Александр Попов. Хорошие деньги --------------------------------------------------------------- © Copyright Александр Попов Email: PAS2003@inbox.ru Date: 14 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Повесть Из разговора: "Зачем ворошить былое? Живите проще!" "Не получится. Наше прошлое - неотступная тень. Где нет тени, там нет солнца, света - надежды, если хотите". 1 Василий Окладников вспомнил себя маленьким: мать ушла на работу, а его оставила одного, спящим в кровати. Он проснулся, сполз босыми ножками на холодный пол, подтащил к окну стул и, пыхтя, забрался на подоконник. Окно замерзшее, шершавое, и он лизал его, протаивая лунку: хотелось посмотреть, не возвращалась ли домой мама. Холод обжигал язык, и он немел. Василий прятал язык в рот, грел и снова лизал окно. В проталинку увидел, как медленно падал на землю снег, и Покровка со своими пустынными кривыми улочками и одноэтажными, с дымящими трубами домами была так бела, что Василий зажмурился. Глаза мало-мало обвыклись, но матери за окном не было видно, улицы по-прежнему оставались безлюдными, только свора собак носилась, иногда поджимая к животам замерзшие лапы. Послышались странные звуки: му-у-у... Маленький Василий не знал тогда, кто их мог издавать. В проталину увидел стадо рогатых, бокастых животных, испугался, спрыгнул на пол и нырнул под одеяло. - Мама, мамочка! - шептал он. Под одеялом согрелся и уснул. Проснулся потому, что зачесалась пятка, - дергал ногой, тер ее о матрац, но зуд не прекращался. Василий выбрался из-под одеяла, - оказывается, мать сидела на корточках и щекотала пятку. - Мама! - бросился он к ней на шею. - Я увидел таких больших-больших зверей - испугался. Они с рогами и копытами. - Ах, ты мой маленький, - прижималась к нему своей румяной холодной щекой мать. - Это были коровы, их перегоняли на новую ферму. Мать была запорошена снегом. Сын слизывал с ее платка снежные пушинки и говорил: - Ты - Снегурочка. Поздно вечером пришел домой отец. Он не спеша стянул с себя меховую телогрейку, сбросил валенки, забыл снять шапку, сел за кухонный стол. Мать подала ему ужин, он молча, сосредоточенно ел. Потом долго, с наслаждением пил горячий чай. Василий подошел к отцу и коснулся лбом его спины. Отец вяло погладил сына по голове своей шершавой большой ладонью, легонько отстранил от себя и ушел в спальню. Василию стало обидно и грустно. Он забрался в свой темный игровой уголок, в котором был постелен тряпичный коврик и стояла небольшая коробка с игрушками, достал одноногого Буратино и стал убаюкивать его. Из спальни доносилось тяжелое дыхание спящего отца. Мать тревожно заглядывала в черное, замороженное окно - высматривала десятилетнюю дочь Наташу. Она каталась на горке и обычно не спешила домой. Мать нервничала, ворчала: - Ух, погоди у меня. Наконец, в комнату ввалилась с клубами пара Наташа - вся в снегу, обледенело белая, ее щеки полыхали, волосы были растрепаны, беличья шапочка зависла на затылке. Мать сердито сказала: - Сколько можно носиться? Я вся как на иголках... - И загнала дочь в угол. Василию не жалко сестру, он даже бывал рад, когда ее наказывали, потому что она не брала его в игры. Наташа плакала, уткнувшись лицом в угол беленой стены. Брат смеялся над ней, но внезапно его смех лопнул как шар, и он всхлипнул, крепче прижав к груди несчастного Буратино... Хотел Василий вспомнить что-нибудь хорошее, но вот - подвернулась грусть-тоска. Видимо, не волен он теперь даже над своей памятью. 2 В пять лет Василия отдали в детский сад. Промозглым осенним утром отец привел его в длинный старобревенчатый дом, легонько подтолкнул к полной женщине в белом, как в больнице, халате, сказал сыну: - Вот твоя воспитательница Рита Николаевна. А я пошел. Смотри мне! - зачем-то погрозил он пальцем. Рита Николаевна провела Василия в группу - большую комнату, в которой было до чрезвычайности много детей. Они играли на большом ковре, кричали, смеялись. Но Василий почему-то ощутил себя одиноко, задвинулся за спину воспитательницы. Рита Николаевна подтолкнула его к детям. Василий шагнул и остановился: не хотелось в толпу, к чужим людям! Он с сожалением вспомнил, как замечательно себя чувствовал, когда сидел дома под замком один, играя сам с собой. Воспитательница подтолкнула его настойчивее, но он упрямо не продвигался вперед, заплакал, растирая слезы кулаком. - Ну, плакса, а еще мужик и сибиряк, - засмеялась Рита Николаевна. Василий увидел ее жидковатый трясущийся подбородок. - Миша, Коля, возьмите его к себе! Какие-то мальчики потащили Василия в кучу. - Будешь медведем, а мы - охотниками, - повелительно сказал ему высокий крупный мальчик Петя, с важностью подкидывая в руке детское двуствольное ружье. Мальчики повалили Василия на пол, разбежались по углам, за шкафы и столы и стали выкрикивать: "Бах! Бух! Трах-тах-тах!" Потом с гиканьем подбежали к Василию, перевернули его на спину: - У-ух! здоровущего мы медведя пристрелили! Растянули Василия за руки, за ноги и стали понарошку разделывать - голову, лапы отрубать, шкуру снимать. Василию было щекотно, но он не мог засмеяться, потому что сердце обжигала обида: почему именно его сделали медведем? Он не прочь стать охотником, а не унизительно распластанной тушей. Он вскочил на ноги, нечаянно ударил локтем Петю. Тот мгновенно ответил ударом ружья в живот. Василий чуть было не заплакал от боли, но сдержался, вырвался и убежал к окну; мальчики кричали вслед: - Посмотрите: чокнутый! Возле окна было спокойнее; Василий прильнул носом к холодному стеклу. Ему хотелось побыть одному, но неожиданно все стали суетиться, бросили игры, когда воспитательница возвестила: - Строимся на обед. Идем руки мыть. Живее, живее! Василию не хотелось куда бы то ни было идти; раздраженно подумал - почему он должен строиться? Однако Рита Николаевна оттолкнула его от окна. - Не хочу, отстаньте! - А ты, Вася, захоти, - и за руку жестко-ласково установила его в строй. По одному подходили к крану с холодной водой, смачивали руки и проходили через длинный коридор в соседнюю комнату, в которой уже были накрыты столы. Становились возле стульчиков и ожидали команды. - Сесть, - услышали, наконец. По команде взяли ложку, по команде протягивали руки к первому и ко второму блюду. Потом детей повели на прогулку. Рита Николаевна снова построила свою группу, и на улице сказала: - Туда не ходить, сюда носа не совать, к забору не приближаться, на деревья не лазить, а кто не послушается, у того скалкой одно место буду греть, - улыбнулась она. Василий понял, что играть можно только под грибком в твердом сыроватом песке, на качалке и возле воспитательницы. Под грибком ему наскучило копаться, на качалку не пускали Петя с друзьями, возле воспитательницы стоять ему никакого интереса не было. Подошел к забору и через щелку заглянул на улицу. - Куда, Окладников? - строго сказала Рита Николаевна. Василий вернулся, сел в песочницу и долго смотрел себе под ноги. Петя весело смеялся, качаясь, пуская к себе только тех, кто заискивал перед ним - дарил игрушки, угощал конфетами, поддавался в рукопашной - Василий особенно презирал таких детей - или подолгу просился на качалку. - А ты почему не просишься ко мне? - спросил Петя у Василия. - Не хочу качаться, - недовольно сказал неправду Василий и отвернулся. Все ребятишки играли, а Василий одиноко сидел в стороне; никто не приглашал его в игры, и от обиды он украдкой всплакнул. К вечеру детей завели в группу. Василий спрятался за перегородку в сенях, потом выбежал во двор и стал карабкаться на забор. Он не знал, куда и зачем хотел бежать, просто хотелось оказаться от этого неприятного, как он полагал, дома очень-очень далеко. Но кто-то дернул его вниз, он ударился коленом о камень и громко, неутешно заплакал. Сквозь слезы смутно видел склонившееся над ним бородатое лицо дворника. Прибежала воспитательница, подхватила мальчика под мышку и унесла в группу. Он вырывался, пищал и даже укусил ее. Вечером Василий ждал родителей, но они почему-то не приходили за ним. Неужели забыли?! - билось в сердце отчаяние. Пришла ночная няня, полноватая, седоволосая старушка, и стала укладывать детей в постели. Василий заплакал: - Хочу домой. Где мой папа? - Ты же, милочек, круглосуточный. - Круглосуточный?! - Да, родной, всюнедельный. И такого слова испугавшийся Василий не знал. Ничего не понял он из объяснений бабушки и решил, что мать и отец навсегда бросили его. Невыносимой горечью набухла маленькая душа. Он упал на пол, уткнул лицо в ладони и разрыдался. Бабушка уговаривала его, гладила, отвела к постели и раздела. Он утопил лицо в подушку и долго не мог успокоиться. Утро влило в его душу свежести и ясности; крепкий сон и слезы, казалось, очистили ее. Необычно сочно и мягко светило в окно солнце. Все дети еще спали, когда Василий проснулся. Ему было приятно лежать под ватным одеялом и смотреть в окно. Он видел пожухлую листву кленов и беловато-синее небо осени. Из щелок оконных рам тянуло холодком. Василию было грустно, но легко. Неожиданно он вздрогнул и поморщился - детей стали будить, поторапливая. Воспитательница говорила, что нужно спешить, так как остынет завтрак. Василий подумал, неохотно одеваясь, почему он должен спешить на завтрак, если ему совсем не хочется кушать? По команде сели за столы, по команде поднялись. Василию пришлось на ходу доедать пончик, потому что он еще не умел так быстро есть. Детей привели в музыкальный класс. Строгая, но красивая, с высокой прической тетя стала разучивать с детьми песню. Василий быстро запомнил слова и прилежно пел. Старались все, даже усердствовали, тянули слова до тончайшего