ежде всего прочего об одежде
и пище, собирать и хранить богатства, давать на пропитание старым, малым и
сирым -- вот основа благоденствия народа.
Люди древности делали так, чтобы у людей всего было в достатке. Они
ставили себя вровень с духами, брали за образец Небо и Землю, пестовали всю
тьму вещей, приводили к согласию Поднебесный мир, простирали милость на все
сто родов. Они имели ясное знание коренных чисел, умели вычислить меру
каждой вещи, и понимание их распространялось на все шесть полюсов мироздания
и все четыре времени года; они не упускали из виду ни малого, ни великого,
ни тонкого, ни грубого. Многое из постигнутого ими в числах и мерах
сохранили летописцы, сведущие в старинных законах и преданиях. Что касается
"Песен" и "Преданий", "Ритуалов" и "Музыки", то служилые люди в Цзоу и Лу,
ученые мужи, носящие на поясе таблички для письма, умеют их толковать. Из
"Песен" можно узнать о праведных помыслах, из "Преданий" можно узнать о
праведных деяниях, из "Ритуалов" можно узнать о праведном поведении, из
"Музыки" можно узнать о праведном согласии, из "Перемен" можно узнать о
правильном взаимодействии Инь и Ян, а из "Весен и осеней" можно узнать о
правильных титулах. Мужи, разбирающиеся в этих предметах, рассеялись по всей
Поднебесной и утвердились в Срединных царствах, а учения Ста школ часто
ставят их речи в пример и толкуют их.
Нынче Поднебесный мир в великом смятении, мужи мудрые и достойные
укрылись от взоров толпы, Путь и Сила раздроблены. Много сейчас тех, кто
удовлетворяется изучением какой-нибудь одной частности. Вот так же
соседствуют ухо, глаз, нос и рот: каждый из них доставляет нам знание о
мире, но воспринятое ими воедино слиться не может. Таковы же учения Ста
школ: каждое из них имеет свои достоинства, а временами и пользу приносит,
однако же ни одно из них не обладает истиной всеобъемлющей и законченной.
Все это учения людей, привязанных к своему углу. Они разбивают совершенство
Неба и Земли, дробят устои всех вещей и губят цельность древних людей.
Немногие в наше время могут постичь совершенство Неба и Земли и выразить в
слове духовное величие. Поэтому Путь "мудреца внутри и правителя снаружи"
померк и недоступен уже людскому взору, сокрыт в безвестности и не выходит
наружу, а в Поднебесной каждый делает то, что ему заблагорассудится, и
считает правым только себя. Увы! Если Сто школ пойдут каждая своей дорогой,
не думая о том, чтобы сдержать себя, то среди них никогда не будет согласия.
И если ученые люди грядущих поколений не будут иметь счастья созерцать Небо
и Землю в их первозданной чистоте и древних мужей во всем их величии, то
искусство Пути будет разодрано в клочья.
Не стремиться к роскоши в бесславный век, не быть расточительным в
жизни, не увлекаться разысканиями чисел и мер, выправлять себя словно по
угломеру и отвесу -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних, а Мо Ди
и Цинь Гули услыхали об этих заветах и возлюбили их. Но в устремлениях своих
они отклонились слишком далеко, отвергнутое же ими было слишком безупречным.
Они провозгласили "отвержение музыки" и назвали это "бережливостью". Они не
пели песен для живых и не носили траура по умершим. Мо-цзы учил всеобщей
любви, взаимной выгоде и отказу от противоборства и призывал никогда не
давать волю гневу. Еще он любил учиться и имел обширные познания, но он не
соглашался с древними царями и хотел отменить древние обряды и музыку.
Желтый Владыка сочинил мелодию "Сяньчи", Яо сочинил гимн "Да-чжан", Шунь
сочинил "Да-шао", Юй сочинил "Да-ся", Тан сочинил "Да-хо", Вэнь-ван создал
музыку "Пи-ин", У-ван и Чжоу-гун создали музыку "У". С древних времен
погребальные обряды были неодинаковы для знатных и подлых, старшие и младшие
имели приличествующий каждому ранг. Сына Неба хоронили в семи гробах,
удельных владык -- в пяти, придворных вельмож -- в трех, служилым людям
полагался двойной гроб. А теперь один Мо-цзы не поет песен для живых и не
носит траура по умершим и предлагает хоронить всех в тонкостенном гробу из
тунгового дерева, а от внешнего гроба совсем отказаться. Боюсь, призывать к
этому людей означает не любить их, а обращаться так с самим собой означает
не любить себя. Не буду говорить плохо об учении Мо-цзы, но если он не пел,
когда следовало петь, не плакал, когда надлежало плакать, и не исполнял
музыки, когда следовало ее исполнять, то был ли он на самом деле таким, как
все? К живым он относился слишком строго, а к мертвым -- слишком
пренебрежительно, и Путь его был слишком суров. Он вселял в людей уныние и
печаль, и трудно было воплотить в жизнь его наставления. Боюсь, его учению
не суждено стать Путем истинно мудрого, ибо оно идет наперекор чаяниям
обыкновенных людей. Поднебесный мир его не примет. Даже если сам Мо-цзы мог
взвалить на себя такое бремя, то пойдет ли за ним свет? Отгородившись от
мира, Мо-цзы оказался далек и от державной власти. Сам он проповедовал свое
учение в таких словах:
"В старину, когда Юй укротил потоп, проложил русла великих рек и
направил течение вод в землях варваров четырех сторон света и в Девяти
областях Срединной страны, главных рек насчитывалось три сотни, их притоков
-- три тысячи, а маленьким речкам не было числа. Юй взял в руки лопату и
корзину и девять раз обошел все реки Поднебесной, так что стерлись волосы на
его икрах и сошел пушок с его голеней. Омываемый проливными дождями,
обдуваемый свирепыми ветрами, он учредил все удельные владения. Юй был
великий мудрец, и вот как он трудился на благо всей Поднебесной!"
