я знаю только, что это "что-то" есть во всeх нас, и этим можно гордиться. Пусть мы зажаты теперь лапой ОГПУ, но все-таки мы не сломаны... Глаза Семы блестeли, и на блeдных, впалых щеках появился румянец. Он медленно поднял вверх жестянку с пивом и торжественно сказал: -- Итак, -- за это "ч т о - т о", что отличает нас от чекиста и коммуниста. Да здравствует "ч т о - т о"! 344 Никто не закричал "ура". Всe как-то на нeсколько секунд ушли в самих себя, в глубину своей души, словно провeряя наличiе этого таинственнаго "что-то" и стремясь найти ему опредeленiе... В молчанiи глухо звякнули жестянки-бокалы. Потом, подталкиваемый дружескими руками, поднялся покраснeвшiй Леня. -- Ну, а я что-ж, -- запинаясь, начал он. -- Мой тост короткiй. Дай Бог, чтобы мы скоро встрeтились на волe живыми и здоровыми... И тогда соберемся при свeтe лагернаго костра и вспомним этот вечер соловецкаго сочельника. Братцы! Мы еще повоюем, чорт возьми... Ну, вот, ей Богу же! Звучат шутки, звенит смeх, и мы забываем, что кругом воет буря, и мы находимся на страшном островe... Кто мог бы тогда подумать, что двоим из нас, тоненькому, кипящему оживленiем Димe и мужественному, суровому Сергeю суждено остаться навeк лежать в холодной землe этого острова... Но сегодня мы живем полной жизнью! Сочельник бывает один раз в году, а мы -- молоды. Чему быть -- тому не миновать!.. Внезапно в сараe звучат тяжелые шаги. Чья-то рука ищет дверную щеколду. Мгновенно со стола исчезают и елочка, и бутылки, и к тому моменту, как дверь раскрывается, пропуская военный патруль, я уже держу в руках программу новогодних спортивных состязанiй и дeлаю вид, что мы ее обсуждаем. Старшiй из красноармейцев, сам спортсмен, благодушно улыбается: -- Ладно, ладно, ребята! Я знаю -- у вас завсегда порядок. Сидите, сидите. Только смотрите, чтобы никто ни в коем случаe не выходил из станцiи -- сегодня запрещено. Патруль уходит, а мы торжественно вытаскиваем из тайника боченок с брагой. Там и мука, и сахар, и изюм, и хмeль, и всякiя другiя спецiи. Все это с громадными трудностями собиралось и копилось спецiально для сочельника и варилось Хаимом с видом средневeковаго алхимика. Теперь настал торжественный момент откупориванiя заповeднаго боченка... 345 Круглое лицо Хаима, нашего виночерпiя, сосредоточено. Всеобщее молчанiе придает особую значительность этому моменту. Пробка скрипит, свист газа проносится по комнатe, вслeд за этим происходит маленькiй взрыв, и пeнистая брага, при общих ликующих возгласах, шипящим потоком льется в подставляемыя кружки... Как мало, собственно, нужно, чтобы доставить радость усталым, забывшим об уютe и беззаботной улыбкe, сердцам! Одно дeло -- заставить себя улыбнуться, другое дeло -- улыбнуться от всего сердца... Саныч вытаскивает "одолженную" у жены какого-то чекиста гитару, и под вой вьюги в трубe и треск пылающих полeньев тихо льются мягкiе аккорды струн и слова чудесной пeсни: "Замело тебя снeгом, Россiя... Запуржило сeдою пургой... И печальные вeтры степные Панихиды поют над тобой..." А непокорная фантазiя опять несется к иному мiру, гдe нeт гнетущих картин голода и террора... Вот сейчас во всем мiрe празднуют Рожденiе Христа. Вездe сiяют радостныя лица, звучат сердечные тосты, мягко свeтят камины, горят традицiонныя рождественскiя свeчи... Я выхожу из сарая. Буря уже прекратилась, и в небe плавно колыхаются чудесные снопы и полосы сeвернаго сiянiя. Розовые, красные, фiолетовые, голубые... Они беззвучно скользят и сiяют в неизмeримой вышинe, мягко освeщая снeжныя поля... Сбоку