улся и добавилъ, -- палачъ, какъ вы говорите. -- Я не говорилъ. -- Мнe -- не говорили. Другимъ -- говорили. Или, во всякомъ случаe -- думали... Было бы глупо отрицать, что такой ходъ мыслей дeйствительно существовалъ. -- Разные палачи бываютъ. Тe, кто идетъ по любви къ этому дeлу -- выживаютъ. Тe, кто только по убeжденiю -- гибнутъ. Я думаю, вотъ, что Якименко очень мало безпокоится о потеряхъ въ эшелонахъ. -- А откуда вы взяли, что я безпокоюсь? {169} -- Таскаетесь по ночамъ за моими списками въ УРЧ... Якименко бы таскаться не сталъ. Да и вообще -- видно... Если бы я этого не видeлъ, я бы къ вамъ съ этими списками и не пошелъ бы. -- Да? Очень любопытно... Знаете что -- откровенность за откровенность... Я насторожился. Но несмотря на столь многообeщающее вступленiе, Чекалинъ какъ-то замялся, потомъ подумалъ, потомъ, какъ бы рeшившись окончательно, сказалъ: -- Вы не думаете, что Якименко что-то подозрeваетъ о вашихъ комбинацiяхъ со списками? Мнe стало безпокойно. Якименко могъ и подозрeвать, но если объ его подозрeнiяхъ уже и Чекалинъ знаетъ, -- дeло могло принять совсeмъ серьезный оборотъ. -- Якименко на дняхъ далъ распоряженiе отставить моего сына отъ отправки на БАМ. -- Вотъ какъ? Совсeмъ занимательно... Мы недоумeнно посмотрeли другъ на друга. -- А что вы, собственно говоря, знаете о подозрeнiяхъ Якименки? -- Такъ ничего, въ сущности, опредeленнаго... Трудно сказать. Какiе-то намеки, что ли... -- Тогда почему Якименко насъ не ликвидировалъ? -- Это не такъ просто. Въ лагеряхъ есть законъ. Конечно, сами знаете, -- онъ не всегда соблюдается, но онъ есть... И если человeкъ зубастый... По отношенiю къ зубастому человeку... а васъ здeсь цeлыхъ трое зубастыхъ... Ликвидировать не такъ легко... Якименко человeкъ осторожный. Мало ли какiя у васъ могутъ быть связи... А у насъ, въ ГПУ, за нарушенiе закона... -- ... по отношенiю къ тeмъ, кто имeетъ связи... Чекалинъ посмотрeлъ на меня недовольно: -- ... спуску не даютъ... Заявленiе Чекалина вызвало необходимость обдумать цeлый рядъ вещей и, въ частности, и такую: не лучше-ли при такомъ ходe событiй принять предложенiе Чекалина насчетъ БАМа, чeмъ оставаться здeсь подъ эгидой Якименки. Но это былъ моментъ малодушiя, попытка измeны принципу: "все для побeга". Нeтъ, конечно, "все для побeга". Какъ-нибудь справимся и съ Якименкой... Къ темe о БАМe не стоитъ даже и возвращаться. -- Знаете что, товарищъ Чекалинъ, насчетъ закона и спуска, пожалуй, нeтъ смысла и говорить. -- Я вамъ отвeчу прежнимъ вопросомъ: почему на отвeтственныхъ мeстахъ сидятъ Якименки, а не вы? Сами виноваты. -- Я вамъ отвeчу прежнимъ отвeтомъ: потому, что во имя приказа или, точнeе, во имя карьеры онъ пойдетъ на что хотите. А я -- не пойду. -- Якименко только одинъ изъ винтиковъ колоссальнаго аппарата. Если каждый винтикъ будетъ разсуждать... -- Боюсь, что вотъ вы все-таки разсуждаете. И я -- тоже. Мы все-таки, такъ сказать, продукты индивидуальнаго творчества. {170} Вотъ когда додумаются дeлать людей на конвейерахъ, какъ винты и гайки, тогда будетъ другое дeло. Чекалинъ презрительно пожалъ плечами. -- Гнилой индивидуализмъ. Такимъ, какъ вы, хода нeтъ. Я нeсколько обозлился: почему мнe нeтъ хода? Въ любой странe для меня былъ бы свободенъ любой ходъ. -- Товарищъ Чекалинъ, -- сказалъ я раздраженно, -- для васъ тоже хода нeтъ. Потому что съ каждымъ вершкомъ углубленiя революцiи власть все больше и больше нуждается въ людяхъ не разсуждающихъ и не поддающихся никакимъ угрызенiямъ совeсти -- въ Стародудцевыхъ и Якименкахъ. Вотъ именно поэтому и вамъ хода нeтъ. Эти эшелоны и эту комнатушку едва-ли можно назвать ходомъ. Вамъ тоже нeтъ хода, какъ нeтъ его и всей старой ленинской гвардiи. Вы обречены, какъ обречена и она. То, что я попалъ въ лагерь нeсколько раньше, а вы попадете нeсколько позже -- ничего не рeшаетъ. Вотъ только мнe въ лагерe не изъ-за чего биться головой объ стeнку. А вы будете биться головой объ стeнку. И у васъ будетъ за что. Во всемъ этомъ моя трагедiя и ваша трагедiя, но въ этомъ и трагедiя большевизма взятаго въ цeломъ. Все равно вся эта штука полнымъ ходомъ идетъ въ болото. Кто утонетъ раньше, кто позже -- этотъ вопросъ никакого принципiальнаго значенiя не имeетъ. -- Ого, -- поднялъ брови Чекалинъ, -- вы, кажется, цeлую