Нодар Джин. Повесть о смерти и суете --------------------------------------------------------------- © Copyright Нодар Джин Нодар Джин - авторская страница Ё http://nodar.newmail.ru --------------------------------------------------------------- 1. Если бы бог не сотворил мира Если бы бог не сотворил мира, ничего дурного в этом не было бы. Был бы он себе, этот мир, как был. НесотворЃнный. Так же и с Америкой. Но в отличие от остального мира, она бы ещЃ осталась неоткрытой. И ничего неприемлемого в этом опять же нету, ибо уникальность этой некогда открытой земли заключается как раз в том, что она ничем не отличается от неоткрытого мира. Того, который существует со дня его сотворения. И всЃ-таки именно в Америке - в отличие от остального, неоткрытого, мира - всЃ на свете становится очень понятно. Хорошо это или нет - дело вкуса. Мне самому, например, то нравится это, то - наоборот. Противно. Как в оперном театре, где я был лишь дважды. В первый раз пели на незнакомом мне языке. Неизвестно о чЃм. Пели как раз приятно, но непонятность переживаний распевшихся на помосте людей саднила мне душу. Не позволила даже испытать вместе с героями обретЃнное ими - к концу действия - счастье. Я не понял в чЃм оно состояло. Во второй раз, однако, солисты пели на моЃм языке. И всЃ было понятно. И пели не хуже. Но они стали мне вдруг очень противны. В оперу я, разумеется, уже никогда не пойду. В Америку же приходится пока возвращаться каждый раз после того, как уезжаю оттуда в остальной мир. Но теперь уже, после начального прибытия на эту землю, где всЃ сразу же стало до отвращения понятно, - теперь уже я ощущаю себя как ощутил бы себя очкарик, с которым вышла беда: внезапно - пока он шЃл по главной улице - вышел срок рецепта на окуляры. И вот теперь уже даже самые начальные образы и впечатления представляются мне размытыми в их значении. 2. Стремление понять действительность мешает еЃ принять Похороны Нателы Элигуловой были первые в нью-йоркской общине грузинских беженцев. Похороны состоялись на следующий день после другого памятного события - трансляции расстрела из Вашингтона. Эту передачу я смотрел вместе с раввином Залманом Ботерашвили в комнате, которую мне, как председателю общины, выделили в здании грузинской синагоги в Квинсе. В Петхаине, древнейшем еврейском квартале Тбилиси, Залман служил старостой при ашкеназийской синагоге, и потому петхаинцы воспринимали его в качестве прогрессиста - что до эмиграции вменялось ему в порок. Грузинские иудеи считали себя совершенно особым племенем, которое доброю волей судьбы обособилось как от восточных евреев, сефардов, так и от западных, ашкеназов. К последним они относились с чрезвычайным недоверием, обвиняя их в утрате трЃх главных достоинств души - "байшоним" (стыдливости), "рахманим" (сострадания), и "гомлэ-хасодим" (щедрости). Эту порчу они приписывали малодушию, которое ашкеназы выказывали перед уродливым лицом прогресса. В Тбилиси петхаинцы называли Залмана перебежчиком, потому что, будучи грузинским иудеем, он мыслил как ашкеназ. Посчитав, однако, что утрата душевных достоинств является в Америке необходимым условием выживания, петхаинцы решились уступить ходу времени в менее опасной форме - реабилитацией Залмана. По той же причине они выбрали председателем и меня. Моя обязанность сводилась к тому, чтобы разгонять у них недоумения относительно Америки. Добивался я этого просто: наказывал им не удивляться странному и считать его естественным, поскольку стремление понять действительность мешает еЃ принять. Содержание моих бесед с земляками я записывал в тетрадь, которую запирал потом в сейф, словно хотел оградить людей от доказательств абсурдности всякого общения. Тетрадь эту выкрали в ночь после расстрела. Накануне похорон. Скорее всего, это сделал Залман по наущению местной разведки, проявлявшей интерес к тогда ещЃ не знакомой ей петхаинской колонии. 3. Традиция запрещает иметь больше одного языка Незадолго до начала вашингтонской трансляции он вошЃл в мою комнатку и уселся напротив меня. Как всегда, на нЃм была зелЃная фетровая шляпа, поля которой закрывали глаза и основание носа. Неправдоподобно острый, этот нос рассекал ему губы надвое и целился в подбородок, под которым, воткнутая в широкий узел галстука, поблЃскивала его неизменная булавка в форме пиратской каравеллы. Больше всего меня раздражала, однако, его манера разговаривать. Все слова и звуки выходили изо рта Залмана какие-то круглые, - как если бы у него было сразу несколько языков. О чЃм бы он ни говорил, я думал прежде всего о том, что в ближайшее время следует подбить общину на обследование раввинского рта с тем, чтобы оставить в нЃм не больше одного языка. Залман угадывал мои мысли и поэтому каждый раз разговор со мной начинал с малозначительных заявлений, предоставляя мне время привыкнуть к обилию языков за его зубами. В этот