я потерялъ эти страницы. Нетрудно было доказать полную невозможность нечаянной потери четырехъ страницъ изъ каждыхъ 12 экземпляровъ. И Якименкe такъ же не трудно было понять, что ужъ никакъ не въ моихъ интересахъ было съ заранeе обдуманной цeлью выкидывать эти страницы, а потомъ снова ихъ переписывать. Все это -- такъ... Но разговоръ съ Якименкой, у котораго изъ-за моихъ списковъ проваливался его"промфинпланъ", -- былъ не изъ прiятныхъ... -- особенно, принимая во вниманiе Юрины перспективы... И инциденты такого типа, повторяющiеся приблизительно черезъ день, спокойствiю души не способствовали. Между тeмъ, эшелоны шли и шли... Черезъ Бориса и {142} желeзнодорожниковъ, которыхъ онъ лeчилъ, до насъ стали доходить сводки съ крестнаго пути этихъ эшелоновъ... Конечно, уже и отъ Погры (погрузочная станцiя) они отправлялись съ весьма скуднымъ запасомъ хлeба и дровъ -- а иногда и вовсе безъ запасовъ. Предполагалось, что аппаратъ ГПУ-скихъ базъ по дорогe снабдитъ эти эшелоны всeмъ необходимымъ... Но никто не снабдилъ... Первые эшелоны еще кое-что подбирали по дорогe, а остальные eхали -- Богъ ужъ ихъ знаетъ какъ. Желeзнодорожники разсказывали объ остановкахъ поeздовъ на маленькихъ заброшенныхъ станцiяхъ и о томъ, какъ изъ этихъ поeздовъ выносили сотни замерзшихъ труповъ и складывали ихъ въ штабели въ сторонкe отъ желeзной дороги... Разсказывали о крушенiяхъ, при которыхъ обезумeвшiе люди выли въ опрокинутыхъ деревянныхъ западняхъ теплушекъ -- слишкомъ хрупкихъ для силы поeздного толчка, но слишкомъ прочныхъ для безоружныхъ человeческихъ рукъ... Мнe мерещилось, что вотъ, на какой-то заброшенной зауральской станцiи вынесутъ обледенeлый трупъ Юры, что въ какомъ-то товарномъ вагонe, опрокинутомъ подъ откосъ полотна, въ кашe изуродованныхъ человeческихъ тeлъ... Я гналъ эти мысли -- онe опять лeзли въ голову, я съ мучительнымъ напряженiемъ искалъ выхода -- хоть какого-нибудь выхода -- и его видно не было... ПЛАНЫ ОТЧАЯНIЯ... Нужно, впрочемъ, оговориться: о томъ, чтобы Юра дeйствительно былъ отправленъ на БАМ, ни у кого изъ насъ ни на секунду не возникало и мысли. Это въ вагонe Й 13 насъ чeмъ-то опоили и захватили спящими. Второй разъ такой номеръ не имeлъ шансовъ пройти. Вопросъ стоялъ такъ: или Юрe удастся отвертeться отъ БАМа, или мы всe трое устроимъ какую-то рeзню, и если и пропадемъ, то по крайней мeрe съ трескомъ. Только Юра иногда говорилъ о томъ, что зачeмъ же пропадать всeмъ троимъ, что ужъ, если ничего не выйдетъ и eхать придется, онъ сбeжитъ по дорогe. Но этотъ планъ былъ весьма утопиченъ. Сбeжать изъ арестантскаго эшелона не было почти никакой возможности. Борисъ былъ настроенъ очень пессимистически. Онъ приходилъ изъ Погры въ совсeмъ истрепанномъ видe. Физически его работа была легче нашей; онъ цeлыми днями мотался по лагпунктамъ, по больницамъ и амбулаторiямъ и хотя бы часть дня проводилъ на чистомъ воздухe и въ движенiи. Онъ имeлъ право санитарнаго контроля надъ кухнями и питался исключительно "пробами пищи", а свой паекъ -- хлeбъ и по комку замерзлой ячменной каши -- приносилъ намъ. Но его моральное положенiе -- положенiе врача въ этой атмосферe саморубовъ, разстрeловъ, отправки въ этапы завeдомо больныхъ людей -- было отчаяннымъ. Борисъ былъ увeренъ, что своего полуобeщанiя насчетъ Юры Якименко не сдержитъ и что, пока какiя-то силы остались, нужно бeжать. Теоретическiй планъ побeга былъ разработанъ въ такомъ видe: {143} по дорогe изъ Подпорожья на Погру стояла чекистская застава изъ трехъ человeкъ. На этой заставe меня и Бориса уже знали въ лицо -- Бориса въ особенности, ибо онъ ходилъ мимо нея каждый день, а иногда и по два-три раза въ день. Поздно вечеромъ мы должны были всe втроемъ выйти изъ Подпорожья, захвативъ съ собою и вещи. Я и Борисъ подойдемъ къ костру 1 заставы и вступимъ съ патрульными въ какiе-либо разговоры. Потомъ, въ подходящiй моментъ Борисъ долженъ былъ ликвидировать ближайшаго къ нему чекиста ударомъ кулака и броситься на другого. Пока Борисъ будетъ ликвидировать патрульнаго номеръ второй, я долженъ былъ, если не ликвидировать, то по крайней мeрe временно нейтрализовать патрульнаго номеръ третiй. Никакого оружiя, вродe ножа или топора, пускать въ ходъ было нельзя: планъ былъ выполнимъ только при условiи молнiеносной