Последователи Мо-цзы в последующих поколениях стали одеваться в одежды
из шкур, носить деревянные туфли и травяные сандалии. Ни днем, ни ночью не
знали они покоя и считали самоистязание высшим достижением. Они говорили:
"Если ты неспособен быть таким старательным, ты не идешь путем Юя и
недостоин зваться последователем Мо-цзы".
Ученики Сянли Циня, последователи У Хоу и монеты юга Ку Хо, Цзи Цинь,
Дэнлин-цзы и иже с ними признавали "Моистский канон", но расходились во
взглядах и называли друг друга отступниками, спорили между собой о
"твердости" и "белизне", о "подобии" и "различии" и отвечали друг другу
суждениями, которые невозможно примирить. Они считали своих старших
истинными мудрецами, а те хотели иметь звание законного вождя и преемников в
позднейших поколениях. До сих пор этот спор не разрешен.
Идеи Мо Ди и Цинь Гули были правильными, а вот осуществляли они их
неправильно. А потому монетам позднейших времен пришлось мучить себя так
упорно, что стерлись волосы на их икрах и сошел пушок с их голеней. Смятения
от них получилось много, а порядка от них прибавилось мало. И все же Мо-цзы
был воистину лучший муж во всей Поднебесной, никто не смог бы с ним
сравниться. Он хоть и высох весь, а от убеждений своих не отказался. Это был
истинный талант!
Не связывать себя обычаем, не украшать себя вещами, не обманывать людей
и не обижать народ, ратовать за мир и покой в Поднебесной, дабы люди
благоденствовали, и себе, и другим оставлять не более того, что нужно для
пропитания, и тем самым раскрывать сокровищницу сердца -- в этом тоже
заключалось искусство Пути древних. Сун Син и Инь Вэнь услыхали об этих
заветах и возлюбили их. Они сшили себе шапки в виде горы Хуашань, чтобы
отличать себя от других. Своим жизненным правилом они сделали "отказ от
ограниченности", учили быть терпимым в душе и называли это "деянием сердца".
Они говорили, что люди должны быть радушными и довольными, чтобы повсюду в
пределах морей в роду человеческом царило согласие. Главным же они считали
умение "стреножить желания". Был у них девиз: "терпеть унижение -- не значит
быть опозоренным", и с его помощью они хотели покончить с борьбой среди
людей. А призывом "запретить нападения, распустить войска" они хотели
добиться прекращения войн. С этими идеями они странствовали по миру,
наставляя верхи, поучая низы, и, хотя мир не желал их слушать, они упорно
стояли на своем. Как говорится, "и верхам, и низам видеть его невмоготу, а
он красуется пуще прежнего". Они слишком много заботились о других и слишком
мало о себе, говоря: "Когда все желания стреножены, пяти пригоршней риса
хватает". Боюсь, сами учителя не ели досыта, а их ученики, живя вечно
впроголодь, не забывали о Поднебесном мире и ни днем, ни ночью не знали
отдыха, приговаривая: "Мы еще заживем по-настоящему!" Это были мужи, от
гордыни замыслившие облагодетельствовать весь мир. Еще они говорили:
"Благородный муж не вмешивается в чужие дела и самого себя за вещи не
закладывает". Этим они хотели сказать, что не нужно выставлять напоказ то,
что не приносит пользу Поднебесной. Завет "запретить нападения, распустить
войска" они считали внешней стороной своего учения, а завет "умеряй и
сдерживай желания" -- внутренней. И все их учение в большом и малом, в
грубых и тонких своих положениях дальше этого не шло.
Быть открытым всем и свободным от пристрастий, непрестанно меняться и
ничего не выискивать для себя, жить привольно, не выбирая для себя главного,
следовать всякому влечению без колебаний, не умствовать прежде времени, не
строить расчетов, полагаясь на свое знание, не выбирать среди вещей, но
превращаться вместе с ними -- в этом тоже заключалось искусство Пути
древних. Пэн Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао услыхали об этих заветах и возлюбили
их. Во главу всего они поставили уравнивание вещей, говоря: "Небо может
покрыть, но не может поддержать. Земля может поддержать, но не может
покрыть. Великий Путь может объять, но не может установить различия". Они
знали, что у всех вещей есть свое "возможное" и "невозможное", и поэтому
говорили: "Если ты сделаешь выбор, ты перестанешь быть всеобъемлющим; если
ты усвоишь себе учение, ты ограничишь себя. А Путь не знает изъятий".
И вот Шэнь Дао отбросил знания, презрел себя и стал жить Неизбежным, во
всем следуя вещам. Это он объявил высшей истиной и говорил: "Когда вы
знаете, вы не знаете", желая не просто принизить знание, а полностью
устранить его. Отбросив стыд, не признавая за собой никаких обязанностей, он
смеялся над миром за то, что в нем ценят достойных мужей. Ничем не
связанный, отринувший приличия, он дерзко нападал на великих мудрецов
Поднебесной.