раз он перешЃл к делу не мешкая и спросил не смогу ли я, как любитель фотографии, раздобыть портреты Монтефиоре, Ротшильда и Рокфеллера, которые он задумал развесить в прихожей. Я напомнил прогрессисту, что традиция запрещает иметь во рту больше одного языка, а в синагоге - даже единственный портрет. Залман возразил, что петхаинцам пришло время знать своих героев в лицо. Тогда я заметил, что Рокфеллеру делать в синагоге нечего, ибо он ни разу не был евреем. Залман выкатил глаза и поклялся Иерусалимом, будто "собственноручно читал в Союзе", что Рокфеллер является "прислужником сионизма". Его другой довод в пользу семитского происхождения этого "прислужника" заключался в том, что никто, кроме еврея, не способен обладать сразу мудростью, богатством и американским паспортом. Я перестал спорить, но полюбопытствовал давно ли он стал прогрессистом. Выяснилось - ещЃ ребЃнком, когда обратил внимание на то, что свинья охотно пожирает нечистоты, и соответственно предложил единоверцам разводить в их загаженном квартале как можно больше хрюшек. Для того времени, объявил мне Залман, план был революционным, поскольку, во-первых, предлагал решительный шаг вперЃд на поприще санитарной работы в провинции, а во-вторых, речь шла о кошерном квартале картлийской деревни, где Залман провЃл детство и где возбранялось даже помышление о свиньях. Из деревни он вместе с единоверцами переселился в Петхаин при обстоятельствах, которые, как он выразился, могут служить дополнительным примером его непоборимого стремления к прогрессу. Незадолго до войны, уже юношей, Залман прослышал, что тбилисская киностудия собиралась выстроить неподалЃку от его деревни декоративный посЃлок, который, по сценарию, должен был сгинуть в пожаре. Залман уговорил земляков оставить киностудии под пожар свой квартал - и с деньгами, выделенными на сооружение декоративного посЃлка, двинуться из захолустья в столицу. Он собирался рассказать ещЃ о чЃм-то, но запнулся: началась трансляция из Вашингтона. 4. ВсЃ прекрасное держится на порядке Какой-то бруклинский старик прорвался на грузовике к самому безобразному монументу в столице и пригрозил его взорвать, если в течение суток Белый Дом не распорядится остановить производство оружия массового убийства. Белый Дом издал иное распоряжение. Полоумного старика окружили десятки лучших снайперов державы и изрешетили пулями. Позже выяснилось, что монументу опасность не грозила, ибо в грузовике взрывчатки не оказалось. Старик блефовал. Впрочем, его расстреляли бы, наверное, и в том случае, если бы властям это было известно. Ибо ничто не впечатляет граждан так сильно и ничто не служит порядку так исправно, как казнь на фоне столичной достопримечательности. Прежде, чем застрелить старика, властям удалось установить, что он был не террористом, а пацифистом, задумавшим - сразу же после выхода на пенсию - единолично покончить с угрозой ядерной катастрофы. Иными словами, надобности брать его живьЃм не было. Пока снайперы окружали старика, а агенты ФБР вели с ним переговоры по громкоговорителям, журналисты разыскали во Флориде его брата. Тоже еврея. Он, однако, был растерян и повторял, что не приложит ума - когда же вдруг у родственника разыгралось воображение. Всю жизнь бруклинец жил, дескать, на зарплату, а после выхода на пенсию не знал что выгоднее коллекционировать - зелЃные бутылки или мудрые изречения. Правда, поскольку постепенно у него оставалось меньше сил и больше свободного времени, он начал верить в бога, отзываться о человечестве хуже, чем раньше, и утверждать, будто коллективный разум - это Сатана, который погубит мир в ядерной катастрофе. Флоридского брата спросили ещЃ - лечился ли бруклинец у психиатров. Нет, нас, мол, воспитывали в честной еврейской семье, где болеют только диабетом и гастритом. Журналисты рассмеялись: А что бы он посоветовал сейчас брату, если бы мог. Флоридец захлопал глазами и замялся: хотелось бы, чтобы брат образумился, забыл о разоружении и покорился властям. Но, добавил он со слезою в голосе, в благополучный исход ему как раз не верится, ибо бруклинцу всегда недоставало фантазии. То есть - он всегда отличался упрямством. Так и вышло: старик не сдавался и настаивал на отказе от вооружения. -- Дурак! -- рассудил о нЃм Залман. -- И негодяй! -- А почему негодяй? -- не понял я. -- Родиться в такой стране, дожить до такой пенсии, иметь брата в самой Флориде и потом вдруг чокнуться! -- Думаешь, всЃ-таки застрелят? -- спросил я. -- Обязательно! -- пообещал он. -- Если таких не стрелять, жить станет неприятно... Бог любит порядок, и всЃ прекрасное держится на порядке, а если не стрелять, завтра каждый, понимаешь, будет требовать своЃ. Один - вооружения, другой - разоружения... Противно! Молчи теперь и смотри: солдатики уже близко... Кольцо снайперов вокруг старика стянулось достаточно туго для того, чтобы стрелять