стремительности и полной неожиданности. Плохо было то, что патрульные были въ кожухахъ: нeкоторые и при томъ наиболeе дeйствительные прiемы атаки отпадали. Въ достаточности своихъ силъ я не былъ увeренъ. Но съ другой стороны, было чрезвычайно мало вeроятно, чтобы тотъ чекистъ, съ которымъ мнe придется схватиться, былъ сильнeе меня. Планъ былъ очень рискованнымъ, но все же планъ былъ выполнимъ. Ликвидировавъ заставу, мы получимъ три винтовки, штукъ полтораста патроновъ и кое-какое продовольствiе и двинемся въ обходъ Подпорожья, черезъ Свирь, на сeверъ. До этого пункта все было болeе или менeе гладко... А дальше -- что? Лeсъ заваленъ сугробищами снeга. Лыжи достать было можно, но не охотничьи, а бeговыя. По лeснымъ заваламъ, корягамъ и ямамъ онe большой пользы не принесутъ. Изъ насъ троихъ только Юра хорошiй "классный" лыжникъ. Мы съ Борисомъ ходимъ такъ себe, по любительски. Убитыхъ патрульныхъ обнаружатъ или въ ту же ночь, или къ утру. Днемъ за нами уже пойдутъ въ погоню команды оперативнаго отдeла, прекрасно откормленныя, съ такими собаками-ищейками, какiя не снились майнридовскимъ охотникамъ за чернымъ деревомъ. Куда-то впередъ пойдутъ телефонограммы, какiя-то команды будутъ высланы намъ наперерeзъ. Правда, будутъ винтовки... Борисъ -- прекрасный стрeлокъ -- въ той степени, въ какой онъ что-нибудь видитъ, а его близорукость выражается фантастической цифрой дiоптъ дiоптри -- 23 (слeдствiе Соловковъ). Я -- стрeлокъ болeе, чeмъ посредственный. Юра -- тоже... Продовольствiя у насъ почти нeтъ, карты нeтъ, компаса нeтъ. Каковы шансы на успeхъ? Въ недолгiе часы, предназначенные для сна, я ворочался на голыхъ доскахъ своихъ наръ и чувствовалъ ясно: шансовъ никакихъ. Но если ничего другого сдeлать будетъ нельзя -- мы сдeлаемъ это... МАРКОВИЧА ПЕРЕКОВАЛИ Мы попробовали прибeгнуть и къ житейской мудрости Марковича. Кое-какiе проекты -- безкровные, но очень зыбкiе, выдвигалъ {144} и онъ. Впрочемъ, ему было не до проектовъ. БАМ нависалъ надъ нимъ и при томъ -- въ ближайшiе же дни. Онъ напрягалъ всю свою изобрeтательность и всe свои связи. Но не выходило ровно ничего. Миша не eхалъ, такъ какъ почему-то числился здeсь только въ командировкe, а прикрeпленъ былъ къ центральной типографiи въ Медвeжьей Горe. Трошинъ мотался по лагерю, и изъ него, какъ изъ брандсбойта, во всe стороны хлесталъ энтузiазмъ... Какъ-то въ той типографской банькe, о которой я уже разсказывалъ, сидeли все мы въ полномъ составe: насъ трое, Марковичъ, Миша и Трошинъ. Настроенiе, конечно, было висeльное, а тутъ еще Трошинъ несъ несусвeтимую гнусность о БАМовскихъ льготахъ, о трудовомъ перевоспитанiи, о строительствe соцiализма. Было невыразимо противно. Я предложилъ ему заткнуться и убираться ко всeмъ чертямъ. Онъ сталъ спорить со мной. Миша стоялъ у кассы и набиралъ что-то объ очередномъ энтузiазмe. Потомъ онъ, какъ-то бочкомъ, бочкомъ, какъ бы по совсeмъ другому дeлу, подобрался къ Трошину и изо всeхъ своихъ невеликихъ силъ хватилъ его верстаткой по головe. Трошинъ присeлъ отъ неожиданности, потомъ кинулся на Мишу, сбилъ его съ ногъ и схватилъ за горло. Борисъ весьма флегматически сгребъ Трошина за подходящiя мeста и швырнулъ его въ уголъ комнаты. Миша всталъ блeдный и весь дрожащiй отъ ярости... -- Я тебя, проститутка, все-равно зарeжу. Я тебe, чекистскiй ...лизъ, кишки все равно выпущу... Мнe терять нечего, я уже все равно, что въ гробу... Въ тонe Миши было какое-то удушье отъ злобы и непреклонная рeшимость. Трошинъ всталъ, пошатываясь. По его виску бeжала тоненькая струйка крови. -- Я же вамъ говорилъ, Трошинъ, что вы конкретный идiотъ, -- заявилъ Марковичъ. -- Вотъ я посмотрю, какой изъ васъ въ этапe энтузiазмъ потечетъ... Дверка въ тайны Трошинскаго энтузiазма на секунду прiоткрылась. -- Мы въ пассажирскомъ поeдемъ, -- мрачно ляпнулъ онъ. -- Хе, въ пассажирскомъ... А можетъ, вы, товарищъ Трошинъ, въ международномъ хотите? Съ постельнымъ бeльемъ и вагономъ-рестораномъ?... Молите Бога, чтобы хоть теплушка цeлая попалась. И съ печкой... Вчера подали эшелонъ, такъ тамъ -- печки есть, а трубъ нeту... Хе, пассажирскiй? Вамъ просто нужно лeчиться отъ идiотизма, Трошинъ. Трошинъ пристально посмотрeлъ на блeдное лицо Миши, потомъ -- на фигуру Бориса, о чемъ-то подумалъ, забралъ подъ мышку всe свои пожитки и исчезъ. Ни его, ни Марковича я больше не видалъ. На другой день утромъ ихъ отправили на этапъ. Борисъ присутствовалъ при погрузкe: ихъ погрузили въ теплушку, при томъ дырявую и безъ трубы. {145} Недаромъ въ этотъ день, прощаясь, Марковичъ мнe говорилъ: -- А вы знаете, И. Л., сюда, въ СССР, я eхалъ первымъ классомъ. Помилуйте, какимъ же еще классомъ нужно eхать въ рай?.. А теперь я тоже поeду въ рай... Только не въ первомъ классe и не въ соцiалистическiй... Интересно все-таки есть-ли рай?.. Ну, скоро узнаю. Если хотите, И. Л., такъ у васъ будетъ собственный корреспондентъ изъ рая. А? Вы думаете, доeду? Съ моимъ здоровьемъ? Ну что вы, И. Л., я же знаю, что по дорогe дeлается. И вы знаете. Какой-нибудь крестьянинъ, который съ дeтства привыкъ... А я -- я же комнатный человeкъ. Нeтъ, знаете, И. Л., если вы какъ-нибудь увидите мою жену -- все на свeтe можетъ быть -- скажите ей, что за довeрчивыхъ людей замужъ выходить нельзя. Хе, -- соцiалистическiй рай... Вотъ мы съ вами и получаемъ свой маленькiй кусочекъ соцiалистическаго рая... НА СКОЛЬЗКИХЪ ПУТЯХЪ Промфинпланъ товарища Якименко трещалъ по всeмъ швамъ. Уже не было и рeчи ни о двухъ недeляхъ, ни о тридцати пяти тысячахъ. Желeзная дорога то вовсе не подавала составовъ, то подавала такiе, отъ которыхъ бамовская комиссiи отказывалась наотрeзъ -- съ дырами, куда не только человeкъ, а и лошадь пролeзла бы. Провeрка трудоспособности и здоровья дала совсeмъ унылыя цифры: не больше восьми тысячъ людей могли быть признаны годными къ отправкe, да и тe -- "постольку-поскольку". Между тeмъ ББК, исходя изъ весьма прозаическаго "хозяйственнаго расчета" -- зачeмъ кормить уже чужiя рабочiя руки, -- урeзалъ нормы снабженiя до уровня клиническаго голоданiя. Люди стали валиться съ ногъ сотнями и тысячами. Снова стали работать медицинскiя комиссiи. Черезъ такую комиссiю прошелъ и я. Старичекъ докторъ съ безпомощнымъ видомъ смотритъ на какого-нибудь оборваннаго лагерника, демонстрирующаго свою отекшую и опухшую, какъ подушка, ногу, выстукиваетъ, выслушиваетъ. За столомъ сидитъ оперативникъ -- чинъ третьей части -- онъ-то и есть комиссiя. -- Ну? -- спрашиваетъ чинъ. -- Отеки -- видите... ТВС5 второй степени... Сердце... И чинъ размашистымъ почеркомъ пишетъ на формулярe: "Годенъ". Потомъ стали дeлать еще проще: полдюжины урчевской шпаны вооружили резинками. На оборотныхъ сторонахъ формуляровъ, гдe стояли нормы трудоспособности и медицинскiй дiагнозъ, -- все это стиралось и ставилось просто 1 категорiя -- т.е. полная трудоспособность. Эти люди не имeли никакихъ шансовъ доeхать до БАМа живыми. И они знали это, и мы знали это -- и ужъ, конечно, это зналъ и Якименко. Но Якименкe нужно было дeлать свою карьеру. {146} И свой промфинпланъ онъ выполнялъ за счетъ тысячъ человeческихъ жизней. Всeхъ этихъ чудесно поддeланныхъ при помощи резинки людей слали приблизительно на такую же вeрную смерть, какъ если бы ихъ просто бросили въ прорубь Свири. 5 Туберкулезъ. А мы съ Юрой все переписывали наши безконечные списки. Обычно къ ночи УРЧ пустeлъ, и мы съ Юрой оставались тамъ одни за своими машинками... Вся картотека УРЧ была фактически въ нашемъ распоряженiи. Изъ 12 экземпляровъ списковъ Якименко подписывалъ три, а провeрялъ одинъ. Эти три -- шли въ управленiе БАМа и въ ГУЛАГ. Остальные экземпляры использовались на мeстe для подбора этапа, для хозяйственной части и т.д. У насъ съ Юрой почти одновременно возникъ планъ, который напрашивался самъ собою. Въ первыхъ трехъ экземплярахъ мы оставимъ все, какъ слeдуетъ, а въ остальныхъ девяти -- фамилiи завeдомо больныхъ людей (мы ихъ разыщемъ по картотекe) замeнимъ несуществующими фамилiями или просто перепутаемъ такъ, чтобы ничего разобрать было нельзя. При томъ хаосe, который царилъ на лагерныхъ пунктахъ, при полной путаницe въ колоннахъ и колонныхъ спискахъ, при обалдeлости и безпробудномъ пьянствe низовой администрацiи -- никто не разберетъ: сознательный ли это подлогъ, случайная ошибка или обычная урчевская путаница. Да въ данный моментъ и разбирать никто не станетъ. Въ этомъ планe былъ великiй соблазнъ. Но было и другое. Одно дeло рисковать своимъ собственнымъ черепомъ, другое дeло втягивать въ рискъ своего собственнаго сына, да еще мальчика. И такъ на моей