Сколачивай и закругляй края,
Крутись и вращайся вместе с вещами.
Отбрось "истинное" и "неистинное",
Живи мгновением -- и всего избегай.
Он считал никчемными знания и размышления, не знал, что должно стоять
впереди, а что -- после, а глядел поверх всего, и только. Двигался, только
если его толкнут; возвращался, только если его потянут; вращался, как вихрь;
парил, как перо; крутился, как жернов. Был целостен и не имел изъяна, в
движении и покое не знал ошибок и ни разу не заслужил порицания. А почему?
Кто ничего не знает, тот не страдает от влюбленности в себя и не ведает
тягот, проистекающих из применения знаний. Кто в движении и в покое не
отклоняется от истины, тот до самой смерти избегнет людской хвалы. Поэтому
он говорил: "Стремитесь к тому, чтобы уподобиться как бы лишенной знания
вещи, не прибегайте к услугам мудрых и достойных; даже кусок земли не теряет
Пути". А почтенные люди в свете смеялись над ним, говоря: "Путь Шэнь Дао для
живых людей недостижим. Он годится только мертвецам". И кончилось тем, что
Шэнь Дао прослыл в мире большим чудаком, только и всего.
Таков же был Тянь Пянь, который учился у Пэн Мэна и перенял от него то,
чему научить нельзя. Учитель Пэн Мэна говорил: "Праведные люди древности
дошли до того, что ничего не считали истинным или ложным. Но их заветы нынче
забыты, и кто возродит их?"
Упорно переча людям, восстанавливая других против себя, они так и не
смогли отойти от своих "закруглений". То, что они называли Путем, на самом
деле таковым не было, и, даже изрекая истину, они не смогли избавиться от
заблуждений. И Пэн Мэн, и Тянь Пянь, и Шэнь Дао не знали, что такое Путь,
но, если говорить в целом, все они кое-что о нем слышали.
Считать корень тонкой стороной жизни, а вещи -- грубой, сколько ни
накапливай, не будешь иметь вдоволь, целомудренно одиноким постигать
духовную просветленность -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних.
Гуань Инь и Лао Дань услыхали об этих заветах и возлюбили их. Они воздвигли
свое учение на "вечно отсутствующем" и поставили во главу всего Великое
Единство. Они сочли мягкость, слабость, скромность и приниженность внешней
стороной истины, а пустоту и непричинение ущерба вещам -- ее сущностью.
Гуань Инь говорил: "В самом себе не имей, где пребывать; вещи, обретая
форму, раскрывают себя".
Будь подвижен, как вода.
Будь покоен, как зеркало.
Откликайся, как эхо.
Пустое! Словно бы нет его.
Покойное! Словно бы незапятнанно-чистое.
Уподобься ему и пребывай в согласии.
Кто захочет его иметь, его потеряет.
Не будь впереди других, а всегда будь позади.
Лао Дань говорил:
Знай мужское, оберегай женское.
Будь Ущельем Поднебесного мира.
Знай белое, оберегай черное.
Будь Долиной Поднебесного мира.
Все люди хотят быть впереди, он один предпочитал влачиться позади и
говорил: "Прими униженье на миру". Все люди хотят чего-то вещественного, он
один отдавал предпочтение пустоте и говорил: "Не создавай запасов и будешь
иметь всего в избытке". И сам он, уповая лишь на себя, имел больше чем
достаточно. В жизни он не любил поспешности и расточительства, следовал
Недеянию и смеялся над всякой искусностью. Все люди ищут удачи, он один,
сгибая себя, обретал "полноту свойств" и говорил: "Поступая осмотрительно,
избежишь наказания". Он считал глубочайшее корнем, а всеобщее -- опорой и
говорил: "Твердое разрушится, острое затупится". Он всегда уступал место
другим и не посягал на их достоинство. Хотя Гуань Инь и Лао Дань не достигли
вершины мудрости, они поистине уподобились величайшим из Настоящих людей
древности.
Смутное, безбрежное, лишенное формы; пребывающее в превращениях без
постоянства. Жизнь ли, смерть ли? Небо и Земля едины со мной? Подвижен
просветленный дух -- куда так неожиданно уносится, откуда так внезапно
является? Вся тьма вещей -- словно раскинутая сеть, и нет в ней начала -- в
этом тоже заключалось искусство Пути древних. Чжуан Чжоу услыхал об этих
заветах и возлюбил их. В невнятных речах, сумасбродных словах, дерзновенных
и непостижимых выражениях он давал себе волю, ничем себя не ограничивая, и
не держался определенного взгляда на вещи. Он считал, что мир погряз в
скверне и ему с ним не о чем говорить. Посредством слов, "подобных
перевертывающемуся кубку", он следовал превращениям мира. Посредством слов
"от лица почтенных людей" он возвещал о подлинном. Посредством слов "от лица
других людей" он выражал свои взгляды. В одиночестве скитался он с духовными
силами Неба и Земли, но не взирал свысока на тьму вещей. Он не рассуждал о
том, что есть истина, а что -- ложь, и потому был в ладах с миром. Хотя
писания его вычурны, дерзновенность их безобидна. Хотя речи его сумбурны,
беспорядочность их доставляет удовольствие. В них таится неизбывная полнота
смысла. Вверху он странствовал вместе с тем, что творит вещи; внизу дружил с
тем, что превосходит жизнь и смерть, не имеет начала и конца. В основе своей
он необъятно широк и непосредствен. В истоке своем бездонно глубок и
раскован: можно сказать, все охватил и достиг совершенства! И все же его
правда соответствия переменам и постижения вещей безмерна и неуловима. Как
она безбрежна, как темна! Невозможно ее исчерпать.