наверняка. Запаниковав, я убрал изображение, чем вызвал искренний гнев Залмана. Звуки открывшейся пальбы возбудили его ещЃ больше: он выругался и потребовал вернуть на экран свет. Притворившись, будто не могу найти кнопку, я растягивал время - пока стрельба не утихла. В засветившемся кадре на нас с раввином наплывало лицо подстреленного старика. Оно показалось мне удивительно безмятежным, а в углу рта, под растЃкшейся кровью, стыла улыбка... Залман шумно вздохнул, хлопнул ладонью по колену, поднялся со стула и сказал, что американское телевидение лучше любого кино. Не оставляет воображению ничего. Я завЃл было разговор о чЃм-то другом, но раввин попросил прощения за то, что выругался и удалился в зал, где уставшие за день петхаинцы заждались ночной молитвы. Пока шла служба, я записал наш разговор в тетрадь и положил еЃ в сейф, не подозревая, что расстаюсь с ней навсегда. А после молитвы все мы направились на панихиду Нателы Элигуловой. В трЃх кварталах от синагоги. 5. Легендарность человека определяется его неожиданностью Нателе не было ещЃ сорока, а жила она в двухэтажном особняке в квинcовском квартале Форест Хиллс. Особняк купила себе сразу по прибытии в Нью-Йорк. Петхаинцы знали, что она богата, но никто не подозревал у неЃ таких денег, чтобы в придачу к закупке пяти медальонов на такси отгрохать роскошный кирпичный дом с шестью спальными комнатами да ещЃ пожертвовать двадцать пять тысяч на выкуп здания под синагогу. Тем более что, по слухам, она отказалась везти в Нью-Йорк наследство, доставшееся ей от покойного СЃмы "Шепилова". Так прозвали в шутку еЃ белобрысого мужа, который походил на известного под этой фамилией кремлЃвского чиновника, "примкнувшего к банде Маленкова, Булганина и Кагановича". Хотя Натела смеялась, когда "Шепилов" сравнил еЃ как-то с библейской красавицей и спасительницей Юдифью, она понимала, что легендарность человека определяется его неожиданностью. Неожиданной для петхаинцев оказалась не только еЃ жизнь, но и смерть. По крайней мере, о том, что она умирает, им стало известно лишь за два дня. Впрочем, ни с кем из петхаинцев она не общалась. Только - с пожилой одесситкой Раей из Бруклина, которая убирала ей дом. За два дня до Нателиной смерти Рая заявилась в синагогу и объявила Залману, что Натела умирает: лежит в постели очень бледная, не пьЃт, не ест, щупает себе голову и твердит, будто жить ей осталось два дня, ибо появилось ощущение, словно ей подменили уже и голову, а в этой чужой голове шевелятся мысли незнакомого зверя. Рая рассказала, что в последнее время Натела стала утверждать, будто во сне у неЃ выкрали еЃ же собственное тело, - как если бы еЃ голова оказалась вдруг на чужом туловище, в котором пульсировали органы нездешнего существа. Чересчур крупные и горячие. Залман тотчас же позвонил Нателе и осторожно осведомился не болеет ли она. Та ответила, что уже умирает. "Не дай Бог!" - испугался раввин и пообещал сейчас же поднять всех на ноги. Натела объявила, что никому дверь не откроет, а врачи ей помочь не смогут. Добавила ещЃ, что две недели назад подписала завещание: доход с принадлежавших ей пяти такси достанется синагоге, которую, дескать, в ожидании новой волны петхаинских беженцев следует расширить за счЃт пристройки во дворе. Разговаривала очень спокойно. Это и напугало Залмана. Утром, вся в слезах, в синагогу прибежала Рая. Стряслась, наверное, беда, пролепетала она: Натела не отпирает ей дверь и не откликается. Залман позвонил в полицию и вместе с группой петхаинцев, включая доктора Даварашвили, поспешил к особняку, в котором жила Элигулова. У взломанной парадной двери стояли полицейские машины. Начальник участка оповестил петхаинцев, что, по его мнению, Натела скончалась без мучений, ибо смерть, видимо, наступила во сне. Действительно, по словам очевидцев, мускулы на еЃ лице были расправлены, как в детском сне, а в открытых глазах застыло выражение, словно, умирая, она не знала, что расстаЃтся с жизнью. Или, наоборот, желала того. То есть - думала о смерти как о пространстве, где нету времени. Одно только спокойствие. Я спросил Даварашвили: Почему же - если она и вправду умерла во сне - глаза были открыты? Это мало что значит, ответил он, поскольку в момент кончины веки часто раскрываются. Древние врачи, объяснил он, считали, будто природа устроила это с тем, чтобы, заглядывая в глаза мертвецов, люди сумели постигнуть естественное состояние человеческого духа. Которым, по его расчЃтам, является меланхолия. 