совeсти тяжелымъ грузомъ лежало все то, что съ нами произошло: моя "техническая ошибка" съ г-жой К. и съ мистеромъ Бабенкой, тающее съ каждымъ днемъ лицо Юрчика, судьба Бориса и многое другое... И было еще: великая усталость и сознанiе того, что все это въ сущности такъ безсильно и безцeльно. Ну, вотъ, выцарапаемъ изъ нeсколькихъ тысячъ нeсколько десятковъ человeкъ (больше -- не удастся). И они, вмeсто того, чтобы помереть черезъ мeсяцъ въ эшелонe, помрутъ черезъ нeсколько мeсяцевъ гдe-нибудь въ ББК-овской слабосилкe. Только и всего. Стоитъ ли игра свeчъ? Какъ-то подъ утро мы возвращались изъ УРЧ въ свою палатку. На дворe было морозно и тихо. Пустынныя улицы Подпорожья лежали подъ толстымъ снeговымъ саваномъ. -- А по моему, Ватикъ, -- ни съ того ни съ сего сказалъ Юра, -- надо все-таки это сдeлать... Неудобно какъ-то... -- Размeняютъ, Юрчикъ, -- сказалъ я. -- Ну, и хрeнъ съ нами... А ты думаешь, много у насъ шансовъ отсюда живыми выбраться? -- Я думаю -- много... -- А по моему -- никакихъ. Еще черезъ мeсяцъ отъ насъ одни мощи останутся... Все равно... Ну, да дeло не въ томъ. -- А въ чемъ же дeло? -- А въ томъ, что неудобно какъ-то. Можемъ мы людей спасти? Можемъ. А тамъ пусть разстрeливаютъ -- хрeнъ съ ними. Подумаешь -- тоже удовольствiе околачиваться въ этомъ раю. {147} Юра вообще -- и до лагеря -- развивалъ такую теорiю, что если бы, напримeръ, у него была твердая увeренность, что изъ Совeтской Россiи ему не выбраться никогда, -- онъ застрeлился бы сразу. Если жизнь состоитъ исключительно изъ непрiятностей -- жить нeтъ "никакого коммерческаго расчета"... Но мало ли какiе "коммерческiе расчеты" могутъ быть у юноши 18-ти лeтъ, и много ли онъ о жизни знаетъ? Юра остановился и сeлъ въ снeгъ. -- Давай посидимъ... Хоть урчевскую махорку изъ легкихъ вывeтримъ... Сeлъ и я. -- Я вeдь знаю, Ватикъ, ты больше за меня дрейфишь. -- Угу, -- сказалъ я. -- А ты плюнь и не дрейфь. -- Замeчательно простой рецептъ! -- Ну, а если придется -- придется же -- противъ большевиковъ съ винтовкой идти, такъ тогда ты насчетъ риска вeдь ничего не будешь говорить?.. -- Если придется... -- пожалъ я плечами. -- Дастъ Богъ, придется... Конечно, если отсюда выскочимъ... -- Выскочимъ, -- сказалъ я. -- Охъ, -- вздохнулъ Юра. -- Съ воли не выскочили... Съ деньгами, съ оружiемъ... Со всeмъ. А здeсь?.. Мы помолчали. Эта тема обсуждалась столько ужъ разъ. -- Видишь ли, Ватикъ, если мы за это дeло не возьмемся -- будемъ потомъ чувствовать себя сволочью. Могли -- и сдрейфили. Мы опять помолчали. Юра, потягиваясь, поднялся со своего мягкаго кресла. -- Такъ что, Ватикъ, давай? А? На Миколу Угодника. -- Давай! -- сказалъ я. Мы крeпко пожали другъ другу руки. Чувства отцовской гордости я не совсeмъ все-таки лишенъ. Особенно великихъ результатовъ изъ всего этого, впрочемъ, не вышло, въ силу той прозаической причины, что безъ сна человeкъ все-таки жить не можетъ. А для нашихъ манипуляцiй съ карточками и списками у насъ оставались только тe четыре-пять часовъ въ сутки, которые мы могли отдать сну. И я, и Юра, взятые въ отдeльности, вeроятно, оставили бы эти манипуляцiй послe первыхъ же безсонныхъ ночей, но поскольку мы дeйствовали вдвоемъ, никто изъ насъ не хотeлъ первымъ подавать сигналъ объ отступленiи. Все-таки изъ каждаго списка мы успeвали изымать десятка полтора, иногда и два. Это былъ слишкомъ большой процентъ -- каждый списокъ заключалъ въ себe пятьсотъ именъ -- и на Погрe стали уже говорить о томъ, что въ УРЧ что-то здорово путаютъ. Отношенiя съ Якименкой шли, все ухудшаясь. Во-первыхъ, потому, что я и Юра, совсeмъ уже валясь съ ногъ отъ усталости и безсонницы, врали въ этихъ спискахъ уже безъ всякаго "заранeе обдуманнаго намeренiя", и на погрузочномъ пунктe получалась {148} неразбериха и, во-вторыхъ, между Якименкой и Борисомъ стали возникать какiя-то тренiя, которыя въ данной обстановкe ничего хорошаго предвeщать не могли и о которыхъ Борисъ разсказывалъ со сдержанной яростью, но весьма неопредeленно. Старшiй врачъ отдeленiя заболeлъ, Борисъ былъ назначенъ на его мeсто, и, поскольку я могъ понять, Борису приходилось своей подписью скрeплять вытертые резинкой дiагнозы и новыя стандартизованныя помeтки "годенъ". Что-то назрeвало и на этомъ участкe нашего фронта, но у насъ назрeвали всe участки сразу. Какъ-то утромъ приходитъ въ УРЧ Борисъ. Видъ у него немытый и небритый, воспаленно-взъерошенный и обалдeлый -- какъ, впрочемъ, и у всeхъ насъ. Онъ сунулъ мнe свое ежедневное приношенiе -- замерзшiй комъ ячменной каши, и я замeтилъ, что, кромe взъерошенности и обалдeлости, въ Борисe есть и еще кое-что: какая-то гайка выскочила, и теперь Борисъ будетъ идти напроломъ; по части же хожденiя напроломъ Борисъ съ полнымъ основанiемъ можетъ считать себя мiровымъ спецiалистомъ. На душe стало безпокойно. Я хотeлъ было спросить Бориса, въ чемъ дeло, но въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Якименко. Въ рукахъ у него были какiя-то бумаги для переписки. Видъ у него былъ ошалeлый и раздраженный: онъ работалъ, какъ всe мы, а промфинпланъ таялъ съ каждымъ днемъ. Увидавъ Бориса, Якименко рeзко повернулся къ нему: -- Что это означаетъ, докторъ Солоневичъ? Представители третьей части въ отборочной комиссiи заявили мнe, что вы что-то тамъ бузить начали. Предупреждаю васъ, чтобы этихъ жалобъ я больше не слышалъ. -- У меня, гражданинъ начальникъ, есть жалоба и на нихъ... -- Плевать мнe на ваши жалобы! -- холодное и обычно сдержанное лицо Якименки вдругъ перекосилось. -- Плевать мнe на ваши жалобы. Здeсь лагерь, а не университетская клиника. Вы обязаны исполнять то, что вамъ приказываетъ третья часть. -- Третья часть имeетъ право приказывать мнe, какъ заключенному, но она не имeетъ права приказывать мнe, какъ врачу. Третья часть можетъ считаться или не считаться съ моими дiагнозами, но подписывать ихъ дiагнозовъ я не буду. По закону Борисъ былъ правъ. Я вижу, что здeсь столкнулись два чемпiона по части хожденiя напроломъ -- со всeми шансами на сторонe Якименки. У Якименки на лбу вздуваются жилы. -- Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что отъ дачи своей подписи подъ постановленiями отборочной комиссiи я, въ данныхъ условiяхъ, отказываюсь категорически. Якименко смотритъ въ упоръ на Бориса и зачeмъ-то лeзетъ въ карманъ. Въ моемъ воспаленномъ мозгу мелькаетъ мысль о томъ, что Якименко лeзетъ за револьверомъ -- совершенно нелeпая мысль: я чувствую, что если Якименко попробуетъ оперировать револьверомъ или матомъ, Борисъ двинетъ его по челюсти, и это будетъ послeднiй промфинпланъ на административномъ и жизненномъ поприщe Якименки. Свою непринятую Якименкой жалобу Борисъ перекладываетъ изъ правой руки въ лeвую, а правая {149} свободнымъ разслабленнымъ жестомъ опускается внизъ. Я знаю этотъ жестъ по рингу -- эта рука отводится для удара снизу по челюсти... Мысли летятъ съ сумасшедшей стремительностью. Борисъ ударитъ, активъ и чекисты кинутся всей сворой, я и Юра пустимъ въ ходъ и свои кулаки, и черезъ секундъ пятнадцать всe наши проблемы будутъ рeшены окончательно. Нeмая сцена. УРЧ пересталъ дышать. И вотъ, съ лежанки, на которой подъ шинелью дремлетъ помощникъ Якименки, добродушно-жестокiй и изысканно-виртуозный сквернословъ Хорунжикъ, вырываются трели неописуемаго мата. Весь словарь Хорунжика ограничивается непристойностями. Даже когда онъ сообщаетъ мнe содержанiе "отношенiя", которое я долженъ написать для Медгоры, -- это содержанiе излагается такимъ стилемъ, что я могу использовать только союзы и предлоги. Матъ Хорунжика ни кому не адресованъ. Просто ему изъ-за какихъ-то тамъ хрeновыхъ комиссiй не даютъ спать... Хорунжикъ поворачивается на другой бокъ и натягиваетъ шинель на голову. Якименко вытягиваетъ изъ кармана коробку папиросъ и протягиваетъ Борису. Я глазамъ своимъ не вeрю. -- Спасибо, гражданинъ начальникъ, я не курю. Коробка протягивается ко мнe. -- Позвольте васъ спросить, докторъ Солоневичъ, -- сухимъ и рeзкимъ тономъ говоритъ Якименко, -- такъ на какого же вы чорта взялись за комиссiонную работу? Вeдь это же не ваша спецiальность. Вы вeдь санитарный врачъ? Неудивительно, что третья часть не питаетъ довeрiя къ вашимъ дiагнозамъ. Чортъ знаетъ, что такое... Берутся люди не за свое дeло... Вся эта мотивировка не стоитъ выeденнаго яйца. Но Якименко отступаетъ, и это отступленiе нужно всемeрно облегчить. -- Я ему это нeсколько разъ говорилъ, товарищъ Якименко, -- вмeшиваюсь я. -- По существу -- это все докторъ Шуквецъ напуталъ... -- Вотъ еще: эта старая... шляпа, докторъ Шуквецъ... -- Якименко хватается