Хуэй Ши был очень ученым человеком, и его писания занимали пять
повозок. Однако же его учение было причудливым, а речи уводили в сторону.
Определяя смысл вещей, он говорил:
"Предельно великое не имеет ничего вовне себя. Это называется великим
единством. Предельно малое не имеет ничего внутри себя. Это называется малым
единством.
Не имеющее толщины не имеет протяженности, но простирается на тысячу
ли.
Небо находится на одном уровне с землей, горы находятся на одном уровне
с озерами.
Будучи в зените, солнце заходит. Рождаясь, вещь умирает.
Быть подобным в большом, но различным в малом -- это называется "малое
подобие и различие". Все вещи в конце концов едины и в конце концов различны
-- это называется "большое подобие и различие".
Юэ не имеет границы и все же имеет границу.
Я отправляюсь в Юа сегодня, а прибываю туда вчера.
Соединенные кольца невозможно разъединить.
Я знаю центр мира: он на север от Янь и на юг от Юэ.
Люби безгранично всю тьму вещей; Небо и Земля -- одно тело".
Хуэй Ши считал эти суждения непревзойденными и думал, что постиг
сущность всех доказательств. И в мире все любители спорить находили
удовольствие в этом занятии. Они утверждали:
"В яйце есть перья.
У курицы три ноги.
В городе Ин сходится весь Поднебесный мир.
Собака может быть бараном.
Лошадь откладывает яйца.
У лягушки есть хвост.
Огонь не горяч.
Гора выходит из отверстия.
Колесо телеги не касается земли.
Глаз не видит.
Того, на что мы указываем, нельзя достичь, а от того, что мы достигаем,
нельзя отойти.
Черепаха длиннее змеи.
Угломер не имеет квадратной формы, циркуль не описывает круг.
Дырка от долота не охватывает рукояти.
Тень от летящей птицы не движется.
Стрела летит стремительно, но есть мгновения, когда она не движется и
не покоится.
Щенок -- не собака.
Гнедой конь и черный бук составляют три.
Белый пес черен.
У жеребенка-сироты никогда не было матери.
Если от палки длиною в вершок каждый день отнимать половину, не
закончишь и через десять тысяч поколений".
Любители рассуждать выставляли такие суждения в спорах с Хуэй Ши, и
суждений этих было столько, что исчерпать их было невозможно за целую жизнь.
Из числа любителей рассуждать Хуань Туань и Гуньсунь Лун внушали людям
изощренные мысли и изменяли их представления. Они умели победить людей на
словах, но не могли покорить их сердца -- в этом заключалась их
ограниченность. Хуэй Ши день за днем упражнялся в спорах, но прослыл
выдающимся человеком только среди любителей спорить -- вот и все, чего он
добился. Однако же сам он считал свои рассуждения непревзойденными в целом
мире и говорил; "Что может быть возвышеннее между Небом и Землей? Я
утверждаю мужское начало и не следую старинным заветам". Один странный
человек из Юэ по имени Хуан Ляо спросил, почему не падает небо и не
обваливается земля и что вызывает ветер, дождь и гром. Хуэй Ши взялся
отвечать ему без колебаний и раздумий и говорил обо всем подряд без
передышки, и не было конца его речам, а ему же все казалось, что он сказал
недостаточно, и он все хотел прибавить какое-нибудь удивительное суждение.
Он принимал за истину все, что противоречило людским мнениям, и хотел
приобрести славу непобедимого спорщика. Вот почему в мире не любили его.
Слабый духом и сильный лишь с виду, он шел кружными путями. Если
посмотреть на достижения Хуэй Ши, исходя из Пути Неба и Земли, то они
окажутся сродни потугам комара или мошки. Чем он мог быть полезен другим?
Те, кто добились совершенства в одном ремесле, все же заслуживают уважения,
о таких говорят: "Если бы он ценил Путь больше, он бы почти постиг правду".
Но Хуэй Ши не мог этим удовлетвориться, он рассуждал обо всем подряд, а в
итоге лишь приобрел известность умелого спорщика. Как жаль, что Хуэй Ши
впустую растратил свой талант и гнался за соблазнами света, не умея сдержать
себя. Он презрел свой голос ради пустого эха и свою тень ценил больше
собственного тела. Как это прискорбно!
