Святой толстяк, отделавшись испугом.
Сорвавшись со ступенек друг за другом,
Они летят на землю кувырком.
Неподалеку Азаил сражался,
Но и ему, увы, не повезло:
Лишь только он на парапет взобрался -
Нептун его хватает за крыло.
Заверещал от страха ангел хилый,
Взмолиться о пощаде он готов.
Но, раскачав его что было силы,
Нептун кидает труса прямо в ров.
Силач Самсон ужасно рассердился.
Он, подбоченясь, встал перед стеной,
Подпер ее могучею спиной
И расшатать довольно долго тщился.
Свой толстый зад библейский великан
Употребил при этом, как таран.
Крепка стена; и, побледнев с досады,
Возобновил усилия Самсон.
Зависит от него успех осады...
Толкает, бьет и ударяет он,
И градом пот с лица его струится.
Алкид ему с усмешкою кричит:
"Иль отросла уже твоя косица,
Скажи-ка мне, давно ты не был бит?
Остерегись, не лопни от натуги!
Стена-то, вишь, покрепче той лачуги,
Что ты тогда сумел разрушить... Да-с,
Далеко филистимлянам до нас!
Ну, надрывайся, раз тебе охота.
Увидишь - ни к чему твоя работа".
Поблизости от них костер горел,
И в нем пылала ветка тамариска.
Эй, берегись, Самсон, опасность близко!
Взять головню твой давний враг успел
С той головней приятно ли столкнуться?
Не удалось еврею увернуться,
Вмиг занялся его святой хохол,
Вот он сгорел; остался череп гол.
Как наш герой даст Геркулесу сдачи?
Он походил до этой неудачи
На племенного сильного быка,
На жеребца, или на петушка.
Все трое, как известно, горделивы,
И горячи, и резвы, и драчливы...
Однако же, едва у горемык
Отрежут то, в чем корень их задора -
Куда весь пыл девается? Где бык?
Увы, в вола он превратится скоро.
Где жеребец? Где петушок-драчун?
На месте их - откормленный каплун
И жалкий мерин, то-есть просто кляча,
Став робкими, сбавляют быстро тон.
Похож на них стал бедный наш Самсон,
Когда его постигла неудача.
Слабеет явно христиан напор,
В защиту переходит нападенье.
Язычники, напротив, с этих пор,
Утроивши свое сопротивленье,
Дрались, как бешеные, в исступленье,
Как храбрецы, как боги, наконец.
Богини им ни в чем не уступали,
И со стены в противников бросали
Все, чем богат и славен был дворец,
Что попадало под руку: подушки,
Из золота литые безделушки,
Цветочные горшки и зеркала,
Сосуды из металла и стекла,
Горшки ночные (было их немало),
Старательно наполнив их сначала.
Когда б Навин, наитьем осенен,
Не вспомнил, как был взят Иерихон,
Верх взяли бы язычники, быть может.
"Концерт в еврейском духе, - молвил он,
Проклятую их крепость уничтожит.
Сюда, левиты, воины, жрецы
Израильские, храбрые певцы
И музыканты, что во время оно
Разрушили оплот Иерихона!"
И вот оркестр невиданный готов:
Собранье инструментов всех сортов.
Трещотки, флейты, бубны, барабаны,
Литавры, и кимвалы, и тимпаны,
Тромбоны, скрипки, трубы без числа,
Кларнеты, дудки и колокола,
Рога, котлы, подносы и кастрюли...
Приготовленья эти ужаснули
Всех осажденных; ждут они чудес.
Вот начали: кто по дрова, кто в лес.
Язычники, хоть уши и заткнули -
Услышали пиликанье смычков.
Тут раздается новая команда:
Их угощают яростным сфорцандо.
А слух, известно, нежен у богов
И резала его невероятно
Та музыка (для нас она приятна).
Затем Навин ввел в действие басы,
Вопившие на разные гласы.
Умножив какофонию стократно,
Одни из них тянули ноту "соль",
Другие - "ре", а третьи - "си бемоль",
И слушателей этим доконали.
Они пытались пенью помешать,
Попробовав врагов перекричать,
Но певчие лишь пуще заорали.
Бранясь вовсю, чрез несколько минут
Защитники покинули редут.
И Бог-отец в воинственном задоре
Вскричал: "Победа полная близка!
Побеждены ударами смычка!
Погромче, братцы! Мы увидим вскоре,
Как рушатся высокие валы
Сей крепости... Они прочней скалы,
Но упадут, язычникам на горе.
Сейчас дворец повалится с горы.
Погромче! Весь Олимп - в тартарары!"
Но дело обошлось гораздо проще.
Четыре храбреца, которых в роще
Забрали в плен, храпели мертвым сном.
Очухавшись, придя в себя немного,
Припомнили пьянчуги со стыдом
Все шалости свои, томясь изжогой.
Раскаянье, негодованье, страх
Заставили их покраснеть впотьмах.
Душили Исраила гнев и злоба;
Ругаться начал Иоанн в сердцах;
Гвенолий же и Карп святитель - оба,
Пав на колени, каются в грехах,
Исправиться отныне обещают;
Затем они кидаются стремглав
И, с тыла на язычников напав,
Ударами их в гневе осыпают.
Охрану сняв и к запертым вратам
Пробившись, их немедленно открыли
Они своим удачливым друзьям,
Которые нестройно голосили.
Ломали боги голову себе,
Как уцелеть в неравной сей борьбе:
Они уже на грани пораженья.
Юпитер средь всеобщего смятенья
Благоразумье все же сохранил
И воинам спокойно заявил:
"Да, их взяла... В моем дворце отныне
Горланить мессы будут пришлецы.
Но пусть они не думают в гордыне,
Что прочен их успех! Велю дружине:
Пускай в каре построятся бойцы,
Пусть поместят богинь посередине.
Попробуем на север отступить!
Пределы христианской там державы.
Там Один правит; он, любитель славы,
Охотно нам поможет победить".
Разумному приказу подчинились.
Мечами, копьями вооружились,
Построились бойцы в походный строй,
Отвагою по-прежнему пылая
И на ходу удары отражая.
Седой Нептун и Аполлон с сестрой,
Беллона, Марс, и храбрый сын Алкмены,
Плутон, и Вакх, и родичи Елены
Заставили врагов трубить отбой.
Был бдителен Юпитер неизменно,
Внушала страх могучая рука,
Кидавшая перун издалека.
В порядке совершалось отступленье,
День к вечеру клонился... В этот час
Произошло с Дианой приключенье.
Какое - я поведаю сейчас.
Вот, истощив все стрелы из колчана,
Сменила лук на острый меч Диана
И выходила часто из рядов,
Дабы разить зарвавшихся врагов.
Она была прекрасна, горделива,
И колотила их без перерыва.
Один из них, по имени Зефрил,
Оставшийся, как прочие, в накладе,
Удобное мгновенье улучил
Чтоб отомстить, и подобрался сзади
К богине. Без кольчуги та была,
Проворна, и легка, и босонога;
Движений быстрота ее спасла,
Но все же меч задел ее немного,
Тунику белоснежную пронзил
И ягодицу малость повредил.
Струится из божественного зада
Кровь алая (белее снега он).
Диана с превеликою досадой,
От боли легкий испустила стон.
Ну, попадет нанесшему урон!
Для отступленья преградить дорогу,
Лишить его надежды на подмогу,
Преследовать упорно и нагнать,
Поймать, затем расправиться с ним круто
И беспощадно крылья отрубить,
Честь ягодицы тем восстановить -
На все это ушла одна минута.
Затем она свой продолжала путь
На дальний север, в поисках владений
Богов Валгаллы, ибо отдохнуть
Язычники хотят от поражений.
Но Гавриил шел тою же тропой,
Повеса-ангел, ангел-волокита,
Небесный щеголь, сердцеед, герой.
Он шествовал дозором деловито.
"Эй, кто идет3"-он вопросил - "Свои!" -
Ответила Диана, усмехнулась,
Мечом на Гавриила замахнулась
И взмах, и слово дерзкие сии
Одновременно поразили ухо
Архангела. Шатаясь, Гавриил,
Ошеломлен ударом, отступил.
Но твердости он не утратил духа:
Отомщена должна быть оплеуха!
Он поднял меч; но, встретившись, клинки
Со звоном разлетелись на куски.
"Ну что ж! Бороться будем без обмана!" -
Сказал архангел и вступил в борьбу.
Противники стояли лбом ко лбу;
Воинственным задором обуянна,
Хранила все ж инкогнито Диана.
Прекрасны, юны, гибки и сильны,
Употребить усилья драчуны
Могли бы лучше (это между нами).
Но было Гавриилу невдомек,
Кто перед ним, покуда наш знаток
Стан недруга не обхватил руками
И, грудь его задев, не ощутил,
Что эта грудь округла и упруга;
Но разобраться не было досуга,
Ему мешал сраженья ярый пыл.
И, прочь откинув это подозренье.
Удвоил он запальчивое рвенье.
Заметила Диана в свой черед,
Что враг ее красив и безбород,
Руками же охваченные члены
Стройны, белы и формой совершенны.
Но хитрый план задумал Гавриил:
Прелестного врага он ухватил
И левою рукой его сжимает,
А правую проворно опускает,
Чтоб за ногу противника схватить,
Затем толчком на землю повалить
(Так одолеть возможно и атлета).
Уже почти достигнуто им это:
Скользнула по бедру его рука
Сначала вниз, потом немного выше
И задержалась в треугольной нише.
Затем, гораздо более робка,
Слегка нажала, не без колебанья...
Борцы хранили полное молчанье,
Их поза недвусмысленна была,
Переплелись их стройные тела.
Владело ими странное смущенье,
Вздымались груди... Что за ощущенье!
Архангел руку с умыслом держал
На лаврах; наконец, он их пожал.
Герои не промолвили ни слова
О, болтуны, им надо подражать!
Расставшись, в путь они пустились снова,
Слегка вздохнув; о чем - им лучше знать.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
Языческие боги в последний раз пытаются вернуть
себе власть над миром. Аврора, Нептун, Венера и сам
Юпитер терпят неудачу. Амур тоже возвращается с
позором, как видно из истории Таисы и Элинома.
Чтоб быть счастливым, нужно скромно жить,
Не домогаясь почестей и славы.
Напрасно их так алчете всегда вы:
Судьба слепа и может наделить
Дарами вас; но иногда, превратна,
Свои дары она берет обратно.
Неприхотлив, не склонен к мишуре,
Всегда мечтал я сельским стать кюре,
Жить в хижине уютной, хоть и скромной,
И дни свои лениво коротать,
А вечерком спокойно попивать
Свое винцо с кухаркой экономной.
Тиару, золоченые ключи
Оставь себе, святой наместник божий,
И громы булл, и туфли из парчи,
И Ватикан, и фавориток тоже!
Но я бы все ж, пожалуй, предпочел
Господствовать, на римский сев престол,
И плыть на корабле довольно старом,
Что сделался, по воле пап, корсаром,
Чем жить в пустыне звездной, меж комет,
Быть божеством и ожидать паденья.
С престола пасть - ужасно, спору нет,
Но пасть с небес? Страшнее нет крушенья,
Неправда ли? Но именно таков
И был удел языческих богов
Теперь они пытаются - пустое! -
Вернуть себе владычество былое.
Вот на рассвете солнечный чертог
Аврора розоперстая открыла
(Летят зефиры роем на порог)
И спящую природу разбудила.
Зардевшись, слезы льет она... Чисты,
Росой они слетают на цветы.
Но где же толпа, что гимнами встречала
Ее приход? Рассеялся мираж,
И, не узнав возлюбленной Кефала,
Сквозь зубы люди шепчут "Отче наш".
Нептун своим трезубцем потрясает,
Разверзнул хляби грозный океан.
Лихая смерть матросам угрожает,
Несется, воя, буйный ураган.
Раздувши щеки, дуют Аквилоны,
Хвостами бьют могучие Тритоны,
Сама Фетида с роем Нереид
На судно вал за валом громоздит.
И бог морей кричит в великом гневе:
"Молитесь мне, иль вас я проучу!"
Но молятся матросы только Деве,
И ей сулят огромную свечу.
Она встает, подарку очень рада,
И говорит стихиям, покраснев:
"Quos ego!" Прочь, с великою досадой.
Бегут ветра; волн утихает гнев;
Нет ни следа от бушевавшей бури,
Корабль плывет спокойно по лазури.
Мир напугать желая, царь богов
От полюса до полюса грохочет.
Кой-кто бледнеет, правда, от громов
И торопливо "Верую" бормочет.
Однако же спокойствие упрочит
Кропила взмах и звон колоколов.
О, как была, Венера, ты красива
В тот день, когда Амура родила!
Твои уста, прелестные на диво,
То глаз его касались, то чела.
В его чертах свои ты узнавала:
Он был, как ты, пленителен и мил
И слабого младенца ты качала
(Вселенную он скоро покорил).
Три грации спешили сделать ложе
Для малыша из миртов и лилей;
Зефиров рой поторопился тоже
Умерить жар полуденных лучей.
И на губах кудрявого ребенка
Лукавая улыбка расцвела.
По ней судить, Киприда, ты могла
О будущем... Играючи, ручонка
Коснулась белой, словно снег, груди.
Он дрыгнул пухлой ножкою, гляди!
Бессмертные, при вести о рожденье,
Полюбоваться вами собрались
У ложа твоего они сошлись
Толпою в молчаливом восхищенье
И улыбались сыну твоему.
Но все на свете бренно, о Киприда!
Картину эту - горькая обида! -
Разбили люди, бог весть почему
(Кисть Зевксиса ее нарисовала,
Мое ж перо лишь робко подражало).
Картине поклоняются другой:
Вот старый плотник с юною женой;
Убогий хлев, несвежая мякина,
Кормушка заменяет колыбель
Кто ж обступил ту жалкую постель,
Где спит дитя Марии? Лишь скотина:
Мычащий бык, жующий жвачку вол,
Ревущий оглушительно осел;
Да три волхва, три черных, словно сажа
Благоговейных молчаливых стража,
Которых свет звезды туда привел.
Две разные картины эти все же
Между собой в какой-то мере схожи:
Вулкан, Иосиф - хмурые мужья -
Играют роль свидетелей, не боле.
Они отцами стали поневоле.
Сидят в углу, досаду затая
Напрасно пляшет Момус со свирелью:
Печален мир, в нем места нет веселью
До смеха ли, когда всех пекло ждет?
Куда серьезней стали люди... Четки
Сменились вдруг на бубны и трещотки
Иеремии плач - взамен острот...
Разительна такая перемена!
Венками роз увитое чело
Усыпал прах... Ведь все на свете тленно,
До смеха ль тут? Вздыхают тяжело.
Взгляните: со святой водой кропило
Жезл Бахусов успешно заменило.
Увы, Силен, к чему твои дары?
Забыли мы про Комуса пиры
И предпочли румянцу Пресыщенья
Унылый Пост и чахлое Говенье.
Красавицы, отрекшись от утех
И позабыв, что есть на свете смех,
Вздыхают безутешно у распятья:
Грешны и поцелуи, и объятья.
О ласках как ни стосковалась грудь -
О них теперь и думать позабудь,
Перебирай рукой прилежной четки!
Пусть градом сыплются удары плетки
На тело молодое, хоть оно
Нежнее шелка и белее снега,
И благовоньями умащено.
К пуховикам уже не манит нега:
На голых досках - грубое сукно...
Беги, Венера! Как тебе не злиться?
Твой пояс заменила власяница...
Закон наш строг, ему не прекословь!
Три грации, вы изгнаны, бегите!
Соперницам счастливым уступите!
Их звать: Надежда, Вера и Любовь.
"Как молятся Христу они слезливо!
Их племя скудоумно и трусливо.
Каков их поп, таков же и приход! -
Сказал Юпитер. - Без сопротивленья,
Благословляя рабство, сей народ
Надел ярмо, выносит притесненья.
И тянется к пощечине щека,
И ждет спина покорно тумака...
Они тиранов терпят без роптанья,
И Константин имеет основанья
Хвалить удобства новой веры сей,
Вошедшей в моду. Он теперь, злодей,
На мягком ложе мирно почивает...
Ему кровь сына руки обагряет;
Жену свою он в ванне утопил,
Зятьев своих обоих удушил
И кинул псам тела на растерзанье,
Но совесть не казнит за элодеянья,
И сладкий сон глаза его смежил...