за якорь спасенiя своего начальственнаго "лица"... -- Вотъ что: я сегодня же отдамъ приказъ о снятiи васъ съ комиссiонной работы. Займитесь санитарнымъ оборудованiемъ эшелоновъ. И имeйте въ виду: за каждую мелочь я буду взыскивать съ васъ лично... Никакихъ отговорокъ... Чтобы эшелоны были оборудованы на ять... Эшелоновъ нельзя оборудовать не то, что на ять, но даже и на ижицу -- по той простой причинe, что оборудовать ихъ нечeмъ. Но Борисъ отвeчаетъ: -- Слушаю, гражданинъ начальникъ... Изъ угла на меня смотритъ изжеванное лицо Стародубцева, но на немъ я читаю ясно: -- Ну, тутъ ужъ я окончательно ни хрeна не понимаю... Въ сущности, не очень много понимаю и я. Вечеромъ мы всe идемъ вмeстe за обeдомъ. Борисъ говоритъ: {150} -- Да, а что ни говори -- а съ умнымъ человeкомъ прiятно поговорить. Даже съ умной сволочью... Уравненiе съ неизвeстной причиной Якименковскаго отступленiя мною уже рeшено. Стоя въ очереди за обeдомъ я затeваю тренировочную игру: каждый изъ насъ долженъ про себя сформулировать эту причину, и потомъ эти отдeльныя формулировки мы подвергнемъ совмeстному обсужденiю. Юра прерываетъ Бориса, уже готоваго предъявить свое мнeнiе: -- Постойте, ребята, дайте я подумаю... А потомъ вы мнe скажете -- вeрно или невeрно... Послe обeда Юра докладываетъ въ тонe объясненiй Шерлока Хольмса доктору Ватсону. -- Что было бы, если бы Якименко арестовалъ Боба? Во-первыхъ, врачей у нихъ и такъ не хватаетъ. И, во-вторыхъ, что сдeлалъ бы Ватикъ? Ватикъ могъ бы сдeлать только одно -- потому что ничего другого не оставалось бы: пойти въ прiемочную комиссiю БАМа и заявить, что Якименко ихъ систематически надуваетъ, даетъ дохлую рабочую силу... Изъ БАМовской комиссiи кто-то поeхалъ бы въ Медгору и устроилъ бы тамъ скандалъ... Вeрно? -- Почти, -- говоритъ Борисъ. -- Только БАМовская комиссiя заявилась бы не въ Медгору, а въ ГУЛАГ. По линiи ГУЛАГа Якименкe влетeло бы за зряшные расходы по перевозкe труповъ, а по линiи ББК за то, что не хватило ловкости рукъ. А если бы не было тутъ тебя съ Ватикомъ, Якименко слопалъ бы меня и даже не поперхнулся бы... Таково было и мое объясненiе. Но мнe все-таки кажется до сихъ поръ, что съ Якименкой дeло обстояло не такъ просто. И въ тотъ же вечеръ изъ сосeдней комнаты раздается голосъ Якименки: -- Солоневичъ Юрiй, подите-ка сюда. Юра встаетъ изъ-за машинки. Мы съ нимъ обмeниваемся безпокойными взглядами. -- Это вы писали этотъ списокъ? -- Я. Мнe становится не по себe. Это наши подложные списки. -- А позвольте васъ спросить, откуда вы взяли эту фамилiю -- какъ тутъ ее... Абруррахмановъ... Такой фамилiи въ карточкахъ нeтъ. Моя душа медленно сползаетъ въ пятки. -- Не знаю, товарищъ Якименко... Путаница, вeроятно, какая-нибудь... -- Путаница!.. Въ головe у васъ путаница. -- Ну, конечно, -- съ полной готовностью соглашается Юра, -- и въ головe -- тоже. Молчанiе. Я, затаивъ дыханiе, вслушиваюсь въ малeйшiй звукъ. -- Путаница?.. Вотъ посажу я васъ на недeлю въ ШИЗО! -- Такъ я тамъ, по крайней мeрe, отосплюсь, товарищъ Якименко. -- Немедленно переписать эти списки... Стародубцевъ! Всe {151} списки провeрять. Подъ каждымъ спискомъ ставить подпись провeряющаго. Поняли? Юра выходитъ изъ кабинета Якименки блeдный. Его пальцы не попадаютъ на клавиши машинки. Я чувствую, что руки дрожатъ и у меня. Но -- какъ будто, пронесло... Интересно, когда наступить тотъ моментъ, когда не пронесетъ? Наши комбинацiи лопнули автоматически. Они, впрочемъ, лопнули бы и безъ вмeшательства Якименки: не спать совсeмъ -- было все-таки невозможно. Но что зналъ или о чемъ догадывался Якименко? ИЗМОРЪ Я принесъ на Погру списки очередного эшелона и шатаюсь по лагпункту. Стоить лютый морозъ, но послe урчевской коптильни -- такъ хорошо провeтрить легкiя. Лагпунктъ неузнаваемъ... Уже давно никого не шлютъ и не выпускаютъ въ лeсъ -- изъ боязни, что люди разбeгутся, хотя бeжать некуда, -- и на лагпунктe дровъ нeтъ. Все то, что съ такими трудами, съ такими жертвами и такой спeшкой строилось три мeсяца тому назадъ, -- все идетъ въ трубу, въ печку. Ломаютъ на топливо бараки, склады, кухни. Занесенной снeгомъ кучей металла лежитъ кeмъ-то взорванный мощный дизель, привезенный сюда для стройки плотины. Валяются изогнутыя буровыя трубы. Все это -- импортное, валютное... У