политическую программу развиваете. Я понялъ, что я нeсколько зарвался, если не въ словахъ, то въ тонe, но отступать было бы глупо. -- Этотъ разговоръ подняли вы, а не я. А здeсь -- не лагерный баракъ съ сексотами и горючимъ матерiаломъ "массъ". Съ чего бы я сталъ передъ вами разыгрывать угнетенную невинность? Съ моими-то восемью годами приговора? Чекалинъ какъ будто нeсколько сконфузился за чекисткую нотку, которая прозвучала въ его вопросe. -- Кстати, а почему вамъ дали такой странный срокъ -- восемь лeтъ, не пять и не десять... -- Очевидно, предполагается, что для моей перековки въ честнаго совeтскаго энтузiаста требуется ровно восемь лeтъ... Если я эти восемь лeтъ проживу... -- Конечно, проживете. Думаю, что вы себe здeсь и карьеру сдeлаете. -- Меня московская карьера не интересовала, а ужъ на лагерную -- вы меня, товарищъ Чекалинъ, извините -- на лагерную -- мнe ужъ совсeмъ наплевать. Проканителюсь какъ-нибудь. Въ общемъ и цeломъ дeло все равно пропащее. Жизнь все равно испорчена вдрызгъ... Не лагеремъ, конечно. И ваша -- тоже. Вы вeдь, товарищъ Чекалинъ, -- одинъ изъ послeднихъ могиканъ идейнаго большевизма... Тутъ и дискуссировать нечего. Довольно на вашу физiономiю посмотрeть... -- А позвольте васъ спросить, что же вы вычитали на моей физiономiи? -- Многое. Напримeръ, вашу небритую щетину. Якименко {171} каждый день вызываетъ къ себe казеннаго парикмахера, бреется, опрыскивается одеколономъ. А вы уже не брились недeли двe, и вамъ не до одеколона. -- "Быть можно дeльнымъ человeкомъ и думать о красe ногтей", -- продекламировалъ Чекалинъ. -- Я не говорю, что Якименко не дeльный. А только бываютъ моменты, когда порядочному человeку -- хотя бы и дeльному -- не до ногтей и не до бритья... Вотъ вы живете чортъ знаетъ въ какомъ сараe... У васъ даже не топлено... Якименко такъ жить не будетъ. И Стародубцевъ -- тоже... При первой же возможности, конечно... У васъ есть возможность и вызвать заключеннаго парикмахера, и приказать натопить печку. Чекалинъ ничего не отвeтилъ. Я чувствовалъ, что моя безмeрная усталость начинаетъ переходить въ какое-то раздраженiе. Лучше уйти. Я поднялся. -- Уходите? -- Да, нужно все-таки хоть немного вздремнуть... Завтра опять эти списки. Чекалинъ тяжело поднялся со своей табуретки. -- Списковъ завтра не будетъ, -- сказалъ онъ твердо. -- Я завтра устрою массовую провeрку здоровья этого эшелона и не приму его... И вообще на этомъ прiемку прекращу... -- Онъ протянулъ мнe руку. Я пожалъ ее. Чекалинъ задержалъ рукопожатiе. -- Во всякомъ случаe, -- сказалъ онъ какимъ-то начальственнымъ, но все же чуть-чуть взволнованнымъ тономъ, -- во всякомъ случаe, товарищъ Солоневичъ, за эти списки я долженъ васъ поблагодарить... отъ имени той самой коммунистической партiи... къ которой вы такъ относитесь... Вы должны понять, что если партiя не очень жалeетъ людей, то она не жалeетъ и себя... -- Вы бы лучше говорили отъ своего имени, тогда мнe было бы легче вамъ повeрить. Отъ имени партiи говорятъ разные люди. Какъ отъ имени Христа говорили и апостолы, и инквизиторы. -- Н-да... -- протянулъ Чекалинъ раздумчиво... Мы стояли въ дурацкой позe у косяка дверей, не разжимая протянутыхъ для рукопожатiя рукъ. Чекалинъ былъ, казалось, въ какой-то нерeшимости. Я еще разъ потрясъ ему руку и повернулся. -- Знаете что, товарищъ Солоневичъ, -- сказалъ Чекалинъ. -- Вотъ -- тоже... Спать времени нeтъ... А когда урвешь часокъ, такъ все равно не спится. Торчишь вотъ тутъ... Я оглядeлъ большую, холодную, пустую, похожую на сарай комнату. Посмотрeлъ на Чекалина. Въ его глазахъ было одиночество. -- Ваша семья -- на Дальнемъ Востокe? Чекалинъ пожалъ плечами. -- Какая тутъ можетъ быть семья? При нашей-то работe? Значитъ -- уходите? Знаете, что? На завтра этихъ списковъ у васъ больше не будетъ. Эшелоновъ я больше не приму. Точка. Къ чертовой матери. Такъ, вотъ -- давайте-ка посидимъ поболтаемъ, у меня есть коньякъ. И закуска. А? {172} ОБЩЕРОССIЙСКАЯ ПЛАТФОРМА Коньякъ меня въ данный моментъ не интересовалъ. Закуска -- интересовала. Правда, голодъ сталъ какимъ-то хроническимъ фономъ жизни и особо болeзненныхъ ощущенiй не вызывалъ. Но eсть всегда хотeлось... На секунду мелькнуло смутное подозрeнiе о мотивахъ этого необычнаго приглашенiя, я посмотрeлъ въ глаза Чекалину и увидeлъ, что мой отказъ будетъ чeмъ-то глубоко оскорбительнымъ, какимъ-то страннымъ оскорбленiемъ его одиночеству. Я вздохнулъ: -- Коньякъ бы не плохо... Лицо Чекалина какъ-то повеселeло. -- Ну вотъ -- и замeчательно... Посидимъ, побалакаемъ... Я сейчасъ... Чекалинъ засуетился. Полeзъ подъ кровать, вытащилъ оттуда обдрипанный фанерный чемоданъ, извлекъ изъ него литровую бутылку коньяку и основательную, литровъ на пять, жестяную коробку, въ которой оказалась амурская кетовая икра. -- Наша икра, бамовская, -- пояснилъ Чекалинъ. -- Сюда eхать -- нужно и свой продуктъ везти. Чужое вeдомство... Да еще и конкурирующее... Для того, чтобы отстаивать свои вeдомственные интересы -- нужно и свой вeдомственный паекъ имeть... А то такъ: не примешь эшелона -- eсть не дадутъ... Изъ покосившагося, потрескавшагося пустого шкафа Чекалинъ досталъ мутнаго стекла стаканъ и какую-то глиняную плошку. Вытеръ ихъ клочкомъ газетной бумаги. Пошарилъ еще по пустымъ полкамъ шкафа. Обнаружилъ кусокъ зачерствeвшаго хлeба -- вeсомъ въ фунтъ. Положилъ этотъ кусокъ на столъ и посмотрeлъ на него съ сомнeнiемъ: -- Насчетъ хлeба -- дeло, кажется, дрянь... Сейчасъ посмотрю еще. Съ хлeбомъ дeло, дeйствительно, оказалось дрянью. -- Вотъ такъ загвоздка... Придется къ хозяйкe пойти... Будить не стоитъ... Пошарю, можетъ быть, что-нибудь выищется... Чекалинъ ушелъ внизъ... Я остался сидeть, пытаясь отуманенными мозгами собрать разбeгающiяся мысли и подвести нынeшнюю бесeду подъ какую-то мало-мальски вразумительную классификацiю... Бесeда эта, впрочемъ, въ классификацiю входила: сколько есть на Святой Руси этакихъ загубленныхъ коммунистическихъ душъ, взявшихся не за свое дeло, гибнущихъ молчкомъ, сжавши зубы, и гдe-то, въ самыхъ глубокихъ тайникахъ своей души, мечтающихъ о василькахъ... О тeхъ василькахъ, которые когда-то -- послe и въ результатe "всего этого" -- будутъ доступны пролетарiату всего мiра. Васильки эти остаются невысказанными. Васильки эти изнутри давятъ на душу. Со Стародубцевыми о нихъ нельзя говорить... Но на черноземe доброй русской души, политой доброй россiйской водкой, эти васильки распускаются цeлыми голубыми коврами самыхъ затаенныхъ мечтанiй... Сколько на моемъ совeтскомъ вeку выпито было подъ эти васильки... {173} Мелькнуло и было отброшено мимолетное сомнeнiе въ возможномъ подводe со стороны Чекалина: и подводить, собственно было нечего, и чувствовалось, что предложенiе Чекалина шло, такъ сказать, отъ "щираго сердца", отъ пустоты и одиночества его жизни... Потомъ мысли перепрыгнули на другое... Я -- въ вагонe Й 13. Руки скованы наручниками и распухли. На душe мучительная, свербящая злость на самого себя: такъ проворонить... такого идiота сыграть... И безконечная тоска за все то, что уже пропало, чего уже никакъ не поправишь... На какой-то станцiи одинъ изъ дежурныхъ чекистовъ приносить обeдъ, вопреки ожиданiямъ -- вполнe съeдобный обeдъ... Я вспоминаю, что у меня въ рюкзакe -- фляга съ литромъ чистаго спирта. "Эхъ, -- сейчасъ выпить бы"... Говорю объ этомъ дежурному чекисту: дайте, дескать, выпить въ послeднiй разъ. -- Бросьте вы Лазаря разыгрывать... Выпьете еще на своемъ вeку... Сейчасъ я спрошу. Вышелъ въ сосeднее купе. -- Товарищъ Добротинъ, арестованный просить разрeшенiя и т.д. Изъ сосeдняго купе высовывается круглая заспанная физiономiя Добротина. Добротинъ смотритъ на меня испытующе. -- А вы въ пьяномъ видe скандалить не будете? -- Пьянаго вида у меня вообще не бываетъ. Выпью и постараюсь заснуть... -- Ну, ладно... Дежурный чекистъ приволокъ мой рюкзакъ, досталъ флягу и кружку. -- Какъ вамъ развести? Напополамъ? А то хватили бы кружки двe -- заснете. Я выпилъ двe кружки. Одинъ изъ чекистовъ принесъ мнe сложенное одeяло. Положилъ на скамью, подъ голову. -- Постарайтесь заснуть... Чего зря мучиться... Нeтъ, наручниковъ снять не можемъ, не имeемъ права... А вы вотъ такъ съ руками устройтесь, будетъ удобнeе... ...