неясно вырисовывается темный и величественный силуэт башен, соборов и стeн кремля... Все тихо. Сегодня ночь Рождества Христова... "На землe мир и в человeцeх благоволенiе"... Внезапно недалеко за кла<д>бищем раздаются выстрeлы... Волна холодной дрожи проходит по моему тeлу... Так вот что обозначало приказанiе военнаго патруля "не выходить!" Сегодня -- ночь разстрeлов... Яма Как-то, выходя из кремля, я столкнулся с низеньким 346 человeчком. -- Ба, товарищ Гай! Как живете? Лицо Гая расплывается в улыбку. Еще бы! Наше знакомство началось с одиночной камеры на Лубянкe... Это его довели до полусумасшествiя и заставили подписать приготовленныя слeдователями показанiя. Нeкоторые его прiятели были разстрeляны, часть ушла по тюрьмам и ссылкам, а его, уже ненужнаго свидeтеля, послали в Соловки с приговором в 10 лeт. И здeсь Гай своими глазами наблюдал оборотную сторону совeтской дeйствительности. -- Ну, как дeла, товарищ Гай? Да здравствует генеральная линiя великой партiи и соцiалистическое перевоспитанiе народа путем концлагерей? -- Да бросьте, т. Солоневич, -- мягким тоном просит Гай. -- Довольно насмeхаться. Вижу я этот соцiализм. -- Ладно, ладно, раскаявшiйся грeшник, -- шутливо говорю я, беря его под руку. -- Чтобы окончательно избавить вас от иллюзiй, давайте пойдемте со мной сюда, на кладбище. Я вам там кое-что покажу, что закрeпит ваше раскаянiе. За кладбищем, у лeса мы подходим к большой прямоугольной ямe, вырытой еще осенью. Яма до половины чeм-то наполнена, и это "что-то" полузанесено снeгом.... Из под бeлаго савана, наброшеннаго милосердным небом на этот страшный прямоугольник, синеватыми пятнами торчат скрюченныя руки и ноги мертвецов... Сколько их здeсь, этих жертв безчеловeчнаго лагернаго режима, безвременно погибших на этом забытом Богом островкe? В серединe ямы, гдe порыв вeтра сорвал снeг, обнажен почти цeлый труп -- изможденный, страшный, костлявый. А у самых наших ног из под снeга высовывается голова с синими губами, искривившимися в страшной гримасe, и холодным блеском остановившихся зрачков. -- Вот цeна "достиженiй революцiи"! -- с горечью говорю я. 347 -- Ax, оставьте, Солоневич, оставьте, -- истерически вскрикивает Гай и лихорадочно тащит меня назад. -- Зачeм вы меня мучите всeм этим?.. Боже мой! Не напоминайте мнe никогда, что я был с ними... Я уже довольно заплатил за свою ошибку... -- Да, но за вашу ошибку, другiе, там в я м e, заплатили еще больше!.. -------- 23 апрeля 1928 года Парад в розницу Полярный апрeль... Наступили чудесныя бeлыя ночи. Еще холодные лучи солнца сiяют до поздняго вечера, и снeг слeпит глаза своей нестерпимой бeлизной. Сегодня 23 апрeля -- день св. Георгiя Побeдоносца. В прошлом году мы собрались вмeстe, но в этом году этот сбор особенно опасен... По лагерю прошла волна "зажима" и преслeдованiй контр-революцiонеров. Нeсколько недeль тому назад группа священников, собравшаяся помолиться вмeстe, была арестована и посажена в изолятор по обвиненiю в контр-революцiонном заговорe... И на предварительном совeщанiи мы, по мeткому выраженiю Димы, рeшили отпраздновать наш день "не оптом, а в розницу" -- ограничиться только посeщенiями друг друга... На дворe -- мороз и вeтер. Сeверный полярный круг не шутит и не сдается веснe. Я нахлобучиваю свою волчью шапку и отправляюсь в поход. В нашем сараe Дима отплясывает какой-то замысловатый индiйскiй танец, стараясь согрeть застывшiя ноги. Он только что принес из починочной мастерской нeсколько пар красноармейских лыж и продрог до костей. -- Ты это куда, дядя Боб? Ей