того барака, гдe нeкогда процвeтали подъ дождемъ мы трое, стоитъ плотная толпа заключенныхъ -- человeкъ четыреста. Она окружена цeпью стрeлковъ ГПУ. Стрeлки стоятъ въ нeкоторомъ отдаленiи, держа винтовки по уставу -- подъ мышкой. Кромe винтовокъ -- стоятъ на треножникахъ два легкихъ пулемета. Передъ толпой заключенныхъ -- столикъ, за столикомъ -- мeстное начальство. Кто-то изъ начальства равнодушно выкликаетъ: -- Ивановъ. Есть? Толпа молчитъ. -- Петровъ? Толпа молчитъ. Эта операцiя носить техническое названiе измора. Люди на лагпунктe перепутались, люди растеряли или побросали свои "рабочiя карточки" -- единственный документъ, удостовeряющiй самоличность лагерника. И вотъ, когда въ колоннe вызываютъ на БАМ какого-нибудь Иванова двадцать пятаго, то этотъ Ивановъ предпочитаетъ не откликаться. Всю колонну выгоняютъ изъ барака на морозъ, оцeпляютъ стрeлками и начинаютъ вызывать. Колонна отмалчивается. Мeняется начальство, смeняются стрeлки, а колонну все держатъ на морозe. Понемногу, одинъ за другимъ, молчальники начинаютъ сдаваться -- раньше всего рабочiе и интеллигенцiя, потомъ крестьяне и, наконецъ, урки. Но урки часто не сдаются до конца: валится на снeгъ, и, замерзшаго, его относятъ въ амбулаторiю или въ яму, исполняющую назначенiе общей могилы. Въ общемъ {152} -- совершенно безнадежная система сопротивленiя... Вотъ въ толпe уже свалилось нeсколько человeкъ. Ихъ подберутъ не сразу, чтобы не "симулировали"... Говорятъ, что одна изъ землекопныхъ бригадъ поставила рекордъ: выдержала двое сутокъ такого измора, и изъ нея откликнулось не больше половины... Но другая половина -- немного отъ нея осталось... ВСТРEЧА Въ лагерномъ тупичкe стоитъ почти готовый къ отправкe эшелонъ. Территорiи этого тупичка оплетена колючей проволокой и охраняется патрулями. Но у меня пропускъ, и я прохожу къ вагонамъ. Нeкоторые вагоны уже заняты, изъ другихъ будущiе пассажиры выметаютъ снeгъ, опилки, куски каменнаго угля, заколачиваютъ щели, настилаютъ нары -- словомъ, идетъ строительство соцiализма... Вдругъ гдe-то сзади меня раздается зычный голосъ: -- Иванъ Лукьяновичъ, алло! Товарищъ Солоневичъ, алло! Я оборачиваюсь. Спрыгнувъ съ изумительной ловкостью изъ вагона, ко мнe бeжитъ нeкто въ не очень рваномъ бушлатe, весь заросшiй рыжей бородищей и призывно размахивающiй шапкой. Останавливаюсь. Человeкъ съ рыжей бородой подбeгаетъ ко мнe и съ энтузiазмомъ трясетъ мнe руку. Пальцы у него желeзные. -- Здравствуйте, И. Л., знаете, очень радъ васъ видeть. Конечно, это я понимаю, свинство съ моей стороны высказывать радость, увидeвъ стараго прiятеля въ такомъ мeстe. Но человeкъ слабъ. Почему я долженъ нарушать гармонiю общаго равенства и лeзть въ сверхчеловeки? Я всматриваюсь. Ничего не понять! Рыжая борода, веселые забубенные глаза, общiй видъ человeка, ни въ коемъ случаe не унывающаго. -- Послушайте, -- говоритъ человeкъ съ негодованiемъ, -- неужели не узнаете? Неужели вы возвысились до такихъ административныхъ высотъ, что для васъ простые лагерники, вродe Гендельмана, не существуютъ? Точно кто-то провелъ мокрой губкой по лицу рыжаго человeка, и сразу смылъ бородищу, усищи, снялъ бушлатъ, и подо всeмъ этимъ очутился Зиновiй Яковлевичъ Гендельманъ6 такимъ, какимъ я его зналъ по Москвe: весь сотканный изъ мускуловъ, бодрости и зубоскальства. Конечно, это тоже свинство, но встрeтить З. Я. мнe было очень радостно. Такъ стоимъ мы и тискаемъ другъ другу руки. 6 Имя, конечно, вымышлено. -- Значитъ, сeли, наконецъ, -- неунывающимъ тономъ умозаключаетъ Гендельманъ. -- Я вeдь вамъ предсказывалъ. Правда, и вы мнe предсказывали. Какiе мы съ вами проницательные! И какъ это у насъ обоихъ не хватило проницательности, чтобы не сeсть? Не правда-ли, удивительно? Но нужно имeть силы подняться {153} надъ нашими личными, мелкими, мeщанскими переживанiями. Если наши вожди, лучшiе изъ лучшихъ, желeзная гвардiя ленинизма, величайшая надежда будущаго человeчества, -- если эти вожди садятся въ ГПУ, какъ мухи на медъ, такъ что же мы должны сказать? А? Мы должны сказать: добро пожаловать, товарищи! -- Слушайте, -- перебиваю я, -- публика кругомъ. -- Это ничего. Свои ребята. Наша бригада -- все уральскiе мужички: ребята, какъ гвозди. Замeчательныя ребята. Итакъ: по какимъ статьямъ существующаго