* Примечания *
Текст "Чжуан-цзы" и проблемы перевода
Текстологическая критика книги "Чжуан-цзы" сопряжена с особенными
трудностями в силу целого ряда причин. Во-первых, язык этого памятника как в
лексическом, так и в структурном отношении отличается большим своеобразием,
но о лингвистической среде, в которой родились тексты "Чжуан-цзы", на
сегодняшний день почти ничего не известно. Во-вторых, писания древнего даоса
всегда привлекали к себе внимание скорее поэтов и подвижников, нежели
кабинетных ученых, так что в Китае серьезные исследования текстов Чжуан-цзы
велись лишь в последние полтора-два столетия, новейшая же текстологическая
критика "Чжуан-цзы" насчитывает лишь несколько десятилетий и пока далека от
завершения. В-третьих, не так просто решить вопрос о том, что такое тексты
"Чжуан-цзы": суждения философа, любителя знания, или откровения и фантазии
поэта-мистика? А ведь общая оценка духовного опыта древнего даоса
обусловливает выбор и стиля, и лексических средств перевода.
О начальном этапе истории книги "Чжуан-цзы" сведений не сохранилось. По
некоторым косвенным признакам можно предполагать, что свод текстов, носящий
имя древнего философа из царства Сун, впервые сложился в середине II в. до
н. э. при дворе известного поклонника даосской мудрости Лю Аня, правителя
Хуайнани. Известно, что на рубеже н. э. в императорском книгохранилище
имелся список "Чжуан-цзы", насчитывавший 52 главы. В последующие столетия
имели хождение списки из 26, 27 и 30 глав, разбитых на четыре или два
раздела -- Внутренний и Внешний. Наконец, в конце III в. Го Сян создал новую
редакцию книги, выделив в ней 33 главы и три раздела: Внутренний (нзй
пянь), Внешний (вай пянь) я раздел "Разное" {цза пянь). Го
Сяну принадлежит и классический комментарий к текстам "Чжуан-цзы". Судя по
приписке к древнейшему известному списку книги (он датируется IX в. и
хранится в Японии), Го Сян видел свою задачу как редактора и комментатора
древнего мудреца в том, чтобы "выбрать из речей [Чжуан-цзы] самое глубокое и
сохранить в них самое главное". Не приходится сомневаться в том, что
редакторская работа Го Сяна не ограничивалась упорядочиванием и исправлением
существующих текстов "Чжуан-цзы", а сопровождалась также их перестановкой и
переосмыслением в соответствии с его собственными представлениями о мудрости
Дао. Можно даже предполагать, что часть толкований Го Сяна вошла в основной
текст памятника. Как бы там ни было, именно Го Сян придал книге "Чжуан-цзы"
ее окончательный, дошедший до наших дней вид. В памятниках древнекитайской
литературы сохранилось почти шесть десятков фрагментов книги "Чжуан-цзы", не
вошедших в текст Го Сяна. Лишь один из них включен в данный перевод: диалог
царя Тана и его советника Цзи в первой главе книги.
Даже поверхностное знакомство с книгой "Чжуан-цзы" убеждает в том, что
перед нами весьма разнородный, многослойный по своему происхождению
памятник, отразивший взгляды и стилистику многих авторов. Правда, анализ
лексических и метрических структур текста (подобные исследования проводились
А. М. Карапетянцем и К. Рэндом) не дает оснований говорить о каких-либо
устойчивых качественных отличиях текстов различных разделов книги. Надо
сказать, что смысл трехчастного деления книги "Чжуан-цзы" и проблема ее
авторства до сих пор остаются предметом оживленных споров среди
специалистов. Согласно общепринятому мнению, главы Внутреннего раздела в
целом наиболее точно отражают идеи и писательский гений самого Чжуан-цзы.
Представленные в них рассуждения и сюжеты объединены общей темой или идеей,
обозначенной в заголовке каждой главы. Американский исследователь К. Рэнд
считает возможным говорить об общей "мистической" тональности этого раздела.
Что касается двух последующих разделов, то в них собраны тексты явно разного
характера. А. Грэхэм (и вслед за ним К. Рэнд) выделяет в отдельную группу
главы 8-- 11, определяя их философию как апологию "примитивизма". Ряд
китайских ученых относят авторов этих глав к числу последователей Лао-цзы,
предполагаемого автора главного даосского канона "Дао-дэ цзин". В главах
17-- 22 содержатся диалоги и фрагменты, развивающие идеи, которые содержатся
во Внутреннем разделе. По этой причине А. Грэхэм предлагает считать их
составителей "школой Чжуан-цзы". Главы 12-- 14 отмечены стремлением
согласовать учение древних даосов с другими влиятельными школами китайской
мысли, в первую очередь с конфуцианством. А. Грэхэм характеризует их (а
также 33-ю главу) как "синкретистские", К. Рэнд называет их
"рационалистскими". Тексты раздела "Разное" в еще меньшей степени поддаются
систематизации. Наиболее отчетливую группу среди них составляют главы 28--
31, в которых высшей ценностью объявляется наслаждение жизнью, -- позиция,
очень близкая взглядам философа Ян Чжу.
Китайскими, японскими, а в последнее время и западными учеными
проделана значительная работа по редактированию текстов "Чжуан-цзы". Здесь
нет возможности вдаваться в обсуждение всех проблем и тонкостей этих
исследований. Достаточно сказать, что переводчиком были учтены новейшие
достижения филологической критики "Чжуан-цзы" (основные труды современных
комментаторов "Чжуан-цзы" указаны в помещенной ниже библиографии по
текстологии "Чжуан-цзы"). Нельзя не отметить вместе с тем, что значительная
часть исправлений, вносимых исследователями в текст "Чжуан-цзы", носит
достаточно произвольный и гипотетический характер. Поэтому в настоящем
переводе случаи замены знаков сведены до разумного минимума, и лишь наиболее
существенные среди этих исправлений оговорены в примечаниях.