Богу, в сосульку превратился! -- Надо, братишечка, ребят-то наших повидать... -- Ах, парадный обход! Постой, пойдем вмeстe. Вот только отогрeюсь немного. -- Никак нельзя, Димочка. Пропуска для хожденiя 348 по острову у тебя вeдь нeт. А теперь такiя строгости -- как раз в карцер угодишь. Да и тут кому-то нужно остаться... -- Ладно, ладно, катись, Баден-Пауль Соловецкiй... Что-ж дeлать? Только ты там и за меня хорошенько потряси лапы ребятам... Человeк долга Недалеко от нас к стeнe Кремля прислонилось маленькое зданiе -- это наше пожарное депо. Ленинградскiй скаут Володя поступил в депо простым пожарным, но скоро зарекомендовал себя таким спецiалистом, что он теперь уже начальник пожарной охраны. В дежуркe -- темно. Володя крутит ручку стараго телефона и с трудом узнает меня. Лицо его помято, и на щекe полоса сажи. Я молча протягиваю ему лeвую руку. Нeсколько недоумeвая, он дружески пожимает ее, а потом, переводя глаза на зеленую вeточку в петлицe моей тужурки (по традицiи русских скаутов 23 апрeля каждый скаут должен в петлицe имeть цвeток или простую зеленую вeточку) и радостно вскрикивает: -- А вeдь и вeрно, чорт побери... Вeдь сегодня же двадцать третье! И как это я проворонил? Голова, правда, совсeм заморочена; всю ночь не спал. Только что с пожара прieхали! Деревянный барак у Савватьева горeл. Сам знаешь, какiе у нас порядки -- ни воды, ни огнетушителей. Люди послe работы спали всe, как убитые, и дневальный, видно, -- тоже... Там все лeсорубы... Шестеро и сгорeло, пока мы подоспeли... Видишь, -- сказал он, протягивая ко мнe свои почернeвшiя от сажи и угля руки, -- самому пришлось работать в огнe... -- Да у тебя, брат, и на рожe-то слeды геройства... Володя разсмeялся. -- А хорошо, что ты все-таки зашел, напомнил. Надо и мнe нашу славную традицiю выполнить. Он оглянулся. На стeнкe дежурки висeл портрет недавно умершаго основателя ЧК, Дзержинскаго, отличавшагося фанатичной жестокостью. Портрет был окружен вeнком из золотых вeток... -- Вот это кстати! Выручил, значит, "желeзный чекист" скаута! 349 Володя отламывает вeточку от "вeнка и, торжествующе улыбаясь, вдeвает ее в петлицу тужурки. -- Пусть эта сволочь перевернется в гробу. -- Да он вeдь в крематорiи сожжен... -- Ну, так пусть черти его в аду лишнiй разок за мой счет припекут... Тьфу, какiя глупости в голову лeзут, -- сам над собой разсмeялся Володя. -- Но в нашем положенiи даже шиш в карманe показать, и то прiятно. Все-таки как-то на душe легче... Его утомленное лицо оживляется лукавой усмeшкой... На грани сдачи В маленькой комнаткe ВПО (Воспитательно-Просвeтительный Отдeл), окутанный табачным дымом и гомоном спорящих голосов, над столом склонился наш художник Игорь. Перед ним длинная полоса бумаги, на которой вчернe уже выведено: "Труд без творчества есть рабство". Игорь накладывает краски на буквы, изрeдка нервным движенiем откидывает со лба длинные волосы и от старанья незамeтно для самого себя высовывает кончик языка. -- Здорово, Игорь! Среди окружающаго шума, поглощенный своей работой, Игорь не сразу откликается. Я трясу его за плечо. -- Эй, очухайся, мазилка. Я к тебe с поздравленiем пришел. -- Это дeло, -- ласково отвeчает он, крeпко пожимая мнe руку. -- В отвeт на твое поздравленiе я тебя сразу же и ограблю, -- Он быстрым движенiем выхватывает мою вeточку и прикрeпляет ее к своей рубашкe. -- Ты себe еще достанешь, а мнe отсюда никак не выбраться. Видишь, какой лозунг малюю. Как раз соотвeтствующiй для концлагеря... -- Да, лозунг подходящiй. Вот его бы на лeсозаготовки или на Кемь-Ухту -- сразу бы энтузiазм поднялся... Улыбающееся лицо Игоря покрыто какой-то зеленоватой блeдностью. Он совсeм истощен и, вдобавок, каждой весной его мучат приступы цынги. 