фальцета, но музыкальный руководитель досадливо прицыкивала и строго говорила: - Плохо. Еще раз. Бодрее. С улыбками. - И била длинными белыми пальцами по клавишам. Спели раз, спели два, три, четыре. Дети устали, ссутулились. Солнечные блики запархивали из палисадника и забавно, зазывающе шевелились на стенах и потолке. Детей тянуло на улицу, хотелось играть и бегать. - Через несколько дней наш музыкальный монтаж придет смотреть комиссия, - сообщила недовольная тетя, - если так плохо будем репетировать - опозоримся. А ну-ка, бодрее! Что такое "монтаж" и "комиссия" Василий еще не знал, но он почувствовал, что тетя не отстанет, пока дети не споют так, как ей представляется. Василию очень хотелось на улицу, и он старался петь хорошо. Его усердие руководитель заметила: - Молодец, мальчик, - погладила она Василия по голове. - Все свободны, а ты останься. Дети сорвались с мест, но возле двери вытянутой рукой их остановила воспитательница, велела вернуться, сесть; потом велела встать, выстроиться возле двери и тихо выйти. - Ведь вы меня похвалили, почему же не отпустили? - Василий был весьма огорчен. - Не отчаивайся, дружок. Наиграешься за свою жизнь. Ты великолепно поешь - попробуем исполнить сольную партию. Василий отвернулся и прошипел: - Не буду петь. Ему сдавалось, что с ним поступают крайне несправедливо. - Какой ты, оказывается, бука. Василий молчал. - Смотрите-ка, какой обидчивый! - засмеялась руководитель. - Ладно уж - иди, гуляй. В пятницу за Василием пришел отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, значительно-осуждающе посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусив губу, угрюмо слушал. На улице он сказал сыну: - Ты дрянной мальчишка. Василию от великой обиды хотелось разреветься, но он сдержался и стал, проявляя независимость, отставать от отца. В его сердце отчаянно-ненавистно билось - почему им всем хочется обижать его?! Что он сделал скверного, что воспитательница наябедничала на него?! Два дня Василий пробыл дома, и с каким скрипом и непокорством в понедельник он возвращался в детский сад. Ему хотелось чувствовать себя свободным, вольным человеком, который может выбирать, ему хотелось, чтобы рядом с ним всегда находились родные, любимые им люди - мать, отец и сестра. Василию было тяжело и грустно в чужом, незнакомом обществе, хотелось уединения, тишины, хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой - плюшевой собачкой, хотелось - когда дома никого не бывало - варить из сахара петушков и с упоением их сосать, хотелось каждый вечер встречать маму, прижиматься лицом к ее ногам. Утром, когда мать спешно застегивала на Василии пальто, он угрюмо буркнул: - Не пойду в детсад. - Что за выдумки, Вася? - Не пойду, не пойду, не пойду! - закричал он, вырываясь из рук матери. - Мне там плохо. - Прекрати! - Мать хлопнула сына по голове. - И без тебя хватает в жизни нервотрепки. Василий не ожидал, что мать ударит его, раньше она никогда его не наказывала. Больно было единственно потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять его и посочувствовать. Василий непокорливо-медленно побрел за матерью; молчали всю дорогу. На прощание мать обняла его и шепнула на ухо: - Прости меня, маленький мой: твоей маме страшно тяжело. Василий покачал головой, но взгляда на мать не поднял... Окладников устало закрыл глаза с желтовато-синеватыми веками: почему он сейчас вспоминает свое детство? Может, потому, что именно тогда выковалась его душа? Себя, ребенка, ему почему-то хочется назвать волчонком, который, сколько его не корми, все равно смотрит в лес. Дети играли, веселились, а он отчего-то смотрел в окно или за ограждение. Смотрел на свободу! Василию представлялось, что за окном или за ограждением протекает свободная, без унижений и насилия жизнь. Он уже тогда был человеком - правильнее, становился таковым, - который что-то задумал. Нет, он еще ничего серьезного, с перспективой на всю жизнь не задумал, это произойдет позже, но все детсадовское заставило, вынудило его кое-что замыслить. 3 С ребятами в детском саду Василий так и не сдружился, но потянулся к Александре, или Саше. Она была тихой, бледной, застенчивой девочкой. Петя как-то раз придумал игру: он - царь на троне, его друзья - придворные, бояре, стоящие возле него, все остальные, в том числе Василий и Саша, объявил Петя, - слуги. Все подчинились, одна лишь только Саша тихонько возразила: - Я не буду служанкой. - А кем же, царицей, что ли? - усмехнулся Петя. Дети засмеялись. Василию стало обидно за Сашу - он крикнул: - Я тоже не буду слугой: пусть другие тебе прислуживают! Петя что-то шепнул одному своему другу и подошел к Василию. Придется драться! - сжал Василий кулаки. - Ты сейчас же будешь валяться в моих ногах: я одним мизинцем тебя уложу, - возвестил Петя. - Нет, никогда! Он