Тигр этот спит, о мщенье Немезиды
Не думая... Его небесный гром
Не поразил! Летите, Эвмениды,
Чтоб исхлестать отступника бичом!"
Он рек, и вот ужасные богини,
Вооружась бичами и шипя,
Виновного толпою обступя,
Готовятся карать за грех гордыни.
Над головами змеи сплетены;
Зловещие, они озарены
Кроваво-красным зыблющимся светом,
И тени жертв являются при этом.
Но Константин, зевая, им сказал:
"Вы опоздали, милые старушки.
Меня страшили ваши колотушки
В былые дни; пребольно бич стегал.
В те времена изрядно тяготили
Меня грехи; язычников жрецы
Их не хотели отпускать, глупцы,
А христиан жрецы мне все простили.
Пронырливы, лукавы и умны,
С евангельем они мне царство дали.
Я принял дар, понятно, без печали.
С тех пор угрозы ваши мне смешны".
Вот захотел сыночек Кифереи
Испробовать на людях страсти яд.
На крыльях ветра мчится наугад,
Стрелы, из лука пущенной, быстрее.
Внезапно он замедлил свой полет:
Вот юноша и девушка верхами...
"Отлично! - он промолвил, - мне везет!
Таиса, ты - как роза меж цветами;
Дабы любить, ты рождена на свет:
Понравиться легко в шестнадцать лет.
Ты, Элином, чувствителен, послушен;
К такой красе и ты неравнодушен
В осьмнадцать лет ... Куда же вам спешить?
А, понял я! Вы молоды, богаты,
Для вас готовы брачные палаты,
Но вы Христа решили возлюбить
И удалиться навсегда от мира,
Дабы своей души не погубить
(Родители доселе чтут кумира).
Бежать в пустыню - это ничего;
Но, вздумавши отречься от всего,
Вы возомнили, пылкостью влекомы:
"Святыми станем быстро и легко мы".
Таков ваш план; но у меня есть свой.
Одежду ты напялила мужчины,
Красавица; для хитрости такой,
Наверное, имеются причины.
Но тонкий глас тебе природой дан,
От визга ты не можешь удержаться:
Выскальзывают ножки из стремян...
Недолго это будет продолжаться.
Посадка не уверенна твоя,
И белой ручкой, милая моя,
Ты предпочла не за уздечку взяться,
А за луку высокую седла...
Не думаю, дружок, чтоб ты могла
В одежде этой усидеть на кляче.
Нет, путешествуй как-нибудь иначе!"
Кольнул Амур невидимой стрелой
Бок скакуна; карьером тот пустился,
И на земле внезапно очутился,
Слетев с него, наш всадник молодой.
Оправившись от первого испуга,
Встает Таиса, вознося хвалу
За то, что так мягка трава, упруга,
И что господь не дал свершиться злу.
Красавица впадала в заблужденье:
Амур один причиной был спасенья,
Дабы беду в дальнейшем отвратить,
Два путника, подумавши немного,
Одно седло решают разделить
И вновь шажком пускаются в дорогу.
Но исподволь свершает Купидон
Свой замысел, и на ногах поджилки
У Буцефала ослабляет он.
Споткнулся конь, и без того не пылкий.
Споткнулся вновь, усталостью разбит.
Таиса (позади она сидела)
В небрежности товарища винит
И говорит: "Послушайте, в чем дело?
У вас совсем к узде вниманья нет!
Попробуйте исполнить мой совет:
Давайте, поменяемся местами
Так будет лучше, убедитесь сами!"
Вот пересели; видят - Буцефал
Тотчас же спотыкаться перестал.
Таиса простодушная довольна,
Но Элиному за ее спиной
На крупе неудобно, и невольно,
Чтоб отыскать опору, наш герой
Ее груди касается рукой
И спутницу в объятиях сжимает,
И у обоих сердце замирает,
Хоть чистота и обитает в нем.
Да, нелегко святыми быть вдвоем!
Влечет к мечтам такая позитура.
И путники, по прихоти Амура,
Во власть соблазна сразу же попав,
В волненье сладком млели и мечтали
И обо всем на свете забывали.
Но крест, глазам нечаянно представ,
Их помыслы внезапно очищает
И набожность в сердца их возвращает.