350 В Москвe он был кормильцем большой семьи, которая теперь живет впроголодь и не может помочь ему ни деньгами, ни посылками. Мы всe стараемся подeлиться с ним, чeм можем. Но велика ли может быть наша помощь? Всe мы живем полуголодными... Разгром скаутов, может быть, наиболeе тяжело ударил именно по Игорю. Почти у всeх из нас там, на волe, остались родные, которые из-за нашего ареста все-таки не голодают, а как-то перебиваются. А семья Игоря бeдствует по-настоящему... А в перспективe у него -- еще долгiе годы ссылки, разлука с родными, лишенiе избирательных прав, невозможность учиться и свободно работать, словом, невеселая карьера контр-революцiонера, сидящаго "на карандашикe" у ГПУ. Впереди разбитая жизнь, а Игорь весь кипит желанiем работать и творить... И мы не увeрены, что он не сдастся под давленiем всeх этих невеселых обстоятельств. Может быть, он подаст заявленiе покаяннаго типа и пойдет работать к пiонерам, только-бы не сломать себe жизни. Конечно, его выпустят и дадут возможность работать. Всe мы понимаем его положенiе и его настроенiе и, если он даже и сдастся, никто из нас не кинет в него камнем осужденiя: "Не осилили его сильные, Так дорeзала осень черная..." Но Игорь не трус. При прощаньи он церемонно салютует мнe, и его лeвая рука смeло тянется к моей через стол, заваленный коммунистическими лозунгами... О, это скаутское рукожатiе! Думал ли когда-нибудь Баден-Пауль, что по этому рукопожатiю не только скауты будут узнавать друг друга, но и враги, настоящее, не игрушечные враги, будут вылавливать и ликвидировать скаутов, как преступников!.. Представитель СММ Заглядываю в библiотеку. Там, уйдя с головой в свое дeло, просматривает какую-то книгу низенькiй, южнаго типа паренек Николай, коренастый, заросшiй волосами, одeтый в остатки того, что в дни "имперррiалистической бойни" именовалось бы солдатской шинелью... 351 Николай в Соловках -- на особом положенiи. Его и боятся, и держат под особым контролем. Его отец -- видный московскiй чекист, и на Николая смотрят, нeкоторым образом, как на "блуднаго сына". Он уже давно порвал со своим отцом. Идея коммунизма, диктатуры и террора, в которых хотeл воспитать его отец, чтобы подготовить себe достойную смeну, вызвали в душe Николая только отвращенiе и жажду найти иныя, болeе справедливыя формы соцiальной жизни. Николай был крeпко привязан к нашему братству, хотя скаутинг и на дал ему отвeта на волнующiе его политическiе вопросы. Когда девятый вал разгромов пронесся над нашими головами, он рeзко отказался от помощи и связей отца и вмeстe с нами очутился на Соловках. Николай у нас -- рeзко выраженный политик. Он проповeдует мысль, что управлять страной должны не профессiоналы политики, не невeжественная масса, не финансовые дeльцы, не военная сила, не фанатики соцiализма, а люди науки и знанiя. Его idée fixe -- власть культурных и знающих людей. Он хорошо знал подпольную жизнь совeтской молодежи, ея стремленiя, исканiя и недовольство совeтской жизнью. Это он впервые разсказал мнe о могучей юношеской подпольной политической организацiи -- "Союза Мыслящей Молодежи", на которую ГПУ смотрит с такой тревогой и ненавистью... -- Борис, Борис, -- даже не здороваясь со мной, восклицает он. -- Гляди-ка, что я тут, в старых монастырских фолiантах вычитал: тут у монахов настоящiй НОТ32 был, когда еще дeдушки Тейлора и на свeтe не