Разумеется, остаются еще и общие вопросы тона и стиля перевода, и
ответов здесь столько же, сколько самих переводчиков. Так, А. Грэхэм, много
лет посвятивший изучению древнедаосских памятников, выступает за вдумчивое,
углубленное прочитывание текстов "Чжуан-цзы" и против поверхностной
гладкости перевода, утверждая, что стремление беллетризировать перевод
"приведет к смешению смысла и бессмыслицы под одной аморфной оболочкой" и
что парадоксальным образом лучшие европейские переводы "Чжуан-цзы" наихудшим
образом передают подлинный интеллектуальный образ даосского мудреца. Другую
распространенную точку зрения выразил американский синолог В. Мэйр, автор
одного из новейших английских переводов "Чжуан-цзы". В. Мэйр подчеркивает,
что книга "Чжуан-цзы" -- "это прежде всего и преимущественно литературный
текст и, следовательно, нет смысла подвергать ее строгому философскому
анализу". Перечень противоречивых высказывании о том, каким должен быть
перевод "Чжуан-цзы", легко продолжить. Но в любом случае отвлеченный спор о
принципах перевода даосских текстов едва ли будет плодотворен.
Конгениальность перевода и оригинала, единство умозрения и поэзии здесь не
могут быть заданы в формулах; они должны быть постигнуты как результат
духовного искания, как живой опыт, оправдывающий человеческое существование.
В конце концов перевод "Чжуан-цзы" требует от переводчика найти свою правду.
В заключение остается сказать несколько слов о переводе ключевых
философских терминов даосской мысли. Понятие "Дао" обычно переводится
словом "Путь" (в смысле направленного и даже, точнее, выправленного
движения), но в ряде случаев дается в транскрипции. Наибольшие трудности
создает перевод термина "Дэ", который в даосских текстах обозначает
внутреннее совершенство вещей, символическую и, значит, лишь
предвосхищаемую, прикровенную полноту их жизненных свойств. В русском тексте
Дэ передается также словами "Сила" и даже "добродетель". Другое важное
понятие даосской космологии -- "Ци" -- переводится словами "энергия",
"жизненная энергия", но в некоторых случаях -- словосочетанием "духовные
токи". Переводы прочих терминов, как правило, следуют уже устоявшейся в
русской литературе терминологии.
КРАТКАЯ ТЕКСТОЛОГИЧЕСКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ПО "ЧЖУАН-ЦЗЫ"
На русском языке
Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая. "Ле-цзы",
"Чжуан-цзы"/Пер. Л. Б. Позднеевой. М., 1967.
На китайском языке
Ван Фучжи. Чжуан-цзы цзе (Толкования "Чжуан-цзы"). Пекин, 1964.
Ван Чжунминь. Цзяо дао-цзан бэнь наньхуа чжэньцзин чжушу ба
(Текст "Чжуан-цзы" с комментариями и субкомментариями в Дао-цзане) // Бэйпин
тушугуань кань. Т. 4. N 6. 1930.
Ван Шуминь. Ба жибэнь гаошаньсы цзючао цзюаньцзыбэнь чжуан-цзы
цаньцзюань (Фрагменты "Чжуан-цзы" в манускриптах монастыря Годзандзи) //
Чжунъян яньцзююань лиши юйянь яньцзюсо цзикань. N 22. 1950.
Го Цинфань. Чжуан-цзы цзиши ("Чжуан-цзы" со сводом толкований).
Т. 1-- 4. Пекин, 1961.
Лу Дэмин. Цзин-дянь шивэнь (Толкования канонических книг). Сер.
"Цуншу цзичэн". Шанхай, б. г.
Оуян Цзинсянь, Оуян Чао. Чжуан-цзы шии (Перевод и толкование
"Чжуан-цзы"). Т. 1-2. Чанша, 1986.
Фэн Юлань. Чжуан-цзы нэй вай пянь фэньбе чжи бяобяо (Критерии
разделения глав Внутреннего и Внешнего разделов в "Чжуан-цзы"). Яньцзин
сюэбао. N 20. 1936.
Хуан Цзиньхун. Синь и Чжуан-цзы дубэнь (Новое толкование
"Чжуан-цзы". Книга для чтения). Тайбэй, 1976.
Цянь My. Чжуан-цзы цзуаньцзянь (Собрание заметок о "Чжуан-цзы").
Гонконг, 1955.
Чэнъ Гуин. Чжуан-цзы цзиньчжу цзииьи (Новый комментарий и новое
толкование "Чжуан-цзы"). Пекин, 1983.
Янь Линфэн. Лао Чжуан яньцзю (Исследования по "Лао-цзы" и
"Чжуан-цзы"). Тайбэй, 1966.
На японском языке
Нусуяма Харуки. Вайнань-си ри митару со-си но сэйрицу
(Формирование "Чжуан-цзы" с точки зрения "Хуайнань-цзы") // Фуйрософиа. 41.
1961.
Савада Такио. Со-си найхэн ко (Разыскания о Внутреннем разделе
"Чжуан-цзы") // Бунка. Т. 62. N 2. 1962.
Со-си ("Чжуан-цзы")/Пер. и коммент. Акацука Ки си. Сер. "Дзэнсяку
канбун тайкэй". Т. 16 -- 17. Токио, 1974 -- 1977.