6. Жадная открытость приступам счастья В отличие от других свидетелей, Даварашвили считал, что в глазах Нателы застыло не спокойствие, а меланхолия, то есть душевная истерия, поражающая волю и навевающая чувство полной неспособности разобраться в собственных желаниях. У некоторых людей, объяснил он, переход от существования к его осмыслению резко замедляется, - и тогда ими овладевает меланхолия, истерическое состояние души, лишенной воли. Он сказал ещЃ, что от этого не умирают, а поэтому - одно из двух: либо женщина страдала не описанной формой меланхолии, либо причиной смерти оказался иной недуг. Который можно распознать лишь при исследовании трупа. Залман, между тем, настоял, чтобы Нателу не отвозили в морг, поскольку никому из петхаинцев не хотелось начинать первые в общине похороны с кощунства, чем, по всеобщему мнению, являлось кромсание трупа. Начальник участка охотно согласился с беженцами и - за отсутствием у Нателы родственников в Америке - попросил Залмана вместе с доктором расписаться в том, что смерть госпожи Элигуловой, "ненасильственная", не вызывает у общины подозрений в убийстве. Залман предложил провести последнюю панихиду во дворе синагоги, как было принято в Грузии. Петхаинцы поддержали его не из любви к усопшей, а из брезгливости к местным обычаям. В частности - к траурным обрядам в похоронных домах, напоминающих, дескать, магазины ненужных товаров, где все торговцы, опрысканные одним и тем же одеколоном, расхаживают в одинаковых чЃрных костюмах с атласными лацканами и с одинаковою же угодливой улыбкой. Любви к Нателе никто из петхаинцев не испытывал, и у большинства сложилось твЃрдое мнение, что еЃ ранняя кончина явилась запоздалым небесным наказанием за постоянные прегрешения души и плоти. То есть - за постоянное земное везение и успех. Мужчин раздражало в ней еЃ богатство и полное к ним пренебрежение. Женщины не прощали ей не столько красоту и эротическую избыточность, сколько скандальную независимость и жадную открытость приступам счастья. Натела Элигулова была ярким воплощением тех качеств, которые среди петхаинцев - да и не только - сходили за пороки по причинам непонятным, ибо к этим порокам все тайно и стремятся. ПричЃм, про себя все называют их не источником грядущих бед, а уже состоявшимся вознаграждением, в результате чего получается, что награда за многие пороки заключается в самих тех вещах, которые испокон веков и именуются как раз пороками. Тем более, что для общества достоинства людей порой опаснее их пороков. Хотя, например, петхаинцы твердили, будто материальный избыток развращает душу и является грехом, они не умели забыть другого: Бог награждает богатством именно Своих любимцев, список которых, правда, не может не отвращать от небес. Другой пример. Хотя любовный разврат есть порок, любовная утеха - это удовольствие, то есть награда, и развратным, значит, является тот, кому за какие-то достоинства Господь пожаловал больше удовольствий. Так же и с надменностью: это - грех, но Бог даЃт еЃ тому, кто достаточно силЃн чтобы ни от кого не зависеть. Натела знала, что земляки робели в еЃ присутствии, а женщины перед ней заискивали и, стало быть, еЃ проклинали, но защищалась она от них просто: избегала с ними встреч и носила на шее предохранительный амулет из продырявленного камня на шнурке. Защищалась и от самой себя: все свои зеркала, даже в пудреницах, покрывала паутиной, в которой застревают любые проклятия. Опасалась, что, заглядывая в зеркало и поражаясь каждый раз своей необычной привлекательности, она сама может вдруг сглазить себя, если ненароком - что бывает со всеми людьми - помыслит о себе как о постороннем человеке. 7. Жуткий зверь, отключающий память о жене Вера в паутину досталась Нателе от матери Зилфы, искусной толковательницы камней, которые, подобно паутине, не только не боятся времени, но, как считалось раньше, таят в себе живые силы - потеют, растут, размножаются и даже страдают, а царапины, поры и дырки на них являются лишь следами хлопотливой борьбы со злыми духами. Зилфа скончалась в таком же молодом возрасте в тбилисской тюрьме, куда власти отправили еЃ за "развращение народного сознания". Следуя советам моего отца, муж еЃ, Меир-Хаим Элигулов, Нателин родитель, недоучившийся юрист и популярный в городе свадебный певец, сумел доказать на суде, что, практикуя древнее искусство, Зилфа, если и грешила против власти, то - по душевной простоте, из любви к людям и ненависти к дьяволам. Присудили ей поэтому только год, но выйти из тюрьмы не удалось: за неделю до еЃ освобождения Меир-Хаим получил уведомление, будто в камере его жену постигла внезапная, но естественная смерть, чему никто не поверил, ибо тюремные власти не выдали трупа и захоронили его на неназванном пустыре. Петхаинцы ждали, что Меир-Хаим тотчас же сойдЃтся с одной из своих многих любовниц, но он удивил даже моего отца, который, как прокурор и поэт, обладал репутацией знатока человеческих душ. Меир-Хаим слыл самым распутным из петхаинских гуляк. По крайней мере, в отличие от других, он не пытался скрывать свою неостановимую тягу к любовным приключениям. Это его качество, вместе с будоражащей внешностью - влажными голубыми с зеленью глазами, широкими скулами, сильными губами и острым подбородком - досталось