было. Тут, брат, описаны производственные процессы солеварен и молочнаго хозяйства. Прямо чудеса! Знаешь, оказывается, еще в концe XIX вeка англичане сюда eздили учиться постановкe молочнаго дeла!... 32 Научная Организацiя Труда. Он опустил свою книгу и взглянул на меня сквозь космы своих изсиня-черных волос. -- Вот это, брат, -- да!... Я, признаться, думал, что монахи, как это в совeтских книгах пишут, -- так себe 352 -- лежебоки были, только молиться, да каяться умeли, а вот, поди-ж ты... Молодцы! Вот это, вeрно, настоящая коммуна была -- не чета нынeшним, соцiалистическим... Вот что значит спаивающая идея!... Вeра в Бога, да альтруизм... Чорт побери!.. Мнe только сейчас пришло в голову -- как много общаго, вот, в общих установках монашества, рыцарства и скаутинга... У всeх разная линiя в жизни, а истоки-то одинаковые... Слушай, Борис. Ты брат, не обижайся. Катись себe дальше -- я сейчас слишком взволнован этими мыслями, чтобы с тобой калякать... Вот, как в головe все сляжется, тогда потолкуем... Пожав мнe руку, он поворачивается к полкам со старинными монастырскими книгами, недоступными другим заключенным, а только ему, как библiотекарю. Счастливец! Его мысль горит и сверкает, и его жизнь полна содержащем даже здeсь, в условiях лагеря... "Профессор кислых щей" В одном из зданiй кремля, в бывшей монастырской кельe, нынe красочно именуемой "комнатой научных работников", почти безвылазно сидит наша "ученая крыса", бородатый сосредоточенный Сережа. Он немного не от мiра сего. Его вниманiе и силы ушли в разработку абстрактных проблем математики и астрономiи. Когда он был еще на волe, выдающiеся профессора пророчили ему блестящую карьеру, но волей ГПУ эта карьера была прервана. Сейчас он предложил ВПО разработать вопрос о влiянiи климатических перемeн на ход рыбы по метеорологическим данным, сводкам рыбных артелей и старинным монастырским источникам. ВПО ухватилось за эту мысль: вот-де, можно щегольнуть перед наивными читателями совeтских газет: "Посмотрите, мол. У нас, на Соловках, даже наука процвeтает!"... И Сережа был немедленно снят с укладки кирпичей и поставлен на "научную работу". Когда видишь его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, ясно ощущается, что это -- 353 его сфера. И, дeйствительно, Серж нeсколько оторван от жизни и от нашей семьи. Его интересы выше и шире рамок настоящаго. Он не замeчает окружающаго. Ему почти все равно, когда, как и что он будет eсть, сколько разнообразных дыр в его костюмe и что будет через год-два. Но память и точность нашего будущаго профессора замeчательны, и свeжая еловая вeточка весело зеленeет в петлицe его стараго, рванаго пиджака. -- Слушай, Серж! Пройдемся-ка по свeжему воздуху, а то у тебя, как у Фридриха Барбароссы, борода сквозь стол прорастет... -- Нeт, Борис, спасибо. Тут у меня как раз мысли ядовитыя назрeли, да и Николай со старых полок гдe-то выкопал книгу о монастырском рыболовствe XVII вeка. Я уж посижу, а ты там от моего имени попережми лапы ребятам. Это как раз по тебe -- циркулировать по разным мeстам. А у меня темперамент книжный. Кстати, вот: получил я каким-то чудом письмо от Римы, пишет что и она, и твоя Ирина, и бeдняга невeста Сени -- Ниночка, и другiя наши вдовыя жены основали в Москвe что-то вродe содружества скаутских жен и налаживают планомeрную помощь и нам, мужьям-неудачникам, и холостякам-скаутам. Так что с первыми пароходами ждем прежде всего противоцынготных средств. Ты уж там по своей врачебной части распредeли, что кому, да заодно и бодрость поддержи. Не