Со-си ("Чжуан-цзы")/Пер. и коммент. Каная Осаму. Т. 1 -- 4. Токио,
1973-1975.
Со-си ("Чжуан-цзы")/Пер. и коммент. Фукунага Мицудзи. Т. 1 -- 3. Токио,
1966-1967.
На западных языках
С/гапд. Tsung-tung. Metaphysik, Erkenntnis und Praktische
Philosophic im Chuang-Tzu: zur Neu-Interpretation und systematischen
Darstel-lung der klassischen chinesischen Philosophie. Frankfurt аш Main,
1982.
Giles H. A. (tr.) Chuang-Tzu // Taoist Philosopher and Chinese
Mystic. L., 1926.
Graham A. C. (tr.) Chuang Tzu // The Seven Inner Chapters and
other writings from the book of Chuang Tzu. L., 1981.
Graham A. C. Chuang Tzu: Textual Notes to a Partial Translation.
L" 1982.
Graham A. C. How much of "Chuang Tzu" did Chuang Tzu write? //
Studies in Chinese Philosophy and Philosophical Literature. Albany, 1990.
Legge ]. (tr. and annot.) The Texts of Taoism // The Sacred
Books of the East. Vol. XXXIX-XL. Oxford, 1891.
Liou Kia-hway (tr.) L'oeuvre complete de Tchouang-tseu. Paris,
1969.
Mair V. H. (tr.) Wandering on the Way: Early Taoist Tales and
Parables of Chuang Tzu. N. Y., 1994.
Mair V. H. Introduction and Notes for a Complete Translation of
the Chuang Tzu // Sino-Platonic Papers. N 48. 1994.
Rand К. Chuang Tzu: Text and Substance // Journal of Chinese
Religion. N 11. 1983.
Watson В. (tr.) The Complete Works of Chuang Tzu. N. Y"
1968.
Текст печатается по изданию: "Чжуан-цзы. Ле-цзы" Философское
наследие. Том 123,. Москва. Издательство "Мысль", 1995"
Компьютерный набор: Олег Аристов (E-mail: aoi@platsoft.ru)
Дата последней редакции: 08.09.1998
Сноски
[1] Глава I. Беззаботное скитание
Собранные в этой главе небылицы, анекдоты и иронические диалоги
побуждают неустанно преодолевать ограниченность всякой "точки зрения" и
достигать абсолютной свободы в идеале "безмолвного скитания" (сяояо ю),
введенного в китайскую литературу, по-видимому, самим Чжуан-цзы. Образцовый
комментатор книги Чжуан-цзы Го Сян, живший в конце III в. н. э., приравнивал
"беззаботное скитание" к "обретению себя" [цаы-дэ), в котором все
люди независимо от их способностей, возможностей и жизненного опыта
совершенно равны: по Го Сяну, радости гигантской птицы ничуть не хуже и не
лучше радостей мелкой пташки. Все же надо признать, что для самого Чжуан-цзы
"беззаботное скитание" означало интуитивное открытие -- если угодно,
"узрение" -- беспредельного поля опыта в творческой игре жизни; открытие,
составляющее существо Великого Пути как реальности, предвосхищающей все
сущее, предоставляющей каждой вещи свободу быть. Неизбежная же
ограниченность любого кругозора есть повод для иронии -- неизгладимой в
писаниях Чжуан-цэы. В ряде сюжетов этой главы уточняются особенности
проявления "беззаботного скитания" в жизни людей: идеал Чжуан-цзы
соотносится с отказом от внешних атрибутов власти и с "грандиозной
бесполезностью" вещей.
[2] Неизвестная книга, сведения о которой в древней литературе Китая
отсутствуют. Некоторые комментаторы считают, что здесь упоминается имя
некоего автора.
[3] Имеются в виду "Шесть видов энергии", которые направляют круговорот
Неба и Земли. Традиционно к таковым относят силы Инь и Ян,
ветер и дождь, свет и мрак.
[4] В конфуцианской традиции Яо прославлялся как мудрый царь,
претворивший в действительности идеал "благого правления".
[5] Анекдоты о жителях царства Сун пользовались во времена Чжуан-цзы
особой популярностью. Примечательно, что Чжуан-цзы сам был сунцем и,
следовательно, обладал редкой во все времена способностью добродушно
посмеяться над собой.
[6] Глава II. О том как вещи друг друга уравновешивают
Эта глава содержит, пожалуй, наиболее важные в философском отношении
тексты Чжуан-цзы. Уже первый сюжет о "флейте Небес" излагает исходную
интуицию даосской мысли: в мире нет принципа, управляющего явлениями, но все
существует "само по себе", так что, по замечанию комментатора Го Сяна, "чем
больше вещи отличаются друг от друга по своему облику, тем более они подобны
в том, что существуют сами по себе". Реальность, согласно Чжуан-цзы, -- это
не онтологическое единство, но самое Превращение, неизменная изменчивость. В
целом стиль главы характеризуется сочетанием мистических прозрений с
утонченной критикой софистов, злоупотребляющих рациональной аргументацией.
В позднейшей комментаторской традиции оживленно обсуждался вопрос о
том, как следует прочитывать название главы. Многие толкователи утверждали,
что три иероглифа в заголовке главы нужно понимать так: "О том, как
уравниваются мнения о вещах". Данное толкование, однако, представляется
малоубедительным.