в наследство дочери. Говорили ещЃ, будто Зилфа не возражала против эротической разнузданности мужа. Возражали - правда, всуе - еЃ родственники. Не исключено - из зависти. Утратив терпение, они приволокли как-то Меир-Хаима к моему отцу, служившему в общине третейским судьЃй, и пожаловались, что зять позорит не только Зилфу и еЃ родню, но и весь Петхаин, ибо не умеет сопротивляться даже курдянкам. Отец мой рассмеялся и рассудил, что если кому и позволено страдать из-за эротической расточительности зятя, - то не родне и не Петхаину, а одной только Зилфе. Поскольку же она не страдает, никаких мер против Меир-Хаима принимать не следует; тем более что, согласно признанию самого певца, любит он до беспамятства только жену и каждый раз изменяет ей по глупейшей причине: при виде красоток в нЃм, оказывается, встаЃт на дыбы какой-то жуткий зверь, затмевающий ему рассудок и отключающий память о жене. Когда Меир-Хаим объявил об этом во время третейского суда, отец мой рассмеялся ещЃ громче, но, к удовольствию истцов, наказал обвиняемому завязывать на указательном пальце красную бечЃвку, которая в критический момент напомнила бы ему о Зилфе и удержала от измены. Не согласившись с формулировкой своей слабости как "измены", певец, тем не менее, обещал не выходить из дому без бечЃвки. Обещание сдержал, но бечЃвка не спасала: жуткий зверь оказывался всякий раз ловчее него, и Меир-Хаим, поговаривали, сам уже сомневался в силе своей любви к Зилфе. Но стоило ей оказаться в тюрьме, он перестал интересоваться женщинами, а после известия о смерти жены случилось такое, чему поначалу не поверил никто. Получив из тюрьмы Зилфину одежду и прочие принадлежности, Меир-Хаим объявил, что хочет провести первые семь суток траура в одиночестве. Он отослал дочь к своему брату Солу и заперся в квартире, не отзываясь даже на оклики участкового. На третий день родственники Зилфы стали утверждать, будто Меир-Хаим улизнул из города с заезжей шиксой, но брат и друзья заподозрили неладное. Правы оказались последние: когда, наконец, взломали дверь, его застали мЃртвым. Рядом с запиской, в которой он сообщал, что не в силах жить без Зилфы, лежал серый морской камушек с проткнутым сквозь него чЃрным шнурком. Этот камушек с Зилфиной шеи Меир-Хаим велел в записке передать пятнадцатилетней дочери Нателе, которой, по его мнению, предстояли нелЃгкие поединки со злыми духами. Через двадцать четыре года, в Нью-Йорке, одна из петхаинских старушек, прибиравших к похоронам труп Нателы Элигуловой, рассказала, что - весь уже испещрЃнный порами - камушек этот, выпав у неЃ из рук когда она развязала его на шее усопшей, раскрошился, как ломтик сухаря... 8. Беда стряслась не с ним, а с племянницей После смерти родителей Натела так и осталась жить у дяди, аптекаря Сола, зарабатывавшего на существование спекуляцией дефицитными лекарствами из Венгрии. Хотя государственные цены на лекарства не менялись, он был вынужден поднимать их ежегодно, чем - каждый по личным причинам - занимались все тбилисские аптекари. В случае с Нателиным дядей причина заключалась в ежегодном приросте потомства. Каждою зимой, под Новый Год, жена его, молдаванская цыганка, рожала ему по ребЃнку. Отбившись как-то ради Сола от кочующего по Грузии табора, она осела в Петхаине, который ей быстро осточертел, но в котором еЃ удерживала постоянная беременность, - единственное, чем аптекарь ухитрялся спасаться от позорной доли покинутого мужа. Всем, однако, было ясно, что рано или поздно с ним случится беда: цыганка догадается уберечься от беременности и сбежит в родную Молдавию. Беда стряслась не с ним, а с племянницей. По соседству с Солом Элигуловым обитала почтенная семья ревизора и бриллиантщика Шалико Бабаликашвили. Шалико был на короткой ноге с партийными вождями города, и у него росли два сына: белобрысый СЃма, одноклассник Нателы, и черноволосый Давид. Постарше. На СЃму, хотя он и слал ей стихи - правда, не свои, а Байрона - Натела не обращала внимания, но Давид не давал ей покоя даже во сне. Он считался в школе первым красавцем, и если бы не рано открывшаяся на макушке лысина, его, по утверждению просвещЃнных петхаинцев, было не отличить от знаменитого тЃзки из скульптурной галереи Микеланджело: та же статность и половая надменность во взгляде. Давид тоже писал стихи. Но не Нателе, а еЃ тЃте, вечно беременной цыганке, которая, не зная грузинского, доверяла перевод рифмованных посланий имненно ей, племяннице мужа. Послания эти кишели незнакомыми петхаинцам образами - кристаллическим отсветом северного сияния, завыванием тоскующего бедуина и клЃкотом сизокрылых павлинов. Цыганка разъяснила Нателе, что этот кошмар порождЃн энергией, нагнетаемой в юноше зловонной жидкостью, - нерасходуемой спермой. Сказала ещЃ, будто Давид влюбился в неЃ только потому, что, благодаря еЃ чужеродности и ущербности, то есть беременности, она кажется ему наиболее доступной из петхаинских самок. По заключению цыганки, душа Давида, подобно душе всякого неискушЃнного юноши, пребывала в том смятенном состоянии, из которого есть только один выход - в женскую плоть; причЃм, добавила она, обладательнице этой плоти неискушЃнные юноши отдают - вместе со зловонной жидкостью - и свою смятенную душу. Это откровение подсказало Нателе отчаянную мысль - и вскоре Петхаину стало известно, что первенец ревизора и бриллиантщика Шалико Бабаликашвили втюрился в сироту Нателу Элигулову, а свадьба не за горами, ибо девушка понесла. 