толкнул Василия в грудь, не кулаком, а всего лишь пальцем. Василий вдруг стал размахивать руками и упал затылком на пол: оказалось, что под его ногами сзади лежал друг Пети. Кто-то пнул Василия, и он бросился на мальчиков с кулаками. Вмешалась воспитательница, всех драчунов поставила в угол, в том числе и Василия. Ему было невыносимо горько. Потом он привел Сашу в кладовую, где хранились матрацы и подушки. - Тебе хорошо в саду? - спросил Василий. - Плохо. - А мне аж гадко! Знаешь что? Но он замолчал, потому что вдруг испугался мысли, которую хотел произнести. - Что? Василий ощущал в жилах холодок, молчал. - Говори же! - Давай убежим отсюда. Далеко-далеко, - шепнул он в самое ухо девочки. Саша от него отодвинулась; он разглядел в полумраке ее заострившийся взгляд. И теперь не холодок, а огонь разлился у него внутри. Ему вообразились романтические картины - он скачет на коне, летит на аэроплане, лезет на скалу, охотится на льва, - такой привиделась ему свободная достойная жизнь. Саша молчала, испуганно смотрела на Василия. - Что же ты - бежишь? - Он потянул девочку к выходу. - Н-нет, - прошептала она. - Не трусь! - Боязно. Придет мама, а меня нету. - Пустяки! Дети все равно когда-то уходят от пап и мам. - И он решительно потянул ее к двери. - Н-нет, - снова шепнула она, но как-то неуверенно, с трепещущим сомнением. - Куда мы побежим? - Сядем в поезд и-и-и!.. Хочешь в Африку? - Там львы и крокодилы. - У меня припасена рогатка. Изготовлю лук. Не дожидаясь ответа Саши, он вытянул ее в раздевалку; там никого не было. Мятежное сердце Василия словно бы падало и вновь взлетало. Мальчику было до головокружения страшно, но чувство неизведанного тянуло и подталкивало вперед. Саша была бледнее, чем обычно, и дрожала. Скорее умчаться из этого скучного дома! Василий беспорядочно хватал из кабинки одежду, кое-как одевался, толком не застегивал и не зашнуровывал. Успевал и Саше помогать, сердито шептал: - Живее, копуша! Подбежали к дверям - закрыты на внутренний замок. Василий застонал от досады. - Что делать, что делать?! Отчаяние сжало его сердце, он повалился на пол, уткнул голову между коленей. Услышал тихий голос Саши: - Можно окно открыть. Василий вскочил на ноги и обнял свою подругу. Крадучись, на цыпочках пошли в другой конец коридора. Кто-то вышел из игровой комнаты - беглецы метнулись за кабинки, прижались к полу. - Где эти поросята? - услышали они Риту Николаевну. Наконец, дверь захлопнулась, установилась тишина. Василий с трудом отодвинул ржавые щеколды на рамах и распахнул окно - прекрасный холодный ветер бросился в его жаркое лицо. Оба тихо засмеялись. Он затянул Сашу на подоконник, и они вместе, взявшись за руки, выпрыгнули на улицу и во весь дух побежали. Они часа три бродили возле железнодорожной станции Покровки - небольшого зеленого дома. Наблюдали, как сцепляли и отсоединяли вагоны, как, поднимая гигантские вихри, проносились по восточно-сибирской магистрали электровозы с бесконечными составами. Не дождавшись пассажирского поезда, решили уехать на остановившемся на минуту-другую товарняке, однако никак не могли забраться на платформу вагона, - первая ступенька находилась высоко. Василию все же удалось ухватиться за какую-то скобу, но внезапно с грохотом и скрежетом состав тронулся с места. Василий ударился головой о металлический уголок и полетел вниз. Его рука упала рядом с колесом, которое медленно катилось по рельсу. Мгновение - и он мог бы остаться без кисти. Отдернул руку, ударил ладонью о верх колеса и с испугу побежал что было сил, забыв о подруге. Она закричала, и он остановился. Ему стало совестно за трусость. Они молча побрели, куда глаза глядели. Мимо проносились, леденяще обдувая лица, поезда. Стало понятно, что пассажирские, скорые не останавливались на этой захолустной станции. Вечерело. Василий и Саша мерзли. Сибирь есть Сибирь: ветер, которому они обрадовались в первые минуты побега, оказался жутко холодным и жестоким. Саша вся съежилась и походила на старушку. Голод тревожил покуда осторожно, но уже хотелось есть. Вокзал почему-то оказался закрытым на замок. Где поесть, обогреться - они решительно не знали. Присели на лавку. Саша заплакала, но назад не просилась. Вдруг Василия кто-то ударил сзади по шапке. Обернулся - перед ним стоял, усмехаясь, рыжеватый подросток лет двенадцати в поношенной, замызганной куртке. Василий подумал, что незнакомец будет требовать мелочь или даже побьет. - Давно я за вами, воробьи, наблюдаю. Сбежать хотите? Василий дерзко ответил: - Чего надо? Мы тебе не мешаем, и ты не встревай в наши дела, понял? - Ух ты, козявка, - засмеялся паренек, но бить не стал. Хитро прищурил глаз: - Хотите жрать? А погреться? Василий и Саша одновременно вскликнули: - Конечно! И все засмеялись. - Айда за мной. Они шли