Идиллiя... ___ Вернулся Чекалинъ. Въ рукахъ у него три огромныхъ печеныхъ рeпы и тарелка съ кислой капустой. -- Хлeба нeтъ, -- сказалъ онъ, и опять какъ-то покарежился. -- Но и рeпа -- не плохо. -- Совсeмъ не плохо, -- ляпнулъ я, -- наши товарищи, пролетарiи всего мiра, и рeпы сейчасъ не имeютъ, -- и сейчасъ же почувствовалъ, какъ это вышло безвкусно и неумeстно. Чекалинъ даже остановился со своими рeпами въ рукахъ. -- Простите, товарищъ Чекалинъ, -- сказалъ я искренно. {174} -- Такъ ляпнулъ... Для краснаго словца и отъ хорошей нашей жизни... Чекалинъ какъ-то вздохнулъ, положилъ на столъ рeпы, налилъ коньяку -- мнe въ стаканъ, себe -- въ плошку. -- Ну что-жъ, товарищъ Солоневичъ, выпьемъ за грядущее, за безкровныя революцiи... Каждому, такъ сказать, свое -- я буду пить за революцiю, а вы -- за безкровную... -- А такiя -- бываютъ? -- Будемъ надeяться, что мiровая -- она будетъ безкровной, -- иронически усмeхнулся Чекалинъ. -- А за грядущую русскую революцiю -- вы пить не хотите? -- Охъ, товарищъ Солоневичъ, -- серьезно сказалъ Чекалинъ, -- не накликайте... Охъ, не накликайте. Будете потомъ и по сталинскимъ временамъ плакать. Ну, я вижу, что вы ни за какую революцiю пить не хотите -- то-есть, за мiровую... А я за грядущую русскую -- тоже не хочу. А коньякъ, какъ говорится, стынетъ... Давайте такъ, "за вообще". Чокнулись и выпили "за вообще". Коньякъ былъ великолeпенъ -- старыхъ подваловъ Арменiи. Зачерпнули деревянными ложками икры. Комокъ икры свалился съ ложки Чекалина на столъ... Чекалинъ сталъ машинально подбирать отдeльныя крупинки... -- Третья революцiя, третья революцiя... Что тутъ скрывать... скрывать тутъ нечего. Мы, конечно, знаемъ, что три четверти населенiя ждутъ этой революцiи, ждутъ паденiя совeтской власти... Глупо это... Не только потому глупо, что у насъ хватитъ и силъ, и гибкости, чтобы этой революцiи не допустить... А потому, что сейчасъ, при Сталинe, -- есть будущее. Сейчасъ контръ-революцiя -- это фашизмъ, диктатура иностраннаго капитала, превращенiе страны въ колонiю -- вотъ, вродe Индiи... И какъ этого люди не понимаютъ? Отъ нашего отсталаго крестьянства, конечно, требовать пониманiя нельзя... Но интеллигенцiя? Будете потомъ бeгать въ какой-нибудь подпольный профсоюзъ и просить тамъ помощи противъ какого-нибудь американскаго буржуя. Сейчасъ жить плохо. А тогда жить будетъ скучно. Тогда -- ничего не будетъ впереди. А теперь еще два-три года... ну, пять лeтъ -- и вы увидите, какой у насъ будетъ расцвeтъ... -- Не случалось ли вамъ читать "Правды" или "Извeстiи" такъ въ году двадцать восьмомъ-двадцать седьмомъ? Чекалинъ удивленно пожалъ плечами. -- Ну, конечно, читалъ... А что? -- Да такъ, особеннаго ничего... Одинъ мой прiятель -- большой острякъ... Въ прошломъ году весной обсуждался, кажется, какой-то заемъ... второй пятилeтки... Вылeзъ на трибуну и прочелъ передовую статью изъ "Правды" начала первой пятилeтки... О томъ, какъ будутъ жить въ концe первой пятилeтки... Чекалинъ смотрeлъ на меня непонимающимъ взоромъ. -- Ну, и что? -- Да такъ, особеннаго ничего. Посадили... Сейчасъ, кажется, въ Вишерскомъ концлагерe сидитъ: не напоминай. {175} Чекалинъ насупился. -- Это все -- мeщанскiй подходъ... Обывательская точка зрeнiя... Боязнь усилiй и жертвъ... Мы честно говоримъ, что жертвы -- неизбeжны... Но мы знаемъ, во имя чего мы требуемъ жертвъ и сами ихъ приносимъ... Я вспомнилъ вудвортовскiй афоризмъ о самомъ генiальномъ изобрeтенiи въ мiровой исторiи: объ ослe, передъ мордой котораго привязанъ клочекъ сeна. И топаетъ бeдный оселъ и приносить жертвы, а клочекъ сeна какъ былъ -- вотъ-вотъ достать -- такъ и остается... Чекалинъ снова наполнилъ наши "бокалы", но лицо его снова стало суровымъ и замкнутымъ. -- Мы идемъ впередъ, мы ошибаемся, мы спотыкаемся, но мы идемъ во имя самой великой цeли, которая только ставилась передъ человeчествомъ. А вотъ вы, вмeсто того, чтобы помочь, сидите себe тихонько и зубоскалите... саботируете, ставите палки въ колеса... -- Ну, знаете ли, все-таки трудно сказать, чтобы я очень ужъ комфортабельно сидeлъ. -- Да я не о васъ говорю, не о васъ персонально. Я говорю объ интеллигенцiи вообще. Конечно, безъ нея не обойтись, а -- сволочь... На народныя, на трудовыя деньги росла и училась... Звала народъ къ лучшему будущему, къ борьбe со всякой мерзостью, со всякой эксплоатацiей, со всякимъ суевeрiемъ... Звала къ человeческой жизни на землe... А когда дeло дошло до строительства этой жизни? Струсила, хвостомъ накрылась, побeжала ко всякимъ Колчакамъ и Детердингамъ... Мутила, гдe только могла... Оставила насъ со Стародубцевыми, съ неграмотнымъ мужикомъ... А теперь -- вотъ: ахъ, что дeлаютъ эти Стародубцевы!.. Стародубцевы губятъ тысячи и сотни тысячъ, а вотъ вы, интеллигентъ, подсовываете мнe ваши дурацкiе гомеопатическiе списки и думаете: ахъ, какая я, въ сущности, честная женщина... Меньше, чeмъ за миллiонъ, я не отдаюсь... Грязнаго бeлья своей страны я стирать не буду. Вамъ нуженъ миллiонъ, чтобы и бeлья не стирать и чтобы ваши ручки остались нeжными и чистыми. Вамъ нужна этакая, чортъ васъ дери, чистоплюйская гордость... не вы, дескать, чистили сортиры старыхъ гнойниковъ... Вы, конечно... вы говорили, что купецъ -- это сволочь, что царь -- дуракъ, что генералы -- старое рванье... Зачeмъ вы это говорили? Я васъ спрашиваю, -- голосъ Чекалина сталъ снова скрипучъ и рeзокъ, -- я васъ спрашиваю -- зачeмъ вы это говорили?.. Что, вы думали, купецъ отдастъ вамъ свои капиталы, царь -- свою власть, генералы -- свои ордена, такъ, за здорово живешь, безъ драки, безъ боя, безъ выбитыхъ зубовъ съ обeихъ сторонъ? Что по дорогe къ той человeческой жизни, къ которой вы, вы звали массы, никакая сволочь вамъ въ горло не вцeпится? -- Подымали массы, чортъ васъ раздери... А когда массы поднялись, вы ихъ предали и продали... Соцiалисты, мать вашу... Вотъ вамъ соцiалисты -- ваши германскiе друзья и прiятели... Развe мы, марксисты, этого не предсказывали, что они готовятъ фашизмъ, что они будутъ лизать пятки любому Гитлеру, что они точно такъ {176} же продадутъ и предадутъ германская массы, какъ вотъ вы продали русскiя? А теперь -- тоже вродe васъ -- думаютъ: ахъ, какiе мы дeвственные, ахъ, какiе мы чистые... Ахъ, мы никого не насиловали... А что этихъ соцiалистовъ всякiй, у кого есть деньги, .... и спереди, и сзади -- такъ вeдь это же за настоящiя деньги, за валюту, не за какой-нибудь совeтскiй червонецъ... Не за трудовой кусокъ хлeба! Голосъ Чекалина сталъ визгливъ. Онъ жестикулировалъ своимъ буттербродомъ изъ рeпы, икра разлеталась во всe стороны, но онъ этого не замeчалъ... Потомъ онъ какъ-то спохватился... -- Простите, что я такъ крою... Это, понимаете, не васъ персонально... Давайте, что ли, выпьемъ... Выпили. -- ... Не васъ персонально. Что -- васъ разстрeливать? Это всякiй дуракъ можетъ. А вотъ вы мнe отвeтьте... Я подумалъ о той смертельной братской ненависти, которая и раздeляетъ, и связываетъ эти двe подсекты соцiализма -- большевиковъ и меньшевиковъ. Ненависть эта тянется уже полвeка, и говорить о ней -- не стоило. -- Отвeтить, конечно, можно было-бы, но это -- не моя тема. Я, видите-ли, никогда въ своей жизни ни на секунду не былъ соцiалистомъ. Чекалинъ уставился на меня въ недоумeнiи и замeшательствe. Вся его филлипика пролетeла впустую, какъ зарядъ картечи сквозь привидeнiе. -- Ахъ, такъ... Тогда -- извините... Не зналъ. А кeмъ же вы были? -- Говоря орiентировочно -- монархистомъ. О чемъ ваше уважаемое заведенiе имeетъ исчерпывающiя данныя. Такъ, что и скромничать не стоитъ. Видно было: Чекалинъ чувствовалъ, что со всeмъ своимъ негодованiемъ противъ соцiалистовъ онъ попалъ въ какое-то глупое и потому безпомощное положенiе. Онъ воззрился на меня съ какимъ-то недоумeнiемъ. -- Послушайте. Документы я ваши видeлъ... въ вашемъ личномъ дeлe. Вeдь вы же изъ крестьянъ. Или -- документы липовые? -- Документы настоящiе... Предупреждаю васъ по хорошему -- насчетъ классоваго анализа здeсь ничего не выйдетъ. Маркса я знаю не хуже, чeмъ Бухаринъ. А если и выйдетъ -- такъ совсeмъ не по Марксу... Насчетъ классоваго анализа -- и не пробуйте... Чекалинъ пожалъ плечами. -- Ну, въ этомъ разрeзe монархiя для меня -- четвертое измeренiе. Я понимаю представителей дворянскаго землевладeнiя. Тамъ были прямые классовые интересы... Что вамъ отъ монархiи? -- Много. Въ частности то, что монархiя была единственнымъ стержнемъ государственной жизни. Правда, не густымъ, но все же единственнымъ. Чекалинъ нeсколько оправился отъ своего смущенiя и {177} смотрeлъ на меня съ явнымъ любопытствомъ такъ, какъ нeкiй ученый смотрeлъ бы на нeкое очень любопытное ископаемое. -- Та-акъ... Вы говорите -- единственнымъ стержнемъ... А теперь, дескать, съ этого стержня сорвались и летимъ, значитъ, къ чортовой матери. -- Давайте уговоримся -- не митинговать. Массъ тутъ никакихъ нeту. Мировая революцiя лопнула явственно. Куда же мы летимъ? -- Къ строительству соцiализма въ одной странe, -- сказалъ Чекалинъ, и въ голосe его особенной убeдительности не было. -- Такъ... А вы не находите, что все это гораздо ближе стоитъ къ какой-нибудь весьма свирeпой азiатской деспотiи, чeмъ къ самому завалящему соцiализму? И сколько народу придется еще истребить, чтобы построить этотъ соцiализмъ такъ, какъ онъ строится теперь -- то-есть пулеметами. И не останется ли, въ концe концовъ, на всей пустой русской землe два настоящихъ соцiалиста, безо всякихъ уклоновъ -- Сталинъ и Кагановичъ? -- Это, извините, жульническая постановка вопроса. Конечно, безъ жертвъ не обойтись. Вы говорите -- пулеметами? Что-жъ, картофель тоже штыками выколачивали... Не нужно слишкомъ ужъ высоко цeнить человeческую жизнь. Когда правительство строитъ желeзную дорогу -- оно тоже приноситъ человeческiя жертвы. Статистика, кажется, даже подсчитала, что на столько-то километровъ пути приходится столько-то человeческихъ жертвъ въ годъ. Такъ что-жъ, по вашему, и желeзныхъ дорогъ не строить? Тутъ ничего не подeлаешь... математика... Такъ и съ нашими эшелонами... Конечно, тяжело... Вотъ вы нeсколько снизили процентъ этихъ несчастныхъ случаевъ, но въ общемъ -- все это пустяки. Командиръ, который въ бою будетъ заботиться не о побeдe, а о томъ, какъ бы избeжать потерь -- такой командиръ ни черта не стоитъ. Такого выкрасить и выбросить... Вы говорите -- звeрства революцiи. Пустое слово. Звeрства тогда остаются звeрствами, когда ихъ недостаточно. Когда онe достигаютъ цeли -- онe становятся святой жертвой. Армiя, которая пошла въ бой, потеряла десять процентовъ своего состава и не достигла цeли -- она эти десять процентовъ потеряла зря. Если она потеряла девяносто процентовъ и выиграла бой -- ея потери исторически оправданы. То же и съ нами. Мы думаемъ не о потеряхъ, а о побeдe. Намъ отступать нельзя... Ни передъ какими потерями... Если мы только на вершокъ не дотянемъ до соцiализма, тогда все это будетъ звeрствомъ и только. Тогда идея соцiализма будетъ дискредитирована навсегда. Намъ остановки -- не дано... Еще десять миллiоновъ. Еще двадцать миллiоновъ. Все равно. Назадъ дороги нeтъ. Нужно идти дальше. Ну что-жъ, -- добавилъ онъ, заглянувъ въ свою пустую плошку, -- давайте, что-ли, дeйствовать дальше?.. Я кивнулъ головой. Чекалинъ налилъ наши сосуды. Мы молча чокнулись... -- Да, -- сказалъ я, -- вы наполовину правы: назадъ, дeйствительно, дороги нeтъ. Но согласитесь сами, что и впереди ничего не видать... Господь Богъ вовсе не устроилъ человeка {178} соцiалистомъ. Можетъ быть, это и не очень удобно, но это -- фактъ. Человeкъ живетъ тeми же инстинктами, какими онъ жилъ и во время Римской имперiи... Римское право исходило изъ того предположенiя, что человeкъ дeйствуетъ прежде всего, какъ "добрый отецъ семейства" -- cum bonus pater familias, то-есть онъ прежде всего, напряженнeе всего, дeйствуетъ въ интересахъ себя и своей семьи. -- Философiя мeщанскаго эгоизма... -- Во-первыхъ -- вовсе не философiя, а бiологiя... Такъ устроенъ человeкъ. У него крыльевъ нeтъ. Это очень жалко. Но если вы перебьете ему ноги -- то онъ летать все-таки не будетъ... Вотъ вы попробуйте вдуматься въ эти годы, годы революцiи: тамъ, гдe коммунизмъ -- тамъ голодъ. Стопроцентный коммунизмъ -- стопроцентный голодъ. Жизнь начинаетъ расти только тамъ, гдe коммунизмъ отступаетъ: НЭП, прiусадебные участки, сдeльщина. На территорiяхъ чистаго коммунизма -- и трава не растетъ... Мнe кажется, что это принадлежитъ къ числу немногихъ совсeмъ очевидныхъ вещей... -- Да, остатки капиталистическаго сознанiя въ массахъ оказались болeе глубоки, чeмъ мы предполагали... Передeлка человeка -- идетъ очень медленно. -- И вы его передeлаете? -- Да, мы создадимъ новый типъ соцiалистическаго человeка, -- сказалъ Чекалинъ какимъ-то партiйнымъ тономъ -- твердо, но безъ особаго внутренняго убeжденiя. Я обозлился. -- Передeлается? Или, какъ въ такихъ случаяхъ говоритъ церковь, совлечете съ него ветхаго Адама? Господи, какая чушь!.. За передeлку человeка брались организацiи на много покрупнeе и поглубже, чeмъ коммунистическая. -- Кто же это брался? -- Хотя бы религiя. А она передъ вами имeетъ совершенно неизмeримыя преимущества. -- Религiя -- передъ коммунизмомъ? -- Ну, конечно... Религiя имeетъ передъ вами-то преимущество, что ея обeщанiя реализуются на томъ свeтe. Пойдите, провeрьте... А ваши уже много разъ провeрены. Тeмъ болeе, что вы съ ними очень торопитесь... Соцiалистическiй рай у васъ уже долженъ былъ наступить разъ пять: послe сверженiя буржуазнаго правительства, послe захвата фабрикъ и прочаго, послe разгрома бeлой армiи, послe пятилeтки... Теперь -- послe второй пятилeтки... -- Все это -- вeрно, исторiя -- тугая баба. Но мы обeщаемъ не мифъ, а реальность. -- Скажите, пожалуйста, развe для средневeковаго человeка рай и адъ были мифомъ, а не реальностью? И рай-то этотъ былъ не какой-то куцый, соцiалистическiй, на одну человeческую жизнь и на пять фунтовъ хлeба, вмeсто одного. Это былъ рай всамдeлишный -- безконечное блаженство на безконечный перiодъ времени... Или -- соотвeтствующiй адъ. Такъ вотъ -- и {179} это не помогло... Никого не передeлали... Любой христiанинъ двадцатаго вeка живетъ и дeйствуетъ по точно такимъ же стимуламъ, какъ дeйствовалъ римлянинъ двe тысячи лeтъ тому на задъ -- какъ добрый отецъ семейства. -- И отъ насъ ничего не останется? -- И отъ васъ ничего не останется. Развe только что-нибудь побочное и рeшительно ничeмъ не предусмотрeнное... Чекалинъ усмeхнулся... устало и насмeшливо. -- Ну что-жъ, выпьемъ что ли хоть за непредусмотрeнное. Не останется, вы говорите... Можетъ быть, и не останется... Но если что-нибудь въ исторiи человeчества и останется -- такъ отъ насъ, а не отъ васъ. "А вы на землe проживете, какъ черви слeпые живутъ, ни сказокъ про васъ не разскажутъ, ни пeсенъ про васъ не споютъ"... -- Ежели говорить откровенно, такъ насчетъ пeсенъ -- мнe въ высокой степени плевать. Будутъ обо мнe пeть пeсни или не будутъ, будутъ строить мнe монументы или не будутъ -- мнe рeшительно все равно. Но я знаю, что монументъ -- это людей соблазняетъ... Какимъ-то таинственнымъ образомъ, но соблазняетъ... И всякiй норовитъ взгромоздить на свою шею какой-нибудь монументъ. Конечно, жить подъ нимъ не очень удобно -- зато монументъ... Но строить его на своей шеe и своей кровью?.. Чтобы потомъ какая-нибудь скучающая и ужъ совсeмъ безмозглая американка щелкала своимъ кодакомъ сталинскiя пирамиды, построенныя на моихъ костяхъ -- это извините. Въ эту игру я, по мeрe моей возможности, играть не буду... -- Не вы будете играть -- такъ вами будутъ играть... -- Въ этомъ вы правы. Тутъ -- крыть нечeмъ. Дeйствительно играютъ. И не только мною... Вотъ поэтому-то милостивые государи, населяющiе культурный и христiанскiй мiръ въ двадцатомъ вeкe послe Рождества Христова, и сeли въ лужу мiровой войны, кризиса, коммунизма и прочаго. -- Вотъ поэтому-то мы и строимъ коммунизмъ. -- Такъ сказать -- клинъ клиномъ. -- Да, клинъ клиномъ... -- Не очень удачно... Когда одинъ клинъ вышибаютъ другимъ -- то только для того, чтобы въ конечномъ счетe вышибить ихъ оба... -- Вотъ мы и вышибемъ всякую государственность... И построимъ свободное человeческое общество. Я вздохнулъ. Разговоръ начиналъ прiобрeтать скучный характеръ... Свободное человeческое общество... -- Я знаю, вы въ это не вeрите... -- А вы вeрите? Чекалинъ какъ-то неопредeленно пожалъ плечами. -- Вы, конечно, церковной литературы не читали, -- спросилъ я. -- Откуда? -- Напрасно. Тамъ есть очень глубокая вещи. Вотъ, {180} напримeръ, -- это относится и къ вамъ: "вeрю, Господи, помоги невeрiю моему"... -- Какъ, какъ вы сказали? Я повторилъ. Чекалинъ посмотрeлъ на меня не безъ любопытства... -- Сказано крeпко. Не зналъ, что попы такiя вещи говорить умeютъ... -- Вы принадлежите къ числу людей, которые не то что вeрятъ, а скорeе цeпляются за вeру... которая когда-то, вeроятно, была... И васъ все меньше и меньше. На смeну вамъ идутъ Якименки, которые ни въ какой рай не вeрятъ, которымъ на все, кромe своей карьеры, наплевать и для которыхъ вы, Чекалинъ, -- какъ бeльмо на глазу... Будущаго не знаемъ -- ни вы, ни я. Но пока что -- процессъ революцiи развивается въ пользу Якименки, а не въ вашу пользу... Люди съ убeжденiями -- какими бы то ни было убeжденiями -- сейчасъ не ко двору. И вы не ко двору. На всякiя тамъ ваши революцiи, заслуги, стажъ и прочее -- Сталину въ высокой степени наплевать. Ему нужно одно -- безпрекословные