9. ИзнурЃнный тяжестью счастья Через три месяца петхаинцы и вправду гуляли на свадьбе Давида, но под венцом рядом с ним стояла не Натела, а наследница знаменитого кутаисского богатея. Вернувшись домой из Ленинграда и разузнав о похождениях первенца, отец Давида, Шалико, впал в ярость. Даже в бреду он не мог допустить мысли породниться с отпрыском "блядуна" Меир-Хаима и "колдуньи" Зилфы, с "паскудницей", приворожившей к себе его простодушного потомка блудом. Что же касается самого Давида, он мгновенно поверил в непогрешимость родительского суждения, потребовал у Нателы вернуть ему его смятенную душу и - по наущению ревизора - предложил ей деньги на аборт. Деньги она взяла. Однако, не проронив слезы, она заявила Давиду, что, хотя любила его безотчетно, возвратит ему душу только через дьявола. Не сомневаясь, что при наличии бриллиантов можно задобрить и дьявола, Шалико приискал сыну в Кутаиси богатую невесту. С такими пышными формами, что - под натиском поднявшейся в нЃм плотной волны - Давид растерялся, как если бы всЃ ещЃ был девственником. И снова принялся строчить стихи, пропитанные маскирующим ароматом незнакомых петхаинцам трав и цветов. К свадьбе тесть пригнал ему в подарок столь же крутозадую, как невеста, машину "Победа", в которой молодожЃны и укатили в Гагры. В то же самое утро исчезла из Петхаина и Натела. Вернулась через семь лет. Впрочем, когда бы ни вернулась, увидеть Давида ей уже не пришлось бы. Трое суток после прибытия в гостиницу молодожЃны не выходили из номера, где - по наущению дьявола - распили восемь бутылок шампанского. На четвЃртый день, поддавшись воле того же дьявола, надумали опохмелиться абхазским инжиром и собрались на рынок. Стоило, однако, юноше подсесть к невесте в "Победу", стиснуть ей левую грудь, а потом воткнуть в зажигание ключ и повернуть его вправо, - машина с глухим треском взметнулась в воздух и разлетелась на куски. Расследование установило очевидное: причиной гибели молодожЃнов послужила взорвавшаяся бомба, подложенная, видимо, недоброжелателями. Дополнительные вопросы - кто или почему? - занимали абхазскую власть недолго, ибо вопросы были трудные. Дело закрыли и по традиции приписали его неуловимой банде ростовских головорезов. В Петхаине ходили другие слухи. Утверждали, будто взрыв подстроила Натела, подкупившая убийц любовными услугами, - что, дескать, оказалось приемлемой купюрой и для начальника областного отделения милиции, который за отсутствием улик отпустил на волю задержанную неподалЃку от сцены убийства Нателу, но наказал ей не возвращаться в Петхаин. По тем же слухам, из Абхазии Натела подалась в Молдавию и пристала там к табору своей тЃтки, с которой она якобы и поддерживала связь все последующие годы. После того, как табор разогнали, Натела решилась вернуться в родную общину как ни в чЃм не бывало. Объявив петхаинцам, что желает обзавестись семьЃй и зажить по старинке, она рассказала о себе, будто все эти годы учила трудные языки и работала переводчицей в Молдавии. Хотя мало кто этому верил, никто не смел высказывать ей сомнений, ибо Нателу побаивались не только из-за еЃ постоянного везения. Побаивались ещЃ и потому, что, ко всеобщему удивлению, она вернулась с большими деньгами. Более удивительным показалось петхаинцам почтение, которым окружили еЃ местные власти. Мать Давида скончалась наутро после похорон первенца, но отец сунулся было в райсовет со старыми подозрениями относительно Нателиного причастия к убийству сына. Председатель райсовета, давнишний друг, не стал и слушать. Сказал лишь, что подозрения безосновательны, ибо наверху ему велели отнестись к женщине с уважением. После этого стали поговаривать, разумеется, что Натела изловчилась завести себе любовников из самых важных людей. Несмотря на эти слухи, петхаинцы - не только, кстати, евреи во главе с доктором Даварашвили - наперебой домогались еЃ руки, поскольку к тому времени уже и в Петхаине былым научились начисто пренебрегать. Тем более, где будущее - например, счастье - определялось не прошлым, то есть, скажем, дурною славой невесты, а настоящим, еЃ красотой и деньгами. Рука Нателы досталась неожиданному просителю: белобрысому СЃме Бабаликашвили, брату погибшего Давида. Тому самому, кого за светлые волосы и бесхарактерность прозвали в