"Наш замысел похвален, Элином,
В том спору нет; но мы с дороги сбились
И роскошью чрезмерною прельстились.
Мне кажется, отшельники верхом
Не ездили; об этом я читала.
Пешком идти нам более пристало".
И продолжают путь они пешком.
Без отдыха идут они с часочек,
Утомлены; увидели лесочек
И думают: "Теперь мы отдохнем".
Амур хитро расставил им ловушки:
Там лег травы заманчивый ковер,
Прохлада, тень, и у лесной опушки
Ручей, струясь, увеселяет взор.
С деревьев там свисают апельсины,
И финики там зреют, и маслины,
И ананас - сей ароматный плод,
И смоквы рдеют, сладкие, как мед.
Понравилось, конечно, это место
Двум путникам - ведь их жара гнетет,
И Элином, касаясь легким жестом
Лба девушки, с него стирает пот.
Нарвав плодов, принять в подарок просит;
Она ко рту с улыбкой их подносит
И, откусив, ему передает.
Затем они с развесистого клена
Срывают лист широкий и зеленый;
Его свернув как чашечку, друзья
Им черпают из быстрого ручья,
Из этого бокала пьют со смехом...
Лукавый бог обрадован успехом
Замысловатой хитрости своей.
Чтоб одержать победу поскорей,
Он посылает пару голубей...
Ну, кто ж не знает нравов и привычек
Хорошеньких и томных этих птичек,
Их грацию, игру их меж собой,
И легкое их крыльев трепетанье,
И горлышек их нежное клохтанье?
Им подражаем мы наперебой.
Что за игра! Она бы страсть вдохнула
И в статую... Невинная чета
На голубей воркующих взглянула
(Амур послал их, видно, неспроста)
И вновь забыли оба про Христа...
Нечаянно Таиса наклонилась,
Нечаянно затем облокотилась
На друга, чья нескромная рука
Нечаянно по прелестям блуждает
И стройный стан Таисы обнимает,
Сперва к нему притронувшись слегка...
"Я победил! - крылатый бог решает.
Пусть прежде, чем отшельниками стать,
Узнают, как им время коротать".
Ошибся он: от церкви близлежащей
Донесся вдруг звон колокола к ним,
И, словно глас, от бога исходящий,
Зажег сердца желанием другим.
Забыв про чары, сильные вначале,
Спешат они от рощицы подале.
Тогда Амур велел, чтоб Аквилон
Грядою туч завесил небосклон.
Ночь близится, и дождик льется... Скверно!
Красавица огорчена безмерно
И говорит: "Безжалостны вы к нам,
О небеса!" Однако спутник верный
Ее тревогу разделяет сам
И делит плащ с Таисой пополам.
Скользит она, хоть крепок локоть друга...
Тогда ее он на руки берет
И, бережно прижав к груди, несет.
Вот перед ними жалкая лачуга...
Им говорят: "Найдется лишь одна
Здесь комнатка; годится ль вам она?
Ведь в ней одно единственное ложе".
Смущения Таиса скрыть не может.
"Не бойтесь, - восклицает Элином. -
Вы ляжете, а мне довольно стула".
И страх Таисы как рукой смахнуло.
Хоть путники закутались плащом,
Но все-таки промокли под дождем;
Прилипла к телу мокрая одежда.
Снимать ее - поймет любой невежда -
Приходится друг другу помогать.
Для скромности какое испытанье!
Но, сократив немного описанье,
Соблазна мы сумеем иэбежать.
Красавица в постель одна ложится,
И ждать себя не заставляет сон,
А Элином на жесткий стул садится,
Но отдыха там не находит он.
Ему Амур коварный угрожает...
"Ко мне, Борей!" И из полночных стран
Борей на зов послушно прилетает
И дует в щели, злобой обуян.
На юноше надета лишь рубашка,
И вскоре холод члены оковал.
Он, весь дрожа, зубами застучал...
Послышалось, как он вздыхает тяжко.
"Ты нездоров? Да ты озяб, бедняжка!.."
Окоченев, безмолствует герой.
"Увы, зачем не вместе мы с тобой?
Я сном была, беспечная, объята,
Ты ж замерзал; я в этом виновата".
И к юноше, вся - нежности порыв,
Она спешит, с постели соскочив.