зря же тебя Валерьянкой Лукьянычем зовут. А я уж за твое здоровье посижу -- работа заeла. Апостолы скаутизма В строительном отдeлe -- низком деревянном баракe, наскоро сколоченном из "горбылей", за чертежным столом склонились рядом двe головы -- Петро и Саша. Их положенiе в нашей скаутской семьe исключительное -- это наш "суд чести", наша скаутская совeсть. Их моральный авторитет стоит так высоко в наших глазах, что каждый из нас старается оцeнить свои поступки и рeшенiя под их углом зрeнiя. И если лица Петро и Саши 354 омрачаются, каждый из нас чувствует себя пристыженным. Сколько раз вопрос: "а как бы посмотрeли на это "наши судьи"?" -- останавливал многих из нас от поступка, спорнаго с точки зрeнiя морали скаута. Нижегородец Саша -- это тип русскаго идеалиста. Худощавый и нeжный, с большими сeрыми глазами и мягкой улыбкой, он всегда невольно напоминал мнe Алешу Карамазова, который, по образному выраженiю нашего скаутскаго поэта: "С отчаянiем во взорe У Бога вопрошает, Зачeм Он создал мiр, Во злe погрязшiй?... Его душа, как нeжная мимоза, Его вопрос, как острая стрeла..." Ложь и неправда жизни жестоко бьют и ранят его душу. Трудно живется ему среди окружающаго гнета и произвола, и ему больно видeть, как нeкоторые из нас ищут и находят компромиссные пути для дeятельности даже в этих условiях... Я часто чувстувую и на себe его грустный испытывающiй взгляд и знаю, что ему больно видeть меня в кругу тюремщиков, чекистов и наших "красных жандармов". Он согласен с тeм, что занимаемое мной положенiе дает мнe возможность помогать многим, что это неизбeжный компромисс в суровых условiях лагеря, но он не боец, а идеалист-мечтатель, и его душe тяжело. Инстинкт борьбы ему чужд. Другой чертежник -- Петро, такой же славный юноша, прямой и стройный, с ясным безхитростным умом и безмятежным сердцем. К нему как-то не пристает грязь жизни. Он находит силы в самом себe, чтобы спокойно переносить свое положенiе. Никто не слыхал от него ни одной жалобы и рeзкаго слова осужденiя. Он всегда старается вдуматься в причины поступка, в причины ошибки, и его мнeнiя, в противоположность суровому сужденiю Саши, всегда снисходительны и человeчны. Саша судит поступки с точки зрeнiя скаутской морали, Петро оцeнивает их, еще и снисходя 355 к человeческой слабости, учитывая ненормальную обстановку жизни и считая наши скаутскiе законы только недостижимым идеалом, уклоненiя от пути к которым неизбeжны. И рeзкость и нeкоторая нетерпимость Саши удивительно сочетаются с человeчностью и снисходительностью Петро, и многiе из нас, послe разговора с нашим "судом чести", уходили как-будто морально просвeтленные... Когда я вспоминаю об этих цeльных натурах, в ушах невольно звучат стихи московскаго скаута: "Ни горы, ни море, Ни небо, ни степи, Ни лица людей и ни тeло; Самое прекрасное, Что есть на землe и в искусствe, Это -- душа человeка..." Ребята встрeчают меня ликующе, и их рукопожатiе особенно сердечно. Вeдь сегодня день нашей радости, праздник скаутов всего мiра, и их глаза сiяют... И, уже уходя, я вижу с дороги, как через грязное стекло, заткнутое сбоку куском пакли, кивают мнe радостныя лица наших "апостолов скаутизма", как с ласковым уваженiем зовем мы Сашу и Петро... Медвeжiй тюлень У большого буксирнаго парохода, ремонтирующагося и вытащеннаго на берег, раньше, в дни славы монастыря, называвшаяся "Архистратигом Михаилом", а теперь переименованнаго в "Энгельса", я не без труда нахожу нашего славнаго ГлЃба. Он у нас штурман дальняго плаванья... Да и кого только нeт среди