Петхаине "Шепиловым". Выбор всех удивил, поскольку, хотя и богатей, СЃма был "пецуа-дакка" - мужчиной с недостающим яичком, и ему, согласно Второзаконию, не позволялось "пребывать в Господнем обществе". К тому же, после гибели брата он, говорят, тронулся и стал величать себя "лордом Байроном". Его подлечили, но не настолько, чтобы убедить, будто байроновские творения сотворены не им. Петхаинцы считали, что Натела позарилась на его наследство, хотя, по утверждению прогрессистов, она вышла за СЃму по той же причине, по которой убийц тянет к месту преступления. Шалико, разумеется, пытался уберечь от брака с нею и младшего сына, но, вопреки своей мягкотелости, СЃма не сдался, и, к ужасу ревизора, Натела ещЃ до свадьбы поселилась в его доме. Ужасаться пришлось ревизору недолго: согласно составленному милицией отчЃту, наутро после свадебной гулянки, проводив за порог последних гостей и возвращаясь по наружной винтовой лестнице в спальню на третьем этаже, Шалико оступился, скатился вниз и ударился виском о чугунную ступеньку. Снова нашлись злые языки, обвинившие в гибели ревизора Нателу: дескать, ведьма подкараулила хмельного старика на балконе и столкнула его вниз, чтобы не мешкая прибрать к рукам его богатство. Начальник милицейского участка беседовал с Нателой подобострастным голосом, но для проформы допросил об обстоятельствах инцидента и "Шепилова". Тот показал что знал: после полуночи он с невестой удалились в брачные покои, где СЃма сперва прочЃл ей отрывки из своей знаменитой поэмы о Чайльд-Гарольде, потом вошЃл с нею в освящЃнный небесами союз и, изнурЃнный тяжестью навалившегося на него счастья, уснул в еЃ объятиях. Проснулся - в тех же объятиях - от крика дворничихи, которая первой и увидела утром труп старика. 10. Перспектива его заклания приятно их возбуждала После свадьбы СЃма "Шепилов" долго не мог привыкнуть к тому, что, несмотря на недостающее яичко и созерцательность натуры, он заполучил в жЃны самую блистательную из петхаинских женщин, которую к тому же - единственную в истории грузинского еврейства - приняли в штат республиканского КГБ. Секретаршей самого генерала Абасова. По расчету местных прогрессистов во главе с теми же Залманом и доктором, брак между "Шепиловым" и Нателой был обречЃн на скорый крах, ибо мужик, осознавший собственную ущербность рядом с доставшейся ему бабой, ищет и находит в ней какую-нибудь порчу, а потом, как бы защищая свою честь, изгоняет еЃ восвояси. Между тем, брак выстоял, мол, проверку временем благодаря неожиданному несчастью, выпавшему на долю жениха: не переставая восхищаться Нателой, он начал вдруг - безо всякого основания - проникаться верой в собственную персону. Этот болезненный процесс оказался столь настойчивым, что со временем СЃма стал, увы, самим собою, - худшее из всего, что, по утверждению прогрессистов, могло с ним произойти. Действительно: пренебрегая уже английским романтиком, писавшим в рифму, "Шепилов" принялся посвящать супруге оригинальные любовные творения в белых стихах. Рукописные копии сочинений - не на суд, а из гордости за царство поэзии - он раздавал не одним только прогрессистам. В отличие от последних, Нателу его сочинения не угнетали: она их не читала. "Шепилов" из-за нехватки яичка - о чЃм, конечно, было известно властям - числился инвалидом, обладал, соответственно, правом нигде не работать - и нигде и не работал. К тому же, стихи свои - по причине трудоЃмкости занятия - он не рифмовал. Поэтому к вечеру, когда Натела возвращалась из Комитета, СЃма успевал сочинять такое количество куплетов, что прочесть их у неЃ не было ни сил, ни времени. Оправдывалась она тем, будто стесняется, ибо не считает себя достойной даже нерифмованных строф. СЃму отговорка эта ввергала в восторг и вдохновляла на новые посвящения, но прогрессистов она бесила циничностью. Любая благородная баба, рассуждали они, охотно внемлет даже мерзавцу, когда тот твердит ей, будто она и есть венец мироздания. "Шепилова" прогрессисты называли, правда, не мерзавцем, а придурком, который стыдился доставшегося ему богатства и поэтому внушил себе страсть к романтической поэзии. В его собственных глазах это обстоятельство предоставило ему лицензию на сожительство с красавицей, но в глазах прогрессистов лишило его лучшего из мужских качеств - недоверия к бабам. И лучшего же из его индивидуальных достоинств - презрения к себе. Зато петхаинские дамы считали "Шепилова" незаурядным мужчиной. Во-первых, мол, при наличии большого количества наследственных бриллиантов, он ежедневно сочиняет любовные стихи, но главное - посвящает их не заезжим блядям или чужим жЃнам, а собственной же хозяйке. Стало быть, рассуждали они, в тщедушной СЃминой плоти гнездится уникальная душа. Доктор Даварашвили дружил с "Шепиловым" со школьной скамьи. Невзлюбил же он его после того, как отец доктора - в отличие от СЃминого родителя - оставил сыну в наследство лишь собственные фотокарточки. Доктор поэтому пытался втолковать петхаинским простачкам, что души - тем более уникальной - в природе не существует, но вот мозг нашего лирика, воистину уникальный, он, доктор, при необходимости пересадил бы даже себе. Именно и только этот "шепиловский" орган жизнеспособен, ибо, мол, СЃма его не эксплуатирует. О чЃм эти стихи, дескать, и свидетельствуют. Доктор учил при этом, будто не только "Шепилов", но все романтики глупы и себялюбивы: кому бы ни посвящали сочинения, воспевают они в них лишь собственный ущербный мир. СЃма же, мол, паршивец, к тому же ещЃ и притворяется, будто он - это не он, а кто-то другой. Притворяется исключительно от безделья, ибо он не настолько уж глуп, чтобы действительно кого-нибудь любить. Особенно ведьму, которая сгубила его родню и скоро, запомните, кокнет самого СЃму. Что же касается его души, - раз уж вам, дескать, нравится это слово, - то о ней следует судить в свете того символического факта, что в школьные годы петхаинский Байрон не расставался с асферической лупой семикратного увеличения для особенно мелких предметов, и этою лупой, смеялся доктор, мерзавец рассматривал не папины бриллианты, а свой крохотный пенис и единственное яичко. На подобное злословие "Шепилов" реагировал как романтик. Не унижаясь до отрицания сплетен, он объявлял петхаинцам, что хотя и считает себя щепетильным мужиком, - при случае способен и на грубый поступок. Я, переходил он вдруг на русский и смотрел вдаль, я одну мечту, скрывая, нежу, - что я сердцем чист. Но и я кого-нибудь зарежу под осенний свист. Будучи уже самим собой, СЃма признавался, что эта фраза принадлежит не ему, а российскому стихотворцу, от которого, тем не менее, он, "Шепилов", отличается, мол, меньшей стеснительностью. То есть - готовностью зарезать друга, не дожидаясь осени. Хотя петхаинцы уважали Даварашвили за учЃность, перспектива его заклания - на фоне бесприютной скуки - столь приятно их возбуждала, что они отказывались верить доктору, когда тот сообщал им со смехом, будто романтики с миниатюрными половыми отростками способны пускать кровь лишь себе. Как, дескать, и закончил жизнь цитируемый СЃмой стихотворец. Впрочем, если, мол, СЃма и вправду разгуляется, то резать ему следует не его, лекаря и правдолюбца, а свою поблядушку из тайной полиции, которая, будучи скверных кровей, изменяла бы и сексуальному гиганту. Тем не менее, Нателу петхаинцы считали грешницей по другой причине. Неожиданной, но тоже простой. 11. Избавитель не нуждается в существовании ЕщЃ в 50-х годах, после смерти Сталина и с началом развала дисциплины, Петхаин прославился как самый злачный в республике чЃрный рынок, где можно было приобрести любое заморское добро. От австрийского валидола в капсулах до итальянских трусов с вытканным профилем Лоллобриджиды и китайских эссенций для продления мужской дееспособности. Тысячи дефицитных товаров, минуя прилавки державы, стекались через посредников к петхаинским "подпольщикам", определявшим цену на эту продукцию простейшим образом: умножая уплаченную за неЃ сумму на богоугодную цифру 10. Хотя половину дохода приходилось отдавать властям за отвод глаз, петхаинцы были счастливы. Но в семьдесят каком-то году Кремль вдруг разочаровался в человеческой способности к самоконтролю и рассерчал на тбилисцев. Именно они, по мнению Кремля, страдали незарегистрированной формой оптимизма: не просто верили в своЃ светлое будущее, но, в отличие от всей державы, уже жили в условиях грядущего изобилия и вольнодумства. В специальном правительственном постановлении скандальное жизнелюбие грузинской столицы было названо коррупцией, и этой коррупции было велено положить конец. Поскольку в те годы даже Грузия не вмешивалась в свои внутренние дела, задача была поручена особой комиссии, прибывшей из Москвы и включавшей в себя в основном гебистов. Спустя неделю в горкоме, в прокуратуре и в милиции сидели уже новые люди. Образованные комсомольские работники, которые, по расчетам комиссии, обладали лучшими качествами молодЃжи: прямолинейностью и жаждой крови. В городе наступили чЃрные дни, хотя в Петхаине это осознали не сразу, ибо беда объявляется иногда в мантии избавления: новые властители стали вдруг отказываться от взяток, и лишенные воображения петхаинцы возликовали, как если бы Всевышний объявил им о решении взять производственные расходы на Себя. Ликовали недолго. Начались облавы, но и теперь - хотя ряды торговцев быстро редели - в смертельность этой атаки они всЃ-таки не верили: забирали их и прежде, но до судов дело не доходило, ибо, в конце концов, кто-нибудь в милиции или прокуратуре соглашался отвести глаза. Поэтому в прегрешениях против коммерческой дисциплины петхаинцы сознавались так же легко, как в Судный день раскалывались перед небесами в преступлениях души и плоти. Однако, в отличие