Рук ледяных коснувшися сначала,
Затем - груди, Таиса прошептала:
"Ты жив еще! Ты дышишь, милый друг!
Иди сюда! Излечит твой недуг
Тепло моей нагревшейся постели".
И вот они легли в одну кровать...
На милосердье надо уповать:
Красавице не стыдно, в самом деле,
Прижалась крепко, словно жар горя.
Так некогда еврейка молодая
Делила ложе старого царя,
Теплом своим его обогревая.
Греха тут нет, но юношу согреть
Приятней, как на это ни смотреть.
Лекарство это вылечило живо
Болящего, и даже ощутил
Внезапно он избыток новых сил...
Промолвила Таиса боязливо:
"От страха я чуть-чуть не умерла,
Но нас рука всевышнего спасла.
И в будущем она придаст нам силы.
В пустыне жить мы будем до могилы
В двух келейках, воздвигнутых рядком,
И садик наш возделаем вдвоем...
Ужель меня покинешь ты, мой милый?"
"Нет, никогда! - воскликнул Элином. -
Тебе я - брат, а ты мне будь сестрою!
Для нас жить врозь - мучение, не скрою.
Быть одному опасно, говорят,
И тягостно; не лучше ль во сто крат
Спасаться нам в одном и том же месте?
Мы дружбою наш освятим приют
Нежнейшею; святыми нас сочтут,
И чудеса творить мы будем вместе;
Умрем, и вместе похоронят нас,
И вместе в рай мы попадем тотчас!"
Отшельники, возжаждавшие схимы,
Из чувства дружбы за руки взялись,
Из чувства дружбы крепко обнялись.
Вздымались груди, сладостно теснимы...
Амур уже готовит им подвох:
Уже горит в крови огонь желанья,
Уже Таисы робкое дыханье
И Элинома непорочный вздох
Сливаются, застигнуты врасплох;
Уж поцелуй обжег уста... Но (кстати ль
Для них, а также для тебя, читатель?)
Пропел петух, дремавший до утра.
Не больше произвел бы впечатленья
И гром с небес: раздавшись трижды, пенье
Напомнило апостола Петра,
Напомнило тройное отреченье.
От крика непоседы-петуха
Проснулось в них сознание греха.
Покинув ложе, стали на колени,
Лоб осенили знаменьем креста;
Молитву повторяют их уста:
"Спаси нас от бесовских наваждений!"
Амур в досаде прочь от них летит,
Пожаловаться матери спешит.
Так ловкий вор, покуда тьма ночная
Еще царит, тихонько лезет в дом,
Вооружась отмычкою, тайком.
Вот, поглядев с опаскою кругом,
Крадется он, на цыпочках ступая.
Уже рука нащупала сундук...
Но на беду тут раздается звук,
Шаги и кашель в комнате соседней:
Скупец не спит, и есть слуга в передней.
И, не успев на злато кинуть взор,
Во все лопатки удирает вор.
Так хитрый волк, в лесной скрываясь чаще,
Глядит на двух резвящихся ягнят.
Они играют, прыгают, шалят...
Следит за ними волка взор горящий.
Приблизились... Волк, жадностью объят,
Кидается: кусочек больно лаком!
Но в тот же миг бежит к нему пастух,
Бросает камни, "пиль" кричит собакам.
Волк вынужден спасаться во весь дух
Ягнята мчатся к матери и стаду,
А волк в кустарник прячется густой
И, блеянье услышав за рекой,
Лишь ляскает зубами, скрыв досаду.
Блюди, пастух, блюди свое добро!
Не следует, чтоб скромное перо
Нескромные картины рисовало:
Загрызть ягненка волку не пристало
В моих стихах, сплетаемых хитро.
__________
Я вас! (лат.).
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
Волшебный фонарь. Успехи христианских богов.
Выказанный ими ум и счастливые последствия от
сего.
"О ангелы, чья доблестная рать,
Во исполненье воли Константина,
Мне помогла Олимп завоевать,
Поставьте здесь престол для властелина!
Юпитера величественный храм
Отныне станет отделеньем рая.
Во избежанье скуки, здесь и там
Мы будем жить, забот уже не зная.
Соперники надеются вотще
На помощь, на успехи вообще.