скаутов, сосланных на Соловки! Мы частенько смeемся, что если бы ГПУ, вмeсто Соловков, послало нас с нашими герлями на какой-нибудь необитаемый остров, наша республика была бы лучшей в мiрe... Судьба нашего ГлЃба сложилась особенно обидно. Сын адмирала (Н. Ф. Бострем), он кончил курс учебы в Англiи и прieхал перед самой революцiей в Россiю, чтобы отдать свои знанiя родному флоту. Но не довелось ему 356 поплавать на вольных кораблях по свободным волнам со своей молодой, женой-скаутом... Теперь он плавает на баржах, катерах и параходах, принадлежащих ГПУ, и по морю, которое с полным правом можно бы было назвать морем "полярной каторги"... Широкоплечая, медвeжья фигура ГлЃба рисует его каким-то увальнем, каким-то моржом. И, дeйствительно, на сушe он как-то вял, неповоротлив и почти сонлив. Но как-то мнe довелось видeть его на водe: он преобразился в родной стихiи, стал совсeм иным -- быстрым, точным, стремительным, настоящим "морским волком". Помню, как весело сiяло его лицо, когда его буксир в шторм точно развернулся и цeпко пришвартовался к пристани... Но сейчас он на берегу. Он медленно откладывает в сторону англiйскiй ключ, методически и аккуратно вытерает куском пакли свою ладонь от масла и копоти и долго и крeпко трясет мою руку, весело улыбаясь. Он, наш ГлЃб, не разговорчив. Да и все понятно в день 23 апрeля в крeпком рукопожатiи двух скаутов, запертых на страшном островe... ___ Измученным и продрогшим возвращался я домой послe своего "парада в разсрочку". Но на душe было свeтло и радостно. Медленно шел я мимо величественной кремлевской стeны, пытаясь проанализировать всколыхнувшiя мою душу впечатлeнiя сегодняшняго дня... Вот сколько их, моих братьев по скаут-значку и Соловкам! Всe разные, каждый характерен по своему, а вмeстe с тeм, в каждом из них есть что-то одинаковое, что-то душевно высокое и крeпкое. Недаром вeдь со всeх концов Россiи прислали сюда, в этот полярный лагерь, самый суровый и страшный, именно эту молодежь... Что же заставило их не сдаться перед мощью ГПУ? Что дало им силы не отступить перед перспективой исковеркать свое будущее и, может быть, даже заплатить головой за свое сопротивленiе? Да, всe они скауты... Но как могло случиться, что идея воспитанiя молодежи, брошенная почти 30 лeт тому назад не педагогом, не ученым, не философом, не учителем 357 жизни, а простым боевым англiйским офицером, так овладeла молодыми сердцами, что в дни испытанiй подняла тысячи их на геройскiе подвиги? Вeдь вся безнадежность и опасность сопротивленiя была ясна каждому. Идти со своей идеей и молодым задором против колоссальной мощи ОГПУ было бы как-будто бы так легкомысленно. Так что же питало гордость и несгибаемость этой молодежи в ея заранeе обреченной на неудачу борьбe против давящей лапы ГПУ?.. Эта мысль захватила меня. В самом дeлe, как опредeлить ту силу, которая побудила безоружную молодежь безстрашно смотрeть в свирeпые глаза террора и даже здeсь, в самой пасти ГПУ, не признавать себя побeжденной и раздавленной?.. Я вспомнил сотни и сотни скаутов, их жизнь, их чувства, надежды, стремленiя, еще раз мысленно пробeжал глазами по рядам моих соловецких друзей, заглянул вглубь своей души и увeренно отвeтил: Мы не сдались потому, что нам было противно насилiе над нашими убeжденiями; потому, что мы не хотeли согнуться перед властью грубой силы; потому, наконец, что никто из нас не чувствовал себя виновным перед своей Родиной-Россiей, которой мы служили... Мы не отозвались на предложенiе Комсомола -- калeчить дeтскiя души в отрядах пiонеров, и