исполнители... -- Я вовсе и не скрываю, что я, конечно, одна изъ жертвъ на пути къ соцiализму. -- Это ваше субъективное ощущенiе. А объективно вы пропадете потому, что станете на пути Якименки, на пути аппарата, на путяхъ Сталинскому абсолютизму. -- Позвольте, вeдь вы сами говорили, что вы -- монархистъ, слeдовательно, вы за абсолютизмъ. -- Самодержавiе не было абсолютизмомъ. И кромe того, монархiя -- не непремeнно самодержавiе. Русскiй же царь, коронуясь, выходилъ къ народу и троекратно кланялся ему въ землю. Это, конечно, символъ, но это кое что значитъ. А вы попробуйте заставить вашего Сталина поклониться народу, въ какомъ угодно смыслe. Куда тамъ къ чорту. Вeдь это -- вождь... Генiй... Полубогъ... Вы подумайте только, какой жуткiй подхалимажъ онъ около себя развелъ. Вeдь вчуже противно... -- Да. Но Сталинъ -- это нашъ стержень. Выдернули царя, и весь старый строй пошелъ къ чорту. Выдерните теперь Сталина, и вся партiя пойдетъ къ чорту. У насъ тоже свои Керенскiе есть. Другъ другу въ глотку вцeпятся. -- Позвольте, а какъ же тогда съ массами? Которыя -- какъ это -- беззавeтно преданныя... -- Послушайте, Солоневичъ, бросьте вы демагогiю разводить. При чемъ здeсь массы? Кто и когда съ массами считался? Если массы зашебаршатъ -- мы имъ такiя салазки загнемъ! Дeло не въ массахъ, дeло въ руководство. Вамъ съ Николаемъ Послeднимъ не повезло -- это ужъ, дeйствительно, не повезло. И намъ со Сталинымъ не везетъ. Дубина, что и говорить... Претъ въ тупикъ полнымъ ходомъ.. -- Ага, -- сказалъ я, -- признаете... -- Да, что ужъ тутъ. Германскую революцiю проворонили, китайскую революцiю проворонили. Мужика ограбили, рабочаго оттолкнули, партiйный костякъ -- разгромленъ. А теперь -- не дай {181} Богъ -- война... Конечно, отъ насъ ни пуха ни пера не останется... Но немного останется и отъ Россiи вообще. Вотъ вы о третьей революцiи говорили. А знаете ли вы, что конкретно означаетъ третья революцiя? -- Приблизительно знаю. -- Ой ли? Пойдетъ мужикъ колхозы дeлить -- дeлить ихъ будетъ, конечно, съ оглоблями... Возстанутъ всякiе Петлюры и Махно. Разведутся всякiя кислокапустянскiя республики... Подумать страшно... А вы говорите -- третья революцiя... Эхъ, взялись за гужъ -- нужно тянуть, ничего не подeлаешь. Конечно, вытянемъ ли -- очень еще неизвeстно. Можетъ быть, гужъ окажется и дeйствительно не подъ силу... Чекалинъ заглянулъ въ свою плошку, потомъ въ бутылку и, ничего тамъ не обнаруживъ, молча опять полeзъ подъ кровать, въ чемоданъ. -- Не хватитъ ли? -- сказалъ я съ сомнeнiемъ. -- Плюньте, -- отвeтилъ Чекалинъ тономъ, не допускающимъ возраженiй. Я и не сталъ допускать возраженiй. Чекалинъ пошарилъ по столу. -- Гдe это мой спутникъ коммуниста? Я передалъ ему штопоръ. Чекалинъ откупорилъ бутылку, налилъ стаканъ и плошку, мы хлебнули по глотку и закурили. Такъ мы сидeли и молчали. По одну сторону стола съ бутылками (общероссiйская надпартiйная платформа) -- каторжникъ и контръ-революцiонеръ, по другую -- чекистъ и коммунистъ. За окномъ выла вьюга. Мнe лeзли въ голову мысли о великомъ тупикe: то слова Маяковскаго о томъ, что "для веселiя планета наша плохо оборудована", то фраза Ахматовой -- "любитъ, любитъ кровушку русская земля". Чекалину, видимо, тоже что-то лeзло въ голову. Онъ допилъ свою плошку, всталъ, поднялся, сталъ у окна и уставился въ черную, вьюжную ночь, какъ бы пытаясь увидeть тамъ какой-то выходъ, какой-то просвeтъ... Потомъ онъ молча подошелъ къ столу, снова налилъ наши сосуды, медленно вытянулъ полъ плошки, поставилъ на столъ и спросилъ: -- Скажите, вотъ насчетъ того, что царь кланялся народу, это -- въ самомъ дeлe или только выдумано? -- Въ самомъ дeлe. Древнiй обрядъ... -- Интересно... Пожалуй, наше, какъ вы это говорите, "уважаемое заведенiе" очень правильно оцeниваетъ настоящую опасность... Можетъ быть, опасность -- вовсе не со стороны эсэровъ и меньшевиковъ... Помню -- это было, кажется, въ прошломъ году -- я работалъ въ Сиблагe, около Омска... Прошелъ по деревнямъ слухъ, что какая-то великая княжна гдe-то въ батрачкахъ работаетъ... -- Чекалинъ снова передернулъ плечами. -- Такъ всe колхозы опустeли -- мужикъ поперъ на великую княжну смотрeть... Да... А кто попретъ на соцiалиста?.. Чепуха соцiалисты -- только подъ ногами пу