долго перелесками и пустырями; выбрались за поселок к Ангаре, к пяти-шести брошенным, ветхим домам, которые мрачно, обреченно-уныло смотрели на людей своими темными, без рам и стекол окнами. Было жутковато. Саша крепко держала руку Василия, который косо посматривал на парня: а вдруг тот задумал что-нибудь недоброе? Шепнул Саше: "Бежим!" Парень успел поставить Василию подножку, и он вместе с Сашей растянулся в хрусткой льдистой луже. - Ну, балбесы! Чего испугались? - Мы не пойдем с тобой, - сказал Василий. - Ты нехороший человек. - Я хотел вас обогреть и накормить, а ты болтаешь, будто я хреновый человек. Эх! - махнул он рукой и скорым шагом направился к одному из домов. - Холодно, - пискнула мокрая, согнувшаяся Саша. Василий тоже был весь сырой и дрожал. - Замерзните - приходите, - крикнул парень, скрываясь в одной из развалюх. Уже совсем стемнело, было жутковато рядом с умирающими домами. - Пойдем к мальчишке, - сказал Василий. - Будь что будет. Они поискали в темноте дверь, но не нашли. - Сюда лезьте, козявки, - услышали они откуда-то снизу. И у самой земли отодвинулась доска. Почти ползком влезли в полутемное, но теплое помещение, напоминавшее нору. На низком столе дрожало пламя свечи, тени легли на голые обшарпанные стены. Топилась "буржуйка", весело потрескивали дрова. Саша боязливо прижималась к Василию, но он уже почувствовал, что парень добр и, несомненно, не злодей. Он угостил их картошкой в мундирах. Саша пожаловалась, что у нее болит голова. Парень, представившийся Ковбоем, потрогал ее лоб: - У-у, принцесса! Да у тебя жар. Живо раздевайся - я натру тебя спиртом. Саша не хотела раздеваться, но Василий уговорил ее. Ковбой натер худенькое тело девочки спиртом, укутал с ног до головы каким-то старым, ветхим одеялом, уложил на топчан, а сверху прикрыл своей курткой. Василий и Ковбой долго пили чай, беседовали. Василию льстило, что взрослый мальчишка обращается с ним как с равным. - Ты сбежал, Васька, из детсада, а я ушел из дома, - сказал Ковбой. - Чую, мы с тобой два сапога - пара. Мне нравится свободная жизнь - чтобы никто не стоял над душой. Люди насочиняли для себя всяких правил - вот и пусть выполняют их, а я не хочу. - И я не хочу! - Молодец. Будешь моим корешем. Создадим свободное поселение. В нем все будут жить так, как считают нужным. - Здорово! - Ты хотя маленький, но умный. - Ты думаешь, родители и воспитатели дадут нам жить здесь? - вздохнул Василий. - Мы пока тут, а потом уйдем в горы, в тайгу, создадим новое поселение. - Найдут, воротят... - Не дрейфь: построим подводную лодку или самолет. Скроемся! - Тебе дома очень плохо? - Муторно! Батька пьет, мать орет на него. Я живу то дома, то с бабкой и дедом, то здесь. Бабка меня все ругает - то за двойки, то за дыры на брюках, то едой попрекает. Мать норовит за ухо взять, но я ускользаю от ее руки. Деду удается меня вдоль спины вытянуть, но я сам ему поддавался - хилый он. Но вчера подрался с ним - не хочу больше терпеть. Эх, как здорово жить на берегу реки, не ходить в школу! Хреново одно - приходится воровать. Жить-то надо как-то. Я клевый вор, еще ни разу не попался. Как кошка крадусь. Хочешь, тебя, Васька, научу воровать? Василий смутился и, не зная, что ответить, пожал плечами. - Почему тебя зовут Ковбоем? - Ковбои - конные пастухи в Америке. Они до жути сильные, ловкие и смелые парни. Никто ими не командует. Они - свободные люди. Помогают индейцам. Один старый ковбой дружил с индейцами, которых в наглую выгоняли со своих земель белые колонизаторы. Однажды они захватили в плен вождя племени. Ковбой подполз поздно ночью к стоянке белых, чтобы спасти вождя... Но Василий уже засыпал. Неожиданно застонала Саша; она сбросила с груди одеяло и куртку, металась. Ковбой потрогал ее лоб: - Совсем, дружище, худо ей. Может умереть. Василий поднес к губам подруги кружку с водой, но струйка потекла мимо рта. Девочка с закрытыми глазами вскрикивала: "Мама, мама..." Василий вдруг испугался, его незакаленные нервы не выдержали, и он заплакал. - Не нюнь, - сердито отодвинул его в сторону Ковбой... Василий очнулся ранним утром. Ковбой сидя дремал возле Саши. Она спала, была землисто-бледной. Ковбой вздрогнул и потянулся. - Спит? - спросил он у Василия и заботливо подоткнул под Сашу одеяло. - У тебя деньги есть? - Нету. - Что ж, пойдем на дело: девчонке обязательно нужно молоко и мед. - "На дело"? - Живо собирайся. Они долго шли за поселком по оврагам, пустырям, потом перелезли через забор, присели на корточки за какими-то ящиками. Ковбой тихо сказал: - Тут, Васька, продовольственный склад, в нем навалом меда, сахара и конфет, - всего, короче, завались. Я уже давно приметил в стене одну доску, она легко отодвигается. Но для меня узкий пролаз, а другие доски не могу оторвать. Ты маленький да щупленький - проскользнешь. Будешь подавать мне все, что увидишь, но главное - мед и сухое молоко, понял? - Ага, - радостно качнул головой Василий, которого захватывала новая игра. Послышались чьи-то шаги. - Видел, видел я - пацаны сиганули через забор, - частил кто-то обеспокоенно. - Померещилось, поди, - ответил ему хрипловатый, позевывающий голос. Люди потоптались возле ящика, за которым притаились Василий и Ковбой, ушли. Ковбой отдернул доску и затолкал Василия в склад. В нем было темно и затхло; Василий посидел на полу, пока глаза обвыклись. - Бросай! Чего ты там? Василий подал несколько картонных ящиков и банок, но внезапно заскрежетал замок и следом заскрипели большие двери. Свет хлынул в глаза Василия; он отбежал в темный угол, заваленный мешками. Но шаги неумолимо приближались к нему, и он рванулся к лазу. - Ловите, ловите вора! - устрашающе-громко закричала высокая, широкоплечая женщина. Ошеломленный Василий увидел лихо перепрыгнувшего через забор Ковбоя... Надрав уши, Василия сдали в милицию, и он до вечера просидел в дежурке, не признаваясь, кто он и откуда. Он не испытывал чувства страха, а только - досады, что придется вернуться в детский сад, к опостылевшим порядкам. Он хотел снова очутиться в жилище Ковбоя, окунуться в свободную жизнь. Пришли за ним мать и отец, - он и им не обрадовался. - Васенька, крошка мой! - Мать подхватила Василия на руки и беспорядочно целовала, крепко прижимая к груди. Василий расплакался: он понял - теперь не вырваться к Ковбою! В детский сад Василия не отдали, хотя отец настаивал. Дома не закрывали на замок, как прежде: все же он стал взрослее, следующей осенью должен был пойти в школу... И тяжело итожится в голове Василия Окладникова, в волнении прикуривающего очередную папиросу: побег был неудачным и беспомощным рывком в новую, независимую жизнь. У него после еще были рывки, но, как и этот, отчего-то заканчивались они невезуче. Может, ему слишком многого хочется в жизни, и он неразумно спешит? Остановиться на чем-то малом? А может быть, уже поздно? 4 Василий рос. Много читал, старательно учился. Но оставался замкнутым и одиноким. Присматривался к взрослым и нередко задавал им странные, озадачивающие вопросы: - Вы счастливый человек? Люди над ним посмеивались, избегали прямого, честного ответа: - Нашел о чем спрашивать. Об этом предмете лучше, малец, не думать. Живи да живи себе, пока Бог дает такую возможность. Родителям они говорили: - Чудным у вас Васька растет! Мать и отец угрюмо отмалчивались. Единственными друзьями Василия была Саша и какое-то время Ковбой. Однако Ковбой однажды попался на крупном воровстве и на долгие годы загремел на зону. Семейная жизнь Василия была скучной: мать и отец вечно работали в двух-трех местах, пытались заработать столько денег, чтобы зажить обеспеченно, безбедно. - Мы во что бы то ни стало, наконец-то, заживем по-человечески, - иногда вслух предавалась мечтаниям мать. - Построим прекрасный дом, обзаведемся приличным имуществом... - Мама, а разве сейчас мы живем не по-человечески? - спрашивал Василий. - Мы живем от зарплаты до зарплаты, а это ужасно. Ужасно! Он родителей видел редко. Ему рано захотелось уйти из семьи. Но первым ушел отец. Василий однажды случайно услышал разговор между родителями. - Пойми, Таня, так жить невозможно... Я устал... Я уже лет десять не видел твоей улыбки... Когда же мы, в конце концов, начнем жить? - Построим дом, купим машину... - робко стала урезонивать мать. - Жить надо когда-то, а не строить дома! Ты вся вымоталась, постарела... а я на кого похож? И все ради этого чертового дома? Запомни, привольно живут только блатные и воры, а нам, простым трудягам, надо смириться... - Да, надо смириться, - произнесла в полдыхания мать, но в ее словах Василий угадал слезы. В одно прекрасное время отец не вернулся домой. Он нашел себе женщину в другом поселке. Мать стала выпивать. Дом Окладниковы так и не построили, но купили автомобиль, и отец забрал его себе. Как-то Василий пришел домой из школы и увидел мать, сидящую на стуле возле печки, в которой потрескивали горящие поленья. Мать дремала или даже спала. Ее узкие плечи были сутулы, кисть загорелой руки слабо свисала, словно неживая, с колена. Ноги, обутые в старые башмаки, были вытянуты. Василий тихонько подошел ближе и зачем-то всмотрелся в ее лицо, и увидел то, чего раньше не замечал: он вдруг обнаружил, что мать уже старушка. Не годами - ей не было и сорока пяти, - а всем своим обликом она уже была безнадежно стара. Ее лицо - невыносимо серое, дрябловатое, нос заостренный, как у покойницы. Ему стало нестерпимо жалко мать. Она очнулась. Он отпрянул, склонил голову. - Пригрелась и задремала, - слабо улыбнулась она. - А ты знаешь, Василек, у нас новость: Наташа замуж собралась. Экая глупая: училась бы. - Мать заплакала: - Все