и несуществующаго закона попали вы сюда? Я разсказываю. Забубенный блескъ исчезаетъ изъ глазъ Гендельмана. -- Да, вотъ это плохо. Это ужъ не повезло. -- Гендельманъ оглядывается кругомъ и переходитъ на нeмецкiй языкъ: -- Вы вeдь все равно сбeжите? -- До сихъ поръ мы считали это само собою разумeющимся. Но вотъ теперь эта исторiя съ отправкой сына. А ну-ка, З. Я., мобилизуйте вашу "юдише копфъ" и что-нибудь изобрeтите. Гендельманъ запускаетъ пальцы въ бороду и осматриваетъ вагоны, проволоку, ельникъ, снeгъ, какъ будто отыскивая тамъ какое-то рeшенiе. -- А попробовали бы вы подъeхать къ БАМовской комиссiи. -- Думалъ и объ этомъ. Безнадежно. -- Можетъ быть, не совсeмъ. Видите ли, предсeдателемъ этой комиссiи торчитъ нeкто Чекалинъ, я его по Вишерскому лагерю знаю. Во-первыхъ, онъ коммунистъ съ дореволюцiоннымъ стажемъ и, во-вторыхъ, человeкъ онъ очень неглупый. Неглупый коммунистъ и съ такимъ стажемъ, если онъ до сихъ поръ не сдeлалъ карьеры -- а развe это карьера? -- это значитъ, что онъ человeкъ лично порядочный и что, въ качествe порядочнаго человeка, онъ рано или поздно сядетъ. Онъ, конечно, понимаетъ это и самъ. Словомъ, тутъ есть кое-какiя психологическiя возможности. Идея -- довольно неожиданная. Но какiя тутъ могутъ быть психологическiя возможности, въ этомъ сумасшедшемъ домe? Чекалинъ, колючiй, нервный, судорожный, замотанный, полусумасшедшiй отъ вeчной грызни съ Якименкой? -- А то попробуйте увязаться съ нами. Нашъ эшелонъ пойдетъ, вeроятно, завтра. Или, на крайнiй случай, пристройте вашего сына сюда. Тутъ онъ у насъ не пропадетъ! Я посылки получалъ, eда у меня на дорогу болeе или менeе есть. А? Подумайте. Я крeпко пожалъ Гендельману руку, но его предложенiе меня не устраивало. -- Ну, а теперь -- "докладывайте" вы! Гендельманъ былъ по образованiю инженеромъ, а по профессiи -- инструкторомъ спорта. Это -- довольно обычное въ совeтской Россiи явленiе: у инженера нeсколько больше денегъ, огромная отвeтственность (конечно, передъ ГПУ) по линiи вредительства, безхозяйственности, невыполненiи директивъ и плановъ, и по многимъ другимъ линiямъ и, конечно, -- никакого житья. У инструктора физкультуры -- денегъ иногда меньше, а иногда больше, {154} столкновенiй съ ГПУ -- почти никакихъ, и въ результатe всего этого -- возможность вести приблизительно человeческiй образъ жизни. Кромe того, можно потихоньку и сдeльно подхалтуривать и по своей основной спецiальности. Гендельманъ былъ блестящимъ спортсменомъ и рeдкимъ организаторомъ. Однако, и физкультурный иммунитетъ противъ ГПУ вещь весьма относительная. Въ связи съ той "политизацiей" физкультуры, о которой я разсказывалъ выше, около пятисотъ инструкторовъ спорта было арестовано и разослано по всякимъ нехорошимъ и весьма неудобоусвояемымъ мeстамъ. Былъ арестованъ и Гендельманъ. -- Да и докладывать въ сущности нечего. Сцапали. Привезли на Лубянку. Посадили. Сижу. Черезъ три мeсяца вызываютъ на допросъ. Ну, конечно, они уже все, рeшительно все знаютъ: что я старый сокольскiй деятель, что у себя на работe я устраивалъ старыхъ соколовъ, что я находился въ перепискe съ международнымъ сокольскимъ центромъ, что я даже посылалъ привeтственную телеграмму всесокольскому слету. А я все сижу и слушаю. Потомъ я говорю: "Ну, вотъ вы, товарищи, все знаете?" -- "Конечно, знаемъ". "И уставъ "Сокола" тоже знаете?". -- "Тоже знаемъ". "Позвольте мнe спросить, почему же вы не знаете, что евреи въ "Соколъ" не принимаются?". -- Знаете, что мнe слeдователь отвeтилъ? "Ахъ, говоритъ, не все ли вамъ равно, гражданинъ Гендельманъ, за что вамъ сидeть -- за "Соколъ" или не за "Соколъ"?". Какое генiальное прозрeнiе въ глубины человeческаго сердца! Представьте себe -- мнe, оказывается, рeшительно все равно за что сидeть -- разъ я уже все равно сижу. -- Почему я работаю плотникомъ? А зачeмъ мнe работать не плотникомъ? Во-первыхъ, я зарабатываю себe настоящая, мозолистыя, пролетарскiя руки. Знаете, какъ въ пeсенкe поется: "... Въ заводскомъ гулe онъ ласкалъ Ея мозолистыя груди"... Во-вторыхъ, я здоровъ (посылки мнe присылаютъ), а ужъ лучше тесать бревна, чeмъ зарабатывать себe геморрой. Въ третьихъ, я имeю дeло не съ совeтскимъ активомъ, а съ порядочными людьми -- съ крестьянами. Я раньше побаивался, думалъ -- антисемитизм