Своей победой наслаждайтесь смело,
В предчувствии великого удела.
Во тьму времен я властен проникать.
Вы заглянуть в грядущее хотите,
Провидцами желаете ли стать?
Приблизьтесь же, на землю посмотрите:
Намерен я завесу приподнять".
Глаголал так бог христиан, воссевши
На облако в величии своем,
Языческим Олимпом завладевши,
И глас его зарокотал как гром;
Послышалось три разных тона в нем
Грядущее увидеть всем охота,
И ангелы слетаются без счета,
И взор на землю каждый устремил.
Промолвил бог: "Архангел Гавриил,
Твой чистый глас находят все приятным;
Желаю я, чтоб всем ты объяснил
То, что тебе покажется занятным.
Как в зеркале, ты мир увидишь весь".
Г а в р и и л
Преемник Константина виден здесь
И двор его с гурьбой попов строптивых,
Лукавых, злых и льстивых - их не счесть.
Творцы всех смут, они владык трусливых
Используют неправедную месть.
Страсть к богословью всеми овладела,
Ни до чего другого нет им дела,
На полках - фолиантов строй возник.
Все заняты разбором, толкованьем,
Подделкою или перевираньем
Священных, хоть недостоверных книг.
Где здравый смысл? Им все пренебрегают,
И длится спор; а из полночных стран
Вдруг варвары, как дикий ураган,
Несметными ордами налетают,
Империю они опустошают.
Но для кого - спросите христиан -
Ряды костров и виселиц готовы
И плахи, и темницы и оковы?
Для варваров? О нет, для ариан.
Кровавое, слепое исступленье!
Взгляните: нивы заросли травой...
Любуйтесь на пожары, разрушенья,
Насилия, убийства и разбой,
Младенцев неповинных избиенья...
Все это-из-за слова одного!
Х р и с т о с
Но для меня то слово много значит:
Ведь еретик в нем ловко ересь прячет.
С в. Г в е н о л и й
Убейте всех!
Х р и с т о с
Несторий - каково?
Пустился в спор и смело утверждает,
Что по натуре я своей двояк;
Об этом же, собрав толпу зевак,
И вкривь и вкось Евтихий рассуждает.
Пусть я двояк...
Б о г - о т е ц
Ну и галиматья!
Х р и с т о с
И в одного поверить нелегко им,
А в двух-куда ж? Но тут бессилен я:
Натура ведь у каждого своя.
О д и н и з е п и с к о п о в
Убьемте всех и совесть успокоим.
Г а в р и и л
Но вот опять там завязалась пря.
Б о г - о т е ц
О чем же речь? Каков предмет раздора?
Г а в р и и л
Опять Христос.
Б о г - о т е ц
Меж нами говоря,
Мой сын, они поймут тебя нескоро:
Неясен ты.
Х р и с т о с
А вас постичь легко?
Б о г - о т е ц
Озлобятся - скажу вам на ушко -
Они вконец.
Х р и с т о с
Известно, что мы - тайна.
Их любопытство дерзко чрезвычайно.
Г а в р и и л
Вас все-таки постичь они хотят.
"Христос - в дарах!" - одни из них кричат.
"Нет, он - на них!" - другие голосят.
"Вокруг даров он!" - третьи говорят.
"Вы врете все! - четвертые вопят, -
Христос, вестимо, спрятан под дарами!"
О д и н и з е п и с к о п о в
Убейте всех, и спорам всем конец.
Д у х с в я т о й
Зачем же быть самим себе врагами?
Ведь диспуты нам на руку, глупец!
Оспаривать возможно убежденья
Лишь силою, и мучеников рать
Досуг людей поможет нам занять.
Пусть Библии исследуют реченья,
В их тайный смысл вникая наобум,
Чтоб изощрять свой любопытный ум.
Исчезните, о римские писаки,
Прочь с наших глаз, о греки-пачкуны!
Хоть молодежь любила ваши враки,
Но Библией они превзойдены.
У ног моих - премудрость вся людская.
Один я мудр, и нет меня мудрей.
Ливанский кедр я, выше и стройней,
Чем жалкая былинка полевая.
Извилистый и скромный ручеек
Течет привольно; быстрый же поток
Несется, ручейки все поглощая.