в жизни прахом пошло. Хочешь одного, а что-то все не туда поворачивается. Хоть ты выбился бы у меня в люди и зажил бы по-человечески. - А как это по-человечески? - всматривался в глаза матери сын, словно не хотел упустить и малейших изменений в ней. Мать подняла на него тяжелые, но бесцветные, словно бы выцветшие, глаза и не ответила. А в нем полыхало: знаю как, знаю! И буду, буду жить по-человечески! И он зачем-то сжимал за спиной кулаки, будто должен был сейчас же вступить с кем-то в драку. Мать стала часто болеть, мучилась желудком, хотя так же выпивала, но тайком от сына. Сразу в нескольких местах она уже не могла работать, средств ей и сыну не хватало для жизни. Василий никогда не просил у матери денег, но каждый раз, получив зарплату, она давала ему немного, однако так странно это делала, что он порой сердился: медленно, с несомненной неохотой вынимала из матерчатого кошелька деньги и как-то неуверенно-осторожно - или настороженно? - протягивала их сыну. - На, - тихо произносила мать, словно бы умышленно, чтобы он не расслышал. Василий протягивал руку, но мать не спешила отдать деньги - долго внушала ему, что каждую копейку нужно ценить, что она трудовым потом достается. Василий угрюмо, но вежливо отвечал матери, что ему не нужны деньги, а когда понадобятся - попросит, мол, сам. Она всхлипывала: - Не любишь ты мать. Я тебе даю от всего сердца, на конфеты, а ты!.. Василий брал деньги, но мать еще долго не могла успокоиться. С годами она пила уже не скрываясь от сына. Иногда в одиночестве Василий шептал, как молитву: - Я вырвусь! Я горы сворочу. Старость мамы будет счастливой. Господи, помоги мне!.. Сестру он видел редко, отдалился от нее. Не сошелся близко с ее мужем - мужчиной в годах, солидным. После он разобрался, что Наташа вышла замуж по выгоде, но никак не по любви: муж имел приличную, высокооплачиваемую работу, квартиру в городе. Как-то раз Василий прямо спросил у сестры: - Ты счастливая? - Чего-чего?! Да что такое счастье? Кто ответит? Нет такого человека на земле. Просто живи, просто живи, брат, и не забивай себе голову вопросами, на которые никто не может ответить. - А мужа ты не любишь, - язвительно-насмешливо примжурил один глаз Василий. - Любишь, не любишь, а жить надо, - парировала сестра. - Мама всю жизнь любила отца, а что из этого получилось? Он убежал туда, где легче живется. Легче! Вот тебе, Вася, и вся философия жизни. - Вся? Точно? - Вся! Точно! Посмотрю, как ты устроишь свою жизнь. - Устрою - не бойся. - Дай Бог. Самое радостное и нежное воспоминание Василия из той подростковой, юношеской поры - Саша, Александра. Он помнит ее вечно бледное, худощавое лицо, большие серовато-зеленые глаза, тайком всматривавшиеся в него. Она почему-то стеснялась смотреть на него прямо, и всякий раз, нечаянно встречаясь с его взглядом, опускала глаза и даже краснела. Василий не знал тогда, любит ли он ее, но тянуло его к этой скромной, спокойной девушке. Не было у него подлинного друга, кроме Саши, и, быть может, не оставалось более близкого человека, чем она. Многие люди воспринимала Василия как-то холодно, настороженно. Учителя нередко ругали за упрямство, сверстники недолюбливали за пасмурный, молчаливый нрав, а Саша принимала и понимала его таким, каким он был. Он чувствовал, что она по-настоящему любит его. Самые свои сокровенные мысли Василий доверял только Саше. В день, когда он получил свидетельство о восьмилетнем образовании и должен был решиться, чем дальше заниматься, как жить, состоялся разговор с Сашей, может быть, самый важный в его жизни. Стояло лето; уже который день лил дождь. Василий и Саша сидели в беседке, и какое-то время молча наблюдали за вырывающейся из водосточной трубы дождевой водой; она с шумом падала в лужу, разбрызгивалась и глинисто мутнела. Грязный поток устремлялся в овраг, который день ото дня ширился и подступал к дороге. Василий рассеянно рассуждал: - Казалось бы, Саша, какой пустяк: льет дождь, то тихо, то припускает. Вода, просто вода, она щекочущими струйками ползет по моему лицу, но... вот-вот испортит дорогу. Реки могут выйти из берегов, и принесут много бед людям... - Ты сегодня, Вася, какой-то странный. - Так, пустяки, не обращай внимания... Понимаешь, Саша, человека я встретил одного - славного мужика. Он на Севере бригадиром монтажников вкалывает. Сын дяди Вити Дунаева, знаешь? Николай. Отцу своему купил мотоцикл и коня. Денег у него - куры не клюют. Если честно - завидую. - Василий замолчал, прикусив губу. - Разве деньги - главное? - Бывает так, что главное. Понимаешь, я хочу жить по-другому. Я не желаю всю жизнь, как мои родители, бороться за копейку. Деньги дают человеку свободу. Высшую свободу! - Высшую? - Не маленькую, - усмехнулся он. - Хочу заработать много-много денег, привезти матери, положить перед