не порвали нашей братской связи из-за страха перед репрессiями ГПУ. Мы честно и прямо называли себя скаутами и так же прямо выполняли свой долг, как мы его понимали. Наша совeсть и гордость не позволили нам понести к ногам ГПУ покаянной мольбы о прощенiи. Она диктовала нам прямой путь. Этот путь привел нас в Соловки. Ну, так что-ж? Может быть, какой-нибудь скептик, волосы котораго убeлены пылью длинной жизненной дороги, и мог бы сказать нам тоном мягкаго упрека: -- Развe стоило коверкать свою молодую жизнь из-за юной задорности и несгибаемости? Это вeдь -- дeтское донкихотство. Но вeдь мы боролись не за скаутскую организацiю, не за право дeтей собираться в патрули, носить широкополыя шляпы и ходить в походы. 358 Мы были солдатами великой армiи молодежи, которая не пошла ни под угрозой нагана, ни за приманкой пайка по пути безбожiя, интернацiонала и крови... В этой армiи были бойцы разных степеней активности. Были и террористы, и боевики, и подпольщики, и политики. Скаутскiй отряд оказался носителем моральной силы нашей идеи. Он не успeл сплотиться в кулак для политическаго сопротивленiя, но в сотнях и тысячах городов Россiи он показал свою несгибаемость, свою моральную силу и с честью вынес первое испытанiе, которое судьба поставила на пути скаутскаго братства всего мiра. Русскiе скауты показали, что Россiя, нацiональная Россiя, может поставить их в ряды тeх сыновей, которые остались до конца на русском посту... Мы не сдались, и грубая сила могла только разметать нас по всему лицу нашей Родины. Многiе погибли под ударами террора, но в душe оставшихся, закаленных испытанiями, по-прежнему горит Огонек Россiи. И если когда-нибудь будет подсчитываться количество погибших на великом пути прогресса человeчества, количество жертв в борьбe за идею правды и любви, -- тогда молодежь всего мiра с чувством гордости и уваженiя склонится перед памятью русских скаутов. Ибо русскiе скауты даже в вихрe пожара революцiи не склонили перед грубой силой своих знамен... Послeднiй взгляд на Соловки "Бог не без милости, Казак не без счастья..." Всe испытанiя послeдних лeт все большей больше отражались на состоянiи моих больных глаз. Закон Locus minoris resistentiae (мeсто наименьшаго сопротивленiя) сказывался в полной мeрe. В моем организмe оказалось наслeдственно слабое мeсто -- глаза, и по этому мeсту ударили всe невзгоды. Думать о леченiи и уходe здeсь, на Соловках, было бы наивностью. Люди с послeдними степенями туберкулеза посылались сюда и гибли сотнями от лагерных условiй, от работы, от цынги, от полярнаго климата... Гдe мнe, контр-революцiонеру, было мечтать о том, что вопрос о 359 моем гаснущем зрeнiи обезпокоит кого-либо из чекистов?.. Меня спасла помощь брата и жены. Гдe-то там, в Москвe, от скромнаго бюджета отрывались крохи и посылались мнe... Не будь этого -- не уйти бы мнe с Соловков живым и зрячим... Но я боролся за зрeнiе со всей своей изворотливостью, и так же боролись за это и в Москвe. Я не могу писать, как удалось мнe добиться успeха, но неожиданно в концe апрeля 1928 г. разразился гром среди яснаго неба. Пришла бумажка: "Заключеннаго Солоневича, Б. Л. направить в Ленинград, в тюремную больницу имени д-ра Гааза"... И вот, как-то вечером мнe объявили, что рано утром я на лодкe отправляюсь на материк... Пароходное сообщенiе между Соловками и материком поддерживается только около 6 мeсяцев в году. Остальное время гавани замерзают, и около острова образуется полоса льда в 3-4 километра шириной. Само море цeликом не замерзает, и в хорошiе дни на