В русском переводе в целях большей последовательности изложения
произведена перестановка некоторых фрагментов.
[7] Великий Ком (да куай) -- обозначение, одно из оригинальнейших
в истории философской мысли, предельной реальности, "великого единства"
абсолютного бытия. Отметим, что Великий Ком бытия предстает у
Чжуан-цзы пустотой мировой пещеры (или чревом Матери мира), вмещающей в себя
все сущее, а между покоем пещеры и вихрем мирового движения существует
полная преемственность. Другими словами, тело у Чжуан-цзы находит завершение
в пустоте, и подлинное бытие для него -- пустотелое.
[8] Притча о флейте Неба -- одно из лучших в даосской традиции
изложений идеи единения человеческой практики и природного бытия в
несотворенной Пустоте. Вместе с тем природный и предметный мир отнюдь не
подобны пустоте и сходятся в ней по завершению.
[9] В оригинале употреблены слова "то" и "это", так что разделение мира
на субъект в объект имело для древних китайцев еще и демонстрационный
аспект: мой взгляд на мир означал буквально "вот это", а то, что мы могли бы
принять за субъективность, было для них просто "другой точкой зрения".
[10] "Сотня костей, девять отверстий, шесть внутренних органов..."
-- Чжуан-цзы имеет в виду человеческое тело. Подобная манера обозначать
целое через его части традиционна для китайской словесности, являясь в
сущности единственно возможным способом именования пустоты.
[11] Данное выражение принадлежит софистам, критикуемым Чжуан-цзы, и
ссылка на него конечно же исполнена иронии.
[12] Еще один софизм, принадлежащий Хуэй Ши.
[13] Данная фраза позволяет с особой ясностью видеть, что Небо у
Чжуан-цзы обозначает "таковость", внутреннюю полноту и одновременно предел
каждой вещи, в котором все вещи "друг друга уравнивают".
[14] Чжуан-цзы упоминает об известном софизме философа Гунсуиь Луна,
гласящем: "Указатель (или палец) не указывает (не является пальцем)". Сам
Чжуан-цзы считает составление подобных софизмов занятием никчемным в даже
абсурдным, поскольку для него всякое понятие изначально вмещает в себя
противоположные смыслы, всякое А есть также не-А.
[15] "Обычное место" вещей, о котором толкует даосский философ,
определяется не мнением людей и не логическими аргументами. Оно
соответствует чистому Присутствию, или "наполненной Пустоте", которое лишь
"помещает себя в формы". Вернуть вещи на их "обычное место" у Чжуан-цзы
равнозначно тому, чтобы, говоря словами традиционной формулы, "привести к
покою стоячую воду". Сделать это в невозможно, в немыслимо легко.
[16] Идея "идти двумя путями сразу", утверждать и отрицать
одновременно стоит в одном ряду с понятиями Оси Пути (дао шу} и
"прозрения" (мин).
[17] Все системы знания, хочет сказать Чжуан-цзы, разрушают "цельность
Пути", подобно тому как всякий звук убивает бесконечность безмолвия.
Следовательно, мудрый художник умеет соблюсти равновесие между выраженным и
сокрытым.
[18] Пародируя косноязычное рассуждение софистов, Чжуан-цзы в то же время
высказывает в данном фрагменте свою оригинальную и вполне серьезную мысль, а
именно: анализ, противопоставления понятий не способны охватить нечто
среднее, лежащее между ними. Следовательно, всякое "чистое понятие"
появляется как бы произвольно, и язык сущностей есть язык огрубления,
насилия.
[19] Тезис "Небо и Земля составляют одно" принадлежит Хуэй Ши, но
Чжуан-цзы понимает неправомерность даже такого суждения, как "все едино",
ибо говорящий так уже отделяет себя от всеобъемлющего единства. Он лишь
предлагает -- не пытаясь ничего доказать -- "следовать этому".
[20] Понятие потаенного света относится, надо думать, к
присутствию абсолютной открытости Пустоты (среда распространения света) в
вездесущем пределе, предельности бытия (являющем собой мрак, сокрытие). В
некоторых даосских текстах древности в сходных контекстах говорится о
Блуждающем Свете: так называлась звезда Полярного созвездия, наиболее
удаленная от Полярной звезды. Вращение этой звезды как бы отмечало мировой,
или, по-китайски. Небесный, круговорот.
[21] Согласно другому толкованию, речь здесь идет о "точильном камне
Небес" и о "сглаживании различий между вещами на точильном камне Небес".
[22] Глава III. Главное во вскармливании жизни
Цель жизни в Дао, согласно Чжуан-цзы, -- это не познание, не
творчество, тем более не спасение, а "вскармливание жизни" (ян шан),
т. е. именно деятельность, позволяющая реализовать всю полноту жизненных
свойств и именно поэтому "превосходящая всякое искусство". Притча о
поваре-даосе -- классическая иллюстрация сугубо практической, чуждой какого
бы то ни было отвлеченного знания даосской мудрости. Впрочем, "практика
Дао", признает Чжуан-цзы, делает человека необычным, не похожим на
большинство людей, живущих ограниченными понятиями света. Самое же
словосочетание "вскармливание жизни" стало традиционным обозначением
даосских методов совершенствования.
[23]