ней и сказать: "Теперь ты, мама, счастливая". - Ты уезжаешь на Север? - Уезжаю! Рискну. Сначала я туда отчалю, а потом тебя перетащу. Мы там будем жить - во как! А в Покровке... нет, здесь надо тянуться из года в год, а там - большие деньги. Сразу - много, много денег! - Ты же хотел пойти в девятый класс. Сам вчера говорил, что после десятого поступишь в институт. Передумал? - И институт закончу, а сейчас главное - деньги, деньги. Саша заплакала, уткнула лицо в ладони. - Саша, что с тобой? Она молчала и всхлипывала. - Все будет отлично - вот увидишь! - Мне страшно за тебя... - Прекрати! Довольно слез. Я решился... Василию минуло шестнадцать лет, и потому ему казалось, что он все сможет преодолеть, всего достигнет, стоит лишь только захотеть. Что там впереди? Счастье? Смех? Слезы? Боль? - тревожно вздрагивало в душе Василия. Но ему представлялось, что в его жизни будет только счастье, доброта людей, радость. Он, конечно, понимал, не мог не понимать в свои годы, что в жизни будет не только приятное, но все же не верилось в плохое, как не верится ребенку, что его красивый песочный замок, над которым он столько времени трудился, рассыплется... Нелегко думается Василию Окладникову, вспоминающему свое отрочество и пору ранней юности: неужели бедность подтолкнула Василия к тому страшному, чем вскоре обернулась его жизнь? А ведь начиналось все так легко и безобидно! 5 Маленький аэропорт поселка Полярный Круг встретил Василия тугим студеным ветром, лазурным чистейшим небом и бодрящим воздухом с запахом оттаивающей тайги. Вдалеке айсбергом возвышалась высокая, сверкавшая алюминиевым панцирем перерабатывающая фабрика. Из карьера тянулись БелАЗы, загруженные глыбами голубовато-серой кимберлитовой руды, из которой добывают алмазы. Иногда ветер начинал дуть сильнее, - у Василия мерзли руки, он поеживался и содрогался. Направился в поселок разыскивать Николая Дунаева. Внезапно с северо-востока ударила резкая мощная волна воздуха. Василий оглянулся - на него стремительно надвигалась густая, расплывшаяся на полнеба туча. Ярко-желтое солнце провалилось в бездну - на землю упала плотная сизо-серая тень. Ветер хватал тонкие ветви пыльных лиственниц и трепал их в разные стороны. В воздухе нарастал гул. Крупными хлопьями повалил сырой снег, забивая глаза Василия. Он бежал по скользкой узкой тропе, рискуя упасть. Ему было весело, он подпрыгивал: - Здорово, отлично, черт побери! Сильнее, сильнее! И Василию хотелось, чтобы и в его жизни всегда была буря, в которой он чувствовал бы себя так же бодро, свежо и устремленно. Ветер ослаб, снег пошел редко. Темно-лиловая туча уползала к югу, и вскоре все затихло. Густо светило отшлифованно-золотистое северное солнце. Обжигая глаза, блестели лужи. Над посветлевшей, сверкающей тайгой курилась синеватая дымка. Пушистый, ослепительно-белый снег набухал влагой и оседал. Потеплело. С лиственниц и берез падала вода, капли радужно вспыхивали. Тревожно пахло сырой прелью тайги, свежей карьерной глиной и снегом. Рядом гулко работали моторы под завязку нагруженных БелАЗов, слышался шум на строительстве жилого дома. Бреюще заходил на посадку самолет. Николая Дунаева отыскал в малосемейном общежитии. Уже был вечер, его жена и ребенок спали. Николай, молодой, бородатый мужчина, уложил Василия на раскладушку, но тому не спалось, было тоскливо и как-то боязно. Чувство одиночества давило сердце, как никогда еще. Он ясно и остро почувствовал, что вошел в новую, большую и какую-то пока еще неуютную жизнь. Дунаев помог Василию устроиться в бригаду монтажников-верхолазов подсобным рабочим; бригада строила вторую очередь уже действующего ремонтно-технического центра... Одним ранним утром за металлическим столом в бытовке сидели звеньевой Левчук, мужчина лет пятидесяти, и бригадир Дунаев. Они спорили, указывая пальцами в мятый чертеж. Рядом переодевались монтажники, гремели цепями и карабинами предохранительных поясов, скрипели грязными, в голубовато-седой глине, сапогами, шуршали грубой брезентовой робой, стоявшей колом. Четверо резались в домино, язвительно-насмешливо подшучивая друг над другом, с размаху припечатывали костяшки на столешницу. Пахло потом. Плавал над головами папиросный дым. Дунаев горячился, нервничал, говорил громко, скреб толстыми мозолистыми пальцами в густой диковато-рыжей бороде. Левчук был спокоен, отзывался своим мягким южным говорком: - Слушай, Микола, к какому бису, кажи, нынче монтировать кровельные панели? Ведь после сто потов с себя и людей сгонишь, чтобы гусеничным краном установить кресты и усе другое. Подождем панели из Киренска, они вскоро будут на месте. - Не надо ждать. - Надо. - Не надо! - Надо. - Эх, упрямый ты хохол! - Микола, сделаем так: пусть усе решают, як быть. Старший прораб, кажись, не против, но монтировать не е